Глава тринадцатая

Лютенс, направляясь к выходу из бара, услышал сзади и слева, почти возле самого уха тихий голос Ляхова:

– Не торопись. Сначала загляни в туалет…

Разведчик уже ничему не удивлялся, раз и навсегда согласившись, что в этом мире существует много такого, о чём он раньше не подозревал. Так и коренные обитатели Америки понятия не имели, что рядом с ними, буквально рукой подать, располагается Старый Свет, населённый людьми, умеющими творить чудеса ничуть не менее удивительные, чем Лютенсу сейчас демонстрирует русский «профессор необъяснимых явлений». Обо всех этих чудесах индейцы узнали, только когда на континент хлынули толпы, а скорее даже – орды переселенцев. И очень быстро научились использовать изобретения белых людей. Прежде всего – виски и огнестрельное оружие.

Так что и за себя Лютенс не опасался – научится всему, что сам Ляхов и его помощницы умеют. Если, конечно, ему будет предоставлена такая возможность. Но пока вроде ничто не говорило об обратном.

В обширном «предбаннике», как мысленно он назвал по-русски помещение перед туалетными кабинками, кроме четырёх раковин умывальника помещался низкий стол вроде журнального с несколькими пепельницами и кубическими, обтянутыми пластиком банкетками вокруг. А на стене висел большой плоский плазменный экран. Очевидно, здесь так заботились о посетителях, что предусмотрели желание курящих посетителей не отрываться от просмотра футбольного или бейсбольного матча даже на несколько минут. Или – слушать комментатора, сидя на унитазе. Даже диарея не в силах помешать настоящему болельщику.

Лютенс убедился, что сопровождающие за ним следом не пошли, остановился напротив телевизора, догадываясь, что «куратор» вновь использует оный в качестве транслятора. Удобно, ничего не скажешь, если есть техническая (или мистическая) возможность «садиться на волну», как говорят радисты.

Действительно, экран тут же и осветился, появился Вадим Петрович, выглядевший, как нормальный диктор новостного канала. За его спиной имелась даже карта Соединённых Штатов, рельефная, от пола до потолка. Хорошая маскировка, если вдруг кто внезапно и войдёт, сразу ничего не поймёт, а дальше уж Ляхов наверняка придумает, как выходить из ситуации. Да просто отключится, перебросив сюда картинку с любого подходящего американского.

– Что у тебя случилось, зачем связь просил? – без предисловий осведомился Вадим Петрович.

Лютенс объяснил, тоже предельно кратко, сложившуюся обстановку и необходимость войти в контакт со своими коллегами, которые могут помочь…

– Хорошо. Связь тебе сам президент организует, когда ты передашь ему то, что я тебе сейчас скажу. Кое-что продемонстрируешь и потом передашь. А для полного твоего спокойствия и вашей с «шефом» безопасности я направлю к вам несколько своих ребят. Особо подготовленные специалисты в любой области. В том числе и паранормальной. Умеют предвидеть ближайшее будущее, владеют всеми приёмами охранной деятельности и контртеррористической борьбы. Заодно – обеспечат постоянную связь с «Институтом». Или эвакуируют в случае крайней необходимости – есть с ними нужная аппаратура. Два мужчины и девушка. Симпатичная, хоть и не «Рысь». Легенда, она же – чистая правда – сотрудники моего института, прибывшие на помощь тебе и президенту. Так ему и доложишь. Задача – объяснить Ойяме, что тебе необходимо предоставить полную свободу действий, с правом выезда за пределы «лагеря»[15].

– Не знаю, получится ли. У меня всё отобрали, не только телефоны, секьюрити по пятам ходят. Сейчас – за дверью стоят.

– А ты ему вот так примерно скажи: «Господин президент, не мешайте мне, поскольку только полная свобода маневра поможет должным образом защитить и ваши, и общенациональные интересы. Даже в строгой изоляции я могу многое, но на свободе – намного больше. Вот первое доказательство – ровно через пятнадцать минут, по моей команде, сделанной помимо всех ваших предосторожностей, антипрезидентская кампания в прессе и эфире прекратится. Ещё через полчаса, если договоримся, телевидение и радио начнут вещать то, что МЫ С ВАМИ им прикажем. Газеты в силу технических причин сделают это только завтра в утренних выпусках». Можешь добавить: «Хотите жить и править дальше – больше мне не мешайте. И увидите, как мимо вас начнут с пугающей многих регулярностью носить трупы ваших врагов…»

Ляхов закончил свою тираду и как-то многозначительно усмехнулся.

– Всё запомнил? Пора идти, сопровождающие уже забеспокоились…

– Как вы сказали, – в некотором обалдении переспросил Лютенс, – вся кампания во всей прессе? Антипрезидентская и антироссийская? И как это будет выглядеть?

– Мне самому интересно, как именно такой пируэт будет оформлен. Но что будет – гарантирую. Антипрезидентская прекратится сразу, – он посмотрел на часы, – уже через восемь минут. Антироссийская сойдёт на нет постепенно. Наверняка найдутся гораздо более интересные темы…

– Звёзды подсказали? – съязвил Лютенс.

– Скорее – чьи-то внутренности. Как там в Риме назывались гадальщики на потрохах? Не авгуры?

– Не помню точно. Кажется – гаруспики, если память не подводит. Читал, что это был один из самых надёжных методов…

– Вот видишь. Мои ребята будут ждать связи в близких окрестностях. Телефон – три шестёрки, три девятки. Назовёшь себя, они подтвердят готовность. Дальше – по обстоятельствам. В общем – до скорого. Главное, с шефом порешительнее держись. За тобой я, Россия и все потусторонние силы…

Экран погас. Лютенс сполоснул руки, вытер бумажным полотенцем и ногой толкнул дверь. Охранник и морпех отклеились от стенки, которую они подпирали по обе стороны двери.

