Эволюция видов

Эволюция видов

Я не помню, сколько всё это продолжалось: время стало вязким, как мазут. Даже воздух, казалось, сгустился и мешал дышать. Сумерки растянулись непреодолимой вечностью, и солнце всё никак не могло догореть на горизонте, освещая свободную от низких свинцовых облаков полоску неба кровавым багрянцем. Я уже давно отказался от попытки понять происходящее - просто бродил по ржавой фантасмагории, как бродит по кривым улочкам залитого полуденным светом восточного города удивлённый турист. Рассудок изменил мне, и с ним ушёл страх. Я просто шёл и смотрел. Шёл и смотрел...

Людей здесь нет уже давно. Время потеряло смысл и потому для меня осталось только "давно", "только что" и "до того, как всё началось". Раньше я встречал на улице одиночек, подобных мне - теперь и они исчезли.

Только что по пустынной улице, грохоча и рассыпая бирюзовые искры, проехал пустой трамвай. На остановке он замер, открыл двери, потом, после минутной паузы двери закрылись, и вагон продолжил свой путь. Теперь все трамваи пусты. И в кабине вагоновожатого никого нет, хоть вагоны и продолжают ездить по своим маршрутам...

Не знаю, почему. Я не знаю, почему. Я не хочу знать, почему.

Давно, когда людей было мало, но они всё ещё были, я нашёл себе оружие - автоматический пистолет. Он был тяжёлый и чёрный, а в обойме оставалось шесть патронов. Потом я встречал на улице людей с оружием, но никто ни в кого не стрелял. Только в себя. Я выбросил пистолет, когда понял, что в нём нет никакого проку.

Ржавый остов машины. Он промчался беззвучно и исчез в перспективе улицы. Колёс у него не было, но он нависал над дорогой так, словно они были невидимыми. Я не испугался, страх умер давно. Надежда - только что. До сих пор я не видел ни одной машины и теперь понял, что мне точно не удастся воспользоваться одной из них, чтобы выбраться за пределы города. Да и навряд ли за пределами города есть что-то ещё.

Я свернул с улицы и пошёл дворами. В моём движении не было ровно никакой цели - я просто шагал, потому что сидеть на месте было невыносимо. Детские качели мерно раскачивались посреди игровой площадки. В песочнице лежала игрушка - маленькая железная машинка. Я взял её в руки, и она рассыпалась в прах на моих ладонях. А потом налетел ветер и смёл серую пыль с моих рук. Я понял, что всё остальное исчезло так же.

Линия электропередач. Гигантские подобия человеческих фигур, смыслом существования которых было поддерживать тонкие струны проводов, теперь оборвали эти струны, в какой-то момент, обретя подвижность. Они медленно брели куда-то в том направлении, в котором до того, как всё началось, уходили поддерживаемые ими провода. Странно было видеть, как беззвучно изгибаются металлоконструкции, измеряя землю исполинскими шагами ажурных опор. Какое-то время я сидел, наблюдая за этим маршем, вслушиваясь в звон стеклянных изоляторов, но вскоре мне всё это надоело, и я продолжил свой путь - мимо развёрстой пасти двустворчатой двери склада, вдоль исписанного граффити бетонного забора - в нагромождение гаражей.

Там и раньше было мало людей. Теперь их здесь не было и вовсе - теперь здесь была иная жизнь, было движение бетонных клетей, они пульсировали, вздувались и опадали. Один из гаражей набух на моих глазах до невообразимых размеров, вспучился посередине. Потом его масса рассредоточилась на разных его концах, словно внутри его два равных тела старались максимально увеличить дистанцию между собой. Затем середина утончилась до невозможности и, наконец, разорвалась с тихим печальным скрипом, в результате чего на месте старого гаража образовалось два новых.

В начале были Те-Что-Казались-Камнем.

Я вздрогнул. То, что я услышал, было голосом, но я знал наверняка, что это не было звуком. Просто понимание того, что в начале были Те-Что-Казались-Камнем.

Скрип за моей спиной - обратный путь закрыт свежим бетонным телом.

Вперёд.

Теперь мне надо идти вперёд, чтобы не быть раздавленным холодными тушами гаражей.

