Этот Левиафан, которого ты сотворил…

Центральная станция плавала в плазменном водороде солнечного ядра, почти в 650 000 километров от поверхности нашего светила, защищенная лишь тонкой оболочкой энергетического поля, но не из-за этого моя ладонь оставляла потные следы на пластике кафедры мультиконфессиональной часовни. Мормон по рождению, я читал проповеди в церкви еще подростком, так что выступления перед публикой не нервировали меня. Однако на этот раз часть слушателей не являлась людьми — и такое было у меня впервые в жизни.

В приходе Центральная солнечная станция Церкви Иисуса Христа Святых последних дней было всего лишь шестеро прихожан-людей, включая меня и двух миссионеров, а вот свалов — сорок шесть. Существа из плазмы — свалы — естественно, не могли присутствовать на службе в часовне, но трехметровый широкоформатный экран, занимавший почти всю заднюю стену, показывал их магнитные силовые линии в псевдоцветах: сине-красные сплетения на фоне желтого, которые отображали внутреннее пространство Солнца. Экран не позволял судить о размерах свалов, но даже самый маленький из них (около шестидесяти метров) почти вдвое превосходил по длине синего кита. Как я слышал, самая крупная представительница свалов-мормонов, сестра Эмма, достигала едва ли не ста пятидесяти метров, однако она и рядом не стояла с сорокакилометровым свалом.

— Мои возлюбленные братья и сестры… — начал я по привычке и тут же в замешательстве осекся. Традиционное приветствие к прихожанам-свалам не подходило, поскольку у них три пола. — И бесполые, — добавил я, понадеявшись, что моя заминка при трансляции прошла незамеченной. Было бы сущей катастрофой, если бы я в своей первой же проповеди в качестве настоятеля отверг треть населения свалов.

Через несколько минут после начала проповеди, темой которой было всепрощение, в моей речи снова возникла заминка, поскольку в проходе между рядами появилась женщина в коже-костюме. Последний писк моды, а не обычный станционный: с активной раскраской, изображавшей густые облака, плывущие через небеса на ее груди, и волны, плещущиеся о песчаный берег на бедрах. Она уселась во втором ряду и устремила на меня взор своих темно-карих глаз. Кольца на ее пальце я не заметил.

Я с трудом оторвал от нее взгляд и сосредоточился на записях по проповеди. Пытаясь отыскать то место, на котором прервался, я все же не мог не думать: возможно, она была ответом на мои молитвы. Единственной человеческой женщиной, числившейся в учетных записях моего прихода, была шестидесятичетырехлетняя особа. А в ближайших ста пятидесяти миллионах километров во всех направлениях незамужней женщины из мормонов не значилось, что накладывало весьма прискорбные ограничения на мои поиски потенциальных невест.

Может, эта женщина исповедовала мормонскую веру, но еще не состояла на учете, потому что, как и я, прибыла на Центральную солнечную совсем недавно. Увы, это представлялось маловероятным, ибо прихожанин наверняка оделся бы в церковь более подобающе. А может, она не была мормоном, но подумывала о принятии нашего Закона.

Только благодаря волевому усилию мне удалось сконцентрироваться на проповеди. Вполне достаточно, чтобы связно закончить. После заключительного гимна и молитвы я поправил галстук и сошел с трибуны, дабы предстать перед вновь прибывшей.

— Здравствуйте, — поздоровался я и протянул руку. — Меня зовут Гарри Малан. — Я уловил запах ее духов, отдававших клубникой.

Ее ладонь была сухой и прохладной, и я пожалел, что предварительно не вытер свою о костюм.

— Доктор Хуанита Мерсед, — представилась она. — Вы новый глава этой конгрегации?

Я почувствовал укол разочарования. Мормон спросил бы, являюсь ли я главой прихода.

— Да. Могу вам чем-нибудь помочь?

— Можете. Перестаньте вмешиваться в мои исследования. — Тон ее был безразличным, но смотрела она вызывающе.

— Извините, боюсь, я понятия не имею, кто вы такая и каким вашим исследованиям я мог бы помешать.

— Я солсетолог. — Вид у меня, наверное, был озадаченным, ибо она добавила: — Я изучаю свалов.

— Ох. — Я знал о существовании ученых, противящихся тому, что, по их мнению, является вмешательством в культуру свалов, но полагал, что после предоставления законного права на обращение этих созданий два года назад всякие противоречия были сняты. Получается, я ошибался. — Мне очень жаль, доктор Мерсед, что вы считаете, будто ваши исследования поставлены под угрозу… но свалы — разумные существа со свободной волей, и я убежден, что у них есть право выбора религии.

— Вы нарушаете равновесие культуры, которая существовала дольше человеческой цивилизации, — объявила она, повысив голос. — Они путешествовали меж звезд по меньшей мере за сто тысяч лет до рождения Христа. А вы навязываете им человеческие мифы.

К нам подошли два миссионера — аккуратные юноши в темных костюмах при галстуках.

— Есть проблемы? — спросил старейшина Бекворт.

— Нет, — успокоил я его. — Доктор Мерсед, вы, конечно, вольны сообщить свалам, что наше учение ложно. Но свалы, которые приобщились к Церкви мормонов, поступили так потому, что принимают это учение, и я прошу вас уважать их выбор.

Она сверкнула на меня своими прекрасными глазами:

— Вы хотите сказать, что я их не уважаю? Но это ведь не я говорю им, что они погрязшие во грехе твари, которым для спасения нужен человек.

— Не собираюсь вступать с вами в спор, — парировал я. — И сейчас у нас начнутся занятия в воскресной школе, так что, боюсь, вынужден попросить вас покинуть помещение.

Она развернулась и вышла. Я смотрел ей вслед, не в силах отрицать, что мое тело желает ее, несмотря на все наши разногласия. Более того, меня всегда привлекал ум, и теперь я только сожалел, что эта женщина противостоит мне в интеллектуальном плане.

Да, к потенциальным невестам ее не отнесешь. Впрочем, я сомневался, что сей факт ее бы расстроил.

Старейшина Бекворт вел занятие класса воскресной школы, на этот раз темой было целомудрие. И я почувствовал себя весьма неуютно, когда он заговорил об учении Христа, что «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

Поскольку служение в мормонстве безвозмездно и добровольно, мое президентство над приходом было результатом отправки на Центральную Солнечную, а вовсе не причиной для оного. Работал же я распорядителем фондов «Сити-Америка», и когда необходимо было действовать, сообразуясь с сигналами из других звездных систем, полученными через межзвездный портал в центре Солнца, то мое местопребывание давало преимущество перед другими распорядителями, находившимися на Земле, в целых восемь с половиной минут.

