Фантастический Калейдоскоп: Механическая осень

О ноябре, вечности и дурных привычках Евгения Кутман

Ennio Morricone

«Le Vent, Le Cri».

Горячий кофе обжёг руку, оставляя болезненный след. Чашка жалобно хрупнула об угол столешницы и ускакала вниз, превращая затёртый линолеум в мечту абстракциониста.

– Вот дерьмо! – поджимаю губы и досадливо грохаю туркой по чугунной решётке плиты.

Дурная привычка – ругаться. Но соблюдать детские запреты – привычка ещё более дурная.

У чашки скололась ручка. Верчу два фарфоровых кусочка – большой и малый, пытаюсь приложить один к другому. Зачем? Бессмысленная трата времени. Кидаю обломки в ведро и иду за тряпкой.

Горьковатый аромат щекочет язык, но кофе больше не хочется. Словно с разбитой чашкой пропало и желание. Надо переставить турку в раковину, протереть плиту. Но вместо этого достаю с верхней полки бокал, из холодильника полупустую бутылку вина с огрызком сулугуни и подхожу к окну.

Четвертый этаж серой панельки не может похвастаться панорамным обзором. Кусок дороги мигает светофором и разбегается на перекрёстке. Мутным аквариумом вырастает остановка, с которой Стас ежедневно уезжает на свои мегаважные совещания. За остановкой начинается парк. Я знаю, что он большой, помню каждую аллею, каждую скамейку. Но из окна видна только ограда и несколько потемневших деревьев.

Не выдерживаю, достаю телефон. Когда приходили последние сообщения? Вчера, позавчера? Надо взять себя в руки и выполнить обещанное: заказчик скоро потеряет терпение и потребует назад свой аванс. Надо взять себя в руки! В комнате ждут загрунтованные холсты на подрамниках. Их не видно с кухни, но, как и парк за окном, я легко могу представить три разноцветных прямоугольника у дальней стены.

Вино заканчивается предательски быстро. Отправляю остатки сулугуни обратно в холодильник, попутно провожу ревизию запасов. Не густо. Значит, придётся сделать то, к чему я готовилась несколько дней, – выйти наружу.

Одеваюсь нарочито медленно: руки дрожат. Чёрт, ещё же не вымыла турку! Радостно вжикает молния, куртка возвращается на вешалку.

Стоп. Так дело не пойдёт. Дуб, орех, мочало – начинай сначала. Супермаркет в двух шагах от дома, пятнадцать минут туда и обратно. Нужно просто успокоиться и открыть дверь. Нужно успокоиться!

На улице прохожих мало: середина рабочего дня, спальный район. Сорок три шага до выхода из двора, девяносто семь до дороги. Если считать шаги, проще сосредоточиться, не поддаваться панике. Теперь самое тяжёлое – пешеходный переход. Окружающее пространство давит, торопит, зелёный человечек мигает, превращаясь в уродливую кляксу. Под раздражённое шипение колес заскакиваю на край тротуара.

На негнущихся ногах прохожу оставшийся путь до магазина, кляня улицу, водителей и свою самоуверенность. Что стоило позвонить Стасу, попросить его купить продукты? Так нет, хочется доказать – ему или себе? – что я не окончательно выжила из ума! Что могу выйти из дома, могу приготовить шикарный ужин. Могу заслужить восхищение, а не жалость! И потом, Стас всё равно не купил бы мне вино.

На кассе отбиваю молоко, хлеб, курицу и две бутылки «Пино Гриджио» – про запас. Начинается обратный отсчёт: тридцать девять, девяносто семь, сорок три. Последние шаги стараюсь делать медленнее, но в результате почти бегу к подъезду, эстафетной палочкой выставив брелок домофона.

У лифта сталкиваюсь с незнакомцем. Высокий шатен в графитовом пальто и невозможно оранжевых кроссовках снова и снова нажимает кнопку.

– Сегодня не работает? – полувопросительная интонация, извиняющаяся улыбка.

Почему он спрашивает об этом меня?

– Работает, – бормочу под нос, оттесняя парня. Не сильно дружелюбно, но кто же улыбается незнакомцам? – Просто дом старый, иногда вредничает.

Шершавый кругляшёк вспыхивает оранжевым. Не многовато ли оранжевого для одной лестничной клетки? Где-то вверху просыпается монстр и, скрипя «суставами», ползёт вниз. Скорее бы!

Взгляд незнакомца буравит ухо:

– Привет.

– Вы это мне или ему? – уточняю на всякий случай, кивая в сторону раскрывшегося лифта.

– Тебе, – смеётся собеседник.

Ненавижу, когда «тыкают» без разрешения, но сейчас сердиться не получается. Мешает странная мысль: «Может, мы знакомы?»

Заходим в кабину, молча жму «четвёрку».

– Одолжишь перфоратор? – доносится сбоку. – У меня есть чай.

Странный парень, странный разговор. Чувствую себя Алисой, встретившей Шляпника.

– Для чая нужен перфоратор?

– Чай для тебя, – опять улыбается настырный тип. – Арендная плата за щедрость.