– Подслушивали? – с противной улыбочкой спросил Лерой, испытывая острое желание хамить этим парням, слишком явно изображающим из себя тюремщиков. Могли бы и поделикатнее с гостем президента. – Что-нибудь интересное услышали? Вряд ли, – ответил он сам себе, – кишечник у меня работает аккуратно. Ну, пойдёмте, что ли, президент заждался…

В нём билась сейчас весёлая сила. Он поверил Ляхову. Врать в таких делах никто не будет. И никто на свете не в состоянии из Москвы подключиться к телевизору в резиденции президента США. Захотелось как-то обозначить и свою сопричастность к явлениям, превосходящим человеческое понимание. Пожалуй, думая о должности посла в Москве, он чересчур занизил планку притязаний. Место, конечно, публичное и почётное, Спасо-хаус[16] пошикарнее, чем Белый дом в Вашингтоне, но всё же не то. Надо будет подумать…

И ещё он чувствовал себя, как янки при дворе короля Артура, возложивший все свои надежды на предстоящее солнечное затмение. Случится – он жив и на коне. Ошибочка вышла – придётся узнать, каково оно: гореть на костре. От чего раньше умрёшь – от удушья или от болевого шока? Интересная тема.


Президент выглядел, на взгляд Лютенса, не совсем соответствующим обстоятельствам образом. Любой здравомыслящий человек, особенно такого уровня информированности, как Ойяма, должен был сейчас пребывать в состоянии сосредоточенном и в некотором роде подавленном. Потому что окружающая действительность не создавала никаких причин для оптимизма. Даже самый благоприятный вариант развития событий не сулил ни малейшего просвета. В наилучшем раскладе – сохранение статус-кво. А в этом самом «кво» не было ничего приятного. Ни собственное окружение, ни правила игры он поменять не мог, да, кажется, не очень и хотел. Так, по крайней мере, это выглядело со стороны, с точки зрения достаточно стороннего, но искушённого в политике и психологии человека. Такого, как Лютенс.

А то, что президент если и поверил письмам, полученным от Ляхова, и словам самого Лютенса, то они не пересилили заложенный в него стереотип, было достаточно очевидно. Усилить свою охрану и на время укрыться в Кэмп-Дэвиде – согласился, но на что-то большее – едва ли. Наверное, с его точки зрения, пойти против двухсполовиновековой традиции – почти то же самое, что искренне верующему ради спасения своей земной оболочки отречься от Христа и Грядущего Царствия Небесного.

Да ведь и действительно, если вдуматься, от него, достигшего этого поста не собственными усилиями и достоинствами, а поставленного на него волей людей, даже и к так называемому «американскому народу» имеющих весьма косвенное отношение, трудно ожидать воли и решительности Наполеона или великих диктаторов ХХ века. Те, с каким бы знаком ни оценивать их деяния, все как один демонстрировали качества, которых не было ни у одного нынешнего правителя – и достигали поставленной цели. А если и терпели неудачу, то только потому, что сталкивались с умом более изощрённым и волей ещё более несгибаемой.

Такой вот случился в первой половине XX века каприз истории – поместить в тридцатилетний отрезок времени сразу десяток (а пожалуй, и больше, если считать деятелей «второго плана», вполне имевших шанс тоже стать «первыми) людей, с разной степенью результативности, но с равным упорством воплощавших в жизнь собственные представления о должном мироустройстве – и до неузнаваемости это мироустройство изменивших.

Не говоря о таких титанах, как Ленин, Сталин, Гитлер, Рузвельт, Черчилль (опять же безоценочно, только по факту степени воздействия на судьбы человечества), имелись в обойме Муссолини, Франко, Чан Кайши, Мао Цзэдун, Де Голль, Салазар, Перон, а также персоны совсем уже местечкового масштаба, но всё равно не чета нынешним слабодушным и продажным «менеджерам» бывших великих держав: Маннергейм, Пилсудский, Хорти, Антонеску…

Благодаря столь странной концентрации в одном месте и в одно время всех этих «пассионариев» первая половина прошлого века получилась более чем оживлённой и увлекательной[17].

Были – и вдруг все разом исчезли. Везде им на смену пришли люди, серые до неприличия, как раз такие, чтобы резко осадить человечество в его экзистенциальном порыве, аккуратно, почти без потрясений превратить борцов в жителей «города дураков»[18], мечты о «пыльных тропинках далёких планет» – в реальность корыта с пареными отрубями и селёдочными головами.

Ойяма тоже не принадлежал к лидерам, готовым со шпагой в руке кинуться на собственный «Аркольский мост»[19]. Однако сейчас он был не просто бодр, а как бы просветлён, глаза у него блестели, можно было подумать, что президент встряхнулся чем-нибудь вроде умеренной понюшки кокаина. Но данных о подобных пристрастиях Ойямы у Лютенса не имелось.


Президент не просто вежливо, но с явной благожелательностью поздоровался с «гостем», или «посланником». Лерой не понимал, в каком качестве хозяин его сейчас воспринимает. Но первый же вопрос прозвучал отнюдь не безобидно:

– Мне доложили, что вы ведёте себя, как человек, сильно чем-то обеспокоенный. Вот этот фокус с лэптопом бармена – зачем он вам понадобился?

– Какой фокус? Мне действительно нужно было просмотреть кое-какие документы, а ваши секьюрити лишили меня доступа…

– Хм! А мне показалось, что вы пытаетесь установить связь со своими сообщниками «на воле». Ну, будем считать, что имели место просто помехи в системах контроля. Это сейчас не имеет значения. Вы знаете, после длительных размышлений я решил, что помощь от ваших «знакомых» принять можно. Но, естественно, на моих условиях. Я в любом случае – сильнейшая сторона в переговорах, а русский президент блефует, пусть и достаточно талантливо. Условия будут простые: они обеспечивают мою безопасность, мы заключаем тайное соглашение о сотрудничестве и взаимной помощи, но публично русские признают свою неправоту и соглашаются взять назад большинство тезисов, которые мой коллега изложил, не подумав, находясь в состоянии сильного душевного волнения. Никаких юридических последствий такое признание иметь не будет, мы всего лишь дадим нашим недоброжелателям кусок мяса, в который они вцепятся и не станут нам мешать в главном…

А мы тем временем продолжим наши тайные консультации и выйдем, в конце концов, на взаимоприемлемое соглашение, которое в нужное время можно будет и опубликовать.

Разумеется, то, что я сказал, – это самая грубая схема. Каркас. Над деталями можно будет поработать, если сойдёмся в главном.

Сможете вы исполнить роль моего спецпредставителя? Такие вещи нужно обсуждать лично – ни телефону, ни Интернету я не доверяю. Тем более, сейчас любой текст можно исказить как угодно.

