Энио, или Чертовски невероятные приключения ролевиков в городе Ру

Художник Солнца

Знаменитый художник Эдуард Риф. Прислушайтесь, как звучит: Эдуард — гордо и величественно, как раскат грома, Риф — лаконично и ослепительно, как вспышка молнии!

Хм. Еще бы! Я долго подбирал псевдоним. А то, что за имя: Паша! Глухое, как дырявый барабан. А фамилия еще хуже… Я не стану вам её называть, ладно? Зовите меня просто художник Риф. Можно без слова «знаменитый», ведь я прославлюсь лишь в будущем, возможно, только после смерти.

Но вы, наверное, спросите, почему сейчас мои картины никто не покупает и я нигде их не выставляю. Ну, во-первых, их у меня не так-то много, чтобы продавать направо и налево. Во-вторых, я твердо уверен, что должен оставаться вне поля зрения критиков. До времени. Пока не напишу ту самую Картину (заметьте, Картину с большой буквы!), которая завоюет мир. Все знаменитые художники в своё время были в андеграунде. Поверьте, мы очень терпеливые.

Меня разбудило солнце.

Оно меня не порадовало, а напротив, разозлило. Две недели на Старом хуторе почти беспрерывно лил дождь, а утром следующего дня мой отпуск заканчивался и ровно в шесть я должен был заступить на смену на сигаретной фабрике, где работал слесарем шестого разряда, несмотря на то что по призванию был художником.

Я понимаю, погода тоже имеет право на выражение чувств, но зачем же было мешать моему творчеству? Каждый вечер, перед тем как заснуть, я умолял небо прекратить дождь, но утром обнаруживал, что погода снова в депрессии.

Жил я в заброшенном доме. Несмотря на то, что окна в нем были без стекол, а крыша протекала в нескольких местах, здесь имелось самое главное — хорошо сохранившаяся русская печь. Так что с приготовлением пищи проблем у меня не возникало; спал я на великолепной лежанке, мог погреться и просушить одежду, когда возвращался домой после многочасовых прогулок по лесу весь до нитки промокший, словом, жил я, как Емеля из сказки. Жаль только, что по Щучьему велению Картину не напишешь.

Я зевнул, потянулся, как кот, достал из рюкзака, что болтался на гвоздике над моею головой, помятую армейскую флягу и хлебнул глоток воды… Да, пора было выбираться из постели и идти к ручью: вода во фляге испортилась и была гадкой на вкус. Я набрал её из мутного колодца во дворе, как только сюда приехал, но когда в двух шагах от дома обнаружил ручей, о фляге как-то забыл, и воду из неё так ни разу и не попробовал. Минутку… Это, конечно, покажется странным, но, несмотря на отвратительный вкус, мутная водица прояснила мой ум.

Я слез с печи, подошел к окну, улыбнулся солнцу и внезапно будто прозрел от его ослепительного света. Я понял, художнику нужно не время, а вдохновение.

Кисти и краски, холсты и мольберт — все это лежало в багажнике моего автомобиля. А что, скажите, что еще нужно мастеру, чтобы сотворить великое полотно?!

И тут я подумал: не поеду! Никуда не поеду. Останусь здесь. Посажу в огороде картошку, разведу коров и кур, отремонтирую дом и буду жить-поживать да славы наживать. Чихал я на сигаретную фабрику!

Я все же сходил к ручью, набрал свежей воды, умылся. А когда вернулся, меня уже ничто не могло остановить.

И я глянул солнцу в глаза: задержись, мгновение, остановись, миг!..

Меня разбудило солнце.

Оно было таким же прекрасным, как на сотворенной мною Картине… Но как же это я оставил её во дворе, не смекнув, что снова мог пойти дождь? Эх, растяпа! Слава Богу, что день снова выдался погожим.

Я уложил шедевр в салон своего «Запорожца» и поехал в город.

Стоп-стоп, не надо меня упрекать, я, конечно же, не забыл о своем твердом решении поселиться на хуторе. Но, согласитесь, надо же было появиться на работе, чтобы подать заявление об уходе!

До города было не больше тридцати километров, но я добрался до него лишь через сорок минут. Это невероятно, но прямо перед моим носом на дороге будто из-под земли возникали другие машины, и несколько раз я чуть было не угодил в аварию. Водители знают, что иногда, особенно когда переутомишься, такие «чудеса» случаются. Неужто я перетрудился? Хм, бывает же!..

Дома я тщательно побрился и переоделся. Невероятно, но оказалось, что у меня два абсолютно одинаковых костюма и галстука, никогда раньше этого не замечал. Однако самое странное было впереди: сбрив бороду, я увидел в зеркале не долговязого и тощего шатена с умными глазами и отпечатком романтичности на лице — таким я был раньше, — но гордого, способного на поступки мужчину.

