Физика низких температур

Ляпунов старел одиноко, и старение шло параллельно - ив главной жизни, и в параллельной, тайной.

Старик Липунов был доктором наук и доживал по инерции в научном институте. Одновременно он служил в загадочной конторе, настоящего названия и цели которой он не знал, кем-то вроде курьера и одновременно швейцара. Курьерские обязанности позволяли ему время от времени забегать в пустующее здание института, да и стариковские учёные советы шли реже и реже. Физика низких температур подмёрзла, движение научных молекул замедлилось, и даже адсорбционный насос, проданный кем-то из руководства, неудивительным образом исчез из лаборатории Ляпунова.

Жидким азотом растворились научные склоки и научные темы, жидкое время утекло сквозь пальцы.

- Благодаря бульварным романам гражданин нового времени смутно знает о существовании Второго начала термодинамики, из-за порядкового числительного подозревает о наличии Первого, но о Третьем не узнает никогда, - губы заведующего лабораторией шевелились не в такт звука. Шутник заведующий был ровесником Липу-нова, но в отличие от него был абсолютно лыс.

Он пересказывал Липунову невежественные ответы студентов и теорию Жидкого Времени, снова вошедшую в моду. Время, согласно ей, текло, как вязкая жидкость, и вполне описывалось уравнением Навье-Стокса…

Навьестокс… Кокс, кс-кис-кс. Крекс-пекс-фэкс… Звуки эти, попав в голову Липунова, стукались друг о друга внутри неё. «Мой мозг высох», - думал Липунов, слушая рассказ о том, что Больцман повесился бы второй раз, оттого что его температурные флуктуации забыты окончательно.

Но он кивал суетливому лысому начальнику сочувственно, будто и правда следил за разговором. Они, кстати, представляли комичную пару.

Липунов ещё числился в списках, на сберегательную книжку ему регулярно приходили редкие и жухлые, как листья поздней осенью, денежные переводы из бухгалтерии.

Иногда даже к нему приходили студенты - было известно, что он подписывал практикантские книжки стремительно, не читая.

Это всё была инерция стремительно раскрученной жизни шестидесятых.

Нет, и сейчас он приходил на семинары и даже был членом учёного совета.

Перед Новым годом, на последнем заседании, он чуть было не завалил чужого аспиранта. Аспирант защищался по модной теории Жидкого Времени.

Суть состояла в том, что время не только описывалось в терминах гидродинамики, но уже были сделаны попытки выделить его материальную субстанцию. Сытые физики по всему миру строили накопители. В Стэнфорде уже выделили пять наносекунд Жидкого Времени, которые, впрочем, тут же испарились, а капля жидкого времени из европейской ловушки протекла по желобку рекуператора полсантиметра, прежде чем исчезнуть.

Про рекуператоры и спросил Липунов аспиранта, установки по обратному превращению жидкости во время ещё были мало изучены, исполняли лишь служебную функцию.

Аспирант что-то жалобно поблеял о том, как совместится временная капля с прежним четырёхвектором пространства времени.

Но Липунов уже не слушал. Незачем это было всё, незачем. Судьба аспиранта понятна: чемодан - вокзал - Лос-Аламос. Что его останавливать? Не его это, Липунова, проблемы.

Но уже вмешался другой старикан, и его крики: «При чём тут релятивизм?!» - внесли ещё больше сумятицы в речи диссертанта.

Впрочем, белых шаров оказалось всё равно больше, как и следовало ожидать.

Мысль о рекуператорах как ускорителях времени ещё несколько раз возвращалась к Липунову.

Последний пришёлся как раз на предновогоднюю поездку на другую службу. Это была оборотная сторона жизни Липунова - поскольку он, как Джекил и Хайд, должен был существовать в двух ипостасях даже в праздники. Вернее, особенно в праздники.

Если в лаборатории два-три старика, выползая из своих окраинных нор, быстро съедали крохотный торт, больше похожий на большую конфету, то в другой жизни Липунов был обязан участвовать в большом празднике. Именно участие было его служебной обязанностью.

Дело в том, что согласно привычкам своей второй жизни Липунов был благообразен и невозмутим - настоящий английский дворецкий. Вернее, русский дворецкий. Он до глаз зарос серебряной бородой.

Мало кто знал, что Липунов отпустил бороду ещё молодым кандидатом, когда обморозился в горах. Молодой Липунов двое суток умирал на горном склоне, и с тех пор кожа на его лице утратила чувствительность, превратилась в сухой пергамент, и всякий, кто всмотрелся бы в него внимательнее, ощутил бы холод отчаяния и усталости.

