Фатум. Сон разума

Глава 1 КОНФЕРЕНЦИЯ

Гости начали прибывать еще с вечера, поэтому Тимур Аркадьевич ночевал в загородном гостиничном комплексе, где планировалась конференция. В лесу недалеко от МКАД под надежной охраной забора, видеокамер, людей с оружием скрывались коттеджи, бар и казино, отдельный «банкетный зал» — пафос, «русский стиль», все для дорогих иностранцев.

Аренда обошлась недешево, но финансовые вопросы не волновали Реута. А волновал его Главный, прибывший в комплекс в пять утра.

У каждого свои причуды, Главный обожает доставлять неприятности подчиненным. Он приехал с размахом: два джипа охраны, полиция, «мерседес», набитый мордоворотами, меж которых затерялся тщедушный старик.

Самое влиятельное существо в России. Одно из самых влиятельных в мире.

Тимур Аркадьевич представил стеклянные глаза и пергаментные лица гостей и поежился. Ядерной боеголовкой бы всех разом накрыть.

Ненависть его была сильна как никогда. Тимур Аркадьевич, неподвижный под плетью ледяного ветра, под прицелом фонарей, стоял у главного входа. Охрана мялась поодаль.

Кортеж затормозил с визгом, высыпали на расчищенный асфальт мордовороты. Один из них распахнул заднюю дверцу бронированного «мерса» и подал Главному руку. Старик выбрался.

Тимуру Аркадьевичу тут же стало худо: он встретился с Президентом взглядом.

…дивный новый мир, интеграция, ассимиляция. Праздник. Победа…

Противный привкус у видений Главного: затхлый, как у несвежей воды из пруда.

— Приветствую. — Реут пошел рядом с Главным. — Все готово, все под контролем. После завтрака начнем. Гости останутся довольны.

— Знаешь, что бы я предпочел, Тимур? — проскрипел старик. — Собрать только своих в моем доме, в части, за забором. Председатель не может уже выезжать.

— Как его здоровье?

Главный шагал — прямой, будто палку проглотил.

— Какое там здоровье… Нет у него ни сил, ни здоровья уже. Оставил на врачей, а сердце, — сухой, едкий смешок, — не на месте. Все-таки мы очень долго были бок о бок. Вместе. Мы «Фатум» создали, а теперь он уходит. Освобождает место для молодежи. Трудно мне с вами, юнцами.

Тимур Аркадьевич насмешку проглотил и намек понял.

— Пассионарий твой будет?

— Он еще болен. Его не будет. Он под контролем. Терапия позволила снизить КП и стабилизировать состояние.

— Не ошибись, — предупредил Главный. — Тебе сейчас нельзя ошибаться, Тимур. Скоро, очень скоро ты займешь место Председателя.

— Именно поэтому мне нужен преемник. Каверин напоминает меня в молодости.

Тимур Аркадьевич подал руку Главному, помог вскарабкаться по ступенькам к двери коттеджа для особо важных персон. В гости Главный его не пригласил, да Реут и не рвался. Ему еще предстояло работать — и до завтрака, и после. И так до вечера среды под аккомпанемент Лениных звонков. Отказался взять жену на мероприятие — огреб скандал и вагон подозрений. Теперь она жить не даст.

Тимур Аркадьевич еще несколько минут постоял на крыльце, вдыхая морозный воздух. А потом телефон разразился трелью и пришлось приступать к работе.

Первый доклад читался на немецком. Тимур Аркадьевич слушал перевод синхрониста и смотрел на коллег.

Фриц бубнил о методиках определения КП в раннем возрасте. Кто-то не выдержал — захрапел.

Основные вопросы будут решаться не в залах, нет. И не на симпозиумах. За закрытыми дверями, с рюмкой коньяка в руке, в запахе сигар, пепел падает на пол, пепел усыпает лацканы пиджаков… Тимур Аркадьевич крепко зажмурился и потер уши — помогает взбодриться. Синхронист бубнил без интонаций. Допуск у него, конечно, соответствующий, но переводчик не понимает, о чем говорит. Его мыслительный процесс отключен (при многолетнем стаже это заметно — профессиональная деформация, человек перестает думать в принципе). Сейчас синхронист — не более чем передающее устройство. В ухо влетело, изо рта вылетело, ни за одну извилину не зацепилось.

Ожидание. Самое интересное начнется после обеда.

Интересно, что происходит в отдельном здании, где собрались Президенты? Им не нужны переводчики, да и не выдержит человек в такой атмосфере, свихнется.

Ожидание.

Тимур Аркадьевич Реут выдернул наушник и вслушался в речь немца. За много лет он так и не смог избавиться от предубеждения, от ненависти к нации в целом. Фрицы. Фашисты. Лающий, неприятный язык. И воспоминания он будит страшные, черные.

В штабе царило оживление: знакомые и не очень люди стекались, как крысы на звуки флейты, толпились под дверью кабинета. Доносились распоряжения Коня — парень быстро учился, взрослел. Одышливый Михаил докладывал о вновь прибывших — лидерах еще не до конца сформированных ячеек; бедняга устал выписывать им пропуска.

Ник, сканирующий документы, кожей чувствовал напряжение. Его рука лежала на красной кнопке, и он планировал развязать войну.

Когда сведения были перенесены на электронный носитель, Ник вдохнул-выдохнул и вышел к людям. Шум в холле стих. Здесь было мало места, а конференц-зал они просто не успели бы арендовать.

Ник обвел взглядом последователей и проговорил:

— Заседание объявляю открытым. — Подождал, пока люди приготовятся внимать, и продолжил: — Я располагаю документами, компрометирующими некоторые правящие структуры, и намерен их обнародовать. Какой будет эффект, сказать сложно, но возможны карательные операции со стороны властей, поэтому объявляю чрезвычайное положение. Никаких мероприятий без команды, избегайте сборищ. Пока вы просто будете наблюдать за развитием событий, не высовываясь, и ждать моих распоряжений. Если со мной что-то случится, вот мой преемник. — Ник положил руку на плечо Коня.

— А что за документы? — донесся тонкий женский голос из-за спин.

— Они касаются вступления России в ВТО, Грузинского конфликта и некоторых особенностей внешней политики… То есть рассказывают о настоящих правителях нашей страны. Через несколько минут они появятся в Сети, а вы начнете распространять их. На месте наших врагов я попытался бы помешать, поэтому нашим программистам придется туго. Теперь идите по домам и спасибо вам. Спасибо за ваше неравнодушие и смелость. Я верю, что мы стоим на пороге нового, нам предстоит нелегкий труд, мы — авангард, и за нами пойдут миллионы. А теперь до свидания.

Зал загудел. Те, кто знал Ника лишь виртуально, хватали его за руки, представлялись, обещали всяческую поддержку. Ник заглядывал в их горящие глаза и верил. Человек не может жить без веры, бюргерского рая для счастья недостаточно даже самым недалеким. Ник верил, что сможет, он снова ощущал, что у него миллионы рук и глаз, за ним — сила, способная сломить любое сопротивление. Покатился снежный ком, набрал обороты и сметает все на своем пути.

Люди не спешили уходить, обменивались репликами. Совершенно разные, они стремились к одному и тому же, и это стремление делало их ближе, чем родственников.

— Объединение неизбежно приведет к экономическому кризису, — резюмировал Тимур Аркадьевич.

Танака задумчиво склонил голову набок. Он был основным оппонентом Тимура Аркадьевича, именно поэтому тот держал речь на японском.

— Предположим, — вмешался француз. — Но интеграция неизбежна. Я предлагаю отказаться от вербализации.

Все согласились: в коттедже несомненно есть прослушка, а посвящать в свой диалог высшее руководство «региональщикам» не хотелось.

Тимур Аркадьевич поднял руку, призывая смотреть на него.

…Свиноферма. Рыла уткнулись в желоба корыт. Хрюк. Чаек. Человек медленно идет вдоль рядов, выбирает, кого отправить на убой. Свиньям все равно. Разноцветные шкуры. Человек поднимает руку и указывает на кабанчика.

…Перед телевизором — семья. Лица — что те рыла. У папы — пиво, у мамы — пиво, сыночек каплеобразный — с бутылкой «колы». Тарелка с бутербродами и миска попкорна на низком столике.

…Карта мира. Пульсируют финансовые потоки кровеносными сосудами. Артерии газопроводов и нефтяных труб тянутся от страны к стране, от органа к органу. Когтистая лапа комкает карту, движение останавливается.

Австриец прервал трансляцию нетерпеливым жестом. Переданный им импульс был коротким и абстрактным: гора черепов, выжженная степь, синее небо. Всем известная картина «Апофеоз войны» Верещагина.

Вступил японец — Танака, и собравшиеся увидели облако ядерного гриба.

Все взоры снова обратились на Тимура Аркадьевича. Он скрестил руки на груди и продемонстрировал собравшимся «режим Каверина», а потом самого юнца. И откровение произвело на иностранцев впечатление, они даже заговорили вслух, все разом, каждый на своем языке. Через минуту снова стало тихо.

— Что вы предлагаете? — наконец спросил француз. — Использовать… это?

— Рыба тухнет с головы, есть такая русская поговорка. Я предлагаю срубить голову, — ответил Тимур Аркадьевич.

Японец рассмеялся — ему понравилась метафора, — покачал головой и сказал по-русски:

— Есри все готово, то и я тодже, я и так загостирся, и мне надоеро.

Собравшиеся уставились на него. Заговорил Реут:

— Мне и самому надоело, но ни у кого нет такого козыря, и переубеждать вас, Танака-сан, я не стану.

Подал голос австриец:

— Тогда расходимся, и да поможет нам Бог!

В штабе Ник сидел до упора: обнародованные документы вызвали резонанс, причем многие отнеслись к ним с недоверием. Пришлось давать интервью онлайн, убеждать, убеждать и еще раз убеждать. К вечеру процесс набрал обороты, на письма отвечали Конь, Михаил и Анечка Батышевы. Вопреки ожиданиям, сайт не «лег». Ник подозревал, что отклик затюканного населения, привыкшего к обманам, не так силен, как хотелось бы.

Его разубедил скандально известный политический деятель, постучавшийся в скайп. Во время сеанса видеосвязи политик размахивал руками, брызгал слюной и грозился покарать «тупиц малолетних» всеми известными способами за то, что они раскачивают лодку. Судя по неоднократно сломанному носу, политик мог собственноручно прибить бунтовщиков.

Если столь известная персона снизошла — значит, процесс запущен. Конь записал милую беседу с угрозами и выложил на сайт. Спустя полчаса возопил радостно:

— Понеслось говно по трубам!

Если бы не явился охранник и не попросил освободить помещение, в штабе просидели бы до утра. Ник доверил документы Коню и в сопровождении двух боксеров, добровольно записавшихся в телохранители, направился к синим «Жигулям». Устроился на заднем сиденье. Мордоворот, севший рядом, пробасил:

— Никита Викторович, я бы на вашем месте домой не ехал — опасно. Давайте лучше к нам, в спортклуб. Там подвал, никто не погонит.

Никита вынул телефон и долго не решался позвонить — боялся узнать, что мама и Лешка в заложниках и захватчики требуют, чтобы он сдался. Не сможет. Он просто не имеет права сдаваться сейчас.

Гудки, гудки. Щелчок. Ник сглотнул.

— Никита, что ты затеял? — затараторила мама.

— Сегодня я не приеду ночевать. На звонки не отвечай и никого в квартиру не впускай. А лучше вызови такси и уезжайте в безопасное место.

— Никита… Что ж ты с нами делаешь?..

— Так надо. — Ник прервал связь и обратился к водителю: — Поехали.

Он знал этот спортклуб, там Конь тренировался.

Машин на дорогах поубавилось, ехали быстро. Водитель выругался и сказал:

— Заправиться надо, до места не дотянем. Не знаешь, есть поблизости заправки?.. Глупый вопрос, ты не в курсе, конечно.

Заправка обнаружилась в пяти минутах езды, водитель повернул, остановился, пересчитал деньги и побежал расплачиваться к оператору. Впереди стояли белый микроавтобус и канареечно-желтая иномарка.

Все произошло в считаные секунды: дверцы микроавтобуса распахнулись, выскочили двое с автоматами.

— Бля-а! — заорал телохранитель, рванул из машины, рыпнулся на нападающего, но получил прикладом в челюсть.

Ник рассчитывал уйти, пока первый нападающий отвлекся, но получил подсечку, упал, перекатился и уперся в дуло автомата, перехватил его. Хрен с ним, лучше пусть пристрелят, чем прочищают мозги!

Завизжали тормоза, замелькали ноги в камуфляжных штанах. Нику вывернули руку, рывком поставили на ноги, и он оказался лицом к лицом с Олегом, водителем, назначенным Реутом и периодически подвозившим Ника.

— В машину его! — скомандовал Олег.

Запястья Ника свели за спиной, защелкнули наручники. Двое боевиков потащили его в подъехавший «мерседес» с тонированными стеклами и усадили между двумя амбалами.

— Тихо, без глупостей, — приказал тот, что слева.

В шею уперлось что-то холодное. Пистолет? Электрошокер?

«Вот и всё. Допрыгался», — пришла на удивление отстраненная мысль.

Амбалы расселись, положив руки на спинку сиденья. Ник посмотрел на одного, на второго — оба в спортивных куртках, черных вязаных шапках и камуфляжных штанах, заправленных в берцы. У того, что слева, — квадратное лицо и массивный подбородок с ямкой. Тот, что справа, — усредненно-привлекательный. Встретишь завтра на улице — не узнаешь.

— И что теперь? — удивляясь собственному равнодушию, спросил Ник.

— Не дергайся — и останешься цел, — ласково посоветовал квадратный.

Ник расслабился. Сопротивляться бесполезно. Убивать его не собираются — это уже хорошо, нужно выждать момент и попытаться сбежать. Если не получится — вынудить захватчиков открыть огонь. Лучше смерть, чем растительное существование.

— Ну ты и скотина, Олежа, — с улыбкой сказал Ник.

Тот пожал плечами и ответил:

— Я выполняю свою работу — это раз. Два — у меня тоже есть семья. Три — все не так плохо, как ты думаешь. И наконец, четыре: ты слишком самоуверен, затеял опасное дело, а доверяешься плохо знакомым парням. Хорошо, что к нам попал. Впредь будь осторожнее.

Ник поразился метаморфозе: он помнил Олега тупым гопником-шансонщиком, а сейчас его прозрачные глаза обрели осмысленность, движения — четкость, речь — уверенность. Цыкнув зубом, водитель врубил тяжелый рок и выжал газ.

«Расслабьтесь и получайте удовольствие». Ник откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Вспомнились стерильные стены изолята и пузырь слюны в углу Машиного рта. Трепанация черепа и лоботомия.

Одно утешало и вселяло надежду: ехали не в сторону клиники, а на запад, к Рублевке.

За городом свернули на двухполосную дорогу, окруженную черной стеной соснового леса. Машин навстречу попадалось все меньше и меньше. Вскоре лес отступил, и фары выхватили из темноты красно-белый шлагбаум, слева и справа от него угадывались будки охранников. Территорию защищал двухметровый кирпичный забор. Не похоже на секретный объект, больше это напоминало элитный поселок.

Видимо, трепанация черепа откладывается и намечается что-то неожиданное. Но не факт, что приятное. Напряжение схлынуло, защитное отупение тоже.

Навстречу выбежал мужик в куртке, такой же, как у амбалов, замахал руками. Олег показал ему удостоверение, что-то буркнул — шлагбаум поднялся, и «мерседес» плавно поехал по ровной, очищенной от снега дороге, вдоль которой выстроились коттеджи один другого роскошнее.

Тихо, мирно. Падают снежные хлопья на лобовое стекло. У фасадов домов стынут белые прямоугольники и шары фигурных кустов. В огромных черных окнах коттеджей отражаются фонари и черная машина с тонированными стеклами.

Притормозили у крайнего дома, во дворе которого стоял покосившийся снеговик с глазами-мандаринами и носом-морковкой. Ну не может быть, чтобы в подвале — секретная лаборатория и пыточная камера!

— На выход, — скомандовал квадратный и выскользнул на улицу. — Тихо, плавно, без лишних движений. Это и в твоих, и в наших интересах.

Ник выбрался сам, его взяли под локти и повели в дом.

— Никита! — окликнул Олег. — Пожалуйста, не надо геройствовать. Поверь мне, все хорошо.

Квадратный нажал на кнопку звонка — кованая дверь открылась, высунулся еще один охранник, кивнул, освободил проход и сказал:

— Он еще не приехал.

Ник замешкался у входа, посмотрел на козырек, украшенный металлическими гроздьями винограда, на снеговика и переступил порог.

Яркий свет резанул по глазам. Ник проморгался: шикарный холл, на второй этаж ведет мраморная лестница, у стены — прозрачный столик с фруктами и кожаные кресла, в камине потрескивает огонь, пахнет хвоей и цитрусом.

— Присаживайся, — скомандовал Олег.

Сопровождающие уже заняли кресла по краям.

Ник сел, принял непринужденную позу, пробежал взглядом по портретам, развешанным по стенам: неземной красоты белокурая девушка, вот она же постарше, с малышом на руках. Кто эти люди?

Спустя несколько минут во дворе зарычал мотор, голубой свет фар скользнул по стене. Ник напрягся, вслушиваясь в шаги. Щелкнул замок, и на пороге появился Тимур Аркадьевич Реут. Кивнул Никите, повесил пальто в шкаф, небрежно скинул туфли, пересек комнату, взял яблоко и с хрустом откусил. Прожевав, обратился Олегу:

— Снимите с него наручники.

Олег засопел, освободил Ника и, отступив, взял его на прицел.

Реут продолжил:

— Никита, пройдем в мой кабинет. Извини, что заставил нервничать.

Ник оторопел. Реут — и «извини»!

Домашний кабинет Тимура Аркадьевича мало отличался от рабочего. Даже фотография погибшего красноармейца тут имелась. Реут снял галстук и указал на стул. Ник уселся, вперившись в пухлую папку. Реут занял свое место и подался вперед.

— Пора раскрывать карты, Никита Каверин. — Он притянул папку к себе. — Начну издалека. Ты убедился, что «Фатум» — организация могущественная. Они пытаются контролировать не только наши действия, но и мысли. А теперь… Все дети проходят тесты — индивиды с высоким КП выявляются, берутся на учет и корректируются. Если КП выше пятидесяти — это тревожный сигнал. Ты не задавался вопросом, почему тебе позволили разгуливать среди людей с таким высоким КП? — Он умолк на секунду и продолжил: — Это не случайное совпадение и не ошибка «Фатума». Ты ведь читал свое личное дело?

Ник похолодел, и, пока придумывал, что ответить, Реут продолжил:

— Ты — не ошибка. Ты — проект. Мой проект. Именно поэтому тебе на глаза попались собственное личное дело, приказ о плановом выбросе агрессии и много чего еще. Именно поэтому «Щит» никто не трогает, вам помогают, вас финансируют. Молодец, ты пристроил документы в надежное место. Но просчитать тебя не составило труда, поэтому засуетились они, — Реут указал взглядом в потолок, — те, что над нами. И пришлось прибегнуть к не совсем приятным процедурам. Ты уже прочувствовал силу, которая за тобой и подобными тебе?

В голове Ника все смешалось. Что это — попытка открыть глаза, завербовать или вывести на чистую воду? Похоже на правду — слишком много было случайных совпадений.

— Когда-то я был похож на тебя, — продолжил Реут. — Они отняли у меня все — семью, любовь, сына. У меня было два выхода: смерть или полужизнь. Как и тебе, хотелось восстать и разнести всё к чертям. Но что может молодость? Ничего. Сто тридцать лет я шел к цели. Сейчас у меня есть деньги, связи, люди, готовые жизнь отдать за идею, и есть ты, моя красная кнопка.

— Сто тридцать? — брови Ника полезли на лоб. — Вы хотите сказать…

— Я служу им, и они мне так платят — думают, этого достаточно. Они даже уверяют, что я со временем займу место Председателя. Но верится с трудом — Председатель умирает уже несколько десятков лет. По сути, мы совершаем преступление против человечества.

…Человек с белесыми глазами, а он, Ник, — парень в рабочей одежде. По улице катятся экипажи, чихают редкие, смешные машины. От белоглазого веет силой и… тленом.

…Темноволосая женщина — близкая, родная. Улыбается. Над губой родинка. Старинное платье до пят облегает круглый живот…

— …Ты стал другим человеком. — Она же, но чуть постарше, в черных глазах — слезы. — Этот раз — последний! Или мы, или эта дурацкая работа!

В горле застревает ком. Хочется обнять ее, утешить, но нельзя. Ник понимает: он живет, чтобы защитить ее и сына. Если он уйдет, они будут в безопасности. Вокруг него всегда что-то происходит.

…А потом — война. Блокада. Похоронка в руках. Он не мог предупредить сына, потому что не старел, не менялся и внешне оставался тем же крепким мужчиной, которым сын запомнил его. Он отрекся от самых близких и от друзей ради их же безопасности. И снова комок в горле — в последний раз…

Ник взглянул на фотографию солдата. Так вот это кто — сын, а не геройски погибший дед. А белоглазый — Президент «Фатума». Не человек — мерзкая тварь, нацепившая людское обличье.

Стараясь сохранять хладнокровие, Ник проговорил:

— Вот мы и пришли к вопросу, кто правит «Фатумом».

— Ты понял. И если мне сто пятьдесят четыре года, то им — тысячелетия. Они живут на крови убитых в войнах, взорванных в метро. Они определяют моду, предложение и спрос. Ни одна война не разворачивается без их согласия. Им выгодны стагнация и всеобщее отупение — стадом проще управлять и доить его проще. Они прикрываются красивыми оправданиями, но я слишком долго рядом с НИМИ И ПОНЯЛ: это ложь.

Ник побарабанил пальцами по столу и сказал:

— То есть от меня в любом случае ничего не зависит. У меня есть два пути: один определили вы, другой — таинственные «они».

В голове будто что-то щелкнуло, и перед глазами начали разворачиваться картины.

…Бурлящая человеческая масса. Разинутые рты, блестящие глаза. Ник стоит перед людьми. Нет, он над ними парит. Это всё — он, его глаза, его руки, его мысли и миллионы его сердец, бьющихся в унисон. Все старое — в руинах и присыпано пеплом, будущее — не определено. Но там, за туманом, за дождями и разрухой — он знает — радость. Свет и свобода…

…Его мир. Длинная череда виселиц, болтаются трупы, а вдоль них прогуливаются солдаты…

…Каторжник корчится на операционном столе — отморозил пальцы, и теперь их ампутируют…

…Улыбающаяся девушка уводит чумазых детей туда, где тепло, светло и сытно…

…Один за другим тянутся к небу здания, возводятся плотины, ракета рассекает пространство, устремляясь в небо…

…Лешка. Глупый, близкий и родной Лешка размахивает флагом. А вот мама — лицо испуганно-удивленное. Никто не посмеет обидеть вас. Никогда. Ник протягивает руку и защищает их огромной ладонью…

…Город присыпан снегом, над домами, закрывая полнеба, разворачиваются багровые перепончатые крылья, похожие на паруса…

Реут смотрел выжидающе. Ник думал. Наконец решил уточнить:

— Как я понял, хозяева «Фатума» — не люди?

