Фирма приключений

4. ХОД МЫСЛЕЙ

Давно уже заметил комиссар Гард, что в последние годы все чаще и чаще стала посещать его по вечерам эта странная, пустая расслабленность, какая-то душевная вялость, известная ему раньше, в молодые годы, лишь после крутых дружеских попоек. Все валилось из рук, мысли рассыпались, прогулка становилась невыносимо скучной, едва переступал он порог квартиры, а дома тоже все время было как-то не по себе: хотелось лечь, а ляжешь, вроде бы надо вставать. Короче, скверно, очень скверно. Гард пробовал искать объяснение этому состоянию, не находил его и решил в конце концов, что это старость сигналит и нужно просто больше отдыхать. Но сегодня, вновь почувствовав к вечеру эту общую леность тела и духа, он вдруг понял, что старость - отговорка, что причина есть, и причина эта проста: дела идут плохо! И старость тут ни при чем. Нет, при чем, конечно, но начала тут не найти: или неудачи тебя старят, или старость мешает добиться успеха.

Душу ему мутило дело Пикколи. Вязкое, липкое, тягучее, как чужая выплюнутая жевательная резинка, до которой противно дотрагиваться, хотя понимаешь, что, пока не растоптали, нужно ее взять и отдать в лабораторию для анализа. Он завяз в этом деле, как оса в джеме, и гудел теперь, и злился, проклиная весь мир. Он чувствовал, интуитивно чувствовал, что Аль Почино - утешение слабое и, хотя профессионально он привык с подозрением относиться к любым, даже самым невинным совпадениям, видел он, что Пикколи пришит к Аль Почино белыми нитками, что никуда он. Гард, не придет, если двинется по этой тропе. Отсюда - и ленивый бес, который прочно сидел в комиссаре.

Гард подошел к телевизору и, едва из черного небытия выплыла веселая физиономия какого-то комментатора, переключил программу, напоролся на скачки - в клубах пыли бестолково звенел колокол. Он снова переключил, налетел на каких-то напомаженных, в брабантовых кружевах, идиотов со шпагами, вышагивающих с гордостью индюшек по аллеям Версаля, и выключил телевизор. Мягкий щелчок тумблера напомнил ему звук выстрела бесшумной английской винтовки «Custodian» - «Опекун», отличной, надо сказать, винтовки, которую когда-то он заполучил вместе с ее владельцем Гарри Слейтоном, - кстати, Гарри был в одной компании с Аль Почино. «Что за проклятие этот Аль Почино, - подумал Гард, валясь на диван. - Ну при чем тут Аль Почино?! Если он действительно сработал так чисто, - а он сработал сверхчисто! - на кой же дьявол ему исчезать в тот же день? Чтобы вызвать подозрение? Ведь он профессионал и не хуже меня обязан понимать, что ни за неделю, ни за две такой клубок не распутывается. Так куда же он сорвался? Что заставило опытного преступника нарушить элементарную логику поведения? Не мальчишка же он, который, схватив транзистор с переднего сиденья автомашины, бросается наутек… Нет, ему не было никакого смысла исчезать, - и потому, может быть, он и исчез, что не было смысла? Поди попробуй разобраться в этих «кружевах», попробуй не запутаться в таких лабиринтах чужой логики! Недаром самые умные преступники либо совсем не оставляли следов, либо нарочно следили с таким изобилием, чтобы никто на них не подумал. Впрочем, из того, что Аль Почино не было смысла «линять», вовсе не следовало, что в том не было смысла для кого-то другого. Кого же? Сам Гауснер решил его «опустить на дно» или тут действовала чья-то другая воля? В таком варианте - чья? И почему?» Вновь дорога раздваивалась, и не было ей конца…

Гард встал, закурил, но тут же придавил сигарету в пепельнице и пошел на кухню. Там он достал из холодильника два кубика льда, бросил в высокий стакан, залил водой, плеснул туда рыжего вермута и вновь вернулся к дивану, но уже не лег, а сел, широко расставив ноги, и начал крутить перед глазами стакан, в котором с далеким, нежным звоном стукались уже тронутые игольчатыми трещинками ледяные кубики.

