Феномен Лоскутова

Игорь Доронин

ФЕНОМЕН ЛОСКУТОВА

После тяжелых боев на Днестровском плацдарме, где наша часть понесла большие потери в людях и технике, ее отвели на отдых в большое, почти не тронутое войной украинское село с чудесным кисло-сладким названием Антоновка. Был разгар весны, все вокруг цвело, мы были живы, молоды и с радостью предвкушали дни, а может быть, и недели безопасной и беззаботной тыловой жизни. Наиболее лихие из моих разведчиков и связистов - а я был командиром взвода управления гаубичной батареи артполка - сразу же обзавелись перспективными знакомствами среди юных местных жительниц и как будто скучать не собирались.

Но в первый же вечер после отбоя офицеров вызвал к себе капитан Ильметьев - начальник штаба, или, по штатному расписанию, адъютант старший дивизиона. Откуда, из каких глубин военной истории пришло в нашу артиллерию это архаичное название должности - не знаю, но факт остается фактом: он имел именно такую должность.

Выставив вперед тяжелую челюсть, он пересчитал нас, как хозяйка цыплят, и произнес:

- К завтрашнему утру чтоб у меня были расписания занятий на десять дней. Вопросов нет? Все. Получите бумагу.

Мой командир батареи после ранения долечивался в медсанбате, поэтому расписание на всю батарею составлял я. Делать эту работу мне довелось впервые, никаких методических пособий, конечно, не имелось, но изрядно помучившись до первых петухов, я все же завершил ее, как мне казалось, успешно. В восемь утра я, как штык, был в штабе дивизиона.

- Это что такое? - посмотрев на принесенный мною лист, спросил Ильметьев.

- Как что? - в свою очередь удивился я. - Расписание.

- Я тебя спрашиваю, что это такое? - ткнув пальцем в какую-то графу, повторил капитан. Я заглянул под его палец и сказал:

- Это... Изучение матчасти гаубицы.

- Не то, не то. - Ильметьев брезгливо сморщился: - Я тебя спрашиваю, что за мазню ты принес, как курица лапой нацарапала.

Я про себя возмутился:

- Да на мой почерк вроде никто не обижался. В школе по чистописанию меньше четверки не было.

- Тут тебе не школа, а вот через три часа чтобы все было, как положено быть. Понятно?

- Понятно. Но, может, вы по существу посмотрите, что надо исправить?

- Вот тогда по существу и посмотрим. Можешь идти. Бумаги у меня больше нет.

Мои разведчики бумагу, конечно, где-то достали, а батарейный писарь сделал из расписания прямо-таки выставочный экспонат.

В одиннадцать я снова стоял перед капитаном.

Он глубокомысленно осмотрел расписание, после чего изрек:

- Плохо. Вот это, - он ткнул пальцем, - перенести сюда, а это - сюда. Добавишь строевой и уставов. Название предметов написать покрупнее, часы занятий - помельче. Наверху - "Смерть немецким оккупантам!" Сюда - портрет. Срок - три часа. Можешь идти.

Я мысленно сосчитал до десяти, скрутил лист, повернулся и вышел.

Когда я явился вновь, в два часа дня, оказалось, что Ильметьев отдыхает после обеда. Потом он был занят какими-то другими делами, и только после шести мне удалось попасть к нему.

Не глядя на расписание, капитан кинул его в угол:

- Ладно, завтра доложу командиру дивизиона. Можешь идти. Утром сам проверю, как занятия ведешь. И готовься получать пополнение.

Но ни утра, ни пополнения мы не дождались. Ночью по хатам забегали посыльные. Они стучали в окна, будили спящих, вызывали всех офицеров в штаб дивизиона.

На этот раз нас собирал сам командир дивизиона - майор Ефремов. Его все знали как смелого и знающего свое дело человека. Авторитет его в дивизионе был непререкаем, ему старались подражать не только в большом, например, в уменье быстро и точно готовить исходные данные для стрельбы и поражать цель, но и в малом - ходили слегка раскачиваясь, носили небольшие усики, повторяли его любимые словечки.

- Вот что, товарищи офицеры. Получен приказ о нашей передислокации. Посадка в эшелон начинается через час. Пополнение и матчасть будем получать в пути.