Но всматриваться было некому. Сын его несколько лет назад пропал: просто ушёл на городской праздник и исчез. Так бывает в большом безжалостном городе - и это для Липунова было лучше, чем перспектива ехать в какое-нибудь холодное помещение, под яркий свет медицинских ламп.

Дочь давно уехала в Америку с однокурсником - молодым учёным. Жидкое Время отняло у него дочь, на волнах всё того же Жидкого Времени, взмахивая грантами на прощание, уплыли у него зять с дочерью. С женой они разошлись в начале девяностых, когда ей надоело мёрзнуть в очередях. Жены не было, и трагически пропал сын: пятнадцатилетний мальчик вышел прогуляться на День города и исчез. Итак, родных не было, а седая борода лопатой определённо была.

Борода была лучше фамилии, потому что иметь в России фамилию «Липунов» - всё равно что быть Пожарским.

Борода Липунова пользовалась неизменным спросом под каждый Новый год. Высокий старик Липунов был идеальным Дедом Морозом.

Итак, он ехал в троллейбусе в скорбном предвкушении новогодних обязанностей. Схема рекуператора снова встала у него перед глазами, он задумался о радиусе искажения временного поля. Всё выходило как в шутках юмористов времён его молодости - тех юмористов, которые предлагали убыстрить время на профсоюзных собраниях и замедлить его потом для созидательной деятельности.

В отличие от эстрадного юмора, Жидкое Время должно было пульсировать в рабочем объёме рекуператора, а потом распыляться вовне. Туда-сюда - на манер того рекуператора, что прокачивал электрическую кровь в метре над ним - на крыше троллейбуса. В принципе, нужно было только переохладить объём…

Но в этот момент сзади подошла старуха-кондукторша и постучалась ему в спину, как в дверь. Липунов обернулся - и старуха признала в нём неимущего пенсионера.

Липунов улыбнулся ей, быть может, своей сверстнице, присел, но миг был упущен. Воображаемая капля перестала распадаться в его схеме, и рекуператор растворился, как пар от дыхания в морозном воздухе.

На следующей остановке в троллейбус вошла Снегурочка в коротеньком синем полушубке. Она махнула радужной купюрой и, не спросив сдачи, сунула её кондукторше. Отвернувшись к заиндевевшему стеклу, она нарисовала ногтем сердце, затем какой-то иероглиф и, наконец, три шестёрки рядом.

- Тьфу, пропасть. Что и говорить о научном знании, - Липунов вытащил газету и уткнулся в неё.

Пошло два часа, и его сорная, серная, палёная, как водка, неистребимая контора невнятного назначения нарядила Липунова в прокатную шубу. Хлопая обшлагами, Липунов невозмутимо доставал из мешка подарки вашим и нашим, сотрудницам и сотрудникам, пил чары с теми и с этими. Его сограждане давно привыкли к тому, что их Новый год давно и прочно замещает Рождество и стал самым популярным гражданским праздником. Новый год накатывается, как война, грохочет хлопушками, бьёт алкогольным кулаком в грудь, валит с ног желудочными средствами массового поражения.

Веселье в его конторе наматывалось на руку, как сахарная вата. Но вот уже исчезли Большие начальники. Начальники средние, поправляя галстуки, вышли из тёмных кабинетов, а за ними, чуть погодя, выскользнули Неглавные сотрудницы.

Было ещё не поздно, и Липунов позвонил в прокатную контору. Шубу, дурацкий красный колпак и палку с мешком можно было сдать обратно прямо сегодня - но теперь самому.

Он украл с праздничного стола бутылку коньяку и спрятал её в большой полосатый носок для подарков. После недолгих размышлений, решив не переодеваться. Липунов засунул своё пальто в мешок, двинулся в центр города и принялся плутать среди кривых переулков. На город навалился антициклон, холод разлился по улицам, будто жидкий гелий, поведение которого Липунов изучал последние двадцать лет.

Город между тем заполонили банды ряженых. Ляпунову часто попадались такие же, как он сам, подвыпивг шие Деды Морозы. Все они не очень твёрдо стояли на ногах и постоянно подмигивали своему собрату.

Для Липунова, впрочем, персонаж, которого он исправно много лет исполнял на профсоюзных, или, как их теперь называли, «корпоративных», праздниках, этот его отмороженный двойник в красной мантии был непонятен. Он был похож на снежного царя, что привык замораживать жилы и кровь мертвецов леденить.