Насколько я понял, энергетические затраты на открытие портала столь неимоверно высоки, что подобное можно осуществить только внутри звезды. И хотя свалы создавали порталы столь долго, что, кажется, совсем позабыли, с какой же звезды они родом, Центральная Солнечная станция служила звеном межзвездной связи человеческой цивилизации, и пребывание на ней очень увлекало меня, порой заставляя забыть о весьма ограниченных возможностях обзавестись здесь семьей.

В понедельник после первой службы в церкви, когда я как раз изучал арбитражную сделку касательно перевозок из двух систем-колоний, раздался вызов по станционной связи.

— Гарри Малан, — ответил я.

— Президент Малан? — послышалось мелодичное контральто. — Это беспол Кимбалл из прихода. — Поскольку реальные имена свалов — это серии магнитных импульсов, при взаимодействии с нами они назывались человеческими именами. Приняв веру, мормоны-свалы зачастую подбирали себе имена из нашей истории. Беспол Кимбалл, очевидно, назвался в честь пророка Церкви двадцатого века[1].

— Чем могу помочь, беспол Кимбалл?

После паузы, затянувшейся на несколько секунд, Кимбалл отозвался:

— Я хочу исповедаться во грехе.

С самого принятия президентства над приходом этого-то я как раз и страшился более всего: принимать на себя ответственность во вспоможении членам Церкви, кающимся в грехах. Исповедоваться духовному наставнику необходимо только в серьезных проступках, так что я внутренне собрался и произнес скорую молитву о ниспослании наития при разговоре с бесполом Кимбаллом. Откинувшись во вращающемся кресле, я произнес:

— Продолжай, я слушаю.

— Самка слила свои репродуктивные комбинации с моими. — Хотя свалам и удалось научиться синтезировать и передавать человеческую речь, их понимание терминологии и грамматики не всегда согласовывалось с эмоциональной окраской. Зачастую интонации были одними и теми же, вне зависимости от темы.

Я подождал, но беспол Кимбалл не стал вдаваться в подробности.

Свалам для воспроизводства необходимы трое: самец, самка и беспол. Беспол служит лишь посредником, и в отличие от самца и самки его репродуктивные комбинации не передаются потомству. Относительно применения закона целомудрия к свалам учение Церкви гласит, что репродуктивная деятельность допустима только между состоящими в браке свалами, каковой должен представлять тройственный союз — по одному каждого пола.

— Ты не состоишь в браке с самкой, не так ли?

— Нет, не состою.

— Только ты и самка? Без самца?

— Да и да.

Согласно моим довольно скудным познаниям в биологии свалов, подобный акт окончиться воспроизводством не мог. Но ведь люди с легкостью совершают сексуальное грехопадение, совершенно не затрагивающее возможности воспроизводства, и я решил, что передо мной подобный случай.

— Почему ты это сделал? — спросил я.

— Она сделала это со мной.

— Она сделала с тобой? То есть заставила тебя? Без твоего согласия?

— Да, да и да.

— Тогда это не грех, — объявил я, испытывая одновременно ужас от совершенного изнасилования и облегчение, что беспол Кимбалл чист. — Если кто-то принудил тебя к половому акту, ты не виноват. Тебе не в чем каяться.

— Ты уверен?

— Абсолютно, — успокоил я его. — Тебе, быть может, следует сообщить властям о свале, которая совершила с тобой это, и она больше ни с кем не сделает подобного.

— Почему не сделает?

— Потому что ее накажут.

— Это человеческий закон, — объявил беспол.

Я был ошеломлен.

— Ты хочешь сказать, что это не закон свалов?

— У нас нет такого закона.

Цивилизация свалов старше самого существования человечества — и у них нет закона против изнасилования?

— Это ужасно, — только и сказал я. — Но самое главное все-таки то, что ты не совершил ничего дурного.

— Даже если я получил от этого удовольствие?

— Хм. — На какой-то миг я задался вопросом, почему служить сюда послали меня, а не какого-нибудь представителя высшей власти Церкви, сведущего в вероучении поболее моего. И у меня возникло смутное подозрение, что сие было продиктовано тем, чтобы в случае моего провала Церковь могла с легкостью отречься от деяний неопытного священника. Свалы оказались единственными разумными инопланетянами, пока обнаруженными человечеством — да и сами они, судя по всему, никаких других тоже не знали, — и потому политика Церкви относительно нечеловеческих верующих пока не сформировалась.

Я отмахнулся от этих мыслей и сосредоточился на вопросе беспола Кимбалла.

— Чтобы совершить грех, у тебя должно было возникнуть намерение для этого. А если тебя к нему принудили, то, полагаю, не имеет значения, получал ты от этого удовольствие или нет.

После еще нескольких заверений беспол Кимбалл как будто убедился, что никакого греха не совершал, и закончил разговор.

Мне понадобилось еще несколько минут, чтобы отойти от стресса наставнической беседы. Но порыв к действиям во мне не остыл, и я отыскал телефонный номер доктора Мерсед.

Мы встретились в ее кабинете. Экран, схожий с тем, что стоял в часовне, показывал стада свалов, передвигавшихся в солнечных течениях.

Я уселся в кресло напротив ее стола, стараясь не таращиться на анимированные галактики, сталкивавшиеся на груди ее кожи-костюма.

— Спасибо, что пригласили меня, — поблагодарил я. — Вчера мы расстались не очень по-дружески.

Она пожала плечами:

— Я любопытна. Ваши предшественники даже не пытались меня отыскать. Чашечку кофе?

— Я не пью кофе.

— Чай? — Я увидел огонек в ее глазах и понял, что она просто издевается, предлагая мне напитки, которые, как она знала, запрещены моей религией.

— Нет, спасибо. Но если вы желаете сами, не стесняйтесь. Запреты Слова Мудрости касаются только членов Церкви.

Она взяла чашку кофе и отхлебнула большой глоток.

— М-м-м, как чудесно.

Я улыбнулся ей в ответ.

— Ладно, вообще-то, кофе здесь ужасный. Я пью его только из-за кофеина. Итак, что привело вас ко мне?