Реут кивнул:

— Мы их также называем Хозяевами. Конечно, они изо всех сил пытаются нас убедить, что они эволюционировали из обычных пассионариев, но верится с трудом. Ты сам видел одного из них. Делай выводы. Здесь, — Реут подвинул к Нику папку, — все, что мне удалось нарыть. — Он откинулся на спинку стула. — Образ жизни Хозяев настораживает. Взять нашего Главного: солнечного света избегает, в самом логове его я не был, но там, где он меня принимает, — люминесцентные лампы. Окопался в бункере и никого к себе не подпускает. Свой человек из его охраны подозревает, что Главному вообще не нужна пища, потому что ни разу в бункер не привозили продукты.

Ник притянул к себе папку, открыл: вырезки из газет, документы, письма…

…Карта мира. Пульсируют финансовые потоки кровеносными сосудами. Артерии газопроводов и нефтяных труб тянутся от страны к стране, от органа к органу. Когтистая лапа комкает карту…

…Земля опутана серым мицелием. Он даже на спутниках. Он — повсюду…

— Как вы это делаете? — Ник потер висок.

— Это тоже маленькая награда за преданность. Ты понял, что они повсюду? Понял, что оба твоих пути могут привести к лоботомии? Мы рискуем, очень рискуем, ведь толком не знаем, чему противостоим. Даже природы нашего врага не знаем. Одно утешает — Хозяев немного, а нас — миллиарды.

— Я надеялся, что выход есть… Спасибо. Даже если ничего не получится… Мы сделаем всё, что сможем. — Ник решительно захлопнул папку.

— Значит, так, — продолжил Реут, надев маску безразличия. — Моя задача — обеспечить тыл и подгадать нужный момент, твоя — запустить цепную реакцию. Если я буду тонуть, то, будь уверен, тебя не сдам. Если что-то случится с тобой — сделаю все, что в моих силах. — Реут поднялся. — Я тебя не приглашал, и этого разговора не было. Ты свободен, Олег отвезет тебя домой.

— No pasaran, — откликнулся Ник, переступая порог, и улыбнулся ожидавшему его Олегу и красивой блондинке с опухшим от слез лицом — жене Реута, которая тотчас бросилась в кабинет. Оттуда донеслись ее возмущенные возгласы.

Уезжал Ник спокойный и сосредоточенный. Пусть он — проект, пусть зависит от Реута, не совсем обычного, но все же человека. Теперь появилась надежда на будущее, и даже если суждено умереть, Ник умрет человеком, а не слизнем.

Глава 2 СЕЗОН ОХОТЫ

Когда Тихонов предложил ехать в лес на вездеходе, Тимур Аркадьевич подумал, что генералу хочется похвастаться новой игрушкой, но вскоре выяснилось, что это не так: снег лег недавно, только несколько дней назад ударили морозы — многочисленные речки и ручейки еще не успели замерзнуть, и «амфибия» очень выручала. Правда, ревела она так, что вся дичь разбежалась, и пришлось уходить на несколько километров севернее.

Мужики — три действующих генерала и Борзов, лейтенант в отставке, а ныне известный криминальный авторитет Борзый, — всю дорогу косились на Тимура Аркадьевича с подозрением, но тряска не располагала к откровениям. Все знали, что влиятельность Реута превосходит их возможности вместе взятые и помноженные на отнюдь не раздутое могущество Борзова, и понимали: раз Реут собрал их, значит, разговор предстоит более чем серьезный.

На место — к охотничьему домику — прибыли спустя полтора часа. Лесник предусмотрительно исчез, оставив ключ в замке. Первым на снег спрыгнули собаки Борзова — две снежно-белые мохнатые борзые, затем их хозяин. Прозвище свое — Борзый — он не оправдывал: был невысок, смугл и кряжист, узкое лицо венчал огромный хищный нос, да и хамством бывший лейтенант никогда не отличался.

Компания подобралась, мягко говоря, не по интересам: пузатый Тихонов водил дружбу с грузино-эстонцем Тирликасом, а фэбоса Силина презирал от всей души, считая, что пост в столь юные годы он получил «по наследству». Борзова не любили все.

— Собираемся здесь через три часа, — скомандовал Реут и поглядел на часы.

— Может, сразу к делу? — вздохнул Тихонов, опершись на винтовку. — Что мы тебе, мальчики, по лесу скакать?

— Жди здесь, только водку не пей, — посоветовал Реут. — Я приехал в первую очередь на охоту, а во вторую — по делу. В конце концов, имею я право на отдых?

Борзов сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Затянувшись, обвел собравшихся безразличным взглядом и указал на танцующих собак.

— Приступим уже, господа, а то животные извелись.

Мелкий, подвижный Тирликас первым нацепил лыжи и скрылся в лесу, обступившем хижину темной стеной. Псы Борзова рванули было за Тирликасом, но повиновались команде и легли у ног хозяина, который решил проверить ружье, патроны и лыжи.

Реут жаждал одиночества. Друзья и соратники хорошо его изучили и оставили в покое. Он помнил их мальчишками — перспективными, пассионарными, дерзкими, а они знали его жестоким, расчетливым Тимуром Аркадьевичем, не меняющимся с годами. А еще они представляли, что такое «Фатум». У всех был КП выше шестидесяти, всех ломали, Реут оберегал их, как мог. Видимо, недостаточно. Таких показателей, как у Каверина, не достиг ни один. Тянуть дальше некуда. Никита уже и так привлек внимание.

Реут скользил на лыжах меж огромных сосен, покачивающих темными шапками на фоне белесого, затянутого тучами неба. Будто переговариваясь, потрескивали стволы, скрипел снег, невдалеке журчал ручей. И больше ни звука. Кристальный воздух чуть дрожал. В беззвучии казалось, что мир полнится звоном, и Тимур Аркадьевич погрузился в сладостное состояние недуманья.

За полторы сотни лет ему надоело многое. Сперва — роскошь, у которой миллион личин, но суть одна, потом — женщины, они отличаются друг от друга лишь поначалу. В конце концов присущий Реуту азарт погони за целью сменился холодным расчетом. Лишь охота не надоедала.

В зимнем лесу можно отбросить условности, не выводить в уме формулы успеха, не плести паутину интриг, не следить за подчиненными, расслабить наконец руки, держащие тысячи невидимых нитей. Превратиться в слух, зрение и движение. Стать тем, кем он был изначально, — хищником. И встретиться с дичью на ее территории, перехитрить, догнать, вдавить спусковой крючок. Никаких расчетов, лишь ловкость и скорость реакции.

Здесь не слышно машин и электричек, не ощущаются страсти, даже скорее страстишки людей. Высоко в небе, за облаками, прогудел самолет. Тимур Аркадьевич задрал голову, и на лицо упала снежинка. Реут постоял немного и двинулся дальше, оставляя за собой лыжный след.

В березовой роще на снегу Реут заметил помет, осмотрелся — здесь кормятся тетерева, — а чуть ближе к ручью обнаружил ходы в сугробе, куда птица закапывается на ночь, спасаясь от мороза. Снег вокруг украшали узоры птичьих следов. Точно тетерев! Теперь нужно быть начеку, перехватить ружье поудобнее, снять с предохранителя.

Вдалеке залаяли собаки, громом прокатился выстрел — Борзов встретил свою дичь. Рядом, за несколькими сугробами, встревоженно закудахтали самки тетерева. «Чу-ишшш, чу-ишшш», — откликнулись самцы на несколько голосов.

Пока лаяли псы и кудахтали птицы, Тимур Аркадьевич по возможности бесшумно скользил вперед.

Птицы вырвались из-под ног, как ракеты из шахт — с шумом и снежными брызгами, вертикально вверх. Реут вскинул двустволку, нажал на спусковой крючок — отдача ударила в плечо, грохот прокатился над лесом, взметнув стаю галок.

В сугробе бился, окрашивая снег красным, тетерев. Довольный добычей, Тимур Аркадьевич свернул ему шею и, пристегнув дичь к поясу, перезарядил ружье. Он не рассчитывал на добычу, ему хотелось побыть в одиночестве и поддаться азарту — возможно, в последний раз, — на время пробудить уснувшие чувства, подхлестнуть кровь, почувствовать себя живым.

Пока все идет по плану и спокойной жизни осталось полторы-две недели, почему бы два-три часа не посвятить приятному? Потом будет не до развлечений. А если Реута переиграют — ему конец.

Тимур Аркадьевич не боялся смерти, он и так пожил за троих и слегка заскучал. Всю жизнь он по болтику собирал механизм, способный противостоять «Фатуму». Будет обидно, если план не сработает и все жертвы окажутся напрасными.

Вернулся он на пятнадцать минут раньше условленного времени. Начинало смеркаться, единственное окно избушки светилось, чуть стрекотал бензогенератор, из трубы тянулся белый дым. Снег повалил сильнее, Тимур Аркадьевич ускорил шаг, у запорошенного порога снял лыжи и распахнул дверь. В единственной комнате пахло очагом, он отлично помнил этот запах с детства: в позапрошлом веке у всех были печи. Воспоминание кольнуло льдинкой в сердце и оттаяло, пробежало по телу волной тепла.

На скрип самодельной щелястой двери Тихонов обернулся: его обвислые щеки разрумянились, нос-слива тоже словно налился. Он сидел за сколоченным на скорую руку столом. Лавки тоже были самодельными: распиленный сосновый ствол, прибитый к пенькам.

Печь гудела и ухала, дышал огонь в дымаре. Толстяк Тихонов уже накрыл на стол: разложил помидоры, крупными кусками нарезал сало и откупорил бутылку водки.

Тридцать лет назад Тимур Аркадьевич не мог и подумать, что тонкий, шустрый парнишка с искрами в глазах станет рыхлым, неповоротливым увальнем с сизым носом. Карие глаза Тихонова выцвели и спрятались под обвислыми веками, смоляные волосы поседели, нос расплылся, а ямочки на щеках стали глубокими морщинами меж двумя жировыми складками.

Другое было время, и методы были жестче, да и КП у парня был нестабильным, колебался от сорока до шестидесяти. Но все-таки до конца не сломали Егора Тихонова, большим человеком стал. Естественно, не без помощи Реута.

Тимур Аркадьевич отстегнул от пояса добычу — двух тетеревов, самца и самку, — положил на газету в углу хижины.

— Ну что? — подмигнул Тихонов, сверкнув глазами. — Дернем по маленькой?

— Спиваешься ты, Егор, как я посмотрю, — вздохнул Тимур Аркадьевич. Он распахнул пуховик и сел на край скамьи, протянув руки к печи. — Вот поговорим, тогда можно и по маленькой. Потерпи, недолго осталось.

Донесся собачий лай — Борзов идет. Сын алкоголиков, воспитанник интерната, он в юности был нелюдимым, мрачным и жестоким. Если бил, то на поражение, если любил, то до безумия. В интернате ожесточился. Но несмотря на соцпедзапущенность, парень брал талантом, схватывал на лету, окончил школу с золотом, а Можайку — с отличием. КП у него резко подскочил в двадцать пять лет, когда из армии выгнали за раздолбайство и чуть не засудили. Денег не было, работы тоже, а необходимые навыки имелись, вот и подался Борзов в бандиты, набедокурил, был арестован, а чуть позже — отмазан не без помощи Тимура Аркадьевича.

— Эх, времени мало, — пожаловался Борзов с порога и стянул шапку. — Ушел, черт ушастый. Собаки его гоняли-гоняли — без толку!

Собаки ворвались в хижину и разлеглись у печи, положив морды на влажные лапы. Борзов уселся на пустующую лавку, развязал шарф. Тихонов покосился на него с презрением и отвернулся. Борзов вскинул бровь и сделал вид, что не заметил.

Спустя пару минут ворвался Тирликас и потряс убитым зайцем, которого держал за уши:

— Вот он, заяц моей мечты! Здоровенный! Вот он!

Невзрачный, мелкий Жорик Тирликас был старше остальных воспитанников Реута как по возрасту, так и по званию. С малых лет он доказывал друзьям по песочнице, а позже — одноклассникам и однокурсникам, что не слабее их, где-то даже ловчее и смышленей, но все равно за глаза его называли Сперматозоидом или Живчиком.

Заяц лег на тетеревов. Тирликас потер ладони, отправил в рот кусок сала и зажмурился, жуя.

— Это что! — Тихонов извлек из сумки банку, открутил крышку толстыми пальцами. — Грибочки, опята! Сами собирали и мариновали, супруга у меня это любит.

Силин явился минута в минуту, без добычи. Вошел, пригибаясь, поставил у двери длинные, как он сам, лыжи, расправил плечи. Если надеть ему шлем рогатый, отрастить волосы — викинг будет. Каждый сублимировал, как мог: Борзов бои устраивал, Тихонов пил, Тирликас измывался над подчиненными, а Силин занимался спортом, благодаря чему в свои сорок восемь выглядел тридцатипятилетним.

— Собрались? — Он осмотрел комнату, указал на двухъярусные кровати, похожие на нары, и покачал головой. — Я ж туда не влезу. — Примостился на краю скамейки и уставился на Тимура Аркадьевича.

— Пора возвращать кесарю кесарево, — проговорил тот. — А людям — людское. У нас осталась неделя, чтобы подготовиться. Я надеюсь, всё так, как мы запланировали?

— У меня — да, — отчитался Силин и помрачнел. — Десять лет на пороховой бочке. Наконец-то.

— Давно уже готово, — махнул рукой Тихонов. — Тас-сказать, ждем-с.

— На самом деле все идет не совсем по плану, — продолжил Тимур Аркадьевич. — Но процесс запущен, и повернуть его не получится. Мой коллега в Японии вызвал огонь на себя. Связь с ним потеряна. Боюсь, подчистят весь его отдел, зато все внимание руководства приковано к Японии и мы можем завершить приготовления. Силин, твоя задача — ордер на обыск имения в Горетове, спецназ, мы это обговаривали. Тихонов, Тирликас — огневая поддержка, страхуете нас. Если провалимся — шарахнете ракетой, и чтобы никто посторонний нос в это не совал. Борзов — сам знаешь. Ты у нас по деликатным поручениям. Понимаю, что сейчас в стране относительно спокойно, но когда резонатор выполнит свою функцию, ситуация изменится в нашу пользу. И все равно возможны непредвиденные обстоятельства. Так что будьте наготове.

Тирликас поерзал на лавке и засопел, зыркнув на Реута:

— Не беспокойтесь, Тимур Аркадьевич, я со своей частью справлюсь.

— Надеюсь. Резонатор проявляет активность, значит, ситуация в стране и в мире будет усложняться, и я не успеваю подключить политиков. Будем действовать на свой страх и риск.

— А какова мощность резонатора? — Борзов закурил, выдыхая в сторону печки.

— Восемьдесят пять на данный момент, и это не предел. Кстати, у него самый высокий КП из всех ныне живущих. Но помните: мы рискуем, ведь все просчитать невозможно.

Тирликас поморщился, помахал рукой перед своим носом и зло покосился на курящего Борзова. Тот улыбнулся и спросил:

— Может, сразу шарахнуть? Взорвать гнездо к чертям?

— Я не хочу привлекать к этому внимание, — отрезал Реут. — Сделать все тихо, без лишнего шума. Ни одному человеку не захочется, чтобы им управляли инопланетяне или какая-то странная форма жизни, такую новость трудно переварить даже постфактум. Бомба — крайняя мера. Отряда спецназа, я думаю, должно хватить… Я пытался раздобыть сведения, сколько их и как они вооружены. Похоже, не так уж и много. Если они проявятся, их просто сметут. Основная работа начнется потом, после уничтожения Хозяев. Мы должны будем оторвать потребителя от кормушки, заставить поднять голову и посмотреть в будущее. Идеологическую основу для этого обеспечит мой резонатор, мы его направим. А сейчас, господа, по маленькой — за благоприятное развитие событий.

Тихонов крякнул и аккуратно разлил водку по рюмкам, приговаривая:

— Стопочки-то заждались!

Чокнулись. Выпили. Замолчали. Гудел генератор, гудела печь, да ветер посвистывал в щелях. Каждый думал не о том, как поднять волну и лететь на ее гребне к богатству и славе, а о скором избавлении, о своих близких, над шеями которых зависло лезвие гильотины.

За ним следили. Ник почувствовал чужое внимание, навязчивое и липкое, еще по дороге. Расслабленный, он болтал с Олегом, и тут щекоткой продрало: следят. Ник прикинул, сказать Олегу или нет, и решил воздержаться: подумает еще, что он упился и галлюцинирует. Ощущения — не доказательства.

— Посмотрел я на твой «Щит». Хорошие ребята, — вслух размышлял Олег. — Если бы не работа, я бы к тебе присоединился. Не, ты не подумай, я догадывался. Мне Тимур Аркадьевич как-то рассказывал… У меня КП — сорок! Стабильный, с этим повезло, а то ломали бы.

— Давно ты в «Фатуме»?

— Лет десять. Как из армии уволили… В общем, некрасивая была история. Тимур Аркадьевич выручил. Я за него убить, наверное, могу. У него нас, благодарных, целая армия. И чины высокие есть, сам возил. У меня семья — деньги нужны, вот в «Фатуме» и работаю. А числюсь лично Тимура Аркадьевича подчиненным. Он мне и допуск выправил по второй форме, а то, знаешь, с судимостью не дают.

Ник удержался, не спросил, но Олег почувствовал интерес.

— Непреднамеренное убийство. Друга на пьянке толкнул, а он с лестницы упал и шею сломал… Хорошо, его родители меня засудить не хотели. Хорошо, Тимур Аркадьевич… ну, я говорил. А после СИЗО и стабилизировался. Там кого хочешь сломают, это тебе не изолят.

— Извини.

— Дело прошлое. — Олег улыбнулся. — Жалею, конечно. Молодой был, глупый. Потом пять лет не пил — боялся. Тимур Аркадьевич психолога посоветовал. У меня страх был навязчивый: что я контроль потеряю и жену убью. Или дочку. Или тешу — вот уж кого с удовольствием бы… Психолог объяснил — случайность, ну, бывает. И суд это признал. А все равно судимый я, да еще по такой статье — в жизни бы работы не нашел. Тебе повезло, Никита Викторович.

Ник вспомнил Алексаняна. Да уж, повезло. Ника никто не судил, но в гибели Артура, в страданиях Лешки и матери виновен он. Случай. Бывает. Ник не бил Артура ножом, не подсаживал брата на наркоту. Судьба все решила за него, сделав орудием. Так же было с Олегом — видимо, маленький, по размеру его пассионарности, взбрык судьбы. И смерть друга.

— А ребята у тебя в «Щите» хорошие. Руководство наше… «Фатума», в смысле, Главного и Председателя — ты их рожи видел? Я один раз сподобился мельком. Потом кошмары мучили. Вот же упыри, насосались крови народной. К стенке бы пакость. Они же людей сотнями, тысячами убивают. Так что это ты правильно. И что с Тимуром Аркадьевичем одно дело делаешь — уважаю.

Олег любил Реута, как верный пес — хозяина, и сильно завидовал появившемуся фавориту, совестливый убийца, такой простой внешне. Ник понимал его чувства и надеялся, что Олег с ними справится.

— А живешь ты где? — перевел Никита разговор на другую тему. — Не большого крюка делать, как меня отвезешь?

— Большого. Ничего. Мне сверхурочные оплачивают, а жена шубу хочет. Вот ведь бабы, а? Шубу ей. Куда в той шубе ходить, скажи на милость?..

Дальше Ник не слушал. Щекотка чужого взгляда становилась все сильнее, впереди уже виднелись Триумфальная арка и мигающая гирляндами елка перед ней. Олег повернул к дому Ника. Тот оглянулся, но «хвоста» не заметил.

Ну и ладно. Это у него паранойя.

Олег остановился перед подъездом; на лавочке никого не было.

— Не провожай, — сказал Ник.

Водитель прикинул, оправдан ли риск. Вообще по должностной инструкции ему полагалось Ника до двери квартиры довести и проверить, чтобы никто его по голове на лестнице не стукнул. Но обстановка казалась мирной, а Олегу хотелось домой.

Они простились, Ник прихватил портфель с документами и зашагал к подъезду. Щекотка чужого взгляда пропала. Олег не отъезжал, пока за Ником не закрылась дверь.

Поднявшись на пролет, Ник решил проверить почту — вдруг счет пришел какой-нибудь или письмо, а мама вечно забывает. Он нащупал в кармане ключницу, отпер ящик — замок был хлипкий, символический. У коммуниста нет тайн от соседей.

Внутри оказалась куча бумажного спама, бесплатная рекламная газета и толстый белый конверт. Ник выложил ерунду на подоконник — кому надо, заберут, котам в лоток. А конверт задумчиво покрутил в руках. На нем было отпечатано: «Каверину Н. В. лично».

Лично так лично. На просвет не видно, что там, но вряд ли кусок пластида или штамм сибирской язвы — не того полета Ник птица. Он разорвал конверт и вытащил письмо. Оно было отпечатано на принтере.

Всего несколько строчек крупным полужирным шрифтом на листе мелованной бумаги.

И всё, ни подписи, ни печати, ничего больше. Ник оторопел. Перечитал несколько раз. Выглянул в окно — Олег уже уехал, жаль. Что положено делать в таких случаях? Вроде бы сообщать в полицию. Но Ник прекрасно знает, кто стоит за гражданами в форме — «Фатум».

Черт побери, но кто может ему угрожать? Узнать его, Ника, адрес, прямо скажем, не сложно. Псих? Маньяк? Один из обиженных «Щитом»? Ошибок-то поналяпал, шантажист безграмотный…

Ответ пришел тут же, очевидный и неприятный. «Фатум» — это не только Тимур Аркадьевич. Записка, конечно, по стилю на угрозу от серьезных людей не тянет, скорее на хулиганскую выходку. Но вот эти слова: «Работай себе спокойно» — не намек ли? Кто-то в «Фатуме», противник Реута, запугивает Ника. А ошибки — слишком уж их много — для маскировки под мелкого гопника.

Ладно. Успокоиться. Дышать ровно. Могут они прослушивать его телефон? Запросто, как мобильный, так и домашний. Значит, разговор с Реутом придется отложить до личной встречи.

Ник убрал письмо в портфель. Закурил. Лицо у него наверняка перекошенное — первой реакцией был страх, теперь пришел гнев. Какой-то индивид смеет указывать ему, что делать! Ему, Каверину, основателю «Щита», а в перспективе — диктатору, правителю России, указывают, велят «захлопнуться и не высовываться»!

Нет уж. Обойдутся. Не позднее понедельника Ник положит эту записку перед Тимуром Аркадьевичем — письма с угрозами не скрывают от соратников.

Он почти успокоился, предвкушал уже расплату, врага в наручниках, униженного и оскорбленного.

Разлетелось стекло, осколок вонзился Нику в щеку. И на лестничную клетку упал камень, завернутый в лист бумаги.

Ник, зажимая щеку рукой и шипя от боли, высунулся в окно. Хулиган убегал быстро, только пятки сверкали, не догонишь. Проводив его взглядом и пообещав лично надрать задницу, Ник опустился на корточки, развернул камень, разгладил письмо.

