Гедонис. Этот счастливый токсичный мир

Глава 3 Ал-рэй. Маска

Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,

10 кления 1025 г. эры гедонизма

– Так вы готовы убивать людей?

Я взболтал кубики льда в стакане с газировкой и усмехнулся, взглянув на Халла.

– Они сами себя убивают, монсир, я-то тут при чем? Мое дело – предоставить им выбор: понежиться на десятом уровне пару годков и сгореть или торчать в своем отходнике, пока их не сошлют в психушку и не закопают под деревом. Эти неудачники уже никогда не всплывут со дна. Они понимают, на что идут.

– И вам их не жалко? – Темные глаза Халла не отрывались от моих.

– Бросьте, монсир. Грязь невозможно отмыть от грязи. Можно только дать ей самой стечь в канаву.

Халла осклабился, обнажив крупные и выпуклые, как дольки чеснока, зубы. В свете барных ламп они казались желтыми. Этот человек словно бы весь состоял из квадратов. Его коренастый торс крепился к коротким толстым ногам, а челюстью можно было землю рыть, как ковшом экскаватора. Даже уши Халла были похожи на мясистые прямоугольники. Такая внешность никак не сочеталась с именем, которое хотелось произносить мягко, на придыхании.

– Но почему вы готовы пойти на такой риск? Вы должны понимать, что, если попадетесь, вас ждут не две трионы отработок на Аморановых островах[7], а гораздо больше. После этого чистилища неизвестно, что останется от вашего здоровья. Вы готовы его потерять? Ради чего?

– Да банальное тщеславие, монсир, – сказал я без увиливаний. – Что странного в том, что историк хочет стать частью истории? Я все время изучаю биографии великих людей. Понятно, что мое имя в учебники не впишут, но я тоже мечтаю помочь Гедонису стать утопией. И пока только у вашей организации есть шанс это сделать. На политиков надежды нет. Эвкали так и будет размазывать сопли по тарелке, поддерживая низы.

Халла вел этот допрос уже полчаса, но я был чист, как минералка в моем стакане. Я знал, что рыжий бармен за стойкой – ходячий полиграф. Если он поймает меня на лжи, гипнологи Конгломерата перепишут мне память и я выйду из этого бара, не понимая, зачем сюда заходил. А еще такое вмешательство может серьезно повредить мою психику.

Баром это место, конечно, трудно было назвать. Тут даже алкоголь не наливали. По крайней мере, сегодня. В наше время, когда ученые обнаружили, что спиртное ускоряет развитие маразма, спиться стало тяжело. Бар «Ностальгия» бывал битком забит только в алкогольные дни, когда сюда приходила толпа теряющих память стариков, чтобы хлопнуть разрешенную норму, порыдать, вспоминая то, что еще осталось в их головах, и приблизить момент полного забвения. А в обычные дни в этот сырой полуподвал Нулевки редко кто заходил: пить разбавленный до состояния сладковатой воды сок или соломенный чай было куда приятнее в уличных кафешках – тоже убогих, но хотя бы не похожих на склеп.

Это место для меня было натуральным склепом. От стен воняло канализацией, от колонн – гниющим деревом и плесенью, а искусственные цветы, облепленные паутиной и пылью, болтались на балках, как похоронные венки. В те времена, когда вместо Парков памяти еще были кладбища, такими цветами украшали могилы. Иногда тяжело быть историком: слишком много мрачных ассоциаций.

– Так что, я в деле?

Халла выжидающе посмотрел на бармена, потом перевел взгляд на работников за нашими спинами.

В зале был всего десяток столов, которые легко мог обслужить один-единственный официант, но прямо сейчас там убиралась дюжина высоких, подтянутых парней. Они все как с конвейера сошли, кроме бармена – рыжего коротышки с детским лицом – и квадратного Халла. Парни явно не преуспели в своей работе за последние полчаса: на полу все еще было столько грязи, что, если счистить ножом, слой выйдет с полпальца, не меньше.

– Не вижу проблемы, – наконец пожал плечами бармен, не отвлекаясь от методичного протирания стаканов, – он явно с нами на одной волне.

– Что ж, нам всегда нужны люди, – расслабился Халла, опершись о стойку локтем. – Чем шире будет наша сеть, тем лучше. Однако. – Он замолчал, наградив меня тяжелым взглядом. – Вы должны понимать, что Орланд и его крысы не сидят на месте. Тайная полиция прикрыла уже немало наших гнезд. Они ищут путь к верхушке. Пытаются понять, кто здесь главная птичка. И эти ублюдки довольно хороши в последнее время, хотя, конечно, до нас им далеко. Поэтому, прежде чем доверить вам эйфорию[8], мы должны убедиться, что вы не раскроете важную информацию, если вас поймают и попытаются расколоть под гипнозом. Оперативники будут продолжать ворошить нижние уровни, но мы не дадим им залезть даже на вторую ступень.

– Я так понимаю, вы и есть представитель второй ступени? – спросил я с любопытством. – А сколько всего этих ступеней? А я смогу тоже подняться на вторую? Что для этого надо сделать?

Халла рассмеялся.

– А вы, и правда, тщеславный молодой человек. Что, так хочется оказаться поближе к верхушке? Все-таки надеетесь, что ваше имя попадет в учебники?

Я усмехнулся.

– Куда ж без этого.

– Важную информацию я вам, конечно, пока не выдам. Но скажу так – у нас есть возможность карьерного роста. Я понаблюдаю за вашей работой, и, если все будет хорошо, мы поговорим о повышении. А сейчас я попрошу вас пройти в подсобку, к нашему гипнологу. Биография у вас чистая, осталось поставить блокировку от правительственных шавок. Вы не волнуйтесь, наши специалисты работают аккуратно, психику не повредим. Из побочек бывает только легкая головная боль, но держится она недолго.

