Ермак. Война: Война. Интервенция. Революция

Пролог

Я сидел с удочкой на берегу небольшого затона Амура и медитировал на поплавок из гусиного пера. Над рекой стелился туман, разгоняемый первыми проблесками зари. Вышел на рыбалку еще ночью. Была первая декада июля, и на реке вовсю шел нерест белого амура и леща. Вот и захотелось мне попробовать поймать хитрого и пугливого амурчика, который лучше всего ловился в ночное время.

Но пока не везло. Уже показался край солнечного диска, весь прикорм отправлен в воду, а жирный амур так и не клюнул, несмотря на суперрецепты наживки деда Афанасия: лист и стебель одуванчика или молодой горох. На другую удочку удалось взять трех лещей, один из которых был около двух килограммов. И все они были икряными.

«Эх, сейчас бы мою матчевую удочку или фидер из прошлого-будущего, может быть, и удалось бы амурчика взять, – я с сожалением вздохнул, посмотрев на удилище из лещины. – Когда еще получится на Амуре порыбачить?!»

По прошлому-будущему – это не шиза. Через пару дней, а именно двенадцатого июля, будет пятнадцать лет, как мое сознание, душа или матрица гвардии подполковника Аленина Тимофея Васильевича, каким-то образом перенеслась из две тысячи восемнадцатого года в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год, в тело четырнадцатилетнего казачонка Тимохи Аленина из станицы Черняева Амурского казачьего войска.

За эти пятнадцать лет много чего произошло со мной в этом мире. Прошел нелегкий путь от казачонка-пастуха до подполковника Генерального штаба и начальника Аналитического центра при российском императоре. Очень серьезной, кстати, конторы. Созданная служба объединила в себе разведку, контрразведку и аналитический отдел. Император личным указом предоставил право получать информацию из любой государственной структуры империи, включая МИД, МВД, военное и морское ведомства, проводить ее анализ, делать выводы и разрабатывать оптимальные решения по обеспечению безопасности и государственных интересов Российской империи. И как вишенка на торте – отдельное подразделение специальных операций для силового решения выявленных проблем.

А началось все с того, что я закрыл своим телом от пули цесаревича Николая Романова, возвращавшегося из Восточного путешествия. Потом была учеба в Иркутском юнкерском училище, первое офицерское звание. От императора Александра Третьего за спасение сына получил орден Святого Георгия четвертой степени, потомственное дворянство и приставку Зейский к фамилии. Императрица подарила очень неплохое имение рядом с Гатчиной.

По указанию государя был телохранителем у Николая, когда отец направил его наместником на Дальний Восток. Еще два раза предотвратил покушения на цесаревича. Потом гонял хунхузов на границе с Китаем, затем – академия Генерального штаба, участие в походе в Китай, где отличился при штурме фортов Таку и арсенала Тяньцзиня, отметился в обороне Благовещенска и в рейде отряда генерала Ренненкампфа.

Потом злодействовал в тайной войне с Британией, чьи агенты отравили императора Александр Третьего, императрицу Марию Федоровну, великого князя Георгия и великую княгиню Ольгу. В ответ по приказу Николая Второго, который чудом остался жив, небольшой группой под моим руководством был взорван главный храм английских масонов в Лондоне во время проведения храмового совета верхушки посвященных.

На этом совете свадебным генералом присутствовал великий мастер ложи «брат Эдуард», или принц Уэльский. Сердце мамы принца не выдержало, и она вслед за сыном покинула этот бренный мир. А во время похоронной процессии королевы Виктории и принца Уэльского к «жертвам фениев» добавились премьер-министр маркиз Солсбери и еще несколько представителей Тайного Совета Великобритании.

Георга и Алису из-за личных чувств Николай попросил не трогать. Однако Георг чувств кузена не оценил и начал мстить, организовав несколько покушений на русского императора и его жену Елену Филипповну.

Да, в этом мире все пошло по какому-то другому пути, и возможно, в этом виновато мое присутствие или, точнее, попадание моего сознания в этот мир. Как мне все больше кажется, именно в тот момент произошло ответвление или создание нового временно-пространственного континуума со своей новой историей.

Почему я сделал такие выводы?! Если до восемьдесят восьмого года события в этом мире происходили так же, как и в моем, то потом начались резкие отличия.

Александр Третий дожил до двадцать девятого сентября одна тысяча девятисотого года. У Николая Второго жена не «Гессенская муха», а Елена Орлеанская. Аликс же по настоянию королевы Виктории вышла замуж за герцога Йоркского, теперь уже короля Георга Пятого, так как королева Виктория и принц Уэльский умерли раньше времени.

Так что если в России некоторые исторические личности прожили чуть дольше, то в Англии приличное количество народа преставилось куда раньше, чем в моем прошлом-будущем. Хотя и в России таких персоналий хватало.

Великий князь Владимир Александрович при поддержке бритов решил организовать новый гвардейский переворот, но… Так получилось, что сотрудниками Аналитического центра при моем скромном участии заговор был предотвращен, из-за чего великий князь с сыновьями и приличным количеством гвардейских генералов и офицеров также не прожили то время жизни, как это было в моем прошлом-будущем.

Как попаданец, я не мог не заняться «прогрессорством» в этом мире. Самым важным успехом считаю появление пенициллина или чего-то на него похожего, что произвели с моей подсказки супруги Бутягины. Они не только создали сильный антибиотик, но и провели удачные испытания, убедили многих медицинских светил, и теперь в Томске уже действует бактериологический институт с производственными мощностями по изготовлению пенициллина, а также противодифтерийной сыворотки и оспенной вакцины.

Также с моей подачи российская армия снабжена на настоящий момент большим количеством пулеметов Мадсена и Максима. Эти изобретатели приняли подданство Российской империи, построили заводы и теперь клепают оружие, которое в срочном порядке идет на вооружение российского военного ведомства. Последние полтора года – для подразделений Маньчжурского военного округа, который ускоренными темпами готовится к войне с Японией.

Сконцентрировав внимание на поплавке, я отогнал от себя все мысли. Перо дважды легло на воду. Кажется, амур начал пробовать наживку. Еще поклевка, еще одна, и поплавок повело в сторону, а потом он нырнул. Я подсек и почувствовал, что на крючок попалось что-то крупное. Удилище выгнулось дугой. Я опустил его к воде, давая слабину «леске», а потом потихоньку начал выводить рыбину к берегу. Удилище опять согнулось. Пришлось вновь давать слабину.

Моя борьба с белым амуром – один раз мне почти удалось вытащить его голову из воды, чтобы он хватанул воздуха, – закончилась душевной травмой. Треск. Бульк. У меня в руках две трети удилища, а от берега глиссером удаляется его концевая треть. Провожая взглядом сбежавшую, точнее, уплывшую добычу, выдал малый петровский загиб. Спасибо, Сандро, большому мастеру военно-морского языка, научил.

Да, Сандро… Великий князь Александр Михайлович, получив карт-бланш от своего шурина, весь ушел в дела и заботы по выполнению и перевыполнению программы строительства кораблей для Дальнего Востока. И это дало множество положительных сдвигов в строительстве кораблей, особенно во взаимодействии различных предприятий.

Этому, конечно, немало способствовало принятие в Российской империи нового «Положения о военно-полевых судах», а также новых норм в «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных». Была там и такая норма, как «промышленный саботаж», то есть подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, совершенный в революционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий, или противодействие их нормальной деятельности.

Наказание: лишение всех прав состояния и смертная казнь, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до каторги на срок не менее трех лет, с конфискацией всего или части имущества и лишением гражданских прав.

Данная статья очень простимулировала работу Нового Адмиралтейства, где строились броненосец «Ослябя» и бронепалубный крейсер «Михаил Хохлов». Все работы шли с диким отставанием от графика. Дошло до того, что после спуска на воду крейсера, над которым патронаж взяла императрица, а работы на нем практически прекратились, главный корабельный инженер Петербургского порта Субботин в феврале одна тысяча девятьсот второго года подал специальную записку на имя Сандро, указывая в ней причины срыва сроков готовности корабля.

Основной причиной, по его мнению, стало то, что, в отличие от Балтийского завода, в Новом Адмиралтействе корабль строили подрядные организации. Судостроительную сталь поставляли Адмиралтейский Ижорский завод и Александровский чугунолитейный. Штевни и болты из прокатной морской бронзы – завод Пульмана. Палубную броню – фирма «Шатильон-Коментри». Артиллерию поставлял Обуховский завод, минное вооружение – Металлический завод. И так далее. Один делает турбины, другой – трубы, третий – электромоторы. Появляются вопросы, нарождаются переписка, объяснения, обсуждения, а дело стоит.

В результате, что на Балтийском заводе решается и выполняется в месяц, то в адмиралтействах потребует шесть месяцев, если не более. Пока главные устройства и системы не будут выполняться одной фирмой без дробления одной и той же работы ради некоторой экономии в расходах между несколькими, часто малоопытными в сложных судовых работах контрагентами, достройка судов в казенных адмиралтействах будет идти черепашьими шагами.

Сандро, ознакомившись с докладной запиской и проверив правдивость ее содержания, собрал всех подрядчиков и вслух им зачитал статью о промышленном саботаже. После чего заявил, что видит перед собой революционеров, которые хотят поражения России в предстоящем противостоянии с Японией и, вероятнее всего, с Англией.

Видимо, до подрядчиков посыл зятя императора дошел. И не только до них. Как результат, в одна тысяча девятьсот втором году Тихоокеанская эскадра пополнилась эскадренными броненосцами «Ослябя» и «Победа», броненосным крейсером «Баян» и бронепалубными крейсерами «Паллада», «Диана», «Михаил Хохлов», «Боярин», «Аскольд», «Новик». Все эти корабли были построены на отечественных верфях. К ним присоединились построенные на американских верфях броненосец «Ретвизан» и крейсер «Варяг», а также французской постройки эскадренный броненосец «Цесаревич».

Таким образом, к концу второго года нового века на шесть японских эскадренных броненосцев мы имели в Тихом океане десять своих. «Сисой Великий», «Наварин» и «Полтава» прошли полноценный ремонт в Циндао и были готовы нести службу дальше.

Кроме этих десяти броненосцев на российских верфях шло бешеными темпами строительство еще четырех эскадренников: «Бородино», «Император Александр III», «Князь Суворов» и «Орел», а также крейсеров «Алмаз», «Жемчуг» и «Изумруд». В Италии достраивались два крейсера из серии «Гарибальди»: «Мариано Морено» и «Ривадия», которые морское ведомство под нажимом Сандро приобрело после того, как от них отказалась Аргентина. Новые имена им еще не придумали. Мне же они помнились как «Касуга» и «Ниссин». Только в этом мире они будут сражаться на нашей стороне.

С вводом этих кораблей в четвертом году у нас будет практически полный паритет с Японией по броненосным крейсерам и бронепалубникам, а вот по эскадренным броненосцам мы будем иметь подавляющее преимущество. Только вот следующего года мы ждать не будем, так как в Аналитический центр пришла развединформация о том, что в ближайшее время англичане продадут или отдадут в аренду японцам броненосцы типа «Маджестик» и, возможно, с английскими экипажами. Какое количество броненосцев передадут, нашему агенту установить не удалось, но таких кораблей у Британии девять.

Эти мысли пронеслись в голове, пока менял наживку на единственно оставшемся средстве ловли рыбы. Поймать амура стало еще более навязчивой целью. Закинув удочку с зеленым горохом на крючке в травяной островок, задумался, вспоминая последние события.

Неожиданный союз России и Германии, с подписанием двух соглашений, перетряхнул международную политику. Инициатива Гогландского соглашения по Европе принадлежала Вильгельму, стремящемуся разбить союз Парижа и Петербурга, чтобы обеспечить себе надежный тыл в Европе, пока он будет осваивать колонии. Кайзер, воспользовавшись конфронтацией между Россией и Англией, которая вот-вот должна была перейти в состояние войны, пришел со своей эскадрой на помощь русскому императору и предложил создать союз Германии, России и Франции против Великобритании.

Гогландский договор состоял из четырех статей и содержал обязательства сторон о взаимопомощи в Европе в случае нападения на одну из них какой-либо европейской державы. Также стороны обязывались не заключать сепаратный мир с одним из общих противников. Договор вступил в силу сразу после подписания. Срок действия не был ограничен, в случае денонсации договора одной из сторон предусматривалось информирование другой за год. Кроме того, Николай после вступления в силу договора должен был ознакомить с ним Францию и «побудить ее присоединиться к нему».

Я, конечно, не политик, но с точки зрения интересов Российской империи, по моему мнению, данное соглашение способствовало дистанцированию интересов России от французских, создавало благоприятную почву для конструктивного взаимодействия с Германской империей. Плюс к этому блокировало антироссийскую деятельность Великобритании и давало России возможность поправить свое положение на Дальнем Востоке.

Особенно если знать, что Николай продавил у кайзера еще одно секретное соглашение, по которому Германия и Россия поддерживают политику друг друга в отношении Китая и Кореи. Германская промышленность помогает вооружать российскую армию на Квантуне и в Маньчжурии, включая и поставку береговых орудий. Кроме того, германская военно-морская база в Циндао могла быть использована Тихоокеанской эскадрой для ремонта, стоянки и бункеровки углем.

Эти соглашения позволили перенаправить денежные потоки со строительства Либавской военно-морской крепости на Порт-Артур и Владивосток. А ведь на строительство в Либаве было запланировано истратить в три раза больше средств, чем на модернизацию китайской крепости Порт-Артур. Форты Либавы должны были обеспечивать защиту от одиннадцатидюймовых снарядов, а новые форты Порт-Артура – только от шестидюймовых снарядов. Огневая мощь артиллерии Либавской крепости должна была быть в полтора раза больше Порт-Артура.

Кроме этого выяснилось, что для десанта в Босфор был создан сверхсекретный особый запас. К одна тысяча восемьсот девяносто восьмому году в его составе имелось сто шестнадцать пушек и гаубиц, двадцать четыре пулемета Максима старой модификации и пятьдесят новой, сотни тонн боеприпасов, свыше полутора тысяч морских мин, сотни километров железнодорожного полотна и так далее. Причем весь особый запас размещался в Одессе и Севастополе недалеко от причалов. И все это богатство по распоряжению императора было отправлено на Квантун и в Маньчжурию.

Все эти меры ускорили в Порт-Артуре работы по возведению береговых укреплений. Был углублен Западный бассейн, предназначенный для броненосцев, почти закончено строительство нового сухого дока. Дополнительно к укреплениям Порт-Артура были возведены оборонительные сооружений на цзиньчжоуской позиции и на китайском берегу реки Ялу. Войска Маньчжурского округа как кроты зарывались в землю и вооружались.

Вооружение туда текло рекой. Пулеметы Мадсена и Максима, трехдюймовки и сорокавосьмилинейные гаубицы, пистолеты-пулеметы для охотничьих команд. Выпускники военных училищ чуть ли не в полном составе отправлялись на Квантун, восполняя нехватку офицерского состава. Российская империя этими действиями показывала всем, что от своего куска «китайского пирога» не откажется и будет за него драться.

В общем, ситуация сложилась такой, что на середину лета одна тысяча девятьсот третьего года Маньчжурский военно-административный округ и Тихоокеанская эскадра находились на пике своей мощи. Дальнейшее ожидание и подготовка к войне будет только на пользу противнику.

Поэтому я и находился сейчас в станице Черняева, куда заглянул на несколько дней, пользуясь оказией. Привез письма, подарки от братов и бойцов подразделения спецопераций. Когда выгружался на пристани станицы с парохода, создалось такое впечатление, что прибыл не офицер, а какой-то купец с кучей товара.

Потом были посещение могил, церковная служба и два дня гулянья всего Черняевского станичного округа. В конце концов, организм запросил пощады, и я спрятался от станичников на рыбалке.

Несколько отвлекся. В общем, на суперсекретном совещании при императоре было принято решение, что если до первого сентября японцы не начнут войны, то нападем мы с помощью нового оружия, к которому относятся боевые пловцы и торпедные катера, точнее, небольшие миноноски по местной классификации.

Команда Кононова должна будет прибыть в корейский порт Мозампо на специально переделанной для скрытых операций боевых пловцов парусно-винтовой шхуне под видом научной экспедиции, занимающейся гидрографическими работами. Порт прописки данной шхуны был город Марсель. Князь Урусов все оформил так, что и комар носа не подточит.

А в одну из необитаемых бухт острова Карого[1] должен будет подойти корабль-матка с четырьмя новыми секретными миноносками. В свое время рассказал Николаю и Сандро о торпедном катере типа «Д-3» времен Великой Отечественной войны. А потом покойный Севастьяныч под моим чутким руководством для детей Николая сделал из дерева его модель с резиномотором.

Все упиралось в двигатель, который позволял бы развивать этой миноноске скорость хотя бы в тридцать узлов. Группа из двух энтузиастов – Тринклера и Костовича – пыталась создать такой двигатель, но дело у них двигалось со скрипом, пока они не познакомились с работами Павла Дмитриевича Кузьминского и его газовой реверсивной турбиной радиального типа с десятью ступенями давления. Турбина работала на парогазовой смеси, получаемой в созданной опять же Кузьминским камере сгорания – «газопаророде».

К сожалению, этот замечательный человек и изобретатель умер, но остались его чертежи, работающий образец турбины и камеры, а также несколько инженеров-учеников на Балтийском судостроительном заводе, которые пополнили секретную группу изобретателей – создателей двигателей. И им удалось сделать турбину, которая позволяла миноноске – торпедному катеру развивать скорость сорок узлов, что на пять с половиной узлов было больше, чем показала английская экспериментальная «Турбиния» с паротурбинной установкой Парсона на морском параде в честь Бриллиантового юбилея королевы Виктории в Спитхеде в девяносто седьмом году.

И теперь на вооружении морского ведомства был засекреченный отряд миноносок водоизмещением тридцать тонн, длиной двадцать один метр, шириной четыре и осадкой меньше метра. Корпус этой миноноски делали из дерева толщиной сорок миллиметров. Днище сделали трехслойным, а борт и палубу – двухслойными. Благо древесины в Российской империи хватало. Дальность плавания у этой малютки достигала пятьсот миль. Мореходность позволяла использовать миноноску при ветре до шести баллов. На вооружении стояло два торпедных аппарата и два счетверенных пулемета Максима.

Десять таких катеров по железной дороге прибыли в Порт-Артур, а еще четыре с кораблем-маткой должны были поучаствовать в нанесении удара по японской военно-морской базе в Сасебо. Командовать этой группой должен был лейтенант Колчак, который недавно вернулся из Русской полярной экспедиции. Его выдернули из академии по моей просьбе.

Когда Александр Васильевич узнал, чем он будет заниматься, то невольно скосил взгляд на свой мундир, где был орден Святого Владимира четвертой степени за экспедицию, явно представив, что туда добавился Святой Георгий.

В общем, руководить всем этим безобразием, то есть нападением на Сасебо, император Николай Второй назначил меня. Зная мою любовь к морю, самодержец разрешил мне проследовать до Владивостока по суше, заодно проинспектировав состояние дел в военных округах по дороге, а потом на корабле до Мозампо.

В этот момент поплавок лег на воду, и я забыл обо всем на свете. В этот раз борьба с белым амуром закончилась моей победой. Нанизав его на кукан, где сидели три леща, я, довольный, отправился в станицу, подумав про себя, что удачная рыбалка была хорошим знаком.

Глава 1. Инспекция

Мой старый знакомый пароход «Селенга» плавно шел по фарватеру Амура, приближаясь к Хабаровску. Официальной версией моего нахождения на борту парохода была инспекционная поездка по проверке готовности к вероятной войне с Японией Приамурского и Маньчжурского округов. О реальной задаче, поставленной мне императором Николаем Вторым, думать не хотелось. Все, что мог спланировать, было уже спланировано. Силы и средства задействованы.

Поэтому оставалось только ждать и изображать из себя очень строгого инспектора с такими имперскими полномочиями, что даже чинов четвертого и третьего класса дрожь пробирала. Да и слава личного волкодава императора, который знатной кровушки пустил за последнее время ох как немало, работала на мой имидж.

Да… После того как подразделение Аналитического центра по силовым операциям перестреляло верхушку гвардейского заговора, отправив на тот свет великого князя Владимира Александровича с сыновьями, несколько генералов и штаб-офицеров столичной гвардии, за ним да и за всеми, кто носил форму центра, закрепилось несколько прозвищ: черные ангелы, ангелы смерти, волки императора, императорские волкодавы.

Этому поспособствовало и то, что после заявления Николая на Государственном совете о заговоре дяди при поддержке Англии в столице начались погромы, под шумок которых удалось с помощью уголовников изъять бумаги британского посольства. И вот после этого, с учетом полученной информации, черные кареты Аналитического центра можно было часто увидеть на улицах Санкт-Петербурга.

Подъезжала к подъезду черная закрытая карета, у которой мотор в две лошадиные силы и тоже черного цвета, из нее выходила тройка бойцов в черном. Скрывалась в подъезде. А через некоторое время без особого шума, а иногда и со стрельбой, и взрывами гранат, те же черные человечки выходили из подъезда, таща с собой одного или несколько фигурантов с черными мешками на головах. Закидывали их в карету, садились сами, и государственный возок направлялся в сторону Петропавловской крепости.

Народ быстро эти кареты обозвал «воронка́ми». Из-за цвета лошадей с каретой, из-за цвета формы бойцов, да и песня «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой» определенную роль сыграла. Очень уж был доволен простой люд, когда забирали в «воронок» кого-нибудь из правящей элиты.

Суды над теми, кто оказался в списках английского посольства, были открытыми. Нет, они были не военно-полевыми, а с присяжными, но по новым нормам уголовного права. До всеобщей декларации прав человека еще было далеко, поэтому обратная сила закона не работала. Присяжные, несмотря на усилия защиты, признавали подсудимых виновными, а судьи в основном давали по максимуму.

В тысяча девятьсот втором году в России начался революционный террор. Лондон на своей территории сплотил всех революционеров. Туда переехали Ульянов, Аксельрод, Засулич, Мартов, Плеханов, Парвус, Савинков и прочие. Раздробленное революционное движение объединялось под крылом английского правительства.

Первой ласточкой было убийство министра внутренних дел Сипягина Дмитрия Сергеевича, работу которого высоко ценил Николай. Разнос всех служб был со стороны императора… В общем, я в состоянии такой ярости видел Николая в четвертый раз.

Профукали, что там говорить. Но действия террориста-одиночки предугадать было практически невозможно. Недаром потом между органом социал-демократов «Искра» и газетой эсеров «Революционная Россия» возник спор по вопросу о принадлежности Степана Валериановича к партии эсеров и сущности политического террора.

Второго апреля одна тысяча девятьсот второго года к зданию Мариинского дворца подъехала пролетка, в которой был студент Степан Балмашев, одетый в форму адъютанта. Дождавшись в швейцарской приезда министра, Балмашев подошел к нему и со словами, что привез пакет с бумагами от великого князя Сергея Александровича, выстрелил в голову Сипягина. Министр скончался на месте, а его убийца даже не сделал попытки бежать.

В общем, Балмашев стал первым из террористов-революционеров нового поколения, который был повешен по решению военно-полевого суда. Три дня – и на четвертый пламенный революционер закачался на виселице в Шлиссельбургской крепости.

Дальше вал террора начал расти, но общими усилиями всех служб его удалось в течение года купировать. Сыграли роль и профсоюзы Зубатова, и то, что на всех казенных заводах была работа, а сверхурочные в связи с большим объемом госзаказов оплачивались по двойному тарифу. Рабочие сами сдавали агитаторов, а те чиновники, которые не поняли новой экономической политики императора, попадали под статью «промышленный саботаж».

Кроме того, когда при штурме явок террористов погибло два бойца из моего спецподразделения, я отдал негласный приказ: в случае вооруженного сопротивления живыми никого не брать.

Вильгельм, воодушевленный работой наших штурмовиков, прислал по согласованию с Николаем на обучение в Аналитический центр десять офицеров, которые должны будут создать в Германии аналогичные подразделения.

И если честно, то я его понимаю. Мало кто знал, что в начале марта одна тысяча девятисотого года анархист Дитрих Вайланд выстрелил в кайзера во время его визита в Бремен, но, слава богу, лишь незначительно его ранил, хотя попал в голову. Шлем спас. Так что кайзер знал не понаслышке, что такое революционный террор.

Если по всей Европе революционеры всех мастей и оттенков спокойно и открыто собирали деньги на революцию, открывали «партийные школы», проводили съезды, чуть ли не в открытую закупали оружие и создавали центры боевой подготовки, где учили вьюношей и мамзелей со взором горящим стрельбе и метанию бомб, то в Германской империи такие штучки не проходили.

Жить там революционер, в принципе, мог, но при малейшей попытке революционной деятельности его тут же брали в оборот и объясняли, что здесь такое не проходит. А объявленных в розыск террористов германцы моментально выдавали России, не устраивая, подобно Франции, митингов возмущенной «зверствами царизма» прогрессивной общественности.

Меж тем во Франции, чтобы нормальным образом бороться с ускользнувшими туда бомбистами, русской заграничной агентуре приходилось втайне вербовать и покупать отдельных французских полицейских чиновников, потому что легально, законным образом добиться чего-то от французских властей было невозможно.

Так что, когда революционеры заявили на съезде в Лондоне, что «одним из сильных средств борьбы, диктуемых нашим революционным прошлым и настоящим, является политический террор, заключающийся в уничтожении наиболее вредных и влиятельных при данных условиях лиц русского самодержавия, и террористическая деятельность прекратится лишь с победой над самодержавием, лишь с полным достижением политической свободы», Вильгельм и прислал своих офицеров на стажировку в центр. После борьбы с русским самодержавием он не исключал, что следующей целью будет кайзер и Германская империя.

Но это было позже, а тогда, после покушения, не знаю, что накопали германские спецслужбы по нему, но именно после этого события в германском рейхстаге князь фон Бюлов заявил, что Яньцзинское соглашение с Великобританией одна тысяча девятисотого года не касается Маньчжурии. После этого в Лондоне внезапно прерываются переговоры о возможности создания блока Великобритания – Германия – Япония, направленного против России. А потом были приход на помощь германской эскадры и Гогландское соглашение.

Да… Гогландское соглашение по Европе перевернуло всю политику с головы на ноги. Франция пришла в ужас от случившегося. Оставаться один на один с Германией ей решительно не хотелось. Особенно вследствие возможной затянувшейся войны между Россией и Великобританией.

Казалось бы, как это вообще возможно? Морская и континентальная державы?! Тем не менее, кроме английского «боевого пса» Японии на море, которую британцы могли поддержать и своим флотом, Российская империя и Великобритания имели возможность устроить театр военных действий на территориях Персии, Афганистана, Северной Индии, а возможно, и в Китае. Удаленность коммуникаций без проблем может растянуть это противостояние на несколько лет, истощая экономику обеих стран.

Судя по всему, в этот замес впишется кайзер на стороне России. Как поведут себя Австро-Венгрия и Италия – союзники Германии по Тройственному союзу – не известно. Но если и они встанут на сторону Германии и России, то будет не просто весело, а очень весело.

Как следствие, Парижем овладела нешуточная паника. Нет, конечно, во Франции никто не был против того, чтобы англичане творили свои гадости русским. Но Россия была нужна республике для противостояния Германии, а теперь та и Россия заключили договор о взаимопомощи, который ставил крест на мечтах Франции о возврате Эльзаса и Лотарингии.

Поэтому спустя год и семь месяцев после подписания двумя империями Гогландского соглашения Франция, как девушка на выданье, строила глазки всем, не давая окончательного ответа. Правда, потихоньку пошла информация, что она все больше и больше склоняется к «сердечному согласию» с британским джентльменом по вопросам в Африке и в Новом Свете. Думаю, и по Европе будет какое-нибудь секретное соглашение.

В Британии же творилось нечто невообразимое. Георг Пятый был готов на все, чтобы отомстить России, ну и Германии заодно, но вот британское общество традиционно было неоднородным. Часть хотела одного, другая – другого, третья – третьего и так далее.

Либералы, получившие большинство в правительстве, на удивление дружно встали на сторону своего короля, в отличие от консерваторов, очень недовольных тем, что терпят убытки из-за свернутой торговли с Россией.

За спиной премьер-министра Великобритании Генри Кэмпбелл-Баннермана стоял второй барон Ротшильд, его отец и еврейская диаспора Великобритании. Уолтер Ротшильд был активным политиком, представляя либеральное движение, являлся членом парламента от города Эйлсбери и принимал активное участие в разработке проекта декларации по созданию еврейского национального государства в Палестине.

Враждебное отношение к России данной группы было определено тем, что Российская империя начала двадцатого века была признанным международным лидером антисемитизма и притеснения евреев. Доходило до того, что в английских газетах сравнивали положение евреев в России с египетским рабством ветхозаветных времен.

Особняком выступала и та часть британского общества, которая имела бизнес в Японии и Китае, а также планировала какие-то перспективы от концессий по итогам уже неизбежной русско-японской войны. Надо сказать, что это была небольшая часть, так как основные, фундаментальные финансовые интересы Великобритании были сосредоточены в Индии, Африке и на Ближнем Востоке.

В общем, хотя единства у британцев и не было, но Георг «гадил» где только мог, причем не только нам. В январе этого года в Юго-Западной Африке, протекторат над которой Германия установила в конце восьмидесятых годов прошлого века, началось восстание за свободу и независимость местных племен гереро и оттенгов.

Племена поднялись на борьбу почти поголовно. Вооруженные поставленными англичанами винтовками, имея инструкторов-британцев, обучавших повстанцев с учетом опыта англо-бурской войны, племена начали партизанские действия, нанося германским отрядам поражения, используя внезапность нападения.

Только после прибытия из Германии подкрепления, пушек и пулеметов, поставленных из России, ситуация стала меняться. Но, судя по всему, кузен Вилли получил головную боль не на один год.

Тревожные сведения приходили от военных агентов касаемо и наших границ. Полки англо-индийской армии стягивались к городу Равалпинди, который располагался недалеко от границы с Афганистаном и стал местом дислокации крупнейшего британского гарнизона в Индии. В случае военных действий в сопредельных с Индией провинциях Китая и Туркестана они в течение двух-трех месяцев смогут выставить три корпуса неплохо обученных и вооруженных войск.

Но изменения коснулись не только сухопутных сил. Активизировался и главный военный аргумент Британии – флот. Учения, учения и еще раз учения. Их количество с начала этого года превысило в два раза количество флотских маневров за весь прошлый год.

В английском адмиралтействе даже создали «Отдел по борьбе с подводной опасностью», задачей которого является оценка степени угрозы крупным кораблям со стороны подводных лодок и выработка мер противодействия с участием бывших компаньонов господина Холланда в качестве экспертов. Сам же Джон, разругавшийся с Фростом и Райсом, уже целый год работал в «закрытом конструкторском бюро» вместе с Джевецким, Крыловыми и Костовичем.

Они уже создали проект «Дельфин» и воплотили его в трех подводных лодках, прошедших испытания и принятых на вооружение ВМФ Российской империи. Две из трех лодок были переправлены в Порт-Артур.

Полное подводное водоизмещение судна составило сто двадцать тонн, длина – двадцать метров, диаметр – четыре метра. Скорость надводного хода достигала десяти узлов, подводного – шесть узлов. Дальность плавания экономическим ходом была соответственно четыреста и сорок миль. Рабочая глубина погружения – пятьдесят метров. Вооружение состояло из двух трубных минных аппаратов калибра четыреста пятьдесят семь миллиметров. Боекомплект насчитывал четыре торпеды.

Командир первого подводного миноносца кап-два Беклемишев после ходовых испытаний докладывал: возможность подводного плавания при скорости шесть узлов обеспечивается с точностью до одного фута; скорость по поверхности в десять узлов держится уверенно; практическая дальность плавания под электромотором определилась в шестьдесят миль от расчетных сорока, но при скорости в пять узлов, причем в течение четырех дней; производилась варка свежей пищи, вентиляция и освещение. Возможность заряжания аккумуляторов от мотора практически проверена много раз, не только командование, но даже несколько человек мастеровых, работающих на лодке, переносят подводное плавание спокойно.

Я улыбнулся, вспомнив, как Михаил Николаевич волновался, докладывая Николаю об успешных ходовых испытаниях. Однако этот офицер был холоден и собран в момент смертельной опасности. Только его решительные действия позволили спасти лодку и экипаж при первом погружении. Тогда не удалось удержать подводный миноносец на заданной глубине, и он воткнулся в дно. Появилась течь, на борту подлодки началась паника, которую смог прекратить Беклемишев и организовать работы по спасению первого русского подводного миноносца. Лодка смогла вырваться из рук Нептуна и всплыла.

Как потом рассказывали свидетели, когда Бубнов и Беклемишев оказались на берегу, то сняли фуражки, перекрестились, а Михаил Николаевич спокойно произнес: «Ну, вот, слава богу, и поплавали под водой».

Да! Много, очень много событий произошло за эти полтора года. Все и не упомнишь. Слишком их много было. Из значимых для Аналитического центра стал выпуск первых курсантов. В качестве экзамена они были направлены в различные губернские города без документов, денег, одетыми чуть ли не бродягами с задачей за месяц адаптироваться в местных условиях и занять достойное положение в местном обществе.

Для этого выпускники имели право использовать свои полученные криминальные навыки и все умения, изученные во время курсов. В общем, разрешалось все, кроме убийства. Но если кто-то попадется, то суд и наказание будут реальными. Своими настоящими биографиями пользоваться было запрещено.

С заданием справились все. Никто не насторожил полицию и жандармов. Легализовались по-разному. Месяц – срок небольшой, поэтому кто-то смог устроиться на завод только простым рабочим, кто-то смог достичь большего.

Отличился курсант с учебным прозвищем Гусар. Попав на испытания в Саратов, он каким-то образом умудрился за столь короткое время охмурить младшую дочь предводителя местного губернского дворянства, шталмейстера Двора Его Императорского Величества и члена Государственного совета Павла Александровича Кривского. В результате там все шло к свадьбе, а будущий тесть пристроил нашего курсанта на службу к себе под бочок на должность, позволяющую получить чин коллежского секретаря.

Все бы ничего, только Гусар легализовался по украденному паспорту и сделанным, точнее, переправленным, им же самим другим украденным документам. А лямур возникла нешуточная, особенно со стороны девицы. Да и Гусар признался, что полюбил по-настоящему и не знает, что теперь делать. Вот такая Санта-Барбара в Саратове образовалась в одна тысяча девятьсот втором году.

Пришлось для саратовского дворянства и их предводителя раскрывать Гусара как коллежского секретаря, состоящего на службе в Министерстве императорского двора и уделов при кабинете его императорского величества, который в городе выполнял особое секретное распоряжение императора по чужим документам.

В общем, все закончилось признаниями, слезами радости и свадьбой, благо Гусар был дворянином, а его истинный статус оказался даже выше, чем был по поддельным документам. А по Российской империи поползли слухи, что царь-то снова возродил Тайную экспедицию, а скоро «слово и дело государево» введут. Вот и думай, кому и что говорить. Вдруг перед тобой никакой не Иванов, а Сидоров из Тайной экспедиции.

Пятерых курсантов пришлось отчислить. Точнее, сделали так, чтобы все считали, что они отчислены как не прошедшие испытание. На самом деле только этих пятерых можно было с натяжкой использовать как нелегалов. Трое из них направлялись в САСШ. Ирландец и Горец, которые действительно имели ирландские и шотландские корни, должны были в Нью-Йорке войти в команду Джеймса Коннолли.

Этот человек был ведущей фигурой в ирландском протестном движении на рубеже веков. Он активно выступал против Гомруля – движения за автономию Ирландии, считая его полумерами. Его мечтой была независимая Ирландия. В одна тысяча восемьсот девяносто седьмом году он инициировал демонстрации против организованных властями Дублина торжеств в честь шестидесятилетия правления королевы Виктории, а также против запланированных визитов членов королевской семьи в Ирландию. Кроме того, Коннолли организовал дублинские протесты против англо-бурской войны, после чего был вынужден выехать вместе с семьей в САСШ.

С помощью этого лидера современных фениев и наших двух агентов мы надеялись создать Ирландскую республиканскую армию, которая будет бороться за независимую Ирландскую республику намного раньше, чем это произошло в моем мире. Надо же было добавить англам головной боли, не только им устраивать волнения, восстания и перевороты. Пора брать на вооружение приемы политической борьбы «самой прогрессивной» нации на свете.

А третий представитель наших курсов создаст первую в Штатах финансовую пирамиду LEF от Liberté, Égalité, Fraternité, то бишь свобода, равенство и братство. Достигать успехов на этом поприще Финансист должен был, действуя через подставных наемных лиц в основном французского и немецкого происхождения.

Этот курсант, который окончил Санкт-Петербургский университет по первому разряду и с золотой медалью по кафедре политэкономии, еще на стадии отбора кандидатов был намечен именно на эту цель.

Он был любимым учеником Михаила Ивановича Туган-Барановского, создавшего инвестиционную теорию циклов и написавшего в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году книгу «Промышленные кризисы в современной Англии, их причина и влияние на народную жизнь». В этой книге молодой экономист дал новое системное видение сущности экономических кризисов и их причин. А его еще более юный ученик должен был на практике доказать правильность теории своего наставника.

С Туган-Барановским был на короткой ноге главный экономический мозг Аналитического центра Петр Струве, от которого и узнали о молодом финансовом гении. Оставалось его только направить в нужную сторону и в виде финансовой мины подбросить в САСШ, зарабатывать деньги для ИРА и России да ковать причины для финансово-экономического кризиса. Для этих целей Финансист получил доступ к счетам на один миллион долларов. Контролировать его, конечно, предполагалось. Но его настрой говорил о том, что этот агент готов к великим свершениям.

Еще по одному курсанту уехали в Германию и Францию. Их задача была внедриться в военные круги этих стран для получения информации о состоянии войск, промышленности, планируемых военных действий. Задача была с перспективой не на один год и даже не на один десяток лет. Такие Штирлицы начала двадцатого века.

Больше десятка курсантов разъехались по дипломатическим миссиям в разные страны, чтобы под видом обслуживающего персонала посольств и представительств собирать развединформацию. Двенадцать выпускников курса образовали костяк контрразведки. Половина из них убыла в Харбин. Старший этой группы должен был передать обусловленное с Тифонтаем послание от меня и получить от купца всю собранную тем информацию. Такой вариант развития событий мы с Николаем Ивановичем обговаривали еще во время встречи в Иркутске.

Да, Иркутск. Пока добирался до него, казалось, что еду по строительной площадке, и стройка не прекращается ни днем, ни ночью. По всему Транссибу раздавались стук топоров, хруст вгрызающихся в дерево пил, смачные и звонкие удары кувалд по костылям. Шалаши, палатки, огонь костров, на которых готовится пища, перебранки на могучем русском языке. На полустанках было видно, как разбегаются влево-вправо от основного полотна новые дорожные ветки, отстойники, вагонные и ремонтные депо. Да и сам Транссиб до Омска стал уже двухпутным.

Не забыв навестить родное училище и дядьку Игната, я проинспектировал строительство Кругобайкальской железной дороги и Байкальской переправы, на которой уже действовали два парома-ледокола «Ангара» и «Байкал».

Сооружение дороги от Иркутска до байкальского мыса Малый Баранчик, на котором был расположен порт Байкал, велось с одна тысяча восемьсот девяносто шестого по одна тысяча девятисотый год. К этому времени также была достроена железная дорога от Сретенска до Мысовой на восточном берегу Байкала.

Возведение самого сложного отрезка, от Слюдянки до станции Байкал, началось осенью одна тысяча девятьсот второго года, когда стало понятно, что столкновение с Англией и Японией неизбежно. На этот участок были брошены значительные силы и средства, куда больше, чем было запланировано изначально.

Технические условия при устройстве разъездов определили пропускную способность дороги в четырнадцать пар поездов в сутки. Сроком окончания работ по строительству Кругобайкальской железной дороги императором была названа дата – десятое августа одна тысяча девятьсот третьего года.

На момент моей инспекции работы подходили к концу. Никому не хотелось пополнить собой отряды каторжан, задействованных на этом грандиозном по срокам строительстве.

Основные силы были брошены на ввод в эксплуатацию железнодорожного полотна, поэтому работы по развитию станций и поселков на пути следования дороги не проводились. Этим можно было заняться и позже. Как говорилось в моем мире: «Все для фронта, все для победы».

Мои мысли прервал гудок парохода. «Селенга» сообщала, что прибывает под заход солнца к пристани Хабаровска. Впереди меня ждала встреча с главнокомандующим всеми войсками Дальнего Востока и генерал-губернатором Приамурья Гродековым.

Николая Ивановича я хорошо знал еще по своей прошлой службе при генерал-губернаторе Духовском. Гродеков с девяносто третьего года был замом у Сергея Михайловича. Правда, в последний раз с Николаем Ивановичем виделся почти семь лет назад в девяносто шестом году. Во время моего участия в войне с китайцами и ихэтуанями встретиться не получилось.

Генерал-губернатор тогда отвечал за оборону Приамурья и усмирение китайских волнений в Северной Маньчжурии. Благодаря его энергичным и решительным действиям была блестяще выполнена мобилизация Приамурья. Именно он спланировал удары отряда Ренненкампфа через Малый Хинган на Цицикар и Гирин, генерал-майора Сахарова – на Харбин, а отряда генерала Айгустова – на Нингуту и Хуньчунь.

Его тактические и стратегические решения привели к тому, что уже к пятому июля одна тысяча девятьсот первого года было открыто временное движение поездов и перевозка грузов на всей протяженности еще не «замиренной» КВЖД. К концу июля того же года правый берег главной транспортной аорты региона – Амура – был очищен от неприятеля, и возобновлено свободное плавание судов.

А к двадцатому августа, после взятия Гирина, Цицикара и Нингуты, вся магистраль КВЖД, на протяжении одной тысячи двухсот верст, вновь прочно удерживалась русскими войсками, и военные действия в Северной Маньчжурии можно было считать оконченными.

Гродекову императором была пожалована золотая, украшенная бриллиантами шашка с надписью «За победы в Северной Маньчжурии. 1900 г.». В том же году Николай Иванович был произведен в генерала от инфантерии.

В августе прошлого года генерал-губернатор в связи с шестидесятилетием попросился в отставку, но вместо этого император добавил к его генерал-губернаторству должность главнокомандующего войсками на Дальнем Востоке. На этом посту Гродекову пришлось выполнить громадную работу по организации и подготовке запасных частей и частей действующей дальневосточной армии к новой войне, а также приведению тыла Приамурья на военное положение.

– Ваше высокопревосходительство, разрешите войти? – я застыл по стойке смирно в дверях кабинета приморского генерал-губернатора.

– Проходите, Тимофей Васильевич, очень рад вас видеть, – Гродеков вышел из-за стола и, улыбаясь, пошел мне навстречу.

Пожав мне руку и похлопав по плечу, подвел к столу и усадил на стул. Вернувшись на место, некоторое время с интересом рассматривал меня через стекла очков.

– А вы за эти годы возмужали и заматерели, Тимофей Васильевич. Я-то вас помню лихим рубакой во главе сотни, которая гоняла хунхузов по всему Амуру. Очень эффективно вы тогда действовали. А теперь начальник Аналитического центра, которого все боятся до колик в животе. Как там уже в народе говорят: «Приедут к тебе черные ангелы на воронке, тогда и узнаешь, как ты жизнь прожил»… – Николай Иванович весело и заразительно рассмеялся.

Не удержался от смеха и я. Такую интерпретацию выездов на арест моих орлов я слышал впервые. И если честно, было даже лестно от такого сравнения.

– Как Аркадий Семенович поживает?! – резко изменил тему разговора Гродеков.

– Так же как и вы, Николай Иванович, просился в отставку, очень хотелось ему все свое время внуку посвятить, но государь не отпустил. Так что Аркадий Семенович продолжает нести службу в Военном совете, в Главном комитете по устройству и образованию войск занимается вопросом новой тактики боевых действий казачьих войск, – ответил я.

– Так вас, Тимофей Васильевич, можно поздравить с рождением сына?! – улыбаясь, задал вопрос генерал.

– Двадцатого июня одна тысяча девятьсот второго года на свет появился Василий Тимофеевич Аленин-Зейский. И как заведено в семействе Алениных, первенца от Тимофея называли Василием в честь Ермака, – я расплылся в счастливой улыбке.

Беременность Маши и рождение ребенка прошли без особых трудностей. Наследник родился здоровым и горластым карапузом. Супруга как-то сразу одомашнилась. Хотя, как говорил тестю, в имении пришлось создать домашнюю химическую лабораторию. Но, слава богу, после родов моя Машенька как-то забыла о своих грандиозных планах осчастливить мир каким-то суперлекарством и полностью посвятила себя ребенку.

С учетом того, что на меня за последних полтора года было совершено еще четыре покушения, пришлось озаботиться охраной имения. В Курковицах, в специальном пристрое к дому поселились пять отобранных мною запасников, которым, как и покойному Севастьянычу, было некуда возвращаться. Ребята были тертые и умелые с оружием. Да и плюшек я им пообещал много.

Кроме этого, по своим каналам довел до заинтересованных в моей смерти лиц, что если что-то случится с моей женой и сыном, то вырежу всех виновных и членов их семей до седьмого колена. Не пожалею никого. Ни старых, ни малых, даже тех, кто ниже колесной чеки. Император, отправляя меня в это путешествие, также обещал позаботиться о моей семье. Несмотря на принятые меры, беспокойство оставалось.

– Тимофей Васильевич, извините за нескромный вопрос, – Гродеков с каким-то виноватым выражением на лице прервал мои воспоминания. – Это правда, что вы ведете свой род от Ермака?

– Ваше высокопревосходительство, от деда слышал, что казачий род Алениных ведет свое происхождение от алан-аорсов. Василий Тимофеевич Аленин, известный как Ермак, во главе одного из отрядов донских казаков в казачьем войске под общим командованием атамана Сусара Федорова участвовал во взятии Казани. Царь Иоанн Грозный пожаловал тогда донцам навеки весь Тихий Дон со всеми его реками и притоками. Данная грамота до конца семнадцатого века хранилась в соборе города Черкасска и была отобрана Петром Великим во время его похода под Азов. А прозвище Ермак настолько прилипло к моему предку, что в синодике Тобольской соборной церкви для поминовения казаков, погибших при завоевании Сибири, по повелению первого архиепископа Киприана был Василий Тимофеевич Аленин записан как Ермак, сын Тимофеев, – я замолчал.

– И что дальше? – заинтересованно спросил генерал.

– А дальше ничего. Пользуясь своим положением, ваше высокопревосходительство, в Тобольске подтверждения этому не нашел, – я грустно улыбнулся. – И, в принципе, какая разница, кто был твоим предком. Главное, что ты сделал в этом мире!

– С этим вашим высказыванием полностью соглашусь, Тимофей Васильевич. Но, как говорится в народе: делу время, а потехе час. А посему все дела откладываем на завтра, и сейчас мы проследуем в офицерское собрание. Там нас уже ждут накрытые столы и офицеры Хабаровска, которым просто не терпится узнать о последних новостях из столицы, – Гродеков усмехнулся и, поправив очки, добавил: – Возражения не принимаются, господин полковник.

Глава 2. Владивостокская крепость

Посидели в офицерском собрании душевно. Многих офицеров я знал по предыдущей службе до девяносто шестого года, с некоторыми познакомился во время осады Благовещенска и в отряде Ренненкампфа.

Сегодня с утра сходил на утреннее богослужение, подал записку для поминовения на Божественной литургии со списком всей своей умершей родни и Дарьи. Купил и расставил свечи, раздал милостыню, а потом сходил на кладбище. По такой же схеме помянул всех в станице, кроме раздачи милости. Нищих и попрошаек у станичной церкви в Черняева никогда не было.

Придя на кладбище, убрал немного листвы, веток с могилки своей «храброй птички». Было видно, что за могилой ухаживают. В прошлый свой приезд оставил кладбищенскому сторожу денег, да и потом раз в год пересылал небольшие суммы Тарале с просьбой передать их сторожу. Арсений в ответных телеграммах ругался, мол, он и сам может деньги на это выделить, но перечисленные мною суммы передавал.

