Фантариум

Чердак во вселенную

За два месяца до прихода инопланетного письма Нине Чесноковой приснился чудной сон. Будто она стоит на берегу моря и смотрит вверх, а там, закручиваясь в спирали, стремительно движутся в темноте яркие звезды. Море зеркально отражает это звездное кружение, и кажется, что два мира, встретившись, подают друг другу руки. На фоне звезд неожиданно появился огромный экран с цветным изображением, и она почему-то удивилась, узнавая на нем кадры из собственной жизни. Вот с чемоданчиком, в штапельной макси-юбке, она впервые перешагнула порог общежитской комнаты и села в раздумье, рассматривая свое новое жилище. Чье-то рыжее, в сплошном цветении веснушек лицо проступило на кафельных плитках, и вот уже сама Клавка Шапкина вылезла откуда-то из печного поддувала огненной чертовкой и закружилась по комнате, разбрасывая вокруг пестрые наряды.

Захотелось Чесноковой поднести к глазам бинокль, чтобы получше рассмотреть небесное кино, потому что экран вдруг замельтешил, пошел полосами, а затем и вовсе исчез. Проснувшись, она увидела на тумбочке темно-синий пластмассовый цилиндр и вспомнила, что сегодня исполнилось ей двадцать семь. Осторожно потрогала цилиндр, повертела в руках, наконец сообразила — подзорная труба. Коротко хохотнула оттого, что будто кто продолжил ее сон, и глянула в трубу на тяжелую бронзовую люстру под потолком. Заходила, заплясала труба в ее руках, и Чеснокова поспешно отложила ее, не совсем понимая, смех душит ее или слезы — так переплелись в ней признательность к девчатам и печаль-обида на свое затяжное девичество, при котором уже дарят не предметы домашнего уюта, а такие вот нелепые для молодой женщины вещи, как эта подзорная труба, более подходящая юному астроному из дома пионеров.

От такой несправедливости судьбы родился в Чесноковой протест, и она долго не прикасалась к трубе. Уже и на нижнем, и на верхнем этажах все пересмотрели в нее и на луну, и на звезды, а она отмахивалась от подарка, чем вызвала в конце концов недоумение и обиду подруг. Все знали, что она увлекается астрономией, и в курортной библиотеке, где работает методистом, часто организует выступления отдыхающих в санаториях астрофизиков, отловом которых занимается упорно и вдохновенно. Так что подарок попал по назначению, смешно, если бы достался кому другому.

Два месяца прошло, когда наконец Чеснокова вытащила трубу из шифоньера, куда запихнула подальше от глаз, и полезла на чердак. То ли случилась с ней какая душевная перемена, то ли в природе что-то произошло и слегка коснулось ее, но теперь чуть ли ни каждый день с наступлением сумерек Чеснокова, прихватив трубу, взбиралась наверх по гулкой железной лестнице, прилепленной к внешней стенке дома, и долго сидела там в одиночестве, среди мышиных шорохов и голубиной воркотни.

Поначалу, опершись о подоконник пыльного оконца, она делала вид, что ее не интересуют ни луна, ни звезды, и назло себе и еще неизвестно кому направляла трубу не вверх к небу, а на светящийся множеством окон фасад девятиэтажки напротив, где в прошлом году ей обещали, но так и не дали квартиру. Потому что к тому времени ее коллега, библиограф Верочка Меркулова, вышла замуж, и молодоженам нужно было где-то жить, а мичман Еремин, с которым у Чесноковой был трехлетний бесплодный роман, ушел к своей бывшей жене.