– Вроде Гарри Гопкинса?[20] – усмехнулся Лютенс. Он сразу раскусил замысел Ойямы. Не так уж глупо. Он, в принципе ничем не рискуя, одномоментно получил бы от русских всё, что требуется, чтобы вновь взять ситуацию внутри страны и вне её под свой контроль, ничего практически не предлагая взамен, кроме «конфиденциальных» договорённостей. А цена им, как известно, копейка в базарный день. Америка и от подписанных по всем правилам договоров отказывалась, не моргнув глазом.

Тем более, такие «частные переговоры» могут быть в любой момент свёрнуты «без объяснения причин», и в любом случае Ойяма, если даже вообразить его кристальной честности рыцарем, через два года перестанет быть президентом. И всё на этом. Америка вся в белом, партнёр, как всегда, в дерьме.

Между прочим – и Лютенс это хорошо знал – такие штуки регулярно проделывали каждый второй из американских президентов, и очень немногим потом приходилось «отвечать за базар». Лерой машинально произнёс последние слова по-русски и вслух.

– Что вы сказали?

– Так, сорвалось с языка. Раз мы говорим о русских. У них это означает, что давать пустые обещания небезопасно.

– Да? А у них в данном случае есть выбор?

«Ты бы лучше подумал, есть ли он у тебя!» Но этого вслух он говорить не стал.

– Видите ли, сэр, мне кажется, вы недооцениваете серьёзность положения. Неужели вы не задумываетесь, что означает развязанная против вас кампания травли? С Никсоном и Клинтоном и то обходились помягче. Я предполагаю, это очень грубый намёк на то, что ваша судьба предрешена. И неприятность с мисс Мэйден – из того же ряда. Вам как бы демонстрируют варианты. Всего час назад я слышал по CNN такое, что…

– А я так не считаю! – перебил его Ойяма. Голос президента приобрёл ощутимый металлический оттенок. – Если русские согласятся, на первом этапе мы обезоружим моих противников. А затем… Я не хочу говорить, что мы станем обсуждать дальше, но, уверяю, внакладе не останется никто. Ни русские, ни я, ни вы…

– Не смею с вами спорить, сэр… – Лютенс заметил, что они разговаривают стоя. Президент с порога взял быка за рога и не догадался пригласить «будущего спецпредставителя» присесть, к столу или в кресло.

Он слегка кашлянул и выразительно посмотрел в сторону дивана, кресел и журнального столика между ними.

– Ах да! Простите, Лерой. Садитесь, конечно, возьмите сигару. Не желаете ли виски?

Лютенс пожелал. Разговор предстоял долгий, и он не собирался слишком уж демонстрировать президенту свою подобострастность. Не в том они сейчас положении. Если Ойяма этого до сих пор не понял (а похоже, что так) – тем хуже для него.

– Я только что получил сообщение…

– От кого и каким образом? – вскинулся президент.

– Вы правильно угадали. С помощью лэптопа бармена. У наших друзей есть методы. Да вы и сами это знаете. Так что ваши предосторожности оказались излишни. Не совсем, не совсем, – поспешил он успокоить собеседника. – Вся ваша охрана, в том числе и коммодор Брэкетт, остаётся в уверенности, что я надёжно изолирован и потому специального интереса не представляю…

– А на самом деле?

– На самом деле мне предложено довести до вашего сведения следующее: русские не собираются ни в чём извиняться и ничего уступать. Их позиция тверда и неизменна – или полностью равноправные отношения, или им придётся обсуждать эту тему несколько позже. И необязательно с вами.

– Это угроза?

– Ни в коем случае. Предложение действительно честного и равноправного сотрудничества. В результате лично вы получите всё, о чём мечтаете, даже пожизненное президентство, если оно вас действительно интересует. Меня просили также передать, что в их распоряжении есть средства настоять на своём, причём средства эти будут использованы отнюдь не ими, но в их интересах.

– Есть средства? Тогда зачем им я и вообще все эти разговоры?

– Они хотят, чтобы всё выглядело естественно. Нельзя слишком сильно расшатывать миропорядок. Сами подумайте: если даже не брать во внимание то, чем закончили своё существование Третий рейх и Японская империя – и я и вы имеем к этим странам некоторое отношение, и их судьба нам не безразлична, – стоило ли достижение первоначальных целей тех жертв, которые эти страны понесли в ходе войны? Да и антигитлеровская коалиция тоже. А ведь всё можно было решить совершенно иначе. Просто отойти от «общепринятых» методов дипломатии и поговорить на другом языке и с иных позиций. Думаете, Рузвельт не сумел бы договориться с Микадо, оставшись с глазу на глаз?

Как раз о чём-то подобном – о необходимости выхода из плоскости повседневных представлений – Ойяма и размышлял во время медитации…

– Интересно, – сказал он. – И о чём бы я говорил, допустим, с моим русским коллегой, если бы встреча состоялась? Прямо сейчас. Как нам не расшатать миропорядок?

– Для начала мне сказали: «Чтобы продемонстрировать наши возможности и одновременно морально поддержать господина Ойяму, мы отдаём команду прекратить развязанную против него «антиамериканскими элементами» кампанию диффамации. Когда президент убедится, что так и случится, разговор может быть продолжен».

Лютенс демонстративно посмотрел на запястье, где не было часов, перевёл взгляд на высокие напольные, напоминающие башню лондонского Тауэра.

– Включите телевизор, сэр…

– Ну, это уж полная чушь. Они смеются над вами, а вы хотите сделать идиотом меня. Что значит – «отдаём команду»? Как? Кому? На это не способен даже я! Если я соберу здесь, у себя всех владельцев и главных редакторов медиахолдингов и прочих независимых СМИ и обращусь к ним с предложением изменить свою политику, согласно моим указаниям, мне сначала рассмеются в лицо, а потом окончательно смешают с дерьмом и грязью. Обмажут смолой и обваляют в перьях…

– А если в ответ им будет дано понять, что в случае саботажа часть из них будет расстреляна, а остальные сгниют в тюрьмах и лагерях? – с долей задумчивости спросил Лютенс. – И тут же найдутся люди, которые займут их место и начнут проводить правильную политику.

– Для этого нужно сначала совершить государственный переворот фашистского типа… – причём возмущения или негодования в голосе президента не было. Так, размышление по поводу. Или – мысли вслух.

– На нашей планете это такая редкость последние пять тысяч лет?