Посидел, погрустил, повинился. Мысленно рассказал Дарье обо всех событиях, которые произошли со мной с момента моего последнего посещения могилы. Глупо ждал какого-то ответа. Приняв за него порыв теплого ветра, который разметал мне волосы на макушке, с каким-то чувством облегчения и очищения ушел с кладбища. Впереди ждала служба.

– Итак, Тимофей Васильевич, с чего начнем? В принципе, я каждый месяц отправляю в военное ведомство доклады по подготовке Приамурья и Владивостокской крепости к боевым действиям. Вы знакомились с моими докладами? – спросил меня Гродеков, блеснув стеклами очков.

Мы вновь расположились в его рабочем кабинете, и Николай Иванович должен был ознакомить меня с состоянием дел во вверенных ему войсках и на оборонительных позициях. На столе лежало несколько карт.

– Ваше высокопревосходительство, признаюсь, на меня эта инспекционная поездка свалилась как снег на голову. Возможно, государь и хотел, чтобы я посмотрел на все свежим взглядом, ничем не зашоренным. Поэтому я с вашими докладами не знаком и буду рад услышать все лично от вас, – ответил я, вежливо кивнув в конце фразы.

– Что же, давайте тогда без чинов. И я вам обрисую положение дел и то, как вижу сложившуюся ситуацию в целом, – генерал откинулся на спинку стула и сцепил в замок пальцы рук.

Я также удобнее устроился за столом, предполагая, что разговор будет долгим.

– По окончании японско-китайской войны в девяносто пятом году в военном ведомстве была пересмотрена доктрина использования Владивостокской крепости в связи с изменением вероятного противника, которым стала Япония. Был разработан новый план обороны, и было решено, что между строящимися и имеющимися крепостными фортами и батареями не должно оставаться мертвых зон, где войска или флот неприятеля могли бы укрыться от обстрела и организовать плацдарм. В наиболее узких бухтах, куда не доставали орудия, было принято решение выставлять минные заграждения и корабли Сибирской военной флотилии… – Гродеков поправил пальцем очки на переносице. – Роль Владивостокской крепости в обороне сводилась к двум основным задачам. Первая: береговые дальнобойные батареи должны вывести из строя флот противника и пресечь обстрел города и бухты с моря. Вторая: фортам северной линии надлежало остановить наступление японской армии после высадки десанта где-нибудь на побережье.

Я с интересом слушал генерал-губернатора, который кратко, но емко и четко рисовал картину организации обороны Владивостока.

– По этому плану в девяносто седьмом году была достроена в бетоне Назимовская батарея на одноименном мысе, строилась мортирная батарея из одиннадцатидюймовок семьдесят седьмого года у Токаревской кошки, велись работы по перестройке старых деревоземляных батарей на бетонные. Параллельно пришлось развернуть казарменное и дорожное строительство из-за заметного увеличения численности гарнизона крепости. По утвержденным и разработанным местными инженерами проектам началось строительство четырех долговременных фортов, которые должны были стать основой сухопутной обороны крепости: Северо-Западный, Северный и Северо-Восточный – на высотах Второй Речки и Седанки на полуострове Муравьева-Амурского, и форт Южный – на горе Русских на Русском острове. Форты располагались на расстоянии семи-пятнадцати километров от бухты Золотой Рог. Это исключало возможность обстрела сухопутной артиллерией противника города и стоящих на рейде кораблей Сибирской флотилии. К одна тысяча девятисотому году достроили в бетоне Новосильцевскую батарею, – рассказывая, Николай Иванович показывал карандашом на карте Владивостокской крепости значки оборонительных сооружений.

Я, привстав со стула, следил за карандашом-указкой генерал-губернатора. Гродеков сделал паузу, переводя дух, а потом продолжил:

– Тогда же по проекту военного инженера капитана Романовича прорыли канал через перешеек Русского острова, чтобы в случае начала войны миноносцы и другие корабли могли спокойно ходить из Золотого Рога в бухту Новик и обратно, не покидая пролива Босфор Восточный, выходы из которого должны были прикрываться минными заграждениями. Этим обеспечивалась непрерывная связь внутренней бухты острова с материком даже в военное время. И тут, как вы сказали, будто снег на голову, строительство было остановлено по приказу военного министра. Алексей Николаевич нашел линию обороны чрезмерно растянутой, требующей слишком большого количества войск для ее занятия и удержания, а также больших финансовых затрат.

Гродеков снял очки и начал протирать стекла специальной тряпочкой, которую достал из футляра, лежащего на столе. Насколько я помнил по прежней службе, эти действия показывали сильное волнение генерала.

– Я лично писал генералу Куропаткину, что сужение линии обороны окажет пагубное влияние на оборонную способность Владивостока. Если сократить длину оборонительного обвода и построить его на расстоянии всего лишь три-пять километров от бухты Золотой Рог, то форты и батареи не смогут помешать противнику спокойно обстреливать центр Владивостока и акваторию Золотого Рога из тяжелой артиллерии, – Николай Иванович задумался, положив карандаш на карту, и начал вновь протирать очки.

Я же, склонившись над картой, мысленно перенес значки ближе к городу на указанные Гродековым расстояния, и малый петровский загиб пронесся в моей голове.

– Признаюсь, выполнение данного приказа я просто просаботировал, – голос генерал-губернатора звучал глухо. – Создал комиссию по вооружению Владивостокской крепости, которая пришла к заключению, что подковообразная группа высот под номерами 204, 200, 153 и 217 к северо-востоку от Владивостока должна рассматриваться как передовая позиция. В результате решений комиссии под указанным предлогом были сохранены недостроенные форты Северный и Северо-Восточный.

Гродеков посмотрел на меня тяжелым взглядом.

– Я сознательно нарушил приказ, Тимофей Васильевич. И подбил на это многих офицеров, находящихся в моем подчинении. Мы были готовы понести наказание, но после случившихся в столице событий осени одна тысяча девятьсот первого года все коренным образом изменилось. Все решения комиссии были утверждены высочайшим указом его императорского величества, а финансирование, вооружение и снабжение Приморья значительно увеличилось, – с каждым словом Николай Иванович как-то скукоживался, хотя говорил как бы о своей победе над военным министром.

– Николай Иванович, извините, но все для вас закончилось хорошо. Почему же вы в прошлом году подали в отставку? – непроизвольно вырвалось у меня.

– Устал я, Тимофей Васильевич. Сначала боксерское восстание, потом это противостояние с военным ведомством и его министром. А я уже не мальчик, – угрюмо усмехнулся генерал-губернатор. – Знаете, что меня остановило?!

– Что?!

– Телеграмма государя, в которой он мне написал: «Вы мне нужны на этом посту», – произнес Гродеков и замолчал.

– Император знает, как подобрать нужные слова, Николай Иванович. После смерти родителей, брата и сестры он очень сильно изменился. Это не тот несколько наивный наместник Дальнего Востока, которого вы помните, – я усмехнулся. – И как я вижу, государь не ошибся, сказав, что вы ему нужны здесь, в Приморье. Судя по значкам на карте, объем запланированных работ выполнен почти полностью?!

– Да, Тимофей Васильевич, практически полностью, – несколько оживился генерал-губернатор. – На настоящий момент оборона Владивостока состоит из двадцати трех береговых батарей, которые простреливают почти всю прибрежную зону. На сухопутном направлении мы имеем четыре форта, девять полевых укреплений и двадцать батарей. К сожалению, большинство орудий образца 1877 года с малой дальностью, невысокой скорострельностью и недостаточной точностью стрельбы. Хорошо, что на новых береговых батареях основную массу орудий составляют обуховские шестидюймовки с щитовым прикрытием, скорострельностью в семь выстрелов в минуту и максимальной дальностью стрельбы на восемнадцать верст. Но если подойдут японские эскадренные броненосцы с их двенадцатидюймовками, то нам придется худо. Да и со снарядами не сказать что хорошо, несмотря на то что на всю мощь используем Хабаровские артиллерийские мастерские. Их пустили в ноябре прошлого года.

– И какое качество у снарядов местного производства? – поинтересовался я.

– Намного хуже, чем у новых с тротилом, которые в малом количестве поступают к нам в основном к шестидюймовкам. Но лучше, чем из старых запасов. – Гродеков улыбнулся каким-то своим мыслям. – Мы, как в Кронштадте, провели испытания на пробитие брони для береговых орудий. Результаты показали, что пробить крупповскую броневую плиту толщиной в сто пятьдесят миллиметров из шестидюймовок не получается уже на дистанции в двадцать кабельтовых. А если она располагалась хотя бы под небольшим углом к атакующему снаряду, то и с пятнадцати кабельтовых. Но даже пробитие не всегда дает нужный результат, так как двухкапсульные взрыватели генерала Бринка активируют подрыв лишь в одном случае из десяти после пробития, да и заряд снаряда слишком мал, чтобы причинить какие-то серьезные разрушения.

Генерал-губернатор грустно улыбнулся и вновь начал протирать очки. Лицо Николая Ивановича приняло какое-то детское и обиженное выражение.

– И как решили выходить из этой ситуации? – поинтересовался я.

– Провели ревизию имеющихся в крепости снарядов. Выполненные из стали в мастерских начали переснаряжать мелинитом и устанавливать трубку образца восемьдесят четвертого года, усилив в ней пружинку ударника, согласно полученным рекомендациям из ГАУ и Арткомитета. Говорят, что этот способ предложил капитан Рдултовский, который учится в Михайловской артиллерийской академии?! – Гродеков вопросительно посмотрел на меня.

– Николай Иванович, эту фамилию слышал. Но я не могу объять необъятное. Великий князь Сергей Михайлович, можно сказать, сейчас революционно переделывает работу ГАУ, Арткомитета и даже Морского технического комитета по вопросам артиллерии. Переход на тротил и мелинит в снарядах – это полностью его заслуга. Обуховские гаубицы калибром в сорок восемь линий с фугасной бомбой и бризантной гранатой с зарядом из тротила также продавил он.

– Насколько я знаю, раньше великий князь был приверженцем французской доктрины одного калибра, одной пушки и одного снаряда? – с каким-то подтекстом спросил Николай Иванович.

– Все течет, все меняется. Кстати, трехдюймовая горная скорострельная пушка, которая стала поступать в Маньчжурский военный округ после принятия на вооружение русской армии, также заслуга Сергея Михайловича. Гористый театр войны требует наличия современной артиллерии, – ответил я. – А опыт боевых действий во время боксерского восстания показал, что ихэтуани и китайские войска легко приспосабливали к обороне селений глинобитные стенки, оставаясь за ними, как и в окопах, в полной безопасности от нашей шрапнели. Поэтому вопрос принятия на вооружение фугасного и бризантного снарядов к полевым и горным пушкам прошел в Главном артиллерийском управлении без особых препон, – нейтрально ответил я.

– Особенно, если ты можешь попасть под статью «промышленный саботаж», – усмехнулся, а потом рассмеялся Гродеков, причем так заразительно, что я его с удовольствием поддержал.

– Николай Иванович, если бы вы знали, как теперь быстро решаются вопросы, которые раньше рассматривались годами, – произнес я, после того как мы перестали смеяться.

– Тимофей Васильевич, на пробитии туннелей на Кругобайкальской железной дороге сейчас отбывает каторгу много представителей известных аристократических фамилий…

– Вы это осуждаете, Николай Иванович? – перебил я генерал-губернатора и жестко посмотрел на Гродекова.

– Нет, Тимофей Васильевич. Судебные процессы подробно отображались в газетах. Это страшно…

– Поверьте, там было отображено не все. Полную правду писать было нельзя. Это вызвало бы социальный взрыв, – тихо произнес я.

– Настолько все плохо? – спросил Гродеков.

– Да, Николай Иванович. Народ сейчас жаждет перемен. Крестьяне, рабочие, буржуа, аристократы, каждый социальный слой ждет своих перемен. Во многом глупых, недальновидных и взаимно исключающих друг друга. Но это и не важно… – я, как совсем недавно Гродеков, грустно улыбнулся и продолжил: – Вы думаете, что все они отдают себе отчет о последствиях своих желаний? Нет. Они просто хотят перемен. Им нужно хлеба и зрелищ, как и в Древнем Риме. Эти желания, в конце концов, и погубили Римскую республику.

– Но мы-то не республика, – тихо произнес генерал-губернатор.

– Николай Иванович, информация о том, что великий князь Владимир Александрович хотел принять конституцию и ввести парламентскую монархию по английскому подобию, к сожалению, ушла в массы, – я, как штабс-капитан Овечкин из фильма «Корона Российской империи, или Снова неуловимые» дернул головой. – Промышленники, купцы, да и многие аристократы, можно сказать, возбудились. У них есть деньги, но нет власти. А тут есть возможность желаемую власть получить.

Я сделал небольшую паузу, вспоминая несколько бесед на эту тему с императором в узком кругу, и продолжил:

– Если же к большим деньгам и желанию власти подкинуть революционную идею типа «свобода, равенство, братство», то получится такая гремучая смесь, которая может быстро разорвать российское самодержавие.

– И что думает государь по этому поводу? – поинтересовался генерал.

– Император понимает, что самодержавная система вызывает ту или иную степень протеста – осознанного или неосознанного, – но во всех слоях населения. Отсюда возникли либеральная оппозиция и российский социализм в двух его основных вариантах: народническом и марксистском, – я провел языком по пересохшему небу. – Иначе и быть не могло: если слой образованных людей не находит естественного применения своим способностям к лидерству и управлению, то из его представителей начинает складываться антисистемное сообщество, руководствующееся постулатами, изначально противоположными существующей государственности. Стоит ли удивляться, что это «прогрессивное» сообщество взяло на вооружение «самые передовые» социальные теории и занялось поиском не только легальных, но и нелегальных способов воплощения их в жизнь. В такой ситуации нет никаких гарантий, что в критических обстоятельствах их доктрины не начнут резонировать с народными утопиями и предрассудками.

– Это слова государя? – перебил меня удивленный Гродеков.

– Нет. Это я почти дословно цитирую Петра Бернгардовича Струве, который подготовил для императора аналитическую записку по этому вопросу.

– И какой окончательный вывод сделал Петр Бернгардович?

– Кратко: если процесс нельзя остановить, его нужно возглавить. И государь, вернее всего, очень скоро сделает об этом заявление, – ответил я.

Николай Иванович внимательно посмотрел на меня и задумался. Я же стал ждать, что он скажет.

– Неужели нас ждет парламентская монархия? – наконец потрясенно произнес Гродеков.

– Скорее дуалистическая, в которой юридическим способом ограничения власти монарха является Конституция, – усмехнулся я. – В ней будет проведено разграничение власти парламента, точнее, Государственной думы, монарха и министерств. Конституция будет обязывать государя исполнять решения думы, но при этом министры ответственны только перед самим монархом и им же назначаются или смещаются, а его указания обязательны к исполнению так же, как и одобренные Государственной думой и Государственным советом законы. Обязанность монарха подчиняться парламенту в законодательной сфере обеспечивается правом парламента вотировать бюджет. Зато монарх может наложить вето на решения думы, а также распустить ее.

– Боже мой, какие же потрясения ждут Россию-матушку, – задумчиво проговорил генерал-губернатор.

– Николай Иванович, не так страшен черт, как его малюют. Вспомните боярскую думу, где бояре, споря, таскали друг друга за бороды. Неужели вы думаете, что когда в Государственной думе соберутся представители от всех сословий, они смогут о чем-то договориться. Да это будет цирк с песнями и плясками. Зато и пар социального недовольства стравим, и государь всегда сможет оправдаться перед населением Российской империи за любой промах, кивая на думцев. Тем более среди них найдутся и нормальные люди, которые будут действительно думать о том, как сделать так, чтобы наше государство процветало, – закончил я фразу, а про себя подумал, что таких будут единицы.

Ну а за остальными мы внимательно присмотрим. И картотеку заведем, и связи все отработаем. Николай, несмотря на противодействие консерваторов, намеревался объявить о Конституции в этом году, после того как ее статьи до конца доработают.

– Ваши слова, Тимофей Васильевич, да богу в уши, – уже улыбаясь, произнес Гродеков. – Цирк и песни с плясками?! А, вернее всего, так и будет. Но мы отвлеклись. Давайте вернемся к нашим вопросам.

Дальше последовал обстоятельный доклад Николая Ивановича по каждому объекту обороны. Не были им забыты и вопросы снабжения. Кроме артиллерийских мастерских под руководством генерал-губернатора в начале этого года был введен в строй комплекс Минного городка, который должен будет снабжать минами Владивостокскую эскадру крейсеров и флотилию малых кораблей – миноносцев, канонерских лодок, минных заградителей, силами которых на подходах к городу во время войны будут выставлены минные заграждения.

С особой гордостью Гродеков рассказал о новом оборудовании, закупленном в САСШ для механического завода, которое с учетом плавучего и сухого дока позволяло осуществлять судоремонт любой степени сложности.

Там как раз, по словам Гродекова, был закончен ремонт крейсера «Варяг». Построенный в Филадельфии на верфях William Cramp and Sons, корабль в одна тысяча девятьсот первом году вступил в состав флота Российской империи и базировался в Порт-Артуре.

– А что ремонтировалось на крейсере, Николай Иванович? Корабль-то новый, – поинтересовался я.

– Что-то с котлами. По словам капитана Руднева, «Варяг» не может дать скорость больше четырнадцати узлов при возможных двадцати четырех с половиной, которые он показал на ходовых испытаниях. Из-за того что сухой док в Порт-Артуре был занят, крейсер отправили на ремонт сюда. Завтра пройдут испытания корабля после ремонта. Если все пройдет хорошо, в чем я не сомневаюсь, то «Варяг» потом уйдет в Порт-Артур, – обстоятельно ответил Гродеков.

«Руднев! Врагу не сдается наш гордый „Варяг“», – промелькнуло в голове, вслух же я произнес:

– Какое замечательное совпадение. Надеюсь, что Всеволод Федорович подкинет меня по дороге до Мозампо.

– Боюсь, на это придется получить разрешение морского ведомства. Япония очень резко реагирует на заходы в этот корейский порт русских военных кораблей. Как говорил маркиз Ито: «Мозампо – это Гибралтар Корейского пролива, потерять его – значит потерять всю Корею», – несколько виновато произнес генерал-губернатор.

– Вы правы, Николай Иванович, не будем дразнить гусей, – произнес я, подумав про себя, что как мальчишка поддался порыву лично познакомиться с Рудневым и побывать на борту знаменитого «Варяга».

Кто из советских пацанов в мечтах не видел себя на мостике крейсера во время его героического боя. Я, во всяком случае, мечтал. Но для моей миссии путь из Владивостока до Мозампо лучше проделать с меньшей помпой.

– А какие у вас дела в Мозампо, Тимофей Васильевич? – не удержался от вопроса генерал-губернатор.

– Надо подальше от чужих глаз передать для поверенного в делах дипломатической миссии в Сеуле Евгения Федоровича Штейна кое-какие бумаги для переговоров с корейской стороной по поводу строительства железной дороги Сеул – Ыйчжу, – доверительно ответил я Гродекову. – С помощью этой дороги мы в случае войны сможем быстро перебросить наши войска от реки Ялу в центр Кореи.

– Не думаю, что император Коджон пойдет на это. Да и японцы будут сильно возражать, – задумчиво произнес Николай Иванович.

– Император Кореи уже отказал. Но теперь Евгений Федорович должен будет предложить Коджону продать концессии на сооружение этой дороги россиянину барону Гинцбургу, проект которого предусматривает строительство дороги на концессионных началах с правом выкупа ее Кореей по истечении определенного срока, – выдал я еще одно прикрытие своего нахождения в Мозампо.

– Понятно, – генерал-губернатор погрузился в размышления и через несколько секунд произнес: – Не думаю, что и этот вариант пройдет. Но, как говорится, чем черт не шутит. Значит, Тимофей Васильевич, ваш дальнейший путь из Владивостока в Мозампо?

– Да, ваше высокопревосходительство. Но об этом лучше не распространяться. Поэтому вариант с «Варягом» и отпадает. Найдем менее заметную оказию.

– Решим вопрос, Тимофей Васильевич, не беспокойтесь.

– Спасибо, – я сделал паузу. – Николай Иванович, извините, но у меня один вопрос возник. Каким образом, вы все это умудрились построить? Насколько я знаю, финансирование Владивостока и Приамурья шло по остаточному принципу. А здесь даже новое оборудование для судоремонтного завода в Штатах закупили…

– Ох, Тимофей Васильевич, лучше и не спрашивайте. Служит у меня начальником инженеров Владивостокской крепости полковник Жигалковский Вацлав Игнатьевич. Отличный инженер и архитектор. По его проектам в Никольск-Уссурийске построены Преображенская церковь на кладбище, а потом – великолепный Николаевский собор. Это самый большой храм Приамурья, рассчитанный на две тысячи молящихся, – Гродеков перекрестился. – Представляете, Тимофей Васильевич, после первой торжественной службы благодарные прихожане преподнесли Вацлаву Игнатьевичу икону, а епископ Евсевий его благословил. Это была, пожалуй, наивысшая честь, которая могла быть оказана в православном храме католику. Н-да…

Я, наложив на себя крест вслед за генерал-губернатором, вопросительно посмотрел на него.

– Увлекся немного. Так вот, полковник Жигалковский, понимая, что при почти полном отсутствии в регионе рынка строительных материалов, способного обеспечить строительство подобного масштаба всем необходимым: песок, цемент, щебень, лес и такое прочее, – можно сказать, создал этот рынок. Ссужал деньги подрядчикам, открывал на подставных лиц различные фирмы по заготовке и производству необходимых для строительства материалов, являясь их реальным владельцем. В результате он фактически объявлял конкурсы и отдавал подряды сам себе, что позволило ему регулировать цены на поставки. С одной стороны, все это может быть квалифицировано как множественные злоупотребления, направленные на личное обогащение полковника, – Гродеков развел руки. – Но с другой… Фортификационные сооружения построены в срок, качественно и по цене в два-три раза ниже их сметной стоимости, заложенной в проектной документации.

– А проектную документацию также он разрабатывал? – спросил я, улыбаясь, вспомнив один рассказ своего одноклассника из прошлого-будущего.

Петр, с которым я просидел за одной партой девятый и десятый классы, пошел по другой стезе. И когда я вышел на пенсию, занимал во Владивостоке должность начальника налоговой инспекции. Во время одной из наших встреч-посиделок за рюмкой чая поведал о своем завхозе, который заявился к нему с требованием: «Петр Андреевич, ты мне или зарплату повышай, или давай построим еще чего-нибудь». За несколько дней до этого завхоз как раз закончил строительство трех гаражей для ведомственных машин.

– Нет, Тимофей Васильевич, – серьезно ответил генерал-губернатор. – Проекты в основной массе разрабатывались даже не местными инженерами, а столичными. Причем если по их проектам на фортах для удешевления предполагалось выполнять в бетоне только своды и стены, которые будут подвержены прямому обстрелу, а все остальное делать из более дешевой каменной кладки, то полковник Жигалковский из бетона построил все. Более того, при периодических задержках финансирования работ Вацлав Игнатьевич использовал на строительство крепости свои собственные деньги, полученные в качестве прибыли от его предприятий, что позволяло не останавливать работы. Оборудование для завода, кстати, закуплено также на его деньги.

Я сидел и тихо охреневал от такой информации. Видимо, Жигалковский какой-то гений от финансов и производства. Совместить получение прибыли и при этом минимум двукратную экономию средств почти по всем позициям, а также высокое качество возведенных объектов – это что-то небывалое в строительной практике.

– В общем, я закрываю на это глаза и только жду финансов из столицы, чтобы расплатиться со своим начальником инженеров. Вот такая вот коллизия. Не знаю, то ли под суд отдавать, то ли орденом награждать, – весело усмехнулся Гродеков.

– Я бы к ордену представил, Николай Иванович, – серьезно произнес я.

– Уже направил наградной лист на Владимира четвертой степени, – рассмеялся генерал-губернатор, а успокоившись, продолжил: – Вацлав Игнатьевич для защиты от одиннадцатидюймовок, которые есть на вооружении японской армии, под долговременными укреплениями проекта девяносто девятого года и под фортами на высотах Седанки построил подземные убежища пещерного типа, вырубив их в скалах. И все сверх сметы. Вот так!

– Да-а-а… Даже и не знаю, что сказать. Повезло Владивостокской крепости, что у нее такой начальник инженеров.

– Вы правы, Тимофей Васильевич. И крепости повезло, и мне повезло. Не оскудела еще земля русская талантливыми людьми. Кстати, нашелся еще один талант – подполковник Колобов Михаил Викторович, начальник штаба Заамурской железнодорожной бригады. Еле-еле его у адмирала Алексеева выпросил на три месяца.

– Что же предложил или сделал господин полковник? – поинтересовался я, когда Гродеков сделал паузу.

– Правление КВЖД для передвижения по дороге при непрекращающихся нападениях банд ихэтуаней и хунхузов разработало два года назад проект блиндированного поезда. По нему на Путиловском заводе были изготовлены металлические части для бронировки пятнадцати платформ и пяти паровозов. Когда их доставили в Маньчжурию, военные действия уже закончились, и металлические части сдали за ненадобностью на склад. Хотя, независимо от этого проекта, в пассажирских поездах, следовавших по КВЖД и участку Транссиба вблизи китайской границы, нижняя часть до окон пассажирских вагонов первого класса была покрыта противопульной броней. При обстреле поездов повстанцами пассажирам предлагалось ложиться или садиться на пол вагонов, – генерал-губернатор несколько раздраженно махнул рукой. – Опять я увлекся. В общем, Михаил Викторович с учетом надвигающейся войны предложил очень интересный проект блиндированного поезда и передвижной батареи береговых орудий. Я договорился с Евгением Ивановичем, и тот передал мне со складов все полученные для КВЖД металлические части для бронирования и автора проекта. Завтра блиндированный поезд «Заамурец» из артиллерийский мастерских выйдет для первых испытаний.

Глава 3. Старые знакомые

Я смотрел на блиндированный поезд «Заамурец» и испытывал дежавю. Особенно острым это чувство стало после проведенной подполковником Колобовым экскурсии по бронепоезду. Перед глазами как бы всплывали кадры фильма, которые я смотрел в детстве в прошлом-будущем. То ли «Александр Пархоменко», то ли «Армия Трясогузки». Но в любом случае этот бронепоезд внушал уважение.

Боевой железнодорожный состав состоял из двух одинаковых двухосных бронеплощадок, бронепаровоза серии Ов с тендером и командирского вагона, защищенных полудюймовой броней. Внутренний объем бронеплощадки разделялся на пулеметный каземат и башенную орудийную установку. В первом на особых столах устанавливалось двенадцать пулеметов Максима по шесть на борт.

Удивило, что Михаил Викторович озаботился об охлаждении пулеметов, для чего имелась специальная водопроводная система с подачей воды из тендера к кожуху каждого пулемета.

Для увеличения сектора обстрела пулеметов были оборудованы специальные спонсоны в стенках броневагона. Боекомплект, состоявший из полуторы тысячи патронов на пулемет, хранился в специальных бортовых ящиках.

Артиллерийская башенная установка располагалась в передней части вагона и монтировалась на поворотном круге, который позволял вести обстрел из горной трехдюймовки по горизонту на двести двадцать градусов.

Чтобы всю орудийную установку массой в сто двадцать пудов мог поворачивать вручную один человек, Колобовым была разработана конструкция специальной пяты, игравшей роль оси вращения и в то же время принимавшей на себя часть массы установки. Возимый боекомплект на орудие составлял восемьдесят шрапнелей и тридцать бризантных гранат. Размещался он в особой камере под поворотным кругом.

Наблюдение за полем боя осуществлялось из специального фонаря, который можно было назвать «командирской башенкой» с круговым обзором. В полу вагонов имелись люки для аварийного выхода. Система отопления бронеплощадок зимой состояла из дюймовых труб, проложенных вдоль бортов и соединенных с котлом паровоза. Для уменьшения теплопроводности стальных стен и шумоизоляции вагоны изнутри были обшиты пробкой и фанерой. Была предусмотрена принудительная вентиляция. Изнутри бронеплощадки и вагон были окрашены в белый цвет, снаружи, как и весь состав, в серый. Самые распространенные цвета на флоте.

В командирском вагоне находился боевой пост командира бронепоезда с наблюдательной башенкой и распределительной доской сигнализации цветными лампочками для связи с командирами бронеплощадок. Она дублировалась и звонковой связью.

Наблюдение за ходом движения состава осуществлялось через четыре люка, которые в бою закрывались ставнями с прорезями. Для удобства обслуживания ходовой части нижние листы брони подвешивались на петлях. Все воздушные и водяные рукава между платформами и паровозом заключались в особые броневые трубы.

В командирском вагоне также располагался, я бы его назвал, десантно-ремонтный взвод. Вся команда бронепоезда состояла из трех взводов: пулеметного, артиллерийского, технического и паровозной бригады, всего четыре офицера и девяносто нижних чинов. В общем, вундервафля получилась просто огонь.

– Что скажете, Тимофей Васильевич? – спросил меня Гродеков.

– Просто великолепно, ваше высокопревосходительство. Такой железный таран, идущий на острие атаки при захвате железнодорожных мостов, узловых станций… – Я посмотрел на подполковника Колобова, который расплылся в довольной улыбке. – Я бы еще посоветовал пустить впереди платформу с запасом рельсов, шпал, а сзади пристроить мощный небронированный паровоз для быстрого передвижения бронепоезда вне зоны боевых действий, к которому можно заодно несколько простых вагонов прицепить для перевозки солдат и платформы с теми же трехдюймовками. Бронепоезд пошел на прорыв, а пара рот и батарея трехдюймовок его прикрывают вдоль полотна.

– Разрешите, ваше высокопревосходительство, – произнес Колобов и, дождавшись разрешающего кивка генерала, продолжил: – По поводу платформ с рельсами, шпалами и даже колесными парами мы думали, но вот про дополнительный паровоз и сопровождение…

– Михаил Викторович, во время службы в военно-ученом комитете я изучал применение блиндированных поездов в англо-бурской войне. Буры быстро научились противодействовать таким поездам, пускай и из засад. Они повреждали пути впереди и позади состава, после чего расстреливали неподвижный поезд из орудий. После этого я пришел к выводу, что поезду необходимо прикрытие. Минимум рота и пара орудий. В засаде они мало помогут, но вот поддержать атаку бронепоезда могут вполне.

– Тимофей Васильевич, вы уже второй раз употребляете слово «бронепоезд», а не «блиндированный поезд». Почему? – перебил меня Гродеков.

– Ваше высокопревосходительство, я вижу перед собой полностью закованный в броню состав. Вот и… В общем, как-то само на ум пришло слово «бронепоезд», – несколько смущенно ответил я.

Для меня-то словосочетание «блиндированный поезд» звучало менее привычно, но к нему я уже привык. Здесь же, увидев этот состав, сам не заметил, как автоматически назвал его бронепоездом.

– Хм-м, бронепоезд, – чуть ли не по буквам произнес Николай Иванович. – А что? Звучит лучше, чем блиндированный поезд. Чувствуется какая-то мощь и натиск. И скоро у нас будет три таких бронепоезда. Не так ли, Михаил Викторович?

– Так точно, ваше высокопревосходительство. Это мы с «Заамурцем» долго провозились. Все-таки первый раз собирали. А «Приморца» и «Забайкальца» сделаем быстро. Только вот как с командами для них быть?! – Колобов тяжело вздохнул.

Да, проблема с личным составом стояла очень остро. Она была одной из причин, которые требовали начать войну осенью этого года. Мобилизованные для Китайского похода войска до сих пор находились в Маньчжурии, и среди них начиналось брожение. Особенно были недовольны льготные казаки строевого разряда и запасники, которые уже третий год были оторваны от своих семей. Их надо было возвращать по домам.

Среди сибирских и забайкальских полков сорок процентов подразделений подлежали демобилизации, так как официально военные действия в Китае прекратились. На флоте же более четырех тысяч нижних чинов, самых подготовленных и профессионально обученных, по осени должны были быть списаны на берег из-за окончания срока службы. Так что проблема была еще та!

Вопросов и проблем было великое множество. Вчера, например, Николай Иванович сообщил мне, что от военно-морского агента в Японии капитана Русина пришли сведения о том, что в конце июля из Сасебо ушел британский пароход с группой японских морских офицеров и унтер-офицеров, входивших ранее в экипажи устаревших броненосцев «Фусо» и «Чин-Иен», а за ним – еще один с такими же пассажирами. Это позволяет предположить, что англичане начали передачу Японии броненосцев типа «Маджестик» с целью формирования второго полноценного броненосного отряда.

Активизировалась японская разведка. Нехватка русских строителей и массовое привлечение к строительным работам китайцев удручающе сказывались на секретности. Для большинства русских китайцы, корейцы и японцы были на одно лицо. В январе этого года пара курсантов из первого выпуска Аналитического центра, которых направили в общей группе к Тифонтаю, по прибытии во Владивосток для проверки полученной информации обнаружили, что на полуострове Назимова в отвесной скале, на которой располагались две береговые батареи, сделаны замаскированные выемки, позволяющие незаметно подняться к укреплениям.

Лаз уничтожили, но блокировать шпионскую деятельность просто не хватало сил и опыта. Тем более значительную долю населения крепости составляли китайцы, корейцы и японцы, а контрразведчиков и жандармов кот наплакал. Проведение ревизии данной работы во Владивостоке, а потом в Порт-Артуре также было одной из задач, нарезанных мне императором.

Так что, поучаствовав в испытаниях бронепоезда, а также ознакомившись с наработками Колобова по созданию передвижной железнодорожной батареи из четырех шестидюймовок Канэ, на следующий день я отбыл во Владик.

Прибыв в город, смог найти место только в гостинице «Дальний Восток». Мест в «Тихом океане» и «Золотом Роге», несмотря на кусачие цены, просто не было. На следующее утро посетил почтамт, где на мое имя была корреспонденция от курсанта-агента Маклера, который последние полгода занимался посредническими операциями с недвижимостью. Ему я заранее из Хабаровска отправил телеграмму о своем прибытии, разумеется, в шифрованном виде. Его ответ также был закодирован.

Установленный порядок в российской армии, когда офицеру практически всегда предписывалось носить форму, приводил к определенным ограничениям. Поэтому необходима была конспиративная квартира, где я мог бы принять новую личину. Не обо всех моих делах должны были знать официальные службы.

Переодевшись на квартире в подготовленное агентом партикулярное платье, отправился на место встречи в общественные бани Антипаса, которые являлись своеобразным развлекательным центром Владивостока, где помимо самих бань можно было посмотреть восточные танцы, исполняемые китайскими и корейскими танцовщицами.

После парной, помывки и массажа расположился в небольшом отдельном кабинете, откуда было видно что-то типа танцевальной площадки, на которой под восточную музыку танцевали девушки в китайской одежде, заказал чаю. Распорядительный слуга принес заварной чайник с чашкой, ловко налил чая и удалился.

Я, достав часы, откинул крышку и посмотрел на циферблат. Маклер задерживался. Положив часы в карман и отодвинув в сторону чашку, задумался. Что-то не нравилась мне сложившаяся ситуация, а больше мое физическое состояние. Сознание как-то плыло, и по всему телу накатывала слабость, сковывая движения.

«Черт, что же это такое?! – пронеслось в голове, и я откровенно запаниковал. – Неужели шуточки в стиле Ли Джунг Хи?!»

Во время массажа я почувствовал несколько более сильных точечных нажатий рядом с позвоночником, но не придал этому значения. Тем более что после процедуры спокойно помылся, оделся и дошел до кабинета. Да и массировал меня мужик с явно рязанской физиономией и шикарной бородой.

Между тем сознание ускользало. Я попытался встать, но ни ноги, ни руки меня не слушались. Хотел крикнуть, но горло охватил какой-то спазм. Попытался схватиться за край скатерти и упасть со стула. Но тело меня не слушалось.

«Попался, гвардии подполковник», – это была последняя мысль, прежде чем я провалился в темноту.

Сознание всплывало какими-то отрывками. Шершавый язык, вздох, который наждаком прошелся по легким. Взгляд не хотел фокусироваться, а слезы текли сами собой.

– Вижу, господин полковник, приходите в себя, – услышал я на чисто русском языке. – Поздравляю с возвращением в этот мир.

Прошло еще какое-то время, прежде чем я смог рассмотреть, где нахожусь, и более-менее прийти в себя. Обстановка явно не радовала. Какая-то комната с саманными стенами без окон, земляным полом, без потолка и с крышей из соломы. Стол, на котором стоял подсвечник с тремя горящими свечами, дававшими рассеянный свет. Я попытался на них сфокусировать взгляд, но слезы этого не позволили сделать.

– Минут через пять придете в себя, – вновь услышал я где-то сбоку. – У вас сильный организм.

Я отрешился от всего и попытался глубоко вздохнуть. Где-то с третьей или четвертой попытки мне это удалось.

– Удивлен, – вновь услышал я. – Впервые вижу гайдзина, умеющего правильно дышать.

Ушло где-то минуты три, а может быть, и больше, пока я окончательно пришел в себя и смог как следует осмотреться. Полученная картина и ощущения не радовали. Я сидел на стуле посередине небольшой комнаты, ноги мои были привязаны к его передним ножкам, руки были связаны за спинкой, но очень грамотно, чтобы не нарушить кровоток. На столе кроме подсвечника со свечами на полотенце был заботливо разложен набор инструментов, который можно было бы назвать медицинским, но я не стал себя успокаивать похожестью.

– Вижу, что пришли в себя, господин полковник Аленин-Зейский, начальник Аналитического центра и советник российского императора. Поговорим?!

– Слушаю вас, – с трудом ответил я.

Во рту пересохло, точнее, была пустыня, но из рук того, кто говорил за моей спиной, не принял бы и капли влаги.

– Признаюсь, давно мечтал с вами поговорить. Человек, который делал вам массаж, из айнов. Его обучили специальной методике воздействия на определенные точки тела. По слухам, вы также имеете знания и практику в этой области. Это так?! – в полосу света от свечей вышел сухощавый японец лет тридцати – тридцати пяти, одетый в строгий костюм черного цвета. – Что же вы молчите, Тимофей Васильевич?

Японец наклонился, не мигая, стал смотреть мне в глаза, будто гипнотизируя. Потом выпрямился и, приняв строевую стойку, с насмешкой в голосе произнес:

– Извините, господин полковник, забыл представиться. Капитан японского Генерального штаба Наито Тоширо, по совместительству хозяин фотоателье «Японская фотография» на Китайской улице города Владивосток.

«Писец котенку, точнее, мне пришел полный и окончательный писец. После такого признания в живых не оставляют. Да и видел я его», – пронеслось у меня в голове, и я начал настраиваться на долгую и мучительную смерть.

– Вижу, что вы все поняли, Тимофей Васильевич. Скрывать не буду. Вас ждет смерть, но перед этим мы будем долго и обстоятельно беседовать. И наш диалог состоится, даже если вы не захотите отвечать на мои вопросы. Поверьте, у нас в этом городе есть специалист, который развязывает язык любому упрямцу, – Наито добродушно улыбнулся. – Я долго прожил среди русских и изучил ваши обычаи. Пока не начался наш специфический диалог, могу удовлетворить ваше последнее желание. Смелее, господин полковник, если смогу, то постараюсь выполнить вашу просьбу. Нельзя же отказать человеку, который награжден моим императором орденом Восходящего солнца четвертой степени. Поверьте, мне искренне жаль, что мы стали врагами.

Понимая, что японец красиво с точки зрения психологии выстраивает взаимодействие со мной, тем не менее не удержался и спросил:

– Каким образом вам удалось подвести меня под массажиста?

– И это последнее желание?

– Да.

– Все-таки прав был Достоевский, говоря о загадочной русской душе. Не смотрите на меня так удивленно, господин полковник, я читал Федора Михайловича и Льва Николаевича Толстого читал, чтобы лучше разобраться в мотивах поведения русских людей. Хорошо, удовлетворю ваше любопытство. Нам известно о ваших отличных боевых навыках, которые позволили вам пережить уже пять покушений. Известно и о вашей постоянной настороженности. Вы даже во время массажа держали под подушкой вот этого малыша, – японец достал из кармана мой Galand Tue Tue. – Но то, что на тело человека можно точечно воздействовать с такими последствиями, вы не могли знать. Это очень старое и секретное искусство. Даже в Японии об этом знают немногие.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – прервал я Наито.

Японский шпион недовольно поморщился.

– Что же, раз вы так хотите, то буду краток. Вы были в дороге долгое время и, попав в баню, вряд ли отказались бы от парной и массажа. К азиату вы бы на стол не легли, но наш массажист выглядит как русский и прекрасно говорит на вашем языке. Он даже русский паспорт имеет, – японец с каким-то превосходством посмотрел на меня. – Осталось только заманить вас в баню. И в этом нам помог ваш агент Маклер, или коллежский секретарь Артемьев Петр Владимирович.

«Вот это уже полный провал», – с какой-то безнадежностью подумал я.

– Не подумайте о нем плохо, Тимофей Васильевич. Нам пришлось его уговаривать почти сутки. Не ожидал такой стойкости и презрения к смерти от гайдзина. Он вел себя как настоящий самурай. Но наш специалист смог его сломать, – Наито замолк и с каким-то сожалением посмотрел на меня. – Понимаете, Тимофей Васильевич, в Японии опыт тайной добычи информации и противодействия этому имеет многовековую историю, и не гайдзинам мериться с нами силами на этом поприще. Ваш агент был осторожен, но все равно попал в наши сети. Да, он действовал куда лучше, чем люди полковника Лаврова из разведочного отделения Главного управления Генштаба, который был создан в России год назад, но все равно по-дилетантски. Специфику Востока надо больше учитывать. Кстати, по поводу курсов в вашем центре мы также поговорим очень подробно. Петр Владимирович пока к общению не способен, но о нем заботятся. Так что через пару дней мы сможем сравнить ваши показания.

«Это уже не полный провал. Это катастрофа. Язык, что ли, себе попробовать откусить, как мистер Уоллер», – с этой мыслью я с содроганием начал зубами ощупывать свой язык.

В этот момент раздался стук в дверь.

– Все! Я ваше последнее желание выполнил. А это пришел наш специалист. Так что сейчас и начнем наш диалог, – японец, развернувшись кругом, подошел к двери и что-то спросил.

В этот момент я будто бы в замедленной съемке увидел, как на двери стали появляться отверстия и полетели щепки. Наито, завалившись вбок, упал. Его ноги пару раз дернулись, после чего японец затих.

Мощный удар в дверь, после чего она вместе с засовом и петлями влетела в комнату, а на пороге возникли трое маньчжуров с револьверами в руках. Один из них подошел ко мне и на хорошем английском языке произнес:

– Господин полковник, меня просили передать вам следующие слова: «Могила двадцати тысяч сохранивших верность».

Я с облегчением выдохнул, не заметив, как до этого задержал дыхание. Это были люди Тифонтая.

Китаец быстро перерезал веревки ножом, который будто из воздуха появился у него в руке.

– Идти сможете?! Нам здесь не стоит задерживаться надолго, – поинтересовался мой спаситель.

Я с трудом встал со стула. Тело основательно затекло, но слушалось меня. Проделав быстро несколько упражнений, разгоняя кровь, почувствовал, что полностью восстановился.

– Я готов, – решительно произнес я.

– Следуйте за мной, – лаконично произнес китаец и двинулся к двери.

Его товарищи уже покинули комнату. Проходя мимо убитого японца, я быстро наклонился к нему и достал из кармана мой Galand Tue Tue, а заодно убедился в том, что Наито точно мертв. Мой спаситель проследил за моими действиями, но ни слова не сказал. Лишь кивнул головой, поторапливая.

Выйдя из комнат, проскочили небольшой коридор и вышли в какой-то внутренний двор, который образовали лепившиеся друг к другу фанзы. Вошли в дверь другого здания, и, пройдя его насквозь, я по дороге отметил еще пару трупов. Потом оказались на улице. Пересекли ее и нырнули в подворотню. Еще несколько проходных дворов, и мы оказались в небольшой комнате какого-то двухэтажного здания из красного кирпича.

– Вам надо переодеться, потом пойдем дальше, – так же кратко и невозмутимо произнес китаец, кивнув головой на китайскую одежду, лежавшую на каком-то лежаке, который, видимо, был спальным местом.

– Где мы? – быстро раздеваясь, спросил я.

– На Миллионке, – одним словом ответил мой спаситель.

Да, знаменитая владивостокская Миллионка, расположенная практически в центре города, в десятке минут ходьбы от основных отелей. Кварталы, из которых городские власти упорно пытались выселить китайцев с буквально захваченного ими места, но, несмотря на постановления думы, усилия чинов полиции и даже указания генерал-губернатора, сделать это не удавалось. Миллионка получила название от вроде бы «миллиона» китайцев, находящих здесь пристанище. Хотя жили тут и корейцы, и японцы, и греки, и малоимущие русские, и вообще бог знает кто.

Выглядела Миллионка колоритно и жутковато: разномастные здания из глины и кирпича, опоясанные подвесными галереями, стояли буквально вплотную. Проходные дворы, воздушные мостки-переходы, огромные подвалы и подземные ходы позволяли войти в одном месте и выйти совершенно в другом, а при необходимости можно было не показываться вне Миллионки неделями и месяцами. Здесь было все, что нужно для жизни: харчевни, лавочки, бани, прачечные, парикмахерские; уличные портные, спекулянты и целители. Можно было купить фальшивый паспорт, убить время за азартными играми, потратить деньги на дом терпимости или на опиум, даже посетить китайский театр. При этом Миллионка жила еще и своей, скрытой от посторонних глаз жизнью, в которую посторонним хода не было.

Но главной ее особенностью, наверное, был запах, которым я уже успел надышаться. В нем перемешивались своеобразные ароматы китайской кухни: запах раскаленного соевого масла, поджаренного кунжута, сменявшийся рыбным духом, и вонь от выгребных ям и гниющих куч мусора, просто выброшенного на улицу. А еще непрестанный, оглушающий шум, который было слышно и сейчас в комнате: выкрики торговцев и зазывал, бормотание предсказателей судьбы, звуки барабанов и дудочек, взрывы петард, хохот людей, обычный разговор китайцев, больше похожий на ссору или выяснение отношений.

«Разыскать меня здесь не смогли бы, даже задействовав весь гарнизон крепости», – подумал я, закончив переодевание и нахлобучивая на голову соломенную шляпу с опущенными полями, к которой изнутри была прикреплена натуральная коса из черных волос.

– Хорошо. Только голову не поднимай. Нам надо пройти еще немного, чтобы выйти из квартала, который контролируют японцы, – невозмутимо произнес китаец и направился на выход.

Начальник Владивостокской жандармской крепостной команды ротмистр Радиевский сидел за столом, бездумно рисуя карандашом какие-то узоры на листке бумаги.

Осенью прошлого года исполняющий должность коменданта Владивостокской крепости генерал-майор Дмитрий Николаевич Воронец провел инспектирование жандармской команды и выявил ряд существенных недостатков в организации ее службы. В своем докладе начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Дмитрию Петровичу Зуеву он указал на почти полное бессилие Владивостокской крепостной жандармской команды справляться с теми особыми задачами, которые на нее возложены, особенно в преддверии войны с Японией, когда город Владивосток и его окрестности дают приют множеству шпионов японской и английской секретной служб.

Помимо слабости личного состава немаловажной причиной низкой оценки деятельности команды, по мнению коменданта крепости, стали личные качества ее начальника ротмистра Гирилловича, которого Воронец охарактеризовал вялым, нераспорядительным и мало подходящим к самостоятельной и ответственной должности начальника такой команды, которою является Владивостокская.

Приказом по ОКЖ от шестого ноября одна тысяча девятьсот второго года начальником Владивостокской крепостной жандармской команды был назначен ротмистр Радиевский, занимавший до этого должность начальника Хабаровского отделения жандармско-полицейского управления Уссурийской железной дороги.

