Фанфик на Квинт Лициний

Яся схватила за руку Тому и тоже, бегом, поволокла ее вслед за ним...

Суббота, 27 августа 1977 г, утро

Ночью к ним никто не приходил. Утром позвонил дядя, сказал, чтобы о нем не беспокоились. К нему приехала тетя Валя, она о нем и позаботится. Напомнил, когда поезд и где лежат билеты, проинструктировал, что все продукты надо выкинуть. Яся нелицеприятно высказалась об умственных способностях дяди Томы, собрала целую сумку, и двинула со двора к бабе Мане. Момент для ухода она выбрала самый неподходящий. Это Тома поняла, когда застыла над открытым чемоданом и соображала, что же она забыла. То, что она обязательно что-то забыла, она знала точно. Но вот что именно, сообразить никак не могла. А подсказать, что именно, могла только Яся, но та удалилась, игнорируя свои самые святые обязанности.

Скрипнула дверь, и Тома, облегченно вздохнув, сказала не поворачиваясь:

- Как хорошо, что ты так быстро, а то я, без тебя, как без рук.

Не получив ответ, повернулась и взвизгнув подпрыгнула.

Сверху, практически от потолка, на нее лился дождь цветов. Цветы были самые разные и самых разных цветов. Когда же цветы закончились, их место заняли лепестки алых роз.

Тома была полностью ошарашена, поэтому задала, наверное, самый глупый, в этой ситуации, вопрос:

- А почему лепестки алые?

- А ты разве у горсовета не была? Там же только алые розы растут...

- Росли... - помолчав, добавил Костя, - пацаны, наверное, ночью все сорвали. Я им команду дал, а сам с ними не пошел. Вас ждал, извиниться хотел. Поэтому один и оказался...

Костя , явно волнуясь, вдруг взял Томины ладошки себе в руки, и заговорил, сбивчиво и волнуясь:

- Томочка... Я... как увидел вчера, что тебя прижал к себе этот урод, так у меня прямо внутри все оборвалось. Знаешь, вот тогда и понял, как же я тебя люблю. Что жить не смогу, если с тобой, что случится. И то, что дороже тебя для меня никого нет. И, какой же был дурак раньше. И то, что влюбился в тебя с первого взгляда, просто себе признаться боялся. Признаться боялся, а перед глазами все ты. Засыпаю с мыслями о тебе, просыпаюсь - перед глазами ты. Во сне тоже ты. Не даешь себя обнять и все ускользаешь. На пляже на каждую девушку оборачиваюсь, все ты мерещищся...

Костя, прижав ее ладошки к своей груди, виновато взглянул:

-Прости меня, пожалуйста. И за то, что ночью у ставка было. Я там просто с ума сошел, оттого, что ты рядом. И за остров. Я же на ставке твою грудь погладил. Так у меня, до сих пор, рука чувствует ее. Ее тепло, какая она. Вот мне и захотелось посмотреть, на нее еще раз... потому и подглядывал. Я же честно говорю... за такое нельзя обижаться...

Тома неловко вытащила ладошки из его ладоней и прижала к себе, словно защищая предмет обожания Кости.

Костя замер, не зная, куда девать руки, брошенные ладошками Томы. Потом осторожно, боясь, что его оттолкнут, взял Тому за локти, заскользил ладонями к плечам, легонько сжал, и, робко, попытался потянуть Тому к себе.

Тома, не далась, испуганно прижала локти к телу, оторвала ладошки от груди, быстро положила их на плечи Кости. Она инстинктивно собралась Костю оттолкнуть, но, ощутив, под правой ладошкой, тугую повязку, замерла...

Взглянула на него исподлобья и тихо спросила:

- Больно было?

- Боль это ерунда... - сказал Костя, и замолчал...

Потом, тихо и неловко, добавил:

- Вчера, за тебя, я, жизнь был готов отдать...

Что-то, мешая дышать, сжало горло Томы...

Потом, ушло, брызнув из глаз слезами...

Удивительно, но только сейчас до Томы дошло, что вчера, что-то ужасное могло произойти не только с ней и Ясей, но и с ним, Костей.

И, что, за всю ее жизнь, никто-никто, кроме Кости, не рисковал жизнью ради нее...

Поэтому, когда Костя робко потянулся к ее губам, она не отпрянула, как сделала бы еще минуту назад. Наоборот, приоткрыв губы, и закрыв глаза, стала ждать...