Там было только три слова:

Ник проснулся поздно. Суббота, можно никуда не спешить. В маминой комнате включен телевизор, пахнет выпечкой, а вот зажужжал пылесос, и Леха крикнул:

— Ма, в коридоре тоже?

Что ответила мама, Ник не расслышал. Он лежал на спине, закрыв глаза, и улыбался. Старательно. Ныла порезанная щека. Раздражало бухтение Лешки. Выпечка, кажется, подгорела. Телевизор орал чересчур громко.

Ник дотронулся до щеки и замычал. Вчера промыл и залил йодом, порез не очень глубокий, а полрожи разнесло. Маме Ник сказал про камень, но про записку промолчал. Пусть думает — случайный хулиган. Вокруг Ника вечно что-то происходит.

Поваляться в свое удовольствие, прочувствовать выходной день не получалось. Ник рывком сел, натянул штаны, сунул ноги в тапки и побрел умываться. В коридоре хмурый Лешка отбывал трудовую повинность — елозил пылесосом по паласу.

— Ого! — уставился на брата с уважением. — Это кто тебя?

— Любовница! — огорошил его Ник.

Выглянула из кухни мама:

— Никит, сын, кушать иди. Я булочек испекла. Как щека, сильно болит?

Ник заверил, что все в порядке. Снять, что ли, квартиру? Жить отдельно? Такая мысль раньше не приходила ему в голову — и денег не было, и потребности. Своя комната, за мелким надо присматривать. Но сегодня с утра настроение упало ниже не плинтуса даже — цоколя, и домочадцы раздражали. Убил бы. Особенно бесил немой укор, застывший в мамином взгляде.

В ванной полегчало, Ник умылся и задумался: что это с ним? Злой, как наркоман в ломке. Словно мир лишен смысла, люди серы и не интересны, и… тесно. Вот, да, правильное определение. Тесно, душно, неможется, будто в неволе.

Внимательно посмотрел на себя в зеркало. Ты чего, Каверин? Возомнил себя диктатором, повелителем мира? Рановато, прямо скажем. Щека опухла, под глазами синяки. Ага, властелин, ха-ха три раза. Преисполнившись презрения к себе, он позавтракал и побрел в комнату. Телевизор так и не выключили, и Ник завернул посмотреть новости — как раз начинались.

На первом же сюжете он почувствовал, как напряглись нити в руках кукловода. Силой наполнилось тело, алмазом засверкал разум.

— Как передает наш собственный корреспондент в Вашингтоне, Техас объявил о выходе из состава Соединенных Штатов Америки. По мнению губернатора штата, Техас сохранил за собой право на отделение от США. Как известно, власть в США — горизонтальная, а потому очень устойчивая. Проблема соотношения полномочий центрального правительства и правительств штатов была главной на Конституционном конвенте тысяча семьсот восемьдесят седьмого года. В конце концов был принят так называемый Коннектикутский компромисс, гарантирующий права малых штатов, а в Билле о правах появилась десятая поправка, гласящая: «Полномочия, которые не делегированы Соединенным Штатам настоящей Конституцией и пользование которыми не запрещено ею отдельным штатам, сохраняются соответственно за штатами либо за народом». Именно об этой поправке и напомнил Вашингтону губернатор Техаса. В нижней палате техасской легислатуры одобрен проект резолюции, подтверждающей суверенитет Техаса… Когда Техас вступал в США в тысяча восемьсот сорок пятом, его правительство оговорило возможность отделения. Похоже, сейчас, в условиях мирового экономического кризиса, настало время воспользоваться…

Ник припомнил карту: Техас граничит с Мексикой, штат нефтяной… Ох, что на рынках, должно быть, творится! Вслед за Техасом могут «отвалиться» еще несколько штатов. И нужно помнить о том, что правительство России хранит деньги Стабфонда в американских ценных бумагах — по телевизору о таком не говорят, но все знают. Ник представил, как закрывают обменники, но курс доллара все равно растет — ничем не обоснованный и не подкрепленный, всего лишь следствие паники.

— Набирает силу вооруженный конфликт в Чечне. В Грозном введено чрезвычайное положение, сообщает наш корреспондент. Не утихают уличные бои. Правительственные войска и полиция с трудом сдерживают натиск вооруженных бандформирований. Президент России подписал указ о вводе в республику дополнительных сил. Власти Чечни уверяют, что ситуация под контролем, однако в Грозном идут бои, есть пострадавшие среди мирного населения.

Последовал видеоряд: вспышки залпов над ночным городом, треск выстрелов, уханье взрывов. Ник потянулся за пультом, чтобы выключить зомбоящик. Проблемы Кавказа его мало заботили. Наверняка в самом горячем регионе произведен «выброс агрессии», чтобы в столице было спокойно.

— Тем временем нарастает напряженность в других странах СНГ. Кризис в Белоруссии набирает обороты, Евросоюз заявил о ее экономической блокаде. Президент Белоруссии в ответ выступил с резкой критикой Евросоюза. «Мы справимся», — говорится в его заявлении. Однако инфляция в республике за текущий год превысила сорок процентов, официальный курс доллара занижен, вовсю работает «черный» валютный рынок.

Видеоряд: очереди к обменникам, полупустые полки магазинов. Обычная пропаганда из серии «у них еще хуже, чем у нас, значит, мы живем нормально». Ничего, скоро и в России будет хуже некуда.

— Неспокойно и в Украине, — продолжала жизнерадостная диктор. — Массовые акции протеста проходят в Крыму. Местное население выступает за присоединение Крыма к России и критикует правительство Украины. Засилье украинского языка на территории русскоязычного Крыма, проблемы с образованием и медициной привели к тому, что крымчане вышли на улицы под предводительством Сергея Юхина, одного из лидеров пророссийских партий. Особенно активны жители Севастополя. С улиц города наш корреспондент…

Ник наконец-то выключил телевизор. Черт знает что. Умеют поднять настроение с утра пораньше. Лучше ужастик посмотреть, чем новости — ни одной хорошей.

Проверив почту и убедившись, что ничего важного нет, Ник решил съездить к тете Ануш — он не был на похоронах Артура и мучился чувством вины. Оставаться дома не было никакого желания — тесно здесь, душно. Ник уже почти оделся, когда зазвонил мобильный телефон.

В свете вчерашнего происшествия Ник даже испугался.

Это был Стас Кониченко, пришлось ответить.

Конь затараторил сразу, без предисловий вывалил на Ника информацию:

— Никита Викторович, пожар! В общаге пожар! Ваще полыхает! Тут… тут ваще!

— Пострадавшие есть? — севшим голосом спросил Ник.

— Там еще внутри кто-то. Есть, наверное. Тут пожарники. Я выскочить успел еле-еле. Так горит!

— Я буду скоро. Оставайся там. Что-нибудь привезти? Одежду, лекарства?

— Не знаю, — растерялся Конь, — не…

Ник нажал на «отбой» и, схватив документы и деньги, выскочил из дома. Вчерашние хулиганы стали мелкими и незначительными, угрозы — пустым звуком. Нику казалось, у него выросли крылья, он вырвался на свободу.

Светило матово-белое солнце декабря. Морозило, в воздухе посверкивали ледяные кристаллы, словно что-то концентрировалось и овеществлялось прямо здесь и сейчас. Людские помыслы и чаяния. Мечты и стремления.

На Кутузовском он сразу же поймал такси — стоило руку поднять, остановился потрепанный, но вполне симпатичный «шевроле». Ник назвал адрес, и водитель вдавил педаль газа с рвением гонщика F1. Он несся, нарушая правила, подрезая и обгоняя с правой стороны, не обращая внимания на сигналы. Нику некогда было думать, почему это происходит. Крылья несли его вперед быстрее автомобиля. Он обгонял сам себя.

Водила косился с благоговением, приоткрыв рот. Очередной рискованный объезд — и Ника пронзило острое ощущение дежавю. Авария у Дорогомиловской заставы: три легковушки, уже подъехали полиция и «скорая», врачи вытаскивают из покореженного «мерса» пассажира. Водитель притормозил — поток автомобилей пошел плотнее, — и Ник успел увидеть, как в «скорую» сзади на полной скорости влетела «Газель». Фургон медиков подался вперед, и немолодого врача впечатало в багажник «мерса». Ник непроизвольно вскрикнул.

— Беспредельщики, — прошептал водитель, — ни закона, ни стыда.

Коллеги кинулись к врачу, зажатому между капотом и багажником. Ник обернулся, провожая взглядом картину: вот выбирается из «Газели» виновник, поднимает трясущиеся руки, и фельдшер из бригады с размаха бьет его в лицо, подскочившие полицейские оттаскивают медика и начинают охаживать виновника дубинками.

Как там ребята? Ник набрал Коня и тотчас услышал отчет:

— Всё никак не потушат.

— Скоро буду. — Он повесил трубку и подумал: «Если повезет». Крылья его, перепончатые кожаные крылья нетопыря, расправились и заслонили солнце. Судьба встала за спиной Ника, взяла крестовину в руки и, смеясь, дернула марионетку. Ник напрягся, силясь вырваться, но тщетно.

Казалось, в тени его судьбы бытие поворачивается самой черной своей стороной. Казалось, любовь, дружба и вера остались позади, и Нику захотелось убивать. Руками рвать податливую плоть. Зубами драть вражьи глотки.

А враги были повсюду. Они не позволяли Нику освободиться от наваждения.

Водитель включил радио, и молодой диктор забубнил, проглатывая окончания:

— Трагедия в центре Москвы. В результате взрыва газа в жилом доме…

Ник прикрыл глаза, чтобы искрящийся воздух не летел навстречу. Что ж, он добровольно поехал в центр. Он знал, что творится вокруг него, знал, какие процессы запускает. И все-таки поехал в общежитие. Да нет, ерунда, конечно. Совпадение. Нечего казнить себя. Нужно абстрагироваться, успокоиться.

— Продолжаются беспорядки в районе метро «Щелковская», где вооруженная банда нацистов устроила погромы…

— Выключите, пожалуйста.

Нику необходимо было побыть в тишине. Еще хотя бы десять минут. Семь. Пять.

— Приехали.

Ник потянулся за кошельком, но водитель отказался от денег.

Общежитие пылало. Огонь вырывался из окон, поднимался в безмятежное небо черный дым, толпились перед оцеплением студенты, кто-то — одетый, а кто-то — кутаясь в одеяло. Девчонки и мальчишки, растерянные, перепуганные. Пожарные заливали здание из брандспойтов, раздвигали приставные лестницы под прицелом телекамер.

Сунув руки в карманы пальто и повыше подняв воротник, Ник поспешил на поиски Коня. Тот уже развил бурную деятельность — утешал перепуганных, обнимал дрожащую девочку за плечи, что-то втолковывал группе парней.

— Привет, — бросил Ник. — Ну как?

— Тушат, — очи Коня сверкали отраженным светом пожара, — там внутри, похоже, много людей осталось. Так полыхнуло — будто бензином облили.

«А то умреш!» — вспомнил Ник послание безграмотных уродов. Неужели?..

Телевизионщики проталкивались к нему. Ник узнал рыжеволосую девушку — Алиса, «Третий канал», городские новости. У него даже визитка дома сохранилась. Журналистка улыбалась Нику как доброму знакомому, решила, наверное, что в интервью он не откажет.

«А то умреш!»

И что делать? Ник нацепил маску благодушия.

— Никита Викторович, ответите на несколько вопросов?

Отказаться и выполнить требования неизвестных или дать интервью и принять вызов? Ник криво улыбнулся. Последнее время этот выбор встает перед ним постоянно: отвечать за смерть и несчастья или спрятаться и сделать вид, что ты ни при чем.

Он еще подумал, что прекрасно будет смотреться в кадре: опухшая щека, след от пореза, залепленный пластырем. Растрепанный угрюмый тип в дорогом пальто. И пожар.

— Естественно. Спрашивайте.

— С нами Никита Викторович Каверин, лидер известной молодежной организации «Щит». Никита Викторович, скажите, вы присутствуете здесь как частное лицо или в качестве представителя «Щита»?

— И так, и эдак. Я долгое время преподавал в университете, многие из пострадавших — мои студенты. Узнав о случившемся, я поспешил на помощь. Это мой долг как гражданина, старшего товарища и конечно же как одного из членов «Щита».

— Власти пока молчат о причинах возгорания. У вас есть версии?

— Мне хотелось бы, чтобы это было случайностью, последствием человеческой глупости или раздолбайства. Потому что иначе это поджог, убийство. Преднамеренное жестокое убийство. Я хочу обратиться к тем, кто нас слушает. Если вы сделали это — я найду на вас управу. Не надейтесь, вы не всесильны. Вы — не хозяева жизни. И вы не властны над нами, вы не властны над людьми.

Журналистка оторопела. Ник знал, к кому обращается, она — нет. Поэтому сейчас в рыжей голове прокручивались самые невероятные версии.

— У вас есть враги? — наконец сообразила Алиса. — Вашей организации желают зла? Вам угрожали?

— Конечно, у нас есть враги. Каждый наркодилер, взяточник, гопник — враг «Щита». Мы представляем для них угрозу, и они боятся. Они боятся людей с гордо поднятой головой. Они хотят пасти стадо и теряются, обнаружив в отаре овец волков. Но главный наш враг — совсем другой. Благообразная корпорация «Фатум» — главный враг нашей страны и всего мира.

Алиса моргнула. Ник поймал ее взгляд и удерживал, пока лицо журналистки не расслабилось, а потом продолжил:

— Взгляните вокруг. Что вы видите? Потребительский недорай. Паника на фондовых рынках, экономический кризис, груда резаной бумаги правит миром… Так? Нет, не так. На протяжении последних дней я передавал в Сеть копии секретных документов, полученных из конфиденциальных источников. Оригиналы я могу предъявить, но не сейчас. Наш президент, наш премьер — марионетки, которые дергает за ниточки «Фатум». Именно там, а не в правительстве, решают, вступать ли России в ВТО. Там организуют теракты и войны. Естественные процессы? Нет! «Фатум» стоит за всем этим. «Фатум» решает за нас. Мы — люди. Пора поднять голову от кормушки и посмотреть в лицо врагу. Здесь и сейчас я, Никита Каверин, руководитель «Щита», призываю людей: встаньте с колен, верните себе свою судьбу.

— И еще вопрос. Вы упомянули секретные документы, уже вызвавшие широкий общественный резонанс. Скажите, Никита Викторович, вы уверены в том, что за всеми, — последнее слово она выделила интонацией, — неприятностями в нашей стране стоит «Фатум»?

— Уверен. И скоро вы сами в этом убедитесь. Извините, Алиса, мне пора.

Конь уже топтался рядом; журналистка, сбросив оцепенение, кивнула, оттарабанила:

— С нами был Никита Викторович Каверин, лидер неформального объединения «Щит». Спасибо вам, Никита Викторович.

Она собралась было переключиться на Стаса, но Ник за рукав оттащил парня в сторону. Не хватало еще его ораторского искусства в эфире.

— Никита Викторович, — пробормотал Стас, — зачем они это сделали?

— Когда борешься не с режимом даже, а с фундаментом жвачного существования, у тебя появляются враги. Но скорее всего это случайность. В открытую против нас никто не выступит.

Тут Ника выцепил полицейский и минут пятнадцать мучил дежурными вопросами. Кажется, версия поджога тоже отрабатывалась. Ник честно признался, что домысливать не хочет, но считает: враги у его студентов есть. С равным успехом устроить пожар могли сами пьяные подростки (сигарету уронили), наркоторговцы, прижатые «Щитом», или просто какой-нибудь пироман… На этом этапе полицейский заскучал и переключился на других свидетелей.

— Никита Викторович, — Конь аж поблек, — все-таки скажите, неужели кто-то мог из-за нас? Мы виноваты, да?

— Стас. — Ник повернулся лицом к пожару, трещащему, воющему огню, клубам дыма, искрам, улетающим вверх. — Когда ты что-то совершаешь, мир восстает против тебя. Мир инертен, он не любит шевеление. Ты всего лишь должен сделать выбор: существовать свиньей у кормушки или быть человеком.

Конь вздохнул и повел плечами, будто ему жала сбруя.

Олегу Ник дозвонился с третьего раза. Водитель-охранник выслушал его и хмуро резюмировал:

— Я тебя с «Пушкинской» никак не заберу. В метро не спускайся. Прогуляйтесь с товарищем до Цветного бульвара. Там подхвачу, одновременно будем. Я по семейным делам мотаюсь. Товарищ подготовленный?

Ник глянул на Коня — парень мялся и грустил, перебирал длинными ногами. Бросать его здесь нельзя, надо забрать к себе домой, так спокойней.

— Подготовленный. Спортсмен. Да и я не лыком шит. А что?

— Неспокойно в городе. Толпы какие-то. Люди как взбесились. Были с женой в «Ашане» — бабы из-за мандаринов подрались. Будто всё, последние фрукты, а впереди голодный год. Да и вообще… Так что поосторожней, а то Тимур Аркадьевич мне голову снимет.

Надо же. Ник кожей ощущал нервозность, но списал ее на пожар — подобные зрелища всегда пробуждают инстинкты и самые гадкие качества человеческого существа. Он пообещал Олегу вести себя хорошо и позвал Стаса:

— Пойдем прогуляемся до Цветника, там нас мой водитель заберет.

— Никита Викторович, а как же ребята? Что, вот так уйдем? Еще не потушили же, и вообще — их куда?

Всех забрать к себе Ник не мог, да и не интересовали его все. Помоги ближнему, помоги близкому. Если каждый будет следовать этому древнему правилу, а не распыляться, мир станет намного лучше. Но он связался с Михаилом, лишил бедолагу выходного дня, велел поднимать сотрудников, готовить материальную помощь для пострадавших «щитовцев» и стягивать силы в штаб.

— Пойдем, Стас. Делай, как я сказал, и все будет хорошо.

Конь всхрапнул недовольно, но послушался. Ник сейчас был особенно убедителен: невидимые крылья за его спиной так и не свернулись, хлопали на ветру, впитывая эмоции людей и концентрируя силу в Нике.

Они вышли на Петровский бульвар и двинулись сначала вдоль площади у кинотеатра, потом по скверу. Мороз щипал уши и нос, волосы и одежда пропахли дымом. Ник захотел пить, прополоскать рот.

В старом, века восемнадцатого, перекособоченном доме Ник заметил продуктовый магазин. Они с Конем завернули туда. За стеклянной дверью обнаружился тесный зал. К прилавку была очередь — человек шесть. Ник остановился перед холодильником с водой, выбирая, что бы купить.

— Девушка, вы мне пять рублей не дали! — визгливо пролаяла женщина.

Ник лениво обернулся. Перед продавщицей размахивала батоном типичная лимитчица: норковая шуба едва сходится на бочкообразной фигуре, жирные ляжки обтянуты сапогами на шпильках, в правой руке — обличающий хлеб, в левой — сумка повместительнее вещмешка.

— Вы мне еще пять рублей сдачи должны! — тряхнула «химическими» кудрями покупательница.

Продавщица — дама лет сорока, столь же полная, тоже крашенная в блонд — прогнусила:

— Па-адумаешь. Забыла. Вот, нате.

Пятак звякнул о блюдце. Очередь затаила дыхание. Напрягся Конь, Ник на всякий случай отступил к двери.

Уши покупательницы вспыхнули красным. Она отбросила батон и, перегнувшись через прилавок, вцепилась в кудри продавщицы. Та не осталась в долгу, ногтями впилась в руки напавшей. Ник потерял дар речи.

— Бей ее! — надрывалась бабулька, интеллигентная московская старушка в старом пальто и очках. — Бей ее! Совсем стыд потеряли!

— Наваляй! — подбадривал пивной толстяк. — Давай! Ворье!

— Дай ей! — визжала девушка с мопсом под мышкой. — Дай ей! Муся! — Она водрузила мопса на прилавок и развернула в сторону продавщицы. — Фас!

Муся заскулил и напрудил лужу. Продавщица локтем смахнула песика на пол. Владелица несчастного существа заверещала и полезла через холодильник с мороженым к обидчице. Мопс, выпучив глаза больше обычного, метнулся к Коню и спрятался за его ногой.

На шум из подсобки выскочили грузчик и вторая продавщица. Грузчик тут же засучил рукава и, выматерившись, бросился в бой. Вторая продавщица схватила с полки коробку конфет и принялась лупить ею направо и налево.

— Уходим! — крикнул Ник Стасу.

Ему показалось, что парень сейчас полезет наводить порядок и получит по полной. Стас, нечаянно пнув взвывшую собачонку, развернулся и бросился к выходу.

Некоторое время шли молча, глубоко дыша.

— Они же люди, — наконец выговорил Стас. — Они же обычные люди. Не плохие. Почему они так?

— Бывает. Напряжение копится, потом прорывается по пустякам.

Ник боролся с желанием прямо сейчас и здесь, при Коне, позвонить Тимуру Аркадьевичу и спросить, не планируется ли где сбросить агрессию. А то Москва кипит котлом на открытом огне, булькает, вырывается пар из-под привязанной крышки: не выпустишь — рванет.

Любое движение, неосторожный взгляд, улыбка вызывали ответную реакцию. Пожилой господин, выгуливающий таксу, натравливал ее на детей. Дети кидались снежками в проезжающие мимо машины. Водители сигналили друг другу не переставая и показывали кулаки из-за стекол. Мелькали перекошенные ненавистью и злобой лица.

Ник украдкой наблюдал за своим спутником. Похоже, Кониченко не поддался массовому психозу — он грустил, переживал, хмурился, но пока что не злился.

Сам Ник тоже не разделял настроение толпы. Несмотря ни на что, он летел, он поднимался все выше и выше. И даже тело требовало войны. Не с этим тупым быдлом, нет. Действовать, вести людей за собой, возглавить… Ник поскользнулся, уцепился за Коня.

Уже недалеко осталось.

Олег, злой как черт, появился минут через двадцать. Ник успел выкурить две сигареты и перенервничать.

— Садитесь, — толкнув дверцу, пригласил Олег.

Ник устроился рядом с водителем, Конь — сзади.

— Черт знает что. Митинги какие-то. Половину улиц перекрыли. Чего хотят — непонятно. Как из психотропной пушки засандалили — вопят, транспарантами трясут, иконами, Сталина портретами. Новости по радио включил — писец, никто ничего не знает. Вы в порядке? Ну и славно. Своих домой отвез, велел жене с тещей сидеть и не высовываться. Хотя, если эта старая дура убежит и ее менты дубинками отаварят, я плакать не буду.

Митинги? Ник позвонил Михаилу, потребовал объяснений. Толстяк пыхтел и мялся, уверял, что пока не приехал в штаб, жаловался на молодежь, которую «не удержишь». Ник сильно подозревал, что на улицы вышли «щитовцы» и обыватели — вместе. Ощутили необходимость — и вышли.

Похоже, цепная реакция обернулась взрывом. Нужно срочно переговорить с Тимуром Аркадьевичем.

Психоз добрался и до автолюбителей. На правила все забили, а на вежливость — тем более. Пока доехали до дома, Ник взмок. Он предложил Олегу зайти, но водитель отказался, он спешил к своим.

Ника встретила плачущая мама. Даже не поинтересовалась, кого это сын привел.

— Никита, сын, Лешка у нас совсем свихнулся! Ты с ним поговори, объясни, что я его никуда не пущу.