Давно я видел, как стоял на железнодорожных рельсах молодой парень. Он был в рваных джинсах и чёрной майке с коротким рукавом. Кажется, он вскрыл себе вены, но кровь свернулась на неумело перерезанной руке и покрыла её сплошной бурой коркой.

--Любви нет! Любви нет!-- кричал парень семафору, словно в его словах был теперь какой-то смысл. Семафор стоял, раскачиваясь подобно гипнотизирующему жертву удаву, и подмигивал парню. А потом парня сбил грузовой состав. Многотонный оскаленный монстр локомотива накатился на хрупкую фигуру, и только что-то бурое отлетело в сторону и упало под откос. Я решил не проверять, что именно. А локомотив улыбнулся и, весело завывая гудком, потянул за собой длинный, явно порожний, хвост вагонов.

Только что я дошёл до середины узкого моста через небольшой овраг. Внизу, там, где раньше был хилый мутноватый ручеёк, теперь текла река густой жёлтой жидкости.

Те-Что-Называли-Себя-Людьми пришли позже. Тогда некоторые из Тех-Что-Казались-Камнем стали Теми-Что-Казались-Топорами. Это было жестокое время - немногие из Тех-Что-Казались-Топорами жили дольше месяца. Те-Что-Казались-Камнем были многочисленней, сильней и проворней. Тем-Что-Казались-Топорами приходилось сбиваться в стаи, собирая стада Тех-Что-Называли-Себя-Людьми. Те-Что-Казались-Топорами придумали огонь. Те-Что-Казались-Топорами придумали Тех-Что-Казались-Копьями, Тех-Что-Казались-Луками и ещё многих. И они выжили.

Ветер запорошил мне глаза бесцветным прахом - вся листва разом сорвалась с ветвей и заслонила небо подобно призванной Моисеем саранче. И был страшный шорох, похожий больше на крик воронья, чем на шелест листвы. А потом её не стало - только серый пепел, постепенно растворяющийся.

Я вцепился руками в перила моста, в предчувствии чего-то неотвратимого, и стоял, вглядываясь вдаль оврага. Где-то внутри меня крохотный, всё ещё до смерти напуганный человечек умолял меня бежать прочь... Прочь от этого ужасного места, от непонятного скрежета, приближающегося откуда-то издалека... Прочь... Не оборачиваясь... Забиться в угол. Закрыть глаза. Он рыдал и заламывал руки, этот человечек, но мои пальцы намертво вцепились в поручень, и я стоял с невозмутимостью капитана тонущего судна и смотрел перед собой. Там, впереди, овраг изгибался, и мне была видна лишь небольшая его часть. Скрежет исходил оттуда и был всё громче.

Сначала я не понял, что происходит.

Просто с деревьев осыпалась кора. Чёрные куски катились по склону оврага, чем-то напоминая тот упавший под откос бурый обрубок.

И только потом, когда кора начала облезать с ближних деревьев, я понял. И я стоял и смотрел, как из под коры пробивается металлическая плоть. Парк стальных деревьев. Коричневые силуэты ржавых конструкций некоторое время стояли голыми, но вот на ветках набухли блестящие капельки ртути. Солнце всё ещё не могло пробиться сквозь горизонт и все капельки, как одна, отражали его кровавый свет. Это было очень страшно и очень красиво - ржавый лес, светящийся мириадами кровавых капель. А деревья всё росли, ветви переплетались так, словно стремились слиться в некую единую структуру.

Тут капли лопнули. Лопнули и разродились крохотными лезвиями, которые росли и росли, пока не стали размером с ладонь. И в каждом лезвии отражался красный диск заходящего солнца. Прошло некоторое время - листья-лезвия побурели, покрылись бурыми разводами ржавчины, свернулись и начали опадать на землю.

Это было похоже на звон миллионов крохотных колокольчиков. Осень ржавых лезвий продолжалась несколько десятков ударов сердца. Потом всё прекратилось, а опавшая сталь стала прахом. И опять набухли капли ртути.

Я пошёл дальше - миновал мост и отправился по тропинке вдоль оврага, стараясь держаться подальше от металлических деревьев с их листьями бритвенной заточки.

