Эпоха Воюющих провинций

Глава 1 МЮНХЕНСКИЙ СГОВОР

Киото, Золотой павильон, шестой месяц минадзуки седьмого года Тэнмона.

— Господин! Прилетел голубь из Эдо. — Пожилой сокольничий в сером кимоно, низко кланяясь, протянул Ходзе Уджиятсу по прозвищу Дракон Идзу трубочку с посланием.

Надо сказать, повелитель трех богатейших провинций Японии мало походил на дракона. Полненький, плюгавенький, с большим носом и губами, любитель пьес театра но и сладостей — в общем, Уджиятсу никак не попадал под стандарты самого могущественного дайме Страны восходящего солнца. Только властный и проницательный взгляд да ранняя седина на висках выдавали в этом человеке много чего повидавшую незаурядную личность.

— Почему из Эдо? — прихлебывая чай из пиалы, поинтересовался Дракон. — Где письма от Цунанари?

— От вашего сына ничего нет, — еще ниже поклонился сокольничий.

Дайме Идзу, Сагами и Мусаси сломал печать и одной рукой раскатал послание. После чего, забыв про чашку в руке, погрузился в чтение. Дело происходило в одном из малых залов Золотого павильона — увеселительного дворца одного из предыдущих сёгунов династии Асикага. Терем в виде золотой пагоды все еще числился за сёгунатом, но давно использовался регентами для собственных нужд. Вот и сейчас, приехав в Киото, Уджиятсу первым делом направился в павильон. Красота окружающего парка и пруда, изысканность обстановки — расписные ширмы, лаковая мебель — все это успокаивающе и умиротворяюще действовало на Дракона Идзу.

А успокаиваться ему было отчего. Пять покушений за последние семь лет, предательство одного из сыновей, постоянные войны и заговоры. Жизнь дайме совсем не походила на сахар. Уджиятсу пожил немало, в прошлом году стукнуло пятьдесят два года, и понимал, как никто другой, что чем выше заберешься, тем больнее падать. Но, как говорится, власть — это как езда на тигре: если уже сел, слезть не получится. Съедят. И первыми — бывшие друзья и сторонники.

Раздался громкий хруст пиалы, и осколки сосуда впились в руку Дракона. Но дайме не чувствовал боли, и даже после того как из кулака закапала кровь на белоснежное татами, Уджиятсу продолжал потрясенно вглядываться в текст письма. Охрана, сидевшая вокруг помоста, заметила неладное, вскочила на ноги, но, не зная что делать, замерла.

— Мацукэ ко мне, — хрипло произнес Уджиятсу. — Быстро!

Через минуту в зал вбежала… женщина. Молодая, стремительная, с румянцем на щеках. Одета в яркое разноцветное кимоно. Красивой ее назвать было трудно, но что-то неуловимое в лице и фигуре привлекало внимание. То ли необычные для японцев зеленые глаза, то ли широкие скулы.

— Уджи-сан! Что случилось? — еще с порога вскрикнула девушка.

— Что случилось?! — вскакивая, проревел дайме.

Уджиятсу отбросил осколки пиалы и окровавленной рукой схватил женщину за волосы.

— Не ты ли мне, Кико, советовала первым напасть на Сатоми? Не ты ли придумала план, как убить Ёшитаку у озера Сакано, плела козни с его братом Ёшитойо?! А теперь тайсе Эдо мне пишет, что армия сына разбита, Цунанари пропал без вести, Нориката Огигаяцу убит, Мусаси вот-вот будет захвачено войсками этого выскочки Ёшихиро. Эдо готовится к осаде. На, почитай.

Дайме валит девушку на пол и утыкает ее лицом в валяющееся на татами письмо. Кико начинает сопротивляться, вырываться из рук Уджиятсу, но тот сам остывает, отпускает девушку, после чего садится обратно на помост. Самураи охраны в смятении от такой потери лица дайме, низко кланяются. Пока слуга перевязывает руку Дракона, Кико, плача, пытается привести себя в порядок. Перезакалывает волосы, вытирает с глаз слезы.

— Зря, дочка, я тебя назначил мацукэ клана, — глядя в окно, говорит Уджиятсу. — Ты всегда была очень умной, с отличной памятью и фантазией. Ах, какие красивые комбинации ты выдумывала. Необычная вербовка вако, умелая игра на слабостях Ёшитойо. О том, как ты раскрыла Цугару Гэмбана во время нашего визита к Яманоути, можно целый трактат написать. Ты была мне верной советчицей и опорой. Но мужской мир жесток и непредсказуем. И цена моей отцовской слабости — это же надо девушку назначить мацукэ, всем соседям на смех: смерть наследника!

— Цунанари точно погиб? — быстро придя в себя, деловито спросила Кико. — Его труп видели?

— Нет, но надежды мало. Потери ужасные. Десять тысяч отборных самураев, тяжелая конница. Вся северная ударная армия, целью которой было не только захватить земли Сатоми, но и сковать их союзника Сатакэ, погибла. Вот, полюбуйся. — Дракон достал из рукава другое письмо. — Ёсиацу Сатакэ объявляет мне войну.

Дочь Уджиятсу берет послание и внимательно его читает.

— Странно. Всего две недели прошло с момента смерти Ёшитаки Сатоми — и такая оперативность…

— Готовились! Иначе как объяснить, что у этого парня Ёшихиро оказались пушки гайдзинов, какие-то дьявольские железные ежи, через которые не может идти конница? Все твои шпионы ни черта не стоят! Проглядеть такие новшества в военном деле… Зачем вообще мы платим тысячу коку в месяц этому легендарному синоби Хандзо из Коги, если он в нужный момент не может спасти моего сына? Столько сил, столько денег — и все впустую!

— Я хочу напомнить, отец, что благодаря Хандзо мы узнали день охоты Ёшитаки Сатоми, кроме того, он спаивал начальника охраны, подмешивая галлюциногенные травы в его сакэ.

— И что толку?! Тигр мертв, а тигренок убивает моего наследника! Я хочу отомстить. Лично! Сейчас же напиши этому Хандзо, чтобы…

— Господин дайме! — в зал вбежал слуга и пал ниц. — Прибыли регенты.

Все присутствующие, включая охрану, кланяясь, покидают зал. Малая встреча регентов проходит по заранее заведенному порядку. Во-первых, никакой охраны ни с одной из сторон. Посторонним под страхом смерти запрещено присутствовать на Совете. Во-вторых, никакого оружия. Не позволяются даже личные мечи и кинжалы. Наконец самое сложное. Дайме северных кланов — Такэда, Имагава, Уэсуги и Ходзе перед встречей обмениваются заложниками. Мать Дракона Идзу отправилась в провинцию Такэды Кай погреться на теплых источниках. Сын Такэды Сингэна решил взять несколько уроков кэндо у мастеров Ходзе. Жен, дочерей, братьев и сестер родов Имагавы и Уэсуги также внезапно обуяла тоска по дальним родственникам и чужим городам.

Первым в парадную комнату Золотого павильона вошел прославленный полководец Такэда Сингэн. Это был, пожалуй, самый известный военачальник Японии с огромным количеством побед. Весь его вид — потертое черное кимоно, наручи на запястьях, мощные плечи и низкий лоб, шрамы на лице — все говорило, что Сингэн воевал всю свою жизнь. Прожил дайме клана Такэда ровно шестьдесят лет, родил троих детей, которые принесли ему уже пятерых внуков.

Вслед за Сингэном в зале появилась очень худая и тонкая, как палка, фигура сорокалетнего Уэсуги Кэнсина. Князь самой протяженной провинции Японии — также прославленный военачальник. Только с Такэдой Кэнсин воевал пятнадцать раз! Причем четыре последние битвы происходили на одном и том же месте — ровном участке земли в провинции Синано, называемом Каванакадзима. В ходе последнего сражения дайме Уэсуги лично с группой самураев прорвал порядки Такэды и вступил в схватку с Сингэном. Уникальный случай. И закончился он любопытно. Отразив удар меча железным веером, Сингэн прокричал свое знаменитое хокку:

Японские поэты долго гадали, что именно хотел сказать Сингэн. Роса — это слезы, спать одному — явно намек на смерть во время схватки. Но почему роса во второй строке, а спать — в третьей?

Потрясенный красотой стиха Кэнсин опустил свой меч и приказал самураям отступить.

Особые взаимоотношения двух дайме иллюстрирует еще одна история. Когда в провинциях Такэды случился неурожай, Кэнсин приказал послать своему давнему сопернику несколько тысяч коку риса и на вопрос, зачем помогать врагу, ответил: «Я воюю не рисом, а мечом».

Четвертый персонаж мизансцены — владетель провинций Суруга, Тотоми и Микава — Имагава Ёсимото. Коротышка-дайме, самый молодой из присутствующих, но и самый опасный, не просто входит, а вбегает в зал. Волосы растрепаны, косичка свисает набок, дорогое кимоно с накрахмаленными белыми плечами покрыто пылью.

— Господа, нет, вы посмотрите на это! — Ёсимото в правой руке держит большое серое полотнище, на котором черными буквами сверху вниз написано много иероглифов. — Моим самураям пришлось разгонять толпу крестьян и торговцев на площади возле храма Реандзи, чтобы снять прокламацию.

— Клятва пяти обещаний, — первым реагирует Уджиятсу, отбирая у Ёсимото матерчатую листовку. — Ну-ка почитаем.

Дайме толпятся вокруг Дракона Идзу и про себя читают послание. Чем дальше они его читают, тем мрачнее становятся их лица. А сам Уджиятсу, пробежав глазами иероглифы, краснеет от ярости и рвет листовку на несколько частей. В зале воцаряется напряженное молчание. Дайме рассаживаются на подушки, обмахиваются веерами.

— Ёшихиро Сатоми, Ёшихиро Сатоми… это не сын ли Ёшитаки Сатоми, дайме Симосы и Кадзусы? — морщит лоб Сингэн. — С каких это пор он стал дайме?

— С тех пор, как люди нашего Дракона убили его отца, — ядовито улыбается Ёсимото.

Кэнсин и Сингэн вопросительно смотрят на Уджиятсу. Тот, поколебавшись, достает письмо из Эдо.

— Вы и так все узнаете рано или поздно. — Уджиятсу хмуро взглянул на Ёсимото. — Скорее рано. Так что скрывать нет смысла. Вы помните нашу тайную договоренность на прошлой встрече?.. Мы разделили всю Северную и Центральную Японию между четырьмя кланами и поклялись положить конец взаимной вражде. Земель вокруг — полно, зачем Великим домам воевать друг с другом? Имагаве достались земли клана Ода — Овари, Мино и центральные области вокруг Киото. Такэда получил восток — провинцию Хида, земли Икко-Икки. Уэсуги — северо-запад. Это острова Садо, провинция Фукусима и все, что за ней. Нам, Ходзе, досталась равнина Кванто и весь северо-восток.

Мои генералы составили план молниеносной войны против Сатоми. У этого клана — сильный союзник: дайме Сатакэ. Ёсиацу Сатакэ и Ёшитаки Сатоми даже своих детей поженили, чтобы скрепить дружбу. Я не мог затягивать кампанию и пошел на убийство Ёшитаки, после чего войска под командованием сына тут же вторглись в Симосу. Обезглавленный клан должен был упасть в мои руки, как зрелое яблоко с яблони.

— Но не упал, — хмыкает Ёсимото.

Дракон Идзу делает глубокий вдох, и его лицо принимает бесстрастное выражение.

— Северная армия разгромлена. По сведениям командующего гарнизоном в Эдо, вдвое меньшие войска Сатоми наголову разбили десять тайданов самураев Цунанари. Мой наследник пропал без вести. Погибло около десяти тысяч человек. Лишь нескольким конным копейщикам удалось добраться до Эдо. Ёшихиро применил в битве железные ежи, пушки южных варваров.

— А теперь выясняется, что он еще и выстрелил в нас здесь, в Киото, — немедленно влезает в рассказ Дракона ехидный Имагава. — По всему городу монахи развешивают прокламации о реставрации власти Го-Нары, народ бурлит. Мы только-только подавили крестьянское восстание в Сэкигахаре — и тут на тебе! Долой власть дайме! В императорском дворце оживление, эти крысы забегали от радости. Такой подарок к пятой годовщине воцарения Го-Нары. И от кого! От потомка Минамото[57] Ёшишиги!

— Я тут посмотрел дворцовые записи, — продолжал Ёсимото вкручивать нож в рану Дракона Идзу. — Сатоми-то не простые выскочки. Ведут свой род от императора Кэёко эпохи Яёи.

— Ну и что?! — грубо оборвал Имагаву Сингэн. — Какая разница, кто выпустил демона из преисподней?! Да будь Ёшихиро хоть потомком самого Дзимму, что это меняет?!

— Господа, господа, не ссорьтесь, — примирительно произнес Кэнсин. — Разгром северной армии и смерть сына Уджиятсу — это сильный удар по нашему союзу и нашим планам. Но не смертельный. Имагава прав. Сильнее по нашей власти бьет доктрина прямого правления страной императором. Го-Нара молод и амбициозен, он явно оскорблен политикой экономии, которую проводит сёгунат в отношении двора. Кроме того, Го-Нара состоит в переписке с полусотней мелких дайме, которые, чувствуя наше давление, вполне могут сплотиться вокруг фигуры Божественного!

— Нам еще заговора в Киото не хватает, — бурчит Сингэн.

— Надо натравить на императора сёгуна! — задумчиво произносит Ёсимото. — Ёсихару пятнадцать лет. Он смел и порывист, как любой подросток. Если ему показать эту прокламацию, правильно расставить акценты, а также ввести в его окружение наших верных людей, которых там и так немало…

— Да как твой поганый рот может такое говорить, — вскакивает на ноги Сингэн. Такэда безуспешно ищет возле пояса меч, не находит его и, сжимая кулаки, пытается добраться до коротышки. Военачальника перехватывают Ходзе и Уэсуги, и пока они удерживают разгневанного дайме, Ёсимото быстро тараторит ему в лицо:

— Сингэн-сан, остынь, не кипятись, мы об этом уже много раз говорили, спорили. Если можно менять сёгунов как перчатки, то чем император лучше?! Прошлого сёгуна, Асикагу Ёсидзуни, не ты ли выгнал из Киото, отрубив головы всем его приближенным? Если будут доказательства заговора Го-Нары против нашей власти, то чужими руками мы вполне…

— Император — божественная фигура! — кричит Такэда. — Боги отвернутся от Японии, если прервется линия микадо!

— А никто и не призывает прерывать его линию: у Го-Нары есть сын.

— Малолетний! Ритуалы синто кто будет исполнять?

— Жрецы. Как и всегда.

— Господа, я вновь призываю вас не ссориться. — Кэнсин встал между испуганным, но решительным Имагавой и свирепым Такэдой. — Давайте вернемся в практическое русло. В час лошади у нас встреча Большого совета регентов. На него придут Мори, Тёсокабэ и Симадзу. Нам нужна единая позиция по ситуации с прокламацией.

Все потихоньку успокаиваются, рассаживаются обратно на подушки. В комнате повисает молчание. Дайме напряженно думают. Вдруг Уджиятсу щелкает пальцами:

— Симадзу — вот ключ! — Все заинтересованно смотрят на Дракона Идзу. — Идея верховенства императора — она, согласитесь, совсем не японская! А если не японская, то чья?

— Варварская, — уверенно говорит Ёсимото Имагава.

— Точно. Повернем так, что прокламация — это влияние иезуитов. А может, и вовсе их делишки. У них в Европе правит кто? Правильно, монархи. Вот они свои порядки и хотят насадить у нас. Опять же португальские пушки в битве у Хиросимы. Нашли, понимаешь, себе молодого дурачка Ёшихиро Сатоми — и под его прикрытием вершат свои черные дела. Посмотрите, в каждой провинции уже есть эти христиане, японцы забывают старых богов и молятся новому — Езусу. Тебя ударили по одной щеке — подставь другую…

Все дайме морщатся и кривятся, а Уджиятсу, распалившись, продолжает:

— Старые обычаи попраны, христианин Симадзу активно покупает новые ружья, вооружает ими свои войска, а это угроза бусидо, всему нашему тысячелетнему укладу!

— Аркебузы покупают все, — аккуратно замечает дайме-коротышка. — Впрочем, Уджиятсу прав. Мои шпионы с Кюсю сообщают, что иезуиты ссужают деньги единоверцам под десять процентов в месяц, тогда как средняя ставка по кредитам на Хонсю — шестьдесят-семьдесят. Стоит ли удивляться, что так много дайме хотят стать христианами? Опять же торговля с Китаем. Иезуиты монополизировали перевозки между Макао и Нагасаки. Две трети чая, три четверти благовоний и шелка ввозится при посредничестве португальцев. Многие этим недовольны.

— Не дело самурая обсуждать торгашеские дела, — хмурится Сингэн. — Но главную идею я понял. Христиане и Симадзу — враги Японии.

— Совершенно верно, — кивает Дракон Идзу. — Поступим так. Делаем вид, что идея с реставрацией власти императора нам нравится, и параллельно распространяем слухи, что клан Сатоми принял христианство и продался иезуитам. Разжигаем в народе ненависть к гайдзинам, устраиваем несколько покушений на буддийских монахов людьми в черных или оранжевых рясах. Кто там больше всех из настоятелей досаждает нам?

— Большой любовью народа пользуется настоятель храма Тайсэкидзи Наба Санэнага. Почти в каждой проповеди чернит наши имена, — взмахивает веером Ёсимото Имагава. — Кстати, Наба — личный духовник императора. Любопытная комбинация получается, господа, не так ли?

— Мы можем надеяться, что твои ниндзя сделают все аккуратно? — давит взглядом коротышку Ходзе. — По слухам, в твоей армии появились отряды кисё-ниндзя?[58] Два лагеря обучения с инструкторами из школ Ига-рю и Кога-рю?

— Каждый справляется, как может, — уходит от ответа Ёсимото. — А я могу в ответ надеяться, что мне помогут с Одой Набунагой?

Все дайме начинают смотреть в потолок, в окна, только не на Имагаву.

— Я хочу напомнить, господа, что этот выскочка захватил уже вторую провинцию. Земли Мино были обещаны советом регентов мне!

— Ну так и забирай их себе, — презрительно поморщился Сингэн. — Или силенок не хватает?

— На сторону Набунаги перешел вассал Имагавы — Токугава Иэясу, — пояснил присутствующим Дракон Идзу. — После того как наш дорогой регент организовал неудачное покушение на своего данника!

— Этого никто никогда не докажет! — быстро проговорил коротышка.

— А нам и не нужны доказательства. Все и так ясно, — махнул рукой Уджиятсу.

— Ну так что? Будет помощь?

— Ладно, подсобим несколькими тайданами, не трясись. Я дам конницу. — Такэда хрустнул пальцами. — Дракон пришлет мечников. Одна решающая битва — и головы Набунаги и Токугавы у тебя на кольях в замке.

— Хорошо, голосуем, — решил подвести черту под разговором Уджиятсу. — Кто за то, чтобы сделать крайними в щекотливом деле с прокламацией христианских дайме и иезуитов? Все — за, спасибо. Кто за то, чтобы объявить войну Симадзу и вышвырнуть гайдзинов с наших островов навсегда? Все — за… нет, не все. Ну что у тебя опять, Ёсимото?!

— Я предлагаю, поговорить с Мори и Тёсокабэ. Еще до начала Большого совета. Они давно точат зубы на Кюсю. И христиане им поперек горла стоят. Если мы пообещаем помощь, они сами разорвут Симадзу.

— И усилятся! — напомнил о себе молчавший Кэнсин.

— Сильно сомневаюсь, — покачал головой Уджиятсу. — Выкорчевать христианскую заразу с Кюсю — это задача не на один год.

— Так, голосуем. Кто за то, чтобы натравить Мори и Тёсокабэ на Симадзу? Отлично, все — за! Я поговорю с Мори Тэрумото, а ты, Ёсимото-сан, с Тёсокабэ Мототикой. Договорились? И последний вопрос. Сатоми. Я объявляю мобилизацию в своих провинциях. Через месяц у меня будет пятьдесят тысяч самураев, и я покончу с этим выскочкой Ёшихиро. Если к тому времени он еще будет жив. Кэнсин, я могу рассчитывать, что твои вассалы Ямоноути блокируют войска Сатакэ? Сам готов выступить против Сатакэ? Совсем замечательно! На этом все, я закрываю Малый совет.

Глава 2 ЗЛАТОГЛАВЫЙ

Говорят, что везет тому, кто сам везет. В этом смысле я еще тот вол — вот уже почти месяц с момента прибытия в средневековую Японию тащу на себе весь клан Сатоми. И не пикаю! Середина июля, тысяча пятьсот тридцать восьмой год от Р. Х. Позади убийство «родного» дяди, самоубийство десятерых его самых верных самураев, нападение и казнь бандитов Огигаяцу, сожительство с «чужой» женой и, наконец, бойня у Хиросимы. Финал битвы у деревни с атомным названием вышел для нас очень удачным. В то время как я с гвардейцами Абэ бросился защищать пушки и аркебузиров, мой генерал Симодзумо Хиро возглавил удар конницы по расстроенным картечью порядкам самураев Огигаяцу. Мечников Ходзе с огромными клинками нодати мы выбили еще раньше, так что никто не помешал нашим войскам прорвать боевые построения врага и рассечь армию дайме Норикаты напополам. Вслед за кавалерией в прорыв кинулись копейщики Таро Ямады и самураи Танэды Цурумаки. Началось натуральное избиение.

Мне даже не пришлось пачкать мой меч Мурасамэ в чужой крови. Пара отбивов, несколько выпадов и уколов, попавших большей частью в доспехи, — и вот уже мои гвардейцы скидывают солдат Огигаяцу с бруствера обратно в ров, а пушки тем временем добивают уцелевшие островки противника. Еле успеваю крикнуть нашему главному артиллеристу Хосе Ксавьеру, чтобы прекратили стрелять. Так можно и по своим попасть. Картечь не разбирает, где свои, где чужие. Лупит по площадям.

Сажусь на раскладной стульчик перевести дух, а мне уже тащат голову Норикаты.

И когда только успели ее привести в порядок — вытереть от крови, причесать? Еще идет преследование врагов, самураи добивают раненых противников, а самые нетерпеливые мои военачальники торопятся занять места в партере. Начинается процедура рассматривания голов неприятеля. Сначала идет бывший дайме провинции Мусаси, потом генералы и полковники его армии, которых опознают среди трупов по личным флагам. Ждем, когда принесут голову Одноглазого. Вместо этого прибегает гонец и сообщает, что Ходзе Цунанари, оказывается, жив.

Ладно, мы не гордые, сходим посмотреть. Тем более что надо проведать раненых в госпитале, который развернул Акитори позади холма. Наш врач реквизировал несколько сараев крестьян, которые остались после разборки на доски под щиты, и устроил настоящий полевой лазарет. И все по моим рекомендациям. Первое — сортировка. Сначала врач берет в работу раненых средней тяжести, потом легкой, и только в конце тяжелых. Смысл подобного подхода в том, что если браться сразу за тяжелых, то на таких пациентов надо тратить много времени, и пока врач ими занимается, средние станут тяжелыми (например, от кровопотери), а легкие средними (например, начнется заражение). Второй этап — операционная. Айн успел по моим чертежам сделать один комплект хирургических инструментов — ножи, пилки, зажимы, — и теперь Кусуриури практикуется в проведении операций. Опять же по моим наставлениям — сначала обеззараживание (протирка места разреза и рук сакэ), сама операция (в основном вытаскивание застрявших наконечников стрел, мелких осколков, отломившихся от мечей и копий), наконец, зашивание. Благо шовного материала — конского волоса — полным-полно. Его также замачивают в сакэ, дабы избежать заражения. Все раны обрабатывают специальными травами, призванными не допустить сепсиса. Особый вид операций — накладывание различных шин на сломанные руки и ноги.

Но вот что делать со сломанной головой? Я смотрю на пробитый череп Цунанари и удивляюсь! Несмотря на дырку в черепе, Одноглазый продолжает дышать! Дырка не сквозная — скорее всего, картечина ударила на излете в голову, пробила шлем, кости черепа и «спряталась» над височной областью.

— Акитори-сан, как насчет того, чтобы достать картечину? — Сын Дракона Идзу мне чем-то импонировал, и я решил спасти жизнь парню.

— Господин, никто из врачей в лагере никогда не лечил таких травм, — замотал головой аптекарь. — И уж тем более не вскрывал черепа.

— Готовьте все к операции. Я сам попробую его спасти. Ну а умрет — значит, такая у него карма.

В свое время я ознакомился с третьей серией знаменитого фильма «Молчание ягнят». Главный маньяк, которого играет Хопкинс, в конце фильма вскрывает парализованному полицейскому череп и, отрезав кусочек мозга, поедает на глазах остальных героев. Технология трепанации там показана достаточно точно, так что мне надо будет лишь повторить действия каннибала.

Акитори вытер кровь с головы, выбрил волосы вокруг раны. Я тем временем протер руки сакэ, клятвенно пообещав себе после войны открыть несколько винокуренных заводиков для выделки спирта. Ведь ничего сложного — все видели «Самогонщиков» с Никулиным, Вициным и Моргуновым. Греешь брагу на огне, пар по змеевику охлаждается и через несколько перегонок превращается почти в чистый спирт. Уж змеевик местные кузнецы мне в два счета скуют.

Ну, помолясь, приступим. Пациент без сознания, я беру прокаленный, но уже остывший нож, делаю надрез на коже. Снимаю часть скальпа, оставив его висеть на широком лоскуте. После чего хватаю маленькое сверло и делаю несколько дырочек по кругу в правой верхней части черепа. Сзади меня начинает толпиться свита и загораживать мне свет. Да, друзья. Дайме у вас, мягко сказать, с заскоками. То плов приготовит, то вот череп врагу вскрывает. Слава местным богам — японцы очень послушные и лояльные властям люди. В другом месте на меня уже смирительную рубашку надели бы или прибили тайком, а островное население молчит и все терпит. Через сто лет родится Токугава Цунаёси, прозванный в народе «собачьим сёгуном». Умственно отсталый правитель, придя к власти, запретит убивать бродячих животных. Вообще любых. И что бы вы думали? Безропотные японцы послушаются, и через несколько лет по стране будут бродить сотни тысяч бродячих собак. Они станут нападать на крестьян, горожан, распространять бешенство. Но это еще не все. Следующим указом Цунаёси наделит собак большими правами, чем людей. Если, например, стая собак уничтожила посевы или домашних животных, то следовало сначала публично поклясться, что ни одна собака не пострадает. Затем нежностью и уговорами попросить стаю покинуть территорию. Запрещалось кричать, бить зверей. Жители одной из деревень были казнены, когда попробовали насильно выгнать животных. За ругань на уличную собаку, к которой следовало адресоваться не иначе как «О Ину Сама»,[59] преступника ожидало телесное наказание — побивание батогами.

Собачий сёгун построил в столице несколько огромных питомников, в которых содержались бродячие псы. Причем кормили их лучше, чем питались жители крупных городов. Дальше — больше. Собак стали назначать на руководящие должности и рассылать посланниками в провинции. Самый знаменитый эпос Страны восходящего солнца «Сорок семь самураев» начинается с того, что в одну провинцию вот-вот должен приехать такой посланник, а гордый дайме клана Ако отказывается дать на лапу… тьфу, дать чиновнику по имени Кира взятку. Кира — церемониймейстер, который единственный знает, как правильно для пса оформить замок Ако. Естественно, чиновник делает все, чтобы церемония встречи собаки прошла неудачно. Дайме оказывается опозорен, пытается во дворце Токугавы Цунаёси безуспешно убить бюрократа и по приказу сёгуна вскрывает себе живот. После чего верные вассалы Ако числом сорок семь штук целый год выслеживают Киру, чтобы отомстить за смерть и позор сюзерена. В итоге убивают чиновника. А сами кончают жизнь самоубийством. Нация аплодирует смелости и мужеству самураев. При этом ни один японец даже не подумает, что в основе всего этого ужаса — умственно неполноценный диктатор.

Чтобы совсем было понятно. Представьте, что какой-нибудь Лукашенко сходит с ума и заставляет всех от мала до велика играть в хоккей. Детей, стариков, женщин. И все послушно играют! Каждый день, без выходных. Максимум, что вызывает протест, — счет игры между командами «Инвалиды детства» против «Умственно отсталых». Представили? Возможно такое? В Белоруссии нет. А в Японии очень даже возможно.

Я рявкаю на свиту — и та моментально рассасывается в пространстве. Теперь берем маленькие кусачки и прорезаем череп между дырками. Начинает идти кровь. Я ее убираю чистыми прокипяченными тряпками. Отламываю обрезанную по кругу кость черепа над виском, и передо мной открываются серовато-белые мозговые извилины. Ага, вот и картечина. Вокруг нее — гематома и свернутая кровь. Аккуратно палочками для еды вытаскиваю металлический шарик. Беру полую бамбуковую трубку, вставляю в отверстие в голове и высасываю, сплевывая на землю, красно-белую жидкость. В противном случае гематома будет давить на мозг и пациент рано или поздно умрет. Все, вампирская работа закончена, я осторожно вставляю две круглые золотые пластины от навершия шлема Цунанари на места дырок в черепе. Закрываю кожей, зашиваю. Фу-у. Работа сделана, и пациент даже еще дышит.

Оглядываюсь. Вокруг операционного ложа в некотором отдалении стоит толпа самураев. На лицах японцев написан неподдельный страх. Я вытираю кровь вокруг губ и пытаюсь пошутить:

— Господа, если Цунанари Ходзе выживет, его будут звать не Одноглазым, а Златоглавым!

Ноль реакции. Ну и ладно, тряситесь от ужаса дальше, я иду осматривать раненых. Постепенно военачальники преодолевают боязнь и один за другим пристраиваются вслед за мной. Раненых на удивление немного. Около ста человек, большей частью легкие. Всего погибших, по докладу Хиро, около тысячи, и в основном — монахи, включая настоятеля Бэнкэя. От тайдана сохеев осталось семнадцать человек в живых. Что ж. На это я рассчитывал. Монахи должны были принять на себя самый первый, тяжелый удар — и тем самым спасти редут и армию.

Подсчитываем трофеи. Во-первых, от армии Огигаяцу нам перешло в наследство около тысячи крестьян-носильщиков, которые не стали сбегать, а просто сели на землю и ждали новых хозяев. Назывались они хасамибако — по имени лакированного дорожного ящика или тюка, который японцы таскали на конце палки через плечо. В этих ящиках находилось большое количество припасов — рис (около трехсот коку — почти сорок пять кило на носильщика), соленая и вяленая рыба, сушеные водоросли комбу (японцы добавляют их в рис), разнообразная одежда и обувь (хлопковые кимоно, сандалии), лекарственные травы. Особенно меня порадовало с полсотни тюков с порохом. По моим прикидкам, наш пороховой обоз обогатился четвертью тонны огненного припаса.

Тем временем мои самураи по всему полю битвы собирали доспехи, мечи, копья и аркебузы. Исправных фитильных ружей оказалось около трехсот, зато разнообразных лат и холодного оружия нашлось аж еще на одну армию численностью пять-шесть тысяч человек. А вот здоровых лошадей после нашей артиллерийской бойни осталось мало. Около пятисот голов. Но и то хлеб. Самый главный сюрприз меня ждал в ставке Норикаты. В ящике, вокруг которого лежало несколько убитых охранников, было упаковано три тысячи золотых монет. Отдельно стояла лакированная коробка с замком. Вскрыв замок кинжалом, я нашел векселя киотских торговых домов на пять тысяч коку! Кроме того, в ставке были складированы разнообразные дорогие доспехи с серебряной отделкой и чеканкой, пара десятков мечей известных оружейников.

Отправляюсь награждать отличившихся. Хорошо, что я захватил из Тибы дырявые китайские монеты, — очень удобно вешать на грудь героев. А таких мне представляют аж сорок человек. Не забываю и о кирасирах и генерале. Каждому достается по золотой монете и дорогому мечу из запасов Норикаты. Конечно, самураи больше всего радуются клинкам. Некоторые увешиваются трофейным оружием, как новогодние елки. И за поясом несколько мечей, и за спиной, и даже в обеих руках.

Больше всех получают португальцы. Им я выплачиваю за бой по десять коку каждому. А Ксавьеру все двадцать. Пришлось расстаться со ста пятьюдесятью шестью золотыми кобанами, но дело того стоило. Теперь артиллеристы за меня горой и готовы идти в бой против кого угодно. Но вот они-то мне и не нужны сейчас. После битвы у Хиросимы я приказываю бросить обоз с пушками и раненых у деревни и форсированным маршем иду на Эдо.