«Господи, как же хорошо и спокойно было служить на прежней должности. Здесь же, что ни день, то какие-то проблемы и постановка задач, которые просто нереально выполнить. В гробу я видел такое повышение, – с тоской подумал Константин Константинович. – Хотя дважды уже отмечен „искренней высочайшей признательностью“ императора. Так что следующий чин не за горами».

В январе этого года в город прибыла интересная парочка молодых людей, состоящих на службе в Министерстве императорского двора и уделов при кабинете его императорского величества, которых ротмистру представил лично комендант крепости и о которых больше не должен был знать никто из жандармской команды и других ведомств. А Радиевскому было приказано оказывать этим двум хватким ребятам всемерную помощь.

Именно они обнаружили, что на полуострове Назимова в отвесной скале вырублен лаз в виде ступеней, позволяющий незаметно подняться к укреплениям с двумя батареями. Информацию они сообщили, но о своем участии попросили умолчать. И все плюшки достались жандармской команде. А ротмистр получил первую высочайшую признательность.

В мае уже самостоятельно удалось задержать трех японцев – Окано Седзиро, Танака Синсаку и Усиронэ Мацутаро – во время составления ими чертежа Токаревской батареи. Однако задержанные не признали факта занятия разведкой, а обнаруженный чертеж выдали за рисунок владельца их столярной мастерской Харагути Кинтаро, который это подтвердил, заявив, что это чертеж полок, которые ему хотели заказать в типографии Уссурийской железной дороги и который случайно остался в кармане его шубы, данной им Усиронэ в день его задержания. Раньше бы после такого объяснения задержанные были бы с извинениями отпущены, но не теперь. Следствие по делу этой арестованной четверки продолжалось.

Ротмистр с раздражением отложил в сторону от себя исчерканный листок и, придвинув новые дополнения к инструкции по действиям крепостных жандармских команд, начал читать: «Осуществлять надзор за постоянно проживающими в крепости и ее районе, а также приезжающими на временное жительство, не пропускать беспаспортных и неблагонадежных. Выдавать всем проживающим и временно прибывающим особые билеты на право жительства в крепости и ее районе взамен изъятых удостоверяющих личность документов. При убытии из района крепости принадлежащие физическому лицу документы, хранящиеся у начальника команды, возвращать.

Собирать негласным путем точные и подробные сведения обо всех новых жителях крепостного района и о подозрительных личностях относительно их национальности, звания, общественного положения, деятельности, входящей и исходящей корреспонденции, политической благонадежности и цели прибытия в район. Вести списки рабочих и иностранцев, живущих в крепости и ее районе, регулярно сверяя их со сведениями полиции и жандармского управления».

«И кто это будет делать? Где я людей возьму?! Вся команда – я, вахмистр и десять унтер-офицеров. А по штату для крепости второго класса мне заместитель в офицерском чине положен и еще пятнадцать унтер-офицеров. А их нет!» Ротмистр откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок.

Причиной раздражения была не инструкция, а то, что двое суток назад в городе пропал начальник Аналитического центра и личный эмиссар государя полковник Аленин-Зейский, с которым Радиевский был знаком еще по службе в Хабаровске, когда расследовали дела по покушению на цесаревича.

Полковник Савельев, который в этом году сменил на посту начальника жандармско-полицейского управления Уссурийской железной дороги полковника Водо, три дня назад прислал телеграмму с просьбой-приказом оказать полковнику всемерную помощь и негласную охрану. Прибытие старого знакомого в крепость не афишировать.

Ротмистр лично встретил на вокзале полковника, но тот, сославшись на какие-то свои секретные дела, пообещал, что нормально пообщаются дня через два-три, вспомнив былое, и укатил на рикше к ближайшей гостинице.

Все было бы нормально, но сутки назад Радиевского на встречу вызвал один из той парочки служащих при кабинете его императорского величества. На конспиративной квартире он сообщил, что полковник Аленин-Зейский и второй агент, которого ротмистр знал под псевдонимом Маклер, в оговоренное время на связь не вышли и пропали.

Используя свои силы и информацию от второго агента с псевдонимом Купец, Константин Константинович, начал свое расследование, и его результаты были удручающими.

В гостиничном номере, где остановился Аленин-Зейский, кто-то провел негласный обыск, особо не заботясь, что это обнаружат. На конспиративной квартире, о которой сообщил Купец, нашли форму и оружие полковника. Опрос свидетелей привел в бани Антипаса, и там след обрывался. Маклера вообще никто не видел четверо суток.

– Вашбродь, там к вам китаец какой-то просится, – прервал воспоминания-размышления ротмистра вошедший в кабинет солдат из караула штаб-квартиры жандармско-полицейского управления.

– Что еще за китаец?! – раздраженно произнес Радиевский.

– Не могу знать. Странный он какой-то. По-русски хорошо говорит и просил передать на словах, что знает, где маклер, – пробормотал стрелок, умолчав, что получил от этого китайца серебряный рубль.

– Какой еще маклер?! – сорвался на крик ротмистр, но тут же замолчал. Глубоко вздохнув и выдохнув, спокойно произнес: – Быстро его ко мне.

Через несколько минут в сопровождении стрелка в кабинет, низко склонив голову, вошел китаец, одетый в более-менее опрятную одежду, с широкой соломенной шляпой на голове и холщовой сумкой через плечо.

– И что ты хотел мне сообщить, ходя? – спросил ротмистр, с удивлением рассматривая посетителя.

– Прикажите стрелку уйти, – раздался из-под шляпы знакомый Радиевскому голос.

Когда солдат после жеста ротмистра вышел из кабинета и закрыл за собой дверь, китаец снял шляпу, вместе с которой отделилась и коса, что заставило начальника крепостной жандармской команды выпучить глаза.

– Здравствуйте, Константин Константинович. Извините за внешний вид, но обстоятельства сложились не очень благоприятным образом, – перед взором Радиевского предстал пропавший эмиссар российского императора.

Глава 4. Операция «Цунами»

– Господин полковник, а… – ротмистр Радиевский завис, удивленно хлопая глазами.

– Константин Константинович, у вас телефонная связь с комендантом крепости есть? – задал я вопрос, пытаясь вывести начальника жандармской команды из ступора.

– Нет, – смог односложно ответить ротмистр.

– Тогда попрошу вас отправить к нему посыльного с просьбой прибыть к вам в кабинет как можно быстрее, – видя, что Радиевский все еще неадекватен, подошел к нему ближе. – Константин Константинович, вы меня слышите? С вами все хорошо?

– Господин полковник, все так неожиданно. Вы и в таком виде. А ваш агент сказал, что вы вместе с Маклером пропали, – начал мямлить ротмистр, но потом мотнул головой и, вытянувшись в струнку, четко произнес: – Господин полковник, со мной все в порядке. Что надо делать?!

– Отправьте к Дмитрию Николаевичу посыльного с просьбой срочно прибыть в ваш кабинет. Перед тем как посыльный будет передавать вашу просьбу, пускай он произнесет два слова – код цунами. Вы все поняли, ротмистр?! – я подпустил в голос металл.

– Так точно, господин полковник. Код цунами. После чего попросить прибыть ко мне в кабинет, – уже осмысленно ответил Радиевский.

– Вот и замечательно, Константин Константинович. И еще одна просьба: пускай из караула принесут чего-нибудь поесть. Лучше из их котла. Признаться, я почти двое суток не ел.

– Господин полковник, я сейчас закажу обед из ресторана. Полчаса, и все будет доставлено.

– Не надо, Константин Константинович. Ни к чему лишние разговоры о том, что начальник крепостной жандармской команды кормит какого-то китайца обедом из ресторана. А вот солдатской пищей сойдет.

– А вы…

– Да, Константин Константинович, от вас я уйду все тем же китайцем. И о том, что я нашелся, еще пару дней, а может быть и больше, надо будет помолчать.

– Я все понял. Сейчас распоряжусь, – с этими словами ротмистр буквально выбежал из кабинета.

Я же направился к столу, где стояли графин с водой и посуда. Налив стакан, начал цедить воду мелкими глотками, но не выдержал и чуть ли не в один глоток допил. Тут же налил повторно, присел на стул и уже не спеша продолжил наслаждаться такой вкусной жидкостью, как обычная кипяченая вода. Почти двое суток я не только не ел, но и не пил.

Да, это время прошло весело. Баня, пленение, побег. После того как я переоделся в китайца, мы компактной группой двинулись дальше по дворам, переходам Миллионки, два раза через какие-то подвалы пробирались. Пока не попали в опиокурильню. Прошли через зал, где на нарах и лежаках размещались, находясь в нирване, в основной массе азиаты, но заметил и нескольких личностей европейской наружности. Откинув полог, протиснулись через длинный и узкий проход, после чего через скрытую в шкафу дверь оказались в богато обставленной комнате, представляющей собой что-то типа рабочего кабинета.

Двое маньчжуров вышли в другую, нормальную дверь, а тот, который отдавал приказания, снял соломенную шляпу, и я наконец-то смог его рассмотреть. Первое, что бросилось в глаза, его молодость. На первый взгляд, моему спасителю не было и двадцати пяти лет, но жесткий и пронзительный взгляд выдавал человека, который умеет повелевать.

Усмехнувшись, китаец, показав рукой на стулья за столом, произнес:

– Садитесь, господин полковник. Я говорю и понимаю по-русски, но не так хорошо, как по-английски. Представлюсь. Меня зовут Чжан Цзучан, я выходец из Шаньдуня. Четыре года назад в восемнадцать лет в Маньчжурии вступил в отряд хунхузов, которым командовал мой названый брат Чжан Цзолинь. По его приказу перебрался во Владивосток. В одна тысяча девятисотом году при городском полицейском управлении была сформирована китайская полиция из лиц, выбранных для этой цели самими китайскими купцами. Я сначала работал сыщиком в этой полиции, а потом возглавил данное формирование, одновременно следя за порядком в публичных домах, опиокурильнях и игорных притонах, – Чжан хитро улыбнулся. – За это время заработал определенный авторитет, даже несколько раз был отмечен благодарностью полицмейстера Владивостока полковника Андреева.

Китаец, сходив к буфету, вернулся с графином и двумя чашами. Налив в них какой-то напиток темно-бордового цвета, подвинул по столу одну из них мне, а сам с наслаждением начал пить из своей чаши.

– Попробуйте, господин полковник, вам понравится. Это освежающий и успокаивающий напиток из чернослива, – поставив чашу на стол, произнес Чжан.

Я, несмотря на то что пить хотел ужасно, к чаше не притронулся, а продолжил молча смотреть собеседнику в глаза.

– Не доверяете мне? Это правильно. Доверять нельзя никому, даже себе. Дольше проживете, – китаец повернулся кругом, сходил к другому шкафу и вернулся, держа в руках пару футляров, которые положил передо мной.

Взяв тот, что больше, в руки, я с удивлением увидел на нем печать дзянь-дзюня провинции Цзилинь Чан Шуня.

– Во втором футляре письмо от вашей сестры, – невозмутимо произнес Чжан Цзучан. – Их привезли люди моего названого брата с просьбой передать вам, а также обеспечить вашу безопасность.

– И каким образом они оказались в руках командира отряда хунхузов? – задал я вопрос, удивленный сложившейся ситуацией.

– Чжан Цзолинь уже год как командует большим кавалерийским отрядом в Бэйянской армии. На словах он передал, что футляр с документами необходимо срочно передать российскому императору. А также два слова: «Армия недовольна».

«Вот это дела! Куда же Тифонтай-то влез. Пароль, что мне сказал этот Цзучан, знали только мы вдвоем. Он был на самый крайний случай, для опознания своих. Но футляр-то с печатью Шуня! Неужели Юань Шикай решился на переворот?!» – промелькнуло у меня в голове.

Мои воспоминания прервал Радиевский, который вернулся в кабинет, держа в руках глубокую тарелку какого-то варева и большой кусок хлеба.

«Молодец, не побрезговал сам принести. Ни к чему меня видеть посторонним без шляпы и косы», – подумал я, уплетая за обе щеки наваристый кулеш, в котором даже кусочки мяса попадались.

Только я закончил поздний обед или ужин, как дверь распахнулась, и в помещение буквально ворвался генерал-майор Воронец.

– Где полковник?! Кто передал вам, ротмистр, слова «код цунами»?! – буквально с порога начал басить генерал.

– Ваше превосходительство, я здесь, – произнес, вставая из-за стола.

Воронец недоуменно посмотрел на меня и мотнул головой, будто прогоняя морок.

– Тимофей Васильевич, что вы делаете в таком наряде? Где вы пропадали? Я уже генерал-губернатору доложил и получил от него приказ найти вас живого или мертвого!

Генерал судорожно вздохнул, а я, воспользовавшись паузой, произнес:

– Ваше превосходительство, так сложились обстоятельства. Извините! – Сунув руку в сумку, которая так и висела у меня на боку, достал футляр. – Данные документы необходимо срочно и под усиленной охраной отправить государю. Они должны попасть только в руки императора. Дело повышенной секретности.

Воронец резко выдохнул, подойдя ко мне, взял футляр и внимательно осмотрел его.

– Что в нем? – приглушив свой бас, спросил генерал.

– Не знаю, ваше превосходительство. Но мне дали понять, что документы там очень важные и только для императора.

– А чья печать?

– Дзянь-дзюня провинции Цзилинь Чан Шуня. Кстати, ее видеть никто не должен, так что футляр надо скрыть. Константин Константинович, – я повернулся к ротмистру, – у вас есть пакет подходящего размера и сургуч?

Пока ротмистр упаковывал футляр, потом плавил сургуч и ставил свою печать, в кабинете стояла тишина.

– Тимофей Васильевич, может быть, расскажете, что с вами произошло? – нарушил ее генерал.

Пришлось поведать в сжатом виде о своих приключениях.

– Получается, что агент Маклер вас предал, господин полковник. Он жив? – возмущенным голосом спросил ротмистр. – Если жив, то его надо отдать под суд!

– Не судите и не судимы будете, кажется, так сказал Иисус Христос фарисеям. Коллежский секретарь Артемьев Петр Владимирович жив, но здоров относительно. А свое предательство, Константин Константинович, он совершил после того, когда ему в течение суток сре́зали на спине, плечах, груди небольшими лоскутами около двадцати процентов кожи, а потом начали медленно отрезать по фалангам пальцы на руках. Одну отрежут, прижгут, приведут в сознание, зададут вопрос, если он молчит, то отрежут следующую фалангу. Петр Владимирович сломался на четвертом пальце. Вот такие дела, господа! – я замолчал, вспоминая мою встречу с агентом.

Бледное, осунувшееся лицо, искусанные, покрытые коростой губы, горящие лихорадкой глаза Маклера и его прерывистый шепот: «Я им все рассказал, Тимофей Васильевич! Я не смог больше терпеть эту боль… Я предатель…»

Оказалось, что люди Чжан Цзучана, когда освобождали меня, в соседнем доме, где я видел трупы, обнаружили Артемьева и вывезли его на повозке, которая предназначалась для меня. Поэтому нам и пришлось уходить пешком по второму варианту. Этим поступком Чжан меня вогнал в очень большой долг, который вырос неизмеримо после того, как он передал мне кое-какие списки и поделился информацией.

Вырвавшись из воспоминаний, я посмотрел на генерала и ротмистра, которые – потрясенные моими словами – молча смотрели на меня.

– И где он? – нарушил молчание Воронец.

– В одном из домов Миллионки. Ему там оказали помощь, но мне нужен пенициллин Бутягина для Петра Владимировича. Он есть в местном госпитале? – ответил я.

– Есть, Тимофей Васильевич, – вмешался Радиевский. – Так вы поэтому хотите остаться переодетым китайцем и не афишировать, что нашлись?

Сдал меня ротмистр, сдал по полной. Комендант крепости вскинулся, как боевой конь при звуке полковой трубы.

– Что значит остаться переодетым китайцем?! Тимофей Васильевич, вы даже не понимаете, сколько седых волос в моих остатках шевелюры и бороде добавилось после вашей пропажи. И вы собираетесь вновь встрять в какую-то авантюру, – генерал начал кипеть, а его бас, казалось, начал сотрясать стекла в окнах. – Я этого не допущу, даже если придется выйти напрямую на государя. Вывезем вашего Артемьева в госпиталь, окажем всю необходимую помощь. Подключим для этого полицмейстера города и его китайских полицейских. Они справятся! А вас я больше никуда не отпущу! Мне же голову снимут, если с вами что-то случится! Вы же буквально только что из лап смерти вырвались!

Я смотрел на бушующего генерала и думал о том, что действительно заигрался. Видимо, выбравшись из столицы и почувствовав воздух свободы, решил порезвиться без контроля сверху. А о том, какой я и мои выпускники разведчики, очень точно сказал покойный капитан японского Генерального штаба Наито Тоширо: «В Японии опыт тайной добычи информации и противодействия этому имеет многовековую историю, и не гайдзинам мериться с нами силами на этом поприще».

Не все в книгах и фильмах было правдой. А я, оказалось, как был обычным командиром группы спецназа[2], так им и остался.

– Вы правы, ваше высокопревосходительство, – воспользовавшись паузой в словоизлиянии коменданта крепости, сказал я, – но есть пара проблем.

– Каких? – несколько огорошенный моим согласием, спросил Воронец.

– Первая: кроме меня никто не знает, где находится Артемьев. Вторая… Что вы можете сказать о подполковнике Андрееве и его помощнике коллежском асессоре Шкуркине?

– Что я могу сказать? Подполковник в отставке Андреев Владимир Иванович – старый служака. Несмотря на малое количество подчиненных, как может, пытается организовать порядок в крепости. Претензий к нему нет, – генерал сделал паузу, как бы собираясь с мыслями. – Его помощник Шкуркин Павел Васильевич – очень ответственный товарищ. Бывший офицер, был приставом Ольгинского участка, награжден за эту службу орденом Станислава третьей степени. С началом военных действий в Китае был вновь зачислен на военную службу. Участвовал в боях за Пекин, потом был перечислен в запас. В этом году окончил Восточный институт, после чего был назначен на должность помощника полицмейстера Владивостока. Недавно в перестрелке с хунхузами в бухте Холовей на острове Попова получил ранение в руку. Разогнал коррумпированную китайскую полицию. Создал свою. А что-то случилось?

Пришлось рассказать генерал-майору полученную от Цзучана информацию, которая показала его личную заинтересованность в моем освобождении и оказании помощи. В общем, как всегда, все свелось к деньгам.

Ставленник хунхузов Чжан Цзучан, будучи старшим в китайской полиции, занимался поддержанием порядка среди азиатской диаспоры, соответственно, «крышевал» не только официальную торговлю, но и часть криминального бизнеса Владивостока, опираясь на большую группировку хунхузов, которая, несмотря на постоянную ротацию, присутствовала в городе. Разбойникам надо было где-то сбывать добытый грабежами и разбоем товар по хорошим ценам. Да и откупные составляли неплохую сумму ежемесячно.

Три месяца назад по инициативе помощника владивостокского полицмейстера Шкуркина практика назначения китайских полицейских десятниками в помощь местной полиции была изменена. Теперь они не выбирались купцами, а назначались по своему усмотрению Шкуркиным, который фактически осуществлял контроль за жизнью китайского и корейского населения города, оттерев Чжан Цзучана. Во главе китайской полиции им был поставлен китайский подданный Сун Жихио, владелец торговой фирмы «Сан Ши Юн».

Опираясь на силы Владивостокского городского полицейского управления, Павел Васильевич быстро обложил китайских купцов, содержателей банковок, опиекурилен и тайных домов терпимости поборами намного выше, чем те до этого платили Чжан Цзучану и другим представителям хунхузов.

Ранение, которое недавно получил Шкуркин, произошло во время разборок с одной из банд, крышевавшей, говоря языком девяностых в моем прошлом-будущем, один из кварталов Миллионки. Те отказались платить Павлу Васильевичу и покинули бренный мир.

И сегодня вечером коллежский асессор Шкуркин должен был получить ежемесячный платеж от своих крышуемых в размере четырех-пяти тысяч рублей.

Много это или мало? Согласно новым штатам полиции Владивостока, утвержденным в январе этого года, полицмейстер получал три тысячи рублей в год и дополнительно шестьсот рублей на разъезды. Его два помощника получали по две тысячи рублей. Нижние чины, чья численность достигла девяносто девяти человек, – по триста шестьдесят рублей. Девять толмачей с китайского, японского и корейского языков – по двести рублей.

– Боже мой, Павел Васильевич… Как он мог?! А Владимир Иванович тоже в этом участвует?! – задал вопрос потрясенный генерал Воронец.

– По поводу подполковника Андреева у меня информации нет. Но как понимаете, коллежский асессор Шкуркин действует не один. Поэтому доверия к владивостокской полиции у меня нет. А Павла Васильевича желательно взять с поличным. Но не это главное, господа, – я задумался над тем, как довести до присутствующих остальную информацию, которая была, мягко говоря, плохой.

– Давайте, Тимофей Васильевич, добивайте, – мрачно пробасил генерал. – Вы здесь третий день, а у меня уже голова кругом идет!

– По имеющейся в Аналитическом центре информации, в Японии внешней разведкой против России занимаются три ведомства: первое отделение Генерального штаба, третий отдел Морского Генерального штаба и политическая разведка при Министерстве иностранных дел. Представители всех этих служб присутствуют во Владивостоке и работают в полном взаимодействии. Думаю, не надо что-то говорить, чтобы определить, на какую из трех структур работает Каваками Тосицунэ – японский коммерческий агент во Владивостоке, так же как и его секретари Судзуки Еносукэ, Сасаки Сэйго, Исида Торамацу, Иванага Какудзю и Сато Кэсадзо. Еще два года назад, Константин Константинович, в ваше ведомство было направлено указание отслеживать их деятельность. Какие-нибудь успехи есть? – поинтересовался я у ротмистра.

– Нет, господин полковник. Вы же знаете, какой штат в жандармской команде. Мы даже официальный надзор за постоянно проживающими в крепости и ее районе осуществить толком не можем. А о негласной и агентурной работе с моими унтер-офицерами говорить и смысла нет. Они ей просто не обучены, – виновато ответил тот.

– Ваше превосходительство, – выслушав Радиевского, продолжил я, обратившись к генералу, – как вы понимаете, моя авантюра с переодеваниями была вызвана необходимостью незаметно встретиться с агентами. Хотя и с приключениями – информация была получена. Предположительно резидентом от первого отделения Генерального штаба во Владивостоке был Фуццо Хаттори, который организовал в городе школу японской борьбы и сеть публичных домов с гейшами, причем не только во Владивостоке, но и в Порт-Артуре, Харбине, Хабаровске и даже в Чите.

– Не может быть! – не сдержавшись от удивления, воскликнул ротмистр.

– А почему был? – задал конкретный вопрос генерал.

– Неделю назад он отбыл в Японию. И, вернее всего, сюда больше не вернется. На смену ему прибыл студент-стажер Токийской коммерческой школы с документами на имя Исидзака Дутомо.

– А вашим агентам можно доверять, Тимофей Васильевич? – тихо пробасил Дмитрий Николаевич.

– По поводу студента, думаю, можно. Господин Артемьев по описанию опознал в нем одного из своих мучителей. Вторым был владелец фотоателье «Японская фотография» на Китайской улице Наито Тоширо, по совместительству капитан японского Генерального штаба. Так он мне представился. К сожалению, покойный Наито, как и специалист по пыткам.

Генерал и ротмистр вновь уставились на меня удивленно-изумленными взглядами: когда я кратко рассказывал о своих приключениях, фамилий я не называл.

– Поэтому первоочередной задачей считаю арест Исидзака Дутомо, против которого есть показания Артемьева. И то, что они с ним сотворили, думаю, даст однозначное решение присяжных и суда, а также обыск в фотоателье. Возможно, еще не поздно, успеем и найдем там улики. Массажиста также надо брать. А вот по остальным пока проблема. Доказательств нет никаких.

– И много остальных? – поинтересовался Воронец.

Я достал из сумки несколько листов бумаги, на которых с классификацией по группам разнес информацию, полученную от Чжан Цзучана, и протянул их коменданту крепости.

Пока Дмитрий Николаевич знакомился с полученными сведениями о японской разведке в крепости, я вспомнил наш разговор с китайским «авторитетом». Он рассказал мне, почему решился на такие действия.

Просьба названого брата, конечно, играла большую роль. Но в большей степени на выбор повлияло то, что у него в «Могиле двадцати тысяч сохранивших верность» остались родители, братья и сестры.

Когда в Люйшуне, или теперь Порт-Артуре, началась резня, Цзучан, будучи тринадцатилетним подростком, смог спрятаться от японских солдат, которые ворвались в их дом. Потом было несколько дней ужаса, когда он пытался выбраться из города. Случайно встретился с двадцатилетним Чжан Цзолинем, который, будучи сиротой, в неудачное время нашел работу в порту и также прятался. Дальше выбирались из города вместе. Оба были ранены, но смогли скрыться.

Цзолинь, пристроив названого брата в семью каких-то своих очень дальних родственников в Мукдене, в которой вырос сам, вступил в один из отрядов китайских солдат, покинувших Люйшунь и начавших партизанскую войну против японцев. По окончании войны патриотический порыв быстро угас, и вчерашние партизаны стали обычной бандой, которую Чжан Цзолинь вскоре возглавил. В общем, определенный счет к японцам у названых братьев имелся. Но вопрос, как у Цзолиня оказался пароль от Тифонтая, оставался открытым.

Между тем генерал, знакомившийся со списком предполагаемых японских шпионов, мрачнел на глазах.

– Неужели это правда, Тимофей Васильевич?! – наконец произнес Воронец.

– Не знаю, ваше превосходительство, но очень похоже. Будем проверять. Точнее, вы будете проверять, – ответил я.

– Господи, здесь даже служанка моей жены есть. Но я думал, что она китаянка.

– Ваше превосходительство, а сколько вы ей платите?

– Десять рублей в месяц на полном коште, плюс одежда за наш счет, – озадаченно ответил генерал.

– Как мне сказали, такие агенты, как ваша служанка, получают двести иен в месяц.

– Боже мой, мне на всю агентурную работу в месяц выделяется триста рублей. А здесь служанка получает больше меня в месяц. Двести иен – это почти двести рублей, – пробормотал ротмистр.

– Да, господа, Япония на шпионскую деятельность денег не жалеет. И еще, в продолжение разговора. Господин Шкуркин неоднократно бывал в школе борьбы Фуццо Хаттори, да и его заведения с гейшами любит посещать.

В кабинете после моих слов возникла звенящая тишина, которую нарушала муха, пытавшаяся пробить своим телом оконное стекло.

– Что будем делать, Тимофей Васильевич? У вас опыта в этих шпионских играх намного больше. Слушаем вас… – тяжело вздохнув, произнес Воронец.

– Нужны люди, ваше превосходительство. Лучше всего из уссурийских казаков.

– У меня вернулась из экспедиции охотничья команда поручика Арсеньева. Владимир Клавдиевич набрал к себе в отряд настоящих сорвиголов. На его счету кроме топографических съемок несколько уничтоженных банд хунхузов. Лучше его команды не найдете.

Фамилия поручика меня зацепила, но почему – не понял.

– Что же, давайте подумаем, как нам провести аресты и обыски. Только сначала надо решить вопрос с отправкой футляра с документами государю, – произнес я.

– Тимофей Васильевич, документы отправим завтра в Хабаровск на поезде. Если даже сегодня задействовать фельдъегерскую службу, мы ничего не выиграем по времени. Поездом будет быстрее.

– Я понял, ваше превосходительство.

– И, господин полковник, не пора ли вам привести себя в порядок. Насколько я знаю, ваша форма находится у Константина Константиновича. А я пока отдам приказ прибыть сюда поручику Арсеньеву.

Тяжело вздохнув, я поднялся из-за стола и, приняв стойку смирно, коротко кивнул головой.

– Господин Исидзака Дутомо, как видите, следственное действие по опознанию вас, как одного из группы подданных японского императора, пытавших господина Артемьева, служащего кабинета его величества Николая Второго, прошло не в вашу пользу. Коллежский секретарь вас уверенно опознал. Поверьте, для суда присяжных его показаний будет достаточно, чтобы осудить вас к смертной казни через повешение, – произнес по-русски я и отметил, как дрогнули веки японского шпиона.

– Я являюсь подданным микадо и не подлежу вашему суду, – твердо ответил тот.

– Ошибаетесь, господин Исидзака. Изменения в законодательстве Российской империи позволяют привлечь вас к уголовному преследованию по статье «Шпионаж». Вам еще повезло, что во Владивостокской крепости не объявлено военное положение. Иначе вы бы уже болтались в петле по приговору военно-полевого суда, – веско произнес я.

– Неужели вы думаете, что я буду сотрудничать с вами? – с усмешкой произнес Дутомо.

– Ну что вы! Я так плохо об офицерах японского Генерального штаба не думаю. Вы, вернее всего, из какого-нибудь самурайского рода, для которого понятия честь и преданность являются не просто словами. Как мне сказал один из ваших подчиненных, капитан Наито: «Вы умрете». Но, в отличие от него, я могу вам предложить умереть как офицеру, будучи расстрелянным, либо… – я замолчал, вспомнив Артемьева.

В эту ночь во Владике силами охотничьей команды Арсеньева и жандармской крепостной команды было проведено несколько операций. Задержали Шкуркина при передаче ему денег, Исидзака Дутомо, массажиста, который и не думал покидать город.

Взяли японского коммивояжера с документами на имя Иванага Какудзю, который, вернее всего, проходил по третьему отделу Морского Генерального штаба, и еще несколько лиц из списка, надеясь получить от них информацию после ареста.

Не все задержания прошли спокойно. Двое казаков из отряда Арсеньева были ранены, причем один тяжело. Особенно было обидно, что это произошло при аресте служанки коменданта крепости. Судя по всему, девушка была из самурайского рода, так называемая онна-бугэйся. Заколками в своей прическе она воспользовалась на все сто процентов.

В общем, перевезенный во владивостокский госпиталь Артемьев (благо Арсеньев очень неплохо ориентировался в Миллионке, а с Цзучаном мы обговорили вариант, что могу прийти и не я) был плох. И больше в моральном плане.

– Тимофей Васильевич, зачем все это! Я же предатель! Мне лучше умереть! Я под суд не пойду!

– Петр Владимирович, дорогой мой, о каком суде вы говорите. Выбросьте эти глупости из головы. Да, мы проиграли определенный этап в тайной войне, но поверьте, к вам никаких претензий нет. Я даже не знаю, как бы я повел себя на вашем месте. Не уверен, что выдержал бы столько же, сколько и вы.

– Это правда?! – глаза Маклера вспыхнули надеждой.

– Правда, Петр Владимирович! Так что после выздоровления вам два месяца отпуска. А после этого продолжим службу.

– Какой из меня служащий?! – грустно улыбнулся Артемьев, показывая свои обмотанные бинтами ладони.

Во время допроса агент полностью лишился большого и указательного пальца на правой руке, а также мизинца и двух фаланг на безымянном пальце левой руки.

– Руки в нашей службе не самое главное. А голова у вас светлая. А за битого, как говорится, двух небитых дают.

Прервав воспоминания, я посмотрел недобрым взглядом на собеседника.

– Хотя я слишком добр к вам. После того, что вы сотворили с моим агентом и пытались проделать со мной, я приложу все усилия, чтобы вас банально повесили, – сдерживая ненависть, цедя каждую букву, произнес я.

Посмотрев мне в глаза, японец тихо произнес:

– Я майор от артиллерии Исидзака Дзэндзиро.

– А мне все равно! Для меня вы студент-стажер Токийской коммерческой школы…

Глава 5. Док

Я лежал и страдал от морской болезни на койке в каюте парохода «Ангара», который был во Владивостоке переоборудован в плавучий госпиталь Российского общества Красного Креста и теперь направлялся в Порт-Артур. Во время этого рейса бывший пароход-крейсер «Москва» должен был зайти в Мозампо, куда мне так надо было попасть. Так что мне с оказией очень повезло.

Первоначально этот пароход, когда морское ведомство выкупило его у Добровольного флота, хотели переоборудовать во вспомогательный крейсер. Даже установили на него по шесть 120- и 75-миллиметровых орудий Канэ. А адмирал Алексеев, будучи генерал-губернатором Маньчжурского военного округа и командующим морскими силами Тихого океана, наметил использовать переименованную из «Москвы» «Ангару» как свою личную яхту-крейсер, так как пароход славился роскошной отделкой кают и салонов. Но потом в ведомстве решили, что в Тихоокеанской эскадре отсутствует плавучий госпиталь. Орудия ушли на укрепление оборонной способности Владивостокской крепости, а эскадра получила госпитальное судно на триста пятьдесят две койки. На нем я и отправился в дальнейший путь из Владивостока.

Бортовая качка усилилась, заставив меня сесть на койке.

«Ну почему мой вестибулярный аппарат так и не может привыкнуть к такому издевательству над организмом?! Надо чем-то занять себя, а то опять придется с ведерком обниматься», – подумал я, пересаживаясь к небольшому столику, на котором лежали бумаги.

Попытавшись сосредоточиться на записях, ушел мыслями в воспоминания об операции «Цунами», как я ее назвал для себя.

На общем фоне борьбы с разведкой Японии ее можно было назвать успешной. Вся беда была в том, что мы воспользовались во Владивостоке трудами и плодами моих китайских «друзей». Без информации от них ничего бы не было. А так удалось взять резидента первого отделения Генерального штаба майора Исидзака Дзэндзиро, который проживал в крепости как студент-стажер Токийской коммерческой школы.

Коммивояжер с документами на имя Иванага Какудзю оказался старшим офицером третьего отдела Морского генерального штаба капитаном второго ранга Иноути Кинтаро.

Мой не состоявшийся мучитель и убийца капитан Наито оставил после себя в фотоателье множество фотографий офицерского состава крепости и экипажей кораблей. Как выяснилось, он специализировался на групповых снимках преимущественно военнослужащих. Брал за снимки меньше, чем другие фотографы, и военных, желавших сниматься именно у него, всегда было хоть отбавляй. В большом чемодане, который обнаружили в тайнике, фото были разложены отдельными группами с пояснительными записками. Приличное количество записей при обыске изъяли и у студента с коммивояжером.

Здесь столкнулись с еще одной проблемой. Практически все толмачи, которые состояли на службе в крепости, были именно толмачами. Устную речь они еще хоть как-то переводили, но вот с письменностью у них дела были швах, можно сказать, вообще никак. Про дешифровку записей говорить было просто грустно.

Пришлось обращаться к профессору японской словесности Восточного института Евгению Спальвину, а тот не нашел ничего лучшего, как привлечь к расшифровке и переводу записей Наито, Исидзака и Иноути институтского лектора-японца Маэда Киецугу. Тот, правда, уже принял православие и отзывался на Захария Александровича, но исключительно, если к нему обращались на немецком или английском языке.

Этот молодой человек окончил немецкое отделение Токийской школы иностранных языков, знал немецкий и английские языки, а также имел опыт преподавания японского языка иностранцам. Профессор Спальвин как-то смог уговорить Маэда три года назад переехать из Токио во Владивосток.

Когда я об этом узнал, то мне хотелось кого-нибудь пристрелить. А точнее – уважаемого профессора Спальвина, причем восемь раз подряд. Тем более, к этому моменту уже выяснилось, что в спортивном зале института обучением студентов приемам джиу-джитсу занимается секретарь японского коммерческий агента во Владивостоке Судзуки Еносукэ, который, как оказалось, по совместительству является капитаном японского Генерального штаба. В общем, куда пальцем не ткни – попадешь в японского шпиона.

Самая интересная информация всплыла на третий день проведения операции. Вновь подсуетились то ли китайские, то ли корейские доброжелатели, видимо, воодушевленные теми слухами, которые пошли по городу. На имя коменданта крепости пришло анонимное письмо с сообщением, что «японские диверсанты», ну это я их так мысленно обозвал, готовят взрыв затвора и водокачки Николаевского сухого дока, в который планировалось после «Варяга» принять «Новик» для осмотра и покраски подводной части.

– Что будем делать, господа? – задал вопрос комендант крепости генерал-майор Воронец.

В кабинете Дмитрия Николаевича присутствовали я, ротмистр Радиевский, поручик Арсеньев, прибывший сегодня во Владивосток мой старый знакомый полковник Савельев, занимавший теперь должность начальника Уссурийского жандармско-полицейского управления.

Получив доклад от начальника жандармской крепостной команды, которая была ему подчинена, Владимир Александрович быстренько приехал в крепость, чтобы держать руку на пульсе разворачивавшихся событий. С ним для усиления пожаловала команда из несколько жандармов и полицейских. Примазаться к успеху борьбы с японским шпионажем и коррупцией в полицейских рядах готовилось что-то уж совсем много народу.

Мне, в принципе, были все эти ведомственные игры по барабану, а вот Воронец нервничал. До прибытия варягов захватом всех шпионов во Владивостоке занималась охотничья команда Арсеньева, входившая в прямое подчинение коменданту крепости, а тут конкуренты до славы и наград нарисовались. Хорошо, что флотские в жандармские игры побрезговали играть, а то было бы не протолкнуться к наградным спискам.

Хотя один представитель военного флота в этом совещании участвовал – начальник Владивостокского порта контр-адмирал Гаупт. Николаевский сухой док относился к его епархии, поэтому не поставить его в известность об имеющейся информации Дмитрий Николаевич просто не имел права.

Кроме военно-портового хозяйства Николаю Александровичу подчинялись два отделения миноносцев по пять штук, отделение транспортов: минный «Алеут» и военные «Тунгуз», «Якут», «Камчадал», а также ледокол «Надежный».

Также во Владивостоке базировался как самостоятельно действующее соединение отдельный Отряд крейсеров эскадры Тихого океана.

По разработанному начальником штаба командующего морскими силами Тихого океана контр-адмиралом Витгефтом «Плану военных действий морских сил в Тихом океане на 1903 год» все русские корабли были разделены на следующие группы.

Первая – суда для активных действий. К ним были отнесены: боевая эскадра в Порт-Артуре в составе эскадренных броненосцев, крейсеров-разведчиков и эскадренных миноносцев, плюс крейсерский отряд во Владивостоке.

Вторую группу составили суда оборонительные. В нее по «Распределению морских сил в Тихом океане в военное время в 1903 году» вошел отряд из эскадренных миноносцев, канонерских лодок, минных транспортов и устаревших крейсеров второго ранга в Порт-Артуре и оборонительный отряд во Владивостоке в составе миноносцев и канонерских лодок.

Третью группу образовали суда вспомогательные. В Порт-Артуре она была представлена транспортами, госпитальными и спасательными судами, во Владивостоке – военными транспортами и минзагом.

К началу августа одна тысяча девятьсот третьего года Владивостокский отряд включал в себя океанские броненосные крейсера «Россия», «Громобой», «Рюрик», бронепалубные крейсера «Богатырь» и «Баян». Также к этому отряду относился огромный вспомогательный крейсер «Лена». Это был бывший лайнер Добровольного флота «Херсон», переданный морскому ведомству и вооруженный шестью 120-миллиметровыми и шестью 75-миллиметровыми пушками Канэ. На время морских походов командиру крейсерского отряда переподчинялись минный транспорт «Алеут», военные транспорты «Камчадал», «Якут» и десять миноносцев.

Несколько проведенных военно-морских штабных учений привели все-таки к тому, что во вновь созданном Морском генеральном штабе, взявшем на себя функции оперативного органа в составе Главного морского штаба, приняли решение об объединении трех сильнейших броненосных и двух новейших бронепалубных крейсеров первого ранга в самостоятельный отряд.

Превозобладало в морском ведомстве желание дать русским крейсерам возможность делать набеги на Японию, чтобы уничтожить ее морскую торговлю и тем самым заставить японский флот для противодействия разделиться на две части. Также предполагалось, что в случае надобности крейсера свободно прорвутся на соединение с Порт-Артурской эскадрой через те силы, которые японцы бросят против отряда.

Как минимум таким разделением сил планировалось оттянуть на Владивостокский отряд все семь броненосных крейсеров Японии, что позволило бы Порт-Артурской эскадре, имевшей в своем составе десять эскадренных броненосцев, получить перевес над шестью японскими броненосцами с их прикрытием из легких бронепалубных крейсеров второго ранга. В этом классе кораблей Япония имела преимущество: тринадцать своих против десяти наших. По вооружению легкие крейсера микадо превосходили русские. Но главный калибр десяти наших предтеч линкоров должен был нивелировать это преимущество.

Правда, единства взглядов по этому вопросу в здании под шпилем с корабликом никогда не было. Макаров и Сандро считали, что торговое судоходство Японии не представляет собой хорошей цели для русских крейсеров, которые принесут больше пользы в составе главных сил.

Весной этого года обсуждалась возможность отзыва отряда из Владивостока в Порт-Артур, но этому воспротивился главнокомандующий Маньчжурского военного округа и морскими силами Тихого океана адмирал Алексеев, считавший, что крейсера должны произвести панику в береговом населении и на торговых судах Японии. Его активно поддержали начальник Тихоокеанской эскадры вице-адмирал Скрыдлов и начальник морского отделения штаба при Алексееве контр-адмирал Витгефт.

Кстати, Вильгельм Карлович оказался еще и фанатом развития подводного флота. В своей докладной записке трехлетней давности он просил в порядке эксперимента установить торпедные аппараты на устаревших подводных лодках Джевецкого, обладающих педальным приводом, и просил послать эти лодки на Дальний Восток, где назревает конфликт с Японией.

– Еще раз спрашиваю, что будем делать, господа? – вырвал меня из воспоминаний-размышлений комендант крепости.

Подождав для приличия несколько секунд и вновь не дождавшись реакции, Дмитрий Николаевич произнес:

– Что же, начнем с младшего по званию. Вам слово, господин поручик.

– Ваше превосходительство, надо арестовать всех, кто может быть причастен к этому, – браво отрапортовал Арсеньев, вскочив со стула и вытянувшись во фрунт.

– Спасибо, Владимир Клавдиевич, – мягко произнес Воронец. – А что об этом думает Константин Константинович?

Радиевский вскочил со стула и торопливо произнес:

– Считаю, что необходимо проверить информацию, озвученную вами, ваше превосходительство, из полученного анонимного письма. Не исключаю, что в нем содержится правдивая информация.

Константин Константинович замолчал и застыл болванчиком.

– То, что необходимо проверить информацию, ясно любому присутствующему в этом помещении. Каким образом это сделать, господин ротмистр? – несколько раздраженно и громко произнес контр-адмирал Гаупт. – Это же ваше поле деятельности?!

– Ваше превосходительство, – вмешался в разговор полковник Савельев. – У нас нет специалистов, которые смогли бы проверить заложенные для взрыва заряды. Если, конечно, информация правдива. Мало того, это надо сделать незаметно, чтобы не насторожить злоумышленников!

– Кто лучше, чем главный инженер-строитель порта и сухого дока полковник Иванов, сможет все это организовать?! – по голосу Николая Александровича было видно, что начальник порта не стремится влезать в эту проблему, пытаясь переложить ее на плечи сухопутчиков.

«Извечное противостояние сапог и ботинок-мореманов», – подумал я, слушая этот разговор.

– А вы что скажете, Тимофей Васильевич? – обратился ко мне генерал-майор Воронец.

– Ваше превосходительство, считаю, что основной задачей в этой ситуации является недопущение вывода из строя сухого дока, – поднявшись со стула и принимая стойку смирно, начал я. – Для этого необходимо обезвредить заряды, если они есть. Крейсер «Варяг» выведен из дока и прошел испытания. Завтра планируется в него поставить крейсер «Новик». Проведение ревизии состояния дока, его механизмов будет смотреться правдоподобно. Если взрывчатка будет обнаружена, то будем работать по тем, кто ее заложил. Информации о них мало, но кое-какие зацепки есть, если они правдивы.

Я замолчал, оглядывая присутствующих в кабинете. Воронец подавленно молчал. Арсеньев, можно сказать, бил копытом, желая действий. Глаза Гаупта улыбались на его неподвижном лице. Судя по всему, тот решил, что всю ответственность с себя снял. Савельев и Радиевский переглядывались.

– И еще, господа, через четыре дня из Владивостока в Токио должен отправиться английский пароход «Африди», на который уже закупили билеты больше трех тысяч поданных микадо. Они продают свое имущество в Приморье за бесценок… – я сделал паузу. – Информация о подрыве дока, бегство большей части японской колонии… Думаю, выводы сделать не сложно.

Про попытку моего захвата и пытки Артемьева я умолчал, так как контр-адмирал Гаупт был об этом не в курсе. Но даже того, что я сказал, было достаточно для логического умозаключения.

– Вы думаете, что это война?! – напряженно проговорил или спросил Дмитрий Николаевич.

Все остальные присутствующие в кабинете вопросительно уставились на меня.

– Вернее всего, да, господа! Таких совпадений не бывает, – ответил я, а про себя подумал: «Кажется, моя миссия с провокацией японцев приказала долго жить. Но приказ есть приказ. Будем ему следовать до конца».

В кабинете повисла тяжелая тишина. Каждый думал о чем-то своем. Наконец, комендант прервал молчание.

– Господа, я думаю, что анонимное письмо содержит правдивую информацию, и нам необходимо разработать план операции по предотвращению подрыва затвора и насосной станции дока. Поэтому прошу вас собраться и излагать свои мысли, каким образом это сделать!

Я, полковник Савельев и двое жандармов стояли за углом дома, из-за которого открывался вид на «Отель Купера», как его называли обитатели Миллионки. Американец Карл Генри Купер, один из первых жителей Владивостока, в свое время приобрел большие городские площади, в том числе и в этих кварталах, а позже часть владений перепродал японской фирме «Д. Сугиура», как и принадлежавший ему отель, но новое японское название гостиницы у местных жителей не прижилось.

Вокруг отеля постепенно стягивалась петля из роты стрелков, охотничьей команды Арсеньева, которая пойдет на штурм, и нескольких жандармов из команды Радиевского.

Проведенная ревизия дока, которую организовал полковник Иванов, подтвердила информацию анонимки. И затвор, и насосная станция были заминированы. Причем, по словам Василия Васильевича, заряды были заложены очень грамотно. При минимальном количестве взрывчатки ущерб был бы максимальный, так как были бы выведены из строя механизмы затвора и насосы. С учетом отсутствия их замены и необходимости заказа на изготовление в Штатах Николаевский сухой док был бы выведен из строя по самым оптимистичным прогнозам на год. А ремонт обошелся бы не меньше чем в полмиллиона рублей золотом.

Когда эта информация дошла до высшего начальства, то началась беготня по потолку. Как смогли пронести взрывчатку в док?! Кто виноват в этом?! Кто будет крайним?! И пошли противоречивые приказы и распоряжения, которые привели только к большему бардаку. Хорошо хоть разминирование прошло нормально.

Видя эту чехарду, я постарался получить побольше информации от своих китайских друзей. Благо с Чжан Цзучаном мы обговорили способы связи, да и свои обязательства перед ним я, можно сказать, выполнил.

Помощник полицмейстера коллежский асессор Шкуркин был взят с поличным в момент передачи ему денег. Павел Васильевич возмущался, кричал, что это «подстава», но коллективная жалоба китайских купцов в количестве аж шестнадцати человек ставила крест на его дальнейшей карьере и, вернее всего, свободе.

Прибывшие с Савельевым полицейские чины из управления бросили все силы на то, чтобы отмазать полицмейстера, а из его помощника решили сделать козла отпущения. Не очень-то хорошо, но, как говорится, кто не без греха. Заниматься расследованием этого дела я не собирался. Зная, как обстоит дело с коррупцией, что в этом мире, что в моем прошлом-будущем, был уверен, что Шкуркин и Андреев – низовое звено в получении денег от криминала. Наверняка подарки-отдарки шли и выше. Как один из вариантов, к тому же Савельеву.

Как было в моем мире, криминальная крыша столкнулась с «красной», то есть государственной. Несмотря на то что случилось позже, думаю, скоро Чжан Цзучан вернется на свое место и начнет «доить свою корову» дальше. Возможно, отстегивая определенный процент тому же полковнику Андрееву или тому, кто займет его место. Найдут консенсус, как говорил Меченый. Но у меня-то зарубочка в памяти осталась.