На фабрику я поехал на машине, правда, несмотря на пробудившееся во мне осознание собственного достоинства, все теми же черепашьими темпами.

Вскоре я понял, что моя спешка ни к чему бы не привела: я не застал начальника в его кабинете. Пришлось коротать время в мастерской. Мои бывшие коллеги, слесари, как всегда до получения нарядов, забивали в «Козла». Я их поприветствовал, но никто даже не потрудился посмотреть в мою сторону. Ну и ладно. Я не люблю домино (хотя это и не давало им повода не здороваться), чтение мне кажется более увлекательной заменой безделью. «Рыба», — воскликнул кто-то, и доминошники начали новую игру.

Я сгреб в одну кипу разбросанные по всей мастерской газеты. Интересно было узнать, что же произошло в культурной жизни за минувшие две недели.

«Рыба», — повторил с прежней интонацией тот же голос.

«Известный кинорежиссер Артур Гураль приступил к съемкам новой полнометражной кинокартины „Энио“…», — кричал один из анонсов. «Может мне переквалифицироваться в киношники?» — подумал я, перелистывая страницы. У меня было несколько дельных киноидей… «Главная героиня — студентка, которая любит ролевые игры. Вооружившись мечом и облачившись в доспехи, она отыгрывает роль Елены Прекрасной в полевой игре…»

«Рыба», — сказали за игровым столом, и в глубине души я злорадно усмехнулся: ничья третий раз подряд — это было действительно смешно.

«…Существа из нижних слоев захватывают высокие руководящие посты, но люди и в мыслях не допускают, что ими руководит нечисть, выбравшаяся из своего тесного подземного мирка на поверхность земли в маленьком провинциальном городе…»

«Рыба…»

«…Нечистые грозят распространиться по всей планете. Кто же их остановит…»

«Рыба…»

Ну, это уже слишком. Выкрики, шум — это же невыносимо! Чертова «рыба», чертов «Козел», чертово домино!.. Я демонстративно швырнул газеты в сторону игроков и гордо вышел в коридор. И вовремя: навстречу по коридору шел начальник.

Я поправил галстук, проверил на месте ли заявление — оно лежало, как и положено, во внутреннем кармане пиджака…

«Рыба…»

…Почти не обратил внимания на всякие там возгласы и твердым шагом пошел навстречу шефу. Я был уверен, что больше никогда не переступлю порог мастерской и было уж раскрыл рот, чтобы сказать об этом начальнику (в мягкой манере, разумеется), как вдруг, он растворился в воздухе.

Мой начальник — человек уравновешенный, игры в прятки не в его стиле. Тем не менее — факт всегда остается фактом — он исчез.

Я сильно сдавил пальцами виски, крепко зажмурил глаза, распахнул… Прошло некоторое время, пока начальник снова не появился…

«Рыба…»

…и снова исчез. И тут я понял, откуда брались автомобили на дороге и почему у меня два костюма, и почему ничья в домино постоянно повторяется: время остановилось! Точнее, оно зациклилось в пределах нескольких секунд, заело, как заезженная виниловая пластинка.

Мой шеф в очередной раз исчез; появился; «рыба», — донеслось из мастерской; «рыба-рыба-рыба…» — чредой бесконечных повторений откликнулось эхо из глубины моего сознания. «Это, наверное, какая-то игра», — робко прошептал мой внутренний голос. Лучше бы он сказал, что я сошел с ума.

Да, это действительно была большая, бесконечная и страшная игра; игра, в которой нет целей и некуда идти. Не к кому идти! Игра, в которой ничто по-настоящему не движется, никто не рождается и не умирает, потому что смерть правилами не предусмотрена; игра, которую затеяла со мной мертвая вечность, пустота. Наверное, именно так выглядит бездна!

И тут я почувствовал удар в позвоночник. Я упал на колени, с трудом обернулся и, конечно же, никого не нашел у себя за спиной. Удар по спине, в живот, по глазам… Я взревел от боли, но эта боль была рождена осознанием того, что люди уже никогда меня не услышат, не увидят, и не почувствуют. И в моем зверином реве прозвучало усиленное в тысячи крат мое человеческое несовершенство: все, что меня окружало было смертным, а я — вечным.

Мое сознание охватил мрак. В панике я бросился прочь от мертвой вечности, как зверь, спасающийся от лесного пожара и ищущий место, где нет огня…

Меня разбудило солнце.

Вечное солнце. Оно показалось мне черным.

По аллеям прогуливались люди. Туда-сюда шнырял полицейский патруль. Рядом со мной на траве маленький мальчик играл с собакой. Я всегда любил детей. Но этот ребенок был некрасивым. Во всей моей длинной вчерашней жизни я ни разу не встречал некрасивых детей.

