Фехтмейстер

Глава 3

Низкое, хмурое даже в темноте небо висело над городом, то сбрасывая на проспекты и улицы снежные бураны, то посвечивая себе в разрывах туч унылым огарком желтой луны.

Лаис старательно куталась в меховую полость и пыталась спрятать от мороза в собольем воротнике точеный носик. Она терпеть не могла местных зим. Впрочем, лето здешнее она тоже не слишком жаловала, но в прежние годы была возможность уехать в Крым к теплому морю, где небо, конечно, не было таким синим, как над ее родным домом, но все же…

Лаис прикрыла глаза, вызывая в памяти видения своей юности. Вырубленный в скале храм казался ей чудовищно огромным. Лишь только Великая Мать, всю жизнь посвятившая служению Эстер, знала все переходы и тайные помещения этого огромного скального лабиринта. Происхождение давало Лаис право бегать по темным коридорам святилища взад и вперед безо всякого риска. Неведомым способом все женщины ее рода могли безошибочно найти верный путь в запутанных анфиладах храма. Они верили, что дух прародительницы уводит их от ловушек и загораживает хитроумные западни. Однако стоило чужаку лишь попытаться проникнуть в тайны мистерии – земля разверзлась бы под ногами дерзкого нечестивца. В священном городе об этом знал каждый.

Но Лайошу Эстерхази то было неведомо. Преследуя раненого леопарда, он заметил расщелину, в которой пытался укрыться зверь. Дальнейшее можно было объяснить лишь чудом, или же тем высоким предназначением, которым был отмечен храбрый охотник.

Конечно, Лаис верила в чудеса. Ибо разве не чудом была вся ее жизнь? Но более полагала истинным второе объяснение. Этот высокородный князь из рода Эстер был действительно направлен в Карнаве Провидением для того, чтобы появилась на свет она. Так не раз ей говорил отец. А уж он-то всегда знал, что говорит. Она должна была познакомить мир с тайным знанием, которое долгие века хранилось в лабиринтах скального храма прародительницы Эстер!

Она заслонилась ладонью от холодных бичей срывающейся метели.

Внезапно ее охватило тянущее, ноющее, как больной зуб, чувство тревоги. Что-то не так! Опасность! Здесь, совсем рядом!

Она припомнила недавнее происшествие в вагоне. Когда этот то ли пьяный, то ли контуженый штабс-капитан полез с кулаками, ей, конечно, было очень страшно, но все же ничего подобного не чувствовалось. Более того, она знала, что все будет хорошо, что все происходит именно так, как должно происходить.

– Тпр-ру! Тпр-р-ру! А ну стой!

Донесшийся до ее слуха окрик был жесткий и весьма грубый, однако в тоне, которым была выкрикнута команда, чувствовалась та властность, которая бывает не у разбойников, а у людей, облеченных законным правом. Она резко открыла глаза, возвращаясь от гор Карнаве, облаченных, точно в молитвенное одеяние, в синеву небес, скрепленную блистающим аграфом дневного светила, в студеную, посыпающую мелким снегом ночь Петрограда. У саней, держа под уздцы коренника ее тройки, стоял грозного вида жандарм в длинной кавалерийской шинели с шашкой и кобурой револьвера на боку.

– Чем обязана? – ледяным тоном произнесла Лаис, внутренне содрогаясь от мысли, что вопрос, заданный ей нынче любезным полковником в поезде, вовсе не был столь праздным, как ей представлялось.

«Вот и мой черед пришел», – подумала она с тоской.

– Вы, значит, будете госпожа Эстер?

Лаис огляделась, точно видела окрестности впервые. Сани находились у самых ворот ее дома на Большой Морской. Чуть поодаль, с противоположной стороны саней маячила фигура еще одного жандарма. Этот хмурый усач с сизым носом казался особенно суровым, но скорее всего просто внутренне негодовал из-за необходимости стучать зубами на морозе, поджидая какую-то расфуфыренную дамочку, вместо того, чтобы сидеть дома за самоваром и баранками. Из-за его спины выглядывала хитрая, но встревоженная физиономия соседского дворника Махмуда. Или Мухаммеда? Лаис не помнила.

– Я госпожа Эстер, – с достоинством произнесла Лаис, поглядывая на освещенные окна над головой. Весь второй этаж в доме вдовы адмирала графа фон Граббе снимала она. Сейчас электричество там горело везде, точно в доме был званый ужин.

«Наверняка сейчас они роются в моих вещах», – подумала Лаис и брезгливо отстранилась от предложенной жандармом руки.

