Энциклопедия мифов. К-Я

15. Манабозо

Зато доподлинно известно, что через несколько дней в маленьком книжном магазинчике Шульца и Бормана на юго-восточной окраине Берлина появился новый продавец.

Владелец магазина, Шульц и Борман в одном лице (он был единственным наследником тощего угрюмого сына того самого Бормана и веселой рыжеволосой дочки того самого Шульца, которые в незапамятные времена решили заняться книготорговлей), полагал, что ему повезло: новый работник, обаятельный интеллигентный юноша, кажется даже с университетским образованием, согласился работать за почти смешную плату. Веский аргумент в его пользу, если учесть, что дела в магазине Шульца и Бормана шли неважно, причем не только в последнее время, а с момента основания.

Впрочем, у нового продавца оказалась легкая рука. Через неделю потомок Шульцев и Борманов с удовольствием заметил, что возле прилавка постоянно крутятся покупатели, вполне уже подготовленные к великому переходу в разряд постоянных клиентов. Они млели и только что не мурлыкали, когда не по годам серьезный блондин вежливо говорил им: «Добрый день, рад видеть вас в нашем магазине. Меня зовут Франк. Франк Хоффмайстер. Я, знаете ли, что-то вроде поводыря в этом царстве прекрасной неизвестности. Могу ли я предложить свою скромную помощь?»

За словами непременно следовал почти театральный жест, намертво приковывавший внимание клиента к полкам за спиной продавца. Под «прекрасной неизвестностью», само собой, разумелась литература. Владелец магазина считал данное определение высокопарным и безвкусным, как сказки Гофмана, которые с детства терпеть не мог. Но приходилось признать, что на покупателей оно действует самым благоприятным образом, особенно на женщин. Да, на женщин – особенно…

«Надо будет увеличить его жалование, – растроганно думал Шульц-Борман. – Не сейчас, конечно. Через полгода. Или, скажем, через год… Посмотрим, как пойдут дела».

До повышения жалования, впрочем, не дошло: через десять месяцев Франк Хоффмайстер куда-то исчез, оставив владельцу магазина длинную записку с многословными извинениями, нескольких неприкаянных лунатиков из числа постоянных клиентов – тех, что восприняли отъезд Франка как личную трагедию и теперь часами бродили среди книжных полок, словно надеялись отыскать там самую подробную в мире адресную книгу, в которую уже занесены новые координаты их любимца, – и еще драгоценную репутацию лучшего книжного магазина в этой части города, хотя многочисленные новые посетители никак не могли понять: в чем, собственно, заключаются его достоинства?

16. Мбомбианда

Мы шли по парку, озаренному лишь зеленоватым ломтиком луны, ярким, как воспоминание о приступе лихорадки. И хотелось бы лукаво объявить, будто «мы блуждали там целую вечность», но нет: время, кажется, текло как обычно, и наша прогулка длилась несколько вполне заурядных часов, не более того, никак не…

А вот с сезонными явлениями творилось что-то неладное: зеленые кроны лиственных деревьев были пышны и свежи как в начале лета; впрочем, попадались и белые облака вишневого цвета, и алые кляксы осенних кленов, и кусты ежевики, спелой, как в августе. И почему-то шел снег. Его мелкие хлопья, невесомые и теплые, как взбитые сливки, иногда таяли, соприкасаясь с землей, а иногда оседали на сочной зеленой траве, и даже на рукаве моего свитера поселилось несколько таких живучих снежинок.

Мы не разговаривали вовсе, да и говорить было не о чем: пока длилась прогулка по парку, мы отлично понимали, что с нами случилось, и, кажется, знали даже, к чему это приведет. Знание, впрочем, не выстраивалось в словесную последовательность, не поддавалось осмыслению (близорукий разум, дальнозоркое сердце – обычное дело), но мы и не слишком старались расшифровать птичий язык предчувствий: будь что будет, лишь бы было хоть что-то!

Снежные хлопья между тем становились все гуще и прозрачнее. Какое-то время спустя, я заметил, что никакого снега уже нет… и вообще почти ничего нет: мы блуждаем в тумане, густом, тяжелом и зыбком, как старческий разум. Три руки одновременно потянулись ко мне: Алиса церемонно прикоснулась к локтю, Лиза по-детски требовательно завладела ладонью, а Юстасия мертвой хваткой вцепилась в плечо.