Мне же от Чжана тогда надо было получить информацию, где искать японских диверсантов. Способ закладки взрывчатки говорил о том, что здесь участвовали специалисты с погонами. А значит, они должны были как-то себя проявить.

Правда, все упиралось в то, насколько Чжан Цзучан посчитает себя обязанным лично мне. Если честно, то я ему задолжал куда больше. А чем я больше узнавал о Миллионке, тем меньше понимал мотивацию Чжана. Его можно было назвать, пользуясь терминологией из моей прошлой жизни, одним из главарей триады во Владивостоке. Но кроме китайской мафии в крепости уверенно чувствовали себя и представители якудзы. Причем, насколько понял, японские шпионы активно их использовали.

В той прошлой жизни как-то попалась в Инете статья об якудзе и ее истории. Точно уже не помню, но как бы первым, достоверно описанным в истории Японии главарем якудзы стал бывший самурай, живший то ли в семнадцатом, то ли в восемнадцатом веке. Помню, что, потеряв покровительство феодала, он отправился в Эдо и открыл там игорный притон.

Вскоре он подмял под себя найм рабочей силы для прокладки дорог и ремонта стен замка Эдо. Причем сделал это оригинально: обыгранные им в притоне картежники долги и проценты по ним отрабатывали на стройках, а заработная плата шла ему. Якобы с тех пор посредничество при найме на поденную работу стало одной из важнейших сфер интересов якудзы.

Еще одному основателю якудзы предписывались слова: «Револьвер холоден, он лишь механизм, в нем нет персонификации. А меч – продолжение руки, плоти, я могу передать всю глубину ненависти к противнику, вонзив в его тело клинок своего меча. Нет большего наслаждения, чем, погружая руку-меч в тело врага, произнести: прошу вас умереть». Насколько я помню, управляющий японским императорским двором неоднократно прибегал к услугам головорезов этого босса для усмирения столичной бедноты и крестьян. И как бы это было совсем недавно в этом времени.

Между тем гнездо криминала Владивостока чуть ли не каждый день будоражило обывателей крепости криминальными новостями. В ее закоулках находили безвестные трупы или отрезанные головы, причем полиции показания никто не давал. Взамен закрытых властями банковок и домов терпимости тут же открывались новые. Арестованных китайцев, японцев, корейцев выкупали и подменяли на других даже в кутузке.

А получить какую-то информацию было практически невозможно. За доносы мафия жестоко наказывала. Невинные на вид жесты вроде особым образом сложенных рук, фигур из пальцев, прикосновений к глазам или губам, почесывания носа или уха на самом деле означали многое: опасность, ложное сообщение, даже приказ убить человека.

Регулярно проводившиеся облавы с участием воинских отрядов были практически безрезультатными. Как мне рассказал Радиевский, месяц назад, когда городовой обнаружил под сценой китайского театра четыре винтовки и двести патронов, китайцы угостили его лимонадом, и тот тут же умер. Виновных, как водится, не нашли.

Поэтому я и не был уверен, что Чжан еще раз поможет. Но китайский авторитет дал наводку на «Отель Купера», где, по его словам, появилось несколько японцев с явно военной выправкой, как они ни пытались ее скрыть.

Была разработана операция по захвату возможных диверсантов, в результаты которой я не верил и на пять процентов. Слишком много времени прошло с момента обнаружения мин в доке. Информация об этом уже ушла, да и планируемые действия ничем не отличались от обычной облавы на Миллионке. Если только сил было задействовано намного больше, чем обычно. Но я уже был знаком с ее проходными дворами, подземельями и прочими скрытыми сюрпризами.

– О чем задумались, Тимофей Васильевич? – спросил меня полковник Савельев, видимо, уставший молчать.

– Бесполезная облава, Владимир Александрович. Надо быть полными дураками, чтобы остаться в гостинице после всех событий в доке. Боюсь, кто нам нужен, уже давно ее покинули, а под раздачу попадут непричастные, – тихо ответил я, усмехаясь про себя.

Инструктаж, который провел полковник Савельев перед началом операции, можно было близко интерпретировать как: «Убивайте всех, Господь распознает своих!» Кажется, во время Катарского крестового похода при взятии какой-то крепости и была сказана эта известная фраза. Утрирую, конечно, но командирам отрядов была отдана команда действовать жестко и подавлять любое сопротивление огнем.

Будто бы подтверждая мои слова, со стороны отеля раздались выстрелы. Причем можно было распознать хлесткие выстрелы из винтовок и скороговорку револьверов и пистолетов.

Савельев попытался выйти из-за угла дома, где мы прятались, но я схватил его за руку и вернул на место. Надо сказать, сделал это вовремя, так как свист пуль раздался совсем рядом.

– Владимир Александрович, не надо геройствовать. Глупо погибнуть от пули какого-нибудь хунхуза или контрабандиста, подумавшего, что пришли по его душу, – мирно произнес я, извиняясь за свои действия.

– Однако, Тимофей Васильевич, вы настояли на участии в этой облаве, хотя все были против, – усмехнувшись, ответил полковник, покосившись на своих подчиненных.

– Хочется быть рядом с событиями. Чем черт не шутит, вдруг какая-нибудь крупная рыба попадется. Я все-таки и английским, и китайским владею. Немного знаю японский. Хотелось бы допросить по горячему.

Савельев расхохотался.

– Помню, помню, как вы допрашивали тех, кто покушался на цесаревича. Они потом все пели соловьем, – полковник успокоился и внимательно посмотрел мне в глаза. – Все-таки надеетесь, что кто-то попадется?!

– Владимир Александрович, надежда умирает последней, а фортуна может и лицом повернуться…

Меня прервало отделение стрелков, которое пробежало по улице к отелю мимо нас, стреляя на ходу. Ружейная пальба усиливалась.

Я вырвался из воспоминаний и облегченно вздохнул. Качка значительно уменьшилась, и мой желудок начал успокаиваться.

«Да, битва за „Отель Купера“ вышла кровавой. Как я и предполагал, нужных нам диверсантов там не оказалось, но зато проходил совет каких-то шишек японского криминалитета с охраной, – я мысленно зло усмехнулся. – В общем, Чжан развел меня как мальчишку. Нашими руками избавился от конкурентов».

Солдаты и бойцы охотничьей команды Арсеньева, исполняя приказ, отвечали огнем на любое сопротивление. Бой вышел славный. С нашей стороны пять погибших и двенадцать раненых. Со стороны японского криминала десять трупов и более двадцати раненых. Плюс к этому еще с десяток убитых и почти тридцать человек пострадавших непричастных.

Среди наших раненых оказался и поручик Арсеньев. Пуля из японского револьвера типа 26 пробила ему левое легкое рядом с сердцем. Врачи во владивостокском госпитале гарантировали, что через полгода тот вернется в строй, но мрачный осадок на душе у меня остался. Все-таки это я виноват из-за своей доверчивости в его ране, а также в смерти и ранении остальных бойцов. А эта сволочь Чжан растворился на просторах, точнее, в трущобах Миллионки.

«Я его еще найду, – мстительно пронеслось у меня в голове, а потом будто обухом по голове ударило: – Черт! Владимир Клавдиевич Арсеньев! Так это же автор „Дерсу Узала“! То-то меня постоянно мучила мысль, что я его откуда-то знаю. Мля! А он теперь это напишет?!»

Совершенно расстроенный, я собрал со стола бумаги и, достав чемодан, положил их в специальный отдел. Посмотрел на уложенную форму и оружие, закрыл крышку и вернул его на место.

На пароходе я путешествовал в партикулярном платье с документами на имя французского гражданина Пьера Ришара. Ну, прикололся я так, когда мне делали документы для этой поездки. Правда, то, что меня провожала на борт делегация из коменданта крепости, начальника порта и полковника Савельева, да еще и с их свитами, делало эту маскировку смешной. Но… Как их превосходительств и главного жандарма пошлешь подальше?! Итак, дел во Владивостоке натворил. Хорошо, что успел отбыть до того, как туда приехал Гродеков. Часа на два разминулись.

«Ладно, завтра буду в Мозампо, и будем решать основную задачу, – подумал я, укладываясь на койку. – Если качка успокоится окончательно, надо будет сходить чего-нибудь перекусить».

Это была последняя мысль, после которой я провалился в сон.

Глава 6. Мозампо

Я вышел на спокойную палубу парохода и окинул взглядом бухту Мозампо, которая вместе с островом Каргодо[3] могла бы стать наилучшей базой российского флота.

В бухтах острова Каргодо могли бы укрыться флоты всего мира, а его географическое положение было необыкновенно выгодным. С устройством «орлиного гнезда» на Каргодо внезапная высадка японцев в Корее стала бы немыслимой. А военно-морская база нависла бы над японскими портами Такесики и Сасебо, которые сейчас запирают входы в Корейский пролив, и стала бы связующим звеном между Владивостоком и Порт-Артуром.

База в Мозампо, с которой можно было одновременно контролировать Японское и Корейское моря, сделала бы Россию истинной владычицей восточных морей.

Корабль уверенно идет по спокойному морю, и перед моими глазами предстает картина рейда Сильвия, на котором стоит много гражданских судов, включая и необходимую мне шхуну, а за ним проход к порту Мозампо.

Об этом рейде вице-адмирал Скрыдлов, сменивший на посту начальника Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Дубасова, как и его предшественник, писал в январе одна тысяча девятьсот первого года в морское ведомство, восхваляя все достоинства этой якорной стоянки: удобна по расположению от порта Мозампо, представляет собой защищенный от всех ветров обширнейший бассейн с ровной глубиной и отличным грунтом.

Наша немаленькая эскадра тогда расположилась на рейде настолько свободно, что осуществила стрельбы из стволов и минами на якоре, не стесняясь соседства с другими судами.

Этими действиями Николай Илларионович пытался надавить на Сеул и Токио по вопросу выделения нам земли в порту Мозампо. История тогда получалась несколько запутанной, да и грязноватой в политическом смысле.

В марте месяце одна тысяча восемьсот девяносто девятого года корейское правительство объявило о своем намерении открыть для иностранной торговли в числе других портов и город Мозампо.

Указанное открытие должно было состояться с отводом специального «иностранного сеттльмента» и с признанием за всеми иностранцами права на пространстве десяти корейских ли (это около четырех с половиной верст) вокруг сеттльмента свободно приобретать земельную собственность посредством частных сделок с местными жителями и без всякого непосредственного вмешательства корейского правительства.

Ограничением было то, что эти сделки могли происходить только после формального объявления об открытии порта, которое должно было состояться двадцатого апреля.

Русский представитель в Сеуле камергер Павлов, справедливо считая, что решение вопроса о покупке участка в Мозампо под военно-морскую базу с учетом нашей бюрократии точно не решишь за один месяц, попросил у корейского правительства содействия.

Император Коджон личным распоряжением отложил формальное открытие порта до конца мая и даже вновь подтвердил особой нотой к иностранным представителям, что никакие сделки с местными жителями, совершенные до открытия порта, не будут признаваться законными.

Павлов перед отъездом в столицу встретился с начальником Тихоокеанской эскадры вице-адмиралом Дубасовым, который в это время «гостил» в Мозампо на флагмане, в сопровождении небольшой свиты в семь вымпелов.

Совместно ими был намечен для покупки участок побережья, согласия владельцев были получены, запродажа сделана, границы участка обозначены, а местный начальник уезда был предупрежден об этой покупке. Мало того, Павлов направил корейскому министру иностранных дел сообщение об этой предварительной сделке и копии документов.

Когда состоялось открытие Мозампо для иностранной торговли, отправленная для покупки намеченного участка канонерская лодка с драгоманом[4] миссии Штейном по каким-то причинам задержалась на сутки. Когда же Штейн прибыл на место покупки, то оказалось, что вся береговая полоса и даже часть выбранного нами участка уже куплены японцем Хасамой.

Вначале Хасама утверждал, что купил этот участок с единственной целью перепродать его нам с громадным барышом, но вскоре резко изменил свои заявления и уже говорил, что не продаст участок ни за какую цену и ни на каких условиях. Потом в дело вмешалась японская миссия в Сеуле, а затем в Мозампо вслед за нашей канонерской лодкой прибыли два японских крейсера. Нагрянувший на них командир военно-морской базы Такесики на острове Цусима японский вице-адмирал Хидака Сонодзе заявил, что Япония не допустит приобретения намеченного Россией земельного участка.

В общем, как в свое время говорил адмирал Дубасов: «Как только преимущество в соотношении морских сил на Дальнем Востоке будет у японцев, те сразу обнаглеют».

Пришлось Штейну выкупать другие участки, но из-за происков японцев приобрести их в полном объеме оказалось невозможным. Представители Страны восходящего солнца бросили все силы на скупку прибрежной полосы в порту Мозампо. Они приобретали узкие и совершенно негодные береговые полосы только для того, чтобы отрезать купленные Штейном участки от сообщения с морем и вообще насколько возможно обесценить нашу покупку.

Дошло до того, что ими была приобретена даже часть суши, появляющаяся во время морского отлива, но зато примыкающая к лучшей части нашей береговой линии. Таким образом, русский участок был лишен сообщения с морем.

Это переполнило терпение русской стороны. Александр Третий приказал барону Розену выступить в Токио с серьезными представлениями по поводу японского адмирала Хидаки.

Словесные обвинения русского посланника успехом не увенчались. Предложенное им полюбовное разрешение возникших затруднений было отвергнуто. Японское правительство упорно отрицало свою причастность к эпизоду в Мозампо и отправляла российскую дипломатию в… Сеул.

Но и Корея оказалась такой же несговорчивой, как и Япония. Ответ корейского правительства был уклончивый. Оно настаивало на праве владельцев свободно распоряжаться своими землями и говорило, что покупка участка не касается ни центрального правительства Кореи, ни местных властей.

В общем, дипломатическая бодяга длилась почти год. В результате на закупленном участке мы построили гостиницу, склады и продолжали настаивать на незаконной скупке участков японцем Хасамой.

После того как вице-адмирал Скрыдлов провел учебные стрельбы на рейде Мозампо, японцы довели количество вымпелов на базе Такесики на острове Цусима до одиннадцати. А в самой Японии началась газетная истерия против русских гайдзинов. Дошло до призывов водрузить «солнечный флаг» в Уральских горах.

Напряжение нарастало, и тут последовали события в Ливадии, смена императора в Российской империи. Пока Николай занимался поиском убийц родителей, брата и сестры, наше славное Министерство иностранных дел пошло по испытанному пути, то есть на попятную. Граф Владимир Николаевич Ламсдорф хоть и был сторонником расширения наших территорий на Дальнем Востоке, но политиком был очень осторожным. И такое обострение взаимоотношений его несколько напугало.

А дальше в России события понеслись вскачь. Покушение на императора перед коронацией, эксцесс английских офицеров в Гатчинском парке, когда была ранена императрица, и только благодаря покойному Севастьянычу остались целыми и невредимыми сыновья Николая. Потом гвардейский переворот и приход на Балтику английской и немецкой эскадр.

Далее шаткий мир с Англией и подготовка к войне. Никто уже не сомневался, что войне с Японией быть. В этих условиях наши дипломаты «потребовали» от Кореи уступки нам в том же Мозампо или в его окрестностях другого подходящего участка под нашу военно-морскую базу, но значительно больше размерами и на концессионном основании, то есть чтобы земля была выкуплена у населения самим корейским правительством и передана нам в назначенный срок по заранее условленной цене.

Понятно, что Корея обалдела, а Япония встала на дыбы от нашей наглости, но пополнение Тихоокеанской эскадры тремя эскадренными броненосцами, двумя броненосными крейсерами первого ранга и пятью второго заставило императора Коджона и токийское правительство искать компромиссы.

А наши дипломаты по указанию Николая продолжали давить. Корее предложили продать нам остров Каргодо. Как посчитало морское ведомство, из-за меньшего и бодаться-то незачем. Когда эта информация дошла до японцев, в Токио начались стихийные митинги. Партия войны в правительстве, которая практически полностью состояла из членов общества «Черный дракон», требовала немедленно начать войну, надеясь на военную поддержку Англии.

Партия мира под руководством маркиза Ито приложила множество дипломатических усилий, чтобы война не началась в конце прошлого года. Мы на мирное разрешение этого вопроса пошли только из-за того, что нам необходимо было еще где-то полгода, чтобы привести Маньчжурскую армию и Тихоокеанский флот к более-менее удовлетворительной готовности перед началом боевых действий.

Тогда в результате различных соглашений было решено, что мы можем ограничиться небольшой концессией на материке, если только корейское правительство примет на себя обязательство ни под каким видом не отчуждать и не предоставлять в пользование иностранцам или какой-либо иной державе никакой части острова Каргодо.

Японцы после этого несколько успокоились, их базу Такесики покинули стянутые для усиления корабли из первой и второй эскадр. Однако с тех пор любой заход в Мозампо русского военного корабля вызывал поток телеграмм и депеш японских дипломатов с возмущениями о нарушении договоренностей.

Не меньше японцы были недовольны нашей политикой в Китае. Еще с сентября одна тысяча девятисотого года после подавления основных очагов восстания ихэтуаней русское правительство начало переговоры с центральным китайским правительством по Маньчжурии, которая была оккупирована русскими войсками.

Это вызвало, мягко говоря, недовольство всех стран коалиции. Оно усилилось после того, как наше Министерство иностранных дел заявило, на каких условиях мы выведем войска из Маньчжурии, оставив лишь охранные части, подчиненные правлению КВЖД.

Во-первых, России необходима гарантия безопасности зоны КВЖД, Квантунского полуострова и русской границы по Амуру. Во-вторых, принцип наибольшего благоприятствования в Маньчжурии для русских купцов и промышленников. В-третьих, военное присутствие европейских государств, а также США и Японии в Маньчжурии должно быть исключено, а экономическое – сведено к минимуму.

Параллельно русские власти вели переговоры с туземными властями на местах. Адмирал Алексеев успешно провел переговоры с мукденским дзянь-дзюнем Цзженом. В ноябре с ним было заключено временное соглашение, по которому в провинции была восстановлена власть дзянь-дзюня и китайской администрации, но под контролем русского руководства, которое получало по этому соглашению право держать в провинции свои войска. Китайские же военные подразделения обезоруживали и распускали. Точнее, они уже были разоружены во время захвата Мукдена и других городов провинции.

Переговоры с Китаем продолжались до настоящего времени. Пекин то соглашался с русскими предложениями, то отказывался под мощным политическим давлением ведущих мировых держав.

В случае подписания договора получали выгоды Россия и Китай, но зато проигрывали все европейские страны, Япония и США, которые претендовали на рынки и концессии в Маньчжурии, а Япония уже тогда планировала ее захват.

Все ведущие страны мира были настроены принципиально против превращения Маньчжурии в зависимую от России территорию. Но в то же время воевать против России из-за Маньчжурии была готова только Япония, и больше никто. Ни одно европейское государство, включая даже Англию, не желало начинать войну с Россией, что бы ни случилось на Дальнем Востоке. Пусть даже Россия официально аннексировала бы Маньчжурию, дело бы ограничилось десятком нот, в худшем случае передачей английских броненосных кораблей Японии в аренду. Возможно, даже с английскими экипажами, но тех наверняка обзовут «добровольцами», как в Трансваале, или еще что-нибудь лайми придумают.

После подписания союза с Германией Николай решил придать Дальнему Востоку приоритет перед европейскими делами и сосредоточить там сухопутные и морские силы, существенно превосходящие силы Японии.

Однако Георг и его правительство молниеносно ответили на это, заключив с Японией договор, в котором обозначили свои интересы в Китае и Корее и готовность отстаивать их, включая военную силу.

В высшей степени растяжимые формулировки первой статьи этого договора предоставляли широкие возможности для изыскания поводов как для вмешательства во внутренние дела Китая и Кореи, так и для развязывания войны против России.

Если бы, например, Россия воспротивилась каким-либо агрессивным действиям Японии в Корее, то японскому правительству было бы нетрудно подвести этот случай под формулировки этой статьи. Например, оно могло бы заявить, что, противодействуя Японии, Россия «угрожает» японским интересам.

Очень интересной была третья статья договора: «Если при вышесказанных обстоятельствах какая-либо другая держава или державы присоединятся к враждебным действиям против таковой союзницы, то другая договаривающаяся сторона придет к ней на помощь и будет вести войну сообща и заключит мир во взаимном с нею согласии».

С одной стороны, эта статья оставляла Россию в изоляции, так как вряд ли найдутся желающие вступить в русско-японский конфликт на стороне Российской империи, так как автоматически становились бы врагом и Англии.

Вилли сразу сказал Ники, что воевать на Дальнем Востоке не будет. Ладно, хоть разрешил пользоваться своей военно-морской базой в Циндао для ремонта, стоянки и бункеровки углем кораблей Тихоокеанской эскадры. И с вооружением помогает. Да и союз с Германией позволил переправить по десять 280-миллиметровых пушек и мортир, а также еще пять 254-миллиметровых пушек из Либавы в Порт-Артур.

Франция долго молчала и, наконец, согласилась подписать декларацию, которая гласила: «Будучи вынужденными учитывать возможность враждебных действий других держав либо повторения беспорядков в Китае, оба союзных правительства оставляют за собой право озаботиться в такого рода случаях принятием мер, необходимых для охраны их интересов». Сразу было понятно, что эта декларация носит мало обязывающий характер для французов.

С другой стороны, третья статья англо-японского договора давала возможность провести провокацию. Пример?! Какая-нибудь страна в Африке или Южной Америке с пролондонским правительством заявляет о поддержке Российской империи в ее борьбе за правое дело и объявляет Японии войну. Красиво?! При этом бриты, белые и пушистые, вступают в войну на законных основаниях.

Будем надеяться, что такого не произойдет и Георг ограничится «добровольцами» на «Маджестиках». Хотя и такая помощь будет нам как кость в горле. Поэтому и надо успеть решить вопрос о начале войны с Японией сейчас, проведя внезапный удар по ее первой эскадре.

Для этого я и следую «инкогнито» в Мозампо, где меня должна дожидаться команда капитана первого ранга Кононова на специально переделанной для скрытых операций боевых пловцов парусно-винтовой шхуне, под видом научной экспедиции, занимающейся гидрографическими работами.

А в одной из необитаемых бухт острова Карого уже должны находиться корабль-матка с четырьмя секретными миноносками, очень похожими на торпедные катера типа «Д-3» времен Великой Отечественной войны. Хорошая такая миноноска получилась, скоростная. Сорок узлов давала, особо не напрягаясь. Можно было и сорок пять выжать, но на очень коротком отрезке.

Водоизмещение составляет сорок пять тонн, длина – двадцать один метр, ширина – четыре и осадка меньше метра. Дальность плавания у этой малютки достигала четырехсот миль. Мореходность позволяла использовать миноноску при ветре до шести баллов. На вооружении стояли два торпедных аппарата и две спарки из пулеметов Максима на кольцевых турелях. Экипаж – десять человек. Также на миноноске можно было перевозить небольшие десантные отряды.

Корпус этой миноноски делали из дерева. Если бы не сложность в изготовлении двигателей, то клепать их можно было, как пирожки жарить. В планах было, что Порт-Артурский судоремонтный завод должен был потянуть выпуск секретных миноносок.

В это время открылся вид на городской порт, и от удивления я потерял нить своих размышлений. Что-что, но крейсер «Варяг», который стоял у стенки местных ремонтных мастерских, увидеть не ожидал.

Крейсер после ремонта во Владивостоке прошел десятичасовые испытания на полном ходу. Выдал двадцать четыре узла и еще четыре дня назад ушел из Владика в Порт-Артур. На борт крейсера мне из-за занятости попасть не удалось, как и познакомиться с Рудневым.

И вот вместо того, чтобы находиться в Порт-Артуре, «Варяг» приткнулся к причальной стенке порта Мозампо, а рядом с ним стоит на якоре эскадренный миноносец с Андреевским флагом.

Весь в раздумьях, я вернулся в каюту за вещами. Вышел из нее, когда судно уже причалило. Я был единственным пассажиром на пароходе, но, тем не менее, первый после бога стоял около трапа, дожидаясь меня.

– Как прошел переход, месье Ришар? Все ли вам понравилось? – на хорошем французском произнес капитан.

– Благодарю, Василий Петрович, все было просто прекрасно, – я оглянулся вокруг и, увидев, что рядом никого нет, продолжил: – По прибытии в Порт-Артур в штабе крепости найдите капитана Едрихина Алексея Ефимовича. Сообщите ему, что два санитара на вашем судне, которых вы принимаете за китайцев, являются подданными микадо.

На лице капитана не дрогнула ни одна мышца. С невозмутимым видом он произнес:

– Хорошо, месье Ришар. Я это сделаю. Успехов вам в ваших делах! – также по-французски произнес он, хотя я ему отвечал на русском, пытаясь изобразить французский акцент.

Далек был мой язык лягушатников от совершенства. Промашка небольшая вышла с моим французским паспортом. Надо было английский делать на имя Гая Фокса. Три раза ха-ха.

Подхватив чемодан, я же не русский офицер, а французский «мюсье», двинул по трапу вниз. Ступив на твердую землю, огляделся и увидел встречающего меня капитана первого ранга Кононова, одетого в партикулярное платье по последней моде Парижа.

– Василий Петрович, а о чем с тобой разговаривал этот француз, которого все военное руководство Владивостока провожало? – спросил капитана «Ангары» его первый помощник.

– Алексей Николаевич, он такой же француз, как вы и я. Я в свое время на «Херсоне» ходил. Так я этого месье Ришара сразу узнал. Это – Ермак!

– Кто?

– Не знаю, в каком он сейчас звании, но это Тимофей Васильевич Аленин-Зейский по прозвищу Ермак, ближник царя.

– Так это он штурмовал дворец великого князя Владимира Александровича и, говорят, лично убил его вместе с сыновьями?

– Алексей Николаевич, рекомендую вам меньше слушать сплетни и забыть, что Ермак был на нашем судне во время этого перехода. Сейчас передадим бумаги в миссию и отправимся дальше в Порт-Артур.

О том, что сказал ему Аленин-Зейский, и о том, что узнал во встречающем его начальника водолазной школы в Кронштадте, капитан «Ангары» решил благоразумно промолчать. И так язык распустил.

«Дай Бог вам успехов, господа офицеры! Что-то грядет, – подумал капитан. – А пока надо будет записать данные по капитану Едрихину Алексею Ефимовичу и санитарам, чтобы не забыть».

– Здравствуйте, месье Ришар. Как добрались? – Анатолий Алексеевич, улыбаясь, пожал мне руку.

– Слава богу, почти без приключений, месье Дюран, – мой французский был намного хуже, чем у Кононова. Тот шпарил как на родном.

– А что здесь делает «Варяг»? – не удержался я от вопроса.

– Я точно не скажу, но, по слухам, которые ходят по порту, что-то случилось с упорными подшипниками вала одной из главных машин. Еле-еле доковыляли до Мозампо. Руднев в бешенстве, а старший офицер крейсера капитан второго ранга Степанов предполагает злой умысел со стороны японцев, – Кононов усмехнулся.

– Все возможно, месье Дюран. Все возможно. Во Владивостоке четыре дня назад предотвратили взрыв затвора и насосной станции сухого дока, в который должны были поставить крейсер «Новик». Но об этом позже. Где наша шлюпка?

– Следуйте за мной, месье Ришар.

Когда шлюпка с надписью «Марсель» отошла от причала на достаточное расстояние, я уже по-русски спросил Кононова:

– А эсминец наш чего тут делает?

– Это «Лейтенант Бураков» из первого миноносного отряда, бывший китайский миноносец немецкой постройки «Хай Хуа», который захватили при штурме фортов Таку. С поднятием Андреевского флага корабль получил новое название «Лейтенант Бураков» в честь офицера канонерки «Кореец», погибшего при том штурме, – все-таки любил Кононов поговорить. – В общем, он какие-то запчасти привез для «Варяга» и специалистов для ремонта. Это же самый быстрый корабль Порт-Артурской эскадры.

Далее Анатолий Алексеевич поведал о том, что приобретение российским флотом «Хай Хуа» получилось очень удачным: его скорость достигала 36,6 узла! Дальность хода «Буракова», две тысячи миль при десятиузловой скорости. Правда, вооружение «немецкого китайца» было не самым сильным: он имел четыре пушки калибра 47 миллиметра и всего один 381-миллиметровый торпедный аппарат.

Вообще-то изначально на корабле стояло два аппарата и восемь пушек, но, учитывая высочайшую скорость «Лейтенанта Буракова», которого не мог догнать ни один японский корабль, его решили использовать как посыльное судно, а не как боевой миноносец. Поэтому один торпедный аппарат и четыре пушки для облегчения судна и повышения скорости сняли. Изначально «Хай Хуа» давал только 33,6 узла.

Из дальнейшего рассказа Кононова я узнал, что командовал кораблем мой старый знакомый капитан второго ранга Панферов Константин Александрович, который при нашем знакомстве был лейтенантом и старшим офицером крейсера «Адмирал Корнилов». На нем мой отряд доставили к фортам Таку.

Наконец-то появилась шхуна «Марсель», над которой развевался французский флаг. Судно немного напоминало нашу шхуну «Компас», но было длиннее, шире и имело более глубокую осадку. Из-за чего его и выбрали.

Этот корабль был приобретен во Франции, но потом он прошел небольшую секретную доработку. По бортам у шхуны были смонтированы шлюзовые камеры для скрытого выхода боевых пловцов. Также по бортам ниже ватерлинии крепились человекоуправляемые торпеды, находящиеся в закрытых цилиндрах с легко открывающимися дверцами. Таких цилиндров было по два с каждого борта. Но запас торпед можно было легко пополнить. Судно было зарегистрировано как корабль для гидрографических работ, поэтому имело на борту лебедку и прочие механизмы.

Официально торпеды назывались подводными минодоставщиками, или ПМД, но боевые пловцы прозвали их «Посейдоном». Возможно, это прозвище родилось из-за того, что этот доставщик в головной части тащил три съемные мины по шесть пудов каждая. Такой трезубец бога морей получался.

Водоизмещение этой торпеды было около полутора тонн, длина около семи метров, диаметр около полуметра. На ней был установлен трехфазный двигатель Доливо-Добровольского мощностью в две лошадиные силы, что позволяло на скорости в три узла при полностью заряженных аккумуляторах уверенно пройти до пятнадцати миль.

Новые ребризеры, закачанные воздухом, а также его запасы, имеющиеся в «Посейдоне», позволяли на глубине в тридцать метров находиться больше трех часов. Часовой механизм давал возможность устанавливать задержку в минах до полусуток.

Боевые пловцы сидели друг за другом верхом на доставщике. Их ноги упирались в специальную подножку. Ласты надевались на время установки мин. Водитель или пилот этого аппарата, как правило, офицер, был прикрыт изогнутой металлической пластиной, под которой были установлены: часы, компас с фосфорной разметкой, клапан регулировки глубины и приборы управления электромотором и торпедой. Специальные рычаги заполняли и продували балластную систему. Второй член экипажа, обычно из кондукторов, находился сзади. От водителя его отделяла цистерна быстрого погружения. Позади него находился контейнер с инструментами и запасным дыхательным аппаратом.

Отработанная в Тронгзунде тактика была следующая. Шхуна-нейтрал встает на якорь рядом с рейдом, где расположились вражеские корабли. Выйдя через шлюзы, боевые пловцы проверяют торпеду, и если все в порядке, то включают двигатель и движутся к своей цели по азимуту. Достигнув заграждений, пытаются поднырнуть, а если это невозможно, то делают проход с помощью сетепрорезателя.

Проникнув за заграждения и подойдя к цели, останавливают мотор, за счет медленной продувки балластной системы достигается нулевая плавучесть. Затем боцманмат, надев ласты, отделяет первый заряд. Офицер восстанавливает нейтральную плавучесть. После этого совместно устанавливают первую мину. Потом вторую и третью. Такой порядок был разработан для эскадренных броненосцев.

С учетом проведенных расчетов под руководством адмирала Макарова было признано, что трех наших мин, поставленных в определенных точках корабля, будет достаточно для гарантированного потопления эскадренного броненосца. На практике этого еще не проводилось, но очень скоро мы это проверим.

Глава 7. Бой

Прибыли на борт шхуны и собрались в кают-компании, которой заведовал Ризнич как старший офицер отряда и корабля. Традиции военно-морского флота соблюдались, несмотря на то что все офицеры, кроме капитана корабля и его помощника, были в партикулярном платье, изображая ученых. Только вот военная выправка их выдавала, да и матросы шхуны мало походили на своих гражданских собратьев. Хотя, может быть, мое мнение было предвзятым. Тот же капитан «Ангары» ходил, как штык проглотил, и манеры были соответствующими военным морякам. Но все же что-то не так…

– Докладывайте, Анатолий Алексеевич, – отвлекаясь от раздумий, скомандовал я, когда офицеры разместились за столом.

– По утвержденному плану, десятого августа шхуна «Марсель» прибыла в Сасэбо для пополнения припасов. Как мы и предполагали, на внутреннем рейде порта собрались все японские эскадренные броненосцы с их флагманом «Микаса», на котором держит штандарт главнокомандующий японским флотом адмирал Хэйхатиро Того. Кроме них в акватории присутствовали крейсера второго ранга «Читосе», «Касаги», «Такасаго» и «Есино» под командованием адмирала Дева.

Разложив на столе карту, Кононов начал показывать, где какой корабль стоит. С обозначением координат по сетке и по улитке.

– Один из крейсеров и пара истребителей постоянно дежурят перед горлом входа на рейд. Противоминные сети на ночь выставляются. Службу японцы несут неплохо. Если честно, то хорошо. Мы-то свою задачу, Тимофей Васильевич, выполним, а вот миноноскам при таком раскладе свою сделать будет практически невозможно, – Кононов сожалеюще вздохнул-выдохнул. – Тяжело им будет прорваться на рейд, если крейсер и истребители останутся на месте после того, как подорвутся наши заряды на броненосцах. Ширина горловины бухты чуть больше четырех кабельтовых. Расстреляют в упор если не во время атаки, то при возвращении точно!

Я задумался. План атаки военно-морской базы в Сасэбо предполагал заход шхуны в порт для пополнения продуктами и разведки. Второй заход рассчитывался таким образом, чтобы встать на внешнем рейде ближе к вечеру. После этого целями становились четыре корабля с удобным подходом. Здорово было бы, чтобы ими оказались четыре эскадренных броненосца, включая «Микасу», да еще с адмиралом Того на борту.

Я аж прищурился от удовольствия, но реальность говорила о том, что если такая расстановка кораблей, изображенная на карте, сохранится при начале операции, то минировать придется «Фудзи» и «Асахи» из броненосцев, не лучшая цель, но… Также под атаку попадали «Касаги» и «Такасаго».

После минирования этих кораблей экипаж шхуны «Марсель» делал бай-бай, а вот отряд миноносок под командованием Колчака, болтающийся к расчетному времени перед горловиной, после подрывов зарядов в районе трех часов ночи должен был во время возникшей паники ударить по японским кораблям. Цели им предписывалось выбирать самостоятельно в зависимости от сложившейся ситуации. Поддерживать радиосвязь после начала операции между шхуной и кораблями отряда запрещалось.

Если взрывов не произойдет, что должно было означать, что «Марсель» и ее экипаж разоблачили и захватили, то Колчак должен был с отрядом без атаки вернуться в Порт-Артур. Раскрытие нашей миссии не исключалось. Японская разведка работала великолепно, в чем я в очередной раз убедился во Владивостоке.

– Александр Васильевич в расчетную точку прибыл? – прервав молчание, спросил я.

– Прибыл. Привел шесть миноносок вместо четырех, как планировалось. По пришедшей радиограмме все корабли в порядке и вместе с экипажами готовы к бою, – ответил Кононов.

«Добавилось смертничков», – подумал я, вслух же произнес:

– Что ж, еще четыре мины добавилось, что повышает вероятность успеха отряда миноносцев, которая при такой охране входа на рейд, действительно, мала, а вот риск погибнуть, не выполнив задачу, очень высок.

– Тимофей Васильевич, насколько я знаю, в свой отряд Александр Васильевич привлек таких сорвиголов, что они выполнят любой приказ, – перебил меня еще один старый знакомый, капитан второго ранга Завойко.

– Господа, а если переделать план? Основная цель атаки миноносок – прикрытие нашей деятельности. Японцы должны будут остаться при мнении, что нападение на их корабли провели миноноски, а не боевые пловцы. В крайнем случае – подводные лодки, – вклинился в разговор кап-два Миронов. – Пускай отряд Александра Васильевича атакует крейсер и истребители где-нибудь минут за пять до подрыва установленных нами мин. По две миноноски на корабль должно хватить. После атаки сразу уходят назад. А потом идут подрывы броненосцев. Они от горловины стоят недалеко. Хода самодвижущих мин достаточно, чтобы достать броненосцы и крейсера, делая пуск от горловины. Идеальное прикрытие для нас и уменьшение риска для отряда миноносок.

– Если бы им и координаты крейсера и истребителей передать перед атакой, было бы еще лучше. И атаковать надо почти одновременно со временем подрыва зарядов. Там расстояние от места стоянки крейсера с истребителями меньше двух миль. Мина это расстояние пройдет за две минуты, – поддержал план товарища Завойко.

– А что?! В таком порядке атака выглядит обнадеживающей. Может, и без особых потерь в отряде Александра Васильевича обойдется, – поддержал подчиненных Кононов.

Я еще раз посмотрел на карту, прикинув развитие ситуации при таком раскладе. Действительно, получиться должно было красиво, если фортуна не повернется боком или другой частью тела. Нарушать радиомолчание не хотелось, но небольшая радиограмма морзянкой, состоящая из цифр, не должна будет насторожить японцев.

– Как основу нового плана принимаю. Давайте, господа, отработаем все до мельчайших подробностей, а потом доведем план до Александра Васильевича, – прихлопнув ладонью по столу, произнес я.

До ужина успели все разработать, согласовать с Колчаком. Потом был прием пищи в кают-компании, во время которого о деле не было сказано ни слова. Традиция…

Выйдя на палубу, я залюбовался видом заходящего солнца.

– Красиво, – раздался за моей спиной голос Кононова.

– Вас что-то беспокоит, Анатолий Алексеевич?

– Признаюсь, да. Настораживает осадка броненосцев и крейсеров первой эскадры, как при полной бункеровке, их боевая окраска. У меня сложилось мнение, что японская эскадра готова к выходу в боевой поход, – несколько растягивая некоторые слова, задумчиво произнес командир боевых пловцов. – Плохо, что мы в полном автономном плавании и не имеем сведений о политической обстановке. Хоть к французам или англичанам в гости иди, чтобы узнать, что в мире творится.

– А вы знаете, Анатолий Алексеевич, это хорошая мысль. В нашу миссию нам лучше не соваться, а вот пообедать в ресторане, где наверняка будет кто-то из капитанов иностранных кораблей, можно. Только немного изменим внешность на всякий случай. А то встречусь со своим старым знакомым Константином Александровичем, который миноносцем «Лейтенант Бураков» командует.

– А меня капитан Руднев хорошо знает, да и другие офицеры с «Варяга».

– Тогда приклеенной бородки, которой вы воспользовались при моей встрече, будет маловато. Ничего, у меня имеется запас грима. Так что завтра прогуляемся в город. А то, если честно, и у меня на душе неспокойно. Чуйка начала верещать.

Еще немного поговорив, мы расстались, и я отправился в свою каюту, где надеялся лечь пораньше и хорошо выспаться.

Разбудил меня стук в дверь и торопливая скороговорка:

– Ваше высокоблагородие, вас срочно просят прийти на капитанский мостик.

– Что случилось? – хриплым ото сна голосом поинтересовался я.

– Множество дымов на горизонте, вашвысокбродь, – протараторил вестовой, и я услышал, как его башмаки застучали по трапу.

Быстро одевшись, я устремился на капитанский мостик. Там уже находились командир корабля, Кононов и Ризнич. Остальной экипаж скопился на палубе, рассосредоточившись по правому борту.

– Что происходит, господа? – спросил я.

– Судя по всему, Тимофей Васильевич, к нам идут гости в составе большой эскадры, – произнес Кононов, показав рукой на юго-восток, и передал мне бинокль.

Вскинув изделие Цейса к глазам, я посмотрел в указанном направлении и увидел множество дымов на горизонте.

– Кто это может быть? – поинтересовался я.

– Либо наши, либо японцы. Если идут на десяти узлах, то часа через два узнаем точно, – мрачно ответил Ризнич.

Через три часа рядом с островом Удо бросила якоря третья эскадра Японского императорского флота под командованием, по данным Русина, адмирала Катаока, который держал свой штандарт на флагмане эскадры и пятого боевого отряда бронепалубном крейсере «Ицукусима».

На рейде также расположился, можно сказать, брат-близнец «Ицукусимы» полукрейсер-полуброненосец «Мацусима». Устройство этих двух крейсеров было весьма своеобразным: при действии в едином строю эта пара представляла собой как бы разрезанный пополам броненосец. «Ицукусима» имел крупнокалиберное барбетное 320-миллиметровое орудие в носу, а «Мацусима» – такое же огромное орудие в корме.

Рядом с ними стоял аналог «Ицукусимы» бронепалубный крейсер «Хасидате», старый броненосец береговой обороны «Чин-Иен» с четырьмя 305-миллиметровыми орудиями главного калибра, бронепалубные крейсера «Идзуми», «Сума», «Акицусима» и совсем не новый броненосный крейсер «Чиода».

В общем, по словам Кононова, пришли «откровенное старье» и новые «неудачники» японской постройки, которые отвечали в основном за оборону Японских островов, но для «Варяга» и «Лейтенанта Буракова» этих сил было за глаза и за уши. Броненосец, броненосный крейсер, шесть бронепалубников, плюс пять миноносцев и шесть пароходов, судя по всему, с японскими войсками.

– Господа, думаю, озвучу общую мысль – это война! – произнес я, оглядев офицеров, собравшихся за столом в кают-компании. – Прежняя задача отменяется, так как, по моему мнению, в Сасэбо первой эскадры японского флота нет, она атакует или собирается атаковать Порт-Артур, а вторая эскадра наверняка сопровождает пароходы с японскими войсками к Чемульпо.

– Вы в этом уверены, Тимофей Васильевич?! – спросил Кононов.

– Ни в чем нельзя быть уверенным полностью, когда предполагаешь, не имея информации. Но именно так действовали японцы во время войны с Китаем девять лет назад. С учетом того, что сейчас армией и флотом командуют те же самые генералы и адмиралы, думаю, стратегия и тактика их действий не изменится. Отличие от событий тех лет – это приход третьей эскадры в Мозампо. Думаю, Япония, напуганная нашими притязаниями на этот порт и остров Каргодо, решила обезопасить себя.

– Насколько я понимаю, «Варяг» и «Лейтенант Бураков» для российского флота потеряны, – мрачно произнес Ризнич.

– Иван Иванович, не нужно быть таким пессимистом. Мы-то здесь, и отряд Александра Васильевича под боком. Так что у нас лишь поменялись цели, а задача осталась прежняя. Цели, конечно, не ахти, но, как говорится, если отсутствует графиня, то сойдет и горничная.

Моя несколько пошловатая и незатейливая шутка разрядила напряженную обстановку за столом. На лицах офицеров появились улыбки.

– Поступим следующим образом, господа. Я и Анатолий Алексеевич отправляемся на берег. Иван Иванович, вы даете отряду Колчака отбой на выполнение поставленной задачи. Пускай затаятся и носа из бухты не высовывают. После этого разрабатываете план атаки на эскадру при следующих условиях: эскадра остается на рейде на этих же якорных стоянках до утра. Поэтому…

Я задумался на пару секунд и продолжил:

– Нет, господа, пока нет информации, планировать что-то глупо. Поэтому отправьте сообщение капитану второго ранга Колчаку, а дальше – проверка оборудования, зарядов и прикидывайте, где и как мины крепить будете на эти корыта. Цели поменялись.

Через четыре часа вернулись с Кононовым на шхуну. После того как избавились от грима, вновь собрали офицеров в кают-компании.

– Итак, господа, это война! Адмирал Катаока предъявил представителю русской миссии в Мозампо ультиматум, по которому «Варяг» и «Лейтенант Бураков» до полудня завтрашнего дня должны спустить Андреевский флаг и сдаться на милость японцев, в противном случае эскадра расстреляет русские корабли, – произнеся эти слова, Кононов тяжело опустился на стул.

– Извините, Анатолий Алексеевич, так война объявлена или нет? Почему японцы не напали на крейсер и миноносец? Почему стоят на рейде, и для чего этот срок до завтрашнего полудня? – задал вопросы Ризнич.

Остальные офицеры взглядами подтвердили их важность.

– Господа, сегодня пятнадцатое августа, а это третий день Обон – японского праздника поминовения усопших. По японским традициям считается, что в эти дни души усопших возвращаются к живым и посещают своих родных. Нередко его называют Праздником фонарей, потому что с наступлением темноты они вывешиваются родными, дабы души усопших могли найти дорогу домой. Поэтому война начнется сегодня ночью, – я встал из-за стола. – Господа, отдаю приказ в три ноль-ноль шестнадцатого августа атаковать японские корабли. А теперь давайте разрабатывать план атаки. Иван Иванович, вы что-нибудь уже набросали.

– Да, Тимофей Васильевич, одним из вариантов рассматривалась атака на рассвете. Хочу уточнить, «Варяг» и «Лейтенант Бураков» в план атаки включать?

– Насколько нам удалось узнать на берегу, ремонт крейсера закончен, но в каком он состоянии и сколько сможет дать узлов, неизвестно. Тем не менее вся операция нацелена на то, чтобы дать возможность нашим кораблям вырваться из мышеловки. Мы не имеем права раскрываться перед кем-либо, поэтому я отправил Всеволоду Федоровичу телеграмму от имени адмирала Алексеева с приказом крейсеру «Варяг» и миноносцу «Лейтенант Бураков» в два часа тридцать минут покинуть порт и идти на прорыв в Порт-Артур. Думаю, Евгений Иванович меня простит за такое самоуправство. Лучше потерять эти корабли в бою, чем они будут расстреляны у причальной стенки или, не дай бог, захвачены целыми и невредимыми, если капитан первого ранга Руднев примет ультиматум адмирала Катаока. За все время существования русского флота Андреевский флаг добровольно спускали только один раз! Все вы помните судьбу фрегата «Рафаил» и его командира капитана второго ранга Стройникова. Такого позора больше не будет! Только бой! – последние фразы я чеканил.

Об этом случае я узнал в этом мире. Во время очередной русско-турецкой войны одиннадцатого мая одна тысяча восемьсот двадцать девятого года фрегат «Рафаил», которым командовал капитан второго ранга Семен Стройников, столкнулся с турецкой эскадрой из пятнадцати кораблей. Капитан не хотел, чтобы его матросы и офицеры погибли, поэтому принял решение спустить флаг и сдать корабль.

Император Николай I относился к воинской славе очень ревностно. Поэтому, когда стало известно о позорном для флота поступке, Николай отдал приказ, если фрегат «Рафаил» вдруг будет захвачен русскими моряками, то его сжечь. Стройников был разжалован в простые матросы, лишен наград и званий. Император запретил ему жениться, чтобы тот не дал России «потомство труса». Правда, к тому времени офицер уже был отцом двоих сыновей. И они, что интересно, не просто поступили на военно-морскую службу, но оба дослужились до чина контр-адмирала.

Что касается «Рафаила», то его действительно постигла судьба, предписанная Николаем I. Спустя двадцать четыре года после его сдачи туркам, во время Синопского сражения, фрегат был сожжен. Приказ императора исполнил знаменитый адмирал Нахимов. А имя «Рафаил» запретили давать кораблям российского флота на веки вечные.

– Тимофей Васильевич, а каким образом вы смогли отправить телеграмму? Мне еще вчера сказали, что телеграф не работает. Обрыв проводов, – поинтересовался Кононов.

– Анатолий Алексеевич, золото творит чудеса. Несколько слов на корейском языке с упоминанием уважаемых в Корее и Китае людей, николаевский червонец – и телеграмма посыльным была отправлена на «Варяг», – с усмешкой ответил я.