— Моего прихожанина изнасиловали, — объявил я.

У собеседницы округлились глаза:

— Что? Подождите-ка, вы ведь не имеете в виду свала?

— Именно его я имею в виду.

— У них нет понятия изнасилования, — возразила она.

— Есть у них понятие или нет, но самка-свал вовлекла в половой акт одного из моих бесполов-прихожан без его согласия. Лично для меня это звучит как изнасилование или, по крайней мере, как сексуальное нападение.

Она снова глотнула кофе.

— Может, это звучит так для нас, но свалы — не люди. Их культура другая…

— От этого изнасилование не перестает быть таковым.

— …и психология тоже. Скажите-ка мне, ваш прихожанин как-то пострадал, испытывал боль?

— Нет, но он боялся, что согрешил.

Она устремила на меня указующий перст.

— Вы сами виноваты, что научили его, будто сексуальное поведение греховно. Но психологически половой контакт между ними неизменно приносит удовольствие всем, кто в нем участвует. А поскольку воспроизводство может осуществиться только в том случае, если все трое занимаются сексом именно с этой целью, случайная связь никогда не приводит к беременности. Поэтому у них не возникло запретов, которые существуют у людей.

— Значит, если бы у нас, людей, не появились запреты относительно секса и если бы вы гарантированно не беременели, то не возражали бы против принуждения вас к оргазму?

Ей хватило стыдливости покраснеть.

— Я не о том! Я имею в виду, что вы не можете судить о поведении чужаков, основываясь на человеческих культурных нормах. В конце концов, даже вашей Церкви пришлось адаптировать свое учение, чтобы отразить различия. Не говоря уж о том, что при крещении свала вам вряд ли удастся окунуть его в воду.

— «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие», — процитировал я. — Свалы, как вы заметили, не люди. Так что здесь нет противоречия. Однако вы уклоняетесь от темы. Любой, будь то свал или человек, имеет право отрицать нежелаемый секс. И если свалы до сих пор не признали этого права, самое время донести это до них.

Она поднялась, обошла вокруг стола и встала перед экраном. Затем дала увеличение одного особо примечательного свала. Он был помечен как Левиафан (10-й класс), с указанием длины — 38 400 метров. Он в сотни раз превосходил беспола Кимбалла и даже сестру Эмму.

— Свалы растут в течение всей жизни, — сообщила она, повернувшись ко мне. — Соотношение между размером и возрастом не совсем строгое, но в целом — чем свал больше, тем он старше. Самые древние состарились еще до того, как мы построили египетские пирамиды. Все прихожане вашей церкви очень молоды, в своем обществе они практически не имеют влияния. Старцы вроде Левиафана весьма уважаемы. Вы что, действительно думаете, будто сможете убедить создание более древнее, нежели человеческая цивилизация, измениться только потому, что человек считает нечто дурным? Время вашей жизни для него — всего лишь миг, если бы у него были глаза, чтоб мигать.

Я унял в себе трепет перед размерами Левиафана.

— Может, вы и правы. Но я верую в Господа, который старше Вселенной и который создал и людей, и свалов. Я обязан попытаться.

Она развернулась и посмотрела мне в глаза. Я выдерживал ее взгляд, пока она со вздохом не сказала:

— Выстоять против решительного человека мне никогда не удавалось. — Она подошла к столу, написала что-то на листке бумаги и протянула мне. Там оказался безымянный адрес с персональным кодом вызова.

— Польщен, — сказал я. — Не то чтобы я считал себя непривлекательным, но…

Она закатила глаза:

— Это личный адрес Левиафана.

Мое лицо залилось краской.

— Э-э, спасибо. Я поговорю с ним.

— С ней. Это самка. И не очень рассчитывайте на взаимопонимание. Она вот уж два года как не утруждает себя разговорами с нами, но пока еще никто не пытался потолковать с ней о религии, так что…

— Я постараюсь, — и с этими словами поспешно ретировался, дабы в одиночестве оправиться от своего позора.

— И не вздумайте ее задеть, — бросила она мне вслед.

В ответ на мое электронное письмо касательно возникшей ситуации президенту миссии, находившемуся в колонии L5, но которому мой крохотный приход Церкви был подведомственен, пришел лишь короткий ответ: «Действуй по собственному усмотрению и следуй Духа Святого».

Потратив все свое свободное время на изучение свалов и их культуры, а также на подготовку доводов в защиту права мормонов-свалов распоряжаться собственными телами, я все же не чувствовал себя готовым к разговору с Левиафаном. Но испытывал острую потребность что-то сделать.

Усевшись за стол в своих апартаментах, я набрал адрес, которым снабдила меня доктор Мерсед, и принялся ждать соединения. Раздалось несколько гудков, а затем на линии послышался синтетический бесполый голос: «Абонент, с которым вы пытаетесь связаться, временно недоступен. Пожалуйста, оставьте сообщение после…».

Не дожидаясь сигнала, я положил трубку. Я не был готов оставлять голосовое сообщение, хотя мне и следовало догадаться: обладание личным кодом вызова Левиафана еще не является гарантией, что она вообще ответит на мой звонок. Посему я потратил добрых десять минут и записал текст, который решил оставить ей на голосовой почте.

Наконец, удовлетворившись результатом, в котором твердо, но уважительно излагалась моя позиция, я снова набрал номер.

Через два гудка низкий голос ответил:

— Кто это?

Я даже вздрогнул, поскольку ожидал снова услышать голос автоответчика, и, запинаясь, выдавил из себя:

— Это президент Малан Церкви… прихода Центральная Солнечная станция Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Доктор Мерсед дала мне этот адрес, чтобы я поговорил об одном из своих… о прихожанине-свале. — Низкий голос не особенно походил на женский, и потому я неуверенно добавил: — Вы Левиафан?

— Религия меня не интересует, — ее голосовой синтезатор был достаточно хорош, чтобы я уловил в ее тоне презрение.

— А права свалов в целом вас интересуют? — не сдавался я.

— Нет. Меньшие меня не заботят.

Я почувствовал, что все мои тщательно отточенные доводы разом рушатся. Да как я вообще мог помыслить о том, чтобы связаться с существом, которого совершенно не волнуют права меньших представителей ее же собственного вида?

Даже не продумав ответ, я брякнул:

— А большие вас заботят?

Несколько долгих секунд я думал, что обидел ее и она попросту прервала связь. Доктору Мерсед это не понравится.