Кажется, они тоже знали, что происходит: теперь мы окончательно перестали быть частью видимого мира. От гигантского мозаичного панно откололось несколько крошечных кусочков, из необъятного гобелена выдернули четыре коротенькие ниточки; при этом общая картина совершенно не пострадала. Разве что самый зоркий из тружеников-демиургов мог бы, пожалуй, случайно обнаружить новоявленный дефект, но уж никак не сторонний наблюдатель. Он, сторонний наблюдатель, и бровью не повел бы: что за дело ему до столь незначительных перемен?

Однако…

Нас больше не было – по крайней мере, там, где мы привыкли быть.

Это открытие вселяло в моих спутниц ужас и восторг: исчезнув окончательно и бесповоротно; почти добровольно, но и по принуждению могущественных обстоятельств вычеркнув себя из списка действующих лиц, они вдруг выяснили, что исчезнуть – вовсе не обязательно означает утратить себя. И это была хорошая новость.

Достаточно хорошая, чтобы вскружить голову.

Для меня же наша прогулка оказалась чредой удивительных приобретений. С каждым шагом я обрастал биографическими подробностями, воспоминаниями (память казалась мне тогда особой разновидностью телесности, чем-то вроде дополнительной мышечной прослойки между кожей и остовом) и даже, кажется, неким подобием человеческой судьбы.

Судьба эта, строго говоря, все еще не могла считаться моим достоянием. Но я ощущал себя чем-то вроде законного наследника. Завещатель пока жив, приговор врачей неоднозначен, однако необходимые бумаги заполнены, подписаны и надежно спрятаны в несгораемый сейф. Под такие гарантии можно начинать жить на широкую ногу, в долг, ибо всегда найдутся кредиторы, с оптимизмом глядящие в завтрашний день.

Мои спутницы внезапно утратили прошлое, я же лишь изготовился вступить во владение этим сомнительным сокровищем; так или иначе, но все мы испытывали скорее растерянность, чем страх или восторг. Потоптавшись на месте, мы переглянулись и решительно зашагали дальше: невозможно заблудиться, если не знаешь, куда идешь. А мы шли не «куда-то» а в «когда-нибудь», шаг за шагом приближались к тому мгновению, когда туман начнет оседать на землю крупными хлопьями, не влажными, а сухими, легкими и теплыми как пепел.

17. Ме

Когда туман рассеялся, все, разумеется, было готово. Город предстал перед нами; если первое впечатление и есть самое верное, то наш Город был ни чем иным как тенью, вернее, букетом причудливых теней, темных силуэтов на склоне горы, четко прорисованных на фоне светлеющего, уже почти бирюзового неба.

Несколько секунд спустя появились и подробности, тысячи мелких деталей, из которых, собственно, и складывается картина всякого мира; разглядеть же ее полностью не удается, пожалуй, никому: каждый снимает сливки по своему вкусу. И порой, слушая рассказы нескольких человек, побывавших в одном и том же месте, можно решить, будто они бродили по разным городам.

Мне бросилось в глаза странное сочетание приземистых массивных зданий и хрупких, почти игрушечных башенок, и еще дом из белого кирпича на самом краю Города, на его островерхой крыше крутился флюгер в форме попугая, хотя ветра, кажется, не было. Лиза говорила о причудливой постройке, сложенной из зеленоватых камней, и теплом оранжевом свете в одном из ее окон. Юстасия утверждала, что прозрачные утренние облака над городом на какое-то мгновение в точности повторили очертания городских крыш. Алиса же клялась, что слышала музыку, едва различимую, неразборчивую, но почти наверняка танцевальную мелодию и подумала, что где-нибудь на окраине заканчивается затянувшаяся вечеринка…

– Этот город – твоя выдумка? – требовательно спросила Алиса.

Я пожал плечами: ее вопрос смутил меня и встревожил, мне не хотелось говорить на эту тему.

– Твоя, твоя, – поддержала ее Юстасия. – Сначала ты сам обзавелся телом, а теперь твои выдумки обретают плоть. – И строго, как школьная учительница, спросила: – А ты добрый волшебник?

– Я ленивый, – губы сам расползлись в смущенной улыбке. – Значит, скорее добрый, чем злой. Злым быть хлопотно…

– Это правда, – удивленный смешок.

– …но вряд ли это моя выдумка, – решительно закончил я. – Я так недавно стал живым, что еще не успел ничего выдумать.

– Ну… – она нахмурилась, – давно, недавно… наверное, это не имеет значения. Может быть, тебе еще предстоит выдумать этот город когда-нибудь потом. Кроме линейной последовательности событий, должны быть и какие-нибудь другие, правда?