– Заходите, Константин Александрович, садитесь, – капитан первого ранга Руднев, поднявшись из-за стола, указал командиру миноносца «Лейтенант Бураков» на стул.

– Спасибо, Всеволод Федорович. Что-то случилось? – произнес капитан второго ранга Панферов, усаживаясь на стул.

– Случилось. Но сначала скажите, что решил ваш экипаж по поводу ультиматума адмирала Катаока.

– Ночью идти на прорыв. Это общее решение офицеров и нижних чинов. Погибать, так с музыкой!

– Мой экипаж принял такое же решение. Вам, возможно, уйти и удастся, но по моему крейсеру есть вопросы. Не знаю, сколько узлов после ремонта он даст, – мрачно произнес Руднев, нервно разгладив бороду и усы. – Броненосец, броненосный крейсер, шесть бронепалубников, плюс пять миноносцев – это слишком много для нас, чтобы через них прорваться. Верная смерть!

– Господин капитан первого ранга, вы хотите принять ультиматум японцев?!

– Побойтесь Бога, господин капитан второго ранга! – раздраженно ответил Руднев. – Тем более от адмирала Алексеева пришел прямой приказ идти на прорыв. Ознакомьтесь!

С этими словами командир «Варяга» передал Панферову полученную телеграмму.

– Извините, Всеволод Федорович, но с этим шифром я не знаком, – произнес Константин Александрович, ознакомившись с текстом телеграммы, состоявшим из цифр.

– Пардон, вот полученный текст, – Руднев передал другой листок.

«Крейсеру и миноносцу идти на прорыв в Порт-Артур. Выйти из порта в два часа тридцать минут шестнадцатого августа. Помощь будет. Адмирал Алексеев», – прочитал вслух Панферов и замолчал.

Руднев так же молчал, не сводя глаз с лица командира миноносца.

– Всеволод Федорович, депеша пришла из нашей миссии? – задумчиво произнес капитан второго ранга.

– В том-то и дело, что ее передал через вахтенного матроса какой-то азиат. Я уже побывал в миссии. Наши дипломаты ни сном, ни духом. На телеграфе их депеши не принимают, говорят, что нет связи ни с Мукденом, ни даже с Сеулом. И тут такая телеграмма, зашифрованная по коду для командиров броненосцев и крейсеров. Целый час ломаю голову. Что это, провокация или реальный приказ?! – Руднев в раздражении ударил кулаком по столу.

– Вы думаете, японцы?

– Константин Александрович, меня посетила такая мысль. Но в чем смысл выманивания нас на рейд ночью?! Вы же понимаете, что ночной бой непредсказуем. И у нас действительно есть возможность прорваться. Тем более японские корабли стоят кучно на рейде у восточного берега острова Удо, и мы, обходя его с западной стороны, прикроемся на время от японских орудий. Это позволит нам набрать ход. Глядишь, и проскочим!

– Всеволод Федорович, меня смущает в этой депеше указанное время. Может быть, это и есть японская ловушка. Так они не знают, пойдем мы на прорыв или не пойдем. А если пойдем, то в какое время? А здесь они знают, что мы выйдем в два тридцать, и будут нас ждать с распахнутыми объятиями. А слова о помощи заставят нас поступить только таким образом, – несколько возбужденно проговорил командир «Лейтенанта Буракова».

– А вы знаете, Константин Александрович, в этом что-то есть. Признаться, у меня большое сомнение вызывали слова о помощи. Какая помощь? Откуда?! А вот ваши слова заставляют все больше склониться к мысли, что телеграмма все-таки провокация со стороны японцев. Уж не знаю, как они шифр узнали! – Руднев сделал паузу, несколько раз огладив бороду. Посмотрев прямо в глаза Панферову, продолжил: – Но прорываться надо, и ночью наши шансы увеличиваются. Я предлагаю выйти в два часа ночи. Мне сказали, что вы несколько раз бывали в этом порту. Это так, Константин Александрович?!

– Трижды был. Фарватер помню. Да он здесь широкий, глубокий, мелей нет. Единственно, надо рассчитать обход острова Удо с западной стороны. Насколько я понял, вы пойдете за мной?!

– Да. Я и мой штурман здесь впервые. Пойдем за вашим кормовым фонарем. После прохождения острова давайте полный ход, Константин Александрович, и да поможет вам Бог! Мы постараемся прорваться следом! – Руднев встал, повернулся к углу каюты, где расположилась икона Николая Чудотворца, и, широко крестясь, произнес:

– Господи! Молю тебя, будь благосклонен ко мне в нелегкий час! Помоги мне изгнать черный страх, съедающий мое нутро и разрывающий мое сердце! Изгони из моей души тревогу, дай мне сил действовать верно! Всемилостивый Господь! Услышь мои мольбы! Всели четкость в мои мысли и деяния, укрепи надежду в моем сердце, помоги мне пройти через это испытание! Аминь.

Вставший за его плечом Панферов, крестясь, повторял слова молитвы за командиром крейсера.

«Темновато стало. Надо чуть подвсплыть, а то как бы мимо не проскочить», – подумал Ризнич, с помощью рычага сбрасывая немного балласта из доставщика.

Прошло всего два года с первого выхода боевых пловцов против английских эскадренных броненосцев. Полученный успех заставил всех, кто участвовал в той операции, проситься во вновь создаваемое секретное подразделение.

В двадцать шесть неполных лет стал капитаном второго ранга, Владимирским кавалером, плюс Станислава третьей степени получил за разработку доставщика, а потом – «клюкву» за его испытания. Пару раз думал, что не выберусь. Везло, что рядом всегда был кондуктор Белов. Тот хоть и был почти на десять лет старше, но имел, в отличие от меня, куда лучшую физическую форму. Про опыт работы под водой вообще молчу. Вот Кирилл Андреевич два раза, можно сказать, вырывал меня из лап Нептуна или старухи с косой. И сейчас за моей спиной располагается, что создавало чувство какой-то безопасности и надежности.

Честно говоря, ему самому надо быть на месте пилота, опыта у него и знаний подводной войны куда больше, чем у всех офицеров отряда. То же самое можно сказать и про Корелова, и еще про двух боцманматов-водолазов с большим опытом подводных работ, зачисленных в отряд. Но образовательного ценза не хватает у ребят, так что выше минного кондуктора не поднимутся.

Отвлекшись от этих мыслей, я сосредоточился на расчете расстояния и времени хода до «Ицукусимы». Флагман третьей эскадры был нашей с Беловым целью.

На совещании было решено, что минировать будем три полукрейсера-полуброненосца с их 320-миллиметровыми орудиями и старичка «Чин-Иен» с его четырьмя 305-миллиметровыми окурками в двадцать пять калибров. Одного из таких снарядов при удачном попадании хватило бы «Варягу», чтобы пойти на дно. Тем более, расстояния для боя будут минимальными, да и крейсера эти с броненосцем удачно расположились для нашей подводной минной атаки.

Бронепалубные крейсера «Идзуми», «Сума», «Акицусима» и броненосный крейсер «Чиода» с его слабым вооружением оставались на откуп атаки отряда миноносок Колчака. Если все удачно сложится, то эскадра адмирала Катаока будет хорошо прорежена, и Владивостокскому отряду будет дан карт-бланш на крейсерские операции у берегов Японии.

Сбросив скорость до минимума, малым ходом приближаемся к цели. Темнота сгущается, и я отключаю двигатель доставщика. Все не раз и даже не десяток, а, наверное, сто раз отработано на учебных выходах. Вот она, цель! И противоминная сеть. Японцы в своем репертуаре. Положено, значит, выставят, и не важно, что против них всего один миноносец с одним минным аппаратом. Подстраховались.

Белов отсоединился от баллона с кислородом доставщика и перешел на ребризер. Я за ним проделываю такую же операцию. Сколько сил ушло на то, чтобы эта операция стала более-менее безопасной. Гибель двух боевых пловцов заставила инженеров нашего отряда создать систему клапанов, которая позволила свести риск к минимуму, но я все равно нервно передернулся, когда проводил отработанные до автоматизма действия. Два раза я был близок к смерти, когда отрабатывали именно эту схему.

Между тем Белов, надев ласты и отрегулировав на себе грузы для нулевой плавучести, отправился осматривать подходы к цели. Я же, чуть стравив балласт носителя, завис в толще воды, наслаждаясь этим моментом. Кто никогда не бывал в этой ситуации, не поймет моего состояния.

Вскоре Кирилл вернулся и знаками показал, что под сеть можно поднырнуть. Включаю мотор, молясь всем богам, и набираю балласт. Вскоре, скользя вдоль днища, находим боковой киль. Останавливаю доставщик, фиксирую его на глубине. Белов крепит к килю специальные зажимы. Я протягиваю трос к боковому килю противоположного борта и зажимами укрепляю его. Потом вместе отсоединяем от носителя первый заряд и крепим его к тросу под днищем цели, далее следуем с бухтой троса к винту. Второй заряд устанавливаем под ним. Последний ставим на магниты в носовой части под башней главного калибра.

Чувствую, как весь взмок от напряжения и нервов, такого не было со мной, когда минировали английские броненосцы. Сердце бухает в грудину, отдаваясь в ушах. Все! Трехкратный запас мин должен сработать в любом случае, даже если корабли начнут движение. Хоть один заряд, да взорвется. Выдергиваем чеки взрывателей. Через шесть часов рванет с небольшим рассеиванием по времени. Взглянул на часы. Будет как раз три часа утра, плюс-минус пара минут. А теперь назад!

Носитель не подвел, что часто бывало с первыми образцами. До шхуны дошли нормально. Поместив носитель в ее контейнер на борту, отметил про себя, что соседний уже занят. Значит, второй экипаж носителя свою задачу выполнил. Наша цель была самой дальней. Открытый шлюз, по которому пробираемся с Беловым в камеру, там нас уже ждут Завойко со своим напарником. Задраиваем люк и даем сигнал наверх. Послышался шум насоса, и вода начала медленно спадать. Все, задача выполнена!

Глава 8. Прорыв

Руднев стоял на мостике и смотрел на кормовой фонарь миноносца «Лейтенант Бураков», который на пяти узлах потихоньку следовал по фарватеру бухты Мозампо. До выхода на рейд оставалось пройти порядка пяти кабельтовых. А дальше – полный ход, который должны набрать за две мили до острова Удо, и потом мимо острова Каргодо в Пусанский пролив.

«Лишь бы успеть разминуться с японской эскадрой. Там никто и двадцати узлов не даст. Господи, только бы мы после ремонта смогли набрать свои двадцать четыре узла. Судовой механик Николай Генрихович клянется, что все получится. Будут постоянно дополнительно поливать головной подшипник правой машины маслом. Конечно, надо было бы ему дать притереться на восьмидесяти оборотах в минуту, но даст Бог, и в два раза больше проектные выдержит. Нам бы только оторваться, а там Лейков за счет левой машины будет скорость держать. Лишь бы подшипник, как предыдущий, не рассыпался!» – Руднев до боли в суставах сжал пальцами поручень ограждения ходового мостика.

«Итак, восемь на одного! При этом из этой восьмерки один броненосец, один броненосный крейсер и шесть бронепалубников, из которых двое имеют 320-миллиметровые орудия в носу, а один – на корме. Да и четыре 305-миллиметровых орудия „Чин-Иена“ далеко не подарок. Тут и одного такого гостинца может хватить с избытком. Скорость, только скорость может спасти „Варяга“, но при условии, что японцы не смогут нас перехватить. Если же они нас ждут и встретят в кильватерной колонне, то это верная смерть», – в голове Руднева мысли неслись вскачь.

Командир «Варяга» всмотрелся вдаль, пытаясь хоть что-то разглядеть в начинающем сереть ночном мраке.

«Впереди наверняка будет „Чин-Иен“ с его толстобронированной грудью. Его четыре орудия главного калибра встретят еще неповрежденный „Варяг“, пытающийся пройти на полной скорости, и наверняка нанесут нам при попадании максимальные повреждения, пока будем проходить мимо, – Руднев передернул плечами, представив, как 305-миллиметровые снаряды пробивают корпус его корабля. – Сам-то броненосец вряд ли пострадает от нашего огня благодаря толстой броне. Интересно, дальше будет „Чиода“ из-за своего броневого пояса или „Ицукусима“ и „Хасидате“ с их 320-миллиметровыми головными орудиями?! Хотя уже этих четырех кораблей для моего крейсера хватит с лихвой, не говоря еще о „Мацусиме“ и трех крейсерах второго ранга. Конечно, против них „Варяг“, включая и „Мацусиму“ с его орудием в корме, индивидуально сильнее любого, но их-то четверо. Вся надежда, что если эскадра будет нас перехватывать, то впереди пойдет „Чин-Иен“, а он сейчас больше десяти узлов дать не может».

Между тем крейсер все ближе и ближе подходил к выходу из портовой бухты на рейд. Еще несколько минут, и будет ясно, повезло нам или нет.

Руднев посмотрел на часы. Стрелки показывали два часа двадцать пять минут: «Интересно, телеграмма окажется японской ловушкой или все-таки это действительно был приказ адмирала Алексеева? Через пять минут все станет ясно».

Миноносец вышел на рейд и сразу начал набирать ход.

«Полный вперед», – скомандовал в переговорную трубу Руднев, спустившийся с мостика в боевую рубку. И почти в это же мгновение от острова Удо раздался звук выстрела из орудия крупного калибра.

«Значит, ждали!» – пронеслось в голове командира крейсера.

Схватив бинокль, капитан первого ранга выскочил на палубу перед боевой рубкой и попытался хоть что-то рассмотреть на уже начинавшем сереть горизонте. В этот момент за кормой в паре кабельтовых вспух водный столб и раздался звук взрыва. Через мгновение со стороны острова – вспышка орудийного выстрела и докатившийся чуть позже его звук, а потом – султан воды уже впереди крейсера и совсем рядом с «Лейтенантом Бураковым», который резко довернул вправо.

– Держать в кильватер миноносцу, – скомандовал Руднев, вернувшись в рубку.

– В кильватере, – через некоторое время доложил рулевой.

Миноносец и крейсер шли без ответной стрельбы, чтобы не показать японцам своего месторасположения. Астрономические и навигационные сумерки начинались в это время года около четырех утра. Так что сейчас единственным средством освещения была луна. И ее света явно не хватало, чтобы через дальномеры рассчитать расстояние между кораблями, которое составляло по карте где-то тридцать два – тридцать три кабельтовых. Так что первые выстрелы японцев были, вернее всего, произведены по расчетам по карте при нашем появлении в створе из бухты на рейд.

Как бы подтверждая мысли Руднева, со стороны японской эскадры раздалось еще несколько выстрелов из орудий, и вскоре новые всплески, но уже значительно дальше – окружили русские корабли. Пока им везло, и они постепенно набирали ход. Нет, «Лейтенант Бураков» уже давно мог дать все тридцать узлов, но он скорость увеличивал постепенно, ориентируясь на возможности крейсера. Тем более на рейде было достаточно разных судов, в основном небольших рыболовных, включая обычные лодки.

Правда, когда вчера слухи об объявленном японцами русским ультиматуме разбежались по Мозампо и Чинхэ, большинство судов покинули порт и расположились на якорных стоянках у берегов, освободив фарватер и внешний рейд.

Между тем темп орудийной стрельбы со стороны японской эскадры нарастал, водяных столбов, малых и больших, становилось все больше и больше.

– Судя по вспышкам, японцы пошли нам наперерез, Всеволод Федорович, – тихо произнес стоящий за спиной командира старший офицер крейсера Степанов 3-й.

– Я это вижу, Вениамин Васильевич. Какая у нас скорость?

– Пока двенадцать узлов.

– Долго, долго скорость набираем!

– Николай Генрихович делает все что может.

– Знаю и понимаю, – медленно произнес Руднев, снял фуражку и, достав из кармана кителя белоснежный платок, протер им козырек. – Если адмирал Катаока бросит вперед «Идзуми», «Суму» и «Акицусиму», то они могут нам закрыть проход и поставить «палочку над Т».

– А если впереди пойдет «Чин-Иен»? – поинтересовался Степанов 3-й.

– Тогда в определенный момент мы им в одиночку сделаем «crossing T», только для броненосца и для этих недокрейсеров-недоброненосцев наш главный калибр все равно что слону дробина. Остается только надеяться на чудо в виде «золотого выстрела», если Бог нам будет благоволить, – Руднев перекрестился, после чего надел фуражку.

– Да! Удача нам не помешает! – поддержал командира старший офицер корабля. – Пока нам везет, японцы чудовищно мажут.

– Вениамин Васильевич, вы же помните информацию, которую до нас доводили. У японцев является типичной практикой собирать лучшие кадры со всего флота на кораблях двух первых броненосных отрядов: броненосцах адмирала Того и броненосных крейсерах адмирала Камимуры. В случае необходимости качественно усиливать отряды легких крейсеров или береговой охраны они просто временно придают им одного-двух броненосных коллег. Здесь, слава богу, этих кораблей нет, как нет и нормальных экипажей. Так что такая стрельба да еще ночью вполне объяснима. Пускай и дальше мажут, рыбу пугая.

Как бы опровергая слова Руднева, крейсер ощутимо тряхнуло, так что находящиеся в рубке еле устояли на ногах, и буквально сразу стало заметно, как корабль начал терять ход.

– Вениамин Васильевич, выясните, что произошло, – скомандовал Руднев старшему офицеру, выпрямляясь и занимая устойчивую позицию на ногах.

– Слушаюсь, господин капитан первого ранга, – произнес Степанов и покинул рубку.

Несколько минут прошло в тягостном молчании. Скорость крейсера упала до пяти узлов. Японцы продолжали обстрел, но пока снаряды ложились далеко от корабля. «Лейтенант Бураков», заметив, что крейсер начал терять ход, также снизил свою скорость.

В рубку ворвался младший инженер-механик Сергей Сергеевич Спиридонов и с порога начал доклад:

– Господин капитан первого ранга, в кормовую котельную попал двенадцатидюймовый снаряд. Взорвавшись, он вывел из строя три котла из двенадцати. Поврежден паропровод. Большинство кочегаров сварились заживо. Там настоящий ад!

– Какой ход может дать крейсер, Сергей Сергеевич?! – прервал эмоциональный доклад младшего механика Руднев.

– Николай Генрихович говорит, что если поднимет давление в котлах носовой и средней котельных, идущих на правую машину до максимума, то двенадцать-пятнадцать узлов сможем дать. Больше – когда устраним неисправности. Но на это нужно время, которого у нас нет, – как-то обреченно ответил Спиридонов.

– Спасибо, господин инженер-механик. Идите выполнять свои прямые обязанности, – произнес Руднев, как-то разом постарев на десяток лет.

Когда Спиридонов выбежал из рубки, командир крейсера обвел тяжелым взглядом находившихся в помещении офицеров и нижних чинов.

– Сергей Валерианович, – обратился он к старшему артиллерийскому офицеру лейтенанту Зарубаеву, – орудия правого борта нам не пригодятся. Из их расчетов подготовьте команды для замены убыли комендоров орудий левого борта. И начинайте расчеты для ответного огня.

– Слушаюсь, Всеволод Федорович!

– Право на борт двадцать градусов!

– Слушаюсь, право на борт двадцать градусов, – произнес рулевой Азовцев, крутя штурвал.

– Что вы задумали, Всеволод Федорович? – поинтересовался старший штурманский офицер лейтенант Беренс 1-й.

– На такой скорости нам не вырваться, Евгений Андреевич. Поэтому подойдем ближе к берегу и будем вести бой, пока не потеряем все орудия по левому борту. Потом взорвем и затопим крейсер. Экипажу после этого, кто как сможет, добираться до берега, – Руднев обвел глазами всех находящихся в рубке. – И еще…

Командир крейсера перевел взгляд на старшего минного офицера лейтенанта Берлинга:

– Роберт Иванович, спустите на воду оба паровых катера, предварительно установив на них минные аппараты. Дальше катера прячутся за крейсером и в бой вступают, когда японские корабли подойдут на пистолетный выстрел. Если после атаки катера останутся целыми, что маловероятно, то пусть занимаются спасением экипажа.

– Слушаюсь, господин капитан первого ранга. На катерах пойдут мичманы Пышнов и Губонин, минеров возьмут из кондукторов, плюс по рулевому.

– Одобряю ваш выбор. Действуйте, господин лейтенант.

Когда Берлинг покинул рубку, Руднев произнес:

– Что же, господа офицеры и нижние чины, не посрамим славы русского флота. Стрелять по врагу до последней возможности, флага не спускать! С Богом!

Японские артиллеристы никак не могли пристреляться. На их стороне было большее количество орудий в залпе. В минусе – несколько кораблей одновременно стреляют по одной цели вместе, как результат – легкие крейсера со своей скорострельностью постоянно сбивают прицел у «Чин-Иена» и «Ицукусимы» с «Хасидате», скорострельность главного калибра которых была низкой.

С трудом, но уже можно было рассмотреть, что японская эскадра выстроилась в кильватерную колонну, идущую наперерез «Варягу» и «Лейтенанту Буракову», и все эти корабли ведут огонь.

С учетом того, что ход крейсера значительно упал, это означало, что русским кораблям придется провести под огнем всей восьмерки кораблей противника не менее получаса при сокращающемся с каждой минутой расстоянии. А за крейсерами маячили тени пяти миноносцев.

– Передать на «Лейтенант Бураков»: «Немедленно идти на прорыв», – не отрываясь от бинокля, резко скомандовал Руднев.

Этот приказ бросился выполнять младший штурманский офицер, мичман Алексей Михайлович граф Нирод. Вскоре с мостика прожектором морзянкой отстучали распоряжение Руднева. С миноносца пришел ответ, что приказ принят, и «Лейтенант Бураков» начал быстро набирать ход.

А «Варяг» обреченно открыл ответный огонь. Лейтенант Зарубаев пытался нащупать правильные установки прицела залпами двух-трех орудий, дожидаясь падения снарядов предыдущего залпа и внося поправки. Данные об установках для стрельбы передавались по дистанционной электрической системе управления огнем с помощью специальных указателей, установленных у орудий и в погребах. Сведения о параметрах стрельбы и типе снарядов передавались непосредственно из боевой рубки по кабелям, проложенным по всему кораблю.

Передача команд из боевой рубки осуществлялась поворотом рукоятки задающего прибора, который по принципу сельсинов осуществлял поворот на тот же угол принимающего прибора у орудий, указывая либо значение курсового угла, либо род используемых для стрельбы снарядов или информацию о виде выполняемой стрельбы. Принимающие приборы были установлены не только в батареях, но и в погребах, выдающих команды на подачу к орудиям тех или иных снарядов.

Определение расстояний до цели выполнялось шестью дальномерными станциями, снабженными дальномерными ключами. Ключи входили в комплект дальномерных станций, представляющих собой колонки с установленными на них микрометрами Люжоля – Мякишева. С помощью микрометра определялась дистанция до цели и передавалась на циферблаты в боевую рубку и к орудиям. Для контроля правильности передаваемой дистанции на станции имелся контрольный циферблат.

В центральном посту, где расположился Зарубаев, было установлено два задающих и два боевых циферблата, к ним – четыре ключа и по два снарядных задающих циферблата. Здесь же были установлены электрические приборы, контролирующие параметры в сети.

Наконец усилия артиллеристов «Варяга» начали давать результат. Один или пара снарядов трехорудийного залпа, из-за темноты было тяжело рассмотреть, вызвали пожар в носовой части головного корабля японской эскадры. Судя по силуэту, это был «Чин-Иен».

Мгновенно над «Варягом» пронесся радостный рев. Все члены команды, которые имели возможность видеть это попадание, кричали так, что казалось, небо рухнет сверху на головы. Но этот крик перекрыл бас Зарубаева, который через рупор продублировал команду:

– Целик двенадцать, возвышение восемь, все шестидюймовые орудия левого борта и носового плутонга – беглый огонь!

Раздался общий залп. И вновь радостный рев на «Варяге». Еще один из снарядов угодил в кормовую надстройку «Чин-Иена», а другой – в нос идущей за ним «Чиоды» рядом с носовым орудием.

В этот момент Руднев почувствовал, что крейсер начал набирать ход. Пусть медленно, но набирать. Приникнув к биноклю, командир корабля попытался на глаз определить, успеют или не успеют пройти мимо японцев, ход которых не превышал восьми-девяти узлов.

– Право на борт десять градусов, – скомандовал он.

– Всеволод Федорович, а не слишком близко к берегу подойдем?! – несколько взволнованно произнес Беренс 1-й.

– Евгений Андреевич, мелей здесь нет. Если добавим еще пять-шесть узлов, может, и сможем пройти перед самым носом у японцев. Если они также продолжат стрелять.

Как будто подслушав Руднева, облако разрыва японского снаряда накрыло мачту прямо над гротмарсом. Дождь мелких и раскаленных добела осколков пронесся над всей кормовой частью «Варяга», вонзаясь в палубный настил, подобно граду. На палубе раздались крики боли.

Следующие несколько минут боя были наполнены все учащающимися попаданиями как с одной, так и с другой стороны. Адмирал Катаока сделал то, чего больше всего боялся Руднев, он отправил вперед «Идзуми», «Суму» и «Акицусиму». Те, выйдя из кильватерной колонны эскадры, начали увеличивать скорость, обгоняя тихоходные корабли.

Руднев отдал команду Зарубаеву открыть по ним огонь, благо японская эскадра на время образовала компактную группу. Как результат – еще один пожар на «Чин-Иене», попадание в борт рядом с ватерлинией «Идзуми», из-за чего этот корабль, идущий головным в группе легких крейсеров, начал терять ход. «Акицусима» и «Ицукусима» получили по одному попаданию.

«Варяг» за это время потерял по левому борту одно шестидюймовое орудие, вторая дымовая труба получила повреждение, но, слава богу, незначительное. Еще несколько снарядов разорвались рядом с бортом, окатив палубу не только водой, но и осколками. В результате по докладам пятеро убитых, два десятка раненых, серьезных пожаров пока не возникало.

Расстояние между «Варягом» и первой группой японских кораблей во главе с «Чин-Иеном» сократилось до двадцати кабельтовых. Еще пять-семь минут – и крейсер почти в упор окажется перед орудиями броненосца. Дальше если прорвемся, то «Сума» и «Акицусима» буквально встанут на пути, а потом еще минут пятнадцать на выход из зоны огня японцев, если «Варяг» переживет эти двадцать минут, набрав еще хотя бы пять узлов хода.

Как много «если»?! Если сохраним ход и управляемость, если сможем повыбитой артиллерией отбиться от миноносцев, если сможем оторваться от преследования, то тогда у нас есть шанс вырваться, но пока надо еще эти двадцать минут прожить. Точнее, хотя бы пять минут.

Эти мысли проносились в голове командира «Варяга», пытающегося спасти свой корабль.

– Рулевой, право десять градусов, – скомандовал Руднев, а приникнув к одной из переговорных труб, передал в центральный артиллерийский пост:

– Сергей Валерианович, весь огонь сосредоточить на «Суме» и «Акицусиме». Они не должны перекрыть нам путь!

Всеволод Федорович, отдав приказания, осмотрел рубку.

– Роберт Иванович еще не вернулся?! – не дождавшись ответа, скомандовал: – Передайте ему, чтобы готовился атаковать самодвижущими минами легкие крейсера. Пусть не пытается попасть, лучше пусть мина пройдет у «Сумы» и «Акицусимы» по носу, тогда они будут вынуждены отклониться с линии пересечения. Не давайте им выйти на курс столкновения! Основная задача – заставить их отвернуть! Выполнять!

Один из посыльных матросов бегом выскочил из рубки, а Руднев вновь приник к биноклю.

«Господи, помоги! Не дай погибнуть такому количеству христианских душ!» – пульсировало у него в голове.

Между тем расстояние между одиноким русским крейсером и восьмеркой японских кораблей постепенно сокращалось. Два легких крейсера вырвались вперед, стремясь встать на пути «Варяга», который постепенно начал набирать ход, и вероятность того, что он проскочит перед носом броненосца «Чин-Иен» и четырех кораблей, следовавших за ним, возрастала с каждой минутой. Неизвестно, что смог сделать Лейков, но «Варяг» уже шел со скоростью в двенадцать-тринадцать узлов, постоянно наращивая ее.

Воодушевленные этим артиллеристы крейсера усилили темп огня по противнику. Уменьшение расстояния до японских кораблей сказалось на точности их стрельбы. Крейсера «Сума» и «Акицусима» шли сквозь водяные столбы, изредка содрогаясь от попаданий, но курса своего не меняли, идя на пересечку.

В этот момент расчет носового минного аппарата «Варяга» выпустил по «Суме» мину. Одновременно с ней вышли мины из двух аппаратов левого борта по «Акицусиме». Теперь командиры двух легких японских крейсеров стояли перед выбором: продолжать идти прежним курсом, который с большим процентом допустимости приводил их под русские торпеды, или отвернуть влево и гарантированно уйти от попадания. Японцы, каким-то образом увидев пуски торпед, приняли правильное решение, делая противоминный маневр, резко свернув влево, при этом теряя скорость, что повышало шансы «Варяга» на прорыв.

Восторженный ор матросов на палубе, увидевших маневры двух легких японских крейсеров, прервало еще одно попадание в «Варяг». В этот раз трехсотдвадцатимиллиметровый снаряд с «Ицукусимы» или с «Хасидате» прошел сквозь борт над ватерлинией, проделал полуметровую вмятину в левом скосе и, отрикошетив, зарылся в уголь, не взорвавшись. Такой вот привет от полуброненосцев-полукрейсеров прилетел. На удивление, надежные японские взрыватели в этот раз дали сбой. Видимо, богиня Фортуна дала лишний шанс «Варягу».

Попадание снарядов малых калибров по крейсеру увеличивалось с каждой минутой. То там, то здесь вспыхивали пожары, падали раненые и убитые. Но дополнительные команды, сформированные из расчетов правого борта, быстро меняли своих павших товарищей, а многие раненые продолжали бой. Два пожарных дивизиона вместо одного быстро справлялись с возникающими пожарами. Но со стороны, наверное, казалось, что горящий корабль идет на прорыв, огрызаясь огнем из всего, что могло стрелять. И это действительно было так. В ход пошло все, что могло хоть как-то зацепить вражеские корабли.

Руднев между тем внимательно смотрел на приближающийся головной броненосец «Чин-Иен», с которым должны были разойтись буквально в пяти-шести кабельтовых на траверзе по левому борту.

«Ицукусима» и «Хасидате» отстрелялись из главного калибра, и теперь он вступит в дело не раньше, чем через десять-пятнадцать минут, когда крейсер уже разминется с кильватерной колонной, сцепившись с «Сумой» и «Акицусимой». Но до этого главную опасность для «Варяга» представляли четыре 305-миллиметровых орудия японского броненосца, которые будут стрелять, можно сказать, с пистолетной дистанции. Да и перезаряжаются они в течение четырех-пяти минут. А любое попадание из этих орудий может стать для крейсера фатальным.

– Сергей Валерианович, весь огонь сосредоточить по «Чин-Иену». Надо постараться вывести из строя его главный калибр! – обратился Руднев к старшему артиллерийскому офицеру, который вернулся в рубку, так как в центральном посту, где он ранее располагался, были повреждены циферблаты.

В эту секунду японский снаряд взорвался на палубе рядом с боевой рубкой, и часть осколков через ее прорези попала внутрь командного центра корабля. Один из них, отрикошетив от крыши рубки, попал Рудневу в голову, свалив его с ног и контузив.

Первой мыслью очнувшегося от болевого шока Руднева была: «Сколько времени прошло? Где броненосец?! Где мы?!»

Словно через вату до него доносились крики: «Командир ранен! Доктора в рубку! Где же доктор?!»

Поддерживаемый кем-то из офицеров, Руднев с трудом поднялся и сделал шаг к прорези рубки, стирая с левой брови кровь, которая заливала глаз.

– Всеволод Федорович, не надо было вставать, вам срочно нужен доктор, у вас вся левая половина лица и головы в крови! – будто откуда-то издалека донесся чей-то голос, который командир корабля не узнал из-за шума в ушах.

Руднев достал из кармана платок и прижал его над левым виском, где пульсировала боль. Переждав ее новый приступ и справившись с головокружением, капитан первого ранга бросил одним глазом взгляд в прорезь рубки и застонал.

«Варяг» по траверзу проходил мимо «Чин-Иена», и все четыре ствола его главного калибра чуть ли не в упор смотрели на русский крейсер. Каким-то обострившимся зрением Руднев смог даже разглядеть, как двигаются орудия левой башни японского броненосца, наводясь на цель.

В этот момент «Варяг» будто взорвался, открыв огонь из всех оставшихся орудий. Несколько томительных секунд в ожидании результатов стрельбы и ответного залпа. И вдруг произошло то, чего никто не ожидал. По правому борту броненосца почти одновременно вспухли два или три столба воды, а спустя мгновение правая башня с двумя 305-миллиметровыми орудиями «Чин-Иена» превратилась в огненный шар.

«Этого не может быть!» – подумал Руднев, делая резкий шаг вперед, что вызвало новую вспышку боли. В глазах потемнело, и, уже теряя сознание, командир «Варяга» услышал еще несколько сильных разрывов.

Глава 9. Финал

Контр-адмирал Катаока Ситиро сквозь прорезь боевой рубки смотрел на то, как крейсер гайдзинов, объятый пламенем, стреляя из всех орудий левого борта, идет на прорыв, пытаясь вырваться из ловушки. При этом через пару минут этот сумасшедший русский сможет в одиночку сделать «crossing T» для пяти кораблей его эскадры.

Адмирал мысленно усмехнулся: «Сегодня, шестнадцатого августа года Синего Водяного Кролика, войска и флот божественного микадо начали боевые действия против Российской империи. И первой жертвой у русских будет их самый быстроходный крейсер».

По разработанному плану начала войны броненосный отряд адмирала Того должен был внезапно ночью атаковать Порт-Артур, для чего его эскадре было придано большое количество миноносцев. Крейсерский отряд адмирала Камимуры сопровождал транспорты с пехотной дивизией в Чемульпо, где та должна была высадиться и захватить Сеул.

Часть же кораблей из отряда под командованием самого Ситиро-сана должна была сопроводить суда для перевозки войск, направленных на захват Мозампо. Этот город-порт вместе с островом Каргодо очень уж интересовал русских. Поэтому в Главном штабе императорского флота Японии было принято решение захватить эти ключевые точки, тем самым обеспечив полный контроль за Пусанским и Цусимским проливами.

Первоначально планировалось в сопровождение судам с пехотой и артиллерией выделить три легких крейсера – «Идзуми», «Суму» и «Акицусиму», но тут за четыре дня до начала операции из Мозампо пришла информация, что туда для ремонта зашел один из самых сильных и быстроходных крейсеров русских – «Варяг»! А чуть позже пришел эсминец «Лейтенант Бураков», бывший китайский «Хай Хуа», или «Морской цветок».

«Как можно давать кораблю имя погибшего человека?! Ведь этим можно привлечь к нему онре покойного! Хотя что взять с этих гайдзинов с их странной верой?!» – вспоминая минувшие события, подумал про себя Катаока, продолжая наблюдать за сражением.

В общем, когда Ситиро-сан узнал про «Варяг» и миноносец, то отказаться от такого подарка не смог. Обеспокоенный тем, что корабли русских могут, отремонтировавшись, уйти в Мозампо чуть раньше, чем планировалось, отправился практически весь третий флот, который называли «забавным» или «смешным» из-за того, что он представлял собой пеструю коллекцию устаревших и откровенно неудавшихся японских кораблей.

Чтобы не оставить русским никакого шанса, адмирал вывел из Такесики мощный отряд, состоящий из броненосца, броненосного крейсера, шести бронепалубных крейсеров и пяти номерных миноносцев, держа свой штандарт на «Ицукусиме». За эскадрой шли суда, на которых перевозили два полка пехоты, усиленных артиллерией.

К этому событию адмирал Катаока шел долго и последовательно. Он помнил наставление своего покойного отца, сказавшего маленькому Ситиро: «Если самурай не учится, он не сможет постичь причины вещей, как прошлых, так и настоящих».

И будущий адмирал учился. Благодаря хорошему начальному образованию поступил в третий класс Императорской военно-морской академии. Еще юным мичманом в середине семидесятых годов прошлого столетия, как один из лучших выпускников академии, отправился в Германию, чтобы учиться там морскому делу. Полтора года он осваивал европейские языки: немецкий, французский, английский, а потом, вместе с будущим адмиралом Ямамото Гоннохее, проходил морскую практику на германских корветах «Винета» и «Лейпциг». Немцы были строгими, но опытными учителями. Особенно на «Винете», этот корабль и его команда тогда только-только вернулись из кругосветного плавания.

Адмирал вспомнил о своей второй командировке в Берлин, где он почти пять лет пробыл в качестве военно-морского атташе. Там он неоднократно встречался с канцлером Бисмарком, старым и мудрым политиком, который не раз говорил, что России можно нанести поражение, даже несколько, но победить ее не удастся никому.

«Пожалуй, канцлер был в чем-то прав. Эти русские дерутся очень храбро», – промелькнула быстрая мысль в голове Катаоки, который продолжал наблюдать за боем и одновременно вспоминать прошлое.

В Берлине он пробыл до девяносто четвертого года. Лишь после того, как началась победоносная война с Китаем, Ситиро отозвали на родину, где в качестве командира корвета «Конго», а потом крейсера «Нанива» он участвовал в захвате Тайваня и Пескадорских островов.

Служил честно, помня еще одно наставление отца: «Главное для самурая – день и ночь, от рассвета до заката исполнять свой воинский долг и обязанности перед господином, перед домом и родом его».

Вот и исполнял Катаока свой воинский долг перед императором и страной, прилагая для этого все силы. Это отметили и даже предложили в девяносто шестом году должность генерал-губернатора Тайваня, но Ситиро-сан отказался от этого заманчивого предложения, заявив, что он не политик, а моряк. Адмирал всегда считал, что политика – это самое грязное дело на свете, и недостойно самураю заниматься ею.

Четыре года назад Катаока получил звание контр-адмирала. Получив под командование «смешной флот», смог сколотить вполне боеспособную эскадру, которая захватом «Варяга» должна показать ее высокую боеготовность и выучку.

«Если все получится, то звание вице-адмирала и баронский титул не за горами», – подумал про себя адмирал.

«Если» означало то, что не все шло так гладко, как хотелось бы. Когда вчера отряд прибыл на внешний рейд Мозампо и расположился на якорной стоянке у острова Удо, Катаока, отправляя в русскую миссию офицера с ультиматумом для «Варяга» и миноносца, даже не сомневался, что русские сдадутся. Перевес сил на стороне японцев был подавляющий.

Каково же было удивление Ситиро-сана, когда его в час ночи разбудили и сообщили, что русские начали поднимать пары на кораблях и готовятся выйти из порта, видимо, надеясь, благодаря своей скорости, вырваться из ловушки.

Пришлось по тревоге поднимать эскадру и начинать ночной бой. Если бы не вовремя пришедшее сообщение и если бы не удачное попадание в русский крейсер в самом начале обстрела по квадратам, из-за чего «Варяг» значительно снизил ход, то русские бы точно ушли. Точнее, миноносец все-таки ушел, и есть совсем небольшая вероятность, что и крейсер русских все же сможет прорваться. Но этого нельзя допустить, иначе Катаока потеряет лицо.

Несмотря на эти мысли, адмирал, глядя на то, как командир русского крейсера капитан первого ранга Руднев ведет бой, невольно восхищался его мастерством, решительностью, храбростью и настойчивостью. Этот гайдзин вел себя как настоящий самурай.

Как гласит кодекс Бусидо: «Преданность, честность и храбрость – три главных качества самурая. В битве преданность самурая выражается в том, чтобы без испуга идти на копья и стрелы врага, навстречу смерти, если таков зов долга». И, судя по всему, Руднев ведет свой крейсер на встречу со смертью, таков его долг.

Катаока представил, как сейчас «Варяг» выходит на траверз броненосца «Чин-Иен», четыре 305-миллиметровых орудия которого буквально в упор откроют огонь по гайдзинам. Ситиро-сан, чутко вслушивавшийся в накал боя, отметил, что опытный командир броненосца капитан 1-го ранга Имаи Канэмаса уже перезарядил орудия и только ждет выгодной позиции для открытия огня.

«Достойная будет смерть для гайдзинов. Они ее заслужили», – успел подумать адмирал, когда предрассветные сумерки впереди озарились вспышками от выстрелов «Варяга», а потом началось невообразимое.

По правому борту броненосца «Чин-Иен», а потом и броненосного крейсера «Чиода» поднялись водяные столбы, а на броненосце взорвалась правая башня главного калибра. Не успел Катаока удивиться, как «Ицукусима» вздрогнула всем корпусом от мощного взрыва в корме, а потом – еще один взрыв совсем рядом с рубкой, которая начала проваливаться вниз, на нижний закрытый мостик. Толчок был такой силы, что адмирала бросило на стену рубки и, ударившись головой, он потерял сознание.

Очнулся Ситиро-сан на палубе, которая уже имела значительный крен на правый борт. Рядом стоял командир крейсера капитан 1-го ранга Мацумото Кадзу с застывшим взглядом.

С помощью корабельного врача, который закончил бинтовать голову, адмирал с трудом встал на наклоненной палубе.

– Что произошло, Кадзу-сан?! – борясь с тошнотой, тихо произнес Катаока.

– Я не могу этого объяснить, Катаока-сан, но такое ощущение, что «Чин-Иен», «Чиода», мой «Ицукусима» и «Хасидате» получили по две-три мины в правый борт. Как это произошло, никто не видел! Броненосец уже опрокинулся. «Чиоде», как и нам, осталось недолго, – Мацумото с мрачным выражением на лице указал рукой на броненосный крейсер, крен которого составлял больше сорока пяти градусов.

– Где «Варяг»?

– Скоро уйдет под воду, но продолжает вести огонь из орудий. Мне пришлось послать в атаку на него миноносцы, так как наши легкие крейсера и «Мацусима» были атакованы небольшими миноносками, скорость которых достигала пятидесяти узлов. Это невероятно! Они буквально выскочили из темноты, выпустили мины и скрылись! – в голосе командира крейсера впервые отразились сильные эмоции.

– И какой результат атаки этих миноносок?

– «Мацусима» получила две мины, но сможет дойти до берега и выброситься, «Сума» уже затонула, «Идзуми» до берега не дойдет. «Акицусима» смогла увернуться от двух мин, получила только одно попадание и осталась на плаву. От эскадры остался один крейсер и пять номерных миноносцев, господин контр-адмирал.

– Тикусемо![5] Как же мы оказались в этой кэцу?![6] – выругался адмирал, но, справившись с собой, спокойно продолжил: – Это полный разгром. Мы потеряли лицо!

– Да, Катаока-доно. Я не могу дальше жить с таким грузом в животе, – торжественно произнес капитан 1-го ранга Мацумото Кадзу.

– Кадзу-сан, прошу вас выполнить обязанности моего кайсяку, – с поклоном произнес адмирал.

– Это большая честь для меня, господин адмирал, – также с поклоном ответил Мацумото.

Пройдя в адмиральские апартаменты с роскошной отделкой и богатой библиотекой, контр-адмирал Катаока взял со специальной подставки родовую катану и с поклоном вручил командиру крейсера.

– Кадзу-сан, с этим мечом мой предок рубился плечом к плечу с основателем рода Симадзу великим воином Тадахиса-сан, – торжественно произнес адмирал, выпрямившись.

По каюте пронеслись восторженные вздохи-выдохи офицеров корабля, которые собрались проводить в последний путь командира эскадры. Они знали, что у него есть родовой меч, но не представляли, насколько он древен и славен.

Сняв китель и повесив его на спинку стула, Катаока взял с поставки кусунгобу[7] и принял позу сайдза таким образом, чтобы Мацумото из-за наклоненной палубы было удобно действовать катаной. Увидев, как его кайсяку застыл с занесенным над головой мечом, адмирал торжественно произнес:

Замолчав, контр-адмирал Катаоке Ситиро на выдохе вонзил кусунгобу в живот с левой стороны и потянул меч вправо.

– Ваше высокоблагородие, вас на капитанский мостик прийти просят, – после стука в дверь каюты раздался голос посыльного матроса.

– Передай, братец, что сейчас буду.

«События начинают повторяться, однако», – чертыхнувшись про себя, встал с койки и начал быстро одеваться.

Достав из жилетки часы, откинул крышку. Стрелки показали час десять. Подъем был запланирован на два часа. Интересно, что же случилось?!

На капитанском мостике шхуны собрались все те же лица: капитан корабля, Кононов и Ризнич.

– Что случилось, Анатолий Алексеевич? – спросил я командира боевых пловцов.

– Как доложил вахтенный офицер, минут за пять до второй склянки на правом берегу выхода из бухты были последовательно с интервалом в две-три минуты разожжены три костра на расстоянии где-то по миле друг от друга. Об этом было доложено Анатолию Сергеевичу, – Кононов кивнул головой на командира корабля. – А он уже поднял нас. Что думаете о кострах, Тимофей Васильевич?

– А что тут думать?! Понятно, что это сигнал для эскадры Катаоке. В Мозампо экономическое положение японцев очень сильное. Многие из местных на них работают. Стоит только вспомнить нашу эпопею с попыткой выкупить здесь землю для военной базы, – я невесело усмехнулся. – Так что во время визита японского офицера с ультиматумом в нашу миссию наверняка местные шпионы были озадачены сбором информации и способами ее срочной передачи. Только что означают три последовательно зажженных костра, остается лишь гадать. Могу предположить, что это касается «Варяга» и миноносца. Вернее всего, наши корабли начали подготовку к выходу в море… Но это так… Как пальцем в небо.

– А я соглашусь с вами, Тимофей Васильевич, – пробасил командир корабля. – С якорной стоянки эскадры Катаоке не видно порта, горы закрывают. А эти три костра как на ладони. Да и расстояние в две мили сократили, соответственно, и время по передаче сведений. Тем более, на японских кораблях сразу зашевелились. Судя по всему, готовятся с якоря сниматься. Над трубами первые искры пошли. Будут наши крейсер с миноносцем перехватывать.

– Ну, мы еще посмотрим, как им это удастся. Мы что, зря старались, минируя японские корабли?! Да и шесть торпедных катеров смогут большой сюрприз преподнести адмиралу Катаоке. Так что ждем развития событий, – задумчиво произнес я.

Самое худшее, что есть во время боевых действий, – это ждать. Ждать цель, ждать атаки, ждать нападения, ждать нужного момента. Это ожидание, кажется, растягивается во времени. Секунды идут за минуты, минуты – за часы. И этот процесс требует не только известной физической выносливости и адского терпения, но и больших затрат нервной энергии.

Такое ожидание всегда связано с напряжением нервной системы. Вспоминаю, как на снайперских курсах в Афгане инструктор-капитан лет двадцати пяти, но с полностью седым ежиком волос и какими-то выцветшими зрачками говорил: «Снайпер не имеет права на эмоции. При психической напряженности нарушаются двигательные навыки и так называемая статическая координация. Понижаются координационная устойчивость и статическая выносливость. Появляется мандраж, который начинает „гнать пульс“, с которым надо бороться».

Дальше он объяснял, что, во-первых, при выделении адреналина и других стрессовых гормонов в организме «сгорает» очень много витаминов. Поэтому в повседневной жизни снайперу необходимо постоянно восполнять их дефицит. Для лучшей усвояемости витаминов необходима здоровая печень. Поэтому всем посоветовал завязать с алкоголем. Во-вторых, во время любого стресса в организме сгорает много глюкозы. Инстинктивно хочется сладкого. Вот капитан тогда и порекомендовал, как только начнет «гнать пульс», сразу под язык небольшой кисло-сладкий леденец. Через некоторое время мандраж уменьшится, затем и вовсе исчезнет. Организм получил приток сладкого, внимание переключилось на вкусовые ощущения. Кроме того, от этого несложного приема увеличивается острота зрения, ибо кислое рефлекторно мобилизует зрительный аппарат. Плюс к этому во время ожидания цели для снятия волнения все время медленно и глубоко вдыхайте через нос, а выдыхайте только через рот. Или же вдыхайте через левую ноздрю, а выдыхайте только через правую.