– Выходите, выходите, барышня. Поторапливайтесь! Мы вас здесь уже битый час поджидаем! – сурово топорща усы, пробасил ревностный служака, шмыгая носом.

Лаис молча прошла к парадному входу, рядом с которым красовался еще один страж закона.

– Почему столько людей? – поморщилась она, все еще стараясь держать себя в руках. – Зачем ломать эту комедию?

В сопровождении давешнего блюстителя государева покоя она поднялась к себе. В помещении обнаружилось еще несколько жандармов. Они бродили меж разбросанных вещей, делая какие-то пометки, записывали показания всхлипывающей кухарки, судачили об исправности замков и отсутствии валерьяновых капель, не слишком при этом обращая внимание на присутствие хозяйки.

– Потрудитесь объяснить, что здесь происходит!

Словно только сейчас заметив ее, один из присутствующих макнул в чернильницу железное перо, окинул женщину подозрительным взглядом и выкрикнул негромко:

– Ваше благородие! Госпожа Эстер прибыла.

Платон Аристархович с нескрываемым интересом глядел на своего будущего помощника. Конечно, реальная война разведок имела довольно мало общего с тем, как описывали ее господа романисты. И в первую очередь эта стезя есть поединок умов, а не кулаков и даже не ловкости стрелковой. И все же… Он живо припомнил недавнюю тень, скользнувшую в подворотню. Этакий хват может пригодиться! А если он столь же ловок на клинках, сколь в рукопашной схватке, тогда…

– Браво, браво, господин сотник, весьма ловко! Это, я так понимаю, японское джиу-джитсу?

– Вроде того.

– А скажите, будьте любезны, саблей вы владеете столь же изрядно?

– Оба-на! Это шо ж мы, на тайных врагов Отечества в сабельной атаке ломанемся? – вопросом на вопрос, не задумываясь, ответил казак.

– И все же? Только правду. Это важно.

– Ага, правду режем, хвосты рубим, чушь порем – главное не перепутать, – в пространство бросил атаманец. – Но если так, положа руку на источник моего оптимизма, то найдется пара-тройка бойцов, с которыми мне придется тяжко. Я имею в виду здесь, в Питере.

– Замечательно, – удовлетворенно кивнул Лунев. – И вы можете назвать их имена?

– А, бэ, вэ… Абракадабра. – Холост начал старательно корчить рожи, точно проверяя, хорошо ли движется язык в полости рта. – Могу. Однозначно.

Лунев покачал головой. Вероятно, во всей императорской гвардии не сыскать было офицера, столь явно манкирующего субординацией, нежели этот сотник. Впрочем, таланты его, вероятно, искупали показное шутовство, хотя можно было держать пари, что высоких чинов казаку не добиться ни за какие коврижки.

– Итак, – между тем продолжал атаманец, – поручик Маслов – отменный рубака, но его сейчас в столице нет. Затем, в конно-гренадерском полку очень сильный фехтовальщик, князь Шервашидзе, ну и конечно же, гранд-мастер.

– Это вы о ком? – настороженно уточнил контрразведчик.

– Да ну, – Холост поглядел на него озадаченно, – неужто не слыхали? Ротмистр Чарновский, конечно же! Вот уж действительно не фехтмейстер, а чародей! У него в руках шпага, сабля, да что там, пика или же вон горский кинжал – шо та волшебная палочка. Да-а, Михаил Георгиевич, если хотите знать – истинный Гудини[3] от фехтования.

– Вот как?

– Да вы шо? Кто ж в Петрограде не знает ротмистра Чарновского?!

– Да, судя по вашему рассказу, человек более чем достойный. Но сейчас он тоже, должно быть, на фронте.

– А вот и не угадали. В Петрограде он. Заместитель начальника Главной фехтовально-гимнастической школы.

– Что ж, – Платон Аристархович едва скрыл хищную ухмылку, – полагаю, стоит мне свести знакомство с этим незаурядным господином.

Коллежский асессор Снурре был своего рода легендой департамента полиции. По праву с гордостью носил прозвание «человека-фотоаппарата», ибо стоило ему хотя бы раз увидеть лист бумаги, усеянный буквами или же цифрами, и он спустя годы в точности мог воспроизвести написанное. Дивная особенность ума этого неказистого с виду человека делала его порой незаменимым для распутывания самых замысловатых дел. Он был настоящий ходячий архив и в памяти своей хранил самые незначительные детали преступлений, которые попадали в поле его зрения.