Я с готовностью кивнул и уже собрался подняться со стула, но тут в левом ухе раздался женский голос:

«Представление окончено. Пора снять маску».

Я понял, что не могу пошевелиться. Сперва подумал, что это гипнолог успела незаметно подойти ко мне сзади, но голос звучал из динамика.

«Один… два…»

…На счет «три» меня словно прошиб разряд тока.

Надпочечники выбросили в кровь адреналиновый взрыв.

«Кислородный контроль!» – На той стороне заметили мое учащенное дыхание.

Я задержал воздух в легких и оценил обстановку. Двенадцать парней – это гораздо больше, чем мы думали. Судя по тому, как топорщится одежда, все вооружены. Шокеры? Транквилизаторы? Запрещенка? Нет, не тот уровень опасности, чтобы носить огнестрел. Это слишком рискованно даже для Конгломерата.

«Маска, это Акула. Мы у входа. Запускать подтанцовку? Прием».

Надо было кашлянуть в ответ, но я медлил, растягивая удовольствие. Стресс превращал мое тело в совершенный механизм, готовый действовать на пределе и за пределами возможностей. Норадреналин мобилизовывал мускулатуру для атаки. Зрачки расширялись и улавливали больше света, печень усиленно выделяла глюкозу, легкие быстрее перекачивали кровь, я даже перестал чувствовать вечный голод.

«Маска, не вздумай лезть один, если опасно! – послышался в наушнике голос Болтушки. – Ты вообще без оружия! Забыл?»

Каждый мой нерв натянулся до тонкой нити, готовой вот-вот лопнуть, правая рука пылала от удовольствия. Человеческий страх во мне мешался с восторгом зверя, выпущенного из клетки. Да, «подтанцовка» определенно была нужна, однако стоит появиться ребятам, и напряжение ослабнет, магия момента сойдет на нет. Все потухнет, так и не взорвавшись. Но разбираться в одиночку с дюжиной – чистое безумие. Почти самоубийство. Я точно псих.

Прошу включить таланик.

В ответ на мысленную просьбу Раций выбрался из подкожной капсулы у основания шеи и начал перестраивать тело в боевой режим. Еще больше концентрации. Больше энергии. Воздух стал тормозить звуки, чтобы я улавливал каждый из них.

– Сюда, пожалуйста, – сказал Халла, подойдя к двери в подсобку. – Вижу, вы сильно напряжены, не нервничайте так, все будет хорошо.

О да, я был на взводе. А бармен – на расстоянии вытянутой руки.

Короткий удар в шею. Рыжий скорчился над стойкой. Удар в затылок – грохнулся на столешницу и начал сползать по ней. «Официанты» тут же побросали свои метлы и швабры, переключились на меня. В ход пошли первые дротики с транквилизаторами. Я сиганул за стойку. Услышал каскад вонзающихся в пластик игл и череду разбивающихся о поверхность пуль. Острый химический запах ударил в нос. Никакого пороха. Отлично.

– Держите его! – запоздало рявкнул Халла.

Я схватил металлический поднос и, закрываясь им от пуль, сам выскочил из-за стойки.

Два дротика угодили мне в ногу.

«Официанты» тут же переменились в лице. Расслабились.

Крепкая штука, да?

Я вытащил дротики. Почувствовал, как меня слегка ведет.

– Прием, – резко сказал в рацию Халла.

Надо было действовать быстро, пока он не растрепал информацию обо мне. Я метнул поднос вбок, сбив кого-то, рванул к Халла, но мне перекрыли дорогу два парня. Запоздали слегка. Не думали, что столько продержусь.

В спину выпустили еще два дротика. Я услышал. Резко нагнулся. Поймал один на лету. Второй и третий попали в незадачливого «официанта», который выскочил передо мной. Второму повезло меньше: с моим кулаком лучше не встречаться.

Я прыгнул через стол, добрался до Халла и всадил транквилизатор ему в шею. Спокойной ночи.

Рывком перевернул стол, закрываясь от новой порции дротиков и пуль. Все шло по плану. Парни решили, что не могут вырубить меня стандартной порцией из-за моих габаритов. Поэтому пустили в дело все запасы. Но с моим бешеным метаболизмом мне требовалась слоновья доза. И она могла сработать лишь в тот момент, когда я не использовал на всю катушку таланик пятого типа. В таком состоянии, как сейчас, достать меня можно было только запрещенкой, да и то не факт.

Раций уже довел инстинкты до предела. Меня накрыло визуальное и слуховое исключение. Я перестал видеть лишние детали и замечать посторонние звуки. Тела – собрание мишеней: челюсти, виски, уязвимые сочленения. Я чувствовал, как перед ударом энергия поднимается по ноге, переходит в мускулы спины, груди и плеч. Каждое звено добавляло движению силу, и она взрывалась на конце моего кулака.

Удар в челюсть – противник рухнул на стол.

Движение сзади. Уклонение. Поворот.

Схватил второго за плечи, удар в солнечное сплетение.

Третий справа. Бедро и колено провели энергию по телу, как два рычага. Сбил противника с ног большой берцовой. Мои голени – дубинки. Я столько раз колотил ими грушу, что мышцы начали отмирать, вместо них наросли кости.

Четвертого завалил набок в броске. Легкий укол в шею, и глубокий сон обеспечен.

Пятый сиганул сзади. Нет, парень, это не твой день. Сейчас я читаю воздух.

Атака с разворота, замаскированная в приседе на полу. Тело – сжатая пружина. Упор рукой на пол. Перенос всей массы в удар. Нокаут.