Эти воспоминания пронеслись в голове, когда, сдерживая этот самый мандраж, ждал, как и остальные офицеры с младшими чинами на шхуне, развития дальнейших событий. Все-таки это была только вторая боевая операция пловцов. Да и мысли о «Варяге» не давали покоя. Складывалось впечатление, что судьба у этого корабля и его экипажа предрешена свыше.

По приказу адмирала Алексеева, несмотря на вопли МИДа, в качестве станционаров русского императорского флота в портах Кореи использовались только миноносцы типа «Сокол», базировавшиеся в Порт-Артуре. Ну кто мог предположить, что поломка приведет «Варяг» в Мозампо именно в тот момент, когда японцы начнут боевые действия. А о том, что начнут, говорило, как быстро их корабли начали готовить к снятию с якоря.

Первые залпы японских корабельных орудий раздались в два тридцать. Судя по всему, они стреляли по квадратам, и командой для этого стали еще два вспыхнувших костра на берегу. Все-таки классная разведка у япошек. Надо им в этом отдать должное.

Рядом выругался Кононов, кляня, что из-за темноты ничего в дальномер и в бинокли не видно. Я мысленно его поддержал, но не только из-за этого. Руднев нарушил приказ, выйдя на внешний рейд Мозампо на полчаса раньше. И теперь «Варягу» с «Лейтенантом Бураковым» надо было как-то продержаться под огнем японской эскадры эти полчаса, точнее, целых полчаса. Вероятность того, что они без нашей помощи смогут проскочить на полной скорости мимо японских кораблей, была ничтожной, учитывая вес японского залпа. Да и пять миноносцев противника нельзя было сбрасывать со счетов.

Весь наш план прорыва русских кораблей был основан на том, что при появлении «Варяга» и «Буракова» на внешнем рейде произойдут подрывы четырех самых опасных японских кораблей, включая их флагман. Следом атака торпедных катеров Колчака, и под этот шумок крейсер и миноносец, благодаря превосходству скорости, смогут вырваться из ловушки. Но… Видимо, не судьба…

– Надо было все-таки посетить Всеволода Федоровича и объяснить ему наш план, – как бы вторя моим размышлениям, тихо произнес Кононов. – Не понимаю, почему он нарушил приказ. Это так на него не похоже.

– Анатолий Алексеевич, я вам вчера при обсуждении сегодняшнего боя говорил о секретности нашей миссии. Не дай бог, командир «Варяга» в руки японцев попадет, а вам еще «Маджестиков» в порту Бомбей топить! А вот почему капитан первого ранга Руднев нарушил приказ, узнаем, если он жив останется!

В этот момент с японских кораблей, которые начали движение, выстраиваясь в кильватерную колонну, вновь раздались выстрелы орудий. По моему мнению, в такой темноте это была стрельба наудачу. Хотя, по теории вероятности больших чисел, японцы из-за своего очень значимого превосходства в количестве орудий имели куда больший шанс попадания, чем русские моряки. Тем более «Варяг» и миноносец шли, не отвечая на выстрелы, чтобы не выдавать своего местоположения.

Как я и предполагал, через несколько минут обстрела «Варяг» получил попадание и резко снизил скорость, после чего открыл ответный огонь обреченного, а «Лейтенант Бураков», резко набирая скорость, устремился на прорыв. Это было видно по резко возросшему количеству искр из его двух труб и по тому, как миноносец начал быстро удаляться от крейсера.

Следующие двадцать минут боя русского крейсера против восьми японских кораблей должны будут войти в историю морских сражений. «Варяг» огрызался как матерый волк, которого пытаются затравить собаками. Каждое его попадание в корабль противника на французской шхуне «Марсель» вызывало рев восторга. Попадание японских снарядов в русский крейсер заставляло скрежетать зубами и молить Бога о помощи экипажу «Варяга».

Вот крейсер заставил, судя по всему, торпедами отвернуть с курса «Суму» и «Акицусиму», до этого удачно попав в нос «Идзуми» рядом с ватерлинией, из-за чего этот крейсер снизил ход.

Стало невооруженным взглядом видно, что «Варяг» начал прибавлять ход, и надежда на то, что корабль сможет прорваться, вновь замаячила перед нами. Тем более, вот-вот должны были рвануть прикрепленные мины, да и Колчак со своими миноносками был на подходе.

Все сложилось так, будто бы кто-то сверху ворожил. «Варяг» сделал «crossing T» для кильватерной колонны, в которую вошли «Чин-Иен», «Чиода», флагман «Ицукусима», «Хасидате» и «Мацусима», и словно взорвался, открыв огонь из всего, что могло стрелять по левому борту. В этот момент сработали установленные боевыми пловцами мины на первых четырех японских кораблях.

Результат оказался ошеломляющим. На старом броненосце «Чин-Иен» рванула правая башня главного калибра, и корабль на глазах начал опрокидываться на бок. Взрывы мин на трех других кораблях привели к тому, что «Чиода» и «Ицукусима» резко потеряли ход и также начали крениться на правый борт. «Хасидате» резко осел на корму и вывалился из строя. Шедший последним крейсер «Мацусима» начал резко забирать влево, чтобы не столкнуться с флагманом.

Восторженный рев на палубе шхуны, казалось, расколол небо и, возможно, достиг японских кораблей, несмотря на продолжающуюся канонаду. И было чему радоваться. Столько раз отработанная на учениях схема минирования сработала. Доставщики, мины, взрыватели не подвели, и пловцы все сделали как надо. Все сработало, и четыре японских корабля в составе броненосца, броненосного крейсера и двух бронепалубных крейсеров очень скоро окажутся на дне. А глубины на внешнем рейде Мозампо вряд ли позволят очень быстро поднять и отремонтировать эти корабли. Если вообще получится их поднять. Это уже был огромный успех! А «Варяг» все набирал скорость, сближаясь с «Сумой» и «Акицусимой», переводя огонь на эти корабли.

Не успели вокруг двух японских легких крейсеров появиться первые всплески от снарядов, как рядом с ними мелькнули на бешеной скорости тени нескольких русских миноносок, и головная «Сума» буквально развалилась пополам от одновременного попадания двух или трех самоходных мин.

Эти новые восемнадцатидюймовые мины несли семь пудов тротила, благодаря парогазовому двигателю достигали скорости в сорок узлов и могли пройти полторы мили. А здесь пуски чуть ли не в упор.

Свои подарки получили также крейсер «Идзуми», который начал зарываться носом в воду, и «Мацусима», но двойное дно с многочисленными водонепроницаемыми отсеками позволило остаться этому кораблю на плаву. Оседая в воде, крейсер «Мацусима» направился к берегу в попытке дойти до него и выброситься на сушу.

Больше всех повезло «Акицусиме». Этот крейсер как-то умудрился увернуться от двух мин, получив в борт только одну, но остался на плаву, продолжая вести огонь по «Варягу».

Казалось, еще чуть-чуть, и легендарный уже не только в моем прошлом-будущем крейсер вырвется из ловушки, но тут с флагмана японской эскадры заработал сигнальный прожектор, и почти сразу к «Варягу» хищными тенями рванули японские миноносцы.

Я смотрел на то, как горящий «Варяг» отбивается от атак крейсера «Акицусима» и пяти миноносцев. Попадание мины где-то в районе второй трубы, резкая потеря хода, но по атакующим миноносцам стреляет все, что может стрелять. Хотя орудий осталось очень мало. Вот запарил один из японских миноносцев. Огненный тюльпан на другом. Завороженный этой картиной, я начал тихо петь:

Удивился, когда повтор последних двух строк хором подхватили рядом стоящие офицеры и младшие чины. Всегда поражался тому, как в этом мире многие могли повторить вслед за тобой только раз услышанное стихотворение или песню. Воодушевленный поддержкой, я продолжил уже в полный голос:

Еще одно попадание мины в районе кормы, и «Варяг», который уже шел со скоростью не больше пяти узлов, начал оседать в воде буквально на глазах, но продолжал огрызаться огнем. Зрелище было страшное.

Это был действительно кромешный ад. Русские моряки продолжали вести огонь с корабля, который, весь объятый пламенем, буквально на глазах, паря, уходил под воду.

«Варяг», получив еще одну мину, но теперь в нос, начал резко погружаться. В бинокль можно было рассмотреть, как оставшиеся в живых русские моряки прыгают в воду и пытаются отплыть от тонущего корабля. С подошедших миноносцев обозленные японцы открыли огонь из орудий по находящимся в воде людям.

Последние строки я уже не пел, а тихо произнес. Стоящие рядом офицеры и моряки, пораженные этой расправой, молчали.

– Анатолий Алексеевич, как скоро миноноски Александра Васильевича смогут пополнить запас самоходных мин? – твердым голосом спросил я Кононова, нарушив возникшую тишину.

Командир боевых пловцов, повернув в мою сторону бледное лицо, с трудом произнес:

– В течение часа, Тимофей Васильевич.

– Передайте ему: после пополнения арсенала мин атаковать транспорты противника, а также передайте координаты их стоянки, – оглядев насупившихся офицеров, мрачно добавил: – Не мы это варварство начали, господа. Расстрел в воде спасающихся моряков «Варяга» я им не прощу. Всю ответственность беру на себя. Мы еще и в Сасебо к ним зайдем. И будем топить транспорты и там…

Глава 10. Месть

– Господа офицеры, перед нами поставлена новая задача, – произнес Колчак, входя в кают-компанию корабля-матки, бывшего «Смоленска», носящего теперь имя «Рион».

Это был двухвинтовой товаро-пассажирский быстроходный пароход-крейсер, имеющий стальной трехпалубный корпус с двойным дном. Пароход имел две мачты, три дымовые трубы и был построен в Англии по чертежам «Москвы», но с четырьмя машинами и котлами с экономайзерами. «Смоленск» завершил серию пароходов-крейсеров и в начале одна тысяча девятьсот второго года прибыл в Одессу, где встал на прикол, переведенный в резерв из-за выяснившейся убыточности эксплуатации пароходов-крейсеров этой серии.

Когда с торпедными катерами стало получаться, задумались о корабле-матке. Макаров, как родоначальник в русско-турецкой войне такого вида боевых действий, за что получил тогда звание капитана второго ранга, свитское флигель-адъютанта, золотую саблю «За храбрость», ордена Святого Владимира и Георгия четвертой степени, решил не мелочиться и выбил «Смоленск» для нового отряда.

Главным достоинством такой компоновки отряда, по мнению Степана Осиповича, было резкое увеличение дальности действия торпедных катеров, что позволяло их использовать для внезапной атаки. Получался такой вооруженный пиратский рейдер для крейсерских операций, который имеет возможность, как спрут, разбрасывать щупальца-катера в разные стороны.

В принципе, по водоизмещению и вооружению «Смоленск» ни в чем не уступал военным крейсерам, а по мореходности, дальности плавания и скорости хода даже превосходил. Разумеется, ввиду отсутствия бронирования прямое столкновение с военными кораблями было бы для него смертельным. Но ведь и цели у него были другие.

По плану морского ведомства «Смоленск» и отряд катеров капитана второго ранга Колчака должны были поучаствовать в провокации против первой эскадры японского флота в Сасебо.

Затем корсары ХХ века должны были действовать в Красном и Аравийском морях, и их главной целью при взаимодействии со шхуной «Марсель» должны были стать английские эскадренные броненосцы типа «Маджестик». А потом – свободная охота на транспорты с грузами для Японии.

Нельзя сказать, что это была внезапная импровизация. После Крымской войны, когда России было запрещено иметь боевые корабли на Черном море, она создала так называемый Добровольный флот. Его суда строились с двойным предназначением. В мирное время – обычные, на первый взгляд, пароходы. А в военное – крейсера за счет установки орудий среднего калибра.

Впрочем, обычными эти пароходы были только для непосвященных. Они обладали намного более мощными машинами и высокой скоростью хода, а также специальными подкреплениями под палубами, позволяющими установить пушечные станки.

Мирный угольщик «Смоленск» строился именно по такому проекту. Его водоизмещение было как у тогдашних броненосцев – более двенадцати тысяч тонн, а скорость – двадцать узлов. Он мог легко догнать любой торговый корабль, скорость которого обычно не превышала десяти-пятнадцати узлов. А два десятка артиллерийских орудий делали его вооруженным не хуже, чем тогдашние легкие крейсера.

Кроме того, «Смоленск», а точнее «Рион», был оборудован системой, позволяющей быстро «прогреть» парогазовые установки катеров от котлов матки, и четырьмя устройствами для их спуска на воду и подъема на борт.

При атаке на якорные стоянки противника тактика такого симбиоза представляла собой простой набор действий: дождавшись ночи, незаметно подплыв поближе, корабль-матка выпускает с безопасного расстояния катера для атаки вражеских кораблей, а потом забирает в оговоренной точке.

«Смоленск» вышел в свой первый боевой поход под личиной коммерческого парохода. В его документах значилось, что он идет во Владивосток с грузом угля для Тихоокеанской эскадры, перевозя при этом шесть паровых катеров.

Офицеры и матросы, которых на крейсере было гораздо больше, чем полагается на коммерческих судах, были записаны пассажирами, следующими на Дальний Восток.

Установленные на крейсере беспроволочный телеграф, два прожектора, фонари электрической ночной сигнализации и два рея для дневной были сняты и спрятаны, как и боевые орудия со снарядами и торпедами, под углем, а самого угля для обеспечения дальности плавания взяли столько, что корабль погрузился в воду чуть ли не до нижних своих иллюминаторов.

Чтобы рассеять всякие подозрения, могущие возникнуть насчет искренности намерений «Смоленска-Риона» как парохода коммерческого, перед входом в Суэцкий канал – зону английского влияния команде было приказано снять военную форму и по возможности одеться как попало.

Через три недели, пройдя Тайваньский пролив, офицеры и матросы принялись за переоборудование корабля: ставили орудия, боевые фонари. Подняли на места телеграф и реи. Проверили все механизмы катеров-миноносок, подготовили торпедные аппараты для установки и сами самоходные мины, которые все чаще называли торпедами, с легкой руки Аленина-Зейского.

Трубы и борта крейсера срочно перекрасили в черный цвет, чтобы он был незаметен в ночной тьме, когда будет идти без огней, выходя на цель или охотясь за освещенными пароходами.

«Рион» буквально переродился. На его верхней палубе теперь красовались восемь 120-миллиметровых морских орудий Канэ, к которым в основном были недавно разработаны фугасные снаряды. Помимо главного калибра на корабле-матке было установлено еще восемь 75-миллиметровых скорострельных орудий Канэ и четыре 47-миллиметровые пушки Гочкиса, а на переднем мостике – два пулемета. И, конечно, шесть торпедных катеров.

Работали как проклятые, без отдыха, чтобы как можно скорее превратиться в боевой крейсер с шестью щупальцами-катерами и начать секретную операцию.

Эти воспоминания за мгновения пробежали в голове Колчака, пока он рассматривал офицеров, собравшихся в кают-компании.

– Какое задание, Александр Васильевич? – задал вопрос старший штурманский офицер «Риона» лейтенант князь Кекуатов.

– До рассвета атаковать японские транспорты, Владимир Константинович.

– Но это же противоречит правилам морской войны! – порывисто выпалил командир одного из катеров мичман барон Клейст.

– Каким правилам, господин мичман?! Вы сегодня были в бою и выпустили торпеды по кораблю противника. Чем этот корабль отличается от транспорта того же противника?!

– Господин капитан второго ранга, это был военный корабль, который имел возможность вести ответный огонь. У нас был бой на равных. Топить же обычный пароход, который не может мне ответить, я считаю ниже своей чести. Тем более на нем большое количество людей.

– Не людей, а солдат противника, которые будут воевать против нас на суше и стрелять в наших русских воинов, раня и убивая их. И это произойдет, если мы не выполним приказ, Эльвальд Вильгельмович. Кстати, барон, вы какой корабль сегодня атаковали? – поинтересовался Колчак.

– Судя по силуэту, крейсер «Акицусима», – несколько растерянно ответил мичман.

– Вынужден разочаровать вас, Эльвальд Вильгельмович, вы промахнулись. «Акицусима» осталась практически неповрежденной и вместе с миноносцами потопила наш «Варяг», а потом они из пушек и пулеметов расстреляли его команду, которая пыталась спастись вплавь, – последние слова Колчак выделил паузами между ними.

В кают-компании повисла гробовая тишина.

– Этого не может быть, – как-то неуверенно произнес старший офицер «Риона» лейтенант Исаков. – Я несколько раз бывал в Японии. Они такие доброжелательные и вежливые люди…

– Владимир Федорович, вынужден вас разочаровать. Японцы чем-то напоминают мусульман Кавказа и Средней Азии. Они будут улыбаться, выполняя закон гостеприимства, но стоит вам только покинуть порог их дома, без всяких сомнений и с удовольствием ударят в спину. Для японцев мы заморские варвары. Они нас за людей не считают. И только что это доказали. Так что…

Колчак замолчал, обводя взглядом офицеров в кают-компании, многие из которых вскочили, услышав о расстреле в воде спасающихся моряков русского крейсера.

Приняв строевую стойку, Александр Васильевич скомандовал:

– Господа офицеры, смирно! Слушай приказ! В четыре тридцать атакуем транспорты противника и «Акицусиму». Координаты будут сообщены перед атакой. Вольно! И еще, господа, от имени командования поздравляю всех с подтвержденным потоплением бронепалубных крейсеров «Сумы», «Идзуми» и «Мацусимы». Последний, правда, почти дошел до берега, но выброситься не успел.

– Служу Престолу и Отечеству! – дружно рявкнули офицеры, чьи лица расцвели улыбками.

– Эльвальд Вильгельмович, за вами «Акицусима». На этот раз не промахнитесь, – с улыбкой произнес Колчак.

– Благодарю вас, Александр Васильевич! Я не подведу больше, честное слово!

Мичман Клейст благодарил так, будто бы его не отправляли в бой с превосходящим силами противником, выход из которого живым в рассветных сумерках был маловероятным, а наградили самой высшей наградой Российской империи.

«Сам бы лучше крейсер атаковал в одиночку, чем на транспорты идти. И у меня душа не лежит топить пароходы с войсками. Как-то это бесчестно, – изображая радость на лице, думал командир специального отряда торпедных катеров. – Хотя Тимофей Васильевич, когда мне, как он сказал, „мозги промывал“, много чего про японцев и их зверствах поведал во время японо-китайской войны, а также заверил, что после этой войны многое во взглядах на благородное ведение боевых действий изменится. И, вернее всего, он прав».

– Да что он делает?! Не успеет же отвернуть! Черт…

Громкий и возмущенный крик Кононова заставил меня перевести бинокль от атакуемых японских транспортов на место, где стоял крейсер «Акицусима». Одинокий торпедный катер на огромной скорости сближался с японским кораблем, четко выдерживая под огнем курс для сброса торпед. Дистанция составляла метров двести, чуть больше кабельтова. На такой скорости надо было срочно отворачивать, иначе можно было столкнуться с крейсером.

Словно услышав крик Кононова и мои мысли, катер использовал бугельную систему сброса торпед и начал забирать в сторону, а потом будто бы споткнулся на полном ходу. Вернее всего, в него попал снаряд. Оседая в воде и теряя скорость, миноноска вернулась на прежний курс и направилась к «Акицусиме».

– Что он делает?! – с каким-то отчаянием в голосе вскрикнул стоящий рядом Ризнич.

– Как говорят наши противники: «Идет по пути воина. Самурай должен, прежде всего, постоянно помнить, что он может умереть в любой момент, и если такой момент настанет, то умереть самурай должен с честью. Вот его главное дело», – процитировал я один из принципов бусидо, не отрываясь от бинокля.

Скорости и времени катеру хватило, чтобы добраться до крейсера. Сначала поднялись водяные столбы подрыва двух торпед, а затем в яркой вспышке пропал небольшой русский корабль, до конца выполнивший свой долг.

Взрыв катера был сильным. Видимо, кроме керосина, на котором работала его двигательная установка, была еще и запасная мина-торпеда. Бугельная система их сброса позволяла перевооружить корабль силами экипажа. Правда, на спокойной волне.

Когда облако огня опало, стало видно, что японский крейсер неумолимо начал заваливаться на бок и до его полного переворачивания остались даже не минуты, а буквально секунды.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас, – снимая фуражку и крестясь, произнес командир шхуны.

За ним все офицеры и нижние чины сняли головные уборы и начали креститься, читая про себя молитвы.

– Достойная смерть для наших моряков. Думаю, командир «Акицусимы» капитан первого ранга Като Садакити ее оценил, – произнес я, надевая фуражку.

– Тимофей Васильевич, вы!.. – возмущенно начал Ризнич, но потом несколько осекся, подбирая слова: – Как-то слишком высоко оцениваете нашего противника, особенно в такой ситуации.

– Да, Иван Иванович, я высоко оцениваю высокий боевой дух и готовность к самопожертвованию у японцев, особенно у офицеров, в основном воспитанных на принципах «Хагакурэ Бусидо», что переводится как «Путь воина, сокрытый в листве». «Каждое утро настраивай свой разум на то, как правильно умереть. Каждый вечер освежай свой разум мыслями о смерти. Путь воина – это путь смерти». На таких принципах воспитаны эти желтолицые макаки, как их часто называют культурные европейцы, – я посмотрел на офицеров, которые внимательно прислушивались к нашему разговору с Ризничем. – По моему мнению, на сегодняшний день только русские и японцы могут, презрев смерть и пожертвовав своей жизнью, добиться победы над врагом. Сегодня мы увидели подвиг наших моряков, которые выбрали смерть и пошли сознательно на нее, чтобы гарантированно утопить крейсер противника. Это достойная смерть, о которой будут помнить наши потомки!

А в голове мелькнули сведения из моего прошлого-будущего. Четыреста сорок пять советских героев совершили в годы Великой Отечественной войны подвиг, аналогичный действиям Александра Матросова, закрывшего своим телом вражескую амбразуру и спасшего ценой своей жизни десятки других жизней.

Такого самопожертвования мир еще не видел. Самопожертвование – это, конечно, довольно широкое понятие. Помимо броска на амбразуру к такому роду подвига можно отнести воздушный и наземный тараны, бросок под танк с гранатой, подрыв себя и врагов гранатой. Во время военных действий многие герои вызывали огонь артиллерии и авиации на себя. Бывало, что бойцы закрывали собой командира и однополчан. Уникальный подвиг совершали связисты, когда они, восстанавливая кабель связи, при критических обстоятельствах пропускали ток через себя.

О том, что кто-то из вермахта, войск сателлитов гитлеровской Германии, польской Армии Крайовой или в армиях наших союзников по антигитлеровской коалиции закрыл собой амбразуру дота, я не слышал, но вот про тэйсинтай, то есть про добровольцев-смертников в японских вооруженных силах во время Второй мировой войны, знают во всем мире.

Наиболее известные из них – камикадзе, летчики-смертники. Но кроме них у японцев были парашютисты тэйсинтай, которых использовали для уничтожения самолетов, боеприпасов и горючего на аэродромах противника с помощью бомб и огнеметов.

В Квантунской армии в сорок пятом году имелась отдельная бригада смертников, а в каждой дивизии – батальон тэйсинтай для уничтожения бронетехники, артиллерии и живой силы противника.

На море отличились синъе – смертники на быстроходных катерах со взрывчаткой, кайтэн – люди-торпеды, кайрю – смертники на малых подводных лодках. Были даже фукурю – пешие водолазы-подрывники, которых называли «драконы удачи».

В Германии примерно до сорок четвертого года не пропагандировались самопожертвование и «победа любой ценой». Поэтому о подвигах вроде талалихинского, гастелловского или матросовского, совершенных немцами в тот период, ничего не известно.

Но в конце войны подобные случаи были. Были даже эскадрильи истребителей-смертников (Rammjager). Вступая в них, пилоты давали клятву в каждом бою сбивать не менее одного вражеского бомбардировщика, а если не удастся сделать это из пушек, то таранить противника.

Известный ас Генрих Эрлер весной сорок пятого погиб при таране американской «летающей крепости». Последние его слова были: «У меня закончился боекомплект, иду на таран, до встречи в Вальхалле!»

– Тимофей Васильевич, а как же расстрел наших моряков, которые пытались спастись с тонущего «Варяга»? Разве это не бесчестно? – задал вопрос Ризнич, прервав воспоминания из прошлого-будущего, которые все реже и реже посещали меня.

– Понимаете, господа. Я, конечно, не большой знаток японской культуры и философии, но из того, что узнал, могу сказать, что во время этой войны благородства и гуманности, как на европейских полях сражений, можно не ждать. В японской культуре выше гуманности стоит практицизм. Для любого японца намного практичнее добить упавшего и даже сдающегося противника, нежели помиловать его, пока тот не успел прийти в себя и броситься опять в бой. Идеал благородства по отношению к врагу у японцев так и остался идеалом, он существует в основном оторванно от реальной самурайской жизни, – я сделал небольшую паузу. – И еще, господа офицеры, для расширения кругозора. Великий фехтовальщик средневековой Японии Мусаси Миямото, не любивший лукавить, говорил о смысле боя просто: «Скрещивая свой меч с мечом противника, не думай о том, рубишь ли ты сильно или слабо, просто руби и убей врага. Твои мысли должны быть заняты лишь тем, как убить. Главное – уничтожить противника, и нигде не сказано, что это необходимо сделать благородно в открытом поединке». Вот такая неизвестная для нас самурайская культура. На этом эмоции отодвигаем в сторону, потом будем радоваться или грустить! Эмоции – это удел победившего! Кто воюет с ними рука об руку, никогда не побеждает, потому что разум в такие моменты не работает. Отбросьте страх и ненависть, помните только главное – поставленная задача должна быть выполнена, а мы все должны уцелеть. Вопросы есть?!

Вопросы если и были, то их не озвучили. Между тем, остальные пять катеров удачно отстрелялись по транспортам, поразив девять из одиннадцати. Стоявшие на якоре суда были отличной мишенью, и отряд Колчака выпустил торпеды в полигонных условиях. Японские миноносцы, которые были заняты спасением матросов с затонувших японских кораблей, не успели помешать стремительной атаке русских торпедных катеров и их уходу.

Уже можно было подвести итог проведенной спецоперации, который был просто ошеломляющим. Объединенный флот Японии потерял броненосец береговой обороны «Чин-Иен», броненосный крейсер «Чиода», три полукрейсера-полуброненосца «Ицукусимуа», «Хасидате», «Мацусима» и три бронепалубных крейсера «Идзуми», «Сума», «Акицусима». Также катерами отряда Колчака были потоплены девять транспортов с войсками противника. Как минимум на дно пошло не меньше трех тысяч японских солдат с вооружением, снаряжением и запасами.

Как вывод, Япония потеряла третью эскадру адмирала Катаока, и теперь ее военно-морская база на Цусиме не может противопоставить русскому флоту каких-либо значительных сил. Кроме того, были сорваны планы по оккупации юга Кореи. Оставшихся войск хватит максимум на захват Мозампо.

И самое главное: полученный результат давал простор для крейсерских операций Владивостокского отряда. Закрыть такую дыру в своей морской обороне японцам теперь будет очень непросто.

Наши потери в виде крейсера «Варяг» и торпедного катера, как выяснилось чуть позже, под командованием мичмана барона Клейста, были минимальными. Тем не менее мои слова о том, что мы отомстим за гибель крейсера, надо было продолжать выполнять. Обстановка для этого складывалась исключительно благоприятная.

Когда полностью рассвело, картина внешнего рейда Мозампо предстала во всем своем ужасе. Через бинокль было видно, что юго-западная часть рейда буквально кишит от трупов погибших моряков. Но еще больше их было там, где затонули транспорты. Видимо, много было тех, кто не захлебнулся, а был убит, и в легких остался воздух.

На шхуне всем хотелось знать, остался ли кто живой из экипажа «Варяга», да и как обстоят дела в русской миссии, было бы интересным узнать. Но с двух оставшихся на плаву транспортов под прикрытием миноносцев японцы высадились в порту Мозампо и быстро заняли его со стрельбой не только из стрелкового оружия, но и огнем из корабельных орудий.

А до этого японские миноносцы потопили несколько небольших корейских джонок, не знаю, как эти суда правильно называются, экипажи которых занялись обычным мародерством с тел мертвых японских солдат и матросов, которые остались на плаву.

Поэтому рисковать посылкой на берег для разведки кого-нибудь из офицеров я не стал. Не известно, как ведет себя на берегу озверевшая японская солдатня. Гуманизмом они никогда не отличались. А после таких потерь…

Это вызвало бурную дискуссию в кают-компании, поэтому пришлось применять власть командира, озвучив приказ выдвигаться с внешнего рейда. Времени на споры и дискуссии не было, надо было пользоваться моментом для следующей атаки. Тем более что, впечатленные расправой японцев над гражданскими судами, многие корабли начали покидать внешний рейд.

Дождавшись, когда в сторону залива прошло судно под английским флагом, отправились за ним на выход и мы. Колчаку место базирования было назначено у одного из островов Гото. «Марсель» же должна была заглянуть в Сасебо, чтобы определиться со сложившейся ситуацией.

В этом был определенный риск нашего рассекречивания, если найдется кто-то у японцев, кто сможет связать нахождение шхуны под французским флагом с подрывами японских кораблей.

На следующий день ближе к вечеру наш корабль подошел к горловине входа на рейд Сасебо, где был встречен бронепалубным крейсером «Сайен» и тремя минными крейсерами, которых Кононов определил как «Бэйсю», «Хинодэ» и «Кайе».

Эти четыре корабля перекрывали проход на рейд, и через сигнальный прожектор с одного из минных крейсеров нас известили, что вход в порт Сасебо закрыт, порекомендовав идти в Нагасаки.

Отметив, что внешний рейд Сасебо пуст, выполнили указание японцев, на пяти узлах пошли в сторону Нагасаки, после чего собрались в кают-компании старшим офицерским составом: я, Кононов, Ризнич. На кратком совещании решили следовать в Нагасаки, где попытаться выяснить сложившуюся обстановку и узнать свежие новости. Отсутствие в Сасебо эскадренных броненосцев эскадры адмирала Того и крейсеров адмирала Дэва можно было считать доказанным, поэтому предварительно решили, что боевых пловцов пока использовать не будем, побережем заряды для более значимых целей, чем бывший китайский бронепалубный крейсер «Цзи-Юань».

В японо-китайскую войну во время битвы при реке Ялу этот бронепалубник водоизмещением меньше двух с половиной тысяч тонн «отличился» позорным бегством с поля боя. Позже был захвачен японцами в Вей-Хай-Вее и переименован в «Сайен». Торпедные крейсера водоизмещением в четыреста тонн как цели вообще не рассматривались. Овчинка не стоила выделки.

По полученным ранее сведениям от военных агентов из Японии предполагалось, что в случае войны сухопутные войска на транспортах будут грузиться в следующих городах и портах Страны восходящего солнца: Первая Токийская дивизия будет посажена на транспорты в ближайшем крупном порту – Иокогама, Третья Нагойская, Четвертая Осакская, Пятая Хиросимская будут грузиться в Кобе или в Хиросиме. Пребывание штаба 2-й армии в Хиросиме говорило в пользу посадки значительной части этих войск, включая и 10-ю дивизию, именно в этом порту.

В общем, нас интересовали транспорты с солдатами Шестой Кумамотской дивизии, путь которых, естественно, пройдет непосредственно через порты острова Кю-Сю, включая Нагасаки, а потом – в Желтое море. Только вот вопрос, где сейчас эти транспорты находятся, под какой охраной идут и стоит ли их ждать. Месть, конечно, дело нужное, но забывать об основных задачах не стоило. Но пока время терпело, поэтому курс – на Нагасаки.

Глава 11. Нечаянная встреча

– Итак, господа офицеры, подведем итоги совещания. Высадка японских войск в Мозампо произведена, но с потерей третьей эскадры Объединенного японского флота. Насколько стало известно из тех слухов, которые ходят в Нагасаки, была попытка атаки первой эскадрой Порт-Артура и высадка японцев в Чемульпо. И там, и там был бой с неизвестным результатом. Слухи сильно разнятся. От сокрушительной японской победы до их же полного поражения. В сложившейся ситуации перевозка Шестой Кумамотской дивизии в Корею, вернее всего, будет задержана на неопределенное время, – я сделал паузу и обвел взглядом офицеров, собравшихся в кают-компании шхуны.

Несмотря на то что все были одеты в партикулярные платья, соответствующие августовской жаре с сильными дождями, осанка, жесты выдавали в присутствующих морскую офицерскую кость. На ученых похожи они были мало.

– С учетом всего сказанного считаю, что дальнейшее наше нахождение в Нагасаки теряет смысл, и отряду боевых пловцов с отрядом миноносок необходимо переходить ко второй части плана. Поэтому приказываю шхуне «Марсель» и крейсеру «Рион» в боевом порядке следовать в Бохайский пролив к островам уезда Пэнлай. Здесь наши боевые действия заканчиваются. На точке рандеву пополним запасы воды, топлива, боеприпасы, мины, и дальше вас ждут Красное и Аравийское моря. С Богом, господа!

С рассветом прошли остров Чеджудо, где к нам на расстоянии в три-четыре мили пристроился «Рион». Наша шхуна шла как бы головным дозором, используя в полном объеме французский, нейтральный для обеих воюющих сторон, флаг. В таком строю прошли почти весь день, не встретив никого.

– Прямо по курсу дымы.

Информация, пришедшая с поста наблюдения, заставила вахтенного офицера сыграть тревогу.

Я в это время находился на мостике, чтобы хоть как-то скрасить скуку. Надо было чем-то занять себя. Да и погода была из той оперы, где шепчется или поется: «Займи, но выпей».

Небольшая рябь на водной поверхности, висящая в воздухе водяная взвесь и около плюс тридцати по Цельсию. Липкая духота, от которой, кажется, нет спасения. Находиться одному в каюте в такой обстановке было выше моих сил, вот и торчал на мостике, изредка перебрасываясь ленивыми фразами с офицерами, несущими вахту.

Однако одна фраза с поста наблюдения, и обстановка на корабле резко изменилась. Зазвучали боцманские дудки, раздался топот ног по палубе. Народ быстро занял свои места по боевому расписанию. Слаженная работа экипажа, и через десяток минут стало понятно, что мы попали, как говорят поляки, в очередную дупу.

Навстречу нам шел японский бронепалубный крейсер «Касаги», в кильватере которого двигалось наше госпитальное судно «Ангара».

– Что будем делать, Тимофей Васильевич? – поинтересовался у меня Кононов.

– Мы сможем от него уйти?

– Вряд ли. По техническим характеристикам «Касаги» может выдать двадцать два с половиной узла. Мы – максимум двадцать при попутном ветре. Так что нет.

– Тогда идем навстречу, а Колчаку передайте, чтобы он по широкой дуге обходил крейсер, чтобы зайти ему в тыл. Есть у меня предчувствие, что японцы захотят нас досмотреть. А дальше либо вариант «Б», либо вариант «В».

– Как мне кажется, будет вариант «В», а то и «Г», – мрачно произнес Ризнич.

– Все возможно, Иван Иванович. Проведите дополнительный инструктаж противоабордажной команды и определитесь, кто из пловцов будет задействован.

– Все будет зависеть от того, как поведут себя японцы и на каком расстоянии встанет крейсер.

– Иван Иванович…

– Извините, Тимофей Васильевич. Просто все настолько не определенно, – Ризнич, столкнувшись со мной взглядом, замолчал, а потом резко принял стойку смирно и произнес: – Слушаюсь, господин полковник, провести инструктаж и отобрать боевых пловцов. Разрешите идти?!

– Выполняйте приказ, – я чуть на автомате не кинул руку к «пустой голове». Да и четкий поворот кругом Ризнича в английском костюме для тропиков выглядел несколько комичным.

Если кратко, то для ситуации досмотра нашего судна японцами было разработано несколько вариантов нашего поведения. Вариант «А» означал, что после досмотра нашей шхуны призовой партией японцев, во время которого у противника не возникло никаких сомнений о нашей принадлежности к французскому научному обществу, и в случае если японский корабль не представляет для нас интереса, то просто расходимся сторонами.

Вариант «Б» предусматривал ситуацию, когда призовая команда прибыла с корабля, представляющего интерес для нас, как тот же бронепалубный крейсер «Касаги». В этом случае корабль противника, пока идет осмотр нашей шхуны, минируется. В случае, когда призовая команда, не обнаружив ничего, убирается назад, взрыватель у мин выставляется на максимальное значение. Это план «Б».

А вот если каким-то чудом, несмотря на отличную маскировку всего оборудования военно-подводного назначения, японцам удается нас раскрыть, то наступает план «В».

Противоабордажная команда должна будет по-тихому убрать досмотровую команду, пловцы – установить взрыватель на время, чтобы им отойти на безопасное для здоровья расстояние или быстро вернуться на борт. После этого следует подрыв корабля противника. А дальше, чья удача больше.

План «Г» предусматривал во время осуществления плана «В» поддержку отряда миноносок и крейсера «Рион».

Во время подготовки этого похода все эти варианты отрабатывались неоднократно, не только в теории, но и на практике.

«Конечно, в этой ситуации предпочтительней был бы план Б. Но отдавать японцам госпиталь „Ангару“ не хочется», – подумал я, проводив взглядом спину Ризнича.

– Нервничает Иван Иванович, – заступился за своего подчиненного командир боевых пловцов.

– Анатолий Алексеевич, все мы нервничаем. С маскировкой помещений и оборудования все в порядке?

– Если что-то найдут, то это будет чудо.

– Кто будет за главного и немного повернутого ученого-ихтиолога, а кто – за гидрографа?

– Как и планировали. «Господа ученые» уже ушли в каюту гримироваться и переодеваться.

– Тогда остается только ждать.

Минут через пятнадцать сигнальный прожектор крейсера «Касаги» просемафорил лечь в дрейф и принять на борт досмотровую команду. Этот приказ к исполнению подкрепило носовое восьмидюймовое орудие крейсера, которое было быстро наведено на шхуну. Да и парочка стодвадцатимиллиметровых пушек ненавязчиво изменили свое положение, уставившись своими стволами на нас. Один залп на таком расстоянии, и от «Марселя» останется только куча щепок на волнах. Несколько утрированно, но результат после нескольких залпов точно будет таким.

Спустив паруса, отрабатывая двигателем, легли в дрейф. Меньше чем в кабельтове напротив нас встал крейсер, от которого отделились два вельбота и направились к нам. Наша «Ангара», но уже под японским флагом легла в дрейф кабельтовых в трех.

Вскоре по поданному нами забортному трапу на палубу поднялся японский офицер в сопровождении пяти вооруженных винтовками матросов.

– Лейтенант Сираиси, господа, – козырнув, представился на сносном французском японский офицер.

«Мать моя женщина, роди меня обратно! Вот это я попал! Это же лейтенант, с которым я штурмовал форты Таку три года назад. Потомок кланов Накатоми и Сираиси. Хорошо хоть в первые ряды встречающих не вылез. Надо потихоньку с палубы смотаться в свою каюту и грима добавить. А то, боюсь, он меня узнает», – с этими мыслями начал аккуратно передвигаться за спинами команды в сторону трапа к каютам.

Не успел спуститься на один пролет, как меня догнал наш славный капитан.

– Антон Сергеевич, а вы-то куда? Кто гостя встречает?

– Анатолий Алексеевич. Меня этот Сираиси, осьминога ему в клюз, знает как офицера Добровольного флота. Я с ним пересекался во время восстания ихэтуаней. Наш «Орел» раненых после битвы за Тяньцзинь вывозил, – раздраженно произнес Палецкий. – А вы, Тимофей Васильевич, чего прячетесь?

– А я, Антон Сергеевич, с Сираиси-сан форты Таку вместе захватывал, да и потом общались. Вот ведь судьба-злодейка, устроила нечаянную встречу! Пойду внешность более радикально менять. У меня там хороший рыжий парик с усами затесались. А свои придется сбрить. Еще очочки добавим…

– С трудом могу вас представить рыжим и в очках, Тимофей Васильевич. А мне что делать?!

– Пойдемте ко мне в каюту. У меня реквизита много.

Пока мы с капитаном корабля меняли свой внешний вид, японцы поднялись на мостик, где Сираиси ознакомился с судовыми журналами, выслушал наших «ученых» о том, какой большой вклад должна внести наша экспедиция в развитие науки. После чего повели офицера знакомиться с собранной коллекцией представителей подводного мира Желтого моря, начиная от моллюсков и ракообразных и заканчивая неплохим чучелом рыбы-меч, действительно выловленной по дороге в Индийском океане.

Наш ихтиандр, точнее, ихтиолог, которого изображал мичман Загудин, в свое время закончивший географический факультет Санкт-Петербургского императорского университета, так вошел в роль, что Сираиси никак не мог от него отвязаться.

После того как начальник досмотровой команды сослался на плохое знание французского языка, Загудин, уточнив, что тот лучше знает английский, тут же перешел на язык лаймов и продолжил вешать лапшу на уши бедного Сираиси.

Об этом я и Антон Сергеевич узнали, когда вновь поднялись на палубу. Рассказывающий об этом кап-два Миронов сиял улыбкой на все свои тридцать два зуба.

– Андрей Петрович, – перебил я боевого пловца, не вошедшего сегодня в боевую группу, – как думаете, наши уже успели крейсер заминировать?

Миронов достал часы, откинув крышку, посмотрел на циферблат, потом бросил взгляд на стоящий напротив нас японский крейсер и произнес:

– По времени уже должны были мины поставить. Они пошли тремя парами налегке с ручными зарядами. Теперь остается дождаться сигнала и выставить время на взрывателях, – кап-два усмехнулся. – Вот и стою на палубе, жду, когда наши гости покинут шхуну. Полчаса хватит, Тимофей Васильевич?!

– Думаю, хватит.

– Тимофей Васильевич, – вмешался в разговор капитан шхуны, – может быть, лучше спустимся вниз. Что-то я не доверяю особо нашему гриму, как бы этот японский офицер нас не узнал. Не хватало еще все испортить.

– Уговорили, Антон Сергеевич, пойдемте обратно ко мне в каюту. Дождемся конца досмотра там.

Следующий раз я с Палецким появился на палубе, когда японцы отчалили от нашего трапа и пошли к своему кораблю. Буквально через десять минут крейсер «Касаги» прошел мимо нас, а вслед за ним устремилась «Ангара».

– Как все прошло? – поинтересовался я у Кононова.

– Замечательно, Тимофей Васильевич. Загудин был великолепен, убедителен и дотошен настолько, что японский лейтенант буквально сбежал от него, – командир боевых пловцов улыбнулся, а стоящие рядом офицеры и нижние чины весело рассмеялись. – Крейсер заминировали тремя ручными зарядами. Через двадцать минут они должны рвануть. «Касаги» мили на четыре, от силы пять, уйти успеет. Подождем. Тем более вот-вот «Рион» показаться должен. Атаку миноносок будем проводить, Тимофей Васильевич?

– Подождем подрывов мин, а дальше по обстановке. Понадобится добить – атакуем миноносками. Я теперь больше думаю о том, как «Ангару» отбивать будем.

– А в чем проблема? – поинтересовался капитан шхуны.

– Насколько я понимаю, весь экипаж с медицинским персоналом в руках у японцев. Не думаю, что там сейчас большая по количеству абордажная команда, но после подрыва крейсера «Ангару» привлекут к спасательной операции. Количество японцев на борту значительно увеличится, пускай и не вооруженных.

– Так «Рион» подойдет, и они сдадутся, – произнес Загудин, видимо, еще не выйдя из образа ученого-интеллигента.

– Боюсь, господин мичман, не сдадутся, а будут отбиваться до последнего. Не удивлюсь, если и весь экипаж «Ангары» с медперсоналом госпиталя перебьют.

– Тимофей Васильевич, вы считаете, что такое может произойти?

– Господа, я уже говорил, что японцы мыслят по-другому. Не надо ждать от них европейских традиций ведения боевых действий. Вспомните расстрел в воде экипажа «Варяга». Да, они пытаются перенять наши взгляды на войну, но когда их прижмет, быстро вернутся к своим обычаям, вплоть до отрезания головы у поверженного противника, которое называется «сюкю но агэру», что в переводе означает «взять голову».

– Господи, какая мерзость! – возмущенно произнес кто-то за моей спиной.

– С этой мерзостью японцы живут больше тысячи лет. У них голова врага была доказательством выполненного воинского долга. Победитель отрезал противнику голову и приносил ее в подарок своему командиру как отчет о своих боевых действиях. В шестнадцатом веке даже существовали специальные рекомендации по отрезанию головы поверженному противнику, в том случае, если голова не была отрублена в ходе боя, а противник лежал на земле и еще был жив, – я сделал паузу и обвел взглядом стоявших передо мной. – Поэтому я и опасаюсь того, что японцы и сами не сдадутся, и могут всех пленных перебить. Для них отрубить голову пленному без сэппуку – значит обесчестить врага.

– И что тогда нам делать? Там же больше сотни наших будет, – произнес Загудин, с каким-то недоумением глядя на меня.

– Считаю, что необходимо абордажную группу на «Ангару» отправлять. Кстати, Антон Сергеевич, одну из миноносок укомплектуем нашей абордажной командой, как самой подготовленной для таких действий. Радируйте Александру Васильевичу, чтобы выслал одну из миноносок к нам, еще две пускай укомплектует группами захвата. Оставшиеся две с торпедами должны будут готовы атаковать крейсер «Касаги», если он останется на плаву.

Дальше события помчались вскачь. Минут через десять к нам подлетел торпедный катер. В мыслях всегда его так называл, да и вслух в последнее время. Наша шхуна продолжала лежать в дрейфе, причем таким образом, чтобы корпус корабля закрывал для «Касаги» обзор с его кормы. Минут через пять к правому борту пришвартовалось еще два катера с абордажниками на борту. Командиры миноносок и старшие команд поднялись на шхуну.

С «Марселя» в захвате «Ангары» должны были участвовать пятнадцать человек под командованием боцмана Маслова. Этих ухарей собирали с Балтийской и Средиземноморской эскадр. Как ни странно, большинство из отобранных абордажников на «Рион» и «Марсель» имели казачьи корни. А с группой, размещенной на шхуне, в свое время пришлось даже мне поработать по тактике ведения боевых действий в ограниченном пространстве, коим являлись внутренние помещения корабля. Я в этом был отнюдь не специалист, но знания из будущего, да и подготовка офицера ГРУ позволяли создать хоть какую-то теорию и практику таких действий.

Общее количество абордажников, которые должны были захватить «Ангару», составляло сорок пять человек, или пятнадцать троек. Все они были вооружены парой пистолетов Браунинг М1900 и пистолетами-пулеметами специальными. Это был шестой вариант созданного еще три года назад пистолета-пулемета группой Мосин – Федоров – Токарев – Дегтярев. И он уже был более-менее похож на пистолет-пулемет Судаева.

К пистолетам-пулеметам у каждого бойца было по четыре запасных магазина на тридцать пять патронов, которые размещались в «лифчике» поверх пробкового спасательного жилета. Таким образом, огневая мощь каждого абордажника составляла четырнадцать пистолетных выстрелов и сто семьдесят пять, можно сказать, автоматных. Кроме того, у каждого из штурмовиков было по три светошумовые гранаты.

– Итак, по предварительным данным наблюдения за «Ангарой» имеем три потенциальные огневые точки. Здесь, здесь и здесь, – я указал карандашом на схеме нашего бывшего корабля места, где были замечены посты из двух-трех японских матросов с арисаками. – Плюс ориентировочно до тридцати человек в трюме и надстройках. Рубка и машинное захвачены и контролируется японцами. Боевая задача – высадиться на борт «Ангары» с торпедных катеров, зачистить судно, обыскать его, освободить экипаж, взять судно под контроль и сопроводить его до точки рандеву с нашими кораблями.

Собравшиеся в кают-компании офицеры и три боцмана внимательно слушали меня, бросая взгляды на листки со схемами, которые я быстро набросал.