– А как же с идеалами демократии? Собственно, только их защита и оправдывает существование Штатов все двести лет…

– Демократия! – презрительно выдохнул Лютенс. – Я последнее время много думаю о ней. То, что мы готовили в Москве, – это демократия? А то, что сейчас делают с вами в Америке? Какое это вообще имеет отношение к демократии? У нас что, как в Швейцарии или Исландии, проводят ежемесячные плебисциты по любому важному вопросу? Или вас выбрали свободные люди, свободно отдав за вас свои голоса, как за Эйба Линкольна в своё время? Я бы вам посоветовал хотя бы наедине с собой или с глазу на глаз между нами прекратить произносить апофатические[21] речи… Демократия – это просто название того мироустройства, которое удобно власть имущим в данный момент. Поэтому толпе внушается представление об её абсолютной ценности. Ради такой «демократии» мы уничтожили много неудобных для нас способов правления, образов жизни и даже цивилизаций. Ну, так теперь давайте ради этой же демократии уничтожим её саму (как термин, разумеется, а в идеальном смысле пусть она где-то присутствует) и установим нечто, более нас устраивающее.

– Да вы философ, Лерой. И довольно радикальный…

– Как там у Ремарка? «Пессимистом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником – когда видишь, что с ней делают другие». Или в этом роде, точнее не помню. Кроме того, господин президент, разве я сказал, что ВЫ отдадите приказ медиамагнатам? Его уже отдал кто-то другой…

– Красиво сказано, – это я о цитате из Ремарка. – И, как в большинстве случаев бывает с известными писателями, ради красного словца. Что же касается угрозы русских…

– Угрозы? – не понял Лютенс.

– Именно! Но мы всё время отвлекаемся. Что там с нашей прессой? Она уже забилась под диван от страха перед… Перед кем, Лерой? Давайте просто посмотрим.

И они посмотрели. По той самой CNN как раз шло представительное ток-шоу, на котором ОЧЕНЬ значительные аналитики и политологи горячо обсуждали тупик, в который загоняют Америку такие жалкие, ничтожные личности, как «этот парень в Белом доме». Говорили настолько горячо и в то же время доказательно для среднего налогоплательщика, что Лютенсу стало не по себе. Он снова посмотрел на часы. «Солнечному затмению» пора бы и начаться.

Вдруг экран телевизора пошёл рябью, мигнул, вместо изображения появилась заставка, тут же исчезла и возникла голова дикторши, с несколько растерянным видом пролепетавшая:

– По техническим причинам наша передача прерывается. Окончание можно будет посмотреть в записи позднее или на нашем интернет-портале…

И тут же пошла реклама средства для чистки ванн и унитазов. Очень к месту и по теме.


Президент, торопливо нажимая тангету пульта, пробежался по всем принимаемым в Кэмп-Дэвиде эфирным и кабельным каналам. Потом они молча повернулись друг к другу. Президент с горестным недоумением в глазах, а Лютенс – со скрытым торжеством и одновременно с чувством облегчения. Такого действительно не могло быть, но тем не менее случилось. Окончательно доказывая, что мир перевернулся и никогда уже не будет прежним. А сам он вовремя успел поставить все свои фишки на «двойное зеро».

Внешне в телевизорном мире всё обстояло, как обычно. Шли кинофильмы, старые и новые, всяческие ток-шоу, юмористические программы со смехом за кадром, вполне авторитетно доказывающие инопланетянам, если они смотрят земные программы, что говорящая на английском часть человечества давно и окончательно впала в радостное слабоумие и эту планету можно брать голыми руками.

Попадались и очень приличные программы вроде «Дискавери» и «Мира оружия», географические, из жизни животных, для садоводов и кролиководов, домохозяек и безработных, для евреев, белых протестантов и белых православных, для латиноамериканцев и афроамериканцев. Не было только ни слова о президенте Соединённых Штатов.

О нём и раньше сообщали не так уж часто, больше в новостных программах или политических обзорах, если имелся весомый повод. Но на фоне вакханалии последних дней, когда на экранах одинаково часто возникали русский и американский президенты, всё более и более демонизируемые, теперешняя пустота выглядела почти ирреально.

Пустоты в буквальном смысле, впрочем, не было. Новостей со всех концов мира хватало: и про исламских террористов, и про пожары в Австралии, про бои в секторе Газа, про засуху в Мали… А где свежего материала у редакторов под руками не оказалось, крутили повторы.

Обычный, среднестатистический зритель, скорее всего, ничего бы и не заметил, настроенный поглощать сиюминутные порции «пищи духовной» и мгновенно забывать виденное и слышанное вчера. Без такого свойства психики «хомо телевизионикус» существование этого жанра было бы попросту невозможно, иначе политикам и обозревателям приходилось бы всё время держать в уме то, что они говорили и обещали вчера, позавчера, неделю и месяц назад, и половине из указанных персон пришлось бы подавать в отставку, а второй половине – идти по миру…

Но ни Ойяма, ни Лютенс «среднестатистическими» не были и сразу осознали полную нереальность случившегося.

– Но как это возможно? – почти по-детски растерянно спросил президент.

– Очевидно, так, как я и сказал. У кого-то нашёлся способ объяснить тому (или тем), кто заправляет всем этим бедламом, что команду «Стой, стрелять буду!» нужно исполнять мгновенно и не раздумывая.

– Но как? – снова повторил Ойяма. – Вы хотите сказать, что все американские средства массовой информации управляются из одного источника, как в самом тоталитарном государстве? – наивность пожилого уже человека и опытного политика привела Лютенса в умиление, смешанное с неясной тревогой. Как же человеку со столь примитивно устроенными аналитическими структурами мозга можно вообще управлять чем-то, кроме электромобильчика на поле для гольфа?

– Мне кажется, сэр, дело обстоит ещё хуже. В тоталитарных государствах хотя бы известно, кто именно управляет и откуда, а мы с вами вдруг узнаём совершенно случайно, что в своей стране понятия не имеем, кто командует парадом…

– Подождите, Лерой, – отмахнулся Ойяма. Он снял трубку прямой связи с пресс-секретарём Госдепартамента, ещё одной «мисс», Бэкфайр, не такой отвратительной внешне и внутренне, как её начальница Блэкентон, своей улыбчивостью и предупредительностью даже слегка симпатичная, но всё равно дура дурой. Несмотря на свою фамилию[22]. Умный и честный человек на такой должности проработать больше суток не смог бы чисто физически.

– Добрый день, Лора, – президент постарался, чтобы голос звучал как можно более нейтрально. – Вы сегодня телевизор смотрели?