Влево – вправо – назад. Чисто.

Я рванул к подсобке и распахнул дверь в поисках гипнолога. Пусто. Прислушался, распахнул шкаф. Шифр заранее определил, что там черный ход.

Фонарика не было, однако зрение быстро перестроилось. Металлический туннель оказался пуст, но я слышал, как кто-то ползет по нему наружу. В такую узкую дыру мне было не влезть. Но не страшно. На другой стороне беглеца ждали мои ребята.

«Акула, это Маска. Рыбка плывет в сеть. Рыбакам стоять на стреме, остальные ко мне. Без шума. Прием».

«Маска, это Акула. Вас понял. Аут».

Прошу отключить таланик.

Дополнительный Раций отправился обратно в подкожную капсулу на затылке.

Зрение постепенно перестало быть туннельным. Я услышал собственное тяжелое дыхание и почувствовал дрожь в теле. Откат вряд ли мне понравится. Я выдохнул, стиснув зубы, и вернулся в зал, куда уже ворвалась часть моего отряда «Морал».

– Ох е, да их тут дюжина! – послышался тонкий голос Свистка – нашего мелкого. Он первым подскочил ко мне, оббежав «официантов». – Командир, чего не позвали?! Серьезно ранены?

– Так, царапина, – отмахнулся я, держась за бок. Даже не заметил в горячке, как меня чем-то полоснули. – Проверьте остальные помещения, обыщите каждый угол.

– Есть!

Вряд ли Халла хранил эйфорию прямо тут, но кто его знает.

– Парни, я на детокс. Протокол повторять не буду, сами знаете.

– Принято!

Я надел маску, накинул капюшон и двинул к выходу. Почти вывалился на улицу, схватившись за дверь. Заштормило так заштормило, но свежий воздух прибавил бодрости. Солнце давно село, а звезды скрылись за тучами, поэтому небо рассекали только огни подвесных электричек вдалеке. Было прохладно, но правую руку до сих пор обдавало жаром. Удовольствие поднялось, однако час расплаты был близок. Я уже чувствовал боль и тошноту. Порез на боку пульсировал. Видимо, хорошо задело.

Парни все еще болтали по рации, мешая оценивать обстановку. Я вынул наушник из левого уха и, спустя двадцать мучительных ступеней, оказался на поверхности. Невдалеке люди спокойно гуляли по проспекту, не подозревая о потасовке в баре. Мы сработали чисто.

«Стрела, это Маска. Подъезжай к черному ходу. Прием».

«Парсек».

Парсек на языке Стрелы – это не астрономическая единица, а пара секунд.

Почти в тот же миг темноту проулка – фонари мы на время отключили – прорезал свет фар синего электрофургона с надписью «Из рук в руки», который вел Стрела. Из нашей компании он единственный был с четвертого уровня и днем работал на этом самом фургоне. Развозил на нем бывшие в употреблении, но еще вполне годные вещи из верхних районов в нижние.

Когда-то Стрела был десятником и моим напарником. Но потом ему раздробило ноги так, что при всех достижениях медицины нормально не собрали. Стрела не отчаялся и научился в совершенстве водить любой транспорт, всегда мог подбросить куда угодно и, если надо, накостылять обидчикам. В прямом смысле. Он надеялся, что скоро изобретут достойные протезы, с помощью которых он сможет легко бегать, но пока они не особо радовали. Впрочем, Рикарда Дубарро над этим работала. И в ее честь фанатеющий Стрела уже второй год ходил бритый на полголовы, носил очки с красными стеклами и ненавидел Орланда Эвкали. Он бы и волосы покрасил в алый, но краска ненатуральных цветов была доступна только верхам. Так что Стреле приходилось довольствоваться природно-рыжим.

– Маска! – взвизгнула Болтушка, когда я открыл дверь. Перед глазами так плыло, что сперва я увидел вместо сидевших внутри Эйны и Шифра два пятна – розовое и темно-зеленое. – Только не говори мне, что у тебя опять интоксикация!

– Да нормально, – сказал я, но в салон меня затаскивали в четыре руки – две горячие и две ледяные.

– Тебя эволюция стороной обошла, или как? – взвинтилась Болтушка. – Ты же обещал сам не лезть, если их будет много!

Розовое пятно постепенно обрело очертания – пучок волнистых светлых волос, две длинные коралловые пряди, обрамляющие лицо. Курносый нос, красные линзы, длинные накладные ресницы, пухлые губы. Розовая футболка с надписью «Я конфетка, но меня не раскусишь», шорты на лямках ей в тон, кроссовки на платформе. С виду – фарфоровая куколка. По натуре – змеюка, каких поискать. Орланд не зря прозвал ее розовым чудовищем.

– Да их была всего дюжина! – ляпнул я и получил затрещину ладошкой с опасно острыми ногтями.

Пока Эйна меня не добила, Шифр – наш аналитик, получивший позывной из-за необычного способа общения, – высунул патлатую голову из толстовки, как черепаха из панциря, стянул с меня маску и приставил к губам бутылку со специфическим запахом антидота. Слава токсикологам, что я еще не помер после таких миссий. Проглотил священного зелья сколько смог и откинулся на спинку сиденья.

У обычных людей таланик работал не так активно, как у меня, и интоксикация наступала гораздо медленней. Таланики вообще нельзя было использовать долго. Особенно это касалось мощных типов, где Рация содержалось больше, чем в других. Точнее говоря, капсула у всех была одна и та же, чтобы не приходилось вырезать и вставлять новую всякий раз, когда менялся уровень, но работа ее зависела от удольмера. Люди с нулевого по пятый вообще не имели права пользоваться талаником, он у них попросту не работал. Я же находился на десятом, так что мой допноситель[9] выделял самое больше количество Рация, но я прибегал к его помощи редко из-за отката. Он становился все сильнее, и я не имел права просто отключиться. Надо было сперва подбодрить ребят.