«Его могли убить! Он - лишь орудие, которое исполнило чужую волю. Тут все ясно. Это - первая дорога. Его могли попросить исчезнуть: кому-то, не ему, надо было, чтобы он исчез. Зачем? Ну, хотя бы затем, чтобы появилась еще одна, пусть весьма эфемерная, но улика, кладущая подозрение именно на него, в то время как Аль Почино замешан в убийстве антиквара примерно так же, как я в рождении Христа. Это - вторая дорога. Но кто в таком случае автор «непорочного зачатия»? Ладно, оставим в покое автора и еще раз проработаем эту версию: Аль Почино ни в какой связи с убийством Пикколи не состоит. Об убийстве никто никаких сведений полиции не дал, но и об исчезновении гангстера - тоже! В том числе промолчала даже его жена. Уже потому исчезновение… интересно! Интересно, черт побери, даже при условии, что никак не связано с Пикколи!»

Гард чувствовал, что приходит во власть давно известного порочного метода, от которого сам не раз предостерегал молодых криминалистов. Он вперился в проблему и крутил ее, как этот стакан, прямо перед своим носом, силясь разглядеть ее невидимые до поры детали, деталей этих не находил и всматривался все пристальнее, пока вообще не переставал видеть что-либо. Надо резко отодвинуться, расширить горизонт, понять, что нет такого события или человека, которые не были бы как-то связаны с другими событиями и людьми, словом, надо не увеличивать зоркость микроскопа, а пересесть за телескоп!

Он радостно отхлебнул холодную, горьковатую, цвета чая жидкость, поставил стакан и зашагал по комнате. Не то что переразбавленный вермут, но и мощный нейростимулятор не смог бы вызвать в комиссаре такого стремительного перевоплощения. Не было больше кислого и усталого человека, и будь Гард сейчас в подтяжках, а не в халате, энергичный удар их о мощную грудь прорезал бы тишину его холостяцкой квартиры. Это был мускулистый, сильный охотничий пес, который взял след. Гард чувствовал: тут определенно что-то есть! Аль Почино - не один. Гангстеры исчезали и прежде. И всякий раз, как только полицейским властям становилось известно такое «исчезновение», начальство вздыхало радостно: «Ну слава Богу! Теперь забот меньше!» Все списывалось на междоусобные войны. Существовало даже такое достаточно распространенное мнение, что правосудие в этом случае осуществляется как бы само собой, не утруждая его блюстителей. «Он заслужил свой конец!» - говорили судьи и прокуроры и успокаивались. Да, междоусобные войны не прекращались никогда, и на их счету было немало жертв. Но, кстати говоря, когда сводились преступные счеты, гангстерский мир широко оповещал об этом общественность, вплоть до газет и телевидения, а похороны погибших выливались в пышные и многотысячные торжества, как похороны национальных героев, причем участие в них принимали все «стороны» - и победившие, и потерпевшие, все отдавали дань таланту усопшего и его «заслугам» перед отечеством. По обоюдному молчаливому соглашению на похоронах никогда не раздавались выстрелы, и обе стороны не несли потерь. Зато уже на следующий день они караулили друг друга в вечной погоне за мщением, в которой преследуемые могли оказаться преследующими, как, впрочем, и наоборот. Они отлично убирали друг друга, то есть сами себя: топили, сбрасывали с поездов, душили в автомобилях гитарными струнами, травили в барах цианистым калием, наконец, просто расстреливали издалека и в упор, но именно убивали - для устрашения, в этом и заключался главный смысл! - элементарно исчезнувших среди них не было.

Не было? Так ли уж не было, если внимательно присмотреться? Конечно были. Гард лично знал гангстеров, которые без траурной каемки в газетах и без похорон более не всплывали на поверхность, не участвовали в делах, уносили с собой в небытие и свои «почерки», и свои специфические привычки. Однако их валили в одну кучу с павшими от рук конкурентов…

Гард резко встал с кресла, сдернул пиджак со спинки и энергично, как огородник лопатой, орудуя длинным рожком, обулся в прихожей. Через десять секунд он уже был внизу, у машины.