Евсения

ГЛАВА 1

— … да и среди равнин тех среброко-лы-ша-щихся и курганов степными ветрами нежно обло-бы-зо-ванных живут эти гордые создания, сами себя именуемые потомками древнего рода эллинов, мне же издали привидев-ших-ся обычными конями. Уф-ф, — облегченно выдохнула я, дотащившись, наконец, до точки в этом длинном, как улица предложении и с опаской подняла глаза. — Всем всё… понятно?

— Не-а… — да кто ж сомневался то?!

— Осьмуша, что именно?

— Так-то «алени» были або жеребчики? Або вообще незнамо какой кудесный зверь? — недоуменным басом отозвался щуплый веснушчатый мальчонка и нетерпеливо заскреб коленки.

— Не олени то, а эллины — люди древние из предтечного мира. Мы про него уже читали. А конями они рыцарю привиделись, потому как похожи на них… снизу… и ногами. Хотя, называются на самом деле кентаврами. Хотите картинку покажу? — с готовностью предложила я и обвела глазами озадаченные ребячьи лица… Да чтоб я еще хоть раз в руки эту зубонойную епистолию(1) взяла.

— О-о-ой, — сложила губы свистулькой Галочка и ухватилась пухлыми пальчиками за косу. — Чёй-то страшно на такое смотреть. Вдруг, примерещится потом.

— Примерещится, говоришь? — уже внимательнее всмотрелась я в тусклый книжный рисунок. «Кудесный зверь» на нем стоял, широко расставив свои ноги-копыта и выгнув коромыслом мускулистую грудь, на которой вместо лошадиной сбруи красовалась большая круглая бляха на цепи. Прямо как у нашего многочтимого порядника(2) Вила, когда он «дорогих» гостей встречает. Мощные же свои руки кентавр подбоченил и голову вскинул, хотя лучше б наоборот, отвернул. Потому, как голова его, да и лицо, на человеческие мало походили: со свиными лохматыми ушами торчком, жеребячьей челюстью и большими глазами навыкат. А вот волосы… или все ж грива… Да, грива она и есть, хоть и за длинные уши заправленная. И такое, если примерещится… — Ну, как знаете, — с трудом оторвалась я от грозного жителя порубежной с Ладменией Тинарры.

— Да ты трусиха, Галка! Тебя и гУсенка на капустном листе испужает, не то, что… Евся, дай ко мне глянуть, — закончил речь Осьмуша, и выпятив свои тощие мослы под просторной рубахой не хуже рисованного кентавра, поднялся со ступеньки.

За ним следом повскакивали со своих мест и остальные трое, коим сидеть после таких слов принадлежность к мужскому роду не позволяла. А девчонки — «трусиха» Галочка и две ее смирные подружки так и остались на крыльце тянуть шеи. Все же могучая сила — любопытство.

— Да, извольте, храбрецы… — сунув в первые подставленные ручонки отвратную книженцию, я с удовольствием и сама встала с табуретки, а потом блаженно потянулась…

Месяц «изок», что в переводе с языческого, означает «кузнечик», а на ладменском государственном именуется июнем, нахлынул в наши края этими самыми неугомонными насекомыми, слышными сейчас отовсюду. Да еще трескотней крыльев стрекоз. И запахом молодых трав и теплым ветром, гуляющим по их верхушкам и шелестящим девственно зеленой, еще клейкой, не припорошенной летней пылью древесной листвой. Да и все, кажется, вокруг, сейчас пело, славя лишь набирающую соки жизнь, разворачивающуюся вместе с новым годовым циклом. По просторному двору неспешно гуляли пестрые куры, косясь глупыми глазами то на устроивших гомон у крыльца ребятишек, то на стружки, кружащие над ссохшимися напольными досками в воздушных вихрях. Серая кошка, свесив с амбарной стрехи лапы, лениво дремала, не обращая внимания на воробьев, устроившихся почистить перья на уличной изгороди. А из двора напротив ветер, как весевой сплетник, порывами приносил тихое женское пение. И какая теперь была разница, кто из местных богов всему этому благолепию покровительствует? Если тихая радость и покой, не бывавшие в моей душе уже очень давно, принадлежали сейчас только мне…

— А-а-а-а!!! Кёнтаврь!.. А-а-а!!! — конец идиллии.

— Галка, ты чего?! — резко развернулась я в сторону крика. Все ж побороло ее всемогущее любопытство — девочка теперь, с глазищами, как две чашки, блажила, застыв у моей покинутой табуретки, и в одной руке сжимала раскрытую книгу, а другую вскинула на… — Это не кентавр. Это не кентавр, говорю! — попыталась я перекричать и ее и вступивших в помощь подружек и зарыскала по двору глазами. — Ох, ты ж у меня сейчас…

Разоблаченный «человеко-конь» сам, кажется, растерялся от такого приветствия, но с места не сдвинулся (ни человек, ни конь). Лишь мешок на голове поправил, чтоб через дыры для глаз сподручнее за происходящим во дворе через изгородь следить:

— Евсения, поди сюда! — тон у парня был явно неуверенным, и он, прокашлявшись, решил его последующим текстом увесомить. — Поди сюда, говорю!

Ну что ж, добился результата, да и я уже нашла то, что искала:

— Сейчас… Галочка, ты успокоилась? — и, дождавшись робкого кивка от дитя, направилась к калитке. — Ну-у?

— Я, это… в Букошь еду, — вновь поддернул он, съехавшую на глаза мешковину и важно продолжил. — Может, там купить тебе… чего? — вот интересно, он на самом деле такой дурень или ему начхать на то, как со стороны выглядит? Загадка для меня… многолетняя:

— Ты зачем мешок на голову напялил, Лех?

— Х-хе, так ты ж сама мне в третейник(3) сказала: «Чтоб я твоей рожи больше не лицезрела»? — нахально просветил меня верзила… Ага, видно он все эти пять дней придумывал, как бы в таком разе извернуться. А я уж было успокоилась… Точно, конец идиллии:

— Да что ты?.. А если бы я тебе и про все тулово сказала, ты б тогда полностью в него влез? — не по-доброму поинтересовалась я, подходя к всаднику еще ближе.

— Да не-ет, — с сомнением протянул тот, видно прикидывая в своем «младенческом» уме и такой поворот. — Так что с покупками то? Может, бусы из бисера, або серьги? Ты говори, Евся, не стесняйся.

— Какое там стеснение? — под возрастающее хихиканье за моей спиной, сделала я еще шажок к коню. — А вот такие же мне купишь? — и оттянула от правого уха, закрученную в тяжелый крендель косу.

— Какие? — радостно свесился из седла парень, придерживая на макушке завесу.

— А ты слезь… и тогда лучше разглядишь.

Еще раз просить «смельчака» не пришлось, и в тот же миг он предстал передо мной во всей своей многовершковой красе:

— А, ну, покажь?

— Ага… — сделала я, напротив, два шага назад, чтоб сподручнее было размахнуться, выдергивая в это время из-за спины, зажатую в другой руке метлу.

— Ага-а… Ты чего?.. Евсения!

— Пыль из мешка буду выбивать, конь ты кудлатый! — и саданула от всей души первый раз. — И чтоб я тебя всего целиком больше не лицезрела!.. И чтоб не слыхала тоже!.. И чтоб… — замахнувшись в третий раз, лишь на долечку задумалась, чем воспитуемый тут же воспользовался, взмыв обратно на своего гнедого:

— Евся! Ты дикая! Но, я ж тебе когти пообстригаю, так и знай! — уже скача по широкой улице, прокричал он, на ходу сдергивая дырявую мешковину с кудрявой светлой головы.

— Скачи-скачи, кёнтаврь!

— Лех, лучше мне леденец купи! — высыпала вслед за мной на дорогу хохочущая во весь рот ребятня… А ведь, не знает, дурень, как рисковал… Да и я… еще пуще. Оттого и обозлилась не на шутку.

— Дядька Кащей! — оборвали мои хмурые мысли новые детские крики, но, в этот раз, приветственные — к нам, с другой стороны улицы, покачиваясь, будто от ветра, шел сутулый хозяин здешних хором…

«Кащей», в переводе со все того же, означает «пленник», что к приближающемуся сейчас старику имело прямое отношение, правда лет одиннадцать тому назад. Тогда, с горы, в которую весь Купавная своей единственной улицей почти упирается, сошла снежная лавина, вызванная неизвестными сотрясениями горных пород. Хотя, многознающие утверждают, что причиной тому явлению стали «темные» дела, происходящие в соседних с нами землях Озерного края. Будто там какую-то пещеру обвалили, ходы в которой на много миль вдоль всех Рудных гор простирались. Но, не то важно. А важно, что на самом гребне той лавины, и прямиком в огород нашего порядника и заехал на своих полозьях, тогда еще Терех, промышлявший на пару с подельником «черными» перекупками(4). Подельнику повезло больше, хотя, судить о том сложно, ведь его судьба для нас неизвестна. А вот наш «счастливчик» переломал себе обе ноги, перейдя, сначала в ранг «пациента» весевой знахарки. А уж потом ему на выбор и была предоставлена судьба — либо быть торжественно сданным государственным властям, либо остаться здесь и стать частью местной языческой общины, коей, по большому счету, глубоко начхать на отсутствие у нового своего члена даже паспорта. Главное, чтоб у него в наличие имелись: незлобливый нрав, умелые руки и, хотя бы уважительное отношение к многоликому божественному «хороводу»(5). А обращение «Кащей» так и зацепилось, сначала за местные языки, а потом уж надежно осело и в головах, что с годами привело к тому, что и сам бывший Терех при знакомстве стал представляться по новому, языческому имени. Благо, за пределами веси его значение мало кто знает.

— Ой, л-ли, — расплылся, при виде такой дружной компании, воротившийся хозяин, а потом прищурил на меня свои большие осоловелые глаза. — Чисто Мокоша(6) с дитями ты, Евсения и при хозяйстве.

— Ну, уж, — в ответ беззлобно фыркнула я, однако, тут же перевернув метлу к низу прутьями.

— Дядька Кащей, а мы про люде-коней сегодня читали. Ты нам такие же свистульки вырежешь?

— Ага, всем, окромя Галки, а то ей опять примерещится.

— Сам ты… Дядька Кащей, а мне тогда с птичкой. А я ее дома сама разрисую. У меня и краски есть, — обступили старика со всех сторон дети, дергая его, то за помятую рубаху, то за полное липовых заготовок под такие же забавы лукошко… Интересно, а где ж он «накатить» то успел? Не иначе, как с пастухом опять под березами об устройстве мира беседовали:

— А, ну-ка, всем помолчать! — напомнила и я о себе. — Докладываю: в ваше отсутствие на вверенном мне для просвещения дворе… — бросила я быстрый взгляд по притихшим ребячьим физиономиям. — ничего безгодного не произошло. Дети вели себя примерно. Книги — все в сохранности.

— А Лех в личине? — подала голос смуглая Жула, но тут же была одернута за жидкую косицу:

— Так-то ж за калиткой было. Молчи.

— Ну, раз вы такие молодцы, — сделал Кащей вид, будто он не только слабо видит, но, и слышит. — добро, смастерю вам свистульки с люде-конями, — а потом закончил, уже через радостный визг. — Евсения, ты-то завтра придешь?

— А у вас опять дела? — тоже повысила я голос.

— Да просто приходи. Я буду чадам читать, и ты тоже послушаешь. Или выросла уже из познавательных книжек?

А что мне ему ответить? Не выросла я. Да только в книжках этих, не про таких, как я написанных, больше вопросов, чем ответов, дать которые мне здесь некому:

— Будет время, приду. И за новое лукошко благодарствую… Ой, а, где ж я его оставила-то? — и подорвалась назад к высокому крыльцу, приткнув по дороге в прежний угол свое «воспитательное орудие»…

От Кащея мы возвращались, сначала все той же шумной «компанией», постепенно по дороге отпочковываясь каждый в свой двор, и оставшись, в конечном счете, на пару с трещащей без умолку Галочкой. А как же иначе, когда столько за день впечатлений, которыми требуется поделиться и в самых мельчайших подробностях. Но, сегодня, пришлось мне дитё расстроить:

— Нет, милая, я к вам не загляну. Так и передай от меня Любоне, что, мол, торопилась она сильно, потому как Адона гневаться будет, — девочка хлопнула пару раз своими, точь-в-точь, как у моей подруги, голубыми очами и внесла предположение:

— Так и пусть она… гневается, тетка Адона. Все равно ж, накричать на тебя не сможет.

— О-о, зато, как посмотрит, — в ответ засмеялась я, разворачивая ее в сторону далекого, в самом начале улицы, терема. — Иди ко, краски на свистульку разводи, — сама же свернула в ближайший, ведущий вон из веси проулок, и тут же добавила шагу, болтая в руке пустым берестяным лукошком.

Они в вправду очень схожи, две смешливые и радующие взор, будто румяные булочки сестры, всю свою жизнь, проведшие в этом тихом, отгороженном от остального мира деревянными идолами месте. За тенистым палисадником и кружевными занавесками самого красивого дома в Купавном — хоромах самого порядника Вила. Однако, стоит сказать, что, вот уже три года, как и эти надежные преграды нехотя расступились, впустив вдоль длинной весевой улицы ветер перемен. А началось все с похорон. Хотя, обычно, ими все заканчивается, но, это, смотря кого в последний путь провожать…

Не смотря на укромный образ жизни, весь Купавная гостей «извне» знала и принимала. Правда, не всех. Говорят, лет восемь тому назад прямо от придорожных «хранителей»(7) была завернута целая делегация церковных Отцов. А еще одному свезло и того меньше, потому как, его наш местный бык «завернул», которому тот чем-то не приглянулся. А может, наоборот чрезмерно приглянулся, только, не ему, а пятнистым подругам ревнивого бугая. Да, не о тех скачках в рясе по лугам сейчас речь, а о гостях особых — «дорогих», по которым мы, обычно и узнаем, чем живет остальная, «цивилизованная» страна. Этих гостей сам Вил привечает, навесив на впалую грудь тоже особую порядничью бляху (которая к тому ж, «от чужого лиха» оберег). Больше же всех наш глава традиционно благоволит к гномам из Бадука, кои прибывают, в меру своей деловитости всегда не одни, а в сопровождении дребезжащей всяким железом подводы. Тут вам и плуги и чаны и ножи и еще много разной всячины, сильно в хозяйстве требуемой, а значит и востребованной.

Тот, трехгодичной давности гном привез с собой диво дивное — сепаратор(8). Вначале, прямо на весевой площади, устроил показательную часть, распугав заунывным агрегатным воем половину старух и детей, а потом, плавно сместился в сторону Вилова терема, при полном содействии последнего и, конечно, с предлагаемым товаром. Вторая часть зрителей разбрелась уже сама из-под высоких окон порядника, когда страшный вой, вперемешку с охами и ахами жены Вила стих и во второй раз, уступив место ответным предложениям впечатленных покупателей. А предложения те Вил делать всегда умел. Особенно, если под можжевеловку и утку с грибами. Себя не обижал и «деловых партнеров» не лишал самоуважения (а то ведь и зарасти могут бурьяном укатанные дорожные колеи). И все бы вышло как обычно, если б не нелепый случай, сведший, как две ладони друг с другом, два весевых события: «явление» народу гномьего сепаратора и проводы в последний путь бога Ярилы.

Весна в тот год вышла ранней, со звездными ночами и теплыми дневными ливнями. Поэтому и отсеялись всей весью дружно и в срок, не забыв возблагодарить за то всех богов-покровителей по очереди. А особенно — главного весеннего радетеля — озорного и плодовитого Ярилу. Оставалось дело лишь за малым — «схоронить» его со всеми причитающимися почестями на одном из ближних яровых полей, дабы возродился он в срок и без помех своими многочисленными детьми, наливными упругими колосьями.

Выдвинулось шествие уже на закате, когда солнце, единственным в веси фонарем повисло в аккурат над внешними воротами в конце длинной улицы. Да так от них и пошли. Вначале традиционно Кащей, с традиционной же миссией главного божественного сопроводителя и в традиционной же драной рубахе. За ним — на длинной веревке лохматый козел, впряженный в низкую хозяйственную тележку. А на той тележке — сам «виновник торжества», в дубовом гробике соломенной куклой. Следом же за покойным шли остальные провожающие. И тоже, каждый со своей традиционной миссией: мужики — с бубнами и глиняными флейтами, молодухи — с частушками и прибаутками, а замыкающими — старухи с подвываниями, текст коих не менялся не зависимо от упокойного (только имя нужное подставь). В общем, тоже, все как обычно… Две эти «обычности» встретились как раз у терема Вила. Можжевеловка к тому моменту уже явно пошла и его хозяину и самому бадукскому гостю на пользу, да и процессия тоже до захода солнца совсем не скучала…

В общем, тремя днями позже, прибывшим из столицы представителям Прокурата(9) наш порядник долго и заунывно объяснял, что он просто хотел показать гному, как у нас в веси богов уважают. А уж каким образом «дорогого» гостя вместо того самого уважаемого бога чуть не схоронили, он ведать не ведает. Небось, сам в гробик влез. А что, ночи то холодные… Мне Любоня потом рассказывала, что после тех отцовских оправданий оба мужика при исполнении одновременно выскочили в сенцы, откуда потом послышался не то плач навзрыд в два голоса, не то жеребячье ржание. Правда, после они, как ни в чем небывало вернулись, оба красные только, и положили перед Вилом на столе бумагу: пиши, мол, все как есть, а уж мы разберемся как надо. Вот тут то и открылась «первая форточка» новым ветром перемен — наш многочтимый порядник, почесав затылок, покаялся уж и в том, что отродясь грамотой не владел. Дальше — больше и после двух прокуратских рыцарей пожаловали уже другие «господа при исполнении», только, к огорчению Вила, без груженых подвод. Они, недолго думая, сначала прошлись по всем дворам, а потом собрали весчан на площади и популярно объяснили: Вы, мол, молИтесь, кому считаете нужным и дальше и живите по своим вековым традициям, но не забывайте, что при этом являетесь гражданами одной большой страны, в которой существуют свои законы и нормы, к коим относятся и знание общего государственного языка и наличие паспортов, гражданство это подтверждающих. А раз у вас в веси ни один из обозначенных признаков не присутствует, то берем данный населенный пункт на заметку и обещаем часто «в гости» заезжать.

Вот так с тех самых пор весь Купавная и зажила: богам молились на своем исконном, старославянском, а «в обществе», старались, хотя бы через слово употреблять законные государственные слова, водрузив попутно на Кащея почетную просветительскую обязанность. Хотя, справедливости ради стоит сказать, он и раньше тем же себя развлекал, на добровольной основе, пропустив через свой старенький дом за десять лет пару поколений купавцев, освоивших грамоту и письмо. За паспортами же ездили партиями (семьями) и в свой вассальный центр — все тот же Бадук. Что же касается отношения к «дорогим» гостям и особым похоронным ритуалам, то здесь… все, как обычно… И смешно и грустно. Хотя, на моей жизни эти перемены совсем не отразились, потому, как паспорта у меня до сих пор нет, грамоту я освоила еще в детстве, а к язычеству никакого отношения не имею, являясь одновременно и внучкой местного волхва и «богопротивной» дриадой по матери. Но, то для всех, кроме моей семьи большая и постыдная тайна…

____________________________________________

1 — В данном случае имеется в виду автобиографичная книга «Странствия рыцаря Герберта Лазурного. Ветра континента», широко известная во всей Ладмении.

2 — Весевого (деревенского) старосты.

3 — В среду.

4 — Нелегальный ввоз (внос) в страну товаров из соседних государств. В данном случае имеется в виду, с территории Джингара и секретными горными тропами.

5 — Идолы языческих божеств на местном капище выставлены кругом (хороводом), в центре которого находится их Верховный владыка — Перун.

6 — Мокоша или Мокошь — языческая богиня, покровительница женщин, детей, брака и всего домашнего хозяйства.

7 — Идолы, выставляемые на подъездных дорогах к языческим селениям с целью охраны оных от злых духов.

8 — Аппарат, в данном случае, перерабатывающий молоко в сливки и молочный «обрат».

9 — Органа охраны порядка в стране и судебного.

ГЛАВА 2

Сразу за весевыми огородами, чернеющими свежими грядками, начался лес. Сначала повел узкой тропкой меж кустов орешника и терпко-душистой калины, а потом окунул в надежную тень щекочущих небо седых дубов, кое-где расцвеченных вязами с завитыми толстыми змеями корнями. То был лес особый — охранный, другим своим концом, как широкими рукавами, обхвативший озерцо с точно таким же названием, что и сама весь — Купавным. Вот только купаться в том озере не рискнул бы никто из местных жителей. А неместных наши кущи сами не пускали, нагоняя «непонятную» тревогу охранными знаками, рассыпанными вдоль границ всего этого «заповедника». Да и не одних людей он не пускал. Я лично, за свои девятнадцать лет жизни, не встретила на здешних тропках ни одной «единокровной» дриады, а озеро наше, на берегу которого все эти годы прожила, не имело своего водяного «хозяина». Потому что единоличным хозяином всего богатства вокруг, с птицами, зверьми, деревьями и цветами был грозный волхв Угост… Хотя, о чем это я? Ведь, одну то дриаду я уж точно знаю с самого своего рождения? Но, все дело в том, что для меня она — существо без расы, пола и возраста, лишенное каких бы то ни было признаков, потому как, заменяет собой все существующее на свете многообразие.

Вот рядом с этим «бесценным» сокровищем я и ерзала теперь на кухонной лавке, пытаясь нахально заговорить ему (ей) зубы:

— Я ведь правда спешила, да только, у Кащея пришлось задержаться. Забегала лишь книжку ему отдать, пока батюшка Угост не возвратился, а пришлось детишек развлекать. Ой, а кого я еще видала… — Адона с прищуром посмотрела на меня, развернувшись от дровяной плиты, и взмахнула в воздухе ложкой. — Ага, — правильно рассудила я, сей поощряющий знак. — Тетка Галендуха велела тебе кланяться и благодарить за настой от костной ломоты. И просила еще его сделать, — теперь взгляд моей няньки выражал большой вопрос. — Ну да. Видно, за мужем своим не уследила опять, — ехидно скривилась я, соображая в это время, по каким событиям еще Адону не просветила… Оставалось лишь последнее. — А еще я Леха видала…И не только видала. Ну, Адона. И не надо на меня так смотреть. Тебе ли не знать, что ничего путного из этого не выйдет? Тем более, после того, как он ко мне лобызаться полез, — вспомнив обстоятельства шестидневной давности, брезгливо передернула я плечами и с вызовом посмотрела на женщину. — Ты же знаешь, что у дриад свои принципы и, если мы и лобы… целуемся, то только по любви… И даже такие, как я. Тем более, такие, как я… — закончила, уже хмуро отвернувшись к окну, и услыхала сбоку от себя глубокий вздох Адоны.

Принципы… В одной из «умных» книжек Кащея есть их определение. Получается, что именно наши принципы устанавливают правила нашей же жизни, и как скелет тулово, ее поддерживают. Я за свой «нелобызальный» принцип держалась всеми конечностями, решив для себя, что, если когда-нибудь отступлюсь от оного, то и все остальное тяжко вымученное примирение с собственной неприглядной сутью развалится без этого важного опорного «скелета». Были, конечно, у меня и другие принципы. Например, поменьше болтать и побольше слушать. Или, относиться ко всем представителям мужского рода, как к осиному гнезду над головой, но это, на каждый день и не всегда они, к сожалению, исполнялись — то рот не вовремя открою, то палка в руках не вовремя окажется (или метла)…

— Ой! Адона, ты чего?.. Да ладно, ем уже, — и подвинула еще ближе тарелку с наваристыми зелеными щами…

Уклад нашей приозерной жизни был простым и понятным, не смотря на сложность исполняемых батюшкой Угостом волховецких ритуалов. Все дело в нас с Адоной. Мы, как создания сугубо лесные и жили по законам этого самого леса: вставали с солнцем, ложились с ним же и день свой выстраивали, исходя из насущных ежедневных потребностей, не обременяя себя заботами об урожае, скоторождаемости и моровых болезнях во всей ближайшей округе. И это было единственно правильным — жить, как сорная трава по своему жизненному циклу, не думая о дне завтрашнем и не расписывая свое будущее. Хотя, для таких, как мы ближе, конечно, сравнение с деревьями. Да только не пускали они меня к себе. Кровь моя, разбавленная красным ручьем инородности, не позволяла полного нашего «соития». Слыхать, я их слыхала — голоса приглушенные, скрипучие или наоборот, распевные, а порой так просто шепот, а вот остальное было недоступно. Особенно в «бабьи дни». Тогда все мои нехитрые навыки будто совсем отмирали, уступая место слепоте и глухоте, через которую смотрят на мир обычные, не обремененные природной магией люди. Но, как ни странно, я в этом своем болезненном состоянии видела радость, надеясь каждый месяц, что в утро одно не вернется ко мне шелестящий «шепот» за окном и смогу я, как моя подружка, Любоня, беззаботно петь и чирикать, да о простых человеческих радостях мечтать. Но, нет, все повторялось с той же цикличной закономерностью, с какой встает и садится светило, а значит, быть мне и дальше неприглядной сорной травой…

И сегодняшний день, отмеченный очередной «встречей» с настырным Лехом да книжными рассказами о кентаврах подходил к концу, завершаемый традиционным нашим с нянькой ритуалом — расчесыванием моей гривы. Фу ж ты, волос (ну их, этих кентавров). Адона подходила с сему занятию всегда с большим радением и гребень в мои светло русые «волны» запускала, будто сказку рассказывала, загадочно улыбаясь собственным мыслям.

— А ведь ты красивая была. Ну, ты и сейчас тоже… ничего. А много лет назад? Ведь красавица же? Влюбился же в тебя батюшка Угост, — млея от мягких прикосновений, скосилась я на Адонино морщинистое отражение в зеркале. Женщина замерла на долечку, а потом хмыкнула и продолжила, плавно ведя деревянными зубьями вдоль моей спины. — Ага… А вот я — точно уродина, — перевела я взгляд уже на собственную отраженную физиономию. — И лоб у меня слишком высок. И губы слишком… — выпятила я их со всем усердием, а потом пробубнила. — надутые, будто оса цапнула. А глаза… дриадские… — глаза у меня, действительно, были «лесными» — зелеными, как озерная тина и со зрачками, похожими на луну, накрывшую солнце во время их небесной «свадьбы». Я один раз такое видала. И что самое неприятное — ободок этот золотистый в момент опасности имел свойство разрастаться по зелени лучами, вспыхивая огнем изнутри. — Я сегодня Леха чуть не угробила. Он детей напугал. Едва «огонь» успела потушить и хорошо, что этот дурень далеко был и с мешком на голове. А так бы заметил… О-ой, Адона, больно же! Все, больше про этого кёнтавра ни слова… Ну, это люде-кони такие. Только не с чубом, как у него, а с длинной гривой… А-а, да ладно, не смейся…

Хозяин нашего маленького дома вернулся уже, когда темень за окном полностью заполнила мою чердачную «светелку». Проскрипел лестничными ступенями, застыв темным силуэтом, видным из половой дыры лишь наполовину, а потом спустился вниз, ко ждавшей его вечерить Адоне. Я еще различала сквозь подступившую дрему его недовольное бурчание, а потом и вовсе провалилась, уже где-то на грани яви почуяв нутром неладное, неприглядное, подступавшее вновь… все с той же проклятой цикличностью…

Вначале был сон. Дриады снов не видят, но, этот всегда был исключением. Все тот же лес, та же опушка с торчащими из травы, отсыревшими от дождей пнями и все те же облака в небе — серые, равнодушно летящие мимо. И с теми же действующими лицами — двумя хмельными мужиками и одной девочкой, перепуганным вусмерть подростком, распластанным между этими пнями. Она все так же кричала, хватая ртом воздух и сжимала прижатые к земле кулачки. И боль была все та же и резкое, как удар под дых осознание, что прежняя она уже умерла и никогда не сможет вновь стать чистой лесной росой… И закончился этот неприглядный сон точно так же — яркой вспышкой-бликом, ударившим девочке прямо по ее зеленым, как озерная тина глазам…

А потом она проснулась. Посидела немного, слушая темноту и восстанавливая дыхание, вдохнула, наконец, полной грудью и откинула в сторону одеяло. А затем и рубашку свою скинула, на пол, уже подходя к окну, в стекло которого нетерпеливо скреб коготками озерный бесенок:

— Тишок — Тишок, расскажи мне стишок, — усмехнулась одними уголками губ и подала ему руку. — Веди, — туман вспенился до самого распахнутого чердачного окна и проглотил их обоих…

На этот раз перед ними был постоялый двор. Один из нескольких в Букоши. Краем глаза она уловила на пустующей коновязи у крыльца кошку, выгнувшую им вслед спину. И блеклую вывеску над входом: «У Фрола». Ну да, не впервые здесь, в этом клоповнике для заезжих работяг со всей вассальной земли… и скользнула вслед за бесом сквозь серое дерево дверных досок. Внутри все тоже было по-прежнему: дремлющий у стойки тощий хозяин и парочка постояльцев за столами в состоянии не лучшем для столь позднего времени да еще буднего дня, но вот напротив, с другой стороны от входа, у очага…

Он сидел в обшарпанном высоком кресле и в полном одиночестве. Подогнув под себя одну ногу и облокотившись на нее рукой, задумчиво крутил в пальцах овальный золотой медальон. И смотрел на огонь. Пламя его всполохами играло в темных глазах мужчины, придавая им сходство с длинными-длинными тоннелями, в конце которых путника ждет долгожданное тепло и…

— Госпожа… — мужчина, вдруг, вздрогнул, и ей в тот же миг показалось, уперся взглядом прямо в нее, — госпожа, — вновь заскулил бес, дернув девушку за руку. — Нам пора. Тропка тает, — и потянул ее к лестнице.

В комнатке с убогой мебелью и узким занавешенным окном кроме спящего смуглого «источника» больше никого не было и не тратя время на ненужные меры предосторожности она подошла к кровати вплотную. Застыла, вытянув руку вперед, едва шевеля тонкими пальцами, будто стряхивая с них несуществующую пыль, а потом открыла глаза, проявляясь в обозримости. Только на этот раз — крепкой девахой с ежиком коротких, совершенно белых волос и татуировкой на бедре — драконом, извергающим пламя. Красивый рисунок. Да и «избранница» у источника тоже, видно, не промах. Деваха сначала присела на краешек смятой постели, а потом, решившись, наконец, криво усмехнулась и хлопнула мужчину по вздымающемуся от храпа животу:

— Долго ли мне тебя ждать?

— Шарка? — продрал тот узкие глаза и через мгновение уже сидел перед расплывшейся довольно подругой сердца. — Так ты ж в Тайриле осталась?

— В Тайриле?.. Ну, если ты и дальше будешь на меня просто пялиться, я, пожалуй, прямо сейчас обратно и отчалю… в Тайриль… Или?..

— Шарка. Любимая… Да что же это я?..

Через четверть часа все было покончено и пальцы «любимой» вновь сложились, как надо, выплетая на груди мужчины сложный узор знака. И сам он откинулся на подушку, до самого утра забывшись, нет, не во сне. Хотя, и после сна тоже можно встать и с разламывающейся на части головой и с ноющей болью во всех частях тела. Да и с провалом в памяти тоже можно встать после сна. А дриада вновь испарилась, шагнув прямо из пустынного проулка Букоши в заметно поредевший туман. Чтобы вынырнуть из него уже в нужном месте.

И вокруг сейчас был лес. Охранный. Бесенок дальше не двинулся. Лишь холодные пальцы ее отпустил, застыв терпеливо в ожидании у расщепленного молнией дуба. Потому что спешить больше надобности не было. По крайней мере, ему. Дриада же, обогнув высокий частокол местного капища, неслышно заскользила дальше, на небольшую лесную проплешину. Туда, где, из еще молодой июньской травы высился, похожий на горку из толстых каменных блинов валун. Ее жертвенный алтарь — кобь-камень. И вновь пальцы сложились узором, а потом припали к холодной поверхности, отдавая ей всю чужую ворованную силу, выплеснутую в самый счастливый человеческий миг, и еще в придачу свою, неприглядную, постыдную. До донышка, чтобы оставить себе лишь надежду не возвращаться сюда никогда.

А после она с разбега нырнула в озеро. И скользила там гибкой рыбиной, покуда хватило воздуха, смывая с себя, облаченной еще недавно в чужую личину, чужие же руки и губы. Хотя свои поцелуи тому, смуглому, не оставила. Ведь, дриады не целуются без любви… И выбралась, уже на пределе сил на срединный озерный остров, состоящий тоже из огромного камня, но, совсем другого — родного. Тишок пристроился рядом. Его любимое занятие — заплетать из мокрых спутавшихся волос дриады косицы. А она так и лежала, на спине, раскинув в стороны руки и глядя на звезды. А потом ей, вдруг, захотелось плакать. Обычно, она сдерживала себя, но сегодня… после этих глаз-тоннелей, ведущих к душевному теплу…

— Госпожа?..

— Да?

— Почему ты меня не просишь?

— Тишок-Тишок, расскажи мне…

— … стишок?.. Почему ты плачешь?

— Не знаю… Это глупо. Ведь, утром я вряд ли уже что-то отчетливо вспомню…

Это было действительно, глупо. Потому что было платой. Платой за, хоть временный, но, покой. Потому что, когда три года назад начались ее ночные кошмары, и она неделю металась между жизнью и смертью, то мечтала лишь об этом — хоть недолгом, но, покое. А потом мудрый волхв ей помог, сжалился над богопротивной дриадой. Научил, как его обрести и что отдавать при этом взамен, беря у чужих мужиков, этих источников грязи, изгадившей ее душу и тело когда-то, их собственную силу. Это было и избавлением и лечением и справедливой местью одновременно… Так почему же сейчас ей так хочется плакать?..

ГЛАВА 3

Утро в мою светелку вошло вместе с Адоной. Потому как, первое, что я увидела, открыв глаза, была именно она, вся в пятнышках рассыпанного узорами занавески света, которые копошились в забранных узлом, медовых волосах дриады и играли на ее лице. «В общем, хорошее утро», — сделала я вывод и, сладко потягиваясь, села. А потом мне на лоб съехала тугая, как льняной шпагат, косица…

— О-ой… Тишок, — и, хмыкнув, отбросила ее обратно. — Новая работа — распутывать теперь. А знаешь, что?.. Надоели мне эти кренделя на ушах. Который год все с ними… Ну, не который, а уж год, так точно. Может, по-иному сподобимся? — и, дождавшись утвердительного кивка от Адоны, чмокнула ее в щеку, а потом поскакала, придерживая длинный подол рубашки, по ступеням вниз. — Доброго здоровья, батюшка Угост!

— И ты чтоб, не хворала. Зрю, бодра с утра, значит, в упряжь пора, — да, у нашего грозного волхва, иногда, стишки не хуже бесовских выходят, когда у него настроение соответствующее. — Вспоможение мне твое требуется, чадо, — а вот такое заявление уже ко многому обязывает, потому, как крайне редко оное звучит. — Послание будем слагать… душевное, ответное, — пригладил он свои длинные седые пряди и многозначительно расплылся, вставая со стула.

— А-а. Понятно…

Послания эти, «душевные», да ответы на них, носиться стали между весью Купавной и столичным Куполградом лет пять тому назад. И если поначалу вызывали у меня недоумение, как у неизменного их писца (батюшка Угост снисходить от своих рун до общего алфавита категорически отказывался), то со временем я привыкла. И даже втянулась в процесс, позволяя себе одиночные высказывания, хотя давно уже поняла для себя главное — здесь вопрос глубоко принципиальный. И тот, кто плюнет на это дело первым, тот и «проиграл». А позволить себе такое наш волхв никак не мог, потому что адресатом его был ни кто иной, как самый настоящий идейный супротивник — столичный католический чин…

— Значит, скреби так… С обращения начала?

— Ага. Все, как заведено: Ваше Преосвященство, — торжественно доложила я, уже предвкушая дальнейший текст.

Батюшка же Угост, распрямил напротив меня, сидящей сейчас за столом, свою худую спину, и снова качнулся с места, продолжив отмерять шагами всю длину комнаты. Иногда, в такие моменты, он неосознанно начинал хватать пятерней воздух в том месте, где когда-то еще была жидкая борода, увы, погибшая в неравной схватке с жертвенным Сварожьим(1) костром. Не везло батюшке Угосту на бороды — палил он их с наводящим на раздумья постоянством, а потом и вовсе чихнул на этот «волховецкий атрибут», обнажив на всеобщее обозрение свой длинный нервный рот с тонкими губами.

— Евсения, ты чего в меня вперилась? Глянь там, какая ближайшая… оказия.

Я тут же кинулась исполнять, выудив из стопки других бумаг плотный лист с «Церковным католическим календарем на 2632 год от начала мира», купленный лично мной же в Букоши лишь для этой цели. — Ближайший… — бегло заводила пальцем поперек убористого текста. — Одиннадцатого июня — День Святого Варнавы.

— Ну, так… — на долечку задумался старец. — Скреби своим пером: поздравляю с именинами того самого. И желаю соответствовать собственному кумиру(2), — ехидно хмыкнул волхв. — «Кумиру» не скреби… Он чем ославился то?

— Варнава?.. — вернулась я к буковкам. — Тем, что распродал все свое несметное имущество, и деньги за него общине благословил.

— Вот как?.. Скреби: желаю следовать его путем всему вашему Синоду(3).

— Батюшка Угост, а не обидится Его Прео…

— Еще чего! А как мне на Солнцеворот(4) папоротник с коноплей пожелать не перепутать? — гневно вскинул он на меня свои брови. — Так и скреби!

Нет, это Его Преосвященство, лишку, конечно, хватил. Мало того, что наш уважаемый волхв в травах лучше Адоны разбирается (я, как «ни рыба, ни мясо», не в счет), так у него в ту ночь и других важных дел хватает, чтоб папоротник на карачках караулить. Да он вообще в принципе, не цветет (у него, у папоротника, тоже свои принципы).

— Евсения!

— Ага. Уже дописываю… все-му Си-но-ду, — хотя, правду сказать, его тоже понять можно. Это я церковный календарь прикупила и все дела. А он там, в своей столице, какими источниками информации пользуется? Кто его в нашем весевом годичном цикле просвящает? Гадалка на потрохах?.. — Еще что-нибудь желаете добавить?

— Желалось бы многого, — снова черпнул воздух рукой старец. — Только к Троице те пожелания приберегу. К их Троице. Понеже у нас и своя имеется. Ибо в истинной вере, взращённой древними славянскими родами гораздо ранее всех иных пантеонов, главным богом был и будет Триглав, единый в трех ликах — бога Перуна, бога Сварога и бога Святовита, — произнес он с большим воодушевлением и, вдруг, замолчал, уставясь исподлобья на высунувшуюся из-за занавески Адону. — Да что я вам вещаю?.. Заканчивай, чадо. Дел елико. И… сама в Букошь на почту его снеси.

— А когда? — растерянно распахнула я рот, провожая волхва взглядом до двери.

— Сегодня ж. Або запоздаем… с поздравлениями.

— Або запоздаем с поздравлениями, — скорчила я выразительную гримасу в ответ на удивление в глазах моей застывшей няньки. — А я уж думала, что, покуда он на озере, мне, как обычно, наружу из леса ни ногой… Ой, да все ясно, Адона — куплю там все, на что укажешь. Только… с кренделями-то как?..

Весь Купавная, доверчиво приткнувшаяся к основанию Рудных гор, опоясавших Ладмению с трех ее сторон, аналогично же ей, тоже с трех сторон была надежно охраняема. С востока — выше обозначенными горами. С северной стороны, через заливные луга — могучим Вилюем, берущим начало в поднебесных вершинах. А с запада — речкой Козочкой, скачущей по порожкам от самого своего «отца» и вплоть до нашего озера.

Ее и на карте то нет, как и нашей веси — не велика для обеих честь. Зато есть там Букошь. По крайней мере, на той, что висит в пол стены на почте этого молодого, но, бурно живущего поселения. Хотя, еще совсем недавно было оно полуживой деревней в десяток домов и одну чахлую часовенку. Однако, после того как шесть лет назад на одном из изгибов Козочки весенними ливнями вымыло камни палатума(5), жизнь в Букоши круто изменилась. Точнее, деревни совсем не стало — сначала, часовенки, которую снесли из-за стратегического с точки зрения рудокопов нахождения, а уж потом и жилых домов, выкупленных у прежних своих хозяев новым. Приехал он из Бадука, где жил последние несколько лет, однако, говорили о нем многое и не всегда лестно. Да у нас вообще любят поговорить. Особенно про тех, кто врывается в привычную жизненную неспешность и ломает ее своими грандиозными планами. Звали этого «баламута» нашей сонной округи Ольбег. И по мне, так был он, хоть и на вид не совсем молодым и совсем уж неприятным, да счастливчиком редкостным. И не оттого, что являлся единоличным хозяином прибыльного местного прииска. А совсем по другой причине, думать о которой мне было нерадостно, так как именовалась она Любоней, без трех месяцев госпожой — хозяйкой новой Букоши.

Вот всего-то шесть миль, по укатанной дороге через злаковые поля да новый дощатый мост, а какая огромная разница…

— Э-эх, до заката бы обернуться… А-а-а-а!!! — подхватив выходную юбку, понеслась я со всех ног по склону с холма, глотая все сочные травяные запахи. А потом, вдруг, вспомнила о своей новой красивой прическе — толстой косе, обхватившей короной всю голову… И перешла уже на широкий размеренный шаг.

Еще в глубоком детстве, в редкие те случаи, когда приходилось мне выходить под высокое небо со своих тенистых лесных тропок, странное чувство всегда охватывало в первый момент. И будто даже к земле оно прибивало. Наверное, так ощущает себя птичка, которую выпускают из тесной клетки на простор. Ей и хочется на свободу и страшно, потому как нет там привычных углов, в которые можно забиться. Глупая птичка. Ведь, какой бы ни был угол, а рука хозяйская все одно до него дотянется. Вот и я так же… Хотя, сейчас, я уже не боюсь просторов. Просто ощущаю всем своим дриадским нутром, что не мои они, эти… как их там…равнины среброколышащиеся. Их, наверное, ветер любит. Оттого и лобызает. Да что ж я все с кентаврами то?..

— Евся!..

— Ой, л-ли! Какая ж тут красота неописуемая нарисовалась! — весело оскалилась я, застыв на обочине напротив остановившегося новенького рыдвана(6).

— Я надеюсь, ты обо мне так, не о возе? — в ответ явила свои ямочки на щеках довольная Любоня. — Злазь к нам. В гости тебя не дождешься, так хоть на дороге словили. Сдвигайся, Галушка, — ну, конечно. На чем же еще моей подруге с сестрой раскатываться, как ни на таком шикарном «возе»? Да еще, как обычно, по таким нередким случаям, в сопровождении. — Доброго здоровья, Русан!

Рыдван дернулся, вслед за тронувшейся под кнутом кучера лошадкой, я тут же шлепнулась на мягкое кожаное сиденье. Главный же Ольбега грид(7), кивнул мне невозмутимо своей лысой лобастой головой и пришпорил вороного коня… Интересно, он всегда такой молчаливый или, лишь при исполнении?

— А ты куда? — открыли мы одновременно с Любоней рот и в голос же обе с ней залились. — Я — на почту. Да и по лавкам, — выдохнув, на этот раз опередила я подругу.

— И я… мы тоже по лавкам. Господин… Ольбег… — качнув подбородком, будто имя это из себя выталкивая, продолжила девушка. — велел мне подарок себе выбрать, на какой глаз упадет, а потом мы с Галушкой к нему заедем, ненадолго. В гости… А, хочешь, с нами? — вскинула она на меня свои голубые глаза.

— В гости? Тебе что, сестрицы мало?

Тон, с каким я этот вопрос задала, получился каким-то ехидным, даже помимо желания. И дело здесь было, конечно, не в моих сомнениях по поводу девичьей «скромности» Любониной. Да и вообще, в веси Купавной на досвадебное сожительство смотрели без всяких осуждений. Здесь даже самих свадебных церемоний было два варианта — если молодые из одного дома и, если из разных. А просто в «гости» эти самые мне совсем не хотелось. Пусть даже и из женского любопытства.

— Так, хоть по лавкам, — тут же сникла моя задушевная подруга. — Поможешь мне подарок выбрать, а то с Галушки то какой прок.

— Ну, надо же, — подала голос упомянутая, устраиваясь по удобнее сбоку от меня. — Чай гранит от бисера в силах отличить. А ты, Евся, схлопотала вчера от тетки Адоны?

— А то. Не зря торопилась. Как раз к раздаче подзатыльников успела.

— А-а, — со знанием дела, протянуло дитя. — Так-то ничего. Вот у нас матушка, чуть припозднишься, так завоет, громче ее разлюбимого сепаратора. А тетка ж Адона — нёмая. Какой от ее подзатыльников вред?

— Немая? — невольно вскинула я брови. Потому, как никогда про свое «сокровище» с этой стороны не думала. — Ну и что. Мне и взглядов ее выразительных хватает, — а еще глаз ласковых и рук теплых, не смотря на холодную ее дриадскую кровь…

— Евся, а ты чёй-то загрустила, вдруг? — дернула меня за жилетный шнурок Любоня. — Кто тебе такую косу красивую накрутил?

— Адона, конечно.

— Тетушка Адона у тебя мастерица. Как ты думаешь, если я ее очень сильно попрошу, она мне свадебную косу заплетет? Чтобы с розами там и лентами?

— Конечно, заплетет. А если Я ее очень сильно попрошу, она в твои «черноземные» кудри еще и цветов Ачишки(8) натыкает, — …чтоб «молодой» первую брачную ночь с пользой для здоровья провел.

— Ой, да ладно тебе, — отмахнулась от меня подруга, не единожды испытавшая на себе «целебность» этого, произрастающего в большом изобилии вокруг Купавной, растения. — А почему бы и тебе не обжениться с Лехом? Перебрались бы с ним тоже в Букошь. Я бы попросила… Русана похлопотать пред Ольбегом за него. Он жешь парень зельный(9), стал бы тоже гридом. Да… Русан?

Мужчина, ехавший все это время в аккурат рядом с Любоней, глянул на нее внимательно и лишь вновь кивнул, а я в этот момент чуть из рыдвана на всем ходу не вывалилась. Жизнь моя, пожухлый лист! И почему я раньше этого не замечала?.. Наверное, потому, что не видала до сей долечки их так близко друг с другом. Иначе бы точно разглядела…

— Любоня? — просипела перехватившим от потрясения голосом.

— Ась? — оторвала девушка грустный взгляд от серых мужских очей.

— Ничего… — ну, теперь держись, подруга. Несчастная ты моя дуреха. Послушная дочь. Жертвенная овечка. — Я спросить хотела: тебе теперь везде сопровождающий полагается? Ведь Солнцеворот скоро. А вдруг, качелями накроет или прямо в костер приземлишься? И не пойти нельзя. Ты ж все действо открываешь.

— Да? — выкатила на меня наивные глаза «невеста».

— Я поговорю об этом с хозяином, — впервые на моей памяти услыхала я тихий голос главного грида Ольбега…

__________________________________________

1 — Сварог — языческий бог огня.

2 — Языческий идол — предмет подношения даров, проведения ритуалов и выслушивания бесконечных просьб.

3 — Высший орган церковной власти.

4 — День летнего солнцестояния, отмечаемый в язычестве, как Купала, а во всей остальной стране — Купальник, один из четырех основных праздников в Ладмении, знаменующий собой начало лета.

5 — Палатум (от латинского palatum — небо), минерал, обладающий особо ценными лечебными и магическими свойствами. Да и просто, очень красив в ювелирных украшениях, так как напоминает синее небо в самый предрассветный час.

6 — Повозки, в данном случае, открытой.

7 — Телохранитель.

8 — Однолетнее растение, при соприкосновении с сиреневыми цветками которого возникает сильное чихание и зуд.

9 — Физически выносливый.

ГЛАВА 4

Лавок в Букоши было завидно много, правда, сколоченных наспех, как и все остальные «засыпушки» на противоположном от прииска, скалистом берегу Козочки. Поэтому и компенсировало это множество собственную хлипкость обязательными верзилами у дверей. А вот нужная для нас с Любоней оказалась лишь одна. Правда, скучающих верзил при ней была целая парочка, это, если не считать развалившегося в лопуховой тени, здоровенного цепного кобеля.

На подкативший к самому крыльцу рыдван они и отреагировали по-разному: мужики сразу приосанились, а четвероногий страж лишь сухой нос от земли оторвал. Еще бы — страдает кобель. Кормят, чем попало, и воды чистой в чашку не допросишься. Но, осознание этого меня нисколько к жалости не подвигло. Мне вообще всегда кажется, что, кто бы ты ни был — человек, дриада или пес при будке — сам виноват во всех своих лишениях.

— Ой, звиняйте.

— Ничего, госпожа. Счас новой плеснем, — ну, это у меня случайно вышло… собачью чашку ногой задеть.

— Добро пожаловать в наш уголок вечной красоты в этом несущемся мире!

— Мокошь — заступница… — выдохнула Любоня, едва переступив порог, и намертво вцепилась в лямку моей сумочки. — Я без тебя дальше и шага не сделаю, — да… Я и сама после такого приветствия остолбенела. А еще от открывшейся взору «вечной красоты».

Русан, правильно оценив наш тройной столбняк (Галочка ж, тоже женщина, хоть и мелкая пока), тенью проскользнул из-за наших спин и заслонил уже своей расплывшегося гостеприимно лавочника:

— Покажите госпоже то, что хозяин вчера отложил, — прилизанного «душку» унесло в скрытую за бархатной занавесью комнату, а мы, наконец, смогли (опять же все трое), отмереть, так как остались в узком зале ювелирной лавки сейчас совершенно одни, тут же разбредясь взглядами, кто куда.

В камнях я, хоть и неглубоко, но, разбираюсь — у батюшки Угоста их много, на все случаи жизни. Одни — в перстнях, другие — на шнурках кожаных. А несколько, так и вовсе — в отдельном маленьком мешочке. К тем мне и прикасаться-то строго запрещено, так как служат они лишь своим богам, светясь через плотную ткань, мощной магической силой. Но, то, что было здесь, среди золота, серебра, да меди дешевой… Все маленькое, обитое синим бархатом пространство прямо переливалось и пело на разные голоса, обещая блага своим носителям и грозя им справедливыми карами. Хотя, особо ценных было мало. В основном, для работяг. Тех, кто заработанные на прииске медени не все в здешних тавернах просадил и жене «откупной» гостинец решил сделать. А, чтоб настоящих покупателей, на настоящие деньги… Где их в Букоши то взять, кроме…

— Вот, пожалуйста, — успевшая лишь расслабиться Любоня, на этот раз мимо моей лямки промахнулась. — Госпоже нравится?

— Ну-у, да… — мужественно кивнула головкой первая весевая невеста. — А что… это?

Лавочник, воодушевленный нашей реакцией, сунул моей подруге под нос дощечку, обтянутую все тем же бархатом с прикрепленными на нем объемными сережками и не менее внушительным колье и передвинул по прилавку канделябр:

— Единичная и тончайшая работа. Имитация начала тысячелетия — блистательных времен Женевьевы Первой. Белое золото, бриллианты и сердце обеих композиций — великолепные, густо-сиреневые аметисты. Хотите примерить?..

— Любоня?

— Ась?..

— Госпожа пока решает. Она желает еще что-нибудь посмотреть, — вновь и, как нельзя вовремя, встрял Русан, и, развернувшись, медленно пошел вдоль прилавка. Его же место тут же заняла, подтащившая от входа стульчик Галочка и, пыхтя, на оный взобралась:

— Ну, надо же. А мне вон те бусики нравятся, — ткнула пухлым пальчиком в серебряный с гранатами браслет… Губёшка не дура у дитя, да только не по силам ей еще мощь этих кроваво-красных каменьев.

Я же, воспользовавшись суетой с той стороны прилавка, тоже двинула, вслед за гридом, разглядывая украшения по проще — вот интересно, если б Лех мне что-нибудь из этой «вечной красоты» вчера выбирал, на чем остановился?.. — Ой, звиняй, не заметила, — натолкнулась на застывшего на моем пути Русана. — Скажи, а чтоб ты для своей… любимой здесь прикупил?

— Я?.. Вот это.

— Ага-а… — а ведь, действительно… «это».

Маленький, будто рябиновый листик, сложенный с одного края «лодочкой», бережно держал на себе круглую, молочную жемчужину. Жемчуг — символ скромной девичьей чистоты и верный обережник от неразделенной любви. Камень невест и тех, кто верит в непременное счастье:

— Можно мне вот это поближе посмотреть? — заслужила я настороженный взгляд от Русана и рассеянный — от лавочника. — Очень хочется. Тем более, к этому колечку еще и сережки такие же есть.

— Одно мгновенье…

Однако подруге моей пришлось тяжко. Я ж ее не один год знаю, и без секретных перешептываний понятно, что не по душе ей щедрый выбор жениха. И вправду сказать, где ей в таком, кричащем роскошью колье и сережках по нашей веси выгуливаться? Да к ним бедной Любоне шубу теперь надо соболью и платья из шелка да парчи. И о чем вообще этот Ольбег думает? Толи дело, Русан… Кстати…

— Любоня, подойди ко к нам вместе с подарком. Здесь видно лучше… Ага. Примерь, серьги то.

— А, может, не надо? Вдруг, погну?

— Или до пола уши оттяну, — вперилась я внимательным взглядом в разрумянившуюся от старания подругу. — А ты знаешь, как камень этот, аметист по-другому называется?

— О-о, — тут же вмешался в наш разговор, присквозивший следом лавочник. — Это — очень древний камень, известный еще с Библейских времен… — залился он жаворонком, под мои поощряющие кивки. — Самым первым его знаменитым носителем был сам Апостол Павел. Теперь же он — непременный спутник священнослужителей. Их верный талисман.

— А называется он… — открыла я рот.

— Глаз Христов, — торжественно закончил оратор.

Бря-як…

— Ай! Ой, простите. Не удержала в руках, — ну да, и всего-то чуточку я тебе в этом поспособствовала. — Я не могу такой камень носить. Мне…

— Ей то Мокошь не позволяет. Ой, Любоня, глянь. А вот эти тебе Мокошь позволит носить? Какие они красивые и с жемчужинами, прямо, как туман на нашем озере. Помнишь, когда мы в нем на рассвете плескались?..

До нужной мне улицы с одноэтажной, такой же «хлипкой» на вид почтой, ехали молча. Галочка, теребя свои новые бирюзовые бусики, купленные на выданные матушкой деньги. Я — старательно пряча улыбку на случайных прохожих и воронах по обочинам и Любоня, задумчиво вздыхающая, в новых сережках с жемчужинами на листиках и в таком же колечке. Наконец, подруга моя не выдержала:

— Мне этот «подарок» гораздо более люб, но, все ж, как-то нехорошо вышло. Хотя…

— Хотя, деньги немалые жениху своему сберегла и сама верных съуроков(1) избежала, — с готовностью вступила я в ожидаемый разговор. — К тому ж…

— К чему ж? — скривилась на меня совестливая подружка.

— Ольбег же тебе сам велел выбрать то, «на что глаз упадет». А он как раз и упал из твоих трясущихся рук вот на эти сережки, которые в тот момент на прилавке лежали.

— Глаз?

— Ну, да. А кто ж знал, что глаз этот «Христовым» окажется? Про то твой жених не уточнял. Или уточнял?

— Не-ет, — не выдержав, прыснула Любоня, увлекая и меня за собой…

Воду я люблю. И шумную, в маленьких радугах, живущих на каждом из речных порогов, и смирную, как на нашем Купавном озере. Да любую ее люблю, но, только не грязную. Грязь для воды, как болезнь для живого существа. Она, даже если и на дне осядет, все равно в любой момент о себе напомнить может, как батюшка Угост говорит, «встряской». А вот Козочка была «больна». Уже шесть лет. Еще одна причина, по которой я Ольбега не жалую (кроме той, что он мужского рода, с липким взглядом вечно припухших глаз и скоро с подругой меня разлучит). Потому как из-за его «породных разработок» наша вертлявая речка несла сейчас в своих водах песочную муть с прочими донными шлаками. Да еще ни куда-нибудь, а в Купавное озеро.

Особенно отчетливо эта безобразная картина была видна мне сейчас, с самой середины узкого, на ширину полутора подвод, дощатого моста, перекинутого через Козочку в миле от новой Букоши и на тракте, ведущем к нашей веси и дальше на юг вдоль Рудных гор. Еще одно «новое веяние» — новый мост. Старый, правда трухлявый, но, еще вполне себе действенный, обвалили вскоре после начала рудокопной канители. А новый был построен уже ближе к прииску и исключительно на деньги его хозяина, а, значит, и проезд (проход) по нему являлся исключительно же платным. Мало того, с обязательным личным досмотром (а вдруг кто камушки неучтенные заныкал?). Обычно, этим делом специально нанятый маг занимался. «Просвечивал» своим магическим взглядом, особо никого в пути не задерживая, и зевал себе в кулак. Но, сегодня его явно на мосту не наблюдалось. Зато наблюдался большой затор. Причем, довольно длительный. Причиной ему стали несколько груженых подвод, досмотр коих в сложившихся обстоятельствах требовал большой тщательности. «Тщательность» эту уже протащили мимо меня в сторону охранной будки в двух объемных бутылях и одной, накрытой полотенцем корзине, но, заметных подвижек что-то не наблюдалось.

Пеший же народ в это время заметно скучал, развлекая себя в ожидании поднятия шлагбаума, кто на что горазд. Кумушки из нашей веси трещали сбоку от меня языками, добавляя к грязи в реке еще и свою от семечек шелуху. Старик, явно блаженного вида что-то напевал себе под нос, беззаботно подставив лицо солнцу, а двое мужчин, как раз, напротив, о чем-то в полголоса перепирались. Один из них, коренастый, с короткими седыми волосами и ершистой щетиной на всю физиономию все время хватался за поводья примотанного к перилам коня и делал при этом отмашистый жест рукой. А второй, стоящий ко мне спиной, в кожаном жилете на голых прямых плечах ему не менее азартно парировал, правда, без жестов. Но, зато, то и дело, запуская пальцы в темные до плеч волосы. Я сначала тоже, ради собственного развлечения, пыталась прислушаться то к кумушкам, то к песне старца. А потом и к горячему спору. Но, скоро мне вся эта чужая жизнь наскучила, и я вновь развернулась лицом к бегущей воде, подтолкнув мысли собственные за ней следом…

И ведь как они тут же понеслись. Прямо до дома Любониного. Правда, ее самой сейчас там не было. Хотя, если я здесь еще поторчу, то, возможно и она подкатит на жениховском рыдване с Галочкой рядом и Русаном сбоку… Русаном… Давно я такого яркого и чистого света не видала, какой эту грустную парочку друг к другу тянул, переплетая их сияния. И хоть мужиков в принципе недолюбливала, но, не осознать сейчас не могла — грид этот всяко лучше «липкого» богатея Ольбега. Тем более, если любят они с подружкой друг друга, пусть и тихой любовью, от самих себя сберегаемой. Ну, да жемчужины вам в помощь. Ведь, в них теперь часть Русановой души. А, значит, вместе они неразлучно. «Что же дальше будет… Что будет…», — отмахнулась я как от мухи, от тихого, постороннего звука, пытаясь сосредоточиться на будущем двух влюбленных. — «Что с ними будет, мы… Да что ж это!» — не выдержав, вновь развернулась к заторным подводам и зашарила глазами в поисках источника этого заунывного ушного «зуда».