– Да, сэр, – с некоторой заминкой ответила она.

– И как ваши впечатления?

В трубке послышалось странное сопение. Нос у неё внезапно заложило, что ли?

– Ответьте мне, Лора. Не нужно пытаться одновременно включать скайп и мимикой и жестами объяснять мисс Блэкентон, с кем вы говорите. Я спрашиваю вас. Вы поняли?

Эту Лору приходилось постоянно переспрашивать, поняла ли она смысл получаемых указаний, и всё равно их для неё дублировали на бумаге восемнадцатым шрифтом, потому что она была дальнозорка, а очки надевать не желала из принципа. Ойяма такую и в горничные бы не взял, но выбирал и тут не он.

– Да, сэр, поняла.

– Что поняли?

– Мне не нужно сейчас разговаривать с леди Госсекретарём.

– Правильно. Разговаривайте только со мной. А она пусть слушает, если вы её уже подсоединили. Что вам показалось необычным в сегодняшнем эфире?

Длинная пауза. Потом Лора ответила:

– Только что внезапно по всем каналам перестали упоминать вас и ваше имя…

– Для вас я и моё имя – разные вещи?

Тишина, сопение в трубке.

– Ладно, это вопрос философский. Давайте проще. Перестали, но должны были. А вы все нужные материалы передали информагентствам? Вовремя?

– Да, сэр. Весь новостной блок подготовлен ещё вчера вечером… И пожелания по дальнейшему… Ой!

Очевидно, Блэкентон, наверняка слушавшая этот сюрреалистический разговор, показала сотруднице кулак. Или ещё что-то, похуже. Но едва ли к стулу пресс-секретарши был подведён электроток.

– Не стоит так беспокоиться, Лора. Вы всё сделали правильно и вовремя. От вас только это и требовалось. Теперь ответьте – вы уже озаботились узнать хотя бы в одной компании, почему материалы не поставлены в эфир вовремя. Почему прервались уже шедшие передачи?

– Да, я звонила в …. – Она назвала несколько наиболее крупных медиакорпораций с максимальным охватом аудитории по большинству штатов. – Со всеми имелись договорённости о сотрудничестве, планы публикаций, согласованы сетки вещания и всё, что положено…

– И что?

Каждый ответ из неё приходилось вытягивать буквально клещами, поскольку она и вообще была слабовата по части импровизаций в нестандартных ситуациях, а сейчас, с одной стороны, её донимал президент (всё же – президент!), а с экрана лэптопа жестикулировала, закатывала глаза к небу, стучала пальцем по виску и вообще пыталась донести непонятные, наверное, ей самой указания непосредственная начальница. Фигура зловещая, способная уволить без объяснения причин и выходного пособия, и судись потом, не с ней, а со всем Госдепартаментом. Процесс века: «Бэкфайр против Соединённых Штатов»!

Видимо, пресс-секретарь выбрала самый простой вариант. Она положила трубку, чтобы потом сослаться на сбой в системе и спокойно выслушать инструкции Блэкентон.

Лютенс усмехнулся и указал президенту на соседний аппарат. Прямая защищённая связь с госсекретарём. Тут не отмажешься ссылками на неполадки. Если только просто трубку не возьмёт, имитируя своё отсутствие на месте, но такие вещи легко проверяются. Не вошёл же заговор в такую стадию, что государственные служащие, все, снизу доверху, уже начали полностью игнорировать своего президента. Но на такой случай тоже есть «кое-что с винтом», как говорят в России.

Госсекретарь трубку подняла. Тоже понимала, что не настало ещё время «бросать жребий и сжигать мосты». Хотя была очень близка к этому.

– Слушаю вас, господин президент…

Ойяма растянул губы в улыбке, которая наверняка показалась бы мисс Блэкентон очень неприятной, если бы она её увидела. Но включать видеосвязь президент не считал нужным.

– Это я готов вас выслушать. Что у вас пошло не так? И почему вы мне об этом не докладываете? Три дня ведь ещё не истекли…

– Я вас не понимаю, сэр.

– Не прикидывайтесь глупее, чем вы есть. Это уже будет перебор. Прощаясь, вы сказали: «у вас нет трёх дней», чтобы разобраться в обстановке и принять решение, как поступить с русскими. Названный срок прошёл, и я решил спросить: что вы имели в виду? Если превентивный ядерный удар со стороны Москвы – то почему мне об этом не доложила военная разведка? Если что-то внутриполитическое – то где директор ФБР и мисс Прайс, кстати? Может быть, вы скрываете от меня какую-нибудь особо конфиденциальную информацию о намерениях русских? Это – как минимум ошибка с вашей стороны.

Когда Блэкентон прошипела то ли угрозу, то ли намёк, Ойяма не стал вступать с ней в диалог, голова была занята другим. Но сейчас, после общения с Лютенсом и предъявленных им доказательств «открытой игры» со стороны русских, настроение у президента было совсем другое.

– Вы меня неправильно поняли. Я хотела сказать, что время не ждёт и любая задержка с самой решительной реакцией с нашей стороны может быть превратно истолкована противником. И не только противником. Конгресс и наши союзники в Европе будут разочарованы… А сейчас это крайне нежелательно.

– То есть и сейчас вы настаиваете, что я должен взять на себя всю полноту ответственности за развязывание как минимум очередного «карибского кризиса»? При том что русские, кроме наведения порядка у себя в столице и нескольких заявлений, требующих исключения «двойных стандартов» из наших отношений, никаких однозначно враждебных действий так и не предприняли…

– В этом и заключается их агрессия! Они сорвали демократическое волеизъявление своего народа, подавили силой оружия очередной порыв к свободе граждан крупнейшей мировой державы, а это неизбежно вызвало бы переформатирование международной обстановки в нашу пользу. Более того, их президент в ультимативной форме объявил, что больше не признаёт самих основ международного права…

– Международное право – это когда мы делаем, что хотим, а остальные – то, что мы им прикажем? – заинтересованным тоном, будто эта мысль только что пришла ему в голову и очень его удивила, спросил Ойяма. На самом деле он и сам считал, что дела должны обстоять именно таким образом, и всякая попытка поставить этот постулат под сомнение – ересь не меньшая, чем 95 тезисов Мартина Лютера[23]. Только у него хватало ума не начинать борьбу за заведомо проигранное дело, сколь бы справедливым оно ему ни казалось, а исходить из реальных обстоятельств и соотношения сил.

