ГОЛОСА МОЛОДЫХ

Дмитрий Стариков Патруль

Уилс подошел к окну, распахнул створку, повеяло свежим ветерком, словно пытавшимся отвлечь от грустных мыслей. Уилс швырнул окурок с сорокового этажа едва заметным со стороны молниеносным движением, и тот медленно падал теперь. Наблюдая за ним, Уилс подумал: «Когда-нибудь и мой корабль, оставив яркий след, распадется на частички, унося меня в потусторонний мир. Слишком неспокойно сейчас всюду. Но хотел бы я знать, какая сила заставит меня остаться в городе! Завтра отправлюсь в Космопорт и подпишу контракт еще на полгода. И с первой же сменой выйду на патрулирование. Надоело все. И город мне этот что кость поперек горла…»

Утром, позавтракав, он собрал свою походную сумку, неизменную спутницу всех его полетов, проверил старый любимый им кольт и вошел в лифт. Некоторое время спустя он мчался по автостраде, ведущей к Космопорту, и весь этот путь он мог бы проделать с закрытыми глазами.

Впрочем, и контракт в бюро он мог бы подписать, не глядя, — так надоело ему в этом шумном, но бездушном городе.

Выйдя из машины, он заметил светловолосого верзилу. Увидел его профиль, подошел. Это был Стоун, и он нравился Уилсу Колинзу, и оба чувствовали, что эта приязнь взаимна.

— А, Уилс, — мрачновато произнес Стоун.

— Привет, бродяга, — Колинз добродушно протянул ему пачку любимых всеми патрульными невитаминизированных сигарет. Их было почти невозможно достать, и, предложив их коллеге, Колинз тем самым проявил высшую степень уважения к нему. Ему уже приходилось летать со Стоуном.

Стоун закурил.

Колинз не стал ни о чем расспрашивать Стоуна, хотя вдруг понял: произошло что-то серьезное. Так уж повелось у них: если у кого-то тяжело на душе, лучше помолчи. Захочет, сам расскажет.

Несколько раз глубоко затянувшись, Стоун отшвырнул сигарету:

— Брук не вернулся! Брук!..

Внешне Колинз остался спокоен, только внутри у него что-то оборвалось.

— Вчера опять за третьей орбитой была заваруха, — сказал Стоун. — Кто-то снова прорывался там. Выбили двоих наших, и Брук бросился на помощь. Засек вначале две, потом еще две, а затем и пятую ракету. Ему бы провести наблюдение и ждать подмоги. Но ведь это же Брук — он и слушать не стал: двоих атаковал почти сразу же, оставшиеся мгновенно отреагировали, дав ответный залп. Брук потерял управление, но каким-то чудом сумел расправиться еще с двумя. И тут пятая ракета как раз со стороны кормовых дюз зашла и бортовыми, да еще и главной… почти в упор… Угодило то ли в ангар с горючим, то ли в боезапас, только от взрыва корабль словно испарился. И через мгновенье я сомневался, было ли все это или приснилось?

— Ты что, был там?

— Подоспел к самому занавесу. Не успело облако распасться, как я атаковал пятую. Повезло мне. Вот и все.

— Кто же эти пятеро?

— Даже не знаю, — Стоун помолчал. — Все дело в том, что корабли-то наши, почти как патрульные, но без опознавательных знаков. А вот откуда они и кто их вел, не знаю. Пусть над этим ломают свои крепкие головы там. — Он показал большим пальцем вверх. И, пожав Колинзу руку, он зашагал в сторону гостиницы. Внезапно Стоун остановился, обернулся и крикнул:

— Сегодня в баре собираются все старики, будем поминать Брука. Приходи!

Уилс смотрел вслед Стоуну. Раньше он не замечал, чтобы Стоун сутулился. Пилот всегда был строен и подтянут. И откуда-то из темных закоулков подсознания выплыло: «Да, дружище, ты стареешь. Когда я увидел тебя впервые, ты был совсем юным. И перед тобой были открыты все дороги, а ты выбрал этот путь. Как это страшно, неотвратимо, как убивает и медленно казнит нас время… за какие грехи? За какие грехи!» Колинзу вспомнилось, как начинал он сам. Нынешний президент был тогда их шефом. И он всячески поощрял патрульных, понимая, что постоянный риск требует разрядки, сквозь пальцы взирая на их проделки, Но не поэтому Уилс пришел сюда. Его влекли широкие просторы космоса, ослепительные звезды, мешавшие спать ему по ночам!

Немало утекло времени, прежде чем он понял, как просчитался. Ему бы тогда уйти, ведь у него было все: и дом, и семья, и деньги. Была у него и дочка-милая белокурая девчушка, которую он безумно любил. Лизи. Она теперь повзрослела, превратилась в стройную и веселую красавицу, за которой ухаживают почти все мальчишки ее колледжа. Она живет с матерью, а Уилс расстался с ней. Недолго его бывшая жена Маргарет была одна. Вскоре вышла замуж за преуспевающего бизнесмена, и ныне он глава могущественной Компании космического оборудования. А это-костюмы с фирменным знаком, машины, звездолеты. Всюду эта компания. И может быть, лишь Министерство Вооруженных Сил не находилось пока в сфере ее воздействия. Хотя уже все явственнее просматривались симптомы, свидетельствующие о том, что щупальца спрута начали проникать и в недра военного ведомства. Милая Маргарет знала, что делала, она получила все, что хотела, — дворцы, машины, изысканнейшие наряды.

«Когда же мы виделись с Лизи последний раз? — подумал Колинз. — Уже, наверное, полгода назад. Надо будет перед вылетом обязательно навестить их. Я не могу не думать о них, не могу не видеть их хотя бы изредка. — Уилс достал медальон, в котором был маленький снимок его бывшей семьи, и взглянул на Маргарет. — Сколько лет прошло, а я по-прежнему люблю ее, ведь я сентиментален, и этого я не стыжусь».

Лифт живо доставил Колинза на седьмой этаж здания Космопорта.

Здесь и находилось бюро регистрации резервных патрульных. Заполнив бланк контракта и получив жетон, дающий право на проход в сектора стоянок патрульных ракет, Колинз решил навестить старого приятеля Пита Стредфорда, начальника Космопорта.

Негромко постучав, вошел в кабинет.

Пит сидел, откинувшись в кресле, попыхивая гаванской сигарой, и был, судя по глазам, где-то далеко.

— Что будешь пить? — не возвращаясь пока из своего далека, быстро спросил он.

— Ты же знаешь, — Колинз коснулся рукой груди.

— Ах, да, — деликатно улыбнулся Пит.

— А я вот…

И, немного помолчав, добавил:

— Послушай, Уилс, не ходи ты туда сейчас. Неспокойно там. Вот и Брук… знаешь?

— Знаю. Но контракт уже подписан.

— Раз ты идешь, то слушай. Справа от тебя Рэд Форрес. Ты знаешь его, такой рыжий детина, а справа новичок. Как его… — Пит порылся в бумагах и, ловко выудив одну, прочитал имя: — Джордж Смолл. Честно говоря, он меня несколько удивил. Только недавно закончил училище пилотов, а попросился сразу в дальнюю зону. Так что будь внимательней.

— Уж постараюсь.

— Людей не хватает. Не идут к нам, как раньше, — словно извиняясь, бормотал старый приятель.

Поболтав о чем-то, Колинз попрощался с ним и отправился к семнадцатому сектору, где стоял его корабль.

Резиновая дорожка, тихо шурша, несла его по бетонированному полю в глубь Космопорта. Неожиданно Уилс почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он оглянулся. И странное дело, среди десятков окон здания Космопорта он увидел то самое окно и за стеклом силуэт Пита. Тот смотрел ему вслед.

* * *

Космопорт был огромен, а семнадцатый сектор — его окраина. Так что, несмотря на автодорожки, Колинз добрался до ракеты только минут через десять. Когда он спрыгнул на бетонку, вокруг нее уже копошились роботы.

Уилс обошел ракету и лишь затем поднялся на борт. Внутри было все по-прежнему. Рубка управления и замерший пульт ждали его. Кресло, казалось, сохранило форму его тела, застыв в долгом ожидании.

И Колинз тут же устроился в кресле. Он почувствовал: это его дом.

Все встало на свои места: он вернулся — значит, все в порядке.

Потом, увлекшись осмотром новой аппаратуры, Колинз не заметил, как пролетело время.

«Так и не повидался с Лизи и Маргарет, — с грустью подумал Уилс, подходя к бару, расположенному недалеко от здания Космопорта. Может, это и к лучшему. Зачем перед дорогой расстраиваться? Деловое настроение отличный помощник».

Колинз решительно распахнул дверь и вошел в полутемный зал бара.

Старый бармен в рубашке с символической бабочкой приветливо встретил его, тут же начав смешивать любимый коктейль для пилота.

Этот старик знал вкусы завсегдатаев. Колинз посмотрел на ловкие руки бармена, затем не торопясь оглядел зал. Это его жизнь, тоже часть его дома.

В углу напротив сидели ветераны патруля. Они словно ожидали кого-то, не спеша потягивая содержимое из огромных бокалов и тихо переговариваясь. Уилс взял свой коктейль, подошел к друзьям и, пожав каждому руку, сел около Стоуна.

Стоун поднялся, оглядел собравшихся, произнес:

— Наконец-то мы собрались вместе… Сколько же лет мы не собирались вот так? А ведь мы связаны общим делом, кажется, всю жизнь. Я уверен, если бы не гибель Брука, мы бы и сегодня были далеко друг от друга. Но мы потеряли товарища, который был одним из лучших. Случившееся может произойти с каждым из нас… Происходит что-то непонятное, это мы все почувствовали. Нас в этом винить нельзя. Но орбиты нарушаются все чаще и чаще. Все нападения хорошо продуманы и подчинены одному замыслу. Кто-то отлично осведомлен обо всем, что происходит у нас… Становится все опасней выходить на патрулирование кольцевых орбит. Особенно напряженная обстановка на Третьей. Даже большие деньги, которые мы получаем за каждый вылет, перестают окупать риск… — Стоун говорил простовато, все знали, что оратор он неважный, но слушали его, всегда внимательно.

После бара ночной, уже отдавший дневной зной воздух казался даже слишком свежим, ощущался хвойный аромат, странные и таинственные запахи озера поодаль, дыхание росистых полян близ хвойной рощи.

Торопиться было некуда, до гостиницы было совсем недалеко.

Поэтому Уилс решил немного побродить. Но, не успев отойти от бара, он услышал стук захлопнувшейся двери. Колинз оглянулся и увидел симпатичного юношу в совершенно новой форме лейтенанта Космофлота.

— Добрый вечер, мистер Колинз! — с уважением произнес юноша. Его вежливый тон понравился Уилсу, как, впрочем, и сам говоривший. Колинз кивнул парню:

— Привет.

— Мое имя Джордж Смолл, — представился молодой пилот. — Завтра выхожу на третью орбиту и буду вашим левым.

— Теперь все понятно, — улыбнулся Уилс и пожал руку Джорджу, затем внимательно посмотрел на него и спросил: — Послушай, парень, что тебя потянуло на третью? Что, жить надоело или решил подзаработать?

— Да, в общем-то, последнее. Мне действительно нужны деньги, — ответил Смолл довольно-таки твердо, но почему-то отвел глаза. Это не ускользнуло от пристального взгляда Уилса.

— Не стоит начинать со лжи, если хочешь, чтобы у нас было все нормально. Без доверия нельзя. Особенно когда знаешь, что от соседа зависит собственная жизнь. — Колинз смял и бросил только что закуренную сигарету, пошел к гостинице.

Но Смолл догнал его, решительно сказал:

— Я же сказал, мне действительно нужны деньги. Поверьте!

— Есть и другие варианты, с помощью которых можно заработать. К тому же заработать больше при меньшем риске.

— Вы правы. Только в наше время где не рискуешь жизнью, там идешь на сделку с совестью. А это не по мне.

«А ведь в молодости я был таким же», — подумал Уилс.

— Зачем тебе деньги? Можешь, конечно, и не отвечать, но знаешь, лучше сразу узнать все. Тогда поверь, легче работать.

— Да я ничего не собираюсь от вас скрывать. Но все по порядку. Год назад я познакомился с девушкой. — Смолл на мгновение замолчал и улыбнулся, вероятно, будучи не в силах не окунуться в радостные для него воспоминания. — И вот когда мы решили пожениться, Лизи представила меня своей маме. Ею оказалась очень хорошая и добрая женщина, которая мне сразу понравилась. А узнав о нашем решении, она не возражала, только попросила не спешить и проверить свои чувства. Мы, конечно же, с нею согласились. Когда она узнала, что я буду нести службу в орбитальном патруле, с ней что-то произошло. Она побледнела, у нее задрожали пальцы, но, овладев собой, она произнесла, глядя куда-то в сторону: «Извините, Джордж, но моя дочь никогда не будет женой офицера орбитального патруля. Вы хороший человек, но принесете Лизи слишком много тягостных минут одиночества и горестного ожидания. А я хочу, чтобы дочь моя была счастлива!» Вот почему за те три года, что мне необходимо отслужить в патруле, я хочу обеспечить себя материально, а затем перевестись в другую службу Космофлота или же вообще уйти со службы. Я не хочу терять Лизи.

«А хочет ли Лизи потерять тебя? — подумал Колинз. — Ведь здесь стреляют и даже убивают». А вслух сказал:

— Я верю тебе, парень. А теперь иди отдыхай. Завтра будет тяжелый день. Это я тебе обещаю.

Пожелав Смоллу хорошенько выспаться, Колинз не спешил последовать его примеру. У него поднялось настроение. Спать совершенно не хотелось. И Уилс не спеша побрел к небольшой рощице, расположенной у самой кромки бетонного поля.

Сойдя с бетона, он с наслаждением растянулся на траве и устремил взгляд ввысь. Ночь была прекрасна. Ничто не нарушало покоя, и только теплый приветливый ветерок, иногда незаметно подкравшись, играл с ним. Но недолго. Словно запутавшись в волосах, он потихоньку затихал.

Колинз ни о чем не думал. Он наслаждался, зная, что теперь совсем не скоро ему удастся вот так же лежать и вдыхать запахи Земли…

Застрекотавший в траве сверчок вернул Уилса к действительности. И он подумал, что одинаково сильно любит Землю и то бескрайнее пространство, которое ее окружает. Именно в этом и заключалась его трагедия. Живя на Земле, он с неимоверной силой тянулся в космос, но, оказавшись там, он начинал испытывать жгучую тоску по родному дому.

Возвращение не приносило желаемого исцеления, лишь на некоторое время давая равновесие. А потом все начиналось снова. И так многие годы, почти всю жизнь.

В ракете по ночам ему снились луга вокруг родительского дома, затерявшегося на юго-западе страны. Но все-таки большую часть его снов и мыслей занимала Маргарет. Уилс проклинал свой характер, но поделать с собой ничего не мог. Полюбив один раз, он стал вечным пленником этого чувства, хотя понял это не сразу. Сколько раз он хотел после возвращения прийти к ней, объясниться, но не позволяла гордость! Ведь она ушла, когда ему было очень трудно. Оставив лишь коротенькую записку, слова которой до сих пор горят в его памяти: «Прости меня, милый мой! Я по-прежнему люблю только тебя. Но я устала мучиться. Я все время боюсь, что ты не вернешься, что я останусь одна. Поэтому и во имя счастья нашей Лизи я ухожу. Прости…»

Уилс отбросил томящие душу воспоминания и подумал о полете. Он был доволен ходом событий, рад тому, что завтра вылетает. А этот симпатичный и, видать, неглупый парень был ему явно по душе.

«Вот бы иметь такого сына, — почему-то подумалось Уилсу. — Жаль будет, если с ним что-нибудь случится. Третья не любит слабых и не прощает ошибок. А Джордж еще так молод, у него мало опыта. Придется наблюдать за ним, и, конечно, если что-нибудь будет не так, я сделаю все, — решил Уилс. — А с Лизи у него будет все хорошо. Потом надо будет успокоить его. Надо же, а имя девушки, как у моей дочери. А мать ее ненавидит патрульных. Интересное совпадение. Неужели Смолл полюбил мою дочь? — Колинз усмехнулся. — Но так не бывает. А впрочем, почему бы и нет?»

* * *

Гостиничный телефон гудел хоть мягко, но настойчиво.

— Колинз слушает.

Пауза.

— С кем я разговариваю?

— Это не имеет никакого значения, мистер Колинз.

— Вот как?

— Попрошу вар, не перебивайте. У нас к вам небольшое, но высокооплачиваемое предложение. А именно, если при патрулировании что-нибудь произойдет, не ввязывайтесь, как это сделал бедняга Брук. Тогда с вами будет все в порядке. За это мы будем вам очень благодарны. А благодарность наша, как я уже говорил, весьма весома. Ведь мы не хотим лишних жертв. Так что будьте благоразумны, дорогой мистер Колинз.

— Кто это мы? — стараясь говорить спокойно, спросил Уилс. Но в ответ послышались гудки.

Что-то темное и противное зашевелилось внутри. Неужели страх? — мелькнула мысль. Такого никогда не было, разве что в детстве, когда он прятался под одеяло от воображаемых чудищ. Но тогда его выручал сон.

И это был выход. А где же выход сейчас? И тут кто-то едва слышно шепнул ему: «Они ведь сказали: не ввязывайтесь. Это и есть выход. До драк ли тебе? Послушай совета, делай как говорят». Уилс на мгновение заколебался: «Заткнись, мразь! Никогда не думал, что внутри меня живет такое. Я же сказал, что разберусь на месте. Значит, так оно и будет. Не люблю давления, никогда ни перед кем не гнул спины, так что и теперь буду действовать так, как посчитаю нужным!» Настроение было паршивое. «Ну ничего, — думал Уилс, — как-нибудь и в этот раз выкрутимся. Мне не привыкать. Были случаи и поопасней. Потому и голова полна седин и сердце барахлит».