В пути меня догоняет гонец из Тибы. Прилетел голубь из Итихары — брат взял штурмом базу пиратов. Убито триста с лишним вако, еще двести человек взяты в плен. Обнаружены большие ценности, много золота и серебра, двадцать гребных кораблей, и главное — трое пленников из аристократов. Брат не пишет, кто именно освобожден, зато подробно расписывает детали боя. Деревня Ава была захвачена на рассвете внезапной атакой. Пираты спали, даже не выставив часовых. Потерь нет, Хайра спрашивает, что делать с пленниками и новыми самураями, которых он мобилизовал по всей провинции Кадзуса. Всего под его командой уже оказалось почти шестьсот солдат. Сто самых лучших и самых верных бойцов приказываю оставить в Аве, из пленных выделить двадцать человек, которые захотят избежать смерти, обучая моих самураев морскому делу: навигации возле берегов, установке парусов, управлению судами, абордажу. Остальных вако публично казнить. Аристократов и ценности направить в Тибу. И еще одно тяжелое решение, которое мне пришлось принять. Скрепя сердце отдаю приказ силами полутысячи атаковать монастырь Хоккэ, благо тот остался без защиты.

Подло? Да, подло. Но власть дайме такая штука, что иногда приходится ради безопасности десятков и сотен тысяч жертвовать жизнью просто десятков и сотен людей. Очевидно, монастырь — черная дыра на землях Сатоми. Во-первых, не платит налогов, хотя наделы занимает и обрабатывает огромные. Во-вторых, конфликтует с моими вассалами. Наконец, монастыри на протяжении всей японский истории были рассадниками сепаратизма (особенно отличились фанатики Белого Лотоса). Я собираюсь объединить Японию под своей властью, открыть острова миру, а монахи и насельники будут всеми силами сопротивляться моим планам. В общем, я отбрасываю моральные терзания, вспомнив лозунг из рязановского фильма «Гараж»: «Вовремя предать — не предать, а предвидеть», — запечатываю письмо и отправляю гонца обратно к брату.

Двое суток форсированного марша — и мы с полками выбираемся на тракт под названием Токайдо. И сразу я понимаю: вот она, цивилизация! Если до этого мы шли пусть и по дорогам, но все-таки по проселочной местности, которая изобиловала оврагами, речками и ручьями, то Великий восточный путь кардинально отличался от тех дорог, что я видел до этого.

Первая особенность, которая мне сразу бросилась в глаза, — полное отсутствие колесного транспорта. Тысячи путешественников, падавшие ниц при моем приближении, передвигались либо пешком, либо верхом на лошадях. Аристократы ехали в каго — паланкинах, похожих на короба, подвешенные на шесты, которые несли на плечах носильщики. Колесный же транспорт оказался прерогативой императорского дворца, и простолюдинам не дозволялось использовать повозки. Так как повозок не было — не было необходимости в специальном дорожном покрытии.

Второй момент, на который я обратил внимание, — большое количество сосен, высаженных вдоль тракта. В жару деревья давали так нужную путешественникам тень, а зимой наверняка защищали от дождя и снега. Да и потеряться при таком ориентире было сложно. Наконец, третье — множество дорожных застав. Клановые пункты досмотра были разрушены, и я тут же приказал начать их восстанавливать, на что выделил необходимые средства. Заставы же в землях Мусаси оказались пусты. Чиновники и самураи Огигаяцу сбежали в столицу провинции.

На третий день мы подошли к Эдо. С небольшим отрядом гвардейцев я выехал на рекогносцировку. Замок Норикаты Огигаяцу, конечно, поражал воображение. Никакого сравнения с провинциальной Тибой — три яруса каменных стен высотой метров двадцать каждая на большом каменном основании, рвы, заполненные водой. Вокруг твердыни раскинулся город в виде кварталов ёка-мати — призамковых посадов. Причем посады были отделены друг от друга водными каналами. Вот такая своеобразная Венеция. С точки зрения обороны города — все очень удачно. Сначала врагам надо захватить мосты через каналы — и только потом подступить к воротам крепости. Сами ворота, по докладам шпионов, были окованы железом и защищались специальной башней тэнсю, которая состояла из нескольких ярусов узких бойниц. Очевидно, что защитники могли безнаказанно обстреливать через эти бойницы осаждающие войска. Насколько я мог видеть с окраины города, который через триста лет превратится в столицу Японии Токио, — башня тэнсю была увенчана изящной, крытой черепицей крышей, украшенной узорами с позолотой. Эта позолота ярко сверкала в лучах заходящего солнца.

Я не мог тратить много времени на осаду Эдо, поэтому мы с мацукэ разработали план молниеносного штурма. Слава японским богам, Цугара Гэмбан, экс-главный шпион Сатоми, успел внедрить в клан Огигаяцу множество разведчиков. А перед своим исчезновением еще и забросить в Эдо несколько ударных отрядов ронинов. Несколько десятков самураев перед самым походом дайме Норикаты против меня были приняты на службу в замок. И сегодняшней ночью они должны были заступить на караул к воротам замка. Я не мог не использовать подобного шанса и назначил на раннее утро общую атаку Эдо.

Глава 3 ИЗ ЖИЗНИ ИМПЕРАТОРОВ

Сто пятый император Японии Томохито Го-Нара быстрым шагом шел по комнатам и залам своего дворца. Самураи охраны лишь успевали раздвигать деревянные решетки фусума, которые отделяли коридоры от покоев, а покои от крытых галерей. Несколько раз пришлось ждать, пока слуги откроют ситоми — тяжелые железные створки, похожие на ставни. Спустившись в подвал, император почти пустился в бег. Дородному круглолицему Томохито было очень непросто мчаться по дворцу! Дело даже не столько в комплекции, хотя толстый живот, конечно, мешал. Дело было в церемониальной одежде. С утра слуги облачили императора в очень длинные шаровары нагабаками, которые полностью скрывали ступни и еще волочились вслед за ногами. Поэтому любая смена траектории движения требовала настоящего искусства — резким движением стопы было необходимо постоянно оставлять волочащуюся часть штанов строго позади, иначе можно было наступить на обшлага шаровар, запутаться и упасть. Одновременно при ходьбе Го-Наре приходилось подхватывать каждую штанину, подтягивая ее вверх при каждом шаге, чтобы дать место ноге для движения. А подхватывать штанины было крайне трудно, так как широкая парадная накидка катагина имела очень длинные рукава, которые почти касались пола. Не стоит забывать и о тяжелой ритуальной шапке китайского образца, которая все пыталась сползти на лоб и закрыть глаза. В общем, Го-Наре приходилось демонстрировать настоящие чудеса координации движений.

Последний пост пройден, император открыл потайную дверь и стал спускаться по длинной лестнице. Несколько пролетов — и вот Томохито входит в Соловьиный зал. Это помещение со специальными досками, которые «пели», когда на них наступали, велел построить еще дед Го-Нары — Го-Цутимикадо.

Сто третий император Японии очень опасался покушений и предпочитал ночевать в специальной секретной комнате сразу за поющим залом. Из спальни вел потайной подземный ход, через который Го-Цутимикадо планировал сбежать из дворца, если по его душу придут убийцы. И действительно, во время смуты городов Онин опытный ниндзя по имени Такоя смог проникнуть во внутренние покои императора, убить нескольких самураев охраны и даже найти проход в подвал, где спал Го-Цутимикадо. Однако поющий зал разбудил номинального правителя Японии, и пока убийца подбирал отмычки к двери, тот успел ускользнуть. Ниндзя был пойман, в ходе пыток откусил себе язык, захлебнулся кровью, но заказчиков не выдал. Впрочем, они и так были известны.

Наверняка «заказали» Го-Цутимикадо дайме клана Хосокава. Их еще называли восточниками. Разумеется, были и западники — кланы Сиба и Хатакэяма. Сто третий император имел глупость примкнуть к одной из враждующих сторон и объявить их врагов вне закона. За что и поплатился. Нет, ниндзя больше не удалось проникнуть во дворец Госё, но этого было и не нужно. Расстроенные провалом Хосокава собрали стотысячное войско и осадили Киото. Сиба и Хатакэяма не остались в долгу: вместе еще с одним кланом Оути мобилизовали уже сто шестьдесят тысяч самураев и попытались снять осаду. На протяжении полугода столица несколько раз переходила из рук в руки, и в итоге вся северная часть оказалась разрушена. Испуганный Го-Цутимикадо поспешил отречься от престола, враждебные дома тут же короновали его малолетнего сына и перенесли военные действия из Киото в провинции, где к тому времени также началась гражданская война. Шесть лет боевые действия шли с переменным успехом, но в итоге после смерти дайме Хосокавы восточники постепенно начали уступать западникам, и смута городов Онин закончилась победой нынешней династии сегунов Асикага.

И вот теперь внуку Го-Цутимикадо Томохито Го-Наре очень пригодилась тайная комната деда. В ней его ждал один очень важный гость, встреча с которым могла навсегда изменить политический ландшафт Японии.

Император прошел поющий зал, взял в нише свечу, зажег ее и аккуратно отворил последнюю дверь. За нею находилась маленькая комната, без окон и без какой-либо мебели — лишь простые рисовые татами и две дзабутон (квадратные подушки для сидения). Одна подушка уже была занята квадратной фигурой самурая, облаченного в церемониальные одежды. Несмотря на свечу, в каморке было темно, но Томохито разглядел белые накрахмаленные плечи парадной накидки камисимо и шаровары-хакама, больше похожие на юбку-брюки.

Пока император садился на вторую дзабутон, самурай сделал глубокий поклон лбом в татами и оставался в таком положении около минуты. После чего распрямился, и Го-Нара смог разглядеть лицо дайме Оды Набунаги. Высокий лоб с залысинами, традиционная косичка свернута вдвое и уложена мячиком на затылке. Под большим носом с горбинкой у Набунаги росли маленькие черные усики. Го-Нара затруднился с ходу отнести этого самурая к какой-либо категории людей, которые ему встречались раньше. Судя по плечам — воин, но шрамов нет. Руки тоже какие-то женские, с аккуратными ногтями и дорогими перстнями. Пахнет духами, но лицо жесткое, волевое. В общем, эдакий идеальный самурай, который хорош и с мечом, и в стихосложении, и даже икебану[60] сделать. Очень опасный человек. Может встать несокрушимой горой на пути врага, а может превратиться в быстрый ручей и утечь из рук неприятеля. Го-Нара припомнил, что он знает про дайме клана Ода. Молод, всего двадцать четыре года. После смерти отца был вынужден схватиться за власть со своим братом. Не только победил, но и жестко подавил мятеж. Пустил под нож около тысячи сторонников брата. И тут же начал воевать со своим соседом — Токугавой Иэясу, вассалом клана Имагава. Несмотря на помощь Имагавы, Ода смог одержать несколько блестящих побед. Спустя два года умудрился склонить Токугаву к измене, взял в заложники его единственного сына, и сейчас Токугава успешно громит войска бывшего сюзерена. Обезопасив правый фланг, стремительным ударом сокрушил клан Сайто и захватил большую и плодородную провинцию Мино. Ловко пользуется династическими браками. По слухам, обручен с дочерью сильного дайме Китабатакэ.

И терпеливый! Уже пять минут Го-Нара рассматривал в упор дайме, а тот замер статуей и даже не моргает. Вот уже чего-чего, а терпения императору было тоже не занимать. Бесконечные ритуалы синто, приемы иностранных послов, когда ты не можешь даже выглянуть из-за парадной ширмы и лицезреть гостей, — все это выработало в Томохито силу воли и долготерпение.

— Коничива, дорогой друг, — начал свою партию император. — Рад вашему визиту в мое скромное жилище. Я ценю вашу смелость. Пробраться в Киото, в столицу, наводненную шпионами вашего врага Имагавы, ради встречи со мной…

— Это мой долг как верного подданного вашего императорского величества! — еще раз поклонился Набунага. — Потом, информированность Ёсимото о делах в стране сильно преувеличена. В противном случае, регенты ни за что бы не допустили появления Клятвы пяти обещаний Сатоми.

— Кстати, о Сатоми Ёшихиро. Что вы думаете об этом молодом дайме и его прокламации?

— В теории идея возврата власти императору — замечательная мысль, — пожал плечами Набунага. — Отличный флаг, под которым можно собрать всех недовольных властью дайме, особенно крупных вроде Ходзе, Такэды. Думаю, что даже многие мелкие князья готовы поступиться своими правами ради того, чтобы не попасть в зависимость от крупных соседей. Лучше подчиняться абстрактному императору в столице, чем какому-нибудь фанатику бусидо Сингэну Такэде или беспринципному убийце Ёсимото Имагаве.

— Но есть какое-то «но»? — напрягся Го-Нара.

— Даже два, — кивнул Набунага. — Концепция реставрации власти императора, давайте будем реалистами, практически неосуществима. На трех крупнейших островах Японии правят около двухсот сорока дайме. Это двести пятьдесят или двести шестьдесят провинций, разделенных горами, реками и проливами. Как вы собираетесь управлять страной, если власть вдруг окажется у вас? Я не хочу показаться непочтительным.

— Давайте без церемоний. Я ценю вашу искренность, — подбодрил Оду император.

— У вас нет верных людей, которым бы можно было доверить власть в провинциях, — загнул палец дайме. — Нет единых законов, по которым бы жила страна. Сейчас крестьяне, торговцы, гайдзины — все подчиняются либо старым установлениям сёгуната, либо, что более вероятно, клановым указам. Кроме чиновников и законов, — Ода загнул второй палец, — у императора нет своей армии. Власть кланов держится на верности самураев. Кроме чиновников, законов и армии, — Ода загнул третий палец, — у императора нет денег. Налоги платятся в казну дайме, и ни один князь не отдаст ни одной монеты в столицу.

— Это понятно, — сморщился Го-Нара. — Я до сих пор из-за жадности регентов не коронован! А мой отец с семьей даже голодал! И был вынужден собственноручно печь рисовые пирожки, чтобы накормить нас, своих детей. Никогда не забуду и не прощу этого дайме. Какое второе «но»?

— Личность Сатоми Ёшихиро. — Набунага сделал вид, что не заметил, как спал с лица император. — Возник неизвестно откуда, мелкий восточный дайме — и сразу дает клятву, которую вот уже месяц обсуждает вся страна. Рассылает прокламацию всем князьям, настоятелям монастырей. Теперь уже нельзя сделать вид, что клятвы не было. Знамя поднято, и более того, амбиции Ёшихиро подтверждены делом. Перед отъездом я получил сведения от шпионов. Ходзе потеряли Эдо. После битвы при Хиросиме войска Сатоми ночью подошли к столице Мусаси и овладели замком. Говорят о предательстве самураев охраны, восстании ронинов внутри стен.

— Ну вот и моя армия, дорогой Набунага-сан, — улыбнулся Томохито. — Победоносная и верная.

— Хоть Ёшихиро и поднял императорский флаг над Эдо, — покачал головой Ода, — это не сделает его армию победоносной. Против него сплотятся все регенты. Один Ходзе может выставить от пятидесяти до ста тысяч самураев. Клан Сатоми обречен, и обречен именно потому, что замахнулся на власть регентов.

— Обречен Ёшихиро Сатоми, но не сама идея реставрации моей власти? — впился глазами в бесстрастное лицо Оды Го-Нара.

Набунага молчал, погрузившись внутрь самого себя. Казалось, дайме что-то прикидывает.

— Авантюра, конечно… — Набунага смотрел на свечу. — Если в столице все пойдет по наихудшему сценарию — погромы, поджоги, народные волнения — и император обратится напрямую к своим верным вассалам… Моя армия может совершить один быстрый бросок на Киото. Через земли Асаи, чей дайме пропустит меня и окажет помощь продовольствием.

— Масахито Асаи — мой дальний родственник по жене, — улыбнулся Го-Нара. — Я состою с ним в переписке и смогу убедить пропустить вашу армию. При наличии гарантий, конечно.

— Думаю, заложник с моей стороны устроит Масахито. Пять дней скачки — и двадцать тысяч всадников у ворот Киото. Вы договариваетесь с соседними кланами Хатакэяма, Хаттано и Хаттори о…

— Хаттори исключены, — перебил император Оду. — Эти себе на уме, хотят войти в число регентов при сёгуне. Я не могу обеспечить их нейтралитета.

— Двадцать тысяч самураев Китабатакэ у них на границе заставят вести себя смирно, — сказал как отрезал Набунага. — Я поговорю… с будущим тестем, чтобы он блокировал Хаттори за… должность в новом совете регентов.

— Вы хотите…

— Да, вам, ваше величество, тоже придется рискнуть. С началом волнений я жду указа о расформировании старого совета и сформировании нового.

— Со мной поступят как с дедом — заставят отречься или убьют. Потом, волнения уже начались. Вы слышали о нападении на храм Сэнсодзи? Обвиняют христиан. Кто-то видел, как толпу науськивал иезуит.

— Ерунда! Всех иезуитов в Киото — два человека. Это священник Доминго Перес и отец-инспектор ордена иезуитов Томас Верде. Тут какая-то интрига. Я не верю слухам, распространяемым в городе, что Клятву пяти обещаний придумали христиане. Что касается вашего убийства или отречения… Им не хватит времени. Такого решения быстро не примешь. Пока регенты, разъехавшиеся по провинциям, будут обмениваться письмами, согласовывать позиции, в столице начнется хаос. Мои агенты постараются поджечь усадьбы Такэды, Ходзе, Имагавы и Уэсуги. Сёгун слишком молод, войск у него нет, влияния на кланы тоже. Пока Великие дома будут думать, малые дома колебаться, столица будет наша. Вы тут же даете мне титул тайко,[61] объявляете четырех северных регентов вне закона, я поднимаю ваш флаг — и мы зовем под него всех мелких дайме.

— Придя к власти в столице, вы лишите меня влияния.

— Вы хотите гарантий?

— Да!

— Из пяти мест в новом Совете можете три пообещать своим сторонникам. Тому же Масахито Асаи. Или этому парню, Сатоми Ёшихиро. Это во-первых. Во-вторых, давайте обручим вашего малолетнего сына и мою трехлетнюю дочь. Дети могут до совершеннолетия жить в вашем дворце. Наконец, я сегодня же передам вашим людям сто тысяч коку в золотых монетах и векселях ямада хагаки. Только имейте в виду, канцлер двора — шпион Имагавы.

— Да, я знаю. Может быть, уже сейчас он составляет послание о моем странном отсутствии. Значит, договорились? Когда начинаем?

— В первый день суйё-би месяца фумидзуки[62] я выступаю на Киото. К этой дате все должно быть готово!

— Да будет так.

Мужчины кланяются друг другу и расходятся. Император — обратно в поющий зал, а Ода Набунага уходит в подземный ход. В комнате остается гореть свеча, которая дает очень слабый свет. Но даже в этом свете, если как следует приглядеться, можно увидеть странную черную тень в правом углу потолка. Зацепившись за стропила руками и ногами, как муха вниз головой, висит человек в черно-синем балахоне. После ухода императора и его гостя шпион ждет еще с полчаса, а потом, перебирая руками с надетыми на кисти железными когтями нэкодэ, медленно, по балкам, спускается вниз. Последние несколько метров до пола он преодолевает прыжком, сделав красивое сальто назад. Замерев на секунду, мужчина с коротким мечом за спиной слушает дворец. В подвальных помещениях царит тишина. Ниндзя задувает свечу и осторожно уходит вслед за Набунагой по подземному ходу.

Выйдя на поверхность в заросшем кустарником овраге, синоби быстро скидывает с себя черную куртку уваги, кольчугу мелкого плетения, пояс со множеством крючков и кармашков додзимэ, дальше на землю отправляются специальные брюки (игабакама), ручные накладки-перчатки тэкко, ножные обмотки асимаки, мягкие тапочки-носки — и наконец маска дзукини. Если бы кто-то мог в этот момент наблюдать за голым человеком, то он увидел бы ничем не примечательного японца средней субтильности. Единственное, что бросалось в глаза, — перевитое мускулами худощавое тело и черные кустистые брови.

В руках синоби появляется плетенный из коры рюкзак прямоугольной формы, и из него мужчина достает традиционную одежду крестьянина — соломенные сандалии, набедренную повязку фундоси, хлопчатобумажные шаровары и короткую серую куртку с поясом в виде платка фуросики.

Через минуту ниндзя было не узнать. В овраге стоял обычный сельский житель. Осталось сложить в рюкзак черный костюм с кольчугой, короткий меч сантиметров сорока с квадратной гардой, маленький серп на длинной цепи, несколько сюрикэнов[63] в форме пятиконечных звезд, наконец, кошачьи лапы нэкодэ — и можно идти.

Переодетый синоби быстро выходит на центральную улицу Киото, вливается в толпу таких же крестьян, торговцев и ронинов, после чего делает несколько кругов по перпендикулярным аллеям, проверяя, есть ли слежка. Не обнаружив постороннего внимания, мужчина входит во второстепенную харчевню, просит служанку подать суп мисо и лапшу. Ест, пьет зеленый чай, после чего просит подать письменные принадлежности. Быстро набрасывает письмо, запечатывает большим пальцем правой руки и после еды заносит послание в миссию португальских негоциантов, что находится в переулке Исибэ-кодзи.

Глава 4 РОМАН В ПИСЬМАХ

Засыпаю под кваканье лягушек, просыпаюсь под их же брачные песни. Да что же это за такой японский будильник? Я понимаю, когда в походе были, шли мимо заливных полей — сам бог велел их кваканье слушать. А сейчас? Замок Эдо, монументальное сооружение, шикарные покои, достойные императора, с белоснежными татами, лаковой мебелью, расписными сёдзи и ширмами — и на тебе, я должен просыпаться под крики этих жаб. Выбираюсь из футона, выглядываю в окно.

Ага, вон они где угнездились. В замковом рву. Оттуда небось и москиты летят. Если бы слуги вечером не зажгли жаровни с благовониями — мошкара меня живьем съела бы. Одеваюсь, умываюсь, завтракаю и спускаюсь вниз, в приемный зал.

Несмотря на раннее утро, там меня уже ждет куча народу. Вижу военачальников, мацукэ, секретаря Сабуро и еще с десяток малознакомых людей. Наверное, местные. Захват Эдо прошел быстро, но сумбурно. В какой-то момент я даже потерял контроль за ситуацией. Гвардейцы Абэ стремительным наскоком овладели мостами в городе и вышли к воротам замка. Там уже вовсю рубились мои диверсанты-ронины. Им удалось открыть одну створку, и тут охрана на стенах подняла тревогу. Пришлось отбиваться от превосходящих сил гарнизонных самураев. Погибли почти все ронины (оставшихся в живых я щедро наградил и назначил на командные должности в армии), однако воинам ордена Яцуфусы удалось зацепиться за ворота. После чего подошли основные силы генерала Симодзумо Хиро, и крепость была взята. Не сразу, конечно. Все утро шли отдельные стычки как в самом городе, так и в замке, где в донжоне засели остатки огигаяцу. Мне сначала предложили их поджечь, но было обидно рушить красивую башню, и я дал слово отпустить осажденных.

Сам Нориката Огигаяцу был холост и бездетен (говорили, что и бесплоден тоже!), поэтому мне не пришлось принимать тяжелых решений о казни его семьи или сторонников. Те, кто хотел уехать, сделали это в течение дня. Остальные погибли еще раньше, во время битвы при Хиросиме. Все, что мне оставалось, — это дать команду сменить охрану пограничных фортов и застав, поставить своих людей на руководящие посты в администрации города и провинции, а также провести инвентаризацию трофеев (патрулирование Эдо и комендантский час, который тут оказался в новинку, само собой).

А трофеев оказалось много. Во-первых, вся казна дайме. Больше ста тысяч коку в золотых монетах, векселях и храмовых ассигнациях. Во-вторых, разведывательная информация. Нашлись подробные карты земель Ходзе, Такэды, Яманоути и Сатакэ с указанием количества войск, планов по боевому развертыванию. Особенный интерес представляла переписка Норикаты с Уджиятсу, Сингэном и другими дайме. Ее я тут же отдал Мураками для анализа и систематизации. С большим интересом выборочно прочитал архив Огигаяцу. Чего тут только не было. Отчеты разведчиков (по ним можно будет вычислить шпионов в моих землях), экономические расчеты по провинциям, досье на высокопоставленных персон. Нашел папочку и на себя. Молод, порывист, хороший мечник, души не чает в жене и ребенке, почтителен с отцом и дядей, покровительствует брату. После ухода в монастырь матери отношений с нею не поддерживает, находится под сильным влиянием тестя.

А отец моей жены Ёсиацу Сатакэ, оказывается, ой как непрост. Влияет на меня… Еще бы понять как. Вчера пришли новости, что тесть объявил войну Ходзе. А сегодня мне приносят письмо — Ёсиацу со свитой срочно выехал в Эдо. Жди и встречай родственников, зятек.

Писем вообще последнее время приходит куча. Во-первых, от японских дайме. Крупные князья, естественно, проигнорировали мою Клятву. Зато от мелких — отбоя нет. Послания аристократии можно условно разделить на три типа. Проклятия на мою голову (большинство). Осторожный интерес, вопросы, пожелания наладить постоянную переписку и даже дипотношения (с десяток, всем ответил). И наконец, три письма, которые меня порадовали от души. Вернее, даже четыре, но про последнее расскажу отдельно. Первое письмо — от настоятеля киотского храма Тайсэкидзи Набы Санэнаги. Предлагает помощь в агитации среди синтоистского священства. Вывесил мою прокламацию перед своим храмом, готов посодействовать финансово и идейно. Долго распинался, как здорово ложится моя концепция реставрации власти императора в синтоизм с его легендой об императоре Дзимму — праправнуке богини солнца Аматэрасу. Вертикаль власти получалась весьма стройной. Землей и людьми правят боги, делегируя свою власть японским царям. Не китайским! Это важно. Всю историю Япония постоянно что-то заимствует из Поднебесной. Буддизм, конфуцианство, бумагу, шелк, иероглифы… список можно продолжать и продолжать. Японская элита на Китай постоянно смотрит как на образец во всем — от чернения зубов и выбеливания лица (хорошо маскирует следы от кариеса и сифилиса) до медицины и военной стратегии (трактаты какого-нибудь Сунь-Цзы — местный бестселлер, имеется в библиотеке любого дайме). В общем, Наба был эдакий мягкий националист (не изоляционист!), и с ним можно было иметь дело. Тем более что мне был необходим кто-то из местных вменяемых попов, чтобы привести ситуацию с религией в Японии в порядок. Честно сказать, местный синкретизм (молимся и Будде, и Аматэрасу, медитируем в Пустоту и на Белый Лотос) меня порядком достал. Ну нельзя быть такими всеядными! Не тот век еще для религиозного либерализма. Рановато разрешать народу молиться любому пню. Мощный культ императора, божественного потомка Аматэрасу, — вот что нужно рядовым японцам! А все остальное идет лесом. Собственно, в таком духе у нас и завязалась переписка с Санэнагой.

Второе письмо пришло от моего потенциального союзника, правда, географически весьма отдаленного, могущественного правителя княжества Сацума — Симадзу Такахисы. Дайме клана Симадзу был фактически повелителем целого острова Кюсю. Более того, последние полвека Кюсю здорово христианизировался, и Такахиса, сам христианин, даже посылал своих сыновей учиться в Рим. Там самураи приняли сан и стали первыми японскими священниками в истории католицизма. Дайме предлагал мне дружбу, торговое соглашение и, что еще важнее, помощь в поставках современного вооружения. Видимо, иезуиты уже успели отослать ему голубя с кратким изложением наших переговоров. Идею с возвратом власти императору Такахиса поддерживал обеими руками, видимо, надеясь отсидеться на своем острове. Либо проимператорские силы возьмут верх, либо регенты скрутят наглого Сатоми, а там, глядишь, как в анекдоте про Ходжу Насреддина: или ишак умрет, или падишах. Насколько я помнил из истории, отсидеться у Такахисы не вышло. После того как к власти окончательно пришел Тоётоми Хидэёси и вынес всех на Хонсю — следующим ходом бывший генерал Оды Набунаги устроил вторжение стопятидесятитысячной армии на Кюсю. Это стало началом конца независимости клана Симадзу.

По здравом размышлении я принял предложение о союзе. Дело было даже не в порохе и не в огнестрельном оружии, которое мне, разумеется, было нужно. Кюсю — важный форпост на пути к Китаю. Еще не завоеван крупный японский остров Окинава (тот самый, где спустя четыреста с лишним лет американцы устроят свою военно-морскую базу). Сейчас на острове существует относительно независимое государство Рюкю во главе с королем Сё Хаси. Рюкю активно торгует со всеми близлежащими странами — корабли королевства свободно заходят в порты Китая, Японии, Кореи, Вьетнама, Сиама, Малакки, Суматры, Борнео… Кстати, Сё Хаси имеет титул вана, пожалованный ему императором Китая, как говорится, за вклад в дело развития двусторонних взаимоотношений. А на самом деле за то, что, во-первых, не позволяет вако устраивать базы на Окинаве, а во-вторых, платит Китаю дань. Вектор внешней экспансии Японии после объединения страны под властью императора мне был очевиден. Империя Мин под натиском маньчжуров вот-вот падет. Следуя мудрому афоризму Ницше «Падающего — толкни», Япония вполне может успешно захватить все земли, начиная от Тайваня, вплоть до Пхеньяна. Планы захвата Кореи мне не казались циничными или наполеоновскими. Ведь если посмотреть историю, то станет понятно, что Корея всегда была эдакой азиатской Польшей. Недогосударством, постоянно теряющим свою независимость.

Сначала в сто восьмом году до н. э. древний Чосон завоевывают войска китайской династии Хань. Корея номер раз прекращает существовать. Корея номер два, сплав королевств Силла, Пэкче и Когурё, в десятом веке распадается на составляющие самостоятельно. Дальше бедных корейцев завоевывают монголы. Восемьдесят лет ига. В шестнадцатом веке армия Хидэёси высаживается на корейском полуострове и захватывает Сеул. В результате вторжения японцев новое государство Чосон чуть-чуть не прекращает существование. Спасает ситуацию иностранная помощь одновременно маньчжуров и китайских армий династии Мин. Девятнадцатый век — новая война между Китаем и Японией. И опять на территории Кореи. Только в этот раз японцы побеждают и устанавливают протекторат над страной, убивая попутно корейскую королеву. Двадцатый век. Русско-японская война. И опять под раздачу попадает Корея. Япония окончательно аннексирует азиатскую Польшу. Тридцать пять лет, до разгрома Японии союзниками, Корея находится в статусе колонии. Проводится политика ассимиляции и японизации населения. Финал известен. Корея волей чужих держав разделена на две страны, которые вот-вот сцепятся друг с другом. Вывод? Семилетняя война между Кореей и Японией в шестнадцатом веке — историческая неизбежность. Слишком слаб и нестабилен сосед. Либо его завоюют маньчжуры, либо, что скорее всего, — победитель в гонке под названием Сэнгоку Дзидай. А если стадо быков нельзя повернуть, надо что сделать? Правильно, его возглавить! И установление союза с кланом Симадзу — первый к тому шаг.

Пишу дайме Такахисе пространное письмо, где описываю свое видение ситуации, мягко зондирую почву на предмет династического брака. Брат Хайра еще не женат — можно прокрутить варианты.

Третье послание было от посла Китая при японском императорском дворе — Чжоу Ли. Иностранный дипломат восхищается моим призывом вернуть власть Го-Наре, готов всячески способствовать победе сил добра, спрашивает, какую помощь может оказать династия Мин в деле установления божественного порядка на японских островах. Ага, так я и поверю этим слащавым заверениям. Китайцы явно гнут свою линию. Если в Японии свергнут сёгуна и регентов, а Го-Нара станет единственным владыкой страны, то можно будет опять потребовать признать вассалитет династии Мин и платить Поднебесной дань. Такие заходы послы Китая делают уже не в первый раз, регулярно получая отлуп, но продолжая гнуть свою линию (например, в официальной переписке императора Японии продолжают называть всего лишь королем государства Ва).

В ответном письме осторожно зондирую почву относительно если не отмены, то хотя бы смягчения политики «хайцзин», то есть указа о запрете на морскую торговлю с иностранцами. Мягко намекаю, что если китайский император сделает первый шаг и, например, разрешит заход в порты кораблей самых лояльных к династии представителей японской аристократии, то в случае победы этих самых представителей в междоусобной драке дайме благодарность победителей будет безграничной. Как лично к Чжоу Ли, так и к Китаю в целом. В качестве примера вкладываю в письмо рапорт моего брата о разгроме пиратской базы в Аве. Дескать, глядите — клан Сатоми уже делом доказывает свою приверженность правилам, установленным императором Чжу Хоуцуном (а скорее всего, его дворцовыми евнухами, из которых, по сути, состоит правительство и секретные службы). Поколебавшись минуту, добавляю к письму и рапорту вексель ямада хагаки (синтоистского храма в Исэ) на десять тысяч коку. Если уж играть по-крупному, надо ходить с козырей. Подкуп чиновников — обычное дело в Китае, а после захвата Эдо и казны Норикаты я стал обладателем запасов золота почти на двести тысяч коку. И хотя мне в ближайшее время предстоят огромные расходы по найму новой армии, вооружению и экипировке самураев, я вполне мог себе позволить дать взятку китайскому дипломату. Ведь если удастся получить разрешение на заход моих кораблей в порты Поднебесной, я в десятки и сотни раз окуплю затраты. Во-первых, большие доходы принесут закупки шелка, фарфора, пороха — всего того, что в Японии либо не умеют делать, либо по каким-то причинам не могут. Во-вторых, я планировал начать сманивать искусных мастеров, которые скоро массово побегут из страны из-за нашествия маньчжуров. Опасность от монголов такова, что правительство Поднебесной возобновит брошенное несколько сот лет назад строительство Великой Китайской стены.