Оттого он ненавидел свою общественную обязанность. Но показывать отмороженное лицо со старческими морщинами было куда неприятнее.

Липунов знал о новогодней традиции всё. Поэтому он утешался тем, что вместо русского Деда Мороза его могли нарядить в модного канадского лесоруба по имени Санта-Клаус. Между ними такая же разница, как между бойцом в шинели и американским солдатом в курточке. Так и сейчас - он избежал куцей куртки, но колпак был явно от комплекта Санта-Клауса.

Липунову было понятно, что его персонаж помирает каждый Новый год, поскольку на смену ему спешит какой-то карапузик в шапочке. А этот карапузик, в свою очередь… Так, в глазах Липунова, его двойник превращался в готового к употреблению покойника. Будущий покойник со счётным временем жизни.

Однажды ему приснился исторический сон, как к нему, будто к царю Николаю - Санта-Николаю-Клаусу, к старику с белой бородой, - ползёт по снегу карапуз Юровский. И, ожидая скорой смерти царя, ожидает вокруг обыватель царских нечаянных подарков: скипетра, забытого под ёлкой, и меховой короны - то есть императорских драгоценностей, конфискованных перед расстрелом. Траченной молью профсоюзной шапки Мономаха.

Он вспоминал этот сон с тоской лектора, которому снится страшный сон про ошибку в первой же фразе…

На этих мыслях он чуть не стукнулся лбом в вывеску прокатного пункта.

Липунов перешагнул порог и, оступившись, покатился по лестнице, поднявшись на ноги только перед стеной с двумя дверями - железной и деревянной. Позвонил, немного подумав, в железную.

Никто не ответил, из микрофона на косяке не хрюкнул охранник, не раздалось ни звука из внутренностей сообщества карнавальной аренды. Липунов покосился на деревянную дверь, но всё же дёрнул на себя металлическую - она легко растворилась.

Внутри было неожиданно холодно. Оттого, не оставляя следов снежными сапогами, Липунов пошёл искать служащих людей.

За стойкой, под портретом Деда Мороза в дубовой раме, стрекотал факс. Бумага ползла по ковролину, складываясь причудливыми кольцами.

Никого, впрочем, не было и тут.

Липунов завернул за угол и постучал в белую офисную дверь. Дверь стремительно отворилась, и, придерживая её рукой, на Липунова уставилась Снегурочка.

Та самая, что он видел в троллейбусе.

Теперь, присмотревшись, Липунов видел, что она гораздо выше его самого и имеет какой-то неописуемо похотливый вид. У флегматичного Липунова даже заныло в животе. Но он вспомнил о возрасте и своём морщинистом теле с пергаментной мёртвой кожей.

Да и много видел он секретарш и никчёмных офисных барышень, что воспринимали его как мебель, как истукана в приёмной или - как плюшевую игрушку с приделанной капроновой бородой, мягкой, белой, пушистой.

- А, вы ещё… Нехорошо опаздывать… - Снегурочка погрозила Липунову пальчиком. Потом наклонилась и погладила Липунова по щеке. Он практически не ощутил её прикосновения - пальцы барышни были холодны как лёд, почти так же, как его вымороженная давним и нынешним морозом кожа.

Снегурочка улыбнулась - и вдруг резко дёрнула его за бороду.

Удовлетворённая результатом, она обернулась и крикнула в темноту:

- Ещё один… Наш. - И, отвечая на кем-то не заданный вопрос, утвердительно кивнула собеседнику: - Настоящий. Да, да. Я проверила, ну скорее…

Из тьмы выдвинулся Дед Мороз и потащил Липунова за собой - в тёмный пустой коридор, потом по лестнице вниз, кажется, в бомбоубежище. «Точно, бомбоубежище», - решил Липунов в тот момент, когда они проходили мимо гигантских герметических дверей, которые невидимый некто наглухо закрывал между ними.

Наконец перед Липуновым открылось огромное пространство, наподобие станции метрополитена, всё наполненное красным и белым. Сотни Дедов Морозов безмолвно стояли здесь.

А на возвышении перед ними, в манере, хорошо известной Липунову по детскому чтению Дюма, держал речь их предводитель.