Конь топтался у двери, не решаясь даже снять ботинки. Из своей комнаты выскочил одетый в джинсы и свитер Лешка.

— Это что еще такое? — строго спросил Ник. — Куда собрался? В городе знаешь что творится? Сиди дома. В комп играй.

— И ты! — возмутился мелкий. — Ты хоть понимаешь?! Там историю делают! Я не стану дома сидеть! Я не маленький!

— Сейчас я тебе, не маленький, уши надеру. Идиот внушаемый. Ты о маме подумал? Ей потом тебя из детской комнаты полиции забирать? Тебе больницы мало было? Ты еще в реанимацию с проломленным черепом хочешь?

Лешка — всего на полголовы ниже Ника, но тонкий, нескладный, — набычившись, попер на брата. Ник выкрутил ему ухо и отвел строптивца в комнату.

— Революция в заднице играет? За что бороться собрался, а, повстанец? За права школьников? Отмену контрольных?

— Пусти-и! — Лешка захлюпал носом. Не от боли — от унижения и злости. — Пусти! Не имеешь права! Я уже…

Ник сильнее выкрутил ухо, и пламенная речь перешла в щенячий скулеж.

— Давай, — предложил Ник, — расскажи, почему и куда собрался. Тогда я, может, тебя отпущу. Или сам с тобой пойду.

— А еще лидер «Щита»! — сквозь слезы обвинил брата Лешка. — Я посмотреть! Там же история! Мэра свергают!

— Сиди дома, свергун, — посоветовал Ник, отпуская его. — Попробуешь убежать — задницу надеру, обещаю.

— Я из окна выйду!

Дурак зомбированный, поддавшийся массовому психозу. Склонив голову, Ник посмотрел на мелкого. М-да. Мозги пока что не выросли, от тела отстают.

— Выходи. С переломанными ногами ты точно митинговать не сможешь.

Лешка ревел уже в три ручья, размазывал по лицу сопли и слезы, сверкал глазами. В комнату заглянула мама:

— Никита, Лешенька… Лешенька, ну не плачь. Нельзя тебе туда.

Мелкий скрестил руки на груди и повернулся к родственникам спиной. Ник успокоился: из окна сигать парень не станет. А вот дверь надо бы запереть. Он вывел маму в коридор, снял с крючка под вешалкой ключ и запер Лешкину комнату снаружи. Замок врезали давно, Лешка сам и настоял, чтобы сделали. Он закрывал комнату, когда уходил, чтобы мама там порядок не наводила.

В дверь тут же забарабанили. Лешка ругал брата и маму эксплуататорами и гадами. Конь по-прежнему мялся на пороге.

— Извини, Стас. Ты раздевайся и проходи. Сейчас чаю попьем. Дети, что с них возьмешь. Это моя мама, Юлия Викторовна.

Мама наконец-то заметила гостя, поздоровалась.

— Что происходит-то, мам? Ты не в курсе, может, по телевизору говорили?

— Да вроде против мэра выступают. А почему — я не разобралась. Вроде проворовался.

К тому моменту, как Ник с Конем допили чай, а Лешкины вопли стихли, по телевизору объявили: указом президента мэр Москвы отправлен в отставку. По факту хищений возбудили уголовное дело. Беспорядки на улицах, однако, продолжались.

И Ник принял решение сперва ехать в штаб, а потом уже — к Тимуру Аркадьевичу.

Глава 3 ГРОЗДЬЯ ГНЕВА

Аня Батышева попрощалась с Ильей и Толстым и перешла на «Библиотеку имени Ленина». В вагоне было полно народу, Анечка забилась в уголок, прислонилась к стене, закрыла глаза. Подремать.

грянули хором с другого конца вагона.

Анечка очнулась. Люди вокруг замерли, качнулись от крикунов. Черноглазый носатый мужчина, сидевший с краю диванчика, быстро прикрыл лицо газетой.

— Россия для русских! Зиг хайль! — взвыли сзади.

Она обернулась — трое бритоголовых, в бомберах, агрессивных волчат.

— Иди на…! — весело откликнулись невидимые «левые». — Проклятый фашист!

Скины заработали локтями, пропихиваясь вперед. Аня двинулась следом — гипноз ситуации, нельзя туда лезть, а лезешь. Поезд затормозил — «Кропоткинская». Скинхеды и Анечка с ними вывалились на платформу. А из соседних дверей выпали самого небоевого вида ребята. У всех на рукавах — красные ленты. Пять человек. Главный выступил вперед, улыбнулся очаровательно:

— Ну что, фаши недобитые?

— А чё? — обрел дар речи один из бритых. — Ты тут чё? Типа за хачей? Ты типа умный, да? А не пойти бы тебе на…, коммуняка сраный?

Один из коммунистов расстегивал куртку. На парней оглядывались, но никто не спешил вмешаться или позвать полицию. Анечка в растерянности отошла в сторону. Драться будут? Глупо это — драться в метро, повяжут всех.

— Я типа против быдла, — разъяснил коммунист, — а ты, придурок, позоришь нацию. Понял? Вместо того чтобы дело делать, херней страдаешь! Ты головой своей пустой подумай: чем бить черных, лучше поменять власть! Догнал?

— Ты чё? Ты чё сказал? Ты кого обозвал?!

— Не догнал… — Коммунист обращался уже к своим. — Придется учить, товарищи. Темный, необразованный, глупый… А если вправить мозги, в наших рядах мог бы принести пользу обществу.

Мальчишка, расстегнувший куртку, кивнул и бросил ее на серый грязный пол. Размял пальцы. Ане он не показался опасным, но скины зашептались, запереглядывались.

— Сейчас получите за всё, суки, — пообещал закончивший разминку парень. — Я вас научу Родину любить. За все теракты ответите.

— Эй, ты чё? Ты чё ваще? Теракты хачи устроили!

Маловата была стая и хиловата против пятерых ребят. Анечка осторожно обошла спорящих, остановилась на безопасном расстоянии. Драку надо предотвратить, это ее обязанность как члена «Щита». Пассажиры куда-то подевались. Тетка-смотрительница скрылась в своей будочке. Позовет полицию — всех заберут, не отмоешься потом…

— Прекратите, — пискнула Анечка. Попробовала еще раз, громче: — Прекратить!

На нее посмотрели. Мелкая, в белом пальто, в высоких сапожках — Анечка понимала, что выглядит несерьезно.

— Прекратить!

— Чё, ментяра? — удивился «говорящий» скин. — А типа назовите звание. И представьтесь.

Анечка решила говорить с коммунистами:

— Анна Батышева, «Щит»…

— Ну и? — удивился коммунист. — Что лезете, товарищ Батышева? Вам заняться нечем? Сейчас мы поговорим с молодыми людьми и пойдем на улицу. Присоединяйтесь. Только пока отойдите, а то еще заденем нечаянно.

Подошел еще один поезд, из него выгрузилась толпа человек из тридцати, дружно скандирующая:

Скинхедов как ветром сдуло. Анечка подошла к коммунистам:

— Ребята, а что, митинг будет?

— Будет акция протеста, — снисходительно просветил командир. — Меня зовут Дмитрий. Не желаете присоединиться, товарищ Батышева? Мы не из «Щита», но Каверина уважаем. Просто обидно, что он действовать не хочет. Присоединяйтесь, одной вам точно не стоит…

«Братишка выпорет, — подумала Анечка, — ремень возьмет и задницу надерет».

— Конечно, желаю! — ответила она.

Группка Дмитрия влилась в толпу. Объятия, крики, выброшенные вверх кулаки.

Строем, держась за руки, прошли они вверх по лестнице, турникеты раздробили реку на ручейки, а сзади уже напирали новые, десятки, приехавшие на следующем поезде — все больше и больше людей, все дружнее крик:

По кишке коридора, по лестнице — на улицу, на солнце. Ни одного полицейского не встретилось на пути. Анечка шла между коммунистами — подставив лицо ветру, выкрикивая простые слова речевок, счастливая как никогда. Перешли улицу, не обращая внимания на гудки машин, двинулись строем. Но тротуара не хватало, и шагали по проезжей части тоже — вдоль Москвы-реки, мимо храма Христа Спасителя…

Автомобили шарахались, прохожие лезли на бордюр. Мимо Музея изобразительных искусств — к Манежной площади. Достоевский, грустно притулившийся у библиотеки, смотрел сверху. Здесь было много своих, из «Щита», клубилась толпа, и Анечка потерялась в ней, сдавленная дружескими плечами. Только грохот ног, одно дыхание на всех, злое счастье кричать.

Кажется, они перекрыли движение в центре — заполнили все пространство между домами. Дмитрий, идущий рядом с Анечкой, повязал лицо «арафаткой». Аня застегнула воротник, спрятала в него подбородок… М-да, закрывай лицо, не закрывай — если применят газ, шарфики не спасут.

— Главное — держитесь за меня, если начнется давка! — заорал Дмитрий ей на ухо. — Вы роста маленького! Сметут!

Анечке стало жутко. Душно. Шум давил на нее, прижимая к земле, голова закружилась. «Сметут, а ведь точно, сметут! Куда я полезла, что вообще творится-то?»

Над головами идущих впереди взметнулись зажженные файеры. И красные флаги. И триколоры. И черные полотнища анархистов.

— Смотри! — крикнул Дмитрий.

Анечка смотрела. В окна домов летели камни, толпу качало, Аню мотало из стороны в сторону, блестящие осколки стекла сыпались на головы. Взвыла сигнализация, раздался скрежет. «Машины бьют», — поняла Аня. Дмитрий вытянул из рукава куртки бейсбольную биту. Аню затошнило.

Она бы выбралась, она бы убежала, но это было уже невозможно. По Моховой коммунисты добрались до Манежки.

— Не успеем, — сказал водитель, — в центре перекрыто движение.

Ник схватился за голову. В центре, у Кремля, у Красной площади, было больше всего протестующих, но хватало их и в других частях города: собрались мутные личности, примазавшиеся к коммунистам, на Поклонной горе, на ВДНХ флешмобили «коричневые», а с ними и леворадикалы. Стычки с неонацистами, с антифашистами, с представителями национальных диаспор… Полиция бездействовала. Причину этого ни Михаил, ни другие помощники, вызванные в штаб, понять не могли. Готовятся? Стягивают силы? Сколько сейчас людей на Манежной? В Москве больше полумиллиона студентов-бюджетников, и общая численность членов студенческих ячеек перевалила за двести тысяч — это если считать только «Щит», а на улицах — и левые, и правые, и все подряд.

Полицейских — меньше. Значит, в город введут войска, если бунт не прекратится, а в том, что он только набирает обороты, Ник не сомневался.

Водитель включил радио.

— Массовые студенческие беспорядки в центре Москвы. Молодежь вышла на площади города, требуя отставки правительства. Движение по улицам Моховая, Тверская, Большая Дмитровка, Воздвиженка, Новый Арбат, Краснопресненская набережная и набережная Тараса Шевченко перекрыто. По возможности не выходите из дома и воздержитесь от поездок на личном автотранспорте! Нам сообщают о погромах на рынках и в кварталах, заселенных национальными меньшинствами, но правоохранительные органы пока не подтвердили эту информацию.

— На Щелковской, — пояснил водитель, — фаши активизировались. Вся дрянь сейчас из щелей повыползет. В центр не проедем. Что делать? Возвращаться?

— Я должен быть там. — Ник обещал, что будет с ними, что не бросит своих.

— Станции метро «Александровский сад», «Библиотека имени Ленина», «Площадь Революции», «Театральная», «Боровицкая», «Арбатская», «Охотный Ряд», «Тверская», «Чеховская», «Пушкинская» и «Кропоткинская» работают только на вход, — продолжил диктор. — Оставайтесь с нами, мы будем держать вас в курсе последних событий.

В машине резко и неприятно пахло лимонным освежителем воздуха. Ник открыл окно — бензиновый смог вполз в салон.

— Пешком быстрее будет, — предостерег водитель.

— Жми, — приказал Ник, вновь ощущая крылья за спиной, — в объезд, как хочешь, но я должен быть в Кунцеве.

Рядом сопел сосредоточенный Конь.

Анечку швырнуло в сторону, она еле удержалась на ногах, вцепилась в Дмитрия. Впереди закричали, но не речевки уже — просто заорали от страха. Ноги подкосились. Если сейчас народ побежит назад… Но толпа качнулась в другую сторону, и Аню понесло на прорыв, как она подумала. Она продолжала держаться за Дмитрия, бежала вместе со всеми, была частью единого организма, но размышляла отстраненно: «С вертолетов все видно. Интересно, что впереди? Заслон? Полиция с газом? Что там может быть еще?»

— Прекратить движение! — раздалось с вертолета. — Прекратите движение! Ваше собрание незаконно! Сохраняйте спокойствие!

— Бей буржуев! — взвыли рядом. — Нет — преступному строю!

Из толпы, отражаясь от стен домов, ударили выстрелы.

Аня закричала.

Михаил Батышев растерянно покрутил в пальцах сотовый: связи не было. Сеть, конечно, не выдержала и, конечно, рухнула. Этого следовало ожидать, как и массовых акций протеста: студентами легко управлять, но лишь до определенного порога — дальше их несет. Что там сейчас творится, в центре? И куда подевалась Анечка, сестренка? Уже давно должна быть дома, но никто там не берет трубку. Не могла же она поехать на Манежку? Нет, не могла.

Регионы, пораскрывав рты, следят за событиями в Москве. Удивительно, но по центральным каналам передают о волнениях, и по радио тоже… Правда, не говорят почти о причинах, сухо освещают события. Но и на том им спасибо.

И все-таки почему Анечка не берет трубку?

— Михаил Евгеньевич! — Помощница рыдала, тушь потекла. — Михаил Евгеньевич, война началась! Там стреляют!

Он кинулся к телевизору в комнате отдыха. Корреспондент молчал, камера из какого-то окна фиксировала происходящее: вертолет, круто уходящий в сторону, накатывающую на строй полиции толпу.

— Где стреляют? — недовольно поинтересовался Михаил.

— Только что…

Хлопки выстрелов. Стреляли демонстранты.

— Вот блин, — прошептал Михаил.

В толпе закричали пронзительно и тонко. Но люди не отступили, они наседали на полицию.

— Правоохранительные органы, видимо, опасаются давки. Поэтому не используют газ, — предположил журналист.

Михаилу показалось, что в гуще толпы мелькнула Анино пальто. Он подскочил вплотную к телевизору, но оператор сменил план, и снова стало видно небо, вертолет, огибающий площадь по широкой дуге.

Помощница заскулила, зажав рот ладонью. Михаил недовольно покосился на девицу: нечего панику разводить, не война пока, не война. В приемной собирались сотрудники.

— У меня дочка одна дома, — простонала помощница, — как раз должна из школы прийти. Там. В центре. На Арбате.

— На Арбате спокойно, — сказали ей. — Не переживайте так.

Прямой эфир сменился интерьером студии и взволнованным лицом диктора.

— Только что мы получили новую информацию. Президентом Российской Федерации на территории нашей страны объявлено чрезвычайное положение.

— Звоните Каверину! — рявкнул Михаил, не обращаясь ни к кому конкретно.

Чрезвычайное положение — значит, студенческий бунт расценен как вооруженное восстание. Да что же они творят, эти дети?!

— Частные телеканалы временно приостановят вещание, — продолжал диктор, — запрещены всякие митинги и демонстрации, гражданам рекомендовано оставаться дома. В Москву будут введены силы Пятой мотострелковой дивизии Московской области и Четвертой отдельной танковой бригады…

— Ой, мама-мамочка! — запричитала помощница. — Ой, божечки мои…

— Уточняю… — Диктор заглянул в свой ноутбук, и глаз его дернулся. — В связи с введением на территории Российской Федерации чрезвычайного положения установлен запрет на проведение собраний, уличных шествий, забастовок, а также любых массовых мероприятий, включая спортивные и зрелищные; на увольнения рабочих и служащих по собственному желанию; на использование радио- и телепередающей аппаратуры, звукозаписывающих средств; устанавливается контроль за средствами массовой информации; вводятся особые правила пользования связью; ограничивается движение транспортных средств и по требованию проводится их досмотр…

— Каверин на связи, Михаил Евгеньевич! — В руку Михаилу сунули горячую телефонную трубку.

Он повернулся к телевизору спиной и вышел в свой кабинет.

— Я скоро приеду, Михаил, — пообещал Ник, — и спущу с вас всех шкуру. Кто начал беспорядки? Левые? А почему не проследили? Какого черта там делают «щитовцы»?!

— Не знаю, Никита Викторович, — Михаилу показалось, что Каверин намного старше его, — я вообще ничего не понимаю… У леваков предлог — вроде убили кого-то в драке, и вообще все как с цепи сорвались…

Толпа билась о полицейское заграждение. Толпа напоминала рой: плотная в центре, с отдельными пчелами, кружащими у краев. Внутри нее вихрились водовороты, разбегались волны, движение тасовало людей, как крупье колоду карт. Сколько их там? Тысячи ведь, если не десятки тысяч, если не сотни.

И все — молодежь. Их никто не вел за собой, никто не читал тезисы с танка или броневика, никто не надрывался с трибуны.

Толпа накатилась на щиты и смяла строй полицейских.

Аню швырнуло вперед, на обтянутую кожаной курткой спину, приложило носом. Аня отскочила, насколько могла, выставила руки, защищаясь от толчков и ударов. Часть демонстрантов пыталась выбраться из кипящего котла Манежной площади. Ребята, с которыми она шла бок о бок, потерялись где-то. Голова кружилась. «Мне надо вон туда, к метро, — подумала Аня, — обязательно надо к метро». Она понимала, что не получится, что ее тянет и тянет вперед, кажется, к Думе, а может, к Красной площади. Аня не ориентировалась, небо над головой оставалось неизменным. Рядом оказался мужчина, взрослый и большой, Аня повисла на нем:

— Помогите мне! Помогите!

Он стряхнул ее, даже не посмотрев. К метро выбраться не получалось, и Аня с ужасом подумала, что ее несет ко входу на Красную площадь. Она представила себе толпу, втягивающуюся в арку — затопчут же! Видно, не одной ей в голову пришла такая мысль — двое парней, о чем-то споря, начали проталкиваться вправо. Аня вцепилась в руку одного из них:

— Помогите! Пожалуйста!

Парень окинул ее оценивающим взглядом и кивнул. Аня расцеловать его была готова, этого незнакомца, и его друга, тянущих ее куда-то в обход страшной громады Исторического. Точно, там же есть проход на Красную площадь, там свободней. Мимо поплыла стена Кремля. Ребята держались ближе к ней. Идти стало свободней, уже никто не сдавливал, люди бродили туда-сюда, и Аня смогла осмотреться. Решила пробираться к Ильинке, уходить отсюда. Ее спасители о чем-то совещались.

— Я пойду, спасибо!

— Куда пойдешь? Ты что?

— На Ильинку выйду — и к метро какому-нибудь. С меня хватит, — упрямо ответила Аня.

— От дууууура! Сейчас сюда полицию стянут. Надо где-нибудь спрятаться и переждать!

Над площадью пронесся визг неисправного усилителя. Аня заозиралась. На Мавзолее хлипкий человек размахивал красным флагом и орал в матюгальник неразборчиво.

— Это плохо, — прокомментировал парень, — это он совсем зря в вожди революции лезет. Девушка, вас как зовут?

— Аня.

— А меня — Иван. Так вот, Аня, это ведь не революция, это обычный бунт, да? И подавят его обычным способом. Разгонят водометами, «черемухой» и резиновыми пулями. А теперь представьте, что будет, когда все ломанутся на Ильинку. Надо где-то переждать. Я думаю — вон там, где могилы, у стены…

Его приятель кивнул. Ане стало интересно. До этого ей было жутко, ее несло куда-то, ее толкало и швыряло. Но ведь красный флаг на Мавзолее, послушать бы, что говорит этот человек, а спрятаться всегда успеем. Если до сих пор не разогнали — с чего теперь-то разгонят демонстрацию?

— Давайте послушаем, — предложила Аня, — раз уж нам все равно к стене ближе.

Иван глянул на нее сверху вниз — Анин рост позволял это почти всем мужчинам.

— Вы надеетесь что-то новое узнать?

Тем временем народ сползался к оратору, дружным ревом отвечал на его высказывания. Мимо Ани прошагали пятеро салютующих настоящими автоматами. Лица боевиков закрывали арафатки.

Аня рефлекторно отпрянула. Откуда оружие? Кто они? Слишком смуглые, смоляноволосые… Студенты? В это не верилось.

— Видите, Аня? Вы их видите? — Иван, склонившись, шептал ей на ухо. — Как вы думаете, они филологи? Или революции хотят? Нет, они пришли сюда, потому что бунт! И поэтому сейчас начнутся погромы и грабежи, если еще не начались. Каждый будет тянуть на себя. На Мавзолее-то не Каверин. И не вождь коммунистов. Значит, руководство партии нас не одобряет и самое время бежать.

Аня слышала его, но не слушала. День потихоньку клонился к вечеру, она потеряла счет времени. Скоро уставшие демонстранты разойдутся по домам…

многоголосым набатом ударило Ане в уши. И изгоняя беса коммунизма с площади, вступили колокола собора Иконы Славянской Божьей Матери, печальные и звонкие. Они кричали о беде, о грядущей крови, а Ане слышалось: «И только высоко, у Царских врат, причастный тайнам, плакал ребенок о том, что никто не придет назад». Она обернулась, чтобы посмотреть на собор — хоть и неверующая была, но сейчас отчаяние колоколов тронуло. От Мавзолея ответили — ударила в небо очередь выстрелов, заорали, засвистели.

Страх вернулся. Аня повисла на Иване, прижалась к нему — здравомыслящему человеку, части той, прошлой жизни.

Колокола звучали размеренно и зло. Полными ненависти криками вторили им собравшиеся. Аня заставила себя смотреть: люди ломами выколупывали из древней мостовой камни.

Свежее произведение неизвестного римфоплета встретили довольными воплями.

— К стене! — приказал Иван.

Аня не стала спорить. Они, обходя агрессивных граждан, протолкались к Мавзолею. Человек на его крыше все разорялся в мегафон, и теперь его речь стала четче. Аня остановилась послушать. Ребята замерли рядом, им тоже было любопытно. Нервное веселье пузырьками шампанского поднималось в Ане. Мужчина с флагом изрыгал банальности, призывал взять в руки оружие и убивать буржуев, воров, продажных полицаев, попов… Аню замутило. Вокруг — чужие люди, ноги мерзнут, отчаянно хочется в туалет. Очень хочется. Организм, наверное, давно кричал о своих потребностях, но она не замечала.

Елки у Кремлевской стены выглядели заманчиво.

— Слушайте, Иван, — смущаясь, сказала Аня, — я за те елочки отбегу? Ненадолго?

Он кивнул задумчиво. Девушка потихоньку выбралась из клубящейся толпы (сколько же их? Скоро и здесь начнется та же давка, что на Манежке), обогнула Мавзолей слева и пробралась наверх, к елям. Странное дело — на узкой полоске газона за ними не было никого. Только могилы политических деятелей прошлых времен. Аня забилась к самой стене, стараясь расслабиться и абстрагироваться от взглядов. И решила остаться здесь, не спускаться обратно, слушать и смотреть сверху, дождаться вечера и уйти спокойно домой.