Шел он из самой ближней ко мне подводы, видной с этого места достаточно хорошо. И был похож… на тихий плач. Детский, тоскливый. Так не ноют, когда просто пытаются привлечь к себе внимание старших, а только лишь от безысходности. Да что же это?.. Ответ обнажился тут же. Потому как очередь досмотра дошла до этой самой крайней подводы. Сначала подошли к ней вразвалочку два наемника с охранными бляхами на потрепанных куртках, а следом за ними подоспел и сам хозяин подводы, суетливый мужичёнка с заткнутым за пояс кнутом. Он же, после властного кивка одного из блюстителей, с явной неохотой, отдернул в сторону дерюгу. Под ней оказалась небольшая клетка из буковых тонких штакетин, а внутри ее на яркий свет и людей моментально ощерилась молодая взъерошенная волчица, под передней лапой которой комочком затих маленький серый детеныш. Вот он то и плакал так жалобно все это время.

Наемники, разом отпрянули от рычащей мамаши, потом, опомнившись, переглянулись между собой и затянули свою обычную песню, количество куплетов в которой зависело лишь от практичной смекалки мужика. Но, тот, судя по реакции, либо в дороге уже издержался, либо смекалкой этой и вовсе не обладал, начав в ответ им свою:

— Да что же вы, добрые люди? Я по всем правилам зверей перевожу. И выловил их, где положено, не в хозяйских угодьях. У меня в свидетелях — Макарьевский егерь. И расписка от него есть.

— И что нам с твоей расписки? — хмыкнул, обнажив щербину между зубов, один из наемников. — Так, если ты все правила знаешь, то знать должен, что тварей таких опасных в железных клетках перевозить надо. А, вдруг, она перегрызет твои трухлявые сучки и народ покусает?

Кумушки, навострившие уши, но с мест своих предусмотрительно не сдвинувшиеся, хором охнули, чем ввели зверолова во временное замешательство, но, вскоре он вновь развернулся, продолжив вялую беседу. Но, я их больше не слыхала… встретившись глазами с затравленным волчьим взглядом… Весь мир вокруг тут же оплыл, став лишь туманными краями узкого коридора меж нами. И последнее, что я уловила извне, было темное пятно жилета мужчины, заинтересованно вышедшего на середину моста.

«Помоги мне… Помоги мне»

«Помочь тебе?.. И что дальше?»

«Помоги мне. Я знаю закон… Проси»

«Обещай, что не будешь мстить»

«Мстить?»

«И не делай вид, что меня не поняла. Время уходит»

«… Обещаю… хранительница двух стихий»

«Отойдите в сторону»

Бук — сильное дерево. Самое сильное из всех, известных мне, хотя не растет в наших лесах. Он и мертвый, еще долгие годы хранит свою живую мощь. А этот был мертв всего несколько месяцев. Материнская любовь тоже сильна. И тем ранним росистым утром молодая волчица сама дала себя изловить вслед за пойманным в хитрую ловушку детенышем. Последним, выжившим из первого ее, неудачного помета. Я же была дриадой лишь на половину… «Хранительница двух стихий», так она меня назвала. Мне бы с одной совладать… Да еще на таком расстоянии…

Треск переломившегося дерева раздался лишь, когда вырвавшаяся на свободу мать с волчонком в зубах лбом выбила две основательно подпорченные мной штакетины. В длинном прыжке она приземлилась в аккурат перед примотанным к перилам конем, заставив взвиться того на дыбы и первое что я увидела, возвращаясь в окружающий мир из своего «тумана», были стертые подковы на двух передних копытах, зависшие прямо над моей головой… А потом новый треск, с обжигающей спину болью… и падение…

Вода. Грязная, мутная речная вода. Я сплевывала ее в примятую береговую осечу, с отвращением скрипя песком на зубах и краем глаза следила за неподвижно раскинувшимся на спине мужчиной… И какой дятел ему в лоб настучал, что именно так надо спасать дриад? Вообще, кого-то спасать… Он меня что, спасать ринулся?..

— Эй, ты… О-о-о, жизнь моя, пожухлый лист. Возись теперь с тобой, — и, откинув за плечо мокрую, с развязавшейся тесемкой на хвосте косу, склонилась над окровавленным телом незнакомца…

Летели мы с моста почти в обнимку, правда, недолго и я еще успела отметить, что умудрилась пробить собственной спиной широкие доски перил. Ну, спасибо Ольбегу и его бестыжим мостостроителям. Потому как, если б дерево оказалось качественным, то припечатал бы нас обоих жеребец своими копытами к тем доскам намертво. А так, лишь «попутчику» моему досталось. Но, это дошло до меня уже в Козочке, сквозь мутную воду узрев, как он камнем идет ко дну, распуская около себя широкой красной лентою кровь. И мигом оценила мужика шансы: если выволочь его на берег и спровадить на попечение местных лекарей — почти нуль. Если попытаться самой — гораздо больше. Только глаза не забыть «отвести» всем остальным на мосту и особенно тому, с щетиной, уже изготовившемуся сигать следом за нами в перильный пролом. Ну-ну, пусть пока поныряет… в этой мути…

— И как меня там батюшка Угост учил?

Вначале следовало осторожно выдернуть из правого бока мужчины толстую щепу. Хотя, «осторожно» и «выдернуть» в моей пульсирующей от пережитого голове ну никак вместе не сочетались… В результате получилось лишь «выдернуть». Но, раненый даже не застонал… Теперь свести руками края сочащейся кровью раны и «пустить туда жизнь», тонкой светящейся изумрудом струйкой через ладони… Ага. Кажется, с большим трудом, но, получилось, однако, шрам на память все ж останется…Теперь расстегнуть жилет и…

— А это что за «свечка(2)»? — овальный золотой медальон с выгравированной на нем сидящей птицей блекло мерцал сейчас на груди мужчины, создавая мне ощутимые помехи в диагностике. — Ага… Да ну тебя, — безжалостно разорвала я цепочку и откинула «свечку» в траву. — А я-то думала, что совсем неумеха. А ты мне тут устроил скачки с препятствиями… Вот оно что. Поэтому ты едва дышишь, — и вновь приложила ладони к отбитой конскими копытами мужской груди…

Подняла я глаза лишь, когда незнакомец впервые после падения с моста с хрипом вдохнул в себя воздух. А потом уже тише, но ровно задышал, дернув несколько раз сомкнутыми веками. Поднялась неспешно на ноги, отжала в сторону тяжелую косу (конец красивой прическе) и, поправив сумку на бедре, взглянула на него в последний раз, будто стараясь запомнить. И уж потом залихватски свистнула, тут же нырнув меж высоких кустов брушеницы… Только коса отжатая просвистела.

— А ведь, наверняка, сдуру сиганул…

_____________________________________

1 — Нанесения вреда на энергетическом уровне чужой завистью.

2 — Магический артефакт, в просторечье.

ГЛАВА 5

Нет, подвиги точно не моя стезя. Я и так за сегодняшний день их наворотила лукошко дырявое с верхом. И что вообще на меня нашло? Для дриады — полукровки с жизненным девизом «сорной травы», по-моему, слишком? «Хотя…», — даже приостановилась я, шагая до этого по тропке уже своего родного леса. — «Кобель у лавки…ну, случайность. Любоня с Русаном — из простой сострадательности. Волчица с детенышем — мой прямой долг, а мужчина этот с «защитой» на цепочке… просто стечение обстоятельств. Так для себя и решим», — и припустила дальше, поддерживая одной рукой отяжелевшую сумку, вовнутрь которой даже заглянуть до сих пор не решилась…

— Адона, я сейчас баньку истоплю, а то…

— А-а-а-а!!!

— Перунова благость. Мокоши раденья!

— Живёхонька…

— Что здесь вообще творится? — выпали у меня из разжавшихся пальцев связанные за шнурки туфли… А вот про кумушек этих я и вовсе позабыла.

— Так, Евсечка, — обступили меня разом у захлопнувшейся двери трое начисто выкинутых из памяти весчанок (чтоб им всем с этого проклятого моста россыпью попрыгать). — мы ж думали, ты утопла.

— Как сорвались долу с этим пришлецом и вспять не вынырнули.

— Как же не вынырнули, Бояна? — наметился явный разлад в версиях. — Он ведь тотки обнаружился! В кустах недалече.

— Да не суть важна. Евси то не было.

— Точно, не было…

— А где ж ты была? — уперлись в меня четыре пары глаз. Три — со жгучим интересом, а еще одна — с вопросом, о-очень выразительным, подтвержденным скрещенными на груди руками.

— А я… дальше по течению вынырнула и берегом домой вернулась… Ой, а вон и батюшка Угост возвращается.

— Иде?

— В окно разглядела… издали.

— А-а, тады нам пора. Прощайте.

— Ну… за яйцами Евсю пришлешь… Раз уж ей так свезло, — сдуло всех троих прямо за высокий порог.

— Адона, я тебе сейчас все объясню. И не делай такое трагическое лицо. Ведь, ты же… — прищурила я трусливо глаза, наблюдая из под ресниц за приближающейся ко мне дриадой, которая, вдруг резко остановилась, прихлопнула ладонь к своему сердцу, а потом с душой меня этой же ладонью по лбу треснула. — Ну да. И я о том, — пробубнила уже из крепких объятий. — Ты ведь всегда чувствуешь, что со мной, но… всегда переживаешь… Ой, давай, лучше я сама из сумки все достану?

И не так оно страшно оказалось. Испугалась я лишь, когда в дом зашел нахмуренный своим «божественным» думам волхв, оттого прикрыла подсохшим тылом вываленные на стол покупки. Но, батюшка Угост вниманием лишь недавних гостий удостоил, вперясь отстраненным взглядом в мою размотанную косу:

— Что здесь Бояне с ее перечёсками надобно было?

— Новостями последними приходили поделиться, — как можно беззаботнее пожала я плечами.

— И о чем те новости?

— Да, сплетни одни.

— Сплетни? — поднял волхв на меня цепкие карие глаза. — Бабское верещание — пустое сотрясание небесной тверди, — и развернулся к Адоне. — Собери мне суму в дорогу. На заре к Охранному(1) ухожу. Три дня не будет. И чтоб никаких тут без меня… гостий, — вышел он вон, сопровождаемый угрюмым взглядом моей няньки.

— Адона, а что батюшка Угост имел в виду под… Ты куда? — удивила во второй раз меня нянька, тоже удалившись за кухонную цветастую занавеску.

Мне же ничего не осталось, как в гордом одиночестве насладиться видом собственных последних приобретений. Хотя, уместнее было бы сказать «насолиться», потому как купленная соль в хрустящем влагой мешочке успела пропитать своим «рассолом» все остальное содержимое сумки. И мотки с разноцветными нитками и сложенную аккуратно кружевную косынку и, что самое обидное, книгу, купленную мной после тщательного выбора. «Превратности судьбы глазами путешественника». Да, пожалуй, этот разбухший фолиант сам стал прямым доказательством собственному же названию:

— Ну, хоть читать можно. Затем и брала…

А, пока он тоскливо сушился на моем подоконнике, прополосканный вдобавок в кадушке на углу, мне пришлось вернуться к делам насущным — ритуалам ежедневным. Даже не знаю, чем он для моей няньки является. Мне же — сплошное удовольствие и возможность поболтать о свершившихся за день событиях. Особенно, если их много:

— Ну и вот… А потом я сбежала. И ведь, действительно, сразу видно, что не местный. Одет, как… — тут вышла временная заминка с нужным образом, но, потом я нашлась. — галерщик. Я о них в книжке читала. Это такие подневольные гребцы на больших лодках. И черты тоже не местные. У наших мужиков нет таких высоких скул и… вообще у нас таких нет. А на цепочке у него — защита от магии, представляешь… Ой, Адона, больно же. Когда-нибудь я их точно обстригу, эти космы. Ой!.. Молчу… Нет, слушай. Я вот все думаю про то, что мне волчица сказала. Почему она меня «хранительницей двух стихий назвала»?.. Не знаешь? Ой-й, Адона! Дай ко я сама буду чесать… Ну, тогда, осторожнее… А мне, «тише»?.. Ну, хорошо. Буду тише говорить… Странная ты какая-то сегодня, Адона. Правда, странная…

А на следующее утро я «оглохла» и «ослепла». Сопровождалось это состояние привычным нытьем внизу живота и привычной же надеждой на необратимость произошедших со мной перемен. Хотя, к ним еще прибавилось одно ощущение. Необычное, незнакомое. И если раньше я в такие, «бабьи дни» представляла себя запертой в глухой темной каморке, то сегодня в каморке той, появился, будто бы… «сквозняк» из-за приоткрытой, совсем чуть-чуть двери. И ветром от того сквозняка мне в мой замкнутый мир струйками понесло какие-то запахи… и даже звуки. Не то шуршание, не то журчание…

— Адона! Я пойду, прогуляюсь. Недалеко, вдоль берега, — и, скинув старые туфли, босиком припустила по траве к озеру.

Остановилась у песчаной кромки воды, из-за хмурой сегодняшней погоды, дымчато-серой и неприветливой, и глубоко вдохнула… Потом еще раз, уже закрыв глаза и откинув назад голову.

Мысли тут же понеслись куда-то, как долгожданно выпущенная стрела, над этой, почти неподвижной, сонной гладью, все дальше и дальше, сначала касаясь ее и отмечая в глубине, где рыбин, а где и просто колышущиеся темные водоросли. Мелькнули над камышами со снующими в них кряквами, а потом круто развернулись обратно. Будто страшась покинуть родную стихию… «Стихию?», — распахнула я глаза, с изумлением обнаружив себя, уже по щиколотки в теплой воде.

— Адона, это… что? — женщина стояла у самого берега, и тяжело дышала. Потом, взмахнула требовательно рукой. — Да иду. Только ты мне объясни… Как это, «отстань»?! Ну, ничего себе, отстань! Со мной леший знает что, творится, а она от меня отмахивается. Ай! И хватит меня бить! Чай, не маленькая уже. И так все мозги поотшибала. Теперь вот мерещится всякое… Ай!.. А вот попробуй, догони сначала!..

Да… Странности продолжались. Зато, появилась нежданная оказия из дома сбежать. И я сейчас снова летела с холма. Только в этот раз, в сторону веси, размахивая в руке берестяным кузовком под дюжину куриных яиц…

Подружка моя нашлась почти сразу, после допроса ее матушки, по локти в муке и младшей сестрицы, по уши в малиновом варенье. Хотя, обе занимались одним и тем же — пирожки стряпали. А вот Любоня… Любоня в это время откровенно отлынивала. На длинном бревне за задним огородным забором.

— Здравствуй, не чихай, — радостно хлопнулась я рядом с ней на прохладное дерево и приткнула сбоку от себя полный яиц кузовок. — А ты чего здесь скучаешь?

— Я?.. — повернула ко мне Любоня свое круглое личико. — Ду-умала.

— И о чем же ты ду-умала? Или о… Подруга, ты чего? — а вот этот выпад стал для меня полной неожиданностью. И, прижав в ответ кинувшуюся мне на шею Любоню, я лишь растерянно замолкла:

— Евся, я ведь сначала думала, ты померла, у-топла, — всхлипнула она мне в быстро намокшее плечо. — Эти трещетки весевые… Пока от них правды дознаешься. А сама к тебе в лес ваш кудесный бежать струсила… Евся, если еще и тебя… — вновь зашлась Любоня.

— А, ну, погоди. Да с чего ты взяла, что я вообще утопнуть могу? Ты вспомни хорошо, еще в детстве мы с ребятней ныряли на спор в Козочке, и я всегда дольше всех под водой могла пробыть. Помнишь?.. А помнишь, как один раз, у себя на озере, я рубашкой за корягу донную зацепилась, и ты успела за Адоной сбегать, пока я оттуда уже голой не вынырнула, и с корягой этой?.. Вспомнила?

— Угу, — отлипла от моего плеча подруга и посмотрела мне внимательно в глаза своими, похожими сейчас на небесную лазурь. — И точно. Тебя вода любит. Ты в ней — как ры-ыбина.

— Вот и я о том. Любит. И утопнуть никогда не даст, — теперь уже на долечку, задумалась и я сама, вспомнив утреннее свое наваждение, а потом решительно тряхнула головой. — Так что, хватит выть. Мы с тобой — подруги на всю жизнь и друг без друга, никуда.

— Угу. И в мутную воду.

— Ну, туда, не обязательно… Ты мне лучше другое скажи. Кроме меня ты кого еще так боишься потерять? — осторожно решила я «подкрасться» к заветной теме.

— Кого? — тут же отстранилась от меня Любоня и я только сейчас заметила на черной головке подруги, сползший к уху венок из одуванов. И где она их насобирать то смогла? Ведь отцветают уже.

— Кого? — настойчиво повторила я свой вопрос. — Любоня, ты жениха своего любишь?

— Я его… уважаю, — потупив очи, поправила девушка сползший венок.

— Уважаешь?.. И откуда слово то такое взяла?

— От отца. Он сказал, что Ольбега надо уважать за то, что он много достиг. И держит себя, как граф. И никому не дозволяет собой помыкать. И я за ним буду, как за каменной оградой.

Вот это то и угнетает, подружка дорогая:

— Значит, как за каменной оградой? А с другой стороны той ограды — все остальные. Кроме…

— Кроме… — эхом выдохнула Любоня. — Евся, я…

— А я тебя, Евся, обыскался! Вот оно вам, наше здрасьте! — пред нами, колыхая на ветру просторной, не по плечу, рубахой, лыбился во всю щербатую ширь Осьмуша. С румяным пирожком в зажатой ручонке — сразу видно, кто ему нужное направление задал:

— И какого лешего я тебе, вдруг, понадобилась? — с явной досадой, но, все ж, удивилась я.

— Да не лешим его кличут, — иронично скривился малец. — И от него тебе письмецо. Он меня у дядьки Кащея словил и тут же на коне его карандашом наскреб. И еще мне пол меденя обещал за услугу.

— Да кто ж? — дуэтом вылупили мы глаза на конопатого интригана.

— Да Лех! — в ответ выдал он. — Кого ж еще ты самого лицезреть отказалась? Так что, теперь, получи и распишись.

— Я тебе сейчас на заднице твоей тощей крапивой распишусь, — с угрозой поднялась я с бревна, — письмоносец весевой.

— А ну, давай! — козликом отпрыгнул вышеименованный, и принял геройскую позу. — Лех мне еще пол меденя обещал, если я от тебя люлей наполучаю. Только шибче крапиву прикладывай. Чтоб у меня того… доказательства были.

— Ему предъявить? — хихикнула сбоку от меня Любоня, а потом ухватилась за мое запястье. — Евсь, давай глянем, что он там наскреб? Интересно же.

— Интересно? — окрысилась я попутно еще и на подружку. — Да он меня достал, как дятел стреху своими выкрутасами. Да я его и видать и слыхать уже не в мочь.

— Ну, пожа-луйста. Ну, токмо, ради меня. Ведь, страсть, как интересно.

— Тебе интересно?.. Вот сама и читай тогда его дурные каракули, — бухнулась я обратно на свое сиденье, оставив, однако ж, в поле зрения вмиг оживившуюся парочку.

Осьмуша, шустро выудив из-за пазухи, маленький цветной квадрат, нырнул под березку (видно, ему за ответ еще чего-то наобещали), а Любоня, так же шустро вернулась ко мне, на бревно:

— Только, чёй-то, я не пойму, — возникла, вдруг, с ее стороны заминка. — Здесь не письмо, а етикетка какая-то… Вино «Улыбка Зилы». Специально для… Евся…

— Это он, наверное, хочет, чтоб я ему теперь все время улыбалась. Шифрованное, видать, письмо, — сердито буркнула я, демонстративно отвернувшись в сторону.

— Так ты, переверни бумажку то! — подал из-под засадной березы голос письмоносец, и снова там затаился.

— О-о, точно… Угу. Читаю… Евсения! — торжественно продекларировала Любоня и вновь, надолго замолчала. — Евсь, я, чёй-то, опять ничего не пойму, чего он тут понаписал. Какие-то слова странные.

— Ничем помочь не могу.

— Угу, — вздохнула подружка, но, решила не сдаваться. Видно, любопытство — их кровная черта. — Ежевика… еже-виты… О! Ежели ты! Ежели ты и да-льше бу-дить меня… Ты его что, будишь?

— Чего? Это кто его будит?! Да больно мне надо?!

— А как?.. А-а, погодь… Ежели ты и дальше бу-диш… Будешь! Меня му-чить. Во как… Ж-ж-ги кости бояну. Жги кости Бояны?! Евся, а ее-то за что?

— Любоня, а ну, дай сюда! — кончилось мое малосильное терпение. — Сама буду читать… Ага… Ежели ты и дальше будешь меня мучить, ж-ди в гос-ти Бо-я-ну. Сроку ти-бе три, уф-ф, здесь, хоть цифрой смилостивился… дня… Ну, ничего себе, угрозы!

— А Бояна то тут причем? — отработанным дуэтом уставились мы в этот раз друг на друга.

— Кочерыжки вы капустные, а не невесты! — пригнул наши головы, раздавшийся сверху праведный писк, а потом и знакомое пыхтение. — Бояна ж — сваха у нас. Любоня, ты что, забыла, кто к нам от твого жениха приходил? — свесила две косички с той стороны забора, уже отмытая от варенья Галочка.

— А ведь и правда, Евся! — распахнула рот девушка. — Лех тебе решил сваху заслать.

— Та-ак… Видно, по-хорошему у нас с ним не выйдет, — процедила я сквозь зубы и снова поднялась с бревна. — Осьмуша!

— Чего? — неуверенно проблеяли из укрытия.

— Передай Леху, что если он еще раз мне даже в письменном виде предстанет, то я ему его неугомонный…

— Евся! Дети же!

— Ага… — с трудом, опомнилась я. — Дети… Скажи ему, чтоб дождался Солнцеворота, а там мы с ним лично об жизни и судьбе побеседуем. Но, если, сунется ко мне в дом раньше, с Бояной или с бояном, я ему тот боян на этот самый… В общем, ты меня понял… Понял ведь?!

— Как не понять? — колыхнулись нижние березовые ветки. — А это тебе, от дядьки Кащея. Лови! — через долечку мелькнула меж них прямо мне в руки маленькая деревянная игрушка.

— Что это, Евся?

— То, кёнтаврь, — оповестило вместо меня с забора вездесущее дитя. — Дядька Кащей вчера еще ей эту свистульку выстругал. Сказал, специально для Евси. С четырьмями дырочками, чтобы чище было… это… звучание. А у всех остальных — только с двумями… А еще, Евся, можно Леху пообещать, что ты его за уши полотенцем к колодезному журавелю привяжешь и будешь макать, пока он не поумнеет.

— Галушка!

— А чего? Матушка так всегда отцу грозит, когда он…

— А, ну, мотай живо с забора! — да-а… видно, вопрос мужнего «уважения» в этой семье, действительно, сильно актуален…

Домой я возвращалась злее вьюжной ночи, едва не промахнув мимо нужного мне проулка. Да, промахнула уже, но, все ж развернулась, не желая делать крюк через все тот же крутой холм. Это, когда на душе спокойно, можно просто идти по любимой тропке, вдыхая полной грудью сочную лесную жизнь, а сейчас… И злилась я на весь белый свет, резко поменявший теперь краски. И это, не смотря на выглянувшее полюбопытствовать на землю солнце. И на Леха, впустую тратившего упрямство на мою неприглядную персону, для него, однако, недосягаемую. И на Любоню, подружку дорогую, решившую в купе с собой, принести в жертву нелюбви еще и меня. Даже венок свой одуванный мне меж кренделей нацепила. Он, видите ли, душу очищает и обнажает. А то я не знаю. Нашла, кому «мази втирать». Да и на себя тоже злилась. На непонятности, коих давно со мной не было. Потому как, давно разложила в своей жизни все по полочкам с умным названием «принципы»… Все, ровно по аккуратным пыльным стопкам, иначе мне точно не…

— Жизнь моя, пожухлый лист!

Он стоял, опершись на старый орешниковый тын, в аккурат на середине моего пути. И в аккурат посредине цветущего клеверного луга. Напоминая собой приготовившегося к взлету коршуна, в этом своем жилете на голое сильное тело. И, похоже, ожидал именно меня. Я скосилась сначала на пасущегося рядом буланого жеребца, чьи передние подковы были мне очень близко знакомы, потом на пути обхода и его и седока, и, хмыкнув, двинула прямо по тропке. Вдруг, мимо пронесет?

— Доброго дня, — как видно, не пронесло. — А я тебя искал, — голос незнакомца оказался глубоким и каким-то настораживающе спокойным.

— Интересно. И скоро нашел?

— Да, — усмехнулся лишь уголками губ мужчина. — Спросил, где в этой деревне живет девушка, умеющая разговаривать с животными, плавать, как русалка и заживлять раны, как магиня. Мне на тебя и…

— Что?! — перехватило у меня дыхание. — Да как ты вообще посмел про меня такое болтать? — пошла я в наступление на мужика. Вот и спасай их после этого!

— Ты чего? — вместо того, чтобы зверзнуться спиной вперед с тына, распрямил он спину и внимательно посмотрел мне в глаза. — Я просто пошутил.

— Пошутил? Да мне такие шутки… В общем, зачем пришел? — вперилась я гневным взглядом снизу вверх. — Если благодарить, то, обойдусь. Считай, мы с тобой квиты. Ну-у?

— Отдай то, что взяла и я уйду, — спокойно произнес мужчина, не отрывая от меня взгляда.

— Что я взяла? — напротив, открыла я удивленно рот.

— Мой… талисман. Я понимаю, ты заслужила плату за мое спасение и предлагаю альтернативу ему. Просто, он мне очень дорог и очень ну…

— Что ты мне предлагаешь?

— Альтернативу, — мотнул головой незнакомец. — Замену. Хочешь, деньгами. Хочешь, чем-нибудь друг…

— Да не брала я твою «свечку», — нахмурив лоб, тут же отпрянула я в сторону. — Больно она мне нужна… Значит, ты меня за воровку принял? — и почему мне стало так важно сохранить свое честное имя? Ведь я его не знаю, и знать не…

— А где же он тогда? — вот теперь настала очередь и его выкатывать свои совершенно черные глаза. — И я тебя не считаю… воровкой. Просто…

— Мне некогда.

— Что?

— Мне некогда, прощай. А свой защитный талисман в осече поищи, на берегу. Он мне мешал и я его туда отбросила, когда… В общем, прощай, — и направилась в сторону тропинки.

— Евсения… — имя мое прозвучало, будто бы теплый ветер подул, так странно по родному, что я даже приостановилась, а потом развернулась к нему. Мужчина стоял, засунув руки в карманы брюк, и с прищуром смотрел мне вслед.

— Да?

— Имя у тебя странное. Одну лишь букву изменить, и получится «чужестранка».

— Не твое дело, — не шелохнулась, однако ж, я, подумав про себя, что «и ты тоже на весевого соседа не больно смахиваешь. Как бы там тебя не звали».

— Меня Стахос зовут. И я… тебя снова найду.

— Только попробуй. Я тебя в дуб превращу, — вот теперь уже сорвалась я с места, услыхав вдогонку громкий мужской смех:

— Это вряд ли. Ведь я уже буду с защитой!

— Тогда сразу в трухлявую корягу!..

______________________________________

1 — Озеро Охранное, место поклонения язычников, находящееся южнее, у основания горы Молд.

ГЛАВА 6

Ну, и что мне теперь прикажите делать?! И где те полочки, по которым у меня все разложено?.. Обвалились, чтоб их… Чтоб его… Да с какого перепугу мне теперь полагаться лишь на благонадежность совершенно незнакомого мужика? Благонадежность и мужики… Да слова эти даже в голове вместе не укладываются. Даже при мысленном их произношении, тут же разбегаются по разным углам, как тараканы… Нет, ну, и что мне теперь прикажите делать?..

— Адона! Он все про меня знает, этот галерщик! И я его… ему память отшибу! Нет, сама отсюда сбегу!.. Нет, отшибу и сбегу! — дриада, мгновением раньше мирно чистившая рыбу, шлепнулась на кухонную скамью. — И не смотри так на меня! Ох, уж мне эти твои выразительные взгляды. Точно тебе говорю, добром все это не кончится. И Лех еще до кучи со своим улити… улитима… да, тьфу-у! Угрозами своими Бояну заслать… — а вот теперь уже и я сама села на скамью. — Слушай, я поняла, отчего батюшка Угост рассерчал на приход весевых кумушек. Он думал, что Бояна… О-о-о… Сбегу, — дриада, хранившая доселе молчание (полное отсутствие выразительной жестикуляции), кажется, отмерла, поднеся к своему лбу не особо чистый палец, и осторожно им себе постучала. — Ну да, — угрюмо отреагировала я. — И сама знаю, что глупость сказала. Как же я ему память отшибу, когда еще дня четыре — не дриада? — жест повторился вновь, теперь более настойчиво. — Да что ты все заладила?! Меньше надо было МНЕ по лбу стучать, сейчас бы умнее была, — Адона вздохнула и к стуку присовокупила еще и взгляд, устремив его мне на макушку. — Да чего ты?!.. Жизнь моя, пожухлый лист… — цветочки в венке, «благословленном» моей дорогой подругой, забыв былую пожухлость, напоминали сейчас, посаженные в нашем садике, шары — шафраны. — Адона, это… что? — и не слишком ли часто я сей вопрос задаю?.. Тем более что ответ и на этот свой вновь не получила…

Огромная луна разделила небо на две неравные половины. В верхней — бездонная чернота с россыпью звезд. В нижней, куполом, над самым озером — прозрачная синь с тонкими полосами облаков, подсвеченных холодом ночного светила. И тишина. Тишина вокруг…

Я сидела на подоконнике, свесив наружу ноги, и смотрела на луну. Как на незнакомку, явившуюся, вдруг, на мой порог. Нет, скорее, как на давно забытую, старую приятельницу, которая, вот уже столько времени не решалась дать о себе знать, а теперь надумала. И застыла выжидающе напротив: «Вот она я. Здравствуй»… Странное, неведомое притяжение, как и многое в моей жизни, собравшей за последние два дня уже немало других странностей.

Я смотрела на луну, не отводя от нее глаз, и представляла, что кто-то другой, в другом конце этого огромного мира, раскинувшегося за двумя нашими речками и горной цепью, тоже на нее сейчас глядит… И тоже думает о чем-то. И мне, вдруг, впервые, за свою недолгую жизнь, мой собственный, замкнутый мирок стал нестерпимо, до духоты, тесен. Захотелось, вдруг, вырваться из него. Пролететь над подлунным озером, разрезая руками ночную прохладу и вломиться в чужой мир… Всего на долечку, но, как же мне этого, вдруг, захотелось…

— Дуреха ты, Евся. Вот, надо было не соглашаться с волхвом, а просто зачахнуть тогда, от тех ночных кошмаров. И была бы ты сейчас точно в совсем другом мире… — длинный подол рубашки соскользнул с подоконника и босые ноги коснулись половых досок. А маленькая деревянная свистулька, еще теплая от моих рук, так и осталась смотреть на луну. Пусть хоть кёнтавр помечтает… А завтра мне расскажет все свои сокровенные мечты…

«На этот раз Адона с побудкой припозднилась», — еще сквозь рассветную дрему отметила я, прежде чем резко подскочить на кровати:

— Да как ты вообще посмел? — мужчина, оборвав тихий свист, отнял от губ мою «мечтательную» игрушку и спустил с подоконника ноги:

— Доброе утро, Евсения. Или у вас как-то по-другому при…

— Пошел вон!.. А-а! Ты куда?!.. Как? — со всех ног понеслась я вниз по лестнице, и выскочила наружу из дома. — Ты… где? — вот там ему самое и место, хотя… шафраны… Потому как именно из моей, идеально прополотой садовой грядки торчали сейчас длинные ноги в сапогах. Я же бухнулась рядом с остальной частью тела, не проявляющей очевидных признаков жизни. — Эй, ты… живой?

— Меня Стахос зовут, — осторожно приоткрыл он глаза в аккурат перед моей склоненной физиономией. — Я уже… кажется, тебе представлялся, — и тут до меня, наконец, дошло, кто ж виноват во всех моих «странностях», потому что начались они именно с этих…

— Откуда у тебя они?

— Что? — настороженно выдохнул он.

— Глаза… такие, — не отрываясь от двух темных тоннелей, дернула я головой.

— От отца.

— А кто у тебя отец?

— А кто у тебя мать, если ты так швыряешься людьми, ни взирая на мою, кстати, найденную вчера защиту? — приподнялся мужчина на локтях и выжидающе прищурил на меня свои магнетические «тоннели».

— Моя мать была дриадой. И… пошел вон из моего леса.

— Евсения, скажи: «Стах, пошел вон», — кряхтя, но, все ж, уселся среди примятых цветов «пострадавший».

— А это поспособствует? — уточнила и я, в свою очередь, скоро подскочив на ноги.

— Попробуй. Только… может, руку сначала подашь?

— А, может, тогда сразу в небо тебя раскрутить? Пошел вон из моего леса.

— Евсения, — вновь затянул упрямец. — Ну, скажи: «Стах, пошел…

— Пошел вон, лист пожухлый! И вообще, отвянь от меня! Чего ты ко мне прилип? От тебя одни неприятности, — это уже было сказано в спину, отряхивающемуся на ходу мужчине, после чего он, вдруг, остановился:

— Ну, тогда привыкай к ним. Потому что… я тебя нашел.

— Что?! — только сейчас заметила я застывшую в дверях дома Адону, которая в моем утреннем списке «пострадавших» значилась второй. — И не смотри так на меня! О-о, как же мне все это надоело. Я теперь, оказывается, без перерывов на отдых могу людей калечить — большое везение… Адона, ты чего?.. — вот, всегда удивлялась, как при такой хрупкой дриадской фигурке, можно обладать совсем нешуточной силой… Знать бы еще, за каким рожном она ее ко мне применить решила. — Ты куда меня тащишь?.. На берег? И что мы там забыли? Топиться будем?.. Да, молчу, — и припухла, на всякий случай, наблюдая за рыскающей глазами по траве нянькой. Наконец, она нашла то, что так усердно искала — тоненький ивовый прутик, и, тоже, на всякий случай, строго им передо мной взмахнув, принялась быстро рисовать на рыхлом песке. — Это что?.. Руна? — попыталась я вслед за ней комментировать. — Руна… Луна? — склонилась над кружком с «ушами» — месяцами по бокам. Адона же удовлетворенно кивнула и двумя росчерками провела стрелу от рисованной руны к самой кромке воды. — Ага… Ну, это я и без тебя знаю, — разочарованно буркнула я, такой известной истине. — Связь между луной и водой очевидна. Одно без другого слабеет. А сегодняшнее полнолуние — самое сильное для водной магии время, — нянька, на мгновение замерла, не отрывая от меня взгляда и, будто решившись, медленно начертила еще одну стрелу. Теперь уже направленную… — Что?.. — неожиданно сипло выдавила я, и подняла глаза к женщине. — Луна, вода…я… Но… я же — дриада, Адона? Дриады любят воду, но не умеют ей управлять… А я что, умею?.. Но, почему, Адона? — нянька моя вздохнула и, склонившись совсем низко, начертила еще одну руну — ровно посередине между мной и водной кромкой… «Отец». Палочка с двумя кривыми перекладинами. — Мой?.. Значит, мой отец был магом воды?.. Адона… А почему же ты раньше мне этого… Постой, значит, батюшка Угост… тоже? Да? Нет? Адона, постой! Ты куда?! — но, нянька моя меня уже не слушала, с душой запустив свой чертильный прутик во, вдруг, всколыхнувшиеся слева от нас камыши… Тишок, будь он! Волховецкий подслушник. — Адона, не переживай. Я сама с ним… договорюсь, — оторвала я взгляд от мелькающей вдоль берега серой точки, но, женщины со мной уже рядом не было. Она быстрым шагом возвращалась обратно в дом — все, конец откровениям. Да мне и этих, правду сказать, хватило…

Солнце уже зависло в прощальном поклоне над высокой стеной заповедного леса, когда я, с горячей шанежкой на ладони, ступила на шаткий озерный мосток. Огляделась по сторонам, скользнув прищуренным взглядом по притихшим камышам вдоль берега, кувшинкам, желтым, уже полусонным, на зеленом, колыхающемся ковре, и села, свесив к воде ноги, на прохладные доски:

— Тишок — Тишок, хочешь пирожок?.. Тишок, а Тишок, ну, хочешь пирожок? Или, сытый с утра? — удовлетворенно отметила краем глаза легкое шуршание в ближних зарослях — трусливый, поганец, да шанежка моя все одно, сильней с таким то «убийственным» благоуханием. — Ну, да, я сама сейчас его съем. М-м-м… И маслицем сверху смазано и на сметане замешано… А вот как в рот то засуну…

— Э-э! Обжора тиноглазая! — вынырнул бесенок из-под мостка, и с сопением взобрался на доски. — К тому ж обманщица.

— Подумаешь, зато в рифму. Или, ты шаньги не уважаешь?

— Уважаю, конечно, — буркнул Тишок, не отрывая круглых глазенок от моей руки. — А еще уважаю пирожки с брусникой. И со щавелем. И с крольчатиной. И булочки с маком и пряники на меду и…

— … и свежие яйца из курятника тетки Янины, — закончила я за открывшего удивленно пасть прохиндея:

— А ты откуда знаешь?

— По описанию вычислила. Тебя тетка Янина кумушкам у весевой лавки очень красочно обрисовала. Правда, по тому описанию, у тебя, вместо рожек на макушке корона была зубастая, а вместо хвоста — огненный хлыст. Но, узнать можно. Только ты, знаешь, что… имей в виду, она капкан грозилась поставить. Тоже — с зубьями, — закончила, уже едва сдерживая смех, наблюдая за приунывшим вмиг вором.

— Ой, горе мне, горемычное, — тяжко вздохнул тот, хлопаясь со мной рядом.

— Еще какое горе, — подпела и я в той же манере. — Особенно, если батюшка Угост узнает, что ты, вместо того, чтоб на Охранное озеро его сопровождать, как и положено приличному слуге волхва, по курятникам чужим шманаешь… На, зажуй свое «горе» горяченьким.

Бесенок вздохнул еще раз, раздув свои козлиные ноздри и с усердием принялся за картофельную шаньгу:

— И в правду, вкусно… М-м-м… Евся…

— Да.

— А ты ведь ему про то не скажешь, моему господину?

— Посмотрим на твое поведение.

— Я понял… Евся… А разгадай загадку.

— Ты что, со стишков на загадки перешел? — оторвалась я от созерцания водной глади.

— Ну-у, они тоже с рифмой, — жуя, пояснил бесенок.

— А-а. Давай, загадывай.

— Подскочила нечесаной с утра. Прогнала жениха из окна, — выдал рифмователь и выжидающе уставился на меня.

— Ага…

— Ага. А я еще одну знаю. Хочешь, загадаю? — и, не дожидаясь дозволенья, выпалил. — Летела с моста. Прихватила молодца… А эта тебе как?

— Рифма хромает. А хочешь, я тебе загадаю? — как можно душевнее осведомилась я, а потом ухватила Тишка за длинное ухо. — Что подслушнику важнее: язык или уши?

— А-а-ай!!! — на все озеро заблажил тот, зависнув на своем «важном рабочем инструменте». — Я ж пошутил! Мы же с тобой — друзья! А-а-ай, Евся, отпусти!

— Друзья, значит? — на самую малость ослабила я хватку. — А за друзьями не подглядывают и на друзей не наушничают. Тебя батюшка Угост это делать заставляет?

— Не-ет! Я сам! Отпусти же! Я больше не буду… такие загадки загадывать.

— Ну, смотри у меня, — осел бесенок обратно на доски и прижал лапкой пострадавшее ухо:

— Не ожидал я от тебя такого, Евся.

— Не ожидал? — он не ожидал… Да я и сама от себя тоже, честно говоря. И с чего так разозлилась? — Ну, прости.

— Чего-чего ты сказала? — скривился в ответ бесенок. — Я что-то плохо теперь слышу.

— Прости меня, говорю. Сильно я на тебя разозлилась. Представь, что мне будет, если батюшка Угост узнает про мои прыжки с моста и его, "молодца" этого, из моего чердачного окна. Он тогда вообще меня с озера никуда не выпустит. Даже в Купавную.

— Ну да, представляю, — вздохнул согласно Тишок, а потом, не отрывая лапки от раненого уха, насмешливо на меня прищурился. — Наверное, будет тебе тоже самое, что и мне, если он про курятник Янинин узнает, — и захихикал, прихрюкивая по смешному. Я же в ответ к нему присоединилась:

— Ну-ну… Значит, мы с тобой теперь подельники.

— Секретные, — еще громче зашелся бес, а потом вспомнил про ухо. — О-ох… Сильна ты в гневе, Евся… Я про тебя господину никогда не наушничал, даже, когда он меня о том просил. Иначе, ты б давно здесь сидела. Сразу после тех проводин Леховых, когда он к тебе приставать начал, а ты от него в лес сбежала.

— Ага, — вмиг сошла с меня прежняя веселость. — Дурень весевой… А за мной вглубь бежать побоялся.

— А как же, у него ж свечки то нет, как у этого твоего, чужака.

— И ничего он не мой, — понуро отмахнулась я. — Да и свечка его какая-то странная. На меня, если и действует, то слабо. Однако сюда припереться ему не помешала. Значит, все ж защищает.

— Это не свечка у него "странная", это магия твоя для нее чужая. Не на твою магию защита стоит, — авторитетно пояснил мне бесенок.

— Как это, "чужая"? Если мать моя была дриадой, а отец — магом воды, как сегодня выяснилось, то…

— … то при смешении их кровей получилось… Да все, что угодно может получиться с какими угодно способностями.

— Да ну? — выкатила я глаза на такое заявление.

— Ну да, — передразнил меня "секретный подельник".

— Вот это новость за новостью… Скажи мне, Тишок, а почему я раньше в себе этих… способностей не замечала?

— Да я не знаю, — пожал тот покатыми плечиками. — Они в тебе всегда были, только дремали до времени, потому как, врожденные. А как проснулись?.. Вот была у меня одна знакомица… — заерзал он на досках, устраиваясь по удобнее. — Давняя. Бесовка — так себе. Даже толком то морочить не умела. Сидела все время в камышах, да рыбу из сетей воровала. Да и то, если свезет. А как-то раз случилась с ней оказия — попалась она в одну из сетей, да так перетрухнула, что уволокла ту сеть с собой на дно, а потом еще долго по речке с ней носилась, — захихикал Тишок. — Половину гнили донной собрала за собой, пока ее не вызволили.

— И что с того? — непонимающе прищурилась я на рассказчика.

— Да то, что с тех пор стала она самой первой "страшилкой для местных". Так разошлась, что гребли от нее наутек, даже без весел. А все от страха пережитого. Видать, в голове что-то стряслось в тот момент, — важно подытожил бес, почесав шерстяной бок.

— Ага… От страха.

— Да это не только от страха бывает. Может быть просто, от… от… — задумчиво закатил он к темнеющему небу глазки. — от впечатления сильного.

— Значит, я вначале сильно должна была… "впечатлиться"? — вновь вспомнила я те самые манящие огни в бездонно черных глазах.

— Точно! Вначале впечатлиться. Это и было тебе толчком. Точнее, не тебе, а дремлющей внутри тебя магии.

— Ну и на кой мне теперь эта магия? — с сомнением хмыкнула я, а потом, вдруг, круто развернулась к замершему Тишку. — Слушай, а как ты думаешь, может она мне помочь избавиться от моих ночных кошмаров? Ведь это было бы… новая жизнь у меня бы тогда была. А, Тишок?

— Помочь избавиться от того сна? — внимательно переспросил он.

— Да.

— И от ночных прогулок по моей тропке после него?

— Да.

— И чтобы ты смогла потом начать новую жизнь, в другом месте с другими людьми?

— Ну-у, да.

Тишок глянул куда-то в сторону, потом вздохнул и поднял на меня глазенки:

— Знаешь что, Евся. Я, конечно, водяной бес, но к воде сильно не привязан. Поэтому, совладать с ней не могу и управлять ею не умею. Но, я зато, умею ее слушать. Иначе, не узнал бы про твой полет с моста. И вода мне нашептала, что все в мире течет и все изменяется, если только этого захотеть. Но, больше я тебе сказать ничего не могу. И даже наша с тобой "подельничья" дружба не поможет. Здесь связь по крепче мне язык сковывает. Только, знаешь, что? — дернул он кисточкой на хвосте. — Пообещай мне, очень тебя прошу.

— О чем ты, Тишок? — затаила я дыхание.

— Что не бросишь одного в беде.

— Хорошо, обещаю, — кивнула я в ответ, сама еще толком не зная, к чему волховецкому слуге мои зароченья…

ГЛАВА 7

Вернувшийся к вечеру дня следующего волхв застал всю домашнюю картину прежней, без каких либо, видимых его оку изменений и, немного пометав глазами от Адоны ко мне, стих, буркнув лишь:

— Баньку истопите. А то намытарился по зною да мошкаре, — ну и слава всем его «дальнозорким» богам.

А потом потянулись наши долгие летние дни, отсчитывающие первый и самый главный из трех «разнотравных» месяцев. Батюшка Угост с головой погрузился в скопившиеся весевые дела, об очередном завершении которых мы с Адоной узнавали по возникающим на нашем пороге, то корзины с яйцами, то мешка с мукой. А один раз, так и вовсе — привязанного за длинные рога к перильцам, черного, в гроздьях репьев, козла. Правда, задира этот вскорости исчез. Вместе с волхвом, на кроваво-красном закате. В аккурат за два дня до самого большого летнего праздника — Солнцеворота. И куда они на пару направились, мы с дриадой точно знали, хотя вслух такие дела (и даже жестами) обсуждать обеим совсем не хотелось.

Я за неделю сумела, все ж пару разочков, вырваться (под разными, подсунутыми Адоной, предлогами) в весь к своей дорогой подружке. Но, посекретничать с ней у нас все как то не получалось… Эх, жаль, одуваны окончательно отцвели. А то б отплатила я Любоне ее же «душевной открытостью». Да, думаю, случай такой еще представится. Это я про «посекретничать»…

Сейчас же все мысли мои были заняты еще одним важным занятием, на которое я тратила время тоже, к сожаленью, урывками…

— А ты меться лучше!

— А ты не прыгай передо мной!

— А ты… А-ай! Мазила тиноглазая!

— Сам ты, егоза хвостатая!.. Э-эй! Куда побежал?! — вслед запетлявшему меж деревьев бесенку прокричала я и в сердцах плюнула. — Каждый раз, одно и тоже.

Занятия наши по освоению «водной магии» шли с переменным успехом, выражался который в одном лишь подбитом глазе у Тишка (чем для нас обоих не успех?). И основаны были, исключительно на наитии, без всяких научных знаний. Хотя бесенок утверждал, что и знакомство с «начатками» мне мало чем поможет, так как сила моя от привычной, стихийной магии, все ж отличается. Да мне о том судить глупо. Поэтому я пока лишь «поднимала» воду из горшка. Потом ее на весу замораживала (почти всегда удачно) и училась метко сей зависший «хрусталик» в мишень метать. В остальном же приходилось только наблюдать за собой да к себе прислушиваться. Ведь что такое понимание магии для дриады — окружающий ее мир. Именно он дает ей силы в нужный момент и силы эти также естественны для нее, как умение дышать или видеть. Потому как дриада и сама — часть этого мира. Листик на дереве. Ягода на кусте или цветок на лугу. Кому как краше покажется. А привычная, стихийная магия подразумевает собой нечто иное. Выражаясь простым языком — подчинение этой самой силы, для которого магу приходится выписывать нужные знаки и шептать формулы-заклятья. Потому как маг — просто ее умелый (или не совсем) пользователь. И то, что дается дриаде «даром», по праву причастности, как любому лесному духу, магу приходится с усилием брать… Чем же являлась сейчас я, со своими, вдруг проснувшимися способностями, для меня же самой оставалось по сей день загадкой. Поживем — увидим…

— Ладно, вылазь! У меня все одно вода в горшке кончилась.

— А, точно? — высунулось из под корней вяза одно серое ухо.

— Точнее не бывает… Разве что… ледышки по траве пособирать… — ухо дернулось и тут же исчезло. — Да я пошутила, вылазь! Пошли со мной к Тихому ручью. Я оттуда новой наберу! — крикнула, уже разворачиваясь на ходу.

— Ох, горе мое, горемычное… Хорошо хоть, не к Желтку, — выбрался бесенок из мшистого сплетения и запрыгал сбоку от меня. Вот уж, загнул! Да я и в беспамятстве к этому, разящему ржавью источнику ни ногой. Мало того, что находится в совсем другом конце леса, так еще и…

— А ты был там когда-нибудь? — Тишок скосился на меня, а потом нехотя качнул мордой:

— Ну да.

— Да что ты! — даже приостановилась я, придерживая рукой низкую дубовую ветку. — А видал… его?

— Кого?

— Тишок, не придуривайся. Медведя, конечно. А кому там еще-то быть? Он же всех там распугал, в своем буреломе. И единолично царствует.

— Ну, видал… Да, ничего он не царствует. Царь у нас в этом лесу один, — буркнул бесенок. — Евся, а жених то твой стух.

— Какой жених?.. Это ты ладно сейчас разговор свернул. Да только не выйдет.

— Ну конечно, у тебя ж их теперь — целых два, этих женихов, — ехидно оскалился, нисколько не смущенный бес. — Хотя, Леху, точно ничего не замаячит. А этому, чужаку ты, видать, отбила, все ж, голову. Раз он столько дней обратно не возвращается.

— А может, наоборот — ум вернула. Раз, не возвращается, — ни с того, ни с сего, вдруг, вздохнула я. — Тишок, прохиндей! Я про медведя хотела спросить. Он ведь уже старый должен быть. Так?

— Ну, так, — обреченно фыркнул бесенок.

— Сколько медведи живут? Лет тридцать? А про этого ведь давно страшилки ходят. Наверное, столько же. Так, может, не стоит уже бояться, и свернем к Желтку?

— Я тебе сверну! — аж подскочил на своих копытцах Тишок. — Ох, Евся, досворачиваешь ты! Точно начну на тебя господину наушничать.

— Да я пошутила. Не егози! — в ответ залилась я.

А «страшилки» о том таинственном жителе бурелома, действительно, ходили очень давно. Жертвами его, если на них полагаться, стали целых три человека, задранных зверем в разное время и в разных же, причем вне заповедного леса, местах — на берегу Козочки, недалеко от веси, на выпасах и у дальних полей. А вот о последней, я и сама знала не понаслышке, так как случилось это всего восемь лет тому назад. Забрел тогда в Купавную, по какой-то, ведомой только ему, оказии, блаженный старец. Вроде, никому лиха не нажелал. Везде, в чьи бы калитки клюкой не стучался, его привечали. Правда, и спроваживали скоренько (до следующей «счастливой» калитки). Потому, как поверье есть у местных: устами калики глаголет истина. Вот и боялись, видно, как бы и им чего лишнего не «наглаголели». А батюшка Угост не испугался, сойдясь со старцем в аккурат на середине его «продовольственного» шествия вдоль улицы. Правда, многознающие потом утверждали, что волхв в тот момент, тоже свое, аналогичное, шествие совершал, приуроченное к ритуалу «начала уборочной страды». Так они и встретились. Но, о чем говорили, не знает никто. Сообщают лишь, что на прощанье старец нашему грозному волхву раскланялся, а батюшка Угост ему вслед плюнул. Хотя, есть встречное мнение, что, все наоборот было. Да только нашли потом того пришлеца рядом с охранными придорожными идолами, когда на заре пастухи стадо погнали. И с такими наглядными «доказательствами» на изуродованном тщедушном тельце, что, махом присовокупили и этого несчастного к тем трем, первым медвежьим жертвам. А после, тоже скоренько, найденные останки схоронили — на кладбищенском весевом холме, обозначив их последнее пристанище лишь скромным камушком, да воткнутой рядом клюкой с бороздами на ней от острых медвежьих когтей.

Мы с Любоней и Лехом, тогда еще, вполне «вменяемым» и веселым парнишкой потом туда бегали, на этот холм. И даже по клюке той дрожащими пальчиками водили, шепотом обсуждая меж собой, ждать ли в заповедный лес «охотников» из Прокурата по голову этого бурого злыдня. Но, дядька Кащей нам вскоре, все популярно объяснил:

— Не так оно просто, чада. Ведь, медведь этот для веси Купавной, не обычный зверь, а орудие божественной мести. Его и по истинному имени то никогда в язычестве не называют, из большого уважения, или страха, а лишь как «медом ведающим», то есть, медведем. А раз он — такое орудие, то и карать должен без промаха и лишь самых отъявленных негодяев. Так за что же его в этом случае наказывать? Его, наоборот, благодарить надо.

— Так получается, что немощный энтот старец — самый большой негодяй? — удивленно сморщил свой, вздернутый кверху нос, Лех. — И даже страшнее того каталажника, что у дядьки Творьяна со двора коня свел и на нем невредимым вон ускакал?

— А я вот думаю, — вмешалась и я со своим «веским» мнением. — что, если б он, этот калика, и в правду был таким отъявленным злодеем, то не стали бы его хоронить рядом с добрыми людьми, а зарыли бы в овраге, как приблудную собаку.

— Побойся Перуна — громовержца! — испуганно распахнула свой рот на меня Любоня, зыркнув глазами, от чего то, на погребную крышку. — Речи такие произносить. Раз сказано, что он — негодяй, значит, негодяй. За то и божественная расплата, — категорично заключила она, а Лех, лишь снисходительно хмыкнул:

— Богов лишь ведьмы не боятся. Зато и горят всегда на священном Сварожьем костре. А ты, Евся, не ведьма. Ты — просто дура. Ибо все весевые бабы — дуры, от того и нуждаются всегда в умном мужике рядом.

— Да что ты говоришь, умник? Вместо головы — соломы скирда.

— Сначала бы писать и читать грамотно научился, а потом уж кочевряжился своим умом, — а вот теперь мы с подругой выступили с одним на обеих мнением…

Тихий ручей, берущий начало меж древних каменных глыб, в восточной, предгорной части леса, вполне свое название оправдывал, бесшумно скользя плавными изгибами меж деревьев и вновь ныряя в глубину уже на склоне заповедного холма, в густых орешниковых зарослях. Воду из него любили и лесные обитатели, собираясь вдоль всего прозрачного течения. И весчане, часто «причащающиеся» от его наземного окончания. По этой причине островок орешника вокруг ручья, со стороны огородов, выглядел круглый год, будто рот со щербиной — узким проходом вглубь и уж зарастать даже не пытался.

Но, мы с бесенком в те прореженные заросли спускаться сейчас и не думали. Зачем, когда весь лес — в полном нашем распоряжении. Я лишь окинула беглым взглядом склон холма, уже пристроив горшечное горлышко к холодному водяному потоку… да так рот свой и открыла:

— Побудь ко здесь, я вернусь.

— Ты куда? — пискнул мне вслед Тишок, но, я к нему даже не обернулась, летя со всех ног к спешенному всаднику, скучающему сейчас в клеверной низине рядом со знакомым рыдваном:

— Доброго здоровья, Русан! — громко выдохнула, а уж потом заозиралась по сторонам, ища глазами… — А где Любоня? Ты, ведь ЕЕ сюда привез? Она ведь, ко мне… Или… — глядя в спокойный, как серый лед на реке взгляд грида, замолкла, вдруг.

— Здравствуй, Евсения, — едва склонился мужчина, коснувшись пальцами груди. — Нет, не ее.

— А кого?

Русан, на несколько мгновений, замялся, бросив нахмуренный взгляд в правый край леса, а потом, все ж, мне ответил:

— Хозяина. Я сегодня его сопровождаю… сюда. Ты еще что-то хотела?

— Да нет, — озадаченно протянула я, невольно развернувшись в ту же сторону, и перехватила в руках холодный в испарине горшок. — А хочешь воды родниковой? Чистой, самой лучшей в нашем лесу?

— Воды? — как мне показалось, даже позволил себе удивиться грид.

— Ага. Попей. Не известно же, сколько тебе еще здесь, на самом солнце, торчать.

— Давай… воды. И… спасибо…

— И угораздило же влюбиться в такого каменного истукана?

— Евся, я не понял, — едва поспевал сейчас за мной, скачущий с другой стороны ручья, бес. — Это что, еще один твой… жених?

— Чего?.. Это несчастная любовь моей подружки, Любони, — отмерев, вновь припустила я.

— А-а. О-о-о… Это той самой, с фигуркой, аппетитной как у…

— Пасть свою похабную закрой. И если еще раз замечу, как ты на нас из озерных камышей пялишься, когда мы купаемся, без рогов оставлю.

— Что ж так сразу то? — обиженно взъелся хвостатый прелюбодей.

— И без хвоста, — тут же увесомила я угрозу. — Ты меня понял?

— Как не понять… А вообще, куда это мы так резво с тобой вдоль ручья несемся? Полянка то наша тренировочная «немного» в другом направлении.

— А мы — не туда сейчас. И, знаешь, что? — вновь тормознула я. — Ты со мной туда не ходи.

— Евся, да куда? — взмолился бес. — Толком объясни.

— Толком?.. Да я и сама «толком» не знаю. Просто… У Ольбега, здешнего богатея, в нашем лесу сейчас какая-то оказия. А это, само по себе — большая странность. Вот я и хочу взглянуть, что за дела такие, непонятные творятся у меня под самым носом.

— Так, а почему, мне-то с тобой туда нельзя?

— Да, потому что… — вдруг, замялась я, отведя в сторону взгляд. — Потому, как…

— Потому, как ты думаешь, что единственный, с кем у него может быть здесь встреча — мой господин? — прищурился на меня Тишок.

— Ну, да.

— И у меня, если он нас с тобой заметит, будут неприятности?

— Я бы сказала, большие неприятности.

— А то я сам не понимаю… — сдвинул бровки бесенок. — И вот что: либо мы с тобой туда вообще не суемся, либо — только вдвоем. А так, как ты, проныра тиноглазая, все одно, не отступишься, то… чего же мы здесь до сих пор тогда торчим?.. Ну?

— Баранки гну. Но, я тебя предупреждала…

Заметили мы их с Тишком еще издали. В том месте, где ручей Тихий брал свое начало, меж камней, образовалась небольшая природная площадка, поросшая мхом, накрывшим и крайние с ней валуны аж до самой середины. И на этой площадке сейчас о чем-то очень бурно жестикулировал Ольбег, издали сильно напомнивший мне паука. С коротким пузатеньким туловищем, длинными конечностями и зачесанными назад, серыми волосами, обнажающими глубокие залысины. Рядом же с ним царственно застыл, опираясь на свой длинный посох волхв. И, кажется, со всем уважением внимал.

Пришлось, не смотря на бесовское предостерегающее шипение, подкрасться еще ближе, чтобы хоть что-то, да распознать. Но и здесь, за вековым, по-стариковски скрипящим дубом, мне повезло мало, получив, в качестве, награды за старание, лишь клочья, доносимых ветром фраз. Как то:

— Ты ведь, мне обещал… обещание.

— … ежели совсем худо… прибегнуть…

— Да к… мне твои…

Но, одно слово я расслышала точно, и именно по той причине, что повторялось оно несколько раз, причем с совершенно разными интонациями. И словом этим было…

— Тишок, а кто такой «бер»?.. Чего ты молчишь?.. Эй… — наконец, обернулась я назад, к давно, не проявляющему беспокойства подельнику, но разглядела его гораздо дальше от себя. Бес, одним ухом склонившись сейчас над самым ручьем, воплощал свое умение на практике — усердно слушал воду. По крайней мере, у меня его живописно раскоряченной позе было лишь такое разумное объяснение. — Надеюсь, тебе повезло больше, — осторожно склонилась я рядом с ним. — Ты их хорошо слышишь?

— Достаточно хорошо, — отмер через мгновение Тишок и растерянно посмотрел на меня.

— Ну и?..

— Евся… — сглотнул он судорожно. — Ты меня прости, но, я не могу тебе этого рассказать. Меня связывает…

— Да знаю я, что тебя связывает, — нервно отмахнулась я. — Подельничек. Ты хоть сказать мне можешь, что этих двоих у тех камней связывает? Или, тоже тайна?

— Еще какая… тайна, — обреченно скривился бес, а потом, вдруг, поставил торчком уши. — Евся, пора отсюда бежать. Они расходятся.