Несколько лет назад, работая против японской разведки, Платон Аристархович имел возможность лично и в полной мере убедиться в превосходных качествах «человека-фотоаппарата». Никто, кроме него, не смог бы с ходу назвать поименно всех японцев, корейцев и китайцев, въехавших в Санкт-Петербург за последние десять лет, а также сообщить адреса их проживания, даты и маршруты передвижений и многое-многое другое.

Сейчас Христиан Густавович сидел перед Луневым, попивая чай с сахаром вприкуску, готовый с ходу ринуться в бой и постоять за Отечество, ибо большего патриота России, нежели сей потомок шведа-завоевателя, нужно было еще поискать.

– …Особое же внимание обратите на некоего ротмистра Чарновского Михаила Георгиевича.

– Как же, как же, – блестя из-за стекол золотого пенсне пронзительно голубыми, точно сукно жандармского мундира, глазами, закивал Снурре, – ротмистр конногвардейского полка. Ныне в Главной фехтовально-гимнастической школе начальника замещает. Говорят, большой специалист всякими железными булавками размахивать.

– Он что же, – заинтересованно глядя на круглобокого архивиста, спросил Лунев, – уже попадал в поле зрения департамента?

– И не только попадал, любезнейший Платон Аристархович, но и по сей день там пребывает. Презанятнейшая, доложу вам, особа!

– Любопытно. И что ж в нем такого занятного?

– Ну, так, извольте видеть, почитай все. Отец его, Ежи Чарновский, был корнетом в Варшавских уланах. А когда в 1863 году в Польше случился мятеж, стал адъютантом у генерала Домбровского. Как ляхов подавили, так ему объявили десять лет, как про то Александр Сергеевич писал «во глубине сибирских руд». Когда он на волю освободился, ему уже около тридцати было. Дома нет, семьи нет. Тут ему удача и улыбнулась. Да не просто так, а в тридцать два зуба: как-то охотясь в тайге, набрел Ежи Чарновский на богатейшую золотую жилу и в короткое время из нищего стал миллионщиком. Спустя два года, это выходит уже в 1875-м, поехал он в Париж, да там и женился на прехорошенькой девушке из знатного французского рода.

– Ну, понятно, – перебил Лунев, – золота на гербе куда больше, чем в кармане.

– Отнюдь нет, ваше высокоблагородие. А вовсе даже наоборот. Мари де Катенвиль, дочь барона Анри Сержа де Катенвиля, почиталась одной из лучших партий Франции. Ее папеньке едва ли не четверть виноградников на берегах Луары принадлежало.

– Стало быть, деньги к деньгам.

– Именно так. А в отведенный срок Ежи, или как он теперь звался, Георгий Чарновский, сделался отцом вышеуказанного ребенка мужеского пола, крещенного по католическому обряду Михаилом. Случилось это в 1882 году.

– Хорошо, – кивнул Лунев. – Но даты меня сейчас не слишком интересуют.

– Как скажете, так скажете. А то вот скоро февраль, могли бы его с днем рождения поздравить.

– Непременно, – усмехнулся Платон Аристархович. – Однако продолжайте.

– Молодые годы Михаил Чарновский провел с отцом на Урале и в Сибири, затем перебрался во Францию вместе с матерью. Ей, видите ли, климат наш чересчур холодным показался.

– Ее можно понять.

– Не без того, – согласился его собеседник. – Так вот, войдя в годы юности, Мишель Чарновский, который стал зваться после смерти деда – барон де Катенвиль, переехал в Париж из родового замка и учился там в Сорбонне богословию и философии.

– Занятно. – Лунев скептически покачал головой. – Хорошее начало биографии для будущего мастера клинка!

– Но, вероятно, более чем труды Боэция и Святого Северина, его интересовали успехи в свете. С ним там было связано несколько скандальных историй. – Архивист печально развел своими короткими ручками. – Любимец дам, знаете ли.

– Богат, знатен, ловок, возможно, умен и, вероятно, хорош собой. Отчего бы, спрашивается, быть по-иному?

– Дамы полагают именно так, – с сожалением произнес Снурре.

– Ну, полноте, Христиан Густавович, нечему завидовать. Сколько этих светских львов в деле оказываются совершеннейшими моськами.