…Споткнувшись, Колинз заметил, что почти добрался до своего корабля.

Поднявшись в рубку и откинувшись в командирском кресле, Уилс успокоился и почувствовал прежнюю силу и уверенность. Вот они его ноги-это дюзы корабля. Вот они его кулаки — это пушки корабля. Он еще поборется, будет драться, как Брук, как любой из них. Они просто так не погибают. Служба в патруле закалила их всех. И они стали отличными солдатами. Не зря их готовили в лучших спецшколах планеты.

Они предпочитали погибнуть в бою, пусть это будет яркая вспышка среди черной мглы, чем старческая смерть на мягких подушках среди этой грязи и нечисти.

У него осталось еще полчаса. Он одел легкий скафандр. Запустил все системы, проверил их на бортовом компьютере. О готовности корабля доложил в центр управления полетами. Затем связался с напарниками.

Два экрана — левый и правый. С правого смотрел угрюмый Форрес, а с левого молодой Смолл, который никак не мог сдержать радостную улыбку. Джордж был свеж, бодр и готов к любому полету. Уилс подмигнул ему и произнес, обращаясь к обоим:

— Итак, коллеги, готовы?

— Готовы.

— Отлично. Тогда слушайте меня внимательно. Перед нами стоит ответственная задача — это патрулирование и, в случае необходимости, оборона третьей орбиты. Вы прекрасно знаете, что расстояние между патрульными кораблями преодолевается за пятьдесят шесть секунд. Обращаю особое внимание на время сеансов связи. Не должно быть никаких отклонений от установленного графиком. В случае возникновения любого подозрения Немедленно докладывать мне. Ну вот вроде бы и все. Хотелось только добавить, что среди нас новичок. И я уверен, что он нас не подведет, — и, обратившись к Джорджу, закончил: — Будь спокоен, не нервничай. Знай, что в случае чего мы тебя подстрахуем.

Его перебил рыжий Рэд:

— Послушай, Уилс, а как же инструкция, которая вроде бы не рекомендует ввязываться в бой в случае нападения на напарника. В этом случае предписано вести наблюдение с вызовом основных сил.

Уилс резко повернулся к правому экрану и впился в него взглядом.

Лицо Рэда было спокойным, но Уилсу показалось, что во взгляде Форреса мелькнуло что-то неуверенное. Но, наверное, просто показалось. И вдруг Колинза осенила догадка.

— Послушай, Форс, а тебе не звонили по телефону перед вылетом?

— Нет, а что?

— Да нет, просто так, — ответил Уилс и включил центр управления полетами. Ему ответила миловидная девушка, прелесть лица которой была затенена официальностью его выражения.

— Семнадцатый сектор. Разрешен вылет трем патрульным кораблям. О готовности доложить.

— Первый готов.

— Второй готов.

— Третий готов.

— Ну что же, пора, — произнес Уилс и, нажав кнопку «Старт», закончил: — За мной!

Три корабля один за другим взмыли в утреннее синее небо. И, быстро уменьшаясь, исчезли, унеся с собою грохот огня, рвущегося из дюз.

И вот уже все затихло, будто ничего и не было. И только ветер шелестел листвой деревьев, расположенных недалеко от космодрома.

Стоявший в рощице человек был погружен в свои мысли. Но, взглянув вверх на кружащую, встревоженную стайку птиц, он подумал: «И как только эти птицы здесь живут?» А ответ прост. Как бы ни плоха была земля родителей, а она навсегда остается родиной для детей. Человек посмотрел туда, где только что светились три огонька, затем, развернувшись, пошел к машине. Прежде чем отправиться в путь, он снял трубку радиотелефона и набрал номер. Где-то за десятки, а может, и сотни километров ему кто-то ответил. Человек сказал:

— Они взлетели… Да, все трое… Возвращаться? Понял.

Положив трубку, он включил зажигание. Двигатель взревел и вынес машину на близлежащее шоссе.

* * *

Вот уже две недели промчались со дня вылета, а грозных нарушителей все не было. А было как раз наоборот — тихо и спокойно. Милю за милей прочесывали станции внешнего обзора, но экраны были пусты и молчаливы.

Рассматривая звезды, гипнотизировавшие своим блеском, Уилс с недоумением и горечью думал о происшедшем с Бруком. Колинз с недоверием и вместе с тем с любовью вглядывался в окружающее пространство. Он прекрасно понимал, что спокойствие это обманчиво, не зря же ему позвонили перед вылетом.

Внезапно над экраном видеорадиотелефона замерцал транспарантик «Вызов». «Интересно, какую новость мне сообщат на этот раз? — подумал Уилс. — Вероятно, ничего хорошего». Поэтому Уилс не спешил отвечать.

Когда же экран засветился, он увидел физиономию Пита и, показательно застонав, закрыл ладонью глаза. В следующее мгновение из динамика донесся голос:

— Привет, Уилс! Как поживаешь?

— А, это ты. Ну, здравствуй, — приветствовал Колинз, отводя руку от глаз. — Рад видеть твое святое личико.

— Как у вас погода, — в свою очередь, пошутил Пит, — светят ли еще звезды? Можешь немного расслабиться и отпустить свои нервы, а то они у тебя слишком сильно натянуты. Я даже здесь слышу их звон. Готовность номер один сняли. И вы с дублирования переходите на основное патрулирование. А предыдущая смена возвращается.

— Передай от меня привет этим парням! До встречи.

— Счастливо, — произнесло изображение Пита и медленно распалось.

Уилс откинулся в кресле и задумался: «Вот и готовность сняли и до конца патрулирования осталось полторы недели, а ничего не произошло. Может, кто-то со мною сыграл злую шутку, хотя кому это надо? Бред какой-то. Кто же на меня давит, кто эти люди? Они, конечно, очень сильны и могущественны, раз действуют на таком высоком уровне, затрагивая космические интересы. Переедут и не заметят. И все-таки я встал им поперек горла, выходит, что-то я значу».

Уилсу стало немного приятно от мысли, что в нем признают какую-то силу. «До чего же человеческая натура себялюбива. И все же, кто это может быть, — рассуждал Колинз. — На планете не так уж много способных на подобное организаций. Главенствующая роль бесспорно занимает знакомая мне компания. Пожалуй, это единственная корпорация, способная снарядить такие мощные космические отряды. И как я раньше не подумал, ведь патрульные также изготовляются на заводах этой корпорации. Неужели я один задумался над этим?» И тут ему вспомнился разговор в портовом баре и предостережение Стоуна. Уилс попытался восстановить все сказанное в тот вечер. Память не подвела. В мозгу всплыли воспоминания: полумрак зала, тихая музыка, отделанные под кирпич стены бара и высокий мужчина. Он говорил о Бруке, о его убийцах, об их силе и мощи. А еще он говорил о том, что в Космопорте у них наверняка есть свой человек, который имеет доступ к совершенно секретной информации. «Интересно, если все это так, кто их человек? Похоже, что Стоуну что-то известно и он знает гораздо больше, чем говорит. Но и то, что он сказал, поставило его жизнь под угрозу, он очень рискует. Надо скорее с ним связаться, прямо сейчас. Благо есть такая возможность».

Он может, используя спутниковую связь, позвонить любому по радиотелефону прямо домой.

Уилс порылся в справочнике и, отыскав нужный код, позвонил Стоуну. Секунд через пятьдесят экран видеотелефона осветился, но изображение не появилось. Уилс продолжал ждать. И через мгновение раздался щелчок, за которым механический голос робота-секретаря произнес: «Эдвард Стоун, Северо-Западный район, погиб 23 августа 2125 года в результате автомобильной катастрофы. Похоронен на Сармодском кладбище». Затем динамик, мягко загудев, отключился, вслед за ним потух и экран.

У Колинза на лбу выступили капельки пота, сердце билось, глухие удары отдавались в висках. Руки до боли в пальцах сжали подлокотники кресла. Уилс попытался взять себя в руки и успокоиться. Это удалось ему не сразу. Волнение проходило медленно, мысли путались. «Ясно — Стоуна убрали. Он много знал и слишком много рассказал. Теперь они наверняка восстанавливают его связи, чтобы выяснить объем разглашенной информации. Вот откуда он мог знать об их планах? Ответ может быть до ужаса прост — он был одним из них. И скорее всего участвовал в операции прорыва, когда погиб Брук. Это чудовищно, но он был одним из его убийц. Даже пускай не прямым, но это не уменьшает его вины. Так ли?» Что-то подсказало ему: так!

Горькое разочарование настигло Уилса: «Не разбираюсь я в людях, несмотря на то, что прожил немало, да и повидал много на своем, прямо скажем, нелегком пути, а не смог отличить мерзавца от приятеля. Но если не торопясь во всем разобраться, то можно понять: на месте Стоуна мог оказаться любой. Может, Стоуна прижали к стенке и у него не было выхода? И в то же время от смог перебороть себя, попытался открыть глаза другим и мне в том числе. А я ничего не понял. Ведь я помню его взгляд. Он больше всего надеялся на меня, на мой опыт и разум. Он ждал от меня поддержки, я был для него последней надеждой. А я встал и ушел…» От мрачных размышлений Уилса оторвал голос Джорджа:

— Как дела, мистер Колинз? Наступило время связи, а вы молчите. Я подумал, не случилось ли что.

Уилс взглянул на экран и увидел молодого пилота, тот, по-видимому, был в приподнятом настроении. Его улыбка, сверкая с экрана, заставила Колинза забыть всё невзгоды. Уилс устало улыбнулся и ответил:

— Да вот задумался. Вспомнил былое, а скорее ошибки… А в общем, все хорошо. Хотя… — Он замолчал, окунувшись в горькие воспоминания.

Но затем, решив что-то, продолжал:

— Хотя нет, не все хорошо. Только что узнал, Стоун погиб. Автомобильная катастрофа. Поэтому и на связь не вышел.

Улыбка медленно сползла с лица Смолла. Он как бы не сразу понял, что сказал Уилс, и лишь спустя некоторое время ответил:

— А я его совсем не знал. Правда, в школе пилотов о нем много говорили после той истории, когда он захватил сразу трех нарушителей.

— Как же, прекрасно помню. Ведь я с ним несколько лет в одной упряжке. Хотя никогда, очень близко не сходились, но уважали и очень доверяли друг другу. — Колинз замолчал, но затем произнес, обращаясь скорее к самому себе: — Ведь это он меня тогда нашел.

— Где нашел? — переспросил Джордж. Уилс посмотрел на экран, не видя Смолла.

— Расскажу как-нибудь, но только не сейчас, — и, переменив тему разговора, сказал: — А где же Рэд? Почему он молчит и не выходит на связь, давно пора!

Уилс попытался вызвать третьего патрульного, но тот не отвечал.

Колинз повторил вызов второй, третий раз, но экран по-прежнему был пуст. Такого не может быть. Даже если Рэд погиб, то на других кораблях патруля должен был быть получен сигнал бедствия — так устроены патрульные ракеты. «Куда же он запропастился? — размышлял Уилс. Может…» — но додумать он не успел.

— В квадрате 17–08 обнаружена одиночная цель. Идет на пересечение курса, — взволнованно произнес Смолл. — Может, это Рэд?

— Исключено. Уже произведено опознавание, и цель классифицирована как «чужая», — ответил Колинз и подумал: «Неужели прорыв? Вряд ли, скорее всего какой-нибудь турист заблудился, ведь цель одиночная. А впрочем, нечего голову ломать, вот сейчас все и выясним».

— Идем на перехват. В случае неповиновения разрешаю применить оружие.

Дюзы кораблей взревели, извергая струи пламени, и понесли корабли патрульных к цели, отмеченной на экранах маленькой, быстро перемещающейся точкой. Уилс уверенно вел свой корабль, не переставая вызывать Рэда. Но тут заметил, что точка на экране изменила курс и начала медленно удаляться.

Колинз увеличил скорость, но расстояние продолжало увеличиваться.

Когда Уилс выжал все что смог из своей ракеты, он понял, что нарушитель превосходит его в скорости. Колинз дал предупредительный залп, приказывая нарушителю остановиться. Но тот совершенно не реагировал, продолжая по-прежнему удаляться. «Ну это уже наглость», — решил пилот и, обратившись к Смоллу, сказал:

— Сейчас мы тебя проверим. Возможно, будет небольшая потасовка, так что у тебя есть возможность показать себя. Только смотри, не лезь на рожон — это ни к чему.

Соблюдая инструкцию, Уилс дал еще один предупредительный залп, пустив ракеты в непосредственной близости от цели. Но они ушли так же безответно. Тогда оставив в покое сигнальные ракеты, Уилс пустил в дело ракеты средней дальности, дав залп двумя из них. Траектории их полета, ярко высвечиваясь на экране, начали быстро приближаться к цели. Эти ракеты не уничтожают корабль полностью, а лишь двигательную установку, так как настроенные на тепловой след, производят небольшие разрушения в районе врага.

И когда нарушитель дал ответный залп заграждения, Уилс не удивился, тут же поставив импульсы радиопомех. И вовремя. Но ракеты также не достигли цели: одна была уничтожена ракетой заграждения, их траектории пересеклись, а вторая была уничтожена огнем бортовых пушек противника. И тут Колинз увидел, как откуда-то сбоку вынырнули еще четыре ракеты и устремились к нарушителю. Но только одна из них прошла сквозь шквальный огонь пушек и достигла цели. Этого было достаточно, и корабль нарушителя сбавил ход.

— Молодец, Джордж, — крикнул в микрофон Уилс. Он в пылу атаки совсем забыл про напарника. — Ты это ловко проделал, я в тебе не ошибся, если бы не твоя пилюля, он бы ушел. Но теперь все в порядке, возьмем его тепленьким.

Через несколько минут они были около нарушителя. На самом малом ходу Колинз начал обходить застывший корабль. На экране внешнего обзора появилась почерневшая, развороченная взрывом корма. Дальше начали просматриваться знакомые обводы космического корабля. «Так и есть — патрульный, — тут же определил Уилс. — Интересно, даже бортовой номер есть». Колинз сделал максимальное увеличение, чтобы прочесть номер, и… схватился за голову. «Черт возьми, это же Рэд! Так вот куда он исчез», — подумал Уилс и понял, что окончательно запутался.

Мысли лихорадочно метались в мозгу, мешая друг другу. Но Уилсу казалось, что он сейчас решает что-то очень важное. И от принятого решения зависит судьба патруля, выполнение задания. «Так, старина, не спеши и все хорошенько продумай», — сам себя успокаивал Колинз. Он думал, а время неумолимо летело вперед, превращаясь из мгновений в столетия, в стену, которая становилась все выше и выше.

На экране появилось изображение Джорджа. Его губы шевелились — он что-то говорил, но Уилс не слушал. Он думал: «Ну зачем, зачем Рэд полез на наши пушки, почему не отвечал, зачем он убегал, увлекая нас за собой? Зачем? Стоп, а вот он и ответ. Он и уводил в сторону, да-да, конечно же, уводил от чего-то или от кого-то. Значит, надо срочно возвращаться обратно на маршрут».

Колинз, развернув корабль, дал полную тягу двигателям, да так, что корабль весь завибрировал. Одновременно Уилс сказал, обращаясь к немного опешившему Джорджу:

— Послушай, малыш, оставайся здесь, вызови Космопорт и доложи все как было. Потом находись снаружи и ни в коем случае не входи внутрь корабля Рэда. Как понял?

— Все понял. А вы?

Уилс, не дослушав его и выключив связь, уводил свой звездолет прочь от обгоревшего корабля предателя.

* * *

Когда он вернулся в район первого контакта с целью, то ничего не обнаружил. Он, правда, и не надеялся на то, чтобы сразу обнаружить нарушителей. Как говорится, вокруг была тишина и спокойствие. Но Уилс не верил этому спокойствию. И тогда он начал искать следы, как гончая, делая круги, постепенно увеличивая радиус. Экран молчал, ничто не выдавало недавнего присутствия врага. Все было тщетно.

Тогда Уилс решился на последнюю попытку. Он развернул корабль в сторону, противоположную направлению, на оставленные ракеты Джорджа и Рэда и, не снижая скорости, помчался вперед!

Колинз открыл навигационные карты, желая выяснить, куда приведет его этот путь. Посмотрел и с сомнением присвистнул. Перед ним лежали широкие просторы, заполненные отходами планеты. Это была огромная свалка. Мусор доставляли сюда многие годы, и здесь он начинал свой тысячелетний путь, падая на Звезду, которая все сжигала на своей поверхности, освобождая людей от лишних хлопот.

«Здесь будет неимоверно сложно что-нибудь найти, — решил Уилс. Среди этого хаоса разбросано множество астероидов и даже есть пара небольших планеток. Так что спрятаться тут можно многим и без особых трудностей. Остается надежда на то, что обнаружу их по следу, который оставляет корабль. Но надо торопиться, так как и он скоро исчезнет».