Последнее письмо было самым важным. Я это понял сразу, как только взял послание в руки. Начнем с того, что оно было запечатано с помощью стилизованного изображения шестнадцатилепестковой хризантемы — символа императорского дома Японии. С обратной стороны на бумаге была нарисована цапля танко, держащая в клюве и лапах три королевские ценности, принесенные на землю богом Ниниги-нох-Микото и лично переданные своему внуку Дзимму Тенно — меч, зеркало и бриллиант. Первый земной император в свою очередь передал их сыну, тот — внуку, и так они дошли до нынешнего монарха Го-Нары. Собственно, это и было его письмо. Начиналось оно пафосно: «От имени 105-го Императора Японии Го-Нары, Сына Неба и Земли, Морей и Гор, Мы приветствуем нашего верного вассала Сатоми Ёшихиро, сына дайме Сатоми Ёшитаки…» Томохито писал о себе в третьем лице, используя самые патетичные иероглифы из всех возможных, но общий смысл послания я понял. Во-первых, я замечен, мои лозунги взяты на вооружение. Во-вторых, Го-Нара завуалированно дал понять, что по всей стране у нашего движения есть сторонники. В-третьих, скоро стоит ожидать больших перемен. В-четвертых, наши главные враги — северные и южные регенты, которые пойдут на все, чтобы удержать власть. И последнее. Я должен оказывать любую помощь лицам, предъявившим перстень Го-Нары с изображением хризантемы.

Последнее требование мне показалось несколько наивным. Кто же такие вещи открытым текстом пишет в письме, которое может перехватить кто угодно? У всех более-менее продвинутых дайме есть специальные службы сокольничих, которые занимаются перехватом чужих почтовых голубей. Впрочем, видимо, ситуация у Го-Нары была пиковая, раз он решил организовать заговор таким образом. В том, что меня втягивают в мятеж против пока еще законной власти сёгуна, которому, кстати, дед Томохито выдал мандат на правление Японией, — не было никаких сомнений.

Все, что я тут делал до сих пор, пока укладывалось в пограничные войны. Ну да, эксцентричный дайме, носится с идеей реставрации власти императора, поднял его флаг над Эдо. На деле пока лишь замечен в мести за отца (имеет полное право!) да захвате провинции Мусаси (а кто не захватывал чужих провинций?). Но внимание к моей пока еще скромной персоне самого Го-Нары все меняет. Это уже не выскочка — прихлопнуть и забыть. Тут на кону стоит вся страна. Ставки очень высоки. Что же мне ответить Томохито? Разумеется, начать с верноподданнических заверений, намекнуть, что все указания государя я выполню неукоснительно. Что же еще? Надо попросить какую-нибудь должность при дворе! Это придаст мне легитимности в глазах сотен японских дайме, и они уже не смогут так легко отмахиваться от моих посланий.

Уфф. Заканчиваю с корреспонденцией, запечатываю последнее письмо и отдаю его Сабуро. День начинается тяжело и тяжело продолжается. Не успеваю закруглиться с каллиграфией, как тут же на меня обрушивается такое количество дел и посетителей, что диву даешься, как вообще дайме тут имеют свободное время. Или они делегируют полномочия нижестоящим чиновникам? И вопросы-то все какие-то с подковыркой. Ну, допустим, военных я отпускаю быстро. Произвожу глав семей, а также капитанов Мотосуги, Ямаду, Цурумаки в генералы, Хиро — в фельдмаршала, рёкугун генсуи по-японски. Приказываю начать мобилизацию в провинции, найм ронинов в новые полки. Решаем, что численность армии должна достигнуть тридцати тысяч человек. Выделяю на все это средства, доспехи (благо добыча позволяет вооружить почти всех новобранцев). Обещаю обоим Абэ — молодому и старому — новые фитильные ружья для экипировки еще тысячи теппо. Согласовываем срок обучения новых аркебузиров (должны быть готовы к августу), места дислокации подразделений, вопросы снабжения. Военные уходят, входят штатские. Это главы семи кабунаками — объединений торговцев, руководители десяти дза — союзов ремесленников и четыре новых коор-бугё — сити-менеджеров Эдо, назначенных мной вчера. Справа занимает свое место казначей Сабуро Хейко, который все больше выполняет функции главы правительства.

Пока вся эта толпа рассаживается, отдуваясь пьет чай, поданный слугами, — я мысленно вытираю пот. Сейчас они врежут по моей некомпетентности. Надо их чем-то опередить. Объявляю о двукратном снижении налогов. Для всех — крестьян, торговцев, ремесленников всех трех провинций. Бурные аплодисменты. Нет, это я шучу, хлопать тут не принято, но низкого благодарственного поклона я заслужил. Жду минуту, пока все вернут свое тело в вертикальное положение, сотрут восторженное выражение с лиц, и добавляю ложку дёгтя в эту бочку. В обмен на снижение налогов требую новых методов ведения хозяйствования. Для каждой касты я напишу свои установления — что и как крестьяне, торговцы и ремесленники должны делать по-новому. А пока прошу меня простить: дела! Быстро сваливаю из приемного зала. Надо срочно изучить тему и проехаться по Эдо. Посмотреть, чем живет народ да и что за провинция мне досталась от Норикаты.

Однако тут же возникает новая проблема. Глава моей охраны Эмуро Ясино рапортует, что у ворот замка собралась большая толпа жителей. Кто-то вывесил рядом со стенами текст моей Клятвы, и теперь там аж целый митинг образовался. Люди бурно обсуждают прокламацию, спорят, и пару раз дело чуть до потасовки не дошло. Около тысячи человек закрывают проезд. Эмуро интересуется, надо ли разогнать этих бездельников или пускай читают дальше мои обещания? Разгонять запрещаю, интересуюсь — можно ли выехать из крепости другим путем? Оказывается, есть боковые ворота, и через них мой кортеж отправляется на инспекцию Эдо.

Глава 5 ГЕЙШИ, СУШИ, ЯКУДЗА

Первым делом я захотел составить общее представление о городе. Для этого наш кортеж взобрался на взгорок, откуда открывался хороший вид на Эдо. Охрана, а в этот раз, помня тибовские приключения, я взял с собой кроме Эмуро Ясино еще пятьдесят гвардейцев, уже ничему не удивляется. Хочет дайме посмотреть на город — кто же ему может запретить? А Ясино так еще со спокойной физиономией взялся меня просвещать, благо он уже был не раз в Эдо. Оказывается, начальника моей охраны здорово помотало по Японии. Был он и на Кюсю, и на острове Сикоку, и даже в столице Киото. Эмуро оказался бывшим ронином, которого приютил мой отец. Интересуюсь его плечом.

— Все зажило, господин, беспокоиться не о чем, — благодарно смотрит на меня Ясино. — Акитори — очень хороший врач, я надеюсь, что скоро он сможет присоединиться к нам.

— Некоторые раненые не могли двигаться с армией, поэтому я приказал им оставаться в Хиросиме. Почему некоторые кварталы Эдо отделены стенами друг от друга? — меняю я тему разговора.

— Так распорядился Нориката, — пожал плечами начальник охраны. — У него была странность, что касты — самураи, монахи, крестьяне, ремесленники, торговцы — не должны смешиваться. Каждая дза и кабунаками имеют свой квартал. Самураи живут слева от замка, торговцы — вон те две центральные улицы, ремесленники — сразу за торговцами и так далее.

Наверное, такое компактное расселение помогает собирать налоги, контролировать лояльность горожан, подумал я про себя.

В городе путем умножения я насчитал порядка тысячи домов, принадлежащих воинскому сословию (интересно, где теперь их хозяева?), и примерно пять тысяч построек обыкновенных жителей. Десять кварталов, или мати, — по одному на каменщиков и строителей, кузнецов и оружейников, красильщиков (на отшибе — оно и понятно: запахи), ткачей, варщиков сакэ (их оказалось около ста семей!), купцов и менял. Были свои участки в городе у гейш, рыбаков (на берегу моря) и одно гетто (по-другому не назовешь) у париев — эта.

Ну что ж. Картина ясна. Эдо — город ремесленников и торговцев. Тысяч пятьдесят человек. И как только мы его пятью тайданами взяли? Ведь он в шесть-семь раз больше Тибы!

Осмотр начинаем справа налево. Въезжаем в первый квартал. Он отделен рвом и стеной. Через ров перекинут аккуратный мостик. Тут живут и работают строители. К ним в Японии относят все сопутствующие профессии — плотников, штукатуров, гончаров (стены делают из глины и соломы), циновщиков и даже специалистов по производству бумаги. Ее, кстати, производят из волокон внутреннего слоя дерева под названием «шелковица», а вовсе не из тряпок, как это сейчас происходит в России и Европе. Бумаги требуется очень много, и в основном не для писем, стихов и книг, а как элемент дизайна домов. Климат тут жаркий, и в домах внутренние перегородки сёдзи делаются из бамбука и бумаги. Едем по главной улице. Прямо на нее выходят мастерские камнетесов. Мастера вырезают из камня то ли собак, то ли, если судить по гриве, львов. Подъезжаю, интересуюсь. Все валятся ниц, но я уже привыкший к местным нравам и просто жду. Люди встают, окружают наш отряд, и начинается беседа. Вперед протискивается глава местного дза, жилистый старик по имени Лю. Он оказывается корейцем, сбежавшим в Японию после начала междоусобной войны.

Беру его на заметку, выясняю, чем занимается дза. Резчики выполняют заказ синтоистского святилища — священникам срочно потребовались на вход статуи полубогов, охраняющих храм. Недавно в Эдо банда гокудо, больше известная в народе как якудза, ограбила молельню, и вместо того чтобы нанять охрану, попы решили защититься с помощью потусторонних сил. А что! На набожных воров, может, и подействует. С любопытством расспрашиваю корейца о якудза. Оказывается, да, в Эдо есть организованная преступность. Очень напоминает российскую действительность начала девяностых годов. Во главе стоит местный «вор в законе» — оябун. Ему подчиняются «центровые» и «смотрящие» — кумитё. Дальше идут бригадиры — сятэй. В бригадах состоят рядовые якудза и молодежь (вакасю). Причем последняя — самая опасная категория. Отморозки. Не соблюдают никаких правил, могут убить просто так, и главное — не режут фаланг пальцев при «залете». А это, оказывается, важно! Если преступник нарушил воровской закон — а в Японии все, включая уголовников, соблюдают определенные правила и ритуалы, — то он при своих товарищах отрезает себе фалангу. Сначала на мизинцах, потом на других пальцах. И, таким образом, постепенно исключается из профессии! Ведь чем меньше у тебя фаланг, тем хуже ты можешь держать в руках мечи, ножи и прочий воровской инструмент. Такое вот самоочищение касты.

Стоило начать корейцу рассказывать про местных якудза, как сразу посыпались жалобы от всех остальных. Кого-то ограбили на улице, кого-то обчистили шулеры… Выясняется, что у банд есть четкая специализация. Есть разновидность банд под названием тэкия. Занимаются скупкой и торговлей краденым, вымогательством, рэкетом, крышеванием торговцев и ремесленников. Именно тэкия — главная головная боль Эдо. Те же строители платят оябуну за каждый полученный заказ. По-русски выражаясь, откатывают процент.

Другая разновидность банд — бакуто, или игроки. Все притоны, весь игорный бизнес — под их контролем. Последний писк моды городской преступности — в Эдо появилась первая опиумная курильня. Опиум контрабандой возят из Китая. Кореец с хмурым видом сообщает, что уже несколько достойных глав семейств подсели на эту заразу. Наконец, третий вид якудза — гурэнтай, или «силовые» группировки. Налеты, разбой, заказные убийства — вот чем занимаются представители этой банды.

Делаю себе в памяти пометку заняться преступным миром. Ликвидировать его не получится — ни одной стране мира не удалось решить проблему уголовников, — но вот отморозки мне в городе и провинции точно не нужны! Аккуратно перевожу разговор на проблемы строителей. Все уже знают о снижении налогов и опять начинают кланяться, благодарят. Однако мое обещание о «новых установлениях» — пугает. Жизнь тут медленная, методы работы давно сложились, и никто не горит желанием встать в авангарде прогресса. И действительно, представьте, что вы мастер-камнетес. В раннем возрасте родители фактически продали вас в рабство мастеру. Вы стали подмастерьем. Десять лет овладевали всеми навыками, доводили их до автоматизма. Жили в доме мастера и были в сыновнем (то есть неоплатном) долгу перед ним. После окончания обучения работали еще лет десять на своего патрона, учили тайный язык, обрастали заказчиками. Наконец решили открыть свое дело. Получили рекомендацию двух мастеров, вступили в дза. Оплатили входной взнос (немаленький), авансировали налоговый платеж (дайме плевать, пойдут у вас дела или нет, — свои деньги он хочет получить вперед). Еще несколько лет пахали на себя. Много не скопили, ибо налоги велики, свободного ценообразования нет (цены диктует дза). И вот теперь вам предлагают рискнуть и внедрить новые методы работы. Вы пойдете на это? Сомневаюсь.

Вот именно это сомнение я вижу на лицах строителей. Что же делать? Начнем с малого.

— Мастер Лю, — обращаюсь я к корейцу, — замок Норикаты ваши бригады строили?

— Да, господин.

— Сколько времени ушло на земляные работы?

— Где-то полгода рыли фундамент, — чешет в затылке Лю.

— Смотрите, вот с таким устройством, — быстро рисую на песке простенькую тачку в разрезе, — скорость земляных работ увеличилась бы вдвое.

Вытаращенные глаза, скептическое переглядывание. Строители явно сомневаются, но кое у кого из молодых на лицах появляется интерес. Договариваемся с Лю о тестировании моего нововведения на постройке усадьбы одного из городских коор-бугё. Уже выезжая из квартала, сталкиваемся с бригадой строителей, возвращающихся домой. Человек двести — у всех растрепанные волосы, грязная одежда, рукава кимоно закатаны на локтях. Большинство идут сгорбившись, засунув руки за пазуху. Позади бредут ученики и подмастерья, несут бамбуковые лестницы, стройматериалы, включая обрезки бревен, стружку. Охрана слегка напряглась, но все прошло спокойно. Строители поклонились и продолжили свой путь.

Следующая остановка — квартал красных фонарей. На самом деле он называется Ёсивара, и свернул я к нему вполне сознательно. Во-первых, это было ближайшее место, где можно познакомиться с силами правопорядка. Если в Эдо такая беда с преступностью, то я хочу знать, кто и как с ней борется. Во-вторых, путешествуя по городу, я заметил, что жители усердно готовятся к празднику — развешивают цветные фонарики, украшают улицы и дома связками цветов. Оказывается, сегодня вечером начинаются гуляния, посвященные празднику О Бон. Три дня, когда японцы и все буддисты поминают усопших. Именно для них вешают фонарики, чтобы души родственников могли найти дорогу домой. Эмуро именно поэтому посоветовал мне заглянуть в Ёсивару — там, как ни странно, был центр всех торжеств. И действительно, кроме чайных домиков, на верандах которых, зазывая клиентов, сидели нарядные гейши с отбеленными лицами, в квартале была сконцентрирована, так сказать, культурная жизнь Эдо. Тут и танцовщики с веерами, глотатели мечей, несколько театральных помостов, где давали спектакли из жизни дайме. К своему удивлению, в одной из постановок я узнал если не себя, то что-то очень близкое. Тихонько подобравшись к выступавшим, мы с Ясино с изумлением следили за ходом действия, где молодой актер, играющий самурая с символами клана Сатоми, под хохот зрителей гоняет деревянным мечом толстого дайме с моном клана Огигаяцу. При этом декламируя мои клятвы покончить с властью князей. Затем на сцену выходит процессия, которую возглавляет, очевидно, император Японии (в руках бутафорское зеркало и «бриллиант»), и начинает награждать героя. Когда же только успели?! Только сегодня тезисы вывешены кем-то на стене замка, а уже в обед комедианты дают представление с элементами Клятвы.

Кстати, об обеде. Пора перекусить. Глаза разбегаются от количества харчевен и забегаловок. Выбираю одну, заходим. Охрана начинает выдавливать из местной ресторации посетителей, которые и сами рады, кланяясь, сбежать, но я останавливаю порыв самураев. Поиграем немного в демократию. Сажусь за стол. Прибегают все служанки и сам хозяин заведения. Заказываю на всех соевый суп-пасту мисо, тофу (соевый сыр), бобовую похлебку, лапшу удон. Пятьдесят человек охраны рассаживаются по столам, в корчме становится тесно. Хозяин мечется, пытаясь угодить всем.

Пока ждем, прошу принести риса, уксуса, соли и морепродуктов. На столешницах лежат бамбуковые циновки макису, и я решаю похулиганить. В глиняной миске смешиваю рис с уксусом, добавляю соли, пока рис пропитывается, нарезаю квадратиками унаги но кабайяки (филе угря). Выкладываю на циновку листья водорослей нори, сверху слепленный в плоскую лепешку рис, на рис водружаю куски угря. Плотно сворачиваю все в длинную колбаску, убираю циновку, посыпаю сверху тобико (икрой летучей рыбы), режу ножом на дольки. Ролл унаги готов!

У Эмуро Ясино и самураев культурный шок. Все осторожно пробуют ролл, после чего, несмотря на всю свою японскую сдержанность, начинают громко восторгаться.

Даю попробовать продукт хозяину. Тот закатывает глаза и стонет от удовольствия. Умоляет дать рецепт. Пока мы обедаем, записывает подробно, как делать суши, сасими, роллы. Как подавать посетителям (обязательно на деревянной подставке, с хреном васаби, соевым соусом и маринованным имбирем гари). Название блюд? Я почесал в затылке: о! Обед дайме Сатоми! Угорь по-Сатоми, треска по-Сатоми и так далее. Кушать японцы любят, готовить тоже умеют — глядишь, через годик мои рецепты разойдутся по стране, а лишний раз напомнить о себе, пусть и через еду, будет нелишним.

Закончив с приемом пищи, мы отправились к ёрики. Так зовут местных полицейских. В каждом квартале для них был построен специальный дом, где они вели прием горожан, разбирали тяжбы и держали преступников. Профессия ёрики была наследственной, поэтому полицейские хорошо знали свой квартал, живущих в нем граждан, потенциальных преступников.

Мы подъехали к плоскому одноэтажному зданию как раз в тот момент, когда во дворе происходило судебное разбирательство. На помосте сидел молодой парень с самурайской косичкой и короткой стальной палкой с двумя изогнутыми шипами над рукоятью вместо традиционных мечей. Я поинтересовался у Ясино, зачем ёрики носят эту дубинку. Как оказалось, это вовсе не дубинка, а дзиттэ — символ местного полицейского. Но символ практический. С самого раннего детства ёрики учатся обезоруживать вооруженных мечами самураев, захватывая клинок шипами дзиттэ. И ёрики достигают в этом поразительных успехов. Полицейские не боятся выходить с одной палкой против сразу нескольких преступников. Еще стражей закона учат специальным методам быстрого связывания злоумышленников. За пальцы рук, за кисти, с кляпом и без. В общем, японцы были бы не японцами, если бы и скручивание уголовников не превратили в искусство.

Увидев нас, все — ёрики, его помощники, посетители — тут же вскочили с циновок, начали кланяться. Я прекратил суету, попросив продолжить разбирательство, как будто меня нет. Рассматривалось дело кузнеца по имени Сукедзоро против ронина Мики Хиратэ. Последний заказал месяц назад у оружейника меч, тот его сделал, но в оплату получил лишь треть цены. Конечно, кузнец возмутился, с руганью отказался отдавать клинок, после чего был бит жилистым и сухощавым ронином. В доказательство чего оружейник показал многочисленные синяки.

Я пригляделся повнимательнее к Хиратэ и понял, что этот боец себя в обиду явно не даст. Невысокий, лет тридцати, со впалыми щеками, он производил впечатление хорошего мечника. Мозоли на кистях в правильных местах, взгляд расслабленный, но видит все, что происходит по бокам и как будто даже сзади. Стоило мне только прибрать поводья кобылы, как он сразу обернулся.

Суть дела была в следующем. Указами предыдущего дайме стоимость меча устанавливалась кратной его длине. Качество клинка в расчет не принималось. Формально был прав Хиратэ, который оплатил установленную стоимость. Но меч был оценен кузнецом дороже — отделка, ножны… И уж конечно ронин не имел права бить кузнеца. Ёрики по имени Сигезо Сасагава велел обеим сторонам встать на сирасу (белый песок), который символизировал чистоту правосудия, и огласил вердикт. Клинок доставался Хиратэ по установленной предыдущими указами цене, за побои на ронина накладывалась пеня в размере четверти коку. Большие деньги! Судя по потертому кимоно, Хиратэ вряд ли имеет такие средства. Тихонько прошу Эмуро внести деньги от меня, а самурая привести в замок. Даст присягу клану и вольется в мои войска, как и тысячи других ронинов, в самое ближайшее время.

В целом судебная система мне показалась разумной. Разбирательство прошло быстро, в соответствии с законами, которые установили власти, виновный наказан. Если подкорректировать указы Норикаты и выпустить новые, отлаженная машина местного правосудия будет работать без сбоев. Конечно, внедрять прогрессивные методы судопроизводства — прокуратуру, адвокатуру, присяжных — нет смысла, однако кое-какие мысли, как усовершенствовать клановую юстицию, у меня появились.

Уже смеркалось, и последним пунктом на сегодня у меня было запланировано посещение окия — домика гейши. Как понять, какой чайный домик из сотен представленных в Ёсиваре самый лучший? Конечно, тот, на веранде которого сидит больше всего красивых гейш! Вот в такой окия я с охраной и направился.

Глава 6 ПРАЗДНИК О БОН

Посещение борделя меня, честно сказать, разочаровало. Нет, начиналось все хорошо, мы заходим в окия — девушки стреляют глазками, смеются, закрывая лица рукавами кимоно и веерами. Несколько гейш ох как хороши, несмотря на белые лица и попытки заслониться и не презентовать товар в выгодном свете. Впрочем, местные дамы — вовсе не товар. Нет, сначала, пока они молодые девочки-ученицы, — ими, конечно, торгуют (могут продать в другую окию). Но, после того как гейша раскручивается и получает постоянных клиентов, — все меняется. Они начинают править бал, за ними выстраивается очередь клиентов. Это, кстати, еще связано с тем, что владелец чайного домика обычно отказывает особо ретивым «ходокам». Как мне объяснил Эмуро Ясино, если ты выбрал себе гейшу, то вынужден встречаться только с ней! Иначе могут даже побить. Вот такая странная проституция.

На стене дома висит табличка с именем хозяйки и ее «подопечных». Так, почитаем. Владелица: Киёмидзу Хисо, имена девушек Таако, Табиса, Тачина, Тачико и еще с десяток гейш на букву «Т». Рядом с каждой указана цена за палочку и цифровой рейтинг. Три серебряных монеты момми за одну палочку брала Тачико. Курс серебра к золоту колебался от шестидесяти к одному, и, даже не зная единицы стоимости услуг, я поразился расценкам.

Навстречу нам выбежала о-тяя — владелица окия, та самая Хисо с таблички.

— Ах какая честь, господин дайме, что вы зашли к нам, — защебетала пожилая женщина. — Прошу внутрь, самая лучшая комната для вас!

Раз просят, почему бы не зайти. Тем более что для этого я и пришел. Да и любопытно посмотреть чайный домик изнутри. Мы с Эмуро разуваемся на входе, обуваем шлепанцы и начинаем экскурсию. Все очень традиционно — деревянный квадратный дом с небольшим японским садиком внутри, крытые галереи, раздвижные стены, ширмы. Мы проходим кухню, где готовят повара, большую гардеробную. В стенах множество ниш, где стоят красивые икебаны из ирисов и лилий. Центральная комната выложена белыми татами, на полу множество подушек и коротконогий столик. Рассаживаемся. Пьем чай, заедаем вагаси — сладкими рисовыми пирожными. Начинается разговор. Интересуюсь, в чем считается оплата гейш. Мама объясняет, что у девушек — почасовая фиксированная оплата. Подсчет времени ведется с помощью ароматических палочек. Палочка горит определенное время, как только она гаснет, зажигается новая. После вечеринки о-тяя считает количество огарков и выкатывает клиенту счет. В среднем палочка тлеет минут двадцать, если ты провел с какой-нибудь Тачико часа четыре, то придется выложить шесть серебряных монет! Или полкобаны. Одна кобана — три коку, то есть вечер с гейшей в среднем обходится в полтора коку!

Я еще раз впечатлился расценками. Целую семью крестьян год можно кормить на те деньги, что самураи оставляют за вечер в чайном домике. А ведь кроме фиксированных цен гейши еще получают чаевые, называемые «цветочными деньгами»!

Все девушки делятся на несколько классов. Наверху находятся о-каа-сан — самые квалифицированные гейши. С ними нельзя спать, можно только наслаждаться их искусством ведения беседы, игры на японской лютне (сямисэне) и флейте (фуэ), пением и традиционным танцем, искусством ведения чайной церемонии. Чуть ниже стоят майко — девушки, готовящиеся стать гейшами. Они прислуживают во время церемонии, попутно учась в процессе. Вот с майко как раз можно спать, и стоит это относительно недорого — всего одна серебряная монета за ночь. Ниже всех — сикоми. Обычно это девочки-подростки, которых недавно продали в окия. Их услуги не продаются, и они в основном находятся на подхвате — сбегай, принеси…

Беседу со мной Хисо повела очень ловко. Сам того не замечая, я разболтал ей в ответ на рассказы про гейш множество всяких вещей. Она искусно выведала у меня под ахи и вздохи детали битвы при Хиросиме, обстоятельства захвата Эдо. Хорошо, что я вовремя себя одернул и перевел разговор на праздник О Бон. Я собирался отблагодарить своих генералов и устроить им следующим вечером пирушку с гейшами. Для чего сделал Хисо заказ сразу на всех ее дам. Двадцать две девушки гейши и май-ко обошлись мне со скидкой в тридцать коку!

Обычно подобные торги ведут жены самураев, но, сославшись на отсутствие Тотоми, я расплатился лично. И ведь никто не посмотрел на меня косо! Институт брака в Японии не подразумевает сильной любви и чувственных наслаждений. Женят пары родители, да еще обычно в детском возрасте. Соответственно, когда юноша и девушка взрослеют и начинают супружескую жизнь, отношения мужа и жены больше напоминают выполнение служебных обязанностей. Особенно если это касается семей самураев, где взаимная любовь — вообще редкое явление. Вот и спускают пар мужчины в веселых кварталах. А если уж ты втрескался по уши в гейшу — выкупай ее контракт (несколько тысяч коку) и живи с ней как с наложницей. Подобное в японском обществе дозволяется.

На улице стемнело, толпы горожан праздновали О Бон (ради него я распорядился отменить комендантский час и убрать патрули) — пора было ехать в замок. Приняв рапорты генералов, поужинав, я отправляюсь на боковую. Еще один день прошел. Я жив, здоров и даже уже не так тоскую по дому.

Утро встречает нас бодрым рассветом. Жабы молчат, зато поют птицы. Настроение у меня просто замечательное, и я решаю искупаться. Традиционная японская баня поднадоела, и мы с охраной идем плескаться в замковый ров. Можно было бы прогуляться до моря, но не хочется ронять авторитет дайме. Увидят рыбаки, начнутся пересуды… А так мы, раздевшись, принялись бултыхаться, как дети. К моему удивлению, хотя все самураи, включая Эмуро Ясино, умели плавать, никто ни разу в жизни не нырял. Пришлось показывать им «бомбочку», «солдатика», обратное сальто со стены — благо ров глубокий и позволяет экстремальные прыжки. Наплескались по самое не могу.

После купания — завтрак и новая порция писем. Уже проходя мимо голубятни, я увидел несколько птиц с зелеными и красными лентами вокруг лапок. Значит, будут новости из Тибы.

Так и оказалось. Первое послание пришло от жены. Тотоми сообщала, что все здоровы, рады моей победе и молятся за меня всем существующим богам. Самое важное шло в конце письма. Во-первых, брат, выполняя мой приказ, взял штурмом монастырь Хоккэ. У тысячи Хайры потерь почти нет, сопротивление оказали около ста насельников — их расстреляли из луков и перекололи копьями.

Настоятель Дайдзёдзи убит, захвачено много ценностей — большие запасы бумаги, хлопка и шелка, риса, золота и серебра. Монастырские крестьяне с наделами переданы в собственность местных самурайских семей. Бунтов не будет, так как жена получила мой указ о снижении налогов. Более того, после того как крестьяне узнали, для чего монастырь покупал у них детей, а в Хоккэ оказалось около двухсот подростков, в основном девочек и девушек, то перед воротами обители начался чуть ли не стихийный митинг. Выяснилось, что насельники, публично ратуя за воздержание и скромность, сами вели развратный образ жизни, сожительствуя с отроками мужского и женского пола. И хотя на островах к половым развлечениям с подростками относятся очень толерантно (до сих пор в современной Японии один из самых низких порогов в мире возраста сексуального согласия — 13 лет), — монахи явно переборщили с развратом. За что и поплатились.

Есть и ложка дегтя. При штурме «моя» мать покончила с собой, вонзив кинжал в горло. Несколько минут обдумываю, как отнестись к этой новости. Сатоми Акико я ни разу не видел, сыновних чувств к ней не испытываю. Она выбрала свой путь, много лет жила рядом с извращенцами из секты Белого Лотоса, не мне, конечно, ее судить, но… В общем, даю команду устроить похороны и поминки и переключаюсь на следующие известия.

Вторая новость — айн запустил домну. Это уже вторая печь: первая дала трещину и была перестроена. Прошло уже несколько экспериментальных плавок, качество пока не очень хорошее, но выход железа увеличился в разы по сравнению с сыродутными способами, а из чугуна уже даже отлили колокол. Есть проблемы с рудой и углем, кузнецы сделали большой заказ по всем соседним провинциям. Айн просит прислать чертежи пушек, которые я хотел бы получить. Рисую. Заодно прикладываю описание прокатного пресса и механического молота. Благо привод от водяных колес сделан, можно двигать прогресс дальше.

Третье. Масаюки Хаяси усердно мотается по клановым землям, закладывает ямчуговые станы и уже организовал пороховую лабораторию. Несколько человек день и ночь изучают химию, ставят опыты. Пока методом тыка, смешивая разные ингредиенты, выпаривая, поджигая и нагревая. Тут я Хаяси ничем помочь не могу: сам в химии ни в зуб ногой. Делаю себе пометку заказать в Европе трактаты по алхимии. Кое-что можно будет найти в них, что-то получится открыть самостоятельно.

Четвертое. Филипп Родригес начал строительство храма в Тибе. Проводит массовые проповеди, но горожанам его рассказы о Христе не очень интересны и даже смешны. Дело в том, что иезуит, как оказалось, все-таки не очень хорошо знает японский. Португалец для описания христианского бога несколько раз использовал китайское слово Дайнити, которое означает вполне конкретного бога — Будду Махавайрочану. После того как на одном из диспутов буддийские монахи высмеяли Филиппа, тот начал употреблять латинский термин Deus — и опять провал. «Дэус» по-японски произносился как «Дэусо» и созвучно словосочетанию «дай усо» (великая ложь). А менее требовательная публика — крестьяне — на проповеди португальца просто не ходила. Ведь заканчивается период посадки риса. День год кормит.

Последнее, что сообщает жена. Ко мне под охраной выехали пленники вако — это третий сын дайме северного клана Датэ и английский мореплаватель по имени Джон Фарлоу, которого смыло за борт, когда его корабль шел мимо японских островов. Фарлоу попал к пиратам и провел в заточении больше года. Успел выучить язык и даже пару сотен иероглифов. Это отличная новость! Значит, англичане и голландцы прорвали испанскую блокаду Азии и прошли проливом Магеллана! Политическая ситуация меняется, надо действовать. Предложу англичанину заняться строительством моего флота. Деваться ему все-равно некуда — иезуиты его отправят на костер, а других европейцев в Японии нет.

Пишу ответное послание со всеми необходимыми распоряжениями. Айну даю указания дальше плавить железо, внедрять новые технологии. Брат Хайра за месяц должен закончить мобилизацию в обеих провинциях и выдвинуться к Эдо. Рассчитываю на три-четыре тысячи самураев. Рисую для жены сердечко и объясняю его значение. Глупость, конечно, но приятно. Пусть чувствует мое к ней отношение.

Еще несколько писем приходит от моих управляющих в Тибе и Итихаре. Школы организованы, принято в первый класс больше тысячи детей. Не хватает учебников, учителей. Коор-бугё также докладывают, сколько земли в этом году обработали крестьяне, что посажено и в каких объемах. В деревнях начали открывать фельдшерские пункты, но никто не знает, как, от чего и кого лечить. Сколько за это брать денег. Врачей тоже очень мало. В общем, мое прогрессорство начинает спотыкаться на банальных вещах — нет кадров, нет систематизированной базы знаний… Проще перечислить, что есть. Есть деньги, есть энтузиасты. Буду думать, что делать, а пока отправляюсь в город. Надо до обеда закончить инспекцию Эдо.