– Болтушка, ты в этот раз превзошла себя, – сказал я Эйне. – Отлично сработано. Это была лучшая маска за всю историю моих ролей.

– Бармен, правда, ходячий полиграф? – Судя по голосу, наша мастерица гипноза слегка успокоилась.

– Да. Хорошо, что ты сделала глубокое внушение, более слабое он бы просек. Я уверен, что к утру у нас будет Жемчужина.

Я старался говорить бодро, но язык предательски заплетался.

– Маска, у тебя кровь! – взвизгнула Болтушка, увидев темное пятно, проступившее сквозь мою куртку. – Ты почему не сказал, что ранен, болван?!

Ее голос доносился до меня, как из глубины туннеля. Откат вошел в полную силу мгновенно. Голова резко потяжелела, тело обмякло, я безвольно качнулся вперед и нырнул лицом в безразмерную толстовку Шифра, пахшую мятными леденцами, которые он всегда носил в карманах.

Не знаю, сколько времени я пробыл в отключке, но очнулся уже возле дома, подлатанный во всех смыслах. Судя по идеально-ровным стежкам на мне и на футболке, Шифр постарался. Из Стрелы рукодельник, как из меня домосед, а Болтушки в фургоне не было. Наверняка уже потрошила Халла и его помощников, пытаясь пробить их знаменитую блокировку.

Восточному небу, как и мне, вспороли бок, и оно алело рассветом, перебинтованное облаками у горизонта. Стрела дремал, опустив спинку сиденья, Шифр стоически охранял меня. Он всегда сильно поджимал губы, и мне порой казалось, что рта у него нет вообще. Как, впрочем, и глаз. Они были красивого темно-зеленого цвета, но Шифр прятал их за челкой.

Обычно он сутулился, но сейчас сидел очень прямо – переживал.

– Есть результат? – спросил я. – Жемчужину достали?

Мы гонялись за ней с тех пор, как узнали, что Конгломерат планирует глобальную аферу, завязанную на какой-то важной персоне. Пришлось провести огромную работу, чтобы добраться до Халла и доказать, что он – распространитель эйфории. Иначе мы не смогли бы его накрыть.

«Бш. раб», – написал Шифр на своем планшете и сунул мне под нос.

Это означало: «Болтушка над этим работает».

– Маска, какого токсина? – резко сказал Стрела, повернувшись ко мне. – Ты же обещал!

Без красных очков вид у него был неожиданно бледный, почти больной, а без улыбки он выглядел, как иной человек без кожи – неестественно до мурашек.

«Придурок», – показал мне доску Шифр. Вот так, без всяких сокращений, чтобы я понял его наверняка.

– Да ладно вам, парни! – попытался я разрядить обстановку. – Все было под контролем.

– Ты обещал в этот раз не рисковать, – отрезал Стрела. – Если ты еще раз это повторишь, я тебя фургоном перееду, понял?

Повисло тягостное молчание. Правая рука была холодной. Полагаю – у всех нас.

– Понял, – кивнул я и замолк, стараясь выглядеть пристыженным. – Вы правы, я безбашенный придурок. Не знаю, что на меня нашло. Просто у них не было запрещенки, а я так засиделся в последнее время…

«Маньяк адреналиновый», – ткнул меня носом в доску Шифр. Он все еще сильно злился, раз писал без сокращений.

– Согласен, прости. И такой придурок, как я, не заслуживает ваших переживаний, так что прекращайте тратить на меня удовольствие. Давайте уже перейдем на сторону мира и добра, ладно? Мы только что провернули большое дело!

Прошла минута… две… три…

– Иди уже домой, – фыркнул Стрела, наблюдая за мной через зеркало заднего вида. – А то такой зеленый, что на улице с деревом спутают и удобрениями польют. Когда Болтушка вернется, придумаем тебе коллективное наказание, понял?

«Вали домой, кусок идиотизма», – подтвердил Шифр.

Я с улыбкой взъерошил его темные волосы.

– Ты уже нарвался на две трионы отработок, ты в курсе?

Шифр судорожно стер и написал снова:

«Докажи».

Мы со Стрелой рассмеялись. Никто из нас, кроме Болтушки, не знал, почему Шифр не разговаривает. Но я был почти уверен: этот парень просто не хотел, чтобы его отправили на Аморановы острова за злословие.

Мне, и правда, было плохо, поэтому я не стал спорить и, привычно надев маску, вышел из фургона.

Впереди виднелись позолоченные завитки парадных ворот. Они странно выглядели на фоне лаконичных соседских заборов, и многие мои знакомые втайне считали, что это пошловато. В наше время пытаться имитировать роскошь, и правда, было нелепо. Но вы объясните это моим родителям, которые выросли на исторических книгах – папа – и на дамских любовных романах прошлых веков – мама. Их стараниями наш дом выглядел как особняк на старинной открытке – двухэтажный, с огромной гостевой зоной в подвале, просторной кухней, тремя спальнями, одну из которых я переоборудовал в спортзал, когда родители переехали на Парадис. А еще двумя ванными, двумя кабинетами и двумя кладовками.

Ясное дело, с дворцами догедонистической эры мой дом не шел ни в какое сравнение. Но сейчас нигде на десятом уровне нельзя было найти коттедж с сотней комнат. Мы ратовали за разумное потребление, и, честно говоря, для меня одного этот дом был слишком велик.