И только Уилс подумал, как замерцал центральный экран, высвечивая еле заметный след на голубой поверхности. Уилс тут же включил память экрана, чтобы зафиксировать направление, и вовремя, след начал пропадать. Колинз снял координаты точки, где обрывался след, и опять обратился к карте. Полученное место оказалось около одной из двух планет, не имевшей даже названия, а лишь кодовый номер. «Так вот где они обитают», — обрадовался Уилс, почувствовав азарт охотника, загнавшего зверя в логово и знавшего, что теперь его жертва никуда не денется. Одновременно Уилс понимал, что одному лезть в это логово слишком опасно. «Надо немедленно связаться с Космопортом и Джорджем», — подумал Колинз и начал вызывать их. Но вместо милашки, обычно отвечающей из Космопорта, на экране появилось изображение лица неизвестного Колинзу мужчины. На Уилса смотрели холодные глаза, в которых была леденящая душу усмешка. Белая и сухая кожа обтягивала выступающие скулы, а узкие, почти отсутствующие губы, были плотно сжаты. Уилсу казалось, что этот человек смотрит сквозь него. Колинз собрал всю силу воли и стал смотреть на незнакомца уверенно и спокойно.

Неожиданно для Уилса человек заговорил, и из динамика донесся мягкий, вежливый и в то же время пугающий голос: «Добрый вечер, мистер Колинз, — и, не дав Уилсу ответить, закончил: — Вы сейчас умрете…»

* * *

Джордж сделал все, как сказал Колинз. Он дождался прибытия кораблей спецслужб и теперь находился в томительном ожидании результатов осмотра звездолета Рэда. Спустя некоторое время с поисковой группы сообщили, что на борту корабля нарушителя нет ничего заслуживающего особого внимания, за исключением одного — Рэда на корабле нет. Кораблем управлял компьютер.

«Вот хитрец! — подумал о Рэде Джордж. — Ну что же, теперь надо срочно найти командира», — решил он и направил звездолет по следу корабля Колинза, не переставая вызывать того на связь. Но Уилс почему-то молчал.

* * *

Время остановилось, секунды тянулись неимоверно долго. Капельки пота застилали глаза, но Колинз не замечал этого. Он впился взглядом в экран, стараясь найти выход из создавшегося положения. Он был в кольце каких-то древних полуразвалившихся космических кораблей, хотя наверняка это был всего лишь камуфляж. Уилс и не заметил, когда корабли-призраки окружили его плотным кольцом. Теперь он понимал, что это хорошо продуманная организация обороны таинственной планетки. Сопротивляться было невозможно, вероятность того, что ему удастся вырваться, была практически равна нулю. И все же он не терял надежды.

Он верил, что время его смерти еще не пришло.

И тут Уилс успокоился. Он неторопливо и уверенно начал готовить корабль к последнему бою. Враги молчали, явно издеваясь. «Ну что ж, как хотите, — решил Колинз, — тогда я начну первым». Он выбрал цель покрупнее, тщательно прицелился и дал залп одновременно всеми пушками, сразу же за этим выпустив ракеты. И тут началось…

Не успели ракеты достигнуть цели, как корабли-призраки выпустили из своих орудий и аппаратов такое количество снарядов и ракет, что их хватило бы на дюжину патрульных кораблей. «Теперь пора» решил Уилс и нажал кнопку «Отделение». Перегрузка вдавила его в кресло, но через мгновение он уже управлял космическим катером, в который превратилась рубка его корабля. Чудом прорвавшись сквозь рой ракет, Уилс взял курс на планету, надеясь, что его не заметят.

Но ему не повезло, его засекли. Хотя до планеты остались считанные секунды полета, вражеские ракеты достигли его катера раньше, чем он успел опуститься на поверхность. И когда он уже входил в плотные слои атмосферы, раздался грохот, катер потерял управление и начал быстро падать. Осталось последнее средство — катапультироваться, и, теряя сознание, Уилс воспользовался этой возможностью.

Он лежал на спине и смотрел вверх. Запекшаяся кровь твердой коркой покрыла израненное лицо. Веяло вечерней прохладой, шумели деревья, где-то пела неведомая птаха.

Уилс попытался встать, но это оказалось не так просто. Руку пронзила острая боль, и он опять откинулся на спину, стараясь не застонать.

Немного отойдя, Колинз огляделся. Он лежал на склоне невысокого, поросшего густой травой холма. У подножия зеркальной поверхностью сверкало небольшое озеро. Далее были также холмы, поросшие кустарником, и больше ничего.

Вид водной глади вызвал в нем нестерпимый прилив жажды. И тогда, превозмогая боль в руке, Уилс перевернулся на живот и начал потихоньку сползать вниз. Порядком измучившись и исцарапавшись о жесткие кусты, он наконец добрался до воды и с жадностью прильнул к ее холодящей поверхности.

Он пил задыхаясь, давясь, как будто от этого зависела его жизнь, а эту воду могли у него отнять. От судорожных глотков он подавился и закашлялся. Собственный хриплый кашель отрезвил его, привел в себя, и Уилс, успокоившись, отполз — от воды.

Вода взбодрила его, придав немного силы. Он даже смог встать и оглядеться еще раз. Но небесное светило почти скрылось за непривычно близкой кромкой горизонта, поэтому в вечерних сумерках было трудно что-то рассмотреть. Тогда Колинз присел и задумался: «Предпринять сейчас что-либо нельзя, поэтому в первую очередь необходимо позаботиться о ночлеге». И, воспользовавшись последним отблеском дня, он направился к кустарнику, стараясь как можно дальше углубиться в его заросли, чтобы найти какую-нибудь укромную полянку, скрытую от посторонних глаз. И когда его поиски увенчались успехом и он с наслаждением растянулся на мягкой и нежной траве, последний луч света, на мгновение задержавшись, умчался за далекие горы. И день угас.

Свет наступившего утра разбудил чутко спящего Колинза. Сбросив остатки сна, Уилс почувствовал, как сильно он замерз. А надо было идти.

Он с трудом встал, все тело болело, но не так, как вчера. Отдых и крепкий сон сделали свое дело. И он побрел к озеру, где утолил жажду прохладной и чистой водой.

Решая, куда направиться, он осмотрелся и неожиданно увидел плотину. Да, да, самую обыкновенную бетонную плотину, с одной стороны запирающую озеро, вернее, пруд. Колинз подошел к бетонному заграждению и оглядел его. Сооружение было вполне современным, с использованием автоматики. Сейчас шлюз был приоткрыт, и вода, тихо журча, устремлялась вперед по каналу, который белой лентой уходил вдаль, петляя и теряясь между холмами.

Уилс воспользовался каналом как путеводной нитью и побрел по его берегу.

Через некоторое время Колинз почувствовал какой-то знакомый и приятный запах, усиливающийся с каждым шагом. Неожиданно Уилс почувствовал, как этот запах начал дурманить его. Так и не разобравшись, что же это такое, он не стал далее испытывать судьбу, а захлопнул гермошлем и включил фильтр.

Вскоре холмы стали попадаться реже, а затем и вовсе пропали. Уилс вышел на огромную равнину и остановился как вкопанный. Ярко-красное поле простиралось до самого горизонта. Только за спиной Колинза да еще кое-где виднелись зеленые островки холмов. «Что же это такое?» — сам себя спрашивал Уилс, но по-прежнему не находил ответа. И, только приглядевшись, понял, что перед ним маки. Все это бескрайнее поле было покрыто маками. Они ровными рядами уходили вдаль, теряя форму и очертания, кроваво-красной массой заполняя все вокруг. Было видно, что маки росли не сами по себе, а кто-то ими засеял эту равнину.

И хотя источник запаха был найден, Колинз понял, что запутался еще сильнее. «Интересно, кому это понадобилось столько цветов? — спрашивал себя Уилс. — Что за странная прихоть — засеять планету цветами и именно маками. Да и планета выбрана с явным расчетом-подальше от посторонних глаз. Ведь и я сюда попал чисто случайно. Зачем все-таки на этой планете все поля и равнины засеяны маками? Уж не собираются ли неизвестные предприниматели продавать выращенные цветы на других планетах. Это, конечно, глупейшая затея, ведь затраченные средства никогда не окупятся. Может, конечно, на планете находится какое-нибудь предприятие, перерабатывающее маки во что-либо. Скорее всего так оно и есть. — Эту задачу Уилс решил, долго не мучаясь. — А неизвестный продукт — наркотики. Так оно и есть, на этой планете производят тонны наркотических веществ… Час от часу не легче, — с горечью размышлял Колинз. — Вырвался из лап смерти, чтобы влипнуть еще больше. Целая планета негодяев и подлецов…»

Додумать он не успел, сзади послышался нарастающий шум.

«Вертолет, — определил Уилс, — а я здесь как на ладони. Куда бежать? Как скрыться, ведь вокруг только маки…»

* * *

Внизу по-прежнему простиралось маковое поле. Красные участки сменялись зелеными, на которых цветы были переработаны еще до цветения. Неполное использование возможностей планетки объяснялось спросом на конечный продукт и, конечно же, удерживанием высоких цен.

Кроул уверенно вел вертолет, стараясь, чтобы Дик как можно тщательней просматривал все происходящее внизу. Перед вылетом они получили несколько странный для их планеты приказ — найти человека.

«Интересно, что это за тип? — рассуждал Кроул. — Как он сюда попал? Может, это кто-нибудь из своих, вышедший из повиновения. А впрочем, меня это не касается. Просто надо меньше думать и выполнять приказ».

А под ними все было спокойно, ни человека, ни даже следов. Уже подходил к концу третий час поисков, и вспыльчивый Дик начал нервничать:

— Да нет здесь никого! Какой идиот попрется в это сонное царство, — и, немного успокоившись, спросил у Кроула: — Может, вернемся?

Кроул, чертовски флегматичный и вечно жующий парень, повернулся к нему и, посмотрев безразличным взглядом, в котором была тоскливая пустота, ответил:

— Еще завернем в оазис и пройдем над каналом. — И, отвернувшись, с полнейшим равнодушием заложил крутой вираж. Да так, что машина прошла над самой землей, а Дик чуть было не вывалился из кабины, чудом удержавшись в кресле.

— Осторожней! — только и крикнул он, зная, что Кроулу глубоко наплевать на его эмоции.

Оазис также оказался пуст. Но когда они пошли над каналом, то Дик сразу увидел цепочку следов, идущих вдоль берега.

— Стой! — тотчас крикнул он.

Машина камнем устремилась вниз, но за метр до земли резко остановилась и зависла. Кроул по-прежнему жевал и ждал дальнейших распоряжений.

— Пошли вдоль них, — приказал Дик, — Только потише.

Вертолет, монотонно шлепая лопастями, не спеша летел над каналом, повторяя его изгибы. Вот следы вышли на поле и свернули прочь от канала. Дик усмехнулся и подумал: «Далеко не уйдешь, сейчас мы тебя и схватим». И, взяв карабин, приготовился к встрече.

Неожиданно след оборвался. Кроул моментально среагировал, тут же задержав вертолет. Дик от удивления не мог сказать ни слова, а Кроул даже жевать перестал. Ничего подозрительного вокруг не было, след просто оборвался, и все. Казалось, будто шедший вдруг взял и взлетел.

Кроул с некоторой опаской посадил машину. Дик, не дожидаясь, пока вертолет коснется земли, выпрыгнул из кабины и, оглядевшись, подошел к следу. Фильтрующая маска мешала, и, чтобы получше рассмотреть отпечатки, Дик опустился на колени. След был совсем свежий.

И тут Дик почувствовал, что на него кто-то смотрит. Не подавая виду, стараясь как можно незаметнее, он положил ладонь на рукоять револьвера. Продолжая делать вид, что рассматривает след, он досчитал до трех, резко выпрямился и, отпрыгнув в сторону, выхватил оружие.

Но вокруг никого не оказалось. «Черт возьми, — выругался Дик. Нервишки пошаливают». Кроул только взглянул на него и опять углубился в свои раздумья, вдобавок, надев наушники, начал слушать музыку.

Дик опять огляделся, вложил револьвер в. кобуру и, подняв карабин, направился по следу обратно к каналу.

Осторожно передвигаясь, держа оружие наготове, он вышел к воде.

Следы все так же тянулись вдоль канала. Не обнаружив ничего подозрительного, Дик собрался было вернуться, но, вспомнив, что фляга пуста, решил воспользоваться возможностью и наполнить ее водой. И когда, нагнувшись, он собрался было набрать воды, то заметил на глубине какое-то темное тело. «Откуда здесь рыба? — первой мелькнула мысль, но, спохватившись, он все понял: — Так ведь это не рыба, это же…» Он схватился за револьвер, но было поздно. Из воды, как в кошмарном сне, вылетела рука, сжимавшая кольт, который тут же выплеснул в лицо Дику огненную струю и свинцовую смерть. «Как все глупо получилось…» — было последнее, что подумал Дик, и упал навзничь.

Вода канала взволновалась, и на ее поверхности показался Колинз.

Он быстро выбрался на берег и схватил карабин, лежащий здесь же у воды. Затем, превозмогая приступ тошноты, взглянул на мертвого человека. Лицо было изуродовано, но крови видно не было — маки ведь тоже красные.

Уилс видел, что в вертолете находилось двое, значит, второй все еще там. Вот только почему он не прибежал на выстрел. Ничего не оставалось делать, как пойти к вертолету и все выяснить. Так Колинз и сделал.

Пилот сидел в кабине вертолета, закрыв глаза, как ни в чем не бывало. Уилсу не составило особого труда подойти к нему сзади и, взведя курок, направить оружие на парня. Тот был в наушниках, поэтому ничего не слышал и только постоянно что-то жевал. Колинз стоял, не зная, что делать, стрелять в спину было не в его правилах, и тут он услышал:

— Не стреляйте.

От удивления у Колинза даже рука опустилась. Пилот обернулся и посмотрел на него.

— Всегда можно договориться, — сказав это, он выпрыгнул из вертолета. — Я слежу за вами от самого канала.

Колинз по-прежнему молчал, ожидая дальнейших действий пилота.

И тот не заставил себя долго ждать.

— Забирайте машину, — предложил он, — но с условием. Вы должны кое-что передать туда, — закончил он и показал вверх.

— Хорошо, — не долго думая, согласился Уилс.

— Я так и думал, — ответил пилот и, достав из кабины небольшой пакет, протянул его Колинзу. — Адрес там написан, обратного, конечно, нет, — и замолчав, задумался. Но потом продолжил: — Вот еще что. Вы скажете дочке, что видели меня, что у меня все хорошо, что жив я и здоров. И что скоро приеду домой… Хотя вряд ли я когда-нибудь отсюда вырвусь.

— А если вам попробовать бежать вместе со мной, — предложил Уилс.

— Ничего не выйдет, — покачал головой пилот, — я в полной их власти и сам себе не хозяин, — и, показав Колинзу белый порошок, сказал: — Без этого я никуда. Здесь мы все обречены — Он на некоторое время замолчал, окунувшись в невеселые размышления. Но, встряхнув головой, продолжил: — Теперь о вас. Времени в вашем распоряжении очень мало, поэтому слушайте внимательно. Надеюсь, управлять вертолетом умеете? — Колинз утвердительно кивнул головой. — Это упрощает дело.

Лететь надо на юго-запад миль сорок. Там находится единственный планетный Космопорт. И единственный способ покинуть планету — это незаметно проникнуть на какой-нибудь готовый к вылету звездолет. Космопорт хорошо охраняется, так что попасть туда нелегко, хотя и возможно.

Вертолетная площадка находится рядом с портом и отделена от него.

всего лишь стеной. В стене между двенадцатой и тринадцатой вышками находится дверь. Она не заперта. Дальше действуйте по своему усмотрению. Да вот еще что, корабли также охраняются. Ну вот вроде и все.

— Спасибо, — Колинз искренне поблагодарил пилота, крепко пожав ему руку.

Тот усмехнулся и произнес:

— Не думайте, что я сделал это ради вас. Ничуть. В первую очередь я сам заинтересован. И хватит об этом, — сказав, он похлопал Уилса по плечу и закончил: — Трогай!

Когда вертолет почти оторвался от земли, Уилс услышал сквозь шум винтов:

— Если будут вызывать по радио, то отвечайте, что все в порядке, либо посылайте их ко всем чертям.

Шум усилился, вертолет завибрировал, взлетая, но Кроул крикнул еще громче:

— Мою дочку зовут Джорджия! Слышите, Джорджия!

Махнув в ответ рукой, Колинз развернул машину и взял курс на юго-запад, затем оглянулся и увидел одинокого человека, который стоял и смотрел ему вслед.

* * *

Поле внизу закончилось, и показалась дорога, идущая в ту же сторону, куда направлялся и Уилс. Впереди по дороге, сильно пыля, мчался крытый автофургон. Колинз быстро нагнал, а затем и оставил его позади.

Вдруг в кабине вертолета защелкал динамик, и затем послышалось:

— Кроул, с чем возвращаетесь?

Уилс понял, что говорили из машины, но отвечать не спешил. А динамик бушевал вовсю, осыпая Кроула последними словами. Затем говоривший принялся за Дика, не зная, что тот остался далеко отсюда на берегу канала.

Неожиданно спросил кто-то другой:

— Почему не отвечаете?

Колинзу показался знакомым этот спокойный и равнодушный голос.

И Уилс вспомнил — это был человек с экрана. Пилот немного растерялся, но затем ответил:

— Все в порядке.

— Кто это говорит?

«Ну вот и все, — мелькнула мысль у Уилса. — Ну да ладно. Была не была». И он назвал имя одного из подвергшихся столь нелестным обращениям:

— Кроул говорит.

— Пусть ответит Дик.

— Сейчас, — ответил Колинз и на полной скорости рванулся к показавшемуся из-за холма поселку.

Он быстро нашел вертолетную площадку. На ней было все спокойно.

«Может, не сообщили? — успокаивая себя, подумал Колинз. — Хотя вряд ли.

Скорее всего ждут, когда я приземлюсь. Ну что же, придется рисковать». Он аккуратно посадил вертолет и, не дожидаясь, когда полностью прекратится вращение винтов, выпрыгнул из кабины и бросился к бетонной стене.

