Эра Водолея (главы из романа)

- Быстро пошли отсюда. Нас могут арестовать.

Косте пришлось подчиниться, хотя его возмущение переливалось через край.

- За что же нас могут арестовать? - тихо прорычал Костя, когда они вышли на поляну.

- За то, что ты хотел их прогнать, - все еще шепотом ответила Наташа, уводя Костю все дальше от поляны.

- Че-го?!

От услышанного глаза у Кости увеличились до невероятных размеров.

- Каждый имеет право знать все про каждого, - сказала Наташа. - Это парк, общественное место. Ты не имеешь права мешать кому-либо получать в нем информацию.

Осознав, что именно имела в виду Наташа, Зубков открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ, но никак не мог подобрать слов.

- А что же стулья с собой не принесли?.. - с удивлением сказал Костя.

Через пять минут они шли по аллее парка и хохотали. Наташа смеялась над тем, что Костя при всей своей проницательности и незаурядном уме порой бывает неуклюж в обычных житейских ситуациях, не понимает и не знает простых истин, которые понятны даже первокласснику. Костя смеялся тому абсурду, до которого может дойти общество, если не задумываясь будет тысячи раз твердить благие призывы и лозунги. И оправдывать ими любые свои поступки. Даже самые нелепые.

Из парка они прямиком направились домой к Наташе. Было решено пригласить в гости дядю Юру и дать праздничный ужин. Пока Костя блуждал между рядами в винном магазине, выбирая, какое вино купить к рыбе, Наталья с удовольствием суетилась на кухне. Готовить она умела и любила. Дядя Юра был рад видеть Наталью счастливой. Он был рад и ее выбору. Костя, конечно, непонятно откуда взялся, но человек он, судя по всему, порядочный.

Странный только какой-то, но... это не страшно. Главное, что он не сволочь. А все остальное... Все мы не без странностей.

После ужина пили чай. Наташа испекла замечательный яблочный торт. Она была очаровательна, и Зубков был горд тем, что у него есть такая женщина.

Наташа была рада, что теперь у нее есть такой мужчина. Дядя Юра сидел в кресле возле журнального столика и, откинувшись на спинку, ел торт. Он был горд собой, справедливо рассуждая, что его участие в этой истории было центральным.

Наташа ушла на кухню. Телевизор монотонно бубнил о том, какой хороший человек мэр. У неподготовленного зрителя могло сложиться впечатление, что если бы не мэр, то вообще неизвестно, всходило бы утром солнце или нет.

Дядя Юра доел второй кусок торта и взялся за третий. Костя сидел в соседнем кресле.

"...С наступлением Эры Водолея, - сказал мэр, - человечество сделало гигантский прыжок вперед. Оно построило подобие рая на Земле своими собственными силами. Силами мысли и труда..."

- Какая дикость, - сказал дядя Юра, - утверждать, что ты лучше кого бы то ни было знаешь, каким именно образом можно сделать человечество счастливым.

- Дикость?.. - усмехнулся Костя. - Сегодня меня пригласили на беседу в СГБ. В машине осталась пачка карточек... Слушай, как вы до этого докатились?

Вся страна добровольно стучит друг на друга.

- Каждый имеет право знать все про каждого, - с иронией ответил дядя Юра и, откусив торт, сделал глоток горячего чая.

- Я это уже слышал сегодня, - сказал Костя, но дядя Юра не знал о случае в парке, поэтому подумал совершенно о другом.

- Когда это начиналось, - сказал дядя Юра, - все выглядело достаточно безобидно и поэтому никто не сопротивлялся. А в результате... ты прав, все стучат на всех.

- Благими намерениями вымощена дорога в ад.

- С одной стороны, ты абсолютно прав, а с другой - есть в этом и некоторый плюс. Государство требует от тебя выполнения определенных правил игры.

Например, присылать дневники наблюдения. Пожалуйста. Вечером пять минут потратил, в понедельник заказным письмом отправил и все, живи спокойно.

И волки сыты, и овцы целы.

- Как все просто, - грустно усмехнулся Костя. - Вас заставляют переступить черту в малом, а дальше... когда девушка теряет девственность, на все последующее она смотрит уже гораздо проще.

- Ты намекаешь, что нас отымели? - спокойно спросил Чуев. - Возможно. Но это вопрос весьма спорный. Порядочные люди стараются не замечать лишнего и пишут в отчетах о мелочах. Но это чистая правда, и при перекрестном сравнении она подтверждается.

- Порядочные люди не стали бы вообще ничего писать.

- Порядочных людей очень мало, и они должны помогать друг другу. Сам знаешь, основной закон человека - кто сильнее, тот и прав. Что ты предлагаешь? Поднять восстание? Собственно, это не сложно. Только зачем?

Чтобы какая-нибудь сволочь воспользовалась этим и, вывернув все наизнанку, наживалась на чужой крови? Нет уж, увольте. Ты не понимаешь главного.

Человек по натуре существо рабское. Оно не может жить самостоятельно. Ему обязательно нужно подчиняться кому-нибудь. Чтобы кто-то принимал за него решения, говорил, что делать. Может, поэтому возникают некоторые легенды?

Атлантида - страна, где вершины технического и морального развития человечества сделали всех счастливыми.

- Ты веришь в Атлантиду? - удивился Зубков.

- Я живу в Эру Водолея, - ответил Чуев.

Через час дядя Юра ушел, оставив Костю и Наташу одних.

Зубков лежал в кровати, заложив руки за голову, укрывшись одной простынкой. Было слышно, как на улице лаяла собака. Наташа выключила свет, осторожно ступая, прошла к кровати и нырнула под простыню. Костя обнял свою мечту и вдохнул пьянящий запах ее мокрых волос. Он потерся носом о ее левое ушко, затем коснулся его кончиком языка. Его руки медленно заскользили вниз, от плеча по ключице, и задержались на несколько мгновений на правой груди. В темноте что-то зажужжало. Костя насторожился.

- Слышишь? - прошептал Костя. - Что это?

- Камера безопасности, - также шепотом ответила Наташа и коснулась губами его прикрытых век.

- Что? - чуть ли не крикнул Костя.

- Видеокамера наблюдения, - улыбнулась Наташа. - Для защиты от нападения на жилище.

- А может, потому, что каждый имеет право знать все про всех? - громко спросил Костя.

- И это тоже. Только чтобы получить запись из частного жилища, нужен специальный допуск. А его без уголовного дела никому не дают. И звука у записи нет.

- Цивилизация извращенцев! Как же вы по нужде ходите? Как можно мыться, зная, что на тебя кто-то смотрит да еще и записывает все на видео?!

- В ванной и туалете нет камер, - сказала Наташа и осторожно поцеловала нижнюю губу возлюбленного.

Головокружение вернулось к Косте. Он ответил на поцелуй. Наличие камеры на мгновение стало не таким уж и важным.

- Тогда пошли в ванную, - пробормотал Костя, на секунду оторвавшись от губ возлюбленной.

- Зачем? - удивилась Наташа.

- Потрешь мне спинку.

Глава 18

"Доброе утро, страна!"

Зубков проснулся рано. Он открыл глаза и повернул голову налево. Наташа еще спала, положив голову на его левую руку. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Костя чуть приподнял голову и посмотрел на будильник. Было без пятнадцати шесть. Спать больше не хотелось. Зубков осторожно освободил руку и встал с кровати. Наташа спала, тихо посапывая, как ребенок. Костя улыбнулся этому и, надев штаны, вышел на балкон. Утро было прохладным и свежим, небо - безоблачным и голубым. Костя вернулся в комнату и осторожно закрыл балконную дверь. Он поправил одеяло, сползшее с плеча Наташи, и пошел в ванную чистить зубы.

Через десять минут на плите стояла турочка с кофе. Его ароматный парок дразнил аппетит. Костя зашел на кухню с красной конторской папкой в руках, положил ее на стол, открыл холодильник и достал из него кусочек голландского сыра. Сделав себе два бутерброда, он налил минуту назад сваренный кофе и, удобно пристроившись на табурете, развязал у папки тесемочки. Вчера после работы он заехал на свою квартиру и забрал папку, чтобы сделать в ней новые записи.

В красной папке Зубков хранил листы бумаги, которые с большой натяжкой можно было назвать дневником. Скорее это были путевые заметки. Костя не мог сказать, зачем он однажды начал делать эти записи. Наверное, в какой-то момент ему захотелось зафиксировать те мысли, что мучили его первые недели.

Зафиксировать для того, чтобы позже к ним вернуться.

Вчера Костя почувствовал сильное желание перечитать свои записи. Так, за чтением этих заметок, кофе и бутербродами с сыром, прошли первые два часа.

Без двух минут восемь Костя допил вторую чашку кофе и включил маленький телевизор, стоявший на кухне на холодильнике. Экран вспыхнул, по циферблату ползла секундная стрелка. Пошла заставка программы новостей.

Грянул знакомый с детства гимн с незнакомыми словами, за ним появилась милашка телеведущая.

"Доброе утро, дамы и господа, - со сдержанной улыбкой сказала ведущая.

Передаем экстренное сообщение!"

Костя оторвался от заметок и насторожился. Картинка скакнула, ведущая исчезла, и появилось изображение четырех мужчин, сидевших за столом, накрытым зеленой материей. Лицо одного из них Зубкову показалось знакомым. Только сейчас он заметил таблички с фамилиями собравшихся за столом. Ну конечно же, это был Штырев.