Только подойдя к крыльцу, я услышал, как Стрела завел фургон и поехал. Видимо, до последнего боялся, что я грохнусь в обморок и придется брызгать на меня водой из фонтана. Я больше переживал, что меня вырвет на клумбу под окнами.

Идти на второй этаж, где я обычно обитал, сил не было, так что я встал под прохладный душ внизу. Глаза защипало от тонны грима: для каждой вылазки мне приходилось серьезно маскироваться, потому что сегодняшняя роль была далеко не единственной.

Перевязка на боку сразу намокла, и залатанный Шифром порез под слоем обезболивающей мази противно заныл. Ну и токсин с ним – завтра заживет. За годы работы в полиции таланик перестроил работу моего тела так, что регенерация ускорилась в разы. Я снял парик открыв короткий ежик волос ярко-желтого, моего любимого цвета. Отклеил бугорок на носу и накладные щеки. Потом намылил лицо и шею. Грязные разводы грима потекли на бледно-желтый кафель.

Из ванной выбирался самым постыдным образом: на карачках. Не было сил встать, и перед глазами все плыло. Путь из прихожей на кухню показался мне почти вечностью. Пока полз к дивану мимо входной двери, пальцы прилипли к свежей газете. Отклеив страницу от ладони, я увидел под ней размокшую фотографию пожарного с широкой улыбкой и одуревшим котом под мышкой. Невольно ухмыльнулся. В газетах никогда не напишут о том, что произошло сегодня ночью в баре «Ностальгия». На то мы и тайная полиция. Я занимаюсь делами, о которых не пишут в новостях: маньяки, банды, убийства, самоубийства, наркотики, притоны, запрещенное оружие. Мои парни не носят форму и ходят только в гражданском. Нас трудно отличить от обычных людей, и это создает преступникам большие проблемы, особенно если мы используем глубокое внедрение, как сегодня.

Я наконец рухнул на диван.

– Доброе утро, ба. – На подоконнике меня дожидался карликовый гибискус в пурпурном горшке. – Как ты тут? Извини, вообще нет сил тебя перенести. Отложим до обеда, ладно?

Я закрыл глаза и провалился в сон, а в полдень меня разбудила телефонная трель. Определитель номера сообщил, что звонят прямиком из приемной Орланда. Это мог быть только один человек.

Я взял трубку и снова улегся на диван.

– Приветствую, монсир! – послышался бодрый голос Эванса.

Монсир… Вот у кого я стащил это древнее словечко. Так раньше называли персон мужского пола. Видимо, когда Эйна превратила меня в историка, я неосознанно стал использовать это обращение.

– Эванс, дружище, я не в том состоянии, чтобы сплетничать о твоих любовных успехах. Всю ночь усиленно писал рассказ, понимаешь? Вдохновение накатило.

Я на самом деле работал писателем, но только днем и для отвода глаз. Соседи были уверены, что я ненавижу публичность и поэтому всегда ношу маски. На самом деле это был просто удобный способ появляться дома в гриме, не вызывая вопросов. Моя мания скрывать лицо никого не волновала: это же десятый уровень. Тут все выделялись, как могли. Эванс прекрасно знал о моей работе в полиции, но я всегда перестраховывался, говоря по телефону.

– Право, монсир, у меня такая новость, что я просто не могу вам не рассказать! Это почти вопрос жизни и смерти.

Я напрягся. Эванс понял, что я пришел с задания и паршиво себя чувствую, но не предложил перезвонить. Это неспроста.

– Выкладывай, – сказал я, зажмурившись. Голова все еще гудела, и я боялся, что не уловлю сути его рассказа.

– У меня в приемной сидит ваш кровный предок! – прошептал Эванс.

Я распахнул глаза.

– Кто?

– Максий Кедр из Атлавы собственной персоной.

– Просто однофамилец, – быстро сказал я. – Моему деду, если бы он еще был жив, уже стукнуло бы шестьдесят. Люди столько не живут. А даже если он еще не стал деревом, то уже точно осыпался кроной[10]. Так что он не мог оказаться в твоей приемной, Эванс.

– Но он прямо здесь, монсир, – заявил тот. – Точнее, он пока в тронном зале с Его Величеством. И да, ему шестьдесят лет, но он в своем уме. Правда, осмелюсь заметить, мышление у него довольно уникальное.

Я ощутил прилив злости и с трудом сдержался, чтобы не ответить резко.

– И что он там делает? Он меня искал?

– Нет, он явился представить Его Величеству свою теорию гедоскетизма.

Я закатил глаза.

– А мне ты зачем позвонил?

– Вашему достопочтенному дедушке сейчас некуда пойти, монсир. Вы же знаете, как обстоят дела с жильем в столице. Люди даже в Нулевом квартале в очередях стоят, а он не сделал предварительной записи. Боюсь, ему придется ночевать на улице, и вообще-то он не против, но Атлава, насколько я знаю, расположена в субтропическом поясе, а у нас тут умеренный, и уже наступила осень, а ваш дедушка отказывается даже от одежды. Вы с ним оба невероятно упрямы, кажется, это у вас семейное. Я боюсь, что он просто замерзнет на улице.

– А я тут причем?

– Ну… позвольте подумать. У вас двухэтажный дом, в котором полно свободных комнат, а поскольку вы семья, закон вполне позволяет вам приютить родственника, даже если его уровень гораздо ниже, чем ваш.

– Мы не семья, – отрезал я. – Он мне не семья. Он меня не признает, я его тоже. Мы взаимны только в этом.