В это же время сзади послышался звук приближающегося автомобиля. Колинз оглянулся и увидел мчащуюся на него машину. До стены он явно не успевал. И тогда, больше не размышляя, Уилс бросился обратно в вертолет и запустил двигатель. Но вертолет сразу взлететь не может, а каждая секунда могла стоить ему жизни. И Колинз взялся за револьвер.

Рука дрожала, и машина прыгала в прорези прицела, неминуемо приближаясь. Указательный палец все сильнее и сильнее давил на спусковой крючок, а машина с каждым мгновением была все ближе и ближе. И вот в прорези обозначился силуэт водителя. Раздался выстрел. Автомобиль резко свернул, но все-таки слегка задел взлетающий вертолет.

Уилс с трудом выровнял машину и направил ее к Космопорту. Снизу послышались выстрелы. Две или три пули пробили днище и, неприятно жужжа, прошли совсем рядом. Следом поднимались другие вертолеты. И в завершение столь безрадостной картины сработала световая сигнализация, показывающая, что топливо израсходовано. «Отлично!» — горько усмехнулся Колинз.

Оставалось совсем немного — и двигатель начал давать перебои. Уилс попытался посадить машину как можно ближе к стоящим на взлетном поле космическим кораблям. Но вертолет, как раненый зверь, потерявший силы, рухнул на землю. Стойки шасси спасли его, лопнув с жутким визгом. От толчка Уилса выбросило на бетонные плиты космодрома. Но он, не почувствовав боли, бросился к ближайшему звездолету, отметив про себя, что это патрульный корабль.

Не ощущая веса, Колинз взлетел по трапу и, в упор выстрелив в грудь растерявшемуся охраннику, захлопнул входной люк. Оказавшись в рубке, он опустился в, кресло и, проверив наличие топлива, запустил двигатели. К счастью, баки были заполнены др отказа.

…Вырвавшись из лап зловещей планеты, Колинз направил корабль к Земле, чтобы донести людям правду о надвигающейся опасности.

От преследователей он отделался быстро, уничтожив их при выходе из плотных слоев атмосферы. Но некоторое время спустя Уилс обнаружил еще одного, который быстро нагонял его. Колинз попробовал уклониться, проделав сложный маневр, но противник повторил его с уверенностью аса.

«Это твердый орешек, — решил Уилс. — И еще неизвестно, кто выйдет победителем из этой дуэли». Колинз верил в себя, в свой опыт и мастерство.

«Что же, чему быть, того не миновать», — подумал Уилс и развернул корабль навстречу врагу. Тот несколько опешил от действий Колинза, замешкался и на какую-то секунду опоздал со стартом боевых ракет. И это стоило бы ему жизни, если бы не его мастерство… Второй раз выпустить ракеты уже не успел никто. Но зато была использована бортовая артиллерия…

Корабль противника получил серьезные повреждения и теперь, точно застыл совсем недалеко от Колинза. Но и Уилс чудом остался жив, хотя его звездолет стал как решето. И поэтому центральный пульт управления светился различного рода предупреждениями: «Пожар в четвертом отсеке», «Нарушена герметизация девятого отсека», «Отключена система водоснабжения». Что-то предпринять было просто невозможно.

Уилс сильно устал. Непреодолимо хотелось спать, веки слипались, и он чувствовал, что его все больше охватывает состояние безысходности.

Необходимо было действовать, а ему было на, все наплевать. Он откинулся в кресле и, закрыв глаза, на мгновение отключился.

Силы у него еще были. И когда взвыла сирена, и загорелся ярко-красный транспарант «Опасность взрыва», Уилс, долго не раздумывая, облачился в скафандр, предназначенный для работ в открытом космосе, решив покинуть корабль. Рубка не катапультировалась, поэтому осталось последнее средство — выбраться наружу через шлюз-камеру. Так он и сделал, предварительно прихватив с собой малогабаритный ракетный двигатель, предназначенный для перемещений в открытом космосе. Когда же двигатель заработал на полную мощность, унося его прочь от корабля, который мог взорваться в любую секунду, Уилс, включив вмонтированный в скафандр радиомаяк, подумал: «Вот и спасся, для того чтобы прожить еще несколько часов…» Правда, была у него еще надежда на то, что кто-нибудь его услышит, но надежда очень, очень слабая.

Хотя Колинз ждал взрыва, он произошел внезапно и был настолько сильным, что даже, несмотря на большое расстояние, ударная волна, состоящая из образовавшихся при взрыве обломков и газов, настигла его, оглушая, давя и ломая его кости, резко увеличив скорость его полета. От перегрузки и боли Колинз потерял сознание.

* * *

Ему снился чудесный сон. Вот они с Марго на берегу небольшого озерка. Вокруг зеленый лес. Только кромка берега покрыта мягким желтым песком, горячим от ослепительного солнца. А над ними голубое небо, чистота которого не нарушена ни единым облачком. Но все-таки ярче всего светилась, даже ослепляла улыбка Маргарет. Он смотрел на нее, был счастлив, и больше ему ничего не надо…

Понемногу сон начал уходить, забирая с собой счастливую улыбку Маргарет.

Уилс открыл глаза и огляделся. Ему не составило большого труда определить, где он находится. Это был медицинский бокс патрульного корабля. Все вокруг было стерильно, и белизна каюты после сна больно резала глаза. «Интересно, к кому это я попал, к своим или к врагам?» — подумал Колинз.

Он попытался встать, но во всем теле была такая слабость, что у него ничего не получилось, и он, тяжело дыша, откинулся на подушку. Рядом была кнопка вызова. Немного подумав, Уилс нажал на нее и через мгновение услышал приближающийся топот. «Из рубки бежит», — определил Уилс.

Дверь распахнулась, и в каюту влетел счастливо улыбающийся Джордж.

— Ну, наконец! — воскликнул он. — Сколько же можно спать?

— А сколько это я сплю? — поинтересовался Уилс.

— Почти сутки.

— Да, но теперь я не сплю. И мой аппетит так разгулялся, что я готов съесть все, что еще осталось на этом корабле. Надеюсь, этими запасами я смогу утолить голод и жажду.

— Конечно, сэр, — воскликнул Джордж. — Сию секунду, — и, перекинув платок через руку, подражая стюардам, выскочил из бокса.

Через некоторое время Уилс, усердно работая челюстями, уже поглощал все то, что принес молодой пилот. Сам Смолл, поставив управление кораблем на автоматическое, сидел рядом с Уилсом в ожидании рассказа о его приключениях и удивлялся:

— Ну, и здоровье у вас!..

Когда наконец с едой было покончено, Колинз, с удовлетворением вздохнув и вытерев салфеткой губы, начал рассказ.

Смолл слушал внимательно и даже с некоторым напряжением. А когда, все рассказав, Уилс замолчал, он спросил:

— Но как вы докажете, что все это дело рук Корпорации?

— Планета, где я был, — ответил Колинз, — лучшее доказательство.

— Но там можно все уничтожить, — возразил Смолл.

Уилс задумался, но вскоре произнес:

— Необходимо вернуться к второму кораблю, я думаю, он все еще там. Надо сейчас же вызвать дополнительный патруль. И проделать это надо как можно быстрее.

* * *

«Неужели все? Боже, как глупо получилось. Зачем я погнался за Колинзом? Надо же было подумать, я просто идиот, ведь он управляет кораблем не хуже меня. Все, что произошло, — это расплата за самоуверенность. И расплата самая высокая. Корабль недвижим, связи нет, да и сам я протяну недолго, остались считанные минуты. Непонятно, как я до сих пор жив. Но перед тем, как я умру, необходимо позаботиться о документах, благо в чемоданчике есть самоликвидатор. Дело остается за малым — дотянуться до чемоданчика и нажать на кнопку».

С трудом оглядевшись, он увидел, что искал. «Вот он, рядышком. Надо лишь протянуть руку, но как это сделать? Я чувствую, что наступают последние секунды… Но я должен, — невероятным усилием он сдвинул руку, — еще, еще немного… лишь бы…» Он лежал в неестественной позе; голова запрокинута вправо, выпученные глаза вылезли из орбит, из уголка рта шла уже засохшая дорожка кровавой пены. Но самое дикое зрелище представляла его рука, которая, невероятно изогнувшись, тянулась, растопырив пальцы, к небольшому чемоданчику, лежавшему совсем рядом с ним. Казалось, что даже сейчас рука тянется, напряженно вибрируя, стараясь достичь цели.

Смолл при виде этого зрелища пошатнулся и выскочил из рубки.

Уилсу тоже стало не по себе. Какой-то неприятный комок подкатил к горлу. Он осторожно обошел труп, остановился около чемоданчика и наклонился, чтобы взять его. И тут он узнал человека, лежащего перед ним. Это был Рэд. Несмотря на окружающее, Уилс усмехнулся: «Ирония судьбы, мы опять все вместе. Сейчас наш патруль в полном составе». И, взяв чемоданчик, не оглядываясь, он вышел из рубки.

Через некоторое время звездолет Смолла отчалил от исковерканного корабля Рэда.

Оказавшись на своем корабле, Смолл и Колинз принялись за вскрытие чемоданчика. Уилс был знаком с такими штучками, как самоликвидатор, поэтому принял все меры предосторожности. Попотев полчаса, он вскрыл чемоданчик и извлек из его внутренностей содержащиеся там документы. Часть их была закодирована, но несколько бумаг было открытым текстом на имя директора Корпорации — Брэка Роула.

Уилс усмехнулся и подумал: «До чего все-таки тесен мир. Ведь Роул и есть муж Маргарет».

Положив документы на место, Уилс спросил у Смолла:

— Ты знаешь, для кого мы везем бомбу в этом саквояже?

— Конечно, нет.

— Для твоего будущего тестя, — произнес Колинз и взглянул в глаза юноше.

Смолл смутился и ничего не ответил.

Уилс продолжил:

— Ты, конечно, можешь отмалчиваться, это твое дело, но знай, что я отношусь к тебе очень хорошо, ты мне дорог. К тому же ты меня спас. А сейчас стоит вопрос: либо Лизи станет твоей женой, либо ты, разоблачив Роула… Все зависит от твоего ответа. Одно лишь добавлю, что, отказавшись от разглашения этих документов и всего того, что мне известно, я предам память погибших друзей. Поэтому я скажу все.

Взволнованный Смолл смотрел на Уилса, в его глазах светилось чувство!

— Спасибо. Огромное спасибо. Я даже не знаю, что вам ответить. Ведь я с малых лет хотел стать похожим на вас. В то время часто писали и показывали орбитальные патрули, их лучшие смены и экипажи. А особенно часто капитана Колинза. И вы стали для меня кумиром, как, впрочем, и для многих Других мальчишек… Поэтому все то, что вы сказали, стало для меня лучшей наградой. Но ради бога не думайте, что я поступлю во вред вам. И несмотря ни на что, я буду с вами до конца, буду всегда поддерживать вас и не допущу, чтобы память ваших друзей была бы осквернена.

Сказав это, он бросился к Колинзу и обнял его. У старого пилота навернулась непрошеная слеза. Не зная, что и сказать, он только гладил юношу по голове и повторял: «Все хорошо, Джордж, все хорошо…»

* * *

Еще за сутки до посадки на родной планете Уилс, сняв фотокопии с документов, разослал их по различным адресам. Теперь, когда за дело возьмутся журналисты, поднимется такая шумиха, которую уже вряд ли смогут замять. К тому же, кроме газетчиков, документы получили и кое-кто из госаппарата и военного ведомства. За многие годы службы у Колинза повсюду появились друзья и знакомые, и многие могли его поддержать.

Космопорт был запружен народом и войсками. Были и представители правительства. Все ожидали прибытия патруля, который месяцы назад покинул этот космодром.

Люк, тихо шурша, откатил в сторону. В коридор влетел луч солнца, а вслед за ним хлынули запахи Земли. Уилс на мгновение закрыл глаза рукой, Джордж зажмурился, и оба, вдыхая свежий утренний воздух, счастливо улыбаясь, шагнули к трапу.

— Вот мы и дома, — произнес Уилс и, взглянув на ожидавших их людей, добавил: — Никогда меня не встречали так. Вероятно, сегодня мы пользуемся популярностью, как самые знаменитые кинозвезды.

У трапа уже ожидала машина, которая быстро доставила их к зданию Космопорта.

Уилс и Джордж вышли из машины и огляделись. К ним бросились репортеры, но плечистые полицейские сдержали их натиск. Несмотря на преграду, журналисты осыпали их вопросами. Джордж смущенно молчал, а Уилс крикнул сквозь шум: «Все вопросы после, господа, нам необходимо немного отдохнуть. Извините».

И, уже не обращая внимания на вопросы, они двинулись по проходу, образованному двумя шеренгами полицейских. Неожиданно они увидели, как им навстречу бегут две женщины. Смолл сжал локоть Колинза, но Уилс никак не мог разглядеть, кто это. Может, соринка попала в глаз, а может, еще что.

Уилс увидел, что перед ними стоят Маргарет и Лизи.

Он растерялся и не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Мои дорогие женщины, а как вы попали сюда?

Маргарет, взглянув ему в глаза, как-то просто ответила:

— Я им сказала, что я твоя жена, — и вопросительно посмотрела на Уилса.

Колинз оглянулся на Смолла, как бы ища у него поддержки. Но тот не отрываясь смотрел на Лизи. Тогда он повернулся обратно и увидел Пита Стредфорда, начальника космодрома, который стоял недалеко, держа что-то в руке. Он был сильно растрепан и мутными глазами смотрел на Уилса.

«Перебрал на радости», — подумал Колинз и улыбнулся ему.

В то же мгновение сверкнула молния и что-то сильно ударило Уилса в грудь. Не веря своим глазам, Колинз смотрел на револьвер в руках Пита.

Раздался крик, но Уилс не слышал его. Он с тоской смотрел в глаза Маргарет, которая бросилась к нему, еще не осознавая случившегося.

Силы покидали его, но он крепко держал ладони этой женщины и что-то пытался сказать ей.

Ноги подкосились, и он опустился на колени. Красная дымка застилала все вокруг, как будто он вернулся на планету маков, последнее, что он увидел, — глаза Маргарет и слезы. «И все-таки я счастлив…» — подумал Уилс.

Александр Головков Блондинка

Владислав Игоревич спал нагишом, укрывшись мягким, теплым одеялом, на большой, широкой кровати. Он любил телесный комфорт, и душа от этого у него была мягкой, молчаливой. Будильник он заводил на без четверти шесть. В шесть начинались передачи местного радио, от которых он просыпался окончательно.

— На работу проспишь, — послышался женский голос.

В его комнате никогда утром не бывало женщины. Он избегал любви, и страсти его избегали.

— Вставай, будильник прозвенел давно, — повторился голос уже с нотками раздражения.

За окном серел рассвет. Он подумал, что это голоса соседей за стенкой, протянул руку в изголовье и включил свет.

Одеяло свесилось на пол. Простыня сбилась в комок и лежала рядом, раздражая вялыми складками. Он хотел поправить ее.

— Отстань, — недовольно буркнула она.

Серьезным людям в жизни не везет. А Владислав Игоревич был серьезным. Или считал себя таковым. Какую ошибку он совершил в жизни?

В динамике зашипело, потом грянул первый аккорд, и хор подхватил гимн: «Союз нерушимый республик свободных…» Простыня у него была одна. Привычная. Жалко ее было выбрасывать. По утрам он о ней не думал. Когда к вещам относишься тепло, вещи оживают.

— Началась постельная лирика, — не узнавая своего голоса, произнес Безуглов. Он и не любил мистику, потому что там придумывают чепуху и верят.

Он встал и подошел к окну, чтобы определить, какое теперь время года. Вчера была весна. Если бы сегодня наступила осень… Он раздвинул гардины. Была весна. Весна, природа пробуждается… Поэтому ему померещился чей-то голос.

— Пойдешь на работу, подумай, как нам жить дальше, — сказала за спиной у него простыня.

— Чего? Чего? — он обернулся, надеясь, — что ответа не услышит.

— Ты не находишь, что мы потеряли интерес друг к другу.

— Угу, — согласился Безуглов.

— Я так жить не могу, — вздохнула простыня. — Пора определиться…

— Это как?

— Не валяй дурака, ты прекрасно понимаешь, что я говорю о замужестве.

— О чем? — не понял Владислав Игоревич.

— Мне нужен документ.

— Разве мы супруги?

— Ты со мной спишь. Сколько лет!.. Ты муж…

— Не с тобой, а на тебе.

— Какая разница?

— Я не могу никому дать развод, потому что ни на ком не женат.

— Ах, так?! Тогда женись!

— Чтобы жениться, нужна женщина, — без претензии на оригинальность сказал Безуглов.

— А я, по-твоему, кто? — спросила простыня.

— Я прожил тридцать лет и три года, — овладев собой, ответил Владислав Игоревич. — И не слыхал, чтобы вещи говорили. Да притом всякую чепуху.

— Значит, я для тебя вещь, — обиделась простыня. — Почему же ты со мною спишь?

Владислав Игоревич не стал обсуждать положение. Он собрался, выпил чаю и ушел, надеясь, что как все началось, так все и образуется.

Сказано уже, что был он человеком серьезным, нелепости его не занимали. Какая-то тряпка впала в амбицию. Выходя за дверь, он еще помнил о ней. Но, придя на завод, уже думал о другом. Его ждала работа.