Я лежал посреди центрального городского парка. На мне уже не было ни пиджака, ни галстука. Рубаха и брюки были в болотной грязи, от меня исходил непереносимый зловонный запах. Интересно, как это я умудрился отыскать в моем городе болото? Я не помнил. Нужно было привести себя в порядок, и я поспешил принять «душ» под фонтаном (всю жизнь об этом мечтал).

Фонтан «охраняли» здоровенные львы. Будь они настоящими львами, а не медными скульптурами, они бы все равно не учуяли меня. Я смело разделся догола и стал под фонтан, но тут услышал детский крик:

— Мамуля, смотри, он тонет!

Я, наверное, покраснел, да?..

Ребенку было лет семь. Он показывал пальцем в мою сторону. Мамуля тоже смотрела вроде как на меня. Это была молодая, весьма симпатичная женщина.

— Что ж, сынок, — молвила она и присела на корточки, чтобы быть одного роста с сыном, — на корабле очевидно произошла катастрофа. Наверное, кораблю не повезло с капитаном.

— Он — пьяница! — заключил мальчик.

— Вероятно, ты прав, — согласилась мама.

— Он такой же, как дядя Костик? — полюбопытствовало дитя.

— Ох уж этот твой любимый дядюшка… — вздохнула родительница.

Я обернулся. За моей спиной плавал опрокинутый на бок импровизированный корабль в виде куска пенопласта с мачтой из спички и парусом из конфетной обертки.

И тут я решил сотворить чудо. Должны же быть хоть какие-то привилегии у невидимки! Вот первая — творить чудеса. Я подогнал «судно» к себе поближе и принялся ремонтировать его парусное вооружение, как вдруг, возник другой парусник, абсолютная копия того, что был у меня в руках. Гонимый попутным ветром, он резво рассекал опасные волны фонтана. Я разинул рот от удивления и долго пытался уразуметь, в чем же суть этого «фокуса», пока кораблекрушение не повторилось.

Все было просто. Похищенный мною предмет в тот же миг заменялся новым. Мертвый мир восстанавливал справедливость. Мертвым он был только лишь для меня. Такое положение вещей вдохновляло. Тут же ко мне вернулось чувство голода. И вообще, я ощутил себя нормальным человеком. Мой мозг начал генерировать идеи. Я обрел надежду на возвращение.

Я выбрался из фонтана, натянул брюки, оставшуюся одежду выбросил в урну для мусора и — жизнерадостный и решительный — твердой походкой зашагал в направлении ближайшего торгового центра.

Джинсы, легкие летние туфли и рубаху подходящей расцветки я подобрал себе быстро и без проблем, а вот с предметами профессионального труда дело обстояло сложнее.

Сперва я запасся красками. Думаю, на год мне бы их вполне хватило. Потом вспомнил про рамочки и подрамники. Особенно важным было найти хорошую рамку для моей гениальной Картины. Потом я увидел на полке картон (кстати, очень высокого качества) холст и грунтовку для него…

Я чувствовал себя ребенком, которому подарили игрушки всего мира. Мои руки от счастья немного дрожали.

В общем, взгромоздил я на себя прилично, еле из отдела вышел. И тут же все бросил: идиот, кретин — я ж теперь вечный! Заходи куда захочешь, бери, что пожелаешь и когда тебе это заблагорассудиться. Сейчас ведь не это главное!.. Съесть бы чего-то.

Я немного понаблюдал из окна универмага за происходящим на площади. Засек время. Получилось, этот мир живет ровно сто тридцать пять секунд. И из супермаркета направился к автостоянке. Как только я там оказался, появилась серебристая спортивная машина.

Хозяин запер автомобиль. Я очень вежливо изъял из его волосатых рук ключи с пультом сигнализации и через считанные секунды был уже за рулем. Я запустил двигатель и отъехал чуть в сторону. Эпизод с автомобилем повторился. Теперь уже без моего участия. На стоянке припарковался тот же автомобиль; вышел тот же владелец; он запер машину и преспокойно пошел в магазин. Я ликовал: не будучи каким-то там миллиардером, я мог иметь все, что мне заблагорассудится — дачи, автомобили, яхты, любое имущество.

Сразу же, как начался очередной цикл, я нажал на педаль газа и поехал к следующему пункту своей «экскурсии» — в ресторан «Греза». Две минуты пятнадцать секунд я мог смело выжимать из двигателя всю его многолошадную мощь и не опасаться, что в меня кто-то врежется.

Вот уже пять лет я копил деньги на новый автомобиль. Мне порядком надоел прихотливый «Запорожец», который достался мне когда-то в наследство от дедушки. К чему мне эти деньги теперь?..

Я проехал приблизительно половину пути от магазина до ресторана, и только тогда сообразил, что ошибся в своих расчетах и что в момент, когда кончится мое время и истекут эти злосчастные две с четвертью минуты, я могу попасть в аварию. Я не знал прошлого и потому не мог знать будущего. Когда закончится очередной цикл, люди, автомобили, вообще — все движущееся, в один миг возникнут в неизвестных мне точках пространства. Возможно — под колесами моей машины, возможно — в этом вот салоне. Когда я двигался пешком, из-за малых скоростей столкновения были маловероятны. Теперь же я запросто мог сбить человека. Я не успевал возвратиться к универмагу, где все изучил. До конца цикла оставалось двадцать пять секунд.