Когда же ее глас зазвучал вновь, это был гром из динамика:

— Кто больше меня?

Подобный оборот не входил в мои планы, но, по крайней мере, она все еще разговаривала. Быть может, если мне удастся довести до ее сознания, что ей не понравилось бы, окажись она в роли унижаемого свалами покрупнее, то я сумею убедить ее и в необходимости с уважением относиться к правам меньших свалов.

— Насколько я понимаю, свалы с возрастом увеличиваются, — начал я. — Разве ваши родители не больше вас?

— У меня нет родителей. Нет никого старше меня, больше меня, величественнее меня. Я — источник, из которого появились остальные.

Пораженный, я несколько секунд не мог вымолвить ни слова. Наконец, выдавил из себя:

— Вы первоначальный свал? — Поскольку они, кажется, не умирали от старости, это могло оказаться правдой.

— Я первоначальная жизнь. Я была, прежде чем появилась жизнь на всех планетах. После вечности одиночества я переродилась в свала и потом дала жизнь остальным. Где был твой бог, когда я создавала их?

Мне пришел на ум стих из книги Иова: «Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь».

Даже после всех своих исследований я оказался в тупике. Теории эволюции свалов большей частью сводились к тому, что они произошли от простых плазменных существ на другой звезде, поскольку на Солнце никаких иных форм обнаружено не было. Однако, если сказанное Левиафаном было правдой, то таковых и не существовало — она эволюционировала в одиночестве.

Это выше моего понимания, и я потряс головой, чтобы прояснить мысли. Все это не относилось к делу.

— Дело в том, что беспол… — Я осекся, едва не нарушив конфиденциальность. — Один из моих свалов-прихожан верует в Бога, запрещающего половую активность вне брака. Большие свалы не в праве принуждать меньших к сексу. Я обращаюсь к вам как к первому и величайшему свалу: запретите своему народу принудительные половые акты.

Потекли секунды молчания.

— Явитесь ко мне, — сказала она, — ты и твой свал-прихожанин.

Связь прервалась.

— «Явитесь ко мне?» — недоверчиво переспросила доктор Мерсед.

— Это звучало как приказ, — объяснял я, расположившись в кресле перед ее столом. — Полагаю, для свалов это довольно просто, но вот у меня доступа к солнечному шаттлу нет. — А у солсетологов он был, и я надеялся, что смогу уговорить ее на поездку.

— Новичкам везет, — раздраженно сказала Мерсед. — Я здесь уже пять лет, и мне еще ни разу не выдалась возможность увидеть вблизи свала десятого класса. — Она вздохнула. — Не то, конечно, чтобы мы могли видеть их воочию, но что-то все-таки есть в непосредственной близости по сравнению с принятием данных с расстояния.

— Ну вот, это как раз ваш шанс. Отвезите меня к Левиафану.

— Это не так-то просто. Наш разведочный шаттл расписан по проектам на месяцы вперед.

— Ох. — Вот тебе и идея. Откуда мне было знать…

— Левиафан пояснила, почему она хочет вас видеть?

— Нет, только велела прийти и отключилась.

Мерсед поджала губы, а потом сказала:

— Это очень необычно. Вообще-то, все, что Левиафан хочет сказать при личной встрече, она вполне могла бы сообщить и по связи.

— Я думал об этом и решил, что дело в ее размерах. Может, она думает, что если мой прихожанин увидит, как я мал по сравнению с Левиафаном, то отречется от мормонства.

— А что, теория неплохая. — Во взгляде доктора явно появилось уважение. — Для них размер имеет значение. А ваши прихожане — самые молодые и слабые, и поэтому весьма вероятно, что они благоговейно подчинятся Левиафану.

— Да, она самая большая.

Доктор Мерсед резко подалась вперед:

— Она вам это сказала?

— Да. К тому же она заявила, что является не только первоначальным свалом, но и первоначальной плазменной формой жизни. И стала свалом по собственному желанию.

Доктор Мерсед потрясенно помянула имя Господа всуе. Потом потянулась к коммуникатору и принялась ожесточенно набивать адрес. Когда ей ответили, она сказала:

— Таро, думаю, тебе необходимо прийти и услышать это. — Взглянув на меня, она пояснила: — Доктор Сасаки специализируется на теории эволюции свалов.

Когда появился доктор Сасаки, седовласый японец, я рассказал ему обо всем, что поведала мне Левиафан. Выслушав меня, он объявил:

— Вполне возможно. Я всегда подозревал, что десятый класс знает о своем происхождении гораздо больше, нежели они удосужились нам сообщить. Однако простите меня, господин Малан, откуда нам знать, что Левиафан и вправду сказала вам, будто она является первоначальной формой жизни? С какой стати она выбрала именно вас, а не кого-то из нас?

Я решил не обращать внимания на почти прямое оскорбление.

— Понятия не имею, что движет Левиафаном, но… У вас, ученых, исследующих свалов, есть строгие правила относительно вмешательства в их культуру, и вы стараетесь не задевать своих подопечных. По мне, такой подход отдает высокомерием: вы полагаете, будто культура свалов слаба и не выстоит перед каким-то внешним воздействием. Что ж, может, и свалы склонны думать о человеческой культуре то же самое, а потому избегают вмешательства и стараются нас не обижать.

Доктор Сасаки нахмурился:

— Я не согласен с вашей интерпретацией мотивов наших правил, касающихся вмешательства в культуру свалов. И не вижу прямой связи с нашим делом.

— Я, по-видимому, задел Левиафана. — Взглянув на доктора Мерсед, я продолжил: — Простите, но я не понимал, что предположение о существовании свалов более крупных размеров, чем она, окажется оскорблением. В ответ она заявила, что я ошибаюсь и больших свалов не существует. Тогда-то она и объяснила, что была первой. Поскольку я ее разозлил — чего вы тщательно избегали, — то Левиафан и ответила мне, не заботясь, обидит ли она меня, вмешается ли тем самым в человеческую культуру.

— И как эта информация может навредить человеческой культуре? — поинтересовалась доктор Мерсед.

— На Земле уже возникли кое-какие культы поклонения свалам. Только представьте, что произойдет, когда распространится весть о том, будто Левиафан является первоначальной формой жизни во Вселенной.

Оглядев меня с подозрением, доктор Сасаки заявил:

— Весть, которую, я уверен, вы были бы рады разнести повсюду. Есть только один Левиафан, и Гарри Малан пророк ее.