С первыми лучами солнца эшелон с нашим артполком тронулся на север. Хоть мы и грузились в срочном порядке, но ехали не спеша. Подолгу стояли на железнодорожных узлах, разъездах, а иногда и в чистом поле. На некоторых станциях нас уже ожидали маршевые батареи. Людей, технику, лошадей распределяли по дивизионам и батареям и двигались дальше. Иной раз подсаживались по два-три человека из госпиталей или отставших от других частей.

На одной из остановок к поезду подошел младший техник-лейтенант, невысокого роста, худенький, в очках. В руках у него было два больших, видимо, тяжелых чемодана. Он поставил их на землю, тыльной стороной ладони вытер лоб, достал документы и протянул их стоявшему у дверей Ильметьеву.

- К нам. Садись, - сказал тот. Солдаты помогли втащить тяжелые чемоданы. Вслед за ними вскарабкался и вновь прибывший.

- Младший техник-лейтенант Лоскутов прибыл для дальнейшего прохождения службы, - представился он капитану.

- Ты что же это, с чемоданами на фронт собрался или... или в пансион? спросил капитан.

Большинство из нас не знало в то время, что такое пансион, а капитан не удосужился объяснить, почему именно в пансион надо ехать с таким грузом, но острота капитана нам понравилась, а вид у младшего лейтенанта с его чемоданами был такой комичный, что мы дружно фыркнули.

Тут надо сказать вот о чем. Непростым было наше отношение к капитану Ильметьеву. Мы знали, что на фронте он провел всю войну, выслужился из старшин, что в самый тяжелый момент боев на плацдарме один, имея в помощниках только пожилого ездового, подскочил на передке к пушке, у которой был перебит весь расчет, подцепил и увез ее на глазах у растерявшихся немцев. И в то же время любил он хвастаться этим и другими своими подвигами и орденами, нудно поучать нас, молодых, как нужно жить и воевать. Так что любить его было особенно не за что.

Но сейчас он был один из нас - однополчанин, фронтовик, а младший лейтенант - чужак, необстрелянный молокосос. А к таким мы, мягко говоря, относились не очень любезно, хотя сами не так уж давно находились в их же положении...

Лоскутов ничего не ответил, стоял, глядя в землю, а подбодренный нашим смехом капитан продолжал:

- Небось мамка пирогов на дорогу напекла или подштанников запасных надавала, чтобы было что менять, когда драпать будешь.

- У меня мамы нет... Ее немцы повесили, - тихо сказал младший лейтенант и поднял глаза на Ильметьева.

Тот явно смутился, но виду не подал.

- Размещайтесь, - сказал он и как будто потерял интерес к младшему лейтенанту. Но мы-то знали, что это не так.

Лоскутов прибыл на должность арттехника дивизиона. На первой же стоянке он побежал осматривать орудия и затем пользовался каждой возможностью для этого. Энергия била из него. В пути он организовал занятия для артмастеров батарей, собирался заниматься с командирами взводов и орудий, но времени оставалось мало, эшелон приближался к фронту.

Всех, конечно, интересовало, что же в чемоданах у Лоскутова. Кто-то пустил слух, что там сало, самым большим любителем которого был у нас артмастер Шарипов. Когда солдаты шутя спрашивали его, как к этому относится Аллах, то Назип отвечал, что, действительно, есть свинину мусульманам нельзя, но если запивать ее водкой, то можно. Правда, Аллах запретил и спиртное, но Шарипов об этом благоразумно умалчивал.

При общем молчаливом согласии Шарипов решился на довольно-таки бестактное дело - когда Лоскутов открывал свои чемоданы, незаметно заглянул в них. Дело в том, что ни у кого из нас никакого, так сказать, личного имущества не было, все, что мы имели, умещалось в то время в полевой сумке. А тут человек с двумя туго набитыми чемоданами! Естественны и наше любопытство, да и некоторая неприязнь. Но, как рассказал нам разочарованный Шарипов, один чемодан оказался набитым какими-то "железками", а второй - "научными книгами".

Лоскутов ни с кем близко не сходился, не пил и не курил, со всеми был на "вы", себя просил называть по званию или "Петр Петрович", все свободное время проводил за тетрадкой с какими-то расчетами.

Если он и выбрал меня в качестве собеседника, то, видимо, потому, что имел на это какие-то свои соображения - я по-прежнему исполнял обязанности комбата, лечение которого из-за осложнений задерживалось, а Лоскутову для его дела, как потом выяснилось, нужен был в помощь мой артмастер Шарипов.