Тома лежала на спине и чувствовала как Костя нежно целует, то верхнюю ее губу, то нижнюю, а то обе одновременно, а его язык, то проникает ей в рот, касаясь и поглаживая ее язык, то гладит и обводит ее губы. Ей казалось, что она лежит не на постели, а плывет в чем-то теплом, обволакивающем. Поэтому, когда она заметила, что ее халат распахнут, а ладони Кости гладят и нежно сжимают ее голые груди, то вяло, скорее, для порядка, побарахталась, чтобы выбрать из-под них, но потом обессилено откинулась, закрыла глаза, и опять отдалась теплому потоку, ласкающему ее .

Вдруг губы ее опустели, и она почувствовала, что ее левую грудь, гладит уже не рука, а нежно и бережно целуют губы. Тут она почувствовала, что она уже не лежит изнеженно в теплом потоке. Она утонула внутрь своего тела и, оттуда, зачаровано, смотрит, на то, что происходит с ее телом. Увидела, каким-то удивительным внутренним видением, как губы осторожно втянули в себя сосочек, пососали его и передали языку. Язык с любовью прокрутился вокруг него, дружески лизнув по самой верхушке, оставив там, сладко звенящую точку. Губы же, продолжили всасывать уже ее грудь и, не остановились даже, когда она вся оказалась во рту. Тома ощутила странную легкость в груди, даже легкое тянущее чувство как будто кто-то, мягко, украдкой, отнимает у нее грудь. Она испугалась, но, почуяв это, рот выпустил грудь, и она, уже почти, выскользнула на свободу. Но, в самый последний момент, губы поймали сосок, и начали втягивать ее назад. Грудь поняла, что никто ее не крадет, с ней просто играются. Поэтому перестала бояться и стала наполняться странным, невидимым изнутри, томлением.

Тома, ощущая, соском, шершавость языка, ощутила еще, что и правая грудь, заполняется тем же странным томлением... Это было странно. У Кости не могло быть два рта. Тома, с заметным усилием приоткрыла глаза и, скосив, поняла, что ее правую грудь, наклоняя и, как бы, играясь ладошкой с соском, продолжает гладить и сжимать рука Кости.

Костя, будто почувствовал этот взгляд, быстро подтянулся вверх и начал целовать щеки, глаза, шею Томы, заставив опять закрыть глаза. Потом опять перешел к губам, но теперь начал их целовал уже жадно, взасос.

Тома стала прислушиваться, к ощущениям, от этих совсем новых для нее поцелуев. Она чувствовала, как все томительнее и невесомее становится в груди, там, под рукой, продолжающей ее нежно сжимать и сжимать...

- Любимая моя, счастье мое, моя кровиночка, моя единственная - шептал, между поцелуями, Костя, - Я знаю, ты уедешь, и без тебя все вокруг опустеет, а я больше никого не полюблю. Но я буду всегда помнить тебя, твою улыбку, твои поцелуи, твои губы. Я понимаю, нам не быть вместе, я об этом не могу даже мечтать. Но, сейчас, я счастлив. Я с тобой. Я целую тебя, глажу твой животик, эти два котеночка, теплые и шаловливые, ласковые и нежные, и ставшие уже немножко и моими...

Слова Кости падали в душу Томы сладкими капельками, сливались там в ручеек, заполняли, и, так уже, наполненную томлением, грудь. Переполнив ее, потекли ниже, обтекая сверчок, уже давно звеневший там, впитываясь в тело, делая его все невесомее и невесомее. Тома поняла вдруг, что она любит Костю, жалость и любовь смешались в ее груди. Она почувствовала себя на мгновение им и осознала, как это горько не иметь возможности погладить любимого человек, обнять и прикоснуться к нему. Поэтому, когда она почувствовала, как рука Кости, отжав резинку трусов, робко залезает внутрь, то скорее жалость, а не желание удовольствия, не дала ей выдернуть ее и сжать ноги. Наоборот она чуть раздвинула их, прикусила губу, откинула голову в сторону, зажмурилась, и, с отчаянной решимостью, прислушалась к себе.