Она прикидывала, как бы устроиться, чтобы не промерзнуть и не промокнуть, когда внизу, на площади, все побежали.

Ник ворвался в кабинет Михаила. Толстяк — постаревший, отекший и растрепанный — в окружении руководителей помельче ждал Ника. Ник кивнул собравшимся, занял свободный стул, Конь встал рядом.

— Все в сборе, — резюмировал Михаил. — С вашего позволения, приступим. Итак, что по городу?

— На Щелковской погромы, — начал крайне серьезный молодой блондин в круглых очках с зелеными стеклами. — Объединенные силы нацистов и байкеров разносят «черные» кварталы. Полиция бездействует. Митинг на ВВЦ… Там около тысячи человек, самых разных. Неорганизованный митинг, по нашим данным, скоро его все-таки разгонят. Коммунисты из официальной компартии собрались у Белого дома. По старой памяти. — (Кто-то захихикал.) — У этих все серьезно: флаги, пенсионеры, речи революционные. Их не трогают, но оцепили. Все равно попикитируют и разойдутся по домам довольные. Там около двух тысяч человек. В разных районах периодически драки, несколько автомобилей сожгли. Основная проблемная зона — центр города, Манежная и Красная площади.

— По регионам? — спросил Ник севшим голосом. Чем заканчивается цепная реакция? Правильно, атомным взрывом.

— В Питере массовые демонстрации. Хорошо организованные. Народ выдвигает требования к правительству. В основном члены профсоюзов. Беспорядков не наблюдается. В других городах тоже идут выступления, но хиленькие. Из Новосибирска информации не поступало.

— Я понял. — Ник вздохнул. — Дальше. Сколько и кого на Манежной?

— Студенты… — Докладчик посмотрел на Ника и замолчал. — Наши тоже, к сожалению. Командиры первичных ячеек вывели своих людей, нам никто ничего… Антифа, леваки, нацисты, растоманы, пид… извините, меньшинства. Все подряд, даже монархисты. Заводилами выступили младокоммунисты, а потом понеслось. Люди как взбесились. В центре более пятидесяти тысяч человек.

Ник мог это предвидеть, мог бы! Но не предвидел, надеялся вслед за Реутом, что время еще есть. Интересно, насколько сейчас вырос его КП? Перевалил за сто сорок шесть процентов, как модно стало шутить после выборов?

— Что делать будем? — Ник поднялся, прошелся по кабинету, закурил. — Ваши предложения.

— Ждать, — пожал плечами Михаил. — Чрезвычайное положение введено, в девять начнется комендантский час. Тогда все и решится.

— У кого-нибудь еще есть мысли, друзья? Нет? Надо же. Вы показали свою беспомощность. А если силы подмосковных воинских частей стягивают в город? Тогда к комендантскому часу здесь будет даже Кантемировка. Танки. Акт устрашения. Наших студентов разгонят раньше — обычными средствами, не стреляя на поражение. Им хватит слезоточивого газа. И молитесь, чтобы спецслужбы не вспомнили про зарин. Мое предложение, как ни странно, — задумчиво добавил Ник, — не вмешиваться. Ждать.

— Мы… Позвольте, а почему мы не можем сейчас просто взять власть? — засуетился Михаил.

— Потому что не все еще готово, — отрезал Ник и мысленно добавил: «И потому что я не могу связаться с Реутом». — Потому что власть, Михаил, никто не отдаст просто так, — продолжил он вслух. — Потому что Москва — сытый город, и средний класс не поддержит голодных студентов, вооруженных и агрессивных. Я доступно объяснил? Это только одна сторона проблемы. Друзья, я все время должен думать за вас?

Он посмотрел за окно — темнело, закат опускался на Москву, и дымка укутывала небо.

Ник не мог оставаться в кабинете. Больше всего ему хотелось поехать в центр, быть там, в толпе. Но он не мог рисковать своей жизнью, поэтому, разогнав всех, выпроводив мучиться, вышел в приемную и сел рядом с помощницей смотреть телевизор. Репортаж без комментариев. Выстрелы. Колонна полиции — спрятавшиеся за ростовыми щитами люди в броне — давит толпу на Манежной. Горит что-то. Валяется искореженный автомобиль. Пьяный или просто неадекватный юноша, забравшись на статую, венчающую купол подземного торгового центра, размахивает спартаковским почему-то флагом.

Крики. Выстрелов не слышно. В полицейских летят камни. Откуда камни на Манежной площади? За спинами омоновцев со щитами — солдат с гранатометом и в противогазе. Поудобнее пристраивает оружие. Жмет на спусковой крючок — и граната летит вперед.

Ник ожидал взрыва, дыма — и дым заклубился. Толпа отшатнулась амебой, дрогнула, побежала. Ударили выстрелы — со стороны полиции. Обезумевшие люди, подгоняемые газом, кидались на оцепление, метались — и нашли выход. Огибая здание Исторического, понеслись на Красную площадь. Ник сидел в привычной приемной, в тепле и безопасности, а в крохотном окне в ад — телевизоре — камера фиксировала панику на Манежке. Люди метались, падали, перевалившись через бордюр, в Александровский сад. Вспомнились фонтаны, зонтики уличных кафе, гранит. Изображение сменилось — от площади Революции бегущих теснили боевой техникой. Вполз БТР. Новые кадры — Красная площадь. Море голов. Прибоем врываются и продолжают свой бег люди с Манежной, и вот уже все смешивается — и снова выстрелы, стрекот очередей, набат колоколов. Кто-то на Мавзолее — и пеной прибойной оседают на склонах у Кремлевской стены, на самой усыпальнице люди. Но основная масса — вот она, течет к реке, к Васильевскому спуску.

Собор Василия Блаженного свысока наблюдает за вершащимся жертвоприношением. По мосту, обманчиво-медленные, ползут танки. Откуда это снимают? С вертолета? С Кремлевской стены? Да, с вертолета — гул лопастей глушит звуки внизу… Все далеко, все нереально.

Рука на плече — Ник подпрыгнул на стуле. Рядом стоял Конь, белый как лист бумаги, с дрожащими пересохшими губами.

— Вы представляете, каково там?

Ник не представлял. Приказал себе — не сопереживать, не думать, просто смотреть, впитывать происходящее, ненавидеть военных, ментов-полицаев ненавидеть. Открылись ворота в стене — из Кремля выходили новые части полиции.

А люди спешили к реке. Лесными зверями от пожара — спешили к реке.

Снова появился вертолет — теперь Аня смогла рассмотреть, что с него велась съемка. Все бежали к реке. Аня видела карабкающихся на Мавзолей — их было на удивление мало. Площадь скрывали деревья. Аня слышала крик, многоголосый вопль ужаса, перекрывший все остальные звуки. Кажется, стреляли. От кого они бегут? Воображение рисовало монстра тысячеглавого на Манежной площади, назгула на шпиле Исторического… Ухнуло, бухнуло, застрекотало. Что-то просвистело мимо уха, и Аня упала на землю. Пули. Стреляют. Исчез призрачный дракон, опали головы неведомого зверя. Визжа, сминаясь листом бумаги в злых руках, толпа покатилась мимо. Аня закрыла голову руками, вжалась в газон. Холодно. Страшно.

Ужас парализовал, и она не сразу решилась посмотреть, что происходит. Клубы дыма над площадью — но что может гореть? Люди… падали. Аня своими глазами увидела, как прямо перед ее укрытием споткнулся, рухнул человек и по нему, тоже спотыкаясь, побежали другие — даже не стараясь переступить. Вопили, надрываясь, совсем рядом, и девушка не сразу поняла, что визжит она сама, на одной ноте, приподнявшись на локтях, жадно всматриваясь в ад. Никто не пытался больше забраться вверх, к деревьям. Оглядевшись, Аня увидела рядом еще несколько человек. Под влиянием инстинкта самосохранения толпа вела себя подобно единому существу.

Аню колотил озноб — от страха или от холода, она не знала. У поворота на Никольскую творилось что-то жуткое. Псевдоподия толпы, втянувшаяся было туда, метнулась обратно, сминая идущих сзади. Колокола собора замолкли — люди лезли на стены, кажется, ломали дверь. С Никольской прилетела газовая граната, разорвалась, окутав спасающихся дымом. Аня отстраненно подумала, что надо бы замотать лицо. Им на ГО рассказывали, что надо чем-то закрыть лицо, если применяют слезоточивый газ.

А мама, наверное, волнуется. Мама, наверное, думает, что Аню затоптали на площади.

Аня легла снова — чтобы не видеть. Крик, казавшийся монолитным, дробился на отдельные вопли отчаяния, ужаса и боли. Топот оглушал. Мерещилось — подрагивают стены Кремля, земля дрожит. Аня сосредоточилась на ближайшем будущем: это все пройдет, это все закончится, ведь нет ничего бесконечного, не бывает. Только отползти чуть-чуть подальше. Пусть оттуда ничего не видно, но там меньше шансов попасть под случайную пулю. И зажмуриться. Чтобы, если пуля прилетит, не заметить ее. И уши зажать руками. Чтобы не слышать ее свиста. Думать о том, как поедет в метро — такая грязная. О том, что ее могут арестовать. О том, что полиция сознательно загоняет протестующих, вынуждает давить друг друга.

Кто же так кричит? Страшный крик. Нет, нет, плотнее зажать уши. И петь. Чтобы никого не слышать, чтобы ни о чем не размышлять. Революционную песню. Вспомнить хоть одну. Ой, мама, как близко стреляют, как близко. Пой. Пой, Аня, пусть ты не пойдешь под пули, пусть не поведешь за собой провалившееся восстание. Тебя никто не услышит — ну и что?

Аня перевернулась на спину и уставилась в небо. Слева ограниченное красной стеной, справа — голубыми елями серое небо. Она по-прежнему зажимала уши и по-прежнему слышала крики.

Скоро все закончится. Не бесконечно это, нет, не бесконечно. Она — трусиха, ну и пусть. Аня начала шептать, но голос постепенно вернулся, и она закричала во все горло, глядя на небо, обращаясь неизвестно к кому, чтобы заглушить все это:

И замолчала, ведь святость и правота любого боя невозможны. Она не знала, сколько времени, промерзшая насквозь, размазывающая по лицу грязь, слезы и сопли, валялась вот так под стеной. Мысли начали путаться, и нестерпимо хотелось домой, к маме. И все никак не темнело — наверное, солнце остановило свой ход. Заснуть бы.

Кажется, она уже бредила. Осознавала, что проваливается в безумие — и не могла задержать падение, как те люди на площади, размазанные ботинками товарищей по брусчатке.

Он был в шлеме. И с оружием. Он склонился над Аней, приняв ее за раненую. Аня попыталась плюнуть ему в забрало, плюнуть в убийцу. Но уже подтянулись, занимая высоту, другие. Аня перекатилась на бок и свернулась клубком за спинами военных. Так и лежала, пока не стали тише крики, превратившись в стоны, пока на площади не взвыли сирены «скорых», пока ее не подняли и не понесли вниз. Убийца в броне аккуратно передал Аню врачам, а она даже не могла объяснить, как оказалась здесь и что с ней все в порядке, просто вымокла и промерзла.

В распахнутые двери виднелись пятна крови, темнеющие в наконец-то наступившей полутьме, и груды тряпья — оставшиеся на площади бунтовщики.

Глава 4 ПАЦИФИСТ

Всю ночь Ник провел в штабе. Сотовая связь заработала, он дозвонился до Реута, который был занят: всплеск агрессии, то затихающие, то усиливающиеся волнения, введенные в город войска смешали его планы. Тимур Аркадьевич намекнул, что в Японии началась цепная реакция и все внимание Хозяев сосредоточено на устранении причины, они считают, что события в России — лишь отголоски. Еще он просил Ника не мешать ему действовать и ни в коем случае не выходить к людям — появление резонатора подстегнет толпу, она станет совершенно неуправляемой, будут жертвы — еще больше. Начнется гражданская война.

Ник понимал это, но нетерпение поедало его изнутри. А еще в душе поселились сомнения. Казалось, что он вызвался тянуть непосильную ношу, сдвинул ее с места, и теперь воз с горки катится на него, грозя раздавить. Глаза пекло огнем, плечи сводило от напряжения. Во рту горчило от ядреного кофе и сигарет. Несколько раз Ник засыпал прямо перед монитором.

За окнами вьюжило, штаб почти опустел — расползлись по домам уставшие сотрудники. Уехал в Склиф Миша Батышев — его сестра Анечка пострадала на Манежке. Конь хотел было рвануть с толстяком, но Ник удержал его, и теперь парень без дела слонялся по комнатам, уничтожая запасы кофе и печенья.

Когда в дверь без стука ворвалась помощница Люся, Ник дремал.

— Никита Викторович! — взвизгнула она. — Там!!!

Трясущийся подбородок и выпученные глаза не предвещали ничего хорошего.

Ник вскочил и, заставляя себя включиться, выбежал в приемную. Экран передавал данные с видеокамеры у входа. Охранник вышел навстречу смутно знакомым мордоворотам с оружием. Сколько же их? Раз, два… девять. Возле черных микроавтобусов — еще двое бойцов, наверняка кто-то остался внутри. У всех автоматы на изготовку. Черт! Не отбиться! В штабе из бойцов он да Конь, но что они могут сделать вооруженным профессионалам? Коня жалко, только бы не начал быковать.

— Не открывать! — рявкнул Ник.

Охранник его не слышал. Или не хотел слышать. В кадре появился безопасник из «Фатума» — Андрей Александрович Сергеев, похожий на помесь гориллы с орангутангом даже в распахнутом дорогом пальто и костюме. Сергеев продемонстрировал охраннику удостоверение.

— Это за мной. — Ник обернулся к помощнице. — Здесь есть запасной выход?

Люся замотала головой, поджала губы и потупилась, очки с толстой роговой оправой сползли на кончик носа.

Ник заметался по приемной. Выход — один, на окнах — решетки. Западня.

— Передайте по громкой связи: пусть ребята не высовываются. Стас!

Конь выглянул из соседнего кабинета, покосился на экран, и сонное отупение облетело с него. Набычившись, он встал рядом с Ником, трехэтажно объясняя, что он думает о происходящем.

— Стас, заблокируй дверь. Быстро.

Входная бронедверь была китайской, такая способна сдерживать натиск минут пять от силы. Следующая — деревянная, можно выбить ударом ноги. Еще минута. Что же делать?

Звонить Реуту! Набирая его номер, Ник ругал себя за медлительность. Реут же обещал прикрытие! Или его вычислили и рассчитывать теперь можно лишь на себя?

В дверь ударили. Сжимая и разжимая кулаки, Конь сторожевым псом смотрел на вход. Помощница скулила, обгрызая ногти. Из трубки доносились протяжные гудки. Реут и раньше не сразу отвечал на звонки. Ругнувшись, Ник сбросил вызов и набрал сообщение: «Сергеев пытается захватить штаб. Нужна помощь».

— Стас, — спокойно проговорил он, — прошу тебя, не вмешивайся. Закройтесь с Люсей в кабинете.

Бум, бум — долбили в дверь. Всплеснув пухлыми руками, помощница воспользовалась советом Ника, а Конь зыркнул исподлобья и тряхнул гривой.

— У них оружие, Стас. Кто-то должен продолжать мое дело, я на тебя рассчитываю. Они не убьют меня, поверь.

— Я не смогу. Физически не смогу! — Ноздри Коня раздувались, в глазах полыхал огонь.

Ник рявкнул:

— Я приказываю тебе! Кониченко, твою мать! Включи мозг! Спрячься в шкаф, под стол, слышишь меня? Ты должен жить! Никакого сопротивления, ясно тебе? Обещай.

— Ладно… — Конь потупился.

— Обещай!

— Обещаю.

— Теперь уходи отсюда. Живо!

Хрясь! Входная дверь не выдержала натиска, в коридоре затопали. Хлипкая дверь в приемную вылетела со второго удара, к этому времени Конь скрылся в кабинете. Стараясь сохранять спокойствие, Ник сел за стол и сцепил пальцы.

Безопасники вихрем ворвались в приемную. Двое взяли Ника на прицел, из кабинета, где прятался Конь, донеслось:

— Не двигаться! Руки за голову!

Сердце пропустило несколько ударов. Только бы Конь не геройствовал! Возня, шаги, Люсин протяжный всхлип. Молодец Конь, сдержал обещание.

Выход Сергеева напоминал явление Добра Злу. Шествовал он медленно, заведя руки за спину, полы черного пальто колыхались, а обезьянья рожа выражала крайнюю степень брезгливости. Переступив через дверь, валявшуюся поперек приемной, Сергеев наконец удостоил Ника взглядом.

Ник делал вид, будто ничего не случилось, а мысленно молился, чтобы Реут не позвонил в такой неподходящий момент. Вспомнился Пранов, его лекция с намеками, что нужно всех подозревать. Наверняка Сергеев против Реута.

Осмотревшись, безопасник отряхнул плащ и сказал:

— Как у тебя, Никита, все скверно организовано! И все помощники сразу разбежались. Будь моя воля, я бы таких, как ты, в детском возрасте жизни лишал.

Он взял стул и уселся напротив Ника, их разделял стол. Ник понимал: все, что ему остается, — тянуть время и надеяться, что Реут таки прочтет сообщение.

— Здравствуйте, очень приятно снова вас видеть, — кивнул он Сергееву. — Вы, случайно, не в убойном отделе работали?

Вопрос вывел безопасника из равновесия, безволосые надбровные валики дернулись.

— Не помню, чтобы нам раньше приходилось встречаться. — Он тут же надел маску безразличия, под которой угадывалось торжество. — Я бы на твоем месте не наглел, а честно ответил на вопросы. Хотя бы расскажи, как выкрал у секретчиков личное дело помощницы Реута. И с чьего ведома оставил у себя секретный документ… Вспомнил? В следующий раз подумаешь, где ставить подпись.

— Я не понимаю, о чем вы. Мне предъявлено официальное обвинение?

Сергеев двинул челюстью, но подавил злость:

— Послушай, что я тебе скажу. Зря ты это сделал, теперь могут возникнуть подозрения, что Тимур Аркадьевич тебя опекает. Ты же его подставляешь! И с пацанвой из «Щита» ты просто так работаешь, хотя знаешь, что тебе это запрещено? И водитель Тимура Аркадьевича у тебя по чистой случайности, а Реут, конечно, не имел представления, что ты делаешь, так? Отпираться бессмысленно, — озвучил Сергеев мысли Ника и подался вперед. — Но у тебя есть шанс, и… твои близкие не пострадают, если ты сдашь Реута. Я знаю, что он за всем стоит, а ты — пешка. Вот прямо сейчас звоню Президенту, и ты все рассказываешь. Все равно я располагаю доказательствами. Никита, ты же умный парень, не усугубляй свое и так шаткое положение.

Блеф. Конечно, Сергеев блефует. Но разве это изменит положение? Нет. Пассионариев нельзя убивать, их нужно изолировать. Если Главный узнает, кто пытается начать цепную реакцию, Ника опять упекут в изолят… А если убить себя? Будет не цепная реакция, а что? Взрыв? Люди сойдут с ума?

— Хорошо, — прошептал он, склонив голову. — Звоните. Что я должен сказать?

Безопасник просиял, потер руки:

— Что Реут втянул тебя во всемирный заговор с целью передела власти, у тебя не было выбора. А потом сдашь всех своих сообщников, откроешь правду, и всё.

— То есть сказать правду — все, что от меня требуется? И вы замолвите слово, чтобы меня не отправили в изолят?

Кровь гулко пульсировала в висках.

— Конечно! — Сергеев вытащил мобильник, набрал номер. — Соедините меня с Романом Юрьевичем… Занят? Найдите его, где бы он ни был. У нас ситуация, требующая его срочного вмешательства. Ситуация АД-1… Вы правильно расслышали. АД-1.

Пока искали Главного, Сергеев расхаживал по приемной. «Шакал, — подумал Ник — Наверняка ведь знает, что лижет зад далеко не человеческий, но идет против человечества, против человеческого в себе ради сиюминутной наживы. После нас хоть потоп! Вот кого нужно ставить к стенке в первую очередь!»

Наконец телефон дзенькнул — Сергеев вытянулся по стойке «смирно» и затараторил голосом онлайн-переводчика:

— В результате проведенных мной следственных мероприятий были раскрыты диверсия и попытка заговора. Подозреваемый, Каверин Никита Викторович, сознался и выдал всех соучастников. Целесообразно ваше прибытие в Москву, имеется подозрение, что ситуация АД-1. У меня на руках доказательства вины каждого, в том числе главы саботажников, Реута Тимура Аркадьевича. Передаю Каверину трубку для подтверждения сказанного мной.

Трубка была горячей.

— Ай-я-яй, Никита, — проскрежетал Главный, и от его голоса по спине продрал мороз. — Такой был перспективный парень, мог жить долго-долго и добиться многого. А Тимур Аркадьевич… — Донесся вздох.

— Тут такое дело, — тихо, с расстановкой, проговорил Ник, подстегиваемый злостью. — Сергеев плетет интриги и вынуждает меня оклеветать Реута, чтобы занять его место, все улики…

Мощный удар отбросил Ника от стола, второй сбил с ног. В ушах зазвенело, перед глазами заплясали разноцветные круги. Расплывающийся Сергеев, брызгая слюной, уверял Главного в своей правоте. Коленка одного из охранников давила Нику в позвоночник. Ник заглянул в дуло автомата и оскалился, за что получил очередной пинок под ребра. Только бы Главный не поверил Сергееву, нужно выиграть хотя бы несколько дней! Тогда у Реута будет шанс…

Мир качнулся и потемнел — Ника поставили на ноги. Когда зрение восстановилось, он нос к носу столкнулся с оскалившимся Сергеевым.

— Щенок! Да у меня семья, дети! — разорялся безопасник. — А вы тут понаворотили! Перемен им захотелось, идиотам! Ты был на войне? Нет! А я был! И не допущу, чтобы мои дети побывали в аду! Не допущу!

Больше всего Нику хотелось вытереть обрызганное лицо. Харкнуть в багровую рожу тоже хотелось — авось двинут так, что сознание потеряешь… Не помнить изолята, а проснуться тихим и покорным. Но Ник решил держаться до конца, криво усмехнулся и сказал:

— Шакал, шестерка… Давить таких надо.

Сергеев сжал кулак, потряс им перед лицом Ника, но не ударил. Отвернулся и скомандовал:

— Вколите ему ударную дозу транков — и в изолят. Срочно. Беру ответственность на себя.

Чиновник улыбался. С каждой фразой Тимура Аркадьевича его улыбка все больше напоминала оскал голодного зомби. Чиновник раньше думал, что он — хозяин жизни. Но ошибался, и Тимур Аркадьевич внятно, доброжелательно объяснил ему это.

Будь ворюга пассионарием, он не сдался бы так легко, но пассионарием бывший мэр Москвы не был. Не был он и москвичом, город не знал и не любил, а столица в ответ не любила его. Такое бывает, Тимур Аркадьевич знал: Москва не только не верит слезам, она ищет возможность сбросить оседлавшего ее зарвавшегося провинциала. Сильный человек удержится в седле, но комфортно ли ему будет?

