Fabula rasa, или Машина желаний (СИ)

— Здесь ничего нет, — сказал Сонанта. — Вы сумасшедший.

В тот же миг шаттл ворвался в стремительно несущиеся навстречу клочья ваты, белые и розовые. Сонанта даже вскрикнула — так были напряжены нервы.

— Облака, — констатировал Атур.

Сонанта приготовилась сказать, что этого не может быть, но облака уже кончились, а то, что открылось под ними, было ещё невероятней, и Сонанта промолчала. Внизу летели рыжие каньоны — громадные ладони с поднятыми к небу каменными суставчатыми пальцами. Кое-где взблёскивали озерца. Больше ничего не было, но Сонанте хватило и этого. Ей захотелось разинуть рот и заорать во всю глотку.

Шаттл опускался в чашу каньона, подняв тучу пыли. Впереди высились обглоданные ветром скалы.

— Вы спятили, — промямлила Сонанта. — Здесь всё мёртвое.

Она сама едва соображала, что говорит, но Атур вдруг резко обернулся к ней, глаза у него были дикие и жёлтые, а лицо совсем нечеловеческое.

— Здесь — да, — сказал он.

Шаттл задрал нос и стал, будто по воздушной лестнице, взбираться к далёким горам. Горы вздыбились и ухнули вниз. Сонанта опять вскрикнула: за горами был город. Шаттл завис, Атур пялил глаза и ничего не делал. Его губы беззвучно шевелились. Напротив, на приборной доске, торчали видеосенсоры, компьютер прочёл движения губ:

— Гер'эба… Не может быть. Гер'эба…

Шаттл медленно пополз вниз и водрузился посреди круглой площади. Открылась дверца, выехала лесенка. Атур сиганул с верхней ступеньки, пробежался, прихрамывая, задрал голову и стал топтаться на месте с видом счастливого безумца.

Сонанта попросила шаттл взлететь — тот не послушался. Полукруг приборной доски лежал тусклый, как мёртвая рептилия, щетинясь чешуёй кнопок и сотней остекленевших глазков. Связи с кораблём тоже не было. Велев мини-блоку и дальше пытаться, Сонанта не спеша сошла по лесенке, села на нижних ступеньках, потому что не стоялось, и поглядела кругом. Город имел вид совершенно неземной, был по-своему красив, но ни один человек не назвал бы его уютным.

Площадь, мутную, стеклянистую, будто только что залитый каток, толпой окружали башни. Сонанта взбиралась взглядом по их длинным бокам и смотрела на город из поднебесья — картинку записали сенсоры шаттла во время посадки, а мини-блок считал из памяти бортового компьютера, но девушке казалось, что она видит всё собственными глазами. От горизонта до горизонта — лес зданий, узких, высоких, истончённых вверху до дымки и похожих на сосульки, повёрнутые носиком к небу. Округлые стены мягко поблёскивали в неживом рассеянном свете, льющемся невесть откуда. Башни не были ровными и прямыми, как стелы: с одной стороны потолще, с другой — похудее и точно в застывших потёках. Между башнями — тонкие перемычки, провисшие, как заледенелые канаты.

Виной этой корявости могли быть время, дожди да ветер, несущий песок из каньонов, но Сонанта так не думала. В месте, которое не может существовать, нормальные физические законы теряют силу. Нет, стены у этих домов таковы, как должны быть. Да весь город виделся одним громадным, причудливо подтаявшим куском льда или, если угодно, абстрактной композицией из дутого стекла… Собственно, пришло на ум Сонанте, город был ещё одним каньоном, в кругу песчаных скал, оплавленных в единый миг невыносимым жаром. Ни в одном здании Сонанта не заметила дверей — только окна в вышине, ни на одной улице не росло хотя бы чахлого стебелька.

В какой-то миг Атур случился рядом, и Сонанта окликнула его:

— Вам знакомо это место?

Атур будто не слышал, а настаивать Сонанта не стала. Вопрос того не стоил. Ни один вопрос уже не стоил того, чтобы добиваться на него ответа. Но едва Сонанта так решила, Атур повернулся к ней:

— Это Гер'эба, древняя столица моего народа. Я никогда не думал…

Он махнул рукой, то ли отметая Сонантино любопытство, то ли зовя за собой, и побрёл от шаттла. Сонанта осталась сидеть, надеясь, что Атур от избытка чувств забросит контролировать электронику. Он был уже крохотной фигуркой между могучих стеклянных стволов, когда лесенка под Сонантой зашевелилась. Девушка скатилась наземь и сию же секунду вскочила, но только и могла, что беспомощно глазеть, как дверца закрывается, а лесенка складывается и лезет в щель в борту. Компьютер шаттла не принимал её команд, прыгать за лестницей было глупо — только зря покалечишься.

Сонанта ругнулась с ненавистью в далёкую спину Атура и припустила за ним. Сделала несколько шагов — и вдруг, ахнув, со всего разлёта бухнулась коленями на твёрдую гладь. Но не почувствовала ни боли, ни слёз, бегущих по щекам.

Она вообще будто враз лишилась всех чувств. Сердце в груди замерло, воздух застрял в лёгких, и не было сил вздохнуть.

Теперь Сонанта знала, что испытал Руана в те несколько секунд, когда, милостью Атура, утратил всякий контакт с миром, кроме непосредственно физического. Это не значило ослепнуть, или оглохнуть, или отнять руку — такую малость можно легко пережить. Это было много хуже, жутче. Словно тебя пересадили… ну, хотя бы в тело рыбы. Рыба, она тоже цельное существо, что-то видит, как-то дышит, машет хвостом и плавниками, ест, совокупляется и, наверное, её рыбья жизнь вполне достойна и счастлива. Только, с точки зрения человеческой, не составляет абсолютно никакого смысла и никак не может считаться полноценной… Это всё равно что умереть и встать из могилы разложившимся трупом, с отмершей кожей, сгнившими глазами и крохотной искоркой памяти о том, что есть жизнь. И пытаться жить, как раньше, и с каждым мигом всё яснее убеждаться, что не можешь… В самом деле — Сонанте казалось, что физическая смерть вот-вот наступит, не может не наступить, когда душа её уже не живёт.

Сонанта поднесла к глазам ладони, но глядела не на зацветающие лиловым синяки, а на чешуйку мини-блока, вперившую в невозможное небо слепые зенки индикаторов. Глядела и не видела ничего — от слёз и оттого, что разучилась видеть одними своими зрачками.

Сонанта зажмурилась и обмякла. Думать она не могла, взять себя в руки не пыталась. Пока кто-то другой не сцапал её за плечи и не начал трясти:

— Сонанта. Сонанта, что с тобой? Сонанта?!

Она разлепила веки, не узнавая этого голоса, не узнавая лица, которое плавало перед ней в жидком тумане.

— Сонанта, что случилось? — Атур присел рядом и всё тряс, не отпускал.

— Включи… Включи, пожалуйста. Сделаю, что скажешь…

Сонанта не услышала себя и не удивилась этому — ведь она, должно быть, больше не умела говорить. Она попыталась поднять руку, чтобы показать Атуру. Атур схватил её запястья, уставился на битые ладони. Зашиблась она сильно, но покрытие площади было таким гладким, что не оставило на коже ни царапинки, а капли крови выступили сами собой, от удара.

— Ты что, упала? — растерялся Атур. — Скажи своему компьютеру, пусть даст обезболивающий импульс…

Он осёкся. Повертел её руку так и эдак.

— Это не я, Сонанта, честное слово! Я тебя не отключал…

Сонанта скрючилась, сунув лицо между коленок.

Атур помолчал. Нахмурился. Надулся… Лицо у него побагровело, лоб взмок. Через минуту он шумно выдохнул, отёрся и стал глядеть мимо Сонанты. Вид у него сделался крайне растерянный, даже испуганный.

— Не могу включить, — произнёс он медленно. — Даже не чувствую.

Он вскочил на ноги, ухватил Сонанту подмышки, потащил через площадь, к улицам среди стеклянных башен с переходами, как замёрзшие канаты. Сонанта, всхлипывая, умудрялась как-то перебирать ногами и даже не совсем висеть на Атуре, и чем дольше она перебирала, тем лучше у неё получалось. Видеть она, оказалось, тоже могла, хотя ракурс и пропорции для неё изменились, а от этого нарушилась координация движений.

Всё восприятие испортилось. Глядеть Сонанте теперь удавалось только вперёд, под ноги и по бокам. Что делается сзади и наверху, не обернувшись и не задрав головы, понять не было никакой возможности — да и тогда заглянуть получалось не дальше, чем умели глупые человеческие глаза. Будь кругом хоть тысячи сенсоров, что творится за углом, не узнаешь, пока не сунешь туда нос.

Больше нельзя было записать интересное событие, важный разговор или просто пару дней жизни, чтобы потом прокрутить в уме, — разве что по памяти. А память, она как дырявое ведро, что в ней, кроме беспорядочных обрывков, удержишь? Невозможно стало очутиться внутри отснятой компьютером картинки, чтобы видеть всё как бы своими глазами. Мало того, Сонанта разучилась определять точные размеры и расстояния. Не могла уже сказать, какой за бортом состав воздуха, безопасно ли есть такую-то ягодку с такого-то куста — и лишилась ещё многих полезных сведений, которые мини-блок был запрограммирован грузить прямо в мозг. И вопросы стало задать некому. А что совсем плохо, Сонанта не чувствовала больше обнадёживающего присутствия компьютера, не ощущала ни шаттла, ни далёкого корабля, который стал частью её самой настолько, что она и не замечала этого, пока не утратила.

Словно весь мир кругом вымер.

Атуру, видимо, надоело волочить Сонанту на себе. Он прислонил её к холодной твёрдой стенке и заговорил, дыша в лицо:

— Хватит скулить. Можно подумать, тебе руки-ноги отрезали. Ты же человек, а не придаток машины. Твой бог, или во что ты там веришь, создал тебя такой, как тебе и дóлжно быть. Дома, на Аркадии, ты, наверно, не бегала с антеннами в ушах, тебе хватало собственной головы и того, что в ней, — так разве с тех пор что-то изменилось? Ты не стала ни слабее, ни глупее, а ведёшь себя, как инвалид, которого отключили от экзопротезов!

Сонанте не хотелось слушать бодрящих нравоучений, ей хотелось сесть и горевать, и она разозлилась на то, что ей в этом мешают. Совсем немного бдбзйзв разозлилась, но достаточно, чтобы почувствовать боль в коленках и осознать своё полное одиночество. За это она стукнула бы Атура… будь у неё силы. Но сил не нашлось.

Атур подвинул Сонанту по стенке.

— Это Гер'эба, город моих предков, столица всех наталов. Разаги-оки разрушили её тысячелетия назад, но память о ней уничтожить не смогли. Образ Гер'эбы, каждая её улочка, прозрачная, как горный поток, каждый мост, невесомый, как радуга, каждый балкон, хрупкой лодочкой плывущий в розовых облаках, — всё это навсегда запечатлелось в наших головах и сердцах. Выжившие передали память о Гер'эбе тем, кто пришёл после. Я помню, как плакали кварцевые башни, тая под плазменным дождём, помню так ясно, будто видел сам, будто это было только вчера… Матери, зачиная в себе новую жизнь, мечтают о золотых садах Гер'эбы, и не родившиеся ещё дети знают Гер'эбу — прежде всего, до первой вспышки света, до первого глотка воздуха, как знают саму жизнь. Гер'эба рождается заново с каждым из нас, и с каждым воскресает вера, что однажды мы возвратимся домой и отстроим заново самый прекрасный на свете город… Я пришёл сюда не затем, чтобы увидеть Гер'эбу, я пришёл, думая о мести или забвении, но моя душа попросила, и ей даровали надежду. Не думаешь ли ты, что Учитель утолил и твою невысказанную жажду? Погляди в себя и увидишь, что ты сама хотела освобождения! Тебе ниспослан дар, о котором твои приятели на «Огнедышащем» и мечтать не смеют, так прими же его и радуйся!

Но Сонанта никак не хотела освобождаться, она хотела назад, в кабалу, а выслушав Атурову пламенную речь, звучавшую для неё как приговор, отпихнулась от стенки и заревела белугой.

Атур плюнул и пошёл дальше один. Сонанта же, поревев, как-то пришла в себя и смогла предпринять что-то осмысленное. Первым делом она вернулась назад, поглядеть, как там с шаттлом. С шаттлом было по-прежнему, и попасть в него снаружи не представлялось возможным.

Оставаться одной в стекольчатых пальцах города-призрака Сонанте показалось неуютно, и она заковыляла туда же, куда Атур. Она едва ли помнила, где он свернул, но мало думала об этом, просто брела себе не глядя по сторонам — а мимо, тоже не глядя на неё, брели гладкие мучнисто-мутные стены, низкие оградки, похожие на заросли кораллов, высокие арки, подобные сплетённым кронам, изогнутые мосты над сухими каналами с дном, как толстое стекло.

Шла Сонанта, пока не наткнулась на ледяную стену, невысокую, вздыбленную, как застывшая волна. Стена тянулась, насколько хватало глаз, от одного дома к другому, без проёмов и проходов. Сонанте подумалось о крепостном вале, хотя вряд ли в нём был смысл в городе вроде этого. Но смысла Сонанта не видела уже ни в чём, поэтому не удивилась и поплелась вдоль стены. Она здорово устала, ходьба требовала всех её сил, и это было хорошо, потому что так меньше слышались пустота и горе внутри, и можно было ползти, как одноклеточное, без мыслей, без чувств, от одного только бездумного рефлекса.