— И с места не сдвинусь, — угрожающе прошипела я, в упор на него, через ручей глядя. — И с места не сойду, пока ты мне не скажешь, кто такой «бер», — бесенок сначала заскулил жалобно, но, увидя, что впечатления должного, не добился, резво подпрыгнул на ноги:

— Да как же я тебе это скажу, когда… слово это, и есть — сама тайна… Евся… побежали… Ну, пожалуйста.

— Ну… прохиндей хвостатый, я от тебя так просто не отстану. Так и знай, — уже срываясь с места, уверила я подскочившего следом Тишка…

ГЛАВА 8

Утро, солнечное, с летящими по небу облаками — бабочками и, едва ощутимым, ласкающим лицо, ветром… А еще запахи, смешанные им же, собранные в один благоухающий букет из трав, цветов, прохладной озерной воды и листьев деревьев, омытых ночным дождем. Все это ветер сейчас порывом бросил в меня, стоящую у распахнутого окна, заставив вдохнуть полной грудью, а потом, с глубоким стоном, но, все ж выпустить из себя наружу:

— Солнцеворот, чтоб тебя… Адона! Где моя старая, «специальная» рубаха?!

Солнцеворот — купол жаркого лета, самый любимый и разгульный праздник для всех, без исключения в веси Купавной. Символ единения природы и человека, огня и воды, скромности и вседозволенности. День предвкушения волшебства и ночь, им до краев наполненная… И мои самые ненавистные сутки в году. Потому, как по моему же глубокому, дриадскому убеждению, обильное обрывание цветов, веток и сучьев совсем не означает слияние с матушкой — природой, а, вовсе даже наоборот — прямое над ней надругательство. Что же касается всего остального… то, здесь мне, пока, вплоть до этого года всегда удавалось очень вовремя смыться. Но, и не пойти, однако ж, на высокий берег Козочки, было нельзя. Это понимал даже сам волхв, первым отдающий дань местным языческим гульбищам. Что же касается дня сегодняшнего… Лех… И как я про него забыла? И как рано и некстати вспомнила…

— А-ай! Адона! Да я про него тебе вообще ничего говорить не буду. Хотя… по-моему, это я уже обещала… И откуда такая, вдруг, к этому дурню благосклонность?.. — дриада хмыкнула и вопросительно оттянула мои волосы в разные стороны. — Ну так, как обычно в этот день — одну девичью косу. Э-эх… Скорее бы все закончилось. У меня что-то на душе не спокойно… Чего?.. Ну да, я и это уже говорила… Говорю, каждый год… — обреченно вздохнула, колупая ногтем макушку деревянного кентавра. Потом поднесла свистульку к губам и в который раз, не решилась. А все из-за этого «чужака». Осквернил собою мою «мечтательную» игрушку. Как я теперь на ней дудеть буду, с моим-то главным жизненным принципом?.. Мысли, вдруг, подхваченные сквозняком, понеслись вон из распахнутого окна, и на душе от этого стало, от чего то, еще тревожнее. — Адона, а кто такой «бер»? Ты не знаешь?.. Нет? — и потому, как нянька моя драгоценная быстро отвела от моего зеркального отражения глаза, поняла — еще как знает, но, мне от этого ее знания, уж точно ничего не перепадет…

До самого обеда я усиленно делала вид, что вся остальная часть суток ничем особенным мне не грозит, успев навести чистоту в своей чердачной светелке и попутаться под ногами у замешивающей тесто на праздничный земляничный пирог Адоны. Но, после того как солнце, указующим перстом зависло над самой крышей нашего домика, поняла — пора. Натянула на себя специальную для такого случая, льняную рубаху, удовлетворенно отметив, что оная не застревает на округлых моих выпуклостях. Лишь с каждым годом все короче становится. От этого и боковые разрезы — все выше. Ну да, ничего — с цветными чулками в самый раз. Правда, я, все ж, позволила себе отступную «вольность» — навесила на вышитый пояс маленький узелок. А как же иначе, когда одёжные карманы в веси Купавной почти ересью считаются? Где же при таких канонах бедной дриаде свои… Ну, да, это секрет, чего я там ношу. И уж точно, не для Адониных зеленых глазищ…

До кромки леса меня подвязался провожать Тишок. Заметно притихший после вчерашней нашей с ним «познавательной» беготни. Я его подвиг оценила и тоже решила обещанный серьезный разговор (пытку с пристрастием) пока на время отложить.

— Гуляй, Евся, ни о чем таком не думай, — сосредоточенно жуя по дороге кусок Адониного пирога, внушал он мне. — А если что, в лес беги. А уж я здесь твоих женихов встречу со всем почтением и такие мороки им наведу, мать потом родную за корягу принимать станут.

— Ага, — тоже с полным ртом, лишь вздыхала я. — А батюшка Угост уже отбыл в свои поля?

— Так давно, — неопределенно махнул лапкой бесенок. — Он в этот раз аж за сам Вилюй. Там, говорят, одолень-корень в Змеиной проплешине совсем необыкновенный. Тем более, в такую-то ночь. А обратно уж я его, своей тропкой провожу, перед самым рассветом… Евся.

— Что? — тормознула я, у самого края холма. — Ты там того… через костер прыгать не ленись, да в хороводах этих тоже, хотя бы, вначале. А то, сама знаешь — народ здесь дремучий. Попробуй потом докажи, что, не ведьма, раз в разгуле этом не участвуешь.

— Тишок, ведь не первый год. Не переживай. Как-нибудь… пропрыгаю ночь, — в ответ лишь усмехнулась я и в доказательство, резво поскакала вниз по тропке. Но, направилась не к назначенному месту у Козочки — туда еще было рано. А — прямиком вдоль огородов и в высокий порядничий терем. Там у нас, у «девиц-купальниц», было сейчас место сбора. — Ну что ж, поиграем опять в чужие игры…

Тетка Вера, хлебосольная Любонина матушка, сразу усадила меня за стол, из-за которого я сначала со своей подругой и перекрикивалась. А потом явилась и она сама… тоже в своей прошлогодней рубахе. И, глядя на всех исподлобья, прогундела:

— Ну вот, глядите… Никуда не пойду.

— Ежели, не треснет по швам, считай, свезло, — хмыкнула, болтающая на лавке ногами, Галочка.

— Ничего, тебя такое же «счастье» ждет, — отомстила ей тут же Любоня, скосясь на выдающуюся материнскую грудь, а я в это время подумала, что, для бедного Русана такая «смело обрисованная» картина, точно — смертельная магия… Кстати…

— Любонь, ты чего это, стухла? — не преминула хмыкнуть и я. — Да твои подружки весевые только лишь мечтают о таком… богатстве. Иначе не бегали бы к Адоне за травой для «Мятницы(1)». Так что, единственное, что тебе сегодня грозит — лишний съурок, — на этих моих словах, тетка Вера охнула и скоро скрылась за занавеской, а я, уже более вкрадчиво, продолжила. — Ты мне лучше скажи, сегодня ночью — с личной охраной или без?

— С ним, — в конец опечалилась подруга. — То есть, с охраной.

— Так это же… в общем, тогда точно, бояться нечего, — едва сдержала я свою радость, а Любоня пристально на меня глянула:

— А что толку, если…

— На-ко, деточка — соль в мешочке за пояс засунь. Верное средство. И в правду, Евсенька, могут…

— Да, матушка! — уже со слезами на глазах взвыла Любоня, и в развороте к двери, чуть не сшибла собственного, входящего в дом, отца.

— Пока не треснула, хм-м, — констатировала со своей лавки, провожая сестру взглядом, Галочка…

«Весевые подружки» Любонины явились, как только мы с ней, вороченной с крыльца, поднялись из-за стола. Точнее, оттуда выползли. И я себе мысленно тут же, дала зарок — через костер прыгать, все ж, поостеречься. Иначе, до другого его края, боюсь, не долечу. А потом все, впятером, двинули на первую свою ритуальную миссию — портить цветущий, предгорный луг. На языке же местных жительниц сие занятие гордо именовалось «плетением купальных венков». И подходили они к нему со всем радением. Будто в итоге приз полагался за самый разлапистый. Лично я бы такой конопатой Омелице отдала, родной сестре Осьмуши. Уж как она старалась лопухи вплетать, едва вся ими не накрылась в своей разнотравной «кочке». А вот Любоня моя решила в этом году обойтись скромным головным убором (неужто, мои назидательные беседы на пользу пошли?).

— А мне-то зачем?.. Я свои венки уже отплела, — ну, хоть такая причина.

— Ты-то, да-а, — протянула ей в ответ долговязая Рексана, примеряя свой, с торчащими во все стороны стеблями медвежьих ушек. Потом скривилась недовольно и вновь его с головы стянула. — А вот, Евся чего не старается? Или, тоже… отплела?

Ох уж мне эта «жердь в юбке»! Да пусть она прямо сегодня Леха под ручку уведет. Видная была бы пара — с другого конца веси обоих видать.

— Я так быстро, как вы не умею. Да и лопухи уже закончились. И вообще, мне мой очень даже нравится… Ой… развалился.

— Дай, я скреплю, — со смехом забрала у меня чабрецовую «косу» подружка, на которую занятие наше подействовало, явно, успокаивающе. Однако, пятая наша «купальница», Зорка, неожиданно выдала:

— Ты чёй-то? Нельзя! Жениха у нее отвяжешь. Да, ведь, Омелица?

Мы с Любоней переглянулись на это дело и одновременно с ней прыснули:

— Нужна мне такая… хлопотная оказия, к тому ж, с отбитой метлой головой. Да, Евся?

— Ну, некоторым невестам, головы мужские — не главное. Да, Рексана?

— Вообще не ведаю, про что вы глаголете… Подымайтесь, — нервно подскочив из примятой травы, заслонила та собой закатное солнце. — Тебе, Любоня, еще столб на берегу наряжать…

Обратно мы возвращались уже поголовно украшенные. Правда, у дома Любони пришлось разделиться, по причине очень даже приятной. «Причина» эта, терпеливо отсвечивала лысиной, и в виду отсутствия других достойных объектов, «охраняла» палисадниковую ограду. Подруга же моя отреагировала на нее вполне предсказуемо (надеюсь, только для меня), скоренько залившись румянцем. Мне же пришлось, тоже скоренько, любопытных девиц, вдоль улицы за собой дальше увлечь. Лишь помахав на ходу замершей, напротив друг друга парочке… «Или мне показалось, как тетка Вера на них «тепло» из окна глазеет?.. Да, наверное, показалось»…

А мы дальше двинули. Под приветственное сопровождение всех встречных — поперечных. Только лишь собаки (сталкиваясь с моим выразительным взглядом) от комментариев воздерживались. И по ходу пополнившись еще на четверых, разновозрастных невест и одну, никогда не грустящую вдову, немедля затянувшую песню, наконец, дошли до противоположных весевых ворот.

А вот тут возникла и моя «приятная» причина от шествия отойти — ожидающий у левого воротного створа Лех. И, не скажу, чтоб терпеливо. И совсем уж, ничем не отсвечивая. Разве что, зубами сверкнул один раз, когда оскалился. Да и то, как то, не по-доброму (или, просто, у меня настрой такой?).

— Евся, — выступил он на встречу, перегородив собой проход. — Я дождался. Дальше вместе идем? — вот ведь, оптимист.

— Ага. Только, не к реке. Мы ведь с тобой поговорить должны? — прищурилась я на него сквозь мелкие фиолетовые цветочки. Лех в ответ, сразу сник:

— Ну да… Значит, будем разговоры разговаривать?.. Что ж, пошли, — и первым свернул вдоль внешней изгороди. Я же понуро поплелась следом, успев лишь отметить, как запнулась, провожая нас взглядом Рексана. И где в этой жизни справедливость?..

Вскоре, из высокой травы мы выгребли на обкошенную полянку со стоящим на ней, прошлогодним, «общипанным» стожком. У него парень и приземлился, кивком пригласив туда же меня. А когда оба уселись, друг напротив друга, выжидающе застыл. Так, это и правильно — у него-то на грядущую ночь совсем другие фантазии были. Значит, мне и начинать:

— Скажи, Лех, почему ты ко мне… прилепился? — после глубокого вздоха открыла я, наконец, рот.

— Так, я не только «прилепился». Я ведь жениться на тебе хочу, — обиженно фыркнул тот.

— А жениться почему?

— Почему? — недоуменно переспросил парень, видно, посчитав, сей вопрос — очередной бабьей дуростью. — Потому что ты… пригожая. Самая пригожая в нашей веси. Да и не только в ней. Я же много, где бывал.

— Ну, предположим.

— Чего мы с тобой сделаем?

— Допустим. То есть, хорошо, — спешно поправилась я. — А еще почему?

— Ну-у… — на этот раз на обдумывание ответа ушло времени больше и парень, в пылу старания, даже выдернул из стожка соломину, а потом ее в рот засунул. — Потому что ты… бойкая. И-и… Да, Евся! Неужто, тебе мало? Ведь всем дОлжно когда-нибудь обженяться? Вот я тебя и выбрал, давно, еще в десять лет. Всем надо от родичей своих отходить, жить своим домом и детей делать. Потом, хозяйство свое завести. Какие еще тебе нужны причины?

— Действительно… — сдвинула я брови. — А если я не хочу?

— Чего не хочешь? Ты себе кого другого приглядела? Евся, говори! Кветана этого, прыщавого або Лесьянку — дудкодува голоштанного?!

— А что это ты так раскричался? — вскинулась и я в ответ. — А если я вообще, в принципе, да, тьфу, просто, не хочу обженяться? Ни с кем?

— Евся, ты часом, не рехнулась, против бабьей судьбы переть?

— Бабьей судьбы?.. Может и рехнулась. Да только, это мое окончательное и бесповоротное решение.

— Да неужто? — недоверчиво сощурился на меня Лех. — Ты гляди, я тебе все одно, здесь ни с кем любоваться не дозволю.

— Да больно надо. Я, может, вообще, в отшельницы уйду, на Охранное озеро. И буду там одна жить. А ты, лучше весь свой пыл к другой примени. Лех, я тебе по дружбе советую. Вон, взять, хоть, Рексану. Ведь она давно с тебя глаз не сводит. И тоже хочет и детей… наделать и дом, и хозяйство чтобы. С тобой, Лех. А про меня забудь. Иначе, я уже по-настоящему разозлюсь. Так и знай.

— Рексану? — рассеянно переспросил парень. — Нет. Она мне не люба. У нее твоих глаз нет и… волос и… губ и… — медленно опустил он взгляд еще ниже. — Евся, мне ты нужна.

— Лех, ты чего? — попятилась я от нависающего надо мной мужчины. — Лех, зашибу ведь.

— А пусть, — решительно ощерился он. — Пусть, хоть один раз, хоть последний, но, будешь сегодня моей. В такую-то ночь все зароки нарушаются. Да ты и сама, после моих ласк от дурости своей уж точно избавишься.

— И ты ради этого готов насильником стать? — как можно спокойнее уточнила я, уперевшись спиной в стог.

— Насильником?.. Я?.. — видно, это был очередной мой «дурной» вопрос, поставивший под сомнение его могучие мужские чары.

— Лех, ты ведь знаешь, что силой со мной не выйдет. Я еще в детстве от тебя всегда угрем выскальзывала. И знаешь, что обязательно поплатишься потом за свою пох… прихоть. Но, раз уж сегодня такая ночь… Погоди! Дай договорить… Раз уж сегодня… Давай, чтобы все по хорошему было?

— Евся, так я к тебе со всей моей…

— Да погоди же! Мне от тебя слово надо — настоящее. Нерушимое.

— Все, чего пожелаешь. Хочешь, на Сварожьем обереге побожусь? — сунул Лех пятерню в ворот рубахи.

— Нет, просто пообещай… что, в любом случае, доволен ты мной останешься или нет, со следующего утра навсегда от меня отлипнешь.

— Так мы с тобою всю эту ночь? До самого рассвета?.. Евся… Евсения, клятвенно тебя заверяю, что отстану от тебя… если ты, конечно, сама этого потом захочешь. А теперь…

— Лех!

— Да что еще то?!

— Погоди. Чай, не каждый день я себе такое позволяю. Мне надо… настроиться. Настоем любистника(2). Он у меня с собой.

— Евся, так, ежели, ты меня сегодня решила «побрить», для кого ж тогда зелье прихватила? — пораженно распахнул рот парень, глядя на мои манипуляции с извлеченным из узелка флаконом.

— Лех, рот свой закрой. Какая теперь-то разница? А лучше, присоединяйся, чтобы уж, наверняка всё… удалось, — сделала я первый, мелкий глоток…

Священная купальная ночь окутала своим благосклонным покровом всю округу. Да что там, округу? Весь большой мир она сейчас «благословляла». Вот только не знаю, горят ли еще где-нибудь в эту ночь так же жарко, как на здешнем берегу, уходящие в небо, костры. И слышна ли еще в каких других краях такая же, эхом разносимая по реке музыка, хохот и много иных, допустимых лишь сегодня звуков. Кто его знает? Уж точно, не я.

Я стояла на небольшом, пологом бугре и, усердно щурясь, пыталась разглядеть в толпе танцующих и веселящихся людей дорогую подружку и ее верного грида. Стояла и думала: «А может, прямо сейчас взять, да вернуться в свой лес? Плюнуть на всё и с разбега, голышом, занырнуть в ночное, только мое, озеро. А потом раскинуться на спине, на тихой водной глади и, медленно водя руками, смотреть на луну?.. А ведь, год назад, я, возможно, так бы и сделала. Но, только не сегодня. Не в эту ночь». Ветер, почти ощутимо, подтолкнул меня в спину, и я понеслась с бугра, ворвавшись со всего маху в сумасшедший танец у одного из костров:

— Любоня!.. Лю-бо-ня!!!

— А-ась?! — откликнулась на мой крик, прыгающая у самого огня подружка и тут же подхватила меня за руки в кружение. — Ты где была? И Леха куда дела?

— Я?.. Колыбельную ему пела у стога за Теребилиным огородом, — с удовольствием включилась и я в веселье, залившись беззаботным смехом.

— Колыбельную? — не сбавляя темпа, открыла Любоня рот. — Ох, и злыдня ты, подружка. А как проснется, да виновную кинется искать?

— Неа. До утра не очухается. А как очухается, не вспомнит ничего толком. Сам виноват.

— И в чем же он на этот раз оплошал?

— А, не будет руки распускать, да и вообще, не будет в другой раз пить на пару с внучкой волхва. К тому ж, то, что она сама так радушно подсунула… Ох, голова закружилась, — хватая ртом воздух, остановились мы с подругой. — Да что обо мне? Где Русан?

— Русан? — поправила Любоня сползший с макушки венок. — В сторонке стоит. Где ему еще быть? Охраняет, — прозвучало с явной досадой, а я тут же зашарила глазами по краям широкой поляны:

— Где?.. А-а… — уткнулась, наконец, взглядом в девичью стайку, явно кого-то обступившую. — И не боязно тебе его бросать на растерзание местным купальницам? Они нынче, у-ух, какие, решительные.

— Где?! — махом вытянула шею Любоня. — Да он совсем в другой стороне, у берез… И один.

— Один?.. А кого тогда они… А-а! Раз, не Русана… давай танцевать? — ухватила я за руку Любоню и потащила в самую гущу людей. — Чего ты мне кричишь? Я тебя не слышу.

— Я говорю, там какой-то пришлый. Давно стоит. Всем лыбится, но, с места не сходит. Вот наши его сами и окружили. В горелки звали играть, в рощу. Да он отказался.

— Что?!.. — застыла я в плясовом развороте, пропустив удар дриадского сердца. — Там… чужак?

— Ну-у, это… — скосилась, вдруг, Любоня куда-то, за мое плечо. — Ага, чужак.

— Здравствуй, Евсения. Надеюсь, ты по мне соскучилась. Потому что я по тебе… скучал, — прозвучало над этим же самым моим плечом…

_______________________________________

1 — Старинное зелье, применяемое девицами с целью увеличения груди. Так как иметь оную меньше современного четвертого размера считалось личным позором. В его состав входили: три ложки женского молока, ложка меду, ложка растительного масла и кружка отвара мяты перечной.

2 — Народное средство, повышающее «желание».

ГЛАВА 9

Давненько у меня неприятностей не было. И можно ли вообще по ним соскучиться? Наверное… да. Потому как, не смотря на все свои страхи и важные жизненные принципы…

— Здравствуй… Стахос, — выдохнула, глядя в его бездонные, но такие манящие кострами глаза.

— Евсения… — а вот он, кажется, удивился. Совсем на чуть-чуть. А потом, живо сгреб мое лицо в свои большие ладони и потянулся к нему, не отрываясь от моих глаз. — А я боялся, что…

— Ты… да как ты вообще смеешь… руки свои распускать? — махом все рухнуло на свои, прежние места: и я, и летящая куда-то, мгновением раньше поляна и мужчина, совсем близко, напротив. Недопустимо близко. — Ты… чужак, являешься ко мне, когда тебе вздумается, и творишь, что захочешь, — отдернула я его замершие руки. — Пошел…

— Куда? — сощурились на меня черные глаза. — Лес сейчас — не твой. Значит, я могу здесь находиться, столько, сколько посчитаю нужным.

— Ну, тогда считай, хоть до зари. Хоть обсчитайся. Да только, без меня. Пошли отсюда, Любоня… Любоня!

— По-шли, — отмерла, наконец, распахнувшая рот, подруга, и послушно двинула за мной прочь, сквозь толпу. — Евся… А это кто?

— Это?.. — тормознула я, лишь по другую сторону танцующих у костра весчан, и нашла наглеца глазами. Он стоял сейчас все там же, скрестив на груди, облаченные в синюю рубаху руки и, все так же с прищуром наблюдал за моей суетнёй. — Это… Помнишь, ты меня оплакивала, как утопшую?

— Ну, да-а, — старательно нахмурила лобик Любоня. — А-а-а! Так это вы с ним с моста того в речку грохнулись?

— Ага. С ним. А потом он меня еще в клеверной низинке подкараулил и еще…

— Евся, а почему ж ты с ним так не ласково? Парень то вон, какой пригожий, хоть и пришлый. Глянь, как наши веселухи вокруг него увиваются. Своих всех перезабыли, — вытянула и подруга свою шейку в том же направлении, что и я. — Видишь?

— Вижу, — почти по-змеиному известила я, наблюдая за возобновившимся вновь непотребством, на которое этот… эта «ходячая неприятность» лыбилась вполне благосклонно. Правда, все с того же, оставленного нами с Любоней места. Да то — дело временное, уверена. — Я пошла.

— Куда? — развернулась ко мне удивленно подруга… А вот это, действительно, был «вопрос».

— Так… в сторонку. Что-то танцевать расхотелось, а домой пока не тянет. Постою… погляжу… Где, ты говоришь, Русан? Может, ему компанию составлю.

— Русан?

— Ага, Русан, — вернулась я, наконец, взглядом к Любоне.

— Русан все там же, у раздвоенной березы.

— А может, вместе к нему подойдем?

— Нет, — с какой-то странной решимостью, качнула головой девушка. — Ты… одна к нему иди. А я еще не наплясалась, — и быстро нырнула обратно, в самую гущу.

— Ну-ну… — проводила я ее внимательно глазами и тут же исчезла сама за гранью освещенных кострами пятен.

Русан, действительно, был там, где ему и положено. Правда, сменил привычную, стоячую позу на сидячую, вытянув ноги на узкой березовой лавочке, в аккурат под обозначенной «рогаткой».

— К тебе можно? — застыла я сбоку от грида. Мужчина скосился на меня, а потом медленно сдвинулся на противоположный край:

— Садись.

— Ага, — с готовностью шлепнулась я рядом и смолкла, насупившись на развернувшееся пред нами веселье. Кто-то, по-прежнему отплясывал под свирельные, залихватские мелодии, выдаваемые сразу тремя местными умельцами. Кто-то под песню водил хоровод у самого крайнего, главного костра, в центре которого уже догорал наряженный Купалой столб. А за нашими спинами, в березовой роще слышался отдаленный женский визг и эхом разносимые оттуда крики — там вовсю носились меж деревьев за своими парами «горельщики». — Русан, а откуда ты родом?

— Я?.. Из Барщика. Это такой городок недалеко от столицы, — снизошел до разъяснений грид.

— О-о, наверное, очень отсюда далеко. А в твоих краях эту ночь… отмечают?

— Отмечают, — с отстраненной улыбкой, кивнул мне мужчина. — Только она у нас Купальником называется.

— И что, тоже костры жгут и венки по воде пускают?

— Наверное… Я всего один раз такое видел. Очень давно.

— Понятно. И, наверняка, через пламя тогда не прыгал. Потому что кто ж, в здравом уме так своими штанами рисковать будет? У нас, вон, в прошлый Солнцеворот один… молодец, — великодушно не обозначила я, мирно дрыхнувшего сейчас под стогом Леха. — так скакнул, что и их в полете по шву порвал и местную вдову, рот открывшую, опрокинул. Нет, она, конечно, не против была такого явного «ухаживания». Да, пока молодец переодеваться огородами бегал, все ж, его не дождалась. Вот, был бы его дом не на другом конце веси, тогда б… — представив себе такой поворот в судьбе своего бывшего ухажера, развернулась я к Русану и увидала, как тот беззвучно смеется. — Ты чего?

— Ничего. Ты забавно рассказываешь, — будто оправдываясь, пожал тот плечами.

— Забавно? — в ответ, от души расплылась я. — Ну, теперь ты мне что-нибудь тоже расскажи. Например, какие еще праздники в «ненаших» краях отмечают.

— Какие праздники? — почесал за ухом мужчина. — Про все — не знаю. Но, самый из них любимый — Солнцепутье. Он начинается с двадцать второго декабря и длится до самого конца месяца.

— Хороший праздник, — задумавшись на долечку, констатировала я. — И что все это время делают? Через сугробы прыгают?

— Не-ет, — вновь засмеялся Русан, а я в этот момент подумала, что, наверное, именно таким его моя подружка и полюбила — сдержанным на эмоции, но, искренним в их проявлениях. — Горки заливают. В гости друг к другу ходят. На площадях гулянья с катаниями устраивают. А маги шутихи в ночное небо пускают.

— Шутихи? А что это такое?

— Это такие… заряды, которые выпускают при фейерверке… Что такое фейерверк?

— Ага…

Русан оказался еще и хорошим рассказчиком. Помогая себе сдержанной жестикуляцией, он толково объяснил мне, сначала, что такое «фейерверк», а потом мы прошлись по другим интересным новшествам из мира за нашими «пограничными» речками… И сами не заметили, как безмолвно застыла пред нами моя дорогая подруга:

— Ой, Любоня, — скосилась я на то, как вмиг подскочил с лавки Русан. — А мы тут… А ты знаешь, что такое Солнцепутье?

— Ведать не ведаю, — отрезала та, игнорируя торчащего рядом грида. — Евсь, там твоего чужака наши весевые парни скоро бить надумают. Ты бы пошла, что ли, увела его.

— Куда? — открыла я удивленно рот. — У меня зелье закончилось. Я на Леха все извела.

— Уж больно ты… — вдруг, замолчала девушка, уставившись в то самое место, где только что сидел Русан. — А в прочем, делай, как знаешь… Русан, ты, часом, не утомился?

— Нет. Можешь веселиться, сколько захочешь, — качнул головой грид, и отвернулся в сторону.

— Любоня, — все ж, решила я встрять, глядя на это дело. — Может, я пойду, а вы тут… останетесь. Мне уже домой пора.

— Нет. Сидите. А я к костру вернусь.

— Ну, знаешь, — вот теперь уже и я подскочила с лавки. — Сколько можно ходить вокруг, да около? Не пора ли откровенно поговорить? Потому что, вы… — запнулась я на этом слове, узрев приближающийся к нам мужской силуэт.

— Ну и что «вы»? — с недоброй заинтересованностью пропела Любоня.

— Да вы сами… должны…

— Евсения.

— Что?!

— Пошли.

— Куда? — ошалела я от такого предложения.

Стахос же, удостоив Русана лишь изучающим взглядом (впрочем, взаимным), решил пояснить:

— Сначала через костер прыгать. Мне уже… обрисовали, как это делается. А потом будем твой венок в речку запускать. Так ведь у вас все происходит? В такой последовательности?

— Ну да, — от неожиданности выдала я.

— Тогда, пошли, — протянул мне руку Стахос.

— Да никуда я с тобой не пойду. И ничего я с тобой запускать не буду ни в какой… последовательности, — таращась на эту руку, отчеканила я.

— Это почему же? — совершенно искренне изумился мужчина. — Раз все так делают, значит и нам надо. Или ты…

— Да что ты себе позволяешь? — подошла я к нему вплотную, вперясь гневным взглядом. — Это не твое дело, как я себя веду: как все, или не как все.

— Я с тобой пойду.

— Что? — развернулись мы одновременно к моей «внезапной» подруге.

— Я буду прыгать через костер. Тебя ведь, Стахос зовут? Так ты со мной идешь?

— А… пошли, — ухватил он подставленную Любонину ладонь…

— Да что же это здесь происходит? — ошарашено шлепнулась я обратно на лавку и обхватила руками голову. — Русан, это ведь… Не так все должно было быть.

— А как? — отстраненно бросил он, глядя вслед удаляющейся паре. — Евсения, откуда ты его знаешь?

— Кого?.. Стахоса? — оторвала я лицо от ладоней и внимательно глянула на грида. Уж больно настороженным показался мне его голос. А, впрочем, в нашей-то ненормальной «картине»… — Мы с ним вместе с моста через Козочку упали. Оттуда и знаю.

— Ясно, — вздохнул мужчина, опускаясь рядом со мной на сиденье.

А потом мы надолго с ним замолчали, погрузившись каждый в свои сокровенные мысли. И не знаю, о чем в это время думал Русан, я же себя беспощадно ругала. За то, что позволила себе так бездумно поверить в изменяемость мира. За то, что, позволила усомниться в правильности собственных нерушимых принципов. За то, что, пусть на долечку, но дала слабину, представив себя обычной девушкой с обычными грезами об обычной любви. И за то, что, торчу до сих пор под этой березовой «рогаткой», вместо того, чтоб давно нестись со всех ног в родной, заповедный лес. И кто во всем этом виноват?.. Конечно, я сама. А еще эта «ходячая неприят…

— Евсь, Евся. Можно тебя на немножко… в сторонку?

— В сторонку? — рассеянно я сощурилась на переминающихся сбоку от лавки девушек. Целых трех: Зорку, Омелицу и еще одну, Людочку, нервно теребящую конец пояска. А потом, невесело хмыкнув, подумала, что, наверное, бить сейчас будут меня, а не Стахоса. И совсем не весевые парни. — Пошли, — встала, одернула рубаху и направилась за тут же скользнувшими в рощу «купальницами».

Шли мы недолго и, горящие на поляне костры еще не исчезли из виду за редким подлеском, как девушки, вдруг, остановились, явно решая, кому из них начинать. Наконец, первой открыла рот Зорка:

— Евся, ты только не серчай на нас. Мы тебя спросить хотели.

— Ну, так спрашивайте, — равнодушно отмахнулась я.

— Ты ведь — внучка нашего волхва.

— Это что, уже вопрос был?

— Нет, — спешно вступила Омелица. — Мы ж то знаешь. Просто… скажи нам свой секрет. Ты ж, наверняка, чем-то пользуешься, чтоб, ну… чтоб… — закусила она потерянно свою тонкую губу. А Людочка, вдруг, выпалила:

— Чтоб парней завлекать. Ты их гонишь — а они все одно…

— Завлекаются? — от неожиданности прыснула я, получив в ответ усиленное тройное кивание… Ну и дела… И как же теперь объяснить этим наивным дурехам, что виной всему моя, хоть и на половину, но, дриадская кровь, действующая на мужчин «будоражаще»? Что моей, личной вины, иль заслуги в том нет? Что от природы моей, лесной, мне дан дурманящий их сознание, древесный аромат, источаемый телом, который и мне самой доставляет лишь постоянные проблемы? Как?.. Но, я даже рот свой открыть не успела, и, сначала почувствовала, обернувшись назад, к недавно оставленной лавке, возле которой сейчас, все ж, кого-то били. А через миг услыхала и подтверждение этому — пронзительный женский крик, узнав в нем свою дорогую подругу. — Да ну вас! — взмахнула напоследок косой, и понеслась обратно, прямо сквозь лесные заросли.

Нет, все же, не били. Потому как то был поединок. Двух равных по силе соперников. И одним из них был Стахос (все ж, он). А вот вторым…

— Русан, не надо! — вновь завопила, прыгающая в стороне, с расширенными от ужаса глазищами, Любоня. — Русан!

Мужчина даже на нее не взглянул. За мгновение до этого, получив удар в скулу, он упрямо мотнул своей лобастой головой и вновь пошел на противника. Стахос же зло ощерился, подтянув к груди кулаки.

— Что здесь такое? Любоня?! — предприняла я попытку докричаться до своей подружки. Та лишь мельком бросила на меня отстраненный взгляд, а потом, вдруг, развернулась всем корпусом. — Что происходит? — выдохнула со странной злостью в голосе, заставив меня отпрянуть. — Это ты у меня спрашиваешь?

— У тебя, — в ответ опешила я, с трудом узнавая сейчас в этой гневной фурии свою «смиренную овечку». — Любоня, с чего они сцепились?

— Это всё… — хватила она ртом воздух. — Это всё… Э-эх! Горите вы все синим пламенем! — и с прискоком развернувшись, бросилась наутек.

Я же, застыв пораженно лишь на долечку, рванула за ней следом, тут же позабыв про двух поединщиков:

— Ты куда?! Постой! — ну, теперь, только догонять…

В весь Любоня не понеслась. И, минуя огородные тылы, ее белый венок замелькал вдоль них, а потом на время исчез в огибающих овраг зарослях. Вот тут я по-настоящему струхнула — в овраге том не одна корова себе ноги ломала. А уж в таком состоянии, да при полной ночной темноте:

— Любоня!.. Ах ты… коза скакучая, — выдохнула с облегчением, зацепив глазами, мелькающее дальше по низине светлое пятно. — Ну, держись.

Однако нагнать ее получилось не сразу. Да ее еще с детства никто, даже из парней словить не мог. Потому «лететь» нам пришлось аж до самого «щербатого» орешника с Тихим в нем ручьем. Именно в этом журчащем убежище она и рухнула, решив присовокупить к родниковой воде еще и свою, из глаз. Интересно, чьей больше окажется?.. Да, тьфу на такие мысли! Она ведь, подруга моя…

— Любонь, — осторожно подсела я к усердно вздрагивающей всем телом девушке, упавшей в траву. — Любоня… Ну, ты чего это?.. Что там стряслось?

— Евся, отвянь! — с чувством выкрикнула та, продолжив душевные переливы.

— Ничего себе, — удивленно открыла я рот, услыхав от подруги собственное же, дриадское ругательство. — А вот не отвяну. Пока не расскажешь все, как есть… Любоня, ты ж меня знаешь?

— Евся, я тебя давно знаю, — оторвала Любоня, наконец, мокрое лицо от ладоней. — Ты моя люби-мая подруга. И я тебе счастья желаю… с ни-им, — набрав в грудь воздуха, взвыла она и снова ударилась в плач.

— Ну… спасибо, — растерянно буркнула я. — Да только, пустое все. Не сойдутся наши тропки. А вот ваши с…

— Да как это «не сойдутся»? — аж подскочила Любоня, ошарашено выкатив на меня глаза. — Он ведь такой… такой… самый лучший. И дрался за тебя.

— Любоня, это кто из-за кого дрался? — напротив, прищурила я свои. — Мне вот показалось, что ты была тому причиной. Что это тебя Русан к Стахосу приревновал. Что, впрочем, вполне оправданно, после твоих-то явных стараний.

— Я тому причина? — даже дышать перестала страдалица. — Да они из-за тебя сцепились. Чужак этот первый на него пошел, а Русан… Русан в долгу не остался.

— Любоня, ты часом не рехнулась?

— Ты сама рехнулась, от такого мужика отказываться. Ты вообще из их породы никого ни во что не ставишь, а он… он…

— … самый лучший, — эхом закончила я, сама уже мало, что соображая. — Подружка моя дорогая… любимая. Ты мне лишь одно скажи: кто из них двоих — «самый»?

— Русан, конечно, — недоуменно замерла та.

— Ага. А я-то здесь тогда причем? С какого боку репей?

— Как это, «причем»? Ведь он тебе люб. Я ж сама видала, как вы с ним и в лавке ювелирной перешептывались. И… мне сказывали, ты его водой родниковой специально из леса бегала поить. И всегда про него спрашиваешь. Да и у березы этой так друг с дружкой миловались, что даже меня… — вновь скуксилась она. — не за-ме-тили.

— Жизнь моя, пожухлый лист… — а что тут еще скажешь?.. Хотя… — Любоня, а ведь мы с тобой — две дурехи. Причем, беспросветные.

— Конечно, дурехи, — с готовностью согласилась та, но, все ж, решила уточнить. — А почему?

— Да потому, что, я себе уже мозг сломала, думая, как вас с гридом этим «каменным», свести. Я же вижу, что любите вы друг друга. Вот и измышляла всякие способы. И с сережками этими в лавке. Ведь это он тебе их тогда выбрал, а я лишь остальное подстроила. А со стороны, значит, все это выглядит, как… мое к нему домогательство?.. Ну и ты сама — не лучше, вздумала Русана ко мне ревновать. Не ожидала я от тебя такого, — потрясенно покачала я головой, глядя на, не менее красочное лицо девушки:

— Любит?.. Русан меня любит?

— Ага… Дуреха ты моя несчастно-счастливая, — бросились мы с Любоней в обоюдные объятия, сопровождаемые новым ручьем из слез…

Звезды сквозь орешниковые ветви то исчезали от легких порывов ветра, то вновь нам с подругой, лежащим сейчас на спинах, принимались подмигивать. И до конца этой волшебной, но самой короткой в году ночи было еще далеко. Хотя, все слезы уже были выплаканы и все признания сделаны. Оставалось, лишь просто лежать, пялясь в далекое тихое небо…

— … Ну и вот… А потом, когда он меня из той полыньи вытащил, то подарил свой заветный талисман — ключ. И сказал, что он будет теперь меня всегда охранять… Ну и потом, после того случая, Ольбег ему приказал везде меня сопровождать. Чтоб вдругорядь подобное не случилось, — со вздохом закончила Любоня и замолчала, не отрываясь от звезд.

— Ага. И с тех самых пор ты в него влюбилась. Видать, тот «заветный ключик» и сердце твое открыл.

— Видать… — вновь вздохнула подруга. — Я его с тех пор всегда на веревочке так и ношу, вместе с Мокошьим оберегом… Евся…

— Чего? — скосилась я на ее девичий профиль.

— А где твой венок? Ты ж на берегу еще в нем была.

— Не знаю. Наверное, у оврага за кусты зацепился, когда я в них тебя искала.

— Это плохо… Евся… А он правда меня любит? Ты только честно скажи. Я ж знаю, ты, как внучка волхва такое… видишь.

— Правда, Любоня. Еще как любит, — настала и моя очередь для душевного вздоха. — Ты мне скажи, а как теперь с женихом то твоим быть?

— Ой, давай сейчас не будем об этом? В такую-то ночь. Давай просто помолчим и… помечтаем?

— Ну, давай… Как скажешь…

Правда, «мечтать» у нас долго не получилось — мне особо-то было не о чем, а подруга моя и вовсе скоро засопела под моим боком. Прямо, как в детстве, когда мы с ней в луга убегали, чтоб, раскинувшись на высоченных стогах звезды считать. Да только прошли те беззаботные времена. Хоть и считаем мы сейчас на порядок лучше…

— Любонь? — шепотом позвала я, приподнявшись на локте.

— М-м… — и весь ответ. Ну, да мне сейчас другого и не надо:

— Где там у тебя этот гридов ключик? — скользнула осторожно по подружкиной шее и вытянула наружу тонкую веревочку с качающимся на ней, еще теплым ключом. — Ты спи давай… А я все ж попробую. А то, зря, что ли, мозг себе ломала? — и тихо, как только могут дриады, выскользнула из орешникового укрытия.

Клеверная низинка встретила меня все той же притихшей тишиной. Лишь травы под осторожными ступнями принялись о чем-то боязливо перешептываться. «Не бойтесь. Все венки уже сплетены»… А потом я остановилась, закрыла глаза, прижав к груди замкнутый в плотном кулаке талисман, и попыталась услышать… Сначала тихое, но, все более отчетливое сердце влюбленного грида. И позвала его: «Русан… Я здесь. Русан», проникновенным Любониным шепотом. Сердце забилось сильнее, запульсировало прямо мне в руку и вскоре, из ближайшего проулка появился несущийся на зов своей любимой мужчина. Замер, в замешательстве недалеко от меня, пытаясь отдышаться:

— Евсения?.. А где она? Я облазил весь берег и всю деревню. Но, ее нигде нет. С ней что-то случилось?

— Тише. Она спит. Вон там, в орешнике. А это твое, — протянула, болтающийся на веревочке ключ. Мужчина словил его большой пятерней, косясь на меня без видимого доверия, но, не мешкая, рванул прямо в заросли. — Русан.

— Что? — замер, обернувшись.

— Сегодня такая ночь. Не упустите ее. Очень прошу, — и направилась к своей, одинокой лесной тропке…

ГЛАВА 10

Утро дня следующего выдалось серым и ветреным — под стать моему теперешнему настроению. Поэтому, я мудро решила его… проспать. Тем более, повод был уважительным — явилась то домой почти перед рассветом, проверив первым делом «сердцебиение» и Стахоса. А потом выкинула прямо в ночь из открытого окна уже ненужную свистульку, давшую мне главный и единственный свой ответ: «жив»… Всё, и хватит… Наваждение закончилось… Рассеялось вместе с дымом от купальных костров. Хотя, ощущала я его носом даже здесь, принесенным с берега Козочки порывами западного ветра.

Да и день, плотно затянутый тучами, тоже ожидаемой радости не принес. Адона это сердцем чуяла, поэтому, тоже «мудро» с вопросами о празднике и судьбе горемычного Леха не лезла. А я, как рыба, молчала, стараясь даже ни о чем и не вспоминать. А уже перед вечером объявился Тишок, как всегда, в дом нос свой длинный совать остерегаясь, выразительно громко зашуршал кустами смородницы под самым моим окном. Наконец, я не выдержала и, тоже с громким, но, стоном, перевесилась оттуда к нему:

— Тишок-Тишок, голова, как горшок. Чего тебе?

— А чего обзываешься? — услыхала из густых зарослей встречный вопрос. — Я это… спросить хотел, метаться то сегодня пойдешь?

— Только тобой. Погоди, сейчас спущусь, — и злорадно оскалилась, предвкушая ответную реакцию.

— Ну и сиди тогда там… девица, коса на улицу, — оповестили меня уже из-за угла дома.

— Да погоди! Я пошутила! Конечно, пойдем…

И, наконец, получила неожиданный повод для радости, почти без промаха, попав несколько раз подряд в намалеванную углем на валуне цель. Оказывается, злость в этом деле — хорошая помощница (будем иметь в виду). Тишок, глядя на «это дело», вконец осмелел, помахивая сейчас своим длинным хвостом, верхом на мокром, в подтеках камне:

— Ого! Лихо ты. А с разворота попробуешь?

— От чего бы и нет? — скосилась я на остатки воды, на этот раз, в дальновидно прихваченной бадейке. — Только, у меня другое предложение.

— Какое? — зевнул во всю пасть бесенок.

— По бегущей мишени попробовать.

— Ты чего сегодня такая злая, Евся? Домой, вроде, без ненужного сопровождения явилась. И под утро. Значит, было, чем заняться. Или, оттого и злая, что без сопровождения?

— Тоже мне, знаток женской психологии, — хмуро хмыкнула я, вновь обрисовывая расплывшуюся мишень.

— Это что, новое твое ругательство?

— Ага. В книжке прочитала. В ней главный герой так одного нахала обозвал, который много из себя воображал, за что и получал регулярно и полновесно.

— От женщин? — уточнил Тишок.

— От них — в первую очередь.

— А кто от тебя минувшей ночью наполучал? Лех или твой чужак?.. Или оба сразу?

— А кто такой «бер»?.. Сидеть! А то совсем без него оставлю, — перехватила я по удобнее извивающийся бесовский хвост. Но, Тишок, вдруг, неожиданно, затих:

— А и отрывай, злыдня. Все одно, если я тебе расскажу, мне он будет без надобности.

— Это почему? — ослабила я от неожиданности хватку. Бес же, воспользовавшись моментом, шустро подскочил и, шерканув мне по лицу кисточкой, взвился на соседнее дерево:

— Да потому что, мертвому Тишку такое украшение — лишнее. Или я тебе давеча непонятно сформулировал? — ничего себе, выдал…

— Видно, непонятно. Так, просвети меня еще раз, о самый могучий ум этого леса, — подбоченясь, сощурилась я на него снизу вверх.

— Просвящаю: Евся, то — большая тайна, за которую я отвечаю головой. И если… — изобразил он, свесившись вниз, усиленное болтание языком. — то, мне тогда неминуемо… — закончил, не менее живописным его набок вываливанием. — Теперь тебе понятно?

— Ну-у, таких то «речей» я и от Адоны наслушалась. Правда, в свой адрес, — разочарованно скривилась я.

— Так ты и ее про то пытала?

— Было дело.

— И что она тебе, вот именно также или… еще что-то… добавила? — вкрадчиво поинтересовался бес, наведя на меня, вдруг, совсем нехорошие подозрения:

— Тишок, так вы с ней что, вместе зарок «о неразглашении» давали?

— Угу, — качнулся он на ветке, внимательно за мной следя.

— И что, ей тоже… смерть?

— Неминуемая.

— Значит, вы с ней оба — на равных у волхва? — бесенок выпучил на меня глаза, а потом, внезапно подпрыгнув, сквозанул на соседнее дерево. — Куда?!.. Жизнь моя, пожухлый лист… — тельце его, с суматошно мельтешащими конечностями, вдруг, прямо между двумя вязами зависло в воздухе, да так и осталось там, лишь перекувырнувшись вниз головой:

— Евся! А ну, прекрати! Как ты это?

— Сама не знаю, — подошла я к нему вплотную с широко открытым ртом. — Просто крикнула тебе вдогонку и… пожелала, чтоб ты замер.

— Хорошо, что не пожелала, чтоб я помер, — сдвинул на меня бровки Тишок, напоминающий сейчас, с длинными, отвисшими к земле ушами, зайца — серяка. — Научилась, значит… кой чему. Теперь давай, «отмирай» меня, а то кровь к голове хлещет.

— Ничего. Еще умнее будешь. А как совсем поумнеешь, сразу мне ответ дашь, — принялась я прохаживаться около насупленного «узника». — И толково объяснишь. Не про бера. Ладно. А про то, на каких правах моя нянька у батюшки Угоста в доме живет.

— А что тут рассказывать? — со вздохом почесал бок бесенок. — Ты сама себе уже ответила — она твоя нянька.

— Но, это — для меня. А для волхва она кто?

— Да никто! Такая же, как я — служка, — с чувством выдал Тишок. — Евся, кончай измываться. Я на тебя обижусь.

— Погоди, — проигнорировала я такие страшные угрозы. — А я думала, она его… ну, не жена, конечно, но… подруга. И что у них любовь… хотя бы… была.

— Любовь, — хрюкнул насмешливо бес. — От такой «любви» точно дети не родятся, а кое-что другое… Евся! Мне худо. И так друзья не поступают. Тем более, подельники. Отпускай меня на свободу!

— Тишок, да как же так? Она ведь — дриада, свободный лесной дух. Ей-то эта служба зачем? — растерянно опустилась я перед бесом на колени и сама не заметила, как…

Ш-шлёп!

— Ну, злыдня тиноглазая! Я тебе эти «умные рассказы» припомню! Подруга, называется! Да от таких подруг… да чтоб я хоть раз… — постепенно стихли в лесу все отдаляющиеся возмущенные верещания… А я еще долго сидела между двух старых вязов, пытаясь осознать услышанное…

К самой вечере домой вернулся батюшка Угост. Уселся за стол, каким-то отстраненно задумчивым и молчаливым. Да так и жевал всю трапезу, глядя куда-то сквозь нас. А когда я спешно покончив с гречневой кашей, поднялась со своей лавки, одарил меня таким пристальным взглядом, что у меня мурашки по спине побежали от нахлынувшего внезапно дурного предчувствия… И, поэтому, то, что последовало вскоре не удивило нисколько…

Опять этот сон с ненавистными, отсыревшими от дождей пнями. И та же опушка и девочка та же, но, что-то, все ж, изменилось. Нет, ни вокруг нее. В ней самой. И нежданно в ней появились силы отстраниться от четкой, по всем ощущениям, реальности. Она будто закрыла заслонку. Да. Так себе и представила — рыцарскую заслонку на шлеме, который, однажды, видела в книжке. Как?! Ведь книг таких она еще не читала… Значит, силы эти дает ей сейчас другая. Та, что и видит этот ужасный сон. И именно та, другая, помогла распластанной на траве, маленькой хрупкой дриаде превозмочь, отвлечься, скользнуть мокрыми от слез глазами вдаль от творящейся над ней «грязи». И она в тот же миг, как смогла победить свою боль, прояснившимся разумом вдруг, осознала — разгадка ее теперешних страданий где-то здесь, рядом. Стоит лишь получше ее поискать… И она бы, конечно, смогла. Если бы не эти, застящие глаза, слезы… И не эта яркая вспышка — блик, вновь выдернувшая ее из ночного кошмара в настоящую «явь»…

Девушка долго сидела на разворошенной постели. Очень долго… А бес все скреб и скреб коготками в чердачное стекло. Наконец, она встала, привычным движением сбросила на пол рубаху и распахнула окно:

— Пошли.

— Что? — удивленно замер «проводник».

— Тишок — Тишок, расскажи мне стишок, — успокаивающе, на распев, проговорила она, уже подавая ему руку. И, как и прежде, все эти годы, оба исчезли в густом тумане…

А вынырнули из него напротив совсем незнакомого дома. Обычной засыпухи в три узких окна, со светом от ночника лишь в среднем, и высокими, пахнущими смолой воротами. «В Купавной таких «безгодных» нет. А все остальное, какая разница?», — лишь на мгновенье, задержав вдоль тихой улицы взгляд, девушка смело махнула сквозь воротную створку. А потом, через маленький, захламленный двор, и тем же способом — вовнутрь дома. Бес, тут же ухватил ее за руку, и настойчиво потянул к приоткрытой двери, из-за которой в коридоре на половицах лежала узкая полоска света — ей сегодня туда. Однако спешить не стоит. Ведь тот… нет, та, что за соседней дверью, явно еще не спит… А, значит, стоит принять меры. Девушка замерла с другой ее стороны, с прищуром всмотрелась, потом удивленно хмыкнула и выставила вперед ладонь: «По ночам спать надо, не в меру бдящая. Здоровее будешь». Под легким дуновением, прямо с дриадской ладони сквозь дверные щели в комнату понеслись невесомые, мерцающие пылинки. Окутали голову старухи, усердно прижавшей сейчас ухо к смежной, внутренней стене. Та закатила глаза и, со свистом вдохнув сонного аромата, грузно осела на пол.

— Мне здесь не нравится, — одними губами прошептала дриада, однако бес ее, все же, расслышал:

— Госпожа, надо спешить. Тропка… Нам в ту дверь и направо.

— Замолкни. И… вовнутрь не входи. Увижу там — без ушей…

— Да понял я, — тихим, недовольным писком отозвался проводник.

Однако и там ее ждал неприятный сюрприз — громогласный мужской храп из смежной, закрытой сейчас наглухо комнаты. Но, «сторонний» почивает… надежно. И девушка, наконец, развернулась на свет ночника, сосредоточив все свое внимание лишь на том, к кому теперь и пришла.

Мужчина спал на животе, прикрыв свою голову тощей подушкой. К тому ж, уткнувшись в стену. Вряд ли, надежное средство от соседского храпа. А уж от чар дриады, и подавно. Она подошла поближе, чтоб лучше его рассмотреть: рельефная, молодая спина поперек обтянута свежей повязкой, прикрывшей, тоже, еще свежую рану почти напротив сердца. Все же остальное закинуто простыней. А на табурете, рядом с ночником — покоится короткий меч…

— Ох, как мне здесь не нравится, — со вздохом повторила девушка, занесла над спящим ладонь и закрыла глаза. Потом долго хмурилась, силясь собрать по крупицам нужный сегодня образ. «Самый — самый»… Где-то она уже слышала эти слова… И даже попыталась вспомнить, где, именно, но, лишь тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли и, наконец, через несколько томительных мгновений, с облегчением выдохнула, зримо проявляясь в пространстве…

Взгляд ее, теперь более внимательный заскользил по комнате и упал на маленькое зеркало на противоположной стене, в какие, обычно мужчины бреются… И вот тут она невольно замерла. Потом, напрочь позабыв про спящего «источника», стремительно кинулась к своему мутному отражению… Потрясла головой, взметнув по, облаченным в рубаху плечам светлые волосы… и, вдруг, тихо застонала…

— О-о-о… Жизнь моя, пожухлый лист, — ошарашено пялясь по сторонам, медленно отступила я к стене. Мысли в голове скакали, одна сшибая другую. И мне, вдруг, очень сильно, и, кажется, впервые в жизни, захотелось тут же, в срочном порядке, провалиться сквозь землю. — Что я здесь делаю?.. О-о… — кажется одна из скачущих мыслей, все ж до цели «доскочила», позволив, хоть приближенно и очень смутно, но, все ж, вспомнить, как меня сюда занесло… А еще, осознать, по какой причине именно этим… закончилось. — Да кто ж ты? — с ужасом скосила я взгляд на кровать. И, главное, вовремя.

Потому что мужчина в этот момент, рукой приподнял с головы подушку, а потом очень резво подпрыгнул на постели:

— Евсения?!

— Стахос…

— Как ты здесь… Радужные небеса. Как у тебя все быстро… получается, — и по, вдруг, расширившимся до пределов глазам Стаха я поняла, что с меня в это самое время «облетает» вся моя дриадская магия… в купе с иллюзорной ночнушкой. — Я вот только…

— Закрой свой рот! — вихрем метнулась я к кровати и сдернула, прикрывающую ноги мужчины простыню, через мгновение, уже в нее запахнувшись. — И глаза закрой! И вообще, отвернись… Стахос… — видя, что мужчина окончательно ошалел от происходящего, почти заскулила я. — Ну, пожалуйста… Или, я тебя сейчас точно чем-нибудь тресну.

Не знаю, какая именно часть моей красочной речи дошла, в конце, концов, до него, но мужчина, вдруг, от меня отвернулся и, со старанием прочистив горло, нервно запустил пальцы в волосы:

— Ты мне только объясни, ты ведь сама ко мне пришла, — начал, как можно спокойнее. — Но, Евсения… — с грохотом в следующий момент, распахнулась смежная дверь, и на ее пороге возник голый по пояс, седой мужчина с мечом в руке, заставив меня, повинуясь, каким-то, непонятным инстинктам, мгновенно взмахнуть на кровать и нырнуть в аккурат за широкую спину Стахоса:

— Стах! — еще хриплым со сна (а может, и от конского храпа) голосом, возопил тот, внимательно щурясь по сторонам. — Что здесь происходит?

— Все нормально, — не совсем уверенно ответил вопрошаемый, но все же, плечи свои расправил. — Хран, иди спать. Все правда, нормально.

— Нормально? А что здесь за бабочки «белые» порхают по твоей кровати? Или, мне… привиделось? — протер он свободной от оружия рукой сонные глаза.

— Хран.

— Ну, ладно. Привиделось, так привиделось. Но, ёшкин мотыляй…

— Хран! — еще раз, уже громче, надавила моя «огорожа», после чего мужчина, с едким смешком, но все ж, ретировался обратно, не забыв захлопнуть за собой дверь.

— Я сейчас уйду, — откинув голову на стену, выдохнула я. — И не поворачивайся ко мне.

— Хорошо. Я не буду на тебя смотреть, но, тебе не кажется, что вся эта… ситуация предполагает хоть какие-то к ней… объяснения, что ли?

— Как сноски в книге? — невольно хмыкнула я, опустив блуждающий взгляд со стен и потолка к перевязанной спине сидящего прямо передо мной мужчины. — Тогда давай начнем с тебя. Откуда у тебя эта рана?

— Это? — ощутимо напрягся Стах. — Не совсем удачно приземлился, — а потом, тоже со смешком, добавил. — А тебя рядом не было. Вот и пришлось лечить самим.

— Целую неделю, — догадливо покачала я головой.

— Что?

— Да так, ничего… А вообще, дай ко я на нее гляну. И будем оба считать, что именно по этой оказии я к тебе и приперлась, — решительно запустила я пальцы под тугую повязку. И, пока осматривала нанесенный «урон», а потом, приложив к нему ладони, осторожно долечивала, мужчина не проронил ни слова. Лишь голову на грудь склонил, будто прислушивался к чему-то. — Ну а теперь, мне точно, пора.

— Евсения.

— Что? — замерла я, уже пытаясь подняться на кровати.

— Оставайся, не уходи. По какой бы причине сюда не пришла, оставайся. Я — не насильник. Не хочешь делить со мной постель, буду спать на полу или вовсе уйду за порог, но… оставайся.

— А я… — дрогнул, вдруг, мой голос. — Стах, я не хочу тебя обманывать. Поэтому я сейчас уйду, а ты больше… не приходи в мой лес. Очень тебя прошу, — все ж, встала я в полный рост и когда он ко мне развернулся… лишь простыня упала в его вскинутую руку… А меня там уже не было…

Когда я вынырнула с другой стороны, старуха, в той же сидячей позе еще спала. А потом я понеслась дальше, с отвращением вдохнув пыльный запах засыпанных меж стен опилок. И лишь оказавшись в заросшем акациями палисаднике, вспомнила про Тишка. Но, он и сам, следом за мной объявился, правда, с другой стороны дома:

— Госпожа, — прошипел недовольно.

— Какая я тебе госпожа? — сморщив нос, фыркнула я остатками пыли. — Нет у тебя госпожи. Одного господина хватит. Матаем отсюда, — и уже занесла над низкой оградой ногу, как бесенок меня больно за нее дернул. — Ты чего, рехнулся?

— На госпожу ты, Евся, точно сейчас не тянешь. Иначе бы сразу их заметила.

— Кого? — забыв про возвращенную «незримость», присела я в заросли.

— Вон там, — мотнул куда-то направо, своим козлиным носом бес. — Ты ведь мне запретила за тобой вовнутрь входить, а уши мне в другом месте пригодились. Вот я их и засек. Они давно в придорожной канаве сидят, от крапивы чешутся.

— Да кто там? — сквозь жерди ограды, попыталась я вглядеться в темноту.

— Двое. Наймиты — убийцы. И они сюда пришли, в этот дом. Да только знака все ждут от хозяйки, Бобрихи какой-то, чтоб влезть вовнутрь. Один другому сказал, что, когда она его подаст, повторяю дословно: «Главный уже будет безвреден».

— От Бобрихи, значит? — со злым прищуром вспомнила я большое старческое ухо у стены. — Ну, да не дождутся они его.

— А-а, так это ты ее усыпила, значит? — догадливо хрюкнул Тишок, а потом заскочил на оградку. — Тогда, нам здесь, и в правду, больше делать нечего. Матаем?

— Да нет, дружок мой, подельничек. А, вдруг, они без знака туда полезут? — зашарила я взглядом по земле и, вскоре, нашла, что искала, подбросив в руке, извлеченный из края цветочной грядки, тяжелый голыш. — Где ты говоришь, та канава? — спросила, уже стоя в полный рост. А потом и вовсе, выбралась на тропинку вдоль улицы.

— Вон там, у кустов, — в предвкушении веселья, запрыгал вокруг меня бесенок, тряся лапкой.

— Ага. Л-ловите, сволочи!