Слабаком назвать экс-мэра язык не поворачивался. Однако Москва взбрыкнула так, что вылетел Полянкин и приземлился в лужу.

— Сергей Семенович… — Реут посмотрел на часы. — То, что с вами беседую я, — знак доброй воли. И если уж на то пошло, благоволения президента. Давайте еще раз, по порядку: мне нужны все данные о несанкционированных митингах. Когда были, кого задерживали, как работали провокаторы. Все ваши незаконные манипуляции мне должны быть известны. Вы город не удержали, а расхлебывать, как всегда, «Фатуму». Впрочем, вы о нас не знали до сегодняшнего дня.

Полянкин пошел красными пятнами. Отталкивающая у него внешность: морщинистая длинная шея, прямоугольное лицо с обвислыми щеками, глубоко посаженные карие глаза, ежик седых волос. Сидел бы ты, мужик, на малой родине и не знал проблем. Нет, позвали, поставили мэром Москвы — и ты решил, что за личные заслуги. А тебя просто не жалко. Инициативу ты, конечно, зря проявил, не вовремя. Некоторые люди не чувствуют ситуацию.

Тимур Аркадьевич не жалел Сергея Семеновича, ни капли не жалел. Как давным-давно осевший в Москве петербуржец, он нового мэра презирал. И уж точно не по рангу было Тимуру Аркадьевичу давить на Полянкина, лично его допрашивать. Но президент России звонил, просил. Президент понимал, что с назначением Полянкина лопухнулся и даже отставкой ошибку не исправить, и надеялся хотя бы решить проблему в узком кругу, не выносить сор.

Ладно. Иногда можно уважить просьбу марионеточного правителя.

— Тимур Аркадьевич… — медленно начал Полянкин.

В этот момент у Реута зазвонил мобильник. Бывший мэр вздрогнул, как от удара. Тимур Аркадьевич мысленно обозвал себя старым маразматиком, вытащил аппарат из поясного футляра и посмотрел на экран. «Фатум», но не приемная Реута, а чей-то кабинет. Совсем обнаглели. Он сбросил звонок, отключил звук и положил телефон на стол.

— Тимур Аркадьевич, я не понимаю, о чем вы говорите. Все данные по митингам находятся в открытом доступе. Какие провокаторы, помилуйте?..

— Что у вас жена производит? — перебил Реут, которому реверансы надоели. — Тазики? Кружки? Плитку тротуарную? Вы по той плитке ходили зимой? Нет, конечно, вас возят всюду. А люди ноги ломают. Люди падают — и всё сильнее вас не любят. Чувствуете это? Каково жить в атмосфере ненависти и презрения? Приятно?

— Вы свою эзотерику…

Телефон затрясся и мигнул экраном: входящий вызов. Сергей Семенович смотрел на него с ненавистью, как солдат на вошь. Еще бы, такой наглости в кабинете мэра себе никто не позволял. Даже неудобно получается: Реут не планировал унижать Полянкина столь примитивным образом.

Номер был тот же. Тимур Аркадьевич, разозлившись, взял трубку и рявкнул в нее:

— Я занят! Позже!

— Ситуация АД-1! — крикнул смутно знакомый голос. — АД-1!

Тимур Аркадьевич похолодел и тут же забыл о Полянкине. АД-1 — запущена цепная реакция. Об этом никто не должен был знать. Но вот — узнали.

— Что с резонатором?

— В данный момент Сергеев берет штурмом штаб его организации.

Тимур Аркадьевич вскочил, ударившись коленом о стол. Зашипел от боли.

— Главный извещен?

— Так точно, Роман Юрьевич извещен звонком с мобильного Сергеева.

Ай да безопасник, ай да сукин ты сын! Дождался, пока Тимура Аркадьевича не будет на месте, и провернул операцию за спиной. Значит, следил, надеялся через голову прыгнуть на повышение. Успеть бы…

— Отключаюсь. Ведут резонатора, повезут в изолят, машина номер…

Реут запомнил номер, чертыхнулся. Имени этого «крота» он не помнил. В непринятых обнаружился звонок от Каверина и сообщение с просьбой о помощи. Реут бросил рассеянный взгляд на Полянкина:

— Можете быть свободны. Выйдите, пожалуйста. Потом поговорим.

— Но это же… Послушайте, это же мой кабинет! Да кто вы, в конце концов, такой?! Не имеете права! Я…

— Подите прочь, — произнес Реут и посмотрел Сергею Семеновичу в глаза.

Легкий импульс, одна картинка — настолько короткий кадр, что человек не распознаёт его, но подсознание получает информацию и вопит: повинуйся, слушайся, беги, дурак! Полянкин поднялся и вышел деревянной походкой паралитика.

Тимур Аркадьевич позвонил Борзову. Потом набрал Олега и велел в срочном порядке вывезти на дальнюю дачу Лену с Егором — рисковать семьей он не собирался.

Операция началась раньше намеченного.

Черный микроавтобус скользил по МКАД. Автомобили шарахались в сторону — он пер напролом, наглый и нечувствительный к гудкам и проклятиям. В салоне между двумя охранниками без сознания болтался Каверин. Сергеев на переднем сиденье рядом с водителем разговаривал по телефону:

— Да, готовьте палату, ситуация АД-1. Никому не сообщать, на самом верху — предатель. До связи.

— На Носовихинском пробки, — озадаченно сказал водитель, — может, объедем?

— Там не объедешь. Ничего, растолкаем. Мигалку включи.

Взвыла сирена. Охранники хранили молчание, Сергеев крутил телефон в руках.

После Реутова — Сергеев улыбнулся совпадению — и правда влипли в пробку. Двухполосное шоссе ползло еле-еле мимо старых дач. Мигалка помогала плохо — автолюбителям просто некуда было прижаться, обочины завалило снегом.

— Дачами, — приказал Сергеев, — в объезд.

Водитель включил поворотник. Каверин не шевелился, он крепко спал, но Сергеев нервничал все сильнее — резонатор на заднем сиденье, он опасен даже в бессознательном состоянии. Вокруг пассионариев проявляются все возможные негативные варианты событий.

Микроавтобус свернул на узкую улочку и, подпрыгивая на ухабах, воем разгоняя собак, кошек и зазевавшихся прохожих, рванул в объезд. Водитель знал этот маршрут. Сергеев — тем более.

Артем Борзов сел в джип рядом с водителем, сухощавым лысым дядькой за пятьдесят, бывшим фэбосом, несмотря на внешность, смертельно опасным. Охрана — стандартные мордовороты — разместилась сзади. Еще две машины бойцов и соратников, фырча двигателями, ждали команды.

— Поехали, — приказал Борзов.

За дверью его коттеджа скреблись и лаяли собаки — их сегодня не взяли покататься. Артем не хотел рисковать близкими существами.

— Прикрытие готово? Нас не остановят? — уточнил он.

— Все готово, Артем Борисович, можете не сомневаться, — проговорил лысый. — Ментов предупредили, информацию прямо нам сольют.

— Где они сейчас?

— На МКАД. Как вы и говорили, движутся к Носовихинскому шоссе. Мы объедем по шоссе Энтузиастов, свернем на Леоновское и перехватим их. Должны успеть.

— Менты могут их задержать?

— Они с «ведерком». Задержат только в крайнем случае.

Борзов кивнул и прикрыл глаза. С девяностых он не участвовал в операциях лично. В переговорах — да, но вооруженные нападения происходили без него. За Тимура Аркадьевича Артем Борзов, не знавший отца, не только убил бы — жизнь отдал. Он не боялся неудачи. Даже не нервничал. Он просто хотел поспать несколько десятков минут — ночью терзала бессонница, казалось, что кто-то зовет, кто-то хочет заполучить его.

Три наглухо тонированных джипа с «блатными» номерами пронеслись по городу, распихивая другие автомобили. Выехали на шоссе Энтузиастов и покатили в сторону Балашихи.

Дорога оказалась перекопана. Сергеев вышел из микроавтобуса и лично удостоверился, что проехать нельзя. Пришлось разворачиваться и возвращаться на Носовихинское шоссе.

Безопасник нервничал все сильнее. Реальность на стороне пассионария. Мистика, чертовщина, но против фактов не попрешь — такое чувство, что Каверину помогают высшие силы. Впрочем, еще полчаса — и бог, дьявол и матушка-природа забудут про резонатора. Беспомощные идиоты не нужны даже близким. Сергеев свято верил в то, что с Никитой Кавериным лучше перестараться, пусть доживает свой век мирным овощем.

Лишь бы не было войны.

Помоги такие меры делу пацифизма — Сергеев взорвал бы небоскреб «Фатума» со всеми его сотрудниками. И сам бы подорвался. С того момента, как родился сын, Сергеев не мог спокойно думать о войне. Его сын не должен погибнуть под пулями. Его мальчик не должен даже близко узнать этот ужас. А доченька не должна ждать парней с фронта, плакать не должна.

Такие, как Каверин, только мешают. Ничего личного.

Но убивать пассионариев нельзя. На случай ситуации АД-1 разработана подробная инструкция. Именно поэтому Сергеев везет Каверина в изолят. Там помогут.

Откуда ни возьмись нарисовался гаишник, взмахнул жезлом. Сергеева перекосило — каков наглец! Пришлось остановиться, ткнуть щенка носом в корочки, затребовать его имя и фамилию — потом разберемся. Сержант не выглядел ни напуганным, ни разочарованным, будто за ним стояла враждебная Сергееву сила и парень не опасался последствий.

Дачи все тянулись и тянулись, коттеджей здесь, возле вечно шумящего шоссе, не строили. Старые дома стояли еще с тех времен, когда район считался престижным. Деревянные мансарды, окошки с резными наличниками, заснеженные кроны елей и сосен на участках. Здесь было хорошо, пока не отгрохали новые районы Железнодорожного. Здесь было спокойно.

Как спокойна жизнь без пассионариев.

— Вот же, — расстроенно пробормотал водитель, — семь километров от Москвы, а ползти будем час.

— А ты постарайся, — с нажимом посоветовал Сергеев, — чтобы мы доползли быстрее.

Джипы свернули на Леоновское шоссе. Автолюбители чуяли, что в них — не жирные чиновники, а вооруженные бандиты, и шустро уступали дорогу.

Борзов открыл глаза. До начала операции оставалось совсем немного.

— Они на Носовихе, — отчитался водитель, — обогнать не успеем. Будем брать у места прибытия.

Артему эта идея не понравилась: больница, куда везли друга Тимура Аркадьевича, маскировалась под воинскую часть и наверняка охранялась.

— Раньше надо. Там жилая зона?

— Да, вполне. Прямо у места прибытия — дачи, на некоторых живут круглый год. Граждане могут пострадать…

— Значит, пострадают. Вот что. Мы должны их обогнать и зайти лоб в лоб. Сделаешь?

— Постараюсь. — Водитель улыбнулся. — А давно мы с вами не развлекались, Артем Борисович, не находите? Пожалуй, с тех времен, как Кирпича за жопу взяли.

Артем улыбнулся: Кирпич, прозванный так за феноменальную завистливость и умение «срать кирпичами» в ответ на провокации, был славной победой. О такой и вспомнить приятно перед боем.

Проехали новый микрорайон, потом Северное Кучино и нырнули под мост. Развернулись на светофоре, не обращая внимания на цвет сигнала — от расположенного рядом поста, разинув рты и выпучив глаза, таращились гайцы, — и понеслись к Москве, чтобы выехать на Южную. Над шоссе прошел вертолет, Борзов проводил его взглядом. Им бы данные с воздуха. Успели? Не успели?

Мимо церкви, мимо школы и жилых домов. Вот и дачи, впереди — свалка и лес, если верить карте. Поворот направо — к «воинской части», маленькой, всего-то в один корпус, но кого волнуют мелочи? Джипы остановились на перекрестке, перегородив дорогу. Из машины прикрытия высыпали бойцы. Борзов тоже вышел, размялся. Водитель открыл багажник, и Артем взял в руки свой любимый АК. Неспортивно, зато надежно.

Борзов закурил. Залаяли собаки, раздался возмущенный голос. Вернулся проверявший обстановку боец, сообщил:

— Местного встретил. Спросил. Не подъезжали. Дед на крыльце с утра поддает, воинской частью любуется. Не нравится она ему. Говорит, солдат не видно, только шишки какие-то подъезжают. Всыпьте им, говорит, сынок, а я насладюсь.

Артем прислонился к джипу и глубоко затянулся. Ждать осталось недолго.

Их встречали. Сергеев выхватил табельный пистолет и выругался: два черных джипа надежно перегородили дорогу.

— Поворачивай назад! — приказал он водителю.

Невысокого носатого типа Сергеев помнил еще по работе в органах — криминальный авторитет Борзов собственной персоной, при нем охранник, тоже личность известная, хладнокровный убийца из отставников. И двенадцать мордоворотов, все с калашами.

Водитель выжал газ, микроавтобус развернулся, но путь к отступлению перекрыл третий джип. Тонированное окно опустилось, высунулось дуло автомата.

Микроавтобус с визгом остановился. В боковое зеркало Сергеев видел, как к нему шагает Борзов, улыбаясь. Его люди вообще, казалось, в сторону безопасника не смотрели.

— Всем оставаться на местах, — приказал Сергеев, распахнул дверцу и вышел.

Снежная каша хлюпнула под ногами. Серое небо смотрело с осуждением, вокруг было тихо, очень тихо. Слева тянулась бетонная стена, впереди виднелся въезд на свалку, справа за голыми кустами торчал кирпичный двухэтажный дом. Поворот к изоляту перекрывала банда Борзова. Не прорваться, понял Сергеев. Зря отпустил бойцов, нужно было, забив на секретность, брать с собой всех — с тремя людьми много не навоюешь.

Артем Борзов жаждал переговоров — иначе положил бы Сергеева и его людей сразу.

Или он боялся попасть в Каверина?

Вот они — связи Реута. Его выкормыши, верные, преданные — повсюду.

— Скажи водителю, чтобы вышел, — скомандовал Борзов. — Попробуете уехать — всех положим. Нам по фиг, ты же знаешь.

— Всех? — удивился Сергеев. — Что, прям всех?

— Ну да. Мне посоветовали, если я не смогу Каверина отбить, мочить всех. А я что? Я — хладнокровный убийца. У мафии чистые руки и холодное сердце. Так что давай сохраним твою жизнь, Сергеев. У тебя же дети, семья. Тебе умирать никак нельзя.

Безопасник сплюнул в снег и пожалел, что отправил штурмовую группу обратно. Остались четверо бойцов, не считая водителя. Махнул водителю — выходи, мол.

— Кстати, привет, — продолжал Борзов, — давно не виделись. Вот уж не думал снова встретиться, ты же уволился. Так что не дури, Сергеев. Выгружай Каверина и уезжай со спокойной душой. Начальство тебе ни слова не скажет, гарантирую. По поводу того, что ты его сюда вез, сами разбирайтесь. А что мы Каверина заберем, так то согласовано. Даже премии не лишат.

Смерть пассионария приведет к страшным результатам. Это даже хуже, чем оставить его в живых. Насильственная гибель — и мировой кризис обеспечен. Война. Дети. Сын под пулями.

— Ну как? Договорились? Ну же, Сергеев, напрягись и подумай. Или ты живешь, или ты умираешь. А весть о твоей смерти я лично твоей жене передам. Как там ее зовут? Зоя, кажется? А сына — Тарасом? И лапочка-дочка Людочка. Какая прелесть.

Сволочь! Слуга пассионария! Безмозглая преступная скотина! И ведь наверняка все знает, все понимает. Но Борзову-то что? Его война не коснется.

Сергеев шагнул к задней дверце, распахнул ее и скомандовал своим людям:

— Вытаскивайте. Передадим этим.

— Как? — удивился сотрудник. — Бандитам?!

— Жить надоело? — Сергеев еле удержался, чтобы не ударить его. — Выполнять. Да. Бандитам. Передадим.

Каверина за руки и за ноги вытащили из машины и понесли к черному джипу.

Борзов отбросил бычок в сторону. Даже стрелять не пришлось. Обидно как-то, право слово.

Глава 5 СОН РАЗУМА

В своем «мерседесе» Тимур Аркадьевич включил мобильник и набрал Силина. Генерал, не здороваясь, спросил:

— Так быстро?

— Ордер готов?

— Да. Когда начинать?

— Десять минут назад, у них резонатор. — Реут, прикрыв трубку рукой, сказал водителю адрес, куда нужно ехать, и продолжил: — Я выезжаю, ты пока готовься.

— У меня накладки… Но ничего. Все будет, как мы договорились… Значит, резонатор у них?

— Да, непредвиденное обстоятельство. Борзов отбивает.

— Понял. Жду.

Гудки.

Реут набрал Тирликаса и Тихонова — они заверили, что все готово. Тихонов даст огневую поддержку, у Тирликаса задача сложнее, он должен прикрыть тыл: вряд ли Главный доверяет Тимуру Аркадьевичу, у старика везде свои люди, да и намечается даже не государственный переворот — свержение тысячелетнего оккупационного режима, после которого человечество, обретшее свободу, сорвется с цепи. А что оно будет делать — кусаться или поджимать хвост, неведомо.

К счастью, дорога была свободна, и черный «мерседес» Тимура Аркадьевича с воем понесся по трассе.

Реут вспомнил свою первую охоту: отец на деревянных самодельных лыжах и пятнадцатилетний Тимур, только получивший в подарок ружье — неудобное, одноствольное, его вскоре пришлось продать. Ощущения от той охоты законсервировались больше, чем на век, а теперь проснулись. Тимур Аркадьевич, юный и легкий, шел по свежему волчьему следу. Один на один с хитрым хищником. Кровь пульсирует в висках, ладони потеют, окружающий мир делается размытым и неважным. Остаются звуки и свежие следы на снегу.

Бежать, действовать! Он чувствовал, как по телу циркулируют горячие токи, наполняют его силой и уверенностью. Тесно в машине. Тесно и душно. Взять автомат — и на передовую, нырнуть в ярость азарта, отринуть страх.

Страх — инстинкт, уводящий с линии огня, а ведь даже его забыл Тимур Аркадьевич! А теперь… Как же здорово бояться, ненавидеть и желать! Умыться кровью врага, сомкнуть челюсти на сонной артерии…

Вдох. Выдох. Реут взял себя в руки. Спящий вулкан пробудился, готовый извергнуться и смести все на своем пути. Что не сжечь лавой — засыпать раскаленным пеплом.

— Тимур Аркадьевич, — позвал водитель. — Мы на месте.

Встрепенувшись, Реут понял, что уже давно приехали и машина стоит под массивным квадратным зданием, игнорируя знак и табличку: «Парковка только для автомобилей сотрудников ФСБ».

Силин ждал недалеко от входа, рядом скучали два вооруженных бойца в камуфляже. Реут в сопровождении молчаливого водителя-охранника вышел навстречу. Завидев его, Силин из грозного начальника превратился в мальчишку Саню — плечистого добряка, который вечно таскал домой бездомных котят и выхаживал покалеченных животных, защищал от хулиганов девчонок. С подачи «Фатума» Саня, побеждавший врагов не руками, а белозубой улыбкой, мутировал в генерала Силина, отправляющего людей на тот свет щелчком пальцев. Теперь он сам готов умереть. Тимур Аркадьевич не скрывал, что вероятность победы — пятьдесят на пятьдесят.

— Вы как, со мной поедете или своим ходом? — спросил сосредоточенный Силин.

— С тобой. Я должен быть там и видеть Хозяев своими глазами.

Реут отпустил водителя. Расположились на заднем сиденье бронированного микроавтобуса. Машина тронулась, за ней сорвались с места еще две такие же с сиренами и гербом ФСБ.

— Я дал команду, действовать будет подразделение «А», обвинение Белову, как и условились, терроризм, — отчитался Силин. — Люди у нас на юго-западе, их и задействовали, они будут ждать на Можайском шоссе.

— Резонатора, скорее всего, повезут в изолят, — поделился Реут. — Часа два его жизни ничего не будет угрожать, им занимается Борзов со своими ребятами. Ты бы позвонил кому нужно, чтобы ему не препятствовали.

Силин внял и дал своим людям инструкции. Из его разговора Тимур Аркадьевич понял, что проблем не будет.

На въезде на Кутузовский проспект кортеж встал: то ли авария, то ли дорогу перекрыли в связи с массовыми беспорядками. Силин длинно и многоэтажно выругался и принялся звонить, выяснять, что же приключилось.

Тимур Аркадьевич с трудом сдерживал ярость. Несколько часов назад его КП дестабилизировался и начал расти. Реут вернул свое «я» и вновь ощутил себя молодым. Цепная реакция началась, понеслась лавиной, сметая запрещающие знаки. Миллионы граждан по всему миру почувствовали приток сил, ими овладела жажда деятельности. Но далеко не все способны направить энергию в нужное русло.

— Нам бы до Триумфальной арки доползти, — проговорил водитель. — А там по выделенной полосе.

Красный от злости Силин сверкал глазами, орал в телефон и грозился всех пострелять к чертям, если «через пять минут не будет чисто». Переведя дух, он зыркнул на Реута и улыбнулся:

— Перекрыли движение — кто-то протестует. Обещали исправить.

Угрозы Силина подействовали: вскоре поток автомобилей тронулся, через полчаса фэбосы рванули на юго-запад.

За МКАД поперек шоссе стоял БТР, подле ждали двое сотрудников органов в камуфляже, блестящих шлемах, с автоматами, чуть дальше вытянулась колонна: еще два БТР и штук восемь микроавтобусов. Кортеж сбавил скорость, сосредоточенный Силин извинился перед Реутом и понесся к подчиненным. Когда он вернулся, бойцы, курившие на улице, расселись по местам и колонна тронулась за микроавтобусом Силина.

Реут указал на БТР:

— Эти и к вечеру туда не доползут.

— Они приедут позже, — утешил Силин и скомандовал водителю. — Жми на газ, мы спешим.

На место прибыли через час десять минут, за это время колонна перестроилась: машина с командованием спряталась в середине, а в авангард выставили одну из штурмовых групп.

Реут переоделся в черную фээсбэшную форму, нацепил бронник и вытребовал автомат — мало ли, какие сюрпризы готовит встреча с Хозяевами.

Чтобы не отсвечивать, на захват КПП отправили первую и вторую штурмовые группы. Первый микроавтобус должен был подъехать к пропускному пункту и предъявить ордер на обыск объекта, снайперы — снять охранников при попытке сопротивления. На камерах был свой человек, так что большую часть территории Хозяев планировалось проехать без боя.

А потом — пара минут, и объект взят. Если, конечно, у Хозяев нет туза в рукаве. Секретное оружие и всемогущество Хозяев Тимур Аркадьевич считал научной фантастикой, ему нравилось думать, что Хозяева — горстка давным-давно осевших на Земле существ, лишенных связи с соплеменниками. С неба не опустится летающая тарелка, потому что пришельцы здесь оказались случайно и больше никого не пускают.

Очень нравилось так думать, но не получалось. Потому что если все это не так и за Хозяевами стоит какая-нибудь метагалактическая цивилизация, Тимур Аркадьевич умрет.

В крови бурлил адреналин. Силин, красный как вареный рак, грыз ноготь. Наконец по внутренней связи сообщили, что операция прошла успешно. Генерал отдал приказ, и колонна тронулась.