– Первая стадия операции: после того как подорвется крейсер «Касаги», а «Ангара» ляжет в дрейф, два катера с противоположной от крейсера стороны подходят к госпитальному судну, и их абордажные команды, забросив кошки, поднимаются на судно. Третий катер, а в случае, если атаковать «Касаги» дополнительно не понадобится, то еще две миноноски прикрывают огнем из пулеметов подъем на борт этих абордажных команд, – я взял один из листков.

Посмотрев на схему машинного отделения, мысленно улыбнулся про себя: «Пикассо отдыхает».

– Вторая стадия операции – зачистка судна. Первая команда захватывает рубку, вторая команда – машинное отделение. Особое внимание уделить кингстонам. Здесь и здесь. Японцы могут попытаться затопить судно. Третья команда, поднявшись на борт, чистит каюты и трюм. Работаем волнами. Гранат светошумовых не жалеть. Японцев – тоже. Вспомните, как они расстреляли в воде экипаж «Варяга».

– Ваше высокоблагородие, так это правда? – вырвалось у одного из боцманов из команды «Риона».

– Правда, братец. Такая вот страшная правда. Поэтому хороший японец – мертвый японец. В первую очередь уничтожать офицеров и унтер-офицерский состав. От них можно ожидать чего угодно, – я сделал паузу, чтобы командиры катеров и групп захвата прониклись моими словами. – Для вашей поддержки по сигналу «Рион» быстро подойдет к «Ангаре» на два-три кабельтовых. Его артиллерия и пулеметы не допустят каких-либо действий со стороны тонущего крейсера и его экипажа. Вопросы?

– Что будем делать с экипажем «Касаги»? – задал вопрос один из командиров торпедных катеров.

– Все будет зависеть от того, как японцы поведут себя на «Ангаре». Расстреливать никого точно, господа, не будем, если они не будут строить из себя готовых биться до последнего самураев, шлюпок крейсера должно хватить для их спасения. А дальше пускай молятся своей Аматэрасу, – я замолчал, прикидывая, кого отправить из офицеров старшим с абордажными командами, но меня опередил Загудин.

– Господин полковник, а кто будет командовать абордажными командами? Разрешите мне?!

– Степан Васильевич, мы не можем лишиться такого замечательного ученого-ихтиолога, от которого сбегает японский офицер досмотровой команды…

Меня прервал смех офицеров, а боцманы старались оставаться серьезными, причем двоим было проще, так как они были не в курсе того, что произошло на «Марселе» некоторое время назад.

– Извините, Степан Васильевич, ни в коей мере не хотел вас обидеть, но старшим группы абордажников пойдет лейтенант Кириллов, тем более он проходил обучение в Аналитическом центре. Все, господа, времени не осталось от слова совсем. Приступаем к выполнению боевой задачи. Срочно передать приказ капитану второго ранга Колчаку по действиям еще двух миноносок.

Покинув кают-компанию, выбрались на палубу, и в этот момент с марса, где был расположен дальномерный пост, через рупор с небольшой задержкой прозвучало: «Есть подрыв первой мины. Есть подрыв второй мины. Третий взрыв!»

А потом все завертелось, как в калейдоскопе. Абордажная команда «Марселя» посыпалась вниз на торпедный катер, и буквально через пару минут три миноноски, обогнув корпус шхуны, пошли в сторону «Касаги» и «Ангары». Скорость держали в районе двадцати узлов, чтобы абордажники не вылетели за борт. Дождь продолжал сыпать мелкой моросью, а рябь на море увеличилась в размерах.

На куда большей скорости эти катера минут через пять-семь догнали еще две миноноски, которые потом рванули вперед к тонущему крейсеру. Надеюсь, что Александр Васильевич довел до их командиров предварительный план их действий. В принципе, все, что я рассказывал-приказывал в кают-компании, было одним из вариантов действий нашего сборного отряда при встрече с японцами. И все эти варианты отрабатывались в теории неоднократно.

Командиры миноносок не удержались и выпустили торпеды по и так бы затонувшему крейсеру. Хотя в этой атаке был свой резон. Наверняка кто-то из японцев спасется, а как говорится, запоминается последняя фраза. Соответственно, в потоплении «Касаги» будут винить торпедные катера, а тайну боевых пловцов удастся сохранить чуть дольше. Имеющиеся нестыковки пускай японцы объясняют как хотят, насколько им хватит фантазии.

Наблюдать за боем можно было только с дальномерного поста на марсе, откуда периодически шли доклады наблюдателя. Судя по ним, крейсер через несколько минут пойдет на дно. Все три абордажные группы высадились на «Ангару». Когда наблюдатель сообщил, что над госпитальным судном вновь взвился Андреевский стяг, на шхуне грянуло мощное «ура!».

«Рион» прикрыл отход от места боя «Ангары», вместе с ней направившись в нашу сторону. Мы же ждали назад нашу абордажную команду, чтобы следовать дальше.

– Господин полковник, разрешите доложить?

– Докладывайте, господин лейтенант.

Я, улыбаясь, смотрел на командира абордажной группы лейтенанта Кирилла Кирилловича Кириллова, Кириллова-третьего, или «три К». Экипированный, как и другие члены этой группы, с темными разводами то ли пороховой копоти и пота, то ли еще чего, лейтенант, все еще возбужденный от вброса адреналина в кровь, браво начал доклад:

– «Ангара» захвачена. Андреевский флаг вернули на положенное место. Экипаж и медицинский персонал освобожден. Потери среди всей группы: двое убитых и четверо раненых. В абордажной команде шхуны «Марсель» потерь нет, – в этот момент лейтенант изменился лицом. – На «Ангаре» было почти двести раненых наших матросов. Японцы больше пятидесяти тяжелораненых еще раньше просто выбросили за борт и убили капитана судна и двух врачей, которые попытались этому воспрепятствовать.

– Если бы знали об этом раньше, никого бы в живых не оставили, ваше высокоблагородие, – мрачно произнес боцман Маслов, старший нашей абордажной команды, который вместе со своими подчиненными успел по трапу подняться на палубу.

– Так… Маслов, веди команду в трюм переодеваться и принять душ. Потом чистите оружие и сдаете его в оружейку. Разбор операции и раздача слонов будут позже. А вас, господа офицеры, прошу пройти в кают-компанию, чтобы выслушать подробный доклад Кирилла Кирилловича. Судя по всему, он будет интересным.

Глава 12. Старый знакомый

– Господа, со слов первого помощника «Ангары» лейтенанта Василевского, семнадцатого августа у Чемульпо произошел бой между артурской эскадрой и японскими крейсерами, прикрывающими высадку десанта в этом порту. В результате этого боя японцы потеряли потопленными из отряда контр-адмирала Дэва крейсера второго ранга «Читосе», «Акаси», «Такасаго». Еще три крейсера противника из-за повреждений выбросились на берег. Самый быстроходный – «Есино» – сумел прорваться и уйти. Адмирал Дэва предположительно погиб. Мы в этом бою безвозвратно потеряли «Владимира Мономаха» и «Адмирала Корнилова»… – лейтенант Кириллов прервался, сделав глубокий вздох.

Этим немедленно воспользовался Кононов.

– Что значит в этом бою, Кирилл Кириллович?!

– Сегодня утром состоялось, а может быть, все еще идет морское сражение между нашими и японскими броненосцами. Его результатов Алексей Николаевич не знает. Видел, как у японцев тонул «Хацусэ» и опрокинулся наш «Сисой Великий». «Петропавловск», на котором держал штандарт вице-адмирал Скрыдлов, был избит так, что на него страшно было смотреть, да и остальным нашим кораблям досталось. «Ангара» осталась снимать раненых с крейсера «Боярин», который вышел из боя, потеряв управление и получив несколько попаданий ниже ватерлинии, но тонуть не собирался, – Кириллов вновь глубоко вздохнул. – Сражение постепенно ушло к горизонту, и в этот момент на наши корабли, лежащие в дрейфе, наскочила пара японских миноносцев, которые добили «Боярина», а потом вместе с подошедшим крейсером «Касаги» захватили «Ангару».

В кают-компании повисло напряженное молчание. Я же сидел и мысленно ох…, то есть офигевал от того, как события в этой русско-японской войне помчались вскачь. Сегодня только еще двадцать первое августа и шестой день войны, а за это время на море произошло уже столько событий: захват японцами Мозампо, прорыв «Варяга» и гибель с нашей помощью третьей японской эскадры в количестве семи кораблей. Сегодня «Касаги» отправили на дно и вернули Андреевский флаг на «Ангару».

Как оказалось, начальник эскадры Тихого океана вице-адмирал Скрыдлов также не сидел на месте и выполнил план действий артурской эскадры при начале войны с Японией.

По высочайше утвержденному приказу при высокой вероятности начала боевых действий, наши десять броненосцев в сопровождении девяти бронепалубников «Дмитрий Донской», «Владимир Мономах», «Адмирал Корнилов», «Боярин», «Паллада», «Диана», «Михаил Хохлов», «Аскольд» и «Новик» должны были выйти к Чемульпо, чтобы уничтожить транспорты с предполагаемым японским десантом и боевые корабли их сопровождения. Если их там не окажется, то навестить Такесики и Сасебо с возможностью застать японские эскадры на якорной стоянке.

Неоднократные штабные игры показали, что при обороне Порт-Артура его эскадра, оставаясь на внутреннем рейде, становилась прекрасной мишенью и мало чем могла реально помочь в обороне крепости. Поэтому и было принято секретное решение, что как только запахнет жареным, эскадра из броненосцев, крейсеров и истребителей выходит в море для поиска противника и принуждения его к генеральному сражению.

В общем, все, как говорил Степан Осипович, который адмирал Макаров: «Лучшая помощь своим судам есть нападение на чужие. Мое правило: если вы встретите слабейшее судно – нападайте; если равное себе – нападайте; и если сильнее себя – тоже нападайте».

Такую наступательную доктрину император утвердил, а для обороны Порт-Артура решили оставить миноносцы, торпедные катера, минзаги и две подводные лодки. Крепость должна была сама защитить себя своими орудиями, которых установили куда больше, чем раньше планировалось. Спасибо Вилли, черноморским запасам и Либаве. Да и гарнизон был куда больше, чем в моем прошлом-будущем.

– Кирилл Кириллович, а как «Ангара» в составе артурской эскадры оказалась? Она же только пятнадцатого числа из Мозампо ушла?! – задал вопрос Ризнич.

– Василевский сказал, что его наши истребители перехватили, когда он в Порт-Артур шел и пересекся с курсом эскадры.

– А что там по поводу наших раненых, которых за борт японцы повыбрасовали? – поинтересовался Кононов.

– Когда призовая команда из японцев поднялась на борт «Ангары», то их офицер под угрозой расстрела сразу же запретил продолжать спасательные работы. Всех тяжелораненых, которые были на палубе, японцы начали выбрасывать за борт. Командир «Ангары» капитан второго ранга Никольский попытался этому воспротивиться, так его японский офицер зарубил, а двух врачей и нескольких матросов, которые попытались остановить это зверство, штыками закололи. Потом еще и «Касаги» прошелся там, где на нескольких шлюпках и вплавь собрались моряки с затонувшего «Боярина», потопив многих из них. Господи, прими их грешные души! – лейтенант Кириллов истово перекрестился.

За ним в полном и каком-то напряженном молчании осенили себя крестным знамением остальные офицеры.

– Как сказал лейтенант Василевский, японцы так озверели из-за того, что пара наших кораблей во время боя прошла через место гибели их крейсера и не оказала помощи тонувшим японским матросам, а намотала их на винты, – между тем продолжил рассказ командир абордажной команды, захватившей «Ангару».

Я же, воспринимая рассказ Кириллова, как-то на подсознании, вспомнил, как в детстве смотрел замечательный фильм про оборону Севастополя во время Великой Отечественной войны, который назывался «Следую своим курсом».

Сюжет фильма незамысловатый. Экипажи двух эсминцев идут оказать помощь жителям осажденного Севастополя. Но в боевом походе гибнет от фашистской авиации эсминец «Дерзкий», а эсминец «Стремительный» прорвался в город, правда, не оказав помощи своим товарищам…

Помню, что был поражен кадрами из этого фильма, когда «Стремительный» проходит мимо находящихся в воде наших моряков из экипажа «Дерзкого» и солдат, два батальона которых этот корабль перевозил. И все, что наши сделали, – бросили за борт несколько спасательных кругов.

Именно этот фильм своим названием породил байку, что во флоте есть жуткий и зловещий сигнал: «Следую своим курсом». Ее хорошо потом еще пропиранил, то есть пропиарил, Бушков в своем романе «След Пираньи».

На самом деле в Международном своде сигналов есть набор «PI1» из двух флагов «Папа», «Индиа» и вымпела «Унаун», который означает: «Я сохраняю свой курс».

Хотя хрен редьки не слаще! Что следую своим курсом, что сохраняю свой курс. Как представлю, что оказался среди тех, кто остался жив во время боя, но в забортной воде. До берега хрен знает какое расстояние, да и где этот берег – не понятно. Хорошо, если водица не ледяная, в которой ты максимум протянешь пять-десять минут. А может, наоборот, плохо?! Мучиться будешь дольше, а смерть будет казаться все более и более желанной.

И тут совсем рядом проходит корабль! Свой корабль! И ничего не делает для спасения утопающих братьев! Хотя мог бы поднять на борт несколько десятков человек. Минуты, и он исчезает за низким горизонтом. С поверхности воды много не разглядишь, а на уходящей мачте два флага и вымпел, означающие: «Я сохраняю свой курс». Ибо командир корабля имеет приказ, который обязан выполнить. И идет корабль по головам живых и плавающим бескам мертвых. Нет ничего личного. Есть приказ следовать своим курсом. А за кормой уже только плавающие бескозырки в воде, где еще недавно виднелись и люди!

Жуть. Я нервно передернул плечами, представив такую картину. Ну, не моряк я! Чистый сухопутчик! Для меня море точно не родной дом. По мне, если погибать, то лучше на твердой поверхности. Еще раз передернув плечами, вернулся из мира грез в реальность.

В кают-компании шли бурные дебаты по поводу того, как надо поступать с экипажами затонувших кораблей противника, которые оказались в воде. Большинство офицеров склонялось к тому, что к морякам, оказавшимся без корабля, который был потоплен во время боя, необходимо применять нормы Женевской конвенции одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года, которые определяют охрану и облегчение участи больных и раненых воинов на войне. То есть спасать!

К настоящему времени, насколько я выяснил, в этом мире каких-либо других международных правовых актов, определяющих правила ведения боевых действий, положение раненых, больных, потерпевших кораблекрушение, гражданского населения во время войны, не было. Все зиждилось на негласных традициях. И то, что сегодня произошло, шло вразрез сложившимся устоям и вызывало негодование.

– И еще, господа! Представляете, среди санитаров «Ангары» оказались два японца-шпиона, – услышал я и вмешался в разговор.

– Кирилл Кириллович, большое спасибо за информацию. Господа офицеры, приступаем к выполнению своих непосредственных обязанностей. Анатолий Алексеевич, Иван Иванович, – обратился я к Кононову и Ризничу, – а вас я попрошу остаться.

Дождавшись, когда офицеры покинут кают-компанию, произнес:

– Господа, шхуне «Марсель» придется пропасть на морских просторах чуть раньше, чем мы планировали. Слишком мы засветились.

– И чью личину наденем, Тимофей Васильевич?

– Национального географического общества Североамериканских Соединенных Штатов. Думаю, его председатель господин Белл будет не против.

Офицеры весело усмехнулись. Наша шхуна имела несколько комплектов документов, наборов больших латунных букв для изменения названия судна. Конструкция корабля предусматривала установку фальштрубы, а также изменения в парусной оснастке, что позволяло с небольшой перекраской значительно изменять «внешность» корабля.

Нечаянная встреча с «Касаги» и необходимость выручать из плена «Ангару» привели к тому, что шхуна «погибнет» раньше срока. По плану это должно было произойти после атаки броненосцев типа «Маджестик» где-то в Аравийском море, например, на стоянке в порту города Бомбей, который англичане точно не пропустят во время перехода. И по предварительным расчетам и данным разведки, это произойдет через пару недель.

С учетом случившегося пришлось несколько изменить свой приказ. Шхуна «Марсель», как и планировалось, должна была проследовать в Бохайский пролив к островам уезда Пэнлай для встречи с судном, на котором доставят провизию, воду, уголь, мины и прочую мелочь, необходимую в дальнем походе. На месте стоянки «Марсель» заодно преобразится в «Олимпию» – судно Национального географического общества САСШ, а ее экипаж поменяет гражданство, документы и легенду.

«Рион» же сопроводит «Ангару» в Порт-Артур, где заодно дозаправится всем необходимым и уйдет потом вместе с «Олимпией» в «окрестности» Бомбея. После того как бойцы Кононова и отряд Колчака отработают по английским броненосцам, «Рион» вместе с торпедными катерами начнет пиратствовать на просторах Красного моря, закупорив для кораблей с грузом для Японии Суэцкий канал.

С одной стороны, это нарушение международных правил. С другой же – установившие их англичане сами их и нарушали. По соглашению между Великобританией и Японией лаймы должны были соблюдать нейтралитет и не имели права помогать ни одной из воюющих сторон. Но, по сообщениям секретной агентуры, более трехсот транспортов с военными грузами для Японии проследовали этим самым коротким морским путем только за последний год.

А я вспомнил, как в моем прошлом-будущем два парохода-крейсера «Смоленск» и «Петербург» в одна тысяча девятьсот четвертом году на два месяца закупорили узкое горлышко Красного моря и спровоцировали своими дерзкими налетами настоящую панику среди британских судовладельцев.

Ни одно торговое судно «владычицы морей» не чувствовало тогда себя в безопасности в этом районе. Цены на страховки полезли вверх, как ртуть в термометре, когда у больного высокая температура. Британская пресса, как обычно, подняла панику, а официальный Лондон потребовал у Петербурга срочно убрать крейсера на базы.

Вот в разговоре с Сандро я и поделился мыслями, как нагадить лаймам, если вдруг война. Тот как руководитель Главного управления торгового мореплавания и портов это дело одобрил. «Смоленск» стал «Рионом», а «Петербург» и «Херсон» после начала боевых действий должны были выйти из Севастополя, так же как и «Рион», имея фиктивные документы на груз угля, провизии и артиллерии для Владивостока, миновав под флагом Добровольного флота турецкие проливы и Суэцкий канал.

В Красном море оба крейсера должны будут установить на штатные места семь 120-миллиметровых и восемнадцать 37-миллиметровых орудий и поднять военно-морской флаг. После этого два рейдера должны будут приступить к поиску и досмотру нейтральных судов на предмет обнаружения недозволенного груза. А вскоре к ним должен будет присоединиться «Рион» с торпедными катерами. И будут они там резвиться отнюдь не два месяца.

– Разрешите, ваше превосходительство?

– Тимофей Васильевич, заходите! Рад, очень рад вас видеть вновь! – с этими словами генерал-лейтенант Стессель, начальник Артур-Цзиньчжоуского укрепленного района, вышел из-за стола и направился в мою сторону.

Еще по событиям под Тяньцзинем помнил, что Анатолий Михайлович любил показать свою радость и радушие, несмотря на остзейские корни, традиционным русским троекратным поцелуем, напоминая этим Леонида Ильича Брежнева, который, кажется, еще и не родился.

В общем, был троекратно облобызан, усажен за стол и подвергнут допросу по поводу последних событий с моим участием, начиная с отъезда из Санкт-Петербурга. Отвечая на заинтересованные вопросы генерала, прикидывал про себя, что Стессель совсем не похож на того генерала-предателя, каким его изобразил в своем романе «Порт-Артур» Степанов. Да и в Большой советской энциклопедии в моем времени об Анатолии Михайловиче было написано: «Несмотря на бездарность и трусость, будучи ловким и беспринципным карьеристом, сумел снискать благоволение царя и поддержку прессы, которая прославляла его как героя обороны. В декабре 1904 года, вопреки решению военного совета, сдал крепость японским войскам».

Только этот трус и бездарность во время русско-турецкой войны был добровольцем-офицером в болгарском ополчении, дружины которого пытались сдержать натиск наступающей к Шипке армии Сулейман-паши. Неоднократно водил своих подчиненных в штыки на турецких янычар. А в бою под Стара-Загорой именно его отряд фланговым ударом обратил турок в бегство.

Болгарское княжество наградило его за тот бой орденом «За храбрость» четвертой степени, а император Александр Второй пожаловал звание капитана и Станислава второй степени с мечами.

Под Тяньцзинем, когда я уже уехал, во время штурма города Стессель был ранен и контужен, но не покинул свой пост, продолжая руководить войсками. За этот бой был представлен к Георгию четвертой степени. Пруссаки наградили его орденом Красного орла второй степени, а японцы – орденом Восходящего солнца, также второй степени.

Когда Куропаткин поднял вопрос о назначении Стесселя начальником Артур-Цзиньчжоуского укрепленного района, ни у кого не возникло никаких возражений, так как слава генерала, взявшего Тяньцзинь, была у всех на слуху. Так же как и слава генерала Ренненкампфа за его беспримерный поход.

Кстати, Павел Карлович теперь командует Забайкальской казачьей дивизией, которая сейчас сосредотачивается почти в полном составе вокруг Харбина. Главнокомандующий Маньчжурского военного округа и морскими силами Тихого океана адмирал Алексеев по разработанным планам ведения боевых действий будет использовать подразделения этой дивизии для конных рейдов по тылам противника.

– Порадовали вы меня, Тимофей Васильевич! Даже как-то не верится, что ваш небольшой отряд смог потопить восемь кораблей противника, – Стессель встал из-за стола и, сходив к буфету, вернулся с бутылкой коньяка и двумя бокалами. – Это надо отметить.

Стоя опустошили бокалы. Когда вновь разместились за столом, я задал давно интересующий меня вопрос:

– Ваше превосходительство, об экипаже «Варяга» есть какие-нибудь известия?

– Из миссии в Мозампо сообщили, что спаслись мичманы Пышнов 2-й и Губонин да еще двадцать семь нижних чинов. Мичманы командовали паровыми катерами, с которых провели атаку самоходными минами по «Чин-Иену», а потом, согласно полученному приказу ушли к берегу, подобрав кого смогли. До суши добрались чудом из-за перегруза катеров. Где-то с час прождали на берегу в надежде, что кто-то еще доберется до берега. Видели расстрел наших моряков с миноносцев противника. Я об этом уже отписал адмиралу Алексееву. Потом ушли в Мозампо. Успели прийти в порт до его захвата японцами. Нашему представителю удалось посадить их на один из германских пароходов, находившихся в порту. Есть надежда скоро увидеть их в Порт-Артуре, но, вернее всего, их доставят до Циндао. Больше до миссии никто не добрался.

Генерал вновь поднялся со стула и налил в бокалы коньяка. Дождавшись, когда я поднимусь, произнес:

– За героический экипаж «Варяга». Вечная слава и память героям!

Хоть и не любитель я коньяка, но в этот раз обжигающая жидкость пролетела незаметно, а перед глазами вновь встала картина горящего русского корабля, который идет на прорыв.

Помянув моряков героического крейсера, вновь разместились за столом.

– Тимофей Васильевич, а как вам удается такие песни сочинять? «Варяг» поет уже весь Порт-Артур!

– Как-то само сложилось, ваше превосходительство. А как в крепости бой прошел? – быстро перевел я стрелки вопросом.

Песня «Варяг», действительно, разлетелась мгновенно. Еще на «Марселе» мичман Загудин, неплохо музицировавший, наложил на предоставленный текст ноты напетой мною мелодии. Потом была кают-компания крейсера «Рион», на который я перешел, чтобы быстрее добраться до Порт-Артура, где также исполнил эту песню. Только четыре часа, как пришли в порт, а когда шел к резиденции Стесселя от гостиницы, навстречу попался отряд матросов, которые маршировали и пели песню «Варяг». Причем очень хорошо пели. И когда успели выучить и от кого узнать?!

Не знаю, прав я или нет, но мне показалось, что в этом мире крейсер «Варяг» под командованием капитана первого ранга Руднева Всеволода Федоровича совершил подвиг куда более значимый, чем у Чемульпо в моем прошлом-будущем. Поэтому офицеры и моряки этого корабля, да и сам корабль, достойны, чтобы о них пели замечательную песню моего мира. Наверное, впервые мне не было стыдно за плагиат.

Эти мысли пролетели в голове буквально за мгновение, сам же я приготовился слушать рассказ о том, как встретил войну Порт-Артур из уст его самого главного начальника. Кое-какую информацию я уже успел получить за те четыре часа, что прошли с момента швартовки «Риона» у причала крепости.

Как оказалось, поздним вечером четырнадцатого августа от адмирала Алексеева пришла шифрованная телеграмма, предписывающая ознакомиться с содержимым пакета номер один и дальше действовать по утвержденному плану. Вскрытие этого пакета означало начало войны с Японией.

Чуть позже Стессель узнал, что утром четырнадцатого августа переговоры между премьер-министром Японии Ито Хиробуми и императором Николаем II закончились, можно сказать, не начавшись. После чего японская делегация покинула столицу. Хотя официального манифеста об объявлении войны от японского правительства не поступило, всем стало понятно, что это война.

В девятнадцатом веке из употребления как-то вышли особые акты объявления войны, хотя продолжалась традиция прерывания дипломатических отношений между государствами перед войной. Впервые здесь узнал, что российское правительство не посылало в 1877 году формального объявления войны султану, ограничившись сообщением Порте через своего поверенного в делах, что дипломатические отношения между Россией и Турцией прерваны.

В общем, Анатолий Михайлович вскрыл пакет, объявил Артур-Цзиньчжоуский укрепленный район на военном положении и боевую тревогу для всех подразделений. Тут же начались эвакуация мирного населения и принудительное выселение из крепости японцев, корейцев и китайцев.

– Это было какое-то натуральное переселение народов, Тимофей Васильевич. На вокзале чуть ли не пять вагонов офицерских жен с детьми, не хотевших уезжать. Крики, слезы! Хорошо, что моя супруга быстро всех взяла в оборот. Вера Алексеевна, когда надо, может быть очень жесткой. Н-да! – Стессель как-то грустно усмехнулся. – В общем, к обеду пятнадцатого августа в Харбин было отправлено пять составов и вывезено большинство гражданских лиц. Японцев посадили на их же пароходы и отправили на родину. Корейцев и китайцев, но не всех, выпроводили за территорию крепости. А все подразделения заняли свои места согласно боевым расчетам.

Генерал вновь поднялся из-за стола и, забрав бутылку и бокалы, отнес их в буфет.

– Давайте, Тимофей Васильевич, пройдемте в зал для совещаний. Там большая карта укрепрайона с прибрежными водами. С ее помощью будет проще рассказать и показать, как Порт-Артур выдержал первый бой.

Возражать генералу я по определению не мог, и пока шли до требуемого помещения, Анатолий Михайлович рассказал, как ему повезло с командиром Седьмой Восточно-Сибирской стрелковой бригады генералом Кондратенко, который, будучи назначенным исполнять еще и обязанности начальника сухопутной обороны, за полгода сделал для создания линий обороны больше, чем они смогли до этого за год.

Я же, слушая генерала, довольно подумал о том, что тему с Кодратенко протолкнул у Ники вовремя. Насколько помнил, на Седьмую бригаду, которая с началом военных действий развернулась в дивизию, Романа Исидоровича назначили в моем прошлом-будущем в конце одна тысяча девятьсот четвертого года. После тесного обложения противником крепости Кондратенко был назначен Стесселем начальником сухопутной обороны. И как выяснилось, Анатолий Михайлович был прав. Кондратенко на этом посту оказался на своем месте. Офицер Генерального штаба и инженер с высшей подготовкой, имевший знания и обладавший большой инициативой, Кондратенко стал истинным руководителем и душой обороны Порт-Артура.

Многие считали, что только его гибель привела к сдаче Порт-Артура. Хотя это не так. Еще после сентябрьского штурма Роман Исидорович понял, что крепость поддержки от Куропаткина не получит и в этом случае рано или поздно падет, Порт-Артурская эскадра погибнет и война будет проиграна.

Генерал написал по этому поводу письмо Стесселю: «В настоящее время, пока Порт-Артур держится, наши неудачи на других театрах войны нельзя еще считать особенно унизительными. Но если к этим неудачам присоединится потеря Артура и находящегося здесь флота, то, в сущности, кампания безвозвратно проиграна и наш военный неуспех принимает унизительные для нашего государственного достоинства размеры. Рассчитывать на своевременную выручку Порт-Артура нашей армией или флотом едва ли возможно.

Единственным почетным выходом из такого положения является поэтому заключение теперь, до падения Порт-Артура, мирных условий, которые, несомненно, можно (до падения Артура) установить не унизительные для народного самолюбия.

Очень вероятно, что государю доносят о событиях, освещая их несколько вразрез с действительностью… Посему… не признаете ли, ваше превосходительство, возможным шифрованною телеграммою на имя его величества донести об истинном положении дел здесь, на Дальнем Востоке»[8].

И это было написано восемнадцатого сентября, за три с половиной месяца до сдачи крепости тем человеком, которого в советской историографии считали основным вдохновителем обороны Порт-Артура. Он погиб, и все рухнуло. На самом деле все было не совсем так.

Тем не менее такой грамотный офицер для обороны крепости был нужен. По своим связям еще год назад выяснил, что генерал-майор Кондратенко исполняет должность начальника штаба Приамурского военного округа, а заодно временно исполняет и должность окружного генерал-квартирмейстера. Быстренько сляпанное личное дело с упором на нужные моменты, ознакомление с ним Николая II, и семь месяцев назад Роман Исидорович приступил к возведению крепостных оборонительных сооружений, и так шедших с опережением графика.

В этот момент мы вошли в зал для совещаний, который гудел как растревоженный улей. Послышалась команда: «Господа офицеры!» Около дюжины офицеров в чинах от капитана до полковника вытянулись во фрунт, но Стессель, махнув рукой, показал, чтобы все продолжали заниматься своими делами, а меня подвел к масштабной карте на стене размером где-то два на четыре метра с нанесенной обстановкой.

Около нее как раз крутились два капитана, нанося какие-то знаки.

– Прошу, Тимофей Васильевич! Посмотрите, какая красота! Как много удалось сделать!

Глава 13. Порт-Артур

Я смотрел на карту и понимал радость генерала. Объем работы был выполнен колоссальный. Из Артура действительно сделали и порт, и крепость, и базу для Тихоокеанского флота, который теперь мог постоянно держать под ударами Корейский и Печилийский заливы – важнейшие операционные линии японских армий в случае их переброски в Маньчжурию.

Пока Стессель знакомил меня с обстановкой, я поражался тому, как много можно сделать за короткий срок с минимальной механизацией труда. За два с небольшим года, а точнее за последние полтора года, расширен и углублен внутренний рейд. Теперь большие корабли могли выходить и возвращаться в гавань в любое время, а не только во время прилива и при помощи буксиров.

Много сделано по устройству адмиралтейства. Почти достроен сухой док, восстановлен и расширен судоремонтный завод, построен эллинг для сборки миноносцев и торпедных катеров, сооружен мол для внешнего рейда, облагорожена портовая территория.

По всему этому Анатолий Михайлович прошел вскользь и, наконец, приступил к описанию сухопутной обороны крепости. По его словам получалось, что, несмотря на возражения Куропаткина, государь настоял на возвращении к строительству генерала Кононовича-Горбатского, так как полковник Величко, чей проект утвердили, «отличается патологической склонностью к сокращению линии фортификационных обводов крепостей в ущерб их обороноспособности, проектируя строительство фортов в более низких местах ввиду господствующих высот, которые оставляет не занятыми к большой радости неприятеля».

«Интересно, а кого Стессель цитирует? Не мои ли слова, сказанные императору», – подумал я, слушая генерала, который с удовольствием иронизировал по поводу Величко.

В отличие от полковника, генерал Кононович-Горбатский понимал, что ввиду отдаленности Порт-Артура сообщение с Россией морским путем может быть прервано в первые же дни войны, а помощь с суши может быть оказана лишь четыре-шесть месяцев спустя.

Поэтому комиссия под его председательством указала на необходимость иметь крепость с солидным крепостным сооружением и с сильным гарнизоном, который мог бы выдержать продолжительную осаду превосходящих сил противника.

Проект генерала предусматривал постройку и вооружение двадцати пяти морских батарей и оборонительных сооружений сухопутного фронта, линия которого должна была проходить по высотам Сяогушань, Дагушань, Угловая, Высокая и Соляная.

Выгодные условия местности на дальних подступах, где имелся ряд естественных позиций, при устройстве на которых даже полевых сооружений и установке необходимого количества артиллерии можно было нанести противнику значительные потери и облегчить оборону крепости.

Также этот проект предусматривал, что при защите Порт-Артура с суши главное внимание должно быть обращено на бухту Талиенван[9], порт Дальний и Цзиньчжоуский перешеек. Создав там прочную оборону, можно было бы отказаться от сооружений обширной сухопутной крепости в Порт-Артуре и ограничиться постройкой лишь ряда долговременных сооружений на командных высотах.

Для вооружения укреплений и батарей приморского и сухопутного фронтов предполагалось доставить почти шестьсот пушек и пятьдесят мортир, обслуживание которых должно было производиться батальонами крепостной артиллерии. Гарнизон крепости должен был состоять из двадцати пехотных батальонов.

Указка генерала мелькала по карте, и Стессель со знанием дела рассказывал о состоянии морских батарей, которых успели возвести двадцать одну из двадцати пяти, оседлав на дальних подступах основные высоты. Потом Анатолий Михайлович перешел на сухопутные оборонительные сооружения и рассказал о некотором казусе, произошедшем во время их строительства.

– Представляете, Тимофей Васильевич, постановлением Аргкома было предписано использовать трофейные китайские пушки для обороны Ляодунского полуострова, а именно для вооружения «позиции-заставы» на перешейке Цзинь-Чжоу и у города Дальнего. Всего пятьдесят девять орудий из военной добычи производства Круппа, из них шесть двенадцатидюймовок, пять десятидюймовок и восемь шестидюймовок, остальные пехотные восьмидесятисемимиллиметровки. Все со снарядами, не меньше, чем по сто пятьдесят выстрелов на ствол, – Стессель весело усмехнулся. – Так вот, бюрократы из ГАУ не захотели заниматься этими китайскими орудиями и начали волокиту по принятию трофейного оружия на вооружение крепости.

– И каким образом? – заинтересованно спросил я, хотя эту историю знал великолепно и даже принял в тех событиях непосредственное участие.

– Мне пришло указание, что надо по одному китайскому орудию каждой калибра доставить на Главный артиллерийский полигон под Петербург, испытать там, составить технические описания, таблицы стрельбы и всякое такое и только после этого ставить на укрепления. Вы представляете?

– Да… Представляю, в какую сумму обошлась бы доставка четырех орудий из Порт-Артура в Петербург на Охту! А сколько бы времени они испытывали?

– Семь орудий, Тимофей Васильевич. Там в крупном калибре разной конструкции пушки были. А ведь куда проще и дешевле было откомандировать специалистов ГАП в Порт-Артур и на месте провести испытания орудий. Или запросить фирму Круппа, где ни одно орудие не уходит с завода без тщательных испытаний и описания.

– И чем все закончилось, ваше превосходительство?

– Да Роман Исидорович с моего разрешения как начальник сухопутной обороны взял и написал письмо о сложившейся ситуации на имя генерал-фельдцейхмейстера великого князя Михаила Николаевича. Мы даже не ожидали такой реакции на него. Шесть охтинских героев-бюрократов с понижением в звании теперь оборудуют огневые позиции на перешейке, – Стессель, как кот, объевшийся сметаны, довольно улыбнулся, разглаживая усы. – Да, что-то изменилось в нашем Отечестве, Тимофей Васильевич! И, слава богу, в лучшую сторону. Господи, дай государю императору сил и дальше так же править!

– Согласен с вами, ваше превосходительство, – поддакнул я, вспоминая, в каком праведном гневе был великий князь Сергей Михайлович, который, можно сказать, с подачи императора неофициально исполнял обязанности своего отца на посту генерал-фельдцейхмейстера.

Так уж случилось, что я был с докладом у Николая, когда к нему ворвался братец Сергей, начал поносить зажравшихся бюрократов ГАУ и требовать жестких мер к ним, вплоть до уголовного преследования по статье «Саботаж». И как пример привел весь этот маразм, связанный с трофейными пушками.

Я тогда слушал перлы в исполнении великого князя, а про себя думал о том, что умный Сережа красиво обкладывает своего главного конкурента на пост генерал-фельдцейхмейстера – генерал-лейтенанта Михаила Егоровича Альтфатера, который с июля одна тысяча восемьсот девяносто девятого года занимает должность товарища генерал-фельдцейхмейстера и отвечает за работу ГАУ.

Надо сказать, Сергей Михайлович, бросая очередной кирпич в огород Альтфатера, уже докладывал государю о задержке снабжения частей скорострельными орудиями, о практически полном отсутствии горных пушек. Упоминал о несовершенстве трубок, воспламеняющих разрывной заряд в снаряде, что не позволяло стрелять через головы пехоты без серьезного риска поражения своих. К этому надо еще прибавить, что такие важные издания, как «Краткое наставление для службы при трехдюймовой скорострельной пушке», «Краткое наставление для обращения с трехлинейным автоматическим пулеметом системы Максима», описание этого пулемета, а также новые правила стрельбы для артиллерии с закрытых позиций, несмотря на все усилия великого князя, тогда еще не были напечатаны и не были разосланы по частям.

Этот ли случай стал последней каплей терпения у Николая, или Сергей Михайлович удачно так под общее настроение государя зашел, но в этот раз император назначил комиссию по расследованию сознательного неисполнения сотрудниками ГАУ своих определенных обязанностей или умышленно небрежного их исполнения со специальной целью ослабления царской власти и деятельности государственного аппарата. Эту комиссию, естественно, возглавил великий князь.

Так что шесть офицеров ГАУ, которые приехали служить в Порт-Артур с понижением в звании и должности, очень легко отделались. Если в Маньчжурии и в Порт-Артуре возникнут проблемы из-за вооружения, боюсь, не только генерал-лейтенант Альтфатер попрощается со своей должностью в самом хорошем случае. Специально не узнавал, но дело товарищу генерал-фельдцейхмейстера и верхушке ГАУ Сергей Михайлович «шил» будто бы с пролетарской, а не аристократической ненавистью.

Борьба за власть! Чего уж там. Братья Михайловичи, войдя в ближний круг императора, подминали под себя как катком те направления деятельности, которые курировать их поставил Николай. Сандро – флот, Сергей – артиллерию. Хорошо, что пока все их действия были направлены в нужное императору и Отечеству русло.

Я немного отвлекся на воспоминания, и часть монолога Стесселя прошла мимо меня. Как понял, Анатолий Михайлович заканчивал краткий экскурс по сухопутной обороне.

– Таким образом, Тимофей Васильевич, на начало войны готовность к боевым действиям оборонительных сооружений крепости составляет почти восемьдесят пять процентов по морским батареям и около семидесяти по полевым сооружениям. Слишком большой объем строительства был. По проекту на такой объем выполненных работ мы только через восемь месяцев выйти должны были. Спасибо генералу Кондратенко, если бы не он и его неуемная энергия, таких бы результатов и близко не было. Я императору еще месяц назад направил представление на Романа Исидоровича на Святого Владимира третьей степени. Пока что-то тишина. Но надеюсь, после доклада о нашем первом бое награда генералу Кондратенко будет, и не только ему, – Стессель постучал указкой по карте, а его усы как-то воинственно распушились. – Вот здесь вот их флагманская «Микаса» получила первое попадание с батареи Электрического утеса.

Я посмотрел на карту и подумал про себя, что адмирал Того напрасно так близко подошел к берегу.

– Если рассказывать по порядку, то пятнадцатого августа вечером наша эскадра под командованием вице-адмирала Скрыдлова вышла с внутреннего рейда и в ночь ушла к Чемульпо.

– Ваше превосходительство, а японцев и лиц, подозреваемых в шпионаже, к этому времени уже выслали из крепости? – не сдержался я и задал вопрос.

– Капитан Едрихин Алексей Ефимович – начальник контрразведки в Порт-Артуре. Вы о нем, я думаю, слышали. Он еще четырнадцатого начал аресты лиц, к которым можно было применить статьи уложения о наказании в условиях военного времени. Остальных на пароходах отправили до полудня пятнадцатого. Так что, когда эскадра уходила, чужие глаза если и были, то не смогли передать информацию об эскадре. Это подтвердили последующие события и показания плененного японского офицера с потопленного миноносца, – несколько раздраженно ответил Стессель.

– Извините за вопрос, ваше превосходительство, – произнес я, склонив голову.

– Хм-м-м… Продолжу. Как рассказал японский офицер, Соединенный флот вышел из Сасебо тринадцатого августа, за сутки до того, как были прерваны переговоры между государем и японским премьер-министром. В его авангарде шел отряд быстроходных крейсеров и миноносцы, вслед за ними – броненосные крейсера и броненосцы.

«Видимо, партия войны в Японии окончательно победила и поставила премьера Ито перед совершившимся фактом – началом боевых действий против России, и тому осталось только изобразить хорошую мину при плохой игре. Интересно, о чем они разговаривали с Ники четырнадцатого. Мы-то придумывали, как спровоцировать начало войны, целую операцию разработали, а тут раз – и все. Дело сделали за нас», – успел подумать я, продолжая слушать генерала.

– Четырнадцатого августа отряд адмирала Дэва, состоящий из семи крейсеров, восьми миноносцев и пяти транспортов с войсками, отделился и повернул в Чемульпо, остальные силы флота продолжали идти к берегам Квантуна, – Стессель говорил размеренно и спокойным голосом, будто читал лекцию. – К вечеру пятнадцатого августа эскадра адмирала Того встала на якорь у острова Роунд. Это в сорока с небольшим милях от Порт-Артура.

Тут Анатолий Михайлович прервался, задумчиво разгладил указательным пальцем усы и продолжил:

– Опять же, со слов японского офицера у острова эскадру ждал пароход под английским флагом, с которого на «Микасу» было переправлено несколько человек, предполагаю, с докладом о диспозиции нашей эскадры и состоянии дел на береговых батареях. В шесть вечера Того поднял сигнал миноносцам о выходе на операцию. Десять миноносцев пошли к Порт-Артуру, восемь – в Талиенван. Главные силы японцев взяли курс на крепость.

«И каким образом адмирал Того планировал атаковать миноносцами наши корабли на внутреннем рейде?! Он что, не знает о батареях на Электрическом утесе и Тигровом Хвосте?..» – подумал я, услышав о таком решении.

– Ваше высокоблагородие, ваше высокоблагородие, просыпайтесь! Японцы идут!

– Ермолаич, какие ночью японцы, мать твою?! Сколько времени?

– Два часа ночи, вашвысокородие. С наблюдательного пункта на горе Сяогушань позвонили. В море видны искры ориентировочно десяти кораблей. Вернее всего японских эскадренных миноносцев. Идут на пяти-шести узлах тремя дивизионами. До зоны поражения нашей батареи им минут десять-пятнадцать хода.

– Ермолаич, банник в твою десятидюймовую задницу и два раза провернуть, бегом объявляй тревогу, – взлетев с кровати и начав быстро одеваться, скомандовал командир береговой батареи № 15 Электрического утеса капитан Жуковский.

Буквально через минуту раздался звук трубы, поднимающий личный состав береговой батареи по тревоге. Когда через пять минут командир вышел на плац перед казармой, его встречал монолитный строй бойцов и офицеров. Получив от своего заместителя доклад, что батарея по тревоге построена, Жуковский вызвал к себе офицеров и довел до них обстановку. Поручив заму продублировать эту информацию на батареи номер девять и десять на Тигровом Хвосте, а также на восемнадцатую, располагающуюся на мысе Плоский, отдал приказ личному составу занять места по боевому расписанию.

Перед тем как пройти на командный пункт, Жуковский не выдержал и, подойдя к одной из десятидюймовок, ласково погладил ее. Это было новое 254-миллиметровое орудие образца 1895 года на улучшенных лафетах Дурляхера, с броневым навесом и поворотным цепным механизмом, который допускал круговой обстрел. Новый лафет увеличил угол вертикального наведения с пятнадцати градусов до тридцати, что позволило повысить дальность стрельбы из орудия до семнадцати верст.

Первоначальный угол вертикальной наводки от –5 до +15 градусов был определен не конструктивной необходимостью, а указанием генералов из ГАУ, дабы пресечь любые попытки стрельбы на большие дистанции. Во Всеподданейшем отчете по военному ведомству за 1895 год была изумительная фраза: «…так как стрелять из десятидюймовой пушки далее десяти верст не представляется надобности».

Жуковский усмехнулся про себя, наслушавшись всяких баек об офицерах и генералитете ГАУ и ГАП, он иногда думал, что чем выше звание, тем, мягко говоря, глупее становился чиновник в погонах. Это надо же додуматься, дальше десяти верст стрелять не потребуется. А у японских броненосцев по четыре двенадцатидюймовки на борту, и дальность стрельбы из них до тринадцати верст.

Если бы эскадра ушла, как сейчас, то чем бы мы ответили с десятью верстами?! Да ничем! Встали бы японцы в дрейф напротив крепости в одиннадцати верстах и давай кидать нам двадцатипудовые гостинцы по двенадцать штук в минуту. Точность пускай была бы не очень, но Порт-Артур большой, а япошки не особо бы и торопились. И здесь точно бы сработал закон больших чисел: чем больше бы прилетело в крепость снарядов, тем больше было бы критических попаданий.

Зато теперь на Электрическом утесе батарея из четырех десятидюймовок, бьющих на семнадцать верст, и две 57-миллиметровые пристрелочные скорострелки для ближнего боя. Дальномерные посты на горе Сяогушань и на Золотой горе, с прямой телефонной связью, и, самое главное, к стальным и чугунным бронебойным снарядам месяц назад прибавилось по полному боекомплекту на орудие фугасных снарядов с нормальными трубками. Так что миноносцам теперь придется туго, да и крейсерам с броненосцами достанется.

Кроме того, на батарее установили девяностосантиметровый прожектор, который добивает до шести верст. Такие же стоят еще на двух батареях на Тигровом Хвосте и на мысе Плоский.

Вообще, по штату для крепости Порт-Артур положено только десять десятидюймовок, но государь своей рукой исправил на шестнадцать. Говорят, Обуховский завод круглосуточно работал, чтобы выполнить этот заказ. Зато теперь в крепости имеется мощный кулак из четырех батарей главного калибра, перекрывающий приличный участок моря, через который можно подойти к Порт-Артуру.

Но вернемся к прожекторам, которые сегодня ночью станут большой подмогой. Каждому из них, а кроме батарейных есть еще на высоте Лаотешань, горе Золотой и рядом с маяком, определен сектор освещения плеса. В этом секторе прожекторист ведет луч с крайнего правого в крайнее левое положение, освещая близлежащее к себе водное пространство. Затем он придает конструкции небольшой угол возвышения и освещает, но уже слева направо, следующую водную полосу и так до предела действия прожектора. Если один из прожекторов освещает цель, ее начинают освещать и другие. Также прожектористы батарей № 9 и 15 ставят световую завесу перед входом в гавань Порт-Артура.

Эти мысли пронеслись в голове Жуковского, пока он дошел до командного пункта, где сразу склонился над таблицей и листками бумаги с расчетами для стрельбы по заданным квадратам. Зазвонил телефон, и, получив обновленные данные с дальномерного поста с Золотой горы, капитан, сверившись с таблицей, отдал приказ:

– Первое орудие, основное направление, правее 1-23. Дальность 10 825. Четвертое орудие, направление – левее восемнадцать. Дальность – меньше четыре деления. Уровень 29-05. Фугасными снарядами, огонь!

Посыльные выбежали наружу, чтобы продублировать приказ командирам орудий.

– Начнем, помолясь! Сухонин, передай на дальномеры, наблюдать стрельбу фугасом и немедленный доклад, – капитан Жуковский хищно улыбнулся.