"Доброе утро, дамы и господа, - сказал Штырев. - И оно на самом деле доброе. Сегодня в шесть часов утра президент подал в отставку. Режим ставленников Лебедева пал. - Костя не мог поверить в только что услышанное, но чувствовал, что это случилось на самом деле. - На время переходного периода, до новых демократических выборов, власть переходит к Комитету национального спасения. Всем государственным чиновникам и служащим предлагается продолжать исполнение своих служебных обязанностей вплоть до особого распоряжения. Любые беспорядки будут пресечены и в случае необходимости милиции и внутренним войскам будет отдан приказ о наведении порядка более жест-кими способами".

Камера немного отъехала назад и сделала наезд на Мукина.

"Доброе утро, страна, - воодушевленно сказал Мукин. - Сегодня мы все проснулись в новом, светлом государстве. Государстве, в котором больше не будет лжи, тотальных слежек, доносов, репрессий инакомыслящих. Отныне в психиатрических клиниках будут лечиться только больные люди, а не треть населения страны. В командировки будут ездить только по служебным делам, а не по приговору особой комиссии. Отныне свобода слова будет основываться на праве каждого говорить то, что он хочет, а не то, что разрешает Служба государственной безопасности".

На кухню вошла Наташа и, встав у Кости за спиной, положила руки ему на плечи.

- Доброе утро, - сказала она сонным голосом.

Костя поднял глаза и посмотрел на нее снизу вверх.

- Привет, - сказал он без эмоций.

- Что передают?

- Наши в городе.

- Что? - не поняла спросонок Наташа.

- Президент подал в отставку. Власть перешла к Комитету национального спасения.

Наташа медленно села на табурет.

- Спокойствие. Только спокойствие, - сказал Костя с улыбкой. - Ничего страшного не произошло. По крайней мере пока. В стране всего-навсего переворот.

В дверь длинно позвонили. Наташа и Костя перевели на нее взгляд, потом посмотрели друг на друга.

- За тобой или за мной? - спросил Костя, подняв брови и перестав улыбаться.

Наташа сидела белая, как снег. Ее прелестный ротик чуть приоткрылся, а в глазах читался испуг. Повторного звонка не последовало. Костя встал с табурета и пошел открывать дверь. Наташа хотела остановить его, сказать, чтобы он не открывал, но не смогла этого сделать. Казалось, силы покинули ее.

И что будет лучше, она тоже не знала. От двери Костя подмигнул ей и щелкнул замком. Он чувствовал легкий мандраж в коленях, но не открывать было глупо.

Если это новая власть, то при необходимости она просто высадит дверь.

На пороге в халате и шлепанцах стоял дядя Юра. На его лице, от правого уха до левого, растянулась улыбка. В руках он держал бутылку шампанского.

- Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало! - радостно и с выражением сообщил дядя Юра и вдруг, посерьезнев, добавил: - А чем это у вас пахнет?

Он заглянул Косте за спину, очевидно, пытаясь разглядеть, что у него со штанами. Костя отошел в сторону, пропуская в квартиру раннего гостя, и закрыл за ним дверь.

- Здравствуй, мой цветочек, - улыбнулся Наташе дядя Юра и поцеловал ее в щечку.

- Здравствуй, - испуганно ответила Наташа. - Это ты...

- Бутылка шампанского, - объявил дядя Юра, подняв руку с бутылкой вверх.

- Привез из Франции пять лет назад. Спецом, чтобы выпить по случаю и в хорошей компании.

- Ты думаешь, сейчас как раз тот случай, когда пьют шампанское? наморщив лоб, спросил Костя.

- Ну... откровенно говоря... да, - ответил дядя Юра, срывая фольгу. Вопервых, шампанское сегодня выпьют Штырев и его команда. Во-вторых, шампанское сегодня выпьют те, кто прежнюю власть тихо ненавидел. Втретьих, сегодня выпьют просто умные люди. Потому что еще неизвестно, чем все это кончится и придется ли еще когда-нибудь пить шампанское.

Проволочка была откручена, пробка ослаблена.

- Как будем открывать? - спросил дядя Юра. - По-гусарски или с высшим образованием?

- С высшим, - сказал Костя.

Дядя Юра осторожно придерживал пробку, вращая ее на сорок градусов по часовой стрелке и против, не давая выстрелить. Наконец послышалось резкое шипение, и бутылка была открыта.

- У вас принято пить из горлаR? - с издевкой спросил дядя Юра и положил пробку на стол.

Наташа, все еще растрепанная после сна, поднялась с табурета, и достав из шкафчика три бокала, поставила их на стол. Чуев разлил пенящийся напиток по бокалам.

- Я только не пойму, чему ты так радуешься? - спросил Костя.

- Быть может, это последний бокал шампанского в моей жизни, - ответил дядя Юра. - Могу я выпить его с приятными мне людьми и в хорошем настроении?

Стекло дзинькнуло нежной и чистой нотой. Словами Чуева Наташа была еще раз напугана, а Костя озадачен. Сам же дядя Юра был как-то неестественно весел. Сделав по глотку, все сели на табуреты.

В прихожей зазвонил телефон.

- Я возьму, - сказала Наташа и, поставив на стол бокал, вышла из кухни.

- Скажи, пожалуйста, - снова спросил Костя, - чему ты так рад?

- А с чего ты взял, что я рад? - удивленно спросил Чуев, допив шампанское и налив себе еще.

- Да потому, что ты просто сияешь от веселья, - ответил Зубков. - У тебя даже сейчас глаза смеются.

- Смеются... Я смеюсь, чтобы не заплакать.

В кухню вошла Наташа. Как показалось Косте, она была напугана еще больше, чем прежде.

- Звонили из больницы, - тихо сказала Наташа. - Попросили срочно прийти.

- Ничего удивительного, - пытаясь ее успокоить, сказал дядя Юра. - В стране власть меняется. У кого-то сердце не выдержит. А у кого-то и психика.

Сейчас все службы города приведут в полную готовность.

Слова дяди Юры вовсе не успокоили Наташу. Она быстро оделась, поцеловала Костю и дядю Юру и ушла. Зубков и Чуев остались сидеть на кухне, допивая "Дом Периньон".

- Нет, родной. Крикуны - это не те люди, которые принесут обществу желаемые перемены, - сказал Чуев, как только входная дверь хлопнула. - Их поэтому так и называют: крикуны. Другое дело, что они сыграли отведенную им роль. Сдвинули процесс с мертвой точки. Вода в нашем озере покоя давно зацвела и протухла. У меня двойственные чувства. С одной стороны, я рад, что началось хоть какое-то движение, с другой - мне страшно, потому что я предвижу большую кровь.

- Ты думаешь, их кто-то специально выпустил наружу, как чертика из коробочки? - спросил Костя.

- Не исключен и этот вариант, - ответил дядя Юра. - Я все же склонен считать, что они сами все это затеяли, хотя и с трудом могу поверить в то, что крикуны на такое решились. Но беда даже не в этом, сейчас крикуны не знают, что делать дальше. Они так долго стремились к перевороту, что перестали задумываться о программе действий, на случай если он действительно произойдет. Для них был важен сам процесс. - Дядя Юра встал с табурета. - А теперь пора и нам на работу. В такое время журналисту дома сидеть грех.

Встретимся внизу.

Через полчаса Зубков и Чуев вышли из подъезда. Неизвестно откуда доносилась музыка. Когда они вышли со двора на улицу, их взору открылось массовое веселье. Люди не торопясь прогуливались по улицам, как будто сегодня был национальный праздник. Они пели, пили, отплясывали. Молодежь кружила прохожих в хороводе. Казалось, на город опустилось безмерное счастье. В кафе и барах с большой скидкой разливали спиртные напитки. В глазах хозяина одного из заведений Зубков прочел испуг. Костя понял, что щедрость идет не из-за праздника, а из-за боязни погромов. Это был второй испуг, который в тот день увидел Костя.

На перекрестке произошло слияние двух праздничных колонн в одну. С транспарантами и бумажными цветами, с детьми, сидящими на плечах пап, и воздушными шарами на ниточках счастливая масса двигалась к центру города.

Атмосфера праздника усиливалась. Появились ряженые. С бутылкой вина и стаканом в руке навстречу Зубкову шел человек со знакомым лицом и сияющими глазами. Костя быстро вспомнил его. Это был Федотов. Первый раз они встретились в зале ожидания, когда его забрала милиция у выхода из халявки. Еще один раз они встречались на вечерних посиделках.

- Если не ошибаюсь... Константин? - спросил захмелевший Федотов.

- Да. Здравствуйте, - чуть улыбнулся Костя.

Чуев кивнул головой и тоже улыбнулся. Федотов налил полстакана вина и протянул его Косте.

- За свободу! - провозгласил Федотов.

Окружающие их люди хором крикнули "За свободу!", и в воздух полетело конфетти. Зубкову показалось, что все смотрят на него и ждут, выпьет он за свободу или нет.

- За свободу, - сказал Костя и выпил вино.

Затем за свободу выпил и дядя Юра. Только он пил молча.

Вокруг Федотова, Зубкова и Чуева образовался хоровод. Подвыпивший Федотов поднял вверх руки с бутылкой и стаканом и отплясывал вместе с хороводом. Все просто светились от счастья. Дядя Юра и Костя, улыбаясь в ответ прохожим, пробирались сквозь толпу. Откуда-то взялся человек с аккордеоном. Хоровод распался на пары, и они закружились в ритме "Голубого Дуная".

Словно из-под земли появился Мухин. Он поздоровался с Чуевым и Зубковым. Как показалось Косте, Мухин не сильно радовался происходящему, но и не сильно переживал. Возможно, он был просто спокоен.

- Ну, что ты думаешь по поводу всего этого безобразия? - спросил Мухин, перекрикивая музыку.

- Я думаю, что город, как и вся страна, сегодня нажрется, - ответил Чуев.