Раз подняв голову, Сонанта увидела Атура, который шёл навстречу, заглядывая на стену и трогая её ладонями. Он был так занят, что не усёк Сонанту, пока не оказался от неё в двух шагах. Сонанта осторожно сползла по стенке и устроилась, вытянув ноги. Атур глянул на неё сверху вниз.

— Похоже, стена тянется через весь город, — сказал он. — Где-то должен быть проход, но я не могу его найти.

Атур подумал и сел рядом с Сонантой.

— На корабле я вам соврал. Мы не считаем, что в этом месте исполняются желания. Здесь живёт Учитель, и тем, кто приходит к нему, он помогает достичь совершенства. При этом он сам решает, в чём именно каждый должен совершенствоваться, выделяет самую суть человеческой души и возводит её в абсолют… Хотя, говорят, постижение желаний — часть обучения. Так что, может, я и не совсем соврал.

Если бы Сонанте было до всего этого дело, она захотела бы дознаться, про какого такого учителя толкует Атур, а так она даже не стала спрашивать.

Атур, помолчав, добавил:

— Мне больше ничего не оставалось, но я до сих пор не уверен, что поступил правильно, придя сюда. Может быть, совершенство, которое мне предстоит обрести, будет совершенное отчаяние. Не знаю.

Он посидел, глядя перед собой, думая о своём. Что-то додумал и взялся тормошить Сонанту:

— Давай, поднимайся. Пойдём.

Сонанта прикинула, не послать ли его, но решила, что проще послушаться, и кое-как встала. Это было нелёгкое дело: ушибы причиняли боль, а мышцы слушались еле-еле, будто их только вчера пристегнули к костям, или будто в этом сумасшедшем месте изменённая плоть отторгала сама себя. Встав, Сонанта пошатнулась и схватилась за стену. И осталась так стоять в удивлении от двух вещей: во-первых, стена была тёплая, а во-вторых, ладони, прижатые к ней, совсем не болели.

Сонанта сказала об этом Атуру, потому что он вдруг заволновался и захотел знать, что с ней такое. Тогда Атур заволновался ещё больше и стал вдохновенно лапать стену. Но скоро приуныл и заявил, что ему стена кажется холодной. Сонанта посоветовала попробовать в том месте, где держалась сама. Атур попробовал и разочарованно завертел головой, сказав, что у Сонанты, наверное, просто горят ладони. Но Сонанта не считала, что может спутать одно с другим. Она тронула стену рядом, раньше, чем Атур успел убрать руку.

Он вскрикнул:

— Я чувствую! Подожди, не отпускай, я понял!

Они стояли рядышком, упираясь в стену с таким упорством, будто намеревались её сдвинуть. Сонанте это нравилось, потому что так она не чувствовала ни боли, ни тоски, а по телу разливались уверенность и сила. Сонанта даже закрыла глаза от удовольствия.

Атур вздохнул, отпустил стену, задев Сонанту плечом. Она открыла глаза и увидела, что стало темно. То есть не темно, пожалуй, а как-то сумрачно. И материал, из которого было сделано всё в городе, показался уже не льдисто-серым, а тёмно-золотистым.

Сонанта поглядела по сторонам. Перед ней не было непреодолимого барьера, но вокруг сомкнулись стены, небо закрыл потолок. Атур стоял рядом, ворочал головой и часто дышал от возбуждения.

— Мы прошли, — изрёк он победно. — Я уже начал думать, не ошибся ли… Но нет — я выбрал тебя правильно.

— Что это значит? — спросила Сонанта угрюмо. Ей не было так хорошо, как у стены, она чувствовала себя слабой, но уже не такой потерянной.

Они стояли на квадратной площадочке, от которой в одну сторону шёл узкий коридор. Атур отворотился от Сонанты и потянулся в коридор. Сонанта цапнула его за рукав.

— Что значит — выбрал меня?

Атур хотел стряхнуть её руку, но решил по-другому. Улыбнулся криво:

— Ты залог. Или, если хочешь, плата. Чтобы я мог уйти. Видишь ли, если Учитель решает, что ты достоин просветления, он будет учить тебя до тех пор, пока у тебя не пройдёт желание покинуть это место, и тогда он разделит с тобой вечность. Для этого он и живёт, говорят. Подожди, не возражай! Это не имеет для тебя смысла, но ты ведь хочешь знать, да? Поверь, ты поймёшь — позже… Чтобы ищущий мог уйти, он должен оставить вместо себя замену, душу, которая постигла то же, что и он, и в которой довольно страсти и боли, чтобы Учитель увидел её ценность, захотел принять. Ты — мой обратный билет, Сонанта. Я выбрал хорошо.

Сонанта попятилась, отдёрнув руку от Атура, как от какой-нибудь гадости.

— Да ты свихнулся!

— Ты уже говорила это, помнишь?

Ухмыльнувшись, Атур шагнул в узкий проём и медленно пошёл по коридору, оглядывая стены. Сонанта глядела ему в спину беспомощно и зло. Вдруг Атур остановился, просиял — Сонанта высунулась поглядеть отчего, но увидела только, что Атур глупо улыбается голой стене. «Кретин», — проворчала она. Атур протянул руку, будто хотел схватить невидимую ручку невидимой двери, качнулся вперёд и канул в стену. Сонанта кинулась туда, успела заметить в глубине расплывчатую удаляющуюся фигуру — и всё. Она потыкалась в стену, попробовала сделать, как Атур, но на этот раз её не грело и не успокаивало.

Тут Сонанта разглядела свои ладони — они были как новенькие, без синяков и кровоподтёков, и совсем не болели. Это что же, стенка её вылечила? Или, тут Сонанта нахмурилась, она тронулась умом, и у неё пошли галлюцинации? Может, на самом деле она сидит, отрубившись, перед стеной-преградой, а в голове вьются кошмары?

Сонанта крепко зажмурилась, представляя себя именно в таким положении, но тут же решила, что подобная реальность ей невыгодна, и мысленно перенеслась на «Огнедышащий», в свою каюту. Открыла глаза — ничего не переменилось. Тот же самый узкий коридор, длинный-предлинный, те же голые оранжево-золотистые стены, будто подсвеченные изнутри свечным пламенем, и… И дверь. Прямо у Сонанты перед носом. Всё из того же льдистого материала, но с ручкой, которая тонкой закруглённой скобкой торчала именно в том месте, где и полагается быть ручке.

Сонанта чуть было не ухватила эту самую ручку, но что-то толкнуло её повернуться. На противоположной стене оказалась такая же дверь, поодаль ещё одна, а дальше и другая, и третья. Сонанта вертела головой, вытягивала шею. Всюду были двери и двери, только выхода из коридора в квадратную комнатку не было. Коридор теперь шёл в обе стороны, концами утопая в темноте.

Сонанта выругалась. Это точно сон. Именно во сне так и бывает — повернёшься, и всё изменилось.

Технически в такой вот перегруппировке пространства не было ничего невозможного. Но Сонанте очень понравилось верить, что от происходящего кругом безобразия можно проснуться.

Она шла по коридору, глядела на двери и ни одну не трогала. Шла и шла, пока не увидела поворот. Взяла и свернула. И опять пошла, не касаясь дверей.

Коридор не выдержал и кончился. Но не тупиком, а ещё одной дверью. Её-то Сонанта и открыла. То есть она только взялась за ручку, дальше получилось само собой — была тут, а стала там.

В большой белой комнате.

У дальней стены на чём-то вроде операционного стола лежал человек, вокруг него стояли ещё люди, все в чёрном, высокие, худые, с волосами цвета пепла. Услышав Сонанту, они обернулись. Сонанта обомлела: это были мерзы. Пять здоровенных мерзов в форме убой-отряда. Волчьи лица, бесцветные глаза, смертельные улыбочки.

Один мерз с красной загогулистой нашивкой на кармане шагнул Сонанте навстречу и кивнул, как бы здороваясь. Остальные расступились, давая взглянуть на человека на столе. Лежащий повернул голову, и Сонанта схватилась руками за горло — на неё смотрели тоскливые голубые глазки Густого Мха. Его коротенькое рыхлое тело растянули по столу, как шкуру убитого зверя, прикрутили чёрными ремнями с тусклыми клыкастыми пряжками; от этих ремней Густой Мох весь пошёл складками, будто мятое одеяло.

На бедняге была праздничная синяя батистовая рубашка с высоким воротом, шитым жёлтыми подсолнухами и красными петухами, на рукавах и по подолу тоже цвели подсолнухи и пели петухи. Густой Мох вышил их сам тонкими малюсенькими стежками. Он был хорошим вышивальщиком и зимой, когда работы на ферме почти не было, вышивал на продажу, как и многие мужчины в их краях. Женщины чаще шили для дома, а мужчины — для ярмарки. Густому Мху нравилось это занятие, он вышил своей невесте шёлком и жемчугом красивую обручальную шаль…

Как-то на Централи Сонанта набрела на магазинчик, в витрине которого болтался платок с аркадской вышивкой. Сонанта удивилась и зашла. Были там ещё салфетки, передники, полотенца и пара скатёрок. Стоило всё не так чтоб очень дорого, да что там, гроши стоило — но в пересчёте на аркадские кроны за одну скатёрку можно было выручить пару коров. Сонанта ушла, ничего не купив, на душе у неё было гадко.

Сейчас красивая рубаха Густого Мха была порвана от ворота до пояска, обхватившего кругленький колышущийся живот, на бледной, как тесто, груди кудрявились редкие волоски. Пояс Густой Мох тоже сплёл сам из тесьмы трёх цветов — синей, жёлтой и красной — и сам вышил синие листики по бокам красных штанов, заправленных в жёлтые телячьи сапожки. Когда-то в этом наряде он казался Сонанте почти симпатичным, а сейчас был смешон и жалок рядом с длинными поджарыми мерзами в чёрных мундирах. Мерзы плотоядно улыбались. На подставке у стола в белой ванночке лежали ножницы, щипцы, ножики и прочая гадость, которой, говорят, мерзы пользуют пленников.

Это было неправильно, что мерзам достался именно Густой Мох, он и знать-то не хотел, кого там Республика числит во врагах, болотные черти из сказок были для него реальнее далёких, непонятных мерзов, и крови он боялся. Даже взрослый убегал и прятался, когда при нём рубили голову курице, а сам и вовсе никогда не брал в руки нож. Сонанта вот малышкой любила смотреть, как безголовое тулово носится по двору, не понимая, по куриной дурости, что пора умирать, а, набегавшись, валится на бок, бьёт ногами и затихает. Крестьянской девочке было любопытно, почему так происходит, она не замечала крови на белых встопорщенных перьях… Это потом, когда девочка выросла и стала глядеть в небо, от первобытных аркадских нравов её воротило. Но даже тогда она ещё звалась не Сонантой…

Густой Мох взмахнул светлыми пушистыми ресницами с блёстками слёзок, разлепил пухлый рот и позвал:

— Белое Облачко, помоги!

Да, так её звали. Белое Облачко. Мать рассказывала, что рожала Сонанту долго и с большой болью, ей было так плохо, что, казалось, душа расстаётся с телом. Она лежала, глядела в окно и молилась: пусть всё скорее кончится. И ещё молилась: пусть я умру, только с ребёночком всё будет хорошо. Открыла глаза — думала в последний раз — и вдруг увидела в ясном полуденном небе единственное облачко, лёгкое, как пух одуванчика, и обнаружила, что боль ушла, ей стало хорошо и спокойно. Через час она родила здоровую, хотя и маленькую, девочку, а когда малышку поднесли ей к груди, заплакала и сказала: «Вот ты какая, моё Белое Облачко!»

Сонанта всегда ненавидела своё имя, даже в детстве. Ладно бы Облако — а то Облачко. Ей казалось, непутёвое имя само собой обрекло её быть маленькой, толстой и никчёмной. Когда на Централи к новому телу ей посоветовали взять имя из реестра, она согласилась без колебаний. А не согласись, называться бы ей «Маленькое Белое Облако», потому что в верхнебесском нет такого излишества, как ласкательные суффиксы, и много чего ещё нет.

Вот в аркадском у словосочетаний бывает назывная форма. Как это? А так. Если у вас прохудился ботинок, вы скажете: «Дырявый башмак». А если от вредности характера вы решите этаким манером назвать сына, то два слова сольются в одно, при этом главное останется неизменным, а зависимое обрежется по особым правилам. Понятно, что на самом деле никто ребёнку такого имени не даст. Если в здравом уме. А если — нет? В школе с Сонантой учился парень, которого так и звали — Дырбашмак. Ох, и доставалось же бедняге…

На верхнебесском говорят цивилизованные люди. Глупо являться к ним с дикарским именем из трёх слов и с заковыристой фамилией о десяти слогах, в которых сплошное фырканье и храп. Кто знает, какая пакостная кличка к тебе тогда прилепится. А какая-нибудь прилепится обязательно, потому что кому надо ломать язык обо всякую абракадабру — или аркадокадабру?