На миг Тимур Аркадьевич увидел бойцов — молодых плечистых мужчин, сосредоточенных и немного напуганных. Для некоторых из них это боевое крещение. Они пытались шутить и прятать страх, а получив приказ, принялись натягивать шлемы…

Потом поступил звонок от Борзова — резонатор, Каверин, в безопасности.

За окном мелькнул КПП — трещинами пошли простреленные стекла. Рядом с открытыми воротами охранник, раскинув руки, уткнулся лицом в красный снег.

Цель находилась в тайной части имения, за вторым периметром, в бункере.

Второй КПП охранялся надежнее, его так просто не взять. Машина, где ехал Тимур Аркадьевич, перестроилась в конец колонны.

Впереди бахнуло. Застрочил автомат. Что там происходило, Реут не знал, видел лишь облачко дыма, поднимающееся над трехметровым забором с колючей проволокой. Из микроавтобусов слаженно, друг за другом, высыпали бойцы и рассредоточились. Похоже, первые машины остались укомплектованными и рванули вперед, тараня покореженные взрывом ворота.

Бахнуло второй раз, огрызнулся автомат, захлопали винтовки. Игнорируя опасность, Реут выскочил из машины. Достаточно он сидел и ждал, как кот, караулящий мышь у покинутой норы. Время пришло.

Ветер хлестнул по щекам, запахло дымом и порохом. Силин с воплями выскочил следом, выстрелил назад, в сторону бани. Реут обернулся, рухнул в снег и прицелился. Появилась голова одного из защитников крепости — Реут нажал на спусковой крючок. Промазал. Сюда бы снайперку!

Охранник решил не рисковать и больше не высовывался. Бой заканчивался не в пользу Хозяев. Вскоре большинство фээсбэшников запрыгнули в микроавтобусы.

— Тимур Аркадьевич, вернитесь в машину! — крикнул Силин.

Реут послушался.

Миновали покореженные ворота, Тимур Аркадьевич заметил трещину в заборе и улыбнулся. Четверо охранников лежали лицами в снег, фээсбэшники надевали на них наручники и махали проезжающей машине — быстрее, мол. Блокпост взят. Остались уличные бои, самые коварные. Реут прикинул, блокировали ли вертолетную площадку, но спрашивать не стал: Силин — профессионал, он лучше знает, что делать.

Вот сейчас, взметнув снег, вырвется из-под земли неуязвимая для РПГ лазерная пушка… Или раскроются створки подземного космодрома и взмоет ввысь блестящий металлом диск… Или полезут броненосные твари, клацая челюстями и перемалывая спецназовцев.

Но ничего подобного: под прикрытием бойцов колонна медленно и неумолимо катила к бункеру, не встречая сопротивления. Реут не верил, что операция пройдет так гладко. Может, Главный уже покинул бункер? Наверняка ведь есть подземные ходы. Заминировал здание и спасся бегством. Через пару минут машины подъедут, и их сметет взрывом.

Но Силин был не дурак: микроавтобусы остановились, снайперы заняли боевые посты, и в дело пошел спецназ. Приятно смотреть на совершенную организацию штурма!

Стоящий впереди микроавтобус резко сдал назад, протаранив машину Силина. Тимура Аркадьевича припечатало к сиденью. Водитель заблажил, вцепился в дверцу микроавтобуса и принялся ее трясти, мотая головой и разбрызгивая слюни. Силин заорал, но ему никто не ответил.

С улицы донеслись вой, визг, стоны. Застрочил автомат, кто-то завизжал так, что волосы Тимура Аркадьевича встали дыбом. В молодости, когда он вкалывал на заводе, так вопил рабочий, облитый расплавленным металлом.

Мимо машины на четвереньках, повизгивая, пронесся спецназовец. Автомат хлопал его по заду. А впереди творилось невообразимое: с диким воем один из бойцов строчил очередями по невидимым мишеням. Когда кончились патроны, он, схватившись за голову, попятился к забору. Рот бойца искривила плаксивая гримаса, слюни повисли вожжой.

Грохнуло — Реут присел, инстинктивно защищая голову. Стоявший впереди микроавтобус подпрыгнул и опрокинулся на бок. Стреляли из РПГ.

Вывалился красномордый Силин, завертел головой и пролопотал растерянно:

— Это ведь наши стреляют — по своим. Они с ума посходили, что ли?

— Пока мы нормальны, не все потеряно, — проговорил Реут. — Прикрывай — и вперед. Гранаты бери все. Пригодятся. И взрывчатка понадобится. Есть, надеюсь?

— Обижаете, Тимур Аркадьевич. — Силин сунулся в машину, перекинул через плечо сумку и протянул пару гранат Реуту. — На штурм?

Перед ними сцепились двое. Победитель выдавливал поверженному глаза. Жертва голосила и лупила рукой по снегу. Уцелевший микроавтобус сдал назад, но его остановила брошенная граната. Грянул взрыв. Из охваченной пламенем машины выскочили спецназовцы и побежали к воротам. Прихрамывающий боец отстал, снял шлем и запустил в товарищей. А потом сел и закрыл лицо руками.

К бункеру Реут и Силин двигались короткими перебежками, прикрывая друг друга. Спецназовцы утратили не только разум, но и способность анализировать ситуацию. Некоторые из них сделались агрессивными, сейчас они истребляли друг друга, остальные только защищались.

Силин сопел и шевелил губами — то ли молился, то ли песню пел. Распаленный запахом крови, словно берсерк, рвался в бой. Перебежка, перекат, упасть, прицелиться, выстрелить. Он метил в ноги недавним подчиненным, надеясь, что позже бойцы очухаются. Тимур Аркадьевич бил на поражение.

Возле бункера никого не было. Похоже, чем ближе к нему находились бойцы, тем сильнее их «накрывало».

— Интересно, почему на нас не действует? — спросил Силин, прижимаясь к стене бункера и вытирая пот.

— Нас ломали, мы с ними слишком долго существовали бок о бок — видимо, иммунитет.

— Дальше что? — уронил Силин обреченно. — Двери здесь, надеюсь, не как в хранилище банка, прямой наводкой бить не надо? Тротиловой шашки хватит?

— Уровень защиты первый, максимум второй.

Силин кивнул:

— Отлично.

Бункер напоминал бетонный ангар, утопленный в снегу, — двадцать метров в длину, в ширину не больше десяти. Единственный известный Реуту вход — на восточной стороне.

Как и предполагалось, дверь — небольшая, выкрашенная в серый — была заперта. Силин вздохнул, снял сумку и вытащил коробку с зарядом, воткнул капсюль, отмотал огнепроводной шнур и попятился, Тимур Аркадьевич — следом.

Когда укрылись за бетонной, закругляющейся кверху стеной, Силин поджег шнур и заткнул уши. Реут последовал его примеру. По шнуру пополз огонек.

Грохнуло так, что земля вздрогнула.

Дверь с петель не сорвало, но разворотило и прогнуло внутрь бункера. Реут, не выпуская из рук автомат, полез в пролом, Силин — следом.

В мрачном, скудно обставленном помещении, где Главный обычно проводил приемы, светилась тусклая синеватая лампочка. Реут напрягся, не обнаружив контуженых нелюдей. Тихо. Пусто. Где же они, черт побери?!

— Наверное, их здесь нет, — предположил Силин. — Очень уж все просто.

— А пси-атаку кто, по-твоему, проводит? Если не хочешь идти — оставайся. Я должен увидеть их логово и убедиться.

— Как в фантастическом фильме, — пожал плечами Силин и бесшумно, на цыпочках, направился к двери. — Не нравится мне это. Заманивают нас.

Реут приложил палец к губам. Протянул руку к двери, Силин встал за спиной. Толчок — не заперта.

Прижаться к стене. Выглянуть. Метнуться назад.

— Никого? — удивился Силин.

Тимур Аркадьевич помотал головой, снова выглянул — в лицо дохнуло влажным теплом. Они оказались в оранжерее. Зеркальные стены и потолок, повсюду буйствует зелень. Свешиваются веера пальмовых листьев, изгибаются увитые лианами стволы, капли воды дрожат на сочной траве. Журчит искусственный ручей, кишащий яркими рыбешками.

— Обалдеть, — прошептал Силин. Стволом автомата отодвинул лист и шагнул вперед.

Что-то с треском и скрежетом метнулось из-под ног, он шарахнулся и дал очередь вверх. Посыпались осколки битых зеркал.

Вцепившись в пальмовый лист, вниз головой раскачивался красно-зеленый попугай и истошно орал, ему вторил другой.

— Тьфу, сволочь! — Силин сплюнул под ноги и расхохотался. Склонился, чтобы вытряхнуть из волос осколки, и Реут заметил красные капли, капающие на траву.

— Порезался? — поинтересовался он.

Силин обернулся: из обеих его ноздрей струилась кровь, пятная камуфляж. Реут автоматически коснулся своих губ, Силин повторил его движение и размазал кровь по лицу. Глянул на руку и поморщился:

— Башка раскалывается… Вы не слышите звон? Ч-черт! — Он сжал виски.

— Как давно началось? — спросил Реут, оглядываясь.

— Вот только что…

— Поэтому тут нет охраны — не нужна она. Ступай, Саня, назад, дальше ты не пройдешь. Жди меня час. Не вернусь — связывайся с Тирликасом, пусть шарахнут по бункеру и сровняют его с землей.

— А вы?

— Иди, Саня. И побыстрее.

Силин попытался его остановить, но Реут вывернулся, ступил в ручеек с рыбками, направился дальше по оранжерее, обрывая по пути листья и обламывая ветви.

Под ногами хрустели осколки зеркал, в ботинке хлюпало, пот катился градом. Еще одна незапертая дверь — и полукруглая комната. В середине массивный стол, окруженный стульями-тронами, на стенах несколько экранов. Никого. Тимур Аркадьевич сжал автомат.

Один из экранов затрещал, и появилось изображение пожилого мужчины в белом халате, с волосами, зачесанными на лысину. Он заглядывал в самую душу и псевдонаучно рассказывал о ноосфере, приплетал закон сохранения энергии, поминал чудовищ, порожденных сном разума.

Реут не слушал, он осматривал комнату в поисках скрытых камер и был уверен, что Хозяева знают и о погроме, и о том, что он здесь. А еще он ощущал их присутствие — липкое, назойливое. Он был уверен: Хозяева пытаются завладеть его разумом. Подчинить. Обезволить. Зачем? Почему не убили сразу?

…пронзительная синь небес, и солнце не режет глаза. Ветер играет волосами, щекочет кожу. Ребенок гукает и улыбается. Катится повозка. Тянет за собой белый шлейф выпущенная ракета. Тучи нанизаны на небоскребы. По артериям дорог толчками — машины. Пульс города. Тысячи людей. Сердца стучат в унисон. Колос пшеницы. Котенок пьет из миски. Тетрадь в клетку, корявые буквы. Красная кнопка и рычаг. Опустить. Рука тянется к иконе. Отбивают ритм станки…

…Коснуться. Ощутить. Проникнуть. Слиться…

Извергается вулкан, и лава льется по склонам. Выпученные глаза, раскрытые рты. Лава — люди, он — вулкан.

— Положи оружие, никто не причинит тебе вред, — льется из динамиков голос.

Тимур Аркадьевич мотнул головой, избавляясь от наваждения, и прицелился в Главного, рассевшегося на стуле.

— Тима, погоди. — Главный поднял руки. — Послушай, а потом делай что хочешь… Подожди… Не стреляй. Я — человек, такой же, как и ты, в моих венах кровь, смотри. — Белов полоснул по запястью тонким лезвием, зажатым между пальцами, и тряхнул рукой, разбрызгивая кровь. — Нет Хозяев в том виде, в каком ты их представляешь. Сон разума порождает чудовищ. Проследи историю человечества: сколько мы существуем, столько и придумываем себе Хозяев, чтобы они решали за нас. И за это платим кто счастьем, кто жизнью. Человек рожден рабом. Дай ему свободу — и что он сделает?..

Как странно: Главный говорит его мыслями, убеждает в том, что и так известно. Белов продолжил:

— Тима, все, что я говорил тебе, — правда. Никаких инопланетян нет! Есть то, что эзотерики называют эгрегором, мысль материальна, она не исчезает. Тысячи одинаковых мыслей сливаются, как когда-то сливались сложные органические молекулы, в некое подобие ментальной сущности. Люди ее породили, и она пытается их подчинить. Она ими питается!

Реут сел, опустошенный. Да, он слышал это раньше, но будучи атеистом, не верил в то, что нельзя потрогать. Закрытые исследовательские центры «Фатума» работали, искали некую субстанцию, но результата не было, и Реут думал, что это — для отвода глаз. Он даже не дочитал книжку про эгрегоры, посчитав, что она написана психом.

Получается, что если миллионы верят в одно и то же, хотят одного и того же, то их желания, слитые воедино, оживают. А чего хочет большинство? Тимур Аркадьевич передернул плечами: смерти соседа, крови и слез… Столетие за столетием люди вскармливали эту тварь…

— Прошу, Тима… У тебя хватит сил удержать это, оно безмозглое, главное — прикормить. Его нельзя уничтожить, но можно обуздать. Чтобы удерживать, мы и работаем, а Каверин молод и глуп, оно сольется с ним и прольется кровь, много крови. Пассионарии — не более чем проводники. Каверин перестанет быть собой, сделается просто проводником чужих желаний, потеряет человеческое, но будет думать, что остался прежним. Не будет свободы. Никогда не будет свободы!!! Ее способны принять немногие, такие, как мы. Остальные придумают нового Хозяина, новый эгрегор! И всё. Будет только хуже!

Белесые глаза Главного лихорадочно блестели, щеки подергивались, пальцы сжимались-разжимались. Он больше не пугал. Пугало другое — Реут ему верил. И чем больше верил, тем страшнее ему становилось.

— Я не могу больше, Тима. Сложно, все равно что водить тигра на поводке, оно вырывается, а я уже слаб. Мы создавали вас, закаляли страданиями, меняли плюс на минус, чтобы потом передать вам поводок. — Главный захрипел. — Попытайся… обуздать.

Реут вздрогнул под обрушившимся потоком.

…Ветер гонит по пшеничному полю золотистые волны — колышется толпа на площади. Катится комбайн, и колосья исчезают в его чреве. Катится по беснующейся толпе, пожиная урожай. Под пальцами — рычаги. Руки движутся помимо воли. Они делают так, как хочет комбайн.

Остановить!!!

Люди хотят не свободы — хлеба, замешанного на крови. Слишком сильно хотят, сами прыгают во вращающуюся смерть…

Толчок.

Реут очнулся на коленях. Рядом, закатив глаза, лежал Главный — человек, который держал под контролем бога войны, порожденного самими же людьми. Еле хватило сил, чтобы проверить пульс на аорте Главного. Мертв. Реут жил так долго, чтобы научиться хладнокровно удерживать тварь в узде. И не смог…

Срочно надо позвонить Каверину! Тимур Аркадьевич вынул телефон, выругался: связи нет. В голове пусто и звонко. Добрести до выхода!

По скользящим осколкам, вдоль качающихся листьев — на улицу. Оттолкнуть обеспокоенного Силина. Непослушными пальцами нажать на кнопку вызова. Гудки… гудки…

Стас Кониченко развил бурную деятельность: велел всем вернуться в штаб. На весь Интернет прокричал, что злодеи из «Фатума» забрали Никиту Викторовича Каверина. Выложил в Сеть снятые с камер слежения ролики.

Митинги продолжались, и ответ напрашивался сам собой: нужно поднимать людей.

Копии всех документов, переданных Стасу Кавериным, Конь разослал по новостным агентствам. И занялся организацией акции протеста. Приехавший Михаил Батышев горел негодованием, вдвоем со Стасом они придумали требования: свободу политическому заключенному Каверину, марионеточное правительство — на мыло, руководство «Фатума» — под суд, президента и премьера — на лесоповал. Лозунги здорово попахивали революцией, но Коню до этого дела не было, а бывшему «левому» Михаилу — и подавно.

Стас кинул клич в социальных сетях.

Никита Викторович, конечно, был бы против. Но Никиту Викторовича увезли, и священная обязанность «Щита» — защитить своего лидера.

Вскоре желающих поучаствовать в несанкционированном шествии было уже тридцать тысяч. Конь понимал, что реально придет еще больше: волна бунта захватит всех. Правда, напряжение, висевшее в воздухе последние дни, ослабло, будто кто-то отпустил поводок.

Стаса это не удивило. Нельзя постоянно трястись от избытка энергии, требуется перерыв. Уже закончив приготовления и назначив время и место, он вспомнил, что у Каверина дома мама и братишка, и неплохо было бы их навестить, проследить, чтобы школьник не сунулся в центр.

Оставив штаб на Михаила, Стас поехал на «Парк Победы».

Старик умер. Я отпустил старика. Я хочу другого человека. Старик рассказывал про меня не очень вкусному человеку. Я слушал. Я много ел вчера, мои силы выросли.

Смута, война — люблю. Кровь — люблю. Крики — люблю. Тихую смерть в постели — не люблю.

Вчера было как мне нравится. Люди бежали, в людей стреляли, люди падали, и другие наступали на них. Я смотрю по сторонам. Сегодня будет не хуже. Я ликую, тянусь ко всем сразу, глажу, а потом отпускаю. Мне нужно сконцентрироваться. Мне нужно стать маленьким.

Я вижу своего человека. Человек в машине. Человек спит не сам. Человека заставили. Я радуюсь. Сейчас я помогу человеку. Он теплый. Он — мой. Я — его. Я тянусь к человеку, я уменьшаюсь, я оборачиваюсь вокруг него, я закрываю его, я забираю его сон.

Сон — плохой.

Человек — хороший.

Я люблю своего человека. Он вкусный. Я дышу им. Человек просыпается. Человек не видит меня. Человек пока не во мне. Человек со мной.

Счастье. Восторг. Полет.

Я лечу, я бью крыльями. Некоторые видят мои крылья. Я вижу машину сверху. В ней — мой человек. Он говорит другим, не моим, но через него — моим, людям:

— Где я? — Голос у человека хриплый. — Что со мной? Кто вы?

— Меня зовут Артем Борисович Борзов. Я друг Тимура Аркадьевича. Вы в безопасности, Никита Викторович, мы едем ко мне домой. Рад, что вы проснулись, я уже собрался искать врача.

— Зачем врача? Я великолепно себя чувствую.

Радуюсь. Человек почувствовал меня. Выше, еще выше. Голоса стихают. Шум стихает. Я вижу весь мир. Он маленький — и большой. Он тянется ко мне через моего человека. Я могу взять его. У меня нет рук. Я могу обнять его. Я могу есть много. Мне вкусно. Мне будет еще лучше. Я становлюсь глазами всех своих людей.

Они вздрагивают, почувствовав меня.

Японка проснулась в изоляторе, села, спустив ноги с койки. На девушке была голубая пижама. Девушка удивленно рассматривала ее. Потом принялась разглядывать камеру.

Зашел врач — девушка смутно помнила его.

Она даже знала, где находится — в изоляте. И жалела, что не смогла оборвать свою жизнь по примеру Директора Танаки. Врач вежливо поздоровался и обратился к ней с вопросами о самочувствии. Девушка удивилась — она не должна была больше осознавать себя. Но осознавала.

— Мы применили новую методику, — сказал врач. — Вы больше не представляете опасности для общества.

Рука девушки метнулась к голове. Черных, густых волос больше не было. Ее обрили, и голову закрывала повязка. Девушке показалось, что вместе с шевелюрой она утратила часть своей личности. Она стала другой. Слабой. Одинокой. Обычной.

Ничего не отвечая, девушка посмотрела на врача.

Его улыбка потухла. Врач отвел взгляд.

Толстый голый мужчина сидел перед компьютером и, подергивая правой ногой, просматривал графики. Он играл на бирже и жил этим. Сегодня должен быть удачный день.

Нога застыла. Мужчина задышал часто, шумно, как вытянутый на берег сом. Капля пота сорвалась с носа — дома было жарко. Мужчина еще раз посмотрел на график. Потянулся и выключил монитор. Встал из-за стола; брюхо свесилось, фартуком закрыв срам.

Как же так?

Мужчина схватил телефон и позвонил другу, Джакобу. Джакоб умный, в колледже был первым по математике. Джакоб объяснит, что происходит.

— Что нам делать?! — заорал толстяк, как только друг ответил. — Что нам, мать их, делать?!

— Стреляться, — спокойно, с легким русским акцентом ответил Джакоб. — Экономика накрылась. Мировая экономика накрылась.

Толстяк запустил телефоном в стену, с силой пнул кресло. Не может быть. Сегодня он собирался сделать Мэрил предложение. Сегодня он должен был получить деньги. Как же так? Он разорен, разорен!

Пусть Джакоб стреляется. Он — русский. У него родители в Израиле. Русские — все дурные. А он не покончит с собой.

Пыхтя от натуги и негодования, толстяк оделся, сунул ноги в туфли и отправился в центр города — требовать компенсации у правительства. Он чувствовал, что поступает правильно, что сотни обманутых граждан, тысячи обманутых граждан Соединенных Штатов Америки спешат на митинг. И его место там.

Я вижу. Люди собираются вместе. Люди идут ко мне. Я тянусь к ним. Я беру у них силу. Мой человек — за ним я слежу отдельно — спорит с другими.

Я играю всеми людьми, но один может быть моим хозяином. Я дам ему долгую жизнь и много сил — заберу у других. Я кормил старика, Главного, он был со мной много лет, но потом не смог удерживать меня. Тогда я ушел, и старик умер — не так, как мне нравится.

— Мне нужно быть в центре, — говорит мой человек. — Поймите, Артем Борисович, я совершенно нормально себя чувствую.

— Тимур Аркадьевич, однако, приказал доставить вас в безопасное место. А я всегда слушаюсь Тимура Аркадьевича.

Мой человек замолкает. Водитель включает радио. Мой человек слушает, я слушаю вместе с ним и сразу вижу. Я сегодня в силе. Я могу видеть все. Это вкусно. Мне нравится.

— …падения фондовых рынков. По всему миру прокатилась волна беспорядков, — говорит радио, — и вооруженных конфликтов. Напряженной остается обстановка в Персидском заливе.

Я вижу их! Я вижу корабли и самолеты! В них люди, они тянутся ко мне, ждут меня. Но я не могу прямо к ним. Я рядом со своим человеком, жду, когда он будет готов.

— …новый конфликт в секторе Газа, — говорит радио.

Я вижу пустыню. Я хорошо знаю это место, как и прошлое. Я часто там. Мне там вкусно. Там много стреляют, это приятно.

— …беспорядки на Кипре, — говорит радио.

Там я тоже часто. Я часто много где. Радио называет места. Я поглядываю туда. Я вижу то, что радио говорит. Индия. Пакистан. Иран. Корея. Еще Корея, другая, и много китайцев. Китай я люблю. Они злятся друг на друга. Я присматриваюсь. Они хотят взорвать большую бомбу. Я помню большую бомбу в Японии. Было очень вкусно. Было много силы. Был хороший человек, не мой — старик не пускал, — но хороший. Хотел его себе, но не смог. Здесь. В России. В Москве. С усами. До сих пор вспоминаю — вкусный. Был бы мой, со мной, жил бы долго, как старик. Но старик меня держал и мало кормил.