– Но этот-то не таков. – Полицейский чиновник поправил отблескивавшее пенсне. – В 1903 году, простите за очередную дату, но это важно, Чарновский вдруг ни с того ни с сего бросает Францию и прибывает в Петербург, где добивается зачисления вольноопределяющимся в лейб-гвардии драгунский полк. В 1904-м, к началу русско-японской – он уже поручик, и в первый же день боевых действий подает на высочайшее имя прошение о переводе в Забайкальское казачье войско.

– Ну-ну. – Лунев уселся поудобнее и, положив руки на стол перед собой, приготовился слушать. События тех дней были ему хорошо знакомы, это была часть его собственной жизни, одна из важнейших ее частей.

– Так нешто запамятовали, Платон Аристархович? – Снурре удивленно поглядел. – Это же Чарновский во время рейда генерала Мищенко на Инкоу пленил того самого полковника Сабуро Мияги!

От неожиданности Лунев едва не выронил карандаш, которым делал пометки в записной книжке. Память немедленно вернула его в 1903 год. Япония тогда стремительно рвалась к власти на Дальнем Востоке, желая расширить свое влияние на Китай и Корею. Единственным серьезным противником на пути у «Пробудившегося желтого дракона» была Россия.

Кроме действующей государственной разведки в те дни активно и, увы, весьма успешно работала частная секретная служба тайного общества «Черный океан». Порою очень тяжело было понять, где кончается служба микадо[4] и начинается «партизанщина», как ее поначалу окрестили в Особом Делопроизводстве.

Однако, как показало время, задачи и средства у этой «любительской разведки» были отнюдь не шуточными, и в те дни Луневу пришлось столкнуться с этим печальным фактом лицом к лицу.

Одной из первых задач, которые ставил перед собой «Черный океан», был подрыв внутренних устоев России. С этой целью были выделены немалые суммы для устройства широкой смуты и вооруженных мятежей в столице и губернских центрах. Особое внимание здесь уделялось кавказским, финским и польским «союзникам» Японии. Сюда, как и в Санкт-Петербург, предполагалось доставить крупные партии оружия и боеприпасов для тех, кто будет сражаться против «кровавого самодержавия».

Отслеживая работу завербованного людьми «Черного океана» социалиста Деканози, Лунев тогда обнаружил закупки оружия в Бельгии и Швейцарии. Здесь для нужд грядущей революции было приобретено 25 тысяч винтовок «виттерли» и свыше четырех миллионов патронов к ним. Еще одна партия «японских подарков» сыскалась в Гамбурге. Здесь речь шла о трех тысячах револьверов системы «Веблей».

К счастью, почти с самого начала операция японских «друзей революции» шла под контролем российских контрразведчиков и большую часть оружия, удалось перехватить до того, как оно попало в страну. И все же немало винтовок и револьверов, стрелявших с баррикад десять лет назад, каждым своим залпом воздавали хвалу микадо.

В дни, когда разворачивалась эта тайная война, капитану Генерального штаба Луневу и довелось свести знакомство с чрезвычайно милым хозяином книжного магазина на улице Жуковского – Сабуро Мияги. Его небольшой, но весьма уютный магазин был воистину оазисом покоя в вечно шумной столице. Устроенный в восточном вкусе, он поражал воображение посетителя огромными веерами, изысканными миниатюрами с изящными ветвями сакуры, грозными самураями и утонченными гейшами, с заснеженными склонами величественной горы Фудзи, на вершину которой ведут тысячи дорог.

Здесь всегда можно было купить или заказать книгу, выпущенную в Лондоне, Берлине, Париже и еще бог весть где. Модные журналы появлялись здесь едва не в тот же день, что и в европейских столицах, впрочем, как и научные труды именитейших европейских академий. Постоянному клиенту здесь всегда могли предложить чашечку зеленого чая с крошечным пирожным редкой красоты и вкуса и удобное кресло за ширмой для чтения свежих газет. Чай с соблюдением всех изысканных тонкостей японского этикета готовил сам хозяин магазина. А рядом с домом милейший Сабуро Мияги снимал небольшой зал, в котором находилось общество любителей японской гимнастики джиу-джитсу, весьма популярное у господ офицеров.

И всем хорош был бы любезный хозяин книжной лавки, когда б не был он резидентом японской разведки и одним из руководителей «Черного океана». Разработка его велась долго и тщательно. Лунев порой по нескольку суток не смыкал глаз, отслеживая тайную жизнь книготорговца. Его связи были столь обширны, что простое их перечисление заняло целый том. Здесь были и студенты радикальных взглядов, и социалисты всех мастей, офицеры, купцы, чиновники, и так далее, и так далее.