– Ну, я же не предлагаю вам внести его в семейный реестр, чтобы его уровень приравняли к вашему, – мягко сказал Эванс. – Просто приютите его на время, пока он не соберет необходимые бумаги и не пройдет нужные инстанции, чтобы доказать эффективность и разумность своей теории…

– Слушай, это его проблемы, если он там где-то замерзнет! – взорвался я. – Мне плевать! Он бросил ба. Он отказался от мамы. Он со мной даже ни разу не увиделся! Ни одной открытки мне не отправил! А теперь я должен приютить его, чтобы он продвигал тут свою идиотскую теорию, из-за которой всех нас бросил?

Эванс ни в чем не провинился, и я вовсе не хотел понизить ему удовольствие, но не мог говорить спокойно.

– Конечно, вы правы, монсир, – мягко сказал он и, выждав минуту, пока я остыну, спросил: – Так мне дать ему ваш адрес?

Я тяжело вздохнул. Эванс знал меня даже слишком хорошо.

– Ладно, дай. Только не говори ему, что я его внук. Соври что-нибудь, ладно? Он же упрямый, как баран. Он ни за что не пойдет ко мне, если узнает, что я это я.

– Обожаю в вас это качество, монсир! – взбодрился Эванс. – Вы, конечно, тот еще сорвиголова, но в то же время семейный и ответственный человек. Я знал, что необходимо вам это сообщить!

– Это не потому, что я семейный и ответственный и не потому, что мне его хоть каплю жаль, – огрызнулся я и положил трубку.

Потом раздраженно потер переносицу и взглянул на ба.

– Это только ради тебя, ясно? Ты просила, я сделал. Только ради тебя.

На улице такая гроза, что мама велела выключить даже ночник, поэтому я лежу в кровати и черчу на потолке узоры лучом фонарика. Темнота часто мигает вспышками молний, и видно, как раздувается занавеска и как блестит намоченный дождем пол напротив распахнутой двери на балкон.

Мама недавно закрыла все окна в комнате. Боится, что в дом залетит шаровая молния и ужалит меня. Она как летающая медуза, только суперъяркая. И вообще-то я ее очень жду: хочу поймать в банку из-под жвачек, которые пока высыпал в ящик стола. Банка прозрачная, круглая, с широким горлышком – подходит идеально. Я держу ее на тумбе рядом с кроватью и свечу фонариком то на окно, то на потолок. Пусть шаровая молния подумает, что тут живет ее подружка, и прилетит к ней поиграть. А я р-раз! и схвачу ее. И у меня будет клевый светильник, а мама перестанет бояться хотя бы грозы. А то она всего подряд боится, муравьев даже, если они ползают по мне.

Зато я храбрый-прехрабрый и сижу в темноте спокойно. Но мама переживает, что мне страшно, поэтому все время приходит проверять, как я тут. Теперь уже, наверное, уснула: когда она заходила в последний раз, я притворился, что сплю. А потом открыл дверь на балкон, поставил рядом банку и вот лежу, приманиваю. Папа говорит: «На каждую рыбку есть своя наживка. Все на что-нибудь клюют». Так что и моя молния клюнет. Точно клюнет, мне бы только не уснуть.

Фонарик засыпает раньше меня: разрядились батарейки. Я со вздохом сползаю с кровати и плетусь к балконной двери. Трогаю босой пяткой лужу на полу. Интересно, к утру высохнет? Размазываю воду пальцами. Холодно, но приятно, потому что днем было жарко и душно, но мама запретила включать кондиционер: вдруг я простыну. Наконец-то комната проветривается. Сквозняки мама терпеть не может, а я их люблю. И ни разу я от них не болел. Папа говорит, что здоровьем я пошел в него и, когда вырасту, тоже буду великаном. Из-за папиного роста у нас дома двери выше, чем у соседей.

Зарядку для фонарика искать лень, да я и не помню, где она. В ящике, кроме высыпанных жвачек, столько всего, что нужное днем с огнем не найдешь… Я закрываю дверь на щеколду и возвращаюсь в постель. Фонари на улице почему-то не горят, и гром затих, теперь совсем темно. Эх, вот бы моя банка светилась. Жалко, что ничего не поймал.

Глаза уже слипаются, но сквозь опущенные веки я вижу яркий шар. Подскакиваю на кровати. Сердце колотится быстро-быстро, аж в ушах отдает. Там, за шторкой, сияет молния! Это молния прилетела! Я хватаю банку, сдвигаю щеколду, и меня чуть не сдувает порывом ветра.

– Ой! – говорит молния, оказавшаяся бабушкой в спортивном костюме и с фонариком на голове. – А вот это в мои планы не входило… По крайней мере, сегодня.

– В мои тоже, – говорю я, щурясь от света. – Я приманивал не тебя, но, наверное, твоему фонарику понравился мой фонарик, вот он тебя сюда и притянул, как наживка.

– Это ты моя наживка! – Бабушка подхватывает меня на руки и кружит по комнате. – Наконец-то я нашла тебя, сокровище Гвендалина!

– Я не сокровище Гвендалина, – говорю я. – Меня зовут Алик.

– Фу, какое дурацкое имя, – фыркает бабушка.

– Мне тоже не нравится. Это мама мне выбрала. Она сказала, что я смогу его поменять на какое-нибудь клевое только после десяти лет, когда мне сделают удольмер. А тебя как зовут?

– Полианна, – отвечает бабушка, закрывая дверь на балкон и задергивая шторку. – У тебя есть какая-нибудь кухонная контрабанда?

– А это что? – удивляюсь я.

– Ну, еда. – Бабушка оглядывается по сторонам. – Я ужасно голодная. Знаешь, сколько надо сил, чтобы забраться по стене на третий этаж? Но я женщина-нетопырь! Я и не такое умею.