Лифт дёргается, останавливается, не давая возможности подумать над ответом. Оборачиваюсь на выходе:

– Откуда ты знаешь, что у меня есть перфоратор?

– А у тебя его нет?

Скажи: «Нет», – бьётся в голове.

– Есть.

Щелкаю замком на входной двери, лезу под шкаф в прихожей. Незнакомец ждёт у порога.

– Вот, – протягиваю тяжёлую коробку.

– Спасибо, – парень перехватывает ручку и отступает, пропуская вперёд. – Идём?

– Куда? – запинаюсь у входа.

– Пить чай.

Стас скажет, что я наивная дура, что нельзя доверять первым встречным! Стас – зануда! А ещё он всегда прав: я лентяйка, я много пью, я разбила его любимую чашку… Вечером опять поругаемся. Так пусть для этого хотя бы будет повод.

Оставляю пакет с продуктами в прихожей, запираю дверь и иду за Шляпником к лифту. Поднимаемся на девятый. Квартира незнакомца встречает дверью с разорванным кожзамом и белёсыми проплешинами синтепона.

– Здесь, кажется, жила старушка, – пытаюсь припомнить соседей по подъезду.

За дверью почти пусто, пахнет краской. В единственной комнате под свисающей с потолка лампочкой скучает стремянка. На лоджии – накрытый оранжевым пледом гамак.

Кухня выглядит не так аскетично: плита, холодильник, стол с двумя стульями, электрический чайник.

– Что будешь: вафли или смородиновое варенье? – спрашивает Шляпник, выдвигая для меня стул.

Вопрос застаёт врасплох. Горка вафель лежит на подносе, напоминающем палитру, а варенье зачем-то налито в баночку из-под акриловой краски.

Люблю смородиновое варенье, но сейчас теряюсь:

– Просто чай.

Чай не пакетированный – свежезаваренный.

Дую на кружку, собираясь с мыслями:

– Я, кстати, Лида. А ты?

– Ноябрь, – отвечает собеседник, намазывая вафлю вареньем.

Хороший бред заразителен.

– Где же остальные братья-месяцы?

Молчание и хруст вафли. Попробуем по-другому:

– Прости, но ты мне не нравишься! – подкрепляю решительность глотком чая. – Ты мрачный, холодный и дождливый. Лучше будь Июлем или Январём.

– Согласен. Но выбирать тебе, – и указывает взглядом в окно.

Смеюсь:

– Я что, могу назвать любой месяц, и на улице сразу пойдёт снег или зацветут подснежники?

– Конечно. Только перестань прятаться.

Почему-то его слова не кажутся шуткой. Почему-то они больно ранят. Странная игра надоедает. Отодвигаю кружку с недопитым чаем, встаю. Ноябрь крепко хватает за запястье.

– Лида, пожалуйста, послушай! – теперь его голос хриплый и отчаянный. – Ты застыла – ни вперёд, ни назад! Укрылась в этом своём сером мирке. Если не двинешься дальше, просто исчезнешь!

– Хватит! – вырываю руку и почти бегу к входной двери. Что делать, если она окажется заперта?

– Отпусти его! – слышу за спиной. – Вам обоим так будет лучше!

Открыто. Подхватываю ботинки и куртку, вылетаю в подъезд в одних носках. Ступеньки мелькают перед глазами, как и багровые цифры на стенах лестничных клеток. Царапаю ключом замок, хлопаю дверью и тяжело опускаюсь на пол.

Почему я решила, что Ноябрь будет за мной гнаться? Нет, неверный вопрос. Почему я вообще к нему пошла? Стас с ума сойдёт, когда расскажу ему про встречу! Если расскажу… Чёрт, ещё же нужно приготовить ужин!

Взгляд останавливается на пакете в углу прихожей. «Хорошо, хоть взяла не замороженную курицу», – вздыхаю с облегчением. И вдруг начинаю безудержно хохотать, сбрасывая оцепенение.

***

Утро будит вокалом Клауса Майне:

«Is there really no chance

I’m loving you…»1

Нащупываю телефон, тыкаю крестик и перекатываюсь на подушку Стаса. Вдруг получится подглядеть его сны? Вчера был какой-то идиотский день: разругались на пустом месте, разбрелись по разным углам. Столько лишнего наговорили! Надо мириться.

Блестят золотистые цветы на шторах, пропуская в комнату серый свет. Далёким приливом бормочет телевизор в соседней квартире. Вылезаю из тёплого кокона одеял и иду умываться. У стены напротив стоят три разноцветных прямоугольника. Когда были последние сообщения от заказчика: вчера, позавчера? Надо взять себя в руки и выполнить работу! К тому же аванс давно потрачен. Надо взять себя в руки! Но… только не сегодня. Временная индульгенция притупляет совесть. Одеваюсь, ползу на кухню за дозой «баварского шоколада».

– Вот дерьмо!

Горячий кофе обжигает руку, оставляя болезненный след. Чашка падает вниз, кружится по линолеуму, рисуя коричневатые разводы.

Да что со мной не так?! Грохаю туркой по плите и иду за тряпкой. Смываю с пола кофейный авангард, поднимаю любимую чашку Стаса. Облегчённо вздыхаю – целая. Зачем я взяла именно её? Убираю чашку в раковину, достаю с верхней полки бокал, из холодильника недопитое вино и подхожу к окну.