Камень ушел аккуратно в цель (сказались, все ж, тренировки) и в подтверждение, оттуда прытко ломанулись по улице два мужских силуэта, сопровождаемые моим пронзительным свистом и задорной бесовской погоней с улюлюканьем и парой назидательных пенделей каждому. А вот когда тот, из проулка ко мне довольный вернулся, настала и наша очередь матать. Тем более, створка ворот распахнулась, выпуская из темени двора сначала Стаха с мечом, а потом и вооруженного так же, Храна. Но, это я уже заметила, рванув в другой конец улицы, где колыхался под ветром, наш туманный тоннель…

Плакать мне больше не хотелось. Даже теперь, сидя на своем, окруженном со всех сторон озерной водой, камне. Хотя, решение, которое я приняла, еще тогда, услыхав его изумленное: «Евсения?!», ничем хорошим мне в жизни не отзовется. Бесенок, мой дружок и подельник, понял это немного позже, когда я, не сворачивая к собственному «жертвенному камню», прямиком из тумана направилась к озеру. Понял. Поэтому сейчас, пристроившись ко мне сзади за свое любимое занятие, лишь вздыхал, обдавая мою мокрую спину своим прохладным бесовским дыханием.

— Сколько ты их уже наплел, этих кос? — спросила с усмешкой. — Завтра опять долго распутывать придется.

— А ты не распутывай. Так с ними и ходи, — принялся Тишок за новую, отделив мне со лба очередную тонкую прядь. — Евся…

— Да?

— А что теперь с тобой будет? — спросил осторожно, и снова вздохнул, пустив мне по коже мурашки.

— Не знаю, — равнодушно пожала я плечами. — Видимо тоже, что и три года назад.

— Понятно… И ты все одно твердо решила? Даже, не смотря на это?

— Ага.

— А, может…

— Тишок, я сегодня чуть не убила человека. И, не просто, «человека», а… Да, в принципе, какая разница? Ведь, случись все, как обычно, остался бы он до утра и впрямь «безвредным». И что тогда? Двое убийц против одного храпящего Храна?

— Ты там и еще с кем-то познакомилась? — удивленно хмыкнул «цирюльник».

— Ага. Почти… познакомилась, — невольно я расплылась, вспомнив себя в роли «белой, порхающей бабочки»… А потом вспомнила его, Стахоса… Вот, совсем, некстати, вспомнила. Мне эти воспоминания сейчас лишь мешают. — Тишок, а как ты думаешь, то случайность была или что-то иное?

— Это ты о чем сейчас? — насторожился, вдруг, бесенок, даже косу плести прекратил.

— Про все. Про мое появление именно у этого человека, про тех убийц, поджидающих знака. Да и… — вдруг, впервые, всерьез, задумалась я. — Слушай, а почему ты меня все эти годы водил по своим тропкам именно к тем людям?

— А какие для тебя люди «те» и «не те»? Они ж в таком случае — все одинаковы?

— Для меня, да. Но, ты ж их как-то выбирал? — не отступилась я. — Почему именно к ним меня приводил?

— Евся, а какая теперь-то для тебя разница? Ты ж у нас… помирать собралась, — угрюмо отозвался бес.

— Это, конечно. Но, пока-то я еще жива? И, понимаешь, в голове что-то крутится, какая-то ненормальная мысль, а ухватить ее не могу. Как тебя, порою, за твой длинный хвост… Ты меня слышишь?.. Тишок?.. Ты где? — круто развернулась я на камне, чтобы увидеть лишь расходящиеся по озерной воде круги. — Ну, прохиндей. Опять твои тайны…

ГЛАВА 11

Сегодняшнее утро я встретила, не в пример прошлому — бодрствуя. Сидела на подоконнике и, обхватив руками одну ногу, болтала на улице второй — надо же начать первый день своей новой, не «сорной» жизни, подобающе. Какой бы короткой она в итоге не оказалась. На душе было на удивление тихо. Будто я зашла сейчас в высокую-высокую каменную башню, замкнула за собой дверь, а единственный ключ от нее выбросила в окно — далеко в пропасть… «Башня… Еще бы дракона огнеплюйного на цепь у входа посадила, для пущей уверенности. И чтоб все рыцари в округе от проказы слег…», — замерла моя нога в своем полете. — «Что там с этими рыцарями?.. А на… рыцаре?.. — невидяще вперилась я в оконный косяк, а потом громко выдохнула. — Заслонка… Жизнь моя, пожухлый лист… Ох, и рано ты помирать собралась, полуумная полудриада. А, вдруг, да, запасной ключик есть?.. Адона! — сдуло меня с подоконника, как раз в тот момент, когда раскаленное до красна, огромное солнце, начало свой подъем из-за гор…

Нянька моя, драгоценная, невзирая на «особость» дня или его «обыденность», каждое утро свое начинала еще раньше. Это исключением тоже не стало, окунув меня сразу с лестницы в густой оладьевый аромат. Я со всего маху чмокнула ее в разгоряченную жаром от плиты щеку и выдала последнюю новость:

— Адона, я больше не буду «платить» за свой покой. Всё, кончились мои туманные прогулки. И это решение — окончательное… Ты чего?.. — и замерла растерянно в крепких ее объятьях. — Адона… Это что? Ты меня сейчас жалеешь или так… радуешься?.. Радуешься?.. Нет, я же вижу, что, не жалеешь. А больше у меня вариантов нет… Ой, оладьи горят… Да, давай я тебе помогу…

А к тому времени, как вся моя последняя «туманная прогулка» была выложена дриаде вплоть до «убийственных» подробностей, в дом вошел батюшка Угост. Волхва не было на озере целую ночь. В общем-то, ничего необыкновенного — он часто по своим делам с закатом уходит, нам не докладываясь: куда и насколько. Но, теперь, по его хмурому обличью мы с Адоной, перекинувшись через стол взглядами, обе пришли к мнению: «Лучше помолчать». Хотя, думаю, у няньки моей это всегда удачнее получалось. А вот у меня и сегодня не вышло:

— А скажи ко мне, чадо, не поленись, — с расстановкой, начал батюшка Угост, усаживаясь напротив меня за стол. — Ты и в правду, решила участь свою еще более усугубить?

— Ну… Если вы про мой отказ от ночных хождений по… В общем, да, — лишь на последнем слове, осмелилась я поднять на старца глаза.

— Да, неужто? — удивленно всплеснул он своими жилистыми руками, заставив меня ответно вздрогнуть. — И как ты теперь бытность свою представляешь?

— Если честно, то, пока, смутно. Поживем — увидим.

— Ага… И долго ж ты «жить» вознамерилась? Або запамятовала, как корчилась на одре да стонала, Морану — избавительницу к себе призывая? — сощурился на меня волхв.

— Нет, от чего ж? Я все прекрасно помню… кроме своих взываний к языческой богине смерти, — неожиданно для самой себя, окрысилась я. — Но, к прошлому своему возвращаться не хочу. И не буду.

— Не будешь? Да что же ты за создание такое, безгодное, ежели за свою собственную жизнь побороться невмочь? Неужто и такие малые жертвы тебе не по силам? Ведь только и требуется — приносить иногда дань к алтарю, да и бегай после по своим лугам.

— А если я не хочу больше бегать по «своим» лугам? Если я хочу и другие луга? И реки другие и леса? А уж, коли не выйдет у меня побороть свою… «проказу», тогда, пусть лучше смерть, — сопя от нахлынувшей злости и обиды, закончила я, невзначай бросив взгляд на застывшую у стола Адону. Дриада стояла сейчас, сбоку от волхва, сжимая в руках тарелку с оладьями и в глазах ее, зеленых, вперенных в старца, было столько ненависти, сколько я раньше никогда и ни у кого еще не видала.

— А я говорю, смирись! — отвлек меня в следующий момент сильный удар волховецкого кулака по столу. Кружка, стоящая прямо перед ним, высоко подпрыгнула и брусничный морс из нее, волной выплеснулся в мою сторону, заставив инстинктивно выставить перед собой ладонь… — Ча-адо… — замерли мы все трое пораженно, наблюдая за тем, как «клякса» из морса, зависнув перед моей рукой, дождем осыпается на стол. — Евсения, ты… — лишь, когда последняя из капель булькнула в тут же растекшуюся по доскам стола лужу, выдохнул волхв. — Ты подумай хорошо, а я… я тебе и вдругорядь… готов помочь, — встал он и быстро вышел вон, на улицу.

— Адона, а что это он так разошелся, а? — обернулась я к своей няньке. — А потом сразу стих? Признал родную магию?.. Только у меня, знаешь, такое чувство, будто батюшка Угост сильно испугался. И… — шлепнулся на стол рядом с лужей маленький кузовок, сопровождаемый выразительным Адониным взглядом. — За яйцами?.. Хорошо, хоть, доесть успела, — вздохнув, поднялась я с лавки…

И поскакала по уже привычной своей дороге: лес — тетка Янина — Любоня — лес, никуда более не сворачивая. Один лишь раз нырнула в узкий весевой проулок, пропуская, неспешно едущего по улице на своем гнедом, Леха. «Ничего так, с прямой спиной в седле сидит, кручины тяжкие к земле не пригибают, хотя…», — хмыкнула ехидно, на всякий случай, в ладошку. — мозг себе последний, наверное, доломал, вспоминая наши с ним «любовные» подробности», — и припустила дальше, в совершенно противоположном от бывшего ухажера направлении.

А вот у подруги моей пришлось встрять по самые уши. Точнее, мне сначала на них «сели». И, к сожалению, не Любоня. Потому как в тереме ее высоком второй день шло развеселое гулянье — «День рождения» дорогого жениха. У нас в веси такие праздники — не в ходу. Все больше «Дни» разных богов отмечаются, а вот здесь, видно, пришлось Вилу сделать исключение. Да, судя по «несвежему» румянцу порядника, оное ему явно, было в радость. А уж каким «радостным» был сам жених…

Тетка Вера тут же усадила меня за общий стол, рядом с ковыряющейся в пироге Галочкой и заставила черпать огромной ложкой из огромной тарелки холодник. Я же, вздохнув, немедля пристала к дитю на предмет: «Где ж ее старшая сестрица». Та окинула скучающим взором все застолье и пожала плечиками:

— Не знаю. С самого утра была. Вчерашних гостей из Букоши провожала. Потом новых встречала. Потом… а, потом посуду на кухне мыла и… да, еще курицу жарила, тоже на кухне.

— Понятно.

— А ты посиди здесь со мной. А то мне надоело на них пялиться. Русана нет, а…

— А где ж он? — встрепенулась я.

— А-а, — смачно зевнула Галочка, — Любоня говорит, жених ейный его за какой-то оказией в Бадук услал, еще вчера. А то я б хоть с ним сейчас поболтала…

Ну, я и посидела… недолго. Да и не сильно приятно мне самой было на все это веселье «пялиться». Незнакомые люди, одетые кто богато, кто попроще, но, все громкоголосые и непривычно для Купавной, чванные… А, может, это у меня, просто, ко всем им такое отношение, потому как они Ольбега гости?.. Последней же каплей стал он сам, появившийся из-за кухонной занавески. И по его довольному виду… Нет, или у меня, точно, к нему особая неприязнь, или я это почуяла…

— Ой, да что ж вы молчали то? — вскинула свои полные руки тетка Вера и покаянно покачала головой сидящей напротив нее даме в цветастой кофте. — Сейчас еще грибочков принесу, раз понравились, — и приподнялась с табурета.

— А не надо спешить… мама, — ухватившись, после легкого качка в сторону, за всё ту же несчастную занавеску, хмыкнул Ольбег. — Я сам… обслужу. Мигом, — и снова за ней исчез.

— Тетка Вера, — по-петушиному, выдала я, подрываясь из-за стола. — Я тоже на кухню. Я сама себе все принесу.

— Ага, Евсенька. Будь добра, — каким-то, тоскливым взглядом проводила меня женщина.

А через мгновенье у меня самой взгляд… изменился, увидав, по какой оказии дорогой подружкин жених так на кухню рвался — она сама, застывшая сейчас у плиты, с красным от стыда лицом и жутью в глазах.

— Любоня! — голосом, каким орут: «Пожар!», возвестила я о своем присутствии. Ольбег от девушки неуклюже отшатнулся, скользнув напоследок по ее груди рукой. — Я к тебе… в помощь.

— Евся! — голосом не лучше, отозвалась она мне, шустро махнув на встречу. — Я здесь жарю… Матушка велела.

— Иди отсюда.

— Чего?

— Иди отсюда. Я сама… дожарю, — выдернула я из ее руки деревянную мешалку.

— Евся, а как же…

— Иди, — процедила сквозь зубы, правда, уже Любониной взметнувшейся косе и нашла взглядом рукоблуда. — В сторонку отойдите, а то, боюсь, жиром забрызгает.

Ольбег удивленно хмыкнул и, сгрузив на пол пустую бадейку, пристроился рядом, на освободившейся лавочке:

— Евся. Вас… тебя, кажется, так зовут? — всерьез заинтересовался он, теперь моей персоной.

— Ну да. Именно так, — внимательно разглядывая куски курицы на большой сковороде, протянула я, решая в это время: «Сейчас его усыпить или, когда подальше от горячей плиты будет». Ольбег же, не мешкая, продолжил:

— А почему ты у меня в гостях никогда не была? Подруги моей невесты — мои… подруги. Ты знаешь… — замахнул он одну ногу на другую и свесил с нее свои длинные руки. — Я всегда рад гостям. И у меня есть, чем их удивить.

— Охотно верю, — вариант с немедленным «усыплением» все навязчивее долбился мне в голову. — А вы, случайно, не вдовец?

— Я? Вдовец? — удивленно приподнял мужчина бесцветные брови. — Что ты, деточка. Я, конечно, понима-аю, про меня здесь, в вашей глуши, всякое треплют. Но, вот в чем не замешан, так во вдовстве. И если и могу… «замучить» женщину, то, только в одном месте. И я уверен, ты знаешь, в каком, — совсем уж похабно расплылся он, покачивая одним коленом.

— Это я такая догадливая или испорченная? — в ответ, сузила я на мужчину глаза.

— Ты, несомненно, полна всяческих достоинств. К тому же, в наш просвещенный век, даже ваша глушь живет в этом вопросе по-новому. Так что, еще раз тебя приглашаю: загляни на мой, пока еще, холостяцкий, огонек.

— Да что вы? Какая непосильная для меня честь, — ну, сволочь, держи. — Ой, а у меня на ладони перышко. Сейчас я его на вас сдую. Ловите… ртом… Ага. И главное, во сне вправо не кренитесь…

Любоню я нашла вскоре, все на том же длинном бревне за огородным тылом. Правда, на этот раз, без одуванного венка и в слезах:

— Ну, ты чего, подружка, — бухнувшись рядом, обхватила ее за вздрагивающие плечи. — Что, сильно худо?

— Угу, — пробубнила она в свои ладошки, а потом и сама меня обняла. — Ой, Евся, если б ты знала… Как худо то…

— Ну, а если худо, так откажись от него.

— От кого? — испуганно отстранилась Любоня, даже реветь перестала.

— От жениха, — опешила я.

— А-а… А я думала, ты про Русана… А его теперь и вовсе здесь нет, — всхлипнула, вытирая глаза.

— Я знаю. Мне Галочка сказала. И надолго он в Бадук сослан?

— Ты тоже думаешь, что Ольбег его специально туда спровадил?

— Не-ет, — удивленно протянула я. — Просто, слово вырвалось.

— Вырвалось… А я вот думаю, что специально… — протяжно вздохнула она, а потом, уж совсем неожиданно, расплылась. — Евся… А ведь тогда, в Купальную ночь… Он ведь меня нашел.

— Да ты что? — постаралась я удивиться.

— Ага… И ты знаешь, какой он… Он мне во всем признался. А потом… Ой, подружка моя дорогая, как же хорошо нам тогда было. И я так рада, что он у меня — первый, мой единственно любимый мужчина… Но, я не думала, что после той ночи… Я теперь совсем не могу его терпеть, своего жениха. Раньше, до рук Русана и губ его ласковых, думала, что смогу. А теперь точно знаю, что нет на то сил моих, — полился новый ручей из слез.

— Любонь, ну а, если, ты это знаешь, так почему ж не откажешься от своего замужества? И вообще, что Русан про все это говорит?

— Русан говорит, что… — вдруг, замолчала она. — … Он говорит, что любит меня.

— А еще что говорит?

— И все, — расширила она на меня глаза.

— Как это, «все»? Раз любит, пусть сам тогда и женится. Ты ему говорила, что Ольбег тебе не мил?

— Не-ет. Так-то ж и так понятно. Иначе, разве б стала я с другим втихомолку любоваться? Для меня то — святой запрет, непростительный. До свадьбы — можно. Но, только с любимым… Или с женихом, — потерянно выдохнула она.

— С двумя сразу что ли? — недоуменно скривилась я. — В твоем-то случае так и получается. Любонь, чего ты молчишь?.. Ольбег что, тебя в кровать затащил, пока у вас столовался?.. Любоня?

— Нет, — отрешенно качнула она головой. — Но, он меня в гости к себе зазывал. И сказал, чтоб я вечером приезжала, после заката. И без Галушки.

— И что, ты так и сделаешь? — даже перехватило у меня дыхание.

— Евся… — тихо начала она, уставясь в одну точку. — Знать, у меня судьба такая — любить одного, а терпеть ласки другого. Вот завтра и поеду, сюрпризом. Он их любит. Потому как выбора иного у меня нет… Ты только не перебивай и не горлань на меня. Я до конца сказать хочу… Мой отец, Евся, Ольбегу очень обязан. Тот его в долю возьмет, как только я в Букошь съеду. Ты ведь сама знаешь, здесь, в Купавной нам хорошо жилось, но, то — не вечно. Скоро все молодые отсюда разбегутся и забудут старых богов. В прошлом году трое уехали — на месяц, на заработки. Да так никто из них обратно не вернулся. А в этом… Вон, даже Лех твой в наемники собрался. А за ним следом остальные потянутся. Кто — к соседям. Кто еще дальше. А что с весью станет? Кому будет нужен порядник без нее?.. Я не могу пойти против родительского благополучия. Им еще Галушке жениха достойного искать. А Русан… Русан так и будет для меня всю жизнь самым — самым. Вот и все… Теперь горлань, сколько душе угодно.

— Да что-то… не хочется, — откинулась я спиной на забор, подняв глаза к вечно бегущим по небу облакам… — Скажи мне, Любоня. Только честно. А, если б, Русан тебя сейчас позвал за собой. Хоть куда, но, за собой, пошла бы? — подружка с ответом промедлила. И я лишь услыхала сначала, сбоку от себя, очередной ее прочувствованный вздох, а потом, чуть слышное:

— Да. Кинулась бы…

— И еще скажи, что бы ты своему жениху, многоуважаемому, ни за что не простила?

А вот теперь она ответила сразу:

— Измену с нелюбимой. Потому как все остальное изменой не считается… Евся…

— Ага.

— А ведь я права была, — усмехнулась, вдруг Любоня.

— Поздравляю тебя. И в чем?

— Дрались в Солнцеворот из-за тебя.

— Да что ты? — отстраненно отозвалась я, думая в это время о своем.

— Ага… А еще, знаешь, что?.. Той драке, уж прости, но, я поспособствовала. Я просто, когда мы с чужаком этим, Стахосом, к костру пришли, сгоряча выпалила, что у вас с Русаном любовь. Ну, я ж тогда так и считала. А он сразу развернулся круто и назад к лавочке пошел.

— Ну, ты, подруга, и дуреха.

— Еще какая. Только я к чему это говорю. Ты ж теперь, наверное, тоже здесь не останешься, в своем лесу. Ну, мне так кажется.

— А кто его знает… — глубокомысленно вздохнула я и со смехом обхватила за плечи свою «дуреху»…

Домой, в «свой лес» я, в итоге, вернулась лишь к вечеру, проведя почти весь день, вначале с Любоней, а потом и с остальной женской частью ее семьи. Лично пронаблюдав торжественный вынос надежно спящего жениха в рыдван, а потом и его, не менее торжественное восвояси отбытие. И, хоть подружка в купе со своей матушкой косились на меня с едва заметными улыбками, вопросами лишними не обременяли. И на этом спасибо — звание «внучки местного волхва» мне и не такое порой дозволяло проделывать (правда, лишь благодаря местной магической малограмотности).

А, почти у самого дома меня саму поджидал сюрприз в виде нервно подергивающего хвостом Тишка:

— И сколько можно тебя дожидаться? — первым делом пробурчал он. — Давай за мной.

— Куда? — напротив, тормознула я посреди тропки.

— Я же сказал — за мной, — бросив суетливый взгляд назад, схватил меня Тишок за руку и с силой потянул в лес. — Мне Адона велела тебя туда свести. И больше ничего у меня не спрашивай, — предупредил, как раз вовремя, вынудив (раз Адона так велела), лишь шустро бежать следом. Правда, недалеко.

Да, в этой части леса я и раньше бывала, немного южнее истока Тихого ручья, в самой тенистой гуще древних дубов. И даже название ему придумала: «Сказка». Из-за мягкого мха, обволокшего своим густым ковром не только землю вокруг, но и сами «седые» деревья. И дуб этот, наполовину поваленный грозой видала, но, чтоб такое…

— Тишок, что дальше? — открыв рот, застыла я перед настоящим лиственным «шалашом».

— Ныряй вовнутрь. Будешь сегодня здесь ночевать.

— С чего бы? — уже на изготовке, развернулась я к бесу.

— А это уже лишний вопрос, — подтолкнул он меня сзади. Не ожидая такого бесовского «обхождения», я тут же, на первом шаге, запнулась, да так и рухнула на колени… посреди просторной лежанки из матраса, накинутого покрывалом, а поверх еще и пуховым одеялом. В довершении всего разглядела и гостеприимно взбитую подушку. — А вон там, в стороне тебе пирожки со щавелем и молоко в крынке, — сглотнув слюну, оповестил меня бес.

— А ты чего замер? Залазь. Вечерить будем, — с готовностью сбросив туфли, вступила я в новое звание: «Сказкина хозяйка». — Располагайся, подельничек…

Подельничек… Он уж давно удрал, прихватив кузовок с яйцами, и пожелав на прощанье «ночи без снов». А я все так и лежала, свернувшись клубочком под теплым пуховым одеялом. Хотя, дриады холода не боятся. Но, само знание того, что для меня его приготовили любящие руки, грели этим одеялом мою душу, не только бренное тело… Лежала и слушала ночной лес. И древнего дуба, давшего мне сегодняшний кров. Он сначала долго молчал, а потом лишь спросил своим тихим, скрипучим голосом: «Почему ты здесь?». «Не знаю», — ответила я. И это было правдой, а потом и сама его спросила: «Как ты живешь?» А дуб проскрипел: «Завтра придет дождь. А сегодня ты спи». Вот и весь разговор…

Но, мне не спалось. Наверное, если б была я полноценной дриадой, все было бы проще, а сейчас… Вспомнилась Любоня, сказавшая много правдивых слов и о веси и о древних богах, в вечность которых с каждым годом верится все сложнее. Уж я то, как внучка волхва, это точно знаю. И тут же вспомнился он сам с его гневными словами: «Неужто и такие малые жертвы тебе не по силам?». А в чем она, эта сила? Моя сила? Вот, у подруги моей она в любви. Это я тоже точно знаю. А у Адоны она в чем? У Тишка? Да и у самого волхва?.. А потом я подумала, что, если мне станет, действительно худо, то, наверное я тогда и вспомню лишь о том, что даст мне силы бороться… И, вдруг, вспомнила Стахоса… И в этот самый момент, где-то на грани слуха, уловила легкий немудреный мотив… Отбросила одеяло, и, склонив голову набок, опять постаралась прислушаться, усердно хмуря лоб. Звук стал отчетливее. Он будто звал кого-то, то прерываясь, то вновь возобновляя переливы, как имя, что кричат в ночи, останавливаясь лишь, для того, чтобы набрать в грудь воздуха… и снова крикнуть… Евсения… Нет, я точно рехнулась. Потому что, спустя всего несколько мгновений, уже неслась меж деревьев на этот звук… На этот тихий зов…

ГЛАВА 12

Я неслась по ночному лесу. Неслась по следу незатейливой музыки, даже не задумавшись и на долечку, что ждет меня на другом конце ее узкой светящейся ленты. А когда, вынырнув у самого края холма, замерла, пытаясь вглядеться в темень ночи, лишь облегченно выдохнула и вновь припустила по склону… Ну, конечно, кто ж еще это мог быть… Стахос, стоящий у тына, посреди спящего луга, обернулся ко мне и оторвал от своих губ свистульку. Потом улыбнулся, как-то неуверенно:

— Я решил, что, чем больше думаю, о том, «кто ты», тем меньше мне хочется знать ответ.

— Ты пришел сюда, чтобы об этом сказать? — подошла я к мужчине вплотную, выравнивая дыхание.

— Не-ет. Я, в конце концов, и сам понял, что мне это совершенно безразлично.

— А-а… Тогда, зачем ты здесь? И откуда у тебя мой кентавр?

— Так это кентавр? — усмехнулся, вдруг, он и покачал головой. — Понятно… Я его случайно нашел в траве, недалеко от вашего дома, когда днем к тебе приходил. А тебя не было.

— Так ты еще и днем приходил?

— Угу. Познакомился, точнее, пытался познакомиться, с твоим дедом. И ты знаешь, вы с ним похожи.

— Интересно, чем? — с прищуром посмотрела я на мужчину.

— А он тоже меня прогонял, — засмеялся Стахос. — А потом вслед еще крикнул, в ответ на мой вопрос: «Почему мне нельзя с тобой видеться».

— И что именно? — вмиг насторожилась я, прекрасно зная силу волховецких проклятий.

— Он крикнул… — припоминая, скосился в сторону Стах. — «Понеже, ты, кмет… нахвальщик». Да, точно так. А что это означает?

— Сущую правду в твоем случае, — выдохнув, облегченно засмеялась я, откинув назад голову. — Он сказал: «Потому что, ты, парень — нахал».

— А-а-а… Ну, здесь, я согласен. Только, причина не уважительная. Нужна другая.

— И какая же?

— Какая? — всерьез задумался мужчина. — Я такой не знаю. А ты, Евсения? — с улыбкой посмотрел он на меня.

— О-о… У меня их — целое озеро. Да только… — смолкла я, а потом, вдруг, сама ошалев от собственного желания, сделала последний, разделяющий нас шажок, и ткнулась лбом в плечо Стаха. — Да только я не хочу назад на то озеро. А что будет дальше, совсем не знаю.

Мужчина от неожиданности замер, а потом, осторожно, будто боясь поверить в произошедшее, прижал меня к себе:

— Евсения, позволь мне сказать то, что я знаю?

— Говори, — вздохнула, не отрываясь от его тепла.

— Мы с Храном приехали сюда, в Букошь, по одному… очень важному делу. И я ему посвящал все свое время, ни на что другое не отвлекаясь и думая лишь о том, как бы поскорее с ним покончить и отсюда свалить. А потом…Ты меня слушаешь?

— Ага. Вы здесь — проездом. Я поняла.

— Ну да… — вздохнул Стах. — А потом я встретил тебя. И как-то все сразу изменилось. Встало с ног на голову: и где теперь самое главное, а где — второстепенное?.. Евсения, я не знаю, кто ты, но, я уверен в тебе, как в части собственной души. Потому что ты и есть — я, моя душа. Как отражение в божественном зеркале… Ты меня понимаешь? — склонил он ко мне голову.

— Я — это ты?

— Да. Как две половины одного целого. И я… я люблю тебя, моя единственная половина. И хочу, чтобы все твои беды и страхи стали и моими. Чтобы я смог тебя от них защитить.

— Стахос, — отстранилась я от него. — Ты не ведаешь, о чем говоришь. Какие «беды» собрался на себя взваливать. Ты сам — одна большая «ходячая неприятность». А тут еще мое… Что? — и замолчала, глядя в прищуренные глаза мужчины. — Почему ты на меня так смотришь?

— Ты знаешь, Евсения, — качнул он головой. — Я, почему то думал, у тебя будет… немного другая реакция на мое признание в любви. Или ты мне не веришь?

— А-а-а… — растерянно протянула я. — Ну так, понимаешь… Я тебе верю… А что я должна была сделать?

— Ну, — убрал он с моего лба выбившуюся прядь. — Ты должна была поблагодарить меня за оказанную этим признанием честь. Это сначала.

— Так, я тебе благодарна, — согласно кивнула я. — Что дальше?

— А потом заявить мне об ответных чувствах, если, конечно, они у тебя есть. На что я очень сильно надеюсь. Иначе, в противном случае мне придется тебя просто привязывать к Капкану.

— Меня привязывать к капкану? — открыла я рот.

— Ну да, к его седлу… веревкой… Так коня моего зовут, тебе уже знакомого, — во весь голос захохотал он, прижав меня к себе еще сильнее.

— Ну, надо же, какие вы прыткие… вместе с конем, — совершенно справедливо возмутилась я, уперев в мужскую грудь руки. — Ты сначала со своими бедами разберись, а потом чужие разрешай.

— Евсения, ты о чем?.. А-а, понял, — растаяла на лице Стаха улыбка. — Мы нашли на утро в канаве следы от двух человек, которых ты оттуда… вспугнула. И там же камень из клумбы.

— А почему сразу я? — припухла я под пристальным мужским взглядом.

— Хран тебя узнал. По свисту. Ты и у реки так же лихо свистела, когда меня на берегу бросила.

— Не бросила, а оставила… с уведомлением. И вообще, давай с тобой договоримся.

— Та-ак. Это, хоть и не ответное признание, но, уже плодотворный диалог. Я тебя внимательно слушаю, Евсения.

— Плодотворная — картошка зимой в погребе, а я тебя, уже в который раз просить буду, — в ответ, тяжко вздохнула я. — И, если ты меня и сейчас не послушаешь… Стах, не приходи больше сюда. Я сама тебя найду, как только… смогу.

— Это и есть твоя просьба?

— Да. И очень серьезная.

— Хорошо, — склонил голову набок мужчина. — Тогда и ты мне пообещай, что обязательно это сделаешь.

— Торжественно клянусь. Если ты мне мою свистульку вернешь.

— Ты же ее выбросила?

— Погулять выпустила, попастись в травке. Это же — кентавр.

— Кентавры — не кони. Они в траве не пасутся, — серьезно заметил Стахос, а потом качнул головой. — Ладно, забирай. Только, она-то здесь причем?

— А вы теперь с этим кентавром для меня — одно целое. Я по ней тебя и найду.

— Понятно, — внимательно посмотрел на меня мужчина. Ну, не объяснять же ему на пальцах, в самом деле, как моя магия действует. Да и вообще, не время сейчас этим заниматься:

— Стахос, мне пора, — заглянула я в его бездонные глаза. — Скоро рассвет.

— Ну да, — вздохнув, окинул он взглядом небо над моей головой. — Значит, вариант с веревкой точно, не наш?

— Сам ей обмотайся. Вдруг, по дороге в Букошь заснешь, — освободилась я из теплых мужских объятий, тут же зябко передернув плечами. — Прощай, Стах.

— До свидания, Евсения. И помни, я тебя нашел. А значит, не потеряю. Даже без свистульки…

Обратно я уже не спешила, аккуратно прыгая по камням вдоль Тихого ручья. Временами на них же замирала, повторяя шепотом свои слова Стахосу и его мне ответы. Шла и… как это… слово умное… анализировала. Да, приводила в порядок собственные, незнакомые мне мысли и ощущения после этой встречи у орешникового тына… Ведь, почему мне больно резанула по сердцу увиденная утром картина на подружкиной кухне? Да потому, что, даже сквозь дриадский охранный инстинкт, приглушающий происходящее, даже сквозь пелену наброшенной личины ощущала всегда мерзость и холод от чужих, нежеланных прикосновений. А сейчас… А что сейчас? Сама же к «чужаку» в объятья и нырнула. И выбираться из них не спешила, вдыхая запах мужского, пряного тела. И если раньше «принимала» в Стахосе лишь его удивительные глаза, пробудившие меня от многолетней «сорной» спячки, то теперь, с изумлением начала понимать, что и он сам, весь, целиком: с руками, телом и голосом мне тоже благоприятен… Вот ведь, дела…

— Но, целовать я его все равно не буду. Если конечно, выживу, — уверив саму себя, рухнула, наконец, на мягкую лежанку. И тут же, едва успев запахнуться одеялом, провалилась в предрассветный сон… Без всяких сновидений…

Дождь пришел в заповедный лес с востока. Переполз, вместе с низкими тучами через Рудные горы и к обеду совсем разошелся, стуча каплями, по черепичной крыше и змейками стекая по окнам. Озеро накрыло туманом, сквозь который мутным пятном над водой темнел мой камень. И во всей этой, окружившей дом, седой пелене казалась сейчас совсем уж нереальной звездная ночь на клеверном лугу… Только лишь маленькая деревянная свистулька, мой ручной кентавр, твердил об обратном. Правда, молча… Пригревшись в сжатой руке…

— Адона, мне сегодня вечером нужно будет уйти… в Букошь, — дриада оторвавшись от своей вязки, передвинулась ко мне по лавке, и внимательно посмотрела в глаза. Я же свои, напротив, отвела к водяным струйкам на стекле. — И спасибо, что не спрашиваешь: зачем и к кому…Ты знаешь… Это, наверное, странно, но, я теперь совсем не чувствую себя свободным лесным духом. Все время хочется чего-то. Так хочется, что сердце ноет… А чего, сама не пойму. А ты?.. Ты когда-нибудь была свободной? — нянька моя вздохнула и снова вернулась к своему занятию, ловко выводя крючком зеленые ниточные узоры. — Адона. У нас с тобой все будет замечательно… Ну да, особенно, когда я надену свой новый ажурный жилетик. А к вечеру не успеешь закончить?.. Хотя… И так сойдет…

А вот с Тишком все так гладко не вышло. И бесенок за свою услугу проводника запросил с меня полный отчет о намерениях:

— Да что ты ко мне пристал то? — отмахиваясь в который раз от его возмущенного верещания, тормознула я посреди тропки и уперла руки в бока. — Может и сам тогда разоткровенничаешься и поведаешь мне, отчего я «бестолочь тиноглазая»?

— А то ты сама не знаешь? — фыркнул в ответ бесенок, тоже подбоченясь. — В такое место, в такое время, с такими бестолковыми мыслями в голове. Мало тебе этого?

— А знаешь что?.. Скачи ко ты обратно. И без тебя управлюсь, — прищурила я на него глаза.

— Ага. Сберегла собака нос — прищемила дверью хвост.

— Выкручусь, как-нибудь, — только и буркнула я, вновь срываясь в путь.

— Постой!.. Бестолочь тиноглазая… Здесь «нырять» будем. И чтоб слушалась меня. А то брошу и останешься и без носа и без хвоста.

— Вот, давно бы так, — не останавливаясь, свернула я влево. — Теперь рассказывай, по какому поводу больше всего верещал, — бесенок хрюкнул, намереваясь, видимо, ехидно усмехнуться, и выдал:

— Всему свое время.

Время настало сразу, как только мы, вынырнув из туманного коридора, затаились у высокого каменного забора. С обеих сторон нас надежно сейчас скрывал густо разросшийся орешниковый подлесок, позволяющий, однако, моему проводнику назидательно прогуливаться мимо моей персоны и вполголоса внушать:

— Евся, у Ольбега этого ведь не только огорожа такая, но и сами хоромы. Ты это понимаешь?

— Теперь, да, — кивнула я, старательно водя взглядом за бесом. — Значит, нырять сквозь стены не получится.

— Ага, — застыл на мгновение Тишок. — Потом собаки на улице. Они тебя и незримой учуют.

— Ну, с ними-то я всегда договорюсь. Это не кошки… стервы трусливые.

— Да что ты? — оскалился бес. — А почему ж ты с ними не договорилась, когда они меня на яблоню Теребилину весной загнали?

— А то был глубоко воспитательный момент. И вообще, не о нем речь. Что еще? — добавила с нажимом, глядя в прищурившиеся нехорошо бесовские глаза.

— А и всё… Только напоследок хоть мне скажи: как жениха компрометировать будешь? До приезда подружки управишься?

— Надеюсь. И разберусь на месте, — бросив ответы на оба вопроса, двинула я вдоль забора. — Тишок, а у тебя спросить можно? Откуда ты про все это знаешь? — но, ответ неожиданно, получила сама, едва высунув из-за угла нос. — Жизнь моя, пожухлый лист… — в это самое время, с другой его стороны, дом Ольбега покидал батюшка Угост…Ну, значит, будет у меня резон еще на пару вопросов к здешнему гостеприимному хозяину.

Однако, боевой пыл, поддерживаемый всю дорогу лишь за счет постоянных препирательств с бесенком, покинул меня уже у чугунной калитки. Поэтому, вдохнув по глубже, я немедля дернула за мокрую от дождя веревочку. Действие это тут же отозвалось внутри двора истеричным перезвоном колокольчика, и через пару мгновений ко мне оттуда высунулась небритая рожа:

— Я к господину Ольбегу… по приглашению, — буркнула, насупившись на морщинистый лоб мужика. И по тому, как он скоро калитку распахнул, а потом, сделав шаг на улицу, кинул вдоль нее насмешливый взгляд со словами: «Чего пешком то? Или у мамаши Фло опять коляска накрылась?», поняла, что подобные «приглашения» в данном доме — не диво. А вот это знание пыл мой как раз и вернуло. — Не твое дело. Веди, — поправив на бедре сумочку, первой пошла к высокому, подсвеченному фонарями крыльцу…

«А вообще, занятное это зрелище — дом единственного в округе богатея», — открыв удивленно рот, застыла я сразу же с внутренней стороны двухстворной двери. Огромная комната с цветочными горшками по углам была освещена, как солнцем в яркий день, висящими по стенам, светильниками, а прямо напротив входа, высилась на подставке «рогатая» одёжная вешалка, на которой висел сейчас, стекая каплями на натертый до блеска пол… Зонт? Точно, зонт. Я такой один раз видала. В Букоши, у почты. Что же касается самих стен, то были они, толи разрисованы причудливыми синими птицами, толи…

— Евся, деточка! Вот уж не чаял, не надеялся! — ну, бестолочь тиноглазая, теперь держись…

— Доброго здоровья, господин Ольбег, — вмиг преисполнившись девичьей стыдливости, выдохнула я. — Страсть, как хочется удивиться. А раз вы обещали…

— Приложу все усилия, — великодушно обязался передо мной подружкин жених, плотнее запахивая на животе длинный расшитый… Халат? (да, какая разница?) — Прошу за мной. В мои скромные апартаменты.

Скромные эти апартаменты, мы, довольно прытко, пересекли вдоль всей их «нескромной» длины, а потом устремились наверх, по узкой, обвитой вокруг каменной опоры лестнице. Я лишь озираться по сторонам успевала, подгоняемая сзади распростертыми гостеприимно хозяйскими объятьями. В результате чего, в следующий раз тормознула уже… Ну а где ж еще можно «удивлять» весчанку из глуши? Только лишь в опочивальне. А чего ж она сама ждала?.. Правда, опочивальня эта скорее напоминала весевую площадь со стенами и окнами, на мое счастье, пока не завешенными. С кроватью под золотым пологом в одной ее стороне и камином — в стене напротив. А между ними: кресла, столики и шкафы резные разных размеров и цветов. Да… Есть где разгуляться и меж чем поноситься… если до этого дойдет. Но, то, что привлекло мое большое внимание сразу же, вообще ни в какие, даже дриадские, нравы не укладывалось — картины. Много картин. И на всех — совершенно голые дамы (сидящие, возлежащие, нюхающие цветочки и просто меж них живописно замершие) с формами, не уступающими «богатству» моей дорогой подруги.

— Располагайся, деточка, не стесняйся, — подтолкнул меня в очередной раз Ольбег, наведя на мысль, что «стесняться» мне здесь пристало лишь собственных, «ущербных», по сравнению с рисованными размеров:

— Ага. А можно мне к камину?

— Да, пожалуйста, — разочарованно скосясь в сторону полога, вздохнул он, однако, духом не пал. — Орешки хочешь? Конфеты? Пирожное? С вином — в самый раз. Ты усаживайся, я тебя сейчас сам обслужу, — и махнул своим длинным халатом в сторону одного из шкафов. Я же в это время тщательно выбрала себе нужное место: чтоб хоромы хорошо просматривались, и улица из окна. Точнее, время суток. И бухнулась в кресло прямо у каминных ступеней рядом с круглым столиком…

И потянулась наша нудная беседа, представляющаяся обеим ее сторонам лишь неизбежным злом. Однако каждый желал в конечном итоге получить свою, заслуженную за терпение «награду». Я, улыбаясь и удивляясь в нужных местах, лишь тянула время, поглядывая на предзакатную хмарь за окном. Ольбег же прыть выказывать заметно остерегался: а вдруг, возьму, да Любоне потом на него в запале «глаза раскрою»? В конце концов, после наполовину опустошенной единолично бутыли, у жениха ее уважаемого язык развязался. Из чего я сделала вывод, что пора и попробовать соединить «приятное» с «полезным»:

— Господин Ольбег…

— Зови меня просто Ольбегом, деточка, — закидывая в рот орешек, поправил он меня.

— Ольбег, а чем вы еще занимаетесь, кроме добычи камушков?

— А что, про то местные злые языки еще не растрепались? — окинув взором почему своих настенных красавиц, спросил он, а потом пьяненько хмыкнул. — Хотя… Я — коллекционер, деточка.

— Кто вы? — в очередной раз за вечер удивилась я.

— Собиратель прекрасного и его пламенный почитатель… Я имею в виду живопись, и исторические ценности… Ты меня понимаешь?

— Это те, что в музеях показывают? — выказала я невиданные для веси Купавной познания, удивив на этот раз сама:

— Совершенно верно, — даже глаза свои припухшие больше обычного приоткрыл Ольбег. — Но, к сожалению, здесь мало тех, кто по достоинству может оценить мою страсть — глушь беспросветная с «кудесами».

— Что, у вас даже… друзей здесь нет?

— Да откуда они? Все мои друзья давно… В общем недосягаемы. А здесь — одни подрядчики да подельники, — начал он, а потом, совсем уж печально, хмыкнул. — Вот видишь, деточка, я уж и сам начинаю под стать местным разговаривать. Скоро буду «выдавать» только «або» да «кабы», — и замолчал, вперяясь глазами в бутыль. — А хочешь, Евся, я тебе кое-что покажу?

— Что именно? — насторожилась я.

— Жемчужину своей коллекции. О ней знают лишь немногие. Безумно ценная вещица со своей историей… Хочешь?

Я бросила мельком взгляд за темнеющее окно, прикинув в уме оставшееся до основного действа время, и решила, что таким способом его скоротать тоже вполне дозволительно:

— Хорошо. Покажите, — кивнула покорно, а когда воодушевленный Ольбег исчез за дверью, и сама из своего кресла подпрыгнула. Прошлась вдоль одной из стен, рассматривая уже более тщательно местную «живопись» и, наконец, остановилась напротив одной из картин. На ней розовощекая дама была в полный свой рост и выписана в самых мельчайших подробностях. — А что? Вполне подходит, — склонив набок голову, вынесла я свой вердикт. — А-а, коварная разлучница моей любимой подружки и ее уважаемого жениха? И не стыдно тебе?..

— А вот и я, — глаза у вернувшегося коллекционера горели сейчас совсем уж нездоровым огнем, а в руках он, застыв на пороге, сжимал, обтянутую черным бархатом коробочку. — Пойдем к огню. Там ты сможешь лучше все разглядеть. Но, сначала, всего несколько слов, — и быстро присел на самый край своего покинутого кресла. — Ты знаешь, кто такие кентавры?

— Да-а, — с большим сомнением, но, все ж, согласилась я. — Видала на картинке и немного про них читала.

— Прекрасно, — с чувством выдохнул Ольбег. — Ну, надо же, как мне с тобой повезло… Так вот, этот народ не без бахвальства величает себя потомками эллинов. Что же касается их истории… Да, не в этом суть. А суть вся в том, деточка, — провел мужчина дрожащей рукой по бархату. — что здесь у меня находится древний символ их власти, передаваемый из поколения в поколение. Так называемая «Кентаврийская Омега». Взгляни… — в следующий миг откинул он крышку, явив мне покоящуюся на точно таком же бархате, большую золотую подкову. Точнее…

— А почему она…

— Лишь половина? — вскинул Ольбег брови. — В этом и есть ее «история». Дело в том, что изначально Тинаррой правили два царственных брата, образовавшие два своих, вполне самостоятельных клана: южный и северный. Но, при довольно… туманных обстоятельствах, один из них погиб — разбился в глубоком горном ущелье, прихватив с собой и вторую половину подковы. В официальной, государственной «легенде», говорится, что один другого до последнего за эту вещицу из пропасти вытягивал. Но, золото — металл мягкий. И в конце концов, подкова не выдержала тяжести, переломившись ровно посередине. Это — официальная версия.

— Да. Интересная история, — осторожно провела я пальцем по реликвии.

— А хочешь ее в руках подержать? — подался ко мне через столик мужчина.

— А можно? — открыла я рот.

— Тебе — даже нужно, — вынул он драгоценную половинку и протянул мне. — Вы будете прекрасно вместе смотреться.

— Да что вы? — не совсем понравился мне его «шальной» голос. Но, я все же, взяла в руки реликвию и поднесла ее поближе к глазам. А потом и вовсе круто развернулась к огню, разглядев, вдруг, на рельефной золотой поверхности, идущие по всей длине, незнакомые буквы, сложенные в слова. — А что здесь напи… Ольбег, вы чего?.. — но, мужчина, присевший у моих ног, лишь сильнее обхватил меня за колени:

— Деточка, не порти мне удовольствие. Я сегодня — обладатель двух бесценных сокровищ сразу. И если б ты знала, как давно я тебя здесь поджидал.

— Что? — вытаращила я от растерянности глаза, даже не предприняв попытки освободиться.

— А что? Ведь ты же сама ко мне за этим пришла?.. Только, подковку из рук не вырони, — уже перекидывая меня к себе на плечо, от натуги, выдохнул он и живо попёр к своему пологу… Да, бестолочь я и есть. Потому как из такого положения вообще невозможно что-нибудь предпринять. Ну, не вдувать же ему дурман в…

— Поставьте меня на место!

— Я тебя на твое место уложу, — хлопнулась я в следующий момент спиной поперек кровати гостеприимного хозяина. А потом и он сам ко мне подоспел… со своими длинными руками… «Ну, подружка, прости — не до тебя теперь», — попыталась я вывернуться из под немалого мужского веса. Но, не тут-то было. — Деточка, даже не думай, — пропыхтел он мне страстно в ухо. — Со мной твои дриадские штучки больше не пройдут.

— Что? — а вот теперь уже всерьез удивилась я такой в моей судьбе осведомленности. И даже замерла на мгновенье:

— С чего вы это взяли? Дед рассказал?

— Он тебе такой же дед, как я — брат, — видя такое дело, расслабился и сам Ольбег. — Я его лет тридцать знаю и за это время он детьми не обзавелся. Тем более, внучками… Евся, сделай мне приятное — не дергай ножками. И я тебя за это щедро отблагодарю, — запустил он свою пятерню мне под юбку и поэтому в следующий момент… Хр-рясь… — Моей же под-ко-вой… — закатив глаза, откинулся Ольбег на спину.

— А это дриадский к ней довесок, — хоть запоздало, но, от души, вдула я ему двойную дозу своего сонного дурмана. А потом подскочила на кровати, соображая, что же делать дальше.

Весь мой, придуманный тут же, у камина коварный план, коварным же мотыльком в дымоход и вылетел. И теперь уже вряд ли получится убедить самого рукоблуда в невинности содеянного. Что же касается Любони, то, судя по тьме за окном… подруга моя явно запаздывает… В следующий момент, будто в опровержение мечущимся в голове мыслям, дверь в опочивальню, начала медленно и бесшумно открываться, заставив сработать все мои охранные инстинкты сразу. И я, уже, незримой проваливаясь сквозь кровать и половые доски комнаты, заметила рыжие кошачьи лапы, неспешно входящие в дверь. Через пару мгновений, оказавшись этажом ниже, в проходе из длинных столов, заставленных посудой и в сопровождении жуткого грохота.

— Что еще за лешья мать? — в страхе отшатнулась в противоположную от меня сторону пожилая женщина в длинном фартуке. И удобнее перехватила в руке тесак… «Ну, я и бестолочь», — с высунутым от старания языком, извлекла я из пустой кастрюли провалившуюся вместе со мной несчастную реликвию и, всего лишь долечку покрутив ее в руках, пихнула в сумку. Подкова исчезла из обозримого пространства как раз в тот момент, когда женщина засунула в опустевшую посудину свой мясистый нос. Я же, как можно осторожнее, спиной вперед, ретировалась в настежь открытую дверь кухни…

Как я потом выбиралась сначала из дома, вместе с выходящим оттуда охранником, а потом и с яблони через садовый забор, под присмотром двух, виляющих хвостами волкодавов, вспоминалось с трудом… И уже в орешниковом подлеске, по которому я, целую кучу времени рыскала, обсыпая себя водой с листвы и отсутствующего беса «призывами» вперемешку с ругательствами. И, уже, начхав на это гиблое дело, чуть не сшибла его, ринувшись напрямую сквозь заросли:

— Ты где?.. Тебя где?.. Я тут…

— Встряла? — догадливо хмыкнул Тишок.

— Ага. Еще как, — отбросила я с лица мокрые пряди волос. — Ты почему не сразу откликнулся?

— Меня господин… В общем, давай, Евся, и очень быстро, а потом я к нему.

— О чем и речь! — резво припустила я вслед за мелькающим хвостом беса…

ГЛАВА 13

Домой я неслась под дождем, будто преследуемая и среди родных деревьев длинными Ольбега руками, а уже на самом пороге, вдруг, «запнулась» от долетевшего, все ж, вдогонку: «Он тебе такой же дед, как я — брат!». И даже руку от дверного кольца отдернула… Что же теперь делать? О чем думать? На кого полагаться, если кругом одни тайны да смертельные на них зароки? «И если я волхву не внучка, то с какого боку репей? Терпеть в своем доме столько лет существо, собственной вере враждебное — это, если не бремя родства, то, либо подвиг либо… корысть. Да только что с меня взять?..», — нахмурившись, отошла я от двери, и, тяжело дыша, приткнулась лбом к опоре навеса. В голове сейчас была настоящая, лопающаяся пузырями каша, которую мешай — не размешаешь. Но, одна мысль все ж настойчиво всплывала на ее бурлящую поверхность. Та самая «ненормальная мысль», пришедшая ко мне в голову на озерном камне после ночного посещения Стахоса, и там же, в озере, утопленная… Правда, изгнала ее в глубину еще внучка волхва…

— Ну что ж, раз ответов ждать не от кого, придется искать их самой, — вновь ухватилась я за дверное кольцо, уже точно зная, что делать дальше. — Адона!

Дриада поджидала меня в своем уголке под лестницей. Сидела, запахнувшись в платок, рядом с аккуратно разложенным на постели новым ажурным жилетиком. «Значит, закончила», — с какой-то потаенной тоской, усмехнулась я, а потом присела перед нянькой на колени:

— Адона, я сейчас пойду к себе и… — вот ведь. Даже просто вслух такое вымолвить и то жутко. — … и попытаюсь вызвать свой сон. Потому как уверена, там есть ответ на мое нынешнее существование. И не спорь со мной… Пожалуйста, не спорь. Я знаю, подсказать тебе нечем, ведь дриады снов не видят. Но, надеюсь, у меня получится… Я пошла.

Я пришла. Бросила на стул у окна сумку, скинула мокрые туфли… И легла на кровать, вытянув вдоль туловища руки. После зажмурилась, заменив темень в комнате на новую — еще гуще. И попыталась ровно дышать, не смотря на мелкую дрожь в конечностях. Ну что, полуумная полудриада, по силам тебе такое? А потом себе приказала: «Давай. Не трусь, ведь ты уже не беззащитная девочка, а, значит, все будет по-другому», — и распахнула в темноту глаза… проваливаясь вместе с постелью и комнатой в тягучую, сонную муть…

Это только вначале так показалось. Муть постепенно сменила цвет на темно-зеленый, а потом, разлетевшись в мелкие клочья, и вовсе дала просветы. И я в первый раз огляделась по сторонам. Видимо, все ж, промахнулась с нужной опушкой. Потому что стояла сейчас совсем в другом месте, среди незнакомых каштанов и дубов, какие растут не в нашем лесу, а… И, резко сорвавшись, понеслась, меж этих деревьев, поняв, наконец, где нахожусь. И севернее меня сейчас наше озеро, а за спиной должна быть гора Молд, которой из-за листвы не видно. Точно, ведь все это и случилось как раз на границе заповедного леса. Так откуда ж этим местам мне быть узнанными? И лишь теперь ощутила, скользнув на полном ходу сквозь, не дрогнувший в ответ малинник, что совершенно лишена тела. «А вот это совсем уже «по-другому»», — и еще прибавила скорости. Да так и вылетела на проклятую опушку…

Действо было в полном разгаре. И я с диким криком бросилась туда, потому как все остальное тут же вылетело из сознания, кроме единственной цели: защитить. Но, все было тщетно. И никто даже не оглянулся на орущую и пинающуюся бестелесную тень. И, тогда от бессилия я накрыла собой тело девочки, а потом подняла от ее заплаканного лица глаза…

Сначала я увидела посох… а потом и его самого, выступившего наполовину из-за крайнего к вырубке дуба. Он стоял и, нахмурив седые брови, смотрел прямо перед собой. Будто думал о чем-то досадном. Да, обычно, он так и делал, когда настраивался на трудный ритуал. А здесь… Что ж вы здесь делаете, батюшка Угост?! Почему стоите и просто хмуритесь, вместо того, чтоб посохом своим прибить этих извергов? Батюшка Угост!.. Да, наверное, потому, что ты, богопротивная дриада, ему вовсе не внучка. А еще потому, что и всё здесь происходящее — тоже часть какого-то «трудного ритуала». Только вот цель его какова?.. Девочка подо мной, вдруг, всхлипнула, и с силой зажмурив глаза, прошептала: «Ненавижу. Как же я вас всех ненавижу»…

— Будь ты проклят!!! — оттолкнувшись руками от земли, понеслась я к стоящему волхву, но, в этот самый момент, амулет на его груди бликом от солнца ударил мне по глазам…

— А-а-а! — рывком подскочила я на кровати… Вокруг меня сейчас была ночь с барабанящим по крыше дождем и всё… Кошмар закончился и больше не вернется. — Адона! У меня получи-лось… — уже на лестничных ступенях, на самой их середине разглядела я, лежащую внизу на полу дриаду… Кошмар закончился?.. — Ты чего? — нянька моя приоткрыла глаза и, ухватившись рукой за край лавки, попыталась сесть. Но, без моей помощи, не обошлась бы точно, потому что на смуглом ее дриадском лбу я разглядела ссадину. Небольшую, но, глубокую. У лесных духов такой урон сглаживается быстро, если не нанесен стихийной магией. Потому что перед ней дриады особенно беззащитны. А здесь оной, вроде как, не чувствуется. — Откуда у тебя ссадина? Оступилась или… — а вот это уже совсем не безобидно — в самой глубине зеленых глаз женщины темными всполохами металось, неизвестное мне, разрушительное заклятие. — Погоди. Я сейчас, — от страха за няньку, без раздумий, пришлепнула я свою ладонь к ее раненому лбу. В пальцы тут же словно мелкие иглы впились, но, под моим упрямым нажимом, постепенно вливаемая через них сила начала свое «продавливание». И неожиданно скоро враждебная магия схлынула. Растворилась в моей, будто вода в воде. — Не понимаю, — тряся онемевшей рукой, нахмурила я лоб. — Почему снаружи следов нет, а внутри… Адона, — вдруг, дошло до меня. — Ты что, нарушила свой зарок? — дриада недовольно сморщилась и, видно, уже приходя в себя, изобразила на лице нетерпение. Я, в свою очередь тоже изобразила… недоумение. — Я ведь не спрашиваю, какой именно, а наоборот, предупредить хочу, чтоб не вмешивалась. Потому что дальше, Адона, у нас с волхвом совсем другие игры начнутся. И тебе в них лучше… Да что? — и развернулась вслед за ее указующе вскинутой рукой. — Ну, ночь давно за окном. А где он, кстати?.. Адона, то, что на улице, я и сама уже догадалась…И нечего на меня крыльями махать, потому… как… — палец ее теперь, без всяких разнотолков уперся прямо в мою свистульку, брошенную с обеда на подоконнике. — Стахос? — вот и получила я, наконец, долгожданный кивок…

«И как вообще этому человеку верить? Ведь просила же: не приходи сюда больше. Так нет. По такому дождю… Да о том ли я сейчас должна думать? Лучше бы озадачилась: на кой ляд он мог волхву нашему грозному понадобиться», — придерживая руками юбку, неслась я сквозь лес теперь уже в совершенно другом направлении, в качестве «проводника» в этот раз, используя деревянного кентавра. И чем дальше углублялась в самую гущу, преследуя плавно скользящую красную «нить», тем на душе становилось все тревожнее. А уж когда вдали на деревьях разглядела отблески пылающего за высоким частоколом костра, сомнений и вовсе не осталось:

— Сначала с одним разберусь, потом — с другим, — клятвенно пообещав самой себе, толкнула я скрипучую створку ворот местного капища.

Изнутри вид захватывал еще больше: батюшка Угост, грозно подбоченясь, с зажженным факелом. И напротив него — Стахос, примотанный туго к узкому жертвенному столбу. А между оными и вокруг того столба — охапками хворост… Где-то я уже видала такую картину… Точно, в одной из книг про предтечный мир, которой меня Лех в детстве стращал… И о чем вообще думаю…

— А вот и ты, чадо. Токмо тебя и ждем, — с нескрываемой радостью, громко оповестил о моем прибытии волхв. Стахос же ограничился кривой улыбкой.

— Я разумею, теперь у нас с тобой все будет по-честному?

— Оттого и костерок смастерили? — со злостью, кивнула я в сторону пленника. — А, батюшка Угост. Честности захотелось. Так давайте отсюда выйдем и факел свой затушим. Или вы меня без этих «честных» доводов боитесь?

— Больна борза ты стала, как я погляжу, — даже растерялся на какой-то миг старец, но тут же взял себя в руки. Точнее, факел покрепче перехватил. — Некогда мне с тобой по лесу бегать, а то б не отказался. Давай здесь решать.

— Слагать будем, або вычитать? — в той же манере уточнила я у волхва, косясь на разложенный хворост, даже под таким дождем, уж больно «полированный». А через несколько мгновений, к ужасу своему догадалась, учуяв запах конопляного масла, щедро на него пролитого. — Стахос.

— Да, Евсения, — с прочувствованным вздохом отозвался мне мужчина.

— Ты как?

— Нормально. Кстати, если ты насчет костра переживаешь, то, я — не против.

— Не против чего? — ошарашено уставились мы на него вместе с волхвом.

— Его, — великодушно расплылся Стах. — А то, озяб что-то в вашем лесу, — попытался он передернуть для наглядности плечами, наведя меня на совсем поразительную в этой ситуации мысль:

— Стахос, ты что… пьяный? — широко открыв рот, уточнила я. Мужчина сделал вторую попытку шевельнуться, видно, на этот раз намереваясь изобразить связанными плечами сожаление:

— Откуда ж я знал, что у меня сегодня ночью такая важная встреча?.. Так что там с костерком, дедушка?

— Да какой я тебе… — гневно рявкнул на него волхв, у которого, наверняка был совсем другой вариант «честного» разговора. — Евсения! — вспомнив о моей персоне, сверкнул он таким выразительным взглядом, который в былые времена загнал бы меня в страхе на частокол. — Або я его палю, або ты даешь мне зарок! — вот, значит, как — прибаутки закончились.

— А что такое «зарок»? — заинтересованно уточнил главный «довод».

— Это служба такая: бескорыстная и малоприятная, — окрысилась я на старца. — За компанию с бесом и дриадой. Так, батюшка Угост? Только, сдается мне, что и в этом случае Стаху не жить. Или, я не права? — пошла я на него, сверля взглядом не хуже. Волхв, не отступив ни на долечку, взметнул мне навстречу свой шипящий факел, а потом отвел его на хворост:

— Вдругорядь повторять не намерен. Будешь мне служить?..

