— Правда или вызов?
Стоило Перри произнести это, я понял, что пропал. Послушайте, какими бы близкими вам ни были люди, эта игра — плохая идея.
Всегда плохая.
Требовать правду, когда жизнь была лучше с ложью. И если не нравится быть честным, можно выбрать вызов. Это ужасно глупо, потому что никто их не выполняет. Никто! Их спрашиваешь «правда или вызов», и они говорят: «вызов!», а ты говоришь им: «Я вызываю тебя съесть баночку васаби». И что? Они этого не делают! Никогда. Почему я не взял с собой васаби? Лучше бы Перри съела его, чем изливала мне душу.
Да, звучит ужасно. Наверное, подло. Началось все с игры «Я никогда…», так что «правда или вызов» не была виновата.
Но Перри уже стала моей слабостью. Было и без того плохо слушать, как ее идиот — парень Мейсон изменил ей. Было ужасно знать, что ей пришлось сделать аборт. И если мне придется отрицать ее вызов… Так ведь было правильно? Это разбивало мое сердце.
— Правда или вызов? — спросила она у меня.
Может, я сам виноват. Я не хотел говорить правду, потому что она этого ждала, а я делиться не собирался. Неведение мне нравилось больше. Лучше уж переживать из-за призраков и прокаженных, из-за настоящих проблем.
Так что я сказал:
— Вызов.
И она сказала…
— Я вызываю тебя поцеловать меня.
Как я и сказал. Сердце разбивалось.
Перри склонилась на локти, глаза были стеклянными, но все еще красивыми, она покачивалась от действия алкоголя. Она была такой серьезной. Настоящей. Такой… желанной.
А я собирался отказать.
Это разбивало сердце.
Я пытался стереть страх с лица. Я улыбнулся ей, хотя не знал, выглядело ли убедительно.
— Я не могу, — сказал я, отчаянно пытаясь скрыть печаль в голосе. Она не знала, как это влияло на меня. Мне нужно было изображать, что это игра.
Она смотрела на меня с мольбой. Кинжал в сердце.
— Но ты должен. Ты сам говорил во время хоккея. Если тебя вызвали… Это вызов.
Ох, черт. Конечно, я шутил, но, даже если бы не шутил, я не думал, что она запомнит это. Я не думал, что она поймает на слове. Я не думал, что она это вспомнит. Я не думал, что она захочет это вспомнить. Но это было до звонка Джен.
Тот звонок.
Все теперь изменилось. Я знал вызов. Я знал правду. И правда была в том, что, если я выполню вызов, я потеряю себя. Уже много раз призраки пугали меня, и адреналин бурлил так, что я хотел идти к ней. Я хотел прижаться к ее губам и обнять ее.
Но не мог.
Была Джен. И хотя порой я думал, что Джен не важна, это изменилось. Он была важна, как и мой не рожденный ребенок. Я сглотнул. Я много думал об этом за эти дни.
— Это неуместно, — вяло объяснил я. Знаю, звучало жалко. Я хотел сказать ей, что ничего не желал так сильно, как поцеловать ее. Но что будет хорошего?
Она старалась скрыть обиду. Старалась. Но я все видел по ее лицу. По тому, как она закусила губу. Как перестала покачиваться. Печаль в ее глазах.
— Тогда говори правду.
Она хитро улыбнулась. Но натянуто. Так натянуто. Она была подавлена. Ее душа отвернулась от меня. Она предлагала себя, а я отказался.
Это было больно.
Если она собиралась закрыться, я хотел открыться.
— Пусть будет правда, — согласился я.
Она улыбнулась. Я знал, что грядет.
— О чем был звонок?
Вот. Я знал это. Я знал, из-за чего эта игра затевалась. Но не важно. Я был в долгу перед ней. Я мог хоть объяснить, почему не поцеловал ее… и почему нам ничего не светит.
Я глубоко вдохнул.
— Дженнифер беременна.