Уроженцы Централи страшно удивлялись, слыша, что у аркадцев вообще есть фамилии. Ну да, достались от первых колонистов. В деревне, само собой, никто фамилию не спрашивал. Сонанте за всю жизнь пришлось называть свою всего пару раз, последний — когда она пришла проситься в ВКС. Сейчас у Сонанты не было фамилии, и это с головой выдавало в ней трансформата, но лучше уж так, чем всю жизнь величаться Белым Облачком…

— Помоги, Белоблачко, — шептал Густой Мох и плакал.

Мерз с красной нашивкой, не прекращая улыбаться, взял из ванночки тонкие щипцы с зажатым в них клочком ваты и помазал грудь Густого Мха чем-то зелёным. Другой мерз потащил с подставки меленькую хирургическую пилу. Нажал кнопочку, пила тонко завыла. Густой Мох дёрнулся и захлюпал носом, в ужасе пуча глаза. Мерз не спеша занёс пилу над грудью пленника, целя в зелёную полоску. Густой Мох взвизгнул, как поросёнок.

Сонанту замутило.

— Нет. Нет, — причитала она. — Это не то, что я хотела!

— Спаси меня, Белоблачко! — верещал Густой Мох.

У Сонанты сжались кулаки. Убить гадов, разнести тут всё к чёртовому дедушке!..

Она вдруг поняла, что сможет это сделать — стоит только захотеть. Но пути назад уже не будет. Она навсегда застрянет внутри своего кошмара, и он станет реальностью — для неё, для мерзов, для Густого Мха. А так всё-таки была надежда. Если крепко зажмуриться и громко проорать…

— Не-е-ет. Это всё ненастоя-а-ащее-е-е!

Вой пилы стал чуть ниже, Густой Мох страшно завопил.

Сонанта никогда не слышала, чтобы человек так кричал.

В руки легло что-то тяжёлое, и она застыла, глядя на прыгающий перед глазами ствол веерного излучателя. Палец на спусковой панели свело от напряжения. Если бы она выстрелила, то обратила бы в прах полкомнаты вместе с мерзами и пыточным столом.

Крик Густого Мха рвал барабанные перепонки, глаза заволокло красным.

Снова привиделась белая курица без головы, бегущая по вытоптанному двору со всех лап…

Нет, двор был крыт стеклобетоном. И не двор это вовсе, а пол в просторной комнате. И курицы уже нет — есть окошко в полстены, прозрачное с этой стороны и непроницаемое с той. За окошком ещё комната, в ней — связанный человек.

Из выемки в стене торчала гашетка, над ней был прицел. За спиной у Сонанты сидели инструкторы, сразу трое, врач и дежурный сержант с парализатором.

Первый раз убить трудно. Второй — тоже нелегко, но по-другому. Потому что знаешь уже, что будет. Третий… Сонанта не пробовала.

Тот прикованный к стенке тип в арестантской робе был в первый раз.

В мирное время люди вырастают нежными и впечатлительными, а военный должен уметь убивать. В бою учиться поздно — пока будешь собираться с силами, положат носом в землю, и пикнуть не успеешь. Вот курсантам и помогают переступить внутренний запрет в спокойной обстановке. На первое испытание — так это называется — выставляют преступников, приговорённых к смерти за особо гнусные дела, про которые испытуемому обязательно скажут, чтобы не очень переживал.

Сонанта смотрела в окошко на свою жертву, спина у неё ёжилась от чужих, подгоняющих взглядов. Присутствие зрителей должно оказывать психологическое давление: при них труднее отступиться. «Берёшь дичь на прицел, наводишь спокойно, не торопясь, как в тире», — голос инструктора был скучен, буднично сказанное «дичь» резало уши. Но и это, Сонанта понимала, тоже уловка. Есть люди, для которых убить что плюнуть, и ты с ними бок о бок уже три года, — вот что на самом деле говорил инструктор. Назвался груздем, лезь куда положено.

Сонанта понимала, что это правильно, а если и нет, всё равно деваться некуда, но руки у неё дрожали и никак не хотели браться за гашетку. Человек за окошком, выбранная для Сонанты живая мишень, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни хотя бы головой, только двигал глазами, быстро и тревожно. Его уложили в углубление на специальной платформе, застегнули, чтоб не выпал, а платформу подняли стоймя. Этот лысоватый коротышка с рыбьей мордочкой был маньяк, серийный убийца, он насиловал и резал маленьких девочек. Старшей было десять лет, а всего жертв у него набралось тринадцать душ. Сонанте показали фотографии.

Жалеть гада не было никаких причин. Она и не жалела. Только он выглядел, как человек, был живой и тёплый, пусть в двадцати шагах, за толстым стеклом, и с этим Сонанта ничего поделать не могла.

Они постарались, чтобы ей было легче. Инструктор заткнулся, все молчали и ждали. Сонанта знала: чем дольше она собирается с духом, тем больше у неё шансов вылететь с флота. Армия провалившуюся курсантку всё равно не отпустит, за неё деньги плачены. Но служить можно и где-нибудь в жаркой пыльной колонии, на базе, от которой до ближайшей деревни миль сто. И будешь ты, подруга, жрать землю на марш-бросках и драить плац зубной щёткой, не за какую-нибудь провинность, а просто потому что командирам нечем тебя занять… В деревне, кстати, тебя на дух не переносят, и когда ты появляешься, бросаются тухлыми яйцами, которые специально для такой оказии загодя ставят на солнце, а в их чёртовой вонючей забегаловке тебе не нальют даже самого дрянного пойла…

Сонанта сунула пальцы в гашетку и приложилась к прицелу. Красная точка полезла по стене, вползла, как клоп, на лоб приговорённому, но никак не могла остановиться, всё дёргалась. Потому что у Сонанты дрожали не только руки. В тире она стреляла охотно и умело. Голографических мерзов и бессов-мятежников с Северного острова резала вдоль, и поперёк, и по диагонали, кромсала на ломтики, поджаривала и распыляла. А сейчас не могла даже зафиксировать прицел. Арестант, наверно, заметил в стене какое-то шевеление — он задёргал челюстью, выкатил глаза. И вдруг подал голос:

— Эй, вы что там задумали?

Гнусавый тенорок вякнул прямо у Сонанты над головой, она отскочила от окна и выпустила гашетку.

— Эй! — требовательно ныл убийца. — Отвечайте. Что это у вас за штука? Ну!

Сонанта надавила языком на нижнюю губу, подвинулась к прицелу. Надо с этим кончать, пока ещё можно.

Арестант перешёл на визг:

— Эй, вы. Мы так не договаривались. Вы сами дали мне выбирать, сказали, что у меня будет шанс. Эй! Я подписался на ваше испытание, вы же сами просили, уговаривали. А мог выбрать яд — быстро, легко и не пыльно, с самого начала думал: если поймают, выберу яд… Эй, вы не можете!..

Да выключите же звук, мысленно взмолилась Сонанта. Ей было жарко, как в тропиках, — но только снаружи, а внутри холодно, как в Арктике, и сосало, как от голода. Щипало глаза, то ли от пота, то ли от слёз. Сонанта закусила губу, навела прицел прямо в лоб «дичи». Руки конвульсивно дёрнулись, как бы сами собой — Сонанта их не чувствовала. Она даже глаза закрыть не могла, потому что если стрелок не видит цель, прицел отключается, и механизм не срабатывает.

Разрезало бедолагу очень некрасиво, аж на три куска. Хвала звёздам, крови почти не было, лазер рассекал плоть и сразу прижигал, а огнестойкие крепления не давали телу разваливаться.

Сонанта отошла на полусогнутых, прижимая одну руку к животу, другую к горлу. Её не тошнило, просто внутри всё болезненно сжалось, а бычьи морды инструкторов были как в тумане. Врач подался вперёд, всматриваясь в Сонанту, но не встал. Решил, видно, что она в порядке. Некоторые, говорят, сразу падают в обморок, другие бросаются на людей — на такой случай и нужен был сержант с парализатором. А кто-то просто уходит как ни в чём не бывало.

— Как вы, курсант? — инструктор глядел участливо, даже похлопал по плечу.

— Нормально, — сказала Сонанта.

Её вывернуло прямо на мундир инструктора.

— Чёрт, — буркнул тот, отскакивая, но не удивился.

А Сонанта удивилась. Ничего такого она делать не собиралась. Не надо было, думала она совсем спокойно, открывать рот.

…Так всё происходило в действительности или нет, Сонанта сказать не могла. Стресс от пережитого оказался слишком силён. Защитный механизм в мозгу затушевал события прошлого, смазал картинку, размыл подробности, превратил лица инструкторов в мутные пятна, стёр с подкорки имена. Но этот гадкий вкус во рту ей точно не в новинку…

Говорят, на самом деле человек ничего не забывает. Если копнуть поглубже, можно дойти до самого начала, до первого младенческого крика. Кто-то на проклятом астероиде потрошил её память и ширял иголками в подсознание, вынуждаю заново окунаться в самые пакостные мгновения жизни. Этот «кто-то» такой же псих, как Атур. Один чёрт знает, чего он добивается.

На этот раз лица инструкторов Сонанта запомнила, но ни одно не узнала. А такое вряд ли могло быть. Инструкторы менялись, но не так часто, чтобы хоть один даже спустя пару лет не показался знакомым. Значит, и в прочих деталях могли быть расхождения.

Сонанта пыталась сообразить, какие именно, пока врач, усадив на табуреточку, колол ей тонизирующее средство. Дальше её заставят пересказать, что она делала и чувствовала, сначала просто так, потом под гипнозом. И будут учить жить с этим, не ощущая себя преступницей и нелюдем. А она заключит, что готовят её вовсе не к бою, потому что в бою-то, в настоящей драке, когда ты или тебя, убить как раз просто, инстинкт самосохранения заставит, даже не поймёшь, что сделал, пока всё не кончится. Но ей-то вряд ли доведётся стрелять в людей, пусть даже из бортовых орудий. Зато не избежать принятия решений, от которых кто-нибудь, по ту сторону или по эту, непременно умрёт. И решать она будет не в горячке боя, а в покойном мягком кресле в чистой ухоженной каютке, с холодной головой, исходя из расчёта, не из эмоций. Опыт собственноручного убийства должен научить её не жалеть чужих и не швыряться своими без крайней нужды. Ну, а будет таки нужда, не пускать слюни… Сонанте тогда до зарезу хотелось бросить академию. Она держала это при себе, но начальнички, верно, знали, что делается с курсантами после «испытания», и пустили в ход все свои психологические трюки. Да на всякий случай ясно намекнули: единственная для Сонанты альтернатива — пойти жрать землю.

Врач вывел курсантку в коридор и куда-то делся. А Сонанта очнулась от себя прошлой и стала собой настоящей. Ей дали передышку, в которой случившееся отдалилось во времени и остроте. Казалось, с того момента, как огненный нож разрезал голову приговорённого, будто арбуз, надвое, а потом, вильнув, отпластал кусок груди с плечом и рукой, прошло не несколько минут, а по меньшей мере полгода.

Увы, передышка оказалась недолгой.

— Сонанта, держи.

Она обернулась на голос и протянула руку. Лейтенант Венис подал ей, рукояткой вперёд, нож с длинным широким лезвием, непорочно белым, как лепесток водяной лилии. Лейтенант Венис Сонанте нравился, но преподавателям связи с курсантами не разрешались. Рассказывали, что даже одного проректора, командора и героя нейтральной зоны, отправили сторожить заключённых где-то в Поясе освоения, на планету, ещё не терраформированную. Что стало с курсантом, который ему приглянулся, не говорили, но вряд ли и тот легко отделался… Сонанта обхватила удобную пористую рукоять и повела пальцем по желобку для стока крови.

— Ни о чём не думай. Сделай это и всё, — посоветовал Венис. Должно быть, Сонанта ему тоже нравилась.

Девушка повернулась к серой двери в серой стене. Она опять перестала быть собой настоящей и будто вернулась на два года назад, в день, на который было назначено её второе испытание.

Она знала: на этот раз всё будет иначе. Ей не сказали, кто таков человек, посаженный для неё за дверью, и что он сделал. Зато доходчиво объяснили, что убивать ей придётся не нажатием кнопки, но собственной рукой, подойдя вплотную к жертве и всадив нож в сердце.

Дверь отодвинулась и задвинулась опять, едва Сонанта переступила порог, пряча оружие за спиной.

Это был мерз.

Высокий худощавый человек, одетый в мышиную форму мерзского флота с нашивками младшего офицера, сидел на стуле в середине пустой комнаты пятнадцать на пятнадцать шагов. Только раз глянув мерзу в лицо, Сонанта поняла: он знает. В серых глазах не было ни толики страха, только непримиримая, холодная ненависть. И, пожалуй, презрение.

Сонанте захотелось обратно за дверь. Она боялась сделать и шаг поближе к мерзу.

Стул, на который пленник был посажен, вырастал из пола, сдвинуть его было никак невозможно. Лодыжки мерза были пристёгнуты к ножке стула, руки завёрнуты за широкую спинку и там надёжно связаны — во всяком случае, Сонанта на это надеялась. А голова мерза оставалась свободной. Вряд ли, конечно, он мог что-то сделать головой. Но Сонанте, даже в таком вполне беспомощном положении, мерз казался опасным, как сама смерть.