Она почувствовала, как ладошка, вошла между ног, прижалась там, заставив ее всю вздрогнуть. Было очень странно и щекотно, ощущать, чужую ладошку, гладящую и, жадно сжимающую ее там. Вдруг ладошка расширилась и разделилась на пальчики. Боковые пальчики поползли по ложбинкам соединяющим ноги с телом, вызывая щекочущее чувство, отзывающееся мурашками по всему телу. А вот, центральный, провалился, внутрь, заставив ее вздрогнуть от неожиданности. Она попыталась сжать ноги, препятствуя его вторжению, но пальчик не пошел внутрь и двинулся выше, поэтому Тома, не сжав до конца ноги, а лишь сведя опять пальцы вместе, облегченно замерла. В этот момент Костя жарко целовал ее в губы, она отвлекалась от происходящего внизу, а когда поцелуй закончился, она почувствовала, как палец Кости, вращаясь, щекочет и гладит ей то место, касаться, которое, она опасалась даже сама. Она попыталась поднять руку, чтобы остановить Костю, но рука не послушалась, ноги же, к ее удивлению, сами раздвинулись чуть больше, освобождая место для движения пальчика. Вдруг, она перестала чувствовать его движение. Внутри все странно занемело. Томление, переполнявшее грудь, вдруг пришло в движение, стянулась туда, вниз и, канув в глубине, пропало. Умолк даже сверчок, давно звеневший в груди. Вместо этого, прямо под пальчиком возник сладкий ручеек. Чрезвычайно слабый и робкий вначале, он начал растекаться вокруг, но не замер, как это было с сладкой точкой в соске. Ручеек становился все сильнее и сильнее, затоплял уже весь низ живота, заставляя Тому непроизвольно раздвигать ноги еще больше и непроизвольно тянуться к пальцу, уже жестко и требовательно двигающемуся по ее телу. Внезапно, словно лопнула пленка, все накопленная сладость прорвалась наружу, судорога выгнула ее тело, заставив закричать, совсем новым, незнакомым для Томы, горловым криком.

Костя тут же оторвался от ее лица, жадно, поочередно, взасос, поцеловал соски. Не задерживаясь, он перешел на ложбинку между ними, перебирая кожу губами и целуя ее, начал спускаться вниз. При этом он, зацепив, украдкой, пальцами, трусики Томы, медленно и осторожно, со скоростью перемещения поцелуев, начал стягивать их вниз. Поцелуй в пупок, совпал с тем моментом, когда он окончательно снял с нее трусики, невесомо проведя ими ей под пятками. Томе же, было не до трусиков, она и не заметила, что они пропали с ее тела. Трусики Костя быстро сунул в карман, сам же, оторвался от ее живота, опустился на колени, взял руками ее колени, и мягко попытался их раздвинуть.

Колени Томы, потеряв на время связь с хозяйкой, с безразличием отнеслись к тому, что между них проскользнули Костины ладошки. Когда же, они ощутили, жар его ладоней, то испугавшись их, попытались отстраниться, и, доверчиво раскрылись.

Костя поднял медленно взгляд, и увидел то, о чем он уже давно и постоянно мечтал...

Увидел ее...

Всю...

Такой, какой он ее не видел никогда...

Его взгляд, скользил, впитывая, и намертво запечатлевая в памяти, все, каждую мелочь...

Доверчиво раскрывшиеся, слегка дрожащие, и, от этого, кажущиеся совсем беззащитными, колени.

Влажно блестевшую, гладкую, совсем не загорелую, кожу бедер.

Каштаново-золотистый пушок, почти воздушный, подчеркивающий нежность сходящихся внизу линий живота.

Ее живот, чуть припухлый, с мокрой складочкой, посередине. Часто и мелко дышащий, он непрерывно поднимался и опускался, замирая и сжимаясь, лишь, когда очередная дрожь пробегала по нему.

Ее груди, небольшие, так удобно умеющие улечься в руках, белые, беззащитные, которые хотелось, целовать и гладить. Ее небольшие сосочки, еще влажные и торчащие чуть-чуть в стороны.

Крохотные, каштановые, практически прозрачные волосики, на ее полу раскинутых руках, нервно сжимающих полы халата. У Кости, при виде их, как и тогда, в первый раз, на берегу, сжалось от нежности и защемило сердце.

Бешено бьющуюся жилку на ее шее.

Ее губы, распухшие, полуоткрытые, через которые прорывалось частое возбужденное дыхание.

Ее ушки, с капельками золота в мочках. Когда ее ушки вспыхнули, от его слов, там, на берегу, он сразу понял - эту девочку, он, не отдаст, никому и никогда.

Ушки, как и тогда, ярко алели. Впрочем, ярко, пятнами, пылало и все ее лицо.

