5. Опять фиалка

Прошла неделя. Если не считать некоторых болезненных процедур, связанных с лечением, жизнь моя текла спокойно и умиротворенно. Я уже вник в те маленькие радости и горести, которые волновали наш дружный правоножный коллектив. Я уже торжествовал вместе со своими однопалатниками, когда из левоножной палаты выписали гордого мостовика и на его койку положили жалкую жертву судьбы – человека, поскользнувшегося на арбузной корке в Фонарном переулке. Я часто беседовал со своим соседом. Трамваич не торопясь рассказывал мне о своем житье-бытье. Он живет на набережной Невки, и в свободное время частенько выходит погулять по реке, и даже доходит до залива. Жильцы дома давно привыкли к его водохождению, но отдельные прохожие на набережной порой пугаются. А некоторые старушки по ошибке принимают иногда его за Иисуса Христа и выкрикивают различные просьбы и пожелания. Тогда он с воды выходит на берег и проводит среди них краткие антирелигиозные беседы. Пароходы он старается обходить, потому что однажды, когда он шел мимо одного судна, туристы приняли его за призрак, и для проверки этого факта начали бросать в него пустыми бутылками. Что касается обуви, то летом он ходит по воде в сандалетах, осенью же совершает водохождение в ботинках с войлочными стельками. Когда семь лет тому назад он отдыхал в Крыму, то ходил по Черному морю босиком.

Да, неплохо текла моя больничная жизнь. Врачи были внимательны, сестры симпатичны и немногословны, товарищи по палате относились ко мне – проспектнику – с должным уважением.

Но на восьмой день моего лежания, когда я спокойно вздремнул после обеда, я вдруг услышал над собой голос:

– …навестить вас сразу же, но ко мне приехала тетя из Рыбинска, а она такая болтливая, замучила меня разговорами, проговорила со мной пять вечеров подряд… Портфель ваш я сдала дежурной в приемном покое, а вам принесла вот эти цветы. Вы – настоящий рыцарь! Я знаю, вы прыгнули под машину потому, что вам показалось, будто она может наехать на меня! Но рассказывайте, рассказывайте о себе! Я вся – внимание… В детстве я однажды чуть было не попала под такси, но это ничто перед тем ужасом, который я испытала, когда чуть не упал самолет. Как плакали мои родные, когда я вернулась домой онемевшей!..

На койках началось шевеление. Два улочника, вначале с симпатией поглядывавшие на красивую Валентину, вдруг, как по команде, слезли с коек и, панически стуча костылями, самоэвакуировались в коридор. За ними вышли остальные больные. Несчастный Трамваич, не в силах последовать их примеру, молча страдал на своей койке. Его усы вздрагивали, как крылья раненой птицы.

Фиалка продолжала говорить.

Я чувствовал нарастающую боль в голове. Потолок палаты вдруг окрасился в оранжевый цвет, на нем образовались трещины, и в этих трещинах закопошились лиловые кузнечики. Я снова взглянул на Трамваича. Щеки его подергивались нервной судорогой, усы вращались на лице, как пропеллер. Вдруг он сел, схватил костыли и, опираясь на них, встал, весь дрожа,– и пошел к двери. Он обрел способность двигаться, на три недели опередив срок, предсказанный врачами!

Но мне некуда было деться. После ухода Валентины меня отпаивали сердечными каплями и делали какие-то уколы.

Всю следующую неделю я с тайным ужасом ждал нового явления Фиалки. Но шли дни – она не появлялась. Зато совершенно неожиданно меня навестил ее муж, счастливо отбывший срок.

– Я пришел сказать вам спасибо за ваш героический поступок,– заявил он.– Жена мне все рассказала. Вы бросились под автобус, чтобы спасти Валентину.

Я честно признался ему, что бросился под «Запорожец», чтобы спастись от Валентины.

Ботаник погрузился в раздумье. Затем он спросил меня, часто ли пускают сюда посетителей. Я ответил, что раз в неделю.

– Терпимо,– задумчиво сказал он.– И вообще это светлая мысль – насчет автомашины… Почему я сам не додумался до этого!.. А что, если я углублю вашу идею и использую более тяжелый и солидный тип автомобиля?

– Но ведь и исход тогда будет более тяжелый и солидный,– высказал я свое опасение.

Но он не слушал меня. Благодарно пожав мне руку, он вдохновенным шагом устремился к двери.

– Постойте,– окликнул я его.– Если вы решитесь на это, то пусть это произойдет на мосту. И жертвуйте правой ногой, а отнюдь не левой!

В больнице Ботаник больше не появлялся.


Дела мои шли на поправку. Я уже встал с койки, и мы с Трамваичем бодро бродили по аллеям больничного сада. Однажды, когда мы шли мимо небольшого пруда, расположенного вдали от строений, Трамваич продемонстрировал мне свое умение. Встав на водную гладь и помогая себе костылями, он пересек водоем и вернулся обратно. На мой вопрос, в чем заключается секрет его искусства, он ответил так:

– Никакого секрета и никакого искусства тут нет. Просто я знаю, что вода тверда.

Через несколько дней он выписался, оставив мне свой адрес. Его койку занял человек, получивший травму на Невском проспекте; он ужасно гордился этим.

Теперь я прогуливался по саду с палочкой. Близился день моей выписки. Однажды, когда возле пруда никого не было, я решился проделать опыт.

– Вода – тверда! Вода – тверда! Вода – тверда! – твердо сказал я себе и ступил на поверхность водоема. Но не прошел я и двух шагов, как провалился. У берега было мелко, но неудача глубоко огорчила меня. Отжав больничные полосатые штаны, я понуро побрел в палату. Я решил, что водохожденца из меня не выйдет.

Ночью мне приснилось, будто я нахожусь в командировке на тихом необитаемом острове и вдруг причаливает черный пиратский бриг. Бледные, дрожащие пираты поспешно ссаживают на берег Фиалку Молчаливую – и корабль снова уходит в океан. Я проснулся в холодном поту и сразу же, не откладывая до утра, тихо выбрался в больничный сад и при лунном свете повторил свою попытку водохождения. На этот раз мне удалось пройти по воде три шага. Через неделю я уже расхаживал по пруду, как по тротуару.

Загрузка...