Лоскутов был неразговорчив, но постепенно я кое-что вытянул из него. Его отец, ученый-физик, в начале войны ушел в ополчение и погиб под Москвой. Мать, филолог, во время войны стала редактором партизанской газеты. Фашисты захватили ее и после жестоких пыток повесили. Узнав о гибели матери, Лоскутов, в то время студент технического вуза, добился призыва в армию, куда его не хотели брать по двум причинам: институтская броня и очки. Закончил ускоренный курс артиллерийско-технического училища, затем недолгое пребывание в запасном полку, и вот он у нас.

В одном из разговоров Лоскутов признался мне, что сделал важное изобретение и стремится скорее попасть на фронт, чтобы проверить его результативность в деле. Я всегда с некоторой долей подозрительности относился к различного рода изобретателям, и, наверное, он заметил мой искоса брошенный на него взгляд.

- Вы, Андрей, не думайте, что я ненормальный. Я проделал все расчеты и уверен, что если мне удастся создать и испытать экспериментальную установку, то это будет новое слово в военной технике, в известном смысле переворот.

- А в чем же заключается ваше изобретение?

- Пока я этого сказать не могу. Когда дело дойдет до испытаний, и вы согласитесь помочь мне, тогда все и узнаете.

- Но почему же вы раньше, в училище или в запасном полку, не доложили о своем изобретении? Вам бы помогли, дали бы людей, необходимые материалы.

Он посмотрел на меня и горько усмехнулся:

- Мне не повезло. Мои непосредственные начальники были вроде... - Он замялся.

- Вроде меня, вы хотите сказать? Он немного помолчал:

- Да как вам сказать... Ну, в общем, мне никто не верил. И кроме того, я сам несколько сомневался в своих расчетах.

- А теперь не сомневаетесь?

- Теперь я полностью уверен. Мне нужны только кое-какие материалы и... боевая обстановка. И, конечно, помощь. Вот если бы вы разрешили Шарипову помогать мне, я был бы очень признателен.

Короче говоря, убедил он меня. Более того, он уговорил меня дать, как я теперь понимаю, мальчишескую клятву никогда и никому не рассказывать. И я, воспитанный на книжных похождениях романтических героев, дал эту клятву и оставался ей верен. Не могу простить себе этого. Если бы я не был так молод и так наивен и не сдержал бы ее, многое повернулось бы по-другому.

А в это время события начали развертываться так стремительно, что стало не до Лоскутова с его изобретением.

Где-то на подступах к Ковелю мы разгрузились - и сразу в бой. Ковель, Люблин, Майданек с его жуткими печами, в которых еще ощущался жар человеческого пепла, форсирование Вислы, бои за создание плацдарма...

Лоскутова - Ильметьев называл его не иначе, как "студент" - я почти не видел в эти дни тяжелых боев. Мои гаубицы работали безотказно, кроме одной, которая была разбита прямым попаданием снаряда, и арттехник все равно помочь ей не смог бы ничем.

Наконец положение на нашем участке фронта стабилизировалось. Мы закрепились на довольно обширном плацдарме.

Мой НП находился на обращенном к противнику склоне, на танкоопасном направлении, так что любая танковая атака была бы видна как на ладони. Гаубицы моей батареи располагались в трех-четырех километрах сзади, а пушки нашего дивизиона заняли огневые позиции поблизости от НП - они были поставлены на прямую наводку.

Несколько дней противник приводил в порядок свои потрепанные части, и мы в спокойной обстановке оборудовали и маскировали блиндажи, траншеи и окопы.

Вот в один из таких спокойных дней и заявился снова младший техник-лейтенант Лоскутов. Он напомнил об обещании помочь ему. Я выделил артмастера Шарипова и двух солдат. Следуя указаниям Лоскутова, недалеко от НП они оборудовали землянку и нечто вроде огневой позиции странной, невиданной раньше формы. Ночью притащили из дивизионного тыла знаменитые чемоданы. После этого Лоскутов с Шариповым отправились на захваченный у немцев склад боеприпасов, и целый день оставались там. Вернулись поздно вечером, принеся доверху нагруженный чем-то короб из-под патронов. Шарипов рассказал мне, что они наковыряли детонаторов из трофейных гильз и снарядов.