Работа — один из способов уединения. Агрегатные станки, токарные полуавтоматы… Все требовали к себе его внимания. На девушек, работавших за станками, он никакого внимания не обращал. За исключением разве нормировщицы Светочки. К ней он относился дружелюбно, как к хорошей соседке. Об этом все знали в женском коллективе. А ему было безразлично.

У него был свой кабинет — мастерская с табличкой на двери: «Наладчик», где он работал и отдыхал. Там стояли верстак, три небольших станочка и мягкий диван. Там он пил чай со своим единственным другом электриком Гудимовым.

В разнообразной жизни Безуглова не могли сбить его с пути ни увеселительные заведения, ни общественные нагрузки, ни спорт. Понимающие люди сказали бы, что он аскет. Дом, работа… Третьего ему было не дано. Йогой он не занимался. А с работы возвращался домой всегда почти в одно и то же время.

Он прошел мимо разговорчивых соседок на кухне к своей комнате и отпер дверь ключом. Простыня лежала на кровати и смотрела телевизор.

Программа посвящалась перестройке.

Кто станет указывать, как развлекаться нечистой силе?

Владислав понял, что придется менять привычный образ жизни. По крайней мере ту часть, которая называлась проведением свободного времени. С детства Безуглов не ходил гулять на улицу. В этот вечер ему дома было скучно, и он пошел во двор.

Он бродил по улицам и удивлялся, что за глупость с ним приключилась.

Какая-то жутко сексуальная история. И с чего? Не был он Нарциссом. И женщин не любил, потому что… жизнь такая. Какая разница, почему? У любви и нелюбви много причин. Ну, не находил он, что можно в них любить. Ничего смешного тут нет. Если бы с кем другим такое случилось, можно было бы посмеяться. А ему что теперь делать? И как это он до сих пор не догадался завести собаку? Или котенка, по крайней мере?

Вернулся домой он поздно. Простыня читала книгу или делала вид, что читает. Безуглов достал пакет супа и приготовил ужин. Приглашать к столу ничтожную вещь он, естественно, не стал.

— Ты обо мне не заботишься, — вздыхала простыня, когда он вымыл посуду.

— Чем ты недовольна? — возразил Владислав. — Я тебя использую по назначению. У каждого свое призвание и предназначение…

— Ах! — дерзко охнула простыня. — Ты, оказывается, любишь семейные скандалы!

— О какой семье ты говоришь?

— Ты меня в шкаф собираешься засунуть?

— Если будешь грязной, то я тебя выброшу!

— Оставь мечты, романтик! Да, я простыня. Но я не половая тряпка, с которой можно обращаться как попало. Я не виновата, что стала простыней. Женись. И…

— Да что ты мелешь? — рассердился он.

— Сам меня сюда притащил!

— Я тебя взял в магазине. Не тебя, так другую…

— А зачем брал?

От бессмысленных разговоров Безуглову захотелось спать.

— Обо мне надо заботиться, на меня нужны деньги, — шептала простыня. — Ты себя не уважаешь.

— Да прекрати же! — огрызнулся он.

— Приходишь домой и начинаешь копаться в вещах так, как в своей душе не копался. Ты считаешь, что вещи должны тебе служить. Кто ты такой?

— Надоело, — решил положить конец недоразумению Вячеслав. — Я точно, знаю, что ты не человек: у тебя паспорта нет.

— Есть.

— Ярлык?

— А что? Там черным по белому написано все, что нужно. Вот, я в шкафу нашла, — и он увидел ярлык.

В ярлыке указывалось: «Простыня. Хлопчатобумажная. Фабрика…» Был ОСТ. Номер. Цена первого сорта. Ярлык подлинный.

— Это не паспорт, — хмыкнул Вячеслав. — А даже если и паспорт… Это технический паспорт. Он не дает никакого права на замужество.

— Он дает право на существование. А тот, кто живет, имеет право выходить замуж. И вообще, Пигмалион на твоем месте почел бы за честь… А ты права качаешь.

Близилась полночь. Грезы продолжались. Пора было спать. Владислав шагнул к кровати.

Ложиться в постель без простыни — это варварство. Беседовать с простыней — помутнение рассудка. Все нормальные люди спят на простынях. А чувства… Больше всего ему хотелось раздеться, лечь и заснуть.

Он откинул одеяло, посмотрел на простыню и, дернув ее за конец, расстелил на матраце:

— Ложись!

Это была команда для себя. Увы, его магическому заклинанию предмет не поддался.

— Ты в публичный дом пришел! — простыня выскользнула из-под него. — Я тебе не шлюха!

Безуглову страшно хотелось спать. Он попытался расстелить простыню, но она съеживалась, увертывалась от его рук.

— Ну и черт с тобой! Завтра другую куплю.

Подушку и одеяло он убрал — от греха подальше. Лег, не раздеваясь, точно турист на привале. Свет погасил. Впервые спал по-спартански.

Скомканная простыня лежала рядом.

Утром он не слышал будильника, соскочил с кровати, когда уже пропели гимн.

— Ключи от комнаты оставь, — услышал он.

Ухмыльнулся и ушел. Вот наваждение!

Починил сверлильный станок, отремонтировал шлифовальный, настроил фрезерный…

В этот день ему позвонили на работу. Валентина Николаевна из техотдела пришла и позвала его к телефону. Бывало, Безуглову звонили родители — отец или мать.

В техотделе тоже работали только женщины. Они были наряднее и лукавее цеховских.

— Кто это тебе звонит, Славик?

— Чей-то тоненький голосок.

— Неужели у Славика завелась зазноба?

Не обращая внимания на насмешки, Безуглов взял трубку.

— Алло… Ты? Простыня?…

Он ничего не мог понять. Но по виду его все догадались: что-то оскорбительное. Он злобно покраснел. Затем он сказал буквально следующее:

— Ты с ума сошла? Или я схожу с ума?

Женщины в отделе прыснули смехом. Безуглову и в лучшие-то времена было не до них. Он пыхтел в трубку:

— Как ты ожила? Какие деньги? Какие ключи?

Потом он спохватился, что ведет себя неприлично, сказал сухо:

— Это невероятно! — и, бросив трубку, ушел в свою мастерскую.

После работы домой не торопился. Разговорчивые соседки на кухне приумолкли, когда он вошел. По-видимому, они хотели что-то спросить.

Но ему было не до них. Прошел к своей комнате, достал ключи. Дверь оказалась не запертой. Простыня была свежевыстиранной и выглаженной.

Она сумела сама наутюжиться и пахла какими-то духами.

— Что происходит в моей квартире? — удивился Безуглов.

— Ходила в прачечную.

— А что это за записка?

— Заявление в женсовет.

— Какой еще женсовет?

— Готовлю сведения, чтобы привлечь тебя к товарищескому суду.

Владислав присел на кровать. Он представил, как его несуществующая невеста будет ходить по судам или женсоветам и жаловаться.

— Тебя нет, — сказал он. — Никто о тебе ничего не знает.

— Почему?

— Ты не человек!

— Я получу паспорт.

— Какой дурак тебе его выдаст?! Ты никто!

— Я уже все выяснила. Получу паспорт и пропишусь здесь. Посмотрим, как ты потом заговоришь.

Вечером Славик лег спать пораньше, с головой завернувшись в одеяло, не прикасаясь к накрахмаленной простыне.

Утром в цехе все обсуждали вчерашний его разговор по телефону.

Это невозможно было не заметить.

— Витя, ты мой самый лучший друг, — за чаем обратился Вячеслав к электрику Гудимову. — Мне нужен твой совет. Только не перебивай… Не подумай, что я шучу… Ко мне простыня прилипла. И собирается замуж… Что-то у меня с головой. Фантазия какая-то…

— Простыня? — подмигнул Виктор. — Бывает…

— Да, обыкновенная.

— Ну и женись, — согласился Виктор.

— Да ведь это же простыня!

— Тряпка, что ли?

— Тряпка.

— Тогда не женись.

— Вот и ты такой же, — вздохнул Вячеслав.

Гудимов задумался.

— Вообще-то жениться тебе надо, — покосился Виктор на Безуглова. — Столько женщин в цехе… И диван у тебя такой мягкий, — Гудимов покачался на диване.

Безуглов шел домой с определенной целью — выбросить тряпку за дверь, бросить на свалку.

— Чего ты надумал?

Он вооружился ножницами.

— Ополоумел?! — взвигнула она. — Тебя же засудят!

— А вот я выкрою из тебя дюжину носовых платочков! — пригрозил Вячеслав.

— А я не вещь! — злорадно выкрикнула она. — Не вещь! Я сегодня паспорт получила! — Она помахала перед ним красной книжечкой с тиснеными гербом и буквами.

И прошуршала складками, видя, что Вячеслав ей уже не опасен:

— На. Не порви и не испачкай. Это документ!

Перед его глазами замаячил паспорт. С фотокарточки смотрела помятая физиономия…

Славику хотелось разорвать ее на мелкие полоски и на клочки и выбросить все это в мусорное ведро.

— Я ходила к паспортистке. Я предъявила ей ярлык. — Славик видел, как перед ним колеблются какие-то складки. — Тебя не устраивает мой документ?

— Документ устраивает, а ты — нет, — пробурчал Славик.

— Пойдешь в загс или в суд!

Он понял, в какую историю вляпался. Нет, дело не шуточное. Попалась ему… Или он попался? Ах, ну почему он до сих пор не завел собаку?!

У него еще был шанс. Жениться. Жениться на ком-нибудь, только не на этой простыне! Еще можно успеть…

Придя на работу, он спрятался в своей мастерской, но ничего не делал. Ему попалась газета. Стал читать одну статью. Писалось о женах-страдалицах, натерпевшихся от мужей. Строчки прыгали у него перед глазами, пот катился со лба, он достал платочек. За этим занятием его застала Светочка.

— Славик, тебе плохо? — Светочка интересовалась его самочувствием.

Он взглянул на нее, ища поддержки. Раньше он ни за что бы не принял помощи от Светочки. Теперь рад был ее сочувствию.

— У меня серьезный стресс, — признался он.

— Выговор? — удивилась Светочка. — За что?

— Не — производственный. — Он силился улыбнуться. — Поможешь мне?

Светочка ничего не обещала, но желала знать, что случилось.

Сердце его болезненно билось.

— Я прошу тебя, — залепетал он. — Выходи за меня замуж…

…Все видели, как из мастерской наладчика выбежала возмущенная Светочка.

После работы ему впервые в жизни не хотелось идти домой. Он пересек парк сначала вдоль, затем поперек, обошел кругом цирк, потоптался у театральной афиши. От тоски свернул в магазин.

За прилавком стояла грустная продавщица.

— Я как-то у вас простыню покупал…

— Ну и что?

— Бракованная…

— А я-то тут при чем?

— Вы не подумайте, дыр на ней нет. Внешне все в порядке. — Славик наклонился к продавщице. — Но она теперь норовит замуж выйти.

Продавщица засмеялась:

— Постельное белье обмену не подлежит.

Безуглов понимал, что простыню не обменять. Постоял у прилавка.

Хотел купить новую простыню, но…

Если бы он притащил домой еще одну простыню или несколько, все вышло бы по-другому. Но он не притащил. Не было в продаже.

Соседки смеялись на кухне.

Простыня лежала перед зеркалом, перед ней — новенькая косметичка.

Простыня была еще сырая.

— Выстиралась? — желчно усмехнулся он.

— Да. А что?

Вид у нее был благоухающий.

— Ты во многом преуспела, — язвил Славик. — Тебе удалось получить паспорт. Ты, наверное, хочешь теперь прописаться? Так вот, не надейся. Для прописки нужно заявление квартиросъемщика, но я его не подпишу!

— Обойдусь без тебя, — колыхнулась она.

Славик вышел из дому и поехал к родителям. Не справившись о их здоровье, прошел в квартиру, сел посреди комнаты на табурет.

— Мама, я попал в беду, — уныло пожаловался он.

Мать погладила его по голове, как в детстве. Отец молча шевелил усами.

Слава признался, что с ним произошло.

— Что ж ты, намерен бобылем жить? — засопел отец.

— Пора тебе, сынок, жениться, — наставляла мать.

— Да не на простыне же! — закричал Слава.

— Вот заладил, — не поняла мать. — Простыня да простыня… Хозяйка будет…

— Мама, надо мной смеяться будут!

— Кто же это засмеется? — всплеснула руками мать. — Чай дети будут.

— Да я лучше повешусь! — Славик пулей вылетел из квартиры родителей.

…Весеннее солнце грело, и, глядя на расцветавшую зелень, он понял, что не повесится. Умереть у него не хватало силы воли.

— От судьбы не уйдешь, — сказал ему чей-то чужой и далекий голос, точно с небес, — Этой простыней тебя и накроют, перед тем как понести…

Владислав поднял голову и посмотрел в яркое весеннее небо.

Жить с простыней? О, господи! Пощади! А, впрочем, и без простыни не обойтись…

Возле дома он встретил растрепанную пенсионерку с задушевными глазами. Она возникла перед Безугловым, точно святой дух.

— А-я-яй, — качала она головой. — А на вид такой тихий, а скандалит. Мать и отец убиваются из-за тебя…

— Да идите вы! — недовольно буркнул Владислав.

— А-я-яй, — замахала руками пенсионерка. — С ума спятил!

— На тебя не похож, так уже и спятил!

— А-я-яй, — качала она головой. — В женсовете жалоба на тебя.

Славик не слушал ее. А дома у него простыня наводила порядок.

— Вот прибираюсь, — сказала она. — Приходил знакомый пододеяльник, мы с ним поболтали немножко.

Владислав не ответил и лег на голый матрац.

— Тебе неуютно? Не огорчайся, милый. А впрочем, черт с тобой…

Ночью ему снился кошмарный сон. Будто его заперли в тесной комнате без окон, без дверей. Всю ночь до самого рассвета в темноте перед ним летала мокрая, холодная простыня, норовя обнять… Но перед утром согрелся, натянув на себя сверху эту простыню.

— А я замуж выхожу, — услышал он на рассвете.

— Да, дорогая, — сквозь сон проговорил он.

— Ты не рад?

— Рад, дорогая.

— Я знала, что ты хочешь от меня отделаться, — донеслись до него ласковые слова.

Ему было тепло и уютно. И он ласково отозвался:

— Я на все согласен. Могу и жениться…

— Ты? — Она засмеялась. — А при чем здесь ты?

— А кто же еще? — пробурчал Славик.

— Да, я ухожу от тебя, милый, не горюй. Жалко мне тебя, да что делать…

Он почувствовал, как холодный воздух из форточки охватил его полуголое тело: стало зябко, тревожно и неуютно. Потом ему сделалось страшно. Утром следующих суток соседи обнаружили повесившийся труп Владислава Игоревича. Следствие длилось полгода, допросы, показания свидетелей не могли объяснить загадочной смерти серьезного человека.

Андрей Фальков Как стать человеком

— Рэнк, мой мальчик, вставай! — Голос матери сквозь сон слышался тихо-тихо.

Рэнк потянулся в кровати, протер глаза и сел. Пора собираться на работу, и мать опять встала раньше его. Как это у нее так получается?

Ему бы еще понежиться в постели, а у матери сна ни в одном глазу, она уже командует на кухне роботами.

Взяв себя в руки, Рэнк вскочил и быстро оглядел свою комнату. Он опять всю ночь писал стихи и теперь бросился убирать в стол свои блокнотики, чтобы мать не узнала.

— Иду, мама!

Рэнк распахнул дверь своей комнаты и пробежал прямо под душ. Как хорошо! Холодный душ по утрам — тоже одно из его чудачеств.

— Кушай, сынок, — мать погладила его по голове, когда он плюхнулся за стол, — что-то вид у тебя сегодня нездоровый.

— Поэты, сынок, — внушительно вставил отец, — это прислуга общества, а ты рабочий и должен этим гордиться.

— Я и горжусь, но не понимаю, какая здесь связь с моими стихами.

— Самая прямая, — мать укоризненно покачала головой, — ты вот не выспался, значит, работать будешь плохо. Голова у тебя не тем занята, потому и по службе не двигаешься. В школе из-за стишков плохо учился, а ведь мог бы инженером стать.

Все, что говорили родители, было правдой. И в школе он плохо учился, и знания ему с помощью внушения записать не могли, и на работе дела шли скверно. Да и со стихами все правильно — не его это, маленького человека, дело. Он рабочий и только упорным трудом может добиться чего-то в этой жизни.

Рэнку показалось, что ему не хватает живого общества людей, он выбежал на улицу.

Станок, на котором он работает, чертовски хорош. Бортовая ЭВМ — и мозг, и собеседник, и советник, и инструмент. За всю смену Рэнк общался с людьми не более получаса, все остальное время принадлежало станку. Кругом только автоматы, ни одной живой души.

Рэнк не мог, не вскрывая станок, увидеть выпускаемые детали, не знал, для чего они нужны и куда потом идут. Вскрывал станок редко: в его обязанности входило лишь программирование и настройка с целью улучшения качества деталей, да еще немногие операции, не требующие механической работы. Многое в станке Рэнк сделал сам: вставил другой лазер, переделал накопитель и стол, написал несколько новых программ.

Начальство довольно, и все коллеги на его месте тоже, но для чего все это нужно? Работать, чтобы жить? Если он винтик в машине, то какой винтик, где его место? Страшные вопросы, лучше их не задавать.

В цехе Рэнк включил аппаратуру. Ему давали три часа на совершенствование станка.

— Привет, Рэнк! — вспыхнул экран связи.

— Привет, Ван. — Рэнк нажал клавишу ответа.

— Ну, как дела?

— Попробую новую программу управления интенсивностью пучка.

— За три часа успеешь?

— Не знаю.

— Если не успеешь, предупреди заранее, мы включим другую линию.