Я вздохнула по глубже и, зажмурив глаза, подняла лицо к небу, равнодушно сыплющему на всех нас, и жертв и служек и хитрых старцев своим дождем, и опустила взгляд на волхва:

— Нет… Палите. Тем более, он сам о том мечтал, — и посмотрела на Стахоса. — Прости.

Мужчина ответил мне вполне трезвой усмешкой:

— Да не за что.

Зато батюшка Угост был более красноречив:

— Ты умом тронулась, ежели такое вещаешь! Безгодное создание, из жалости мною подобранное! Последний раз вопрошаю: будешь мне служить?! За мой кров, снедь да тепло ты мне до конца своих никчемных дней обязана!

— Может мне самой его поджечь? Сил нет вашему бреду внимать, — едва дыша от злости и ненависти, прошипела я. — Палите!

Огненный факел полетел и, упав в середину кучи, тут же ладно запрыгал по ней маленькими языками пламени, а я вновь вскинула лицо кверху, только на этот раз, глаз не закрывая… Странное это чувство — единение со стихией. Тебя будто вплетает узором во что-то целое, мощное, и ты взамен получаешь часть его силы и власти… Когда я вскинула к небу руки, волхв еще что-то кричал, а потом, вдруг, затих, но я не видела сейчас ни его, ни стоящего в занимающемся вокруг столба огне мужчины. Я старалась успеть, закручивая над жертвенником невидимую для посторонних глаз, собранную из миллионов дождевых капель воронку… И она, наконец, наполнилась, рухнула вниз, вмиг залив весь огонь. И всего мгновением позже, стоящий рядом с ним волхв превратился в бугристую ледяную статую, с играющими на ней отражениями от главного костра капища. Всё… Кажется, успела, глазами найдя среди густого пара изумленно распахнутый рот Стахоса с мокрыми, закрывшими половину лица волосами…

— Ну что… протрезвел?

— Угу… Евсения. Я тебя люблю.

— Ну, да. Вполне трезвая мысль. Значит, можно тебя отвязывать, — пошлепала я навстречу стекающим из кучи осевшего хвороста ручьям.

— Постой, я сам, — через несколько мгновений, предстал он передо мной, растирая свои запястья. — У меня нож был в рукаве.

— Что-о?!

— У меня нож… был… — уже пятясь, повторил Стах, и сел обратно на хворост. — Евсения, а что ты хотела? Приходит ко мне морок в юбке, зазывает идти с собой, подмигивая обоими глазами сразу. Естественно, пришлось подстраховаться.

— А зачем ты вообще тогда за ним поперся?! — даже воздуха мне от такого нахальства не хватило. — Раз сразу понял, что это — морок… Кстати… — отвернувшись, лишь на долечку, скользнула я взглядом по капищу. — Сволочь хвостатая, твоих рук дело?!

— Ну, так Евся, — проблеяли мне с ближайшего к частоколу дуба. — Мне господин приказал. А я ему специально подмигивал, хоть и рисковал… и даже не хвостом с ушами, как обычно с тобой.

— Ух, ты! — азартно задрал голову кверху Стах, уже с безопасного от меня расстояния. — Какие у вас тут зверушки обитаются… Евсения, я ведь думал, ты в беде. Оттого и пошел. А потом мне просто интерес…

— Это я — в беде?! Да это ты — огромная ходячая неприятность. Да все мои беды только из-за тебя… Ты куда? — выдохнула вслед сквозанувшему к частоколу мужчине:

— К зверушке твоей на ветку, стихию переждать, — но, в следующий момент, уже подтянувшись на руках над верхом забора, он, вдруг, передумал, броском нырнув обратно. — Ко мне за спину. Быстро.

— Евся! Там… О-ой… — распахнулись во всю ширь ворота, явив перед нами три женских, вооруженных луками наизготовку силуэта…

Так мы и познакомились с родственными мне дриадами из соседнего с заповедным леса. А еще я узнала причину, по которой моя бесценная нянька нарушила свой зарок. Они ей и явились. Лишь, припозднились слегка. Хотя… для хорошего дела никогда не поздно…

— А что вы будете с ним делать? — скосилась я на хмурого, насквозь мокрого волхва, выводимого в тьму за ворота.

Главная из шести пришедших на «зов сестры» дриад — высокая поджарая Клейда, тоже бросила в его сторону взгляд, а потом задала мне встречный вопрос:

— А ты истинно, хочешь это знать? — и тут я всерьез задумалась… Правда, ненадолго:

— Не-ет.

— Ну и мир в наших душах, — уклончиво качнула она каштановым хвостом. — Адона, ты остаешься здесь или… Поступай, как считаешь нужным… Евсения, этот человек — наш кровный враг. Он загубил своей жадностью и властолюбием ни одну нашу сестру и лишил нас всех родного крова. Ведь весь этот лес, — обвела дриада глазами верхушки деревьев, — издревле был нашим, потому что именно мы его много сотен лет назад создавали. Да он не одних нас крова лишил. Так что, не заботься о его судьбе. Он получит то, что полагается… Однако и ты его тоже не сильно пожалела, — закончила Клейда совсем уж злорадным смешком.

— Ну, а если заповедный лес был вашим, — «стыдливо» потупилась я в ответ. — то, почему бы вам, сюда не вернуться? Ведь я, как ни смешно — единственная наследница волхва и имею полное право исправить все его… промахи.

— Благодарю тебя, хранительница, — с достоинством приложив руку к груди, кивнула мне дриада, вогнав в еще большее смущение. — Мы обдумаем твое приглашение. А теперь нам пора — скоро рассвет. Прощайте, — и, скользнув напоследок взглядом по сидящему в стороне у костра Стаху, поплыла в сторону ворот.

— Адона, — глядя на это дело, неожиданно для самой себя, нахмурилась я. — А как мы будем жить дальше?.. Адона… Адона, — и тут медленно, но, все ж стало до меня доходить. — Я ведь — свободна, Адона. От своих страшных снов, от ночных хождений, от стыда за собственную инородность. Адона, это такое счастье, — обхватила я свою няньку за плечи, в ответ получив объятья и от нее.

— Очень рад за тебя, Евся, — выказал небывалую смелость, подскочивший к нам бывший морок, а потом осторожно добавил. — А что теперь будет с нами?

— А… так вы тоже теперь свободны. Разве нет? — отстранилась я от дриады. Та лишь неопределенно качнула головой. — Или я чего-то не понимаю, или… А ну, рассказывай, прохиндей, в чем здесь загвоздка. Как эти зароки даются и как потом расторгаются.

— А ты не передумаешь? — прищурился на меня бес.

— А ты расскажи сначала, — уперла я руки в бока. Тишок крутнулся на месте и с готовностью затараторил:

— Зарок на службу, наложенный на духа снимается или со смертью его господина или тем, кто его победил в честном бою.

— Ага, — в задумчивости скривила я набок рот. — А можно считать итог нашего… «честного» с волхвом разговора «честным боем»?

— Вполне, — азартно подпрыгнул бес. — Ведь вы с ним один на один были и… В общем, можно. Так вот, для зарока есть непреложное условие. Это, как… — на долечку задумался он. — договор, только, особый и занесен не на бумагу, а спрятан в камне, через который господин за своим служкой и следит. И эти камни у волхва были…

— … в том самом мешочке, к которому мне и прикасаться было запрещено, — вспомнив, покачала я головой. — А сейчас они где? Он же их всегда с собой носил. Тишок…

— Они здесь, — заполошно всплеснул тот лапкой, видя мой испуг. — Он их выложил на алтарь. Потому как… в общем… к ритуалу готовился, твоему.

И ты их должна будешь бросить в огонь, сначала. Это будет означать…

— Расторжение договора?

— Нет, — нетерпеливо мотнул головой бес. — Только лишь переход слуг к новому хозяину. То есть, к тебе.

— А мне-то вы зачем? — опешила я, но, увидав две вытянувшиеся физиономии, поправилась. — В качестве слуг.

— Евся, дослушай меня… пожалуйста до конца… Так вот, после нашего к тебе перехода ты просто отпустишь нас на свободу и все.

— И все?

— Ага, — расплылся Тишок.

— А прощальный пендель под хвостатый зад?

— Ну-у, — задумчиво протянул он. — Это можно. Ради свободы. Ну что, идем к алтарю, Евся?

— Давайте по быстрее с этим покончим.

Камни, и в правду, лежали сейчас на узком алтарном столе и все в том же, затянутом наглухо холщовом мешочке. А рядом с ними — еще один, «мой» камень, так в эту компанию и не попавший. Я поднесла его к глазам и всмотрелась с пристрастием. Палатум, красивого, темно синего цвета с голубыми кустистыми «облаками» на выпуклых, как купол неба боках. Размером не больше трети мизинца. И кожу «лижет», будто котенок, совсем родной.

— А что? Мой, так мой, — полетел «небесный» камень прямиком в мою сумку, щелкнувшись там об деревянного кентавра. — А это можно прямо так в огонь? — подцепив двумя пальцами завязку мешка, лишь на миг озадачилась я, а потом запустила его прямо в самый центр догорающего костра. Адона с Тишком, стоящие рядом, лишь переглянулись между собой, а Стахос, наблюдающий за нами через пламя, потер глаза. Однако молчание сохранил. — Ну и что дальше?

— Погоди, — прикрыв глазки, шикнул на меня Тишок. — По-го-ди… Уф-ф… Всё. Отпустило.

— Что, «отпустило»?

— Связь наша с бывшим господином, — просиял бес. — Теперь давай дальше. Говори… Адона, а что говорить то? — дриада в ответ тоже пожала плечами. — Что-нибудь, Евся, говори.

— Ну, говорю, — нахмурила я брови. — Бес Тишок. Ты, хоть и прохиндей, но, мой дружок и подельник. Поэтому, я тебя освобождаю от службы и отпускаю на все четыре стороны. Только, не сильно там резвись. И, чтоб по чужим курятникам…

— Евся…

— Ладно. Свободен, бес Тишок. Теперь… Дриада Адона. Ты — моя бесценная нянька, заменившая мне все сокровища на свете. Ты теперь тоже свободна, хоть я тебя и очень сильно люблю… В общем, у меня — все… Что-то не слышу бурных благодарностей?.. — шмыгнув носом, торжественно закончила я, и в этот самый момент, лес, вдруг, огласил страшный медвежий рев, слышный даже здесь с другого конца заповедника.

— А это что еще за местная зверушка? — подпрыгнул на ноги Стах.

— Евся, девочка моя, Тишок и ты, Стахос, пойдемте домой.

— Адо-на…

ГЛАВА 14

Небо за окном уже совсем проснулось, разбуженное солнцем, известившим о начале нового дня. А южный ветер, редкий, но, всегда желанный гость в наших краях, шустро выдул за горизонт остатки рваных туч. И, если распахнуть сейчас во всю ширь оконные створки и впустить на чердак все запахи раннего утра, то можно смело сказать, что жизнь, она… прекрасна. Но, я и так это знала, чуяла всей своей, будто, обмытой прошедшим дождем душой. И поэтому сейчас просто лежала на своей девичьей кровати, умостив голову на коленях Адоны. И просто ее слушала… впервые за всю свою девятнадцатилетнюю жизнь.

— Адона, скажи, а почему ты согласилась на этот изуверский зарок? Да еще безмолвный. Ведь, я тебе — никто.

— Как это, «никто»? — тихим, певучим голосом, отозвалась дриада… Странно, я столько раз представляла себе его, этот голос, но уж точно, не таким. А сейчас вот ловлю себя на том, что просто его слушаю, даже забывая вникать в смысл сказанного. Будто песню… — Евся?.. Ты там не уснула? — легонько дернула коленом Адона.

— Нет, что ты… Так, почему?

— Я же тебе говорю — у дриад нет понятия «чужая», если, конечно, речь идет о другой дриаде. А мы с твоей матерью были лучшими подругами… до того, как она влюбилась в твоего отца и ушла из леса в Бадук, к этим шахтам. А потом, перед тем, как их нашел Прокурат, твой отец принес тебя сюда. Потому что они с волхвом были старыми знакомцами. Только никто тогда из твоих родителей не думал, что все так круто обернется, этим громогласным «Дриадским делом»(1). До последнего надеялись, что хоть мать твою, Виолу, отпустят. А уже после суда, — вздохнула Адона. — я пришла к нему, к волхву и стала просить, чтобы он мне тебя отдал. А он отказался…

— И ты осталась.

— И я осталась… И была у него, как и ты, на «ночных прогулках».

— И как он вообще волхвом то стал, с его магическими способностями? Ведь без «подпитки» от Кобь-камня — никто. Даже сияние, как у немощного больного. Я ночью сегодня заметила.

— О-о, в свое время он был очень сильным, — не по-доброму, усмехнулась дриада. — Ведь смог же из этого леса всех выжить, вплоть до последнего шушеля(2). А потом… просто ему так же сильно один раз не свезло, лет тридцать назад.

— И кто ж его так надежно «кастрировал»? — удивленно замерла я. — На Склочные болота сбегал?

— Нет. Подельник, — буркнула Адона, а потом, вдруг, встрепенулась. — Да то, давняя и темная история, о которой он ни с кем особо не делился. И вообще, Евся, давай ко вниз. У нас мужчина в доме, а мы с тобой языками плесневелые перины перетрясаем. Пошли. Все одно уже, не уснешь.

— Подумаешь, «мужчина», — поднимаясь с теплых колен, протянула я. — Да он, наверняка, еще долго будет дрыхнуть. Ты же ему не плесневелую, а хорошую, волховецкую перину подмахнула… вместе с койкой.

— Ох, Евся, испортила я тебя. Избаловала, — потягиваясь уже у лестницы, беззлобно расплылась Адона, а я ненароком замерла, любуясь на это небывалое доселе зрелище. Будто и у нас, внутри дома, тоже свое солнышко зажглось:

— Адона, а как мы с тобой хорошо теперь заживем.

— Хорошо, да не долго.

— Это почему? Ты в свой лес уйдешь?

— Нет, боюсь, это ты от меня уйдешь. И не в лес, — исчезла дриада в лестничной дыре… Ха, да вот еще…

«Мужчина», как и предполагалось, спал. Я лишь дверь в «господскую» опочивальню плотнее прикрыла — с детства воспитанная привычка. А потом плюхнулась на крыльцо, уже подсушенное ветром, самостоятельно расчесывать свои волны. Что же делать, когда некому теперь мной заниматься? У нас сегодня другие… как это, слово умное… приоритеты.

— Ладно, выходи, — выдохнула, зевая, зашуршавшему в кустах Тишку. Тоже, привычка у него. И кивнула на стоящую на перилах тарелку. — Это тебе от Адоны — пирожки. Бесенок тут же изобразил на мордашке большую двойную радость. Да пришлось его злорадно разочаровать. — Нет уж, цирюльник. После жирного я тебе косы плести не дам. Так что, выбирай.

— Ну и злыдня ты, Евся, — страдальчески вздохнул тот, дернув у меня из руки расческу… И как же хорошо мы теперь заживем…

— Доброе утро, Евсе-ния, — застыл от такого зрелища на пороге Стах. А надо было еще спать.

— Доброе утро, Стах… и это тебе не снится, — на всякий случай, уточнила я.

— Что, «не снится»? — боком спустился тот с крыльца.

— Рогатый бес, плетущий мне косы… Ай, Тишок!.. Да, можешь и с ним тоже поздороваться. Он у нас — говорящий. Иногда — не в меру. Если, ты и это не помнишь.

— Да все я помню, — стараясь вообще на нас не смотреть, бросил мужчина в сторону. — Кстати, где-то тут у вас… озеро было. Пойду ко я… проснусь, — и, не оглядываясь, пошел в правильном направлении… под наше с бесом хихиканье.

— Евся, а знаешь, что я про ночное думаю? — дождавшись, когда голая мужская спина исчезнет за кустами ольхи, сокровенно поведал Тишок. — Он, ведь, действительно, сразу понял, что я — морок и все ж беспрекословно за мной пошел со своим ножом в рукаве. И привязать себя почти дал — подыграл волхву.

— И что сии игры означают? — сузила я глаза.

— Да то, что ему, я думаю, уже потом, когда ты пришла, нужно было удостовериться. Вот и ждал до последнего.

— В чем удостовериться то?

— В твоей к нему… передом… предом… пред-расположенности, вот.

— А-а, что я к нему «не тылом»? Ты чушь то не неси. Кто ж ради этого рисковать так будет? Расскажи мне лучше, как в волховецкую кабалу попал? Батюшка Угост на тебя капкан в чужом курятнике поставил?

— Да нет, — глубоко вздохнул бесенок. — Он меня в кости выиграл у моего старого господина. У мельника из Монже, что в тринадцати милях отсюда.

— А к мельнику как? — открыла я рот на такую яркую бесовскую судьбу.

— Рогами об косяк… Евся, что, больше и поговорить не о чем двум друзьям?

— Да от чего ж? Есть у меня еще один к тебе вопрос. Как к другу, — уточнила многозначительно. — Да, боюсь, он тебе и сейчас не понравится, потому что… Тишок… Ты где? Вот ведь…

— Евся, здравствуй. Я попрощаться с тобой заехала, — а вот это уже совсем «небывалое доселе зрелище» — моя дорогая подруга, одетая по парадно-дорожному, и рядом с ней Хран, не выспавшийся и небритый.

— Здравствуй-те, — подскочила я с крыльца. — А-а…

— Евсения, да вы меня извините, — устало хмыкнул, видя мою растерянность мужчина. — Мне Стах нужен. И я почему-то уверен, что он должен быть… где-то здесь, — с прищуром огляделся он по сторонам. — И меня Хран зовут. Я его друг. Так он…

— На озере, — кивнув, выпалила я. — Это там.

— Спасибо, — тут же отбыл он в сторону берега… Ну и дела. А, кстати…

— Любоня, — вернулась я взглядом к подруге, попутно собирая мысли в кучу. — Ты чего там пролепетала? Что за прощанье такое? А ну пошли в дом…

Да, конечно, повод для «прощанья» был глубоко уважительным. Хотя, не настолько, чтоб рискнуть этой трусихе тащиться одной в наш заповедный лес. И если бы не Хран, встреченный ею уже у весевых ворот с вопросом: «Как проехать… и так далее», то, я бы ее скуксившуюся мордашку вообще никогда больше в жизни не лицезрела. И дело здесь не в высоте жениховского каменного забора, а совсем в другом — подруга моя решилась самолично бежать от «злодейской судьбы». Правда, не совсем уж «бежать», а ехать по точному адресу к своей тетке в Медянск(3), на другой конец страны, но, все ж, от «злодейской судьбы». И с благословения матушки, которое к сестринскому адресу прилагалось. Ну что тут скажешь? Мудрое решение. Но, я, все ж, задала свой глупый вопрос:

— А Русан знает?

— Что? Кто? — зарделась, как роза в палисаднике Любоня, скосясь на стоящую у плиты Адону.

— Любоня, Русан знает о том, что ты решила дать дёру? — с нажимом повторила я.

— Не-ет, — видно, вспомнив о немоте моей няньки (вот, сюрприз будет), решилась, все ж, на откровенность подруга. — Он еще из Бадука не вернулся. И мне ни одной весточки оттуда не прислал.

— А должен был?

— Так а мы не договаривались… Так, кто ж знал? — тяжко вздохнула страдалица.

— И действительно… А почему ж ты тогда в Медянск едешь, а не в Бадук? Ты боишься, что Русан тебя не примет или, что Ольбег его за такое вероломство прибьет?

— Угу… Прибьет. Точно, прибьет.

— А письмо ему написать со своим новым адресом? — зашла я с другой стороны.

— Узнает и… прибьет, — осталась непреклонной Любоня.

— Да-а. Хорош жених… со всех сторон, — в раздумье нахмурила я брови.

— Евся, он и за меньшее не щадит. У него охранник с кухни ложку серебряную унес, так он его выпороть велел… прямо на центральной улице Букоши… со спущенными штанами, — добавила страсти подруга, распахнув на меня глаза…но, я ее уже мало слушала… я медленно — медленно вспоминала:

— Жизнь моя, пожухлый лист! — выдохнула, отмерев, и поскакала вверх по лестнице, а вернулась оттуда уже со своей сумкой, которую тут же публично на стол и вытрясла. — Все, мне — конец. Пожила хорошо, — на столе, среди прочего женского счастья, приветливо поблескивала в утренних лучах половина легендарной «Кентаврийской Омеги». — Адона, ты быстро до своего леса добежишь? И ты давай в свой Медянск отсюда, пока не поздно.

— Евся, ты чего несешь? — не на шутку струхнула Любоня.

— Да я уже… вынесла, — скрестив на груди руки, буркнула я в ответ. А потом еще хотела добавить, откуда именно, но, в это время в дом вошли двое совершенно довольных жизнью и мокрых мужчин. Один из которых, сразу с порога начал важную церемонию:

— Адона, Евсения. Это — мой друг, Хран. Вы позволите ему войти в ваш дом? — нянька моя, оторвав от стола растерянные глаза, кивнула. — Спасибо. Мы в вашем озере… — начал улыбающийся Стах, но, тут, взгляд его с моей хмурой физиономии переместился прямо на стол. — В вашем озе-ре… Радужные небеса. Нет, такого… не бывает.

— Место у вас здесь сказочное, — расплылся в два ряда зубов второй из вошедших. — А озеро — так и жил бы здесь, на мосточке с… удой… — результат тот же.

— Да что вы говорите? — с возросшим интересом уставилась и я на подкову. — Стах, ты что, золота никогда не видал… ворованного? — тут же решила покаяться.

— Евсения, — не отрываясь от оного, глухо произнес Стахос. — Скажи мне, откуда у тебя это? Это же, то, что я думаю: Кентаврийская…

— Ага, — тяжко вздохнула я. — Омега, будь она… А ты что, тоже коллекционер? Ценитель прекрасного и чего-то там еще?

— Он…

— Хран, я сам. Нет. Дело в том, Евсения, что причиной нашего пребывания здесь как раз она и является, эта подкова. Мы должны вернуть ее законному владетелю.

— А кто это? — недоуменно прищурилась я. — Самому Тинаррскому царю?

— Правителю… Тинаррскому правителю, — отрешенно кивнул Стах, а потом внимательно посмотрел на меня. — Ты так и не ответила, откуда она у тебя?

— Спёрла. Из дома ее жениха, Ольбега, — уныло глянула я на онемевшую Любоню. — Хотела в ее глазах этого… скомпрометировать. А получилось вот что… Нечаянно. Просто, я его по голове этой реликвией ударила, когда он… ну, в общем…

— Евся, а я чего-то недопоняла… — медленно начала подниматься из-за стола моя дорогая подруга. — Ты как жениха моего хотела, это самое слово?

— Оно «лишить уважения», означает, — видя такое дело, на всякий случай уточнила я.

— Да даже и так. Каким способом то?

— Ну-у, — обвела я присутствующих взглядом, взывающим к помощи, да, видно и их этот вопрос тоже очень сильно волновал. — По-своему.

— По какоему? — нависла надо мной Любоня. — Да мне на него уже с пожарной каланчи, но ты ж — моя лучшая подруга. И к моему, тогда еще жениху без меня в дом?!

— Любоня, это не то, что ты себе опять придумала в своей пустой кадушке, — пошла я в ответное наступление, однако, до сих пор, сидя. — Не собиралась я к нему в постель. Для этой цели другая была приготовлена.

— Так ты не одна туда поперлась?

— Одна.

— А где ж вторую схоронила?

— Да нигде я ее не хоронила. Она вообще — не живая.

— Так он что… — выкатила Любоня глаза и глубоко задышала. — с упо-койницами развлекается?

— Чего?! Ну ты… Вот с этой он должен был… — всего через долечку прямо на нашем столе появилась стоящая в полный рост дама с картины.

— Евся, убери морока со стола!

— Тетка Адона, так вы не… — б-бу-ух…

— О-ой… — проводила я растерянным взглядом выскочившего из дома на всем скаку Храна. Однако ржание его конское расслышала…

Не знаю точно, сколько прошло времени. По мне, так целая вечность, до того момента, как мы, той же компанией собрались за тем же столом. Спокойные и готовые, хотя бы молча кивать. Потому что долго настраиваться, этого самого времени не было ни у кого из нас. Подруга моя, благоухающая семитравным успокоительным настоем, стойко держала форму, лишь изредка бросая взгляды куда-то поверх наших голов, после чего обязательно икала. Но, то — от трав. Зато на пользу. Я же, смирившись с мыслью, что жизнь моя «хорошая», внезапно начавшаяся, так же внезапно и прекратилась, просто сидела, обхватив руками колени, и смотрела в одну точку. Адона тоже молчала, лишь подливая Храну свой смородиновый чай (и куда ж в него столько лезет?) Один лишь Стах был действительно занят важным делом — рассматривал с разных сторон мою уворованную подкову (как еще на зуб не попробовал?).

— Евсения.

— Что? — оторвалась я от своей точки.

— Я хочу, чтобы ты знала. Эта вещь, действительно принадлежит… Тинарре, как государственная реликвия. Но, к сожалению, в ходе «Алмазной войны»(5) она была утеряна. А потом следы ее всплывали то на территории Ладмении, то в других государствах. И тридцать один год назад, во времена гонений, она вновь возникла у одного из здешних алантов(4) с очень сомнительной репутацией. Вскоре он пропал. И опять же вместе с ней. А полгода назад появилась долгожданная информация, которая, как по веревочке с узелками водила нас по всему Бетану и, наконец, мы наткнулись на след последнего владельца «Кентаврийской Омеги». Им и был Ольбег Бус… Дело в том, что ее разыскиваем не только мы. Она числится в особых списках у всех властных контор по всему континенту, ставя ее обладателя на уровень государственного преступника. Но, к сожалению, многих коллекционеров это не пугает. Поэтому в Прокурате такой список состоит из ста девяноста восьми пунктов, — невесело усмехнулся Стахос. — Так вот. Мы с Храном сначала попробовали действовать открыто, предложив Ольбегу выкупить подкову за достойную цену, но результатов это не дало. Даже наоборот, — переглянулись между собой мужчины. — Потом нагло влезли в его дом. И здесь, хоть чего-то, но добились, узнав, что хранит он ее не там, а в одном из Бадукских банков. А сегодня Хран оттуда вернулся с новостью, что Омегу накануне забрали. А вот куда, — с улыбкой посмотрел он на меня. — мы теперь все уже знаем… Он намеревался ее продать, Евсения. Поэтому и перевез домой. И если бы это произошло, то след подковы опять был бы утерян. Но, то, что случилось… Иначе, как судьбой я назвать не могу. Ты уж меня прости. Больше трехсот лет она кочевала по лучшим «закрытым» коллекциям континента, а может, и не только его. Чтобы сегодня ночью оказаться в одной сумочке с деревянным кентавром и…

— …кучей разных нужных вещей, — покачала я головой. — Конечно, это судьба. Только, судьбы разные бывают. Я вам верю, Стахос. Забирайте свою реликвию и скачите в свою Тинарру. Я надеюсь, Ты, Любоня, не будешь возражать?

— А я-то здесь причем? — равнодушно отмахнулась подружка. — Делайте, что хотите. Меня сейчас другое тревожит — ты-то куда подашься? Ведь он тебя искать будет. Если уже, не ищет, — невольно бросила она взгляд за окно.

— Она поедет со мной.

— Что?! — выдали мы с Любоней традиционным дуэтом.

— Евсения, только так я смогу тебя защитить. Мы сможем. Ольбег будет действовать тайно, но, шанс встретиться с ним все равно велик. И тогда одной твоей магии может оказаться мало. Ты это понимаешь?

— Я вот другое не понимаю, — сузила я на Стаха глаза. — Что я в Тинарре забыла среди степей и кентавров?

— Во-первых, там живут не только кентавры и мы с Храном тому пример. А во-вторых, Тинарра не одна сплошная степь. Там есть места, мало отличающиеся от вашего заповедного леса да и много еще других «чудес». И… я очень надеюсь, тебе у нас понравится.

— А может ей в Медянске тоже понравится? — надула свои губки Любоня. — А что? У тетки моей дом большой. Своя лавка. Найдем там себе и занятия и развлечения. А, подруга. Чего молчишь?

— Да вы оба — не в себе. Любоня, ты представь, какая у твоего бывшего жениха радость будет, когда он начнет искать одну, а найдет сразу обеих. А ты, Стахос, — внимательно посмотрела я на мужчину. — Чтоб с тобою куда то ехать мне надо тебя сначала получше узнать… хотя бы, искатель реликвий и неприятностей. Да у меня и паспорта даже нет. Кто меня без него через границу пропустит?

— Кх-хе, — насмешливо крякнул, доселе молчавший Хран. — Зато у нас на двоих — целых шесть. Поделимся. Ну, а если серьезно, то нам все одно — по дороге, потому что, всем в одну сторону — налево. А там и познакомитесь… получше и может, до чего договоритесь. А отсюда валить надо. Я нутром чую — пора. Что думаешь, хозяйка?

— Думаю… надо, — спокойно улыбнулась мне Адона.

— А ты как?

— Обо мне не переживай. Я сначала тут гостей дорогих встречу — помотаю их по лесу мороками, если сунуться решат, а потом могу и… как ты сказал, Хран… «валить»?

— Примерно, так, — ну надо же, как спелись. Хоть на помост выставляй.

— Ой, чёй-то душно здесь у вас. Можно, я на крылечко?.. — ага, а вот эту больную тему, «магическую» мы с моей подругой обсудить не успели…

_____________________________________

1 — Показательный уголовный процесс, прошедший в Бадуке 18 лет назад. Упоминается в первой книге цикла «Ключ для хранителя» (гл. 18 «Елания»), поэтому здесь из нее отрывок и привожу:

— Понятно… А у дриад вот другие… припрятки, — не к месту вспомнила я энергетическую заначку Лулияны.

— У дриад то? — переспросила маг и взглянула на дубы за ручьем. — Дриады вообще интересные создания. И эта твоя знакомая, еще не худшая из них…

Лет семь назад в Бадуке был громкий суд над магом воды и двумя его подельницами, дриадами, конечно, раз мы сейчас про них говорим. Рыцари Прокурата тогда мозги себе отшибли, пока дознания проводили у еле живых пострадавших. А дело все было поставлено так: маг этот подрядился на одну из местных золотоносных шахт в помощь рудокопам, так сказать. С магией то добыча быстрее идет и аккуратнее, обвалов меньше. А раз стихия была не его, да и силенок оказалось маловато, то нашел он себе этих двух красавиц. Уж не знаю, чем он их убеждал, потому что договор у них был полюбовным, но работала эта компания слаженно. Красавицы качали энергию из заезжих одиноких мужиков и таскали ее магу. А он этой краденой силой в шахтах горные породы ворочал и неплохие доходы имел.

— Погодите, — опешила я. — Как это «качали» и «таскали»?

— Да очень просто, — хмыкнула Елания. — Представь себе картину. На постоялом дворе, недалеко от Бадука, остановился на ночь проезжий. А дриада, им это, как аланту… чихнуть, проникает незаметно к нему в номер и вытягивает из памяти спящего мужика нужный женский образ. Ну, самый желанный, значит, для него. А потом, одурманивает его своими дриадскими чарами и в этом образе имеет, как полагается, до самого конца.

— Вот это да! — расширила я глаза. — И главное, их никто в лицо не узнает, они все время разные…

— Получается так. Страдали мужики, как говорится, за свою любовь. И страдали сильно. Потому что, когда по любви, то такой выброс энергии происходит, даже у самого обычного человека, что любому прокуратскому боевому рыцарю обзавидоваться…

2 — Мелкая лесная нечисть, обитающая в трухлявых пнях.

3 — Карта Ладмении — в приложении к главе 13 первой книги цикла «Ключ для хранителя».

4 — Алант — представитель высшей магической иерархии, наделенной почти безграничными возможностями и способностью летать, перед которой обычная левитация, как прыжок на месте. Аланты — основатели этого мира, переселившие сюда магов, гонимых на Земле за свое ремесло, людей, преследуемых во времена инквизиции и другие разумные расы (эльфы, гномы, кентавры, единороги, дриады). Да, мало ли еще кого… Аланты, хоть и относятся к воздушной стихии но, в отличие от магов, при вещании не пользуются заклятиями и знаками, а делают это лишь силой собственной мысли.

5 — Краткую историю Ладмении см. в главе 13 первой книги цикла «Ключ для хранителя».

ГЛАВА 15

Лужи в узких колеях на лесной дороге почти высохли, покрылись блестящей коркой, и пегая упитанная лошадка оставляла в них своими копытами серые песочные проплешины. Она шла неспешно, успевая поддевать губами вдоль обочин ромашки и попутно отфыркиваться от возмущенных на это дело пчел. Да и одергивать лошадку было некому, потому что девушка, сидящая в ее седле, занята была сейчас совершенно другим — она живо что-то обсуждала… сама с собой. По крайней мере, у двух, шедших ей на встречу из Букоши мужиков сложилось такое стойкое мнение. И они им даже друг с другом поделились: один постучал себе по загорелому лбу пальцем, а другой понимающе в ответ скривился. Девушка же, вздохнув, продолжила:

— Нет, я еще в детстве примечала, что, если мы с тобой лезем на пару в чужой огород, то все у нас гладко и незаметно выходит. И вернемся обязательно с полными подолами огурцов… — вдруг, расплылась она, а потом качнула головой. — Будто своих мало было… И вот. А еще один раз я видала, как ты с курицей разговариваешь. Это я сейчас только вспомнила.

— Я — с курицей?! Да о чем с ними можно разговаривать? Это ты, подруга, загнула. У них в головах вместо мыслей — шум, как от ветра в лесу.

— Да? — развернулась девушка через плечо. — Ну, тебе, конечно, виднее, то есть, слышнее… А еще, я знаешь, что вспомнила? Как я навернулась со сливы. Той, что у самого нашего забора росла. А ты мне потом ссадину на коленке лечила. Помнишь?

— Ага. Помню. Ты тогда так смешно жмурилась, а потом рот распахнула вместе с глазами.

— Еще бы, — засмеялась девушка. — Сначала сама же их заставила меня закрыть: «Вот сейчас подую, и все сразу заживет».

— Ну и что? Зажило ведь. Если в это не верила, чего тогда жмурилась? И чему так удивлялась?

— Евся… Я привыкну к тебе. Обещаю.

— А что, за девятнадцать лет уже отвыкнуть успела?

— Нет, правда. Это я только сначала испугалась той… на столе. И потом, когда тетка Адона…

— Ага… Придется привыкать, Любонь. Потому что, там, куда мы с тобой едем, маги — на каждом шагу. А за старание тебе вот тогда… — большая бабочка с серебристо-лиловыми крыльями, хлопнув ими прямо перед носом у девушки, вспорхнула и полетела ввысь:

— Красиво, — открыв рот, выдохнула Любоня. — Ой, а чёй-то мы так медленно с тобой едем? Солнце то уже — скоро полдень. Дуля, а ну, пошла! Пошла давай, оказия пятнистая… Евся, держись крепче, а то свалишься у меня за спиной, а я и не замечу. Как потом тебя на дороге искать?

— По крику возмущенному, — в ответ усмехнулась я, однако, руки на мягкой Любониной талии сцепила…

Лес вскоре закончился, и с пологого берега Козочки ощутимо потянуло прохладой с привкусом мокрого песка. А, минуя утоптанный коровами луг, дорога и вовсе взяла влево, нырнув с пригорка сразу на узкий мост. Любоня, как только мы выехали из-за последних деревьев, натянула поводья разогнанной Дули, а за поворотом и вовсе ее остановила. И, выждав немного, спешилась сама, вслед за моим незримым, но, хорошо слышным «съездом» с лошадиного крутого зада. Нет, если я и дальше так поеду, то и ходить тоже так придется… и хорошо, что меня сейчас никто не видит… Хотя…

— Ты его видишь, мага этого? — приложив ладошку ко лбу, наморщила Любоня носик в сторону моста.

— Ага, вижу… Тогда, как и договаривались: давайте, выдвигайтесь потихоньку. Я — рядом, с другого боку. Тишок, удачи…

В жизни простых охранников, с утра до вечера и с вечера до утра, торчащих на продуваемом ветрами мосту между двумя ничем не интересными, лесистыми берегами, развлечений мало. Не больше их и у мага, в чьи обязанности входит просто бдить за тем, чтоб с местного прииска не выносились через обозначенный мост неучтенные драгоценные камушки. По этой самой причине, все трое сейчас откровенно скучали в его пустой середине, облокотившись на перила и ведя меж собой вялую, ни к чему не обязывающую беседу. В жизни водяного беса развлечений, напротив, много. И одно из них — чистая провокация, заведомо обреченная на успех. Так как расстояние от «провокатора» до «жертвы» — безопасное… Почти… Однако, на всплеск мутной воды вблизи моста обе стороны отреагировали одинаково — распахиванием ртов. Хотя, конечно, у беса — пасть:

— Чё вылупились, рожи похмельные?! — расплылся он своей, козлиной физиономией, нагло маневрируя вдоль течения с торчащим мачтой хвостом. — Черта никогда не видали… не зеленого?

— Хобья жуть! Вот гад оборзевший, — даже подпрыгнул один из охранников, вцепившись руками в перила. Второй же, действительно, протер пятерней глаза:

— Мун, да мы ж вчера не вливались… вроде?

И один лишь маг, скоро оправившись от хамства, зло усмехнулся, а потом подкинул в руке небольшой огненный шар, на который бес среагировал моментальным заныриванием. Правда, ненадолго, обозначившись уже под мостом, у одной из опор:

— А сюда домахнуть слабо, урюк косоглазый?! Или продул всю свою магию в кости?.. С моста не послетайте, чучела наряженные! Йё-хо!!! — эхом понеслось по реке, заставив несколько особо впечатлительных крачек вспорхнуть с воды. — На гнилом мосту торчат рожи лошадиные! Подметают сор с моста языками длинными! Йё-хо-хо!!!

А вот такого явного поклепа не смог вынести и прекрасно знающий о бесстыжей бесовской сути маг, подорвавшись с места на берег, быстрее побагровевших блюстителей… И мост опустел окончательно…

Мы с Любоней, уже забегая в подлесок с другой его стороны, еще слыхали отдаленные крики оставленной за нашими спинами жаркой перепалки. А потом, вдруг, обе с подругой остановились:

— Как думаешь, на этот раз все так же «гладко и незаметно» вышло? — проявляясь на фоне старого вяза, выдохнула я.

— А то, — в ответ уверенно заявила Любоня. — Как он их, твой дружок… Только знаешь, Евся… К нему привыкать мне, наверное, дольше придется.

— Не переживай, он нас лишь проводит, а потом — обратно, в заповедник… Рожи лошадиные. Ну, надо же, — обе с подружкой тут же залились мы. Да так, что не заметили выскользнувших с разных сторон от дороги мужчин:

— А занятное это зрелище, — с усмешкой констатировал Хран, смахивая со своих коротких седых волос лесную паутину. — Ему б с артистами выступать — озолотился бы своими стишками.

— Евсения…

— Да, — с вмиг потухшей улыбкой развернулась я к Стахосу.

— У вас все нормально? — внимательно посмотрел он мне в глаза. Да как же нормально то, когда я уже сейчас стою своими ногами на дороге, которую ни разу в жизни еще и в глаза не видала, потому что не заходила так далеко от дома. А дальше будет еще страшнее, потому как впереди — одни неизвестности с опасностями. Или в обратном порядке.

— Да-а.

— Хорошо, — качнул мужчина головой. — Сколько у нас еще форы осталось… времени в запасе?

— Думаю, до вечера Ольбег проспит точно, — задумчиво скосилась я в небо.

— Тогда сейчас к нашим коням. Они — в сторонке, на поляне. Там распределим груз. Любоня заберет к себе свою поклажу, а ты, пока сядешь ко мне. Пошли… Евсения, ты чего? — уже на ходу, развернулся он.

— А как-нибудь… по-другому нельзя?

— Нет, — даже не подумав, отрезал Стах. — Пошли. Вот в Монже купим тебе лошадь и будешь ехать дальше вполне самостоятельно… Если, конечно, умеешь.

— Конечно, умею, — опомнившись, припустила я вслед за мужчиной.

Хотя, все остальное для меня сейчас было новым. И слово это, «путешествие» всегда рифмовалось в голове либо с «происшествием» либо с «концом света»… Второе совсем не в рифму, конечно. А сам принцип выбора нашего пути?.. Сначала Хран с пристрастием допросил меня на предмет: «Куда бы я направилась, если б дала дёру в одиночестве?», а потом, крякнул удовлетворенно и произнес: «Понятно. Значит нам — строго на север, а потом — по прямой на запад». То есть, совершенно в противоположную сторону. Зачем тогда вообще было спрашивать?.. А еще давила на сердце разлука с Адоной. И хоть нянька моя крепилась до последнего и пыталась даже улыбаться, мы с ней обе понимали, что, возможно, видимся в жизни в последний раз:

— Евся, ведь ты б все равно из этого леса ушла, рано или поздно: с Лехом этим, горемычным или с… другим мужчиной.

— Да почему? — упрямо заныла тогда я.

— Да потому что ты — не лесной дух. Ты — хранительница. А хранительнице нужен не только свой лес, но еще и свой дом в этом лесу.

— Хранительница… Я вообще не представляю, что это за «птица» такая и чем она от обычных ворон отличается.

— Со временем поймешь, — щелкнула меня по носу нянька и вернулась к собиранию моего дорожного мешка, а потом, прямо над ним замерла. — На свадьбу то пригласишь?

— А как? — от неожиданности выдала я. Адона же в ответ рассмеялась:

— Да очень просто — пустишь с «лесным вестником». Шепнешь ближайшему дубу, только обязательно, ему, потому как дуб — дриадское исконное дерево. До меня и долетит.

— Ага… Долетит до нее… Адона, ну как я без тебя? Кто мне косы будет плести? Это ж для меня — вопрос жизни.

— Ох, и избаловала я тебя… Ты, лучше, вот что послушай. О настоящем «вопросе жизни», — вдруг, присела она рядом и сделала «секретное» лицо. — Помнишь, тогда, на капище…

— Евся… Евся, глаза то к земле спусти!

— Ты чего орешь? — выпала я из своих воспоминаний и уставилась на Тишка, стоящего сейчас прямо передо мной. А потом одумалась — момент то, торжественный, прощальный. — Да, Тишок. Спасибо тебе за геройство и за все, что ты мне сделал. И еще…

— Да, пожалуйста, — нетерпеливо отмахнулся тот лапкой. — Это я всегда — за милую душу. Только… Евся, вы сейчас какой дорогой двинете?

— А это… — растерянно развернулась я к Стаху, занятому подпругой своего буланого Капкана.

— В объезд Букоши — лесом. Потом — по мосту через Вилюй и до Монжи.

— До Монжи?! — подскочил бес и изобразил, вдруг, такую умильную физиономию, что, была б я верующей — знамением осенилась. — Евся, а можно и мне с вами, до Монжи… проводиться? Ну, Евсечка?

— Да я ж не одна еду, — растерянно уставилась я на него. — Вон, у остальных спрашивай.

— Ага, — метнулся бесенок к заинтересованно замершим на это дело мужчинам, а потом тоже застыл напротив них, важно подбоченясь. — Ну, это… мужики. Вы, я надеюсь, не против моего сопровождения? — Стах лишь, с улыбкой качнул головой, а Хран от души расхохотался:

— Не-ет, мужик… рогатый, — тот, в ответ, радостно подпрыгнул и, найдя глазками мою дорогую подругу, восседающую уже верхом на Дуле, направился в ее сторону. Ну, Любоня, держись.

— Сударыня, криво поклонившись, начал прохиндей. — Я понимаю, что могу вызвать своей… неоднозначной личностью некоторое у вас смущение. Но, заверяю в полной своей к вам предрасположенности. И в знак этого, позвольте смахнуть пыль с ваших туфелек кончиком собственного хвоста, — и, взметнув, оным, выжидающе замер у Любониной ноги. Та же в ответ, шустро поджав ножку, протрубила:

— Евся!!! Ты… Пусть провожает. Только… подальше от меня, — закончила уже под совместный мужской хохот.

— Давай ко мне, в седельную сумку, — протерев глаза, выдохнул Хран. — Поместишься? — но, беса уже и след простыл. Лишь поклажа на боку у Хранова коня еще больше раздулась. Да-а… А не надо было бесу вслух книжки про галантных кавалеров читать.

— Евсения, нам пора, — настала и моя «счастливая» очередь в виде ожидающего в седле Капкана Стаха. Я окинула их обоих критическим взглядом и со вздохом, двинула в сторону высокого конского… — Ты куда?

— Как это, «куда»? К вам, — праведно распахнула я рот.

— Ну, уж, нет, — и тут же была подхвачена на руки, после чего усажена прямо на седло перед мужчиной. — Мы быстро поедем, а сзади сидеть — вовсе неудобно. — Ага, кто б спорил?.. Зато здесь… вовсе близко:

— Ну, ладно. Только ты…

— Что? — уже трогаясь, уточнил у меня Стах.

— Да, ничего, — сразу безнадежно завалившись боком на мужской торс, сложила я перед собой руки… А потом их еще и сцепила. Стах лишь вздохнул, глядя на это упрямство, выворачивая коня с лесной поляны…

Сидеть в таком положении и в правду, оказалось гораздо удобней. И, вернув свою прежнюю незримость (интересно, как сейчас Стахос со стороны смотрится?), я вскоре смогла, хоть немного, но, расслабиться и даже начала вертеть по сторонам головой. Правда, не долго, потому что к моему, так некстати обмякшему телу, подкралась, вдруг, накопленная последними сутками и бессонной ночью усталость. Ну и что теперь делать? Держись, «путешественница», бди в оба глаза… И нюхай… О чем это я?..

— Ну и чем я так отвратительно пахну? — уточнил в мое правое ухо, мужчина. — Ты мне в шею фыркаешь.

— Что? — оторвала я от его плеча голову… И когда только пристроить то ее туда успела? — Чем пахнешь? — а, действительно, было здесь что-то странное. — В общем-то, «вкусно»… пахнешь — можжевельником и полынью. А еще… чесноком, немножко. И раньше я у тебя этой чесночной «добавки» не замечала.

— Чесночной? — удивленно хмыкнул мужчина. — Так я его и не ел. И вообще… Знаешь, что я хотел тебе сказать?.. Я, когда был ребенком и чего-то очень сильно боялся…

— А с чего ты взял, что я тебя боюсь?

— Ну, не меня, а незнакомой окружающей обстановки, — терпеливо продолжил мужчина. — То, представлял всегда, что я — в домике. Воображаемом домике. И мне сразу становилось легче.

— Ты — в домике?

— Угу…

— С крышей, стенами и окнами?

— Угу. И обязательно с крепкой дверью.

— А окна там большие… И чтобы занавески на них прозрачные колыхались от теплого ветра. А на гладких досках пола — узорные солнечные лучи. А за этими окнами — лес. Красивый, с высокими деревьями. И озеро рядом… Или река… И крыльцо высокое. Обязательно, высокое… А еще внутри, чтобы был большой камин… с приступочкой…

— Евсения… Ну ты даешь…

— А что?.. Сам же сказал… «в до-ми…ке»…

Сначала я расслышала громкое гусиное гоготание. И уже на грани яви и сна успела подумать, что, наверное, мы доехали до моста через реку Вилюй. А потом…

— Любоня, а мы… где? — с прищуром огляделась вокруг себя, стягивая с плеч чужую кожаную куртку.

А поглядеть, действительно, было на что — большущая деревня Монжа «радовала» сейчас мои проснувшиеся глаза на все обозримые стороны. Потому как находилась я в самом ее центре: в чужой, устланной соломой телеге, в тени под кленом, растущем на крутом речном берегу, в густой листве которого чирикали сейчас беззаботно воробьи. И то, что спросонья приняла за гусиный гогот на реке… в общем то, им и было. С одной лишь разницей — мост мы, по всей видимости, проехали давным давно.

— О-о, доброго вам утречка, — обернулась ко мне подружка, болтающая сейчас ногами с покатого борта телеги, и закинула в рот семечку. — А я уж думала, ты до вечера продрыхнешь.

— Любоня, да я в жизни нигде не спала, кроме своего леса. А тут… сидя на коне с чужим мужиком, да еще на полном ходу? — зевая, примостилась я рядом, и уже внимательнее вокруг осмотрелась.

Телега, на которой мы с подругой сейчас восседали, стояла, раскинув оглобли, в сторонке от длинной деревенской площади. И по всей видимости, торговой. Потому как с противоположной от дороги стороны, нас сейчас с остальным «миром» разделяющей, красовались в такой же длинный ряд лавки. Хотя, я бы сказала, «настоящие терема» — с высокими крылечками, какие у нас в Купавной есть лишь в Любонином порядничьем доме (да и то — в единичном числе), и ажурными фронтонами. И возле этих лавок сейчас била ключом жизнь… Интересно, если так выглядят обычные ладменские деревни, то какие же тут го-ро-да?

— Евся, ты рот то закрой.

— Что?.. — рассеянно глянула я на невозмутимую подругу. Ну, конечно, она у нас «путешественница бывалая» — два раза аж в самом Бадуке была.

— Спрашиваешь: «Как уснуть могла у чужого мужика под крылом»?.. Я бы, Евся, на твоем месте Стахоса «чужим» звать перестала, — отстранила она рукой потянувшуюся к семечкам Дулю. — После того, как Хран тебя еле от него оторвал.

— То есть как это: «еле оторвал»? — недоуменно уставилась я на подружку.

— А ты во сне его руками намертво обхватила. Думали, вместе с его безрукавкой тебя укладывать на телегу придется, — добавила она масла в огонь. — Так что, какой он теперь тебе «чужой»? Самый, что ни на есть, «близкий».

— Та-ак, — с явным удивлением осмотрела я, поднеся к глазам, свои руки. — Вот стыдобище то… Слушай, кстати, а где они сами? И провожающий где?

— А-а, лошадь тебе уехали покупать и запасы в дорогу. Давно уже. Думаю, скоро вернутся.

— Как это, «уехали»? А деньги? Мне Адона специально для таких целей их дала. Я бы и сама… могла, — в конец затухла я.

— Она бы смогла, — с усмешкой толкнула меня плечом подруга. — Учись жить по-новому, Евся. Учись принимать от других дары и учись им доверять.

— Тебя Мокошь этому научила?

— Ага. И она тоже… А еще жизнь, — многознающе вздохнула Любоня, поправив в ухе сережку с жемчужиной. — А дружок твой усвистел куда-то. Сначала здесь крутился, а потом, будто увидал кого и сорвался со всех ног. Или что там у него?

— Копыта там у него, — вновь завертела я головой.

И как раз вовремя. Чтобы заметить, как здоровенный мужик с корзиной в руке, спустившийся с крыльца одной из лавок, вдруг, хлопнул свою поклажу на землю и басом заголосил:

— А-а-а!!! Сволочи! Упыри! Порезали! — бросился он вокруг груженой мешками подводы, припадая к каждому из них по очереди. И действительно, старательно прищурив глаза, я очень явно сейчас разглядела многочисленные длинные надрезы из которых снегом струилась на землю… мука. — Упыри проклятые! Бульба, Дозор, чего ж вы не доглядели, ротозеи! — две лохматые рыжие собаки, за мгновение до этого прилетевшие от крыльца соседней, мясной лавки, с явным раскаянием принялись юлить вокруг своего разъяренного хозяина. — Кто это?! — озираясь по сторонам, возопил тот, и замахнулся огромным кулаком на одного из подвернувшихся «штрафников». — Ищите! Берите след, дормоеды! — собаки тут же бросились исполнять команду и вскоре одна из них точно, взяла «упырий» след.

— Ну, прохиндей, — наблюдая за этим зрелищем, с чувством прошипела я себе под нос.

— Евся, а чёй-то было то? — с до сих пор открытым ртом, развернулась ко мне Любоня. — И кого они у того клена облаивают?

— Дружка моего, Любоня. Надо идти, выручать, — попой вперед поползла я с тележного борта.

— Сидеть, — тяжелой подружкиной рукой отбросило меня обратно. — Куда это ты собралась физиономией своей светить?

— Так, а что теперь делать? — принимая вновь сидячее положение, гневно пропыхтела я. — Он собак до смерти боится. А уж когда их хозяин к дереву подоспеет…

— Я сама. Сиди, я сейчас.

— Любоня! — лишь вскинула я вслед взметнувшейся подружкиной косе руку. — Ну, Тишок, провожатый хитрохвостый. Ты у меня получишь…

ГЛАВА 16

«Вот так и рождается настоящая большая дружба на всю жизнь. И чтоб и в огонь и в воду друг за друга. И к собакам злым и на рычащего не тише их хозяина…», — насупившись, думала я, глядя на прильнувшего к Любониной груди, серого, поджарого кота с неестественно длинным хвостом. Думала, и медленно выпускала ушами пар… А что еще остается, когда ни поскандалить как полагается, в центре чужой, оживленной улицы, ни даже просто рот «громко» открыть?

— Евся, да он трясется весь до сих пор… Бедненький.

— Ага-а…

— Тишуня, что, сильно испугался собак?.. У-у, рожа лошадиная, — скосилась подруга на удаляющуюся по улице в мучном облаке, подводу. — И ведь не поверил мне сначала, что это мой кот, погулять отпущенный. Хам.

— Ага-а… Я отсюда все прекрасно слыхала, — сверля глазами «напуганного кота», выдавила я. — И мужика недоверчивого крики и твои… убеждения. Любоня, да брось ты его на телегу, в самом деле. Сколько можно беса наглаживать? — смирилась, в конце концов с судьбой.

— Евся…

— О-о, неужто мы ротик раззявили?

— А как я теперь… домой?

— Что? — вмиг распознав надвигающийся поворот, прищурилась я на Тишка. — Ножками, дружок мой — копытцами. А хочешь, кошачьими лапками топай.

— Евся, а если Адона из заповедника в свой лес уйдет, я ж там совсем один останусь, — тихонечко заныл прохиндей, подняв свои желтые очи к моей жалостливой подруге.

— Что… совсем один? — захлопала та в ответ своими, голубыми.

— Совсем, — многострадально выдохнул бес, разметав по девичьей шее, выбившиеся из косы волосы. — Евся… А ты ведь мне обещала. Помнишь?

— О-о… — подскочив, плюхнулась я на телегу и скрестила на груди руки. — Вот, значит, как?.. Тишок, я помню свое обещание, но, ты и сам знаешь, что впереди у меня — полная неизвестность. Так не лучше ли вернуться в свой тихий лес и жить там спокойно?

— А кому нужна эта спокойная жизнь? — с чувством откликнулся мне бесенок. — Ты сама от нее в последние дни едва не выла. Разве не так? Себе-то, Евся, не ври. А толи дело — сейчас. Подумаешь, неизвестность. Да у тебя весь мир сейчас под ногами и подруга верная рядом и… жених. Что еще для счастья надо? А мне переться назад в свое одинокое болото?

— Болото… — протянула я, задумавшись над такой яркой бесовской речью. — Надо же, как ты про наше озеро… — а потом вопросительно глянула на подругу.

— Евся, я к нему привыкла уже. И не такой уж он и страшненький, — расплылась она понимающе во весь рот.

— Любоня, а хочешь, я для тебя всегда котиком буду? — тут же пропел ей на ушко прохиндей. — А хочешь, собачкой маленькой. Буду сидеть у тебя на коленочках или…

— Пасть свою похабную закрой, — живо встрепенулась я. — Я ничего пока не решила. Надо еще у остальных узнать. Вдруг они…

— Да что, мы, мужики, между собой не договоримся, что ли? — заявил вконец обнаглевший бесовский кот, — Вот сейчас всё сами увидите…

Ну, я и увидала. Только, сначала не «договор мужика с мужиками», а совершенно диковинную для весчанки из глуши картину — лошадь, розовато-песочного, как редкая жемчужина, цвета, смирно идущую между темногривым Капканом и огненно-рыжим Храновым Перцем:

— Вот это да…

— Тебе она нравится? — спрыгнул со своего коня Стах.

— А как такое чудо может не нравиться?

— Ну, тогда, забирай. Ее Корочка зовут. Потому что она с детства их любит, хлебные корочки.

— Корочка? — прищурившись, подошла я к красавице и осторожно приложила к ее крутым скулам ладони. — Ко-роч-ка… Она их «принимает», потому, что вкуснее ничем не угощали. А на самом деле яблоки любит. Правда, из чужих садов. Да ведь?.. И поэтому я тебя буду звать Кора… Стахос, спасибо. Вам обоим спасибо. А может, мне деньги за нее отдать?

— Не надо. Это подарок тебе, — качнул головой Стах, а потом, вдруг, ухмыльнулся. — Хотя… иди ко сюда, — и первым шагнув навстречу, сгреб меня в охапку. — Если опять получу, то хоть буду знать, за что.

— Да, вроде, не за что, — великодушно пропыхтела я ему в плечо, но, через миг отстранилась. — Ты чеснок сейчас ел?

— Евсения, да что ты все со своим чесноком?

— От тебя еще сильнее им пахнет. От кожи. И это странно.

— Да? — даже с обидой глянул он на меня. — Ну, странно, так странно… Выдвигаемся? — сказано было уже всей нашей компании.

— Девушки, а это что за новый зверь? — заметили, наконец, застывшего на телеге «кота». — Или он…

— Ага, он самый. И у него к вам «мужской разговор».

— А я, кстати, не против, — опередила распахнувшего пасть Тишка, моя дорогая подруга.

— Ну, так и мы — тоже.

— Чего? — развернулась я к Храну.

— Того, чтобы бес к нам присоединился, — уже с моим мешком в руке, пояснил Стахос. — Пошли, покажу твое новое хозяйство. И вот… — прилетело мне прямо в ладони маленькое желтое яблоко. — Раз твоя Кора их любит. Надеюсь, оно чесноком не пахнет…

Из Монжи вся наша компания выехала уже после обеда, отложив оный до первой подходящей лесной поляны. И хоть мы с Корой очень старались, изображая, одна — умение, а другая — терпение, продвинулись в этом деле обе не далеко… миль на восемь. По затерянной в лесу, давно забытой дороге, ведущей на запад. Имелся, конечно, еще один вариант — Бадукский тракт, цивилизованный и многолюдный. Но, нашим беглым персонам скачки по нему (ну, это я так сама себе польстила) были строго «заказаны».

Постепенно лес, куполом накрывший затянувшуюся травой дорогу, стал меняться. И все реже по обочинам цепляли взгляд привычные с детства дубы. Зато в прогретом солнцем воздухе ощутимо повис тягучий запах смолы. Кедры. Название этих странных деревьев поведал мне, ехавший впереди Хран. И несло от их мощных основ такой чистой силой, что по дубам я скучала не долго… Да и что толку теперь по ним скучать?..

— …Ага. Слушайте дальше… И не скучно им там жилось, на своей охотничьей заимке — вдали от сварливых жен да вечно орущих детей. Что ни день — баньку на бережку истопят, и давай после веников в прорубь сигать. А я, значит, тут как тут, — интригующе заерзал в Храновой седельной сумке бес.

— Постой ко, — оборвала его выступление, едущая рядом Любоня. — А чёй-то ты в проруби зимой забыл?

Тишок снисходительно хмыкнул на такую девичью наивность, но, встретившись с моим взглядом, решил все ж, свой «мужицкий гонор» убавить:

— А у меня, о, госпожа моей души, как в веси Купавной, перерывов на божественные праздники нет — круглый год тружусь… Ну и вот… — и дальше в том же духе, прерываясь лишь на громкий хохот Храна и Любонины «охи» с «ахами».

Мы же со Стахосом ехали исключительно молча. Каждый — в своих думах. И, судя по отстраненному лицу моего «парного сопровождающего», не совсем приятных.

— Стах, — наконец, не выдержала я. — Эта дорога — безопасная?

— Ты что-то здесь чувствуешь? — отозвался он в тут же повисшей тишине.