Чем дольше испытуемая медлила, тем больше презрения появлялось во взгляде мерза. А ведь может быть, ему не впервой умирать, сообразила Сонанта. Если человека с дырой в сердце вовремя сунуть в медбокс, он не только выживет, но и встанет на ноги через несколько дней. Пленных в нейтральной зоне захватывали регулярно, но их всё же не было так много, чтобы хватило каждому курсанту и каждому солдату-новобранцу во всех учебных лагерях хотя бы на одно испытание. Тем более, что некоторых приходилось возвращать — по всяким соглашениям, или в обмен на своих, а других надо было показывать комиссиям по соблюдению прав военнопленных, пусть, по закону, они военнопленными и не считались. Ведь войны-то между бессами и мерзами, как уже говорилось, не было.

Тех, кто стал «дичью», должны числить наверняка погибшими. А они умирали и воскресали без конца. Сонанта не представляла, сколько человек может вот так продержаться — рано или поздно организм несчастного износится до состояния, из которого оживлять его покажется слишком затратно. Но раньше чем тело, откажет разум… Сонанта не захотела даже воображать такое.

Этот мерз был, по виду, вполне в своем уме. Он прекрасно знал, для чего Сонанта здесь и что ей отчаянно трудно. Он ощущал, и по праву, своё над ней превосходство. Сонанта подавила вздох. В её распоряжении пять минут. Если за это время она не убьёт, то будет считаться провалившей испытание.

Сонанта вынула нож из-за спины, перехватила поудобнее, чтобы лезвие было, как учили, параллельно полу, и медленно пошла к мерзу. Он ничего не говорил. Сонанта тоже молчала. Разговаривать с жертвой категорически воспрещалось. И рассказать о том, что здесь произойдёт, нельзя будет никому, только своему инструктору и психологу; все курсанты перед испытанием дают подписку о неразглашении.

Даже между собой обсуждать испытание было не велено, но они, конечно, пренебрегали запретом. Шептались по ночам, делились крохами переживаний и страхов, но больше пересказывали всякие слухи. Говорили, будто лишь тех, кого готовят на «мирные» флотские должности, испытывают дважды. Будущим операторам боевых постов приходится убивать троих, и вот с третьим им велят поговорить, потому что человек, с которым ты обмолвился хотя бы парой слов, уже не кажется тебе чужим и прикончить его труднее. Десантников будто бы заставляют убить пять раз, причём последней жертвой становится ребёнок. Его пускают вольно бегать по открытой местности, а испытуемому не дают оружия. Сонанта почти готова была поверить в эту жуть. Она точно знала, что для некоторых курсантов мужского пола «дичью» хотя бы раз выбирают женщину. Ведь примерным мальчикам с детства внушают, что поднять руку на женщину мерзко. Нельзя, чтобы воспитание потом мешало им в деле.

Через мини-блок Сонанта чувствовала, что прошло уже полторы минуты. Стул, на котором сидел мерз, был низкий — чтобы ударить в сердце, ей придётся наклониться, и её лицо окажется у его лица. От одной мысли об этом у Сонанты цепенели мышцы, а кожа потела. В ладони, сжимающей нож, было мокро и противно, но пористая рукоятка совсем не скользила.

Тонкие губы мерза искривила усмешка, глаза презрительно сощурились. Наверно, ему случалось видеть и таких, кто не выдерживал и бежал к двери под его взглядом. Мне бы хоть капельку его храбрости, пожелала Сонанта. Она подошла к мерзу, подняла руку с ножом, наклонилась… Она не раз втыкала нож, похожий на этот, в неживое сердце манекена, отрабатывая силу и точность удара, пока не довела движение до автоматизма, но сейчас рука стала вялой и слабой, а взгляд мерза вытягивал душу.

Сонанта успела отвернуть лицо, плевок угодил ей в щёку. Она утёрлась рукавом, почти не почувствовав отвращения. Взяла мерза за волосы, оттянула ему голову, чтобы не мог глотнуть, прицелилась и вогнала нож в одетую серым грудь, быстро и метко. Как учили. Позже ей сказали, что многие колебались дольше.

Лезвие вошло легко, как в манекен. Мерз чуть дрогнул и улыбнулся, глядя ей в глаза. Должно быть, хотел, чтобы его улыбка снилась ей по ночам. Сонанта потянула нож, он вышел, чавкнув плотью. Глаза мерза закатились, из оскаленного рта полезла кровь. Сонанта отвернулась и стала глядеть на утерявшее невинность лезвие — всё такое же белое, но в тошнотворных кровавых разводах. Может, инструкторы придумали это нарочно. Как символ. Сонанте хотелось бросить нож, но она не смела. Вместо этого наклонилась и вытерла лезвие о коленку мёртвого — так невыносимо ей было видеть на белом кровь.

Голова мерза свисала назад, под таким углом, которого живому никогда не выдержать, на мышиной груди пухло чёрное пятно, с почти неуловимым оттенком красного — у Сонанты от этой картины темнело в глазах. Дверь почему-то не отворялась, хотя Сонанта только что кулаком по ней не колотила, пока не поняла, что её время ещё не вышло. Все пять минут она должна провести здесь, с мерзом, живым или мёртвым.

Сонанта села у стены на пол, нож положила рядом. Она бы поплакала, но не могла. Девочка с Аркадии, если бы ей только сказали о таком, заплакала бы непременно. Но не Сонанта, не теперь. Перед внутренним взором стояли стекленеющие глаза мерза. Хотелось потерять сознание и очнуться в другом теле, которое не умело резать живых людей.

Рассказывали, некоторых подводила рука, нож не входил как надо, и они пыряли опять и опять, пока грудь жертвы не превращалась в месиво, но и тогда не могли достать до сердца. Кое-кто в панике начинал тыкать оружием куда попало — в живот, в горло, в лицо…

Когда время истекло, Сонанта встала, подобрала нож и вышла в дверь, стараясь не смотреть на убитого, но и не прятать глаз слишком явно. За ней наверняка следили.

Всё было, а как будто и не было. Сонанта опять стояла в белой комнате, где чёрные мерзы мучили Густого Мха. «Убей! Убей!» — раздавалось у неё в голове. Мерз с красной нашивкой улыбался, щуря глаза, стальные и такие холодные, будто в черепе у него был кусок льда. Густой Мох орал, как резаный. Как…

Сонанта разжала пальцы и кинулась вон из комнаты. Ноги подогнулись, она шмякнулась об пол, но не остановилась, поползла на корячках, ничего не видя и непонятно как зная, куда надо ползти. Пальцы нащупали ручку, потянули, Сонанта вывалилась в коридор, слыша за спиной издевательский хохот мерзов и хриплый вопль Густого Мха:

— Белое Облачко, не бросай меня-я-а-а!

Дверь ухнула, как гром, над головой сошлись золотистые стены. Сонанта захлопнула глаза, радуясь обступившему её могильному безмолвию и стараясь поверить, что там, за дверью, всё было ненастоящее. Нет, Густой Мох сейчас преспокойно живёт на Аркадии и знать не знает ни о каких мерзах, он утешился, женился на хорошей девушке, наплодил детишек и сидит сейчас у печи, шьёт им рубашки…

Сонанта вытерла лицо и села, подперев плечами стену. Почему ей привиделось такое? Это что же, символическое выражение того, что уход в ВКС убил её прежнюю жизнь? А застрелив мерзов, можно было эту жизнь вернуть? Сонанта вдруг сообразила, что могла пожелать себе другое оружие, более аккуратное и точное. Но даже уничтожь она палачей и освободи Густого Мха, где гарантия, что за дверями их не ждали бы сотни мерзов?

Нет, правил в этой игре она не знала. И хорошо сделала, что убралась оттуда. По телу Сонанты прошла судорога, когда она вспомнила, как близка была к тому, чтобы нажать на спуск.

Все они выходили из академии убийцами — не солдатами. Они убивали, не спасая свою жизнь, не защищая родную землю, а просто потому, что так велели. Сонанта не слышала, чтобы кто-то отказался — один-два человека с курса обычно не справлялись, но ведь пробовали! В каждом это есть, и в ней тоже, и всегда было. Не может быть, чтобы за пару лет она так переменилась…

Ладно, первое убийство можно считать исполнением приговора, на этот счёт были даже какое-то бумаги. А вот второе запросто квалифицировалось как военное преступление. Она убила мерза за то, что он мерз, хотя он мог быть невинен, как младенец. Он мог быть и бесс, похожий видом на мерза и одетый в мерзскую форму, — она не разбиралась, не спрашивала, просто сделала, что приказали. Вот как далеко она зашла. И смогла бы зайти ещё дальше, шаг за шагом, постепенно…

Дура, она думала, их учат ответственности. А их просто повязали кровью.

Мерзы знают, что каждый бесский солдат, каждый офицер, даже распоследняя штабная крыса, лично убил хотя бы одного из них. Попади Сонанта к ним в плен, с ней бы обращались как с убийцей, тварью, не заслуживающей человечности.

Интересно, а сами они разве не делают что-нибудь такое? Нет, если бы делали, об этом кричали бы газеты по всей Республике от Медоны до Аркадии…

От неожиданности Сонанта распахнула глаза. «Мерзы гуманнее нас?» Вообще-то официально они тоже — республика. «Это мы, бессы, обозвали их Мерзской Кликой». Сонанта начала истерически смеяться, по щекам покатились слёзы. Она не пыталась унять ни слёз, ни смеха. Всё равно ей сидеть тут вечность — пока кто-нибудь не найдёт или пока не доконают голод и жажда. Ни в какие двери она больше не полезет, даже ради спасения собственной души. От мысли о душе Сонанта захохотала ещё пуще. Пробеги мимо взвод мерзов, она бы не услышала и не заметила.

Но что-то отвлекло её. Сонанта проморгалась, придержала рвущийся из горла клёкот и обнаружила, что уже не одна в коридоре. Прямо в двух шагах стоял человек и глядел на неё, склонив голову на бок. Сонанта было решила, что перед ней Атур, но он, кажется, не носил ни юбки, ни бороды, а этот субъект обрядился в какой-то мешок до пола, и на широкой мордочке у него болталась светлая козлиная бородка.

Когда Сонанта это разглядела, у неё сразу прошла истерика. Она даже вскочила — слишком уж близко подпёрся этот тип. Если он и выполз из её же подсознания, то она решительно не знала, из какого именно угла!

Пришелец наклонил голову в другую сторону и осклабился. Выглядел он как деревенский дурачок, только в глазах было что-то нехорошее, так что Сонанта предпочла отойти на пару шагов.

— Ты кто? — спросила она грубо. — Что тебе надо?

Тип в мешке завертел стриженой под горшок головой:

— Ага! Являются, понимаешь, без спросу, можно сказать, без приглашения, и хамят, как какой-нибудь побирушке… Во времена-то пошли!

Голос у незнакомца был тонкий и визгливый.

— Хочешь сказать, что я схожу с ума? — Сонанта нахмурилась. — Если ты мой очередной кошмар, я не собираюсь с тобой связываться.

И хотя Сонанте было очень не по себе, она всё же повернулась к незнакомцу спиной и потрусила по коридору, глядя только себе под ноги.

— Интересно, — прокричал он вслед. — А зачем ты тогда сюда притащилась? Нервы что ли пощекотать?

Сонанта стала как вкопанная. Сердце, казалось, перестало биться. Она медленно обернулась.

— Кто ты? — спросила снова, только теперь тихо, даже робко. — Ты… давно здесь?

— Я здесь всегда, — заявил пришелец, хихикнув.

— Ты Атура видел?

— Атура? А-а, мальчика, который пошёл искать вчерашний день… Пусть себе поищет, ему так веселее.

Это ещё ничего не доказывает, сказала себе Сонанта, но всё-таки полюбопытствовала:

— Это тебя он называет учителем?

Козлобородый принялся хихикать.

— Не-ет, не-ет… Хотя, если посмотреть с другой стороны, — он дёрнул себя за бородку, принял задумчивый вид. — Может, в некотором роде… Только учу я не тому, что он думает.

— А чему?

Козлобородый закудахтал и затряс щеками:

— Это что же за народ пошёл! Прутся на край света, не имея понятия, что им надо! Приличных людей беспокоят…

— Я никого не собиралась беспокоить, — зло отчеканила Сонанта. — И я никуда не пёрлась, меня приволокли силой. Я ни о чём так не мечтаю, как убраться отсюда и вернуться к себе на корабль.

— Да? — спросил Козлобородый, опять клоня голову и тараща круглые прозрачные глаза. — Так возвращайся, кто тебя держит?

Сонанту аж затрясло.

— Не будете ли вы так любезны, — произнесла она едким, дребезжащим голосом, — показать мне выход из этого лабиринта. А заодно дорогу к шаттлу. И уж не забудьте активировать мой мини-блок, чтобы я могла попасть внутрь…

— И всего-то? — хмыкнул Козлобородый. — Шуруй!

Он поглядел Сонанте за плечо. Сонанта развернулась на каблуках, да так шустро, что едва не опрокинулась навзничь, но не заметила этого, потому что смотрела совсем на другое: шагах в пятидесяти коридор обрывался круглой дырой, в которую видно было кусок стеклянной площади, а на ней шаттл с приветливо раззявленной дверью.

Сонанта, как человек воспитанный, не кинулась к шаттлу сей же секунд, она чуть-чуть погодила, наводя глаза то на своего избавителя, то на шаттл, — чтобы не пропал, — и без перебоя растроганно бормоча: «Спасибо, спасибо, спасибо…» Даже когда ноги у неё не выдержали и зашевелились, голова всё равно вращалась, а губы шептали благодарности. #285520869 / 01-Jun-2018 Избавитель глядел на неё, блаженно скалясь.