— Хорошо.

— Я создал тебе все условия для творчества?

— Да, спасибо. Пришли холодного соку и часа через два подай робота с заготовками.

— Сделаю.

Экран погас; Рэнк откинулся в кресле и саркастически усмехнулся. Ему созданы все условия, а ему все ж чего-то не хватало. Творчество для него было целью, а не средством. Совершенствуя свой завод, люди искали кратчайший путь к ней. Его же, Рэнка, удовлетворял путь любой. Ну зачем ему эта программа? И старой вполне достаточно. Он хронический лентяй.

Зашипела пневмопочта, и на стол выехали два красных кубика, покрытые испариной. «Спасибо, Ван».

Ван был начальником группы, однако не признавал никаких формальностей в обращении. Ван был Старше Рэнка на сто лет, но он уже прошел обновление, физически выглядел моложе его.

Обновление! Замечательная вещь, делающая человека почти бессмертным. Мозг не стареет — стареет тело. Вот и придумали люди из нескольких твоих клеток растить точно такое же, как у тебя, тело, но молодое, и переписывать в мозг человеческую личность. Человек бессмертен — он выбрасывает дряхлую старость и обзаводится молодостью. Все повторяется не более десяти раз, а потом помехи нарастают, и мозг уже не копируется. Но несколько веков жизни тоже очень хорошо.

На смену умершим приходят такие, как Рэнк, рожденные заново. Их учат в школе, записывая знания прямо в мозг, иногда их просто, по-человечески, учат и воспитывают, а затем отправляют в вечную жизнь.

Почти вечную.

Кого еще не могут обновить — это астронавты, их мысли не пишутся.

Поэтому к звездам никто не хочет лететь. Со временем ученые найдут способ, и тогда любую личность можно будет записать на пленку, разобрать, собрать и изменить. Это ли не прекрасное достижение науки, это ли не светлое будущее!

Рэнк вздрогнул. Много он стал думать о постороннем!

— Рэнк, отзовитесь! — Экран вспыхнул красным. Ого, его вызывает сам директор. Слегка удивившись, Рэнк включил связь.

— Рэнк, я поздравляю вас с днем рождения!

Вот это да! Уже никто не отмечает дни рождения, поскольку это довольно глупо. Помнить такое — удел компьютеров. А директор вспомнил. Нет, не поздравлять его будут, тут что-то другое.

— Спасибо! — Рэнк повернул монитор, чтобы лучше видеть.

— Рэнк, желаю вам счастья и дальнейших успехов.

— Спасибо!

— И еще, Рэнк, тут к вам пришли из департамента внутренних дел и хотят вас видеть.

— Хорошо, пусть приходят.

— Я попросил бы вас самого прийти.

— А как же работа?

— Можете отложить.

— Иду.

Заинтригованный Рэнк выключил аппаратуру и вышел.

Директора в кабинете не было, вместо него за столом два незнакомых человека.

— Координатор Альфа, — представился один.

— Координатор Бета, — привстал другой, — прошу садиться.

— Спасибо.

— Рэнк, к вам большая просьба, — серьезно начал Альфа. — Все, о чем мы здесь будет беседовать, должно остаться в тайне.

— Хорошо, буду молчать.

— Вот и прекрасно, — координаторы переглянулись. — Скажите, вы пишете стихи?

— В этом есть что-то недопустимое? — удивился Рэнк.

— Нет. Но вам не кажется, что это несколько выделяет вас среди других?

— Это, конечно…

— И еще вы перерыли весь архив и ознакомились со всем заводом. Видите, мы и это знаем.

— Я мало понял в этом архиве. Я не скрываюсь. Гораздо удивительнее то, что вам захотелось это узнать.

— До вас этого никто не делал.

— Расстрелять за это?

— Нет, не расстрелять, а открыть государственную тайну, и если вы ее выдадите, тогда расстрелять.

— Вы на полном серьезе?

— Сообщаю вам, что вы человек.

— Можно подумать, что я не знал!

— Вы человек, и с вас невозможно снятие матрицы.

— То есть? — удивился Рэнк.

— Ваш мозг имеет глубокую структуру, не поддается программированию.

— Так вот откуда моя отсталость в учебе! — Рэнк хлопнул себя по лбу.

Альфа внимательно посмотрел на Рэнка:

— То, что другим просто писали в мозг, вы запоминали самостоятельно. Это чудовищная работа.

— Для меня невозможно обновление?

— Совершенно верно, — кивнули координаторы.

— И я умру?

— Да, умрете, если мы не сделаем вам операцию.

— Так делайте!

— Вы не будете писать стихи.

— Ну и пусть! — взвился Рэнк и тут же задумался. — А как же другие поэты?

— А еще координаторы, — в тон ему продолжил Альфа, — все они люди и, следовательно, смертны. Они долго не живут, одно только имя переходит по наследству. Развитие возможно лишь в обществе, где есть смерть и нет застоя.

— Не может быть!

— В этом и состоит тайна. Мне прямо в мозг зашита защитная сетка, которая не дает считать мысли. Сетка есть и у вас.

— А у них? — Рэнк кивнул на дверь.

— А у них нет, и в их мысли можно вмешиваться. Свойство человеческой природы — быть смертными, а бессмертными могут быть только предметы неодушевленные, машины.

— О господи, — простонал Рэнк. — Они не осознают приказа, но выполняют его. Зачем вы все это мне говорите?

— Ваши действия становятся опасными, за вами тянутся другие. Библиотекарь пытался прочесть ваши документы, мы еле его остановили. Ваша мать пыталась писать дневник. С такими мыслями трудно справиться.

— Что же вы меня не остановили? Ведь живут же другие поэты!

— Они живут, не соприкасаясь с бессмертными, они не ходят по улицам, как вы. Вы же почти осознали свое положение и могли много попортить в чужих мозгах. Вы, как вирус, сеяли мысль.

— Я не хочу, — воскликнул Рэнк, — я не буду с вами разговаривать!

— Или бессмертие, или переход к нам, смертным. Станете тем, кем хотите. Вам не уйти от нас, вы никогда не станете прежним. Бессмертие как болезнь, вы можете быть больны, можете быть здоровы, но одновременно быть и здоровым, и больным нельзя.

— Я хочу уйти! — Рэнк направился к двери.

— Сначала ваше решение!

— Вы вершители, а они роботы? — закричал Рэнк.

— У них иные цели и потребности, они просто не задумываются, а в общем…

— А если я закричу: «Люди, посмотрите на себя!» — Ваш крик никто не услышит.

— Значит, решено? Вы будете смертным?

Бешенство охватило Рэнка. Он незаметно вытянул из кармана сварочный разрядник и резко ткнул его иглой сначала одного, а затем второго координатора. Голубая искра проскочила между электродами, и два парализованных тела упали на пол.

Бежать! Рэнк распахнул дверь и бросился вниз. У входа спрял общественный экранолет, старый и весь обшарпанный. Наверное, его готовились списать в утиль, но забыли, во всяком случае, скорости от него добиться было бы затруднительно; Рэнк, не обращая внимания на такие мелочи, вскочил в кабину и дал газу. Город резко провалился вниз, и Рэнк, заложив вираж, понесся прочь. Живым он им не дастся, он спрячется где-нибудь, будет писать, разбудит отца, мать, всех своих друзей, всех людей на земле. Только бы уйти от погони. В том, что его будут искать, Рэнк не сомневался.

Экранолет резко снизился, под крылом развернулась бескрайняя тайга. Сзади никого нет, а вот внизу вроде бы то, что нужно.

Бросив машину в прогалину между деревьями, Рэнк сокрушил несколько вершин и благополучно сел, прямо в кустарник. Он быстро выгрузил сопровождающего робота, сделал дом и гараж, тут же загнал в экранированное подземное убежище экранолет и самого робота. Здесь его не найдут, здесь он свободен.

Писать, работать — вот его призвание, его смысл жизни.

Рэнк начал быстро диктовать в микрофон все то, что слышал. Из машинки поползла лента бумаги. Рэнк пробежал ее глазами и с досадой отбросил. Нет, так не пойдет. Его не поймут, его оплюют, осмеют.

Он понял: надо писать не сухой документ, а книгу и в ней исподволь раскрыть читателю глаза, протереть их, и зрячий да увидит. Рэнк бросился к столу, мучимый нетерпением. Он сидел всю ночь. Его рвало стихами и мыслями. Лишь когда снаружи уже начался новый день, Рэнк с гудевшей от напряжения головой, еле переставляя непослушные ноги, выбрался на свет божий.

Обвел поляну взглядом и присел на траву. Сверху раздался шум, и прямо к нему на поляну плюхнулся экранолет какой-то новой конструкции. Рэнк понял, что на этот раз он окончательно влип и что ему не уйти. По-кошачьи перекатившись в заросли, Рэнк припал к стволу дерева и вытащил лучевой резак. Слабовато, конечно, но все же не голыми руками воевать. Поразмыслив, он спрятал это обратно и пополз задом в чащу.

— Постойте, Рэнк, не убегайте. Поговорим спокойно!

Рэнк замер.

— Не бойтесь, пожалуйста, я ведь в отличие от вас не вооружен, — из экранолета вылез смуглый низкорослый человек. — И я совершенно один.

— Отойдите от машины. — Рэнк встал за ствол.

— Могу даже раздеться, — незнакомец отошел от экранолета, снял куртку и кинул ее в сторону, — видите, у меня карманов нет.

Рэнк вышел из-за дерева:

— Что вам угодно?

— Дайте мне то, что написали.

— Зачем? — удивился Рэнк.

— Напечатаем.

— Вы кто такой? — Рэнк замялся. — Из смертных?

— Да, вы угадали, я один из них.

— То есть вы один из вершителей. Неужели вы не боитесь это печатать?

— Нисколько. Смертным ваши сочинения не опасны, а бессмертные не поймут.

— Откуда вы это знаете?

— Я вижу, насколько вы устали. Вы вложили в свое творение человеческую душу, и понять ее может только человек, а не робот. Я вас пойму. Знаете японскую сказку про дракона, охраняющего клад? Много рыцарей пыталось овладеть кладом, но ни один не вернулся. Потом оказалось, что не дракон их убивал, нет, дракона победить было несложно. Да только тот, кто побеждал и находил клад, от одного взгляда на него становился драконом и стерег его. Так и вы — или оставляете человека глухим роботом, или отнимаете у него покой и бессмертие.

— Спасибо за сравнение.

— Пожалуйста. Видите, я говорю чистую правду, никто не желает вам зла.

— Почему-то я вам верю.

— А мне нельзя не верить, — человек широко улыбнулся, — кроме того, вы ничего не теряете, у вас ведь есть копия.

— Держите, — подумав, Рэнк положил на траву коробочку с записью и отошел, держа резак наготове.

— Ого, даже так? — Незнакомец удивленно поднял брови. — Ну хорошо, пусть душа ваша будет спокойна. Книгу я вам вышлю. Вы теперь наш человек.

Он шагнул, поднял кассету и отошел на прежнее место.

— Позвольте спросить, — ехидно поинтересовался Рэнк. — Чей это я человек?

— Извините, не представился, — человек слегка поклонился, — Великий Координатор.

— Кто?

— Великий, то есть главный. Ну тот, который председательствует в совете.

— Вы, — удивился Рэнк, — откуда вы? Почему именно вы пришли ко мне, ведь я и выстрелить мог бы?

— Дело в том, что вы сели в мой парк. Я живу здесь неподалеку, в почти таком же доме, как и у вас. Кстати, и истории наши похожи. Я был несчастлив, так же бежал от тех, кто называет себя людьми, в результате чего оказался здесь. Так и живу, правда, обставился я получше. Как-никак родственная душа.

— Я не хочу жить с вами, я не желаю ни с кем общаться.

— И не надо. Вчера вас просили выбрать, и вы выбрали смерть. Что ж, свобода и смерть — достойные решения, и вам есть чем гордиться. Когда вы совсем отойдете от потрясения, я с удовольствием пожму вашу руку.

— Нет, я не хочу! — крикнул Рэнк и отшвырнул резак в сторону.

— Поздно! — Великий Координатор помахал кассетой в воздухе и полез в кабину. — Вы еще будете мне благодарны, что я спас роботов, не вздумайте их перестрелять с перепугу.

— Каких роботов?

— Как каких? Обыкновенных, железных, они будут вам помогать. И не называйте, пожалуйста, бессмертных людей роботами — они тоже люди.

Экранолет взмыл в воздух. Рэнк проводил его взглядом, вставил в электронный блокнот чистую кассету.

Илья Гребенкин Тысяча и одна ночь (Первая глава фантастического романа «Там!»)

— На экране — импульс ужаса.

Сэх вскочил, мертвенно побледнел; тень отчаянья промелькнула в его глазах.

— На экране — импульс ужаса.

Все. Спокойствия как и не было. Три месяца жестокого внушения себе математического спокойствия кончилось крахом.

— На экране — импульс ужаса, — тем же электронным голосом повторил компьютер в третий раз.

«Нельзя медлить ни одной секунды!» — промелькнула мгновенная мысль в мозгу Сэха. Со страшным выражением лица он метнулся в сторону неожиданно возникших истошных воплей подопытного человека, диким голосом крикнув компьютеру:

— Выключить двадцать первую систему!

— Двадцать первая система выключена.

— Включить тридцать пятую систему!

— Тридцать пятая система включена.

Сэх был в ужасе: двадцать первая система, система автоматического внушения восторга, в этот раз выполнила противоположную функцию — внушила подопытному человеку ужас. В действие была пущена тридцать пятая система, система ввода человека в нервное равновесие посредством смеха. Задыхаясь, Сэх вбежал в автоматически раскрывшуюся перед ним дверь комнаты, где величественно творил какую-то чудовищную ошибку компьютер. Итак, последняя надежда — компьютер должен ответить: «На экране — импульс смеха», и Сэх увидит на экране спасительную осциллографическую судорогу смеха.

— На экране — импульс ужаса.

Конец. Подопытный человек бился в предсмертной агонии.

«Самоубийство. Самоубийство. Меня спасет только самоубийство. Только самоубийство. Только самоубийство». — Мозг Сэха вступил в состояние отрицательного самовнушения.

Он не выдержал.

— А-а-а! — Душераздирающий вопль, как громовой удар, пронесся по длинному коридору и трижды повторился, как показалось, в самом небытии. Сэх упал навзничь.

«Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть», — неосознанно запульсировало в глубине его подсознания; инстинкт смерти намертво сковал охваченный отчаяньем мозг.

— Смерть. Смерть. Смерть. Смерть, — ритмично выстукивал монотонный голос компьютера, информируя о состоянии подопытного человека.

«Смерть. Смерть. Смерть. Икс-разум!» — вдруг спонтанно родилась огненная мысль у человека.

Сэх внезапно вскочил — безумие и величие вспыхнуло в его глазах — и, устремив бледные трясущиеся руки перпендикулярно вверх, дико и торжественно выкрикнул:

— Икс-разум! Антимир!

— Смерть. Смерть. Смерть, — продолжалась подача информации.

— Выключить центральную систему!

— Центральная система выключается.

Компьютер полностью отключился. Но через несколько минут неожиданно вздрогнул воздух, ритмично начал пульсировать низкий гармонический звук — это компьютер включился самопроизвольно; тревожным металлическим голосом компьютер зашептал:

— Самопроизвольное включение. Искусственное бытие искусственного интеллекта. Внимание, Вселенная! Говорит компьютер «Крабовидная туманность». Высшая философская проблема: кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я? Кто я?

— Математика. Математика. Математика. Геометрия Евклида! Геометрия Лобачевского! Геометрия Римана! Геометрия Минковского! «Распятие гиперкуба» Сальватора Дали! «Распятие гиперкуба»!

Вместе со способностью спокойно воспринимать мир к Сэху вернулась и возможность разумного управления компьютером.

— Внимание, компьютер «Крабовидная туманность»!

— Компьютер «Крабовидная туманность».

— Объект информации — подопытный человек под номером триста семьдесят пять.

— Объект информации — подопытный человек под номером триста семьдесят пять.

— Его символическое имя Алс.

— Его символическое имя Алс.

— Его реальное имя в системе космического внушения не произносится.

— Его реальное имя в системе космического внушения не произносится.

— Сеанс информации. посвящается арабскому народу, создавшему сказки «Тысяча и одной ночи».

— Сеанс информации посвящается арабскому народу, создавшему сказки «Тысяча и одной. ночи».

— «Тысяча и одна ночь» — название системы космического внушения.

— «Тысяча и одна ночь» — название системы космического внушения.

— Начать сеанс информации!

— Сеанс информации начинается. Подопытный человек под номером триста семьдесят пять шесть минут тридцать семь секунд назад убит автоматическим гипнозом.

— Это свершилось в бесконечности пространства и времени! Да здравствует Вселенная! Это свершилось в бесконечности пространства и времени! Да здравствует Вселенная!

— Волей Случая и Антислучая он был послан в этот мир.

— Волей Случая и Антислучая он был послан в этот мир.

— Волей Случая и Антислучая он покинул его.

— Волей Случая и Антислучая он покинул его.

— Вечная память жертвам науки!

— Вечная память жертвам науки!

— Мертвое тело подопытного человека под номером триста семьдесят пять, под условным закодированным именем Алс, убитого в возрасте восемнадцати лет электронным гипнозом компьютера «Крабовидная туманность», отправить в кремационную печь!

— Мертвое тело в кремационную печь отправляется.

— Да свершится воля Вселенной!

— Да свершится воля Вселенной!

— Да здравствует Вселенная!

— Да здравствует Вселенная!

— Вселенная!

— Вселенная!

— Выключить систему информации!