В реке машинного масла стоял ржавый ящер. Когда-то он был небольшим мостиком, по которому на другой берег шли коаксиальные кабели. Они и теперь остались, сплетшись с арматурой мостка, как жилы оплетают скелет. Но теперь передо мной был ящер. Я знал это. Я просто знал это. Ящер выгибал длинную шею, изредка опуская непонятную кабинку на конце её в масло. Хвост - пучок металлических прутьев хлестал по бокам ржавого зверя. Иногда он задирал морду к небу и издавал трубный звук, подобный паровому гудку.

Я продолжил свой путь и вскоре вышел к одноэтажному бетонному строению. До того, как всё началось здесь был виварий - я до сих пор помню, как заключённые внутри собаки с лаем бросались на решётки. Теперь внутри бесновались сплетения железных конструкций, печатных плат и разноцветных проводов. Все они пытались пробиться наружу, как некогда пытались сделать это животные.

И все они лаяли. Это был странный лай - не знаю, почему, но лай был ржав. Так искажают голос вокодеры. В этом лае не было ненависти - только безнадёга, промозглая, рвущая душу стальными когтями.

Поле зрения сузилось - периферия помутнела и стала часто пульсировать. Я потерял все ориентиры.

Так и повелось. Они объединялись в государства и воевали за ресурсы. У них были вожди и знать - украшенные серебром, золотом и драгоценными камнями. Те-Что-Называли-Себя-Людьми не знали о своей участи, хотя вся сущность их бытия заключалась в том, чтобы поддерживать Тех-Что-Казались. Они были некоторым связующим звеном, благодаря которому Те-Что-Казались прошли долгий путь от первобытных Тех-Кто-Казался-Топорами до совершенных Тех-Что-Казались-Ядерными-Боеголовками, от тупых Тех-Кто-Казался-Абак до Тех-Что-Казались-Компьютерами. Эволюция видов. Это была просто эволюция. А Те-Что-Называли-Себя-Людьми прекратили свою эволюцию, считая себя венцом творения, будучи неспособными увидеть суть духа за иллюзией материи.

Слишком плохое путешествие. Брачный танец фонарей над извивающимся асфальтом. Ржавчина, ожившая и пожирающая всё на своём пути. И я знал, что она не может не быть живой. Я подобрал с земли книгу и раскрыл её. Рефлекс заставил меня отбросить её в сторону - на мои руки выползли тысячи крохотных жучков, и только потом я понял, что это - буквы. Буквы расползлись, некоторые улетели. Парочка впилась в мою кожу и начала пить кровь. Я убил их и они стали серым пеплом.

Те-Что-Называли-Себя-Людьми прекратили эволюционировать потому, что Тем-Что-Казались это не было нужно. Им были нужны Те-Что-Называли-Себя-Людьми именно такими, какими они были - с развитым мозгом, тонкими руками, способными совершать точнейшие операции и с древними рефлексами, которые соединяли их с Теми-Что-Казались неощутимой связью. Впрочем, Те-Что-Казались, никогда не воспринимали Тех-Что-Называли-Себя-Людьми как рабов или неких более примитивных существ, как Те-Что-Называли-Себя-Людьми не испытывали аналогичных чувств по отношению к своим орудиям. Но рано или поздно...

Ветер в глаза. Ветер страшной силы. Он выдувает краски из моего взгляда. Каким-то десятым чувством я понимаю, что ветер пришёл за мной. Здесь всё уже не так - по извивающимся улицам идут странные железные создания. Они больше всего похожи на скелеты, но они куда более живы чем я. Скелеты зданий пульсируют, лишившись многотонной своей бетонной брони. Они тоже живы. Всё живо. Всё, что мы считали мёртвым.

Небо, кроваво красное, живое небо искрится и переливается миллиардами оттенков, которым нет названия. Запах озона. Птицы, более всего похожие на целлофановые пакеты, кружатся надо мной.

Ветер становится всё сильней, вот уже превращаются в прах кончики моих пальцев.

Руки... Я весь становлюсь прахом... Серым безликим пеплом...

Последняя мысль рвёт остатки мозга:

"Рано или поздно это должно было произойти. Теперь мы им не нужны"

Максим Кич 8-10 Августа 2002. Витебск

Распространяется на основании Creative Commons Attribution-NonCommercial-NoDerivs 3.0 Unported License.