— Не-ет. Просто, я думаю, что вас всех сильно задерживаю. И вполне могу ехать дальше одна, если…

— И куда ж ты одна поедешь? — прищурилась на меня моя подруга.

— Пока прямо, а потом…

— Евсения, во-первых, этот путь нам самим незнаком, потому что едем мы по нему, так же как и ты, в первый раз. Во-вторых, с твоим маршрутом, вопрос уже решенный. И говорить на эту тему излишне.

— А-а, видно, поэтому ты решил все время теперь молчать?

— И в-третьих… — выразительно вздохнул Стахос.

— А в-третьих, спешиваться пора, пока не разругались. Стах, давайте вправо. Я вон там полянку разглядел, за рябинами. А ты, Тишок, сигай в заданном направлении на разведку, — прервал наш диалог на самом интересном месте Хран, направляя своего Перца к правой обочине.

Полянка, прикрытая от лишних глаз, рябиновым редким подлеском, оказалась маленькой, с дырой — просветом в вышине крон, но для обеда вполне подходящей. Хотя, судя по, «оживленности» здешней дороги, мы, с таким же успехом могли расстелить покрывало и прямо в ее середине. Любоня, с детства привыкшая к кухонным хлопотам, тут же вцепилась в принесенную Храном, продуктовую суму, из которой начали метаться на полотенце съестные припасы. Сами же мужчины занялись в сторонке лошадьми, а я (пока подруга не призвала на «священный женский долг»), подхватила из травы пустой бурдюк:

— Я в лес за водой, — взмахнула им для наглядности, но, Стаха, видимо, не впечатлила:

— Погоди, сейчас закончу и вместе пойдем.

— Не надо. Или ты забыл, что я — наполовину дриада?

— А ты, наверное, забыла, что этот лес — не твой родной? — отозвался он, явив свое, сильнее обычного бледное лицо. — Я сейчас, — и тут же, под моим пристальным взглядом, вернулся к работе.

— А что, дриады на таком расстоянии воду чувствуют? — выказал удивление Хран. Но, тут вмешался Тишок, деятельно снующий меж мужских и лошадиных ног:

— Чувствуют, конечно, если на вторую половину они — маги воды, — со значением выдал бес. После чего пристальный взгляд Стаха уже заслужила я сама, от Храна же ограничившись лишь удивленным присвистом. — И вообще, много чего…

— А вот ты со мной и пойдешь, мужик. Воду найденную обратно потащишь. Ну-у?..

— Ну, пошли, — со вздохом потрусил Тишок вдогонку за мной.

В итоге ушли мы недалеко. С сожалением оставив в стороне земляничную «дорожку» меж старых вязов и обогнув малинник, затянутый прошлогодней паутиной. А потом я нашла его — ручей. Конечно, ни в какое сравнение с Тихим ни шедший. Однако, с чистой водой, тоненькой струйкой бьющей прямо из земли.

— Ну, давай, — кивнула на него бесу.

— Что, «давай»?

— Слушай воду, а я пока наберу бурдюк. Какие там новости в обозримом пространстве?

— Евся, — критически покачал тот своей головой. — Ты чего знать то хочешь: есть ли жизнь на глубине мили или сколько слоев угля эту воду чистили?

— Не-ет…

— Не-ет, — по козлинному проблеял бесенок. — Воду слушают ту, которая течет по поверхности и именно со стороны, нужной нам.

— Ну, хорошо. Тогда так мне скажи: как думаешь, все здесь спокойно? Ничего или никого… постороннего не слышно?

— А кто в этом лесу «посторонний»? Откуда ж я знаю, сколько здесь зайцев местных, а сколько — просто на чай с пряниками к ним забежали?

— Тишок, ты давай, не придуривайся. Ведь прекрасно понимаешь, кого я имею в виду. Отвечай по существу: бера здесь чуешь или нет? — с полным бурдюком воды нависла я над бесенком.

— А-а-а… Ой, а кто это там? — развернулась в следующий момент вслед за вскинутой лапкой, но, тут же опомнилась:

— Ах ты, прохиндей! Ну, держись. Я с тобой еще за подводу с мукой не поквиталась! — и, подхватив с земли сухую ветку, понеслась вслед за Тишком назад к поляне.

Оставленная недалеко компания в момент нашего эффектного из леса появления уже расположилась на покрывале: Хран и Любоня что-то активно жевали, а Стахос, немного в сторонке, раскинулся на спине. За что и пострадал, только, чуть позже. Сначала же свой набитый рот открыла на нас подруга:

— А шо это вы так бэаэте? — басом осведомилась сначала у пустившегося вокруг покрывала Тишка, а потом у запыхавшейся меня с веткой наперевес:

— Момент глубоко воспитательный, — на ходу кинув в сторону полный бурдюк, сдула я прядь со лба. — Этот… мужик еще в Монже проштрафился. За что сейчас и получит по полной, — и вновь припустила за бесом.

— Евся, — наконец, проглотила еду Любоня. — Я не поняла. Он же сам на том клене чуть не пострадал?

— Ага, за собственную шкодливую натуру. Ведь это он мешки с мукой порезал. Так, мститель хвостатый? Это тот самый мельник из Монжи был? Твой бывший господин?

— А хотя бы и он! — с пафосом выдал из-за спины невозмутимо жующего Храна Тишок. — И он еще мало получил, урюк надутый. Я гораздо больше планировал.

— Та-ак… — протянула, поднимаясь на ноги моя дорогая подруга. — Евся, дай ко мне палочку. Уж я его точно догоню, — перехватила она в своей тяжелой руке тут же с радостью врученное воспитательное орудие. — Ну, беги, Тишуня! — закружилась с новой, ускоренной силой беготня, через несколько мгновений, первой настигнув меня, правда, ногой лежащего Стахоса.

— Извини… толкнули — запнулась, — лежа поперек мужчины, пропыхтела я, пытаясь с него сползти. Он тоже попытался, хотя бы после этого сесть:

— Ничего, — выдавил, скосив взгляд в сторону.

— Стах.

— Что, Евсения?

— Посмотри на меня.

— Смотрю.

— Ты мне совсем не нравишься, — нахмурила я брови в ответ на этот тоскливый взгляд.

— Я заметил, — скривился он, глядя мне прямо в глаза.

— Ой, я совсем не то имела в виду. Ты мне… нравишься. Но, мне кажется…

— Евся, ноги! Мешаешь! — поджала я их в следующий миг, еще через мгновение, оказавшись у мужчины на коленях:

— Так уж точно не стопчут. Продолжай.

— Хорошо… Мне кажется, с тобой что-то не ладно, хоть и в хворях совсем не разбираюсь, — наконец, закончила свою мысль. — И еще ты очень бледный. И… почему ты ничего не ешь?

— Ты за меня переживаешь, — с улыбкой покачал он головой, а потом убрал мне за ухо выбившуюся прядь. — Это так… радует. Все хорошо. Немного прихватило, но, скоро пройдет. А есть пока просто не хочется. Однако, ты, давай, подкрепляйся и двинем дальше. Нам до темноты еще, как минимум, миль десять надо проехать.

— Ага… А что такое «минимум»?

— О-о-ой!!! Горе мое, горемычное! Нажил себе на шкуру еще одну злобную Евсю!

— Да не так ты орешь, как я тебе попала! — смущенно пропыхтела сбоку от нас подруга. — Всего-то, самую малость и зацепила… ниже хвоста.

— Вот это оно и есть — «минимум», — смеясь, пояснил мне Стах…

Не знаю, сколько миль мы в результате проехали по этой, затерянной под зеленым ковром из трав, дороге. Но, уже в сумерках разглядели слева на обочине кривой столб с давно выцветшим, чудным названием «Сканьковичи». А вскоре увидели и саму деревню, оказавшуюся тоже давно заброшенной. Она лежала слева, в низине, накрытой разбавленным водой, молочным туманом, в котором торчали сейчас уцелевшие жерди огородных изгородей и высокая, в человеческий рост, трава.

— Да, жалкая картина, — выдавил из своей седельной сумки, притихший Тишок.

— Вот я одного не пойму, зачем покидать такое хорошее место? Сади, сей, расти скот и живи спокойно, — даже привстала из седла впечатленная не меньше беса Любоня, однако, Хран ее мнения не разделил:

— Ну, судя по названию, жили здесь совсем не этим, а конкретным промыслом. «Скань», если мне память не изменяет — плетение узоров из проволоки. И, видно, когда центральный тракт отсюда на север перенесли, узоры плести стало не для кого. Вот и подались умельцы в другие края, — закончил он, почесывая пятерней затылок. — Ну что, здесь тогда и остановимся на ночлег. Что думаешь, Стах?

— Хорошо, — глухо отозвался мужчина, заставив меня вновь к нему приглядеться.

Стахос и после нашей обеденной полянки гордо хранил молчание, лишь коротко отвечая на чьи-то вопросы. А раза три мы останавливались в пути лишь из-за него. Напряженно ожидая очередного возвращения мужчины с почти опустевшим бурдюком в обнимку. Но, я к нему больше не приставала, лишь бросала косые тревожные взгляды. Сейчас же, бледное лицо Стахоса с большими черными глазами казалось лишь маской человека, которого я знала, кажется, уже давным давно.

— Тогда, Тишок — на разведку. Обследуй на предмет безопасности округу и пару домов. Но, не у самой дороги, а подальше. А мы потихоньку следом, — скомандовал бесу Хран, вновь трогаясь с места.

Вскоре искомый дом нашелся — через две улицы от самой крайней. Одноэтажный, с широким крыльцом и колодезным журавлем на просторном, заросшем бурьяном дворе. И даже застекленные окна в том доме имелись. Не говоря уж о дверях. Мы с подругой взирали на него со своих лошадей со смесью опаски и брезгливости. Однако ночевать под открытым небом в незнакомой, заброшенной деревне желалось еще меньше.

— Ну и чего вы застыли? — гордо подбоченился на нас снизу вверх, воодушевленный довольным Храновым кряканьем, бес. — Принимайте хоромы, вытрясайте перины.

— Ага. А ты люльку себе здесь не приметил? А то б мы с Любоней тебя в ней… покачали, — первой сползла я с седла и оглянулась к Стахосу. Мужчина в этот самый момент, пытаясь слезть с коня, качнулся вперед и, вдруг, стал круто заваливаться вбок. — Стах! — рванула я к нему, пытаясь успеть поддержать, но, силы свои явно переоценила, оказавшись в результате на земле, придавленной сверху неподвижным телом. А вот тут уже струхнула серьезно. — Хран! Хран, помоги, ему совсем худо!..

ГЛАВА 17

За маленьким квадратом окна ночь. В его мутном стекле отражается пламя свечи, стоящей рядом с кроватью, на табурете. Танцует и потрескивает от сквозняков. А еще мыши. Их, конечно, распугали, но, то в одной половой дыре, то в другой возникают маленькие любопытные носы.

— А ну, прочь отсюда.

— Евся, ты чего? — замерла в темном дверном проеме Любоня.

— Заходи. Это я не тебе, мышам.

— Мышам?..

— Любонь, неужто ты их боишься? Чего хотела то?

— Я… — героически выкатив глаза, шагнула она в комнатку и вцепилась руками в высокую кроватную спинку. — Позвать тебя пришла вечерить. Хран во дворе костер развел — я кулеш сварила… А он так все и спит?

— Ага-а, — вздохнув, вернулась я взглядом к мужчине на кровати. — Так и спит, но беспокойно… Любоня… Я не знаю, что делать. Он говорит, все пройдет, а на душе тревожно.

— Это потому, что никогда больных не видала, а уж тем более, за ними не ухаживала, — авторитетно зашептала подруга. — Вон отец у нас зимой отравился старым холодцом. Матушка говорила ему: «Не ешь», а он горчицы туда намешал и целую миску подчистую. А потом так маялся — дня три с постели не вставал. А Стах — молодой, сильный. Ты ему завтра с утра травок своих запаришь. А я бульончик сварю. Пойдем, сама хоть сейчас поешь.

— Я не могу.

— Евся, почему? Он ведь все одно спит.

— Да поэтому и не могу… — шевельнула я пальцами, сжатыми в крепкой мужской ладони.

— А-а, — протянула Любоня. — Ну, надо же… А спать как собираешься?

— Не знаю, — с равнодушием, удивившим саму себя, пожала я плечами. — Да хоть на лавке — напротив, под окном, — а потом, подумав, для значимости, добавила. — Он говорил, что меня нашел. А, вдруг, ночью проснется и… потеряет?

Но подруга моя к такому «бреду» отнеслась, на удивление серьезно:

— Ну, раз так, я тебе сама здесь постелю. Я в сенях на вешалке тулуп старый видала. Вытрясу его, а сверху покрывальцем закину… Евся…

— Что?

— Вот и настала твоя очередь.

— А за чем я ее занимала?

— За любовью, подружка. За любовью.

— За любовью?.. Да что это такое, «любовь»?

— Так вот то самое и есть — когда очень сильно боишься потерять… и быть потерянной.

— Любонь, а почему ж ты тогда решилась на эту большую потерю? — нахмурила я лоб на подругу. — Почему бежишь на другой конец страны?

— Не знаю, — опустилась она на мою будущую постель. — Наверное, потому, что бояться этого должны… двое… Евся, давай не будем сейчас о Русане? А то я опять реветь начну и больного нашего разбужу, — блеснули в подружкиных глазах два маленьких свечных пламени, отраженные в слезинках.

— Ну, как скажешь…

Ночью я не спала. Лежала на боку, подложив ладошки под щеку, и пялилась в бледный мужской профиль. Вместо давно расплывшейся свечки на табурете тускло мерцал закопченными гранями фонарь — Тишка находка. Бесенок долго гремел в смежной, захламленной кладовке и торжественно водрузил мне это «сокровище» прямо под нос. А Хран после поджег в нем фитиль. И оба тихо ушли спать на улицу… мужики-охранники. Любоня же устроилась рядом — за дверью, на широком хозяйском ложе. И, по-моему, все же, плакала. Правда, тихо. Громче шмыгала носом… А на рассвете я проснулась (значит, все таки, спала).

Очнулась от тихого стона и когда открыла глаза, первое, что разглядела — сидящего на кровати Стахоса. Мужчина обвел пустым взглядом комнатку и, под кроватный «визг» рухнул обратно. Я же, от неожиданности замерла, наблюдая, как он сначала шумно хлебнул ртом воздух, а потом, вдруг весь пошел судорогой. И лишь тогда отмерев, кинулась к больному:

— Ты чего?.. — но, он меня, кажется, не услышал. А ладонь, за которую я схватилась, не сжалась в ответ. — Стах!!!

Первой на мой испуганный вопль примчалась заспанная подруга. И, чуть не сшибив сначала меня, а потом табурет, рухнула рядом с кроватью на колени:

— Евся… А что это с ним? — прошептала, глядя на струной вытянувшегося под одеялом мужчину.

— Я не знаю, — потерянно покачала я головой.

— А он…

— Живой! Любоня, он — живой. И по сиянию видно и… — быстро склонившись над самым лицом Стаха, прислушалась я к его тихому, едва уловимому дыханию. — Только запах этот, чесночный, он все сильнее. Мне кажется, вся комната должна им пропахнуть.

— Чесноком? — повела подружка своим носиком по сторонам. — Я не чую, но, раз ты говоришь… Евся, а что теперь-то делать? — уставились мы с Любоней друг на друга.

— Девушки, чего кричим?.. Ёшкин мотыляй, — одновременно вскинули головы к застывшему над нами Храну. — И давно он такой?

— Не-ет. Только что… случилось. Хран, его к лекарю надо. Пока не поздно. Я здесь бессильна. И, если бы даже умела устранять чужую магию, то, все равно — на Стахе ее нет. Здесь что-то другое, незнакомое.

— А может он, того… — хлопнула глазами Любоня. — Этого самого чеснока переел? Раз, ты говоришь, от него им не…

— Я сейчас не совсем понял, о каком чесноке идет речь? — медленно произнес Хран.

— О том самом, запах которого Евся своим дриадским носом от Стаха учуяла.

— А, ну-ка, — разнесло нас с подружкой по сторонам, метнувшимся к изголовью кровати мужчиной, после чего он на несколько мгновений замер. — Есть что-то… Но, я бы ни в жизнь не заметил… — глухо констатировал, уже распрямляясь, а потом, вдруг, зашелся таким выразительным матом, что нас с Любоней пригнуло, а трущий глазки на спинке кровати Тишок, восхищенно открыл пасть. — Самоуверенный, безголовый мальчишка! — исчерпавшись, наконец, выдохнул Хран, уставясь в стену напротив. — Евсения, а почему ты раньше об этом не сказала?

— О чем? О запахе? — ошарашено уточнила я. — Да я ему еще до Монжи о нем говорила, а он на меня обиделся — решил, что это я так свою неприязнь выказываю. Хран, объясни, почему всполошился то?

— Да потому что… — глянул тот сначала на лежащего, а потом на меня. — При условии, что он чеснок на дух не переносит, а значит, вовнутрь употреблять точно не станет, так может пахнуть только одно — яд, Евсения. Мышьяк, точнее, его с чем-то смесь, которой этого беспечника кто-то очень щедро угостил. И, по всей видимости, еще в Букоши.

— Яд? — с округлившимися от ужаса глазами, повторила я. — От которого… умирают?

— Надеюсь, обойдется, — буркнул мужчина и, решительно направившись к выходу, на самом пороге остановился. — Его с раннего детства приучали к цикуте. Это одно из самых смертоносных растений в мире. Вырабатывали защиту. Поэтому и жив до сих пор, а значит, шанс есть. Я седлаю Перца и в Монжу. Попробую там безуй(1) достать — противоядие. Но, если не получится, придется скакать до Бадука. Тишок, ты — на охране, — и быстро вышел вон.

— А нам-то что делать?! — опомнившись, подскочила я с кровати.

— Только ждать, — громко, как по сердцу, хлопнула внешняя дверь…

Ждать… Просто ждать. Сидеть, сжимая холодную, бесчувственную руку, пытаясь ее согреть и слушать. Затаив собственное, слушать едва ощутимое дыхание неподвижно лежащего мужчины… «Только лишь слушать», — не выдержав, сорвалась я к окну, и с остервенением щелкнув ржавой задвижкой, его распахнула. Выпустила наружу давно и муторно зудящую осу. Потом вдохнула свежий уличный воздух, разбавленный прохладой прошедшего после обеда дождя. Постояла, закрыв глаза, несколько мгновений и развернулась к кровати:

— Стахос… Стах… Ты меня не слышишь?.. Наверное, нет. Я хочу сказать, как много ты для меня сделал. Даже, когда совсем еще не знал, ты уже меня спас — разбудил от долгого-долгого страшного сна. И я так тебе за это благодарна, — провела я пальцами вдоль раскрытой мужской ладони, а потом обхватила ее своей. — Я никогда ни за кем не ухаживала, до тебя. Я никогда никого не обнимала, до тебя. И никогда еще не делала того, что собираюсь сделать сейчас… с живым человеком, не с каменным алтарем… С тобой. Потому что не вижу другого способа тебя «разбудить»… Прости меня за это. Я не знаю, получится ли у меня, но, уверена — это единственный для нас шанс. Потому что ты умираешь, Стах… И я это вижу… — замахнула быстрым движением на него. А потом, уже сидя на мужчине, сгребла с груди одеяло и, выдохнув, сложила узором пальцы, прижав их прямо к ее центру…

Сила ударила в виски с таким напором, что я невольно откинула назад голову и зажмурилась. Она заметалась внутри меня, как водный поток, загнанный в ловушку запруды. Не знающий выхода, он ожесточенно противился тому, куда упорно направляла я. В голове, яркими всполохами закружились картинки: падение с моста, Стахос, смеющийся мне вслед на клеверном лугу и он же с пляшущими в черных глазах купальными кострами. И мне уже стало казаться, что меня саму вот-вот разнесет вдребезги этим мечущимся внутри напором, когда ярче всех остальных перед зажмуренными глазами всплыла самая последняя из картин: «…Потому что ты и есть — моя душа. Как отражение в божественном зеркале. И я… я люблю тебя…».

— Я люблю… тебя, — обдав жаром, понеслась огромная сияющая изумрудом волна через прижатые руки в лежащего подо мной мужчину. Сначала с невыносимым нажимом, от которого меня ощутимо стало потряхивать, а потом все спокойнее и тише… До последней капельки… Как плата за все, что когда-то причинила другим. Мучительная, томящая плата. И уже сползая со Стаха к стенке я, наконец, впервые в жизни осознала, что же это такое, отдавать себя другому, до донышка, до самой последней черты… А потом окончательно провалилась в опустошенную тьму…

— … а вот мы сейчас и проверим, насколько. Рот свой открывай.

— Да зачем? — в ответ, возмущенным шипением. — Он горький.

— А затем, что надо подстраховаться… Ох, безголовый, самоуверенный мальчишка, что бы я твоему отцу сказал?

— Говори тише… Хран, а ты становишься сентиментальным. Вон уже и глаза подозрительно покраснели.

— Ага, как только оклемаешься, посмотрим, у кого они покраснеют. И не только глаза. Давно я тебя палкой не гонял… Да откуда они здесь?

— Осы? — тихим писком. — Я гнездо видал под стрехой с той стороны дома. Ночью сковырну и подальше снесу… Ой, одна прямо над…

— М-м-м… — дернула я рукой, пытаясь срочно почесать нос, и к своему огромному удивлению обнаружила прямо перед глазами… пальцы Стахоса, переплетенные с моими.

— Ну вот, раз оса тебя разбудила, вставай, подруга. Пошли, наконец, есть, — от двери, радостно-угрожающе.

— Теплые… Живо-ой… — наплевав на такой тон, водрузила я руку обратно на мужской торс, но, через миг уже подскочила. — Живой!

— Ну… еще не совсем, — шмыгнул в сторону носом Хран. А потом встал с табурета. — Евсения, я тут безуй оставляю, покрошенный, и воду запить. Ты проконтролируй, пожалуйста. Тишок, пошли.

— Евся! В следующий раз я за тобой уже с поварешкой приду. Так и знай, — метнулась подружкина коса в опустевшем дверном проеме.

— Ну, здравствуй… любимая.

— Здравствуй, — облегченно расплылась я и, освободив руку, почесала нос. — Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, — уверил мужчина, тут же ее вернув. — С самым лучшим в мире лекарем иначе и быть не может.

— А ты что, меня слышал?

— Нет, но, я тебя… ощущал. В какой-то момент, уже уходя, кто-то, будто за руку меня дернул. Не отпустил. И я тогда почувствовал, что это была ты. Ты меня притянула обратно к себе… из небытия… Евсения, — развернул он мою ладонь к своим потрескавшимся губам.

— Стах! — получилось в ответ даже с испугом, но, я взяла себя в руки… в свободную руку. — А сейчас что… уже вечер?

— Уже утро, Евсения. Хран вернулся в сумерках, а всю ночь шел дождь и обязательно под его громоподобный храп. Но, мы с тобой все это благополучно проспали. До самого утра.

— Ну, ничего себе.

— Ты куда?

— Стахос, я уже выспалась. А вот ты пока лежи, — нависла я над мужчиной с уже перекинутой ногой. — И еще, безуй… прямо сейчас.

— Евсения, это же издевательство. И вообще, зачем тратить драгоценный камень на почти здорового меня? — но, я уже знала свой главный и очень убедительный довод:

— Потому что от тебя до сих пор нестерпимо пахнет чесноком. Этого достаточно?

— Вполне… — донеслось до меня у самой двери. — Но, я от него очень скоро избавлюсь. Так и знай! — мне что, опять угрожают?..

Свобода… Что это такое? Наверное, это полет над всем, что когда-то тебя сковывало, а сейчас лишь беспомощно тянет вслед свои руки. А дотянуться не может. Наверное, это и есть — свобода. А еще покой. Хотя…

— Да кому он нужен, этот покой? — даже не обернувшись на оставленный за спиной дом, без раздумий понеслась я в раскинувший прямо за изгородью свои васильковые объятья луг. А потом в его душистых травах и рухнула. Тоже, без всяких раздумий…

— Ну, ты, Евся и даешь… Аф-фх-хи. О-ох…

— Тишок… А как жить-то хорошо, оказывается, — перевернувшись на спину, раскинула я в стороны руки… и закрыла глаза. — И как легко ды-шится.

— Ну, это, смотря кому… — буркнул сбоку от меня бесенок. — Лично мне от этих цветочков… Аф-фхи. О-ох. Горе мое…

— Это от беленьких? Душистых таких?

— Угу…

— Они жасминами называются. Я такие в палисаднике у тетки Теребилы видела. И пахнут так. М-м-м… Надо будет нарвать — в комнату к Стаху.

— Ну-ну. Я, конечно, и раньше знал, что ты меня недолюбливаешь, так чего хорошего тогда ждать?

— Тишок, не говори ерунды, — смеясь, отозвалась я. — Ты для меня дружок и подельник. А еще… мужик. И вообще, молодец.

— О-о, молодец, — довольно хмыкнул бесенок и тут же «одарил» меня ответно. — Это ты у нас — молодец. Вытащила своего «мужика» с того света. И сама при этом копыта отбросить не умудрилась.

— Просто повезло.

— Повезло?.. Евся, ты ведь не только в магии пока — наивница, но и в жизни. И главных ее законов совсем не знаешь. Особенно тех, что как раз и того и другого касаются.

— Ну, так просвети меня, самый могучий ум не только заповедного леса, — в предвкушении, повернулась я к Тишку.

— А что толку то? — скептически окинул он меня целиком. — Хотя… Ладно, слушай и не вопи… — и уселся сам по удобнее. — Самый главный закон, объединяющий магию с жизнью, гласит: «Всему есть своя цена». Но, не каждый может ее заплатить, эту самую цену. И возвращать с дороги мертвых простой дриаде, даже с кровью мага воды — не по силам. На такое лишь аланты способны. Да и то, в лучшие свои времена, не сейчас. А ты это сделала. Ведь Стахос был уже почти мертв. Я это чувствовал. Да и ты сама — тоже. Но, все ж смогла его оттуда выдернуть.

— Тишок… А почему?

— Да потому что заплатила за него откупную у смерти, Евся, когда произнесла те слова. Что ты сказала до того, как у тебя получилось?

— «Я люблю тебя», — ошарашено выдохнула я. — Я просто повторила то, что сказал мне когда-то Стахос.

— Она просто повторила, — покачал головой бес. — В том то все и дело, что единственная цена, равная смерти по силе — одна лишь любовь. И ты именно ею за своего мужчину расплатилась.

— Тишок, значит, я на самом деле Стаха… люблю? — нахмурила я лоб. — Да я знать не знаю, что такое, эта любовь к мужчине.

— Подумаешь, — хмыкнул тот. — Ты знать не знаешь, что такое «ненависть», но, однако, умеешь ненавидеть. И что такое «верность» тоже, но, умеешь такой быть. Здесь главное, не твои умозаключения, а то, что чувствуешь сердцем. Иначе… Смерть не обманешь, Евся. Не льсти себе. Аф-фх-хи.

— Правду говоришь… — отстраненно отметила я, поднимаясь из травы. — Но, мне надо все хорошо обдумать… подслушник.

— Ну, во-от… Я ж говорил, что толку никакого, — подскочил следом за мной Тишок. — Евся, а думать ты в лесу собралась?

— Нет. Хочу дуб найти, чтобы Адоне весточку передать, — на ходу пояснила я. — А как ты считаешь, о ней самой узнать таким же способом получится?

— А кто ж то ведает? Давай попробуем, — выказал явный пробел в познаниях «просвещенный» водяной бес.

Но, с дубом нам не свезло. Точнее, мне. Нет, весточку Адоне («У нас все хорошо») он, поскрипел, но, все же «принял». А вот сообщить мне о судьбе драгоценной няньки наотрез отказался. И если у дубов есть «чувство юмора», то, считай, меня им сегодня щедро одарили, прошелестев глубокомысленно напоследок: «Завтра подует северный ветер, а сегодня иди домой».

— Тишок, — проломав себе голову над этой «дубовой» шуткой весь обратный путь, наконец, не сдержалась я. — Я вот не поняла, воду слушают, если она течет с нужной стороны, а вести дубами передаются исключительно попутным ветром?

— Да нет, — почесал тот задумчиво свой меховой бок. — Дубы вообще необычные деревья. И некоторые даже утверждают, что они умеют предрекать будущее.

— Погоду они умеют предрекать. В прошлый раз, в заповедном лесу мне местный дуб дождь предрек — как раз накануне той ночи на капище, а этот — северный ветер.

— Ну и что ты в итоге с тем дождем сотворила? — даже приостановился Тишок.

— Воронку, — в ответ тормознула и я, а потом открыла на беса рот. — А ветер тогда причем? Что он означает?

— Ну-у… Каждый ветер в магии что-то, да означает. А конкретно, северный… поживем, Евся — увидим, — и скоренько припустил меж деревьев… Эх, жаль, ветки у меня под рукой нет…

Вечер, порадовав отсутствием небесной сырости, долгожданно собрал всю нашу компанию на просторном дворе — у обложенного глиняными кирпичами костра. Хран, недавно вернувшийся с охоты самолично теребил в сторонке глухаря. Пестрые его перья радостно разлетались под ветром, и от этого Любоня, сидящая рядом с мужчиной беспрестанно чесала свой носик. Но, чурбашку перетаскивать не собиралась (а как же руководить издали?). Подружка моя вообще в нашем «походе» раскрылась с другой, незнакомой мне доселе стороны. Нет, наличие у нее сильного духа под мягкими формами я всегда ощущала, но сейчас она четко и, причем, без всякого спроса взяла над всеми нами опекунство:

— Тишок, проверь воду в котелке. Кажется, кипит. А ты, Евся, проверь кружку у Стаха.

— Я еще первую не допил! — скоро отозвался «больной» с нашей совместной трухлявой лавочки. А потом, на всякий случай добавил. — И вообще, во мне и обеденный бульон до сих пор булькает.

— Ну, с отваром то зверобоя им гораздо веселее теперь будет, — злорадно присоединилась к подруге и я. Конечно, а кто ж тот зверобой для него собирал? Но, Стах, проявив благородство, лишь вздохнул, поправив на плечах куртку:

— Хран, расскажи, какое «настроение» на больших дорогах. Суета по нашему поводу пока не ощущается?

— Да как тебе сказать? — прищурился тот через пламя костра. — В Бадуке я повышенного внимания к себе не заметил, хоть и торопился очень. А в Монже… Там пришлось пару перекрестков объехать стороной. Но, я думаю, тебя уже со счетов скинули, как «свеженького упокойника». Любони пока не хватились. Связывать лично меня с Евсенией, тоже пока, фантазии вряд ли хватит. Так что, ищут, по всей видимости, ее одну. Но, это все «условные» выводы. Мало ли, кто нас по дороге сюда случайным взглядом зацепил.

— Понятно, — отставил пустую кружку в сторону Стах. — Значит, надо отсюда рвать когти. Завтра снимаемся?

— Боюсь кровать твоя такой поездки не выдержит, — скептически наморщила я нос.

— А причем тут кровать?

— А притом, что, если ты завтра «снимешься», то только в лежачем положении. Стах, у тебя сияние до сих пор дырявое. И далеко ты не проедешь.

— Евсения права, — присоединился ко мне Хран, с кряхтением разгибая спину. — Сам посуди — случится драка, какой из тебя боец? Да и не уйти от нее на большой скорости. Ты и тряски не выдержишь. День еще, как минимум тебе нужен. Так, дочка?

— Ну-у… — с прищуром оглядела я сидящего рядом мужчину. — Как минимум.

— Да вы что? — возмущенно сверкнул он на нас глазами. — Я еще один день здесь не выдержу. Да я последний раз столько в постели валялся, когда в детстве ногу ломал.

— Ничего. Я вот завтра с утра баньку здешнюю подправлю — дыры в печке и полу заложу. А к вечеру устроим праздник души и тела.

— Ага. С жареным на вертеле глухарем, — потерев нос, многообещающе расплылась моя подруга.

— С жареным? — вкрадчиво уточнил Стах.

— Ага. А из крылышек и шейки такой бульон славный получится. М-м-м… — шлёп-п.

— Ах-ха-ха-ха-ха, — послышалось из подзаборных лопухов, над которыми только что на страже восседал бес…

____________________________________

1 — Одно из названий безоара, камня органического происхождения, с древности используемого в качестве противоядия при мышьяковых отравлениях.

ГЛАВА 18

— Да, ты, права. Я с тобой полностью согласна, но, пожалуйста, дослушай — мне больше не с кем поделиться самым сокровенным. Дриады, конечно, своими… моральными устоями отличаются от других рас. По крайней мере, от тех, о ком я читала. Хотя, если верить всяким странствующим авторам… Но, тебе это, точно знать ни к чему. Я сейчас о другом… Ведь, одно дело — без всяких угрызений получать услаждение с тем, кого выбираешь сама, а совсем другое — то, чем я три долгих года занималась. У меня ведь их много было, но об усладе там и речи не шло. Но, тебе это тоже знать ни к чему. А то совсем уважать меня перестанешь, ведь ты у меня — девушка строгая. Хоть и краси-вая. Глаз не оторвать… А здесь — всё по другому. Всё. Ты меня понимаешь? — отстранилась я от лошадиной морды, стараясь заглянуть в ее голубые с огромными черными зрачками глаза. — Я очень сильно боюсь, Кора, что, когда Стах… Что он вызовет из моей памяти совсем ненужные сравнения. И тогда — всё, конец. А я этого не хочу. Совсем не хочу… Ты чего?.. А, ну да, ты уже говорила — и пастись тебе с остальными не даю и не чешу… Только знаешь, Кора, я вот что решила… — воткнув, наконец, гребень в золотистую лошадиную гриву, решительно подбоченилась я. — Я его первой должна поцеловать. И тогда уж точно, всё у нас будет по-другому. Как ты считаешь?.. По взгляду вижу, что…

— Евсения! — о-о-о, но, не так же скоро то?

— Да, Стахос.

— Начало мне уже нравится, — засмеялся мужчина и, разгребая сапогами траву, направился в нашу сторону. — Иди сюда, у меня к тебе дело.

— И что, важное? А то у меня тут… свои дела, — вмиг улетучилась из меня вся хваленая дриадская уверенность.

— Я очень сильно на то рассчитываю, — приблизился он вплотную и, ухватив за запястья, водрузил их на собственные плечи. — Давай, дегустируй.

— Что я должна сделать? — сглотнула я слюну.

— Дегустировать, любимая. Я ведь только что из бани.

— Ага… Я это вижу… — скользнул сам собой мой взгляд от влажных волос Стаха к его груди под расстегнутой синей рубашкой. — Но… Я все равно не поняла.

— Мой неприемлемый запах. Я надеюсь, чудесное сочетание лечения и конского мочала его окончательно уничтожили. Проверяй, — обхватил он меня сзади руками, видимо, для ускорения процесса.

— Ты больше не пахнешь чесноком, — и в правду, «ускорилась» я. — А теперь мне можно к своим… Стахос…

— А вот ты пахнешь очень приятно… Странно… Мылись то мы одним и тем же мылом.

— Оно-то хоть было не конское?.. Стах?..

— Особенно твои волосы… — тихим шепотом над самым моим ухом.

— Ты меня вообще слышишь, Стах? — резко уклонившись в сторону.

— И твоя шея… О, как же она пахнет, — обжигающим дыханием вдоль всей ее длины.

— Стах! — прямо в его ухо заорала я, уткнувшись в грудь локтями, но в следующее мгновение уже ошарашено застыла сама… Послышалось?.. Отпрянув от мужчины, огляделась по сторонам — наш пасущийся рядом, маленький табун, все как один, повернули головы в сторону леса… Или не послышалось?.. Капкан, стоящий ближе остальных к крайним деревьям, вдруг, дернул ушами, а потом, взмахнув длинным хвостом… вновь вернулся к луговой траве… Не знаю…

— Евсения.

— Да-а?

— Извини… Просто, когда ты так близко, я будто ума лишаюсь… Ты права, конечно.

— В чем я права?

— Все не так, как должно быть между нами. Пойдем, — и, ухватив меня за руку, потащил в сторону дома. Так мы и бежали. Он — молча и впереди, я — пыхтя и следом. Вприпрыжку через бугры и канавы, а когда «доскакали» до двора… — Хран! Любоня!

— Стахос, ты что задумал?

— Не бойся, любимая — наверстываю упущенное. Хран! Да где ж ты? О! А где Любо… Ага… Хран. Любоня. В вашем присутствии… — торжественно начал Стахос, испугав меня еще больше, а потом, вдруг, хлопнулся на одно колено. — Да к чему сейчас эти церемонии?.. Евсения! Ты — мое самое драгоценное в этом мире создание. Моя единственно возможная половина. И я люблю тебя больше жизни, потому что совсем без тебя ее не мыслю. Прошу тебя, стань моей женой. На долгие годы, до конца наших совместных, счастливых дней. Надеюсь, я все верно сказал. И извини за временное отсутствие кольца…

Самой первой мыслью, посетившей мою голову, была: «Уж лучше б я его на том лугу поцеловала». Так и стояла, твердя это про себя, в полной тишине, посреди чужой, забытой деревни с ладонью, плотно приложенной к сердцу человека, который только что огласил мне брачное предложение… «Прямо, как в книжке какой-то», — это, видимо, было второй моей мыслью. И только потом, оторвавшись от глаз Стаха, нашла своими глазами подругу, открывшую на крыльце рот. Любоня в ответ суматошно закивала головой… «И хорошо, что молча»… И Храна, стоящего у распахнутых настежь ворот сарая с шилом в руке. Мужчина сначала поднес инструмент к лицу, намереваясь, видимо, почесать им себе лоб, но, вовремя одумался… «А что-то не особо радостный у него вид. Хотя, у меня самой наверное…».

— Не-ет, Стах, — освободила я свою руку.

— Почему?

— Да потому что… Мы с тобой — очень разные. Из разных миров. И я о тебе ничего не знаю, но, даже не это главное. Ты понятия не имеешь, кто я такая. Иначе, сейчас не стоял бы передо мной на колене.

— Ты что такое говоришь? — и вовсе бухнулся он в притоптанную траву. — Как это, «не знаю»? Что значит, «не стоял»? Да я знаю о тебе самое главное.

— Цену моих поцелуев и ласк? Ты считаешь, они стоят твоей свободы?

— Евсения, да причем здесь это? Ты мне нужна целиком. И на всю жизнь, — оглядывая свои ладони, произнес он, а потом, вдруг, подскочил на ноги. — А знаешь, что? Давай с тобой представим, что не было ни луга, ни моих слов сейчас. Ты это можешь сделать?

— Зачем?

— Евсения, так надо.

— Стахос! Ведь девушка тебе ясно дала понять…

— Хран, заткнись! Пожалуйста… заткнись, — не оборачиваясь, процедил тот сквозь зубы. — Это касается только ее и меня и больше никого на этом свете. Евсения, ты в силах это представить?

— Хо-рошо, — глядя в совершенно шальные глаза Стаха, выдохнула я. — И что дальше?

— А дальше я опять наверстаю упущенное — расскажу о себе. Пошли?

— А выбор у меня есть?

— Только, если заткнешь уши, — протянул мне руку мужчина…

Я не знаю, искал ли он какое-то «особое» место или просто куда-нибудь шел, по дороге настраиваясь на важную тему, но, скакать нам больше не пришлось. Да и бегать — тоже. Выйдя из ворот, мы перешли улицу и, тут же утонув в траве, занырнули в заросли бывшего местного палисадника. О прошлом его теперь напоминали лишь широко разросшиеся жасмины, давно покинувшие пределы скромных клумб, да еще густая сирень, облетающая последними розовыми гроздьями.

— Садись, — отведя рукой зелень, кивнул мне Стахос на узкую лавочку, приткнутую к самой стене бревенчатого дома. Сам же напротив, опустился в траву. — Я обещал тебе рассказать… Раз это так необходимо… — судя по началу, на обдумывание «важной темы» дороги мужчине не хватило.

— Стах, а может, ну его? — наблюдая эти потуги, вкрадчиво уточнила я. — Мало ли, чего я хотела?

— Хорошо, — тут же кивнул он. — Но, тогда ты без всяких колебаний даешь мне свое согласие. Мы в ближайшей на пути конторе фиксируем этот факт, а в Тинарре играем полноценную свадьбу.

— То есть, как это?.. Как это… у тебя все быстро получается.

— Жизнь, любимая, у нас одна. К тому, же — поделена на двоих. Так к чему терять драгоценное время? — с философским вздохом изрек нахал, а потом в голос расхохотался. — Ты бы видела сейчас свое лицо… Евсения, ты же сама дала мне право на такие слова.

— Это когда? — только и смогла выдавить я от изумления.

— Когда мне только что отказала. Ведь ты не стала говорить, что делаешь это из-за того, что меня не любишь? А значит, рано или поздно признаешься в обратном.

— Ну, ты и нахал. Самоуверенный нахал.

— Угу, мне это много раз говорили. В том числе ты. Но, если бы я таким не был, то не сидел бы сейчас здесь, напротив тебя. Разве не так? Я же тебе говорил, Евсения — это судьба. И от нее никуда не денешься. Так что, смирись.

— Что я должна сделать?.. Мы вообще-то не за тем сюда пришли. И я… Я передумала и очень хочу знать о тебе все. И кто тебя таким воспитал. Это — первоначально. Так что, смирись сам, и давай, рассказывай, — скрестив на груди руки, явила я собой большое неподдельное внимание.

— Значит, первоначально, «кто меня таким воспитал»? — вмиг стал серьезным мужчина.

— Ага.

— Аф-фх-хи… О-ой.

— Тишок, а ты пошел вон из травы! Считай, сегодня тебе не свезло… Ну, Стахос, я тебя слушаю.

— Хо-рошо, — с явной завистью вздохнул тот вслед потрусившему через дорогу бесу. — То, что касается моих воспитателей, то с одним из них ты уже знакома лично. Это — Хран.

— Так вы с ним не просто друзья? — удивленно открыла я рот.

— Нет. Друзьями мы стали гораздо позже. Уже после того, как он сломал об меня ни одну свою палку, — с улыбкой покачал головой Стах. — Хран многому меня научил. В первую очередь, боевому искусству. Ведь он в прошлом сам — солдат. И очень хороший солдат. Что же касается другого воспитателя, то им был старый кентавр по имени Феофан. Он и сейчас еще, слава богам, жив. Правда, сколько его помню, всегда казался мне жутко древним. Феофан учил меня разным наукам и ломал об мою спину уже указки… Евсения, мне продолжать?

— Да-а. Я тебя слушаю, — без прежнего запала, но, все же, кивнула я, усаживаясь на лавке по удобнее. — А твои родители?

— Родители?.. Мой отец принадлежит к одному из самых древних тинаррских родов. А мама… Она умерла много лет назад, во время родов моего младшего брата. Но, я до сих пор ее помню и в единственном моем подлинном паспорте вписана ее фамилия — Мидвальди. И еще… — внимательно посмотрел он мне в глаза. — Я, так же, как и ты — полукровка. Но, все дело в том, что… по матери я — человек, а по отцу — кентавр… Вот так вот, Евсения.

— Ах, вот, значит, откуда у тебя такие глаза?

— Ну да. От отца. Я же говорил.

— А по матери ты — сирота?

— Да-а, — озадаченно выдохнул мужчина, а потом тряхнул головой. — Евсения, ты меня извини, но, тебя что, нисколько не пугает тот факт, что моим отцом является… «полуконь»?

— А мне что, стоит этого бояться? — на всякий случай уточнила я. — Стах, я очень мало знаю о кентаврах, чтобы иметь о них свое мнение. И если судить по единственному, мне знакомому, пусть и полукровке, то… кентавры мне, наоборот, должны нравиться… очень. Хотя, вопрос твоего воспитания…

— Ну, некоторые, знающие кентавров гораздо лучше, считают, что нахальство — наша общая кровная черта, — облегченно засмеялся Стах. — Евсения, и как я могу тебя не любить? Сама подумай.

— О-о, если я о чем-то начинаю думать, то мне это, обычно, идет не на пользу. Просвещенный Тишок вообще считает, что надо «думать» сердцем, а не головой. И знаешь что… — вздохнув, посмотрела я на мужчину. — Мне тоже есть, что тебе рассказать, но, боюсь, это не так безобидно, как твое откровение.

— Так может, тогда не стоит? — усмехнулся в ответ Стах. — Я и так про тебя все знаю. Даже то, зачем ты приходила ко мне ночью, в Букоши.

— И зачем? — перехватило у меня голос.

— Это не главное, Евсения. Гораздо важнее то, что ты этого не сделала. А совершила много чего другого, доказавшего мне обратное. К тому ж, знакомство с твоим бывшим родственником мне тоже кое-что в твоей судьбе открыло. Да и о «Дриадском деле» я в курсе.

— Да?.. Но, ты, наверняка не знаешь, что судили тогда и пожизненно сослали в Грязные земли обоих моих родителей. Получается, я чуть не повторила судьбу своей мамы. Правда, «добрый» волхв меня научил быть более осторожной, стирая своим «источникам» память о себе. На это простые дриады не способны. А вот моя смешанная кровь вполне позволяла подобное проделывать. Стах, я ненавидела всех мужчин. Я им мстила. Долгие годы жила этой местью и еще страхом перед собственным кошмаром, который постоянно повторялся. Эта сволочь… он… Но, я сама виновата. Я была до тебя сорной лесной травой. И правильно он обо мне сказал — созданием совершенно безгодным. И я себя за это…

— Евсения, иди ко мне, — сгреб меня в охапку Стах. — Сейчас не важно, что было с нами раньше. Жизнь — это река, которая постоянно куда-то бежит. И лишь этим она дышит. Ты меня понимаешь?

— Ага, — обхватила я его за плечи. — Наша жизнь, это не стоячее болото.

— Я до тебя тоже многое… повидал. И много разных мест и женщин. И даже в какой-то момент уже стало казаться, что больше меня ничего не сможет удивить, затронуть сердце. А тут…

— Ты многое повидал? — отстранилась я от мужчины.

— Ну да. Мы ведь давно на пару с Храном «бродяжничаем». Я за свои двадцать шесть лет дома не просидел и половины из них. Но, если ты про женщин, то…

— Да что мне твои женщины? Нашел, чем… удивить. Я про другое. Стах, ты мне расскажешь о тех местах, где ты был? Мне это очень любопытно. Я столько книг прочитала про разные путешествия, а тут…

— Евсения… ну как мне тебя не любить? — покачав головой, беззвучно засмеялся мужчина, но, вдруг, резко развернувшись, замер. — Быстрее пригнись, — произнес неожиданным шепотом.

— А что такое? — напротив, развернулась я в ту же сторону, что и он. — Это… кто, Стахос?

— Это «гости». И сильно опасаюсь, не с теми подарками…

ГЛАВА 19

Накрывшие деревню, серые сумерки уже растворили в себе краски летнего дня, превратив окружающий мир в размытые блеклые пятна, но нежданных «гостей» я разглядела сейчас прекрасно. Двое. Их было именно столько, крадущихся вдоль покосившегося, в щербинах забора, за которым наша компания нашла свой приют. Но, я была точно уверена — визитеров гораздо больше. И осознание этого, вдруг, отрезвляющим колоколом ударило в голову:

— Стах… Что будем делать?

— Ты — ничего, — обернулся ко мне мужчина и, скользнув правой рукой к поясу, скривился. — Меч остался в доме… Евсения, будь здесь. Я — туда. И…

— Вот уж нет.

— Что?

— Сам тут сиди, — возмущенно прошипела я, сползая с мужских колен в траву. — Там Любоня.

— Евсения, мне некогда с тобой спорить.

— Так к чему тратить на это время? Давай за мной — я отведу им глаза. Хотя бы на время.

Стах, вздохнув, одарил меня скорбным взглядом:

— Ну, хорошо. Только ты — за мной и лишь до ворот. Мне нужно оружие. Значит, с этих и начну. Давай, твори свое волшебство.

Ох, если б я была способна на это самое, настоящее волшебство. Но и тех крох, какими владела давно, хватило. Хотя бы на то, чтобы Стахос, для начала обзавелся мечом отлетевшего в заросшую канаву татя. А уж потом, с порога незримости, рванул ко второму, замершему напротив ворот. Остатков же моей недавней бравады хватило лишь на писк в собственные ладошки, срочно прихлопнувшие рот. А потом я услышала пронзительный свист и по тому, как ощерился противник мужчины, поняла — началась настоящая драка. Доказательством этому за забором тут же загремели мечи. И громкие маты Храна. Через несколько долгих мгновений я, вслед за Стахом, незримой нырнула во двор. Да так и осталась стоять у створки ворот, расширив глаза. Потому что, в первый миг мне, вдруг, показалось — против нас сражается целое полчище. Но, выровняв дыхание, понемногу начала вникать в действительную реальность происходящего: да, их и в правду, было много и сейчас против двоих, отчаянно машущих мечами мужчин толпилось как минимум, человек десять. Один из татей юркнул между мной и горящим костром так близко, что я не смогла удержаться — пихнула его вбок. Мужик, завис, взмахнув руками прямо над пламенем и, порыскав глазами, описал мечом круг. Пришлось отступать вдоль ворот, но, подвиг мой безызвестным все ж не остался:

— Мужики! Девка здесь и она под колпаком!

Ну что ж, тогда поиграем в открытую. Тем более, «гостям» обо мне явно известно. И, подобрав из остатков поленницы «орудие» по увесистей, запустила им в бородатого «глашатая». И тут же постигла, что бывают маты куда красочнее Храновых. Так мы и продолжили. И постепенно, «загоном» моей скромной незримой персоны занялись уже двое. Я носилась вдоль огорож, стараясь держаться по дальше от дерущихся спиной к спине мужчин и швыряла в своих преследователей всем, что под руку подвернется. Причем, что самое обидное — совершенно молча, в отличие от них и без остановки орущего в мой адрес Стаха. Да он в их адрес себе такого не позволял!

— Евсения! Быстро отсюда сваливай!

— «Ага, сейчас… Ой! Мимо…»

— Я кому сказал?!

— «На Капкана своего так орать будешь… Ага! Теперь попала!..»

— Евсения! Ну, доберусь я до тебя первым, строптивое создание!

— «А вот это уже не смешно. И даже местами так прямо оскорбительно!»

Но, когда я и сама поняла, что слишком уже заигралась, «валить» внезапно оказалось некуда — меня загнали в просторный, разящий прелым сеном сарай. Запыхавшиеся и злющие мужики, сразу от входа, разойдясь на расстояние вытянутых мечей, медленно двинули в сторону дальнего угла, в который я сейчас, спиной вперед, отступала, стараясь попутно не оставить следов в тех, что щедро «отбрасывал» по ночам наш табун. Но, расстояние меж нами сокращалось все больше. Пока… Хр-рясь!

— Ах, ты, оторва! И когда мимо прошмыгнуть успела?! — подогнул колени, приложенный палкой мужик, а второй смачно сплюнув, развернулся на выход.

— Евся, ты или на самом деле сваливай отсюда. Или покажи на что способна, — проследив взглядом за вторым преследователем, ощерился на меня Тишок.

— И ты туда же? Где Любоня?

— В доме закрылась. Ну, так что? Или ты лишь меня в воздухе кувыркать способна?

— Ну так… отойди, — выдохнув, направилась я к открытым воротам сарая. Потом обвела взглядом весь двор и хоть ничего не смыслила в тактике боя, все ж догадалась, что держаться нам осталось не долго… И даже Стах кричать перестал, больше не тратя свое драгоценное дыхание на сотрясающие воздух посылы. — Попробуем.

Первым в воздух, сначала не очень высоко и уверенно, но, воспарил один из моих «загонщиков». Тот, кому не досталось от беса. Мужик, с вытаращенными от страха глазами, сначала завис над колодцем, а потом стал плавно смещаться в сторону огородной изгороди… И даже как то красиво, если б конечностями так не махал.

— Евся, — пихнул меня сбоку незримый Тишок. — А по быстрее нельзя?

— Ага, — тут же рухнул летун в высокий бурьян и, обернувшись от него, я с удовольствием отметила, что зрителей сей «полет» равнодушными не оставил. Правда, ненадолго.

Поэтому, уже через долечку, следом взмыл и второй, лишь успев замахнуться на Стаха мечом со спины (может, хоть спасибо мне скажет). Но, парил он не долго. Зато довольно высоко, с криком исчезнув за крышей сарая. Тишок, четко бдящий за моей безопасностью, уже потянул меня в сторону за юбку, но, вот с третьим совсем не свезло — в следующий миг дверь в дом с жалобным визгом распахнулась и на крыльцо, упираясь, вышла Любоня, а впритык за ней — длинный рыжий мужик с намотанной на кулак подружкиной косой:

— Эй, бойцы!!! Кончай бузить, иначе вашей крале конец! — перехватил он по удобнее нож, приложенный к девичьему горлу. — Меня все хорошо расслышали? — и вдохновленный повисшей вмиг тишиной, усмехнулся. — То то же. А теперь слушай меня чутко! Мы — люди не мстительные, потому возьмем только то, зачем пришли и уйдем. И ту… Нам нужна вторая и золотая цацка, ею у очень уважаемого человека умыкнутая. Так что, бросайте свои железки и волоките сюда обеих. Ну?!..

— Евся, даже не думай. Им все одно — конец. Это не тати, это наймиты и они свидетелей не оставляют, — заскулил, не отрываясь от моей юбки бесенок.

— Да что ты говоришь? — в ответ прошипела я, медленно проявляясь посреди заваленного телами двора.

— Евся-я…

— Ух ты! И в правду, дриада во всей красе, — душевно расплылся мне рыжий, кивнув своим, замершим рядом подельникам. — Руки ей за спиной вяжите. Да по крепче. А то, предупреждены, наслышаны.

— Подружка, прости, — не хуже Тишка, пропищала Любоня, заставив меня криво улыбнуться:

— Все хорошо, — лишь после этого обернулась я к Стаху. — Все будет хорошо.

— Конечно, хорошо, — пихнув Любоню в объятья ближайшего бандита, оскалился мне главарь. — Вот доставим тебя, куда надо и…

— Я тебя найду, сволочь и прикончу.

— Что ты сказал? — развернулся тот к стоящему на коленях Стаху и в ухмылке скривил рот. — Я б на твоем месте не был таким оптимистом. Хотя, на том свете мы, наверняка свидимся. Только, вот я прибуду туда гораздо позже и тебя и твоего дружка. А вот кралю вашу… — с прищуром оглянулся он к плачущей Любоне. — Кралю вашу мы…

— Умет ты фаряжный! — с чувством выкрикнула подруга, вырываясь из рук бандита. — Евся, прости меня! Все меня простите!

— Любоня, прекрати… А ты? Чего же ты ждешь?! Ведь я тебя чую! — что есть мочи, заорала я, уставясь во тьму за распахнутой створкой ворот. — Мне нужна твоя помо… — резкий удар, рикошетом от лопнувшей вмиг губы, заслонкой захлопнул глаза. И, уже уткнувшись лбом в траву, я все ж поняла — он пришел. Явился на зов своей госпожи. А потом, собрав все свои силы, прокричала. — Своих — не смей! Иначе, не отпущу никогда! Ты меня понял? — ответом мне стал страшный медвежий рев. Значит, понял. И, значит, все, действительно, будет хорошо… Правда, не у всех…

Вот завидую я своей подруге — «Ах!» и срочно лишиться чувств. Провалиться из ужаса яви прямиком в мягкую спасительную перину беспамятства. А тут… Да я бы сама с удовольствием куда-нибудь сейчас «провалилась». Но пришлось, все ж, ползти, через двор, временами сжимаясь от скачущих и орущих вокруг, превозмогая пульсирующую боль в голове, именно к ней, живописно разлегшейся в лопухах. Чем вам не дама с картины из… Да о чем я вообще думаю?

— Любоня… Любонь? — облизнув соленые губы, приткнулась я сбоку к подружке, и попробовала сама избавиться от пут на руках. Но, где там — вязали, действительно на совесть. А потом, плюнув, подняла взгляд… Уж лучше бы этого вовсе не делать. Рыжий главарь наймитов, лежащий посреди двора на боку, с распахнутыми мертвыми глазами, кажется, смотрел ими прямо на меня. Смотрел, и, скривившись в последней своей, презрительной усмешке, будто ей говорил: «Да, и это тоже — настоящая жизнь. А что ты хотела, дремучая наивница? Это — не книжка тебе». — Я в домике… — зажмурившись, прогундела я себе прямо под нос. — Мы в домике. Мы в надежном маленьком домике и никто нас здесь…

— Евсения? — ну вот, а только начинала верить сама. — Ты как? — Стахос, стоящий передо мной на коленях, с кровью на лбу и вдоль скулы, в совершенно драной, грязной рубахе, но, все же, живой, с силой прижал меня к себе.

— Я тоже живая, — шерканулась щекой об шею мужчины. — Любоня — в обмороке, а где Хран?

— Он здесь. Бес твой на трубе сидит. И еще… — отстранился от меня Стах, помогая подняться на ноги. — Что с медведем то теперь делать?

— С бером? — прищурившись, скользнула я быстрым взглядом по двору и у самого колодца встретилась им с огромным бурым зверем. — Я сама с ним… Только, руки мне развяжи…

«Медведь» — прозвище «лесного царя», земного воплощения бога Велеса и сторожа входа в подземный мир. А истинное имя ему — «бер». Имя, которое вслух произносят немногие, да и знают лишь единицы. Потому что боятся… и бога и зверя. И я тоже сейчас боялась, хоть и видела очень отчетливо, что предо мною уж точно ни один и не другой.

— «Я тебе послужил».

— Я тебе благодарна… Хран?!

— Что, Евсения? — качнулся ко мне из тени костра мужчина.

— Мы прямо сейчас отсюда снимаемся?

— Так точно. И чем быстрее, тем лучше.

— Ага… — не отрываясь от маленьких настороженных глаз, протянула я. — Я тебя отпущу. Кем бы ты ни был на самом деле. Я бы сделала это и раньше, явись ты ко мне сам до этого дня. Но, раз уж так сложилось, значит… — улыбнулась, вдруг, и тут же прихлопнула рукой отдавшуюся болью губу. — Значит, это — судьба. Но, отпущу лишь, когда мы выберемся с этого проклятого тракта. Ты меня понял?

— «Я тебя понял. Я буду вас… сопровождать».

— В отдалении, иначе… — скосившись на лежащую в траве подругу, мотнула я головой. — В общем, ты меня понял. А сейчас, уходи и жди нас в лесу у дороги, — бер, не издав ни звука, развернулся и через мгновение исчез в темени ночи, а вот я, напротив, не удержалась. — Что?.. Ну и чего вы остолбенели? Да, это мое «наследство» от волхва — третий его слуга. И вообще… Стах…

— Да-а, — только сейчас смог оторвать свой взгляд от пустой створки ворот мужчина.

— Что мне делать? Что нам с Любоней делать? Вещи собирать? Или после увиденного ты решил, что я больше не нуждаюсь в вашей защите?

— Евсения, что значат твои слова: «Кем бы ты ни был на самом деле»?

— То, Стахос, что у этого зверя сияние гораздо меньше его самого, а это может означать лишь одно…

— То, что он перевертыш? Оборотень? — сузил глаза мужчина.

— Вполне возможно. Но, уж точно, звериная сущность, не его истинная… Так мне собирать вещи или…

— Любимая, — наконец, отмер мужчина, — И как можно быстрее. Кстати, Любоня приходит в себя. А все остальное — уже по дороге…

Мы скакали всю ночь. Да, на этот раз, мы уж точно скакали. И я, с примолкшим Тишком в закрытой наглухо сумке. И моя дорогая подруга, с момента своего возвращения в явь «разродившаяся» лишь несколькими словами («Где он?» и «Котелок не забыли?»). А когда густые кроны раскрасило румянцем солнце, впереди, меж деревьев, наконец, показался просвет.

— Всё, — первым перевел своего Перца на шаг Хран. — Дальше — лишь поля вплоть до самой Силежи, но через нее моста давно нет. Есть переправа, но, опять же — не для нас.