Длилось это недолго. Подумав, что приличия соблюдены, Сонанта припустила со всех лап, и только успела подумать, что так и шею недолго свернуть.

И не зря подумала, потому что на выходе споткнулась и почти ткнулась носом в землю, вернее в ту гладкую гадость, которой была покрыта площадь. Нетрудно представить, что стало бы с её носом, случись такое. Сонанта попрыгала, как карась на сковородке, но на ногах удержалась и быстренько вбежала в шаттл. Дверь за ней закрылась.

А Сонанта встала, открыв рот, потому что была уже не в шаттле, а в баре на «Огнедышащем». Она сперва подумала, что так и лучше, но тут же поняла, что всё это тоже уже было. Она, как дурочка, сама прибежала прямёхонько в ловушку.

По крайней мере в этом эпизоде её не ожидало ничего ужасного — если, конечно, всё пойдёт, как она помнит. Сонанта глядела на себя саму, сидящую за дальним столиком напротив Руаны… Мгновение, чтобы дать ей освоиться, — и вот она уже там, жмётся в уголке, на жёстком стуле, стиснув руки между колен, а у двери, где только что стояла, никого нет.

Сонанта тогда пробыла на «Огнедышащем» месяца полтора и чувствовала себя ещё неуверенно. Вот и сидела, слившись с интерьером, глотала газированную воду, а хотела бы вина, но боялась попросить — вдруг нижним чинам не положено? Руана заметил её и подошёл. Как-то сразу на столе появилась бутылка золотого с Заршины и тарелки с рыбой, печёной в сметане и с грибами, а к ней картошечка, жареная на настоящем коровьем масле, которого, как Сонанта думала, на борту вообще нет. Незамысловато, зато приятно.

Говорили, понятно, о работе. Руана наставлял, а Сонанта тихо слушала и жевала. Когда одолели полбутылки, стало повеселее, и Руана уже не поучал, а рассказывал всякие забавные истории из своей многолетней практики, Сонанта же хихикала, прикрывшись бокалом. Не всё время, разумеется, а так, иногда, и то, чтобы сделать приятное Руане. Сонанта считала его строгим начальником, но сейчас он был какой-то другой, мягкий и расслабленный, и этак украдкой трогал Сонанту взглядом, отчего у неё вспыхивали уши. Это, кстати, было заметно, потому что волосы у Сонанты в ту пору только-только начали отрастать — в академии-то она ходила бритая.

Последняя история, которую Руана считал забавной, была о книге, полученной им от своего шефа много лет назад, ещё в бытность стажёром. «Я был тогда совершенным оболтусом, — рассказывал Руана, — и тоже ничего не понимал…» Это «тоже» Сонанте очень не понравилось. «А особенно не понимал, — продолжал Руана, — как можно примириться с глупостью людей, стоящих надо мной. С глупостью, невоздержанностью, придирчивостью и ревностью», — тут он остро глянул на Сонанту. Не далее как позавчера ей пришлось, по приказу Мадженты, стоять две вахты подряд, причём вторую действительно стоять — у плеча выбранного Маджентой навигатора, чтобы видеть, как надо работать. Из-за этого она не попала вовремя к Руане и вынуждена была объясняться.

Сонанте опять стало тоскливо. А Руана рассказывал, что и сам был в похожей ситуации, только невзлюбил его капитан, что, стоит признать, гораздо хуже. Капитан был трансформат и не переносил «пижонов с Централи», просто выживал таковых со своего корабля. Руана, отчаявшись, попросил третьего помощника, своего наставника, похлопотать о переводе, хотя знал, что если молодой офицер в первый же год начинает бегать с корабля на корабль, это очень вредит его карьере. Третий помощник не хотел, чтобы Руана себе вредил, считал его перспективным и взял да и подарил вьюноше книгу, которая должна научить его мудрости, терпеливости, приятию неизбежного и ещё множеству вещей, полезных не только в этом, но и в других случаях. Он уверял, что получил эту книгу от своего начальника, а тот от своего, и так далее, и передаётся она вот так со времён колонизации.

Руана к тому моменту прочёл много умных и полезных книг, но антикварные бумажные издания видел только издали, а уж держал в руках такую диковину в первый раз. Неудивительно, что книга его впечатлила… На Аркадии все книги были бумажные, но Сонанта не стала об этом говорить. Предполагалось, что трактат, который дал Руане третий помощник, написан ещё в докосмические времена. Руана этому не верил, но книгу всё равно ценил. И не только как раритет, он и в самом деле кое-чему из неё научился — как принимать мир и людей во всём их несовершенстве, использовать это несовершенство к своей выгоде, если есть возможность, и смиряться с ним, если такой возможности нет.

Но теперь для него все книжные науки дело прошлое, и он задумал продолжить традицию — передать реликвию своей ученице. Сонанте всё это показалось подозрительным, она понимала, что была не первой стажёркой у Руаны и ничем не заслужила особого расположения, да и не могла бы за такой короткий срок. И с чего тогда Руана вздумал дарить книгу ей? Сонанта сперва поотказывалась, потом поблагодарила, думая, что разговором всё и кончится. Но тут Руана, загадочно улыбнувшись, предположил, что если Сонанте случится проходить мимо, — скажем, завтра вечерком? — она могла бы заглянуть к нему, и он отдал бы ей книгу. Отдал бы и сегодня, да не знает точно, где та лежит, потому что не брал сокровище в руки несколько лет, надо искать. Говоря, Руана смотрел на Сонанту особенным взглядом, от которого у неё не только уши, но и щёки загорелись.

Сонанта уже не была столь невинна, чтобы не понять, зачем Руана её зовёт, но она не знала, нужно ли ей это и какие тут могут быть последствия. Ладно хоть он не тянул её с собой сейчас же, давал время подумать и, если она правильно сообразила, в случае чего отказаться. Сонанта промямлила, что наверно придёт, хотя посмотрит, как у неё назавтра со временем.

Руана не был так высок и плечист, как трансформаты, с которыми Сонанта спала в академии, он выглядел, пожалуй, худосочным, хотя и подтянутым, нос у него вырос великоват, в лице не хватало мужественности, а глаза были как куски копчёного стекла, за которыми играло солнце… В общем, Сонанта находила Руану вполне интересным, к тому же она ещё не пробовала никого с Централи. Но вот его начальственное положение смущало. Сонанта не очень понимала, как связать одно с другим. И если что-то пойдёт не так… ей ведь служить при Руане годы!

Время было позднее, Руана ушёл первым, на прощание улыбнулся неопределённо, а Сонанта допила заршинское и совсем не пьяная отправилась спать.

…Она не рассчитывала, что ей и правда дадут вздремнуть. И то верно — её сразу же мокнули носом в другое воспоминание, более раннее и совсем нежеланное, даже премерзкое. Трансформаты, получив новые тела, обычно пускаются во все тяжкие, начальство этому не препятствует, только следит, чтобы молодь соблюдала внешние приличия. Сонанта всё скромничала, а в конце третьего курса решила, что раз уж она убила человека, переспать с мужчиной пора и подавно. Ладно хоть её не угораздило в кого-нибудь влюбиться — серьёзные отношения в академии редко у кого складывались.

Тот парень уже подходил к ней как-то, ещё в первый год, но тогда она дала ему от ворот поворот, хотя сама лишилась сна на неделю, всего-то постояв рядом пять минут. Ещё бы не лишиться, парень-то вылитый Клод Нисс! Сонанта сохла по нему ещё на Аркадии — Нисс был могуч, красив и играл благородных героев. По правде, сохла-то Сонанта, и не она одна, как раз по этим героям, а про самого Нисса читала, что он скандалист и распутник, но это ведь ничего не меняет, если точно знаешь, что никогда в жизни человека не увидишь… Копировать реально существующих людей один к одному, конечно, запрещено, за такое и засудить могут, но вот «некоторое сходство» мыслится вполне допустимым, а уж насколько оно «некоторое», решают пациент с пластическим хирургом.

Парень, звали его Машак, вёл себя нагло и самоуверенно, Сонанта просто не могла его не отшить. С тех пор он и близко не показывался, а тут будто почуял, что настрой у Сонанты переменился. Машак был тогда уже без пяти минут выпускник, держался поприличнее, и Сонанта пошла с ним, совсем не подумав, зачем человеку надо, чтобы в нём видели Клода Нисса.

Поначалу он и вёл себя, как Клод Нисс на экране, а когда Сонанта размякла… Вспоминать о произошедшем не хотелось, и она упиралась изо всех сил. Ей удалось не забыть, что это только воспоминания, и они появлялись обрывками, как кусочки сна, почти не трогая чувств.

Машак прошёлся по ней, как каток, а под конец ещё и наговорил гадостей. Тогда Сонанта просто растерялась. Может быть, так и должно быть на самом деле, думала она, рыдая в подушку.

Первый опыт оставил только слёзы и синяки — и решение никогда его больше не повторять. Со временем Сонанта успокоилась, хорошенько подумала, порасспросила подружек и заключила, что сама дура. Попалась на смазливую мордашку, как первокурсница.

Первокурсниц Машак и брал в оборот — наивных, восторженных девочек-трансформатов из диких мест, где, однако, был стереоканал и шли фильмы с Клодом Ниссом. Девочки млели, Машак корчил из себя киногероя, а когда доходило до кроватки, перевоплощался в дикого грубияна и делал в точности противоположное тому, чего ожидали от человека с внешностью девичьего кумира. Может, он заказал себе такую завидную физиономию, а потом понял, как ошибся? Люди цивилизованные поглядывали на подделку с усмешкой, а глупышки из глухомани вешались на шею вовсе не ему, а именно Клоду Ниссу… Или ему ещё раньше вздумалось за что-то мстить женскому роду? Сонанта заподозрила, что он и в ВКС пошёл за этим.

Никто на Машака не жаловался, да и чего было жаловаться? Сами в очередь строились. Но обычно начальство всё равно подмечало, у кого какая странность и не смахивает ли она на патологию, а если решало, что смахивает, напускало на заподозренного психологов, благо этого добра было чуть не по штуке на курсанта.

Машак выпустился, и Сонанта постаралась выкинуть его из головы, надеясь, что ей не доведётся однажды попасть к нему под начало. Но меньше чем через год объявились ищейки из отдела служебных расследований и стали потрошить девчонок со второго и третьего курсов — кто-то, видно, их навёл. Сонанта была уже на четвёртом, её не тронули, хотя расследование не было тайной и всякого, кто хотел стукнуть на Машака, встречали с распростёртыми объятьями. Слухи ходили стадами. Говорили, погорел бедняга из-за того, что не сумел вовремя перестроиться, подкатил со своим приёмчиком к какой-то десантнице, совсем молоденькой и с виду чистой простушке. Девица обиделась и подала рапорт, обвинив красавчика во всяких безобразиях, которые совсем не пристали доблестному офицеру бесских ВКС.

Куда именно Машака списали, Сонанта выяснять не стала, но решила, что справедливость на свете есть.

Сразу после этого их отправили на учения на дрейфующую базу «Сенега», где были курсанты из трёх других академий. Среди них нашлось много славных парней. С одним, молодцем по имени Роррис, у Сонанты произошёл бурный роман.

Вкалывали курсанты по восемнадцать-двадцать часов в сутки, уставали до полусмерти. От такого насилия над организмом Сонанта жила, как в бреду, но всё равно каждый день выкраивала часок, чтобы зажаться со своим любезным в укромном уголочке. Как-то голубков угораздило заснуть в оранжерее, среди папоротников и лопухов, за цветущим сиреневым кустом. Засечь их было нельзя, иначе как подойдя вплотную. Но, на беду, у адмирала из командования учениями приключилась бессонница, он вышёл подышать кислородом и сиренью — и узрел непорядок. Поставил влюблённых засонь смирно, не дав хотя бы оправиться, распёк по первое число, грозя зверскими карами. Чуть не надорвал связки, но добился, чтобы глаза у нарушителей, сначала мутные щёлочки, стали, как тарелки. Адмирал был человек хороший, хода делу не дал, а вернулся к себе и мгновенно уснул. Сонанта с Роррисом на два дня прекратили свидания, а после стали лучше беречься.

Это было самое настоящее умопомрачение, которое Сонанта посчитала реакцией на крайнее напряжение сил, — во время учений она, конечно, ни до каких объяснений не доискивалась, раздумывать начала, когда всё прошло. Перед расставанием оба поплакали друг в дружку и поклялись, что непременно добьются назначения на один корабль, чего бы оно не стоило.

Вернувшись в академию, Сонанта раз позвонила Роррису, и Роррис тоже один раз ей позвонил. Вот и вся любовь. Сонанта чувствовала себя преданной и одновременно предательницей. А отчего так? Может, у Рорриса причина и была, в себе же Сонанта, покопавшись, таковой не обнаружила. Прошло — и всё. Казалось, чувства просто перегорели. Но пробудившийся плотский интерес уцелел, и за оставшийся год Сонанта до некоторой степени наверстала то, что упустила за первые два.

Только сейчас это не имело никакого значения. Сейчас она стояла перед дверью в личную каюту третьего помощника, человека в звании командора, лет на пятнадцать её старше, и не знала, надо ли входить. Вряд ли потом у неё будет выбор — слишком неравные отношения. Ещё сбивало с толку странное, немного пугающее ощущение предопределённости, как будто всё это уже было, будто она уже стояла вот так в сомнении… Она не может пройти мимо, как не может изменить прошлое.