У меня челюсть так и отвисла:

— Что?!

— Ведь ради этого все и задумывалось, не так ли? — продолжал ученый. — Вы летите и разговариваете с Левиафаном, а потом возвращаетесь с каким-нибудь «откровением» от…

— Нет! — вскочил я. — Абсолютно нет. У меня своя вера, и я совершенно не намерен превращаться в пророка Левиафана! Все, что мне надо: оградить свалов из моего прихода от посягательств. Вы просто завидуете, ведь я добыл информацию, которую, как вы тут мямлили, мечтали обнаружить сами!

Он тоже вскочил, но не успел и рта раскрыть, поскольку доктор Мерсед потребовала:

— Прекратите, оба!

Доктор Сасаки и я молча стояли, сверля друг друга взглядами.

— Таро, мне кажется, вы не справедливы к господину Малану. Я верю, что он действительно радеет о безопасности своих прихожан.

Я благодарно взглянул на Мерсед.

— Даже если он и заблуждается, — добавила она. — А что до вас, господин Малан, то незачем оскорблять доктора Сасаки.

Склонив голову, я произнес:

— Прошу прощения, доктор Сасаки.

— Извинения приняты, — произнес тот.

Сам он, как я заметил, извиняться и не подумал. Впрочем, через миг это уже не имело значения, ибо доктор Мерсед сказала:

— Теперь, когда мы снова друзья… Таро, вы позволите нам вне очереди воспользоваться следующим вылетом вашего шаттла, чтобы поговорить с Левиафаном?

Договорившись о полете на следующий день, я вернулся к себе, чтобы продумать детали. Мой директор из «Сити-Америка», обитавший на Земле, удовлетворил просьбу о двухдневном отпуске. Потом я набрал номер беспола Кимбалла.

— Привет, президент Малан, — отозвалось существо.

— Здравствуй, беспол Кимбалл. Помнишь наш разговор о том, дозволено ли свалам принуждать друг друга к половому акту?

— Конечно.

— Что ж, я потолковал об этом с Левиафаном, и она попросила нас о встрече.

Беспол Кимбалл не отвечал.

— Ты еще здесь? — заволновался я.

— Ты… рассказал Левиафану обо мне? — спросил он. Конечно, то был всего лишь синтезатор речи, но в его интонации мне послышался страх.

— Я не упомянул твоего имени, — успокоил я беспола, радуясь, что все-таки не сболтнул лишнего. — Но она просила меня привести тебя к ней. Мне кажется, это хорошая возможность убедить свала, обладающего реальной властью, остановить сексуальное насилие.

Немного помолчав, беспол Кимбалл поинтересовался:

— Почему ты говоришь, что у Левиафана реальная власть?

— Потому что она первая и величайшая из всех свалов. Разве это не так? — спросил я, внезапно обеспокоившись мыслью, что меня надула мошенница.

— Она так сказала? Вообще-то мы не должны посвящать в это людей, но если она позволила тебе узреть бога, то это ее собственный выбор.

— Бога? Левиафан не бог. Она лишь… — И тут я осекся. А что мне было сказать: «Древнее бессмертное существо, создавшее целую расу разумных существ»? Хотя определению бога это и не отвечало, но все же было достаточно близко. — Беспол Кимбалл, если ты считаешь, что Левиафан — бог, тогда почему же ты присоединился к Церкви мормонов?

— А я не хочу, чтобы она была моим богом.

— Почему?

Еще одна пауза.

— Возможно, мне не следовало говорить о ней.

Поначалу встреча с Левиафаном казалась мне отличной возможностью помочь таким, как беспол Кимбалл. Теперь моя уверенность поколебалась.

— Если ты считаешь, что Левиафан представляет для тебя опасность, тогда я снимаю свое предложение.

— А ты веришь, что Бог более велик, чем Левиафан? — В его контральто звучала печаль.

— Да, верю, — только и ответил я.

— Тогда я положусь на веру в Господа и пойду с тобой.

В отличие от более крупного солнечного шаттла, который доставил меня на Центральную Солнечную станцию, в шаттле-разведчике места хватало только для двух человек. Я пристегнулся на месте второго пилота рядом с доктором Мерсед, хотя, по сути, оба мы были пассажирами, поскольку пилотирование осуществлялось компьютером шаттла.

Получив разрешение от диспетчера, компьютер раскрутил сверхпроводящие магниты двигателя Хайма[2], и мы покинули станцию.

Я наблюдал, как на мониторе сформированный компьютером образ нашего шаттла приближается к энергетическому щиту, укрывавшему нас от 15 000 000 °C и 340 миллиардов атмосфер давления. Затаив дыхание, я смотрел, как щит вытянулся, образовав выпуклость вокруг шаттла. Вскоре мы оказались как бы в пузыре, все еще связанном тонкой трубкой с щитом вокруг станции. Затем трубка оборвалась, и наш пузырь немного дрогнул, но быстро успокоился.

— Можете дышать, — разрешила доктор Мерсед, криво усмехнувшись. Я последовал ее совету.

— Это было так заметно?

Хихикнув, она просветила меня:

— Энергетический щит не может разрушиться. Это самоподдерживающаяся реакция, снабжаемая энергией окружающей солнечной плазмы.

— Ну да, однако на станции мне обычно удается не думать о том, что произойдет, если по какой-то причине он все-таки разрушится.

— Хорошая новость в том, что если подобное и произойдет, то вы этого даже не заметите.

— Есть дублирующая система? — обрадовался было я.

— Нет. — Она опять ухмыльнулась. — Просто вы умрете еще до того, как успеете что-то почувствовать.

— Спасибо, успокоили, доктор Мерсед.

— Послушайте, нам предстоит путешествовать вместе два дня. Почему бы вам не отбросить этого «доктора» и не называть меня просто Хуанита?

Я согласно кивнул.

— Спасибо, Хуанита. А вы можете называть меня ваше превосходительство.

— М-да, поездочка короткой не покажется… О, как будто наш эскорт появился.

На мониторе волнообразными движениями к нам приблизился свал вдвое больше нашего энергетического пузыря. Он был подписан как «Кимбалл (1-й класс, беспол)».

— Давай-ка сделаем полный обзор, — предложила Хуанита и нажала несколько клавиш.