- А завтра будет опохмеляться.

- У тебя есть знакомые, которые могут достать оружие? - спросил Мухина Костя.

- Зачем? - удивился снова возникший Федотов. - Ведь это ре-во-лю-ци-я. Режим клики Лебедева пал. Свобода, равенство, братство. Бог создал человека...

- А Смит и Вессон сделали людей равными, - перебил его Костя.

В редакцию Чуев и Зубков попали только к обеду. Костя ожидал увидеть там вавилонское столпотворение, но его ожидания не оправдались. По коридорам никто не ходил, почти все корреспонденты были на улицах. Они собирали информацию. Людям нужны новости - они их получат. Большинство же из тех, кто был в редакции, сидели в зале для совещаний. Кто-то курил, запрет на курение в общественных местах почти единогласно на сегодня было решено отменить, и в задумчивой беседе каждый высказывал свои догадки и предположения.

- Не верю я в Это, - сказал Лобачевский. - Слишком неожиданно все Это произошло.

- А ты что, ждал революционную ситуацию? - спросил Новиков, ответственный секретарь. - Верхи не могут, а низы не хотят.

- Да, если угодно. В природе существуют некоторые правила. Все это сильно смахивает не на революцию, а на самопровозглашение. А раз так, то и принимать происходящее нужно соответственно.

- Николай Алексеевич, ты своими заявлениями, ей-богу, порой в тупик ставишь, - сказал Брюхин, начальник транспортного отдела. - Какая тебе в этом обществе может быть ситуация? Все не то что могут, а даже очень хотят.

- Нет, не все могут и не все хотят! - негромко, но с акцентом на последнем слове сказал Лобачевский.

- Уж не сам ли ты готовил маленький переворот? - спросил Картошкин.

- Ничего я не готовил. Просто я констатирую факт, что не всем прежняя жизнь нравилась.

- Так ты думаешь, большие перемены произойдут? - спросил Михалыч. Свобода, равенство, братство?

- Я не сказал, что перемены будут в лучшую сторону. Но как прежде уже тоже не будет. Так что мало не покажется.

Дверь открылась, и в зал вошел Филатов, владелец газеты. За ним шел главный редактор. Все с ними поздоровались. Редактор, как всегда, был сдержан, но не высокомерен. Всем предложили сесть в кресла. Главный редактор и владелец газеты поднялись на сцену, сели за стол и пододвинули к себе микрофоны.

- Итак, господа, - сказал главный редактор, - поздравляю вас с "поющей революцией".

- И пьющей, - крикнул кто-то из задних рядов.

Все заулыбались, захмыкали, но быстро успокоились.

- Я вам говорю официальные сведения, - продолжил главный. - Именно так назвал Это действо Мукин. Если кто-то еще не в курсе - объясняю. Власть перешла к Комитету национального спасения. Председателем комитета является всем известный Штырев, заместителем председателя - Мукин. Из комитета с курьером нам было доставлено письмо. Сейчас я его зачитаю.

Главный редактор достал из внутреннего кармана пиджака продолговатый конверт, извлек из него сложенный втрое лист бумаги, развернул и, откашлявшись, зачитал:

Уважаемые дамы и господа. От лица Комитета национального спасения позвольте поздравить вас с августовской революцией. В народе ее уже назвали поющей. Именно это еще один аргумент в пользу того, что все происходящее является не путчем группы заговорщиков, а волеизъявлением подавляющего большинства граждан. В нашей стране произошли большие перемены. И не в последнюю очередь от вас, журналистов, зависит то, как будут развиваться дальнейшие события. Слово может привести не только к миру, но и к войне.

Мы призываем вас быть выдержанными, осмотрительными в выборе выражений и эпитетов, не делать скоропалительных выводов, всегда сообщать только факты, без оттенка эмоций. Ваша газета всегда придерживалась этой позиции.

Мы надеемся, что и впредь вы не измените своего лица. Завтра будет созвана большая пресс-конференция, на которой председатель Комитета национального спасения господин Штырев ответит на все вопросы. Надеемся на вашу мудрость и гражданскую позицию.

Председатель Комитета национального спасения Мукин

Заместитель председателя Комитета национального спасения Штырев

Главный редактор закончил чтение, положил письмо перед собой и сцепил пальцы рук в замок. Все присутствующие молчали.

- Вот это то, что новая власть сказала нам, - проговорил главный редактор.

Теперь о том, что ответим мы. Господа, я тысячу раз призывал вас к хладнокровию. Сейчас я готов повторить свои слова еще тысячу раз. Я настаиваю, чтобы вы ни во что не вмешивались и не участвовали ни в каких политических партиях или движениях. Я настаиваю, чтобы вы оставались нейтральны и беспристрастны. Если, конечно, хотите работать в нашей газете и далее. Любая борьба за власть рождает тысячи провокаторов. Я настаиваю на том, чтобы каждая информация тщательно перепроверялась. Газета должна оставаться нейтральной к переменам. По крайней мере первое время.

- Да, господа, - сказал Филатов. - Как владелец газеты я могу сказать то же самое. Если вы собираетесь и дальше работать в газете, вам придется оставаться нейтральными. Кто не уверен, что сможет это сделать, должен уйти. Я не позволю превратить газету в рупор какой-либо партии. Наше дело - новости.

Новости и еще раз новости.

После короткого совещания все занялись делом. Чуев стал выяснять, кто из бывших поставщиков продолжает работать, Зубков собирался ехать в центр города.

У выхода из гардероба Костю окликнул дядя Юра и сказал, что звонил Богатырев. Данилыч предложил встретиться вечером у него дома. Часиков в восемь. Костя сказал, что будет обязательно. Выйдя из газеты, он достал мобильный телефон и позвонил Наташе на работу. Она сказала, что сегодня домой не придет. Из министерства пришла бумага, в которой говорилось, что все медицинские учреждения переводятся на круглосуточное дежурство. Костя предупредил, что после работы поедет к Богатыреву, и если что, чтобы Наташа звонила туда.

Машина Зубкова так и осталась стоять возле газеты. Он решил, что метро в данной ситуации будет наиболее безопасным видом транспорта и уж точно более скоростным. Город в одночасье превратился в пешеходную зону. Все вышли на улицы.

Вечером в квартире Богатырева собрались старые друзья: Чуев, Лукошкин, Мухин, Лобачевский. Компания собиралась регулярно раз в месяц, чтобы поиграть в преферанс. Относительно новым был только Костя. Он и пришел последним.

С улицы доносилось пьяное пение, где-то надрывалась гармошка. В этот вечер решили обойтись без спиртного. Слишком серьезное событие произошло. Его осмысление требовало трезвой головы. Все сидели за столом и пили чай. На столе стояли три начатых торта: "Чародейка", "Птичье молоко", "Ландыш".

Один лишь Богатырев был пьян. Он набрался еще днем, на улице.

- У тебя не видно видеокамер... - сказал Костя, когда огляделся в квартире Данилыча.

После казуса в квартире Наташи он всегда, когда оказывался в помещении, первым делом искал камеры.

- Камеры безопасности дело добровольное, - ответил Данилыч. - Я их ставить не просил. А на Советы... В общем, я их послал.

Костя вошел в комнату, поприветствовал присутствующих и положил на стол пакет с кремовыми пирожными. Все кивнули ему в ответ и продолжили слушать Лобачевского. Николай Алексеевич как всегда блистал глубиной мысли и красноре-чием.

- Идея безграничной свободы неосуществима, потому что никто не умеет ею пользоваться в меру. Что заявляет Комнацспас? Полное самоуправление? У-топи-я! Стоит только народу на некоторое время предоставить самоуправление, как это самоуправление тут же превращается в распущенность. А так все и будет. Очень быстро возникнут междоусобицы, которые быстро перейдут в погромы. На почве все той же социальной справедливости. История знает сотни примеров, когда в подобных битвах сгорали государства. Значение самого слова "государство" превращалось в пепел.

- Алексеич, от твоих слов сильно отдает монархией.

- Да. Я заявляю, что кухарка не может управлять государством, но и право управления по крови - тоже недопустимо. А вот когда кухарка пойдет учиться управлению и если она научится чему-нибудь... Если найдется достаточно желающих доверить ей управление страной, тогда пожалуйста. Только нужно уметь отвечать за последствия своего выбора.

- Я согласен с Алексеичем, - сказал Мухин. - Ведь никто толком так и не сформулировал определение демократии.

- Демократия - это форма общественного строя, в котором свобода одного человека ограничивается свободой другого, - сказал Лукошкин.

- Да, - согласился Мухин. - Но это определение больше претендует на лозунг.

- Почему?

- Оно неточно, даже аморфно. Это то же самое, что и заявление: все металлы электропроводны. С этим никто не спорит, но вода тоже электропроводна.

Однако от этого она не стала металлом.

- Не все то золото, что с воза упало, - сказал Чуев.

- Вот! Это очень точно. Именно об этом я и говорю. Конечно, замечательно, когда человек свободен в поступках ровно настолько, чтобы не мешать другому, но как определить эту грань?

- По-моему, ты заблудился в своих мыслях, - сказал Чуев, доставая из бумажного пакета пирожное.

- Ничего подобного, - возразил Мухин. - Представим свободу человека в виде окружности. Берем циркуль и чертим две наползающие друг на друга окружности. Налицо конфликт свобод граждан. Теперь попробуем определить, где ограничивается свобода каждого. У нас три варианта. Первое: через точки пересечения окружностей проводим прямую. Тем самым мы ограничиваем свободу каждого. Второе: мы определяем зону интересов в момент их столкновения. То есть кто первый, тот и прав. Тем самым одна окружность занимает часть другой. И третье: ограничиваем свободу каждого началом интересов контрагента, создавая тем самым некоторую зону отчуждения.