Снаружи сейчас всё монохромное: выцветшие дома, сизое небо, грязные лужи. Даже воздух какой-то серый, потерявший прозрачность. Такой становится вода, когда в неё падает капля чёрной краски.

Вино заканчивается предательски быстро – придётся идти в магазин.

На улице прохожих немного. Промозглый ветер срывает капюшон, нагло лезет под куртку. Супермаркет в двух шагах от дома, пятнадцать минут туда и обратно – нужно просто успокоиться и считать шаги. Нужно успокоиться!

В магазине беру продукты и две бутылки «Пино Гриджио» – про запас. В подъезде сталкиваюсь с незнакомцем. Высокий шатен в графитовом пальто и невозможно оранжевых кроссовках ждёт у лифта.

– Привет, – грустно смотрит на меня парень. – Похоже, сегодня не работает.

Странный тип. Почему мне кажется, что он ждёт здесь именно меня? В конце концов, пакет не такой уж и тяжёлый.

– Нет, не работает, – бросаю я незнакомцу и прохожу мимо лифта к лестнице.

***

«I’m still loving you…» – разрывается будильник…

Горячий кофе обжигает руку…

В магазине беру молоко, хлеб, курицу и две бутылки «Пино Гриджио»…

Сорок три, девяносто семь, тридцать девять. И обратно: тридцать девять, девяносто семь, сорок три. Вдоль серой улицы, мимо серых людей. И я тоже становлюсь серой, растворяюсь в бесконечности ноября…

Горячий кофе обжигает руку…

***

Хватит. Хватит! Я так больше не могу! Стас, пожалуйста, прости меня, но кто-то из нас должен признать, что всё закончилось!

Любимая чашка Стаса падает вниз и разлетается вдребезги…

***

В подъезде сталкиваюсь с высоким шатеном в графитовом пальто и невозможно оранжевых кроссовках.

– Привет, – здоровается он и неуверенно спрашивает: – Лифт не работает?

Жму на шершавый кругляшёк кнопки, и тот мгновенно вспыхивает оранжевым.

– Вот! – неожиданно улыбаюсь я. – Всё работает.

Заходим в кабину. В голове пульсирует мысль: «Я откуда-то знаю этого парня! Откуда?»

Не выдерживаю:

– Извините, мы не знакомы?

Господи, что я делаю?! Пристаю в лифте к незнакомцу!

– Возможно. Я живу на девятом.

У него грустные ярко-серые глаза. Как серый цвет может быть ярким?

Лифт дёргается и распахивает двери. Четвёртый этаж. Мой этаж.

– Может… выпьем чаю? – слышу из-за спины.

– Может, лучше кофе? – отвечаю прежде, чем понимаю, что делаю.

Оборачиваюсь и получаю радостный, почти ошеломлённый взгляд. Старина-лифт хочет захлопнуться, упрятать незнакомца в своё нутро, но тот крепко держит створки.

Почему-то вдруг становится легко и смешно.

– Я бы пригласила тебя к себе, но у меня, кажется, закончились чашки.

Парень кивает, словно признаёт такую причину достаточно серьёзной.

– Это ничего. Могу предложить отличные новые кружки, – и, немного помолчав, с озорной улыбкой добавляет: – А ещё у меня есть вафли и смородиновое варенье.

***

Эпилог

Утро началось с солнца. Цветы на шторах бесстыдно заблестели, пропуская в комнату золотистый свет. Стас зажмурился и сильнее закутался в одеяло. Шторы выбирала Лида. Тогда, ещё до аварии.

Сколько прошло с тех пор: два месяца или три? Время слиплось в пульсирующий комок, поселившийся глубоко внутри, за сердцем. Стас не хотел ни о чём думать, но прошлое раз за разом одерживало верх, ввинчивалось в мозг назойливыми воспоминаниями.

Ноябрь – худшее время для ссор. Обиды, недомолвки, усталость. И какой-то пустяк – разбитая чашка – становится поводом для грандиозного скандала. А потом: хлопнувшая дверь и запоздалое чувство стыда. И самая страшная ошибка – бездействие! Почему он сразу не пошёл за Лидой? Может, успел бы её догнать до перекрёстка. Или хотя бы окликнуть…

Стас перекатился по кровати, сел и с силой растёр лицо ладонями. Странно, но сегодня мысли о Лиде не вызывали обжигающей боли. Пульсирующий ком за сердцем начал таять. У стены стояли забытые прямоугольники холстов. Лида в тот день как раз заканчивала работу над заказом, пошла на кухню сварить кофе…

Стас встал с кровати и устроился прямо на полу, у картин. Коснулся гладких, давно высохших красок. На левом полотне сияло вечное солнце, и шумела речка, на правом цвели подснежники, а в центре шёл снег. Он покрывал ограду парка, темнеющие деревья. Картина могла бы остаться серой, практически монохромной, если бы не два ярких пятна, две фигурки, уходящие по аллее: рыжеволосая девушка и высокий парень в невозможно оранжевых кроссовках.