Японский резидент вел себя абсолютно спокойно, как будто и не подозревая, что за ним ведется круглосуточное наблюдение, а потом вдруг исчез. Утром посетители, зайдя в магазин, обнаружили там нового хозяина, любезно сообщившего, что он купил дело еще неделю назад и где прежний хозяин, представления не имеет. Поиски сгинувшего японца ничего не дали, он точно растворился. Хотя, казалось бы, возможно ли исчезнуть японцу незаметно в Петербурге?!

Это был один из самых болезненных провалов в карьере Платона Аристарховича. И хотя в целом операция могла считаться успешной, побег Сабуро Мияги оставался для него личной пощечиной.

Каково же было удивление капитана Лунева, когда почти год спустя ему доложили, что некий конный разъезд из корпуса генерала Мищенко, совершая в Маньчжурии свободный поиск, захватил в плен полковника японского Генерального штаба Сабуро Мияги. Правда, увы, полного триумфа не получилось: еще по пути в штаб армии пленник умудрился отравить себя и скончался в муках, не приходя в сознание в помещении склада, где в ту пору размещалась армейская контрразведка. Но это было позже. А вот охотницкую команду тогда и впрямь возглавлял штабс-капитан Приамурского драгунского полка Михаил Чарновский!

«Вот как пересеклись пути-дорожки!»

– Да-а! – протянул Лунев. – Что и говорить, нежданная встреча. Воистину тесен мир!

Платон Аристархович положил карандаш на столешницу и, придерживая его пальцем, начал катать из стороны в сторону.

– А сейчас, насколько я понимаю, сей доблестный офицер на фронт не рвется. – Лунев вопросительно поглядел на архивиста.

– Похоже, что так, – согласился его собеседник. – У него, правда, тогда еще, десять лет назад случилось ранение и контузия. Вот, стало быть, по этой самой контузии он при Главной Инспекции Кавалерии и числится как ограниченно годный.

– Занятно, весьма занятно. – Контрразведчик потер виски. – Что ж, быть может, после ранения юношеское его геройство улетучилось. Вон, сказывают, великий князь Кирилл Владимирович после чудесного спасения при взрыве на линкоре «Петропавловск» и доныне на море без содрогания глядеть не в силах.

– Может, и так, Платон Аристархович, – пожал плечами Снурре. – Кому то ведомо?

– Кстати, о великих князьях. Вы, часом, не помните, наш бравый ротмистр в инспекцию кавалерии был зачислен при великом князе Николае Николаевиче или же позднее?

– Как же так вдруг не помню? – обиделся Снурре. – Конечно, помню. Аккурат после госпиталя вот под это самое число десять лет назад штабс-капитан Чарновский был переведен штаб-ротмистром в конногвардейский полк и зачислен адъютантом к великому князю Николаю Николаевичу.

– Вот оно что?! – медленно, точно выталкивая каждое слово, проговорил Лунев. – Как интересно!

– Да-да, – быстро закивал Снурре, радуясь, что сообщил начальству некую важную информацию. – Он у его высочества все эти годы любимцем ходил, а и то сказать, сходного у них в характерах немало, оба наездники, оба охотники, оба рубаки отчаянные. К тому же с тех виноградников, которые господину Чарновскому от деда отошли, преотменное вино получается. Он его Николаю Николаевичу в подарок всякий день присылал, а великий князь-то не дурак по этому делу.

А в том году 3 июня его высочество господина ротмистра перевел фехтовально-гимнастической школой заведовать. На самом-то деле ее старичок полковник Свищов возглавляет, ну да он всегда болен, так что все дела за него Чарновский ведет. Вот так-с! – Этим высказыванием Христиан Густавович обычно заканчивал свои повествования, за что и получил среди коллег еще одно прозвище «Вот такс». Однако на него коллежский асессор жутко обижался, да и не был он нисколечко похож на таксу.

– Угу, – делая отметку в послужном списке фехтмейстера, кивнул Лунев. – Вот ведь какой курьез в деле есть: гляжу я на даты, и так выходит, что у господина ротмистра особое предчувствие имеется. В прошлую войну Мишель Чарновский приехал из Парижа чуть загодя, только чтоб успеть чин офицерский получить, а в этот раз также чуть загодя от Николая Николаевича в эту самую школу перешел. Будто знал он и теперь, и прежде, когда война начнется, и о том, что государь, вопреки обычаю, великого князя Верховным главнокомандующим сделает. Может, конечно, и случайность, а может статься, что и нет. Неведомо в департаменте, не было ли разладов между лихим адъютантом и его патроном?