- Конечно же, первое, - сказал Лукошкин. - Правило "кто первый встал, того и тапки" здесь не сработает.

- Но окружности бывают разных размеров, - заметил Мухин.

- Если я тоньше, мне что, меньше есть надо? - спросил Лукошкин. - Нет. Так дело не пойдет. Каждому предоставляются равные права и свободы. Поэтому разграничение определяется правилом.

- Значит, нам нужен свод правил, - сказал Мухин. - А свод правил - это уже не та демократия. Свобода каждого ограничивается не свободой другого, а определением, то есть законом. Закон принимают представители, а не каждый гражданин в отдельности. То есть вероятность того, что закон не соответствует волеизъявлению народа, а всего лишь желание избранных, которые руководствуются своими интересами, достаточно велика.

- Константин, какое твое мнение? - спросил Лобачевский.

- Утопия.

Лобачевский немного улыбнулся и чуть развел руки в стороны.

- И он прав.

- С другой стороны, я согласен с Черчиллем, - сказал Мухин. - Кажется, это он сказал: "Демократия - это дрянная система, но ничего лучшего люди еще не придумали".

- С этим сложно спорить, - согласился Чуев, - да и не хочется. Но если я правильно тебя понял, ты просто предлагаешь называть вещи своими именами, а не прятаться за красивые фразы, смысл которых не соответствует действительности. В этом я тебя поддерживаю.

- Костя, мы здесь давно сидим, что там, на улице? - вдруг спросил Лукошкин.

- Весь город упивается в полном смысле слова "пить". Как будто бы винные склады открыли и бочки выкатили на улицу.

- Классическая схема, - сказал Лобачевский. - От того, как предсказуемо развивается ситуация, даже страшно становится.

- Как работа начинается с перекура, - заметил пьяный Богатырев, - так и новая власть начинается с банкета.

- Начнется все с поисков виноватого, - сказал Лобачевский. - Как всегда это будут евреи. Моисей, ты готов?

- Я не еврей, - ответил Чуев и откусил пирожное.

- Как это? - удивился Лобачевский. - Ты же Моисей. И не докажешь ты ничего. Не успеешь. Так что, батенька, ты еврей. Смирись с этим.

- Мукин и Штырев, конечно же, болтуны, - сказал Лукошкин, - но... они же цивилизованные люди. Образованные и воспитанные.

- Моисей, давай взорвем че-нить на хрен, - сказал пьяный Богатырев.

- Подожди, - ответил Чуев, как бы остановив Богатырева ладонью левой руки.

- Да их никто и не спросит, - улыбнулся Лобачевский. - Их поставят перед фактом, что охлос требует жертву. Если никто не виноват, никого не накажут, значит, все останется, как и прежде. Ничего не изменится. Тогда зачем было все это затевать? Так что им просто придется кого-нибудь убить.

- Но ведь крикуны не единственная партия в стране, - заметил Лукошкин. - Теперь, когда нет тотального контроля, партий станет еще больше. В конце концов найдутся люди, которые покажут, насколько абсурдны идеи крикунов.

- Именно потому, что однажды вдруг все стало можно, и начнется настоящая грызня, которая непременно перерастет в бойню.

- Господа. Вы слишком сильно сгущаете краски, - сказал Лукошкин. Всегда найдутся умные люди, которые понимают, что разрешение споров, пусть политических, с помощью кровопролития недопустимо.

- Всегда найдутся недовольные, - уточнил Чуев. - Точно так же, как найдутся и те, кто будет подначивать их, не забывая при этом делать ставки.

- А остальным в это время будет на все плевать, - добавил Мухин.

- Кстати, о многопартийности, - сказал Чуев. - Действительно, партии теперь будут плодиться как кролики. Вопрос, сколько из них готовы строить государство, а не играть в политику.

У нас Петрович, из четвертого подъезда, между прочим, тоже большая партийная величина дворового масштаба. Во времена его героической зрелости он был секретарем первичной организации на заводе "Красный трансформатор".

После прихода Лебедева к власти актуальность компартии упала. На продвижение по службе членство в ней больше не влияло. За нелояльность к стенке не ставили.

Вот и разбежались кто куда. Эти дворовые деятели через пять лет собрались и постановили восстановить первичную организацию. Сурин секретарь партячейки, Иванов - заместитель секретаря, Сидоров культмассовый сектор, а перечница Коллонтай - сектор пропаганды и наглядной агитации. Печать у Петровича еще заводская осталась. Заплатили взносы за пять лет. С тех пор раз в месяц собираются, платят взносы, Петрович в партийные билеты печать ставит, Сидоров, как культмассовый сектор, организует закусон, а Коллонтай бежит в магазин за красненьким. Вот это наглядная агитация. Вот это я понимаю. Между прочим, за пятнадцать лет в их ячейку вступили еще трое. Так что это у них теперь что-то вроде закрытого клуба. И кого попало они не принимают. Кандидатский срок как минимум полгода.

Так вот. Пока все это организуется стараниями Коллонтай и Сидорова, Иванов составляет протокол заседания. С постановлениями, на что тратятся партийные деньги. Тратятся они, естественно, на агитацию, канцтовары, поход в Музей Ленина. Даже билеты где-то нарыл и приколол к протоколу.

- Какие билеты? - спросил Костя.

- Железнодорожные. Что они в Шушенское ездили. А ты говоришь: митинг, флаги... их бронепоезд на запасном пути. Можешь не сомневаться. А случись так, что с каждого спросится: "Товарищ, а где ты был в трудный для родины час?" - у них готово дело. Быстренько представят отчет о проделанной подпольной работе. С подписяRми и штеRмпелями. А теперь скажи мне: что они смогут противопоставить желающему в диктаторы? Ничего. По привычке соберутся на пару митингов и по той же самой привычке уйдут в тихое подполье. Взносы пропивать.

- Ну так че, взорвем или нет? - повысил голос Богатырев.

Все посмотрели на него.

- Чем?! - не выдержал Чуев.

- Спокойно, - сказал Иван Данилович.

Язык его перестал заплетаться, слова стали внятными и весомыми.

Опираясь двумя руками о стол, он поднялся со стула и медленно подошел к серванту, стоящему посреди двух платяных шкафов. Все присутствующие наблюдали за ним с интересом. Богатырев вдруг замер, как будто никак не мог что-то вспомнить. Через несколько секунд, очевидно, что-то прояснилось в его сознании, он подошел к правому шкафу и раскрыл дверцы. Мухин выронил чайную ложечку, и в возникшей тишине она смачно звякнула по блюдцу.

Богатырев расплылся в улыбке и довольно икнул.

- Пжалста, - сказал он, показывая на пластид, который занимал все пространство шкафа без остатка.

Все молчали. Было слышно, как над пирожными жужжит неизвестно как попавшая в комнату пчела.

- Ты откуда это взял? - через минуту спросил Мухин.

Задать этот вопрос хотели все, но выговорить смог только он. Очевидно, сказались годы службы.

- А... твои корочки больш не дес-ствительны, - улыбнулся Богатырев. Так что з-запросто могу не отвечать.

Больше никто не проронил ни слова. Иван Данилович понял, что его фокус должного эффекта не произвел, вздохнул разочарованно, закрыл шкаф, обошел стол и занял за ним свое место.

- Ты стал много пить, Данилыч, - мрачно констатировал Чуев.

- Я знаю, - ответил Богатырев. - Только, наверное, не много, а часто.

Скучно как-то стало последнее время.

- А ты женись, - предложил Мухин. - Не соскучишься.

Богатырев ответил не сразу.

- Нет, ребята. Мы с Моисеем как доказательство от обратного.

- В каком смысле? - не понял Лобачевский.

- Должен же быть у вас перед глазами пример неженатого мужика. Должны же вы с чем-то сравнивать свое счастье. - И добавил с усмешкой: - Или несчастье.

На улице что-то бабахнуло, и гулкое эхо отозвалось многократным повтором.

Все повернулись в сторону балкона и медленно начали вставать с мест. На балконе у Богатырева было тесновато, но поместились все. Через несколько секунд томительного ожидания небо с треском разорвалось тысячей огней праздничного фейерверка. На улице послышались крики. После каждого нового букета огненных цветов народ с самозабвением кричал "Ура!". На Костю накатило воспоминание, как в детстве на Седьмое ноября или Девятое мая вечером с родителями и знакомыми они ходили на пустырь смотреть салют. В те дни тоже все были искренне счастливы. И если не все, то многие.

Так же по одному все вернулись в комнату. Между тем небо снова и снова освещалось яркими разноцветными вспышками. Так продолжалось около часа.

После фейерверка гости помогли хозяину квартиры убрать со стола, вымыть посуду и разошлись по домам. Народ продолжал гулянье, начатое утром.

Кругом слышались песни и смех. Проехав две остановки на метро, Костя и дядя Юра неторопливо шли от станции до дома.

- По пиву? - предложил Костя, когда они проходили мимо шумного кафе.

- Не возражаю, - ответил дядя Юра.

Они купили по пластиковому стакану светлого "Тульского" и той же неторопливой походкой пошли дальше в сторону дома.

- Ты коренной москвич? - вдруг спросил Костя.

- Нет. Мать с отцом приехали на стройку. Там и познакомились. У меня вообще занятная родословная.

- Ты сын турецко-подданного? - улыбнулся Костя.

Дядя Юра сделал большой и вкусный глоток янтарного напитка, облизал губы и глубоко вздохнул.