Чеснокова понимала, что занимается нехорошим делом, заглядывая в чужие окна, но, как бы приобщаясь к чьей-то незнакомой жизни, не так тяжело переносила собственные неурядицы. На двадцать восьмом году — скажем прямо, поздновато, — она вдруг сделала открытие, что можно жить в квартире со всеми удобствами, иметь мужа и ребенка и в то же время быть одинокой. Эту житейскую тайну ей поведало окно с желтыми портьерами на втором этаже. Портьеры почему-то никогда не закрывались, лишь слегка обрамляли балконную дверь и окно, и в подзорную трубу было отчетливо видно, как по комнате из угла в угол слонялась молодая женщина с копной темных волос, перехваченных на затылке лентой. В соседней комнате, где спал ребенок, горел зеленый ночник, а на кухне, склонившись над столом, вечно что-то писал муж, бородатый и толстый. Порою женщина подходила к окну и с отрешенной печалью смотрела, казалось, прямо на Чеснокову. Тогда она невольно опускала трубу или переводила ее на другое, всегда веселое окно третьего этажа с голубоватым бра на стене. Там жил молодой человек с дрессированными хомяками. Труба отлично приближала его лукавое круглое лицо. Было хорошо видно, как по мановению палочки, а точнее чертежной линейки, хомяки цепочкой влезали по ноге молодого человека на грудь, затем перемещались на правую руку, с нее по спине живой лентой огибали левую, складывались венчиком на голове и быстро сбегали на пол. За этим спектаклем внимательно следил яркий, красно-зеленый какаду в подвешенной к потолку клетке, которую дрессировщик время от времени раскачивал, и попугаю, вероятно, это нравилось — он вытягивал шейку и нежно щелкал клювом. Было еще несколько окон, открытых для чужого глаза, но многие, даже на верхних этажах, плотно задергивались шторами, в других же ничего не происходило по той причине, что там до позднего часа сидели у телевизоров.

Но прошел день, и Чеснокова вместо того чтобы подглядывать чужую жизнь направила подзорную трубу в небо. В ту ночь было лунное затмение. Тень от Земли медленно наплывала на поверхность ее спутницы, и Луна выглядела объемным шаром с четким рисунком кратеров. Когда тень уже наполовину закрыла ее, Чесноковой почудилось, что дом вздрогнул и поплыл, полетел в звездную высь, и закружилось все вокруг, понеслось в космическом вихре. В ту минуту на краткий миг ощутила себя Чеснокова звездным капитаном, стоящем не на пыльном чердаке, а на капитанском мостике корабля, мчащегося в звездном океане вселенной. Сжалось ее сердце при мысли, что и девятиэтажка, и девичье общежитие, все это — слабый, хрупкий огонек, погасить который ничего не стоит той же Луне, вздумай она свернуть с орбиты. И когда еще возникнет в огромном множестве светил такое вот неповторимое, как рыжая Клавка, баба Верониха или молодая мать в окне?

Захотелось Чесноковой вытащить из подземелья Верониху, привести сюда, под звездное небо, — небось за свои семьдесят лет и не видела ничего подобного. Сбежала она вниз, спустилась по ступенькам в подвал и стала вызывать Верониху наверх. Но та не узнала ее, испугалась — поздно ведь! и дверь не отперла. Слабым голосом спросила, в чем дело, а когда разобралась, что зовут ее смотреть звезды и Луну, трижды сплюнула.

Тогда побежала Чеснокова за Клавкой Шапкиной. Вышла та на порог босая, с дерзко пылающими волосами, ничего не сказала, лишь усмехнулась, и Чеснокова поняла, что Клавке не до Луны, что она сейчас по уши в грешных земных делах.

Побрела Чеснокова на свой чердак в одиночестве, размышляя о несовершенстве людской породы и о том, что у каждого в этом мире, вероятно, своя путеводная звезда.

А утром следующего дня нашла в почтовом ящике письмо, написанное корявым полудетским почерком с грамматическими ошибками. В письме было пожелание представителей иных миров настраиваться каждому землянину хоть одну минуту в сутки на гармонию с космосом.

В авторстве письма девчата сразу же заподозрили Генку Южакова, окрестившего дом Фантариумом. Однако Нина Чеснокова так размечталась, что как-то, слезая с чердака, чуть не упала в обморок, приняв впотьмах за инопланетное существо хромого парня в широкополой пляжной шляпе. Лишь минутой позже выяснилось, что это новый Клавкин ухажер.