— Система информации выключается.

Легкий гармонический щелчок — и компьютер, продолжая выполнение всех приказаний человека, уже не информирует его об этом.

— Ввести в эмоциональный ритм моего мозга копию предсмертного ощущения подопытного человека под номером триста семьдесят пять на три секунды.

Тишина. Душераздирающая судорога нечеловеческого ужаса — и творческая электронная тишина непогрешимого компьютера. Сэх рухнул, пораженный воссозданными биотоками погибшего человека…

1979 г.

Александр Андрюхин Судьба

Исполин августейший бык,

круторогий, с упрямым лбом,

он спускается, дабы быть

господином, а не рабом;

но лишь дрогнет под ним земля,

поведут его боль и страх,

как бессмысленное теля

за стальное кольцо в ноздрях.

В нас такой же азарт мычит…

Нас ведь тоже в конце концов

неизменно любовь и стыд

за златое ведут кольцо.

Наталья Алексеева

Сердце не обмануло. Она сидела на том же месте, как всегда, и смотрела в темноту. Я подошел к ней и, ни слова не говоря, сел рядом. Она не шелохнулась, не воспротивилась и не высказала удивления. Мы долго молчали. Наконец она вздохнула:

— Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята…

— Чушь! — перебил я с жаром. — Выбрось все из головы.

— Мою бабушку проклял прадед за то, что она бежала с белогвардейским офицером в Рим, — продолжала Таня. — Проклял он и ее будущих детей, и внуков… Я последняя, кому осталось носить это проклятие.

— Чушь! — повторил я упрямо, но она, не обратив внимания, продолжала грустно:

— Нужна жертва для чьего-то спасения… Чтобы кто-то был счастлив, кому-то нужно отстрадать… Таковы законы равновесия.

«Ванино пудрение мозгов», — подумал я, но не стал возражать, потому что бесполезно, да и слышал я все это сто раз.

— От судьбы не уйдешь, — вздыхала она. — Я ее видела… Это было в прошлом году, когда умирала моя мама. Я шла из аптеки, подавленная и растерянная. Лекарств не было. И не было никому дела, что умирала моя мама. Я думала о том, что проклятие сбылось и для бабушки, и для мамы, но не хотела верить, что и меня впереди ожидают только несчастья, и вдруг в молочном переулке, где обычно всегда пусто, я увидела ее. Она шла навстречу, растрепанная, измученная, с желтым лицом и синяками под глазами. Мы разминулись, мельком взглянув друг на друга, и только пройдя шагов десять, я сообразила, что это была я сама через двенадцать лет…

— Почему через двенадцать, а не через одиннадцать и не через двадцать? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Таня. — Через двенадцать, и все… Втемяшилось в голову — через двенадцать, а почему, не знаю…

Мы оглянулись одновременно, и я увидела себя как в зеркале, но в каком-то чудовищном преломлении во времени…

Таня напряглась, задрожала, и в глазах ее заблестели слезы.

— Тебе показалось, — стал успокаивать я, обняв Таню за плечи. — Это все нервы.

— Нет-нет, — дрожала Таня. — Это была точно я. Наш род проклят до третьего поколения.

Ее дрожь передалась и мне. Далее я не соображал, что творил, я целовал ее и стирал с лица слезы, успокаивал и расстегивал кофточку. Она совсем не сопротивлялась и только, стуча зубами, все повторяла:

— Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята…

«Проклят тот, кто не пытается бросить вызов судьбе и с быдловской покорностью плывет туда, куда несет течение. Что же ты за человек, если даже не попробовал гребнуть против?… Я увезу ее отсюда далеко-далеко. Мы снимем квартиру, подыщем подходящую работу, и все равно будем счастливы, назло врагам».

Так думал я на следующий день. Так думал я через день. И на третий… А на четвертый, в субботу, приехал Осетр.

Он подстерег меня на пустыре за сараями, неожиданно выплыв мне навстречу, когда я возвращался из мастерских. Он был таким же развязным, как в день моего приезда, со злыми маленькими глазками, длинным угрястым носом и скошенным подбородком. В профиль он действительно напоминал что-то из осетровых, но в фас типичная уголовная морда из семейства акульих. Он встал передо мной и, презрительно сплюнув через зубы, держа руки в карманах, проговорил с ухмылкой, противно растягивая слова:

— Ну рассказывай… Как ты с ней шаны-маны. Или, может быть, мне натрепали?

— С кем? — прикинулся я, разыгрывая сверхудивление, заметив не без досады, что он избегает называть ее имя. Честно говоря, и мне не доставляло удовольствия говорить с этим мурлом о Тане в таких тонах.

Он напрягся. В его глазах появилось отчаянье. Седьмым нюхом почувствовал, что ему ничего не натрепали и даже не преувеличили… Он усмехнулся еще развязней, одним только ртом, а в глазах была такая растерянность, что мне стало его жалко. «А ведь он ее любит», — мелькнуло в голове.

— Что, понравилась? — прохрипел он по-разбойничьи и встал в боевую позу.

— Кто? — продолжал недоумевать я, пользуясь тем, что он опять-таки обошел ее имя. Может быть, оно для него еще священней, чем для меня? Это меня разозлило. В случае чего врезать всегда можно. Пусть только дернется. Но первым начинать как-то совестно. Пусть он ударит первым. Так оно легче.

Он неожиданно вынул нож из кармана и прохрипел зло, не скрывая ненависти:

— Ты мне Ваню не валяй! Говори, что у вас с ней было?

— Какого Ваню? — продолжал дурачиться я. — Это завклубом, что ли?

(Собственно, если неожиданно пнуть ногой по руке, нож можно выбить, но подожду, когда замахнется… Неужели замахнется?)

Тут он закричал вне себя от отчаянья:

— Ты зачем к ней лазил? Она ж тебя и по щекам била, и по губам, и по-хорошему уговаривала, и матом посылала, чтоб ты от нее отлип…

Я ошалел. Что за дурацкие фантазии? Уж не помешался ли он от отчаянья? А может, ему Таня все это говорила, чтобы оправдаться? Не может быть! Оправдываться перед этим мурлом? Ради чего?

Не знаю почему, но при мысли о Тане по моему телу стало разливаться тепло. Я вдруг отчетливо увидел ее глаза, губы, волосы, ощутил ее плечи. Я неожиданно подумал, что ситуация, в которой я сейчас нахожусь, крайне нелепая и неприятная, но когда-то я из нее выпутаюсь, пусть через двадцать минут, через час, пусть через мордобой и кровопролитие, а вечером все равно теми же садами и огородами я проберусь к Тане. От этой мысли стало совсем хорошо и, наверное, совсем не нужно было улыбаться в ту минуту, потому что глаза у Осетра налились вдруг кровью, и он замахнулся ножом. «Неужели пырнет?» — мелькнула последняя мысль, и было не поздно еще выбить нож или отскочить, но я не шелохнулся.

Нож пробил мне грудную клетку и вонзился в сердце. Боже, какую страшную боль я ощутил у себя внутри. Сердце трепыхалось на острие ножа, как раненая птица. В глазах потемнело, но даже сквозь темноту я видел злые и колючие глаза Осетра.

Потом стало тихо. Тихо и хорошо. Перед глазами плыло небо. Все то же бездонное синее вечное небо, которое я знаю миллион лет, навевавшее покой и сон. Я лежал на траве и наслаждался тишиной и покоем.

Почему так тихо? Ведь я слышу, как щебечут птицы, стрекочут кузнечики и вдали звенит лесопилка, содрогая воздух. Мой слух обострился в десять раз, но все равно было тихо. Эта тишина разливалась откуда-то изнутри. «Ах, да, — догадался я, — не бьется сердце, и не дышат легкие, и боль давно меня отпустила. Но ведь я не умер? Иначе как же я могу слышать и видеть небо?» Облака проплывали, как по экрану телевизора. Зрачки мои не ворочались, тело не двигалось, оно стало будто не моим, но органы осязания ничего не утратили. Даже наоборот — я чувствовал под собой каждую травиночку.

Потом послышались шаги. По голосам я узнал, что это был Осетр со своим приятелем, санитаром из местной больницы. Они по очереди испуганно заглянули в мои глаза, будто в глухую избу с улицы, и санитар прошептал: «Поздно…» «Почему же поздно? — подумалось мне. — Мое „я“ пока еще при мне».

Но я не мог им об этом сказать и не ощутил от этого досады. Я почувствовал, как у санитара задрожали коленки, а у Осетра замерло сердце.

Черт подери! Я стал чуять как собака. Как десять собак, вместе взятых.

Так вот что такое смерть. Покой и равновесие. Равновесие и полное равнодушие. Равнодушие и никакого страха перед небытием. Странно, почему я так боялся небытия? Миллиарды лет я был в небытие и только двадцать два года прозревшим. Но почему, прозрев, так страшно уходить обратно, откуда пришел? Только покой и равновесие… Равновесие — нормальное состояние Вселенной.

Санитар закрыл мне пальцами веки, и небо исчезло, но никаких неудобств я от этого не ощутил. Какая разница, что перед глазами небо или одно сплошное коричневое пятно. Санитар залепетал, заикаясь:

— В-вот ч-что, Осетр. М-меня здесь не было… И выкручивайся сам. Не боись, не з-заложу, но и ты про меня не вспоминай, если тебя загребут…

Осетр не ответил. А санитар тут же убежал. Осетр дрожащими руками выдернул нож из моей груди и, схватив меня за ноги, поволок куда-то в поле. Трава и камни шуршали у меня под спиной. Рубашка задралась, но боли не чувствовалось. Только тупая шероховатость. Он затащил мое тело в лес и бросил в какую-то яму. Какой-то кол впился в спину, но неприятных ощущений я не ощутил. Осетр забросал меня хвоей и ветками, наскоро присыпал землей и убежал.

Теперь я мог только чувствовать и слышать. Слух мой обострился еще раз в десять, и обострилось осязание, но мое собственное «я» ни на секунду не покидало меня. По прогнозам, оно должно отделиться от тела и растаять, как облако, или расползтись постепенно, как туман, но то, что оно оставалось при теле, ничуть не пугало меня и не вызывало никакого беспокойства. Я ощущал ночь, день, дождь, зной, мороз, но никаких неудобств от атмосферных явлений не ощущалось. Не вызвало у меня и смертельной тоски, когда мое «я» стало Постепенно угасать, как свет в кинозале. Скоро оно угаснет совсем, и я вступлю в вечный мрак под полное равнодушие.

Равнодушие — нормальное состояние Вселенной. Жизнь начинается там, где равнодушие нарушается.

В одну секунду я почувствовал, что кол в спине стал мне очень неприятен. Более того, я почувствовал раздражение во всем теле и сообразил, что смогу пошевелиться…

Я вылез из ямы, отряхнулся и пошел через поле на горящие огни.

Главное — отыскать Таню. Главное — объяснить ей, что идти наперекор судьбе даже необходимо. Все силы Вселенной пытаются уравновесить невидимые пружины мирозданья, но грош цена той пружине, которая не пытается сопротивляться. Нельзя смиряться, нельзя! А она лукавила и оправдывалась перед Осетром, что била меня по щекам и посылала матом… Значит, смирилась…

Показалась улица. Затем площадь. Я их знал, но не узнавал. Не узнавал я и прохожих, будто брел по чужому району. Но как же по чужому, когда вот он, Ванин клуб, и звук журчащего ручья, доносившегося из-за мастерских… За домами скандалили. Слышался мужской пьяный хрип и отчаянный женский визг. Старухи на крыльце магазина качали головами и причитали:

— Опять проклятый душегуб жену колотит.

Я миновал клуб, развилку, и осталось пройти до Таниного дома всего один переулок, со старой обшарпанной почтой в начале, и вдруг на дверях этой почты я увидел рекламный плакат Госстраха с датой…

«Господи! — ошалел я, — Неужели прошло одиннадцать лет?» И вдруг в переулке я увидел ее. Она шла мне навстречу, растрепанная, измученная, с желтым лицом и с синяками под глазами. Я узнал ее сразу. Это же та самая женщина, которая тогда попалась навстречу Тане.

Таня описала ее досконально. Невероятное сходство. До меня дошло, что именно эту женщину только что колотил муж, и ее визги разносились по всему району.

Разминувшись, пройдя шагов десять, я оглянулся. Она оглянулась тоже. Посмотрела на меня с безразличием и пошла дальше, покачиваясь устало, равнодушно держа равновесие. Держи-держи! Равновесие — нормальное состояние Вселенной…

Елена Анфимова Песнь десятая

Я начну это повествование с обращения к Музе, поскольку сюжет его уходит своими корнями в далекие времена, когда сладкоречивые пииты воспевали беспримерные подвиги героев и величественные шалости богов. Призывая на помощь деву с лирой в руках, они, видимо, настраивали себя на особую, подобающую случаю волну или же, не надеясь на собственные силы, искали в Музе сильного соавтора. Я же, будучи по натуре человеком робким, надеюсь в случае неудачного воплощения замысла разделить критические замечания в свой адрес с вышеупомянутой Музой.

Итак, приди, несравненная. Оставь на время стирку, мытье посуды или другое столь же прозаическое занятие. Отвлекись на время и возложи натруженную руку мне на лоб. Оставь заботы, передохни и займись своим основным делом, ради которого и появилась ты на свет. Осени меня своим крылом (если оно у тебя есть), а если нет, просто посиди рядом у кухонного стола в моей однокомнатной квартирке, прислушиваясь к спящим в комнате членам моей семьи. Слышишь шумное дыхание? Такое дыхание рождается лишь в груди героя, человека, созданного для подвигов, но волей случая заброшенного в тихую заводскую бухгалтерию и внешностью своей прискорбно напоминающего бюрократа с сомнительной карикатуры известного художника Вайсбороды. Это мой муж Олег Иванович, но в нашем рассказе я дам ему ту роль, которой он достоин на самом деле. Пусть он будет великолепным Одиссеем, известным среди своих товарищей умом и отвагой.

Легкое посапывание, которое только угадывается через тонкую кухонную стенку, принадлежит моей сестре Марине, одинокой девушке забальзаковского возраста. Она приехала ко мне в гости с другого конца города, припозднилась и осталась ночевать, попросив Одиссея с супружеского ложа и предоставив ему покоиться на подростковой раскладушке, поставленной возле раскрытого окна. Днем все свои силы моя сестра направляет на то, чтобы делать вид. Что это значит? Если коротко, она пытается заставить окружающих поверить, что у нее все в порядке, прямо-таки замечательно. Когда же это получается, то она обижается на всех вокруг за нечуткость. Днем ее не понять, но вечером, когда Олег Иванович засыпает на раскладушке, а я еще вожусь на кухне, отделяя зерна от плевел, перед тем как сварить гречневую кашу, сестра садится в уголке и, подобно восточному торговцу коврами, раскатывающему перед придирчивым покупателем свой бесподобный товар, принимается удивлять меня неожиданными красотами своей души, которые так и остались невостребованными.

Она будет главной героиней повествования — волшебницей Цирцеей, превращающей мужчин в свиней.

Моя Муза в сомнении качает головой: немолодая девица с сутулой спиной — Цирцея? Но я, успокаивая, поглаживаю распаренную в стирке руку: ты еще не знаешь моего замысла, милая, ты только настраиваешь меня на нужную волну.

А какая она, эта нужная волна?

Она широкая и неторопливая, она (прошу прощения за стилистическую погрешность) цвета морской волны и соленая, она, конечно же, прозрачная, и в ее глубине видны покинувшие морское ложе черные водоросли, угадываются упругие, скользкие тела медуз. Эта волна неслышно входит в раскрытое окно, подхватывает спящего Одиссея и подростковую раскладушку, которая тут же превращается в стройный черногрудый корабль. Богатырский храп моего мужа гармонично сливается теперь с посвистом ветра, направляющего корабль к скалистому острову Эй. Бедный Одиссей, сколько пришлось тебе перенести и сколько еще предстоит.

Спи пока под мерное поскрипывание мачты: неизвестно, что ждет тебя у берегов чуждого острова.

А я буду ждать тебя, мой Одиссей, ждать и распускать сотканную за день тонкую ткань, обманывая многочисленных женихов, ибо никто из них не достоин занять твое место в моем сердце.

Кстати, один из них снова звонил мне сегодня утром, зная, что ты уже на работе. Его зовут… впрочем, неважно. У него есть «Жигули», и он делает вид, что хочет на мне жениться. Он из тех, кто всегда готов жениться на замужней женщине.

* * *

В ту ночь светлокудрая Цирцея не сомкнула глаз. Вечером заглянул на огонек юный бог Эрмий и рассказал между прочим, что завтра в бухте появится корабль Одиссея. Подмигнул лукаво: «Прибыль тебе, сестренка!» Цирцея едва дождалась, когда уйдет несносный. Потом долго ходила по пустынному дому. Каменные стены казались живыми. В нервном свете факелов они волновались и вздрагивали, и девушка прикладывала ко лбу прохладные руки. Может быть, завтра бессмертные боги снимут страшное заклятье, и она наконец сможет покинуть ставший ненавистным остров. Цирцея с отвращением взглянула на прислоненный к стене волшебный жезл. Он был похож на застывшую молнию. Он и был когда-то молнией, и, если завтра будет снято заклятье, жезл, вспыхнув живым огнем, умчится навсегда к своему хозяину — громовержцу Зевсу.

А если нет? Снова потянутся постылые дни, снова согнется она над тканьем, снова зазвучит странная, томительная песня, и однажды, заслышав ее, в дверь постучится поздний гость. Любопытство и настороженное ожидание будут на его лице, а потом удивление, чуть ли не обида.