Я не мог остановиться на тротуаре или нырнуть в какой-нибудь двор: людные места. С быстродействием компьютера я перебирал в памяти всю известную мне информацию об окружающих меня улицах, площадях, подворотнях. Тщетно. Я обнаружил, что свой родной город я знаю не лучше, чем африканские джунгли.

Выручил меня газонокосильщик. Его адская машина имела такой устрашающий вид и делала столько шуму, что взрослые и дети старались держаться от нее подальше. Он косил траву рядом с дорогой. Оставалась какая-то пара секунд до конца цикла. Я выскочил на бордюр на приличной скорости и притормозил в паре метров от газонокосильщика, на некошеной траве. Я перевел дух. На этот раз все обошлось. Оставшиеся триста-четыреста метров до ресторана я преодолел пешком. С этих пор я зарекся пользоваться в этом мире личным транспортом.

В ресторане меня накормили досыта. Точнее, я сам себя накормил. Не мог же я сесть за столик и ждать официанта.

Я сразу пошел на кухню и выбрал себе из меню все, что полагается: несколько весьма внушительных и аппетитных люля-кебаб, много салатов и десерт, бутылку «Муската „Черного камня“» сорокалетней выдержки… Пообедав, я сказал всем спасибо и проверил, все ли мною съеденное возвратилось на кухню. Результат оказался положительным: еда и вино выглядели нетронутыми, а я был сыт.

Вино я решил взять с собой. Бутылку с его остатками я закупорил и собрался было уходить, как вдруг, послышался шум мотора. Звук этот был лишним.

Можно было не подходить к окну и не проверять остроту своего слуха. Но я подошел. И проверил.

Перед самым входом в «Грезу» остановился роскошный «Мерседес» бизнес-класса. Элегантно открылась дверца и из машины выкарабкался маленький бородатый старикашка поразительно гадкой внешности. Он был одет в длинный черный плащ… Изначальный ярко-синий цвет плаща кое-где еще пробивался сквозь слой вековой грязи, но такие участки были малоприметными. Поэтому, правильнее будет считать, что плащ был черным.

Старикашка был обут на босу ногу в кроссовки того же цвета, а в руках, будто фокусник, вертел небольшую трость. Голову его венчала широкополая шляпа — единственная не замусоленная вещь из всего его гардероба. Убор этот, по всей видимости, был шит для какого-нибудь придворного француза во времена последних Людовиков. Где старикашка отыскал эту шляпу было любопытной загадкой. Но я решил его об этом не спрашивать. Ведь старик явно думает, что он один в этом мире. И ему, кажется, нравится быть одному: вон как улыбается. Мысль о конкуренции может его разозлить. Еще не известно, что у него за трость такая. Может там внутри — кинжал.

Старикашка запер «Мерседес» и направился в ресторан.

Запер. На ключ!

Значит, я ошибся: он знает о моем существовании. Или здесь, кроме нас двоих, живут и здравствуют другие люди? Множество людей. Что ж, вполне может быть. Я ведь в этом мире чуть больше суток. Я, как младенец, еще ничего не ведаю и ни к чему не приспособлен. Меня здесь ждут опасности, испытания. Чтобы заработать право на существование в каком-либо новом для тебя мире, нужно выдержать сотни, тысячи испытаний. Несколько уроков я уже получил. А сколько их ждало меня впереди!

Скрипнула входная дверь. Это старикашка зашел в зал ресторана. Я спрятался за штору. Стены и потолок зала были облеплены зеркалами. Сплошь зеркала. Наблюдать за старикашкой было нетрудно. По логике, он должен был пойти на кухню и выбрать свои любимые блюда. Тогда бы я тихо, как мышь, прошмыгнул к выходу. Но нет же, он поступил иначе. Проще поступил, грязный старичишка.

Он сразу уселся за стол, отобрал у одного из посетителей тарелку с недоеденным супом и принялся суп этот доедать. Меня чуть не стошнило, когда до меня дошел запах от его одежды.

О, это был не просто запах! Это невыносимое зловоние было мне хорошо знакомо: пахло той самой болотной гнилью! Я прикрыл нос и рот ладонью и другой рукой потянулся к рычажку, запирающему окно. Мне нужен был воздух. Обыкновенный пыльный городской воздух, которым можно было дышать.

Я практически бесшумно приоткрыл окно и сделал полный вдох. На все легкие. А потом посмотрел вниз. Совершенно случайно. Посмотрел и… чуть не вывалился из окна: в старикашкином «Мерседесе» был человек. Девушка лет восемнадцати. Нет, она не сидела в салоне. Она стояла. В салоне и… на земле одновременно. Она вросла в старикашкин автомобиль. Она была мертва.