Сонанта пожала плечами — некоторые вещи просто происходят — и тронула панельку распознавателя.

Руана был такой же, как всегда, спокойный и непонятный, в наглухо застёгнутом мундире. Сонанта никогда не видела его другим. Он и спит, наверно, не снимая формы. Это было что-то вроде шутки для личного пользования, но от неё Сонанте стало не весело, а тревожно.

Сонанта тихонько шевельнула глазами — она первый раз была в каюте старшего офицера. Каюта оказалась не слишком большой, но всё равно втрое просторнее, чем её собственная, а формой смахивала на фасолину. Не для красоты — углы мешали полю в защитной прослойке распределяться равномерно, поэтому все помещения высшей степени защиты были округлые. Каюты старших офицеров помещались далеко друг от друга, в наименее уязвимых местах корабля, на тот случай, если кого-то из командиров зашибёт прямым попаданием. Остальные, или на худой конец кто-то один, всё равно выживут и позаботятся о корабле и экипаже. Если ещё будет о ком заботиться. В каютке у Сонанты было целых пять углов… конечно, выгоднее спать в командирской.

Руана косил взглядом в дальний конец комнаты: там на тёмных стеклопластовых дверцах стенного шкафа прыгали блики живого огня. Сонанте пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть, откуда они берутся.

На круглом полированном столике раскорячился высокий подсвечник, подняв пару тонких синих пальцев с огненными коготками, в маленькой вазочке кучерявились красные цветы — и всё это между металлически блестящими приборами, приготовленными на две персоны. Руана, значит, не сомневался, что она придёт. И останется. Сонанту почему-то покоробило.

Она встала у порога. Кашлянула.

— Сэр, вы сказали, что хотите дать мне книгу. Если я не вовремя…

Руана, брызнув глазами на накрытый стол, сказал:

— Я собирался ужинать. Подумал, может, вы захотите присоединиться?

— Я… не знаю. Сэр.

— Не стесняйтесь. Наверняка проголодались после вахты.

Вахта сегодня была с Венатиком и прошла легко, а потом Сонанта успела зайти поесть. Она поглядела на стол, на Руану, отвела глаза и промолчала.

— Понимаю, — сказал Руана. Он улыбался, но глаза были настороженные. — Вы забежали на минутку, только забрать книгу. Ничего страшного.

Руана отвернулся к рабочему столу с терминалом, постоял так пару секунд и снова предстал перед Сонантой — взгляд безмятежный, в руках толстенный том в потрёпанном переплёте.

Сонанта приняла тяжёлую книгу, открыла наугад, изображая интерес, и прочла взятые в кавычки слова: «если ты, будучи тих и скромен, натолкнулся на отпор со стороны женщины, не торопись делать из этого вывод о её неприступности: придёт час — и погонщик мулов своё получит». Сонанта от неожиданности захлопнула книжку, едва удержавшись, чтобы не хихикнуть, хотя на самом деле ей было даже страшновато. Не зря она чувствовала, что всё уже определено.

— Я… вообще-то не очень тороплюсь, — Сонанта подняла глаза на Руану и глядела, пока он не догадался, отобрав книжку, взять её под локоть и отвести к столу.

Заиграла музыка, тихо-тихо, так, что едва можно было расслышать, и Сонанта подумала, что он проделывает такое не в первый раз. Она совсем перестала сомневаться и нервничать и оставила всё, что может случиться дальше, на усмотрение Руаны, решив, что и теперь, и потом это будет уместнее всего.

Ночью Сонанта очнулась, в поту, с сильно бьющимся сердцем и твёрдым знанием, что тогда, на самом деле, этого пробуждения не было. В то утро она проснулась рано, задолго до подъёма, и Руана медленно и настойчиво целовал её несвежим со сна ртом, а потом… Но повторится ли это сейчас, в этом дубле, зависит только от неё. Что, если не ходить никуда, остаться здесь, где ей самое место?

Вряд ли это её спасёт. Возможно, она проживёт предстоящий год так же, как один раз уже прожила, но потом опять будет бой с мерзом, и подобранный чужак в консервной банке, и полёт с ним в никуда, и безумные дебри галлюцинаций, из которых нет выхода. Получался замкнутый круг. Сонанта не обольщалась относительно своей способности изменить будущее. Она встала, не особенно таясь, уверенная, что Руана не проснётся, оделась и вышла в коридор…

«Эрос и Танатос. Любовь и Смерть. Чёрт вас побери!»

…с глянцевито-золотыми стенами. Одну из них подпирал Козлобородый. Сонанта не ожидала найти его так скоро. Козлобородый когда-то успел переодеться — вместо рубища на нём было тёмно-зелёное шёлковое одеяние, ниспадающее на пол красивыми складками. Хотя если время по эту и по ту сторону дверей шло одинаково, у него была возможность не только принарядиться, но и выспаться.

— Ну и что дальше? — прокричала Сонанта. — Чего ты добиваешься?

Козлобородый не обязательно был тут хозяином, даже мыслящим существом, вообще живым. Не исключено, он просто овеществлённая голограмма, но Сонанте надо было к кому-то обращаться.

— Может, попробуем договориться? — спрашивала Сонанта, наступая. — Для чего я вам? Где Атур?

Козлобородый улыбался, теребя свою накидку и не отвечая. Надо было с этим что-то делать. Сонанта подумала и прыгнула, крякнув, с задранной ногой. Может, она и попала бы, куда учили, но тело без мини-блока не слушалось, как раньше. Козлобородый глянул и отошёл в сторонку, удивлённый, но не переставший улыбаться.

Сколько уже раз Сонанта ударялась об этот отвратительный, убийственно твёрдый пол, пора бы и привыкнуть, но сейчас из неё чуть дух не вышибло. Козлобородый что-то сказал, Сонанта не расслышала, дожидаясь, пока кусочки духа, которые всё-таки вылетели, вернутся обратно.

Она не хотела плакать, слёзы посыпались сами. Мазнув рукавом по лицу, Сонанта заговорила, изо всех сил усердствуя, чтобы рыдания не попали в голос:

— Не понимаю только одного: почему вы не хотите ничего объяснить. Куда я здесь от вас денусь? Кому расскажу? Поймите, я скорее смирюсь, если буду знать, зачем вам понадобилась. Даже если вы думаете порубить меня в капусту, так и скажите, мне будет легче, правда. Пожалуйста…

Под конец она всё-таки курлыкнула и захлопнула рот, чтобы не разреветься во всё горло. Хотя какая разница, сколько гордости у неё осталось? Если он захочет, то постелит её под дверь и ножки вытрет и ещё спасибо заставит сказать… Сонанта дошла уже до того, что задумалась, не встать ли ей на колени, чтобы получше выразить своё смирение, но тут Козлобородый фыркнул, дёрнув себя за волосёнки, и заявил:

— Не канючь! Ладно уж. Если так невмоготу, то пошли, отведу. Хотя, по-моему, это всё глупости. Девчоночье нытьё.

Наверняка ещё одна ловушка, но Сонанта всё равно пошла, потому что единственная альтернатива этому была остаться на месте. Что тогда случится, неизвестно, но вряд ли это будет лучше того, что уже случилось.

Козлобородый не ждал и не оглядывался, топотал себе, мягко шурша обувкой, — какой, под длинной юбкой было не разглядеть. Сонанта догнала его и держалась рядом, боясь отстать, и не без причины, — её проводник часто сворачивал в боковые ходы, которые появлялись неведомо откуда, а значит, могли так же, неведомо куда, исчезнуть.

Шли долго, было время подумать. Хотя ни о чём важном задумываться не имело смысла — всё равно ничего нельзя ни понять, ни сделать. Сонанта попыталась прикинуть, сколько прошло времени, и решила, что немного. Она, конечно, подустала, но не так чтоб очень, проголодалась, но совсем чуть-чуть. Может быть, ощущения обманывали её или в своих странных флешбэках она ела и спала по-настоящему? Сонанта вздохнула. Даже на такой простой вопросик ответа не найти.

Она прибавила шагу, поравнялась с Козлобородым; тот подёргивал подбородком и шлёпал губами.

— М-м, — сказала Сонанта, и Козлобородый поглядел на неё вопросительно.

Он, похоже, совсем не злился из-за того, что Сонанта пыталась его ударить. Что, если потрогать его — настоящий он или нет?

— Как называется это место? — Сонанта постаралась говорить миролюбиво.

— Как хочешь, — ответил Козлобородый. — Как ни зови, всё будет одинаково.

— В каком смысле?

По сути, ни на один вопрос Козлобородый не дал ещё вразумительного ответа. Сейчас он вздохнул досадливо:

— Тебе во всём надо докапываться до смысла? А смысл в том, что мне всё равно.

— Всё равно — что?

— Кто какие имена придумывает, вот что.

— Ну, ладно, — не отступалась Сонанта, она хотела хоть что-то понять. — Пусть тебе всё равно, но ведь какое-то название было первым. Как звали это место те, кто его построил?

— Ха! Думаешь, я помню?

— Хорошо. А как зовут тебя?

— Я же сказал: не помню!

Сонанта даже остановилась, но сразу опять припустила за Козлобородым, который не замедляя шага нырнул в очередной поворот.

— Подожди, — взвизгнула Сонанта.

Козлобородый оглянулся. Вот, оказывается, как всё просто — надо было только позвать. Но догнать Козлобородого тоже было нетрудно, и «подожди» Сонанта крикнула вовсе не затем, чтобы его попридержать.

— Подожди, — выпалила она, — ты хочешь сказать, что отождествляешь себя с этим местом?

Козлобородый недовольно заворчал:

— Ничего я не отождествляю. Чтобы что-то отождествить, надо это сначала разграничить. А я тебе не цифирь какая-нибудь, чтобы меня делить и складывать. Я, знаешь ли, целый!

Сонанта не удержалась и хватанула Козлобородого за рукав. Он шарахнулся вроде как в испуге, но в следующий миг прищурил глазки и мерзко захихикал:

— Можешь погладить меня как следует, красотуля. Мне приятно.

Сонанта, ругнувшись, отскочила. Козлобородый с хохотом прошёл мимо. По крайней мере, она явственно почувствовала в пальцах скользкую ткань, а под тканью тёплое упругое тело. Но это ничего не значило, полчаса назад Руана тоже казался ей оч-чень настоящим.

Коридор наконец иссяк, выведя Сонанту в такую же комнату, из какой началось её путешествие, или даже в ту самую, — без мини-блока она совсем не ориентировалась. Только в этой комнате по стенкам были сплошные двери, как в коридоре. Сонанта невольно вспомнила об Атуре и как сдуру помогла ему пролезть сюда.

В этот самый миг одна из дверей распахнулась, и из неё выскочил Атур, красный, всклокоченный и вообще сам не свой. Вытаращился на Сонанту и Козлобородого, перевёл дух и стал приглаживать волосы.

— Резвишься? — спросила Сонанта недружелюбно, хотя, если честно, ей вполне понравилось видеть Атура. Он-то хотя бы настоящий. Или нет?

— Ты призрак? — вскрикнула Сонанта, не дав ему осознать первый свой вопрос.

— А ты? — подозрительно сказал Атур, вынимая пятерню из головы.

Козлобородый хмыкнул:

— Ну-ну, детки, развлекайтесь.

От его тона Сонанте опять захотелось плакать. Вот уж кто точно развлекается!

— Я настоящий, Сонанта, — сказал Атур, проникновенно глядя ей в глаза. Подождал, пока до неё дойдёт, потом скорчил страдальческую гримаску. — Сонанта, мне жаль, что так получилось, поверь. Если бы можно было вернуться и всё исправить…

— И ты бы не затащил меня в это чёрт-знает-что?

В ответ на такое глаза у Атура пробежались туда-сюда и скатились вниз, задёрнув за собой ресницы. Сонанта подумала, не дать ли ему в зубы.

— А Сонанта хочет уйти, — вдруг жалобно сказал Козлобородый.

Атур сразу же вскинулся.

— Сонанта, ты не можешь уйти, ты же понимаешь! Не надо думать об этом, — для большей убедительности он подошёл поближе и взял Сонанту за руки. — Я знаю, что ты чувствуешь, но я ведь не для себя старался. Не для себя одного, ради целого народа. Я должен был кем-то пожертвовать, вас ведь, бессов, много…

Сонанта вырвала руки. Прыгать она не стала, а просто как следует размахнулась. И хорошо — Атур бултыхнулся носом в небо, отлетев к самой стене, и остался лежать там, не двигаясь и не моргая. Об этот пол, подумала Сонанта, если стукнуться головой, можно и насмерть зашибиться. Она не думала убивать Атура, и ей было немного не по себе. Совсем немного. Потому что Атур ей враг — не безымянный мерз, даже не преступник, которого она видела впервые в жизни, — нет, этот сделал плохо ей самой, и она его не жалела.

— Ого, — сказал Козлобородый, вроде бы с уважением.

Сонанта погладила отбитый кулак. Боль проходила быстро. На «Огнедышащем» после такого удара ей пришлось бы держать руку в медбоксе минут двадцать.

Атур не умер. Мигнул, заёрзал, потрогал разбитые губы.

— Живой, — сказал Козлобородый с идиотской ухмылкой.

— Сонанта… — Атур хрюкнул и, повернувшись на бок, плюнул кровью и парой зубов. — Сонанта, мне правда жаль. Но уже ничего нельзя сделать.