Ничего хорошего Липунову эта речь не сулила. Ясно было, что эти-то настоящие, а он, Липунов, - фальшивый. Ясно было, что материализм низложен, а всё, что окружает Липунова, - воплощённый Второй закон термодинамики. Тепловая Смерть вселенной, одетая в красные шубы и куртки, вполне интернациональная. Не хватало только вооружить их косами и поглубже спрятать сотни голов в красные капюшоны.

Предводитель говорил медленно, слова его были тяжелы, как лёд и безжизненны, как слежавшийся снег.

Окончательно сразил Липунова его собственный адсорбционный насос, работавший в углу. Это был именно тот самый, проданный куда-то, как острили, «по репарациям» - чуть ли не стране, победившей в «холодной войне», - насос. Были там и другой, третий, механизмы теснились вдоль стен, уходили вдаль, и над всем этим бешено крутили стрелки огромные часы, похожие на часы Спасской башни.

Липунов осматривал помещение: это и вправду была станция метрополитена. Только без рельсов и вся покрытая сотнями труб и трубочек. Некоторые были поновее, другие - старые, ржавые, с облезшей краской. Прямо над головой Липунова была одна из этих труб, к которой какой-то умник приделал продолжение в три раза тоньше.

Под ней и стоять наблюдательному человеку было страшновато. Но вряд ли Липунова окружали люди.

Предводитель меж тем говорил о конце времён.

Он не говорил, он предрекал разрыв и трещину мира. Он говорил как вождь, и точь-в-точь как у давнего, давно истлевшего в земле вождя на киноплёнке, пар не шёл из его рта.

Здесь, внутри уцелевших подвалов Сухаревой башни, Деды Морозы установили гигантский охладитель. Сложная система форвакуумных насосов создавала область низких температур, в которой производилось сжиженное время.

Именно тут Липунов увидел до боли знакомый рекуператор. Но на его воображаемой схеме он состоял из кривых линий - а здесь тускло отливал металлом.

И вот холоднокровные собрались здесь, с тем чтобы ускорить действие Второго закона термодинамики и привести мир к тепловой смерти. То есть время ускорится и температура стремительно выровняется, да.

Липунов с хрустом перемалывал в уме причины и следствия, он был похож на допотопный арифмометр из тех, на которых его мать вместе с сотнями других вычислителей считала траектории баллистических ракет. Он даже чуть вспотел, чего с ним никогда не бывало.

Он переводил взгляд с серого бока рекуператора на ячеистую сферу, покрытую, как видно, микросоплами.

Итак, если Жидкое Время распылить, догадался Липунов, все процессы в окрестностях этой точки ускорятся, а равномерное разбрызгивание жидкого времени исключит Больцмановы флуктуации.

Мир охладится до тех температур, которые Международный институт холода ещё тридцать лет назад рекомендовал называть низкими.

Кажется, он сказал это вслух. Потому что стоящие рядом несколько Дедов Морозов обернулись.

Липунов подождал и с тоски высунул из носка горлышко бутылки с коньяком. Два стоящих рядом Деда Мороза шикнули на него - в том смысле, что только мерзавцы и негодяи в такой момент могут пить охладитель.

Липунов спрятал флягу и кашлянул в кулак.

На него обернулись ещё более подозрительно.

Но пристальнее всех на него смотрела давешняя Снегурочка. Она вдруг увидела крохотное облачко пара, вылетевшее у Липунова изо рта.

- Он тёплый… - выдохнула снежный воздух Снегурочка.

- Он тёплый! - ухнули два Деда Мороза рядом.

- Он тёплый! Он тёплый! - с ужасом забормотали остальные.

Толпа отшатнулась, но некоторые Деды Морозы сделали шаг к Липунову. У них были стёртые лица цареубийц. Сейчас от него останется посох да шапка под ёлкой. Пустят его в распыл и расхолод, и мумия его будет жить внутри криогенной машины, вырабатывающей Жидкое Время.

Пользуясь замешательством, Липунов отступил назад и бросился в какой-то закуток. Грохнула за ним гаражная дверь, упал засов, лязгнула запорная железяка, взвизгнули под его пальцами пудовые шпингалеты. Липунов привалился к стене, переводя дух.

Дверь пару раз вздрогнула под напором толпы, но всё затихло.

Надежды на благоприятный исход, впрочем, было мало. Липунов оказался заперт в тупиковом помещении, где стояло несколько мётел, лопат и вёдер. Тянулись повсюду трубы, уходящие в стены. Вентили, больше похожие на рулевые колёса, торчали повсюду. Стрелки манометров показывали разное, подрагивали и балансировали между красным и чёрным.