– Мы пойдем туда? – нетерпеливо спросила Лиза.

– А что, есть варианты? – ухмыльнулась Юстасия. – Вернуться на виллу? Не думаю, что это возможно. Да и не нужно… хотя там, конечно, осталась моя любимая губная помада. Единственный тон, который мне действительно к лицу… Ну да что уж теперь!

…А потом все смешалось, словно азартный игрок заскучал над длинным пасьянсом и перетасовал карточную колоду, чтобы заняться новой игрой.

Мы не то чтобы вошли в Город – скорее, обнаружили, что уже давно тут живем. Даже не так: мы всегда тут были. Возможно, именно поэтому я не помню, как мы отыскали дом, пригодный для комфортной совместной жизни нескольких разнополых призраков, как устраивались на первый ночлег, как обживались, знакомились с соседями и уясняли основные правила поведения в местном обществе. Ничего в таком роде, вероятно, и не было: колесо судьбы не просто повернулось, а вовсе слетело с оси, оторвалось от некой непостижимой метафизической телеги, пустилось вскачь по склону холма и плюхнулось в тихий омут, где, как известно, обитают существа с непростым характером и нелегкой судьбой.

Охромевшая телега, возможно, завалилась набок или просто сгинула все в том же омуте, но мы уцелели.

И решили, что это хорошо.

18. Мидгард

В эту ночь мой двойник (о существовании которого я в ту пору не подозревал, но в то же время всегда знал без тени сомнения) так и не сомкнул глаз.

Стоял у окна, прислонившись лбом к прохладному стеклу. Наблюдал, как один за другим гаснут лиловые блуждающие огоньки фонарей и леденцово-желтые прямоугольники окон в длинной девятиэтажке на противоположной стороне улицы. С ужасом и восторгом следил, как растворяются во тьме знакомые очертания предметов: медленно, неохотно, как кусочки сахара в перенасыщенном сиропе. Ждал, что будет дальше.

И дождался-таки.

Новые разноцветные огоньки, немногочисленные, но яркие, один за другим вспыхивали на склоне горы, которой, разумеется, никогда не было на этой улице. Какие уж горы на северо-восточной окраине Москвы, в пропахшем соснами, запорошенном снегом, экологически чистом, кефирном, кисломолочном, диетическом пейзаже Бабушкина?! Правильно, никаких гор. Пятиэтажные хрущобы да их унылые конкуренты, блочные высотки. Зелень и бензоколонки по вкусу. Подавать охлажденным с октября по апрель, так-то…

Он ни на мгновение не терял из виду координаты, описывающие местонахождение его собственного твердого (какого же еще?!) тела во времени и пространстве: Москва, Бабушкино, Янтарный проезд, двадцать девятое января тысяча девятьсот девяносто седьмого года, Вселенная за нумером… впрочем, удачно пошутить насчет «нумера» не получалось. Не то настроение. Зима. Бессонница. И никакого тебе Гомера, никаких парусов. Лишь склон горы, весь в разноцветных огнях. Волшебный город, лучший из снов, любимый, сладостный, навязчивый бред. Он полагал, будто одно прикосновение босой ступни к тамошним мостовым навсегда исцелило бы его от нескладной человеческой судьбы, избавило бы от участи прямоходящего млекопитающего склепа, во тьме которого заживо погребен – кто?

Действительно, кто?

О Господи.

Мой двойник предпочитал не вспоминать, что когда-то знал ответ на сей опасный вопрос. Зачарованно смотрел на открывшийся его взору нездешний пейзаж. Сознательно приподнимался на цыпочки, дабы свести к минимуму телесный контакт с земной твердью. Улыбался, по-детски приоткрыв рот, не замечал, что глаза уже давно на мокром месте, лишь досадовал, что зрение столь внезапно упало; думал: если уж даже наваждения начинают дрожать и двоиться, значит, визит к окулисту лучше бы не откладывать… а, не один ли черт?!

Один, разумеется. Вальяжный, упитанный, словно со страниц сборника карикатур сошедший чертик.