— Лучше заткнись, — посоветовала Сонанта устало.

— Белое Облачко…

Помощница аналитика подскочила.

— Это ведь твоё настоящее имя — Белое Облачко?

Больше всего ей хотелось убежать. Она много лет стыдилась этого имени, а теперь ещё и боялась. Но бежать было некуда, поэтому Сонанта вздёрнула подбородок и холодно прищурилась, глядя в лицо правде, то есть Атуру.

— Откуда ты знаешь?

— Я был там.

Она сразу поняла, где там. Но не поняла…

— Кем?

Мерзом, наверное, мерзом.

— Тем, кого зовут Густой Мох. Чуднóе имя… Знаешь, Сонанта, если бы ты по-настоящему пожелала, то могла бы вернуться туда, на Аркадию, вырваться из этого ужаса, на который сама себя обрекла. Он ведь любил тебя, ты была для него как солнце, он не хотел другого света… Я знаю, я ведь чувствовал, как он. Вернись к нему, и ты снова станешь тем, кто ты есть. Белое Облачко. Белое Облачко, Белоблачко…

Сонанта сама не знала, как удержала себя в руках.

— Хочешь, чтобы я тебя опять ударила? — спросила она сухо.

Атур промолчал. Понял, наверно, что она это всерьёз.

— Если хочешь знать, я ни о чём не жалею. Несмотря на всё, что потом было — и что ещё будет, на всё, что со мной сделают и что сделаю я. Слышишь? Я не жалею. И единственное, чего хочу, — быть тем, что я есть, и там, где была, пока ты не решил принести меня в жертву, — это слово Сонанта выплюнула с гадливостью.

Говорила она не для Атура, ему она не хотела ничего доказывать, а для Козлобородого, на тот случай, если у неё всё-таки есть хоть какой-то шанс. Но, что самое интересное, говорила чистую правду. Сонанта и в самом деле ни о чём не жалела, но поняла это только здесь, сейчас. Получалось, что какая-то польза от путешествия в воссозданную Гер'эбу была. Только вот признаваться в этом никак не стоило, не то решат, что ей хорошо будет тут задержаться.

Козлобородый в задумчивости поскрёб щёку.

— Ну, не знаю. По-моему, в этом что-то есть. Как, мальчик, отпустим девочку?

Атур, до этого примерно изображавший дохляка, вскочил и запричитал, что, мол, они так не договаривались и это он привёл Сонанту с собой, а не она его, что Сонанта всё равно человек конченный, потом, таких, как она, много, а он, Атур, один. И что это будет геноцид — не отпустить его, потому что он последний из себе подобных, а если отпустить, он придумает способ не быть последним. Наконец, отпустить Сонанту, а его, Атура, оставить будет просто не честно. И всё тут!

Он запыхался, и, пока глотал воздух, Козлобородый вставил слово:

— Я тебе ничего не обещал, парень.

Атур залупал глазами:

— Но как же так, Учитель, вы же…

Козлобородый подпрыгнул, заверещал, затопал ногами.

— Цыц, козявка! Цыц! Настырный какой… Что ты вообще знаешь? Думаешь, мне больше делать нечего, только рассказывать сказки глупым маленьким мальчикам, которые ни за что не хотят взрослеть?

— Но я хочу, Учитель! — завопил Атур. Глаза у него сверкали, как пара бенгальских огней. — Научите меня!

Козлобородый скривил рот, того и гляди сплюнет. Но нет, он дёрнул свою бородку, успокоился и кивнул, сощурив глаза в две жиденькие щели.

— Хочешь учиться, да? Хочешь знать правду? И не боишься? Ладно. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Краем глаза Сонанта заметила, как беззвучно проваливается стена. Обломки истаяли в ничто, а за стеной открылся такой же проём, в каком Сонанта уже раз побывала, но сейчас там не было площади с шаттлом, а была больничная палата. Или, может, лаборатория. Кругом сплошная электроника, люди в белых мешковатых костюмах и в перчатках, лица закрыты мягкими мутноватыми масками. Посередине — машина, круглая как каракатица, в ней — человек, голый и безволосый, с зажмуренными глазами. Люди в белом были явно мерзы, голый человек в машине лицом походил на Атура, только на этом безмятежном, младенчески гладком, розовом личике не было и проблеска мысли.

Машина с лежащим в ней человеком была слишком далеко, чтобы его хорошо разглядеть, но Сонанта обнаружила, что внутренним зрением может приблизить любую часть виденного, как во время, когда её связь с компьютером ещё не расстроилась. Человек плавал в бесцветном желе, подёрнутом сверху тонкой лоснящейся плёночкой. Люди над ним переговаривались, сыпля медицинскими терминами.

Сонанта плохо понимала, что тут к чему, но Атур, сдавленно охнув и выкатив глаза, как загипнотизированный, пошёл к проёму и, чем ближе подходил, тем бледнее делался. У него, правда, хватило разумения не ступить внутрь, но выглядел он так, будто готов в любое мгновение шлёпнуться в обморок.

— Пульс участился, — сказал один мерз в белом. Он не то чтобы сообщал это кому-то, а просто удивился.

— Альфа-ритмы убыстряются, — откликнулся другой. — Мозговая активность возрастает. Ему, похоже, что-то снится! Его мозг самостоятельно генерирует сновидения!

Сонанта не видела, что в этом невероятного, но мерзы пришли в возбуждение, загалдели, засуетились.

— Попробую конвертировать импульсы! — крикнул кто-то, бросаясь к ближайшему терминалу. — Включаю декодер… по-моему импульсы достаточно сильны…

Над машиной развернулось бледно мерцающее полотно голографического экрана, по нему побежали помехи, вспышками замелькали картинки — Сонанта не успевала ничего разглядеть. Хоть бы кто им подсказал, что некачественное изображение лучше видно на обычном экране. Но мерз у терминала что-то подрегулировал — рябь в воздухе заколыхалась медленно, как морские волны, а между ними прорисовался вполне различимый пейзаж. Сонанта не особенно удивилась, признав угловатые башни-сосульки злосчастного города Гер'эба. Город был жив: дома ослепительно сверкали всеми цветами радуги, на стеклянистых улицах копошился народ.

Пока Сонанта приглядывалась, экран корябнула помеха, и за ней оформилась другая картина: те же самые башни на фоне красного неба, обугленные, чёрные и будто обглоданные, крошатся и осыпаются, как насквозь прогоревшие спички.

Атур попятился, в горле у него забулькало.

Башни пропали, теперь какие-то существа, больше похожие на пауков, чем на людей, но в форме и с оружием в лапах, гнали по низким железным коридорам с десяток испуганных пленников… Нет, это уже не пауки, а мерзы, двигающиеся с паучьей грацией. Вот людей толкают в какую-то дверь. Там, в большом сумрачном зале, — уродливые железяки, путаница прозрачных труб с клокочущей жидкостью, красной и зелёной, солдаты в чёрном. Голого визжащего человека укладывают в увитый проводами кургузый агрегат, провода впиваются ему в голову и в живот, по тонким трубкам из него течёт красная жидкость, а в него — зелёная, визг переходит в хрип и стихает, глаза человека стекленеют…

Так вот что происходит, сообразила Сонанта. Атур видит, как мерзы превращают его в тупон-аки. Сонанте даже стало жаль беднягу. Что бы он там ни сделал, такого наказания никак не заслужил. Она уже хотела подойти к Атуру, взять за шкирку и встряхнуть, сказав, что это просто ещё одна иллюзия, что с ней уже так было, но подумала о своём шансе и никуда не пошла.

— Откуда он это взял? — сказал мерз около машины. — В программе такого не было!

— Подсознание причудливая вещь, даже у модифицированного клона, оказывается, — промямлил себе под нос невысокий пухленький человечек. Сонанта никак не думала, что у мерзов бывают толстяки. Если поразмыслить, они, ясное дело, должны быть. Только обычно мерзов представляют высокими и худыми, и те, которых Сонанта видела, именно такими и были. А человечек мямлил дальше: — Знаешь его с тех пор, как он был вот такусенькой молекулой, думаешь, он что-то вроде твоей любимой игрушки, а он возьмёт и…

Негромкий тенорок сгинул в бравом рёве высоченного амбала:

— Так это ж здорово! Скоро ему эротические сны начнут сниться. Эй, я не ошибаюсь? — Мамаша Мот, кажется, единственная женщина, которая подходила к нему близко. — Кто-то хмыкнул. Амбал мечтательно завёл глаза и обратился к лежащему: — Представь, Мамаша Мот нависает над тобой, огромная и неотвратимая, как крейсер класса «морок». Мамаша Мот, зачем вы держите перед собой эти дыни? Бросьте их! — Сынок, это не дыни, это мои…

— Дайкон, Дайкон, — один из мерзов потянул амбала за рукав. — Запись идёт, не забыл?

Амбал загрёб ртом пригоршню воздуха, а с ним кусок маски, но природная наглость победила испуг, хотя когда он, выплюнув маску, опять разинул рот, азарта в его басе поубавилось:

— Да что там! Это ж совсем маленький кусочек. Покси его сотрёт. Правда, Покси?

Тот, кого звали Покси, вынул нос из мониторов, толчком развернул стул на колёсиках так, чтобы видеть здоровяка, и ухмыльнулся, ехидно, как лисица над придушенной курицей:

— Я бы рад, Дайкон. Но проект-то сверхсекретный, а человек слаб — кто ж доверит такое дело оператору? Запись дублируется на девяноста двух независимых носителях. Пломбированных. Но ты сильно не горюй, там всё обновляется каждые тридцать шесть часов. Правда, если вдруг директору вздумается устроить выборочную проверку… сам знаешь, на него иногда находит.

Амбал икнул, лицо под маской сделалось каким-то нездоровым, но он всё храбрился:

— Может, Старику даже польстит, что Мам… э-э-э-э… его почтенная супруга ещё способна вызвать у кого-то такие фантазии.

Кругом неискренне захихикали, и здоровяк совсем стушевался.

— Всё это совсем не смешно, — сказал кто-то резким голосом. — Вы что, не видите? На подсознательном уровне он воспринимает нас как врагов, одни черти знают, во что это выльется.

— Согласен, — подал голос маленький толстяк. — Мы накачиваем его информацией, а надо бы придумать ему личность, сочинить память, хотя бы эпизодическую. Вечно занятый папаша, мамочка, не вылезающая из косметических салонов, братишка, который писал ему в кровать, любимая собака, прятавшая под стол его ботинки, приятели, с которыми нюхал бэйн по подворотням, школьные учителя, которые драли за это уши, соседская девчонка с мягкими сиськами — и какое-нибудь недоразумение, сделавшее его таким… особенным.

— Это ты своё детство вспомнил? — хмыкнул кто-то.

Щёки у толстяка порозовели, он не повернул головы в сторону насмешника.

— Ага, — возразили рядом, — выдать ему идентификатор и кредитник, назначить жалование, женить на хорошенькой лаборанточке… А когда его попросят заняться делом, он скажет, что не обязан, и приведёт адвоката.

Толстяк понурил голову:

— Всё верно, слишком большие расходы. Старик никогда не подпишет… Но помяните моё слово, однажды у нашего парня в голове что-нибудь сбойнёт, и мы пожалеем, что дали втянуть себя в это дерьмо…

Управлять электроникой без посредства компьютера, без имплантатов, одной лишь силой человеческой мысли, легко и естественно, как собственным телом, — вот чего они добивались. Этот, в машине, был первый удавшийся образец, между его гипоталамусом и таламусом сформировались нужные узлы, не вызвав слабоумия, не расстроив нервных связей… Более того, в нём соединились сильный интеллект и тонкая эмоциональная организация, без которой невозможно глубокое, полное взаимодействие. Ему только шесть месяцев, но его мозг уже поглотил больше информации, чем другие усваивают за десятилетия. Скоро, очень скоро его глаза увидят подлинный мир, других людей, но к этому времени он уже будет знать, что сам не человек, а всего лишь орудие. В нём предполагали воспитать беспрекословное подчинение, но и твёрдую волю, которая заменила бы бесстрастность, присущую машине. Оставался вопрос, можно ли сделать подобное существо полностью управляемым, хотя бы предсказуемым?

Сонанта открыла, что читает прямо из мерзских баз данных, притом информация находит её, а не она информацию.

— На этот случай стоит прицепить ему к извилинам пару крепких крючков, — говорил какой-то мерз. — Только заартачится, мы ему: «Сидеть!» И он уже виляет хвостом. Заметьте, этот способ не требует дополнительных затрат — пару дней поработаем сверхурочно…

— Его подсознание конструирует собственную мифологию, — пробормотал толстяк, ни к кому не обращаясь.

До Сонанты постепенно дошло, что Атур давно не стоит перед проёмом, а всё это время ей слышится какой-то звук, ноющий и хлюпающий сразу. Она поглядела: Атур скрючился на полу и скулил, как неправедно битый щёнок.

— Прекратите это! — сказала Сонанта Козлобородому.

Тот пожал плечами. Повернув голову, Сонанта увидела, что на месте проёма опять глухая стена, подошла к Атуру и потянула его за шиворот.

— Вставай. Это всё бред. Даже если такое было, он просто не может этого знать.

— Я-то не могу, — вмешался Козлобородой, — а твой приятель знал и сейчас вспоминает. Спроси, он тебе скажет.