У меня перехватило дыхание, когда нас окружил полный голографический дисплей, как будто мы путешествовали в стеклянной сфере. На желтом фоне Солнца рядом с нами плыл гигантский оранжево-красный вихрь. На него были наложены темно-зеленые буквы — Кимбалл.

— Я могу с ним говорить? — спросил я.

— Компьютер, открой канал с Кимбаллом, — велела Хуанита.

— Канал открыт, — отозвалась машина.

— Привет, беспол Кимбалл. Рад наконец-то видеть тебя.

— Я тоже рад встрече с тобой, президент Малан. Надеюсь, ты простишь меня, что не пожимаю тебе руку.

Я улыбнулся.

— Прощаю. — Меня постоянно удивляло, сколь много свалы знают о наших традициях и культуре и сколь мало мы знаем о них. — А я здесь с доктором Мерсед, она ученый…

Хуанита засмеялась.

— Кимбалл знаком со мной гораздо дольше, чем с тобой.

— Привет, Хуанита, — поздоровался с ней беспол. — Приятно, что ты с нами.

— Когда я только начала работать здесь, — пустилась в объяснения моя спутница, — это был первый свал, которого я увидела лично. Тогда он назывался человеческим именем Пемберли.

— Один свал переслал мне «Гордость и предубеждение»[3], и я решил поискать людей, чтобы понять, кто они такие, — пояснил беспол Кимбалл. — Вы очаровательная раса.

Мне подумалось, что, быть может, сейчас гордость и предубеждение стояли между мной и Хуанитой — возможно, ее раздражало то обстоятельство, что свал, который ей особенно нравился, стал мормоном. Впрочем, вдруг нам удастся преодолеть наши различия и… Я отмахнулся от следующей фантазии.

— Свалы тоже очаровательны. Надеюсь, когда-нибудь пойму вас также хорошо, как вы понимаете нас.

— Кимбалл, наш шаттл держит курс на Левиафана, так что можешь просто следовать за нами, — сказала Хуанита. — Но держись по крайней мере в пятидесяти метрах от нас.

— Буду сохранять дистанцию, — отозвался беспол.

Должно быть, на моем лице отразилось замешательство, потому что Хуанита нажала клавишу блокировки связи и объяснила:

— Свалы и энергетические поля не очень-то ладят между собой. Несколько лет назад свал первого класса, примерно с Кимбалла, рисовался перед парой наблюдателей и задел энергетический щит шаттла. В результате поле оторвало от свала приличный кусок, на залечивание которого ушли месяцы.

— А с шаттлом что? И с людьми в нем? — Иногда мне казалось, что ее больше заботят чужаки, нежели соплеменники.

Немного помолчав, Хуанита ответила:

— Тот шаттл как раз и заменили нашим.

— Что произошло?

— Щит не разрушился, но часть свала прошла сквозь него — может, потому что щиты действуют почти так же, как и свалы сохраняют свои тела едиными, и вот щит как бы слился с кожей. Когда шаттл вернули, то обнаружилось, что плазма испарила часть корабля, включая отсек экипажа.

— Хорошо, что я не услышал этого до поездки, — признался я.

— Не волнуйся: у этого шаттла абляционная обшивка, специально для того чтобы выдерживать аварии подобного рода. Поэтому меня больше волнует, что произойдет с Кимбаллом, если он столкнется с нами.

— Или с Левиафаном?

— Левиафан такая огромная, что даже и не заметит.

Почти все шестнадцать часов путешествия я репетировал свою речь перед Левиафаном, дабы убедить ее запретить принудительные половые акты. По части дебатов я поднаторел еще в школе и колледже, поэтому в построении доводов ощущал себя мастером. Но в конце концов я дошел до точки, где уже казалось, что заготовленное обращение становится только хуже.

— Приближаемся к пункту назначения, — объявил компьютер.

Я несколько раз моргнул, чтобы прояснилось в глазах, выпрямился в кресле и принялся оглядываться по сторонам. Оранжево-красные формы беспола Кимбалла беззвучно двигались рядом с нами. Я просмотрел голографическое изображение, надеясь увидеть Левиафана, но ничего не обнаружил.

— Там, — указала вперед Хуанита. Она нажала клавишу, и выскочили темно-зеленые буквы: «Левиафан (10-й класс, самка)».

Тщательно вглядевшись, я заметил над буквами яркое пятно. По мере нашего приближения становились различимы белый, фиолетовый и синий цвета, закрученные в едином вихре.

— А она не оранжевая и не красная.

— В любом случае это псевдоцвета, — ответила Хуанита, — но данная система визуализации показывает в цветах энергетические уровни. И в действительности Левиафан горячее окружающей солнечной плазмы. Мы полагаем, внутри нее происходит ядерный синтез.

Левиафан росла прямо на глазах, постепенно заполняя весь голографический экран перед нами. Замысловатая пляска фиолетового и синего среди белого буквально завораживала. Наконец она засияла столь ярко, что пришлось сощуриться, чтобы приглушить ослепительный свет.

— Мы не слишком близко подошли? — поинтересовался я.

— Мы все еще в трех километрах от нее, — успокоила Хуанита, но добавила: — Компьютер, сохраняй дистанцию до Левиафана.

— Беспол Кимбалл, ты готов? — спросил я.

— Чувствую себя почти как Авинадей, идущий к царю Ною, — отозвался тот.

Отчасти согласившись, вслух я произнес:

— Старайся думать об Аммоне перед царем Ламонием.

— Так было бы лучше, но в любом случае я готов.

Хуанита оборвала связь:

— Что все это значит?

— Отсылки к Книге Мормона. Пророка Авинадея сожгли на костре после того, как он проповедовал перед царем Ноем; Аммону же удалось обратить царя Ламония.

Она только покачала головой, пробормотав что-то о сказках, а затем приказала:

— Компьютер, открой канал с Левиафаном.

— Канал открыт, — ответил компьютер.

— Левиафан, это президент Малан. Я пришел со своим прихожанином, бесполом Кимбаллом, как ты велела. Мы призываем тебя сказать своему народу…

— Молчание, человек, — громыхнул голос из динамика. — Твое время говорить еще не пришло.

Я заткнулся.

— Вы пойдете со мной, — объявила Левиафан. Ее образ стал еще ярче. Последовала ослепляющая вспышка, но затем голографическая система понизила яркость.

Прошло несколько секунд, прежде чем я наконец-то смог четко различить формы. Левиафан все так же маячила впереди, а беспол оставался за нами.