Ее каштановые кудряшки, мокрые, беспорядочно разметавшиеся и прилипшие ко лбу, любимые настолько, что хотелось их перебирать пальчиками и целовать.

И, сразу под ними, ее глаза, полузакрытые, невидящие, глядящие куда-то внутрь себя.

Когда очередная дрожь, волной, прокатилась по ней, выгибая ее тело и закидывая голову назад, глаза испуганно закрылись. Потом, голова медленно возвратилась назад, и, еще более медленно, успокаиваясь, невидяще открылись глаза.

Тома почувствовала взгляд Кости. Глаза ее широко открылись, взгляд, испуганной бабочкой, выпорхнул наружу, и, там, на полпути, встретился с замершим взглядом Кости.

В отражении его взгляда она увидела себя. Мокрую, взъерошенную, обнаженную, вздрагивающую, в растерзанном халате, открывшую на показ то, что она готова была показать только будущему мужу.

С Томой случился приступ дежа вю. Хотя ситуация была невозможна в принципе, она что-то мучительно напоминала. Ее озарило, она вдруг, мысленно, перенеслась, во вчера, на остров. На нее сейчас, как и тогда, тем же взглядом хищника, загнавшим дичь, смотрел Костя. Только все было еще хуже...

И снова, как и тогда, огромное ведро стыда, холодным водопадом, со всего маху, врезалось ей в грудь, залило ее всю, погасив, как последнюю пробегающую, по телу, дрожь, так и вымывая все желания.

Она ойкнула, резко сжала ноги, вскочила, запахнула халат, ожесточенно завязала его дрожащими руками, и отпрянула от Кости в угол комнаты.

У Кости, от обиды и разочарования, задрожали губы...

- Уходи... если любишь, уходи... прямо сейчас... - голос у Томы дрожал и прерывался, - пожалуйста, ухо...

Договорить она не смогла. Вместо этого, громко и навзрыд, размазывая, непонятно откуда взявшиеся сопли, разрыдалась.

Лицо Кости запылало. Он хотелось броситься к Томе, обнять, успокоить, уложить на кровать, зацеловать, загладить всю, увидеть вновь ее доверчиво распахнутые глаза и колени...

Но, увидев, льющиеся из глаз, и, текущие по щекам, слезы, обреченно замер...

Глубоко вздохнул, успокаиваясь, и, помедлив, сказал:

- Хорошо, я уйду. Но, теперь, ты меня уже не забудешь никогда. Я, навсегда твой первый. Пусть не первый мужчина, но первый с кем ты ощутила себя женщиной. А я... Я буду любить тебя... всегда...

- Прощай, любимая...

Помедлив, он повернулся и побрел к двери. Когда был уже у самой двери, Тома опомнилась и окликнула:

- А трусы? Ну... они... у тебя же... отдай... пожалуйста.

Костя остановился, оглянулся и посмотрел на нее так, что Тома, защищаясь, прижала руки к груди.

Потом хмыкнул, превращаясь в себя прежнего, нахального и веселого:

- Не отдам. Это плата.

- За что?

- За цветы, за спасение, за любовь, за удовольствие... - а потом, опять погрустнев, добавил. - У меня же, на память о тебе, ничего нет...

Пауза затянулась...

Костя достал трусы из кармана, посмотрел на них, и, с сожалением, сказал:

-Ну, хорошо, меняю на поцелуй...

Тома, прикусив губу, вдруг повернулась, порылась в полусобранном чемодане, и достала своего плюшевого мишку. Того мишку, с которым ложилась спать уже много лет. Мишку, которого, давным-давно, подарила ей Яся.

- На, возьми, - поколебавшись, не поднимая глаз, но, не забыв ловко выдернуть трусы, протянула его Косте. Помолчала и добавила:

- Я приеду еще... - и, первый раз, после того, как вскочила с постели, боязливо взглянула ему в глаза.

Костя вспыхнул как лампочка. В его глазах заплескалось неприкрытое счастье.

Тома почувствовала, что счастье, не удержалось в глазах Кости, оно выплеснулось оттуда и, теперь, затапливает уже ее душу.

Она почувствовала, что, еще немного, и она не удержится. Она прижмется к нему, утонет в его жадных объятьях, и тогда, то, что чуть было, не произошло, обязательно случится...

Поэтому, на зажегшийся, было, надеждой, взгляд Кости, она отрицательно покачала головой, быстро клюнула его в щеку, развернула, и решительно вытолкала из комнаты...