— Вряд ли он сейчас способен что-то сказать, — с отвращением буркнула Сонанта.

Но Атур задрал голову, немного разогнулся и посмотрел на Сонанту убитым, безысходным взглядом.

— Ну, — участливо, как больного ребёнка, спросил его Козлобородый, — теперь понял, что тебе с той стороны ловить нечего? А вот с этой истина и заблуждение значат одинаково мало… Хочешь возродить свой народ? Да ради бога! Сколько угодно. Я очень, очень ценю, что ты сюда пришёл и привёл эту замечательную девочку. Передатчик и приёмник-ретранслятор. Я вас хорошо настроил, просто чудненько. Ты молодец, точно выбрал, сочетаетесь вы распрекрасно, вам бы пожениться… Жалко, что таких, как ты, делать больше не будут. Но я не расстраиваюсь, там у них народу много. Что, сообразил? Я бы не стал болячку бередить, но ты сам напросился. А… — Козлобородый вдруг оборвал себя и коршуном уставился на Сонанту: — Ты ещё здесь? А ну, брысь! Нечего подслушивать!

Он ткнул пальцем: в стене, за которой делали Атура, растопырилась брешь. В ней опять был шаттл, не на площади, а на дикой каменистой земле и совсем рядом. Сонанта вздохнула и пошла в брешь. Шаттл высунул ей лесенку, но только Сонанта хотела на неё ступить, как что-то перед ней вспыхнуло — будто кулаком дали промеж глаз. Да так, что Сонанта с ходу отключилась.

Она пыталась открыть глаза, но ей было тепло, темно и мокро, и хлипкая искорка сознания, чудом уцелевшая в черноте и тумане, который обнимал Сонанту, предположила, что, наверное, готовится родиться заново. Потом искорка погасла, и Сонанты не было — долго-долго. Когда она снова появилась, вокруг было по-прежнему тепло и мокро, и вновь затлевшая в темноте искорка решила, что это сейчас она родится, а тогда умирала. Но как это случилось, почему темнота стала светом, она не запомнила и не поняла.

Иногда откуда-то являлись лица. Сонанта их не узнавала. Она не узнала бы и собственного лица, если б увидела.

В какой момент свет обернулся лазаретом «Огнедышащего», Сонанта тоже не поняла. Ей казалось, она знала это с самого начала, хотя не помнила, что считать началом. А лица, которые показывались перед ней, были Формозой и Руаной. Раньше были и другие, но Сонанта не могла восстановить в памяти их черты. Это случилось так давно и будто не с ней. Пока её сознание просыпалось, собирая себя по капелькам, вселенная могла погибнуть и родиться снова и, может, не один раз, но Руана, как-то очутившийся рядом, сказал, что прошло всего три дня. Он сидел бочком на бордюре медбокса, а Сонанта лежала внутри, одетая в диагностический костюм, не способная шевельнуть хоть пальцем.

Сонанта расклеила губы и спросила:

— Как?.. — вышел невнятный вздох, в котором она и сама не разобрала бы вопроса, если бы не знала, что он там есть.

Но Руана чудом понял.

— Ты вышла из шаттла и оставалась снаружи семнадцать минут, прежде чем тебя подобрали. Мы выслали спасательную команду сразу, как только вы приземлились. Тебе досталось, но сейчас всё в порядке.

Он не сказал, что двадцать семь минут она была мертва, что вакуум разорвал ей лёгкие и сердце, а глаза заморозил в ледышки, и первые два дня её показатели оставались критическими, так что даже компьютер не знал, выживет ли она. Сонанта удивилась — мини-блок снова работал, и это было так же хорошо, как жить, даже лучше.

Сонанта улыбнулась. Руана, тоже улыбнувшись, моргнул, и глаза у него заволокло дымком.

— Звёзды, я так рад, что ты вернулась…

Он наклонился и тронул губами губы Сонанты.

Этого не может быть, подумала она. Руана никогда не делал такого на людях. Но сейчас он смотрел на Сонанту совсем откровенно и не отрывая взгляда, словно боялся, что она исчезнет.

— Где мы? — спросила она.

На этот раз голос её послушался, но дал понять, что больше двух коротких слов не осилит.

И опять Руана верно разгадал вопрос.

— Завтра будем на базе.

— Но…

Дурацкая улыбка на лице Руаны слегка поблёкла, он стал почти самим собой.

— Это тоже была фальсификация. Как только вы вышли из шаттла… то есть мы полагаем, что он тоже вышел с тобой, хотя ни корабль, ни шаттл этого не зафиксировали, мы оказались в своём пространстве, в нескольких парсеках от точки входа. Вернее сказать, мы там и были, и сенсоры наконец смогли сообщить адекватную информацию о нашем местонахождении. Системщики считают, это был своеобразный вирус, который, сделав дело, самоуничтожился. Или… Атур… — Руане явно стоило труда выговорить это имя, — разрушил его, послав команду с астероида, хотя трудно поверить, что он способен воздействовать на такое расстояние. Так или иначе, но мы почти не отклонились от курса и будем на базе в срок.

Руана помолчал, наконец отведя глаза от Сонанты.

— Никаких записей о задержке не сохранилось, данные о пребывании… Атура… на корабле будто вылизаны из памяти компьютера. Даже люди начинают забывать. Уже сейчас мне кажется, с тех пор прошёл год, а кое-кто сомневается, что это было на самом деле. Думаю, когда мы доберёмся до места, половина экипажа и не вспомнит случившегося, а вторая решит, что ей всё приснилось. А ты, Сонанта, ты помнишь, что с тобой было?

— Помню, — прошептала Сонанта, содрогнувшись.

Руана стал гладить её руку и говорить глупости о том, что теперь все будет хорошо. А решив, что Сонанта вполне успокоилась, не утерпел и спросил:

— Ты знаешь, куда он подевался?

— Остался, — ответила Сонанта. — Там.

— Где? — не понял Руана.

Для него астероид так и был безжизненным куском скалы.

— Во сне.

Сонанта помолчала.

— Лучше вам было бы, — вздохнула она, — дать мне умереть.

Руана открыл рот, и Сонанта поскорее добавила:

— Меня не зря отпустили.

Третий помощник нахмурился.

— Тебя подвергли полному сканированию, — признался он неохотно. — Никаких инородных тел, ничего, что вызвало бы подозрения.

— Ничего и не должно быть. Дело во мне, — Сонанта и сама едва могла объяснить, почему ощущает себя бомбой замедленного действия. — Я теперь вроде инфекции. А зараза, которую я несу, вроде радиоволны, и она будет распространяться, заставляя других искать его снова и снова, отдавать ему свои жизни…

— Может, это было вовсе не то, чем казалось, — задумчиво произнёс Руана. — Не человеком, а некой иной формой жизни, которая просто пыталась освободиться?

Сонанта подумала, что надо бы его убедить, но он так хорошо держал её за руку, и так хотелось спать…

— Мы сообщали на базу, что подобрали выжившего, но сигнал, похоже, не прошёл. Оно и к лучшему, — говорил Руана.

Голос его уплывал, тонул в мутных кругах света…

Сонанта много спала и редко просыпалась. Во сне ей виделись золотые стены и бесконечные коридоры, уводящие в темноту, и начинало вериться, что эти стены и есть единственно подлинная реальность, а корабль только сон, вернее, одно из видений, от которого у неё не достаёт сил освободиться.

Иногда ей снилось, что она живёт за пределом времени и пространства, в состоянии вне здесь и сейчас и каким-то образом только здесь и сейчас, и на свете нет ничего, кроме её снов. В одном из этих снов она, хотя тела у неё вроде бы не было, сидела на берегу серой реки, за которой было серое ничто, и слушала его мысли: я не знаю, кто я и откуда, я помню, что когда-то знал, но это было давно, а с тех пор я досыта набил своё брюхо историями и душами, а если думаешь брюхом, разве сможешь всё упомнить? я не понимаю, зачем мне это, но разве птица понимает, зачем ей лететь, или — абстрагируясь от возвышенных аналогий — разве свинья понимает, зачем жрёт? а это похожий процесс, настолько похожий, что я начинаю сомневаться в своей разумности, потому что я, судя по всему, живу согласно с инстинктом, а не с разумом; я не знаю, для чего я, и это скорее радует, давая надежду, что я возник сам по себе для собственной надобности, а не для чьего-то удобства или пользы, но в то же время я не ощущаю в себе свободы воли и тяги к переменам, а ведь всякое живое должно меняться, эволюционировать, на худой конец, оно должно рождаться и умирать, а я, кажется, вечен; с другой стороны, я многое забыл и от этого, наверное, всё-таки изменился, только не в состоянии это осознать, потому что не помню, каким был до изменения; порой мне кажется, что я что-то припоминаю, но не могу поручиться, что это и правда воспоминания, а не фантазии, которые оправдали бы моё существование: порой мне чудится, что меня оставили с этой стороны, чтобы собирать сведения о тех, кто здесь обитает, сведения особого рода, о том, что не измеришь, не взвесишь, не сосчитаешь и не учтёшь; не знаю, то ли срок моего задания ещё не вышел, то ли им стало не до меня, но я чувствую потребность не только собирать, но и делиться собранным, а меня почему-то никто не спрашивает; а то мне кажется, что я ещё не стал самим собой и стану только когда наберу достаточно историй, воспоминаний и переживаний, когда слопаю довольно душ, чтобы переварить их и обрести собственную, может, тогда я пойму, кто я и зачем; может, я бог?

Просыпаясь после таких снов, Сонанта начинала думать, что всё и впрямь может быть хорошо, даже лучше, чем раньше. Или ей так казалось оттого, что рядом почти всегда оказывался Руана, который приятно держал её за руку и глядел туманным улыбчивым взглядом, не похожий на себя, но такой замечательный.

* * *

— …И вот что я вам скажу. Жили они долго и счастливо. Детей, правда, не народили, но сдали свой генетический материал в Банк Освоения, так что, может статься, отпрыски у них всё-таки заведутся. Только вряд ли родители дождутся от них «спасибо», потому что разве это радость родиться из пробирки где-нибудь в непролазных джунглях или в топких комариных болотах, или в горячих песках, ну да хотя бы на пыльном космодроме, как этот!

Рассказчик, коротышка с мятым, пропитым лицом и длинными нечёсаными космами, мазнул взглядом по раскуроченному полю, где среди наваленных кучами глыб монобетона торчали корявые хребты строительных машин. Потянул носом пыльный воздух, чихнул, поскрёб, задрав подбородок, щетинистую шею — кадык торчком — и рыгнул.

— Но всё-таки хорошо, что вы, на Аркадии, решили расширить свой космодром. Если поведёте дело с умом, может, и в люди выбьетесь.

С полдюжины рабочих в грязных форменных рубахах и куртках молча кивнули, остальные ничем не ответили. Они были приезжие, и их ничуть не заботило, что будет с Аркадией, — они явились потому, что на Централи для такого отребья не нашлось работы. А аркадские строители хоть и кивнули, но промолчали, потому что расширять космодром решили вовсе не они.

— Ладно, вы тут посидите, — сказал рассказчик, хитро ухмыляясь, — а я до ветру сбегаю.

Он ещё разок глотнул из огромной потной кружки, крякнул и юркнул в темноту.

Рабочие поглядели ему вслед и тоже взялись за кружки. Вроде этот тип ничего такого не говорил, и чего они заслушались? Аж харч остыл.

Бар «Звёздный» был так себе забегаловка, тесный вагончик да широкий навес, под которым на голой земле сгрудились стаей пластиковые столы. Единственный автоматический пылесос, который был в баре, давно сломался, теперь приходилось посылать разносчицу, чтобы дважды в день смахивала со столов пыль. Она могла бы и вовсе этого не делать, потому что когда она заканчивала, на столах оказывалось пыли ничуть не меньше, чем когда она начинала. Пыль хрустела на зубах, но каждый вечер бар бывал полон, и два других — «На взлёте» и «Крошка Мосси» — тоже.

Коротышка долго не возвращался, и четверо, которые делили с ним столик, заволновались. Уходя, он бросил на стул мятую выцветшую шляпу, на спинке болтался широкий пыльник. На столе остались кружка, шеренга пивных бутылок и пара здоровенных, но пустых уже тарелок — вроде парень весь вечер не закрывал рта, а умудрился навернуть целую гору тушёного мяса и миску макарон.

Немолодой уже аркадец, который получал в восемь раз меньше, чем рабочие с Централи, но всё равно почти каждый вечер торчал в «Звёздном», громко сказал:

— Во козёл! Нажрался и свалил. А платить-то кому — нам?

Пошли искать, но повстречали только страшного, как чёрт, кота, который сидел там, где комья вывернутой с мясом земли сгребли в уютные кучи, и тёр лапой нос. На него топнули, цыкнули. Кот подскочил, как мячик, и пропал в ночи.

Целую неделю потом сердитый работяга с приятелями выглядывал пройдоху-коротышку на космодроме и по посёлку, но тот как сквозь землю провалился.

А тяжёлые грузовики строительной компании день и ночь ревели над тихими когда-то улочками, где по растрескавшемуся асфальту прогуливались пухленькие мечтательные барышни и задирали мордочки к облакам. За облаками, высоко-высоко, прятались звёзды. Барышни жмурили глазки и томно вздыхали, ощущая в груди пробуждение неясных и тревожных желаний. А между ними сновал чумазый лишайный кот на длинных лапах и нагло ухмылялся