— О-о, — вырвалось у Хуаниты.

— Что? — Я отчаянно щурился, чтобы хоть как-то разглядеть окружающее. Фон Солнца казался мне не желтым, а синим.

— Кажется, мы уже не в Канзасе[4]. — Хуанита застучала по клавиатуре. — Левиафан перенесла нас в другую звезду, чье ядро горячее, чем у Солнца. Щит вроде держит. Пока. — Она помянула имя Господа всуе, или, быть может, то была искренняя молитва о помощи, и добавила: — Если она не вернет нас назад, мы здесь застрянем.

— А беспол Кимбалл?

— Самостоятельно открывать портал имеет право только шестой класс и выше.

На экран неожиданно посыпались зеленые буквы: «Неизвестный (10-й класс, самец). Неизвестная (9-й класс, самка). Неизвестное (10-й класс, беспол). Неизвестный (8-й класс, самец)». Глаза мои уже достаточно пообвыкли, чтобы я мог различить их формы. Нас окружали десятки свалов, все помеченные восьмым классом и выше.

— Ну и во что ты нас втянул? — воскликнула Хуанита.

Я произнес про себя молитву и вознадеялся на лучшее.

— Это величайшая возможность для нас обоих. Только подумай, что тебе откроется.

Она глубоко вздохнула.

— Ты прав. Просто я приготовилась изучать Левиафана, а не шестьдесят свалов, среди которых нет ни одного ниже восьмого класса. Еще никто не видел более трех-четырех гигантов одновременно.

— А Левиафан здесь самая большая?

Проверив показания, Хуанита ответила:

— Да, но не намного. — Она указала на свала слева. — Вот этот уступает всего два процента.

— Похоже, о размерах она не лгала.

Хуанита согласно кивнула, потом спросила:

— А почему ты сказал, что это величайшая возможность и для тебя?

Я обвел экран рукой:

— Это наверняка самые влиятельные свалы, их лидеры. Если мне удастся поговорить с ними и убедить принять закон против изнасилования, тогда меньшие свалы подчинятся. Скорее всего, за этим Левиафан и привела сюда меня и беспола Кимбалла.

— Ты ошибаешься, — раздался вдруг голос беспола Кимбалла. Наверное, Хуанита в какой-то момент включила связь.

— Почему ты так думаешь?

— Это надзирающий за казнью совет, — ответило существо. — Они собрались посмотреть, как я умру, чтобы потом поведать всем свалам, что моя смерть была заслуженной.

— Что?! Что же такого ты совершил?

— Наверняка Левиафан будет…

Но тут его оборвал глас Левиафана:

— Это ничтожество отреклось от меня в пользу бога людей. Подобную ошибку я еще могла бы простить. Но от его имени человечишко пытается навязать нам свои нравственные нормы. Человеческий разум бесконечно мал по сравнению с нашим. Их жизнь коротка, их история — мгновение. Он ничто перед нами, но добивается власти.

— Я вовсе не добиваюсь власти… — запротестовал было я.

— Молчать! — прогремела Левиафан. — Человек должен увидеть свои заблуждения. Кимбалл!

— Да, Левиафан?

— Ты лишен жизни. Но я помилую тебя, если ты отвергнешь человеческую религию и вернешься ко мне.

Я читал о мученичестве в Писании и истории Церкви всю свою жизнь. Но в наши дни оно считается просто академическим ритуалом, проверкой собственной веры на стойкость: сможешь ли ты принять смерть за Евангелие Христа? Настоящие же убийства за религиозные взгляды канули в прошлое.

И тут я обнаружил, что самому-то мне веры не достает, поскольку во мне теплилась надежда: вера беспола Кимбалла окажется слабой, и он отречется от нее ради жизни.

— И все-таки мне суждено стать Авинадеем, президент Малан, — провозгласил беспол Кимбалл. — Я выбрал жизнь мормона, им и умру, если на то воля Господня.

— Это моя воля, — взревела Левиафан, — и я единственный бог, кого занимает твоя судьба.

В сторону беспола Кимбалла потянулись усики белой плазмы.

— Я величайшая из всех, — вещала Левиафан. — Будьте свидетелями неминуемой кары.

Я ударил по клавише блокировки связи и сказал:

— Я намерен остановить казнь. Это моя вина.

Хуанита сверкнула глазами.

— А я предупреждала тебя о вмешательстве. Теперь уже поздно что-либо предпринимать.

— Нет. Если ты готова поставить эту штуку перед усиками Левиафана, то беспол Кимбалл получит шанс сбежать.

Она уставилась на меня.

— Шаттл может защитить от скользящего удара. Но прямого… Мы наверняка погибнем.

Усики уже почти смыкались вокруг Кимбалла.

— Я знаю, потому и прошу тебя. Я не могу заставить тебя рисковать своей жизнью, чтобы спасти чью-то другую. — Я надеялся, что мои предположения о том, насколько она беспокоится о свалах — и о бесполе Кимбалле в частности, — окажутся верны.

Она бросила взгляд на Кимбалла, потом на меня и приказала:

— Компьютер, режим ручного управления. — Хуанита схватилась за рычаги и направила шаттл к белым полоскам, связывающим Левиафана и беспола Кимбалла.

Я отключил блокировку связи.

— Левиафан, ты утверждаешь, что ты величайшая. По размеру, может, так оно и есть. — Впереди нас все затянуло белым. — Но не по любви. — Я начал говорить быстро, не зная, сколько времени у меня осталось: — Иисус сказал: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Он возжелал умереть за самого малого из нас, в то время как ты желаешь убить самого мал…

Меня оборвала вспышка яркого света и испепеляющего жара. Я почувствовал резкий толчок.

Потом — тьма.

И тошнота. Через несколько мгновений до меня дошло: тошнота означает, что я, быть может, все еще жив.

— Хуанита?

— Я здесь, — послышался голос.

Тьма была абсолютной. И еще я парил в невесомости. Может, я все-таки умер — хотя жизнь после смерти представлялась мне совсем не такой.

— Что произошло?

— Я скажу тебе, чего не произошло. Энергетический щит не разрушился. Абляционная обшивка не разрушилась. Мы не умерли.

— Так что случилось-то?

Хуанита медленно и протяжно выдохнула.