Однако нормальной поездки не получилось. Не успел я добраться до местной типографии, как прискакал гонец. Тесть со свитой на подъезде к городу. А, ладно, успею! Быстро осматриваю производство, знакомлюсь с мастерами. Печатают тут с помощью деревянных форм, на которых вырезают текст. Самые главные и ценные специалисты — резчики, которые могут перенести рукописный оригинал на деревянную панель. После чего панель окунают в раствор из ламповой сажи, клея и еще некоторых компонентов и прикладывают к бумаге. Очевидно, что процесс можно и нужно усовершенствовать. Предлагаю владельцу мастерской выплавлять литеры основных иероглифов из меди, после чего набирать их на доске в зависимости от текста. Так быстрее и удобнее — не надо начинать резать новую доску при ошибке. Наборный шрифт должен произвести переворот в типографском деле. Но еще большее удивление у японцев вызвало мое предложение печатать на обеих сторонах листа. Не знаю почему, но до такой простой идеи тут еще не дошли.

Быстро прощаюсь и скачу в замок. Еле успеваем все подготовить — выстроить роту самураев в парадных (то есть самых лучших) доспехах, организовать массовку из слуг, стоящих на коленях. Пока ждем, обсуждаем с генералами возможность создания единой униформы для всех солдат. Описываю военачальникам принципы маскировки на местности. Темно-зеленые кимоно с коричневыми пятнами, окраска доспехов в защитные цвета — в общем, все то, что должно скрыть от наблюдателей передвижение армии по пересеченной местности. Все это вызывает бурные дискуссии. Самураи сопротивляются идее единообразия — все хотят выделяться на поле боя. Но суть моего приказа скорее даже не в маскировке (массовый камуфляж просто бесполезен из-за особенностей тутошнего вооружения — все дистанционное оружие действует по площадям), а в экономике. Я хочу загрузить заказами местных швей и таким образом оживить торговый оборот. Пока есть время, рассказываю про заплечные мешки а-ля сидор с лямками и завязывающейся горловиной. Напираю на то, что любому солдату моей армии нужен шанцевый инструмент, как минимум лопатка. О да! Вот сейчас эта идея падает на унавоженную почву. После битвы у Хиросимы все отлично понимают важность полевых укреплений. Мой фельдмаршал Симодзумо Хиро начинает спорить с генералами. Сейчас интендантская служба сведена в армии к минимуму — в основном снабжение припасами, а теперь требуется создание полноценного войскового хозяйства.

А вот и родственники пожаловали. У меня вновь дежа-вю. Опять отряд в красных доспехах, опять одиннадцать самураев, и впереди мощный мускулистый мужчина. Не гигант, как мой дядя, с располагающим, мужественным лицом, глубоко запавшими глазами и ранней сединой. Вот ты какой, Ёсиацу Сатакэ. Что я знаю о тесте? Жестокий и удачливый воин, самураи дали ему прозвище Демон Ёсисигэ. Несколько раз громил Ходзе, Яманоути и другие окрестные кланы. Под контролем две провинции — Хитачи и Симосукэ. Ежегодный доход больше трехсот тысяч коку. Богат, но ненавидит роскошь. Спит на простой циновке, подложив под голову седло. Аскет, фанатичный последователь бусидо. Женат, трое детей. Все — дочери. На одной из них, старшей — Тотоми, — я женат уже два года как. До этого я год провел в столице Симосукэ городе Мино, где мы, собственно, с Тотоми и женихались. Гуляли по красивым садам, читали друг другу стихи. Все это я выяснил, расспрашивая своего главного шпиона.

Кстати, о мацукэ. В самый последний момент, когда тесть с охраной уже спешивался, ко мне пытался пролезть Мураками. «Писатель» сделал попытку на ухо рассказать какую-то срочную весть о посторонних голубях в Эдо, которых перехватила его служба, о зашифрованных посланиях. Но мне было некогда.

Кланяемся с тестем друг другу, приглашаю пройти в замок. Там уже все готово для вечеринки. Немного раньше приходится начать, чем я думал, но у нас все готово. Гейши, сакэ, музыка. Мои генералы, главы семей знакомятся с людьми Ёсиацу, а мы с тестем присаживаемся отдельно на помосте и начинаем друг друга разглядывать.

Глава 7 ПОХИЩЕНИЕ

Разглядывание затягивается. На узком лице Ёсиацу видно недоумение, переходящее в задумчивость. Тем временем пирушка набирает обороты. Наштукатуренные гейши исполняют групповой танец с веерами. Ловко подбрасывают их, ловят, кидают друг другу. Срывают бурные аплодисменты в виде стука руками по татами. Вокруг самураев суетятся слуги и премиленькие майко. Ученицы, на мой просвещенный взгляд, выглядят намного более привлекательно, чем гейши. Во-первых, на них нет париков. Во-вторых, я все никак не могу привыкнуть к выбеленным лицам и черным зубам. А на майко о-тяя явно сэкономила с косметикой. Учениц легко отличить от гейш. Пояс кимоно у них завязан спереди, что позволяет легко самостоятельно его развязать (понятно для чего). У гейш же сложный узел на широком поясе оби, свисающем до пят, завязан сзади. Кроме того, в волосах много заколок, шпилек, гребней с подвесками. Различается и цвет кимоно.

Следующий пункт программы — пантомимы. Гейши изображают небольшие смешные сценки из жизни города. Вот идет пьяный монах, он пытается помочиться, но падает на самурая, которого изображает барышня с двумя прутиками — длинным и коротким. «Самурай» виртуозно ругает «монаха», отталкивает от себя, а тот валится на «крестьянина» в круглой соломенной шляпе. А я-то и не заметил, что дамы пришли не с пустыми руками: у них с собой театральный реквизит. Опять бурный восторг, все хохочут и колотят ладонями по полу.

Слуги вносят еду и сакэ. Девушки тут же рассредоточиваются по клиентам. Нам с Ёсиацу достаются аж четыре гейши. Они наливают выпивку в маленькие, как наперстки, пиалы, разминают плечи, шутят и пытаются выведать секрет роллов. Моя кулинарная инновация уже известна по всему Эдо. В харчевню, которую я посетил, стоит очередь желающих попробовать новые блюда. Я отшучиваюсь, искоса поглядывая на тестя. Физиономия дайме еще больше вытягивается от удивления.

Насытившись и приняв на грудь, самураи опять требуют зрелищ. Гейши выбегают в центр комнаты и делятся на две группы. Всех присутствующих мужчин также заносят либо в правую, либо в левую команду. Начинается игра… «Крокодил»! Да, именно та самая молодежная игра, популярная в двадцать первом веке. Оказывается, и тут известна подобная забава, причем правила практически не отличаются. Девушки попеременно из правой и левой команд вытягивают из корзины бумажки со словами. Подруги переворачивают песочные часы, и гейша должна минут за пять показать, что именно было написано на листке. Произносить слово, показывать губами — нельзя. Отгадавшая команда получает бутон розы. Подвыпившие самураи с азартом бросаются в игру. Поднимается гвалт, то и дело слышится смех, выкрики.

Наших гейш, участвующих в «Крокодиле», заменяют ученицы. Мою шею готовится разминать совсем молоденькая девчонка лет пятнадцати-шестнадцати. Кукольное личико с широкими скулами, алые губки бантиком, карие глаза, темно-каштановые волосы.

Взгляд грустной и все повидавшей женщины. На щеках — ямочки, и это искупает все (например, невзрачную подростковую фигуру без волнующих дамских округлостей). Обожаю девушек с ямочками. Одета в простое белое кимоно с красным поясом. Пока все увлеченно следят за игрой гейш, знакомимся. Ученицу зовут Саюки. Ей пятнадцать лет, десять из которых она живет в окии Хисо. Девушка с поклоном начинает массировать мою шею и вдруг как от удара током отдергивает руки. Ее лицо краснеет от стыда, и она еще раз низко кланяется.

— Саюки! Что случилось? — Я с удивлением рассматриваю смущенную ученицу.

— Господин, у вас на шее, вот тут, — она трогает участок кожи рядом с правой сонной артерией, — бугорок. Это диза-ди.

Действительно, на шее есть небольшая, еле заметная выпуклость вроде желвака.

— И что? — Мы беседуем так тихо, что никто на нас не обращает внимания. — Что за диза-ди такой?

— Мой дедушка, — почти шепотом говорит Саюки, — учил меня в детстве искусству нинсо. В чайном домике я много практиковалась и теперь могу читать по лицам людей их будущее. И прошлое тоже. И мне очень страшно от того, что я увидела. Бугорок диза-ди, две треугольные морщинки над левой бровью и лопнувший глазной сосудик. Вы не Ёшихиро Сатоми, вы…

— Тихо! — Я быстро прикладываю палец к ее губам. Внутри меня все переворачивается от страха и напряжения. Еще никогда я не был так близко к провалу. Рядом увлеченно смотрит игру мой тесть, недалеко сидят его вассалы.

Неужели с помощью какой-то прикладной физиогномики можно… да нет, бред. Мистика. Девчонка просто угадала. Гейши очень чувствительны к поведению мужчин. А мои движения, разговорная речь с фразочками из будущего, глупое прогрессорство — все это наводит на определенные выводы. Наблюдательная ученица просто заметила несоответствия между типичным образом самурая и той ролью, которую я играю. Что же делать? Надо взять паузу.

Расспрашиваю Саюки о нинсо. Оказывается, этому искусству больше тысячи лет. Передают его от учителя к ученику. Мастер нинсо может отличить на взгляд сто оттенков кожи человека, двести тридцать видов морщин, пятьдесят один наклон головы, больше сотни положений туловища. А уж мимических выражений лица — так больше пятисот! Правая половина тела и лица — это сам человек. Его прошлое, настоящее и будущее. Левая часть — люди, которые с ним были или будут связаны.

Я сначала не поверил, что такое количество деталей можно запомнить, и уж тем более как-то трактовать, но Саюки предложила проверить на практике свои знания. Я указывал на самураев, а она мне рассказывала о них все, что видела. Первый — фельдмаршал Хиро.

— Сорок семь лет… — Один взгляд на военачальника — и Саюки начинает в быстром темпе выдавать на-гора: — Женат, есть молодая наложница. Двое детей. Голос — третий баритон. Вместе с морщиной даза-лю это означает, что он слаб в постели. Девятый цвет кожи — пьет настойку на чернокорне, чтобы вернуть себе мужские силы. Верен вам, господин, проживет долго, до шестидесяти трех лет.

Похоже на правду. Ну про наложницу Кёко Саюки могла где-то услышать, возраст и дети тоже не секрет. Про импотенцию просто выдумала, чтобы произвести впечатление. Дальше. Пусть будет… пусть будет… ну вот хотя бы мой забывший о всех проблемах с чужими голубями хмельной шпион.

— Мураками. — Я указываю на «писателя».

— Двадцать лет. Мацукэ. Слишком молод для своей должности. Сидит на коленях, сместившись на правую ногу вперед. Седьмой цвет кожи правой щеки. Любит мужчин, равнодушен к женщинам. Спал со своим учителем. До сих пор любит его. Тоскует по своему любовнику. Покончит с собой через три дня.

Ух ты! Нет, я не могу поверить, что по положению тела можно судить о гомосексуальности, разве что ему больно… Нет, даже думать противно! Тем более что его наставник Гэмбан пропал несколько лет назад. В общем, все это бред, игра воображения. А как можно предугадать самоубийство? По цвету щеки? Еще раз бред, абсурд и нелепица!

— Цурумаки, — показал я, внутренне робея, на нашего лучшего мечника и своего учителя кэндо. Вдруг у него с моим реципиентом[64] что-то было? Как у Мураками с Гэмбаном. Тьфу! Я даже плюнул про себя. Баба! Купился на это шоу гомосеков и уже поверил цыганке?! Мысленно отвесил себе оплеуху и решительно повторил:

— Цурумаки.

— Тридцать два года. Длинные мозоли на больших пальцах обеих рук. Отличный мечник, может фехтовать как правой рукой, так и левой. Пахнет пятым кислым запахом. В сорок лет начнутся болезни почек. Один камень уже растет в мочеточнике. Влюбится в Тачико, оставит нашей маме Хисо много денег. Попытается выкупить контракт, не получится. Когда деньги на свидания закончатся, может вспылить и убить кого-то в окии. Скорее всего, Тачико. У нее очень неприятное пятно за ухом. Уже третий день растет. И прыщик на верхней губе. Сейчас его из-за помады не видно…

— Эмуро Ясино. — Меня охватывает азарт.

— О! Это очень интересный человек. Ясино — прославленный ниндзя из провинции Кога!

— Что за вздор! — Я облегченно вздыхаю: наконец Саюки прокололась. — Это мой вассал, спас меня, раненного из засады. Служил еще моему отцу верой и правдой!

— Если бы он вас спас, то дышал бы обеими ноздрями, — качает головой девушка. — А сейчас у него работает только правая, да и цвет век поменялся от третьего к четвертому тону.

— Ну ладно, — решил я включиться в эту игру. — А почему ниндзя?

— Если приглядеться, то можно увидеть между всеми пальцами обеих кистей старые, маленькие шрамики. Дедушка рассказывал, что пальцы ниндзя провинции Кога разрабатывают, вставляя между ними листки бумаги. Учитель дергает листок вниз, а ученик должен успеть сжать руку и поймать бумагу. Часто они не успевают, и листок разрезает кожу.

Шерлокхолмщина какая-то. Японский дедуктивный метод. Я пригляделся к рукам Ясино и, разумеется, никаких старых порезов не заметил. Как вообще можно увидеть что-то между пальцами далеко сидящего человека?!

— Хорошо, а почему прославленный?

— На правом запястье Ясино давний след от укуса леопарда. Только один человек в школе Кога-рю жил с леопардом, чтобы овладеть «звериным» стилем боя. Его знают во всей Японии и зовут…

— Саюки-кун, ты не утомила своей болтовней господина дайме? Скорее принеси еще сакэ! — За всеми этими загадками я и не заметил, что игра в «Крокодила» закончилась и вернулись две мои гейши, которые сейчас с фальшивыми улыбками строго смотрели на ученицу. Та низко мне кланяется, шепчет на прощание «Берегитесь Хандзо!» и убегает из комнаты.

Тем временем Ёсиацу Сатакэ подвигается ко мне ближе и предлагает поговорить наедине. Ага, созрел, значит, для разговора. Косясь на Ясино, я первым выхожу из зала. Вслед за мной идет тесть. Куда бы податься? Решаю подняться в верхнюю комнату донжона. Уже темно, слуги зажигают фонари. Сёдзи задвинуты, мы одни.

— Ты очень изменился, Ёшихиро, — сразу берет быка за рога Ёсиацу. — Я хорошо помню тебя по жизни в Мино. Я помню, за кого выдавал свою дочь. И я не узнаю тебя. Клятва пяти обещаний, бесчестная победа при Хиросиме… Кто ты, Ёшихиро?! В тебя вселился ками?[65] Вот послушай, что мне пишет Тотоми… — Дайме клана Сатакэ достает из рукава свиток с письмом и зачитывает. — Так, ну это личное… ага, вот. «…Не знает, как правильно завязывать кимоно, расспрашивал иезуита о летосчислении по христианскому календарю — один из слуг Родригеса наш шпион и подробно пересказал беседу, придумал, как записывать и считать цифровые иероглифы коротко и быстро, еще десяток странностей…» Я не могу понять твою Клятву. Японец не мог придумать подобное. Мои соседи пишут мне, что мой зять сошел с ума или продался португальцам, но я не верю в это. Сегодняшний японец не мог догадаться отдать власть императору. Но вот завтрашний, еще более верный и преданный богам потомок — так и должен был поступить!

А мой тесть — проницательный человек. Что же мне ему ответить?

— Сражение с Огигаяцу. Как ты мог догадаться использовать пушки? Это против всех законов бусидо!

— Ёсиацу-сан, — поежился я под прямым, словно копье, взглядом тестя. — Меня ударили пикой по шлему, я потерял сознание, а после того, как очнулся, ничего не помню. Откуда-то мне в голову приходят странные мысли и идеи. Вот, например, я недавно понял, что огнестрельное оружие рано или поздно вытеснит традиционное снаряжение самураев. Тот, кто первый будет готов к этому, — победит в Войне провинций!

— Как ты сказал? Войне провинций? Очень удачное выражение. Ты знаешь, что регенты объединились против нас? Три дня назад Яманоути, вассалы Уэсуги, вторглись в мою провинцию Симосукэ. Дайме клана Асина Морикиё Асина вчера прислал письмо. Он сожалеет, но вынужден объявить мне войну. Чем купили его Ходзе и Уэсуги, не знаю, наверное, пообещали отдать домен Хитачи. С севера и запада на меня идут три армии! Больше ста тысяч человек, Ёшихиро!

— Три?! А кто третий?

— Сам Уэсуги Кэнсин! Во что ты втравил меня?! Еще месяц назад я был в ладах со всеми, честно управлял кланом. А теперь меня и мою семью ждет смерть или позор бесчестья! И перед тем как моя голова будет насажена на кол и оплевана врагами, я хочу, я требую правды!

— Говорю же, меня ударили по шлему…

— Я не верю в эти сказки! Десятки раз видел раненных в голову, потерявших память, но то, что вытворяешь ты…

Мы с напряжением уставились друг на друга. Что делать? Мысли разбегались словно тараканы при включенном ночью свете. За сёдзи раздался спасительный кашель.

— Ну, кто там еще?! — Дайме Сатакэ явно пребывал в гневе.

В комнату с поклоном вошел Эмуро Ясино.

— Чего тебе? — грубо спросил Ёсиацу.

— Срочное секретное сообщение для Ёшихиро. — Ясино — само спокойствие.

Эмуро подходит, вступает на помост и наклоняется к моему правому уху. Я готовлюсь слушать, но вместо этого начальник охраны подносит к губам кулак и резко дует в него. В глаз Ёсиацу втыкается маленький дротик. Дайме кричит от боли, хватается за меч, а Ясино, не глядя на него, отбрасывает трубку, зажатую в кулак, и левой рукой быстро вытягивает из правого рукава удавку. Одно круговое движение — и веревка обвивает мою шею. Только сейчас я выхожу из ступора, пытаясь ослабить петлю, но самурай уже падает мне за спину, взваливая меня на себя. Ёсиацу Сатакэ еще пытается вскочить, одновременно вытащить меч и дротик из глаза… Увы, ни тому, ни другому не суждено случиться. Изо рта дайме идет белая пена, и он падает на спину. Я тоже лежу на спине, а подо мной стягивает удавку Ясино. Пытаюсь подсунуть пальцы под тонкую веревку — бесполезно. Ударить назад локтем — не получилось. Воздух заканчивается, сонные артерии перестают качать кровь в мозг, и я начинаю биться как рыба, вытащенная из воды. Сознание плывет, и я из последних сил делаю вид, что потерял сознание. Закрываю глаза, обмякаю. Для достоверности даже нижнюю челюсть роняю и пускаю слюни.

Эмуро отпускает удавку, переваливает меня через себя, встает. Пинает труп Ёсиацу. Я слегка приоткрываю глаза. Вот сейчас хороший момент, пока он спиной ко мне. Я приготовился вскочить, вытащить с криком мечи. Но тут в комнату входят три фигуры в черном. Темные куртки с капюшонами и масками, штаны и таби цвета сажи. За спинами — короткие мечи с квадратными гардами.

— Этого — в мешок, — кивает на меня Ясино. — Сатакэ отрубить голову. Уходим через подземный ход. И быстро, пока самураи внизу не протрезвели и не подняли тревоги.

Я зажмуриваю глаза и делаю вид, что нахожусь без сознания. Меня освобождают от мечей, связывают руки, засовывают в длинный мешок, после чего взваливают на плечи. Слышится свист меча и хруст. Третий ниндзя отрубил тестю голову.

Глава 8 ИНТРИГИ ИЕЗУИТОВ

Год милостью Божией 1538, вторник 7 августа, писано в день святого Бернарда-мученика и папы и других святых… Католическая миссия, Киото.

Его высокопреосвященству генералу ордена иезуитов Игнатию Лойоле.

От отца-инспектора ордена иезуитов в государстве Ниппон Томаса Верде.

Игнатий!

Нет времени на церемонии, возможно, это последний шанс передать весточку о наших делах на этих проклятых Богом островах. Только что принесли тело Доминго Переса, единственного священника миссии — он так изуродован и изрублен, что у меня путаются мысли, дрожат руки, и я не уверен, что смогу закончить это письмо. И даже если наш конюх, японец из новообращенных, сможет добраться до Кюсю и передать послание адмиралу, то Диего Беа потребуется год, чтобы доплыть до берегов Испании и вручить письмо лично в твои руки. Боюсь, к тому времени меня может не быть в живых. Нет, я не страшусь встречи с Создателем — все в Его воле. Страшусь я огромной угрозы нашему делу и Матери Церкви.

Примерно два месяца назад я отправил известного тебе пресвитера Филиппа Родригеса с заданием к князю северных земель Датэ. Дайме клана был готов принять христианство в обмен на большой заем, который мы могли предоставить всего под 10 процентов в месяц. Увы, Филипп застрял в домене Сатоми — это на полуострове Босо. Если, Игнатий, ты взглянешь на карту, что я передал с прошлой оказией, то увидишь этот торчащий огурец на востоке Хонсю. Вскоре события понеслись вскачь. Не прошло и месяца, как погибает дайме Сатоми, и его сын Ёшихиро начинает войну с соседями. Родригес идет на риск и обещает нашу помощь в обмен на разрешение построить католический храм в Тибе, столице Сатоми. В тот момент я его поддержал — ведь это был бы всего лишь третий храм во всей Ниппон и первый на главном острове! Трудно переоценить эффект от такого события — сотни тысяч спасенных душ, новые молельные дома… Кто же знал, что из-за этого решения все пойдет наперекосяк. В обмен на храм Ёшихиро требует дать ему порох, ядра, картечь, а также корабельные пушки! Родригес соглашается и отправляет с армией Сатоми нашего главного артиллериста — Хосе Ксавьера. С помощью пушек дайме разбивает в пух и прах вражеские войска. Десять тысяч язычников отправляются прямиком в ад! В тот момент меня вот что насторожило. Мы привыкли, что любой прогресс в военном деле исходит из Европы, но сейчас я вынужден признать — ниппонцы нас опередили. До сих пор еще никто не додумался использовать пушки не в морском сражении и не при осаде, а в сухопутной битве, да еще так массированно. К этому письму прилагаю отчет моего шпиона о баталии при Хиросиме.

События продолжаются. Молодой князь объявляет своим самураям Клятву (текст также вкладываю). В ней он обещает вернуть власть императору Ниппон Го-Наре. Как только текст Клятвы появляется в Киото, в столице начинаются волнения. Регенты объявляют войну Сатоми и, по сообщениям моих агентов, решают свалить ответственность за беспорядки на католиков. Я встречаюсь с нашей главной опорой на островах, правителем княжества Сацума — Симадзу Такахисой и предупреждаю его об опасности. Прошу дать проездные документы на отъезд обратно на Кюсю. Наш разговор с ним, как принято у нас в ордене, я запомнил дословно.

Когда вошел во двор поместья Симадзу, я увидел суетящихся слуг и толпу носильщиков. В главном доме все тоже бегали, собирали вещи. Такахиса встретил меня в центральном зале. Дайме Симадзу выглядел постаревшим — в бороде и волосах прибавилось седых волос, а лицо напоминало сморщенный финик. Японец с ходу попросил меня об исповеди. Я сел за расписную ширму спиной к помосту, но в итоге был вынужден перебраться на возвышение, ибо у нас с дайме пошел такой разговор, который исповедью никак назвать нельзя.

— Простите меня, святой отец, ибо согрешил я, — начал Такахиса.

— Бог милостив, в чем твой грех, сын мой?

— Я поставил интересы клана выше Бога нашего Иисуса Христа. Предал Мать нашу Церковь!

— Как такое могло случиться?! — Тут я не выдержал и выбежал из-за ширмы на помост.

— Прошу, выслушайте меня, святой отец, — схватил Такахиса меня за рукав сутаны. — А потом судите. Как вы знаете, я стал дайме поздно, в тридцать семь лет. Клан Симадзу был расколот, и после смерти отца мне пришлось воевать за власть с моим братом. Если бы не помощь португальцев, особенно аркебузиров, я бы никогда не возглавил наш клан. И я сполна отплатил за вашу поддержку — сам принял христианство, заставил креститься своих детей и всех самураев. Больше десяти тысяч японцев благородных кровей стали последователями новой религии. А уж окрестившихся «черноногих» и торговцев никто не считал. Десять лет мы помогали друг другу. Развивали торговлю, строили храмы и молельные дома, вооружали на португальский манер мою армию. У соседних кланов росла ненависть к нам. Дайме Хонсю и Сикоку думали, что я предал веру предков и продался христианам. Они видели, как благодаря ружьям и новой религии мы повергли в прах старые кланы — Оути, Ито, Сагару… Нас стали бояться. И вот вчера… Мне трудно об этом говорить… Вчера регенты предъявили мне ультиматум. Либо я отрекаюсь от христианства, изгоняю южных варваров из своих владений, либо император и сёгун объявляют меня вне закона, мои земли конфисковываются.

— И что вы ответили, несчастный?!

— Я дал слово за месяц покончить с христианством и христианами.

— Безумец, вы погубили свою душу!..

— Подождите, святой отец. Дослушайте до конца. Я был вынужден так поступить. Иначе не смог бы уехать из Киото и моя голова сейчас красовалась бы на копье в Золотом павильоне. Мой сын, конечно, казнил бы заложника — третьего сына дайме Мори. Но это ничего бы не изменило. Через три недели на Кюсю началось бы вторжение кланов Тёсокабэ и Мори. Это больше ста тысяч самураев. А так я выиграл время. Пока они будут ждать исполнения моих обещаний, пока будут разбираться с Ода и Сатоми, которым я окажу помощь…

— Вы знаете про Набунагу?

— Да, зря император поставил на эту темную лошадку. Регенты сожрут ее и не подавятся. Ёшихиро, конечно, покрепче будет. Его Клятва пяти обещаний сильный ход, который прибавил ему сторонников. Я даже подумываю обручить свою вторую дочь с его родным братом. Посмотрим, как пойдут у Сатоми и их союзников — Сатакэ — дела. А в план Набунаги я не верю. Пройти незаметно две провинции, с ходу, без осады овладеть Киото… Авантюра! Даже хуже. Против клана Ода ополчатся все нейтральные Дома — Хатори, Икко-Икки…

И вот тут, Игнатий, я понял, что наше дело в столице под угрозой. Что знают двое — знает свинья. Проклятые кланы ниндзя торгуют информацией направо и налево — если про вылазку Набунаги слышал Симадзу, значит, Имагава с их огромной шпионской сетью не просто осведомлены, но уже готовят ответный ход. Эх, какой шанс упущен! Еще один слабый клан, нуждающийся в нашей помощи. Да еще в столице. Какие возможности открылись бы перед Матерью Церковью. Оде необходимы наши деньги, ружья — новый сёгун вполне мог стать первым христианином. А там бы, глядишь… нет, все это пустые мечты. Даже не мечты, а хуже. Соблазны, которыми меня обольстил Дьявол!..

— Что касается моих обещаний, — продолжил Такахиса, — то не вы ли, Томас, учили меня, что клятва, данная язычникам, ничего не стоит и любой священник легко отпустит мне этот грех?

— Да, разумеется, если вы не божились именем Христовым…

— Идолопоклонникам из совета регентов не нужны христианские клятвы. Пришлось дать письменные гарантии.

На этом наш разговор закончился. После отпущения грехов Такахисе, получения проездных документов я совершил серьезную ошибку. Пришли новости о захвате Ёшихиро Сатоми большого города Эдо в провинции Мусаси. У регентов дела пошли не так гладко, как ожидалось. Генерал Оды Иэясу Токугава разбил в битве при Окадзиме войска Имагавы. По слухам, было отрублено двадцать тысяч голов. Язычники истребляли друг друга к вящей славе Всевышнего, и я решил рискнуть и подождать с отъездом.

Устроил в Киото несколько молебнов, провел диспут с буддийскими бонзами. Ссудил денег некоторым киотским аристократам, распорядился выслать морем ружья, порох дайме Сатоми. Торговля шелком в этом году должна дать огромные прибыли — больше полумиллиона золотых дукатов.

И тут в столице начались волнения. Еще неделю назад вокруг нашей миссии стали появляться подозрительные люди, листовки с обвинениями — дескать, христиане хотят вернуть власть императору, чтобы посадить на место Го-Нары своего католического короля. Нанятые ниндзя сообщили мне дьявольский план регентов свалить вину за гражданскую войну на иезуитов. Но я думал, что власть крупных кланов трещит по швам: на севере удачно воюет лояльный католикам Сатоми, на юге — наш оплот остров Кюсю с Такахисой Симадзу во главе. Моя единственная встреча с Одой Набунагой также оставила обнадеживающее впечатление. Я был уверен, что если он придет к власти в столице, то у нас появится еще один сторонник.

И вдруг все мои планы покатились под откос. Дайме Асаи предает императора и атакует на марше небольшую армию Набунаги. Ода убит, за власть над кланом начинается свара между генералами — Тоётоми Хидэёси и Токугавой Иэясу. В столице погромы — чернь поджигает поместья регентов, те в ответ публикуют указы о введении чрезвычайного положения и вводят войска в город. Го-Нара пускается в бега. Никогда за всю историю Ниппон император не покидал Киото! Народ в панике, на улицах идут бои между самураями Имагавы и жителями. Мы сидим в миссии не высовывая носа.

И новый удар! Покушения на нескольких известных буддийских и синтоистских священников. Убиты трое. Один, настоятель киотского храма Тайсэкидзи Наба Санэнаги (тот самый, с которым я вел диспут) — ранен. Подозревают христиан — якобы видели людей в оранжевых сутанах. На всю столицу только одна оранжевая сутана: у меня! Дом миссии в Киото окружен самураями клана Имагава. Фактически я и мои слуги — заложники дайме Ёсимото. Идут слухи, что со дня на день наша религия на островах будет запрещена, а христианам предписано в недельный срок покинуть Ниппон. Все мои сторонники в Киото, все новообращенные аристократы порывают с нашей миссией. А сегодня толпа проклятых язычников растерзала нашего священника — прелата Доминго Переса, гори они в геенне огненной! У Доминго остались в Испании трое детей и вдова — как ты знаешь, он женился еще до рукоположения. Прошу тебя, Игнатий, позаботься о сиротах!

В первый день августа появляется указ сёгуна. Дайме Симадзу объявлен вне закона. Все его земли конфискованы и переданы кланам Мори и Тёсокабэ. Это война! В столице идут казни. Распяты триста японцев, принявших христианство. И заметь, Игнатий, распяты! Какая жестокая насмешка и глумление над нашей верой и нашим Господом Иисусом Христом, который принял смерть через крест.

Потрясение за потрясением — утром прилетает голубь от Родригеса. Ёшихиро Сатоми похищен, его тесть — убит!

Следующий день — визит посла Китая Чжоу Ли. Как только его пустили в нашу миссию? Господин Ли очень любезен, аристократичен, сочувствует нашему положению и тут же, между делом, втыкает нож в спину. Объявляет о смягчении политики «хайцзин», т. е. запрета на морскую торговлю с иностранцами. В ближайшее время император Китая разрешит заход кораблей некоторых ниппонских торговцев в порты Поднебесной. Эта новость — как ушат холодной воды. Вся наша власть, все влияние базируется на монопольной торговле с Китаем!

Содержание Церкви, священников на Кюсю, подкуп лояльных дайме, закупка ружей — все это оплачивается из доходов от продажи шелка и хлопка в Ниппон. За фунт шелковой ткани, окрашенной в благородные цвета, в Поднебесной дают по весу — фунт золота. Тройскую унцию золота на островах меняют к серебру в соотношении 1:12, а обменный курс в Китае — 1:4. Таким образом, если делаем сделку «платим золотом за шелк в Поднебесной, везем на острова и продаем за золото» — цена утраивается. Если же включать в торговую цепочку дешевое ниппонское серебро (продаем за золото, меняем на серебро, везем серебро в Китай, меняем на золото), то прибыль от торговли ушестеряется! И этих доходов проклятые узкоглазые язычники решили нас лишить!!! Как только появятся сторонние торговцы (Чжоу Ли сообщил, что грамота на заход в порты дана некоторым столичным негоциантам и людям дайме Сатоми — как же без него!) — сразу цена шелка упадет. А если местные коммерсанты догадаются возить серебро… мы обанкротимся!