Это было невыносимое зрелище. И я произнес громкое гортанное «уа».

Старикашка тут же вскочил и подбежал к окну. Он одернул штору и бросил короткий взгляд на меня, потом — на свою машину. И снова посмотрел прямо мне в глаза. В его взгляде не было и доли удивления. Он не был обескуражен, как я. Он лишь спокойно сказал:

— А, это ты, Шпонка-Риф? Ты что ли в прятки со мной играешь, хм. Давай-ка, садись за стол. Неплохой повод выпить на брудершафт… Да что это с тобой, Шпонка-Риф? Иль ты из-за той девки в моем «Мерсе» такой бледный?

Не узнаю тебя. Экое зрелище! Ты же знаешь, — эта девка, как и все другие люди, ходячий мертвец.

Для иллюстрации старикашка пнул в плечо своего соседа по столику. Тот упал и помер. Через какое-то время сосед снова появился. На прежнем месте. Еще один сосед: тело первого так и осталось лежать у стола. Старикашка почему-то печально вздохнул, а потом отобрал у нового соседа новую тарелку с супом. Не наелся, значит…

— Ну, хорошо, если ты настаиваешь, я отгоню машину куда-нибудь в сторону, и твоя барышня снова появится. Целая и невредимая… Эй, Шпонка-Риф, да что ж с тобой, ты куда?..

Вы, конечно же, догадались: я выбрал момент, когда старикашка отвернулся и… что есть сил, рванул. Эх, ноги мои ноги! Страшно мне стало. А когда мне страшно, я очень хорошо бегаю.

Долго я бежал. Боялся, что старикашка за мной гонится. Ведь, несмотря на то, что он старый, догнал бы, как пить дать догнал. Ведь он никто иной, как колдун. А то откуда бы ему фамилию мою знать — Шпонка — и псевдоним. Вот и получается: Шпонка-Риф… А может он сатана?

Я добежал до парадного подъезда какого-то учреждения. «Институт исследования занятости населения», — прочел я вывеску. И понял: здесь мое спасение. Здесь, в этом здоровенном здании, очень напоминающем каракатицу, колдун или дьявол, или кто он там, словом, старикашка миллион часов может меня искать — не найдет. Вот зайду в какой-то кабинет и пропаду навечно — ищи-свищи. Да, скрываться здесь от кого-нибудь лучше, чем в лабиринте.

Дурак я все-таки. Ох, дурак. Сразу ведь можно было догадаться, что старик этот нечистый. По одежде. И несет от него, будто он двести лет не мылся. Двести лет? Точно колдун! Так это же он, он время остановил! А на меня это не подействовало. Я Картину писал во время его колдовства. Теперь же он и меня заколдует. Ох, плохи мои дела. Небось, старикашка только потому за мной не погнался, что нет у него необходимости за жертвами своими по городу бегать. Вот доест он суп, вернется домой — в свою колдовскую каморку — скажет заклинание и… пропал Шпонка-Риф, остановилось его драгоценное время. Что же делать? А вот что. Рисовать. Красками. Углями. Огрызками карандашей. Рисовать. Творить. Нет у старикашки власти над творящими. Не в силах он заколдовать художника! Ну, держись, старикашка, держись, демон проклятый, держись, сатана!..

И все-таки, почему он назвал меня Шпонкой-Рифом? Ведь мое настоящее имя Павел Шпонка и мой псевдоним Эдуард Риф — это, как небо и земля, они не могут сочетаться. Да еще — через черточку. Странно все это.

Меня разбудило солнце. Едва проснувшись, я продолжил рисовать: портреты людей и виды из окна, с натуры и по памяти, ручками, фломастерами, карандашами, огрызками карандашей. Я должен был противостоять колдуну. Хотя бы для того, чтобы выиграть время. Вот колдонет он пару раз, пока я рисую. Глядь, ничего не выходит. Плюнет и не станет попусту меня преследовать. А я за это время, будьте уверены, найду другие средства себя защитить. Более надежные, чем рисование.

Однако чтобы защитить себя, нужно иметь хоть какую-нибудь информацию о колдуне. Кто он: по профессии, по интересам? Ха! Я ведь даже не знаю, как его зовут. Когда он просыпается, когда ложится спать. Может, не спит вообще? Сколько ему лет. Когда он завтракает, обедает, ужинает; ест ли он кроме чужого супа еще что-нибудь? Судя по тому, какой он ленивый, его обиталище где-то неподалеку от ресторана. Где именно и что это: квартира, частный особняк или все-таки каморка без окон?.. Мало я знаю о старикашке. Ох, как мало! А значит, плохи мои дела. Ужасно плохи.