- Начнем с отца. Его отец, то есть мой дед, познакомился с моей бабкой в Первую мировую войну. Дед у меня был донским казаком. Как-то они ворвались на плечах противника в его лагерь, и тут-то он увидел молодую докторшу. Не знаю, что он ей там рассказал, и главное, как она его поняла, но с войны дед привез жену-немку. Вот отсюда, наверное, все и пошло.

Представляешь, какая смесь...

- Что русскому хорошо, то немцу смерть, - согласился Зубков и запил эту мысль пивом.

- Матушка у меня тоже была дай Бог каждому. Ее отец, мой дед, был грузином. Потомственный князь. Женился на хохлушке. В общем, коктейль Молотова. Детство мое прошло в коммуналке. Так что вспомнить есть что.

На перекрестке человек сорок весело отплясывали под местный духовой оркестр. Милицейские патрули миролюбиво прогуливались по городу, не мешая народу веселиться. Городские власти принимали в веселье самое непосредственное участие. До поздней ночи по городу ездили передвижные магазинчики и продавали напитки и легкую закуску.

Оказавшись дома, Костя позвонил Наташе и спросил, как у нее дела.

Наташа сказала, что все в порядке. День прошел спокойно. Сейчас они с девчонками сидят и пьют чай в столовой. Ночевать она останется в больнице. Домой придет не раньше чем завтра вечером.

Положив трубку, Костя развалился в кресле и включил телевизор. Делать было вроде как нечего, а спать ему пока не хотелось. Экран еще не загорелся, но Зубков уже услышал неспешную, отрывистую речь Компотова. Костя взглянул на часы. Компотов не изменил своему стилю. Он, как и всегда, говорил, делая секундную паузу почти после каждого слова.

"...Как бы там ни было на самом деле, - говорил Компотов, - народ, общество приняло так называемую поющую революцию достаточно спокойно.

Весь день на улицах города продолжались праздничные гулянья, к вечеру перешедшие в карнавал. Люди собираются большими группами, танцуют вальсы, поют песни. Мэрия позаботилась о том, чтобы праздник был полноценным. По городу курсирует несколько сотен автолавок, прямо с колес снабжая людей напитками, закусками и мороженым. Спонтанный праздник был обеспечен всем необходимым. Милиция не вмешивается и спокойно наблюдает за происходящим, пресекая редкие случаи нарушения общественного порядка.

Праздник продолжается. Новая власть обещает настоящую демократию, свободу слова, свободу мысли. Ну что же, посмотрим. Еще ни одна власть не объявляла, что с первых же дней ее правления начнется террор. В конце концов, история знает сотни примеров..."

Зубков не дослушал, какие же примеры знает история, и выключил телевизор.

....

........

..........

Глава 24

"Нарушение конвенции о биологическом оружии".

Индустриальный город. Два часа дня. Жара. Августовское солнце расплавило асфальт, и он стал мягким. Хозяин кафе подметал с пола стекла от разбитой ночью витрины. Милицейский патруль из пяти человек в полном спецобмундировании с поднятым забралом из небьющегося пластика, обильно потея, мерно вышагивал по тротуару. Сержант непринужденно поглаживал пальцем спусковой крючок автомата. Шел третий день, как Наташа ушла из дома и не вернулась.

Зубков сидел в пустом летнем кафе и допивал вторую бутылку "Боржоми".

Переполненный автобус, первый за два часа, подкатил к остановке, фыркнул, и его двери с трудом открылись. Люди, стоявшие на остановке, ринулись к автобусу, когда тот еще до конца не остановился, и попытались опровергнуть утверждение водителя, что машина не резиновая. Штурм сопровождался отборным матом и банальными бытовыми оскорблениями. Автобус был зеленого цвета, но сейчас это не имело ни малейшего значения.

Еще неделю назад цвет автобуса определял количество остановок, которые он сделает на своем маршруте. Красный останавливался на каждой остановке.

Желтый - через одну, зеленый - через две. Еще неделю назад в этом была своя прелесть. Теперь же это было неважно. Наземный транспорт стал ходить крайне нерегулярно. В магазинах опустели полки, а то, что на них еще осталось, стоило в двадцать раз дороже, чем неделю назад. Большинство горожан сидели дома и ждали хоть какой-то ясности. Комитет обещал порядок и закон, но не было видно ни того, ни другого. По стране поползли слухи, что вклады населения будут полностью заморожены до окончания переходного периода, а зарплата будет выплачиваться карточками на продукты. С продуктами у народа было все в порядке, по крайней мере на ближайшие два месяца, и возможно, поэтому большинство работоспособного населения воспользовалось конституционным правом раз в год взять десять дней дополнительного отпуска за свой счет в любое удобное время. Конституцию пока еще не отменили.

Костя допил минералку и взглянул на часы. Восемнадцать минут третьего.

Человек, обещавший принести документы, обличающие, по его словам, новую власть во всех смертных грехах, опаздывал почти на полтора часа. Ждать дальше не было смысла. Костя подозвал хозяина кафе и, расплатившись за минералку, поднялся со стула.

Неторопливо вышагивая, Зубков перешел через дорогу и направился в редакцию. Он был небрит и выглядел невыспавшимся. Ему навстречу пробежали четверо мальчишек с потрепанным футбольным мячом в руках.

Вчера Костя ездил в клинику. Ответ, услышанный там, был как приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. Колесникову не видели уже несколько дней. Когда Костя вернулся домой и прислонился спиной к закрытой двери, его затрясло от страха, что он больше никогда не увидит Наташу, и от бессилия что-то изменить.

До редакции Зубков добрался через сорок минут. В дверях он столкнулся с каким-то капитаном внутренних войск. Костя обернулся, держась за дверную ручку, и проводил капитана взглядом. Ему показалось, что он где-то его видел, но, так и не вспомнив, вошел в здание. Встреча не состоялась, и, не заходя в свой отдел, Костя спустился в подвал к дяде Юре.

- Уроды! - в сердцах высказался Михалыч, выйдя из дверей чуевской коморки и, хлопнув дверью, пошел прочь по коридору, в противоположную от Зубкова сторону. Костя проводил его взглядом и открыл дверь начальника отдела снабжения.

- Чем это ты его так обидел? - лениво спросил Костя, войдя в кабинет Моисея.

- Это не я, это Мукин.

Дядя Юра бросил на стол городскую газету и, встав с кресла, подошел к холодильнику.

- Пива хочешь? - спросил он, открыв белую дверь.

- Давай, - ответил Костя, присаживаясь в кресло.

Чуев достал две бутылки холодного пива и, открыв их, передал одну гостю.

Зубков сделал несколько глотков и взял со стола газету. На первой полосе красовался заголовок "Ложь - основа разложения нации". Под заголовком помещалась статья, сообщавшая горожанам о том, что новая власть намерена прекратить порочную практику использования незаконно приобретенных карточек, а позже вообще отменить деление на сектора.

- А что его так расстроило? - спросил Костя.

- Бордели в красном секторе обслуживают только владельцев красных карточек, - напомнил дядя Юра, - настоящих карточек.

- Вот это проблема, - согласился Костя и сделал глоток пива. - Как же народ будет сексуально обслуживаться?

- Строго по закону.

- Чего они прицепились к этим карточкам? - удивился Костя. - Насколько мне известно, подделывали только красные карточки. Но деньги-то на них переводились с настоящих счетов. По магазинам с ними никто не ходил.

Только по борделям. Так что экономического урона никакого.

- Правильно, - подтвердил дядя Юра. - Компьютер легко распознавал "левую" карточку. Стоило тебе пару раз отовариться в магазине вне сектора проживания, и ты получал штраф. А в следующий раз могли и посадить.

- Так в чем же дело?

- Ложь - основа разложения нации.

- Они даже не представляют, чем эта борьба за чистоту помыслов обернется.

- Вот именно, - согласился Чуев. - Государство годами разрабатывало схему невинного обмана, втягивало в него население.

И всем было хорошо, все были в выигрыше. Одни обманывали закон и делали вид, что верят в то, что государство об этом и не подозревает. А государство подыгрывало им и делало вид, что действительно не подозревает об этих махинациях. Вот ведь идиоты, не могли ничего лучше придумать, как посягнуть на половой инстинкт.

Сложив газету пополам, Зубков швырнул ее на стол и, закрыв глаза, чуть сполз вниз по спинке кресла. Вчера он вдруг почувствовал, что устал от этого сна. Если выразить его ощущения точнее, то скорее он чувствовал то же, что чувствует человек, которому не давали заснуть целую неделю.

- Новостей не было? - спросил Костя, не открывая глаз.

- Нет, - невесело ответил дядя Юра. - Ничего нового. Но трупа не нашли.

Есть шанс, что она еще жива.

- Шанс... он не получка, не аванс... Кстати, о деньгах. Что думает начальство? Не мешало бы прибавить на инфляцию.

- Ты только не вздумай у него спросить об этом, - посоветовал Чуев. - У хозяина и так нервы на пределе. Счета частично заморожены, запасы кончаются. Типографии закрываются одна за другой, бумагу не достать.

- А я и не думаю, - ответил Костя. - Это я так... бубню с горя.

Костя снова вернулся к мыслям о Наташе. Она была единственным человеком в этом сумасшедшем доме, которому можно было открыть душу, не стыдясь, что это будет выглядеть как слабость. Она была юна, красива и наивна как ребенок, но в этом и заключалась ее великая сила. В душевной чистоте и непорочности.

Дверь распахнулась, и словно ураган в комнату ворвался Лобачевский.

Костя приподнял левое веко и, увидев, кто именно вошел, снова прикрыл его. Глаза Лобачевского кричали о сенсации.

- Слышали, что совесть нации удумала?

- Слышали, - промямлил Костя, - газеты читаем.