Ты думаешь, Игнатий, глупо рассуждать о деньгах на пороге Вечности? Хочешь напомнить мне евангельские слова Иисуса о том, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие»? Я долго размышлял над этой притчей и вот к какому выводу пришел. Слова Господа надо трактовать иносказательно. Перед отъездом в Азию я беседовал с лучшими римскими богословами. Так вот, в городских стенах Иерусалима имелось двое ворот: одни большие, главные, через которые проходило все движение и вся торговля, а рядом — небольшие, второстепенные ворота. Они-то и назывались — Игольное ушко. Толстосуму действительно тяжелее обрести Царство Небесное. Но только потому, что он особо отмечен Господом! Богатство — это не порок, а дополнительная ответственность! Кому больше дается, с того — больше спрос. Именно это хотел сказать Спаситель.

Впрочем, я отвлекся. Как ты, Игнатий, уже понял, будущее Католической церкви здесь, на островах, находится под угрозой. Все наши труды могут пойти прахом из-за дьявольских козней регентов. Что можно предпринять и что я… тяжело писать… завещаю сделать, если меня убьют.

Во-первых, я настрого запретил адмиралу Диего Беа перевозить в Ниппон из Малакки, Гоа и других наших баз конкистадоров. Пришлось пригрозить отлучением от Церкви, если этот дуболом решит поиграть в завоевание Нового Света. Ниппонцы — не инки и не ацтеки. Каменных топоров тут днем с огнем не сыщешь, конные самураи — не чета пешим краснокожим «ягуарам». Средний дайме легко выставляет армию в десять-двадцать тысяч человек. Пять тысяч конкистадоров — а это все, что у нас есть в Азии, — только разозлят регентов и объединят вокруг их власти простых ниппонцев.

Второе. Ниппонцы — культурный народ с длительной историей. Ты можешь только представить, Игнатий, что в Киото есть пять (sic!) университетов, где учатся больше трех тысяч студентов. Вот названия учебных заведений — Коя, Нэгру, Фиядзон, Хоми. Есть еще один самый большой и главный ниппонский университет — Банду. В нем учат каллиграфии, поэзии, китайской философии (в основном конфуцианству) и еще десятку наук. Из Банду выходят самые лучшие коор-бугё — управляющие в поместья и города дайме. Мне кажется, что если беспорядки будут продолжаться, то движущая сила протеста против власти регентов — студенты университетов. И именно им мы должны адресовать нашу проповедь о Христе.

Главное, что я понял: завоевать сердца ниппонцев можно только через их умы. Я выделил три тысячи коку на организацию печатного дела в десяти крупнейших городах страны. В типографиях, открытых на подставных лиц, будет печататься Евангелие, Псалтырь и другие вероучительные фолианты (пришлось привозить своих печатников из Макао, которые начнут обучать местных переплету и другим премудростям книжного дела). Все, чего мы должны добиться в этих землях, — это донести до ниппонцев знание об их Создателе, Спасителе и Защитнике, нашем Господе Иисусе Христе.

Третье. Торговля — хребет нашей Церкви и залог благополучия католицизма в Азии. Если нас выдавят с коммерческих маршрутов Ниппон-Китай, нужно поступить следующим образом. В Поднебесной особым спросом пользуется опиум. Десятки тысяч китайцев курят наркотик и готовы тратить последние медяки, чтобы попасть в притон. Если мы начнем выращивать цветки мака на Гоа, то сможем менять опиум на чай, кофе, специи и серебро. Золото слишком дорого в Поднебесной, чтобы возить его как из Южной Америки в Испанию. Зато резаные листки чая и кофе будут пользоваться большим спросом по всей Европе. Особое внимание стоит обратить на государство Чосон — протекторат Поднебесной. Эта страна — созревший плод на дереве Азии и готово упасть в руки того, кто готов рискнуть. Власти Чосона слабы и бессильны перед мощью наших армий, и главное, перед Словом Божьим.

На этом все, тороплюсь закончить письмо — в двери миссии стучат. Пришел мой час. Прощай, Игнатий, позаботься о моих престарелых родителях, молись о моей душе.

Да пребудет с вами благодать и любовь Господа нашего Иисуса, к вящей славе Божией,

Глава 9 СПАСЕНИЕ СИНОБИ

Кто там пел, что «лучше гор могут быть только горы»? Высоцкий? Сюда бы Владимира Семеновича, на эти японские кручи, насыпи и «орлиные» тропы, по которым уже пятый день топает, а лучше сказать, месит грязь наш отряд. Посмотрел бы я, что он спел!

В первые же сутки моего похищения разверзлись такие хляби небесные — хоть стой, хоть падай. Скорее падай, ибо за все время нашего путешествия я только то и делаю, что валюсь мордой в слякоть. А что вы хотели? Руки связаны за спиной, на шее аркан, за который регулярно дергают мои похитители, под ногами — грязь по колено. Сверху хлещет ливень такой силы, что еле видно спину впереди идущего. Во главе группы шарашит, как заведенный робот, Эмуро Ясино, который вовсе не Эмуро и вовсе не Ясино, а натуральный синоби Хандзо из Коги. Спасибо, что хоть представился. Впрочем, это были его единственные слова — все остальные сигналы мне подают жестами. Разговаривать не запрещают, но беседы никто со мной поддерживать не собирается. Ни сам Хандзо, ни его подельники числом три штуки. Топают след в след и молчат в тряпочку. Нет, свои черные лицевые повязки, капюшоны и прочую амуницию они сняли — так-то и не отличишь, что идут ниндзя. Японцы как японцы. Низенькие, поджарые, одеты в крестьянские соломенные плащи и шляпы. За спинами обычные короба из лыка, которые крепятся не только к плечам, но и ко лбу специальной повязкой.

Пытался поговорить на привалах, благо несколько раз останавливались в пещерах и дождь не заливал рта. Бесполезно. Лица равнодушные, все общение свелось к пинкам и тычкам. Сядь тут, ешь вот это. Покормиться и оправиться руки, конечно, развязывали, но я даже не пытался изобразить из себя героя и сбежать. Кисти и пальцы после десяти часов в скрученном состоянии ничего не чувствуют, ноги гудят, единственное желание — лечь и провалиться в сон. Кормежка простая: рисовые шарики, маринованные сливы. Ни рыбы, ни уж тем более мяса.

На шестой день случилось происшествие, которое наконец переломило отношение синоби ко мне. Опять с самого утра зарядил дождь. Мы шли гуськом по крутому склону ущелья. Тропинку еле видно. Шаг вправо — и ты летишь в пропасть. А влево ступить нельзя — каменный склон, с которого стекают ручьи. Сверкнула молния, спустя несколько секунд ударил гром. Ливень усилился. Под ногами — бурые от песка и земли струи воды, на сандалиях — большие комки грязи, каждый шаг дается с трудом. Внезапно я одновременно почувствовал, как меня перестал тянуть впереди идущий ниндзя (веревка упала на тропинку) — и как сама тропинка поехала под ногами вниз. Я закричал от страха и упал на колени. Оползень усилился, в пропасть устремились целые пласты земли. Я перекатился на спину, протащил связанные руки вперед перед собой. Попытался встать. Неудачно. Подмытый грунт катился вниз, и я вместе с ним. Неожиданно пелена дождя расступилась, и в трех метрах я увидел кривую японскую сосну, вросшую в склон горы. Из последних сил я рванулся из потока грязной воды вправо и обеими руками вцепился в ветку. От испуга кровь побежала по жилам, пальцы заработали, и мне даже удалось обвить ногами ствол. Так я провисел на сосне около получаса. Постепенно ливень унялся, завеса из влаги истончилась, даже выглянуло солнышко.

Я осторожно слез с дерева. Размялся, повращал затекшим туловищем. Вокруг совсем развиднелось. Пейзажа было не узнать. Огромный оползень, словно язык, ухнул в ущелье, перекрыв речку, текшую в теснине. Я осмотрелся и вдруг увидел, что слева, почти перед самой пропастью, лежит полузасыпанное тело. Подошел ближе. Это оказался один из похитителей. Приложил руку к шее. Пульса нет. Перевернул японца, потряс кимоно. Нашел за поясом нож. Это я удачно зашел! Перерезал путы на руках, стянул веревку с шеи. Прошелся по откосу вдоль по бывшей тропе. Ого! Ниже, почти в самой бездне, на отвесной стене висел человек. Я присмотрелся и изумлением узнал в мужчине Эмуро Ясино. Тьфу, Хандзо. Ниндзя висел очень странно — вцепившись одной рукой в торчащий камень, вставив ноги в распор небольшой трещины. Вторая рука болталась без дела. Отдыхает, что ли?! Тормозя ступнями и пятой точкой, я аккуратно сполз вниз, до самого края пропасти. Метров десять до Хандзо, вполне можно вытащить. Веревка есть, за что зацепить — тоже есть. Только вот стоит ли?.. Я еще раз взглянул на синоби. Лицо отрешенное, на меня даже не смотрит. Не шевелится.

Допустим, я его вытащу. Что он сможет сделать со мной? Я пригляделся к отдыхающей руке и увидел, что предплечье опухло и посинело. Наверняка рука сломана. Не боец.

А если бросить ниндзя? Куда идти, я не знаю, пищи у меня нет. Ладно, рискну. Я обвязал веревку за ствол спасшей меня сосны и скинул ее вниз.

— Эй, как там тебя, Хандзо! — крикнул я синоби. — Цепляйся за веревку.

Экс-Ямуро быстро глянул на меня. Оценил ситуацию.

— Если я отпущу камень — упаду! — крикнул он в ответ. — Вторая рука не работает.

Черт! Придется спускаться. Вот ведь мощный японец — перелом, оползень, а он висит и в ус не дует.

Я обвязался веревкой и стал карабкаться вниз. Длины самодельного троса немного не хватило, но мне удалось дотянуться до кимоно синоби и схватить его за шиворот. Он отцепился от камня и ухватил меня за пояс. После чего акробатическим движением вздернул ноги вверх и обвил ими мой корпус точно так же, как я полчаса назад обвивал сосну. Кое-как выбрались наверх.

Хандзо не стал терять времени даром — придавил ногой кимоно, оторвал несколько полос и начал приматывать раненую руку к телу. Я сунулся было помочь, но ниндзя просто отвернулся и начал бродить по склону в поисках чего-то. Чувствуя себя дураком, я стал ходить вслед за ним. Вот что он искал: погребенный под кучами земли берестяной короб. Полюбопытствуем. Я подошел совсем близко и без стеснения уставился внутрь корзины. Хандзо попеременно открывал отделения, попутно шипя: «Какой позор! Дзёнин должен сам проводить операции, бегать по горам как простой гэнин».[66]

В одном из отсеков короба была складирована еда — коробочки с рисом, соленьями и даже куски вяленой рыбы. А на мне экономили, гады, ни кусочка морепродукта не перепало за все время путешествия. Во втором отделении лежал воровской инструмент ниндзя — отмычки, железные кошки и ломики. Третье — оружие. Кинжалы, серп на цепи, сюрикэны (самурайские мечи похитители выкинули сразу после того, как покинули замок). Последний карман — глиняные баночки. Туда-то и полез Хандзо. Пару минут перебирал сосуды, выискивая нужный. Нашел, открыл, достал шарик рвотно-зеленого цвета. Тут же закинул себе в рот и начал сосать его.

— Что у тебя там? — поинтересовался я. — Лекарства?

— И лекарства, и яды, — прикрыл глаза Хандзо. Его лицо порозовело, дыхание участилось. Явно допинг какой-то сожрал. Стоп! Эдак он вполне в форму может прийти. Даже с одной рукой. Я бочком-бочком стал медленно смещаться в сторону, протянул руку к отделению с едой — и тут Хандзо открыл глаза — ух ты, какие огромные зрачки! — и мгновенно врезал мне ребром ладони по локтю. Бли-и-и-ин! Какая боль, как будто электричеством ударило!

Я попытался вскочить и тут же получил тычок двумя пальцами под ключицу. Меня вновь скрутило от боли. Ниндзя бил по нервным точкам, демонстрируя отличное знание анатомии.

— Куда собрался? — Рябое лицо Хандзо склонилось надо мной. — Я еще с тобой не закончил.

— Ксоо, отрыжка эта, — выдал я все знакомые ругательства разом. — Я же спас тебя!

— И я должен от благодарности расплакаться? — глумливо засмеялся ниндзя. — Твой отец, Ёшитака Сатоми, дайме Симосы и Кадзусы, поймал моего побратима тюнина Нагато и вместо того, чтобы обменять его на выкуп, приказал сделать из него человека-рыбу! Или ты забыл, как вы с Хайрой измывались над Нагато? Ах да, ты у нас память потерял. Ну да я напомню. Вы отрубили тюнину кисти, ступни, прижгли раны горячим воском. Потом выдавили глаза, проткнули барабанные перепонки, вырвали язык и в таком виде «отпустили». Конечно, мы же хинин,[67] хуже париев-эта. Бусидо на нас не распространяется, поймал ниндзя — запытай до смерти!

Последнюю фразу Хандзо прокричал прямо мне в лицо. И тут же успокоился, отвернулся. Вот этот мгновенный переход от ярости к безразличию — пугал больше всего. Но одновременно и заводил. Я тоже разгорячился и начал орать в ответ:

— Ну запытали твоего побратима, посчитай сам, скольких людей ты замучил за всю свою жизнь! У вас же нет морали вообще. Бусидо вспомнил. А про Алмазную колесницу Конгодзё тебе напомнить? Убить чужака, украсть у иноземца, предать, сделать любую мерзость — для вас же не грех. Вообще греха не знаете, только борьба инь и ян — без зла не бывает добра. Мы, «крадущиеся», достигаем совершенства Будды через познание законов зла, едем прямиком в нирвану на особой колеснице, простым людям недоступной. Ах какие мы мудрые, тайным знанием вооруженные…

— Откуда ты знаешь про Конгодзё? — Хандзо схватил меня за горло и заглянул в глаза.

Я отвел взгляд. Ну не будешь же рассказывать японцу про детективы Бориса Акунина… Надо что-то придумать, ошеломить синоби.

— Отпусти! — Хандзо отбросил меня назад, но буравящего взора не отвел. — Ты же умный синоби, дзёнин — то есть глава семьи, командир. Наверняка много лет принимаешь заказы от кланов. Скажи, последние годы тайных поручений от дайме стало больше?

— Ну допустим…

— Не допустим, а больше. Раз тебе самому приходится ходить на задания, значит, отбоя от клиентов нет. А самих ниндзя за десять-пятнадцать лет стало больше? Не отвечай, сам скажу: школа Кога-рю — пятьдесят три семьи, Ига-рю — сорок девять, новое братство Кисю-рю — еще семей двадцать. Каждая династия синоби — человек сто, не так ли?

— Скажешь тоже, сто, хорошо если половина, — наконец отвел глаза синоби. — Нет, откуда ты такой умный взялся?! Я же помню тебя подростком — обычный самурай, неужели все от удара по голове?..

— Ага, не зря мою головушку спасал. Небось тоже по заказу? Дяде нужно было кого-то публично убить? Тогда и власть в клане у него была бы крепче?.. Ну и дерьмо же ты, Хандзо!

— Не тебе, мальчишка, меня судить! Ты тут про Алмазную колесницу распинался, а моя Конгодзё — это не Царство Будды, про которое еще неизвестно, есть оно или нет, моя повозка попроще будет. Это сорок пять ртов — детей, стариков, которых надо в этих пустых горах всю зиму чем-нибудь кормить! Посредникам заплати, половину вознаграждения на неудачи положи — выкупать провалившихся гэнинов, родственникам в провинцию Кога денег отправь — что ты вообще про нашу жизнь знаешь?!

После этого выкрика воцарилось молчание.

— Ладно, это все пустое, — мотнул головой Хандзо. — Что ты там говорил про рост семей?

— А то, что сам видишь, как быстро растет количество синоби. Уже больше семи тысяч человек изучают и практикуют нин-дзюцу. Семьи расползлись по всей Японии. Если раньше вы в двух провинциях жили, то теперь в любом уезде можно найти синоби. Спрос тоже растет — дайме все чаще и чаще воюют друг с другом, порядка в стране нет. Вот вы и растете, как плесень на стене, пользуетесь ситуацией. Но скоро, поверь моему слову, все это закончится. Сами себе могилу роете. Во-первых, чем больше количество, тем ниже качество. Сам жаловался, что дзёнину приходится выполнять тайные поручения. Думаю, что последние годы потери были большие в твоей семье, а восполнить некем. Одни дети да старики. Так?..

Опа! Кремень-человек отвернулся. Не такой уж Хандзо и страшный.

— Во-вторых, рано или поздно среди дайме победит сильнейший. Кто-то типа Оды Набунаги…

Хандзо ухмыляется.

— Уэсуги Кэнсина…

Синоби качает головой.

— Такэды Сингэна…

Ниндзя кивает.

— А скорее всего — Ходзе Уджиятсу.

Сказал и сам задумался. Да, клан Ходзе имеет больше всего шансов победить в новой, альтернативной реальности, созданной моим появлением. Нет, я не питал иллюзий относительно Сатоми. Бедные провинции, малочисленная армия. По докладам мацукэ, один Дракон Идзу мог выставить до пятидесяти тысяч самураев. А если скооперируется с другими регентами, а они обязательно выступят одним фронтом (против моих союзников, Сатакэ — уже выступили Уэсуги!), то все может закончиться весьма печально.

— Так вот, кто-то из дайме победит. Скорее всего, регенты сначала разделят страну между собой, после чего передерутся, и выживет сильнейший. И вы, ниндзя, приложите к этому свою руку. А что будет, когда появится новый сёгун?

— Что?

— Он вас уничтожит. Как угрозу своей власти.

— Уже пробовали: руки коротки.

— Пробовали в ситуации феодальной раздробленности. А будет монархия. Абсолютная. У истории, знаешь ли, есть свои законы. Станет Уджиятсу — сёгуном, даст заказ Кога-рю на убийство Ига-рю и наоборот. Вот и все, вы начнете увлеченно и талантливо резать, травить, душить друг друга. Ибо рынка заказов-то не будет, независимым дайме отрубят головы — как кормиться?.. А кончится все тем, что наиболее лояльные перейдут в охрану сёгуна, независимых вырежут, оставшиеся — растворятся в крестьянских и самурайских сословиях. Лет через сто актеры в черных одеждах будут зимой разделять цепочкой играющих в снежки наложниц сёгуна. Вот каким будет конец нин-дзюцу.

А у Хандзо-то есть выдержка! Второй раз не стал хватать меня за горло. Боль от ударов синоби немножко отпустила, и я сел на корточки. Чтобы отвлечься самому и отвлечь Хандзо, начал собирать ветки, принесенные оползнем. Задумчивый японец помог мне разжечь костер — время обеда, попробуем вскипятить чай, благо медный котелок был привязан к корзине. Ниндзя достал трут и огниво, запалил костер, набрал в ближайшей луже воды.

Перекусили, выпили чаю.

— Что теперь будет со мной? — поинтересовался я.

— Заказа я отменить не могу. — Хандзо старательно смотрел мимо меня. — За тебя заплачено десять тысяч коку. Это самая крупная и удачная сделка за последние годы. Наша деревня сможет несколько лет просуществовать на эти деньги, мы купим у окрестных крестьян сотню детей, обучим их искусству нин-дзюцу…

— Меня заказали Ходзе?

— Да. Это все, что я пока могу тебе сообщить. — Хандзо наконец взглянул на меня. — И давай без сюрпризов. Здесь мои земли. Эти горы, реки — принадлежат нам. Сбежать не получится. Следуй своей карме. Я же буду следовать своей. Если нам суждено исчезнуть, значит, пусть так и будет.

На этом наш разговор закончился. Мы стали спускаться с горы и к вечеру расположились в небольшой долине, окруженной отвесными кручами. Я впал в какую-то прострацию. Не исключено, что Хандзо подмешал мне что-то в чай или рис, но скорее всего, я просто устал. Морально. Может, действительно в Японии лучше быть фаталистом. Я пытался плыть против течения реки — и вот река меня выбросила из своих берегов. Все, на кого я мог опереться, довериться, — далеко позади. Впереди ждет неизвестность и, возможно, мучительная смерть.

В этом депрессивном состоянии самокопания я не заметил, что уже стемнело, синоби вытащил из своей корзины промасленный сверток. В нем оказалась пороховая петарда, которая с громким хлопком взорвалась над долиной. Желтый салют в небе наконец отвлек меня от мрачных мыслей, и я поинтересовался у Хандзо, зачем он устроил этот фейерверк. Ответ оказался банален — таким образом ниндзя собирал свой отряд. Спустя час в нашу ложбинку пожаловал один из моих похитителей, который выжил при оползне. Его скинуло в реку, протащило несколько тысяч сяку вниз по руслу. Но мужчина смог выбраться, весь день карабкался по кручам, чтобы успеть к точке рандеву. Судьба четвертого члена отряда так и осталась неизвестной.

Весь следующий день мы продолжали заниматься альпинизмом. Влезали по вбитым поручням на скалы, петляли по горным лесам, огибали овраги. Несколько раз переходили вброд ручьи и горные речки. Я все больше выматывался от взятого Хандзо темпа, а синоби — хоть бы что. Шагают как заведенные. Под вечер вышли к крутому обрыву. В лучах заходящего солнца передо мной открылась еще одна миниатюрная долина. В ней я увидел с десяток домов, пару заливных полей вокруг и пасущихся на склонах лошадей. Судя по стелющимся дымам — деревня была населена. А как же мы будем спускаться в эту долину? Дорог и тропинок вниз не наблюдалось. Спускались очень обыденно. Хандзо нашел штырь, вбитый в скалу. Достал из короба длинную веревку, протянул через ушко до половины длины и скинул оба конца вниз. Богу помолясь (в окопах не бывает атеистов!), начал спускаться. Высота была приличная, с полсотни метров, но если не смотреть под ноги, а только вверх, — терпимо. Боязно немного, но за последние дни чувство страха у меня здорово притупилось. А внизу нас уже ждали.

Глава 10 ДЕРЕВНЯ НИНДЗЯ

«Сижу за решеткой в темнице сырой», — вот, теперь вспоминается отнюдь не Высоцкий, а Александр Сергеевич, который «наше все», Пушкин. А что! Атмосфера располагает. Решетка есть, даже пять штук, из бамбука: четыре врыты вокруг меня домиком — одна сверху. Сырость? Тоже не извольте беспокоиться. Сижу в воде. Вернее, стою, ибо пенал из решеток так узок, что ни лечь, ни даже сползти вниз по стеночке не получится. Хорошо, что между ног есть жердочка. Вот на ней, как петух в курятнике, и вишу. Садизм? Это еще мягко сказано. Так с пленниками-американцами не обращались даже доблестные вьетнамцы. Рядом в пруду вкопаны еще несколько решетчатых пеналов, в одном из которых торчит бритая голова пожилого японца. Похоже, он спит, или без сознания, и даже мои протесты в процессе погружения меня тремя синоби в это узилище не смогли разбудить товарища.

Пообщаться не с кем — Хандзо сразу, как только сдал меня своим гэнинам, тут же куда-то убежал, вот теперь третий день сижу и вспоминаю стихи Пушкина. А еще страдаю когнитивным диссонансом. Это такой психологический эффект, открытый американским ученым Леоном Фестингером, который заключается в том, что нормальный человек хочет думать о себе в положительном ключе. На этом базируется его самооценка (ясен пень, желательно высокая). Если возникает какая-то ситуация, которая угрожает нашей самооценке, то психологический дискомфорт заставит индивида трактовать эту ситуацию таким образом, чтобы сохранить самооценку. Классический пример — курильщики (на которых, собственно, и был открыт когнитивный диссонанс). Фестингер, занимавшийся попутно преподавательской работой в университете, собрал в аудитории курящих студентов и предложил им оценить отчет главного врача США, в котором рассказывались об ужасах курения (никотин вызывает больше сотни заболеваний — от слепоты, рака до импотенции и выпадения зубов). Для чистоты эксперимента в контрольной группе находились не злоупотребляющие смолением студиозы. И тоже писали эссэ о главвраче. Так вот, как оказалось, курящие студенты в разы больше поносили медика («да он ни в чем не разбирается», «да мой дедушка дымил до ста лет…»), чем некурящие. Оно и понятно — лучше принизить профессионализм главного врача, чем признаться самому себе, что ты вредишь собственному здоровью, а значит, не так хорош и правилен, как привык думать о своей персоне.

Вот и меня корежило не по-детски — я такой умный, весь из себя прогрессор, и так облажался! Нет, поймите правильно. В основе моей мотивации спасти Хандзо был вполне меркантильный интерес. Даже два.

Во-первых, я не был уверен, что выберусь живым из этих мест самостоятельно. Дело даже не в том, что в этих горах можно блуждать годами. Крупных и опасных для человека хищников в Японии — за исключением медведей и леопардов — нет, поэтому я бы рискнул поискать дорогу домой. Благо в корзине и еда была, и оружие. Дело в другом. Насколько я помнил из истории, синоби окружали места обитания «полосой отчуждения» — ловчие ямы, отравленные колючки и другие прелести для незваных гостей (а откуда при такой жизни званые возьмутся?). Вполне возможно, что, шатаясь по округе, я бы огреб неприятностей на пятую точку.

Во-вторых, мне позарез нужна была профессиональная служба безопасности. Ибо Мураками «не тянул». Под носом моих мацукэ действовал хорошо замаскированный шпион (или шпионы?), который: а) подвел под монастырь моего отца; б) украл дайме клана (в количестве одна штука — я). А это, извините, ни в какие ворота уже. Опять же, если почитать исторические учебники, то половину побед дайме Японии приносили на блюдечке именно синоби. Своими глазами видел в музее ниндзя в Токио благодарственное письмо первого сёгуна династии Токугава — Иэясу Токугавы — в адрес предводителя ниндзя из Коги Бан Ёситиро. Похвальную грамоту вроде тех, которые в СССР давали передовикам производства, сохранила семья Ёситиро, живущая в городке Исибэ. За что же выражал признательность синоби Токугава? За помощь в осаде замка Гамагори. Крепость, принадлежащая клану Имагава, была крупным опорным пунктом на пути в провинцию Суруга, которую хотел захватить будущий сёгун. Осада, как водится, затянулась, войска Токугавы пали духом, и Иэясу предложил нанять ниндзя Кога-рю. Дайме сказал — дайме сделал. Триста синоби прибыли в лагерь Токугавы, провели разведку, после чего воспользовались традиционным методом захвата замков гэссуй-но дзюцу — «луна в воде». Переодевшись в форму врага, ниндзя ночью проникли внутрь охраняемого периметра, устроили пожар и в свете огня начали убивать самураев Имагавы. Поднялась паника, крепостные военачальники подумали, что начался мятеж, и обратились в бегство. Токугава почти бескровно захватил Гамагори.

Был еще один случай из ряда вон, о котором нам рассказал экскурсовод. Во время битвы при Сэкигахаре отряды синоби Кога-рю действовали так эффективно, что Токугава лично отслужил торжественный молебен духам погибших ниндзя, а выживших возвел в ранг «преданных и достославных воинов»! То есть фактически сделал отверженных синоби своими личными самураями-хатамото.

Спрашивается, почему бы и мне не попытаться привлечь на свою сторону несколько кланов синоби? Только вот как завоевать доверие ниндзя с их специфичной моралью? Нужно предложить что-то помимо денег (сегодня взяли у меня, завтра у врагов). А для этого мне надо посмотреть на их жизнь, разобраться в их потребностях. Но это в теории. А на практике я сижу в клетке, страдаю самооправданиями и матерю себя за неуместный гуманизм — так мне и надо, идиоту. Полез спасать ниндзя, решил, что умней всех, вся Япония у твоих ног — теперь получай пытку москитами, водой (в которую, извиняюсь за неделикатность, приходится делать все дела) и жарой (на солнце — все сорок градусов, я так полагаю). Слава богу, пруд, где я тяну, а вернее, тону срок, — проточный, и все нечистоты смываются на поле, засеянное рисом. Очень удобно, когда пленники одновременно работают производителями удобрений.

— Ёшихиро! — слева шепчет мой товарищ по несчастью. Ого, да он мое имя знает!

Я оборачиваюсь и разглядываю своего очнувшегося «сокамерника». Точнее, сопенальника. Кожа японца посерела, вздулась язвами. Под глазами огромные мешки, губы толстые, как две лепешки.

— Не узнали? Неужели так плохо выгляжу? Это же я, Цугара Гэмбан — мацукэ вашего батюшки.

Опа! Америка, Европа. Главный шпион Сатоми, пропавший с миссией в землях Яманоути.

Разговорились. Как бы мне проверить, что мужичок в клетке — это действительно Цугара? Спросил о приемном сыне. Вроде все сходится, Гэмбан сразу же переключился на Мураками, рассказал о том, как нашел талантливого паренька, обучал его… Сразу посыпались вопросы — как я попал в деревню синоби, куда смотрела охрана, что с родственниками… Пришлось поведать Цугаре краткую историю жизни клана за последние два с половиной месяца. Гэмбан впечатлен. Гэмбан потрясен. А тот факт, что Эмуро Ясино оказался прославленным дзёнином Хандзо, организовавшим убийство Сатоми Ёшитаки, вогнал Цугару в такие эмоции, что он даже начал биться головой о прутья бамбука.

— Мой недогляд, господин, — попытался униженно поклониться Цугара. — Этого Ясино привел к вашему отцу Сатоми Ёшитойо…

Тра-та-та (это я выругался про себя) — и тут дядя успел!

— …Хвалил его, просил взять в личную охрану… — продолжал каяться тем временем мацукэ. — Я, конечно, начал проверять его по обычной схеме — послал письма предыдущим нанимателям ронина, установил слежку… Пока ждал результатов, пришлось срочно съездить на встречу с агентом в клане Яманоути — нашего человека взяли младшим поваром в замок дайме. Впервые за несколько лет мы могли устроить покушение — отравить еду Норикуи Яманоути. Я лично повез яд из шипов моллюска в Такасаки. У этой отравы нет вкуса и запаха, а смерть выглядит, как будто у человека от полнокровия разорвалось сердце. Наш повар остался бы вне подозрений и сумел бы устроить покушение и на наследников Норикуи. Я не мог упустить такого шанса и поехал лично проконтролировать эту операцию. Но, увы, в тот же день в гости к Норикуи приехал Дракон Идзу, вместе с ним в Такасаки прискакали десятки шпионов во главе с этой девкой-оборотнем Кико Ходзе. Она-то меня и раскрыла! Я был среди монахов-паломников, мацукэ проверяли всех недавно прибывших в замок. Нас построили во дворе, и Кико велела каждому прочитать молитву Сегаки…[68] Вот тут-то я и погорел.

— Подожди, Гэмбан, — прервал я исповедь шпиона. — Что-то не сходится. А зачем тогда Хандзо было спасать меня из засады? Неужели дядя был настолько кровожаден, что хотел убить меня лично?

— Деньги. Скорее всего, все дело в деньгах, — пожал плечами Цугара. — Хандзо просто решил подзаработать на тебе и принять повторный заказ уже на наследников Сатоми Ёшитаки.

Теперь картина у меня сложилась. Ниндзя работал на дядю и только после его смерти продал свои услуги Ходзе. Наш пострел везде поспел.

— А как же ты, Гэмбан, угодил в деревню ниндзя Кога-рю? — поинтересовался я.

— Меня продали. Сначала пытали Ходзе. Вытащили из меня имена всех агентов. Потом — палач-затейник Яманоути. Ох как этот крестьянин меня мучил! Кормил медом и рыбой. У меня начинался сильный понос. Он укладывал меня в корыто, приматывал цепями и бросал корыто рядом с болотом. На понос слетались мухи, слепни, москиты. О, если гайдзинский ад существует, то я в нем побывал. Тут, в деревне, тоже умельцев полно. Да и молодежь тренировать надо — собственно, для этого меня сюда и продали. Привязывают к столбу, сверху ставят желоб, с которого на голову капает вода. Хандзо придумал. Через день сходишь с ума, умоляешь убить, лишь бы не терпеть этого мучения. До меня один соглядай сидел — так отгрыз себе язык, чтобы захлебнуться кровью. Откачали. Теперь специальный кляп в рот вставляют.

— И ты так спокойно об этом говоришь?!

— Самоубийство — не мой путь. Перед отъездом в Такасаки… — Цугара замялся. — …Я с разрешения вашего отца принял христианство.

М-да. Тема деликатная, и я перевожу разговор на то шоу, которое, сидя в пруду, мы наблюдаем. Поселение ниндзя визуально легко делится на три части. Первая — нечто вроде десантно-штурмовой полосы. Траншеи, завалы, каменные и деревянные стены, канатная дорога… На этой полосе бегали, прыгали, ползали и даже плавали в пруду рядом с нами порядка тридцати японцев — как мужчин, так и женщин. Причем половину составляли дети и подростки. Вот рядом с нами девушка лет четырнадцати ходит по бревну — приседает, наклоняется, делает колесо. Учится держать равновесие. Вокруг бревна разбросаны колючки. Упадешь — поранишься. Рядом с ней прыгает через веревку, натянутую между двумя стойками, пацан лет восьми-девяти. Веревка не простая — с острыми колышками.