После встречи со старикашкой я стал держаться ближе к людям. Нередко я просто-таки преследовал их. Увижу интересного человека и — за ним. В данный момент я находился в кабинете начальника отдела социологии. К нему по вопросу устройства на работу зашла бывшая студентка, а теперь — «молодой специалист-социолог». Другой бы сказал, что это не очень красивая девушка. Фигурой, да, хороша. А вот черты лица неправильные. К тому же — рыжая. Вот и не замужем.

Свои документы она на стол начальника аккуратно в папочке положила. Я эти документы изъял. Получил копию, можно сказать. Диплом. Направление. Паспорт. Инна Бережко. Точно: не замужем.

Наивной она была. Ручками своими застенчиво колени прикрывала. Эх, посмотрела бы она на ухмылку этого старпера. Он спиной к ней стоял. Кофе у окна готовил. И ухмылялся. Не нужны ему были Иннины коленки. Этот кот блудун вовсе не на коленки ее зарился. Ох, не работать ей в отделе социологии. Потому что, блудуну надо будет покориться. А она не покорится!

Я отобрал у Инниного начальника чашечку с кофе, сербнул пару раз. Хороший кофе приготовил блудун. Не одну, видать, девчонку таким кофе уже попотчевал. Но я кофе пил, а сам рисовал, карандаша от бумаги не отрывая. Ведь нельзя мне было останавливаться.

Но эту сцену кабинетную я решил все же не запечатлять. Не лежит у меня душа к жанровым сценам. Я Инну рисовал. Портрет ее. Понравилась мне Инна Бережко. Глазами понравилась. Они у нее были не такие, как у всех. Настоящий взгляд, как в настоящей жизни.

Рисовал я, рисовал, а потом глянул в эти глаза в очередной раз и не смог больше от них оторваться. Смотрел в эту бездну, в синеву эту бесконечную и не мог понять, что со мной происходит. А в воображении разные картинки возникали. Яркие, красочные: море, парусник, ветер — сильный, порывистый, свежий ветер. Холодный, но приятный.

Не знаю, как все произошло. По каким законам мира этого заколдованного, но в какой-то момент, выронил я из рук карандаш. И лист бумаги с недорисованным портретом на пол упал. Потому что лицо Инны Бережко к моему лицу приблизилось и она меня поцеловала.

И тут же к ней стыд ее вернулся. И она, застенчивая и покрасневшая от стыда, кротко вниз глаза свои опустила. Хотела и вовсе убежать. Да только успел я ее обнять и к себе прижал: что же ты краснеешь зря, счастье ты мое синеглазое? Никуда я тебя теперь не отпущу. Мое ты. Мое счастье. На всю жизнь.

И вдруг я пришел в себя. Я обнимал девушку, которая только что сидела на стуле. Инну Бережко. Стул остался пустым. Она не просто ожила. Я ее каким-то образом оживил. Я украл ее у мертвой вечности.

Инна подняла глаза и снова посмотрела на меня. Казалось, мы знаем друг друга целое тысячелетие. Не сразу она поняла, что же на самом деле происходит.

Нас разбудило солнце. Мы лежали в парке на траве. Мы были похожи на Адама и Еву. Мы были счастливы и, казалось, никто и ничто не в силах это счастье разрушить. И я рассказал Инне свою историю, как рассказал вам.

Она долго не могла во все это поверить. Это очень трудно — поверить в небыль. Тогда я показал ей людей. Мы прошлись по улицам города, по аллеям парка. И когда она наконец поняла, что все мои слова правда, что мы одни в этом мире — вы же согласны, старикашка не в счет — она просто заплакала.

Но я ее уверил, что все прекрасно, все хорошо. Ведь мы с ней вдвоем можем сесть на какую-нибудь яхту и уплыть далеко-далеко, за горизонт. Там, за горизонтом, мы наверняка найдем какой-нибудь необитаемый остров. Мы станем жить вдвоем, вместе, среди кокосовых и банановых пальм, как в раю. До самой старости. А еще я могу запросто научиться водить самолет. Небольшой, конечно же. И тогда мы не уплывем, но улетим. Далеко-далеко. В неизвестные края…

— Почему ты не хочешь оживить всех, как оживил меня? — спросила Инна, когда перестала плакать. Мы шли с ней тихой тропинкою парка. Я выбрал ее намеренно: сейчас Инна не должна была видеть людей, ведь они ее расстраивали. А здесь были только птицы. Много птиц. И мы слушали, как они поют свои песни.

Вот укромно на ветке умостился скворец. Я никогда не видел скворца так близко. Он выводил веселую трель. Я взял скворца в руки. И он умер. Но появился новый скворец и продолжил петь. Инна с ужасом смотрела на меня. Я держал в руках мертвую птицу.

— Видишь, я не могу оживить всех, — сказал я ей. — Я не люблю скворца. Мне все равно, живой он или мертвый. Мне нравится его песня, но я его не люблю. Я знаю, это очень злая правда.