Надо было наконец выяснить у Лоскутова, что он задумал. Когда я пришел к нему, он вместе с Шариповым что-то монтировал из "железок", находившихся в одном из чемоданов. Я увидел опиравшуюся на треногу длинную металлическую антенну с оптическим прицелом. Ее передний, длинный и острый, как игла, конец был направлен в сторону противника, а задний, короткий, был увесистым и массивным, многочисленные провода уходили в неглубокий колодец.

- Что же это такое? - удивленно спросил я.

- Это УНД, - с готовностью ответил Лоскутов и гордо пояснил: - Установка направленной детонации. Слишком сложно объяснять ее устройство. Но в двух словах принцип действия таков. Вы, конечно, знаете, чем вызывается взрыв пороха или другого взрывчатого вещества в гильзе или снаряде? Детонацией. То есть взрыв капсюля-детонатора вызывает возбуждение детонации вторичных взрывчатых веществ. Обычно капсюль-детонатор помещается в непосредственной близости от вторичного ВВ, как, например, в гильзе или снаряде. У меня же они разнесены на огромные расстояния: взрыв капсюля будет производиться здесь, в этой установке, а вторичные вещества будут взрываться там, куда направлена моя антенна, - в танках противника!

Я ошеломленно смотрел на него:

- Это так просто?

Он усмехнулся, довольный:

- Ну, просто это рассказывать, а сделать это непросто. Над этой идеей долго работал мой отец, и я использовал материалы его исследований. Но...

Но договорить мы не успели.

Снаружи, в траншее, послышался шум, искали меня. Я быстро выбежал и направился на НП, благо он находился в десяти шагах.

- Где ты бродишь? - набросился на меня капитан Ильметьев. - НП бросил, солдат распустил, документация не готова!

Все это было неправдой. Я был рядом с НП, разведчик дежурил у стереотрубы, связист - у телефонного аппарата, документация - в полном порядке. Но я молчал. Спорить с Ильметьевым или оправдываться было бесполезно,

Мое молчание обозлило его еще больше.

- Вот что, товарищ лейтенант, - сказал он, переходя на официальный тон. Придется с вами говорить в другом месте.

"Куда уж в другом, - подумал я, - тут до немцев пятьсот метров". Но так уж получалось, что начальства или кого-то неизвестного там, в тылу, "в другом месте", мы зачастую боялись больше, чем врага перед фронтом

- А тут, говорят, где-то рядом и "студент" окопался? - продолжал капитан. - Этого субчика вообще под трибунал давно пора.

Тут я заметил, что капитан покачнулся. От него пахло водкой.

Выдавать Лоскутова было нельзя. Чего доброго, Ильметьев явится к нему, переломает все созданное им и отправит его в тыл.

- Товарищ капитан, - как можно почтительнее сказал я, - он действительно заходил сюда, но пошел в соседний дивизион за смазкой для оптических осей панорам.

Оптическая ось - линия воображаемая, смазать ее, понятно, ничем нельзя, но подвыпивший капитан, довольный моей почтительностью, не заметил, а может, и не понял подвоха в моих словах и, заявив: "Ну то-то же, может быть, за ум возьмется", удалился восвояси.

Еще пара дней прошла спокойно. Однажды на наш НП пришел командир дивизиона. Прежде всего он прильнул к окулярам стереотрубы, пошарил по переднему краю немцев. Потом попросил схемы ориентиров и пристрелянных реперов, пригляделся к каждому и сказал:

- Ну что же, НП выбран по-деловому. - Это было одно из его любимых словечек, обозначавшее высокую степень похвалы. - Но вот с ориентирами... Он сделал несколько замечаний, очень метких, с которыми нельзя было не согласиться не только в силу воинской дисциплины, но и по существу, и собрался уходить.

- Вопросы ко мне есть? - прощаясь, спросил Ефремов.

"Скажу, - вдруг подумал я, - все скажу про Лоскутова, ведь замечательное дело парень задумал, помочь ему надо, поддержать, хотя бы охрану поставить", - но проклятая мальчишеская клятва удержала меня.

- Никак нет, - ответил я, - вопросов нет.

- Будьте здоровы, - сказал майор Ефремов, пожал мне руку и, сопровождаемый ординарцем, исчез в чреве траншеи.

Вскоре Лоскутов закончил монтаж установки и теперь мечтал о контратаке немецких танков - ему не терпелось опробовать устройство в действии.

Что касается меня и остальных, то встречи с танками, в отличие от Лоскутова, никто из нас не жаждал, хотя мы и были готовы к ней.