- Полчаса назад у Дома правительства начала собираться толпа. По радио сказали, что сейчас там больше ста тысяч. Они вооружены арматурой и камнями. У некоторых автоматы. Толпа требует отменить "карточные"

репрессии и в противном случае угрожает изнасиловать комитет.

- Мир хочет трахаться и убивать, - громко профилософствовал Чуев и сделал два больших глотка из своей бутылки.

- Сто тысяч крепких мужиков - это серьезно, - сказал Лобачевский, доставая из холодильника бутылку пива.

- Заметьте, сексуально неудовлетворенных мужиков, - пробурчал Костя, не открывая глаз. - Это обстоятельство удваивает их разрушительную силу.

- Господа, я серьезно. Дело пахнет восстанием, - сказал Лобачевский и сделал глоток. - Мало того что в магазинах шаром покати, по улице пройти страшно не только ночью, но уже и днем, так эти умники еще и бордели прижать решили.

- Ходи в своем секторе, - посоветовал Чуев.

- Ну да. С тем лимитом, что разрешается тратить, даже на минет не хватит.

Нет, господа. Дело пахнет мордобоем.

- Ты мне сам недавно пытался прочитать лекцию о низости походов "желтого" или "зеленого" гражданина в бордель красного сектора. А сейчас...

- Моисей, - не открывая глаз, поежился в кресле Костя. - Давай взорвем ченить на хрен. Мало того что жрать нечего, так еще...

- Во-от... - протянул Чуев. - Еще одного Богатырева нам только недоставало.

- Нет, господа, - сказал Лобачевский. - Дело определенно пахнет кровью.

Большой кровью.

Лобачевский не ошибся. В семь часов вечера Комитет национального спасения принял самый необдуманный шаг за все время своего короткого правления. К Дому правительства подъехали машины с внутренними войсками.

Толпа не стала дожидаться, пока войска выгрузятся из машин, встанут в каре и начнут размахивать демократизаторами направо и налево. Кто-то крикнул:

"Бей ментов - спасай Россию", и толпа бросилась на неприятеля. Два опрокинутых грузовика были пустяком по сравнению с той рекой крови, что залила асфальт в следующие два часа. К девятнадцати ноль-ноль бунтовал весь город. Верным комитету войскам был отдан приказ жестко пресечь беспорядки. Но вдруг выяснилось, что неверных не так уж и мало. По городу прокатилась новая волна погромов. Комитет национального спасения в срочном порядке подтягивал к Москве войска и бронетехнику.

Народ двинулся к Кремлю в половине восьмого. Все, кто еще считал себя журналистом, были в эпицентре событий. Проходя по Новому Арбату, толпа била все витрины, которые попадались на ее пути. Не доходя до "Новоарбатского" гастронома ста метров, Костя услышал, как осыпались стекла. Несколько человек отделились от общего потока и нырнули внутрь магазина. Проходя мимо, Зубков повернул голову и увидел, как крушат пустые прилавки и бьют стекла холодильных шкафов. Когда магазин уже был за спиной, Костя услышал душераздирающий женский крик. Он обернулся.

Женский крик сливался с плачем ребенка. Скорее это был даже не плач, а смесь визга с ревом. От услышанного он вздрогнул и ужаснулся. Не видя перед собой ни бушующей толпы, ни разгромленных витрин, он шел на жуткие крики, заранее боясь того, что сейчас ему доведется увидеть.

В бывшем торговом зале два мародера короткими и частыми ударами - у одного была милицейская резиновая дубинка, у другого кусок трубы - осыпали женщину, лежавшую на полу и закрывавшую собой двенадцатилетнюю девочку.

- Ну что, сука, - зло шипел тот, что был ростом пониже, - кончился, значит, вчера сахар! Или зверенышу своему скормила?

Откуда-то изнутри темного зала появился высокий бородатый человек в белом балахоне с красным крестом на спине и сумкой, перекинутой через плечо. Он схватил двумя руками за воротник одного мародера и отшвырнул его в сторону, словно пушинку.

- Что же вы творите, нелюди! - крикнул человек в белом балахоне и развернулся ко второму мародеру.

Тот пнул его ногой в живот, и бородатый согнулся пополам. Мародер ростом пониже поднялся на ноги, держа дубинку двумя руками, отвел ее далеко за правое плечо и что было силы опустил на спину бородатому. От удара белая ткать лопнула чуть выше нашитого на нее красного креста и разошлась в разные стороны, открывая на спине кровавый рубец. Выгнув спину, бородатый упал на колени и тут же получил трубой по голове. Лицо женщины перекосилось от ужаса, и она снова завизжала, надрывая связки. Уже теряя сознание, бородатый повалился на нее, пытаясь закрыть собой и женщину, и ребенка. Мародеры с остервенением принялись пинать ногами всех троих.

Все произошедшее заняло чуть больше десяти секунд, но в эти секунды Зубков стоял в оцепенении и не мог пошевелиться. Не в силах выговорить ни слова, Костя взревел, словно раненый медведь, и, подняв над головой помятый сорокакилограммовый холодильник для продажи мороженого, двинулся на выродков. Те повернули головы в его сторону и замерли на секунду от увиденного зрелища. Зрелище не предвещало ничего хорошего. С холодильником над головой на них шел человек со звериным оскалом и белым, как у смерти, лицом. Мародеры сделали шаг назад, развернулись, побежали в глубь торгового зала. Добежав до поднимавшейся с пола женщины, Костя запустил им вслед холодильником и, тяжело дыша, остановился. Его била мелкая дрожь. Он в полном смысле слова готов был перегрызть им горло зубами.

В пылу ярости он не заметил, как из-за его спины выскочили несколько человек и бросились вдогонку за мародерами.

Сидя на полу, скулящая женщина левой рукой перевернула бородача набок и протянула дрожащую левую руку к своему ребенку. Ее правая рука была неподвижна. Хнычущая девочка с перемазанным кровью из разбитой головы лицом протянула к маме руки и, обняв ее за шею, припала правой щекой к груди. Женщина дотронулась дрожащими пальцами до мокрых от крови волос ребенка и, зажмурив глаза, заскулила. Костя перевернул бородача на спину и подложил ему под голову белого плюшевого медведя, по которому сразу же начало расползаться красное пятно. Костя узнал бородача. Это был священник из двести десятой церкви. Слова его второй проповеди в тот день, когда Зубков делал репортаж о церковных службах, понравились Косте, и он поверил, что еще не все потеряно, что еще есть шанс остаться людьми, а не животными, пожирающими пищу за выполненную работу.

И он не ошибся.

Сзади загремели обломки мебели, скрипнули осколки стекла. Зубков обернулся и увидел идущих к ним монашку и двух бородатых мужчин. Все они были в белых балахонах и с сумками с красными медицинскими крестами.

Именно эта монашка позвала на помощь, когда увидела, как убивают женщину и ребенка, а священник пытался закрыть их собой.

Пострадавшим начали оказывать первую помощь. Встав на ноги, Костя, рванув ворот рубашки, пошел прочь из магазина. Ему было тяжело дышать. За четыре дня из благонравных и сердобольных людей горожане превратились в полную противоположность. До остервенения озлобленную толпу. "Нет, это не правда, что люди стали злыми, - рассуждал Костя, двигаясь в нескончаемом потоке восставших к Красной площади. - Это все сидело в них, как диверсант, и ожидало благоприятного случая. Случая остаться безнаказанными..."

Красная площадь и крыши стоящих рядом домов кишели объективами фотои видеокамер. Зубков стоял на площади недалеко от Исторического музея и лично видел, как восставшие кинулись на штурм Кремля. На площадь въехали машины с подъемниками, в люльки которых тут же полезли разъяренные дядьки с арматурой в руках. Откуда-то в огромном количестве появились раздвижные пожарные лестницы. Машины с подъемниками подъехали вплотную к стене, выдвинули для устойчивости лапы и начали подъем. В считанные секунды стены древней крепости превратились в муравейник.

Не успели пожарные лестницы приставить к стенам, как раздались первые автоматные очереди. Солдаты получили приказ на Красной площади стрелять только в воздух. Восставшие, как спелые яблоки, посыпались с лестниц и подъемников. Все, кто был на площади, бросились врассыпную. Низко пригибаясь, Костя забежал за угол Исторического музея и продолжил наблюдения оттуда. Через секунду он заметил идиота, оставшегося на площади и снимавшего на видеокамеру все происходящее. Сумасшедший был высоченного роста, тощий, как черенок от лопаты. Двух мнений быть не могло.

Это Ганс. Казалось, чувство страха у него просто отсутствовало. Наркотик профессионального азарта подталкивал его в спину и шептал на ухо: снимай, снимай, снимай...

Ворота Кремля открылись, и на Красную площадь высыпали солдаты внутренних войск. Они были в бронежилетах и шлемах с опущенным забралом из пуленепробиваемого пластика. В руках у них были короткоствольные автоматы Калашникова. Солдаты постреливали в воздух, щедро осыпая булыжник гильзами, и передвигались неспешно, давая восставшим возможность покинуть площадь. Следом за пехотой на брусчатку выкатили бронетранспортеры. Солдаты прошли мимо немца и не тронули его.

Бронетранспортеры веером разошлись по площади и втянулись в прилегающие улицы. Зубков не рискнул рассчитывать на свою мифическую неприкосновенность, хотя и проверил серебряную карточку, лежавшую в кармане рубашки, застегнутом на пуговицу. Да и смысла оставаться на Красной площади уже не было. Восставшие отступили.