Инна посмотрела мне в глаза, и я понял: продолжать нельзя. Слов достаточно. Она все чувствует и все понимает. Но я не удержался.

— А тебя я люблю, поэтому и оживил, — произнес. Я хотел обнять ее. Так же крепко, как в первый раз. Ее губы было коснулись моих. И вдруг, она оттолкнула меня. Сильно. Отчаянно. И снова на глазах ее появились слезы.

— Нет. Не оживил, а убил. Это мертвый мир. Здесь все мертво движется.

Она бросилась бежать. Я не сразу сообразил, что произошло, а когда ринулся за ней вдогонку, было уже поздно. Она выбежала на проспект и на остановке вскочила в трамвай.

Его двери захлопнулись прямо перед моим носом. Трамвай тронулся, и я погнался за ним. Долго бежал, пока он не исчез. Пока не растворился в воздухе. Инна исчезла вместе с ним.

Я давно уже сбился со счета, сколько раз меня разбудило солнце.

После нашего расставания с Инной я вернулся жить в родную квартиру.

Каждый раз после пробуждения я спешно завтракал, одевал свой вечно новый костюм, повязывал галстук, начисто брился, подмигивая своему отражению в зеркале и, говоря ему что-то вроде «может быть сегодня нам повезет!», отправлялся на поиски старикашки.

Я больше не боялся колдуна. Напротив, теперь я стал искать с ним встречи. Если я сумел оживить человека, значит, мы были со старикашкой на равных. Я несколько раз заходил в ресторан «Греза», надеясь встретить его там. У ресторана уже не было «Мерседеса». Старик убрал машину, как и обещал. Каким образом ему это удалось, понятия не имею. Девушка, которую я видел в машине мертвой, теперь была жива. В момент скачка времени она появлялась, как по мановению волшебной палочки, у входа в «Грезу», и грациозной походкой дефилировала по тротуару. Я был очень рад видеть ее живой. Пусть жизнь ее длилась всего две минуты с четвертью. Пусть так. Это все же намного лучше, чем торчать из «Мерседеса».

В конце концов нашел я и самого старикашку. Жил он в доме напротив «Грезы», в роскошной пятикомнатной квартире, которая сплошь была завалена разными вещами. Были там помимо хлама и великие ценности: картины Леонардо да Винчи, Рафаэля и Пикассо, статуэтки и амфоры из античной Греции, а так же древние китайские вазы. Но музейные ценности с некоторых пор меня не интересовали.

Старикашка ходил на различные работы: на киностудии он снимал кино, на телевидении — мыльные оперы; проектировал в институтах дома, дворцы, башни, компьютеры, экскаваторы, корабли; выпускал миллионными тиражами газеты и журналы, книги. Иногда он ездил на космодром и запускал в космос спутники. Я же думал, как поскорее выбраться из мертвого мира.

После экскурсии по квартире он усадил меня за обеденный стол. Да за какой стол! Форель, ветчина, жареный поросенок и утка в яблоках, устрицы… Я в жизни еще не пробовал устриц. Изумительный вкус!

— Да ты с вином, с вином! — посмеивался старикашка. А сам кушал суп.

— Люблю суп. И для желудка хорошо, — повторял он и ел, ел, ел…

— А коньяку не желаете? За компанию, — спрашивал его я.

— Вообще-то я редко и мало пью. Но с тобой, Шпонка-Риф, выпью.

— А помните, как мы с вами познакомились? — задал я свой каверзный вопрос, но через мгновение об этом пожалел.

— Я то помню, Шпонка. А вот ты, помнишь ли нашу встречу ты, а?.. Ты тогда чуть под машину не угодил. Бежал по улице с вот такими глазищами. Прямо по шоссе. По разделяющей. Я тебя подобрал, коньяком отпоил. Ну и сам до чертиков напился. Еще бы: я же живых людей отродясь не видывал. Думал, один я во вселенной такой уродец. Оказалось, что не один. Есть еще Паша Шпонка… Да, а с чего это ты тогда, в «Грезе», от меня, как от негодяя какого-то убежал?

Ответить на этот вопрос было трудно. Ну что мне было сказать, что я боюсь его, колдуна? Но теперь-то я его не боялся!

— Да спешил я. Очень сильно спешил, — стал я врать.

— Странный ты, Паша, человек. Куда ты мог спешить, если вокруг всегда все по-прежнему? Темнишь, — он махнул рукой, — Ну… темни.

Обиделся. Но я решил продолжить разговор.

— А где это мы с тобой болото нашли?

— Ну, наконец, Паша, ты перешел на «ты»… А болото… Не совсем болото. Ты в речку купаться полез. В нашу. В городскую. Ну и я за тобою вслед. Оба — прямо в одежде — в сточную канаву. Речка та Вонючкой зовется. В любом городе есть такие речки. Я об этом статью в газете совсем недавно читал.