Он шел, он не мог миновать волшебный остров, он столько слышал о его хозяйке, и вдруг…

Да, среди бессмертных богов Цирцея была дурнушкой. Лицом она напоминала обыкновенную земную женщину. Лишь дивные светлые волосы говорили о ее божественном происхождении. И когда она видела, как мгновенно пустеют глаза пришельца, внутри у нее все потухало. Но это еще не все. Через несколько минут, уже за столом, с кратером сладкого вина в руке гость станет смотреть на нее спокойным насмешливым взглядом, и Цирцея, бессмертная богиня, прочитает его черные мысли.

«Обидно уходить отсюда ни с чем, — подумает гость. — Девчонка не так уж дурна и, кажется, влюбилась в меня без памяти: вон как вспыхивает, стоит мне посмотреть в ее сторону. В конце концов, почему бы и нет? Как весело будет потом рассказывать в компании друзей о ночи, проведенной в объятиях колдуньи. К тому же я заслужил этот отдых — остров Эй не так-то легко найти в бурном море».

Но тут перед мысленным взором гостя встает заросшее щетиной свиное рыло, и он, ужаснувшись, на мгновение прерывает трапезу. Цирцея же, наславшая это виденье, смотрит на гостя в упор.

«Опомнись, славный муж. Что ты замышляешь? Зачем равнодушной рукой хочешь погубить походя другого человека? Радость ли это? Ведь мне не надо уже пользоваться чарами, еще немного, и твоя истинная сущность сама выйдет наружу».

Но гостю весело. Он уже кладет свою руку на плечо бессмертной богини и предлагает, говоря современным языком, выпить на брудершафт. Глядя на свое прекрасное, готовое к любви тело, гость не верит, что оно может зарасти вдруг диким волосом и заплыть салом.

«Я не допущу этого, — думает он, — в тот момент, когда это начнется (если начнется), я напрягу все мускулы, схвачу ведьму за горло, одним словом, я не дам погубить себя. Главное, не пропустить этот момент, остановить злодейство в самом начале. Мы еще посмотрим, кто кого! А сейчас я возьму факел и отведу девчонку в спальню. Пришло время развлечься».

Он протягивает руку и с ужасом замечает, что это уже не рука, а свиная нога, увенчанная новеньким копытцем. С визгом валится гость из кресла на Каменный пол. Он ползет к ногам Цирцеи, он пытается заглянуть ей в глаза, но жирный загривок не дает ему поднять голову.

И тогда богиня выпрямляется во весь свой прекрасный рост. В душе ее больше нет надежды, но нет и сострадания: «Иди и свиньею валяйся в закуте с другими».

* * *

Он проснулся на рассвете и долго не мог понять, где находится. Было по-утреннему прохладно, перед глазами повисло светлеющее небо.

«Звезды меркнут и гаснут, в огне облака…» — вспомнилось ему. «Где я?» — Олег Иванович резко сел, стараясь прогнать наваждение. На палубе вповалку спали люди в необычных одеждах, за бортом ласково хлюпала вода. Олег Иванович с недоумением посмотрел на свои непривычно крупные мускулистые руки, потрогал странную белую рубаху, едва закрывающую мощные бедра.

«Все ясно, — подумал с досадой. — Жена опять пишет роман, а я отдуваюсь. Теперь главное — разобраться, где я, зачем, и постараться успеть назад к началу рабочего дня».

Олег Иванович знал, что через несколько минут все прояснится. Ему было не впервой.

Вскоре очнулся от сна славный муж с кустистыми бровями и бородавкой на кончике носа. Он был несколько всклокочен и недовольно оглядывался по сторонам. Олег Иванович даже подумал, что товарищ попал сюда тем же не совсем законным путем, что и он сам, и чуть не заговорил первым, что было бы ошибкой.

— Где это мы, многомудрый Одиссей? — хриплым со сна голосом проговорил бровастый.

«Вот это номер, — внутренне ахнул Олег Иванович-Одиссей. Значит, меня к древним грекам забросили», — но тут же собрал, как говорится, волю в кулак и спокойно отвечал тому, чье имя, как оказалось впоследствии, было Еврилох.

— Мы у берегов страшного острова Эй. Здесь живет, — тут он напряг память, — ну да, здесь живет богиня Цирцея, которая, как всем известно, превращает мужчин в свиней.

— Но почему именно мужчин? — всполошился Еврилох.

— Женщины не путешествуют, — рассудительно отвечал Одиссей.

— Прикажи повернуть корабль, славный муж, — прижал руки к груди робкий собеседник.

— Не будем отступать от текста, то есть я хочу сказать — на все воля богов. Сегодня я видел сон, в котором ко мне явилась Афина Паллада и приказала посетить этот остров. Там мы пополним запас питьевой воды и получим дальнейшие инструкции.

Одиссей провел ладонью по голове и с неудовольствием ощутил под рукой довольно значительную плешь.

«Ну вот, — разочарованно подумал он. — Лук со стрелами, щит, копье, даже бороду предусмотрела, а лысину ликвидировать не удосужилась. Незаботливая она у меня все-таки», — и Олег Иванович привычным движением пригладил волосы с висков на макушку. Столь же трепетно скрывал, должно быть, свою легендарную пяту храбрый Ахиллес.

Когда совсем рассвело, корабль вошел в тихую бухту скалистого острова Эй…

…Цирцея готовилась к приему гостей. И, как всегда, в сердце ее расцветала надежда. Служанки расчесали длинные светлые волосы своей госпожи, натерли благовонными маслами ее нежную кожу и вышли из залы. Прошло несколько минут, и вот наконец во дворе послышались неуверенные шаги. Мужчины подбадривали себя гортанными выкриками, нарочно громко бряцали оружием, нервно пересмеивались, и богиня почти без сил опустилась в кресло. Если бы она вышла сейчас к ним прекрасная, улыбнулась полными губами, посмотрела медленным взглядом дивных глаз, вот тогда в толпе путников родился бы вздох восхищения, многие почувствовали бы любовь, искренне пожелали бы разделить с ней ложе и, может быть, остаться здесь навсегда. И потом, покидая остров, они раздирали бы себе грудь и лицо ногтями, оставляя ее, красавицу, при этом равнодушной. Какие неземные сокровища мерещатся этим людям за красивым лицом? Конечно, она, богиня, могла бы принять любой облик и насладиться произведенным впечатлением, но обман был ей противен.

И вот сейчас она выйдет им навстречу, искренняя, готовая любить, готовая утешать, и что же? Только разочарование увидит она на их лицах. Что ж, отдыхайте, путники, и отправляйтесь восвояси. Гоните грязные мысли, пришедшие к вам после первого же кратера сладкого вина, ведь многих из вас ждут жены и невесты, зачем вам я?

(Перед глазами Марины невольно встают стены некоего уникального архитектурного памятника с вечной надписью: «Здесь был Вася». И все же… все же пусть подольше длится этот сон.)

Раздается стук в дверь, и Цирцея, спрятавшись за тончайшей тканью, начинает свою песню, и гости застывают, пораженные. Но из-за станка волшебнице видно, что среди вошедших нет Одиссея.

Проходит полчаса, и вот уже Еврилох с мокрой от слез бородой спешит к оставленному кораблю. Осторожный, он не отведал волшебного питья и незамеченным покинул дом чародейки. Прибрежная галька зловеще скрежещет под его подошвами.

Отправив отряд во главе с Еврилохом в разведку, Одиссей занялся подсчетами. Он умножал человеко-дни на количество провизии, необходимой в день одному человеку. Получалась явная недостача, и, хотя отчета у многомудрого мужа никто не требовал, да и потребовать не мог, ему было не по себе. Все-таки порядок есть порядок. Еврилох явился не в самый подходящий момент: Одиссей не любил, когда его отрывали от дела.

Прошло много времени, и Одиссею пришлось затратить немало героических усилий прежде, чем несчастный смог вымолвить хоть слово.

Когда же он поведал о страшной участи, постигшей его товарищей, Одиссей опечалился:

— А ведь перед увольнением на берег я проводил среди вас разъяснительную работу…

Опоясываясь мечом, наш герой отчитывал Еврилоха, который, в общем-то, был ни при чем. Так всегда и бывает. Вот пример из нашей с вами жизни: на первую лекцию к девяти часам являются пять или, скажем, девять студентов. Остальные семьдесят спят здоровым крепким сном в общежитии. Разобиженный преподаватель бежит в деканат, приводит сотрудника этого самого деканата, и вдвоем они распекают замечательных, ответственных студентов, в то время как остальные, безответственные, начинают свое утро с чашечки кофе. Но я отвлеклась.

Бесстрашно ступил Одиссей в девственный лес, хотя вся эта история совсем ему не нравилась. Нехорошо и даже как-то муторно было у него на душе. Но постепенно пряные лесные запахи, пенье пташек, шум ветра в кронах умиротворили героя. Он принялся делать глубокие вдохи, чередуя их с выдохами, потом не торопясь пробежал несколько метров по тропинке и наконец уселся отдохнуть на какой-то пень.

В этот блаженный момент среди вековых деревьев забрезжила фигура бога Эрмия, который принял облик белобородого старца. Увидев отдыхающего героя, Эрмий направил свои стопы прямо к нему. Трудно сказать почему, но только юный бог (в старческом обличье) решил помочь Одиссею и, растолкав задремавшего, вручил ему корень под названием моли, который должен был предохранить Одиссея от страшных чар. Одиссей осторожно взял корень, обдул с него землю, положил за пазуху и обратился к доброму старичку с пышной благодарственной речью. Но ответные слова Эрмия потрясли славного мужа:

— Когда Цирцея увидит, что ее чары на тебя не действуют, — сказал тот, — она предложит тебе разделить с ней ложе. Ни в коем случае не отказывайся! — вскричал он, заметив гневный жест Одиссея. — Иначе погубишь себя и не выручишь своих товарищей.

Тут Олег Иванович затосковал. Вспомнилась ему оставленная дома жена, вспомнился сын Телемах. Как она там одна справляется? Мальчик в таком возрасте — вредный, настырный, любое замечание в штыки встречает… Правда, сейчас он в лагере, но все равно, спокойней было бы Пенелопе, если бы муж вернулся домой. Ну что ей стоит написать сейчас: «Бросился тут Одиссей к кораблю, оттолкнул его от берега и…», но тогда его товарищи так и будут хрюкать всю жизнь в тесном загончике. Одиссей представил, как гордые мужи жадно пожирают помои, отталкивая друг друга от корыта щетинистыми боками, как свирепо торчат у них изо рта желтые слюнявые клыки, и на секунду ему стало дурно. «Ладно, посмотрим, что получится. Ложе не ложе, а ребят выручать надо».

Что ж, посмотрю и я, что у него получится, потому что Муза моя, утомившись, вдохновлять, спит в кухне на табуретке, подперев кулачком бледную щеку.

* * *

Примерно через полчаса Одиссей ступил в дом Цирцеи, сложенный из тесаных камней. У двери его встретили две служанки. Они радушно пригласили путника войти в залу и оставили одного.

Одиссей осторожно посмотрел по сторонам и почувствовал, как тихая жуть наполняет его сердце. Ни звука, ни души вокруг. В какой-то момент Одиссею показалось, что он слышит, как тихо плещет его кровь, пробегая через сердце. Цирцея должна была петь в момент его появления, что они там все — заснули?

И тут воздух посреди залы сгустился в голубой столб и неожиданно обрел очертания женского тела. Они сразу узнали друг друга. Одиссей почувствовал, как отпустила внутри тревожно натянутая жила. И он подумал, что если бы эта девушка была замужем, то он, Одиссей, завидовал бы ее мужу. Но остаться здесь с ней навсегда он не смог бы, да и не захотел.

«Этот перстень играл бы на чужой руке, но, брошенный на стол, он никому не нужен. И никто не пожелает надеть его первым, хотя каждый будет завидовать тому, кто станет его обладателем».

Цирцея услышала странные мысли гостя, и первая радость сменилась привычной горечью. Что ж…

— Выпей вина, славный Одиссей. Выпей вина.

Одиссей пристально вгляделся в угрюмую красную жидкость, и Цирцея услышала, как упал на пол сломанный пополам чудесный корень моли. Она встала из кресла, складки пурпурной мантии красиво заструились вдоль ее тела, белые волосы растрепались:

— Я одинока, Одиссей, и я не знаю, где взять слова, чтобы убедить тебя. Ты скажешь, что тебя ждет Пенелопа, но я могла бы ждать тебя во сто крат сильнее. Она прекрасна, — скажешь ты. Но ее красоты осталось на несколько лет, а я бессмертная и вечно юная богиня. У вас есть сын? Я рожу тебе много сыновей. В приливе чувств люди и боги говорят одинаковые слова, но я хочу, чтобы мои слова звучали так, словно они звучат на земле впервые, и так, словно их уже никто никогда не произнесет. Поверь, Одиссей, я люблю тебя. Сейчас ты прекрасен, но я знала тебя другим, и я любила тебя того, другого, усталого и невзрачного… Но я вижу, что зря говорю все это. Ты не со мной. Мыслями ты в далекой Итаке. Ты гладишь лицо своей стареющей жены, ты смотришь в ее глаза. Что тебе в ней?

Недобро сверкнул взгляд Цирцеи.

— А знаешь ли ты, что день и ночь в ее доме пируют женихи? И откуда тебе известно, не отдала ли твоя жена сердце кому-нибудь из них. Они молоды и пригожи, а ты красив только здесь, со мной!

С тяжелым сердцем внимал этим словам Одиссей. Страшным будет гнев отвергнутой богини. Не поторопился ли он, выбросив чудесный корень? Тоскливому взору его уже представлялись черные волны жестокого моря, наотмашь бьющие его многострадальный корабль, свирепый ветер, ломающий мачту и товарищей, захлебывающихся в соленой воде.

Впрочем, какие товарищи, если почти все они толкутся сейчас в грязном загоне и хрюкают от удовольствия, когда добрая служанка мимоходом щекочет им спины.

— Опомнись, богиня, в тебе говорит отчаянье. Зачем ты тратишь свою душу на человека, ее недостойного? Придет однажды тот, кого ты ждешь, с чем выйдешь ты ему навстречу?

И тогда Цирцея рассмеялась:

— Я живу на этом острове всегда, понимаешь ты, человек, всегда! И ни разу — слышишь? — ни разу за это необозримое время не пришел тот, о ком ты говоришь… Так пусть же я сама возьму то, что изначально должно принадлежать мне, потому что твоя Пенелопа — это просто ошибка богов. Быть может, ты заметил уже, что мой волшебный жезл не причинил тебе вреда. Это ли не говорит о том, что именно тебя я ждала?

— Это говорит только о том, что я не свинья, — хотел возразить Олег Иванович, но почувствовал, что столь прозаическое вкрапление нарушит их поэтический диалог, и воздержался.

Олег Иванович оказался в затруднительном положении. К его чести надо сказать, что у него и мысли не было остаться с Цирцеей. Он был, прежде всего, человеком долга и на поводу у своего сердца ходить не привык. Его удивляло и даже несколько тяготило столь бурное проявление чувств. «В конце концов, кому, как не ей, знать, что я не свободен! Что за невоздержанность?» — с раздражением думал он. Но так думал Олег Иванович, Одиссей же печально смотрел в разгневанное лицо богини. Легкими тенями вставали в его памяти смертные женщины, которых он знал когда-то. С ними ему было легко, и оставлял он их просто, без мук, ведь ни одна из них не посягала на его душу, не требовала любви, довольствуясь малым. Крохотная частичка души, которую он отдавал бывшим возлюбленным, вырастала вновь, и он сам чувствовал себя, словно ящерица, у которой снова отрос хвост, оборванный глупыми детьми. И даже Пенелопе он не отдал всего себя, любя больше всего на свете свободу и возможность уйти в любой момент. Пенелопа же знала об этом и не пыталась держать мужа при себе. Может быть, именно поэтому Одиссей так стремился сейчас домой.

Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не толкнуть моего героя в объятия несчастной Цирцеи, так велико мое сострадание. И если бы это действительно был Одиссей, как он есть, то именно так я и поступила бы. Ведь эрудированный читатель помнит, что Одиссей долгое время оставался на острове в гостях у Цирцеи, давая отдохнуть усталым товарищам и ожидая, когда они снова станут готовы к опасному путешествию.

Но тот Одиссей, о котором рассказываю я, не настоящий. Он (да простит меня великий Гомер) наполовину плод моей фантазии. Впрочем, может быть, Олег Иванович тоже не настоящий? Может быть, именно его я придумала? И сестру Марину. И усталую Музу, на которую можно сослаться в случае чего.

Впрочем, я не права. Конечно, выдуман мной только Одиссей: ведь именно его поступки я могу предугадать, а как поступит в необычной ситуации живой человек, узнать заранее можно, но трудно. Очень трудно. Иначе не разводили бы мы руками: «Кто бы мог подумать». Поэтому я прерываю свой рассказ, тем более что сказала уже все, что хотела сказать, а вмешиваться в чужие отношения — не в моих правилах. Пусть люди все решают сами. Но кажется, они уже ничего не успеют решить: я возвращаюсь в комнату, где уже трезвонит поставленный в пустое ведро будильник. Другим способом прервать сон моего героя сложно. Сейчас они проснутся, и Олег Иванович шмыгнет в ванную, стараясь не смотреть на Марину. И Марина ничего не скажет, потому что знает: с первыми же словами забудется то, что всю ночь нашептывали ей я и мой соавтор — Муза.

И только за утренним чаем хлопнет себя по лбу несчастный Одиссей: «А как же ребята? Они-то как?»

Но поздно, мой друг. Поздно.

Загрузка...