Помирать приходилось в привычной обстановке - среди приборов и рычагов.

Дверь тихо затрещала. Это был тонкий, едва слышный треск, который издаёт мартовский лёд. До ледохода ещё далеко, но дни снежной скорлупы сочтены, жизнь её истончается - и вот, знамением будущей смерти, раздаётся над рекой этот треск.

Липунов увидел, как дверь покрылась инеем, как появляются на ней пока еле видимые изломы. Ему не нужно было объяснять хрупкость металла при известных условиях. Физика низких температур была ему давно известна.

Сейчас они навалятся, и последняя преграда рассыплется в стеклянные осколки.

Липунов оглянулся. Будем помирать с музыкой, решил он.

Доктор-курьер, учёный-неудачник, Дед Мороз на общественных началах пробежался вдоль стен, изучая датчики - один был для него сейчас главный. Водомер на трубе с кипятком, той трубе, что угрожающе нависала над ним только что.

Липунов ещё раз подивился общности механизмов, придуманных человеком: что жидкая вода, что Жидкое Время - всё едино. Трогая руками трубы, он не упустил возможность упрекнуть самого себя - тринадцать лет он не верил, тринадцать лет он острил и издевался над адептами теории Жидкого Времени, и вот рискует утонуть в разливе практики.

Не будь его кожа такой пергаментной, он ущипнул бы себя, да что там - пыльные барашки вентилей под пальцами прекрасно доказывали, что он не спит.

Он нашёл нужный вентиль и, подобрав с пола лом, всунул его в ржавое колесо. Лом, оружие хладобойца из дворницкой, выгнулся, но упёрся в стену под нужным углом.

Вентиль поддавался с трудом. Затем со скрипом провернулся быстрее, из винта выдуло тонкую струйку пара.

Теперь надо было ждать, где не выдержат ржавые трубы - рядом с Ляпуновым или за дверью.

Зальёт ли его кипятком, или достаточная его порция нарушит работу рекуператора.

При желании можно было прикинуть динамику жидкости в ржавой трубе, но всё случилось быстрее: Липунов услышал хлопок, а за ним не крик, а странный вой, будто открыли вьюшку на печной трубе и страх вместе с ужасом улетучиваются через дымоход.

- Пиздец, - сказал Липунов. - Пиздец, - повторил он, катая на языке это слово.

Он снова всунул лом в вентиль и завернул колесо в прежнее положение.

Перед тем как отпереть дверь, он вздохнул - надо было бы перекреститься, но он всё ещё оставался атеистом.

Открывшаяся картина удивила его. В длинном коридоре было абсолютно сухо. Только кое-где валялись обрывки красной материи. Разорванная труба висела над головой, раскрыв лепестки тюльпаном.

Вздувшиеся, треснувшие корпуса насосов стояли криво.

Но рекуператора не было - он просто растворился.

Липунов недоуменно огляделся и, споткнувшись, засеменил к выходу.

Чуть дальше было холоднее, но ни одного новогоднего упыря всё равно не нашлось - лишь рваные синие и красные шубы лежали повсюду.

Линунов, не выбирая дороги, поднялся по лестнице, прошёл по коридорам, снова поднялся, спустился и вдруг, открыв дверь, выскочил в уличный переход. Рядом шумел народ, хлопали двери метро, визжала бездомная собака, с которой играл нищий.

Он начал медленно подниматься на волю. «Почему он исчез, интересно, почему? Это не физично, это могло быть, только если предел…» - но тут он оборвал себя. Это можно было додумать и дома. Это можно было додумывать ещё несколько тягучих и пустых, отпущенных ему кем-то лет. Это бонус, приз, подарок - чистая физика низких температур.

Но тут он остановился.

Прямо перед ним, на площади, стояли Дед Мороз со Снегурочкой. На мгновение Липунов замер: Дед Мороз держал в руках косу. Это была Смерть, а не Дед Мороз. Но тут ветер вдруг утих, и Липунову стало понятно, что это всего лишь серебристая кисея на самодельном посохе - вот она опала, и мир вернул прежний смысл.

Липунова окружал ночной слякотный город. Автомобиль обдал его веером тёмных брызг, толкнула женщина с ворохом праздничных коробок. Что-то беззвучно крикнул продавец жареных кур, широко открывая гнилой рот. Ветер дышал сыростью и бензином. Погода менялась.

Потеплело.