— Понятно, — в ответ нахмурился Стах. — Время безвозвратно упущено.

— Время просто вносит свои коррективы, — устало усмехнулся ему в ответ «наставник». — И, исходя из нашей действительности, они могут быть только одни — то, чего мы изначально пытались избежать, сейчас становится оптимальным для нас вариантом, — глубокомысленно изрек он, оглядываясь по сторонам. Ага. Не забыл, значит о нашем «сопровождающем».

— Хран, я не знаю, что такое «оптимальный», но, думаю, ты имеешь в виду то, что нам стоит вернуться «к людям»? — сморщившись, потрогала я свою нижнюю губу.

— Да, дочка. Точно так я и предлагаю сделать. Сейчас, примерно в миле отсюда, если верить моей карте, будет поворот к деревне Садки. А от нее, на север вдоль реки, миль через тридцать — небольшой городок, Клитня. Он стоит в аккурат между двумя трактами, ведущими на запад — нашим и новым.

— Ну да. По всей видимости, там и мост через Силежу есть. В крайнем случае, можно будет и о «личной» переправе договориться, — покачал головой Стахос и глянул на меня. — Тогда сейчас объезжаем стороной деревню, находим подходящее для отдыха место и…

— Я поняла. Хорошо… Любонь, ну что, посмотрим страну нашу, Ладмению?

А то на лес мы с тобой еще с детства налюбоваться успели.

— Ага, — порадовала нас подруга очередным своим словом, а потом еще пуще «расщедрилась». — Евся… А где он то?

— Пока с нами, Любоня. Пока с нами. Но, близко не подойдет…

Деревня Садки, благоразумно оставленная нами слева, вдоль жидкого подлеска, только еще просыпалась. Аккуратные, натыканные на пологом бугре домики, с зелеными заплатами огородов и садами, между листвой которых из летних кухонь уходили в безветренное небо дымки, показалась мне «раем на земле». Хотя, что это такое, я знала, опять же, из книжек. Но, так и подумала тогда, вывернув на эту разноцветную лепоту голову:

— Рай…

— Что? — удивленно переспросил Стах, едущий сбоку. — Хотя, после… Евсения, я пойду к нему с тобой. И это не обсуждается, — неожиданно резко сменил он тему.

— Хорошо.

— Хорошо?

— Ага… А мне лень сейчас с тобой спорить. Но, про твои оскорбления я не забыла. Так и знай.

— Это были не оскорбления, а констатация факта, — тоже без особого энтузиазма, огрызнулся в ответ Стах.

— А вот словами непонятными разговаривать вообще…

— Кстати, о непонятных словах… — встрял в нашу «неспешную» беседу Хран. — Любоня, а что такое, «умет фарежный»? — ну конечно, и кто б сомневался, что именно его этот загадочный «оборот» так взволнует. Однако, подруга моя, вдруг, густо покраснела:

— А что? А я что?.. Когда это я такое сказала? — но, ей на выручку открыл пасть еще один наш «молчальник», проблеяв прямо из сумки:

— Не «фарежный», а «фаряжный». И это то, что оставляют после себя на дороге кони… ну, и лошади тоже.

— Кх-хе, — крякнул Хран, с уважением глядя на потупившуюся скромницу. — Надо будет запомнить, — да я, в общем-то, и в этом не сомневалась.

Вскоре место нашей очередной стоянки было определено — окруженный с трех сторон низким ельником клочок высокой травы, разбавленной мелкими лесными цветами. К тому ж, со старым кострищем по центру. Я тут же, с большой радостью, сползла со своей уставшей лошади, а вот что в этот самый момент подумала Кора, даже пересказать бы постыдилась. Лишь одарила ее пристальным взглядом… и сделала выводы. А потом мы со Стахом, не теряя времени, направились в лес. Странно, но, возвращалась я под охранительную тень родной дриадской стихии, без прежнего большого желания… Ну и дела…

— Он к нам придет или его искать? — вполголоса поинтересовался мужчина, на ходу поправляя свой меч. Но, я и сама, уже через несколько ярдов, остановилась, разглядев движущуюся навстречу, бурую тушу:

— Он… пришел. Теперь просто стой рядом и молчи. Я все скажу сама.

— То же, что и на капище? — тут же не сдержался Стах.

— Ага. А я по-другому и не умею.

Медведь же, явно торопился. И лишь бросив на нас по очереди внимательный взгляд, начал диалог:

— «Ты пришла сдержать свое обещание или…»

— Да, — тоже с поспешностью, кивнула я. — Но, для начала, мне нужно знать твое имя… Настоящее имя. Как мне к тебе обращаться?

Зверь на мгновение замер, а потом, вдруг, громко фыркнул:

— «Ты права… Обращайся ко мне «Донатис». Так меня звали когда-то»

— Хорошо… Донатис, я избавляю тебя от прежней службы и отпускаю на свободу, которой ты волен распоряжаться, как велит тебе твое сердце… У меня все… Я что-то не так сказа… Жизнь моя, пожухлый лист! — и в следующий миг уже усиленно терла пальцами глаза. Потому что зверь, во время моей речи торжественно вставший на задние лапы, вдруг стал… «облетать», постепенно выравниваясь с контуром собственного сияния, вспыхнувшего теперь с новой силой.

— Радужные небеса, — выдохнул, открывший рядом со мной рот, Стахос.

— Что, медведем я был… краше? — медленно произнес «перевертыш», ухватившись рукой за свою непослушную нижнюю челюсть. — Ведь ты догадывалась, кто в итоге окажется перед тобой?

— Ага, — сглотнув слюну, кивнула я, глядя на только что случившееся «чудо». Высокий худой мужчина с копной серых кудрей на голове был одет опрятно и даже дорого, хотя, что я вообще смыслю в богатой одежде? И лишь странное узкое украшение, плотно прилегающее к его бледной шее, выбивалось из общей картины. — Я еще что-то должна… сказать? Или, может, вас…

— Ничего, — со вздохом прислонился тот к кедру. — Ты сделала для меня все. Дальше — я сам… доделаю, — оскалился, вдруг, мужчина, а потом добавил. — Я могу быть с тобой откровенным?

— Да-а, — обернулась я к замершему Стаху. — У меня нет от него секретов.

— Ну, тогда знай, что те двое, надругавшиеся над тобой много лет назад уже давно мертвы. Они не вышли из леса. И сделать это мне волхв не приказывал… Я сам, — бросил он под громкий стук моего сердца, а потом, пригибаясь на ходу, пошел вглубь леса. — Прощай!..

— Евсения…

— Стахос, молчи. Пожалуйста, молчи. Я пытаюсь это забыть. Я не хочу об этом даже думать… Хотя, теперь ты знаешь обо мне, действительно, все… Пошли, — и первой качнулась к просвету между деревьев…

ГЛАВА 20

Не скажу, чтоб возвращения нашего ждали. Просто, Хран с мечом наперевес, отмерял шагами ельник, а Любоня так со своего седла и не слезла… «Сразу видно, в случае опасности, кто б в какую сторону ломанулся», — с невеселой усмешкой, оглядела я обоих. Кстати, еще одного не хватает.

— Ну, наконец-то… — ага, а вот и третий обнаружился.

— Спускайся. Нет больше страшилки из заповедного леса, — задрав голову, прищурилась я на Тишка, обосновавшегося в ветвях крайнего дуба. — Отпущен на свободу в виде… — пришлось, вдруг, не на шутку задуматься. — не человека, это точно.

— Он алант, Евсения, — сосредоточенно глядя куда то в траву, произнес Стах. — Перевертышем был алант.

— Да ты что?!.. Погоди, а ты как об этом догадался?

— Ошейник, — черкнул мужчина пальцем над рваным воротом рубахи. — На нем был специальный ошейник, не дающий возможности вещать. И такими «украшениями» обезвреживают лишь алантов. Магам цепляют «браслеты». Из особого металла. Вот так вот, — поднял он на меня глаза. — И ты знаешь, вертится что-то в голове — какие то факты и цифры, но никак не могу уловить связь между ними.

— Так может, на свежую голову, это быстрее получится? — обернулся от своего коня Хран. — Сейчас перекусим по-быстрому, потом до обеда прикорнем в тени. А там и…

— Связь, говоришь? — зацепило теперь и меня.

— Угу… И имя его, Донатис, совсем на неожиданные параллели наводит, — кивнул мне в ответ мужчина.

— Да ну вас… обоих. Умойтесь хоть. Вон, вода у кострища.

Стах, одарив своего наставника рассеянным взглядом, подобрал из травы бурдюк и тут же его бросил обратно:

— Помнишь, я, еще на озере тебе рассказывал об аланте — коллекционере, который…

— Пропал вместе с вашей подковой?.. Помню… А что касается связи, — вновь задрала я к бесу голову. — Как то мы с Тишком подсмотрели одну очень странную встречу в нашем лесу — волхва с Ольбегом, но, единственно стоящее, что я тогда из их разговора расслышала, было слово «бер».

— То есть, получается, эти трое знали друг друга? — сузил глаза мужчина.

— Вполне возможно.

— Угу-у… И кроме этого ты ничего не расслышала?

— Нет. Но, я знаю, кому повезло тогда гораздо больше меня… Тишок!

— Евся.

— Тишок?!

— Евся?!

— Дятел!

— Чего?!

— А того, что, или ты остаешься лесной птичкой на этом дубу, или кончаешь придуриваться, слезаешь к нам и рассказываешь, наконец, свою, давно просроченную «страшную тайну». Ну-у?..

— Ох, и злыдня ты, все ж, — под трескучий дождь из сухих сучьев, начал свой спуск бесенок. — И если я пострадаю, смерть моя будет на твоей совести, — да-а… Вот так и воспитываются «страхи» на всю жизнь… и даже у нечисти.

— Ну, и чего ты так волнуешься? Ведь зарок твой давно снят, а бера больше нет?

— Ага, — вздохнул уже из травы Тишок. — Значит, о чем там была речь?

— Да! — выдали мы с мужчиной дуэтом, после чего он вздохнул еще громче:

— О тебе, Стах там была речь. Точнее о том, как тебя по быстрее прикончить, чтоб ты вместе с Храном не совал свой нос куда не надо… — а вот теперь мы и рты открыли… тоже дуэтом, что сподвигло беса ускорить свое повествование. — Я уже позднее понял, что этот разговор был вскоре после того, как вы в дом к Ольбегу влезли. Поэтому он и настаивал перед волхвом, чтоб тот своего медведя на вас натравил, ну, чтобы самому ни причем остаться. А волхв не хотел, потому как слишком ненадежное это было дело — в такую даль зверя выпускать. Да он и сам, честно говоря, его побаивался.

— Ага… — опустилась я в траву рядом с Тишком. — И предложил свой вариант — со мной и двумя убийцами — наймитами.

— Не-ет. Ты что? Он Ольбегу про тебя не рассказывал. Ведь это было бы равносильно признанию в собственной магической неспособности. Он просто тогда ему сказал, что сам все сделает и без участия медведя. Обнадежил его.

— Это теперь прояснилось, — присел перед нами на корточки Стах. — А скажи, Тишок, ты не знаешь, что их троих могло вместе связывать… кроме наших с Храном длинных носов? Ведь на каком-то же интересе они до этого сошлись, по крайней мере, ваш волхв и наш черный коллекционер?

— А вот про то мне не ведомо, — развел лапками бесенок. — Они встречались очень редко и всегда без свидетелей. Чаще всего — в доме у Ольбега. А там…

— Каменные заборы, собаки. Так что, не подслушаешь, — усмехнувшись, сняла я с бесовского рожка дубовый лист. — Все понятно. Мне знаете что вспомнилось?.. Ольбег ведь в Букошь перебрался всего шесть лет тому назад. А мне сказал, что знает волхва уже лет тридцать. Теперь, бер… Он тоже в заповедном лесу прожил лет тридцать. Мне про то сам волхв как-то говорил, мол, старый уже наш «лесной царь», но ты все одно в ту часть леса не суйся. Но, и это еще не все… — обвела я глазами своих собеседников. — Адона в наше с ней последнее утро мне рассказала, что батюшка Угост лишился своих магических сил тоже лет тридцать назад. И поспособствовал этому его тогдашний подельник… Так я теперь и думаю, не слишком ли часто это число повторяется?

— Угу, — качнув головой, усмехнулся Стах. — Тем более, если учесть, что алант пропал вместе с Омегой тоже почти тридцать один год назад. И звали его Донатис. Фамилию, к сожалению, не помню.

— Жизнь моя, пожухлый лист… — откинулась я спиной к дубовому стволу. — Стах, так что же это получается? Кого я в итоге со службы «уволила»?

— Ну-у… — неожиданно расплылся мужчина, — Получается, что вольную ты дала предпоследнему незаконному владельцу Кентаврийской Омеги, лишившему магии твоего бывшего родственника. За что вскоре он и получил новое место жительства и гордое имя «бер». Хотя, могло быть и в другом порядке. Кто ж теперь нам ответит? А Ольбегу в результате, от этого собирателя хамровой живописи досталась священная подкова.

— А что это за… «хамровая живопись» такая? — с трудом воспроизвела я неясное слово.

— Да, обычные картины, — скривился, выпрямляясь в полный рост мужчина. — Правда, запрещены в Джингаре, а значит и здесь, в Ладмении, тоже — в черном списке у Прокурата. Их в свое время написал один, очень талантливый художник. А вся канитель с этим запретом, «хамром», по-арабски, и началась с того, что служил он евнухом при султанском гареме.

— Стах, говори яснее, — нетерпеливо нахмурила я лоб.

— Так я и говорю, что запечатлевал он на своих полотнах тех, при ком служил. И все бы ничего — если б потом картины эти не стали доступны восторженной публике вне стен дворца. Все двадцать восемь штук.

— А если, еще… яснее?

— Рисовал он султанских жен и наложниц в их естественной среде — на подушках, среди цветов и в тому подобной обстановке. А те, от скуки, ему в тихушку позировали. Причем, в обнаженном виде. Они же не знали, что автор коллекции, вдруг, захочет широкой известности?

— А-а-а… — тоже широко открыла я рот. — Обнаженные дамы, значит?

— Ну да… Вставай, Евсения, пошли. Хватит с нас на сегодня вопросов и ответов, — подтянул меня за руку мужчина, но, меня, вдруг, ступор накрыл:

— Погоди, погоди. А вот та дама, что проявилась, как морок в моем доме, она могла быть из той, запрещенной коллекции? Как ты думаешь?

— Я сейчас не совсем понял?

— Ну-у, вот эта… О-ой… — Любоня, проходящая мимо с полотенцем в руке, на миг замерла, потом окинула спокойным, оценивающим взглядом уже знакомую «соперницу» и со вздохом констатировала:

— Срам-то, какой, Мокошь — благочестивица.

— О, госпожа души моей, ты, несомненно, гораздо ее лучше. И местами даже…

— Пасть свою похабную закрой. Стах, а ты на вопрос мой ответь.

— Да. Вполне могла, — изумленно повернулся ко мне мужчина. — Я видел несколько копий других картин из того же собрания в одном… музее. Стиль тот же, да и выбор натуры. Евсения, а…

— Ага… — оторвала я взгляд от, во второй раз, с позором тающего морока. — Ольбегу, значит, от аланта не только Омега досталась, но и его незаконная живопись. Я эту коллекцию видела у него в доме… как раз, в этом самом стиле. Потому и изобразила по памяти.

— Евсения… ну ты даешь.

— Я вас за стол не пущу, пока не смоете с себя всю ночную гадость. Так и знайте, — да-а… А вот, подружка моя, взамен исчезнувших страхов очень быстро возвратила свой прежний командный тон…

Вода… Она все смывает. Уносит с собой далеко-далеко. И больше не возвращает. Вот и нам бы так… научиться. Чтоб каждая плохая мысль, каждое темное воспоминание, раз черкнув по душе, навек уносились прочь. Но, к сожалению, такое вряд ли возможно, и память нам нужна, чтоб зарубки, оставленные болью на душах, заставляли умнеть. Или, хотя бы, быть осторожнее…

— Евсения… Евсения, ты льешь мимо.

— Ой, извини, — вновь направила я водяную струю из бурдюка на голую спину Стаха. — Рубашку жалко. Красивая была… Синяя.

Мужчина фыркнул, мотнув головой, и брызги с его волос радужно разлетелись повсюду:

— Подумаешь, рубашка. Туда ей и дорога, — стянул он с моего плеча льняное полотенце. — Она вообще несчастливой оказалась.

— Это почему?

— Да потому что, в обоих случаях, когда я ее надевал — обязательно получал в челюсть. И в Солнцеворот и вчера. Так что, сожжем ее в костре, как символ.

— Символ потерпевшей челюсти?

— Ну да… Евсения, — исчезла, вдруг, с мужского лица улыбка. — Я все же скажу тебе.

— Стах…

— Пожалуйста, выслушай… Мы не можем исправить свое прошлое. У нас нет над ним власти. Но, и живем мы не в нем. Мы живем сейчас, в этот самый миг и в этом самом месте. Стоим напротив друг друга, смотрим друг другу в глаза и живем. Ты меня понимаешь?

— Ага. Стоим и живем… сейчас.

— Сейчас… И над этим «сейчас» у нас есть власть. И именно в этом «сейчас» я очень сильно постараюсь, чтобы тебе больше не было больно. А еще сделаю все, чтобы ты научилась мне доверять. Потому что я тебя люблю и для меня это тоже — вопрос жизни.

— Но, я тебе уже доверяю. Иначе бродяжничала бы сейчас в гордом одиночестве.

— Доверяешь? — приблизился ко мне мужчина вплотную и осторожно приложил свои прохладные ладони к моему лицу. — Тогда, закрой глаза.

— Зачем?

— Но, ты же мне доверяешь? — насмешливо прищурился он.

— Хоро-шо…

Легкий порыв ветра сначала прошелся по моему мокрому лбу, носу и щекам, а потом, после глубокого вдоха сосредоточился на еще распухших губах:

— Вот сейчас я подул, и у тебя все сразу заживет… Так мне мама всегда говорила, — тихо произнес Стах и я, не открывая глаз, поняла, что он в этот момент улыбается… Поэтому тут же расплылась в ответ:

— О-ой…

— Но, к сожалению, не так быстро, любимая, как хотелось бы… Очень бы хотелось, — а вот теперь он уже откровенно смеялся…

«Прикорнуть в тени до обеда» у меня, как ни усердствовала, все же, не вышло. Сначала долго ворочалась на жесткой дорожной подстилке, развлекая себя подсматриванием то за ползущими по небу облаками, то за сопящей под боком Любоней. И, в конце концов, не выдержала и сама отползла под дуб бдить на пару с Тишком за округой. Бес — на ветке, я — в траве и болтая между собой вполголоса.

В результате же качалась теперь в седле с единственной оставшейся в голове мыслью: «Как бы близко не ознакомиться с мостовой». Да и та посещала меня лишь в моменты, когда удавалось развести, сползающие к носу глаза. А жаль. Действительно, жаль, потому, как именно в это время мы впятером проезжали южные ворота городка с многообещающим названием Клитня. «Не то, почти клеть… не то, еще чуть-чуть и… кровать-ня… О чем это я?»

— Евсения.

— Да-а, — хлопнув ресницами, сосредоточила я взгляд на едущем рядом Стахосе.

— В очередной раз тебя спрашиваю, может, ко мне? — покачал он на это мытарство головой.

— Нет, что ты? Пропустить такое событие в жизни?

— Ой, а это что за… ой? — бодро огласила гулкую улицу Любоня, вынудив и меня проявить любопытство:

— Ух, ты… — справа от нас, за выеденной временем, каменной оградой, под старыми вязами, было растыкано огромное количество округлых крестов, строгих овалов и четырехугольных стел. Фигуры — стоящие прямо, покосившиеся или вовсе подпирающие ближних своих «соседей», но, все как один, выдолбленные из белого камня, были озарены сейчас алым июльским закатом. Что придавало всему этому «собранию» вид полной нереальности. А в безветренном, густом воздухе сквозило такой необычной, ни разу до этого не ощущаемой мною силой, что я невольно протерла глаза. — Здесь что, кладбище? Прямо в городе?

— Ну да, — прищурился туда же Стах. — Такое часто бывает. Город растет и то, что сначала дальние окрестности, постепенно становится его частью. Но, это — очень старое. Сейчас так людей уже не хоронят — всех вместе.

— Ага. Будто они на праздник тут собрались или кто-то каменных семян в поле набросал, чтоб потом такое… повырастало, — вынесла вердикт верная поклонница Мокоши. — Я только сильно надеюсь, что ночевать мы будем отсюда подальше.

— И поближе к реке, — уверил ее, уже поворачивающий в левый проулок, Хран.

Вообще, если смотреть протертыми наспех глазами, город Клитня оказался очень даже… красивым. Только, странным каким-то. И долго озираясь по сторонам, я, наконец, поняла причину такого вывода — камень. Он был здесь повсюду: каменные ограды, за ними — каменные домища и домики. Гулкие каменные улицы. И среди этой холодной и совершенно чужой мне стихии — зелеными островками кусты и деревья. А еще плющ, накрывший густым, цепким ковром почти половину заборов и стен. А вот конечная точка сегодняшнего пути меня откровенно порадовала. Узкая улочка, приведшая нас в кружок из выходящих на маленькую площадь домов, гостеприимно закончилась…

— Гостиница «Старое колесо»… Угу, — уперся Хран взглядом в болтающееся на цепях прямое «доказательство» с медной табличкой, привинченной к желтым колесным осям. — Вот здесь и заночуем, — и, кряхтя, слез с тут же потянувшегося к плющу Перца.

Мы, с не меньшим энтузиазмом (и кряхтением), последовали его примеру (Храна, конечно) а, всего через долечку, к нашей компании подскочил смуглый мальчишка с такими хитрющими синими глазами, что я невольно сдвинула со своего бедра сумку.

— Здрасьте вам. Добро пожаловать. Меня Стриж зовут. Лошадок позвольте. Вход — на крыльцо и прямо, — явно, привычным текстом выдал он, умудрившись одновременно с этим словить за поводья всех четырех лошадей.

— А-а-а? — в ответ лишь открыла я растерянно рот.

— У госпожи будут особые пожелания? — в момент развернувшись, поинтересовался пострел. Подруга же, многознающе прошипела мне на ухо:

— Евся, не позорься. Здесь так принято.

— А, будет, — однако, заявила я, заинтересовав оным уже и собственных спутников. — Смотри за ними хорошо. А то я приду и спрошу потом.

— У кого? — нисколько не смутясь, уточнил у меня Стриж.

— У них, — и, подхватив с камней сумку с Тишком, первой направилась в обозначенном мальчишкой направлении…

Изнутри каменное двухэтажное здание ничего общего со своими засыпными «коллегами» из Букоши тоже не имело. Пол из добротных дубовых досок блестел чистотой и, по-моему… воском. Точно. А широкая стойка вмиг поразила не только меня, но и мою, авторитетную подругу разноцветной зеркальной мозаикой. Впрочем, зеркала здесь были повсюду и в них множились сейчас расставленные с небывалой даже для дома Ольбега роскошью свечи. Мы так и стояли на пару с Любоней, разинув рты, пока мужчины, договаривались о ночлеге. А потом, забыв их закрыть, медленно поднялись по широченной, тоже дубовой лестнице на верхний этаж. Ох, не было б мне стыдно, я бы ладони не отрывала от этих гладких, полированных душистым маслом перил. Так и ходила бы, поднимаясь и спускаясь… Поднимаясь и…

— Евсения… У тебя еще будет время, — Стах с улыбкой стоящий у лестницы, мотнул головой в ярко освещенный коридор. — Наши комнаты рядом. Вы с Любоней утраивайтесь пока. Примите ванну, а часа через два поужинаем на балконе. Я видел там столы.

— Что принять?.. Через… и где?.. Стах!

— Ты чего? — вернулся к ступеням мужчина, и, запустив пальцы в кармашек жилета, вложил мне в ладонь… — Это часы. Правда, они мужские. Надо будет женские купить. Время определять умеешь?.. Ну, и замечательно. Я за вами зайду… Евсения… Любимая…

— Да-а.

— Ты привыкнешь. И очень скоро. К хорошему быстро привыкаешь, и я тебе в этом помогу. Так что, если будет нужно — зови. Пойдем.

— Стахос, я тебя…

— О-ой! А по легче нельзя?! Я и так тут задыхаюсь в этой тесной сумке, а еще со всего маху и об пол!

— Евсения, что ты хотела сказать?

— Я тебя… обязательно позову, — сглотнула я слюну. — Если, что…

— Ну-ну…

ГЛАВА 21

За высоким окном по брусчатке шустро прыгали воробьи. Иногда они подрывались всей стайкой, пропуская колеса какого-нибудь рыдвана или конские копыта, но, потом вновь, с удвоенной страстью набрасывались на щедро кем-то рассыпанные семечки. Люди, одни шли по тротуару медленно, о чем-то между собой говоря. Другие — явно торопились, поглядывая на небо, где с самого утра по-пустому пыжились тучи. Крутобокая торговка, тоже куда-то спешащая, на миг тормознула и, поставив свою, полную вареной кукурузы корзину, сунула под косынку выбившуюся прядь. А потом опять сорвалась с места… За высоким окном была жизнь. Городская жизнь. На окне же стоял горшок с цветущей белой геранью. А у окна, на узком диванчике маялись Стах и моя дорогая подруга. Нет. Маялась я. Они меня просто ждали. Однако, всего долечку назад, мне показалось, что получали при этом, тщательно скрываемое, злокозненное удовольствие.

— А если вот это? — оторвала я от их физиономий испытующий взгляд и тут же округлила глаза:

— Не-ет!

— Евся, а что?

— Ты, хотя бы его примерь. Ну, пожалуйста.

— А знаете, что?

— В принципе, девушка права — оно нам не подходит, — совсем вовремя признала, что принципы есть и у платьев, хозяйка салона с невообразимо красными губами, и, взмахнув напоследок очередным «облаком кружев», уплыла за ширму.

— Вы надо мной издеваетесь? — с прищуром, развернулась я к диванчику под окном. — Как бы я на лошади в нем скакала? — последнее слово получилось даже истеричным, поэтому, пришлось, прочистить горло. — …ехала в нем? Я — отдельно, платье — отдельно?

— Евся, да почему?

— Да потому что, его бы сразу снесло ветром.

— Да-а. К такому платью обычно карета прилагается, — выказал, вдруг, приступ благоразумия Стахос, и тут же добавил. — Цвет уж больно маркий.

— Чего?! — нет, ну они точно надо мной издеваются. Иначе не обменялись бы сейчас между собой косыми взглядами. А еще немного, и руки жать друг другу начнут, за удачные шутки. — Стах, когда ты мне обещал помочь «привыкнуть к хорошему», а я на это сдуру согласилась, то совсем не думала, что все так обернется. Меня и мои прежние наряды вполне устраивали. А ты, дорогая подруга, может, присоединишься? Или твое «веселое» зеленое платьице, в отличие от моего, не так на себе ненужные взгляды останавливает?

— Да я… — тут же сузила на меня свои глазки Любоня. — Да мне его матушка в Бадуке в прошлом году покупала… И за большие деньги, между прочим.

— А-а-а. Ну, тогда…

— А если, вот это?

— О-о…

— Евсения, давай, меряй. Иначе, мы отсюда очень долго не уйдем, — припугнул мужчина заодно со мной и местную хозяйку, но, та даже обрисованной бровью не повела:

— Материл — тонкий лен. Цвэт… — именно так она это и произнесла. — Королевский синий. А узкая вышитая канва по низу рукавов, горловине и над оборкой по подолу — от лучших Либрянских мастериц.

— По чему? По горловине?.. Да у него нет этой самой горловины, — уткнула я нос в принесенный шедевр. — Один сплошной вырез. — хотя, платье мне, странно, но, понравилось… может, из-за «цвэта».

— Евсения, если ты…

— Ладно. Ждите, — с преувеличенным вздохом направилась я в уже близко знакомый угол за занавесью. Возвратясь вскоре оттуда преображенной до «самонеузнаваемости». — Жизнь моя…

— Да, Евся… Теперь уж точно, не «пожухлый лист».

— Стой, прошу… не шевелись, — подошел Стах сзади и развел мои руки так, что расширенные от сборки над локтем рукава, стали похожи на узкие крылья. — Ну да…

— Что, «ну да»? — с замиранием, выдохнула я, глядя на мужское отражение в зеркале.

— Именно так и должна выглядеть… моя королева, — произнес он с такой нежностью, от которой меня, вдруг, будто на качелях вознесло… и на землю не вернуло. — Но, оно, точно — не для конных поездок. Значит, нам нужна еще блузка и брюки.

— Бриджи. Вы, вероятно, их подразумевали?

— А это что еще за «пожухлый лист»? — а вот теперь меня опять очень внятно «припечатало»… — Да, ни за что.

— Евся, многие дамы так теперь путешествуют. Ты ж сама видала, пока мы сюда шли?

— Так, может, и ты тогда…

— Я?!.. Да не обо мне сейчас речь. И не о моем «веселеньком» платьице, которое мне… — и дальше, по уже утоптанному кругу…

В результате в гостиницу мы вернулись почти к обеду, купив на обратном пути еще и новые туфли на удобной, мягкой подошве. Хотя, старые уж точно, никому «глаза не мозолили». Но, я тут особо не вякала, сойдясь со Стахом в договоре, что, хотя бы за них расплачусь самолично. А вскоре к нам в комнату зашел и он сам… с озадаченным выражением на лице:

— Хран еще не вернулся.

— Как, это? — тут же бухнулась я на кровать, а проскользнувший следом за мужчиной, серый длиннохвостый кобель, потянувшись, зевнул:

— И мне странно. Река отсюда недалеко. Мост, следовательно — тоже. На разведку местности хватило бы и четверти того времени, что его нет. Кстати, без вас никто в комнаты не заглядывал. Я четко бдил за обеими.

— Я вижу, — протянула я, скосившись на выразительную вмятину в кроватной перине. — Стах, а может…

— Я сам туда схожу. Один, — бросил он от окна, а потом обернулся. — Евсения, твои мороки здесь не прокатят. При том количестве магов, что, обитают в подобных местах, ты лишь вызовешь их повышенный к себе интерес.

— А нам-то что теперь делать?

— А вам, Любоня, только ждать, — скривился он моей, присевшей рядом подруге, всколыхнув в памяти совсем уж неуместные сейчас воспоминания. Однако, только в моей… памяти:

— Ага. Ну, я тогда в лавку пока на углу сбегаю. Я там в витрине такую сковородку знатную увидала и сразу вспомнила, что к тетке без подарка еду… Да вы чего? — недоуменно замерла она уже у двери. — Тут же близко?

— Хорошо. Тишок, давай с ней. Неотрывно. И, если почуешь мага…

— Облаять?

— Обойти стороной, — без тени улыбки, проводил глазами сквозанувшую в коридор парочку Стах, и вышел следом, лишь, обернувшись на миг. — Я быстро. Запрись и не скучай, — а вот мне он, кажется, улыбнулся…

Тут же махнув к окну, я сначала проследила взглядом за Стахом, пропавшим вскоре под тенью уличных деревьев. Потом, за каким-то рожном, отметила на его карманных часах время (без четверти одиннадцать) и, наконец, высунувшись наружу, придирчиво установила сегодняшний ветер (восточный). А потом… заскучала. Хотя, скукой мое состояние назвать было не правильно. Скорее уж, тоска зеленая с бурой примесью недобрых сомнений…

— И как я раньше могла одна бродить целыми днями по заповедному лесу?.. Или очень долго просто молчать?.. Да-а. К хорошему, и в правду, очень быстро привыкаешь, — ключ с цифрой «8» на бляхе, упал в карман моего синего, прекрасно синего платья. А я сама поскакала по широкой гостиничной лестнице.

Внизу теперь было… людно. То есть, без замеченных мною магов. За длинными столами, с другой стороны просторного зала, восседало с десяток постояльцев, не то — до сей поры завтракающих, не то — уже рано обедающих. А в воздухе витал аромат жареного мяса и еще… да много еще чего, такого же «слюнообильного». Но, мне пока было не до трапез. И, развернувшись к зеркальным полкам буфета, я уже открыла рот:

— Скажите, а… — тут же вспомнив, что деньги с собой взять забыла.

— Вы что-то хотели, с-сударыня? — перегнулся ко мне через стойку, парень с усами, сильно смахивающими на нетопыря в полете.

— Ага… Яблоко. Только, я медени в комнате…

— А зачем нам они? — просиял он в ответ. И, метнув глазами в сторону пустующей хозяйской конторки, всучил мне большое желтое яблоко. — Для такой-то красоты.

— Спасибо большое.

— А-ах, пожалуйста… А у меня еще конфеты вкусные есть.

— Хорошо, я за ними жениха к вам зашлю, — уже на ходу, со смехом, обернулась я. И так мне это слово понравилось вслух говорить, что по дороге до конюшни я еще раз десять его повторяла… на разные лады.

Временное жилище нашего табуна я нашла быстро — по запаху и табличке на низких крашенных воротцах. Внутри узкого двора, с одной стороны, под самый забор забитого свежим сеном, с другой — парой старых подвод и одним громоздким рыдваном, бродили белые куры и один, но, подозрительно бесхвостый индюк. Впрочем, оказию, по которой данная «мужская гордость» отсутствовала, я поняла тут же — как только он с разворота, «гостеприимно» ринулся мне навстречу.

— Ну-ну, давай. Видно у тебя и борода лишняя, — с прищуром, подбодрила я птицу, но, та вдруг, резко, на полпути, раздумала. — То-то же… Значит, соображаешь еще, — и обошла местного сторожа стороной. Вообще то, я их старалась не обижать (итак умом обижены). И даже склочных весевых гусей всего один лишь раз заставила двигаться задом наперёд да и то, вслед за тем, как они на меня вероломно сзади же втроем налетели. А тетка Янина, их хозяйка, глядя потом на это «шествие» кумушкам втирала, что, то было «неминучее знамение». Правда, в толковании чего именно, они сильно разошлись… — Ага… А другие птички тут в наличии имеются? Стрижи, например?! Ау-у!..

Мальчишка обнаружился уже в самом загоне, от множества щелей, сплошь солнечном и продуваемом. И узрел меня, лишь, когда косая тень с двумя кренделями по бокам упала на мятую газетную страницу:

— О-о, здрасьте вам, — шустро он обернулся, опять же ничуть не смутясь. — Госпожа пришла спросить у лошадей, как им тут живется?

— Ну-у, и это тоже, — неожиданно для самой себя, расплылась я. — Госпожу Евсенией зовут. И можно, без «госпожи». Показывай, где моя красавица. У меня для нее гостинец.

Стриж, свернув свою газетку, пихнул ее одним краем за пояс штанов и, шутливо мне поклонился:

— Прошу, Евсения. Тут недалеко — вторая клеть с краю, — а потом, все ж, не выдержал. — А вы… ты и в правду их понимаешь или так, к труду меня стимулировала?

— Понимаю… Ну, здравствуй, Кора. Смотри, что я тебе принесла. Только… Стриж, у тебя ножик есть? А то она с косточками не любит.

— Ну, надо же…

Вскоре, яблоко было разрезано на половину и очищено. А потом я вздохнула и разделила его еще на пару частей. Хотя, Капкан уж точно, не заслужил. Стриж, с прищуром сопровождающий меня вдоль клетей попутно же и отчитывался. Впрочем, явно, без особого к моим словам доверия:

— А вот ты говоришь, что она…

— Ее Кора зовут, — гладя лошадиную морду, сочла я не лишним повторить.

— Кора… Что, Кора любит яблоки… без косточек. А болезни их или другие причуды распознаешь?

— Болезни? Нет. Я ж — не лекарь и в болезнях не разбираюсь. А что касается причуд, то, с этим проще.

— Угу… — на долечку задумался подросток. — А вот, если, например… есть у меня конь. Его Бархат зовут. И он меня совсем не слушается. Когда я ему уздечку надеваю, он все время голову свою задирает под самый потолок. Я уж и лошадиному лекарю его показывал — зубы и рот проверяли. Он сказал, все в порядке. А как уздечку завидит — глаза в балку выпучивает и, хоть ты на шее у него висни… Может, ты с ним, того… поболтаешь?

— Когда? — авторитетно сдвинув брови, уточнила я, тут же получив ответ:

— Прямо сейчас. Он у меня здесь — хозяин разрешил. В дальней клети, — а потом, всю дорогу до места, и тоже, весьма «авторитетно» мне втирал. — Он по счастливому случаю мне достался. И у меня на него большие планы — скоро ж ежегодные городские бега, а мы и не объезжались еще толком. Я уж и седло ему стоящее нашел в газете — по объявлению. Правда, дорогое, но, может, удастся сторговаться. И вообще Бархат — хороший жеребец, многообещающий.

— В том смысле, что тебе про него много наобещали?

— Да нет. Он и при прежнем своем хозяине всегда хорошо выступал. Пока тот… ну, того… Вот, это — мой Бархат, — выдохнул он, замерев напротив любопытно высунувшегося к нам, вороного жеребца с глазами, нисколько не скромнее хозяйских:

— Ба-архат, — первым делом, как собаке, протянула я ему свою, пахнущую яблочным соком ладонь. Конь в ответ фыркнул. Я — удивленно выкатила глаза. — Ага-а…

— Евсения… Он уже тебе… говорит? — шепотом и почему-то, пригнувшись, проблеял подросток.

— Ругается, — уверила я в ответ.

— Как?

— Матом… портовым, — а потом не выдержала и рассмеялась, глядя в округлившиеся синие глазища. — Ему запах мой не понравился, наглецу. А знаешь, почему?.. Его бывший хозяин, перед тем, как начинать запрягать, вначале всегда задабривал… солеными огурцами. Поэтому он и с тебя такое же поощрение требует. Без огурцов — никак, Стриж. Ни в какие ворота.

— А-а-а, — открыл тот широко еще и свой рот. — То-то я… И как они еще на пару не спились, раз огурцами оба по утрам опохмелялись. Ну, то есть… Евсения, спасибо, — и смолк, вдруг, смущенно почесав выгоревшую макушку.

— Да, не за что. А нашим лошадям здесь хорошо. Спокойно. И тебе за это тоже спасибо. И что выводил их во двор, тоже… — развернувшись, замолчала я. — Мне послышалось или… Да нет — зовут. Мне пора, Стриж, — и рванула на выход, лишь напоследок, подмигнув своей Коре, потому как…

— Евся!.. Ев… Ой, ну точно, тут, — торчавшая долечку назад из-за воротец голова Любони, склонилась вбок, кому-то недовольно поясняя. Да не кому то, а я знаю, кому. И знаю, отчего из-за ворот — курсирующий с другой их стороны индюк, завидев меня, срочно ретировался под ближайшую подводу.

— Извините, я забыла, что ключ с собой забрала.

— Да что там, — вздохнула подруга так, что едва мои кренделя ни взметнулись. — Евся, у нас дурные вести… — а кто б сомневался…

— Нет, я все равно мало что понимаю, — в который раз, остановилась я у окна и, на всякий случай, в него выглянула. Хотя, кто его знает, зачем? Просто, раз Стах так делал, то и я теперь тоже должна. — Любонь, расскажи еще раз.

— Рассказываю, — тоже в который раз, вздохнула моя подруга. — Я была в лавке — сковородку тетке выбирала. Там, продавец долго копался, потом в кладовку ушел — нужный размер искал. Потому как мне надо было с ручкой, чтоб…

— Любонь, это можешь не рассказывать.

— Ладно, — покорно кивнула та. — В общем, жду я его и от скуки пялюсь в окно. Как, вдруг, вижу — ведут. Стаха ведут, связанного. Двое — по бокам, двое — сзади и все — с мечами наголо. Ах, да. У тех, что сзади арбалеты были, взведенные.

— Это я тоже… помню. С чего вы взяли то, что его не наймиты очередные увели?

— А с того, что на них форма была, — нетерпеливо откликнулся, бдящий у двери Тишок. — И бляхи на груди. И еще один из них с проезжающим по улице раскланялся. Значит, местные.

— И не Прокурат. У их рыцарей другая одежда. А эти… ну, как их…

— Городская стража, — вздохнул бес. — Они и увели нашего… вашего… твоего, Евся, жениха.

— Ага. Я, как увидала, сразу выскочила на улицу. Продавец с найденной сковородкой — за мной. Хотела Стаха окликнуть, чтоб спросить, а Тишок меня за ногу цапнул, — скосилась девушка со своей кровати на обидчика. Тот же, в ответ фыркнул:

— Ну, правильно. Ты думаешь, Стах меня у дерева не заметил? Да он сделал вид, что ни тебя ни меня не знает, чтоб нас под удар не подставить. Хотя, заговори он с собакой… — вдруг, впал в задумчивость Тишок… Можно подумать, заговори он с бесом… Да о чем я вообще сама думаю?

— Та-ак, — наконец, отвернувшись от окна, встрепенулась я. — Что было дальше, я поняла: Любоня вернулась в лавку, ты рванул следом и проследил, куда его увели.

— Угу. В местную каталажку.

— Теперь давай о ней.

— Да что толку то? — вздохнул со значением бес. — Я ж говорю — гиблое место. Каменное, с металлическими дверями и внутри — защита от магии. И это тебе не висюлька на шее у Стаха. Здесь — гораздо мощнее «броня».

— Ага. Ну, об этом позже. Главное, что они оба живы.

— Пока — да. Потому как у самого входа один стражник у другого поинтересовался, куда этого вести: к утреннему из порта или — в отдельную камеру.

— И вы знаете что? — подала голос Любоня. — Мне кажется, ножки опять из той же… растут.

— Это ты про чью сейчас задницу так культурно намекаешь? — прямолинейно уточнил Тишок.

— Про своего бывшего жениха, — окрысилась та собственным, сцепленным рукам. — Не знаю, может то, моя… фантазия, я имею в виду выводы, но камушек в перстеньке на руке одного из них я хорошо разглядела — палатум. И точно знаю, что он один, без золотой оправы стоит, как годовалая телка. А в этом захолустье, не думаю, чтоб у городской стражи жалование было до подобных украшений доросшее.

— Да-а… — хлопнулась я рядом с ней на кровать. — Мне тоже такой вариант кажется… разумным. Их туда упрятали, под каким предлогом, не знаю…

— И будут теперь дожидаться Ольбега с наймитами, — продолжила Любоня. — А потом, просто извинятся и выпустят к нему в объятья прямо с крыльца. И используют, как меня… тот бандит в деревне.

— Любоня… — с опаской покосилась я на подружку. — Ты мне тут слезы не лей. И в обморок свой дамский тоже не смей бухаться. Ты мне нужна со здравыми мыслями. Вы мне оба с ними нужны. Потому как у меня есть кое-какие свои, но, о них — потом. А сначала вопрос к тебе, мой бывший туманный проводник, — прищурилась я строго на беса. — По какому принципу твои тропки прокладываются? Я, почему спрашиваю. Послушайте меня внимательно: ведь, если ты, Любоня насчет связи местной стражи с Ольбегом права, то твой «бывший уважаемый» уже на пути сюда и нам придется очень быстро отсюда сваливать. А не проще ли сделать это как можно…

— А лучше, сразу на Луну, — проникновенно выдохнула она. Но, Тишок, по всей видимости, совсем не проникся:

— Евся, не прокатит такой вариант, — категорично отрезал он, а потом поспешно добавил. — Я не могу проложить ее туда, куда сам не знаю. Мне конечную точку всегда волхв до этого показывал.

— Ага… А если… — подпрыгнув на кровати, развернулась я к струхнувшей подружке. — Любонь, ты хоть раз в Медянске была?

— Евся, я ж говорю…

— Тишок, помолчи. Любоня, рот закрой и отвечай.

— Как же я с закрытым то ртом? Ладно, не злись… Была, только очень давно — в детстве.

— Ага… И ты что-нибудь там… помнишь? Так, что бы красочно сейчас описать? Чтобы Тишок смог потом это представить и…

— Евся, ты ерунду то не пори.

— А у тебя, самый могучий ум всей Ладмении, другие варианты есть? — не на шутку вскинулась я на бесенка. — Может, ты знаешь, как нам теперь реку переплыть? Да просто, к берегу подойти? Или у тебя есть гениальная идея, как Ольбега заставить по кругу за собственным хвостом бегать? А может…

— Евся!.. Я вспомнила! Там мечи каменные из земли торчали. Длинные такие… с завитушками. И слова внизу были.

— О-о-о. Горе мое, горемычное.

— Та-ак. Замечательно. Сидите здесь: одна описывает, другой — представляет. А я сейчас вернусь.

— Ты куда?! — вскинулись мне вслед две головы.

— За еще одним подельником. Думаю, без местной помощи нам с вами — никак…

ГЛАВА 22

Приземистое одноэтажное здание с высоким выщербленным крыльцом, решетками на таких же окнах (грызут их здесь, что ли?) и указующей табличкой у входа стояло на самом городском отшибе. С левого бока, через лопуховый пустырь, ограниченное чьим-то, уже притихшим на ночь садом, а с парадной стороны, отчерченное от остальной Клитни узкой уличной полосой. Тоже, впрочем, ведущей дальше в тупик, из-за забора которого ощутимо несло тухлой канавой. С его же тыла, в подлеске из акаций, затянувших закопченные развалины, сейчас терпеливо торчали мы… с моей дорогой подругой… Бу-м-м…

— Любо-ня.

— Ой, — в темноте изобразила та большое сожаленье, а потом, правда, уже свободной от сковородки рукой, поскребла свой лоб. — Эти комары местные — прямо упыри. И откуда их здесь столько поналетало?

— Из канавы, — не отрываясь от угла городской каталажки, буркнула я. — Оттуда… И вообще, зачем ты ее с собой приперла? Пихнула бы в сумку, как все остальные вещи и оставила на Дуле. Или, боишься, позарится кто на твой «знатный» подарок?

— Нет. Я другого боюсь — вдруг придется его применить… Не так, как, ну…

— Любонь, ты ей драться, что ли, собралась? — удивленно развернулась я к подруге.

— А что? Она ведь — чугунная. Вот и проверим — чей котел крепче, — слово в слово повторила она любимое выражение собственной матушки. Да только я до сей поры думала, что оно… образное, что ли. А вот сейчас засомнева…

— Евся, он идет.

— Ага, вижу… Стой здесь. А я прослежу, — и под возмущенный Любонин писк, бесшумно скользнула из нашего укрытия…

Подросток шел по пустой в это время улице, подсвеченной лишь фонарем над нужным нам крыльцом, как по собственному лошадиному загону — уверенно и с достоинством. Лишь корзинкой в руке помахивал в такт своим гулким шагам. Что еще раз навело меня на мысль о «непростой» жизни шустрого конюха. И, уже дойдя до самого угла, на долечку тормознул — бросил взгляд прямо в моем направлении. А потом удовлетворенно расплылся. Я в ответ, хоть и была незримой, тоже позволила себе усмешку, даже где-то, уважительную. Ведь не видит, но, ясно, что, чует. А потом, прижалась спиной к холодным камням и замерла, рассчитывая со своего угла лишь на «звук», без всякой «картинки». Но, сначала услышала стук по обитой металлом двери, спокойный, но, жутко настойчивый. А через несколько томительных мгновений нам со Стрижом, наконец, воздалось и сначала, щелкнула задвижка маленького смотрового окна. А лишь потом:

— Стриж, хобий хвостяра! Чего явился, да еще в такую темень? Батю то твоего мы сегодня не угостеприимили? — насмешливым, но, вполне дружелюбным басом поинтересовались оттуда. Однако ответной радости я что-то не расслышала:

— Ну и благодарствую хоть на том, — тихо огрызнулся мальчишка. — У меня поручение с посылкой для вашего сегодняшнего… дневного «гостя».

— Ух ты! А, ну, постой… — долгожданно лязгнул теперь и дверной засов, после чего я впервые за вечер глубоко выдохнула. Однако особо радоваться пока… — Чего там? — в отброшенном квадрате света отчетливо сейчас проглядывались две неравнозначные тени — маленькая, с поклажей на выставленных вперед руках и грузная, склоненная над ней.

— Да так, — пренебрежительно хмыкнул Стриж. — Колбаска, хлеба каравай, сыр и зелень. При мне собирали.

— А кто собирал? — а вот теперь в голосе городского стража просквозила не совсем добрая интонация.

— А-а, постоялица наша. Рыдала и собирала. Сказала, что утром сама к вам придет, а сейчас по такой ночи на другой конец незнакомого города забоялась переться.

— Сама?

— Угу… Как проснется и к вам, а пока… только это и… еще… — начал он, но продолжить, будто, передумал. — В общем, я свой сребень честно заработал. Прощевайте, господин Шек.

— А ну, постой! — зацепило вмиг мужика. — Чего-то ты не договариваешь. Юлишь чего-то. Может, в корзинке той кроме харчей…

— А сами проверяйте. Я все передал. Но… если пообещаете в другой раз батю моего в лопухах «не заметить», могу и от себя кое-что добавить.

— Хе-ех, а то мы сами ее до дна не вытрясем? — замялся в ответ страж, правда, ненадолго. — Ладно. Сговорились, но лишь на один раз. Говори, чего там еще упрятано?

— Да, может, то и не важно?.. Записочка там. И сложенная уж больно старательно.

— Записочка?

— Угу. И еще… Так, а батя то мой ведь часто, того… усугубляется?

— Стриж! Ты меня не гневи!

— Ну, как знаете.

— Ладно… хобий сын. Считай, еще на раз выторговал своему отцу свободу и целые ребра. Теперь говори, все, что знаешь. Да не юли больше.

— Все дело в том, что, я и ее тоже честно предупредил про вашу, господин Шек, «особую любовь» к трубке. Вот она и… В общем, табак там. Да не дешевка какая-нибудь с местного огорода, а настоящий — эльфийский. Дорогущий.

— Да ты что?!

— Угу. Вот она его и пересыпала из лакированной коробки в обычную холстину. А на самое дно записку зарыла… Ну, теперь у меня точно — всё. Прощевайте, — спрыгнул Стриж с боковины крыльца и под звук хлопнувшей двери, минул мой «наблюдательный пункт» на углу…

У него «всё». А вот у нас — второй «ожидательный» этап. И сильно надеюсь, что найдется эта записочка там, где надо, быстрее, чем я сама ее до этого писала. Хотя, «сама» — только вначале, а потом — уже старались все трое:

— Евся! — просияла вернувшаяся вместе с бесом Любоня и кинула на стол большую книгу в коричневой обложке. — Смотри!

— Спасибо, конечно, — недоуменно уставилась я на тесненные буквы по центру, а потом не выдержала. — Ну и к чему она сейчас то? «История Алмазной войны. Уроки потомкам».

— Ай, да ты не понимаешь, как нам на самом деле… свезло, — скривилась в ответ подружка и выдернула у меня из рук толмут. — Я тут угол загнула, где надо. Смотри еще раз! — вдоль всей страницы, красочно высились два, воткнутых в траву меча, прорисованные настолько тщательно, что видны были даже мелкие трещины на их длинных, кое-где обляпанных мхом каменных лезвиях. А внизу — мелкий текст:

— Памятник, воздвигнутый в юго-восточных окрестностях Медянска, на историческом холме, где в 2304 году был подписан межрасовый «Вечный закон»… Ну, вы даете.

— А то! — радостно хлопнулась Любоня напротив меня и водрузила на стол еще и корзину. — Мы купили все, что надо. Трубку и табак нашли в специальном магазине. А ты так и крапаешь свое любовное послание?

— Ага. И я совсем не знаю, что в нем писать.

— А ну, дай… Ну-ну… Ты бы еще написала, вместо «Поешь обязательно», «Покушай хорошо, перед сном вымой уши и взбей подушку».

— Евся, и не вздумай по имени к нему обращаться. Мало ли.

— Да, знаю я, — окрысилась я на обоих своих «консультантов». — Но, ведь, записка — не главное. А так, лишь манок.

— Ну, и дуреха же ты, в самом деле, — покачала головой «многоопытная» Любоня. — Как это, «не главное»? А ты напиши именно то, отчего она в своей цене сразу во много раз возрастет.

— Это как?

— Это, «что», — уточнил мне с кровати Тишок. — Напиши ему, что…

— Оба сейчас помолчите, — сделала я глубокий вдох. — Я знаю, что ему написать… — и приложила, наконец, свой карандашный огрызок к листу бумаги…

— Евся… Да, Евся. Я спрашиваю, как все прошло? — дернул меня за короткую штанину, прискакавший от лошадей Тишок. — Дошла посылочка до адресата?

— Ага. Теперь — только ждать. А у вас как?

— Сдал наш табун Стрижу и сразу к вам. Они нас будут ждать на том же месте. Оттуда и нырнем.

— В каком смысле? — прихлопнула очередного «упыря» на своей шее Любоня.

— В прямом, госпожа души моей. Купаться с тобой будем. Наконец-то.

— Пасть свою похабную…

— Я понял, — вновь стал серьезным бес. — И раз вы шуток моих не понимаете, пойду ко я на разведку — нюхну под порожком табачку немножко.

— Ага. Только, не обнюхайся. А то будем тебя потом в лопухах ловить, — совершенно серьезно, предостерегла я «разведчика».

Но, ждать его пришлось недолго. И вскоре на самой грани освещенного вокруг крыльца овала, призывно замаячила нам маленькая хвостатая фигурка.

— Это он чего? — от неожиданности, басом выдала моя дорогая подруга.

— Не знаю… Пошли. Только держись рядом со мной и не пугайся своей незримости.

— Ага. В детстве ты меня о таком даже не предупреждала. О-ой…

— Любоня, смотри вперед, — нетерпеливо потянула я трусиху из уже опостылевших кустов к задней стене каталажки, куда за долечку до нас юркнул бес:

— Дымом несет качественно, — почесывая лапкой нос, чтоб не чихнуть, начал он отчет. — Они там уже орут и веселятся вовсю. И, если вы напряжетесь, то даже здесь расслышите… Но, дружно расхибаривать нам ворота что-то не торопятся. Видно, не тех мороков словили. В общем, Евся, надо работать по запасному плану, иначе можно и упустить главный момент.

— Это по тому, что ты предложил?

— Так точно.

— Ну-у… — скосилась я на зажатую в Любониной руке сковороду. — Тогда, не будем терять время и все — по своим местам… Удачи нам, друзья — подельники.

— О-ох, Мокошь — справедливица. Если что, прибила случайно…

Наверное, мы слегка опоздали. Потому что я обещанных «оров» и шумного мужского веселья, как ни силилась, расслышать все ж, не смогла. Но, остатков его хватило вполне. И на требовательный стук, теперь уже в окно, высунулись сразу все три, имеющиеся в наличие недоуменные мужские рожи, подсвеченные снизу кривым канделябром… Да-а… Ими самими надо людей пугать, особенно, когда глаза в кучу и…

— Эй, полоротые! Не доглядели?! А вот мы сейчас по-быстрому возьмем и слиняем без суда и публичных покаяний! Слушай, друг, а может, прямо здесь и начнем… публично каяться? Ты — не против?.. — «не против» были и вызвавшиеся лично в слушатели несколько окрестных собак, поднявших в ответ на писклявый крик свой лай. Правда, пока неуверенный. Так, прочищали глотки. Обменивались информацией. Поэтому наглец, каким-то чудом выбравшийся из камеры на свободу, одернул свой черный жилет и вновь набрал воздуха в грудь. — Люди добрые!!! Посадили ни за что!!! Сгребли посередь улицы и меня и братана мово!!! Да мы вообще монахи неместные! Подписи на канонизацию досточтимого Ольбега собираем! Так ведь, братан мой?! Чего молчишь?.. Братана мово пытали!!! Язык вместе с усами вырвали!!! Люди… О-ой! Шухер! — и, напоследок показав собственный длинный язык, нырнул в ближайшие кусты у дороги.

Седой же его «братан» остался мужественно стойким (стоячим), но, как только вожделенные двери распахнулись, начал медленно таясь на фоне луны. Чем вызвал у двух окосевших стражников состояние полного неконтролируемого безумия. Поэтому звук «Бу-у-м-м» стал милосердным актом (надо будет Любоне так потом и сказать). Но, не сейчас:

— Эй! Аф-фу-у… А впусти вы гостеприимно магию, все было бы еще… милосерднее, — отряхнув ладони, переступила я через осевшего мужика. — Любонь, а третий?

— Выскочили только два, — пожала с крыльца плечами подруга, перехватив сковороду.

— Ага… Тогда я вхожу. А ты поищи у этих, на всякий случай ключи от камер.

Сразу же за порогом, вместе с вернувшейся зримостью я сделалась и «слепой» и «глухой». И, постаравшись, на сей факт не отвлекаться, быстро огляделась по сторонам. Высокая конторка, заставленная тарелками с бутылями, разделяла комнату на две половины. А слева от входа начинался узкий коридор с черной тьмой в конце, откуда, ощутимо тянуло сыростью. Значит, мне туда. Не знаю, но, опять же из книжек, мне думалось, что тюремные камеры должны быть обязательно в подземелье. Ну, на худой конец, в подвале. И, громко чихнув (для храбрости), я направилась прямо во тьму. Вскоре, меня нагнал Тишок — уже без жилета. Правда, слегка охрипший. А за ближайшим поворотом мы столкнулись с бредущим навстречу огромным мужиком со свечой в вытянутой руке. Он, окинув меня пустым взглядом, нежданно доверительно сообщил:

— Там бесы пакостные. Это — конец. Что я Ольбегу скажу?

— Так и здесь они тоже, — хмыкнул от пола Тишок, а потом добавил. — Р-р-гаф!

— А-а-а.

Бу-у-м-м…

— Евся, у тех ключей нет… А вот и они… — да-а… Видно, подруге моей, «милосердной», жалкие оправданья уже не нужны. — Чего стоим? Кого дожидаемся?

— А действительно?.. — тряхнув головой, сорвалась я на свет огонька в конце поворота. — Стахос! Хран! Вы где?! — и чуть не пролетела мимо:

— Евсения?.. Что ты тут… Любоня?.. Тишок?.. Нет, массовых мороков не бывает, — протер глаза, сидящий на лавке Стах.

— Ты что, тоже надышался? — подскочила я к толстой решетке (ну, хоть в этом книжки не соврали). — А где Хран?

— Я здесь, — отозвался оттуда же и второй арестант. — Ёшкин мотыляй, так они еще и с ключами. Не просто так в гости зашли.

— Мужики, пора сваливать. На свежий воздух. Госпожа души моей, вызволяй.

— Ага. Сковородку подержи. Только аккуратно. Мне ее еще тетке дарить, — по-моему, мы тут все… надышались…

Но, в себя приходить пришлось уже на бегу. Тишок с Любоней, как знающие дорогу к заветной низинке, неслись первыми. За ними поспевал Хран, уточняя обстоятельства и тут же их кряканьем оценивая. А вот Стах… Такое чувство, будто он, действительно, эту треклятую трубку выкурил самолично. Или, хотя бы, близко сидел… и глубоко дышал.

— Ну, ты чего? — не выдержав, наконец, остановилась я. — Тебе плохо?

— Нет, все нормально, — криво улыбнулся мужчина, заставив тут же нервно ткнуться носом в его шею:

— Ага. Нормально.

— А ты чего? — обхватил он меня одной рукой. — Не бойся, я там и в рот ничего не брал. Просто, у кентавров такого рода… воздействия на психику — слабое место. А значит, и у меня. Кстати, что это было то?

— Семена шальной травы. Адона с собой сунула, на всякий случай. Вот он и подвернулся. Я их в табак натолкла и историю придумала с запиской, чтоб внимание к нему привлечь.

— Да?..

— Ага. А вам так ничего и не досталось? И даже едой не поделились?.. Вот, сволочи. Ну, ничего, если у нас все получится, поедим уже в Медянске.

— Евсения, какая же ты умница, любимая. Вы все — умницы… Пошли. Мне лучше, — качнулся он с места, потянув за собой и меня, а потом, вдруг, снова замер. — Скажи, а записка была кому?

— Тебе от меня.

— И что в ней было?

— Да так… Я тебе потом все расскажу, когда мы будем отсюда уже далеко-далеко. На другом конце страны.