Несколько человек просто висят на деревьях, зацепившись руками за ветки. Час висят, два. Потом спрыгивают с десятиметровой высоты. И так несколько раз. Но больше всего меня поразил один мужчина, который плавал в пруду рядом с нами. Казалось бы, чего тут может быть такого? Он не нырял, не задерживал подолгу дыхания. Просто нарезал круги по водоему. Но как! Стоя! То есть в вертикальном положении. При этом синоби умудрялся что-то еще писать на специальной подставке.

Второй участок, слева от деревни, был выделен под упражнения с холодным оружием. Меч, копье, алебарда, лук — чем только не тренируются ниндзя. Кидают ножи, сюрикэны, а одна дама даже железную палочку-заколку для волос.

Пару раз во время тренировок синоби взрывали бомбы из черного пороха. Вернее, взрывпакеты. Вспышка, сильный дым, а паренек-пиротехник раз — и пропадает из виду. На самом деле он просто падает на землю и быстро перекатывается вбок, скрываясь от преследователей, которых изображают его товарищи. И, конечно, участок оборудован всем необходимым для отработки ударов и рукопашного боя — макивары, врытые столбы, на которых, подпрыгивая, как журавли, спаррингуют друг с другом синоби.

Третий, и последний, клочок земли выделен под… театр! По-другому это место никак и не назовешь. Специальный помост, задник, который, в зависимости от сцены, украшают теми или иными декорациями. За три дня моего сидения в водном зиндане я насмотрелся всякого. Один раз синоби сделали парадный зал дайме. Сам князь, его охрана, слуги… На коленях перед ними сидит мужчина. Сцена — самураи поймали ниндзя. Вот ниндзя униженно просит разрешить покончить жизнь — сэппуку. Все начинают над ним насмехаться, стража пинает «актера». Тот вдруг мгновенным движением выхватывает кинжал из рукава и втыкает его себе в живот. Через кимоно бьет струя крови, ниндзя корчится от боли, катается по полу и через несколько минут агонии затихает. У меня от удивления падает челюсть. Но спектакль еще не закончен. Синоби уносят и тут же, рядом с подмостками, закапывают в землю. Холмик грунта, надгробный камень, все как надо! Если бы Цугара Гэмбан не предупредил меня, что на животе у актера под кимоно спрятана ЖИВАЯ крыса (вот откуда кровь!), а дышать под землей его учат с детства, — я бы с ума сошел, наблюдая, как синоби откапывается из могилы. Натуральный зомби!

Еще в одной пьеске в качестве массовки участвовали почти все жители деревни. Они изображали толпу в небольшом городке. Торговцы, монахи, крестьяне, несколько самураев… Актер должен был вбежать в толпу и моментально переодеться. И сделать это так, чтобы его преследователи (а их возглавлял сам Хандзо!) не узнали убегавшего. Мой сосед-эксперт пояснил, что ниндзя тренируются в специальном искусстве — хэнсо-дзюцу (мгновенное переодевание). Подробности мне были видны плохо, но кое-что я заметил. Во-первых, синоби умели менять рост с помощью специальных накладок на шлепанцы. Во-вторых, вся их одежда легко выворачивалась наизнанку, и оборотная сторона имела другие цвета. В-третьих, ниндзя пользовались гримом — накладными бородами, усами и даже бутафорскими шрамами.

Все увиденное вызвало во мне еще большое уважение к искусству нин-дзюцу, и, когда к моей клетке направился Хандзо с тремя помощниками, я уже был внутренне готов к серьезному разговору.

Глава 11 СРЕДНЕВЕКОВЫЕ СПЕКУЛЯЦИИ

Разговор с Хандзо начался с культурного шока. В кабинете дзёнина, набитом сверху донизу свитками в специальных держателях, на традиционном помосте для гостей стоял… аквариум! В овальном резервуаре из мутного стекла плескалась вода, плавали треугольные рыбки экзотических расцветок и даже зеленела веточка морской водоросли.

— Э?.. — только и смог я выговорить, тыча пальцем в аквариум.

— Сам придумал, — понимающе улыбнулся синоби. — Когда был с заданием в Китае, тамошние стеклодувы подарили чашу. Вернувшись на острова, сходил с рыбаками в море, поймал несколько полосатых бойцовых рыбок, налил воды… Вот теперь плавают, глянешь на них — и такое спокойствие появляется в душе. Лучше любой медитации!

— Чем же кормишь их? — поинтересовался я по инерции, все еще находясь в осадке.

— Деревенские мальчишки червяков иногда копают, москитов ловят…

Расселись на помосте, разлили чай, который нас уже дожидался. С моего кимоно на пол все еще текла вода из пруда. Я скинул одежду и остался в одной набедренной повязке.

— Баня уже нагрета. — Рябое лицо Хандзо выражало искреннее сочувствие, как будто не он распорядился посадить меня в бамбуковый пенал. — Ты, Ёшихиро, наверное, удивляешься нашей открытости и переменчивости. Сначала тюрьма на открытом воздухе, где ты мог наблюдать все наши тренировки, разговаривать с мацукэ своего отца. И вдруг чай, баня…

Больше всего я удивился переходу на «ты» и отсутствию уважительной приставки «сан», но благоразумно промолчал.

— Я давно за тобой наблюдаю, — тем временем продолжал дзёнин. — После удара копьем тебя как будто подменили. Если бы я верил в ками, то подумал, что злой дух вселился в тело Ёшихиро Сатоми. Обучаешь кузнецов железному делу, врачей — лечить, самураев — как делать порох… Этот удивительный ход с пушками во время битвы. Я любопытен и решил послушать, о чем вы будете шептаться с Цугару. Думал, все это какой-то хитрый ход, кто-то управляет тобой издалека, дает советы…

— И как же нас можно было подслушать? — удивился я. — Вокруг решеток никого не было. Твои шпионы прятались все это время под водой?!

— Нет, мы не волшебники. Посмотри на мое изобретение, — поманил меня пальцем Хандзо.

Мы зашли за расписную ширму, и я увидел огромную раковину, которая заканчивалась длинной деревянной трубкой. Раковина глядела своим раструбом в отверстие в стене. Отодвинув сооружение, я выглянул в дыру и обнаружил, что круглое окошко выходит прямиком на пруд, который в свою очередь был буквально в десяти шагах от здания, где мы находились. Любопытно. Я придвинул раковину обратно и прислонил ухо к трубке. Тут же услышал, как квакают лягушки, напевает себе под нос Гэмбан. Это же направленный микрофон! Ничего себе средневековье.

— И что удалось узнать? — Я уважительно поглядел на Хандзо.

— Ничего, что бы приоткрыло твою тайну, — пожал плечами синоби.

— Что же мешало дальше подслушивать?

— Кое-что изменилось.

— Заказчик отказался оплачивать мое похищение?

— Нет, дочь Уджиятсу Кико Ходзе уже едет с отрядом самураев в оговоренное место, везет золото.

— Тогда в чем же дело?

— Я долго думал над твоими словами о будущем синоби. Похоже, что ты прав. Рано или поздно наше искусство умрет, и мы вместе с ним. Если есть возможность что-то изменить, я не хочу оставаться в стороне. Что конкретно ты мне и моим людям можешь предложить?

— А что с заказом? — Я хотел расставить точки на «i».

— Утром прилетел голубь от моего человека в клане Сатоми…

— У тебя еще есть шпионы в наших рядах?

— Видишь, как я откровенен с тобой! Гэнин сообщает, что Цунанари Ходзе выжил и уже начал вставать.

Вот это да! Моя трепанация удалась.

— Это значит, что я могу убедить Кико изменить заказ. Оплатить твое похищение, после чего обменять тебя на Цунанари. Разумеется, ты, как дайме клана, тоже выплатишь мне десять тысяч коку.

— Сто!

— Что сто?!

— Сто тысяч. За то, что ты со своими синоби перейдешь ко мне на службу.

— Не смеши меня. Сто тысяч коку — это сумасшедшие деньги.

— Мы их легко заработаем. Даже больше. Ты в Одаваре, столице Ходзе, был?

— Конечно. Много раз.

— Там действительно большая биржа риса?

— Целых два квартала. По слухам, оборот больше миллиона коку в год.

— Торговцы знакомые есть?

— Выполнял однажды заказ по устранению патриарха одного торгового дома конкурентами. Знаю нескольких магнатов.

— Делаем вот что. Отправишь десять лучших гэнинов в Одавару. Пусть переоденутся купцами, крестьянами, монахами из разных провинций Кванто. Через неделю-две начнется сбор урожая риса. Десятого дня хатигацу, месяца листвы,[69] вели им ходить по торговым кварталам, харчевням и распространять слухи, что рис лег, урожая не будет. Их задача — поднять панику. Пусть изображают сбежавших от гнева дайме крестьян, разорившихся торговцев, бродячих актеров. Те, что вырядятся священниками, должны рассказывать какие-нибудь мрачные пророчества о трех годах голода, страшном цунами… Шикарно, если бы вы смогли устроить кровотечение глаз у какой-нибудь статуи Будды или что-то подобное.

— Сделаем. Есть у меня на примете одно святилище, где бонза выпивает по вечерам так, что хоть заходи и все выноси. И статуя там большая есть. А еще можно на ступах[70] проступающие письмена сделать.

Глаза у синоби загорелись, его некрасивое лицо засветилось энергией, мелкая моторика ускорилась — он начал теребить веер, облизывать губы… Э, Парамоша, да ты азартен! Вот твое слабое место, Хандзо. В него и будем бить.

— Можно и письменами. Только не попадитесь и не переборщите. Дальше. Я дам тебе векселя ямада хагаки на тридцать тысяч кобан — их можно быстро голубями переправить в Одавару. Векселя обналичишь у своих знакомых торговцев и сразу начнешь скупать рис. Весь скупленный рис тут же закладывай у купцов, получай золото и опять покупай рис.

Такой вид операций у спекулянтов называется «запирамидить позицию» — это удвоение и утроение объемов сделки в кредит. Но это очень опасный вид махинаций. Стоит цене пойти против вас, как тут же убытки возрастают в геометрической прогрессии. В свое время, когда только начинал свою работу на финансовых рынках, я здорово на этом погорел. А дело было так.

В начале двухтысячного года мой однокурсник Тимур предложил мне попробовать свои силы в торговле на Нью-Йоркской фондовой бирже. Нет, в сам Нью-Йорк нам ехать не надо было. Тогда очень популярной стала технология «прямого доступа» к электронным торгам акциями американских (да и не только) компаний. Торги проходили ночью в дилинговом зале в Москве, на Цветном бульваре. С помощью специальной компьютерной программы можно было мгновенно и недорого открывать и закрывать через Интернет позиции по бумагам более чем шести тысяч американских эмитентов. То, чем мы занимались тогда, в две тысячи двенадцатом году именуется «дейтрейдингом», то есть спекуляциями «внутри дня». Тогда мы таких заумных слов не знали, как и не знали тонкостей психологического характера, свойственных данному виду торговли. Обязанности разделили так: Тимур открывал и закрывал позиции, а я сидел ночью и мониторил состояние счета.

На последней декаде июля (прямо как сейчас, в Японии!) Тимур купил акции компании Lucent Technology — на десять тысяч долларов. Доллары принадлежали папе Тимура, который поверил в его спекулятивный гений и выделил средства. Тимур компетентно убеждал меня, что акции вот-вот вырастут с двадцати до двадцати одного доллара за штуку, и мы заработаем за пару часов свыше пяти сотен. А для студентов, пусть даже МГУ, такие деньги в начале двухтысячных были большой суммой. Очень мотивирующей!

Надо сказать, что в то время Lucent действительно была весьма «отвязанной» бумагой и вполне могла сходить за пару часов на несколько процентов вверх. Откровенно говоря, я сейчас уже и не помню, чем Тимур руководствовался, когда решил прикупить эти акции, но факт остается фактом: цена сразу после покупки упала до девятнадцати долларов. И вот тут у Тимура началось то, о чем нельзя прочесть в популярных книжках по основам биржевой игры, а лишь в специализированной литературе. У Тимура (и у меня за компанию) возник тот самый когнитивный диссонанс, которым я совсем недавно мучился, сидя в бамбуковой клетке. С самооценкой «я нормальный, компетентный трейдер» пытался ужиться факт «я открыл убыточную позицию». Согласно теории Фестингера, при когнитивном диссонансе психически здоровый человек будет склонен разрешать конфликт в пользу собственной самооценки. То есть курильщики будут преуменьшать вред от курения, а трейдеры оправдывать свое убыточное торговое решение.

В тот день мы с Тимуром не закрыли убыточную позицию, рассудив: мол, ничего страшного — завтра акции отыграют вверх, тем более что должны выйти положительные отчеты по компании. Но на следующий день бумага еще больше упала в цене, и мы перешли из разряда спекулянтов в разряд «вынужденных инвесторов». В июле Тимур так и не смог продать подешевевшие акции, мало того, мы еще докупили бумаг на уровне пятнадцати долларов (еще внесли папашиных денег). На сленге трейдеров это называется «усреднить цену позиции» — та самая «пирамида», которую я только что предложил осуществить Хандзо.

Но Lucent Tech и не думал расти. Бумага падала весь июль, август и сентябрь в придачу. Похудевший и посеревший от испуга перед разговором с отцом Тимур с отчетами авторитетных аналитиков в руках убеждал меня (а скорее себя и свой когнитивный диссонанс) в радужных перспективах компании. Держали акции мы еще около полугода, до тех пор, пока инвесторы, напуганные историей с Enron, не принялись распродавать акции. Тот год вообще оказался неудачным для высокотехнологичных компаний. Бумаги Lucent Tech упали до двух долларов. В общем, все как в анекдоте.

Жена подходит к мужу и говорит:

— Слушай, ты вот говоришь, что работаешь спекулянтом, а я никак не могу понять — в чем же твоя работа заключается. Объясни так, чтобы я поняла.

Муж:

— Как бы тебе так объяснить… Ну смотри. Допустим, решили мы с тобой разбогатеть тем, что будем разводить кроликов. Соответственно, чтобы бизнес шел без перебоев, миновать там всякие непредвиденности, — мы с тобой закупаем кроликов на все имеющиеся деньги. Выпускаем их во двор — пусть там бегают, травку щиплют, размножаются. А тут р-раз-з… И ночью потоп. Все кролики утонули. И мы вот сидим и думаем — чего же мы рыбок не купили?

Но даже когда случился потоп и акции Lucent упали до двух, даже тогда Тимур предлагал еще разок закупиться этими «кроликами» (ниже-то падать им уже некуда!), однако я уже был в курсе феномена когнитивного диссонанса и выступал категорически против (и слава богу, так как в дальнейшем компания практически разорилась и была за бесценок куплена корпорацией Alcatel).

Однако самое главное — наибольшим противником дальнейшего разведения кроликов стал папаша Тимура, который ходил в крутых бандитах и привык подобные проблемы решать путем «включения счетчика». Родному сыну он такую подлянку, конечно, устраивать не стал (ну что такое десять «штук» для человека, владеющего виллой на Лазурном Берегу!), но нерадивого отпрыска надолго лишил карманных денег.

В общем, идея пирамидить сделки была опасной, но только не в том случае, когда ты управляешь ценой.

— Даю тебе неделю до начала паники, — продолжал я инструктировать Хандзо. — Этого времени должно хватить, чтобы стать владельцем половины запасов Одавары. Сейчас коку риса идет по две с половиной кобаны. Как только поднимется паника, рис подорожает и курс скакнет до трех кобан, а возможно, даже до четырех. Внимательно следи за ценами. На уровне четырех начинай продавать.

— А что, если поджечь несколько складов? — лихорадочно потер руки синоби. — Кто-то из купцов наверняка откажется уступить мне рис и попридержит его. Опять же война, войска Ходзе останутся без припасов. Я с тебя даже не буду брать денег за это!

— Смотри, чтобы Уджиятсу не реквизировал твой рис. А так — да, можно. Но это еще не все. На уровне четыре кобаны за коку продашь все, что есть, и возьмешь рис в долг. Думаю, к этому времени твои знакомые торговцы будут тебе смотреть в рот и дадут несколько десятков тысяч коку под хорошие проценты взаймы. Предлагай хоть сто процентов в месяц. Занятый рис быстро, за один день продай на рынке.

— Как продать?! А если цена пойдет еще выше? А если, кстати, урожай действительно окажется плохим?

— Не окажется. До того как ты меня похитил, я получил письма от своих управляющих. В этом году будет хороший урожай. После того как продашь заемный рис, отзывай своих гэнинов. Начнут приходить сведения из провинций, окажется, что риса много, цена начнет падать. Как только она вернется к уровню две-две с половиной кобаны за коку, выкупай рис с рынка обратно и отдавай займ. Таким образом ты удвоишь деньги сначала на росте цен, а потом еще раз удвоишь на падении.

— Это магия! — Синоби явно был потрясен. Вытирая пот со лба, разглядывал меня как диковинного зверя.

Все, Хандзо мой. С потрохами. Синоби очень хорошо понимают язык денег. И я только что доказал, что я на этом языке могу не только говорить, но и петь. Ну действительно, кто в средневековой Японии может додуматься до операций «шорт» или игры «вкороткую», когда спекулянт зарабатывает не только на росте (это привычно), но и на падении. До такого тут еще не додумались. Это, можно сказать, финансовое оружие массового поражения. Ох и жаркий конец лета в Одаваре будет.

Сразу после инструктажа моя жизнь кардинально изменилась. Лучшие покои, еда по высшему разряду. Дзёнин даже пытался мне на ночь подсунуть двух девушек. Я, конечно, был не прочь, но трехдневное сидение в пруду не способствовало ночным развлечениям. А потом, дамы были похожи больше на парней — мускулистые, резкие черты лица… Тестостерон им тут, что ли, колют?

Зато удалось вызволить Цугара из клетки. Его поселили рядом со мной, и теперь мы могли общаться в более непринужденной обстановке. Опасаясь подвоха, я сразу постарался выяснить перспективы обмена. Но Гэмбан меня заверил — если у нашего клана образовался встречный заложник, да еще такой высокопоставленный, то беспокоиться не о чем. Собственно, так все и случилось. Спустя неделю напряженной переписки между мной и генералом Симодзумо Хиро на мосту над пропастью в горах произошел обмен заложниками. Как в шпионских фильмах, ранним туманным утром я шел с одной стороны моста, а навстречу мне с другой — вышагивал, опираясь на костыли, Цунанари Ходзе. Выглядел он откровенно плохо, весь зеленый, худой… Волосы на голове слегка отросли, но место, где я вставил золотую пластину, блестело в лучах восходящего солнца. Меня он не узнал… а нет, все-таки узнал. Поклонился. Что-то промычал. Я тоже остановился. На обеих сторонах моста встречающие заволновались. Ничего, потерпят. Спросил, можно ли осмотреть голову. Дождавшись разрешающего кивка, обследовал многострадальный череп Цунанари. Заживление идет хорошо, раз наш аптекарь уже снял повязку. Действительно, шрам зарубцевался, осталась лишь красная припухлость.

— Ты, молодец, Цунанари-сан, скоро совсем выздоровеешь. А речь восстановится. Уже скоро. — Я сжал плечо сына Дракона Идзу. — Больше не попадайся мне на поле боя. Саёнара!

Ходзе еще раз глубоко поклонился. Я ответил не менее глубоким поклоном. Обернулся. Помахал рукой Хандзо и Гэмбану (его пришлось оставить в деревне ниндзя как гарантию выполнения моих обещаний дзёнину — все-таки глава клана не доверял мне на сто процентов, хотя и дал согласие перейти под мое крыло) и устремился быстрым шагом к встречавшим меня самураям.

Глава 12 ЗНАКОМСТВО С МИКАДО

Работа дайме напоминает жонглирование стеклянными тарелками — в воздухе уже штук десять летает, а помощники справа и слева подкидывают и подкидывают тебе новую посуду. Руки мельтешат все быстрее, глаза пытаются уследить за всеми предметами, пот заливает глаза, но остановиться нельзя. Одни дела и посетители сменяются другими, спать ложишься за полночь и сразу отрубаешься от усталости.

Однако есть и свои плюсы. Попади я в тело какого-нибудь крестьянина — разве смог бы познакомиться и даже подружиться со сто пятым императором Японии?! Конечно нет.

Уже на подъезде к Эдо я увидел, что произошло нечто неординарное. Громадные толпы народу, повсюду флаги с шестнадцатилепестковой желтой хризантемой. Симодзумо Хиро меня просветить не мог — его уже больше недели не было в городе, а гонцов в секретную точку, где состоялся обмен, послать было невозможно (генерал в самый последний момент узнал точное место). Но прояснилось все очень быстро. Наш отряд был замечен с крепостной стены, тут же ударил колокол — и из ворот высыпала масса конных самураев. И во главе группы скакала… моя жена! Нет, как же приятно после двух месяцев расставания увидеть единственного в этом времени родного человека. Ан нет, ошибся. Не одного. Вон и братец поспешает. А за ним — айн собственной персоной, видны лица двух европейцев. Целая делегация. Как обычно в таких ситуациях, началась суета, приветствия, я пытаюсь одновременно принести свои соболезнования в связи с гибелью отца Тотоми, рассказать о своих приключениях в деревне ниндзя (укороченную версию, конечно), поприветствовать Филиппа Родригеса, познакомиться с англичанином Джоном Фарлоу, но самая главная и прямо убойная новость меня ожидает впереди: в моем замке уже три дня обитает сбежавший из столицы император Японии Го-Нара! Впервые за всю историю Японии наследник богини Аматэрасу покинул Киото, причем тайно, на корабле своего дальнего родственника мелкого дайме Усами Хатэкаямы. Вместе со всеми регалиями и наиболее верными аристократами.

Разумеется, первым делом я поспешил отдать визит вежливости номинальному правителю Японии. Пока ехал к замку, окруженный свитой, меня тепло приветствовали горожане Эдо. Все улицы были забиты японцами, которые, встав на колени, кланялись нашему кортежу. Приятно, черт побери! И видно ведь, что не формальные поклоны — народу я действительно по душе. Детвора машет флажками, люди подкидывают вверх соломенные шляпы… Вот я и в крепости. Вокруг огромное количество самураев. Вижу множество знакомых. Улыбается глава наших лучников Касахара Мотосуги, подмигивает лучший фехтовальщик клана — тайсе Танэда Цурумаки. Отдельно стоят главы семей — Самаза Арима, мои гвардейцы — Хотта и Хосокава Абэ. Ого, а гвардия-то уже одета единообразно. Коричневые кимоно с зелеными полосами-«разговорами». На плечах погоны со звездочками, о которых я рассказывал моим военачальникам, пока мы ждали прибытия дайме Сатакэ. Не вижу старика Хосиму, зато в наличии наш франт Масаюки Хаяси. Опять выбеленное лицо, черные зубы. Оно и понятно — как же этому щеголю пропустить аудиенцию у императора. Наверняка по знатности он может претендовать на персональную встречу. Опять приветствия, поклоны.

Наконец я в парадном зале Эдо. Помещение изменилось до неузнаваемости. Фарфоровые вазы с икебанами из цветов, шелковые ширмы с росписью и даже помпезный трон из черного дерева, украшенный золотом и серебром. На троне сидит полноватый круглолицый молодой мужчина в церемониальных одеждах. В правой руке держит меч, в левой — бронзовое зеркальце, на груди — ожерелье из драгоценных камней. В центре колье — огромный бриллиант. Такие ожерелья в будущем актрисы на церемонии вручения «Оскара» будут носить. Впрочем, кажется, все три предмета являются наследными регалиями императорского дома и передаются от отца к сыну еще со времен седой древности. Церемониймейстер объявляет мое имя и титул (оказывается, я — владетель Восточных земель клана Сатоми).

Надо соблюсти ритуал. Падаю ниц, замираю, прижав лоб к татами. Император первый приветствует меня, просит удалиться присутствующих аристократов. Го-Нара хочет приватной беседы? Что ж, я его понимаю. Сначала приглядываемся друг к другу. Лицо императора мне нравится. Внимательные глаза, высокий лоб с залысинами. А вот дальше начинаются чудеса.

Император снимает свою официальную черную шапочку, отставляет в сторону зеркало и меч, снимает драгоценности с груди и напоследок стягивает парадное кимоно с огромными рукавами (под ним оказывается тонкий белый халат).

— Удивлен? — на «ты» и без церемоний обращается ко мне Го-Нара, маня пальцем за собой.

Удивлен — это еще мягко сказано. Чтобы глава государства, пусть и номинальный, вот так легко в присутствии незнакомого человека, подданного, устраивал стриптиз?!

Идем в соседнюю комнату — кабинет Норикаты Огигаяцу, который я приватизировал под свои рабочие апартаменты после захвата Эдо. Пока меня не было, столяры успели по моим чертежам сделать нормальный письменный стол на ножках, стулья со спинками и подлокотниками, выдвижные ящики под документы. Го-Нара, ничуть не смущаясь, садится во главе стола, я пристраиваюсь рядом. На лакированной столешнице лежит пачка рисовой бумаги, кисточка фудэ, брусок черной туши и, конечно, сама тушница судзури — прямоугольный камень с выемкой внутри. В выемку налито немного воды для разведения туши.

А император-то уже тут освоился по полной. Вон, каллиграфией занимается. Я внимательно посмотрел на Го-Нару. Японец ответил мне таким же сосредоточенным взглядом. Немного поиграли в гляделки. Первым не выдержал он:

— Я рад видеть вас, Ёшихиро-сан, — по-простому начал император.

— Взаимно, Первейший. — Я изобразил поклон, сидя на стуле.

Вообще у императора много титулов — и сейдзё («его праздничное высочество»), и но-мико («сын Солнца»), и микадо («хозяин» и «божество» одновременно). Часто используются китайские титулы бандзё («мириада колесниц»), гё («повелитель четырёх морей») и теней («сын Неба»). Но я решил воспользоваться эпитетом Первейший, дабы сразу дать понять: Сатоми Ёшихиро властную вертикаль понимает правильно, готов занять пост «нумер два» в местной иерархии.

Постепенно разговорились. Сначала, как водится, о вещах несущественных — я, на правах хозяина, поинтересовался, как добрался Го-Нара, здоров ли… Тот в свою очередь расспросил меня о приключениях в горах, родственниках и жизни клана за последние месяцы. Выдал ему сокращенную версию и тут же перевел разговор на новости, которые случились в мое отсутствие. Император не побрезговал ролью докладчика и грамотно ввел меня в курс дел.

Политическая ситуация в Японии накалилась до невозможности. Юг охвачен войной между кланом Симадзу и кланами Мори-Тёсокабэ. До боевых столкновений еще не дошло, но в провинциях Кюсю и Хонсю вовсю идет мобилизация. Дайме «ставят под ружье» подданных — всех, кого можно. Самураев, наемников-ронинов и даже (тут Го-Нара специально выделил это голосом) крестьян! Какой позор. В центре острова Хонсю — беспорядки. Мелкие дайме под шумок сцепились друг с другом, устраивают внезапные атаки на соседей, а столица охвачена бунтом. Чернь громит дворцы регентов, те в ответ ввели войска. Молодой сёгун вслед за императором морем сбежал во владения Имагавы. Последний сейчас «на коне» — именно благодаря его интриге был разгромлен и убит самураями клана Асина перспективный военачальник Ода Набунага. В провинциях Оды началась схватка за власть между генералами Набунаги — Тоётоми Хидэёси и Токугавой Иэясу. Вроде бы побеждает последний.

В общем, история Японии явно двинулась по другому пути, и я оказался тем человеком, который раздавил в прошлом несколько килограммов бабочек, из-за чего все пошло наперекосяк. Никакого сожаления — впереди еще пара контейнеров мотыльков маячит.

Север Хонсю также в пожаре войн. Обезглавленный клан Сатакэ сражается на два фронта — с Уэсуги Кэнсином и его вассалами Яманоути на западе и домом Асины на севере. Дайме Асина, во владении которого была всего одна провинция, зато какая — Фукусима (да, та самая, где впоследствии будет построена печально известная атомная станция), — решил под шумок прихватить бесхозные земли Сатакэ. Ёсиацу Сатакэ не оставил потомков по мужской линии, и формально главой клана должна стать моя жена. Надо этот вопрос внимательно изучить и постараться поддержать союзников. Делаю себе пометку в уме и продолжаю вникать в ситуацию.

А обстановка вокруг моих провинций тоже тяжелая. Ходзе закончили мобилизацию, и пятидесятитысячная армия выступила к Мусаси. Моим же генералам (и тут я отдал должное осведомленности императора) удалось поставить под знамена около тридцати тысяч самураев. Что, конечно, значительно больше того числа, с которым я начинал кампанию, но почти в два раза меньше, чем у Дракона Идзу. Ход с пушками и проволочными ежами уже не пройдет — надо срочно выдумать что-то новенькое.

— Ёшихиро-сан, давай откровенно и без церемоний, — тем временем как к равному обратился ко мне Го-Нара. — Еще три месяца назад я был декоративной фигурой в японском обществе. Все почитают, но никто не слушает.

— У английских гайдзинов, — кивнул я, — иногда говорят про монархов: царствует, но не управляет.

— Откуда… Впрочем, и так ясно, — хрустнул пальцами император. — Ты много общался с иезуитами. Отсюда все твои знания. В принципе я не против христианства. Но хочу услышать честный ответ на вопрос. А вопрос звучит так, — наклонился ко мне Го-Нара. — Это иезуиты тебе подсказали Клятву пяти обещаний?

— Нет! В Европе, откуда приплыли южные варвары, действительно феодальная раздробленность, войны провинций закончились несколько столетий назад, и у власти стоят монаршие дома. Сильная королевская власть повсеместно — неизбежное явление. Так будет и в Японии. Я считаю, что лучшее владычество над японским народом будет у того, кому сами боги завещали хризантемовый трон, чем какой-нибудь выскочка из крестьян.[71]

— Ты считаешь, что я могу управлять Японией лучше, чем сёгун или дайме?

— Если правильно поставить дело, подавить феодальную вольницу, вместо дайме главами провинций назначить губернаторов (самых лучших чиновников), дать всем жителям островов один закон и жестко требовать его исполнения…

— Ты хочешь уравнять крестьян, торговцев и самураев?! — прервал меня Го-Нара.

— Нет, сословное общество останется. Но каждое сословие будет допущено к управлению в той мере, в какой необходимо. Например, местные налоги. Кто, кроме купцов, лучше знает, какие сборы и как лучше платить на рынке Эдо? Если в мой провинции Симоса начнется эпидемия чумы, разве не лучше будет разрешить главному врачу клана установить карантин? Я говорю о местном самоуправлении. Там, где возможно, вопросы управления нужно отдавать на откуп общине и мастерам. Конечно, самые важные сферы, такие как дипломатия, армия, суды, дороги, почта и образование, — должны остаться в ведении императорской власти. Возможно, стоит подумать о том, чтобы точнее установить сословия в Японии, например, не только крестьяне, торговцы и самураи-аристократы, но добавить еще две-три общественные группы — духовенство (куда включать представителей всех религией), а также мастера. В городах широко распространились дза — союзы ремесленников. Они тоже должны иметь своих поверенных в делах страны.

— И что эти поверенные станут делать?

— Три раза в год выбранные представители от всех сословий будут собираться в столице и рекомендовать вам те или иные законы. Если вы согласны с проектом, то после вашей подписи и печати закон становится обязательным для всей страны.

— Какие законы могут придумать неграмотные крестьяне? — поморщился император.

— Какие бы ни придумали, это лучше, чем они брались бы за косы и серпы и поднимали восстание!

— Умно. Такой подход меня устраивает, — кивнул Го-Нара. — Какое место ты хочешь занять в новой системе власти?

Ага, пошла торговля.

— Сделаем так. После нашей победы при императоре появится правительство, состоящее из министров. Каждый член правительства будет отвечать за ту или иную деятельность — министр обороны, министр наук, регионов и так далее. И будет Великий министр — Дайдзёдайдзин, который с вашего одобрения будет назначать членов правительства, заниматься управлением. Я хочу этот пост. Но я хочу его не для себя, а для блага страны, которой буду служить до самого последнего дня. Клянусь вам в этом!

Я слез со стула, развел тушь в тушнице и корявыми иероглифами написал Клятву пяти обещаний на бумаге. После чего сжег ее в жаровне, стоящей рядом, а пепел высыпал в чашку с чаем. Одним глотком все выпил, встал на колени и замер в позе ниц.

Го-Нара тоже встал, подошел ко мне и помог подняться, выказывая личное уважение. Больше того, после того как мы встали друг напротив друга, микадо сделал глубокий поклон и, выпрямившись, сказал:

— Я принимаю твою клятву, Ёшихиро, и в ответ клянусь, что стану тебе не только сюзереном, но и верным другом и помощником в твоих великих делах!

Ну что сказать? Засмущался я, конечно, почувствовал себя неловко — не каждый день император Японии кому-то кланяется и дает обещания. Чтобы скрыть конфуз, я перевел разговор на технические детали нашего теперь совместного дела. Вернее, Дела с большой буквы. Попросил подготовить несколько указов: о назначении меня Дайдзёдайдзином, о расформировании совета регентов и объявлении дайме Такэды, Имагавы, Уэсуги и Ходзе вне закона. С южными кланами мы решили не спешить и посмотреть, чья возьмет — Симадзу или Мори-Тёсокабэ. Возможно, с победителем удастся договориться, и они примут наши условия. Сомнительно, конечно, но тем не менее. Второй указ я собирался разослать всем мелким дайме. Пиар — неотъемлемая часть власти.