Кроме того, ему хотелось немедленно морально уничтожить мисс Блэкентон и всю её стаю. Физически бы тоже неплохо, но это уже задача второго порядка.

Госсекретарь издала сдавленное шипение. Она раньше президента догадалась, что обстоятельства изменились, но не могла найти в себе сил признать это и «сменить флаг». Хуже того – она не понимала, где, так сказать, «точка бифуркации». Вице-президент Келли, исполнявший роль «верховного координатора» их проекта, вдруг перестал отвечать на её прямые телефонные звонки, а когда она попробовала связаться с ним через помощника, получила ответ, что господин вице-президент «вне зоны доступа».

Это наводило на самые тревожные мысли. Плюс демарш медиасообщества. Никто не счёл нужным хотя бы поставить её в известность о причинах тщательно согласованной кампании.

И теперь до чрезвычайности самоуверенный тон основного объекта акции.

– Вы так и не доложили мне, что всё-таки случилось и почему без всякого предупреждения и согласования со мной вы взяли на себя ответственность за изменение нашей политики? – продолжал нажимать Ойяма. – Информационная кампания дезинформации (интересный вышел каламбур, отметил про себя президент) развивалась вполне успешно, и вдруг… Вы получили какие-то новые сведения о реакции мирового сообщества? Или решились на это, посовещавшись в узком кругу? Такого стиля работы я одобрить не могу. Так объяснитесь же, наконец, дьявол вас раздери!

Ойяма придумал интересный ход, окончательно запутывающий мозги Блэкентон и тем, кто за ней стоял. Он никак не мог допустить, что сейчас «за него» вдруг начала играть та же сила, что позавчера была «против». Гораздо логичнее верить Лютенсу, что это его «друзья» каким-то образом надавили на неизвестный самому президенту «клан», сумевший тайно захватить контроль над всей американской прессой, радио и ТВ. Именно над всей, за исключением, может быть, мельчайших, действительно независимых (но не от «крутых парней» своего посёлка) FM-радиостанций и газетёнок с тиражом в сто экземпляров.

Поэтому он и давал понять госсекретарю, что с самого начала был в курсе «замысла», тот соответствовал его некоей многослойной интриге (японец же!), а сама она использовалась втёмную. Но теперь вот что-то поменялось, и её решили сделать виноватой. Повесить на неё всех собак, как говорится.

На такое фурия (а то и гарпия[24]) американской дипломатии была категорически несогласна:

– Вот тут я, господин президент, совершенно ни при чём. Всё, что требовалось от моего ведомства, исполнялось точно и в срок. А отчего вдруг машина забуксовала – вопрос не ко мне. Я как раз немедленно связалась с господином Тафтом Хартли, как вы знаете, он контролирует большинство лояльных нам ресурсов, но его не оказалось на месте…

– Даже для вас? – не преминул воткнуть очередную шпильку Ойяма.

– Даже для меня. Его помощник, Джереми Свит, заявил, что шеф уехал на рыбалку, для него это святое с начала уик-энда, телефонная связь с ним в это время только односторонняя, он не терпит, когда его отвлекают звонками. «Нет в мире таких новостей, которые не могут подождать, пока он ловит рыбу».

Лютенс опять фыркнул. Он знал эту фразу, и не Хартли её придумал[25]. Наверняка подсказал кто-то из русских. Да, у них действительно «всё схвачено».

– А что касается изменения информационной политики, то секретарь сказал, что мистер Хартли приказал циркулярно всем своим изданиям немедленно свернуть «это дело». Он, дескать, в таком уже возрасте, что нужно о Боге думать и внуков воспитывать, а не втягивать мир в очередной виток войн и революций… Что касается денег, то они ему уже давно не нужны, жаль, что слишком поздно он это сообразил. Достроить дворец и сад из «Тысячи и одной ночи» в Калифорнии ему хватит, хватило бы времени…

– Вот как! Очень интересно, – протянул Ойяма. Ему и вправду было интересно, какие доводы нашлись у русских, чтобы буквально за несколько часов перевоспитать старика Хартли, человека желчного и неуступчивого настолько, что любой осёл или мул по сравнению с ним показался бы образцом толерантности и послушания. Он пережил девять президентов, и с любым из них разговаривал, как южанин-плантатор, не с рабами, конечно, но примерно как с надсмотрщиками на своих плантациях. А ведь кроме Хартли есть и ещё фигуры, калибром поменьше, но тоже цепко держащие свой сегмент. И если они вначале согласились делать одно дело со своим давним конкурентом, а потом так же дружно, тоже синхронно с ним, свернули программу…

На самом деле русские тут были совершенно ни при чём. Медиамагнату очень рано (не было ещё и пяти утра, но «капо ди капи»[26] на такие пустяки внимания никогда не обращал) позвонил Сарториус и не терпящим не только возражений, но и вопросов тоном распорядился тему дискредитации американского и русского президентов, вообще взаимоотношений двух стран временно вычеркнуть не только из программ, но и из памяти главных и просто редакторов. Переключиться на проблемы внутриамериканские, Африки и Латинской Америки. Вплотную заняться популяризацией Доктрины Монро[27], которая не только молодёжью, а всеми ныне живущими американцами основательно подзабылась. Когда же Хартли по привычке всё же начал задавать посторонние вопросы, Сарториус без всякого пиетета перед личностью и авторитетом собеседника впрямую намекнул, что мир полон случайностей, и привёл в пример всем известного Джека Лондона, строившего себе в начале XX века громадный «Дом волка» неподалёку от владений самого Хартли.

Писатель и левый журналист не внял вовремя намёкам владельцев Сан-Францисского порта, что лучше бы писателю продолжать свои увлекательные романы о золотоискателях Аляски и туземцах южных морей, чем лезть в совсем его не касающиеся профсоюзные дела. И как-то так совпало, что после очередного предупреждения в дом попала молния, и он сгорел дотла, всего за неделю до того, как хозяин собрался туда переселяться. До сих пор в поместье Глен-Эллен высятся краснокирпичные закопченные стены и тянутся к небу трубы 18 каминов, внутри которых так и не загорелся огонь. Только снаружи.