Два мотострелковых взвода, подошедших со стороны Лубянки, оттесняли толпу в сторону Садового кольца. Втянув голову в плечи и прижимая правой рукой предусмотрительно захваченную в редакции противогазную сумку, Зубков побежал к Крымскому мосту. Автоматная очередь хлестанула по старенькому "Москвичу", брошенному на Манежной площади, его стекла с "шорохом" осыпались на асфальт. Зубков увеличил скорость и запетлял по Моховой, словно заяц.

"Внимание! - разнесся по воздуху суровый голос диктора. - С двадцати одного часа и до семи утра в городе вводится комендантский час. Все передвижения без специального разрешения комендатуры запрещены.

Сохраняйте спокойствие. Ситуация в городе находится под контролем".

Костя взглянул на часы. Двенадцать минут десятого.

Зубков был одним из последних, кто бежал от Красной площади. Еще пересекая Большой Каменный мост, он видел впереди около двух десятков затылков. У развилки Большой Полянки и Большой Якиманки взорвались два дымных снаряда, один дальше другого на десять метров, и все затянуло серым вонючим дымом. Когда Костя выбрался из дымовой завесы, впереди уже никого не было. Очевидно, все побежали по Большой Полянке, а Костя незаметно для себя взял гораздо правее.

За двести пятьдесят метров до пересечения Большой Якиманки с Садовым кольцом, ощетинившись кусками ржавых труб и прочего металлолома, возвышалась баррикада самооборонщиков. Над баррикадой развевался Андреевский флаг. Размышляя о его происхождении в этом конкретном месте, Зубков споткнулся и упал на асфальт от сильного толчка в спину. Толчок в спину был взрывной волной от танкового снаряда, разорвавшегося где-то рядом. Прокатившись кубарем по инерции несколько метров, Костя попытался подняться на ноги и снова упал. От легкой контузии в голове у него что-то звенело. Над баррикадой виднелись несколько голов в каких-то одинаковых шапочках. Кажется, беретах. И кажется, черного цвета.

Ударила длинная пулеметная очередь. Головы, торчавшие над баррикадой, исчезли. Не замечая ссадин на локтях и ладонях, Зубков влип в асфальт и внутренне сжался, словно пружина, в ожидании паузы. Над баррикадой поднялся человек в черном бушлате и бескозырке, с самодельным гранатометом на плече. Шайтан-труба гулко ухнула и выплюнула начинку. За спиной у Зубкова что-то бабахнуло, и выстрелы прекратились. Как только пулемет замолчал, Костя подскочил с асфальта и, вложив всю свою энергию в ноги, бросился к баррикаде. Его сердце было готово выпрыгнуть из груди и убежать вперед.

- Давай, братишка, давай! - орал человек в бушлате, размахивая бескозыркой над головой.

"Это не береты, а бескозырки", - думал Костя, с немыслимой скоростью переставляя ноги.

Из последних сил, словно спринтер на олимпийском финише, Зубков вбежал за баррикаду сквозь узкую брешь. Пока он, тяжело дыша, опускался на колени, за его спиной упал холодильник и закрыл проход. На холодильник легли два огромных электродвигателя и смятая телефонная будка.

- Ну что, успел? - улыбнулся человек в бушлате с погонами старшины второй статьи. - Не дрейфь, братишка. Балтика не подведет.

Старшина нацепил бескозырку и встряхнул сидящего на асфальте Зубкова за плечи. Он коряво улыбнулся в ответ и огляделся. В ушах у Кости по-прежнему звенело. Рядом с ним стояли полтора десятка матросов при полном параде. В черных бушлатах с горящими огнем пуговицами и пряжками ремней в якорях и, естественно, в роскошных клешах. Их черные короткие сапоги были надраенными до блеска.

- Полундра! - крикнул молодой, коротко стриженный матросик, стоявший на верху баррикады. - Коробочки идут.

- Свистать всех наверх! - гаркнул старшина и заиграл на боцманской трубке.

Матросы сорвались с места и зашуршали клешами.

Костя поднялся с асфальта и огляделся. Самооборонщиками здесь и не пахло.

Баррикада была во власти матросов Балтийского флота. Счетом их было двадцать один. Баррикада полностью перегораживала Большую Якиманку, от стены дома на левой стороне до стены магазина на правой. В десяти метрах от баррикады, на автобусной остановке, сидели два связанных человека.

Очевидно, это были представители новой власти, чье присутствие на блокпостах было практически обязательным. За остановкой стоял "газик". От Садового кольца к баррикаде двигался бензовоз. Шел тяжело. Зубкову показалось, что на подножке бензовоза кто-то стоит.

- Слушать в отсеках! - гаркнул старшина.

Зубков обернулся. Все матросы осторожно выглядывали из-за баррикады, а старшина стоял в полный рост, поставив одну ногу на корпус разбитого телевизора, и в морской бинокль разглядывал неприятеля.

- По местам стоять, с якоря сниматься! - скомандовал старшина, чеканя каждое слово. - Прямо по курсу восемь дымов. Шесть катеров и два линкора.

За ними до роты пехоты. Дистанция два кабельтова.

Сзади два раза прокряхтел осипший от возраста автомобильный клаксон.

Все обернулись. В пятнадцати метрах от баррикады останавливалась машина ассенизаторов. Цвета она была оранжевого, и лет ей было никак не меньше тридцати. С подножки спрыгнул молодой матросик со смешно оттопыривающимися ушами. От прыжка его бескозырка, которая была ему явно велика, чуть не упала.

Матросик успел ее поймать и засеменил к старшине. Все матросы сползли вниз к машине.

- Слушай мою команду! - продолжил старшина. - Из всех калибров, залпом, заряд дымный!

Пли!

Два матроса прижали к бедру ружья для стрельбы дымовыми шашками и дружно "плюнули" в сторону неприятеля.

- Повторить три раза! - скомандовал старшина и начал спускаться вниз.

Матросы, галдя, суетились возле большой оранжевой бочки с дерьмом.

Зубков стоял в некоторой растерянности от завораживающего зрелища военной субординации. И не просто военной, а военно-морской. И не просто военноморской, а балтийской.

В ушах у него гудело уже меньше.

- Товарищ старшина... - затараторил матросик, приложив руку к бескозырке, но старшина оборвал его.

- Где тебя три часа носило, краб обглоданный?!

- Машину сразу нашли, - оправдывался матрос, - вызвали на аварию и реквизировали. А переходник долго сделать не могли.

- Пустую пригнали?

- Никак нет, - улыбнулся матросик, - больше половины.

- Железняк!

- Я, - отозвался матрос двух метров ростом и не менее метра в плечах.

Голова его, минуя шею, переходила в плечи.

- Тащи машинки.

- Есть.

Железняк развернулся на каблуках и побежал к "газику".

- Ну что стоишь, сухопутный? - сказал старшина, повернувшись к Косте. Помоги братве. Если не успеем, то всем нам амба.

Костя мотнул головой и пошел к бочке. Через две секунды он замер с открытым ртом.

На левом борту машины стояла большая коробка презервативов. Матросы приладили к сливному крану переходник и наполняли противозачаточные средства дерьмом. Работа спорилась. Матросик, что пригнал цистерну, вентилем дозировал величину заряда.

- Куда ты столько льешь, салага! Не больше чем полкило. Не долетят.

Зубкову, как человеку абсолютно гражданскому, доверили разрывать индивидуальную упаковку, извлекать презервативы и разматывать в полную длину. Через пару минут дюжина снарядов биологического оружия была готова к применению.

- Тащи, - скомандовал один из матросов, и Зубков в коробке из-под обуви осторожно понес боеприпасы на передовую.

От остановки бежал Железняк с какими-то хитроумными механизмами в руках. Он остановился в трех метрах от баррикады и положил механизмы на асфальт. Это были обычные катапульты высотой чуть больше метра. Их было четыре. За дымом со стороны "Президент-отеля" послышался лязг гусениц и рычание мотора.

- Двое ко мне, - сказал Железняк.

Два матроса подбежали к нему и помогли привести орудия в боевую готовность. Стальную станину при помощи монтажных пистолетов закрепили на асфальте. Зубкову показалось, что эти машинки переделаны из каких-то строительных механизмов. Слишком заводской у них был вид.

- Заряжай! - скомандовал старшина, выглядывая из-за бруствера и разглядывая неприятеля в морской бинокль.

Презервативы с дерьмом легли в метательные чаши.

- Взвод - до деления девять. Поправка на ветер - два.

Матросы при помощи редуктора натянули пружины катапульт до девятого деления на хромированной линейке. За спусковое кольцо карабином зацепили веревочку.

- Залпом...

Все притихли. Матросы у бочки перекрыли вентиль, перестали наполнять презервативы и обратили суровые взоры в сторону неприятеля.

- Огонь! - гаркнул старшина и продублировал команду взмахом руки.

Четыре катапульты вздрогнули и запустили заряды в воздух. Матросы замерли, как замирает в ожидании экипаж подводной лодки, выпустив по цели торпеду. Секунды казались минутами. Старшина отслеживал траекторию полета снарядов и вел хронометраж.

- Четыре... три... два...

Заряды скрылись в пелене дымовой завесы.

- ...один. Контакт.

Тишину ожидания нарушали лишь лязг гусениц и рокот танковых двигателей.

- ...вашу мать! - послышались из дыма нестройные вопли, пробиваясь сквозь гул танковых моторов. - ...арасы!

- Ур-р-ра! - гаркнули матросы и подбросили вверх бескозырки. - Ур-ра! Урра!

- Заряжай! - скомандовал старшина.