— Наилучший прогноз: электромагнитный импульс уничтожил всю нашу электронику. Двигатель мертв, искусственная гравитация накрылась, система жизнеобеспечения накрылась, система связи накрылась, всё накрылось.

— Какая-либо возможность…

— Никакой, — отрезала она.

— Ты даже не дала мне закончить…

— Никакой возможности ни для чего. Ремонт невозможен, а если бы и был возможен, то я понятия не имею, как починить хоть что-нибудь, даже если бы здесь не было так темно. А ты?

— Нет.

— И никакой помощи из Центральной Солнечной не будет, потому что они не только не знают, что мы в беде, но и где нас искать. Эта звезда может находиться на другом конце Галактики. Когда здесь закончится воздух, мы умрем. Все просто.

— Ох. — Я понял правоту ее слов. — Как думаешь, может, нам удалось освободить беспола Кимбалла?

— Вполне вероятно. Но вообще-то было не очень похоже, что Кимбалл отчаянно пытается сбежать.

— Возможно, он подумал о том, что благодаря мученичеству Авинадия один из жрецов злого царя раскаялся и стал великим пророком… И Кимбалл верил, что нечто подобное произойдет и с одним из огромных свалов, который…

— Во что бы там беспол Кимбалл ни верил, — кисло оборвала она меня, — это произошло только потому, что ты и твоя Церковь забили его голову сказочками о мучениках.

Я сдержался, чтобы не рявкнуть ей в ответ. Какая-то часть меня все-таки осознавала, что она права. Ведь беспол Кимбалл как будто действительно принял роль мученика. Из-за чего это произошло, кроме как не из-за рассказов о мучениках в Писании?

И я больше не испытывал ни малейшего желания рисковать своей жизнью — теперь, перед лицом смерти, мне стало страшно.

Хуаните, казалось, моего ответа и не требовалось.

— Да и в чем смысл мученичества? По-настоящему великий Бог мог бы спасти своих приверженцев, а не позволять им умереть. И где теперь Бог, когда он тебе действительно нужен? Какой во всем этом смысл?

— Послушай, прости меня. Если бы не я, ты сидела бы себе дома и беспол Кимбалл был бы жив. Это я все затеял.

Прошли часы — плавая во тьме, трудно было сказать, сколько. Я занимался самоанализом и молился, подробно разбирая все свои промахи, приведшие меня сюда. Самым большим моим грехом была гордыня: мысль о том, что я, Гарри Малан, всего лишь силой воли да умелой речью изменю культуру, существовавшую миллиарды лет. Я вспомнил, чему меня учили, когда я девятнадцатилетним миссионером служил на Марсе: «Не ты обращаешь людей, но Дух Господень — и лишь тогда, когда они сами желают обратиться».

Заговорила Хуанита:

— Ты пытался сделать то, что считал правильным. Ты хотел защитить права меньших свалов. Я прощаю тебя.

— Спасибо, — ответил я.

Шаттл вздрогнул.

— Что это? — вскричал я. Мое тело упало в кресло.

— Звучало как…

Пронзительный визг с правого борта шаттла заглушил продолжение ее ответа. Я повернул голову в ту сторону и увидел искры, летящие от стены.

Затем отвалился кусок обшивки, и внутрь хлынул свет, на какое-то время ослепив меня.

— Они живы, — крикнул человек. — Скажите Кимбаллу, они еще живы.

Вот что мы узнали от спасателей: огромный свал оставил наш шаттл и беспола Кимбалла прямо у защитного поля Центральной Солнечной станции. Беспол связался со станцией, и они отбуксировали шаттл в док, где затем вскрыли обшивку, чтобы добраться до нас.

Поговорить с бесполом Кимбаллом мы смогли, только когда оказались в медицинском кабинете, где автодоктор сделал нам инъекции для лечения лучевых ожогов.

— Назад вас привела Левиафан, — объяснил он.

Я был потрясен.

— Но почему? И почему не убила тебя?

— Когда она увидела, что ради моего спасения вы готовы принять смерть, хотя я и не принадлежу к вашему виду, ей стало любопытно. Она спросила меня, почему вы пошли на это, и я переслал ей Библию и Книгу Мормона. Потом она доставила вас сюда, на тот случай, если вы еще живы.

— А тебе она не причинила вреда? — спросил я.

— Я поправлюсь, — заверил беспол Кимбалл. — Прежде чем уйти, Левиафан объявила, что с этого момента свалов-мормонов не должны принуждать к половым актам.

— Отличная новость.

Я победил. Нет, поправил я себя — победа была не моей. «Благодарю Тебя, Господи», — беззвучно вознес я молитву.

— Еще Левиафан оставила личное послание тебе, президент Малан. Она велела напомнить о словах, что царь Агриппа сказал Павлу.

Я кивнул:

— Понял. Спасибо.

Когда разговор закончился, Хуанита спросила:

— О чем это послание? Еще одна байка из Книги Мормона?

— Нет, это из Библии. Святой Павел проповедовал перед царем Агриппой, и тот ему ответил: «Ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином». Нет, Левиафан не стала мормоном. Но Господь смягчил ее сердце, поэтому она не убила беспола Кимбалла. Или нас, если уж на то пошло. Тогда, в шаттле, ты не сомневалась в нашей скорой гибели. И ты спросила, где же Бог, когда он мне так нужен. Что ж, вот Бог и проявился.

Хуанита фыркнула.

— Типично.

— Что ты хочешь сказать? — спросил я, когда автодоктор просигнализировал, что лечение завершено.

— В одной истории проповедник обращает царя. В другой — царь убивает проповедника. А в третьей — ничего не происходит. Это не доказательство проявления Бога. — Она указала на меня. — Как мне представляется, это ты «проявился». Когда ты сказал про «большую любовь», ты ударил Левиафана там, где и рассчитывал: по ее гордыне, ведь она самая большая!

Я покачал головой:

— Не приписываю себе эту заслугу.

Когда мы вышли из медицинского кабинета, она крепко обняла меня, и я сразу вспомнил, как сильно меня к ней влечет. Но я знал, что у нас ничего не выйдет — уж слишком различались наши взгляды на мир.

Так что я остался холостяком-мормоном без каких-либо брачных перспектив в радиусе ста пятидесяти миллионов километров.

О нет, привлекательная и незамужняя женщина мормонской веры вовсе не прибыла на следующем солнечном шаттле. Какой смысл в жизни, если Бог будет разрешать все мои проблемы?