Тафт Хартли строил свой сказочный дворец уже почти полвека на вершине горы над шоссе Лос-Анджелес – Сан-Франциско, идущим по кромке океана, и назвал его по-испански «La Cuesta Encantada» – «Чарующая высота». Неизвестно, сколько сотен миллионов, а скорее, много миллиардов вложил магнат в это сооружение, приснившееся ему во сне в двадцатилетнем возрасте. Увидел, восхитился, задумался и начал строить. Из Европы вывозились купленные на корню и разобранные на пронумерованные кирпичи средневековые монастыри и замки со всей обстановкой; так же поступали с мавританскими дворцами и мечетями с минаретами стран Магриба. Римские статуи, фонтаны и термы воспроизводились один к одному с оригиналов или описаний. И всё это компилировалось на одной территории, в единый комплекс, да ещё с ощутимым влиянием собственных фантазий и предпочтений целой группы талантливых, но иногда «с приветом» дизайнеров.

Получалось нечто до ужаса эклектичное, но одновременно и чарующее соединением несоединимого. Все склоны и вершина горы покрывали дендропарки и вольеры с дикими животными пяти континентов. Доходчиво описать это невозможно, нужно хотя бы один раз увидеть. Но мало кому удавалось посетить 200 гектаров земного рая, 5 рыцарских башен, 7 минаретов, 156 комнат и залов, 6 бассейнов, 60 туалетов, 78 спален и много, много чего ещё…

И вот об этой прелести, достроить до идеала которую не хватало всего лишь десятка лет, которые Хартли был намерен прожить во что бы то ни стало, Сарториус отозвался более чем пренебрежительно и намекнул… Даже вообразить этот ужас был не в силах «владелец заводов, газет, пароходов». А что привести свою угрозу в исполнение таинственный и страшный человек был в состоянии одним движением бровей, Хартли нисколько не сомневался. «Против молодца – сам овца».

Поэтому, приняв прописанные для экстренных сердечных спазмов таблетки, Хартли за полчаса отдал необходимые распоряжения поднятым по тревоге 10 секретарям и 17 референтам, после чего отбыл на рыбалку в открытое море. А уже порученцы принялись за дело с обычным для них жаром. Каждый отвечал за свой участок головой и очень хотел её сохранить.

Аналогичные команды получила вся линейка магнатов меньшего калибра. А уже владельцы и редакторы в какой-то мере «независимых» изданий, услышав о «финте Хартли», сообразили, куда дует ветер. Вот и вся загадка.

– Такое изменение позиции мистера Хартли вас ни на какие мысли не наводит? – вкрадчиво осведомился Ойяма. – Остальные массмедиа, я так понимаю, совершенно добровольно последовали его примеру?

– Очевидно, так… Зато видели бы вы, что сейчас творится в Интернете…

– Мне это неинтересно. К Интернету я вообще не очень хорошо отношусь, а уж сейчас – особенно. Я думаю, найдётся кому обратить внимание на поведение провайдеров и блогеров, представляющих собой нечто значимое. А в остальном – у нас ведь демократия, не правда ли? Поэтому в рамках лучшей в мире американской демократии, которая отнюдь не равнозначна анархии, я прошу вас немедленно заняться своими непосредственными служебными обязанностями, пока тоже не появилось непреодолимого желания посвятить уик-энд рыбалке. Или чем вы там увлекаетесь?

Например, неплохо бы для начала позвонить своему коллеге, русскому министру иностранных дел, и объяснить, что публикации в прессе и выступления отдельных конгрессменов и сенаторов не имеют никакого отношения к взвешенной американской внешней политике. Что правительство США расценивает последние московские события как исключительно внутреннее дело Российской Федерации и выражает удовлетворение быстрым и вполне соответствующим требованию момента наведением порядка.

Такими именно словами всё изложите. От себя можете добавить, что находите нужным, но не выходящее за рамки сути моего тезиса. И ещё – я надеюсь, что с этого момента вы полностью сосредоточитесь на том, что наши предшественники называли «разрядкой международной напряжённости». В ином качестве вы мне не нужны.

Ойяма аккуратно положил трубку на рычаги (аппарат был нарочито старомодный, повторяющий дизайн ранних тридцатых годов), даже не попрощавшись.

– Отлично провели партию, сэр, – не скрывая восхищения, сказал Лютенс. Он до последнего боялся, что Ойяма дрогнет, начнёт юлить и маневрировать перед агрессивностью своей ближайшей помощницы. А «самурай» проявил даже больше жёсткости, чем Лерой надеялся.

Президент приложил правую ладонь к сердцу и слегка поклонился.

– Простите, сэр, – поспешил извиниться Лютенс. Его ли дело – оценки главе сильнейшего государства мира давать? – Но держались вы действительно великолепно. Я представил себя на месте «простого американца», которому вы и служите, и подумал: «Да, именно такой президент и нужен сейчас Америке!» А что касается некоторой доли несогласных… Думаю, большинство из них поведёт себя подобно мистеру Хартли. Это наиболее разумные. А для остальных как раз и существуют наши многочисленные демократические учреждения. От финансовой полиции до Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Последние 25 лет о ней как-то подзабыли. Но она ведь существует, люди получают зарплату и чем-то, наверное, занимаются? Если вы не против, я бы мог взять на себя задачу максимальной активизации её деятельности.

– Займитесь, Лерой, займитесь. Это очень интересная мысль. Свежий, так сказать, взгляд на проблему…

– Немедленно. Только вы отдайте приказ Брэкетту, чтобы прекратил считать меня «подозрительным объектом». Мы с ним равны по воинскому званию, пусть поймёт, что равны и по положению. Просто каждый в своей отрасли. И мне нужен телефон. Требуется связаться…

– С кем? – насторожился Ойяма.

– Всего лишь с сотрудниками американского отделения «Института паранормальных явлений»…

– Русскими агентами, проще говоря?

– Не знаю, чьи они агенты – русских, Бога или Сатаны. Но в данный момент эти люди располагают не доступной никому больше информацией и умеют влиять на текущую действительность… Я бы сам никогда в это не поверил, но вы только что имели возможность убедиться. Мисс Блэкентон изменилась, не правда ли?

Ойяма потёр пальцами подбородок, после чего рука сама потянулась к коробке с сигарами. Так часто курить вредно, он это понимал, но что поделаешь – осязательные ощущения от тугого, шершавого свёртка табачных листьев между пальцами и ароматного, горьковатого дыма во рту ускоряли мысль и помогали сохранять душевное равновесие. Лиши его этого сейчас – и он просто не сможет думать так, как требуют обстоятельства.