Мы с Го-Нарой договорились, кто чем занимается в ближайшее время, разделили покои замка (император милостиво вернул мне кабинет Норикаты) и отправились заниматься делами.

А их накопилось о-го-го сколько! Ко мне в рабочие покои уже выстроилась целая очередь посетителей. Уже вечерело, и я решил принять только двоих. Уж больно соскучился по жене и даже немного по сыну, которого она привезла с собой в Эдо.

Первым в кабинет попал айн. Амакуни был не один — вместе с ним в комнату, таща поднос с какими-то предметами, зашел Масаюки Хаяси. Пока кузнец рассказывал об успехах, я косил одним глазом на медный лист, закрытый шелком, под которым лежал десяток круглых шаров в форме яблок или груш. Усилием воли я загнал свое любопытство внутрь и начал слушать айна. А послушать было что. За три месяца Амакуни умудрился построить вторую домну, отлить и отстрелять две чугунные пушки. Увы, качество еще страдало и оба орудия разорвало. Мы тут же обсудили, как делать стяжку вокруг стволов, вопросы сверления и цементирующих добавок. Кузнец обещал продолжить эксперименты и не позднее чем через месяц дать рабочий экземпляр. Попутно айн отлил несколько сотен котлов для моей армии (кипячение воды резко снизило небоевые потери, и генералы оценили нововведение), сковородок и всякого сельхозинструмента. Тут же на бумаге я начертил образец стального отвального плуга, который мог бы отбрасывать землю в сторону, погребая сорняки и остатки предыдущего урожая, одновременно вытаскивая питательные вещества на поверхность. Для рисоделия подобный плуг был не нужен, но я ведь не собирался ограничиваться Японией. Следующий этап после завоевания островов — Корея! Выход стали из домен был еще маловат, но кузнец обещал подумать, где в плуге можно сэкономить на дорогом металле не в ущерб качеству. Попутно пришлось «изобрести» дышло и специальную упряжь, в которую можно было бы «одевать» местных волов.

Самая главная проблема, которая стояла перед Амакуни, — дефицит железной руды и угля. Из-за войны кланов традиционные торговые маршруты с севера оказались перекрыты, однако у меня появилось несколько мыслей, как решить эту проблему. Я пообещал айну в ближайшее время найти способ обеспечить его домны сырьем. Тем более что заказ на оружие резко вырос и совсем скоро понадобится много мечей, наконечников для копий и стрел, а также доспехов. Пока обходились трофеями, взятыми на поле боя в Хиросиме и в арсеналах Эдо, но армия росла очень быстрыми темпами — несколько недель, и запасы подойдут к концу.

Слово взял Хаяси. Наш аристократ отчитался о запуске нескольких ямчуговых станов. Селитра созреет еще не скоро, но кое-какой результат работы его пороховой палаты уже есть. Масаюки посмотрел на меня торжествующе и сдернул покрывало.

Ух ты! Гранаты. Я схватил чугунный цилиндр и начал вертеть его в руках. Зажигалась ручная граната от фитиля примерно пяти сантиметров длиной, который вставлялся в деревянную пробку, затыкавшую затравочное отверстие. Вынул пробку. Внутри цилиндр под завязку был забит зернами пороха.

— Португальцы поделились? — Я кивнул на гранату.

— Фарроу, — проглотил «л» Хаяси. — Пока ждал вас в Тибе, много рассказывал о себе. Я некоторые вещи, связанные с войной и порохом, записал, обсудил с Амакуни, он отлил корпус, мои самураи забили гранату порохом, вставили фитиль. Ну а дальше начались трудности. Взрывается либо слишком рано — одному моему слуге оторвало руку, — либо слишком поздно. Корпус может разорваться на много осколков, а может всего на два.

Хм. Я повертел гранату в руке. Современные были ребристыми, а это цельнолитая. Вот в чем проблема.

— Корпус надо надпиливать вдоль и поперек. — Я показал пальцем на цилиндре, как именно нужно ставить засечки. — Тогда разрываться будет на много осколков. Что касается скорости взрыва… Давайте попробуем внутри оставить небольшую полость и надеть на фитиль пулю. Фитиль будет оставаться обращенным назад вплоть до удара гранаты о землю. Граната падает, пуля продолжает по инерции движение и втягивает фитиль внутрь корпуса.

Оба, Амакуни и Хаяси, посмотрели на меня уважительно. Пообещали усовершенствовать ручной снаряд в ближайшие дни, чтобы новоявленные гренадеры, которых я решил набрать из гвардии, могли приступить к тренировкам.

Уже окончательно стемнело. Слуги зажгли фонарики, и я, окруженный многочисленной охраной из самураев-псов, которую ко мне приставил бдительный Хотта Абэ, прошел на женскую половину. Торжественный ужин в узком кругу, много сакэ и расспросов. Много ахов и слов восхищения моим мужеством (а чего я такого особенного сделал, кроме того что вытащил из пропасти Хандзо?).

Финал вечера — я обучаю Тотоми европейскому поцелую губы в губы. Оказывается, японцы совсем не знают о подобных ласках. Жена сначала здорово смущалась, но потом раскраснелась, взяла инициативу в свои руки и даже развила ее в те области, о которых я только мог мечтать.

Глава 13 ДЕНЬ ЗНАНИЙ

Сегодня первое сентября — День знаний. Нет, это День знаний в той, оставленной мной реальности. Здесь же, в средневековой Японии, научный багаж даже самых образованных людей весьма скуден. Школ мало, университетов — пересчитать по пальцам одной руки, астрология — почтенная дисциплина, которой доверяют десятки тысяч японцев (прямо как читатели гороскопов в «Комсомольской правде»: «Завтра Луна в асценденте с Меркурием, опасайтесь злых собак и денежных проблем…»).

Двигать прогресс у меня пока получается лишь маленькими шажочками, по чуть-чуть. Я не тороплюсь. Социальное развитие общества не менее важно, чем технические новинки. Поспешишь со станками — получишь луддитов,[72] поторопишься с антибиотиками — начнется голод.

Утро первого дня осени выдалось пасмурным и ветреным. На островах начинался сезон тайфунов, тучи висели прямо у крыши — рукой можно дотянуться.

Закончив водные процедуры и позавтракав, я спустился в рабочий кабинет. Опять двадцать пять! Десятки людей в приемной. На входе меня отлавливает мой бессменный секретарь, он же казначей, Сабуро. В руках корреспонденция за время моего отсутствия. С полсотни писем, и всем нужен срочный ответ. Ладно, займусь ими после.

У меня же из головы с утра не вдет та девчонка-предсказательница, ученица гейши. Как же ее звали? Саюки! Как точно она угадала с Хандзо, да и меня чуть не расшифровала. Надо с ней подробно побеседовать — узнать, случайность это или за мистикой стоит вполне конкретный материализм. Майко вполне могла быть внедрена в домик гейш с какой-то целью. Ну, например, конкурирующий клан ниндзя хотел сорвать задание Хандзо. Хотя нет, не сходится. Эдо я захватил недавно, а работала она в городе явно дольше, чем я тут появился. Впрочем, агентурная работа на островах поставлена на широкую ногу (я уже имел возможность убедиться в этом на своей шкуре), поэтому нужно проявить бдительность.

Приказал послать в Ивовый мир за Саюки. Пока ждал, начал разбираться с письмами, но внутри зрело какое-то нехорошее напряжение.

Возвратились мои самураи. Первый провал: девчонка сбежала сразу после той вечеринки. Владелица чайного домика Хисо-сан уже подала майко в розыск. Я потребовал срочно вызвать ко мне мацукэ. Черт-те что творится.

Все отводили глаза, Сабуро заикаясь начал нести какую-то чушь, дескать, меня ждут гайдзины, срочные вопросы.

— Где Мураками?! — спросил в лоб.

Второй удар посильнее первого. Не пережив позора с моим похищением, Мисаки покончил жизнь самоубийством. Да еще так экзотично: разрезал живот крестом — горизонтально, после чего вертикально. Умирал молча в своей комнате, даже не попросив о последней помощи кого-то из самураев. Да… Не уберег я главы шпионов. Чувствовал же, что должность не для него, но никаких мер не принял. Как отреагирует Гэмбан на смерть своего любовника? Ведь у этого пожилого мужчины, кроме рыжеволосого парня, о котором он в водном зиндане отзывался с такой любовью, нет никого на свете. Сэппуку Мураками и для меня тяжелый удар — я успел привязаться к пусть и недалекому, но верному самураю. Из-за всех этих моих грязных игр с ниндзя гибнут хорошие люди, а ведь я даже дань памяти отдать Мисаки не могу — его тело сожгли сразу после самоубийства. Хорошо денек начинается! По старому русскому обычаю прошу принести сакэ и устраиваю поминки сам с собой. Заодно поднимаю чарку за погибшего тестя. Не слишком ли дорогая цена за сотрудничество с Кога-рю?!

Чтобы отвлечься от этой паскудной мысли, продолжил разбирать корреспонденцию. Первым в стопке лежало письмо от лидера религиозного движения Икко-икки (Союза простодушных) — Сузуки Дзуцураи. Приверженцы буддийского учения Дзёдо Синею, основанной монахом и философом Синраном, приветствуют в моем лице движение за «очищение Земли» от власти дайме и сёгунов. Дзуцураи с ходу пытается завербовать меня своей философией, но я все эти околобуддийские рассуждения быстро пролистываю, пытаясь добраться до сути. Первое, что понятно: Икко-икки — эдакие средневековые социалисты. Вся власть народу, долой аристократов, мир хижинам, война дворцам. Второе. Товарищи воюют с кланом Такэда. Сингэн осадил несколько замков в провинциях Этидзен и Кага, разрушает храмы Союза простодушных, гоняет их в хвост и в гриву. Читаю обширный список притеснений и обид. Печалька.

Простодушные, ясное дело, всем этим шибко недовольны и предлагают мне союз против регентов. Почесав в голове, пишу ответное письмо. Согласен на временное объединение под флагами императора. Требую публично признать мою Клятву пяти обещаний (намекаю, что в четвертый пункт «Отжившие методы и обычаи будут уничтожены, и нация пойдет по великому Пути Неба и Земли» можно вполне запихнуть их фанатичную доктрину). Бегло просматриваю досье на Икко-икки, которое собирали мацукэ Сатоми. Ага, недалеко от Киото у простодушных есть база — храм Ямасина Мидо. Прошу разрешения пользоваться этим опорным пунктом для своих нужд. Похоже, это все, что пока можно выжать из Икко-икки, которым сейчас ой как несладко. Идея республики, основанной на религиозном учении, мне не близка и, более того, опасна для моих планов, так что придется с этими простодушными держать ухо востро.

Следующее послание от Набы Санэнаги, настоятеля храма Тайсэкидзи. Наша переписка дала эффект, и киотский бонза развернулся по полной. Вербует в мои ряды монахов, горожан, запасается оружием. Готовит восстание (благо войска Имагавы зверствуют в столице, тем самым создавая для нас нужный фон). Это мне на руку. Сообщаю ему о том, что император в наших рядах (буквально), дальнейшую связь будем держать через верных людей, все сообщения следует шифровать.

Третье письмо — от Симадзу Такахисы. Сообщает о том, о чем я и так уже знаю: началась война южных кланов. Гонения на христиан по всей Японии набирают обороты, вот-вот придет Антихрист и наступит Армагеддон. Эту апокалиптическую бредятину — Симадзу чем-то пичкают иезуиты, дабы поднять его боевой дух, — я пропускаю и сразу перехожу к концу. Ага, брак моего брата и одной из дочерей Такахисы согласован. Свадьба в декабре. Годится. Фитильные ружья числом пятьсот штук высланы португальской галерой. Тоже ноль убитых.[73]

Третье письмо радует меня больше всего. Взятка сработала — посол Китая Чжоу Ли сообщает, что эдикты императора Китая в отношении захода японских кораблей в порты Поднебесной отменены в части, касающейся моего клана. Купцы Сатоми отныне могут невозбранно торговать с Китаем, участвовать в ежегодной ярмарке в Кантоне и иметь судебную защиту в случае возникновения коммерческих споров. Отлично. Теперь у меня есть хороший пряник для моих негоциантов.

Количество писем от мелких дайме увеличилось в разы. Уже около десяти аристократов принимают мою Клятву и готовы присягнуть императору лично. Названия кланов — Хатано, Такаока, Сакаи и проч. — мне ни о чем не говорят, и я откладываю конверты в отдельную стопку. Пусть Го-Нара поработает, спишется с князьями, разузнает, какую помощь те могут предоставить нашему движению. Да и его печать на письмах выглядит очень солидно.

После разбора корреспонденции наступает время совещаний. Первым в мой кабинет попадает Филипп Родригес. Священник излучает энтузиазм — строительство храма в Тибе заморожено, все помыслы иезуита об Эдо. Ах какой большой город, как много в нем японцев — потенциальных новообращенных. Всеми правдами и неправдами пытается выбить разрешение развернуть миссию в столице Мусаси. Нет, дружок, так не пойдет. Сначала деньги, потом стулья. Первый корабль с моими заказами прибыл. Португальцы привезли из Макао семена растений, несколько свиней, овец, китайский шелк и фарфор. А кроме того, порох, один компас, линзы, зеркала… Подаю Родригесу второй список необходимых мне вещей. Вернее, людей. Теперь я делаю ставку на переманивание мастеров. У Хандзо выбил адреса стекольщиков, которые сделали ему аквариум, Чжоу Ли в своем письме поделился координатами пороховых дел мастеров. Вот они-то мне и нужны. А еще десяток других специальностей.

Первый корабль уже стоит под разгрузкой в порту Эдо, я требую ускорить отправку второго. Проводим расчеты, сверки. Заказ влетел в копеечку — больше пятнадцати тысяч коку! Моя казна стремительно тает. После оплаты товаров разговор заходит об англичанине. Иезуит давит на меня, пытаясь добиться его ареста или хотя бы высылки. Аргументы банальны: он — пират. Да, половина, если не больше, всех английских и голландских моряков — приватиры. Что ж, теперь их всех на виселицу? Только потому, что это не нравится португальцам, трясущимся за свое монопольное положение в Азии. Сворачиваю разговор обратно на закупки. Прошу принести мне купленные линзы. Осматриваю стекла, расфасованные в отдельные коробочки. По форме напоминают чечевицу. Шлифовка хорошая.

Выглядываю в приемную. Ага, вот кто мне нужен: Масаюки Хаяси. Зову к себе и ставлю задачу вместе с кузнецами сделать мне подзорные трубы. Рисую принцип расположения линз, трубку. Глаза ученого загораются воодушевлением — теперь я могу быть спокоен за результат.

Следующая порция посетителей — генералы и главы семей. Стелим карты на стол, начинаем планировать военную кампанию против Ходзе. Разведка у нас хворает, информации мало, но кое-что известно. Дракон Идзу наступает тремя параллельными колоннами. В основе его армии — пешие самураи с мечами, несколько тысяч теппо, много лучников. А вот конницы негусто, всего несколько полков. Войска Ходзе в недельном переходе от Эдо, уже взяты пограничные форты (Хиро не стал защищать их и оттянул пограничников к столице). Основная масса сил наступает по широкому тракту Токайдо вдоль побережья. Местность плоская, как стол, где устраивать генеральное сражение — совершенно непонятно. Хотя… в двух дневных переходах от Эдо начинается холмистая местность, тракт несколько раз виляет между взгорками. Решаем расположиться и закопаться в землю на трех возвышенностях. Немного спорим, брать ли пушки. Военачальники против — шутка, повторенная дважды, уже не шутка. Ходзе выучили урок и не попрут вперед напролом под выстрелы картечью. А если не вперед, то как? Будут маневрировать. Вот это-то мне и нужно! Есть одна задумка, как испортить жизнь Уджиятсу. Генералы уходят, прошу остаться Самазу Ариму.

Толстяк вопросительно на меня смотрит, а я тем временем зову в кабинет брата Хайру и англичанина. Джон Фарлоу краснощек, мясист, волосат. Вихры стянуты в морскую косичку. Выбрей лоб — получится самурай. Мужчине лет тридцать пять — сорок. Он крепко сбит, имеет сломанный нос и несколько шрамов на руках. Одет в домотканые штаны, башмаки и кожаную безрукавку на голое тело. Смотрит нагло, вызывающе. Японцы так себя не ведут. Знакомимся. Я решаю сразу поставить его на место.

— Здесь, — показываю рукой на кипу бумаг на столе, — отчеты моих людей. Они утверждают, что ты пират и тебя надо повесить! Этого же просят мои союзники-португальцы.

— Проклятые иезуиты… тра-та-та, — нецензурно ругается моряк. — Да я их голыми руками порву, тра-та-та та-та-та… Слушай, дайме…

Тут Хайра делает кругообразное движение рукой и бьет ребром ладони по шее Фарлоу. Тот хватается за кадык и падает на пол. Хрипит, пытаясь вдохнуть воздух.

— Это Япония, Джон, — слегка пинаю ногой моряка. — Тут надо вести себя вежливо! Неужели ты еще не понял этого? Хайра, хватит!

Я останавливаю брата, который собрался добавить англичанину, и даю время тому прийти в себя.

— Так, давай еще раз. Ты в чужой стране, здесь свои правила и обычаи. Будешь следовать им, а также выполнять мои распоряжения — будешь жить. Рассказывай, как ты попал на острова, откуда родом, кто по профессии.

Джон Фарлоу оказался вторым помощником капитана с фрегата «Леди». Порт приписки — Бристоль. Полтора года назад этот английский корабль смог пройти проливом Магеллана и попасть в Азию. До этого все попытки Британии и их союзника Голландии попасть из Атлантического в Тихий океан оканчивались неудачей. Но в этот раз англичане хорошо подготовились — выкрали португальский руттер, в котором описывался маршрут из Европы к японским островам. Недалеко от Хонсю «Леди» попала в шторм, и второго помощника смыло в море. Фарлоу повезло — он смог уцепиться за обломок мачты, и в таком виде спустя сутки его выловили пираты из залива Ава. Около года провел Джон в плену вако. Выучил язык, женился на японке, и его даже стали брать в походы. И вот незадача. Налаженная жизнь в очередной раз дала трещину. Имя этой трещины — Хайра Сатоми, который во главе моих самураев разгромил базу вако и захватил пиратские корабли. Теперь в Аве будет первая военно-морская база Японии.

Сообщаю о своих планах Фарлоу. Дабы замотивировать морячка, при нем выдаю брату золото. Хайра должен нанять работников бить сваи, строить пристани, тесать лес для будущих кораблей. Прямо как Петр Первый, я заявляю: верфи — быть! И быть флоту японскому. Кладу Джону зарплату сто коку в год золотом. От этой новости его подбрасывает вверх. Не всякий хатамото получает такие деньги — Фарлоу явно неплохо ориентируется в финансовых реалиях Страны восходящего солнца.

Все, морячок готов. Жарко убеждает меня, что начальствовал над стапелем в Бристоле и знает весь процесс создания военного корабля. Решаем начать с простеньких флейтов с высокой мачтой, короткими реями. Это позволит сократить площадь парусов, а значит, и команду, необходимую для их обслуживания. Тем более что моряков-то у меня и нет. Те вако, что перешли на службу в клан, ходили только под веслами. Джону придется их учить, так же как пару сотен моих самураев, которых я своей волей отписал на флот.

Знакомлю Фарлоу с Аримой — теперь им вместе работать. Джон будет мастером корабельного дела, а Симаза — завхозом при нем. Заодно вникнет в процесс постройки флейтов и обучения экипажа. Брату же поручаю оснастить корабли пушками, выучиться стрелять из них и подготовить канониров и абордажную команду.

Фу-у. Третье совещание закончилось, меня можно выжимать. Быстро обедаю — и опять за дела. Теперь у меня в кабинете сидят главы торговых домов Сатоми Нийо Джинья и Самуёши Таиша, а также трое крупных купцов из Эдо. В самых лучших традициях России конца двухтысячных разговор я начинаю с наезда. Прессовать толстосумов я решил ради их дальнейшей покладистости. С ходу заявляю, что, по моим данным, торговцы в моих провинциях утаивают доход от коор-бугё. Беспроигрышный ход. Скажите, какой коммерсант платит государству все от и до? — у такого человека, наверно, нимб вокруг головы должен быть. У моих толстосумов нимбов не наблюдается, они бледнеют, потеют (все толстяки, как на подбор), глаза бегают. Меняю гнев на милость — готов простить грехи при условии вхождения в капитал нового императорского (!) банка. Кратко рассказываю, что такое банк вообще, принципы работы. Они просты — берем свободные средства в депозиты под один процент, выдаем кредиты нуждающимся под другой, больший интерес. Разницу кладем в карман. Кредиты выдаем не просто так, а под залог недвижимости, товара в обороте, причем в меньшем размере, чем стоимость залога. Если заемщик не возвращает кредит, изымаем активы (ради этого я готов принять несколько специальных указов). Решение о займах принимается коллегиально кредитным комитетом. Начать предлагаю с мини-кредитов. В этом деле, как ни странно, нам может помочь опыт Индии-Бангладеш двадцатого века.

Жил в семидесятых годах в Бангладеш банкир по имени Мухаммед Юнус. Образование он получил в США, но после окончания института вернулся в одну из беднейших стран мира. В одна тысяча девятьсот семьдесят четвертом году в Бангладеш случился голод. Сотни тысяч бедняков не могли найти работу и существовали на грани выживания. Будучи в своей деревне, Мухаммед выдал из собственного кармана двадцать долларов женщинам, которые изготавливали мебель из бамбука. Обычные банки отказали предпринимательницам из-за высоких рисков невозвращения ссуженных средств. С этого пошла история микрокредитования в мире. В семьдесят шестом году Юнус открыл банк «Грамин», который стал специализироваться на выдаче микрокредитов беднякам. Выяснились поразительные вещи. Во-первых, неимущие люди были значительно более аккуратны в вопросе возвращения денег, чем средний класс и богачи. Во-вторых, ссужать нужно женщин — у них риск невозврата минимален. Наконец, в Азии отлично работает принцип круговой поруки. А главное — микрокредиты, выдаваемые в основном под традиционные ремесла (ткачество и т. п.), резко ускорили экономики сельских регионов. В две тысячи шестом году Мухаммед Юнус за свои заслуги и усилия по созданию экономического и социального развития снизу получил Нобелевскую премию мира.

Я не видел причин, почему бы мы не могли повторить успеха бангладешца, выдавая сельским общинам Мусаси, Симосы и Кадзусы мини-кредиты под внятный бизнес-план. Где-то, как в Симосе, есть зачатки текстильной промышленности (особенно в районах, где располагался сожженный братом монастырь Хоккэ). Где-то, как в Кадзусе, есть отличные порты для заморской торговли. Мусаси — огромный сельскохозяйственный регион, где я бы хотел попробовать выращивать пшеницу, картофель… На все это нужны средства, и желательно частные. Ибо если все финансировать из казны, как я делаю сейчас, то, во-первых, казны не хватит. Во-вторых, государство никогда не сравнится по мотивации с конкретными людьми, которые готовы рисковать, пробовать новое, добиваться невозможного. Собственно, на этом (мотивации) и погорел Советский Союз эпохи застоя: «Они делают вид, что платят нам, — мы делаем вид, что работаем». Повторять исторических ошибок я не хочу. Начнем с частно-государственного банка, после чего перейдем к рыночной экономике в той мере, в которой это вообще возможно в Средневековье. Дабы подсластить пилюлю и простимулировать выдачу первых займов, показываю торговцам письмо посла Чжоу Ли. Восторгам купцов нет предела — все сразу готовы снаряжать корабли в Китай. Тут же мне дают согласие на организацию банка. Быстро и легко скидываемся по сорок тысяч коку. Капитал имперского банка сразу выглядит солидным — двести сорок тысяч коку, или восемьдесят тысяч кобан (полторы тонны золота!).

Последним, кого принимаю после торговцев, оказывается Акитори Кусуриури. Человек, который смог поднять на ноги Цунанари Ходзе и которому я обязан жизнью. Я привык отдавать долги и награждаю нашего аптекаря жалованьем в размере тысяча коку в год, дарую ему титул Главного врача клана. Пораженный Акитори лепечет, что он просто выполнял свой долг, низко кланяется и пытается замереть в положении ниц надолго. Меня же интересует прогресс в медицине, поэтому я усаживаю Кусуриури на стул и начинаю расспрашивать. В целом ситуация развивается в нужном ключе — набрано сорок докторов, которые проходят хирургическую практику, идет сбор лекарственных трав. Португальцы из Китая привезли семена среднеазиатских дынь — они уже высажены и сразу после созревания будут использованы под производство пенициллина. Нужная плесень, как считает Акитори, найдена — теперь дело стоит за выделением из нее активного вещества. Благодарю аптекаря, желаю ему дальнейших успехов и наконец закругляюсь на сегодня с делами.

Вечер опять завершаю на женской половине. Впрочем, к фривольностям я сегодня не расположен, и мы просто беседуем с женой в приятной и спокойной обстановке. Деликатно расспрашиваю ее, как она восприняла смерть отца, что дальше будет происходить с кланом Сатакэ. Междоусобицы пока нет, но это до тех пор, пока генералам Ёсиацу приходится отбиваться от соседей. Что будет дальше — непонятно. Дабы отвлечь Тотоми от мрачных мыслей и воспоминаний, предлагаю заняться ей одним важным делом. Я решил построить небольшой воздушный шар — самый простой аэростат с наполнением горячим воздухом. Для этого мне нужна оболочка. После захвата Эдо среди трофеев было обнаружено много шелкового полотна. Дороговато, конечно, пускать элитную ткань на монгольфьер, но, увы, более дешевый хлопок недостаточно плотен и, кроме того, слишком тяжел. Да и шелк придется пропитать клеевой краской.

Я предлагаю жене мобилизовать городских ткачих и сшить мне яйцеобразную оболочку девяти-десяти сяку в диаметре. Объяснил Тотоми, что воздушный шар будет подниматься вверх силой теплого воздуха, который мы получим, сжигая в жаровне солому и шерсть. К аэростату нужно сделать маленькую плетеную корзину в расчете на одного человека. Скорее всего, подростка. Использоваться он будет в разведывательных целях.

Жена сразу загорелась идеей, начала расспрашивать меня, требовать подробностей. Вот и хорошо — будет меньше грустить и горевать. Засыпая, подумал, что мой День знаний прошел на пятерку. Впрочем, отметку мне будет ставить здесь сама жизнь и вписывать ее в дневник кровью.

Глава 14 СУМО И ТЕАТР НО

«Раз японцы обожают ритуалы, то почему бы не сделать приятное моим самураям?» — подумал я, сидя в бамбуковой клетке, и по возвращении в Эдо отдал приказ устроить парад. Несколько раз отрепетировали, сделали пару прогонов — и вот я на центральной площади города принимаю смотр войскам. Сижу на своей смирной лошадке, позади в шахматном порядке выстроились полки, за ними толпятся горожане, а перед нами поротно проходит гвардия, салютуя приложенной к виску ладонью. Последнее особенно понравилось рядовым солдатам. Раньше вояки на все приказы говорили «хай» и кланялись военачальнику. А теперь лихо вскидывают руку к голове, которая, кстати, вовсе не голая, а либо в шлеме, либо в специальной налобной повязке. На повязке — несколько иероглифов, которые складываются в девиз: «Только император».

Идти нога в ногу у самураев, конечно, еще пока не получается, но я этого и не требую. Зато у нас есть классное звуковое сопровождение — огромные боевые барабаны тайко. Барабанщики задают такой энергичный ритм, что я с трудом спокойно могу усидеть в седле. Хочется дать шпоры коню, выхватить меч и… эх, мечты, мечты. Дайме редко когда самостоятельно участвуют в схватках. Мое махалово на горже[74] редута в Хиросиме — редкое исключение. Я тут поставлен высшими силами (или законами природы) вовсе не для геройства, а для… чего? Мне вот забыли сообщить, для чего именно, но я не отчаиваюсь. Пытаюсь методом тыка узнать свою сверхзадачу.

А пока я провожаю войска на войну с кланом Ходзе. Генерал Симодзумо Хиро вместе с гвардией, португальскими пушками и вспомогательными войсками должен окопаться на холмах близ небольшого форта Киёсу — последнего укрепления на пути в Эдо. Через пару дней я с оставшимися полками, обучение и обмундирование которых еще не закончено, выступаю навстречу Дракону Идзу.

Оставшиеся после парада двое суток пролетели очень быстро, но интересно. Перед ключевой битвой с Ходзе я решил устроить себе отпуск. В конце концов, я заслужил право отдохнуть. В четверг в честь прибытия императора в Эдо отдал распоряжение устроить соревнования по сумо. Я знаю, что Го-Нара ежегодно проводил при дворе состязания борцов и неравнодушен к этому виду единоборств. О любви микадо к сумо говорил хотя бы тот факт, что в его свите, прибывшей ко мне на корабле Хатэкаяма, оказался популярный столичный сумотори.

Во дворе замка поставили квадратный помост полметра высотой. Сверху рабочие положили глину, утрамбовали ее, после чего посыпали тонким слоем песка. Заметил, к своему удовольствию, что некоторые подмастерья для переноски материалов используют тачки.

Дальше на помост зашел судья — по совместительству синтоистский священник — и выложил из рисовых плетенок круг примерно пяти метров в диаметре. Начертил мелом в центре две белые полосы, обозначающие стартовые позиции сумотори.

Постепенно двор заполнялся болельщиками. У многих в руках флаги с хризантемой. Внутрь замка допускались только самые заслуженные и известные горожане Эдо. Специально для них и для членов клана Сатоми плотники сколотили лавки. А для нас с Го-Нарой даже целую ложу. Раскланялись с императором, расселись.

Тотоми весело шутит с микадо, машет служанкам веером, чтобы принесли сакэ и закуски. Я знакомлюсь с придворными (кугэ),[75] которые прибыли с Го-Нарой. Тут и мастер чайной церемонии, и личный врач… А уж маркизов, графов и виконтов — пруд пруди. Любопытно, что все титулы базируются на китайских чинах. Так, например, косяку (маркиз) происходит от китайского титула «хоу», что означает чиновник старшей степени II класса. Бароны (дансяку) происходят от китайского титула «нань» — чиновник младшей степени IV класса. Вот такие интересные заимствования одной культуры из другой.

Удивляет также то, что, сбегая из Киото, император со спокойной душой оставил свою жену из древнего рода Фудзивара и двоих детей во дворце. Неужели он так уверен, что регенты не подделают его отречение и не возведут на престол малолетнего сына?! Фигура микадо, конечно, сакральная для японцев, но не настолько, чтобы прощать предательство интересов правящего класса. Надо будет выяснить этот вопрос у Го-Нары, а пока на помост выходили сумотори.

Четверо огромных японцев с бычьими шеями, покатыми плечами и колоссальными животами. Одеты в широкие пояса маваси, обмотанные в несколько слоев вокруг голого тела и между ног. Конец пояса закреплен за спиной элегантным узлом. Волосы собраны в круглый пучок. Видимо, такая прическа обладает свойством смягчать удар по затылку, например, при ударах головой о землю.

Поклонились в пояс императору и мне. Насколько я помню правила, коснувшийся первым земли любой частью тела, кроме стоп, проигрывает схватку. За пределы круга также нельзя выходить. Судья сразу признает вышедшего побежденным. Можно бить, толкать, бросать. Нельзя наносить удары по глазам и гениталиям. Последние (имеются в виду яички), по слухам, борцы умеют втягивать в тело.

Начинаются соревнования. Тяжеловесы разбиваются на пары, и первая двойка принимается разбрасывать соль на помосте. Вот такой ритуал отпугивания злых духов.

Богатыри встают в стойку, наклоняются вперед, касаясь кулаками пола, и по сигналу судьи бросаются друг на друга. Мелькают руки, меняются захваты, наконец правый сумотори красивой передней подсечкой роняет своего визави и получает порцию приветственных криков от зрителей. Вторая схватка проходит дольше первой. Борцы пытаются вытолкать друг друга из круга, пыхтят, рычат и даже пускают газы от напряжения. В итоге побеждает более толстый японец. Го-Нара оживленно комментирует поединки, показывая отличное знание приемов (а их больше восьмидесяти видов!). Наконец финал. В него вышли столичный сумотори Омата против местного борца Нимгэя. Омата выглядит потолще и потяжелее, зато Нимгэй потехничнее. Именно он снес подсечкой соперника.