Но так или иначе этот день настал - нас попытались сбросить с плацдарма.

С утра немцы начали артподготовку и бомбежку наших позиций. К счастью, в район "пятачка", где мы находились, упало сравнительно немного мин и снарядов, остальные рвались либо впереди - у передовых траншей, либо сзади нас

Вскоре показались немецкие танки.

Позабыв о Лоскутове, я наблюдал за полем боя, ожидая появления вражеской пехоты: в мою задачу входило, стреляя с закрытых позиций, отсечь ее от танков. Они были еще далеко, ведя на ходу неприцельный огонь в нашу сторону.

Наши пушки пока не отвечали.

С расположенного неподалеку НП командира дивизиона прибежал Ильметьев.

- Чего не стреляешь? - закричал он.

- Жду, пока пехота появится, - ответил я.

- Жди, жди - дождешься, когда по тебе проедут. - Он убежал к пушкам, стоявшим на прямой наводке.

Вскоре оттуда послышались выстрелы... А танки все приближались, и снаряды стрелявшей пушки не причиняли им вреда.

И вдруг... Безо всякой видимой причины первый, дальше других прорвавшийся танк на моих глазах взорвался. Огромное пламя, столб дыма, башня, отброшенная на десятки метров в сторону...

Остальные продолжали идти вперед, стреляя и наращивая скорость

Взорвался второй танк. За ним - третий.

Я понял, что это дело рук Лоскутова, и внутренне ликовал. Однако танков было много, они шли и шли.

Когда взорвался четвертый, а за ним пятый, в рядах атакующих наступила растерянность. Танки неуверенно зарыскали по полю, словно в поисках невидимой опасности. Они подставляли борта, и этим воспользовались наши пушкари-противотанкисты.

Показалась немецкая пехота, и я подал команду на открытие отсечного огня. А передовые танки уже приближались к нам.

Взорвался еще один.

И в это время на НП появился Ильметьев.

- Где здесь Лоскутов? - орал он, и хотя ему никто не показывал, подскочил к его окопу. - Ты что тут делаешь? Марш к пушке, там затвор заклинило!

- Я лучше артмастера пошлю, он все сделает, а я здесь...

- Ах, ты здесь! Трус! Расстреляю! - Ильметьев выхватил пистолет

Лоскутов испуганно глянул на него и побежал к пушке. Через минуту она возобновила стрельбу.

Но было уже поздно.

Тапки ворвались на наши позиции.

Разрывом снаряда меня оглушило и отбросило на дно траншеи. Я успел увидеть, как Лоскутов прыгнул в свой окоп. А через мгновение тяжелый танк заполз на него и стал утюжить... Раздался взрыв. Меня ударило в грудь, и я потерял сознание. Последнее, что я запомнил, - это был Ильметьев, бросающий противотанковую гранату в грозную машину, налезающую с другой стороны...

Очнулся я в госпитале, на другом берегу Вислы. Там я узнал, что плацдарм удалось отстоять.

Ранение оказалось тяжелым, и меня отправили еще дальше в тыл.

В часть я вернулся, когда снега уже покрыли плацдарм. Наш полк перевели на другой участок - готовилось наступление, части сдвигались, уплотнялись, давали место новым. На плацдарме было тихо, мирно, по-домашнему поднимались дымки из многочисленных блиндажей и землянок в прифронтовом сосновом бору. Ничто не говорило о тяжелых боях, которые здесь были летом. И о том бое уже забыли, а его место разыскать не удалось. Прибыли новые люди, вместо Шарипова, погибшего в тот день, когда я был ранен, в батарее был новый артмастер, вместо Лоскутова в дивизионе - новый арттехник.

Мне рассказали, что Ильметьев, кстати, получивший орден за личное мужество, распускал слухи о том, что Лоскутов якобы не погиб и не пропал без вести, а перебежал к немцам.

Я пошел в штаб полка и подтвердил, что своими глазами видел гибель Лоскутова. Но похоронку отправлять было некуда - родственников у пего не оказалось.

Много лет спустя, знакомясь с трофейными документами, я наткнулся на донесение полевой службы гестапо группы армий "Висла". В нем говорилось, что во время контратаки на позиции русских по неизвестной причине взорвались шесть танков. По подозрению в саботаже арестовано несколько унтер-офицеров и техников. Ведется расследование.

Других документов по этому вопросу в деле не оказалось, и чем закончилось расследование, установить мне не удалось.