– По всему выходит, что нет. А то стал бы его высочество просить Чарновского во время своего отсутствия в Петрограде всю корреспонденцию, на его имя приходящую, перебирать и в Ставку с курьером пересылать.

– А он это сделал? – боясь, что ослышался, переспросил Платон Аристархович.

– Так точно, – отрапортовал Снурре и всплеснул коротенькими ручками. – Нешто Чарновский – шпион?

– Кто знает, кто знает, – с силой промолвил Лунев, едва размыкая губы, словно пытаясь остудить накаленную его размышлениями атмосферу. – Как говорится, всякий поляк в России – уже на треть шпион. А у этого еще и отец из ссыльных. В общем, ротмистра сего днем и ночью наблюдать неотступно! Все, что обнаружится, докладывать лично мне!

– Уже делается. – Снурре подскочил на месте от внезапной перемены любезного тона Лунева на командный.

– А кстати, отчего? – спохватываясь, что так и не выяснил причину полицейского надзора за бывшим адъютантом прежнего командующего гвардией и петербургским гарнизоном, осведомился контрразведчик.

– Так ведь он же масон! Мастер ложи, именуемой «Чаша Святого Иоанна». А за всеми масонами, в Российской империи обретающимися, велено приглядывать.

– Ну прямо напасть какая-то! – Лунев раздраженно стукнул по столу ладонью. – Вот только вольных каменщиков нам здесь не хватало!

Жандармский поручик возник перед Лаис с той скоростью, с какой в руках шулера появляется козырный валет вместо унылой шестерки. Синий мундир сидел на нем, как влитой, гармонируя с синевой глаз так, будто именно по этому цвету поручик выбирал себе род службы.

– Сударыня, позвольте вам отрекомендоваться, – приятным вкрадчивым баритоном заговорил офицер. – Поручик Вышеславцев Алексей Иванович. Мне приказано заниматься вашим делом. Прошу вас простить, если мои люди были с вами грубы, им мерещится шпион в каждом иностранце. Даже в такой восхитительной даме, как вы.

– Господин поручик, я не нуждаюсь в ваших комплиментах! – напуская на себя холодную надменность, проговорила Лаис. – Потрудитесь объяснить, что здесь происходит!

– Разбой, сударыня. – Вышеславцев развел руками. – Сами понимаете, времена нынче неспокойные, нечисти всякой много развелось. Совсем безобразники обнаглели! В двух шагах от царского дворца уже промышляют! Впрочем, вам еще повезло. Благодарите Бога, что у вас управляющий этаким хватом оказался.

– Да что ж тут стряслось-то?!

– Это пожалуйста! – Жандарм приосанился и начал декламировать, точно читая протокол. – Вскоре после наступления темноты, достоверно по времени никто сказать не может, трое неизвестных, воспользовавшись тем, что кухарка Дарья Гаврилова, из петроградских мещан, выходила черным ходом во двор, ворвались в квартиру венгерской дворянки Эстер Лаис, по паспорту – Лаис Эстерхази, именуемой здесь также Ларисой Львовной, и, под угрозой расправы заперев прислугу в одной из комнат, принялись грабить апартаменты вышеозначенной госпожи Эстер. В это же время дворецкий вышеозначенной госпожи, Конрад Шультце, из петроградских почетных граждан, смог, пробравшись через окно на балкон, проникнуть в рыцарскую залу и, сорвавши со стены висевшую там алебарду, набросился на разбойников. По его словам, двоих из трех он ранил, о чем свидетельствует кровь на алебарде, полу и ступенях лестницы. Вследствие чего разбойники, утеряв на месте преступления кинжал, обратились в бегство. Вот, пожалуйста, кинжал. – Вышеславцев оглянулся и рукой, затянутой в нитяную перчатку, взял со стола оружие с широким лезвием и рукоятью из темного дерева. – Вот, в общих словах, и все.

Он повертел обнаруженное на месте преступления оружие перед глазами Лаис. Та смотрела на него, не отрываясь, чувствуя, как холодеет у нее внутри, точно вдруг студеная зима Петрограда поселилась в ее пылкой душе.

– Налетчики, вероятно, полагали, что коль скоро вы не российская подданная, то это разбойное нападение сойдет им с рук. Но закон для нас превыше всего! А теперь, сударыня, я прошу вас внимательно посмотреть, что из вещей и драгоценностей было похищено. Что с вами, Лариса Львовна?! Вам плохо?