Раз уж гроза утихла, я включаю ночник и указываю Полианне на стакан молока с печеньем, которое мама всегда оставляет мне на ночь. Бабушка хватает в одну руку стакан, в другую галету, макает ее в молоко и жадно хрумчит. Потом смотрит на меня и протягивает галету мне. Я тоже макаю ее в молоко и ем. Почему-то кажется ужасно вкусно.

– А зачем ты лезла по стене? – бубню я с набитым ртом. – У нас же есть дверь и лестницы.

– Затем, что так интереснее, – говорит Полианна. – Залезать по стене намного веселее, чем входить через дверь. Но ты так не делай, пока не будешь уверен, что тебя никто не заметит.

– А почему?

– Потому что сперва надо научиться заметать следы! Я вот обесточила фонарь, прежде чем к тебе залезть, а то меня бы увидели и отругали.

– А почему я твоя наживка?

– Потому что ты мой внук, и я очень хотела тебя увидеть!

Я так удивляюсь, что не доношу размякшее печенье до рта, и оно падает мне прямо на колени. Приходится собирать.

– Так ты моя бабушка?! Но ты не можешь быть моей бабушкой! Мама говорила, что обе мои бабушки – деревья! Только дедушка – человек. Но он с нами не общается.

– В каком это месте я похожа на бревно? – возмущается Полианна. – Просто я уезжала навстречу приключениям, но теперь вернулась, а тебя спрятали от меня, как Гвендалин свое сокровище в глубинах скалы высоко над морем деревьев-утопленников!

– Жу-уть! – У меня вся спина в мурашках. – Расскажи-расскажи! Это страшилка, да? Мама мне никогда не рассказывает страшилки. Она говорит, что это плохо влияет на психику.

– Твоя мама так осторожничает, что живет от силы наполовину, – отмахивается бабушка и допивает молоко. – Я поведаю тебе много ужасных историй, юный воин, но сперва давай проберемся на кухню и украдем контрабанду. А еще надо посушить мой невидимый плащ.

– Вот. – Я протягиваю Полианне тонкое летнее одеяло. – Надень, это пока будет твой плащ.

– Ты тоже надень, – говорит бабушка, накидывая на меня простынь. – Так мы будем незаметнее.

Мы повязываем «плащи» на груди и на цыпочках спускаемся на второй этаж. В коридоре прижимаемся к стене и так доходим до кухни.

– Лезь под стол, там будет наше убежище, – командует Полианна, проверяя буфет и холодильник.

Я поднимаю скатерть, забираюсь под нее и жду. Щеки скоро треснут от улыбки. Бабушка заползает следом, подсвечивая путь фонариком. В зубах у нее кухонный нож, а под мышкой зажат батон. Я отодвигаюсь, освобождая ей место.

– Я добыла нам пропитание в логове Сахарного чудища, которое лакомится маленькими мальчиками на десерт, – говорит Полианна, усаживаясь напротив меня. – Сначала оно откармливает их вкусностями, чтобы они стали сладенькими, а потом съедает. Я только что проредила его запасы сгущенки и шоколадной пасты, давай поедим.

– У нас есть открывалка, – говорю я, наблюдая, как бабушка пилит жестянку ножом.

– Это слишком легкий путь, – говорит она. – Еда становится вкуснее, когда добыта с трудом. Ты должен уметь охотиться и разделывать туши. На, попробуй сам.

Я беру банку, в которую воткнут нож, и у меня опять мурашки. Мама бы от такого в обморок упала! Крышка жесткая, и сил не хватает, но, когда Полианна предлагает помочь, я не отдаю. В итоге получается только дырка, но сгущенка из нее льется отлично.

Бабушка режет батон на толстые ломти и густо сдабривает их шоколадной пастой, а потом поливает сгущенкой. Я весь измазываюсь, пока ем первый кусок. Руки, лицо, даже волосы теперь липкие. Я капаю сгущенкой на плащ из простыни, ужасаюсь и восторгаюсь одновременно. В отличие от мамы Полианна не торопится меня умывать. Она зачерпывает пальцем шоколадную пасту и рисует мне под носом усы. Я хихикаю и тянусь к ней, чтобы тоже нарисовать.

– Молодец, – говорит бабушка. – Теперь, когда у нас есть маскировка, Сахарное чудище подумает, что мы суровые воины, и не тронет нас. Но мы все равно должны возвращаться наверх очень тихо. Оно может нас выследить по сладкому запаху.

– А почему мы не включим свет и не сядем за стол? – спрашиваю я, уминая второй кусок батона. – Мама рассердится, если увидит, что мы едим на полу.

– Но ведь тут интереснее, – говорит бабушка, подсвечивая нашу кухонную контрабанду. – И намного вкуснее, скажи? А еще можно мазать сгущенки, сколько хочешь, и никто не скажет тебе, что это вредно для зубов. Хотя оно, конечно, вредно, но у меня уже давно вставные челюсти, а у тебя зубы пока молочные. Они потом выпадут.

– А если мама все-таки узнает? – Я с тревогой разглядываю заляпанное одеяло.

– Не узнает, – уверяет меня Полианна. – Главное, не забывай заметать за собой следы, чтобы никто ничего не заподозрил.

И она смахивает крошки ладонью под кухонный уголок. Я ей помогаю.

Потом бабушка умывает меня возле раковины и застирывает наши плащи. Я еще некоторое время ползаю под столом, вытирая сладкие пятна, чтобы завтра, когда мы сядем есть, ни у кого не прилипли ноги. Закончив заметать следы, мы тихонько возвращаемся наверх, и все это время я не могу перестать улыбаться, хотя уже щеки болят. Полианна в сто раз лучше шаровой молнии! Нет, в сто тысяч раз! Как здорово, что я ее приманил!