Грустно. Я грущу, я становлюсь меньше. Немного подкрепляюсь. Еще немного. Когда мой человек будет готов, будет много вкусной еды. Это я знаю. Я радуюсь снова.

— …президент России отправил правительство в отставку, — удивляется радио.

Глупое радио. Я знаю. Я вижу. Президент — маленький, невкусный. Пожевать и выплюнуть. От любви падаю вниз, в машину, обнимаю со всех сторон своего человека.

— Стихийный митинг на Манежной площади набирает силу, — говорит радио специально для моего человека. — Тысячи людей вышли на улицы Москвы. Несмотря на объявленное чрезвычайное положение, войска не предпринимают никаких действий.

Мой человек слушает. Я его глажу со всех сторон. Я с ним делюсь. Совсем делюсь. Будет сильный. Будет смелый. Самый-самый. Будет моим, будет мной, я буду в нем, буду с ним. Я рядышком, мой человек.

Он чувствует. Он говорит:

— При всем уважении к Тимуру Аркадьевичу, Артем Борисович, мне нужно на Манежную площадь. Понимаете? Я хорошо себя чувствую, я великолепно себя чувствую. Артем Борисович, там мои люди. Там сейчас мои студенты из «Щита». Я должен быть с ними.

Я чуть-чуть помогаю. Еще помогаю. Ну, послушай моего человека! Этот, который Борзов, тоже почти мой. Только не совсем мой. Он кормит другого, другой ему помогает, но сейчас другой знает — мой человек и его не оставит без пищи. Никого не оставит. Будет много войны, много смерти, много нового, вкусного! И надежды — и третий другой это знает. Мы все знаем. И мне разрешают. И я еще ближе к своему человеку.

Ему нужно туда, к людям. Там мы сможем быть вместе. Там мой человек примет меня.

— Хорошо, — говорит Борзов. — Как скажете, Никита Викторович. Поехали в центр.

Я смотрю на Москву.

Ник заставил Борзова послушаться — это оказалось легко, будто некто помог Нику. Он замечательно себя чувствовал, и только потребность быть в гуще событий не давала расслабиться и насладиться притоком сил.

Мысли пульсировали — отчетливые, рваные, кровожадные. Связаться со «Щитом». Собрать своих людей. Выйти к ним и подтолкнуть — как только что подтолкнул в правильную сторону Борзова.

Пора брать власть в свои руки. Убить предателей, окунуть руки по локоть в кровь.

Ник позвонил Стасу, и тот сказал, что уже все организовал, что люди идут к Манежной. Вчерашняя бойня не смутила их и не остановила, каждый горел жаждой мщения, и Нику это нравилось. Он велел Коню организовать выступление: нужны сцена, охрана, громкоговоритель. Ник знал, что так надо, ему нашептывала его собственная судьба.

Обеспокоенный Борзов повернулся к нему:

— Никита Викторович, нужно связаться с Тимуром Аркадьевичем.

Это еще зачем? Реут — в прошлом, добровольный помощник, пивший из того же источника. Реут не хотел государственного переворота, все пел о людях и человеческом. Ник сейчас мог только смеяться над высокодуховным бредом Тимура Аркадьевича.

Смута, война, конец цивилизации — нет другого способа встряхнуть этот мир.

— Нет. — Ник заглянул Борзову в глаза. — Не нужно. Ничего не нужно. У вас есть вооруженные люди? Мне понадобится охрана, я собираюсь выйти к людям.

Борзов медленно кивнул и занялся делом: надо было организовать безопасность Каверина.

Мама ушла куда-то, и Лешка сразу рванул смотреть, как оно, когда историю делают. Он бы, может, и не пошел — очень уж на выхах Ник орал и все такое, да и стремно, вчера было еще ничего, а сегодня такие толпы, вдруг затопчут. Но позвонил друг Вадька и рассказал, что «Щит» собирает людей в центре. Типа сказать правительству, что все не правы, потому что вчера много людей погибло. А сегодня такого не будет — войска на стороне Каверина (тут Лешка удивился и возгордился), и вообще это мирное шествие.

Было страшно и щекотно в животе.

Мальчишки на метро доехали до Тверской, вышли и двинули вниз, к Кремлю. Туда же текла людская река. Лешка первый раз в жизни видел такое. Страх исчез, осталась чистая радость, радость принадлежности, общности. Будто кто-то большой и теплый смотрел сверху на людей, обещая помочь и защитить. Слева и справа выкрикивали лозунги, полицейские никого не лупили. Лешке дела не было до политики. Он закрыл лицо шарфом — видел по телику, что так надо делать, — и натянул шапку по самый нос.

Какая-то тетка заметила мальчишек, напустилась на них:

— Вы что тут делаете?! Родители знают?! Ну-ка идите домой!

Лешка рванул от тетки, юркнул между другими митингующими и потерял Вадьку из вида. Заозирался, но друг будто сквозь землю провалился. Лешка пытался ему позвонить, но связи не было. Тут же захотелось на все плюнуть и быстро смотаться, закрыться в комнате, залезть под одеяло и носа не высовывать. А Вадьке потом сказать, что у Кремля был и все видел. Тем более Вадька наверняка сам уже домой смылся.

Но пристальный взгляд отовсюду стал сильней и теплей, и Лешка понял: он не один. Вокруг, вместе с ним — правильные люди, они идут в ту же сторону. И вообще, все будет хорошо. Поэтому Лешка не повернул обратно и не кинулся к метро, а продолжил путь.

Чем ближе к Кремлю, тем теснее становилось в толпе, Лешку толкали, и оказалось, что взрослые все-таки намного выше и тяжелей, чем он привык думать.

Лешка терпел. Подумаешь, получил локтем под ребра. Не велика беда. Зато он делает то, что хочет. А не то, что мама сказала. Взрослые в большинстве своем ничего не делают, а он не боится. В общем, молодец. Где-то там, в самой гуще, должен быть Ник, он в политике сечет и этим занимается. Он тоже молодец.

Мысли были примитивные. Лешка тряхнул головой, чтобы сосредоточиться, и окунулся в звенящую от напряжения пустоту. Похоже, вокруг почувствовали то же самое, по крайней мере толпа вздохнула слаженно, как один человек. Выдохнула. И побежала.

Лешка не видел, что там происходит, позади, откуда напирают и напирают люди. Не знал, что отдельный полк полиции остался на стороне властей и то ли с перепугу, то ли по злому умыслу ударил по людям водометами. В спину.

Толпа хлынула вперед. Сначала Лешку сплющило, потом приподняло и потащило вперед. Запрокинув голову, он мог видеть темнеющее зимнее небо, зажегшиеся фонари. Ноги почти не касались земли, в грудь давили, шарф за что-то зацепился и чуть не удушил его.

Отпустило. Лешка не удержался и упал на асфальт, под ноги новой волне бегущих.

Он не успел зажмуриться или закричать. В последний миг перед всепоглощающей темнотой Лешка увидел, что тысячей глаз на него смотрит старший брат. Ник.

Не все любят моего человека. Остальные любят, хоть не знают. Ждут его. Пойдут за нами. Я пойду с моим человеком, в моем человеке, он пойдет во мне. А этот — не любит.

Я его вижу. Он не на меня работает, на другого. На которого работал тот, с тонкими усами, который был давно, он уже умер. С пушистыми усами — работал на меня и на другого другого, а с маленькими — больше на того. Первого другого.

Они мной не управляли, не были хозяевами. И жили мало, и могли мало. Хотя того, с маленькими усиками, другой вел, дал ему силу.

Сам путаюсь. Злюсь. Ну их. Подкрепляюсь, снова радуюсь, снова смотрю.

Другой сейчас злится. Он хотел всё себе. Его совсем мало кормят, он стал мелкий. Пакостный, мелкий, голодный. Здесь его всегда мало кормили, недавно чуть-чуть перепало, вот он поднялся. И хочет драться. Ему не нужен мой человек, моего человека ему не получить.

Ему нужно своего вперед.

Свой у него невкусный. Я таких видел. Одержимый. Может накормить, но мало и плохо.

Отгоняю другого. Пусть идет куда-нибудь. Захиреет, но не сдохнет — он старый. Как я или старше. Люди никогда не любили остальных людей. Белые не любили черных. Наоборот — тоже. Потом все не любили евреев. Теперь евреи не любят палестинцев. Так что он будет дальше.

А тут буду я. Долго буду я. Со своим человеком.

Я на другого выгибаюсь. Я на него расту, чтобы отогнать.

А потом я понимаю. Я знаю. Я сделаю. Я нахожу его человека. Он лысый. У него на голове гнутый крест нарисован — не смоешь. Не помню слово, как так рисуют. Осматриваюсь. Ага. Вот друг моего человека. Я помогу. Я почти совсем вырос. Я мягко беру друга моего человека. Пусть сделает, как я хочу.

Все дороги в центре были перекрыты, но у Ника даже не проверили документы. Лупая пустыми глазами, офицеры и спецназовцы отдавали Нику честь. Радио продолжало лопотать про правительство, чрезвычайное положение, про невмешательство войск… Ник попросил убавить звук.

Он все понимал и так, он видел судьбу, мог мять ее, лепить из пластилина реальность по вкусу, он мог стать огромным и должен был стать таким. Надрывался телефон — отчитывался Стас, домогались корреспонденты.

Ник прикрыл глаза — это было надежнее, чем слушать новости. Он скользнул взглядом по России и с удовольствием увидел, что не только москвичи вышли на улицы. В Новосибирске велись уличные бои, в Питере у Зимнего клубилась толпа, все большие и малые, сонные и лихорадочно-оживленные города России заполнились протестующими людьми.

Пока что у бунта не было направления. Пока что имя Каверина вспоминали нечасто.

Но Ник настроен был это исправить.

Кониченко уже ждал на площади, и машина Борзова должна была остановиться у сцены с минуты на минуту. Ник знал, что скажет.

Зазвонил телефон, Ник собрался сбросить вызов, но взглянул на экран: Реут.

— Тимур Аркадьевич? — крикнул он, перекрывая шум толпы. — Спасибо, что помогли!

— Где ты сейчас?

— На Манежке, мы с ребятами…

— Слушай, это очень важно! — закричал Реут. — Я ошибся! Хозяев нет, есть сущность, порожденная самими же людьми, бог войны и смуты. Главный держал тварь в узде, но теперь она вырвалась из-под контроля, я не смог ее остановить. Она хочет тебя, Никита! Уезжай оттуда. Спрячься где-нибудь. Это может быть опасно!

Но слова Реута падали в бесплодную почву, казались мелкими и ненужными. Какая тварь? Где? Ник взглянул на затянутое тучами небо и улыбнулся:

— Не волнуйтесь, Тимур Аркадьевич, у меня все хорошо.

— Никита. Слушай. Не позволяй ему завладеть собой. Он не может существовать сам по себе, ему нужны наши чувства, наша кровь, — продолжал разоряться Реут. — Тварь на свободе, и мы должны ее остановить. Если этого не будет, прольется кровь, много крови…

Наверное, Реут пытался придать своим словам значимость, напугать, убедить, но Нику не было страшно. Он чувствовал любовь, накатывающую волнами, он сам был — любовь, он нес свою любовь на сцену, чтобы поделиться с людьми. Никогда еще Ник не был таким счастливым, окрыленным.

— У меня все хорошо, — сказал он в трубку. — Извините, меня зовут. — Сунул телефон в карман и зашагал к сцене.

Люди, собравшиеся на митинг, расступались перед ним, как море перед Моисеем.

Крест вышел на митинг, потому что чувствовал — надо. Они все вышли. Он осмотрел своих друзей и остался доволен: бомберы, узкие черные джинсы, заправленные в высокие ботинки. Бритые головы. Холодно, но сразу видно, кто идет.

Крест один носил татуировку — свастику на голове. Чтобы выделяться.

Они пришли рано и стояли у импровизированной сцены. Кто собрал, зачем? Наверное, из «Щита» мудаки. Этим волю дай — они всю страну построят шеренгами и поведут в славное интернациональное будущее.

Крест сжал под курткой пистолет. Недавно добыл. Специально, чтобы убить Каверина. Этот педрила портил ему всю игру. Вылез в телик со своей смазливой рожей, всех обаял и понес пургу про мир во всем мире и любовь. Ну, может, не про это. Но ясно, что убить надо.

Главное, сначала пытался ведь по-хорошему. Письмо ему написал: не лезь, захлопнись, малахольный. Камень еще кинул с запиской. Для вразумления. И на другой день — нате! Рожа стеклом порезанная, глумливая, прямо в новостях. Любят журналюги Каверина, со всех сторон облизывают. Жиды. Или хачики. Каверин — он и тем, и тем сосет. Сразу видно.

В общем, он на сцену вылезет. Тут к гадалке не ходи — вылезет. И тогда нужно стрелять, не думая. Сразу палить.

Стрелять Крест умел, попадать тоже.

Сразу станет хорошо. Он сам поднимется на сцену, ребята помогут, мудаков из «Щита» побьют, ребят много, они — сила. Крест скажет людям, что все беды — от жидов и хачей. И пидоров тоже гнать. Люди же не слепые. Они поймут. Они пойдут и все вместе наведут порядок. Россия — для русских.

Крест улыбнулся. Его мама могла бы поклясться — так ее мальчик, ее блудный сын, забывший свой народ, поменявший фамилию на отцовскую — Иванов, не улыбался с детства. Но мама его не видела. Год назад она переехала в Израиль.

Светловолосый лбина слева повернулся. Медленно. Крест узнал спортсмена — прихвостень Каверина и его любовник. Точно. Выстрелить два раза не дадут. Спортсмен стоял совсем близко, руку протяни — дотронуться можно. Глаза у светловолосого стали совсем пустые. Узнал, что ли? Не, не мог узнать. Ни разу не видел.

Вокруг завопили. Крест отвлекся, оглянулся — на трибуну вышел Каверин. Блин, пора, совсем пора! Он достал пистолет из потайного кармана.

Стасу Кониченко доложили, что скины готовят покушение, и он был начеку. С высоты своего роста Стас разглядел группу скинов и двинулся к ним сначала присмотреться, но с каждым шагом в нем просыпалась ярость животного, оберегающего свою стаю. Разум погрузился в багряный туман. «Убей, убей, убей», — пульсировало в сердце и разносилось кровью.

Стас ходил в спортзал каждый день, занимался единоборствами. Его учили, что на расстоянии вытянутой руки даже безоружный может справиться с вооруженным. Скин направил пистолет на Стаса. Тот изобразил испуг, поднял руки на уровень воображаемой «линии угрозы». Скину нужна доля секунды, чтобы нажать на спусковой крючок… Левой рукой Стас захватил пистолет и вывернул вцепившемуся в оружие противнику запястье: теперь ствол смотрел скину в живот. Хрустнул в скобе сломанный палец. Стас отобрал пистолет и рукояткой со всей силы ударил гада в кадык. Скин упал. Стас отпустил труп и с ужасом, будто только очнувшись, уставился на свои руки.

Он убил человека! Не соображая, что делает, убил человека!

Скины, кажется, поняли, что случилось. Стас попятился, выставив ладони перед собой. Нет, нет, он не хотел! Какой бы пакостью ни был покойный — Стас не хотел его убивать! Господи, да они же сейчас растерзают его, ни сила не поможет, ни спорт.

Стас в ужасе посмотрел на сцену. Там Ник. Вот же он, вот!

— Друзья! — сказал в микрофон Ник.

Толпа замерла — он приковал все взоры. Волна горячего обожания захлестнула площадь. Раскаявшись, отступили скины. Конь, работая локтями, отодвинулся назад, затерялся среди других, вздохнул с облегчением. Сейчас Ник что-нибудь такое скажет, что все сразу поймут: вот он — достойный вождь.

Все получилось правильно. Друг Ника сделал то, что нужно. Я ему больше не помогаю. Пусть идет. Я буду рядом со своим человеком. Много еды. Прямо здесь — много еды. Прямо сейчас.

Сейчас!

Я падаю на своего человека.

Он — это я.

Нику показалось — на одну секунду, — что он может выбирать. Сейчас, стоя перед толпой, ощущая ее жажду — может. Уйти или остаться. Принять свою судьбу или бежать от нее. Сохранить человеческое или…

Любовь или вечное одиночество? Мечты или серость будней? Радость или…

Сверху, с самого неба, обрушился шквал — тепло, обожание, радость, — невидимые токи заструились по позвоночнику.

Толпа. Мягкие руки. Чей-то голос еле слышный: «Ты хочешь, чтобы тебя любили. Но тебя никто не любит. Родители относятся как к вложению капитала. Девушки — потребительски. А ты так хочешь любви. И вот тебе говорят: „Есть Бог, Он любит тебя“. Каждую ночь ты засыпаешь со словами молитвы: „Пожалуйста, будь, пожалуйста“. И вас таких — мириады, во всех странах, во все века. И однажды Он появляется. Чтобы любить тебя. Чтобы ты любил Его».

Кажется, это говорил Артур. Или не Артур, или Ник где-то прочитал? Или он просто знал это?

Маятник завис в низшей точке. Куда качнется — вправо или влево?

Смотрит толпа. И опускаются на плечи теплые дружеские руки. Люби меня, будь мной.

Ника будто подняло на волне над толпой. Он вобрал ее в себя. Он выбрал. И нужные слова пришли сами.

— Друзья! — сказал Ник в микрофон. — Здравствуйте, граждане великой страны. Меня зовут Никита Викторович Каверин, я основатель организации «Щит». Оглянитесь: наша страна умирает. Воры и убийцы, засевшие в правительстве, выкачали из нее силы, распродали народное богатство, превратили нашу Родину в нефтяную бочку. Они поставили Россию на колени и думали, что она не встанет. Они куплены загнивающим Западом, они — хозяева домов в Калифорнии и Швейцарии. Их не волнует безработица. Их нужно судить. Сегодня я призываю вас, друзья, выйти на улицы родных городов и поддержать великое дело Революции! С оружием в руках мы отстоим нашу Родину! Воров — под суд! Олигархов — на лесоповал! Вернуть народу недра! Это правительство бросило подыхать в нищете наших пенсионеров!

Ник зажмурился и передал в толпу, каждому в голову, картинку — пусть думают, что его речь вызывает эти ассоциации: дом престарелых, нищие у входов в метро, черные машины с мигалками мчатся по пустому Кутузовскому, блестят часы на руке президента, скачет на коне полуголый премьер в ковбойской шляпе, хрусталем сверкают люстры… Покалеченные тела выносят из метро.

— Это правительство вскормило ненависть и братоубийство. Это правительство — (знакомые всей стране лица на экране) — вырастило поколение пьяниц и наркоманов.

Блюющие выпускницы в белых бантиках. Скины, вскидывающие руки в приветствии. Футбольное фанатьё, громящее витрины магазинов.

— Все молодежные банды действуют с благословения этого правительства. Главари самых известных группировок — сотрудники ФСБ. Сколько можно еще издеваться над нами? У нас было всё!

Юрий Алексеевич Гагарин улыбается ослепительно. Маршируют комсомолки. Танцуют фигуристы на льду. Молодые ученые у ЭВМ. Олимпийский Мишка. Солдаты Великой Отечественной…

— У нас ничего не осталось.

Слезящиеся глаза ветеранов. Кривляющийся на сцене певец-гомосексуалист. Грязная, отвратительная драка. Проститутки у трассы.

— Но мы встали с колен! — Голос Ника взвился, Ник выкрикивал чужие, подсказанные сверху слова. — Мы не дали себя оболванить! Мы умеем думать! Мы соскочим с нефтяной иглы, мы вернем былое величие! Мы отдадим народу недра, землю и крупные предприятия! Мы откажемся от сырьевой экономики! Мы перейдем от продажи к производству! Каждому — по рабочему месту! Доступная энергия, достойный уровень жизни, достойная пенсия! Все равны в правах и обязанностях, все и каждый должны трудиться на благо общества! Воруешь — сиди в тюрьме! Вперед, друзья! Вперед, граждане! Смелее выходите на улицы! Мы — вместе! Мы победим преступный строй!

Сейчас Ник не надеялся, даже не верил — знал, что все у него получится.

Тимур Аркадьевич приехал в опустевший, осиротевший «Фатум». Эгрегор покинул Главного и переметнулся к Нику. Больше у «Фатума» нет власти. Осталась бюрократическая махина, бесполезная, если только Каверин не заставит ее работать на благо нового режима, замешанного на крови. Но он вряд ли это сделает — нет больше Никиты Каверина, есть одержимый, пуповиной идеи связанный с миллионами одержимых. Он даже не их мозг — ганглий, передающий сигналы эгрегора, глупого и кровожадного.

Миллионы зомби восстанут. Выйдут из своих домов под багряное небо, вспоротое лучами прожекторов. Людям нужен хозяин. И они создали себе его. Они отдают свои жизни. Они тысячами будут бросаться на амбразуры, повинуясь смутно осознанному импульсу. Ради идеи. Ради пожирающего их бога войны.

В приемной никого не было. Охрана внизу — и та разбежалась.

Тимур Аркадьевич сел за стол. Как же так? Неужели он проиграл? Ник принял эту тварь, безмозглую и прожорливую, по словам Главного, мир его праху.

Дверь отворилась. Тимур Аркадьевич ожидал увидеть кого угодно, да хоть мародера, но вошла Маша. Девочка, помогавшая инициировать Ника, игравшая перед ним дурочку после изолята. Такая же виновница происходящего, как и Тимур Аркадьевич.

— Здравствуй, Мария. Зачем ты пришла?

Она обогнула стол и встала на колени — плавным, лишенным пафоса движением. Прижалась лицом к его ногам. Маша надела парик, и темные, чересчур блестящие волосы касались туфель Тимура Аркадьевича.

— Я хотела сказать… — Голос ее звучал глухо. — Я хотела сказать, зачем помогала вам. Зачем все это… Тимур Аркадьевич. Я вас люблю. Я вас всегда любила.

Против своей воли он улыбнулся. Посмотрел за окно. По ржавому ночному небу Москвы плыли корабли. Поднимались и опадали черные паруса. Хлопали на ветру… Тимур Аркадьевич моргнул. Нет, не паруса, не корабли. Раскинув призрачные крылья, над Москвой парил бог войны. Тимур Аркадьевич уже видел это в тысяча девятьсот пятом, и жена, Ольга, тогда видела, но не поняла предзнаменования.

Тысяча девятьсот пятый, утро перед Кровавым воскресеньем.

Над городом стягивалась багряная дымка, напоминая одновременно туман и чад пожарища. Рассекая клубящуюся муть, плыл корабль. Сам корпус за крышами домов разглядеть было невозможно, виднелся лишь парус — прозрачный, с красноватыми прожилками. Разворачивался, разворачивался, закрывая небо, облака, бросая на простыню снега огромную тень. Появился второй парус. Кривые коричневые мачты, на них вместо флагов — черные крючья. А потом появился киль…

Реут перевел взгляд на Машу.

Девушка вскинула голову. Она улыбалась, но слезы текли по ее щекам.

— Теперь вы ведь можете просто быть человеком, да? Теперь — можете?

Тимур Аркадьевич не мог ей ответить.

А Маша ждала. Ждала, что скажет ее хозяин.