Когда Яся вернулась от бабы Мани, собираясь хвастаться двумя длинными связками сушеных бычков, нанизыванием которых она сама занималась, то застала Тому, стоящей посреди спальни, и неподвижно глядящей в окно...

- Вот это да! - восхищенно произнесла Яся, оглядывая засыпанную цветами комнату, - Все видела, а такого не видела! Что случилось? - тут же перешла она от восхищения к беспокойству. Подошла и стала осматривать Тому.

- Боже, да ты заплаканная вся! Что случилось? Этот ведь приходил? Он цветы натащил? Убью, если он тебя обидел!

- Не надо его убивать, - очнувшись, прошептала Тома, - он хороший... и он любит меня...

- И я люблю его... - добавила, и зашмыгала носом.

- Он что с тобой сделал? - продолжала допрашивать Яся и, с ужасом, добавила, - У вас было? Он воспользовался?

- Мы прощались. И да, мы целовались, - уловив недоверчивый взгляд Яси, твердо добавила, - только целовались! - и покраснела, ощутив, что стоит в халате, одетом на голое тело.

К ее удивлению, Яся это не заметила.

Понедельник , 29 августа 1977 г, утро

Колеса поезда мерно отстукивали последние километры до Ленинграда.

Одинокая чаинка плавала в давно остывшем, но так и не тронутом, стакане с чаем. Тома, как и всю дорогу, неподвижно смотрела в пролетающие мимо дома, но взгляд ее за них не зацеплялся, а смотрел, в какую-то, видимую только ей, точку.

Яся сидела рядом, придвинувшись к ней плечом, и нежно, одной рукой, гладила безвольную руку Томы, лежащую на ее коленке. Второй же обнимала ее за талию. Напротив них, на соседнем сидении, лежало уже сложенное и подготовленное к сдаче белье и свернутые матрацы.

- Томочка, ну я тебя умоляю. Ну, это же просто мальчишка. Ну, нельзя так расстраиваться из-за какого-то там мальчишки.

- Я понимаю, - Тома наконец-то оторвалась от окошка, и уставилась теперь в крышку стола, - я все понимаю.

И опять, в который раз, тихо и беззвучно заплакала.

- Все! Прекрати ревы! Через полчаса приезжаем, там мамы встречают, а ты вся зареванная выйдешь? Да они меня убьют! Прекрати, я сказала!

- Как же так, всего неделя как мы знакомы, сутки как мы расстались, а я уже скучаю и места себе не нахожу. Как же так? Вот так взяла и влюбилась? - не слушая Ясю, похоже сама себе, шептала Тома.

- А Антон? Вот так и все, получается, пшик и нет любви? Я такая получается ветреная?

- Знаешь, - Тома повернулась наконец-то к Ясе, - я ведь не только из-за расставания плачу. Мне, знаешь, и перед Дюшей стыдно. У меня прямо душа ноет. Я совсем не знаю как мне с ним дальше быть. Я же, наконец, поняла, что значит любить и как это больно когда расстаются. Ему же будет так больно, а я не хочу делать ему больно. Но и обманывать его не хочу...

- Ну как мне быть? - Тома, безнадежно и отчаянно посмотрела на Ясю.

- Да никак! - возмущено ответила Яся, - Мы в ответе за тех, кого мы приручили, но не в ответе за тех, кто приручился сам. И рассказывать ему ничего не надо. Не хочешь его видеть, ну и не надо. И выкинь из головы по поводу стыдно. Стыдно у кого видно. Ты ему не навязывалась, ничего не обещала и ничего ему не должна. А потом, знаешь, мне, почему-то кажется, что он это переживет. А вот переживет ли твое нынешнее чувство его напор, этого даже я не знаю. Так что, все, выкинь всех мальчишек из головы. Ты наша принцесса, подними носик повыше! Никакой мальчишка не стоит и слезинки из твоих глаз!

- Стыдно у кого видно? - переспросила, растерянно, Тома, зажмурилась и закрыла руками, начинающие гореть уши. - Да уж... так стыдно было... когда видно было... что и не передать.

Девчонки переглянулись, покраснели, каждая подумав о своем, и синхронно прыснули. Потому тихонько засмеялись уже тому, что вместе прыснули, потом сильнее, потом практически навзрыд.

Поезд тихо начал втягиваться на перрон. Мимо окна промелькнули, заметившие их, улыбающиеся и машущие, Томина и Ясина мамы.