– Ты прошел проверку на прочность, юный герой, – говорит она, садясь на кровать. – Теперь я могу доверить тебе очень важное задание.

Я так волнуюсь, что почти не дышу.

– Какое задание?

– Очень трудное! – шепчет бабушка. – Это тебе не стишок выучить. Даже не знаю, справишься ли ты…

– Точно справлюсь! – Я подскакиваю и прыгаю на кровати. – Справлюсь-справлюсь!

Я не боюсь, что родители проснутся. Мама крепко спит, потому что пьет на ночь лекарства, а папа так храпит, что я удивляюсь, почему мама до сих боится грома.

– Тогда хорошо, – улыбается Полианна. – Потому что это задание сможешь выполнить только ты один.

– А что я должен буду сделать?

– Подружиться с одним человеком, – говорит бабушка. – Очень хорошим, но очень одиноким и грустным человеком. Только настоящий герой, такой, как ты, сможет сделать его счастливым. Это важная миссия, понимаешь?

Я зачарованно киваю.

– А кто такой этот человек?

Полианна наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– Это твой дедушка.

Я разочарованно хмурюсь. Такое чувство, будто мне обещали торт, а дали противную, скользкую овсянку.

– Не хочу я с ним дружить. Он мне ни одной открытки не прислал. И ни разу не приходил на мой день рожденья. И даже не звонил…

– А ты знаешь, почему?

Я замечаю хитринку в бабушкиных глазах. Они у нее янтарные, прямо как у меня. У мамы голубые, у папы зеленые, а у меня ярко-желтые. Так вот откуда…

– Потому что он не хочет. Так мама говорит.

Я расстроенно вожу пальцем по звездочкам на одеяле.

– Глупость какая!

Полианна прижимает меня к себе, и мы раскачиваемся взад-вперед, как неваляшка. Я смеюсь в ее спортивную куртку с запахом пота и какао и вдруг понимаю, что всегда хотел иметь бабушку. С дедушкой, наверное, тоже здорово, но я не могу этого представить. Я его даже на фотографии не видел.

– Максий – самый замечательный человек на свете, – говорит Полианна. – Но твоя мама не разрешает ему тебя навещать.

– А почему? – удивляюсь я, вскидывая голову.

Из бабушкиного носа смешно торчат седые волоски, и мне становится весело, но Полианна выглядит серьезной.

– Это из-за меня, – вздыхает она, и моя голова поднимается и опускается вместе с ее грудью. Язычок молнии холодит ухо, которым я прижимаюсь к куртке, а второе слушает дождь. – Понимаешь, я очень люблю приключения и все время ухожу на их поиски, а твоей маме это не нравится. Она переживала, что я плохо на тебя повлияю, поэтому попросила твоего дедушку не дружить со мной, но он ее не послушал. Тогда они с твоей мамой поссорились, и она сказала, что не хочет видеть Максия в своем доме, раз он на моей стороне.

Смысл бабушкиных слов доходит до меня медленно, а когда доходит, внутри разливается что-то большое и теплое, даже ноги покалывает.

– Значит, дедушка все-таки хочет меня увидеть на самом деле?!

– Конечно, хочет! – кивает Полианна. – Но он не такой взбалмошный, как я, поэтому ни за что не полезет на третий этаж посреди ночи, чтобы встретиться с тобой. И он не придет к вам в гости, чтобы не расстроить твою маму. И даже открытку не пришлет, потому что не умеет заметать следы. Но это не значит, что он тебя не любит. Просто из-за меня вы пока не можете общаться. Но когда ты подрастешь, у тебя появится такая возможность. Через пару лет я отправлюсь в последнее долгое путешествие, а когда мы с тобой вновь увидимся, я уже буду маленьким деревцем, и твоя мама перестанет сердиться на меня.

Я вспоминаю, как мы с папой ходили в мемориальный парк прошлым летом и здоровались с его родителями. Они нам ничего не ответили. Просто шелестели листьями, как обычные гибискусы, поэтому я утыкаюсь в бабушку и реву:

– Зачем ты собралась перерождаться в дерево? Мы же только сегодня познакомились!

– Я не собираюсь перерождаться, – смеется Полианна, гладя меня по голове. – Но я очень люблю приключения, поэтому явно одеревенею раньше твоего деда. Ему будет очень одиноко, когда это произойдет, так что подружись с ним, ладно? Твоя мама к тому времени будет не против.

– Ладно, но не перерождайся подольше, – всхлипываю я. – Не хочу бабушку-дерево. Хочу бабушку-человека.

– Ты думаешь, я сплю и вижу, как бы поскорее пустить корни в землю? – Грудь Полианны содрогается от смеха, и я трясусь вместе с ней. – Да ни в жизни! Это же кошмар какой-то – стоять целый век на одном месте. Когда я почувствую, что пришло мое время, то совершу какое-нибудь мелкое преступление. Тогда меня посадят не в землю, а в горшок, и я все равно смогу путешествовать. Хотя бы с одного подоконника на другой.

– А почему тебя посадят в горшок?

Полианна пожимает плечами.

– Ну, это своего рода наказание для тех, кто преступил закон. Видишь ли, деревья в контейнерах живут не так долго, как в открытом грунте. Но зато их можно переносить с места на место. Меня это очень привлекает! И кстати, сохрани мой визит в секрете ото всех. Иначе я не смогу к тебе приходить. Ты слышишь?

– Слышу, – бормочу я, а у самого слипаются веки.

Мне снится, как мы бежим по пещере от Сахарного чудища, и Полианна стреляет в него из рогатки пустыми банками из-под шоколадной пасты.