– Батареи Тигрового Хвоста и Электрического утеса накрыли японские миноносцы еще на подходе к минным постановкам. Один потопили, два повредили так, что те потеряли ход. Их потом «Бесстрашный» с «Расторопным» добили. Остальные развернулись и ушли. Таким образом, первый дивизион японских истребителей под командованием капитана первого ранга Асаи потерял, со слов выловленного из воды лейтенанта Исиды, три корабля: «Оборо», «Сиракумо» и «Касуми». Эскадренные миноносцы японцев, которые должны были атаковать российские корабли в заливе Даляньвань, остались без целей, так как на рейде Дальнего стояли только два нейтральных судна, заполненных японскими беженцами с Квантуна, – Стессель хитро улыбнулся. – Представляете, Тимофей Васильевич, один из японцев, по-видимому, принял британский пароход за наш минный заградитель и атаковал его. Жаль – промахнулся.

– Действительно, жаль, ваше превосходительство, можно было бы шумиху в газетах поднять. Японцы топят суда нейтралов с японцами на борту.

– Кто наши газеты кроме нас самих читать будет. Вот если бы мы нейтралов с японцами потопили, то об этом бы писали все газеты мира.

– Боюсь, что вы правы, ваше превосходительство. Значит, ночная атака японских истребителей закончилась для них только потерей трех миноносцев? – задал я вопрос генералу, чтобы вернуть его к рассказу о нападении японцев на крепость.

– Может быть, и больше. С постов и батарей сообщали о повреждении пяти истребителей, но подтверждена гибель только трех эскадренных миноносцев противника. А утром к Порт-Артуру подошел японский флот.

Из дальнейшего рассказа Стесселя сложилась следующая картина атаки адмирала Того на крепость. Противник был обнаружен в девять часов семь минут. Японские корабли количеством в шестнадцать вымпелов шли полным ходом, давая шестнадцать узлов, в кильватерной колонне, имея в голове броненосцы. С дистанции около сорока кабельтовых броненосцы открыли огонь. Наши батареи с Тигрового Хвоста и Электрического утеса начали пристрелку раньше. Почти сразу пошли попадания.

Поняв тактическую невыгодность своего положения и, видимо, убедившись, что русской эскадры в Порт-Артуре нет, Того почти сразу начал менять курс, чтобы уйти в море. Но до того как ему это удалось, за двадцать минут успел нахвататься гостинцев.

По докладам с дальномерных постов у флагманского броненосца «Микаса», двумя крупнокалиберными снарядами была разрушена часть кормового мостика, срезана грот-мачта и сбит боевой флаг корабля. Последнее событие вызвало ликование в крепости.

У шедшего за флагманом броненосца «Фудзи» оказались простреленными труба и дымовой кожух, поврежден корпус. В броненосец «Хацусэ» также прилетело несколько снарядов. Досталось и другим кораблям, но больше всего не повезло «Наниве». Этот корабль войдет в историю как первый корабль, потопленный русской подводной лодкой.

– Михаил Николаевич, идут, но дальше, чем мы рассчитывали, – произнес мичман Дудоров.

Капитан первого ранга Беклемишев отодвинул своего помощника от перископа и приник к окуляру, рассматривая кильватерную колонну японских кораблей, которая, дымя тушимыми пожарами на борту, уходила от Порт-Артура.

Подводная лодка «Касатка» – улучшенная модель «Дельфина» – вместе со своей напарницей «Белухой» была на боевом дежурстве в заливе Лаотяншань на предполагаемом пути отхода японской эскадры.

Эти подводные лодки водоизмещением в сто двадцать тонн имели длину двадцать метров, а диаметр – четыре метра. Скорость надводного хода достигала десяти узлов, подводного – шесть узлов. Дальность плавания экономическим ходом была соответственно четыреста и шестьдесят миль. При этом мощности электромоторов и батарей хватало и для варки свежей пищи, вентиляции и освещения в течение четырех суток.

Также было отмечено, что возможность подводного плавания при скорости шесть узлов у этих лодок обеспечивается с точностью до одного фута, а скорость по поверхности в десять узлов держится уверенно. Рабочая глубина погружения – пятьдесят метров. Вооружение состояло из двух минных аппаратов Джевецкого калибра четыреста пятьдесят семь миллиметров. Боекомплект насчитывал четыре торпеды. Экипаж имел возможность самостоятельно перезарядить торпедные аппараты в надводном положении и на спокойной волне.

А также эти лодки были оборудованы гидрофонами, которые позволяли уверенно поддерживать связь между собой до одной мили. Нашелся на Балтийском судостроительном заводе инженер Роберт Густавович Ниренберг, мечтавший создать передающую станцию для беспроводного (гидрофонического) телеграфирования через воду. После того как его изыскания были проанализированы в Аналитическом центре, хватило нескольких подсказок, чтобы на подводных лодках появилась пара экспериментальных станций.

Оторвавшись от окуляра, Беклемишев быстро посмотрел на приборы, показывающие глубину и скорость хода лодки под водой, передвинул телеграф в машинное отделение на электромотор «Полный вперед», а рулевым – погружение на три сажени и на двадцать градусов вправо, скомандовал:

– Петр Васильевич, передайте на «Белуху» погрузиться на три сажени, поворот на двадцать градусов и полный вперед.

– Хотите перехватить броненосцы, Михаил Николаевич?

– Кого успеем, кого успеем. Секундочку.

Беклемишев склонился над листком бумаги и стал что-то быстро считать столбиком.

– Через десять минут стоп машина и всплытие на перископную глубину. Теперь пока все, – с этими словами командир подводной лодки и всего небольшого соединения взял стакан в серебряном подстаканнике и сделал глоток уже остывшего кофе. Приготовленный под водой на электрической кухне, он казался особенно вкусным даже холодным.

Не отрывая взгляда от глубомера и жироскопа, который пришлось пустить в ход взамен обыкновенного компаса, так как действие последнего при погружении лодки становится очень неправильным на том основании, что магнитная стрелка под водой теряет свои свойства, Беклемишев раздумывал о том, как его судьба изменилась за последние три года.

Кто же знал, что его участие в комиссии по разработке проекта первой российской подводной лодки приведет к тому, что он станет «русским капитаном Немо», а его друг Ваня Бубнов, плюнув на все, добьется, выйдя на императора, возможности стать командиром «Белухи», чтобы испытать их детище во время боевых действий. И это с должности начальника кораблестроительной чертежной Морского технического комитета. Но одно дело – чертежи, а другое дело – практика. Если останемся живы, то следующий проект подводной лодки будет просто великолепным.

Откинув крышку часов, Беклемишев перевел телеграф в машинное отделение на «Стоп машина», а рули – на всплытие. Теперь наступал самый ответственный момент – аккуратно вынырнуть под перископ. В противном случае появлялась возможность быть обнаруженным, а дальше хватит одного снаряда.

Многочисленные тренировки сделали свое дело. В перископе открылся вид на кильватерную колонну японских кораблей.

– Вот кто будет нашим призом, – тихо прошептал Беклемишев, рассматривая крейсер «Наниву».

Склонившись над листом бумаги, командир подлодки быстро произвел расчеты.

– Минные аппараты, товсь! Приготовиться к быстрому погружению! Начинаю отчет! Пять, четыре, три, два, один! Первый аппарат, пли! Второй, пли! Погружение на десять сажень! Полный ход, – с этими словами Беклемишев рванул телеграфы рулей, заставляя лодку нырнуть и начать поворот от кораблей противника.

– Михаил Николаевич, сколько минам идти? – поинтересовался Дудоров, не отрывая взгляда от секундной стрелки на своих часах.

– Секунд семьдесят. С шести-семи кабельтовых пуски сделали. Считай, пистолетная дистанция. Все! Тишина на корабле!

Подводная лодка затихла, слышна была только почти бесшумная работа электромотора. На семьдесят второй секунде раздался первый взрыв, а через пять секунд, второй.

«Это уже не наша мина. Иван Григорьевич тоже не промахнулся. Интересно, он по „Наниве“ или по кому-то другому стрелял? Хотя какая разница! С боевым крещением», – слушая крики «ура», подумал про себя Беклемишев, а его губы расплылись в довольной улыбке.

Глава 14. Еще один знакомый

Разговор со Стесселем о первом бое крепости с японской эскадрой закончился в кабинете генерала, где Анатолий Михайлович вновь достал бутылку коньяка и бокалы.

Выпить действительно было за что: удачная операция группы Кононов – Колчак, которая привела к гибели броненосного крейсера и шести бронепалубников. Конечно, роль «Варяга» в том бою не должна быть забыта, но если бы Руднев не вышел на полчаса раньше, возможно, мы наш самый быстроходный крейсер не потеряли бы. Но об этом я Стесселю говорить не стал. Российской империи нужны герои, и «Варяг» на это подходил лучше всего.

Следующим поводом было «утопление» «Касаги» и возвращение «Ангары» под Андреевский стяг, но за это, как и за первый повод, мы уже с генералом выпили ранее. Так что бокалы подняли за успех крепостной артиллерии и удачные действия моряков, благодаря чему японцы потеряли три истребителя. Ну и, конечно, за первую победу русских подводников. Кто из них потопил «Наниву», вряд ли выяснишь, поэтому Стессель представил к наградам оба экипажа.

Успех первых боевых действий с Японией, можно сказать, был оглушительным. Теперь оставалось дождаться нашей эскадры, чтобы убедиться в том, что Объединенный японский флот перестал существовать как мощная боевая единица. В бою под Чемульпо, по предварительным данным, японцы потеряли еще три бронепалубника и броненосный крейсер, а вот чем закончился бой между адмиралами Того и Скрыдловым, пока было не известно. Оставалось ждать и надеяться на нашу победу с минимальными потерями.

На этой мажорной ноте мы с генералом расстались, перед этим я пообещал Анатолию Михайловичу самый благожелательный доклад императору о состоянии дел в Порт-Артуре и его готовности к войне. Стессель весь расцвел, а я что?! Приятно докладывать правду о действительно проделанной титанической работе по подготовке крепости к обороне и об успехах первого боя.

В сопровождении пятерки казаков, на чем сразу же настоял Стессель, каким-то образом узнавший о моих приключениях во Владивостоке, я направился в неприметное здание рядом с крепостной гауптвахтой и тюрьмой. Настало время более близко познакомиться с начальником разведки и контрразведки Артур-Цзиньчжоуского укрепленного района капитаном Едрихиным.

Алексей Ефимович принадлежал к тем людям, про кого англичане говорили, что он сделал себя сам. Из солдатской семьи, закончив уездное училище, поступил вольноопределяющимся в армию, через два года службы получил право поступить в Виленское юнкерское училище, которое закончил через два года по второму разряду и в чине подпрапорщика прибыл для дальнейшей службы в Ярославский пехотный полк.

А потом пример карьеры «через тернии к звездам». За девять лет Едрихин прошел путь от подпрапорщика до поручика, закончившего Николаевскую академию Генерального штаба с выполнением закрытой письменной работы за дополнительный курс. Прекрасное знание семи европейских языков. И все своим трудолюбием и частичкой гениальности, которых не были лишены такие же «self-made man» Деникин и Корнилов.

Далее – зачисление в запас и поездка добровольцем в Трансвааль. Возвращение, восстановление на службе, звание штабс-капитана, личный прием и доклад Куропаткину, оценка последнего о Едрихине как о «весьма дельном офицере» в отчете военного министра императору по англо-бурской войне.

Я с Алексеем Ефимовичем был шапочно знаком по обучению в академии, он учился на курсе на год младше. Но как с Деникиным и Корниловым дружеских отношений не сложилось, возможно, из-за того, что Едрихин был на шесть лет меня старше, но имел звание поручика, а я уже был подъесаулом.

Хотя Алексею Ефимовичу было грех жаловаться на свою карьеру от вольноопределяющегося до поручика. Уже позже мне попался отчет о среднем возрасте офицерского состава в пехотных частях российской императорской армии: подпоручики – 23,4 года, поручики – 28 лет, штабс-капитаны – 34,5 года, капитаны – 43,4 года. Замечу, разница в возрасте двух последних категорий офицеров составляет почти девять лет. Иными словами, штабс-капитан в стрелковых полках ожидал повышения в должности и в чине в среднем девять лет.

Следующий раз с Едрихиным мы встретились, когда он оказался секундантом у еще одного добровольца из Трансвааля Евгения Яковлевича Максимова, который, поступив рядовым в состав «европейского легиона» бурской армии, вскоре стал его командиром и фехт-генералом, то есть боевым генералом. А достигнуть такого у гордых и замкнутых буров было ох как не просто.

Вернувшись в Россию, Максимов подготовил подробный доклад о боевых действиях во время англо-бурской войны, подчеркивая особенности и эффективность тактики буров. По прибытии на встречу с императором в Гатчину, во время ожидания приема, Евгений Яковлевич резко отреагировал на насмешки сотника лейб-гвардейского Терского эскадрона Собственного ЕИВ конвоя князя Александра Фердинандовича Сайн-Витгенштейн-Берлебурга по поводу боевых качеств буров и добровольцев. Князь, почувствовав себя оскорбленным в верноподданных чувствах, вызвал Максимова на дуэль. Едрихин, который прибыл вместе с Евгением Яковлевичем на доклад, согласился стать секундантом у бывшего фехт-генерала.

Ники, узнав об этом инциденте, попытался примирить противников, но Александр Фердинандович, в котором по материнской линии текла кровь грузинского княжеского рода Дадиани, закусил удила и отказался от примирения. Честно говоря, Максимов, как бывший лейб-гвардеец Кирасирского полка, также примирения не хотел.

В общем, дуэль состоялась, горячий князь отправился на тот свет, получив пулю в лоб, а Максимову император сделал предложение, от которого тот не смог отказаться. Для начала он был отозван из запаса, получил звание полковника и назначен председателем комиссии по разработке тактики ведения боевых действий на основе опыта англо-бурской войны. Едрихина Ники также не обидел своим вниманием, отправив в Китай помощником военного агента. Нечего в дуэлях принимать участие. Да и к европейским языкам пора добавить восточные.

А в прошлом году Евгений Яковлевич с несколькими «транваальцами», которых он собрал вокруг себя, был откомандирован в Забайкальскую казачью дивизию, где вместе с генералом Ренненкампфом должны были разработать планы боевых действий казачьих сотен против японцев в Северной Корее на основе опыта бурской партизанской войны.

Вместе с Максимовым уехали браты-инструкторы. Так сказать, к дому поближе, да и Евгению Яковлевичу нужны были специалисты из казачьей среды, имеющие большой боевой опыт. А в этом братам не было равных. Да и авторитет среди забайкальцев во время китайского похода в отряде Павла Карловича они большой заработали.

Ромка тоже рвался, но его я не отпустил, кто-то должен был командовать спецназом моего центра. Ордена и звания он и в столице заработает. За участие в подавлении гвардейского мятежа и борьбу с террором уже сотником стал, да Станислава и Анну третьей степени получил, причем с мечами. Император в отношении бойцов центра был щедр. Никто без наград не остался. Так что браты к забайкальцам с солидным иконостасом на груди поехали.

А вот Дан и сам никуда не хотел уезжать. Ему больше нравилась административная работа в Аналитическом центре, которая к тому же и звания с орденами приносит. Сотника и Анну третьей степени Петр Дмитриевич также получил, правда, без мечей. Кроме того, у него как бы невеста появилась из хорошего дворянского рода, чьи родители были не против породниться с офицером из казаков, но с блестящей перспективой на карьерный рост.

А на должность начальника штаба Забайкальской казачьей дивизии я протолкнул капитана Деникина, воспользовавшись своим положением и знакомством с Ренненкампфом. Хотел еще и Корнилова туда же пристроить, но Лавр Георгиевич изучает языки и нравы народов Белуджистана, а точнее, наблюдает за британскими колониальными войсками в Индии, которые начали сосредотачиваться на наших южных границах. Жаль, хотелось бы встретиться и посидеть всей тройкой, как бывало в академии. Но с Антоном, который Иванович, увижусь обязательно. Мимо забайкальцев я не проеду, возвращаясь в столицу.

Примерно в то же время Едрихину, так же как и Максимову, пришел приказ с новым назначением. А именно – возглавить разведку и контрразведку на Квантуне. Со своей миссией на посту помощника военного агента Алексей Ефимович справился прекрасно, поэтому именно его кандидатура была предложена полковнику Лаврову, который был назначен императором на должность начальника разведочного отделения Главного управления Генерального штаба.

И само отделение, и главное управление, и Генеральный штаб были образованы по приказу императора, так как, столкнувшись с проблемой планирования и разработки мероприятий по подготовке к войне с Японией, Ники, да и я вместе с ним, понял, что единого органа, занимающегося этим вопросом, в России просто нет.

Есть семь главных управлений военного ведомства и Главный штаб, который как бы и должен заниматься оперативно-стратегическим и мобилизационным планированием, военной разведкой и контрразведкой, перевозками войск и военных грузов, военно-научными и военно-топографическими работами, распространением военных знаний в войсках.

Главный штаб и пытался выполнять все вышеперечисленные функции, но из-за ведомственных волокит между главными управлениями военного ведомства все это происходило, мягко говоря, не совсем эффективно. А к войне надо было готовиться, и готовиться быстро.

Взяв за основу рекомендации начальника Главного штаба генерала Николая Николаевича Обручева еще от одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года, попробовали превратить Главный штаб в Главное управление Генерального штаба как орган оперативно-стратегического управления армией. На это управление возложили работу высшего стратегического порядка относительно распределения войск по театрам войны, образования армий, составления планов их сосредоточения и первоначальных действий, подготовки полевого управления в пограничных округах, организации сбора сведений о неприятеле и прочее, прочее, прочее.

Не знаю, как будет дальше, но работа по подготовке к войне с Японией значительно ускорилась. А теперь посмотрим, как этот орган будет управлять боевыми действиями.

Разведочное отделение при ГУ ГШ было обязано императором докладывать полученную информацию и в Аналитический центр. Взамен и мы делились с ними полученными сведениями. Двенадцать выпускников первого курса, образовавших костяк легальной разведки и контрразведки нашего центра, тесно сотрудничали с представителями полковника Лаврова, которых также было пока очень мало. К одному из «лавровцев» я сейчас и направлялся за информацией.

– Не помешаю, Алексей Ефимович? – спросил я, открывая дверь в кабинет Едрихина.

– Проходите, проходите, господин полковник, рад вас видеть, – моргая красными от недосыпа глазами, вскочив со стула, произнес капитан.

– Без чинов, Алексей Ефимович, – пожав руку, я сел на предложенный стул. – Рассказывайте, как обстоят дела в крепости с разведкой и борьбой со шпионажем.

– Благодаря вашим агентам и помощи людей Тифонтая, можно сказать, что неплохо, – Едрихин тяжело опустился на стул, сев не на свое место, а напротив. – В общей сложности задержано восемнадцать человек, по которым была информация, что они работают на японскую разведку. Шестеро из них японцы, четверо легальные, а двое маскировались под китайцев.

– Что-нибудь интересное есть?

– Да нет, наверное, – произнес капитан и сам же улыбнулся такому словосочетанию. – Извините, Тимофей Васильевич, пятые сутки на ногах. Поспать удается, дай бог, часа два в день. В общем, ничего неожиданного нет. Все, как и предполагали. Фотографы, содержатели публичных домов, торговцы, горничные, садовники. Сбор информации по крепости, кораблям, офицерам.

– Как взаимодействие с коллегами?

– Порт-Артурская крепостная жандармская команда сформирована меньше года назад, ее начальник ротмистр князь Александр Платонович Микеладзе прибыл в крепость всего лишь как три месяца. Штат команды полностью не укомплектован, но князь предпринял все усилия, чтобы выполнять свои обязанности в полном объеме. У меня с ним сложились хорошие рабочие взаимоотношения.

– По революционерам что-нибудь есть? – задал я вопрос, подумав про себя, что в том своем мире попадалась мне статья какого-то историка, выдвинувшего гипотезу, что эскадренный броненосец «Петропавловск» подорвался не на мине, а был заминирован эсерами во время ремонта.

Аргументацию автор статьи приводил слабую, но вероятность таких действий со стороны пламенных революционеров довольно большая. Тем более, уже было установлено, что, готовясь к войне с Россией, Япония сделала ставку не только на свой флот и армию, но и на проведение секретной операции по дестабилизации Российской империи изнутри. Помочь в этом, по мнению японцев, призваны были российские революционные и оппозиционные силы. По полученным разведданным, за последний год Япония потратила на это почти один миллион иен, или один миллион полноценных российских золотых рублей.

В середине тысяча девятьсот второго года в России начался революционный террор. Лондон на своей территории сплотил всех революционеров. Туда переехали Ульянов, Аксельрод, Засулич, Мартов, Плеханов, Парвус, Чернов, Савинков и прочие. Раздробленное революционное движение начало объединяться под крылом английского правительства, используя английские, а с ноября месяца прошлого года и японские деньги.

Среди получателей японских «грантов», то есть тех, кто готов был заняться организацией массового вооруженного восстания в России, были эсеры, а также партии польских, финских и кавказских националистов, которые мечтали о развале империи.

Эти данные были получены после знакомства и ряда встреч японского полковника Акаси Мотодзиро с финским «активистом» Конни Циллиакусом, рядом с которым оказался человек, «барабанящий» куратору из охранного отделения. Так военный атташе в Петербурге попал в плотную разработку не только охранного отделения, но и Аналитического центра, и контрразведки.

Постепенно выяснили, что Мотодзиро Акаси окончил военный колледж и академию в Токио, служил на Тайване и в Китае, занимал пост японского военного представителя во Франции. Во время японо-китайской войны состоял при Генеральном императорском штабе японской армии.

Акаси оказался незаурядной личностью. Художник и поэт, человек, обладавший большой силой убеждения и даже некоторыми экстрасенсорными способностями, он блестяще справлялся со своими обязанностями и поставленными задачами. Поэтому общество «Черного дракона» лоббировало назначение Акаси на должность военного агента в России и, более того, добилось, чтобы он получил статус «странствующего атташе», то есть имел возможность разъезжать как официальное лицо по разным европейским странам, где проживало много эмигрировавших из России противников самодержавия.

В течение полугода Акаси установил прочные связи с представителями российских либералов, эсеров, социал-демократов, бундовцев, финляндских, польских и кавказских националистических группировок.

Не испытывая ни малейших симпатий к сторонникам социалистической идеи и не являясь поборником российского национально-освободительного движения, японский шпион-разведчик преследовал весьма простую прагматическую цель: накалить внутриполитическую обстановку в России и заставить вести войну на два фронта – с врагом внешним и внутренним.

Акаси хорошо платил за предоставленную информацию, оказывал материальное содействие российским оппозиционерам и революционерам в организации и проведении активных действий внутри страны.

Точные данные, кому, в каком количестве и с какой целью предназначались японские деньги, мы получили от «барабанщика» из окружения Циллиакуса, который смог скопировать отчет финна для Акаси о потраченных деньгах. Суммы были приличные и в основном шли на закупку оружия.

Кроме эсеров в качестве получателей крупных сумм фигурировали и Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров, Польская социалистическая партия и Финляндская партия активного сопротивления.

В общем, подполковник Акаси работал усердно, с огоньком, собирая сведения, ничем не пренебрегая. Был неоднократно отмечен в посещении германского и французского посольств, даже со шведско-норвежским военным агентом Карлом Гейгером Лейенгювудом встречался. Думаю, останься английское посольство в Петербурге, то там точно был бы постоянным гостем.

Благодаря Акаси выяснили, что в столице, оказывается, много японцев проживает, а некоторые из них даже православие приняли и на русских девушках женились, оставаясь при этом, вернее всего, представителями японской разведки. Предполагаю, что с началом боевых действий все они будут арестованы. Ну, на кого материал нормальный удалось собрать.

В качестве доказательств также послужит перехват телеграфной переписки японских дипломатов из Европы в Токио через Париж и Шанхай, который удалось организовать представителям МИДа и ребятам Лаврова. За полгода было дешифровано около двухсот секретных телеграмм будущего, точнее, уже настоящего, противника.

– А у нас должны появиться революционеры? – прервал вопросом мои воспоминания Едрихин.

– Не исключено, Алексей Ефимович, не исключено. Японская разведка активно работает с революционной средой, финансируя деятельность различных партий. Большие суммы уходят на закупку оружия, взрывчатки и средства их доставки контрабандой в Россию. По имеющимся данным готовятся вооруженные выступления в Царстве Польском, в Великом княжестве Финляндском, на Кавказе. Ожидается новая волна террористических атак. Про попытку взорвать док во Владивостоке вы, конечно, слышали?

– Слышал, Тимофей Васильевич. С «Ангары» привели двух японцев-шпионов и остальных их соотечественников. Пленных временно разместили в тюрьме. Места для их содержания у нас пока нет, но вопрос решается в экстренном порядке. Офицер, который сопровождал эту группу, и рассказал о последних событиях, начиная с Владивостока. Только я так и не понял, а кто хотел совершить диверсию?

– К сожалению, я ответить на этот вопрос также не могу, Алексей Ефимович. Проведенная ревизия дока, которую организовал полковник Иванов, подтвердила информацию анонимки. И затвор, и насосная станция были заминированы. Причем заряды были заложены очень грамотно. При минимальном количестве взрывчатки ущерб был бы максимальный, так как были бы выведены из строя механизмы затвора и насосы. Поэтому я думаю, что минирование осуществили японцы с хорошим военно-инженерным образованием и опытом. У революционеров пока таких специалистов нет.

– И, слава богу, что нет, Тимофей Васильевич, – капитан размашисто перекрестился. – Это что же было бы, если бы заряды рванули.

– По словам полковника Иванова, запасных механизмов затвора и насосов во Владивостоке нет. Новый заказ в Штатах выполнили бы не раньше, чем через полгода, а ремонт обошелся бы не меньше, чем в полмиллиона рублей золотом. А представьте, если бы таким же образом заминировали важные механизмы корабля или заложили бы заряды рядом с боеприпасами в местах их хранения?!

– Да каким образом, Тимофей Васильевич?

– Да хотя бы во время ремонта. Или вы думаете, что наши корабли вернутся целыми и невредимыми? А кто их будет ремонтировать? У вас или у ротмистра Микеладзе есть досье на каждого рабочего, который будет привлечен к ремонту кораблей и достройке дока крепости, или работающих на других объектах крепости?! Вот поэтому я и поинтересовался информацией по революционерам. Одиночки и небольшая группа террористов – это самые опасные для нас враги. Особенно если они правильно обучены. А в Англии их есть кому обучать, Алексей Ефимович, – с некоторым раздражением в голосе закончил я, вспомнив события, во время которых погибла моя смелая птичка.

Эта потеря до сих пор отзывалась в памяти глухой тоской и укором самому себе за то, что не смог ее сохранить и уберечь.

– А почему одиночки и малые группы?

– Потому что они оставляют мало следов и контактов, по которым их можно отследить. И, как правило, это профессионалы своего дела.

– Извините, Тимофей Васильевич, у вас есть какая-то информация?

– К сожалению, нет. Поэтому необходимо разработать профилактические мероприятия, направленные на снижение риска возможных диверсий в адмиралтействе, на кораблях, фортах, оборонительных позициях, в самом городе, да и Дальний не забыть.

– Господи! Тимофей Васильевич, да где людей для этого найти?! У меня в штате всего четыре человека! У князя в подчинении всего десять унтеров, хотя еще пять положено и два заместителя в офицерском звании, но их нет.

– Алексей Ефимович, ваша задача – организовать мероприятия с привлечением войсковых подразделений, морских экипажей, служащих адмиралтейства и проконтролировать их исполнение. Так что давайте прикинем, что можно сделать, составим план, распишем силы и средства, подготовим проект приказа, а завтра попробуем подписать его у генерала Стесселя. Анатолий Михайлович находится в благодушном состоянии после удачного боя, думаю, что он не откажет в такой мелочи, – я ободряюще улыбнулся Едрихину. – У вас, считай, весь гарнизон укрепрайона и экипажи кораблей есть для борьбы с диверсиями и террором. Надо только правильно все организовать.

– Вам легко говорить, Тимофей Васильевич. Вы здесь как посланник и флигель-адъютант императора с инспекционной поездкой. Вам, может быть, и не откажут, а мне все межведомственные вопросы приходится решать через полковника Лаврова. Зато с меня, бедного капитана, все требуют результатов, информации, – как-то обиженно произнес начальник разведки и контрразведки крепости.

– Так пользуйтесь моментом, господин капитан. Я весь в вашем распоряжении. Пока не придет эскадра, буду находиться в крепости и готов помочь всем, чем смогу.

Выслушав слова благодарности Едрихина, начали с ним набрасывать первоочередные мероприятия противостояния вероятным попыткам диверсий и терактов в Порт-Артуре и Дальнем. Только увлеклись, как в коридоре возник шум, и после стука в дверь на пороге кабинета застыл старший унтер, который произнес:

– Ваше высокоблагородие, там двое прибыли из тех, о которых знать не положено, и третьего с собой притащили с мешком на голове. Заводить?

– Заводи, Пахомыч, заводи… Вот такой контингент у меня для борьбы с японскими шпионами, – невесело проговорил капитан, когда унтер вышел из кабинета. – И этот еще нормальный, с боевым опытом, по-китайски понимает и что-то пролопотать может.

– А кто это те, о которых знать не положено? – заинтересованно спросил я.

– Это ваши агенты, Тимофей Васильевич. Меня как-то Пахомыч спросил, кто это? Я ему и ответил, что об этом знать не положено никому, кроме меня. Вот он с тех пор так их и называет, – на усталом лице капитана появилась улыбка.

В этот момент дверь в кабинет открылась, и в него ввалились агенты центра Хасан и Крот, тащившие под руки человека невысокого роста в отличном английском костюме, туфлях, но с мешком на голове.

– Господин полковник?! – удивленно произнес Крот, получивший эту кличку от фамилии Кротов. – Вы здесь?!

– Здесь, Крот, и уже на почте маячок оставил. Думал завтра с вами встретиться. Но раз уж так произошло, рассказывай, что это за клиент с мешком на голове. Кого поймали? Неужто японского шпиона?

– Никак нет, господин полковник. Эта рыбка куда крупнее, чем какой-то японский шпион, который только и может, что сообщить о составе эскадры, да где какие батареи стоят. Об этом японцы уже давно знают. Мы заловили крупную щуку, которая все больше террором балуется, – с этими словами агент стащил с задержанного мешок, а я не выдержал и присвистнул от удивления.

– Здравствуйте, Борис Викторович, вот уже не думал, что встречусь с вами в Порт-Артуре. Какими судьбами здесь оказался один из руководителей Боевой организации партии эсеров? – поинтересовался я у Савинкова, рассматривая его недовольное выражение лица, загнутые, набриолиненные усы и растрепанную шевелюру.

Глава 15. Невидимый фронт

– Здравствуйте, Тимофей Васильевич, если позволите обращаться к вам по имени и отчеству. Признаться, и я удивлен нашей встрече чуть ли не на краю земли, – Савинков попытался выпрямиться, но связанные сзади руки и «поддержка» с обеих сторон двух агентов не позволили это ему сделать.

– Что же вы, господа, так не вежливы с нашим гостем. Предоставьте ему стул, руки развязывать не надо, и краткий доклад.

Усадив основателя и руководителя боевой организации на указанный мною стул, коллежский секретарь Кротов, приняв стойку смирно, доложил:

– Господин полковник, сегодня рано утром в порт Дальний прибыл пароход под английским флагом, на котором приплыло сорок восемь пассажиров. Когда они проходили регистрацию в таможне, агент Хасан опознал Савинкова Бориса Викторовича – одного из террористов-эсеров.

– Так точно, господин полковник! По этим усикам и опознал, несмотря на то что и париком с очками господин Савинков воспользовался, да и паспорт британский имел на имя Чарли Гильберта. Но вот усики свои ему бы лучше поменять надо было.

Я посмотрел на лидера эсеров-боевиков и понял, что меня смущало в его виде с самого начала – длинная шевелюра. Последний раз, когда я его видел, как и на фото, что у нас имелись, тот был с короткой стрижкой и большими залысинами. Прикинув мысленно еще и очки с роговой оправой на лицо Савинкова, подумал, что тоже признал бы его только по его щегольским усикам.

– Пройдя регистрацию, Савинков сдал на временный склад на хранение пять деревянных ящиков размером три фута, на полтора и на полтора фута, а сам направился в город, – продолжил доклад Кротов. – За ним для наружного наблюдения ушел господин Ли. Я же осмотрел груз. В ящиках оказалось вот это.

С этими словами агент достал из кармана небольшой брусок, завернутый в бумагу, на котором было написано «Мыло Pierette». Развернув обертку, я увидел желто-коричневое вещество, действительно, похожее на кусок мыла.

– Это то, о чем я думаю, Николай Михайлович? – от волнения я обратился к агенту по имени-отчеству.

– Так точно, господин полковник! Тротил в чистом виде. Уже проверили.

– И сколько такого груза было у господина Савинкова?

– Около семидесяти пудов будет.

– Не слабо…

Я задумался, прикидывая, что такое количество взрывчатки наш Борис Викторович самостоятельно вряд ли смог бы освоить. Значит, у него здесь есть сообщники, есть план диверсии и, вернее всего, не одной.

– Задержание Савинкова кто-нибудь видел? – поинтересовался я у Кротова, продолжая анализировать сложившуюся ситуацию.

– Господин полковник, когда выяснилось, что вместо мыла находится тротил, я принял решение о задержании Савинкова. Мы его аккуратно изъяли из номера в гостинице. Портье и швейцар предупреждены и будут молчать. В Порт-Артур привезли в закрытой карете. Выводили с мешком на голове.

– Рановато задержали, господин Кротов, рановато…

– Господин полковник, Ли из наружки слышал, как Савинков при заселении в гостиницу интересовался у портье фотосалоном Нитаки и борделем Жанеты Чарльз, а они оба арестованы. Я побоялся, что, узнав об этом, Савинков перейдет на нелегальное положение.

– Понятно. Ладно, имеем то, что имеем. Что же вы, Борис Викторович, мыло такое интересное привезли?! Не расскажете, где и с кем хотели его применить?! По старой памяти, так сказать!

– Вы действительно с ним знакомы, господин полковник?! – удивленно перебил меня Едрихин.

– Господин Савинков – друг детства и юности моей супруги. В день, когда я ей делал предложение, она меня познакомила с Борисом Викторовичем. Так что мы знакомы, Алексей Ефимович.

– Как поживает Мария Аркадьевна? Все ли у нее хорошо? – вежливо и спокойно произнес задержанный, хотя я краем глаза видел, как он побледнел, увидев и услышав, что его мыло-тол раскрыто.

– Прекрасно поживает, растит сына, от которого дедушка с бабушкой без ума. Ведет хозяйство на наших мызах.

– Кто бы мог подумать, что Маша станет обычной помещицей и женой главного царского пса. А о чем мы мечтали… – закатив глаза и покачивая головой, произнес Савинков.

– Наверное, о том, как поется в Интернационале: «Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем», – я усмехнулся и посмотрел в глаза друга юности жены.

– И что же смешного вы находите в этих словах, Тимофей Васильевич? – вздернув голову, вызывающе спросил Савинков.

– Кто был ничем, вряд ли сможет стать хоть кем-то, а не то что всем. Для этого как минимум образование необходимо. Также не понимаю, для чего разрушать до основания, чтобы построить новое?! И сможете ли вы хоть что-то построить?! Вы, товарищи революционеры, даже к единому мнению, как этот мир разрушить, прийти не можете, а уж про то, как будете строить новый, лучше не думать. Ничего хорошего точно не получится.

– А вы знакомы с программой нашей партии?! Мы хотим построить в России демократический социализм, основанный на хозяйственной и политической демократии, которая должна выражаться через представительство организованных производителей в виде профсоюзов, организованных потребителей, то есть кооперативные союзы и демократическое государство в лице парламента и органов самоуправления.

– Как главный царский пес, я, конечно, ознакомился с вашей программой, особенно интересно, что эсеровский социализм должен начать произрастать раньше всего в деревне. Почвой для него, его предварительной стадией, должна стать социализация земли, ее превращение в общенародное достояние без права купли-продажи. Большей глупости я не видел и не слышал.

– И в чем же глупость? – яростно сверкнул глазами Савинков.

– Борис Викторович, скажите мне, вы сможете отличить колос пшеницы от колоса ржи или ячменя? Знаете, с какой стороны надо доить корову, когда делать обрезку яблонь, вишни, как подготовить на зиму малину, смородину, крыжовник?

– Причем тут это, Тимофей Васильевич?

– Притом, Борис Викторович, что вы, как наследники народовольцев, совершаете их же ошибку – вы хотите сделать счастливыми крестьян, абсолютно не понимая сущности их жизни. И если вы победите, то в это всеобщее счастье с общенародной землей крестьянство вам придется загонять насильно с помощью оружия.

– Они просто не понимают…

– Да! Они не понимают и за кусочек оттяпанной кем-то межи готовы тому косой голову смахнуть или вилы в бок всадить. А вы хотите у них землю отобрать и обобществить.

– Но в общине земля общая…

– Знаете, Борис Викторович, – я вновь перебил Савинкова, – если бы мы не встретились при таких обстоятельствах, я бы обязательно познакомил вас со Столыпиным Петром Аркадьевичем. Он сейчас вместе со Струве Петром Бернгардовичем в Гродненской губернии по поручению государя проводит аграрную реформу, пытаясь совместить несовместимое, а именно – общинную и частную собственность.

– И как у них обстоят дела? – усмехнулся задержанный.

– Тяжело дела идут, очень тяжело. Во всем мире крестьянство – среда самая косная, самая привязанная к преданиям, заведенному порядку и обожает держаться всего привычного, обычного и естественного для него. Любое изменение им кажется злом, поэтому внедрение всего нового, например, современных аграрных орудий, искусственных удобрений, многопольных севооборотов, мелиорации, развитие сельской кооперации, идет со скрипом. Повышение образования за счет открытия училищ и гимназий также идет плохо. Не отдают крестьяне в них детей. Читать, считать, писать умеет, а большего крестьянину и не нужно. Так что со скрипом, но все-таки идет. Вот бы куда вам все силы применить, а не бомбами баловаться, Борис Викторович.

– Эксперимент в одной губернии не решит аграрного вопроса, крестьянские волнения будут нарастать, пока земля не будет национализирована и справедливо разделена для пользования. А на это царизм не пойдет, так как семейство Романовых – главный собственник земли русской. Поэтому только террор сможет решить этот вопрос! Террор и революция! – последние слова Савинков выкрикнул.

– Все понятно. Могу только сказать, что для вас террористическая деятельность закончилась. Дня через три по решению военно-полевого суда вы будете повешены. Алексей Ефимович, – обратился я к Едрихину, – в крепости суд сформирован?

– Так точно, господин полковник, как только началась война, в крепости объявлено военное положение и, соответственно, создан военно-полевой суд. Председательствует военный судья Приамурского военно-окружного управления генерал-майор Михаил Иванович Костенко. Еще четырех членов суда приказом назначил генерал Стессель. Крепостной прокурор, подполковник барон Роберт Эмильевич фон Пфейлицер-Франк только просматривает предварительные материалы. На завтра назначено заседание по рассмотрению дел офицеров японского Генерального штаба майора Накамуры, капитана второго ранга Нитаки и капитана Кобаяси. Материалов достаточно, чтобы их приговорили к расстрелу. Они, правда, просили, чтобы им разрешили сделать сэппуку, но не думаю, что Михаил Иванович на это пойдет. Он в вопросах законности педант, а в Российской империи такого вида приговора нет, – капитан усмехнулся.

– Да… Приговариваю к сэппуку. Это было бы оригинально, – не удержался от улыбки и я.

Переведя взгляд на Савинкова, я посмотрел на него с какой-то жалостью… Молодой мужчина, которому нет еще и двадцати пяти. Сколько бы он со своей энергией мог сделать полезного для страны, но вместо этого ушел в террор.

Вздохнув, вновь обратился к Едрихину:

– Алексей Ефимович, господин Кротов упоминал о том, что Борис Викторович спрашивал в разговоре с портье о фотографе или капитане второго ранга Нитаки, а также о Жанет Чарльз. Пока их еще не казнили, снимите с них показания про связи с эсерами и господином Савинковым. Может, что интересное всплывет. Нас возможные соучастники интересуют. Взрывчатка для них пропала, но может, кто-то еще такого мыла привез, да и где детонаторы – пока не ясно.

– Я понял, Тимофей Васильевич. Проработаем этот вопрос.

– Тогда не буду вам мешать. Господа Кротов и Бароев, завтра к девяти ноль-ноль жду вас в гостинице с подробным докладом, – я встал со стула и повернулся к Савинкову. – Жаль, Борис Викторович, что вы выбрали такой путь, да еще и встали на сторону врага во время войны. Какое будет решение суда, думаю, вам объяснять не надо.

– Ничего, на мое место придут другие, и мы избавим народ от тирании. Я не боюсь смерти, это вам надо ее бояться. Мы, члены Боевой организации партии социалистов-революционеров, готовы пожертвовать своей жизнью на благо народа, лишь бы достать врагов этого народа для совершения над ними справедливого суда, – встав со стула, пафосно произнес Савинков.

– И этим вы оправдываете те убийства, которые совершаете во время своих актов?! – зло спросил я.

– Как оправдать убийство и можно ли вообще его оправдать?! Убийство при всех условиях остается убийством. Но мы идем на него, потому что правительство не дает нам никакой возможности проводить мирно нашу политическую программу, имеющую целью благо страны и народа, – Савинков сгорбился, промолчал несколько секунд, а потом выпрямился и с жаром продолжил: – Но разве можно даже этим оправдать убийство?! Единственное, что может его до некоторой степени если не оправдать, то субъективно искупить, это принесение при этом в жертву своей собственной жизни. С морально-философской точки зрения акт убийства должен быть одновременно и актом самопожертвования. Вспомните, как поступил Балмашев после убийства Сипягина, он даже не сделал попытки скрыться, принеся тем самым в жертву и себя самого!

Я смотрел на Савинкова, на то, с какой убежденностью и верой в свое дело он говорит, и только теперь начал понимать, что придется бороться с фанатиками, такими же, как и шахиды, если не хуже.

Ничего не ответив, я вышел из кабинета и направился «под конвоем» в гостиницу, где после позднего обеда-ужина завалился спать, наслаждаясь тем, что кровать стоит на месте и не качается.

Утром после зарядки, рыльно-мыльных процедур оделся в вычищенную, отглаженную форму и направился в ресторан при гостинице. Надо было основательно позавтракать, так как по имеющимся планам на сегодняшний день пообедать до позднего вечера вряд ли получится.

Этот день после докладов Кротова и Бароева я решил полностью посвятить подготовке отряда Колчака, а также выяснить, что было отправлено на «Марсель», точнее, уже «Олимпию». Также надо было определиться, какое количество торпедных катеров Александр Васильевич возьмет с собой. Изначально планировалось четыре. Но в атаке у Мозампо участвовало шесть. После героической гибели торпедного катера, как уже чаще называли эти небольшие миноноски, мичмана барона Клейста их осталось пять. Но в Порт-Артуре было еще четыре торпедных катера с готовыми экипажами. Поэтому надо было рассчитать, сколько «Рион» как матка потянет катеров. Дойти до Красного моря и действовать там – это не до Мозампо сходить. Расстояния не сопоставимы.

Раздумывая над этими проблемами, я направился к столику, на который мне указал официант, и вдруг услышал:

– Тимофей Васильевич, не может быть! Это вы?!

Повернув голову, увидел, как из-за стола поднимается мой старый знакомый по событиям в Таку капитан второго ранга Панферов.

– Какая приятная встреча, Константин Александрович. Утро доброе! – с улыбкой ответил я, так как действительно был рад встретить командира миноносца «Лейтенант Бураков».

– Прошу ко мне за стол. Официант, обслужи!

Устроившись за столом, где завтракал Панферов, я быстро сделал заказ, несказанно удивив кап-два его обильностью.

– Не знаю, когда смогу сегодня поесть в следующий раз, – пояснил я удивленному офицеру, – так что решил хорошо и плотно позавтракать. Как говорил Суворов, завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу. А я вчера поступил наоборот, не завтракал, не обедал, лишь поздно вечером поужинал.

– Понятно… Когда прибыли в Порт-Артур?

– Вчера утром и прибыл на «Рионе».

– Уже слышал о разгроме, который «Варяг» и миноноски учинили в Мозампо, – Панферов тяжело вздохнул и задумчиво уставился в тарелку. – А мы «Варяг» бросили! А про него теперь такую песню поют…

Капитан второго ранга, подняв голову, мрачно посмотрел на меня.

– Официант, водки! – громко крикнул он.

– Константин Александрович, стоит ли с утра-то начинать.

– По чуть-чуть… Помянуть Всеволода Федоровича, других офицеров и нижних чинов. У меня на миноносце шесть человек погибло и двадцать пять ранено. Мы чудом ушли! Только благодаря темноте да тому, что японцы практически весь огонь на «Варяге» сосредоточили. А так бы еще немного, и к Нептуну в гости нырнули бы всем экипажем, прости меня, Господи, – Панферов перекрестился.

В этот момент рядом со столом появился официант, принесший часть моего заказа и графинчик водки с рюмками. Ловко расставив тарелки и наполнив беленькой емкости, он незаметно испарился.

Командир «Лейтенанта Буракова» поднялся, держа рюмку в руке, за ним встал и я.

– Как в песне поется: не скажет ни камень, ни крест, где легли во славу мы русского флага. Лишь волны морские прославят одни геройскую гибель «Варяга»! Царства вам всем небесного! – Панферов залпом опрокинул рюмку в рот.

– Слава вечная и светлая память героям, – я также одним глотком проглотил водку.

Сели, закусили. Кап-два, задумавшись, ковырялся в яичнице с ветчиной. Я же, съев несколько ломтиков «салфетошной» рыбы[10] и ветчины со слезой, приступил к двум хорошо приготовленным котлетам по-пожарски, гарниром к которым выступал рис, приготовленный, видимо, по какому-то китайскому рецепту. Все было очень вкусно.

Подошедший официант, принесший для меня сдобу, масло и кофе, по знаку Панферова вновь наполнил рюмки.

– А теперь, Тимофей Васильевич, за победы русского флота при Мозампо и Чемульпо!

Пришлось вновь вставать и пить, тем более тост кап-два поддержали практически все присутствующие в ресторане.

– Про бой с Того что-нибудь новое слышно? – поинтересовался я, когда шум в зале утих.

– Только то, что известно от офицеров «Ангары». Японцы потеряли «Хацусэ» и «Касаги», мы – «Сисой Великий» и «Боярина». Эскадра находится либо не в зоне действия радиотелеграфа, либо идет в режиме молчания. Надеюсь, что в том бою удача будет на нашей стороне и мы окончательно разгромим японский флот! – эмоционально закончил Панферов.

Я хотел сказать что-то соответствующее моменту, но тут раздались звуки сирен нескольких корабельных ревунов из порта. Вздрогнув от неожиданности, я спросил:

– Это что такое?!

– Боевая тревога по крепости. В море замечены корабли.

– Противника?

– Пока только корабли. Через час-второй станет понятно, какие корабли увидели с наблюдательных постов, – возбужденно произнес Панферов. – Так что позавтракать успеем. Вы потом куда, Тимофей Васильевич?

– Даже и не знаю. У меня здесь через полчаса встреча назначена. А потом должны были дежурные казаки прибыть с заводным конем для меня.

– Если встреча надолго, то лучше ее перенести за пределы города или в укрытие для штаба укрепрайона и крепости, если ваш статус позволяет.

– А вы куда, Константин Александрович?

– Конечно же, на корабль! Пусть полный ход мы сейчас и не дадим, но двадцать пять узлов точно сможем. Вернее всего, нас отправят проверить, что это за корабли, если они не станут подходить к порту.

– Можно послать новые миноноски, у них скорость больше, – произнес я.

– Скорость-то больше, а запас хода меньше, – Панферов поморщился, как от зубной боли. – Ладно, аппетит пропал. Да и в бой лучше идти с пустым животом. Продолжайте дальше без меня, Тимофей Васильевич, я в штаб на постановку задачи. Официант?!