— Обещаешь?

— Обещаю. Пойдем…

До загородной низины, припорошенной, будто инеем, вечерней росой, мы добрались быстро. И те, кто бежал и те, кто скоро, хотя и не очень уверенно переставлял ногами. И там все тоже прошло без сюрпризов — табун наш, полностью готовый для новой дороги смирно пасся, а Стриж, просто скучал на подстеленном курткой камушке. И первым же делом я направилась именно к нему:

— Слушай, спасибо тебе огромное и вот, — протянула в ладони три сребеня. — Теперь на стоящее седло точно должно хватить.

Мальчишка замялся и мне, не просвещенной в тайнах чужих душ, показалось, что с вкладом его я сильно продешевила, но, потом, вдруг, протянутые деньги сгреб:

— Да я бы и так вам помог. У меня с этим боровом свои зарубки.

— Я поняла, но… ежегодные бега, — и мы одновременно засмеялись. — Ты ж парень самостоятельный. Значит, должен сам зарабатывать на жизнь.

— Ну, это — да, — смущенно скривился подросток. — А можно я на ваше колдовство гляну? Когда еще увидишь бесовские лабиринты.

— Лабиринты?.. А мне всегда казалось, что мы по прямой идем. Да, гляди. Только потом…

— Само собой. Я ж сам с вами в деле был.

— Евся, нам пора. Тропка, — обернулась я к уже сидящим в своих седлах спутникам. И только Тишок, с поводьями Коры в лапах, суетливо подпрыгивал у самой кромки высокого туманного коридора.

— Прощай, Стриж, и удачи вам с Бархатом.

— Благодарствуем оба. А с огурцами ты была права…

А вот дальше получился «сюрприз». Хотя, лошадь мою тоже понять можно — одно дело, беспрестанно снующий под копытами бес, а совсем уж другое…

— Кора, давай, — сжав бедра, в очередной раз подтолкнула я свою застывшую у густой завесы кобылу. — Ты должна показать другим пример… А если за яблоко?.. Чего?.. Ну, хорошо, корзину яблок… И почищенных, само собой… А вот это уже шантаж и…

— Евсения, может нам первыми? Капкан, все-таки, мужик, — подал голос, ожидающий следом за нами Стах.

— Ты слышала?.. Она его «мужиком» не считает. Слишком гонору много.

— Кх-хе… А если Перец?

— А твой Перец пусть сначала разрешение у Дули спросит.

— Это чёй-то? Да моя Дуля еще девушка… Это когда такое произошло?

— Кора, кончай наводить смуту. Иначе я тебя здесь оставлю и без яблок и без… Ну, хорошо… Тишок, ты ей косичек наплетешь?

— Евся, а пусть она сначала зубы свои научится сомкнутыми носить, твоя раскрасавица. А то в прошлый раз так ими у меня перед носом щелкнула, что…

— Нет, я сейчас сама пешком пойду, — со стоном приподнялась я в седле, и вот в этот самый момент, моя кобыла, вдруг, резко поумнела… Щ-щёлк…

— А-ай! А теперь у самого хвоста! — ох, рано я обрадовалась:

— Тишок, давай в коридор! Она — за тобой! — щ-щёлк, щ-щёлк.

— Да не за мной, а за моим хвостом!.. А-ай!

— Да, какая разница? Давай! Остальные — следом!

— А-а-ай! — щ-щёлк… уже из глубокого-глубокого тумана…

Город Медянск… Видный отсюда, с этого исторического холма лишь огоньками. Да какими там, огоньками? Город Медянск был полон разноцветных огней, как… Жаль, в книжках моих таких картинок не было. Потому что, город Медянск был… прекрасен. И он сам и запах трав и цветов, доносимый сюда, на холм, из подлунных бескрайних полей. И все здесь было таким незнакомо-притягивающим. И даже то, что высилось сейчас прямо перед нами — два огромных, упирающихся в звездное небо меча. Наш верный ориентир.

Кора моя, кажется, тут же забыла про шустрого беса и, так же, как ее хозяйка, раздув ноздри, вдыхала теперь незнакомые запахи. И мы с ней даже не обернулись на показавшихся следом трех своих спутников.

— Мокошь — всевидица! Неужто, получилось. А я ведь до последнего думала, что выкинет нас где-нибудь на Склочных болотах.

— Ну, так… — робко высунулся из-за крайнего меча Тишок. — Если б я за ориентир взял ту «страхотень с завитушками», что ты мне по памяти расписала, то, точно — именно туда.

— Хран, а сколько отсюда до Тинаррской границы? — уже с земли, спросила я, спешившегося рядом мужчину.

— Совсем близко, — прищурился он в темную даль поверх Медянских огней. — Миль тридцать, не больше… Тишок, благодарность тебе от всего сердца за четко проложенный маршрут. Считай, выиграли очередную фору.

— Евсения.

— Да? — Стах, подошедший сзади, бережно обхватил меня руками, а потом глубоко вдохнул:

— Я так тебе благодарен. До такой степени, что, еще немного и у меня появятся сомнения в собственном умении выходить из сложных ситуаций. Без тебя.

— Да ты что? — шеркнула я кончиком носа по небритой скуле. — Вот уж, глупости.

— Угу. Храна взяли рядом с портом. Он еще до моста дойти не успел. И сделали это под предлогом проверки документов. Да и меня также. У них, видимо, были четкие описания всех наших физиономий.

— Ага. Кроме Любониной и бесовской.

— Я заметил, — усмехнулся мужчина.

— Стах… Я обещала сказать тебе то, что написала в записке, — прямо в кольце из теплых рук, развернулась я к мужчине лицом. — Она на самом деле была лишь манком, но, содержала сущую правду.

— Да?.. И что же там было? — коснулся он своим лбом моего.

— Правда… Потому что, я на самом деле тебя люблю и готова пойти за тобой хоть куда, — закончила тихим шепотом. — Во-от, — а потом еще и вздохнула.

— На край света, — тоже шепотом уточнил Стах.

— Что?

— Там было написано: «Я тебя люблю и готова пойти за тобой хоть на край света».

— Так ты…

— Молчи, — засмеялся мужчина и прижал мою голову к своему плечу. — Эта записка была единственным, что до меня дошло, но, мне очень хотелось, чтобы ты сама набралась смелости и произнесла эти слова вслух.

— Так ты думал, что я могла и струсить? А тебе не кажется, что это не честно? — с усилием оторвала я голову и заглянула в глаза Стаха. — Да я вообще не понимаю, ты… ты… — и какая сейчас была разница, кто кого поцелует первым? Главное, что небесные качели, подхватили меня так высоко, что спускаться на землю совсем не хотелось… очень-очень не хотелось…

ГЛАВА 23

Ночь давно откатилась луной в другую половину невыносимо звездного неба. И сейчас, сидя на крыльце, выходящем в сад, где мирно трещали сверчки, а за спиной, в кухне переливалось тремя голосами задушевное пение, с трудом верилось в оставленное далеко-далеко отсюда обшарпанное крыльцо каталажки, и в заросший бурьяном двор посреди заброшенной деревни. Да вообще в прошлое мое «заповедное» верилось с большой натяжкой. Одна лишь Адона вспоминалась прекрасно. И от этого тоже хотелось, не то петь, не то плакать.

— Свида, а вот эту знаешь?

Как провожала меня мать,

Давай падать, умолять:

Честь младую береги…

— А то! Только у нас ее по-иному поют:

Как провожала меня мать,

Принялася наставлять:

Честь девичью береги,

Но, от счастья не беги.

— Кх-хе… А про желанный колодец?..

— Евся?

— Что, Любонь?

Подруга моя, замерев у самой кромки ступени, с душой потянулась:

— О-ой, и хорошо то как… А ты чего здесь одна сидишь? Где Стах?

— Они с Тишком лошадей проверяют и, наверное, улицу заодно… Любонь, как-то, все ж, неловко, что мы таким табуном к твоей тетке завалились.

— Да брось, — хлопнулась та рядом со мной. — Тетка Свида у меня выдающаяся. А про ее дом я тебе уже говорила — мы ее нисколько в нем не стесним, одну то на двух этажах. Тем более, всего на ночку. Да она, как узнала, что я от Ольбега сбежала, на радостях, и на год бы всех оставила. Ты ж сама-то слыхала?

— Ага, — вспомнила я «радостные» обороты этой, действительно, «выдающейся» со всех сторон женщины.

Хран только крякнул тогда в восхищении (в середине и в конце), а Стах согласно покачал головой. Меня же она, после знакомства, просто сгребла в охапку, а потом, обозвав «стрекозой», вдруг прослезилась. Не то, от гордости за свою отважную племянницу, не то, от жалости ко мне, по сравнению с женщинами их рода, явно «задохлой». И один лишь бесенок, перекинутый теперь в серого кобеля, остался не у дел. Если, конечно, не брать в расчет тот бараний мосол, который ему тетка Свида с крыльца кинула. Ну, ничего, я этот «моральный ущерб» умыкнутыми со стола пирогами восполнила чуть позже, но, с лихвой. Да и Стах от себя тоже, по-моему, кое-что добавил… И Любоня… Да и Хран пару раз от застолья отлучался… Бедный Тишок…

— Евся, я знаешь, что сейчас подумала?

— Нет. Но, надеюсь, через долечку узнаю, — обхватила я Любоню руками за плечи.

— Помнишь, мы с тобой вот так же сидели на том бревне, за нашим огородом? Только я тогда в венке была из одуванов и вся зареванная. Помнишь?

— Ага. Вспоминаю. Правда, уже с трудом.

— Вот и у меня такое же чувство, будто целая жизнь прошла, — вздохнула Любоня. — Но, я не про то… Ты тогда сказала, что, мы с тобой — подруги на всю жизнь и друг без друга, никуда. А я ведь чуть потом не уехала. Даже, не попрощавшись. А все из-за трусости своей.

— Любонь, это ты то — трусиха? — отстранилась я от девушки. — Да я как вспомню тебя со сковородой… Ух-х, самой страшно.

— Так-то — позже. После всего, что с нами произошло, — расплылась, вдруг, подруга. — Это теперь я другой стала. И ты знаешь, что? — развернулась она ко мне. — Я решила, что буду с тобой… с вами до самого конца. И пока мы от этой подковы важной не избавимся ты от меня тоже. Так и знай.

— Любоня, ты чего? Да я сама не ведаю, как в Тинарру попаду без паспорта и… вообще. А ты ведь теперь дома. Да и что твоя тетка на такое скажет? Ведь это уже — заграница.

— А ей и знать не обязательно. Я отныне сама своей судьбой распоряжаюсь, — вздернула носик Любоня. — Или ты боишься, что жених твой будет против таких гостей?

— Жених ее против не будет. Наоборот, почтет за честь, — качнулся к нам из темени мужской силуэт и замер напротив. — Здесь другая проблема, Любоня, и ты должна о ней знать — наш маршрут.

— Что, опять тропками? — авторитетно скривилась подружка.

— Угу. Еще какими. Думаю, до гор — на лошадях, а там, через пещерный город перейдем на ту сторону. Но, надо будет еще с Храном переговорить. Он в этом деле гораздо опытнее меня, — почесав нос, шлепнулся с другой от меня стороны Стах.

— А что за пещерный город?

— Старое кентаврийское поселение. Здесь же раньше их земли были. Это позже кентавры за Рудные горы ушли, и дома строить начали. Так что, любимая, прогуляемся с тобой познавательно — я сам в тех местах ни разу не был.

— И вы думаете, я такое пропущу? — перегнулась к нам возмущенная Любоня.

— Госпожа души моей, я бы этого не пережил… И-ик.

Он бы этого не пережил. А я вот глубоко задумалась. Ведь с одной стороны, такие «познавательные прогулки» сами по себе, уже — государственное преступление. А с другой… Она ж — моя любимая подруга, за которую я сейчас «цепляюсь», как за последний признак всего самого лучшего, что когда-то в моей прежней жизни было. И по-моему, это… взаимно.

— Любонь, я очень-очень рада такому твоему решению. Но, все ж, подумай хоро…

— А что тут думать то? Госпожа души моей, это — для тебя, — развернулись мы к «кобелю», но даже рты раскрыть не успели, как тот, вдруг, писклявым голосом затянул. —

Ой, не плачь ты, девка, о своей судьбе.

Чай, еще отыщешь ты хомут себе.

И еще лихого подкуешь коня.

Если не потушишь ты любви огня… О-ох…

— Стах, это ты его напоил? — в наступившей за нашими спинами тишине испуганно прошипела я.

— Не-ет. То есть, я, но, совсем…

Ба-бах!

— Та-ак… Кто сейчас пел?

— Я… горло прочищал.

— Нет, это я. И я ведь предупреждала, что петь не…

— Тетушка, то я горланила.

— Свида, да он…

— Да вы что?! — громыхнуло теперь прямо над нашими макушками. — Ну, так… Пел с душой, бесово семя. Молодец. Однако в дом даже не думай, хотя, во дворе можешь носиться без опаски. Ибо, как изрекает мой знакомый маг Абсентус: «Самое большое зло в мире рогов не носит, а носит ангельскую улыбку». Вы меня хорошо расслышали? Все?

— Ага.

— То-то же. А теперь встали и пошли за мной. У меня тост будет.

— И-ик…

Да-а… А до меня, вдруг, в этот момент, внезапно дошло одно очень простое, но, важное понимание: «Это — мой мир. Мир, где к магии относятся, как к части жизни. Где есть место и настоящей дружбе и любви. Где тебя принимают таким, какой ты есть. И пусть, он пока совсем мне незнакомый, этот «новый мир». Но, он уже целиком и полностью — мой»:

— Дорогие мои, — сгребла я под руки и подругу и Стаха. — И как же я вас… люблю. И тебя, кобелиный певец, люблю. И все-все-все вокруг тоже люблю. И даже незнакомую Тинарру. И как же это замечательно — просто жить и любить.

— Евсения, а вот тебя кто… напоил? И пойдемте ко обратно, за стол…

Город Медянск просыпался рано. Используя для данной цели вместо привычных в деревнях петухов, новомодные будильники или просто церковные колокола. И когда я спросонья расслышала этот, плывущий над улицами и садами перезвон, то от удивления подорвалась с кровати к окну, а распахнув его, замерла, прислушиваясь сквозь рассветное, пока еще тихое птичье чириканье в садовой листве:

— Ну, ничего себе, — а потом опустила глаза вниз. — Ну, ничего… себе.

— О, Евся. Вы уже проснулись?

— Не-ет, — обернувшись к брошенной постели, помотала я головой. — Любоня еще спит. Тетка Свида, а откуда… это? Я вчера его не заметила.

— Вот и мне… интересно, — подбоченясь одной рукой, поднесла женщина вторую, с зажатой в ней кружкой, ко рту. — Я сама вчера такого не заметила, — и, тут же про чай позабыв, задрала голову к цветущей черемуховой верхушке. А когда я, спешно натянув штаны и блузку, прискакала к ней вниз, кивнула на высокое благоухающее дерево. — Эту черемуху еще мой покойный муж сажал. И она уже лет десять, как не цвела, не говоря о ягодах. Я все выдрать ее собиралась и клумбу с розами на этом месте разбить, а тут такое… Ты ж, дитё, дриада, так, может, скажешь мне, к чему почти пень, да еще не в сезон, вдруг, зацвел?

— Не знаю, — с прищуром подошла я вплотную к старому разветвленному стволу, который, неожиданно мне откликнулся, обдав волной сочной силы. — Ей сейчас хорошо. Очень хорошо. И она в этом году обязательно разродится ягодами, не смотря на то, что другие ее сестры уже давно отцвели. Это все, что я могу сказать, как дриада.

— А как хранительница?

— Что? — обернулась я к скромно торчащему в сторонке Тишку.

— Евся, ты ж — хранительница леса и водной стихии. И этот «букет с корнями» — твоих рук дело. Кто вчера в любви всему миру клялся?

— Ну…я.

— Вот тебе и результат.

— Ага. А если бы я всех, наоборот, возненавидела? — уже внимательнее вгляделась я в обсыпанную белыми гроздьями листву. — То, что тогда?

— Ну-у, — глубокомысленно протянул Тишок. — Тогда, как в ту ночь на капище.

— Слушай, рогатик, а ты по «чудесам торговли» консультаций не даешь? — глядя на наш диалог, усмехнулась тетка Свида.

— Если только за большой кусок вчерашнего вкуснейшего пирога, — ни на долечку не задумавшись, скривился ей бес.

— Поняла. Будь здесь. А ты, стихийное дитё, пошли за мной. Чай давно заварился. А вот, кстати, и мужчины. Намахались палками? А то у меня еще оглобли старые есть.

Хран, с полотенцем на голых плечах, оценив шутку, расплылся, а Стахос направился прямиком под мой «букет с корнями»:

— Доброе утро, любимая, — обхватил он меня, прижав к холодному после умыванья торсу. — На какое еще волшебство ты способна?

— Значит, Тишок и тебе о моих «способностях» поведал? — в ответ покачала я головой. — Честно говоря, не знаю. Хотя, вряд ли смогу, как Любонина Мокошь, например, прясть по ночам кудель. Я и днем то за это дело ни разу не садилась.

— Ну, значит, остается лишь одно, зато верное — «волшебный поцелуй».

— Да ты что?.. Тогда, очи сомкни… А то боюсь заглядеться и промахнуться, — шепотом выдохнула я, глядя в смеющиеся черные глаза…

После скорого завтрака, к которому проснулась уже и моя дорогая подруга, мы всей компанией отправились на местный развал. Один лишь Тишок решил хвостом своим в таком оживленном месте лишний раз не рисковать — ни собачьим, ни бесовским. А так и остался в саду, развалившись в травяной тени под цветущей черемухой, к которой, казалось, со всей округи слетелись удивленные на такое дело пчелы. Хотя, и в других местах этих упитанных тружениц тоже хватало. А что вы хотите? Город Медянск. Тетка Свида свернула от нас уже через проулок и, ткнув пухлым пальцем в нужном направлении, велела на обратном пути обязательно в ее лавку завернуть. Кстати, чем она там торгует, для меня до сих пор было тайной. Ну, не тайной, конечно. Просто я про то до сих пор спросить забывала.

— Не знаю, как сейчас, — на ходу зевнула в ладошку Любоня. — А в детстве, помню, конфеты у нее были вкусные. Шоколадные, с орехами и на сливках с ликером замешанные. М-м-м.

— Так она конфетами торгует? — запоздало уточнила я.

— И ими тоже… Слушайте, мужчины, а мы с Евсей успеем вдоль рядов пробежаться, пока вы своего человека найдете?

— Вы, главное, яблоки найдите. А то Евсении придется пешком до гор идти, — в ответ усмехнулся Хран. — Потому что мы скоро обернемся, а к обеду нам нужно будет уже из города выехать. Чтоб на закате оказаться в нужном месте. А встретимся мы с вами вот здесь, — и махнул пятерней на резные лавочки у высокой церкви, сверкающей на солнце своими золотыми фигурными крестами.

Вскоре мы разделились. А вот что там был за «свой человек», я спросить тоже не успела (забыла). Знала лишь, что он нам жизненно нужен, а вот зачем?..

— Пошли, — дернула меня за руку подруга, втягивая в шумные торговые ряды. Я же лишь послушно следом за ней припустила. Нет, я, конечно, бывала до этого на развале. Целых три раза. В Букоши. И там было целых три ряда. И народ вокруг них тоже был. Но, здесь… — Евся, рот закрой — пчела залетит.

— Ага. Только ты руку мою не отпускай. А то я его очень громко вновь открою.

Потому что здесь, в отличие от Букоши, был не развал, а целый «город в городе». Со множеством товаров под множеством указателей на них и просто ярких картинок. Цветные платки и вязаные шарфы с шапками сменяли расписные тарелки, на одной из которых я даже успела разглядеть те самые каменные мечи — наш недавний ориентир. А в следующем ряду уже бликовали на солнце подсвечники и зеркала в лепных рамах, в которых отражались, расставленные напротив туфли на высоченных каблуках, тапочки с пушистыми помпонами, лакированные ботинки и… моя удивленная физиономия. А потом мы с Любоней с разбега залетели в тесный закуток ароматов, которые меня, с чутким дриадским носом чуть не сшибли с ног. А возле лотка с пряностями я вообще принялась так азартно чихать, что Любоня стыдливо утянула меня подальше… к банкам, горшкам и бочонкам с янтарным медом. Хотя, там высились и бутыли с еще одной местной достопримечательностью (кроме каменных мечей, конечно) — знаменитой «Медовухой», дошедшей даже до нашей заповедной глуши. Правда, не дальше Любониного дома. Наконец, мы нашли и яблоки.

— Евся, ты пока покупай, а я вернусь обратно — за лентой атласной в волосы. Может, и тебе купить?.. Ты меня слышишь?

— Ага. Неа… А я вот думаю…

А потом я увидела ее, маленькую девочку с льняными косичками и серыми, как пасмурное небо глазами… Нет, сначала, я поняла, что Любони уже рядом со мной нет и я сейчас стою совершенно одна среди множества людей, текущих вдоль длинных рядов, как река, только сразу с двумя противоположными течениями. А уже потом поняла, что ребенок в этой «реке» — такой же как я оставленный кем-то «остров». Только этот маленький остров река обтекает с обеих сторон. Последнее же, что я заметила, было то, что забытая кроха… алант.

— Здравствуй, — уперлась она в меня где-то на уровне пояса бридж и подняла кверху свои глазищи:

— Привет… А ты кто?

— Меня Евсения зовут, — присела я перед девочкой. — А тебя?

— Александра, — произнесла малявка, старательно выговаривая букву «р». — Так ты кто? Ты же не маг?

— Неа.

— И не алант?

— Что ты.

— И не человек, — прищурился на меня ребенок и, перехватив что-то в ручонках, почесал свой нахмуренный от старания лоб. — Меня брат учит сразу определять по свечению, кто есть кто.

— Да не мучайся, — не выдержав, засмеялась я. — Я — полукровка. Давай лучше с тобой разберемся. Ты здесь потерялась, Александра? Ведь так?

— Угу, — тут же согласилась она, впрочем, без особого расстройства. — И брату моему за это опять от мамы влетит, — теперь понятно, почему не сильно расстроилась. — Он ей уже два раза обещал, что больше меня терять не будет и вот — опять. На том же месте.

— Понятно, — в ответ протянула я, в раздумье, опустив глаза. — А это у тебя что?

— Это? Это мне брат подарил. Грифон. Он на таком же летает, — сунула мне Александра под нос маленькую деревянную фигурку не то птицы, не то зверя.

— Ага… А можно мне его в руках подержать? А я тебе взамен вот что дам, — порывшись в болтающейся сбоку сумке, извлекла я свою деревянную свистульку, что привело ребенка в полный восторг, а мне позволило немедля приступить к делу. — Брата твоего как зовут? — сквозь громкий свист прокричала я.

— Его то? — прервавшись, отозвался ребенок. — Танасом.

Отклик на посыл, запущенный через игрушку неожиданно сильно отрикошетил мне в сжатую ладонь. И уже через несколько мгновений в людском потоке показался высокий запыхавшийся парень, как две капли воды, схожий с собственной маленькой сестрой. Лишь с двумя существенными различиями: был он, примерно, моим сверстником и еще…

— А вот и мой брат… Мама говорит, что такие как он, между глаз нос постоянно теряющие, в Прокурате лишь в курятнике должны служить — грифонам клювы пориловать… А это, Евсения. И она — полукровка.

— Полировать, Шурик, — смущенно расплылся рыцарь Прокурата, подхватывая сестру на руки. — Здравствуйте, Евсения. Это вы мне призыв запустили?

— Ага, — выпрямилась я в полный рост. — Здравствуйте, Танас.

— А вы ведь, не местная?

— Нет. Я здесь ненадолго и вообще-то… спешу, — проявила и я чудеса собственной памяти. Парень же в ответ понятливо усмехнулся:

— Ясно. И очень жаль. А я хотел предложить вас проводить.

— Чтобы и Евсения не потерялась? — догадливо уточнил с его рук ребенок.

— Чтобы… да… Ну что ж, Шурик, отдавай Евсении ее… ого! Кентавра. Забирай своего Гришу и пойдем домой на экзекуцию. Или может, договоримся на этот раз?

— Может, и договоримся, — по-деловому скривилась многоопытная Александра.

И после обмена игрушками они вместе с братом скоро влились в густой людской поток. Я же постояла немного, глядя им вслед, а потом, вдруг, словно подброшенная внезапно принятым решением, ринулась вдогонку:

— Танас, постойте!

— Да, Евсения? — едва заметно улыбнулся он.

— Вы ведь в Прокурате служите?

— Да-а.

— А что такое «хамровая живопись» знаете?

— Да-а, — а вот теперь он уже удивился по-настоящему. И даже сгрузил Александру на землю, рискуя потерять ее вновь. — Что такое хамровая живопись и почему она запрещена на всей территории Бетана я в курсе.

— Замечательно. Значит, если я вам скажу, что ее владельцем сейчас является Ольбег Бус из Букоши и вся эта коллекция развешена в его доме, вы точно будете знать, что делать дальше?

— Точно буду знать, — мелькнул, вдруг, в серых глазах мужчины азартный огонек. — Только, Евсения, можно и вам вопрос?.. Я даже не буду спрашивать, можно ли доверять такой информации. Просто, ответьте: вам это зачем надо? Сдавать Прокурату Ольбега Буса? Ведь вы же должны знать, чем ему это грозит?

— Конечно, знаю, — отвела я в сторону взгляд. — А почему сказала вам?.. Да потому что, это — правда. По-моему, такой причины вполне достаточно?

— По-моему… да.

— Ну, так, прощайте, Танас. И больше не теряйте свою сестру, — развернувшись, пошла я обратно к прилавку с большими и сочными, так любимыми моей лошадью яблоками. И ни на миг не усомнилась в правильности своего поступка… Хотя, лучше пока о нем помолчать…

ГЛАВА 24

Медянск был отсюда уже совсем не виден. И наша тропинка, сначала петляющая меж высоких предгорных валунов, похожих на стертые зубы великана, а потом круто пошедшая вверх, вскоре целиком завладела моим вниманием. А про старый город с цветущей в саду черемухой и щекочущим душу колокольным перезвоном я вскоре и вовсе перестала вспоминать. Да, наверное, так и надо. Ведь вернусь ли я туда когда-нибудь? Гораздо интереснее было узнать, что ждет меня на другой стороне Рудных гор, своими снежными вершинами, слившихся сейчас с размытым предзакатным небом. А еще то, что раскинулось сейчас по обе стороны от узкой, выбеленной будто мелом, полоски, по которой медленно двигалась наша компания.

— Евся, а что это за цветы? Они так вкусно пахнут.

— Не знаю. Самой интересно.

— Нарциссы. Это «Чаша обманных надежд». Потому что нарциссы эти надежды собой символизируют. Мне про нее Феофан в детстве рассказывал.

— Ну, значит, мы уже рядом. И если верить моей карте, за ней, через ущелье — наш очередной промежуточный пункт.

— Аф-фх-хи. О-ох… Новая напасть на мой длинный нос.

— Да ну тебя. Лучше, глянь, какая тут… красота. Хоть и обманная.

Нет, я бесу, конечно, сочувствовала, но… Красота то какая. Маленькие, будто восковые цветы с белыми, заостренными лепестками и желтой, закрученной веером, сердцевиной волнами ходили под ветром, заполняя собой и своим дурманяще — сладким ароматом все пространство вокруг. Хотя, чашей это место назвать было сложно. Оно, скорее напоминало дно длинной лодки, застеленной цветочным ковром. А мы сейчас, спустившись по тропке с «борта», двигались вдоль ее «хребта». Пока, наконец, действительно не въехали в ущелье, круглой аркой отделяющее, оставшийся за нашими спинами «ковер» от узкого каменного коридора. Я задрала вверх голову, куда сейчас, гулким эхом уносилось цоканье лошадиных подкованных копыт, и увидела кружащих высоко — высоко в небе птиц. И свисающие к нам со склонов деревья, зацепленные за скудную горную землю корнями. А еще закатное солнце…

— Любимая.

— Да?

— Не бойся. Солнце везде одинаково, — будто мысли он мои прочел. — Я уверен, ты полюбишь Тинарру.

— Ты мне это уже говорил. Правда, сейчас я твоим словам верю больше… Скажи, а почему ты сам столько странствовал, если она так прекрасна?

— Это сложный вопрос, — задумался, вдруг, Стахос. — И если я скажу, что, все это время я искал тебя, это тоже будет правдой.

— Ага… Значит, у тебя их несколько, твоих «правд», — сделала я для себя вывод, заставив мужчину громко рассмеяться, уносясь эхом ввысь.

— А вот мне интересно, Стах: как ты определил, что Евся — именно та, которую ты искал? Печать на ней какая стоит? — развернулась к нам на ходу Любоня.

— Как я это понял? — с прищуром посмотрел на меня мужчина. — Мне сначала, вдруг, очень сильно и впервые в жизни захотелось, чтобы мои будущие дети были похожи именно на нее. Только на нее.

— Дочка? — выдохнула я перехватившим голосом.

— Все-все-все, любимая, — с улыбкой качнул он головой. — Это произошло после того, как ты выкинула меня из своего окна. А потом хлопнулась рядом на колени и испуганно заглянула в глаза.

— Ну-у, от такого полета все что угодно может… навеяться, — скорчил скептическую гримасу Тишок. — Мужики, может у вас и Любоне достойный жених найдется? Извини, госпожа души моей, но, я по натуре ветреник и не смогу сделать тебя счастливой. А значит, считаю своим долгом пристроить в надежные руки, пока ты еще не иссохлась по мне окончательно.

— Это ты чёй-то языком мелишь? — попыталась та дотянуться до нахала. — Я сама себе уже нашла. Единственно любимого… Теперь осталось лишь его у судьбы выдернуть. Чтобы тоже… много детей. И все, как положено.

— Вот и правильно, — обменялись мы с подругой «важными» взглядами. И какая ж она у меня, все-таки, молодец. Хоть и с опозданием…

Ущелье вскоре закончилось и с последним порывом гудящего в нем ветра, вынесло нас в спрятанную глубоко в горах, маленькую зеленую долину. И сначала я увидела водопад. Будто Тихий ручей, берущий свое начало из каменной расщелины в заповедном лесу, вдруг многократно умножил свои водные силы. Но, нет. Это был не ручей. Это был бойкий и шумный поток, который брызгами отлетая от выступов, рассыпался вниз — в маленькое мутно — голубое озеро, окруженное густыми кустами. Да, сначала я увидела именно его. А уж потом…

— Это и есть старое пещерное поселение?

— Угу, — сначала привстал в своих стременах Стахос, а потом и вовсе спрыгнул с Капкана в густую траву. — Это оно. Древнее обиталище моих предков — «Город золотой подковы». К нему со стороны Ладмении ведет множество троп, хотя, основную дорогу давно завалило. Но, выход на другую сторону — всего один. Так, Хран?

— По моим данным, да, — последовал и он примеру Стаха. Следом же на землю спустились и мы с Любоней. И один лишь Тишок так и остался водить прочищенным носом в седельной сумке на Перце:

— Вроде ничего враждебного не чую, но надо обойти кругом, — через несколько мгновений важно выдал он, но, я его даже не слушала. Потому что, взобравшись со Стахом на ближайший валун, уже вовсю пялилась на следы чужой, незнакомой жизни.

Здесь и в правду, когда то жили. Но, не знай я заранее о том, что речь идет о кентаврах, то подумала бы, что жили здесь просто люди. Хотя, как я вообще могу здраво судить о таких местах с моим то «книжно-дремучим» прошлым? Просто, тут имелась и площадь у самого главного входа в пещеры, с остатками каменного постамента напротив. И выложенная мелкими булыжниками ограда, рисующая собой полукруг, и даже мостик через уже давно пересохший ручей присутствовал. Тоже каменный. Но, больше всего меня привлекла высокая стела, стоящая поодаль, в окружении разросшегося можжевельника. На ней, даже отсюда, с расстояния в несколько десятков ярдов, хорошо проглядывались узоры и текст на незнакомом мне языке. Очень странные и красивые узоры — сочетание квадратов, кругов и цветочных ветвей, будто вплетенных в эти простые фигуры и соединяющих их в непрерывный орнамент.

— Корбестон, — глядя туда же, тихо произнес Стах.

— Что это такое?

— «Основа основ» — столп с кентаврийской историей, написанной на древнем языке. Сейчас его мало кто знает. Часть населения говорит на эллинском, часть — на ладменском, а большинство использует мешанину из сразу нескольких. Даже мой воспитатель не рисковал передо мной лишний раз блеснуть знанием «кенво», — с усмешкой произнес мужчина, а потом добавил. — Потому что у меня под рукой для этого дела всегда водился словарик, — и был он сейчас так озарен изнутри своими лучистыми воспоминаниями, что я невольно залюбовалась. — Ты чего? — перехватил Стах мой взгляд и прижал к себе. — Да, любимая. Еще одна «правда» о причине моих скитаний как раз и заключается в том, чтобы потом снова и снова возвращаться домой… До-мой… Пошли, посмотрим его поближе. Чтобы было потом, о чем рассказывать нашим детям.

— Всем-всем-всем? — со смехом прыгнула я в его подставленные уже с земли руки.

— И каждому в отдельности… — неожиданно прижал он меня спиной к валуну и одарил таким поцелуем, что… прямо сейчас их и… о-ох… обратно «из неба» совсем еще не хочется…

Ночь в горах наступает рано и быстро. Просто, солнце, еще не достигнув земли, раскрашивает напоследок крутые вершины, а потом наспех прощается до завтрашнего дня. Вот так и сейчас — еще долечку назад мы с примкнувшей к нам Любоней стояли возле каменного столпа, старательно водя по нему пальцами. А теперь, хоть нос свой дриадский в него уткни, все одно ничего не разберешь… тем более, если язык незнакомый. Стах же еще при солнце переводить что-то не поспешил (видно, на этот раз словарика «под рукой» не обнаружилось). А еще через долечку, его окликнул от лошадей Хран. И обернувшись, мы с подругой, все ж, смогли разглядеть, что наша компания внезапно пополнилась еще на двух человек. Правда, совсем ненадолго. Потому что пришли они, чтоб забрать мою красавицу Кору. Ну, и остальных тоже…

— А это было так обязательно необходимо? — скорчив гримасу, смотрела я на белеющий в темени хвост собственной кобылы, уводимой в сторону ущелья.

— Угу, — с усмешкой поглядел на меня Стах. — Обязательно необходимо. Потому что дальше им хода нет. И вообще, ты своей Коре еще и завидовать должна.

— Это чему же? — вмешалась, не меньше меня озадаченная быстрым расставанием с Дулей, Любоня.

— Видимо тому, подруга, что кобыле моей, в отличие от ее хозяйки, и без паспорта через Тинаррскую границу можно легально… А как скоро это свершится то?

— Очень скоро, любимая. Но, мы туда, все ж, попадем… быстрее, — вдруг, нахмурился Стахос и развернулся к своему боевому наставнику. — Значит, планы меняются?

— Так точно, — перекидывая через плечо седельную сумку, выдохнул тот. — Раз, по словам наших «друзей», на окрестных тропках шебуршание, то ночевать будем уже внутри. И как можно дальше от входа — там разветвлений много. Тогда, даже если Ольбег отважится лезть вовнутрь, шанс на радость встречи будет, как при выбрасывании игрального кубика с нужной цифрой.

— А сколько там этих цифр? — решила уточнить моя более просвещенная в математике подруга.

— Кх-хе, от одного до шести. Ровно по числу подземных веток. Ну что, факелы в руки и пошли?

И мы пошли. Первым шествовал Хран, беспрестанно водя своим огнем по неровным, в рыжих подтеках стенам. И хотя, минуя центральную площадку, сразу же выбрал самый левый коридор, постоянно, будто сверялся, верно ли он поступил: сначала, у очередной боковой арки, замирал, потом крякал и, подтянув на плече ношу, шагал дальше по гулкому коридору, до нового темного ответвления. За ним, точно такими же «толчками» передвигались: моя дорогая подруга, я, замыкающим — Стах. А Тишок сновал под нашими ногами и травил свои бесовские байки. Хотя, честно говоря… замолчи он, хоть на долечку и, не знаю, как другие, а я сразу же начну в красках представлять, где именно сейчас нахожусь. И что надо мной — огромная каменная глыба и стоит ей, хотя бы шелохнуться…

— Тишок!

— Евся, ты чего? — удивленно оторвался тот от фляжки с водой, а Стах осветил мое лицо огнем:

— С тобой все нормально?

— Ага. Просто… история интересная. Не терпится узнать, что было дальше.

— Про то, как я копыта чищу? — скривился бесенок.

— Чего?.. Ну, да.

— А у этих древних кентавров, наверное, крепкие были нервы, — глядя на меня, со вздохом изрекла Любоня. — Всю жизнь прожить в таких вот глухих хоромах.

— Их «хоромы» мы прошли уже давным-давно, — внес ясность, но, нисколько этим не порадовал Хран. — Вы разве не заметили, что коридор стал гораздо уже, а потолок — ниже, — (да я вообще стараюсь по сторонам и вверх не коситься). — Потому как, это — уже хозяйственный «хвост». Они в конце каждой ветки есть. Только наш — еще и с секретом. А вообще… — оглянулся мужчина на темень за своей спиной. — Скоро остановимся на ночевку. Стах, ты в старых знаках лучше меня разбираешься. Мы еще не прошли нужный поворот?

— Нет, — качнул тот головой, не отрывая от меня настороженного взгляда. — А хотите Я вам историю расскажу?

— Ага, давай. Хотя у тебя ведь копыт нет. Значит, она будет не такой увлекательной, — уже на ходу, вздохнула я.

— Ну, я постараюсь компенсировать, — тут же уверил меня мужчина. — Помнишь, ты просила меня рассказать о своих странствиях? Так вот, года два назад, были мы с Храном в соседнем с Тинаррой государстве, Бередне. Страна интересная, пусть и дремучая местами. Хотя, в центре уже вполне терпимо относятся к магии, и даже специалистов там много работает из Ладмении. Но, не в том суть. Доехали мы тогда до самой ее западной границы.

— Бестина. Бестинской долины, — вставил, не поворачиваясь Хран.

— Угу. И там у них есть своя большая достопримечательность — замок-мираж.

— Это чёй-то?

— Это огромное многоэтажное сооружение, возникающее лунными ночами на совершенно голом месте. И, как утверждают местные жители — точная копия точно такого же, что стоял в их бывшем предтечном мире.

— И вы его видели? — тормознув, поравнялась я со Стахом.

— А как же? И что самое интересное, обычно, миражи проявляются не четко. А этот… Он виден до мельчайших подробностей. До каждой башенной бойницы, до трещин в крепостных стенах. Хотя, воя мы не слышали.

— А причем здесь вой? — решил уточнить Тишок.

— А притом, что в бывшем мире береднян в точно таком же замке жил их знаменитый вампир. Граф, не то Кракула, не то Дракула. А вот там-то выли регулярно. Но, это опять же, если верить местным жителям.

— Кх-хе, да они вокруг того места такую выручку на зеваках делают: кресты им втирают, кому нательные, а особо впечатлительным — в полный рост. И чесночные бусы до колен.

— И что, ты себе прикупил… чесночные бусы? — ехидно скривилась я Стахосу.

— Да он бы сам тогда не тише того графа в них завыл, — захохотал в полный голос Хран. — А вообще, что далеко ходить? Ведь и здесь тоже есть своя… достопримечательность. Вы кострище внутри, у входа в пещеру видели?

— Ага, — настороженно пробасила Любоня. — Так ты ж говорил, это Медянские богатеи на променады выезжают.

— Я и сейчас от своих слов не отказываюсь. Просто, я тогда не уточнил, чего их именно сюда носит, за тридцать с лишним миль. Ведь красивых мест и вокруг города полно.

— Ну и чёй-то их сюда… носит? — заозиралась моя подруга по сторонам.

— Тоже мираж, а точнее, призрак. Так ведь, Стах?

— Угу. Призрак сумасшедшей Фристы. На самом же деле она при жизни своей была пророчицей. Дар для кентаврицы очень редкий. А уже после смерти так здесь и осталась. Хотя, видели ее всего пару раз, пастухи из деревни недалеко, когда сюда за водой заворачивали.

— Ого! И что, прямо днем видали? — аж подскочил на копытцах Тишок.

— Днем. Якобы, маячил у самого входа светящийся силуэт.

— Что, и пророчествовал тут же, прямо от входа? — решила и я вставить свое слово.

— Да нет. О таких случаях я не слышал. И Феофан мне о них не рассказывал. Но, раз страждущие сюда в такую даль таскаются и даже на ночь остаются, то, видимо, сильно на то надеются, — совершенно серьезно ответил мне Стах. — Хран, знак. Мы — на месте, — осветил он, вдруг, факелом маленький квадрат прямо над левым овальным проходом в стене.

Нужное место оказалось небольшой комнатой с металлическим ларем в дальнем, скрытом за выступом углу, защищенным мерцающей магией, очень схожей с той, которой всегда пользовалась Адона. Когда хотела надолго сохранить выпеченный впрок хлеб или другие съестные припасы. Здесь же внутри оказались… свернутые в рулоны походные подстилки и одеяла, а еще деревянный чурбак с глубоким крестообразным пропилом на одной из сторон. Последним же Хран извлек пузатый флакончик с густой прозрачной жидкостью, правда, уже из собственной сумки… И такой вонючей…

— Это что? — тут же сунул свой нос бесенок. — Призраков отпугивать?

— Скорее, притягивать. Они ведь на свет летят — к публике. Особенно, если пророчицы. Так что, будем сейчас условия создавать — огонь разводить.

И, хлопнув деревяшку на самый центр комнаты, откупорил пузырь, а потом аккуратно налил в ее пропиленный центр той самой… — Это — керосин. Как раз для аналогичных целей. Осталось лишь спичку поднести и все.

— Мокошь — хозяюшка. Я таких чудес еще не видала, — оторвалась от накрывания «стола» моя дорогая и тоже очень хозяйственная подруга. — А вы чего застыли? А ну…

— Смывать с себя гадость, — в голос выдали мы вместе со Стахом…

Жизнь вообще полна всяческих чудес. И даже без участия магии. Это я теперь знаю точно. Да и как магию можно назвать «чудом», когда она просто часть твоей жизни? Но, вот то, что горело сейчас, прямо перед моими глазами, притягивая к себе взгляд. А еще тот, кто сопел сейчас в мой затылок, переплетя свои пальцы с моими. Да и сам факт того, что мы лежим под огромной толщей из… Хотя, об этом, как раз лучше не думать… А как это можно сделать, когда с другой стороны от горящего чурбака храпит, отдаваясь в гулких каменных коридорах, Хран? И главным чудом будет именно то, что эти ужасные звуки не вызовут неминуемый горный обвал.

— О-о, Хран… Хран.

— А-а?

— Скажи, что нужно сделать, чтобы ты… ну…

— Понял, — буркнул мужчина и, кряхтя, повернулся на другой бок.

— Уф-ф… — ти-ши-на.

— Евся.

— Что, Любонь? — приподняла я голову с руки Стаха. — Ты замерзла? Дать тебе мое одеяло?

— Нет, — вздохнула подруга. — Я хотела у тебя спросить… А ты хочешь много детей?

— Я?.. Не знаю. Я об этом никогда не думала. Хотя… если они будут от него, то, наверное, да… А ты?

— А я хочу. Очень хочу.

— И чтобы все были похожи на Русана?

— Ага, — снова вздохнула Любоня. — Именно на него.

— Ну, только не прической. Это точно, — тихо усмехнулась я. — А вообще, ты у меня — молодец. И мы с тобой обязательно придумаем, как вернуть твоего грида… Потому что, если это любовь, то ее нельзя вот так вот бросать… Любоня, ты меня слышишь?.. Или ты уже спишь?..

— Не-ет. Ты это слыхала?

— Что?

— Этот звук?.. Вот, опять, — подскочив на локте, выдохнула девушка. — И он… приближается.

Да и я сама уже четко расслышала… мерный цокот копыт. Тихий, но, все более отчетливый. А потом мы увидели и ее…

ГЛАВА 25

Если бы не этот, отдающийся в каменных коридорах цокот копыт, то можно было подумать — кентаврица вплыла. Как красивая, мерцающая лодка под мерцающим же парусом — расставленными в стороны руками. И не было в ее облике ни капли враждебности. Лишь чужая холодная сила и еще какая-то грусть, хотя… Женщина остановилась прямо у входа, словно в ожидании приглашения к огню, а потом, тряхнув густыми призрачными волосами, скривила рот:

— Атеке ка сбага… — произнесла медленно, будто вслушиваясь в собственный, шуршащий голос. — Эпискептес?

— Ась?.. Евся, она…чего? — откликнулась, вдруг, нам обеим Любоня и я лишь сейчас удивленно к ней повернулась — и ведь до сих пор не в обмороке?.. Что ж жизнь то с людьми делает:

— Понятия не имею.

— А-а… А вот я поняла, откуда вы, гости, — качнула головой Фриста. — Но, почему, отлично от других, зашли так глубоко? — и уперлась своими раскосыми, лишенными зрачков глазами, моей подруге в ноги. — Интересное сочетание судеб в одном месте: бывалый и уставший душой воин, водяной дух, сознательно лишивший себя защиты, — после этих слов одеяло в Любониных ногах ощутимо дернулось. — дева в поисках собственной счастливой доли и… — остановила она взгляд на наших со Стахом сцепленных руках. — О, да-а. Вечное, как оба мира и такое же непреодолимое притяжение — кентавр и нимфа. Хоть оба и с разбавленной кровью, но, все ж, друг друга узнали. А знаете ли вы, что…

— По-моему, пророчествовать мы вас не просили.

— Евся, не надо. Вдруг, она…

— Возьмет и скажет правду? — уперла кентаврица руки в бока. — Твоя подруга этого боится? А я тебе скажу, что не зря. Потому что, как тебе, ей совсем не посчастливится. И два венца, что сияют сейчас над ней, — постепенно начала она повышать голос. — золотой и белый, в этой жизни ей не опустятся на голову. Ни один из них. Потому что она сама…

— Евсения, что ж вы так громко говорите? — дернув меня за руку, приподнялся, вдруг, на локте проснувшийся Стах. — Уже вставать…

— Фахик ун?! — внезапно выдохнула Фриста и уперла свой расширившийся взгляд прямо в…

— Зэн эхите калеси! — сунув обратно выскользнувший из-под жилета медальон, выкрикнул ей Стах, а потом подскочил на ноги. — Дуче лаге! Пошла отсюда прочь!

— Прошу меня простить, сивермитис, — смиренно склонив голову, задом попятилась та к проходу. — Прошу меня простить. И… вам всем лучше поторопиться, — после чего, вспыхнув голубым пламенем, растаяла прямо на наших глазах.

— Ёшкин мотыляй. Я что-то… пропустил? — зевая во весь рот, сел на своей подстилке прищуренный Хран.

— Пару пророчеств, в основном касаемых Евси, — тут же слетело с подружкиных ног «охранное» одеяло, явив нам взъерошенного Тишка. А Стах хлопнулся на колени рядом со мной:

— Что она тебе сказала?

— Да что-то там про венцы наплела и…

— Пасть свою… Все нормально. Я вообще, больше пророчествам дубов доверяю, — глядя в сторону, протянула я, а потом повернулась к мужчине. — Стах, а почему она на твою свечку так испуганно отреагировала?

— Видно, в отличие от тебя призраки ее… уважают, — криво усмехнулся он. — Что будем делать — вряд ли уснуть, после такого получится? Может, двинем дальше прямо сейчас?

— Ага. Тем более, ясно же было присоветовано: «Нам лучше поторопиться». Кстати, чёй-то она имела в виду?

— Госпожа души моей, догони и попроси даму уточнить.

— Ой, л-ли, какие нам тут храбрецы нарисовались. А еще недавно по моим пяткам зубами стучали.

— Так я их охранял, твои бесценные пятки. А зубами стучал, чтоб не покусились.

— Да что ты?.. Глянь, возвращается!

— Где?! — под общий смех, слез бесенок с рук моей дорогой подруги…

И, как бы там ни было (успел ты сомкнуть хоть один глаз или другими делами был озабочен), а всем нам пришлось одинаково вставать и, собрав вещи, продолжить свой путь. Хотя, по мне, так, чем скорее мы из-под этого «каменного пресса» выберемся, тем лучше. И уже без разницы, на какую сторону — родную или незнакомую. Видно, такие же мысли преследовали и Любоню, которая шустро шагала сейчас вслед за Храном, успевая при этом беспрестанно зевать:

— Да что ж такое то? Тьф-фу!

— Это от нехватки воздуха, — беспечно бросил ей из-за плеча наш «бывалый».

— Ага… А вдруг, он совсем кончится?

— Не может такого быть, — протянул мужчина, резко, вдруг, затормозив. — Стах, иди ко сюда.

— Мужики, что за канитель? — прошмыгнул мимо нас Тишок. — Ух, ты! Это как называется?

— Обвал это называется… мужики. И как раз недалеко от нужного нам места, — подвел итог третий из них. Я же постаралась не завыть:

— А-а что теперь делать? — просунулись мы с Любоней через их плечи, чтобы лично запечатлеть обрушенный прямо по нашему курсу низкий потолок.

— Та-ак…Так. Это еще не тупик.

— А что же это тогда, Стах? — по внимательнее пригляделась я к куче камней.

— Он наверное имеет в виду, что мы сейчас эти камушки очень быстренько растащим. И вдоль стенок разложим. Пока воздух не кончился, — скривилась в умственных потугах Любоня, чем заставила всех внимательно приглядеться уже к ней:

— Да нет, — после паузы произнес Стах. — Я имею в виду, что нам придется вернуться обратно, где-то, до середины пути. А потом, по смежным помещениям, перейти в соседний хвост и миновать это место уже по нему. Потому что и из соседнего хвоста тоже возможно вернуться на этот. Только, чуть подальше отсюда… Я сейчас понятно всем объяснил?

— Ну да, понятно, — кивнула ему подруга и посмотрела на меня. — Евся, а тебе?

— А мне, лишь бы куда-то идти. Ну что, пошли?

И мы пошли — двинули обратно в сторону родной, Ладменской стороны. Стах, идущий сейчас впереди, явно спешил и дорога до нужного нам места, лично мне показалась в несколько раз короче вчерашней. Даже, если взять в расчет, что она, действительно, меньше оной наполовину. И тогда все равно. А потом нам пришлось свернуть в примерно такую же комнату с каменным выступом у противоположной стены. Только здесь за ним скрывался не ларь с одеялами, а узкий проход:

— Всё, мы — в соседнем хвосте, — дождался меня с той стороны Стах. — Ты как?

— Нормально.

— Еще немного, любимая и мы будем под солнцем.

— Которое везде одинаково, — улыбнулсь я в ответ. — Хран, вы идите. Мы вас сейчас догоним.

— Что ты хотела? — притянул меня Стах свободной от факела рукой.

— Да. Вот именно так я и хотела. Пророчица сказала, что между мной и тобой… вечное притяжение, — обхватив мужскую шею руками, шепнула я ему на ухо. А потом осторожно поцеловала в мочку. Он вздрогнул от неожиданности и также тихо спросил:

— Любимая, что же ты делаешь? — и нашел своими губами мои, вмиг превратив темный каменный закуток в рай на земле… или под землей… или где мы вообще сейчас… И что там сейчас…

— Погоди, — отстранилась я, вдруг от мужчины. — Погоди…

— Ты чего? — выдохнул он мне в шею. — Я слишком увлекся, да?

— Нет. Мне показалось, будто крикнул кто-то, — выбравшись из мужских объятий, постаралась я снова прислушаться. Стах, подобрав с пола факел и сумку, вышел следом за мной в коридор и тоже напряженно застыл:

— Евсения… А ведь ты права, — распахнув глаза, через долечку пробормотал он и, ухватив меня за руку, ринулся вслед за мелькающим вдали Храновым огнем. — Там кто-то есть, и они идут сюда по этому хвосту. А если учесть, что дальше он — почти прямой, то…

— Нас очень скоро заметят, — еще быстрее припустили мы вдогонку своим компаньонам.

Мы их уже догнали. Когда услышали сзади себя пронзительный свист, вмиг отозвавшийся в душе порванной струной. Хран все сразу же понял. Да и Любоня тоже. Сколько дней прошло с той памятной ночи в заброшенной деревне? И один лишь Тишок сусликом замер в самом центре коридора:

— Мужики, это… чего?

— А-а, — зарычал в ответ Стах. — Как же он мне на-до-ел, — и рванул меня за руку к себе. — Послушай, только не спорь. Уходите. Все уходите. Здесь уже не далеко — Хран вас выведет, он знает, что делать. А я…

— А ты рехнулся, любимый! — дернулась я от него, разжимая в своей ладони вложенный туда медальон. — Я никуда не уйду. Пусть, сил у меня в этом каменном гробу совсем нет, но… Я никуда от тебя не уйду. А вы… — и обернулась к остальным.

— Дочка, уйди хотя бы в сторонку, — задвинул меня к себе за спину Хран. — Тишок, если понадобится, спрячет Омегу так, что ее никто не найдет. Кроме него самого. Вот на том и порешим.

— Любоня?

— А чёй-то сразу я? Я сама с вами напросилась. И лишь об одном сейчас жалею.

— Что нет здесь твоей сковороды? — обхватила я свою подружку… Так мы и встретили наших подоспевших «дорогих гостей».

Их было много. Слишком много для двоих, пусть вооруженных мужчин, двух упрямых женщин и одного маленького беса, нервно сидящего на горе сваленных за нашими спинами сумок. Но, сразу кидаться в бой наймиты не стали. А вскоре и вовсе отпрянули к стенам, пропуская вперед запыхавшегося по стариковски Ольбега и идущего рядом с ним… Жизнь моя, пожухлый лист…

— Русан… — осела в моих руках Любоня. Да он и сам ее заметил. И, потрясенно расширив глаза, качнулся вперед.

— А вот это уже совсем нехорошо, — глядя на нее же, сквозь зубы процедил Ольбег. — Это уже совсем… плохо.

— Ты мне говорил…

— Молчать!.. Молчать, — качнув головой, уже тише повторил бывший Любонин жених. — Да, я говорил. Но, что это сейчас меняет? — и многострадально закатил к потолку глаза. — Ты видишь, она все равно все сделала так, как сама… хотела.

— Ты мне говорил, что она у тебя безвылазно в опочивальне сидит! — набычившись, рявкнул главный грид. — А не вместе с ними по стране от тебя бегает!

— Да откуда я сам-то это знал?! И вообще, ты — мой слуга! И сейчас не место ворошить прошлое! Ты здесь зачем?!

— Я тебе — не слуга. Я никому не слуга.

— Послушайте, — хмыкнул на это дело Стах. — Может, начнем? У нас нет времени вникать в ваши внутрисемейные разборки.

— А ты вообще заткнись, сопляк! Тебя здесь тоже быть не должно! По тебе придорожная канава в Букоши скучает! Русан, приступайте!

— Пошел ты к хобьей матери! — зло хмыкнув, сделал тот несколько шагов вперед и, оказавшись лицом к лицу со Стахом, вдруг, резко развернулся, а потом вскинул в сторону своего бывшего хозяина меч. — А вот теперь можно и приступать.

— Русан… любимый, — громко выдохнула Любоня, чуть не захлебнувшись слезами не то счастья, не то горя. А я лишь изумленно открыла рот, потому что, уже через долечку…

— Всем стоять на своих местах, Прокурат! — эхом пронеслось над нашими пригнувшимися головами. А еще через долечку между нами и преследователями, прямо из ниоткуда (ну, мне так показалось), вынырнули трое мужчин в совершенно черных доспехах. И одним из них оказался… мой Медянский знакомец.

— Танас? — получилось у меня, правда, не так проникновенно, как у подруги, но, Стах, все ж, оглянулся. — Так я…

— А мы, кажется, вовремя? — по мальчишески, расплылся мне рыцарь, но, встретившись взглядом со Стахом, вдруг как-то сразу «повзрослел». — Все ходы из пещер перекрыты и за вашими спинами мои бойцы. Так что… Господин Ольбег Бус, вы подлежите немедленному взятию под стражу и препровождению в столичный департамент Прокурата за незаконное хранение исторически ценных и запрещенных предметов, кои были изъяты из вашего дома и полностью описаны. И я так думаю, этим вы свой «культурный досуг» не ограничили? Коллектив себе собрали «ценителей — единомышленников»? Значит, они вам и дальше компанию составят. Правда, уже по другой статье закона, — и, кивнув одному из рыцарей, развернулся к нам, найдя глазами опять же, исключительно Стаха. — Это…

— Да, это всё мои люди.

— Ясно… — вдруг, растерянно замолчал Танас, а потом, будто решившись, проговорил. — Уходите так, как и планировали. Но, знайте, что этот проход отныне будет перекрыт. Больше ничего сделать для вас не могу. Но, и препятствовать вам полномочий тоже не имею, — и, усмехнувшись, глянул на меня. — У вас к Прокурату претензии есть?

— Не-ет, — расплывшись, покачала я головой. — Спасибо.

— Пожалуйста.

— Благодарю и прощайте. Русан, все уходим, — подхватив меня за руку, направился Стах к нашим брошенным сумкам. — Ну, ты даешь, Евсения, — буркнул мне, уже склонившись над своей.

— А я что? Просто, случай подвернулся, — еще озираясь назад, скользнула я глазами по внимательно смотрящему нам вслед Танасу и Ольбегу, облокотившемуся сейчас на стену, а потом и их посчитала частью своей прошлой жизни… Попыталась так сделать…

Дальше мы шли уже гораздо спокойней. Хран с Тишком — впереди. О чем-то в полголоса переговариваясь и периодически крякая (Хран, конечно, но, думаю, скоро и бес научится). Следом за ними — мы со Стахом. Он, хоть и не крякал, но, тоже был слегка озадачен. Я же пока просто помалкивала, вертя в памяти на разные лады картинки последних событий. И, пусть была у меня парочка вопросов к своему любимому, но, пока я их вслух задать никак не решалась. Последними шли «воссоединенные» влюбленные и вот с их стороны как раз звучало бурное разноголосье, иногда, правда, прерываемое недолгой тишиной. После чего нам приходилось останавливаться и терпеливо отставших ожидать. Но, как бы там ни было, до «заветного места» мы, все ж, дотащились.

— Любимая, дай мне медальон, — подхватил свою болтающуюся на порванной цепочке защиту Стах и принялся с пристрастием водить факелом вдоль тупиковой стены, которой окончился нужный нам коридор. — Угу…

— А что это…

— Погоди, сейчас, — наклонился он вперед и ковырнул пальцем камень в совсем неприметном месте, тут же обнажив пред наши удивленные очи маленький золотой круг, похожий на монету с овальным оттиском в ее центре. — А теперь смотри, — и приложил к этому месту свой медальон. А потом с силой надавил… Щ-щёлк…

Через мгновение вместе с лучами солнца нас окунуло во множество запахов и звуков живого мира. И чем больше открывалась отъезжающая в сторону каменная «дверь», тем шире открывался мой собственный рот. Потому что с другой ее стороны…

— Мокошь — кудесница… Сколько их тут… кентавров. И что, они все…

— Кх-хе, торжественная встреча Кентаврийской Омеги, возвращенной домой после долгих скитаний.

— Хран, я же просил тебя именно об этом не сообщать по голубиной почте… Любимая, дай свою руку. Тут уже ничего не поделаешь — выходим сдаваться.

— Добро пожаловать на Родину, Неос Сивермитис! Добро пожаловать, герои Тинарры!

— Стах, а что это значит?

— Что именно?

— Обращение к тебе?

— А-а… это?.. Руд, я надеюсь, отец сюда не прибыл?

— К сожалению, нет, но он ожидает вас всех у себя.

— Стах… Ты меня слышишь?..

— Евсения.

— Да, Русан?

— Неос Сивермитис в Тинарре, это тоже самое, что в Ладмении — Ваше Высочество.

— Жизнь моя… пожухлый лист…