Матросы замолчали и снова засуетились возле катапульт. Самодельный гранатомет был единственным боевым оружием на этой баррикаде, а к нему была всего одна граната. Кроме как дерьмом матросам, приехавшим в Москву на недельную экскурсию, было нечем отбиваться от двух мотострелковых взводов внутренних войск. Пробные стрельбы прошли успешно, и теперь в каждую чашу положили по шесть зарядов.

- Взвод - восемь-десять, - скомандовал старшина. - Ветер - один. Беглым...

Огонь!

Катапульты вздрогнули. Заряды поднялись в воздух. Матросы забрались на баррикаду, чтобы своими глазами увидеть разрушительную силу биологического оружия.

Первыми из дыма вышли два танка, следом показалась пехота и бронетранспортеры. Пеший неприятель заметил полет "валькирий" и заметался по дороге... Забрызганные и злые солдаты открыли шквальный огонь из всех стволов. Матросы посыпались вниз. Баррикада взорвалась в двух местах, разлетаясь в разные стороны ржавыми железяками и старым холодильником.

Четверо моряков были убиты, пятеро легко ранены. Самого молодого, того, что пригнал цистерну, разорвало в клочья на глазах у Зубкова. Прямое попадание танкового снаряда в цистерну предрешило исход баталии.

Лежа на асфальте лицом вниз, Зубков подумал сначала, что ранен в голову.

По его виску что-то стекало. Он перевернулся набок и поднес к голове руку, но тут же отдернул ее. Рука была в дерьме. Голова тоже. На шоссе стоял горящий остов грузовика. Все прилегающее пространство было забрызгано его недавним содержимым.

- ... и ржавый якорь в жопу, - выплюнув, просипел старшина, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Моряки оттаскивали трупы и помогали раненым. Железняк сидел на асфальте, прижимая к себе лежавшее на его коленях тело мертвого матроса, и медленно покачивался из стороны в сторону.

- Сеня... Братишка... - стонал Железняк. - Да как же это?.. Что же я деткам твоим скажу... Жабы, - выдавил вдруг Железняк, вставая с асфальта, и зарычал, выпуская из рук тело друга. - Я вас на ленточки для бескозырок порву! Жабы!

Гордость Балтийского флота, матрос Железняк стоял как гора. Глаза его налились кровью. Пудовые кулаки посинели от того, с какой силой он их сжимал. Железняк достал из-за спины черную ленточку с золотым якорем, сжал ее зубами и, нагнувшись, достал из сапога великолепный финский нож.

- Слушай мою команду! - крикнул старшина. - Поворот фордевинт... Триста метров прямо по курсу... Самый полный... вперед!

Матросы подхватили раненых под руки и побежали по указанному курсу.

Железняк сделал несколько шагов и уперся в мощный корпус старшины, вставшего у него на дороге.

- Мы отступаем, - тихо сказал Афанасьев.

- Уйди, старшина, - прорычал Железняк.

- Отступаем для сохранения личного состава и подготовки контрудара, повысил голос Афанасьев и продолжил уже тихо: - Давай, братишка, не дури.

Проигранное сражение не значит, что проиграна война. Мы еще шарахнем по ним из главного калибра. А за Сеню они мне ответят. Штырев ответит.

Персонально.

Рокот усилился, и баррикада вздрогнула. Танк уперся в груду мусора и после небольшого усилия развалил ее. Матросы отступали. Старшина бросил две дымовые шашки, прикрывая отход балтийцев. На столбах вспыхнули фонари, освещая желтым светом слабые сумерки. Защитники баррикады погрузились в "рафик", стоявший возле выхода метро "Октябрьская", и ретировались, получив вслед длинную очередь из танкового пулемета.

Недалеко от места боев жил родной брат мичмана с крейсера, на котором служили балтийцы. Отмывшись у него и перевязав раненых, Зубков уговорил Железняка и старшину Афанасьева пойти с ним в редакцию газеты. Моряки отказывались сначала наотрез, потом все менее убедительно, но Зубков стоял на своем. "Об этом нужно рассказать. Люди должны знать о случившемся". В конце концов матросы согласились. Раненых и группу прикрытия оставили на квартире брата мичмана, благо жена его и дети все лето жили у бабушки под Новороссийском, а старшина Афанасьев и Железняк общим собранием были командированы в народ, то есть в газету.

Через пятнадцать минут "рафик" не спеша ехал по ночной улице. За рулем сидел старшина. Железняк тяжело сопел рядом, на пассажирском сиденье. По дороге в газету Костя набросал черновик статьи под заголовком "И падет дерьмо с небес на ваши головы...".

- Тебя как звать-то? - спросил старшина, не поворачивая головы.

- Константин.

- Андрей, - сказал старшина и, не поворачиваясь, протянул через плечо Косте руку. - А это Сашко.

Железняк протянул Косте ладонь размером с бескозырку. После рукопожатия он снова вернулся в прежнюю позу и продолжил бесцельно смотреть на улицу, ползущую за окном авто.

- Ты на Красной площади был, когда все началось? - спросил старшина.

- Да. Как раз за десять минут до штурма стен подошел.

- По идейным соображениям или из любопытства?

- Скорее по работе, мне нельзя быть идейным. Я репортер. Я обязан быть объективным.

- То есть ты наблюдатель? - сказал Железняк. - Пока...

Он не договорил, осекся и снова отвернулся к окну.

- Остынь, Саша, - сказал старшина. - Не все журналисты сволочи. Он ведь тоже рискует сейчас. Привезет нас в газету, а кто-нибудь возьмет и стуканет. И как пособника не только его, но и всю газету. К стенке.

- Я не наблюдатель, - уточнил Зубков, - я репортер. И за мной уже приходили, и в розыске я был.

- Почему был?

Костя не успел ответить. Дорога была перегорожена самосвалом.

На перекрестке машину остановили самооборонщики. Чуть в стороне стояли трое солдат в полном вооружении с автоматами наперевес и разговаривали с владельцем желтой "Волги"-такси. К "рафику" подошел человек в серой тройке и черной широкополой шляпе. За ним шли двое небритых самооборонщиков.

Все остальные обитатели блокпоста встали с ящиков, на которых сидели, и перевели свое внимание на подъехавшую машину. Костя открыл дверь и вышел из "рафика".

- Документы, - скомандовал тот, что был в серой тройке.

Костя передал ему серебряную карточку, оставленную Сойкиным. Срок ее действия заканчивался, но попробовать все же стоило.

- А остальным что, особое приглашение нужно?

- Они со мной.

Представитель Комитета национального спасения посмотрел на Костю, как бы оценивая, по Сеньке ли шапка, и отошел к справочной машине.

Самооборонщики медленно подошли к "рафику" и окружили его. Солдаты взяли из рук водителя "Волги" две банки тушенки. Самосвал завелся. Солдаты передернули затворы и перевели свое внимание на "рафик". Самосвал освободил дорогу и, когда "Волга" проехала, снова перегородил ее.

Через минуту представитель вернулся и отдал Зубкову его карточку.

- С тобой все понятно. Где документы остальных?

- Я же сказал, что они со мной, - терпеливо повторил Костя.

- Твоя карточка не дает тебе права на сопровождающих лиц. И форма у них морская. А от тебя, - принюхался представитель, - говнецом попахивает. Не ты ли на Большой Якиманке с морячками был?

- Если уверен, что не дает, тогда позвони кому-нибудь из них и скажи то же самое.

Зубков протянул представителю три визитные карточки: Сиверина, Жердина и Сойкина. Судя по изменившемуся лицу представителя, Зубков понял, что для него эти фамилии одна другой страшнее.

- Ладно, пропусти их, - сказал представитель сержанту и повернулся к человеку у компьютера. - А номер карточки "этого" зафиксируй. Разберемся еще. Свободны.

Самосвал снова завелся и освободил дорогу. "Рафик" медленно тронулся с места и проехал мимо недовольных лиц самооборонщиков. "Значит, можно и без разрешения ездить, если в багажнике десяток банок тушенки", - отметил про себя Костя.

В газете появление матросов произвело почти такой же эффект, как появление Ленина на Путиловском заводе. Все, включая уборщицу тетю Клаву, собрались в актовом зале. Охрана сразу же прекратила пропуск в газету посторонних. Через полчаса у проходной собралась небольшая, человек в тридцать, группа журналистов из других изданий. Они ни в какую не хотели уходить и просили разрешить присутствовать на пресс-конференции. Вскоре после просьб послышались обвинения в нарушении закона о свободе получения информации и угрозы, что за это придется ответить по закону. Назревала маленькая буза. Хозяину газеты пришлось выйти и успокоить толпу. В конце концов "чужих" журналистов пустили на пресс-конференцию при условии, что они обязательно укажут, где услышали информацию, когда и при каких обстоятельствах. За пять минут до этого Зубков предложил дождаться, когда матросы расскажут все, что знают, а потом, когда "чужие" журналисты разойдутся, он сам выступит и расскажет все, что с ним было за этот вечер.

Так и сделали. Оставался неясным один вопрос: откуда "чужие" узнали о поздних гостях? Главный редактор распорядился отключить все телефоны сразу же, как только Зубков вошел в его кабинет и сказал, кто ждет в приемной. Сотовая связь не работала уже который день. Да и передвигаться по городу во время комендантского часа и без специального разрешения...

Загадку помогла решить служба внутренней безопасности. Среди "чужих"

журналистов они узнали пару кадровых осведомителей СГБ. Значит, новая власть решила не до конца отказываться от старых методов. Ложь не всегда основа разложения. Есть очень старый лозунг: "Если не можешь предотвратить, то возглавь". Люди Комитета национального спасения, получив информацию с блокпоста, посоветовались и передали ее в другие издания. Только для какой цели они это сделали? Как только одна загадка была разгадана, тут же появилась другая. Не менее сложная.

...

......

.........