Походили по импровизированному рингу, попугали друг друга. Зрители в экстазе, вопят и улюлюкают. Сигнал, клинч, Нимгэй быстро-быстро шлепает противника открытыми ладонями по лицу, сбивая с курса, Омата же пытается схватить Нимгэя за маваси. Но каждый раз тому удается вывернуться. Только кажется, что пощечины — это женское оружие. Сейчас я вижу, что от каждого шлепка столичный борец почти теряет равновесие и мотает в недоумении головой. Еще пару минут в подобном темпе — и Омата получит нокдаун. Однако приезжий сумотори меняет тактику. Он начинает ставить блоки и вдруг внезапно подныривает под руку Нимгэя, хватает за набедренную повязку и кисть, после чего рывком поднимает соперника на «мельницу». Крутанув местного борца на плечах, Омата с силой бросает его на землю, падая следом сверху. Помост дрожит от удара, а зрители разочарованно гудят. Постепенно разочарование у публики переходит в негодование. Нимгэй корчится на полу от боли — похоже, своим броском Омата сломал ему ребра. Борца уносят с площадки.

Я уже слегка принял на грудь, и только этим можно объяснить мой глупый порыв. Скидываю с себя кимоно и одним прыжком выскакиваю на помост. Все окружающие в шоке. Моя голова дотягивается лишь до подбородка киотского сумотори. А вешу я наверняка раза в полтора меньше. Но судья даже не пытается меня отговаривать. Показывает рукой правую от себя черту и приглашает занять стартовое место. Омата криво улыбается и встает напротив. Из ложи, с искаженным от страха лицом, что-то кричит жена, машет рукой Го-Нара, но я уже весь в схватке. Что мы имеем? Профессиональный борец, килограммов сто двадцать весом. Мощные мышцы, отличная растяжка (эти толстяки спокойно встают на шпагат). Что я могу ему противопоставить? Толкаться? Да он меня сомнет в блин первым же рывком. Бить на отходе? А такую тушу вообще можно пробить?

— Я буду нежен, Ёшихиро-сама, — ставит кулаки на землю Омата.

Нет, ну каков наглец! Едва дождавшись разрешающей отмашки судьи, яростным рывком я врубаюсь в тело сумотори. Мое плечо попадает в грудь не успевшего подняться из стойки борца, и его слегка ведет влево. Я тут же еще ниже подсаживаюсь под гиганта и удваиваю усилия. Омата пытается скинуть мои руки и упереться сам, но никак не может поймать равновесия. На каждое его движение я отвечаю новыми пиханиями, причем стараюсь каждый раз менять направление, раздергивая японского титана в разные стороны. Со стороны, наверное, это выглядит как бой Давида и Голиафа, однако киотский Голиаф все никак не может прийти в себя после моего резкого старта и поймать точку опоры. А дальше мне везет. Случайным движением на возврате своей руки я ловлю кисть борца за мизинец и с хрустом ломаю его. Омата кричит от боли, пытается выдернуть руку из захвата, я бросаюсь вплотную к сопернику, выворачивая за сломанный палец кисть вверх и вбок. Сумотори разворачивается ко мне боком, пытаясь облегчить боль, и я легко его выталкиваю за пределы площадки. Победа!

Двор замка взрывается от криков, меня приветствуют император, жена, самураи, а я стою с дрожащими от напряжения и усталости ногами и думаю, как бы не свалиться на землю. Эх, сейчас бы лечь в кроватку да придавить минут шестьсот.

Как бы не так. Вторую половину дня приходится посвятить синоби. Да, большая часть клана Кога-рю под личиной странствующих циркачей и акробатов прибывает в Эдо. Мне привозят послание Хандзо, в котором тот рассказывает о своих успехах в Одаваре.

Наш план сработал, спекуляция рисом принесла больше ста пятидесяти тысяч коку дохода! Дзёнин получает столько золота и серебра, что просто вывезти драгоценный металл из земель Ходзе становится большой проблемой. Сумасшедшая прибыль так бьет по голове Хандзо, что я даже между строчек вижу, как он низко кланяется мне каждый раз, когда пишет слова благодарности. Но, как говорится, «спасибо» в карман не положишь и на хлеб не намажешь. Я в ответном письме требую свою долю. Сколько я обещал синоби? Сто тысяч коку? Значит, пятьдесят сдай в казну! Это честно. А порядочность — основа любых отношений. Кроме того, напоминаю об обещании сжечь рисовые склады Одавары.

Размещаю «артистов» в городе, даю первые задания. Гэнины отправляются в разведку к наступающей армии Дракона Идзу. Мне нужны точные данные — кто, что, куда. Выдерживаю тяжелый разговор с Гэмбаном, который приехал вместе с труппой. Цугара прячет глаза, расстроенно качает головой. Я не пытаюсь скрыть свою вину — честно признаю, что допустил ошибки. Не внял призывам Мураками о чужих голубях в городе, не дал указаний провести тщательную проверку замка (сейчас уже, конечно, мои самураи-псы несут дежурство у входа и выхода из подземного хода). Аккуратно обращаю внимание Цугары на то, что ставки в игре необычайно высоки. В Эдо, которую мы решили с Го-Нарой переименовать в Восточную столицу («То кё» — Токио), теперь живет священная особа, Первейший. От работы службы безопасности зависит не только моя жизнь, но и будущее всей страны. Не время копить обиды друг на друга — время трудиться на благо Земли богов. Эта апелляция к патриотизму срабатывает, и Гэмбан соглашается стать моим мацукэ.

Ну вот и последний день перед моим отбытием на войну. Опять вечеринка с близкими людьми. Правда, теперь вокруг полно охраны. Так и едем в театр, окруженные самураями с мечами и ружьями. Да, я решил наконец приобщиться, так сказать, к культурной жизни. Она тут сосредоточена на подмостках в Ивовом мире. Тотоми выбрала самый почтенный театр, Сабуро арендовал его на весь вечер — и вот я, жена и Го-Нара со свитой прибываем в храм Мельпомены. Обычная суета, поклоны актеров, хозяина, который лично выбежал нас встречать (поди, не каждый день к нему приезжает его праздничное высочество).

Император оказывается не только большим любителем сумо, но и заядлым театралом. В Киото лично ставил спектакли как режиссер и даже играл в постановках. Тут же начинает меня вводить в курс дела, ибо я первыми же репликами показываю свою полную провинциальность и неосведомленность.

Программа выступлений на сегодня включает в себя исполнение пяти классических пьес и трех комедийных сценок кёгэн в промежутках между ними. Антрактов не предусмотрено, зато в зале можно спокойно пить и есть — между рядами ходят специальные официанты, разносящие сакэ и рисовые пирожные. По словам Го-Нары, сам театр но — наследник искусства сань-юэ, завезенного в Японию из Поднебесной почти тысячу лет назад. Китайский вариант уличных представлений включал в себя цирковые номера с жонглированием, акробатами; показ фокусов; исполнение музыки, песен и танцев; мимические сценки с переодеваниями, декламацию стихов. Собственно, почти все эти художества я могу вживую наблюдать на сцене.

Под протяжную музыку флейт на подмостках появляются шикарно разодетые актеры в масках. Удивительно, но брови, которые обычно располагаются над глазами, у масок нарисованы почти у корней волос. Первая пьеса посвящена божествам синтоистского пантеона. На сцене появляется пожилой мужчина, который рассказывает историю святыни — золотого веера богини Аматэрасу. После чего перед зрителями предстает и сама Аматэрасу (ее, вернее, его — все женские роли исполняют мужчины — спускают вниз на специальных канатах, изображающих лучи Солнца). Богиня в стихах проповедует мир, здоровье и долголетие. Финал — совместный танец Творца Японии и всех актеров.

Вторая пьеса — история духа воина-героя из кланов Тайра. Привидение самурая сообщает нам обстоятельства своей смерти (довольно кровавые), повествует о загробных страданиях и просит священников помолиться за упокой души. Тут же, конечно, появляются буддийский бонза и синтоистский поп, читают стихотворные молитвы.

Третье представление — женское. Оно еще называется «пьеса, исполняемая в парике». Опять на сцене дух, правда, теперь женского пола. Дамочка плачется зрителям о своей несчастной любви к принцу Гэндзи. Этот «японский донжуан» соблазнил ее, дочь самурая, после чего бросил. А та, вместо того чтобы отомстить, кончает жизнь самоубийством. Девушки в зале плачут, жена тоже шмыгает носом. А по мне, все эти стихотворные сопли унылы до безобразия.

Четвертая и пятая части тоже не впечатляют. Поднимается тема сумасшествия, а также проделок злого духа в образе ведьмы. И все это длится больше пяти часов подряд! Единственное, что меня примиряет с этой тягомотиной, — забавные пантомимы, исполняемые между пьесами. Не исключено, конечно, что я все еще плохо вписан с местный культурный контекст, но, судя по тому, что некоторые из моих самураев также откровенно зевают во время представлений, не я один тут страдаю от скуки. Наконец эта тоска смертная заканчивается, актеры выходят на поклон, и мы можем отправляться восвояси.

Глава 15 ВЕРНУТЬСЯ ИЗ БОЯ

Перед самым отъездом жена подарила на прощание нэцкэ — костяного пузатого человечка с удочкой. Сказала, что это Эбису — покровитель рыболовов и торговцев, бог удачи и трудолюбия. Я вообще-то рассчитывал на Бисямона — бога богатства и процветания, который изображается в виде могучего воина с копьем, в полном самурайском доспехе. Бисямон является покровителем военных, но Тотоми решила иначе. Вот теперь сижу на военном совете, слушаю своих генералов и автоматически тру животик Эбису. Уж очень нужна нам удача, ибо ситуация складывается почти безвыходная.

Наши войска расположились треугольником на трех небольших холмах, вдоль которых проходит Токайдийский тракт. Основание фигуры смотрит в сторону вражеской армии — на одной возвышенности находится деревянный форт под поэтическим названием Киёсу, на второй — недавно отрытый редут, который мы называем — Большой (пятьдесят шагов в длину). Есть еще и Маленький — тот, который в острие треугольника.

Пушки разделили не по-братски. Киёсу и Большой получили по 9 орудий, Маленький редут — всего 4 штуки. Лагерь войск разбили посредине геометрической фигуры. Между укреплениями окрестные крестьяне построили засеку из бамбука. Вот такая полевая крепость выросла меньше чем за неделю на пути к Эдо.

Спустя сутки появился авангард Ходзе, а еще через день — вся армия Дракона Идзу. Вернувшиеся ниндзя сообщили, что к пятидесяти тысячам самураев Уджиятсу присоединились десять тысяч конницы Такэды. Самого Сингэна, слава богам, не было — всадников возглавлял один из его военачальников. Но мне от этого было не легче. Против шестидесяти полков Ходзе я мог выставить лишь тридцать, большую половину из которых составляли ронины, молодые самураи да крестьяне-асигару, вооруженные копьями. Мой козырь — пушки и теппо с фитильными ружьями — в первый день так и остался невостребованным. Противник изобразил несколько фронтальных атак, которые заканчивались тут же, как только орудия открывали огонь. А под покровом тьмы Ходзе совершил обходной маневр с обеих сторон треугольника и отрезал меня от тракта, а заодно и от снабжения и подмоги. Вот такой я классный командующий. Понадеялся на вариант битвы «Хиросима номер два», а противники не идиоты. Сделали нужные выводы и теперь изматывают наши порядки новой тактикой. Наскакивают в рассыпанном строю, обстреливают из луков и ружей, которые также нашлись у Дракона, и тут же при малейшей опасности попасть под бомбардировку — откатываются назад.

Важно понимать, что и лучники, и мечники, не говоря уж о коннице, копейщиках и аркебузирах, — это все узкоспециализированные отряды, которые годами оттачивают свое мастерство против конкретных уязвимых мест противника. Конница, особенно тяжелая — как бык корову, кроет лучников и мечников. Просто сносит со своего пути всех железным паровозом. Мечники взрезают строй копейщиков — как нож консервную банку. Теппо, защищенные гуляй-полем, замечательно выкашивают тяжелую конницу.

Несколько залпов — и цвет самурайства отправляется на Небеса. Копейщики, даже яри-асигару из крестьян, также отлично сдерживают конницу. В общем, камень-ножницы-бумага. Моя артиллерия принесла в этот отлаженный механизм и круговорот некоторый диссонанс, с которым, правда, ходзе быстро научились бороться. Выстраивай войска рассеянным строем, вперед пускай лучников — и вот уже пушки не так эффективны на поле боя.

В итоге мы тратим порох, силы на постоянное дежурство, а полки Уджиятсу меняют друг друга, отдыхая позади первой линии. На четвертые сутки подобной чехарды ходзе совершили внезапный налет на Малый редут.

Единственное, что нас спасло, — это воздушный шар. До моего отъезда швеи Эдо успели соорудить из шелка оболочку шара; корзину из соломы умельцы сплели уже на месте, и каждое утро я приказывал поднимать монгольфьер на тросе вверх. Первый подъем чуть не закончился аварией. Польстившись на славу братьев Монгольфье, я решил первый полет совершить самостоятельно. Но то ли теплый воздух из жаровни утекал через оболочку, то ли я оказался слишком тяжел — вместо того чтобы воспарить вверх, аэростат поволокло под порывами ветра по земле и я чуть не воспламенился от вывалившихся углей. Следующая попытка состоялась на другой день. Старик Абэ выбрал мне самого легкого и глазастого подростка из своей «псовой» школы, я вооружил парня подзорной трубой производства Хаяси, и мы легко подняли кадета вверх на сорок-пятьдесят метров. Юноша осматривал порядки Ходзе и кидал вниз записки о ситуации, привязанные к камням. Подобный способ разведки поразил всех без исключений — от синоби до генералов. Огромные толпы самураев скапливались возле воздушного шара каждым утром.

И на пятый день аэростат окупил все затраты. Наш молодой паренек углядел сосредоточение пятнадцати пехотных полков в низине недалеко от Маленького редута и тут же нам об этом сообщил. Я еле успел перекинуть подкрепления, как началась атака. Тысячи самураев с огромными мечами нодати с безумными воплями раз за разом кидались на наши укрепления. Земляной вал несколько раз переходил из рук в руки, и только после того как я подтянул теппо с аркебузами, нам удалось переломить ситуацию и отбросить ходзе. За пять часов битвы мы потеряли больше трех тысяч человек убитыми, около тысячи были ранены. У Дракона потерь было в два раза больше. Хиро с помощниками насчитали перед валом больше пяти с половиной тысяч трупов элитных мечников. Все-таки картечь в упор — великое дело. Кроме того, свой вклад в победу внесла новая тактика использования аркебузеров. Чтобы задействовать огневую мощь фитильных ружей в полной мере, я выстроил стрелков в шестишеренговом строю, оставив между линиями достаточные промежутки. Первая шеренга, произведя залп, бегом отступала в тыл, где сразу начинала перезаряжать ружья. На ее место выдвигалась вторая шеренга, потом третья, и так далее. Таким образом достигалась непрерывность стрельбы и ее концентрация.

Следующая неделя прошла невесело. Мы хоронили убитых, в том числе тела врагов, Акитори вместе со своими врачами лечил увечных солдат, я раз за разом поднимал воздушный шар в воздух, но все без толку. Уджиятсу, получив мощный отпор, не рисковал идти на повторный штурм и сел в осаду.

Ситуация сложилась в итоге патовая. Дракон не может взять нас приступом, а мы, проигрывая в численности, не можем разбить его войска в одной, решающей битве. Но потенциально положение моих войск было значительно хуже. Во-первых, начал сказываться недостаток продовольствия и чистой воды. Правда, последняя проблема была частично снята после двух сильнейших тайфунов, обрушившихся на нас. Я тут же приказал расстелить полотно воздушного шара, вырыть колодцы, куда собирать дождевую воду. Но ежедневный рацион пищи пришлось все-таки сократить. Во-вторых, пошли небоевые потери. Началась газовая гангрена от ранения стрелой в руку у нашего главного артиллериста Хосе Ксавьера. Недостаток дров привел к тому, что в полках перестали кипятить воду. Тут же самураи принялись маяться животом. Несколько случаев диареи привели к смертельному исходу. Я уже начал опасаться холеры — ведь при такой скученности войск любая эпидемия выкосит нас быстрее, чем все самураи Ходзе, вместе взятые. Единственное, что меня утешало, — положение Дракона оказалось еще хуже. Два тайфуна подряд здорово потрепали его пехоту и конницу. По сообщениям моих ниндзя, которые регулярно пробирались в стан врага, несколько сот человек утонуло в дождевых потоках, два табуна лошадей разбежались после особенно сильных ударов грома, и их до сих пор ловят по всей округе, а мобилизованные крестьяне-асигару Ходзе начали разбегаться из пяти полевых лагерей Уджиятсу.

Вот так и сидим друг напротив друга, пухнем от безделья. От ничегонеделания начал учиться играть в го — японский аналог шахмат или скорее даже шашек. Доска с клетками, белые и черные фишки, роль которых выполняют камешки двух цветов. Задача — своими камнями окружить голыши соперника. Каждая фишка должна иметь хотя бы одно дамэ (точку свободы) — соседний по вертикали или горизонтали, но не по диагонали, незанятый пункт. Как только противник лишает твой камень точки свободы — он может снять его с доски. Игра требует стратегического мышления, умения видеть всю доску и быстро реагировать на шаги соперника. Кроме того, в го запрещается делать ходы, которые приводят к повторению позиции, раньше встречавшейся в партии. Это заставляет здорово напрягать мыслительную мышцу. В полках нашлось немало гроссмейстеров игры, а я привнес в процесс соревновательную систему. Разбил участников на пары, составил список, объяснил олимпийский принцип игры на выбывание — и вот уже весь лагерь болеет за своих фаворитов. Даже образовался небольшой тотализатор. Победил — кто бы мог подумать — глава гвардейцев Хотта Абэ. Однако го быстро приелась.

Тогда я открыл для японцев лучшую игру будущего — футбол! А что, в бытность студентом я немало времени провел, пиная кожаный мяч. Правила просты. Нарисовал песком линии поля на траве, штрафную, круг в центре. Из бамбука сделали ворота, сетку взяли у запасливых рыбаков, мобилизованных в армию. Проблема возникла с мячом. Ни каучука, ни тем более резины в Японии нет. Пришлось вырезать мочевой пузырь умершего вола и набить его травой с камнями. Обшили пузырь хлопковым полотном, я сделал несколько ударов, подач и навесов — вроде годится. Не шедевр, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба.

Долго объяснял генералам основные принципы игры. Мои самураи конкретно тормозили: «Почему вратарю можно играть руками, а полевым игрокам нет?», «Зачем делить соревнование на два матча?», «Для чего нужны штрафные, а также желтые и красные карточки?» (я их заменил на черные и белые листки бумаги), «Можно ли выходить на поле с индивидуальным флагом-сасимоно?» Последнее предложение, высказанное практичным Самазой Аримой, оказалось очень кстати. Ведь разноцветных маек с номерами днем с огнем не найти. Как игрокам команд отличать друг друга? Поэтому я разрешил сасимоно, тем более что по одиннадцать футболистов решили выставить девятнадцать полков из тридцати и соревнования приобрели характер противостояния тайданов. Пехота против конницы, артиллеристы (португальцы тоже организовали команду) против гвардии. Я решил избрать себе роль судьи. Вместо свистка вооружился колокольчиком.

Сначала все шло не очень гладко. Футболисты бегали толпой за мячом безо всякой организации. Пришлось останавливать первый матч, собирать капитанов команд и рассказывать про защиту, полузащиту и нападение. Вроде усвоили, игра пошла поживее, и лучники даже забили гол. Первый тайм закончился, я пошел напиться воды и еле успел остановить дуэль между форвардом лучников и вратарем мечников. Самураи уже вытащили клинки и собирались, как говорят футболисты, «доиграть в раздевалке». Молодых парней разняли и посадили под арест на время разбирательств. Провел еще одну порцию накачки капитанам. Наконец финальный свисток, пардон, звонок — и второй тайм первой футбольной игры на планете Земля закончен. Зрители довольны, игроки бурно обсуждают перипетии схватки.

Всю следующую неделю лагерь бурлил от футбольных страстей. Организовалось еще с пол сотни команд, поле не простаивало даже ночью — солдаты наловчились гонять мяч даже при свете полной луны. В итоге чемпионат клана Сатоми выиграли… португальцы! Да, именно ватага с Пиренейского полуострова оказалась самой быстрой, техничной и удачливой. Они же и получили приз — золотые монеты-медали на шею. Серебро завоевали гвардейцы Абэ, бронзу — мечники Танэды Цурумаки.

Но, увы, всему приходит конец. Японию настиг очередной тайфун, и начались затяжные дожди. Ситуация с едой стала совсем критической.

В один из вечеров я возвратился после обхода постов в свой шатер и обнаружил там… Хандзо! Легендарный синоби, как ни в чем не бывало, сидел на моем седле и грел руки у переносной жаровни. Его рябое лицо выглядело уставшим, но в глазах обитали смешинки.

— Э… — только и смог выдавить я. Да что же это такое! Как только ниндзя выкидывает свой очередной фортель — я тут же теряю дар речи.

— Приветствую, мой повелитель, — картинно привстал Хандзо и отвесил поклон по-португальски, с маханием рукой и оставлением ноги назад. — Наслышан о новой забаве императорского любимчика.

— Надо чем-то солдат занимать, — раздраженно пожал я плечами. — Хандзо-сан, а как ты попал в мою палатку? Десять гвардейцев по всему периметру охраняют подходы.

— Очень просто. Меня провел сюда один из охранников.

— Очередной внедренный агент? Ты даже успел поработать и со школой Абэ?!

— Это было нетрудно — они гребут сирот без проверки со всей провинции. Но учат хорошо: несколько моих парней прошли в школе неплохую базовую подготовку.

— Не эти ли парни тебе сообщили о выздоровлении златоглавого сынка Дракона?

— Допустим. И что с того? Тебе не нужно меня бояться — мы теперь партнеры!

Во как повернул. Партнеры. Как там говорил Леня Голубков: «Я не халявщик, я — партнер!» Кстати, а не нацелить ли сеть ниндзя на организацию МММ-1538 в землях регентов? А что, подорвать финансовое состояние противников — первое дело. Распространить слухи, что представители какого-нибудь торгового дома принимают золото на два месяца под сто процентов, пустить актеров-гэнинов по рынкам, биржам с занимательными рассказами, как удвоить свои деньги за шестьдесят дней или «как купить жене сапоги, ничего не делая»… Должно сработать. Да и в плане внутренней контрразведки синоби — бесценные агенты. Только в противовес им нужно усилить мацукэ Гэмбана, который сейчас восстанавливается в Эдо. И будут две спецслужбы конкурировать друг с другом, следить, как бы не было предательства в войсках, диверсий… Но насколько я могу доверять Хандзо?

— Только давай сразу договоримся, дзёнин: я тут главный. Мой приказ — для тебя закон.

Ниндзя убрал усмешку с лица, поклонился.

— Кстати, что с золотом?

— Пришлось зарыть под одной из башен Одавары. Слишком много слитков, опасно было везти. Везде патрули, облавы. Моему гэнину удалось поджечь сарай рядом с армейским складом. Ветром огонь понесло на посады крепости. Случился большой пожар, тысячи жителей Одавары погибли в пламени, еще больше — потеряли свои дома. В столице Сагами начался бунт. Но у Дракона в Одаваре немало войск, он сумел подавить восстание черни. Как только в город вошли самураи, я тут же спрятал золото и помчался к тебе.

— Я ждал тебя раньше. У нас тут дела, знаешь ли, не очень!

— Уджиятсу отказался играть по твоим правилам?

— В общем, да.

— У него хорошая советчица — Кико-сан. Это она тебя просчитала. Еще несколько недель без подвоза еды — и твои самураи не смогут выйти на решающую битву. Приходи, бери голыми руками.

— А ты хорошо осведомлен о наших дела. У тебя есть какой-нибудь план?

— Есть план, как же без него.

Лежу в овраге, полностью окутанном утренним туманом, и тихонько читаю по памяти стишок Ивана Демьянова:

В числе других объектов поглотил старик у Демьянова и небольшое стадо…

Наш японский туман исчезать не хотел. Но съел он действительно немало. Коров на островах нет, зато есть бамбуковая ограда полевого лагеря Ходзе, ручей, который протекает рядом, роща, поля… Если бы не эта спасительная белая завеса, план Хандзо вряд ли бы удался. А так у меня внутри забрезжила надежда. Первый ее проблеск появился после того, как ниндзя изложил свой замысел:

— Убегая из Одавары, я по дороге убил важного генерала из клана Такэда. На постоялом дворе подсыпал в рыбный суп яд — и весь отряд самураев с их важным военачальником отправился на Небеса. Я переоделся в доспехи генерала, взял его жезл и поскакал в лагерь Уджиятсу. В лицо генерала никто не знал, мои гэнины легко сыграли роль охранников, и нас беспрепятственно пустили внутрь периметра. Побродил немного по стану Ходзе, разнюхал все и теперь знаю, где основное убежище Дракона. У него их два. Но основное — это святилище Догэна возле ручья Ину. Для регента там целый укрепленный лагерь построили. Если внезапно напасть на ставку Уджиятсу и убить дайме, военачальников, то армия Ходзе может развалиться на части. Всадники Такэды откажутся подчиняться неизвестно кому, начнется дезертирство крестьян-асигару… В общем, стоит рискнуть.

Захватывать лагерь Уджиятсу решили немедленно. Для этого мероприятия я выделил триста гвардейцев, вооруженных гранатами. Были, конечно, сомнения, смогут ли воины-псы правильно применить новое оружие, — ведь каждый самурай имел возможность всего один раз бросить боевую гранату и еще раз пустую оболочку. Увы, запас ручных снарядов у нас был невелик, и пришлось понадеяться на удачу. Чтобы снизить фактор случайности, я решил, вопреки всем возражениям моих генералов, отправиться на эту важнейшую вылазку во главе отряда. Правда, Хиро удалось навязать мне компанию Хотты Абэ и Танэды Цурумаки. Что-то им такое перед отходом сказал Симодзумо, что всю дорогу оба следовали за мной шаг в шаг. Впрочем, понятно, чем именно накачал наш фельдмаршал рёкугун генсуи своих генералов. Мол, без дайме можете не возвращаться — сразу делайте себе харакири.

Кроме самураев, в наш отряд вошли тридцать ниндзя Кога-рю в полной боевой выкладке. Черными тенями они скользили в авангарде, и именно им мы обязаны быстрому и бесшумному снятию часовых Ходзе. Некоторых Хандзо приказал просто усыпить (гэнин подбирался к охраннику и выдувал из трубки белесый порошок прямо в лицо), некоторых распорядился захватить живыми (этих караульных оглушали дубинками, обмотанными тряпками, и тут же потрошили на предмет информации). Сведения дзёнина подтвердились — Дракон Идзу сегодня находился в лагере в святилище Догэна.

Благодаря искусству синоби мы беспрепятственно прошли сквозь порядки Ходзе и затаились в овраге неподалеку от ограды. Шпионы во главе с самим Хандзо должны были пробраться в лагерь и открыть ворота. После чего по плану гвардейцы врываются внутрь и забрасывают спящих самураев гранатами. Сигнал к атаке — мигание фонаря над оградой. Меня начала бить дрожь. Невольно прислушался к шепоту позади себя. Оглянулся. Один молоденький самурай очень тихо читает товарищу свои предсмертные стихи:

Вот! Как бы дело ни пошло, этот человек подготовился к встрече с вечностью. А с каким багажом стою у Порога я? Увы, небогатым. Учеба в институте и «торговля воздухом» в японском банке в двадцать первом веке и три с половиной месяца в чужом теле и в чужой жизни в шестнадцатом столетии. Ни своих детей, ни своих идей. Открытия? Прогресс? Тоже воровство. Ничего своего.

Во что я верю? Пока учился в МГУ — как и все, в удовольствие и потреблизм. Ошибаются те, кто думает, что главные религии современности — это христианство, ислам или буддизм. Главная вера землян — это фрейдизм! Да-да! Именно Фрейд первый открыл и озвучил в статье «Недовольство культурой» догмат о том, что судить о смысле жизни людей нужно вовсе не по словам (сказать-то можно что угодно!), а по делам, по поступкам. К чему стремятся все без исключения? Разумеется, к счастью. Но, как правильно заметил старик Зигмунд, счастье в двадцатом веке выродилось в удовольствие. Именно за ним гоняются мужчины и женщины, старики и дети. Мы наслаждаемся пищей, сексом, природой, искусством, интеллектуальными задачами, социальным статусом и даже любовью. А значит, сделал вывод Фрейд, люди — запрограммированные машины по получению удовольствия. И не надо этого стесняться, бояться или дичиться. Наслаждения даны нам природой или богом для того, чтобы показать верный путь. Побудить к правильному поведению и отвратить от неправильного.

В такой системе координат я жил двадцать четыре года. Но три месяца в эпохе Воюющих провинций показали мне, что удовольствия — это еще не все. Куда деть долг, верность, альтруизм и самопожертвование? Разве мать, спасая ребенка ценой жизни, испытывает удовольствие? Разведчик, который хранит молчание под пытками, — наслаждается жизнью?

Сигнал! Я очнулся от раздумий и вместе со всеми вскочил на ноги. В предрассветной мгле маячил желтый фонарь. Вперед! Сначала быстрым шагом, потом бегом наш отряд стремительным рывком выскочил к воротам. Они были открыты, но возле них шла схватка. Несколько самураев окружили одного-единственного оставшегося в живых синоби и со всех сторон наносили удары мечом. Ниндзя вертелся ужом, парировал выпады — и только наша помощь спасла гэнина от смерти. Вот мы и внутри. Я вижу множество палаток, тлеющие костры, в центре лагеря каменная пагода с двускатной крышей. Из палаток уже выбираются раздетые японцы, почти все с обнаженными клинками, но их пока слишком мало, чтобы сдержать наш напор.

Гвардейцы поджигают фитили и кидают в разные стороны гранаты. Первые взрывы. Лагерь окончательно просыпается, начинается паника, суматоха. Воины-псы продолжают кидать ручные снаряды, но кое-кто не выдерживает и вступает в схватку. Идет рубка, самураи обмениваются беспорядочными ударами, а вокруг взрываются гранаты. Осколки выкашивают десятки неприятелей, рвут в клочья палатки и шатры с находящимися внутри людьми. Лагерь заволакивает пороховым дымом.

Мы с Танэдой и Абэ, кашляя, двигаемся к центру. Несколько раз на нас выскакивают обезумевшие самураи с копьями и мечами. Но ни один не смог добраться до меня. Одного красивым выпадом свалил Цурумаки, второго бойца опрокинул близкий взрыв гранаты, а встать ему уже не дал Хотта, пригвоздивший ходзе к земле копьем.

И вот мы у святилища Догэна. Великий буддийский святой и дзенский мыслитель и подумать не мог, что часовня его имени может стать местом смертельного боя. Тут проходит последний рубеж обороны Ходзе. Несколько десятков пехотинцев в синих кимоно и высоких шлемах противостоят полусотне моих «псов». Исход ясен, но сеча затягивается. Бойцы Уджиятсу ах как хороши, виртуозно владеют длинными мечами тати, нагинатами. Первые потери с нашей стороны. Мое тело рвется на помощь, но разум говорит «нет». Тем более что с боков стоят тайсе мечников и глава гвардейцев. Вдруг из дверей святилища выскакивает еще один отряд Ходзе. Десять самураев окружают двоих богато одетых японцев. Доспехи с золотой отделкой, на шлемах огромные рога в форме полумесяца.

— Дракон! Это Дракон Идзу! — кричит Цурумаки, потрясая клинком.

— И его сынок. — Хладнокровный Абэ запаливает от ручного фонаря фитиль и аккуратным, как в боулинге, броском закатывает гранату под ноги самураям, идущим на прорыв. Громкий взрыв. Охранников разбрасывает в разные стороны, Одноглазого Цунанари подкидывает вверх, а основная энергия разрушения приходится на Дракона. Я вижу, как взрывной волной ему отрывает обе ноги, из бедер бьет фонтан крови. Уджиятсу пытается лежа поднять свой вакидзаси, но силы его оставляют, и он умирает.

— Хорошая работа! — К нам подходит Хандзо. В одной руке у него горящий факел, в другой — граната. Откуда только раздобыл?

— Пора заканчивать. — Синоби поджигает фитиль заряда и собирается кинуть его в святилище. И тут из здания выбегают две японки. Первая — красивая девушка с безжизненным лицом, по которому бегут слезы. Черные волосы растрепаны, а в руках копье. Увидев тело Уджиятсу, она кричит от горя, бросает свою пику и падает с рыданиями на грудь покойного. Вторая… а вот вторая мне знакома. Даже очень. Это же та самая прелестная ученица гейши, которая пыталась спасти мне жизнь, предупредив о Хандзо! Как же ее звали… кажется, Саюки. Точно, Саюки!

— Прощай, Кико-сан, — тем временем говорит дзёнин, и шипящая граната летит в сторону девушек.

Внутри меня что-то переворачивается, я кричу: «НЕ-Э-ЭТ» и мчусь вслед за смертоносным цилиндром. Граната падает возле барышень, я подскакиваю к ней и по-футбольному, пыром, бью по корпусу ногой. Заряд взмывает вверх, отлетает на несколько метров в сторону и сразу же взрывается. Яркая вспышка. Удар по голове. Темнота.