– У неё нечеловеческое чутьё, – задумчиво сказал президент. – Именно – нечеловеческое…

– Простите, но, пожалуй, вам сейчас, не теряя времени или, точнее – темпа, нужно переговорить с советником по национальной безопасности, директорами ФБР, ЦРУ и АНБ. Не вступая в какие-либо дискуссии, поставить непосредственные задачи на сегодняшний день. Обстановку обрисуете сами, а им поручите принять все меры к недопущению массовых беспорядков, прежде всего в столице, исключить возможность несанкционированных заседаний Конгресса и Сената, просто не дать им возможности собраться «в числе более восьми человек».

– А почему именно восьми? – удивился президент.

– Не знаю. Вспомнилась статья из российского, ещё царского времени, «Уложения о наказаниях». Там везде присутствует эта сакральная цифра. Любые беспорядки, устроенные восемью и менее единомышленниками, – это просто беспорядки, произошедшие, возможно, случайно и без злого умысла. А больше восьми – уже бунт, мятеж, революция…

– Чушь какая-то, – недоумённо поднял брови Ойяма. – Вечно эти славяне придумывают не пойми чего…

– Да едва ли славяне. Ещё древние философы, не то Зенон, не то Сократ, задавались вопросом, с какого количества зёрен начинается куча? И не могли дать ответа. Эта апория даже во все учебники вошла. А неизвестный русский законник взял и установил: «С восьми!» И попробуйте с ним поспорить…

– Достаточно, – махнул рукой президент.

– А начальнику военно-морской разведки и председателю комитета начальников штабов прикажите поднять по тревоге и иметь под руками, в их личном распоряжении, хотя бы несколько полностью боеготовых рот, а лучше батальонов. На всякий случай…

Лютенс распоряжался, а Ойяма только кивал, будто так и надо.

– Я сейчас попробую связаться и договориться о встрече с этими сумасшедшими учёными или колдунами, не знаю, что правильнее, и буду постоянно держать вас в курсе дела. Смелее, сэр, возможно именно сейчас мы с вами поворачиваем руль истории, как ни напыщенно это звучит. Если всё удастся, с завтрашнего утра мир не будет прежним. Извините, если в чём-то превысил свои полномочия и вторгся в область ваших прерогатив…

– Ничего, Лерой. В такие моменты не до субординации. Но вы уверены, что мы поступаем правильно? Всё же это очень отдаёт государственным переворотом… Традиции американской демократии…

– Salus populi suprema lex esto![28] – торжественно, будто вообразив себя римским трибуном, провозгласил Лютенс. – Я не думаю, что новая мировая война такое уж благо для американского и всех прочих народов в сравнении с некоторой корректировкой утративших сейчас подлинный смысл понятий двухсотлетней давности.


Паттерсон с Келли, немного увлекшись, перевалили уже за половину графина. Виски действительно было неплохим, а тема разговора – настолько заумной и, попросту говоря, опасной, что оба высоких должностных лица дружно согласились бы с точностью русского присловья: «Тут без поллитры не разберёшься». Если бы его знали. Но, и не зная, пришли к аналогичной мысли инстинктивно.

Вице-президент, раскрасневшийся и распустивший узел галстука, стараясь не выходить за рамки подробностей совсем уже секретных и, безусловно, не называя имён, растолковывал генералу систему управления Соединёнными Штатами, сложившуюся на текущий момент. Как сам её представлял. Представлял достаточно верно, но в самых общих чертах, поскольку и ему никто не сообщал значимых подробностей.

Для него, например, мистер Сарториус был тоже неким передаточным звеном между официальными властями страны и группой анонимных «акционеров», владеющих всеобщим контрольным пакетом, выражаясь в терминах Марксова «Капитала» – «Треста трестов»[29]. То есть для него оставалось неизвестным, что «Система» работает не только в пространстве – финансовом, политическом и географическом, но и во времени тоже. Более того – между временами. Аналогично «Хантер-клубу», где умершие полтора столетия назад члены имеют право решающего голоса и участвуют в моделировании и формировании будущего. И наоборот, естественно.

Но и того, что рассказал Келли, для генерала было откровением. Он всю жизнь мыслил категориями, расположенными как минимум двумя уровнями ниже. В понятных ему терминах – как штаб батальона или бригады воспринимал решения штабов корпуса или армии. Их воля, воплощённая в боевом приказе, не обсуждаема и священна, а ход мысли вышестоящего оператора, составившего этот приказ, доступен лишь «в части, непосредственно касающейся». Иначе успешно служить просто невозможно.

Сейчас же Келли приоткрывал ему тайны именно «корпусного или армейского звена», в масштабе которых и власть командира батальона, непререкаемая для солдат и офицеров, ничтожна, и реальная роль этого же батальона на генеральной стратегической карте – в лупу не разглядишь. Хотя, конечно, без согласного действия множества таких батальонов и рот любая, самая гениальная операция потерпит крах, едва начавшись.

Сначала, в процессе ещё трёх или четырёх глотков, Паттерсон всё сказанное вице-президентом осмысливал, а потом начал задавать вопросы, иногда наивные, а иногда бьющие в самую точку, как раз в те детали, которых с «горних высот» не видно. Это в Российской армии в служебное время даже за лёгкий алкогольный запах можно поплатиться очень жестоко, а в американской вести заседание военного совета или командовать боем, то и дело прикладываясь к фляжке, – вполне нормальное дело. В последнее время «общественность» стала обращать на взаимоотношения должностных лиц с алкоголем чуть больше внимания, но – за счёт повышения толерантности к наркотикам. Трудно сказать, что лучше.

– Сложность в том, дорогой Дональд, что у меня в распоряжении практически нет подразделений или соединений «постоянной готовности», как называется это у русских. Те, что есть, – далеко отсюда, и их очень мало. А те, что близко… – Генерал обречённо махнул рукой.

– Разве кто-нибудь собирается воевать? На всякий случай вывести на улицы Вашингтона два десятка бронетранспортёров, набитых вооружёнными парнями. Стрелять им в любом варианте не придётся. Просто обозначить, что сила – у нас. А махать дубинками и стрелять патронами с перечным газом умеют полиция и национальная гвардия…

– Так-то оно так, – начал Паттерсон, и тут в кармане его рубашки особым образом, сразу обозначающим вызывающего, загудел телефон.

– Президент, – почему-то шёпотом сказал генерал и поднял палец к потолку.

Загрузка...