А потом мы с тобой, Паша, на митинг пошли. На политический. Ты о национальной культуре речь толкнуть решил.

Тебя, естественно, никто не слушал. Там, на митинге, другой оратор выступал. Ты ему промеж глаз кулаком и саданул. Он рухнул. Снова возник. Ты ему еще раз промеж глаз. Он снова появился. Я тебе стал помогать… Потом мы на депутатов переключились. Потом — на полицейских. Там много людей было.

Помнишь: я — апперкот, ты — хук левой, хук правой; ногой в живот… Через час мы гору трупов навалили у трибуны. Что сказать, «повеселились»… Давай лучше выпьем.

— Давай, — согласился я. — На брудершафт… Тебя как зовут то? Запамятовал…

Старикашка в ответ побагровел и уронил рюмку с коньяком на пол.

— То есть как это: как зовут? Ну ты и сволочь, Шпонка-Риф. Это что же получается? Я к тебе, значит, со всей душой, а ты как зовут меня спрашиваешь?

Все, — подумал я, — сейчас колдонет. Останутся от меня рожки да ножки. А он, вместо того, чтоб колдовать, превратить меня во что-нибудь этакое, в мышь, например, сел на стул, снял свою французскую шляпу и… замолчал.

— Ты чего, эй! — стал я теребить его за плечо, — ну прости меня, идиота.

А он руку мою недовольно отверг и говорит:

— Риф мое имя. Эдуард Риф.

— Ты… Ты что врешь то? Это ведь я Риф. Это меня зовут Эдуард!.. — вскипел я.

Сам ты врешь. Это всего-навсего твой псевдоним. А я — по фамилии Риф. Эдик. Эдик Риф. Но все это мелочи. Ты внимательно посмотри на меня.

«С чего это вдруг мне на тебя смотреть?» — подумал я.

— Ну, что, не узнаешь? Мы с тобой двойники. Только ты… без бороды. А бороду приклеить — в точности я.

У меня закружилась голова, комната поплыла в тумане. Ноги мои подкосились, и я рухнул на стул: я узнал его, то есть — себя!

Я словно прошел через зеркало и встал рядом со своим отражением: со старикашкой по имени Эдуард Риф. Я — тот, кто написал гениальную картину и завладел временем. Я творец, я создатель, я — бог этого мира. А старикашка — червь, дьявол. Это ведь очень удобно — иметь старикашку-колдуна, виновного во всех твоих неудачах и слабостях. Это он, колдун, украл у тебя твои счастье и любовь, все у тебя украл!

Я знал, что я добрый, красивый, благородный, но не понимал, что могу становиться жадным, тщедушным и злым в застывшем мире своих грез. Прости меня, Риф, теперь я все исправлю. Я приму тебя — свою некрасивую половину и стану самим собой.

Я вышел из-за стола, расправил плечи:

— Извини, старик. У меня есть дело, я спешу.

А Риф и не возражал. Он только лишь поднял на меня глаза и улыбнулся. Да-да, он мне улыбнулся.

— Конечно, Паша, раз ты так решил, надо идти. Прощай.

Он меня уже не называл Шпонкой-Рифом. И это правильно. Но я не стал с ним прощаться. Я сказал «до свидания».

Мне понадобилось не слишком много времени, чтобы дойти до автостоянки у проходной сигаретной фабрики, где я оставил свой «Запорожец». Я достал из салона Картину — какой же все-таки прекрасной она была, жаль, что ее никто так никогда и не увидит! — достал из багажника топливную канистру, облил свой шедевр бензином и поджог.

Моя Картина занялась пламенем. Солнце на ней стало просто огромным. Его жадные протуберанцы начали меня обжигать, и я понял, что иду в ад. Там, в чреве светила, я проведу вечность, и неизвестно, выберется ли моя душа из преисподней.

Я мог все остановить перед тем, как сказал «да» своему солнцу.

До того момента, как меня снова разбудило солнце, минула целая вечность. И все же, следующий день наступил.

Я нашел Инну Бережко в том же институте. Она устроилась на работу. Нет, не в отдел социологии, в отдел статистики. Конечно же, она вспомнила нашу с ней встречу и сказала, что будет помнить её всю жизнь. Вскоре мы поженились.

Я по-прежнему работаю на сигаретной фабрике. Нет, что вы, не слесарем: мастером участка. Каждую субботу с Инной и сынишкой мы ходим в гости к моему старому другу Эдику Рифу. У него большая пятикомнатная квартира. Почти в центре города, напротив ресторана «Гроза».

Риф очень интересный человек. Я даже немного ревную к нему свою жену. Инна говорит, что он очень интеллигентный, образованный, умный, а еще — будто бы мы с ним очень похожи. Но это вряд ли. Он гениальный художник. А я…

Я больше не пишу гениальных картин.