Наконец нервы не выдержали. Руки моего двойника, не дожидаясь хозяйской команды, затеребили тугую задвижку. Преодолев первое препятствие, он потянул на себя примерзшую створку окна. Борьба была долгой; не обошлось без жертв. Угол ставни разлетелся в щепки, ноготь на среднем пальце левой руки превратился в кровавое месиво, ладони заалели царапинами: одна шла параллельно линии судьбы, другая накрест перечеркнула линию жизни. Опытный хиромант, пожалуй, призадумался бы, но мой двойник отличался ослиным упрямством: он не успокоился, пока не распахнул окно настежь и…

Ну да, ну да. Все это лишь для того, чтобы убедиться, что под окном белеет сугроб, небрежно исполненная миниатюрная копия пирамиды Хеопса, чуть поодаль дремлет под снегом кривая сосна, по улице едет какой-то заблудший автобус, девятиэтажка стоит на положенном месте, и даже несколько окон ее все еще мерцают бледным голубым светом, что, несомненно, свидетельствует об исправной работе телевизионных аппаратов.

Он мрачно ухмыльнулся, осматривая искалеченные руки. Отправился в ванную, взял с полки пузырек с перекисью водорода, ватный тампон, бинт. Сосредоточенно морщась, обработал раны, кое-как перевязал пальцы, помогая себе зубами и даже коленом. Погасил свет. Вернулся в комнату. Закурил. Сделав несколько затяжек, выбросил сигарету в сугроб и осторожно закрыл окно. Лег навзничь на узкий диван, с головой накрылся клетчатым пледом. И лишь тогда из груди его вырвался наконец сдавленный вой. Звук получился тихий, зато совершенно нечеловеческий; соседи, что жили снизу, сверху и справа не проснулись, но дружно застонали во сне, квартира же слева, по счастию, пустовала.

«Это кричал не я, – удивлено подумал человек под пледом. – Я так не умею, это не мой голос. И потом, я уже давно научился терпеть… Что ж, если я – очередная свинья, одержимая демоном, то демон сей, безусловно, несчастнейшее из существ».

19. Мом

– Макс, утром я была на рынке… – Алиса сопроводила сие сообщение столь драматической интонацией, словно посетила, как минимум, публичную казнь.

– Угу, трудно было не заметить, – благодушно подтвердил я, демонстративно поглаживая живот. – Мой тебе совет: повтори этот подвиг, и чем скорее, тем лучше. Я, видишь ли, как раз дегустировал твои покупки… Виноград, кстати, оказался кислым, а боххи, наоборот, переспелыми. Пришлось все это съесть, чтобы вы не мучились. Так что с тебя причитается… и не только с тебя. По моим подсчетам, я спас как минимум три человеческих жизни. А может быть, и больше: за вашими ночными гостями не уследишь…

– Спаситель ты наш! Спорю на что угодно: ты ведь даже не помыл фрукты перед тем, как отправить их в свою ненасытную утробу!

– Не помыл, – каюсь. И тут же нахожу достойное оправдание: – Микробы – очень калорийная штука, а я у нас худой…

– Нет здесь никаких микробов. Ты ври да не завирайся. И вообще, ты будешь меня слушать или нет?

– А у меня есть выбор?

– Еще чего не хватало! – невозмутимо отрезала она. – Макс, на рынке убили человека. Он выбирал вино, и торговец всего на несколько секунд отвернулся, чтобы нацедить стаканчик ему на пробу. Протягивает стакан, а покупатель уже лежит на земле, и рядом никого.

– Погоди-ка. Ты хочешь сказать, что этот человек действительно умер? И сейчас на базарной площади лежит труп, мертвое человеческое тело?

– Что там происходит сейчас, я не знаю, – сухо ответила Алиса (она терпеть не может, когда ее перебивают). – Пока я была на рынке, мертвое человеческое тело там действительно лежало, можешь быть уверен. Собственно, никто не мешает тебе пойти и посмотреть. Это кресло, насколько мне известно, не намазано ни медом, ни клеем.

– Да, действительно, – соглашаюсь, не без сожаления покидая вышеозначенный шедевр мебельного искусства. – Пойдешь со мной? Показывать дорогу, держать меня за руку, подносить нюхательную соль, когда я побледнею, зашатаюсь и схвачусь за колонну…

– Нюхательную соль? – развеселилась Алиса. – Что за дрянь такая?

– Понятия не имею. Но в романах ее всегда суют под нос барышням, которым стало дурно. И не только барышням…

– А почему тебе должно стать дурно? – осторожно поинтересовалась Алиса. – Неужели ты боишься вида крови? Никогда бы не подумала.

– При чем тут вид крови? – я рассеянно бродил по холлу в поисках своей любимой куртки. – Все гораздо хуже: это мертвое тело сводит на нет мою концепцию тутошнего мироустройства. Помнишь, какая у меня была уютная, аккуратная концепция? Твоя история про мертвеца на рынке камня на камне от нее не оставляет. Пока я понимаю сей факт лишь умозрительно, поэтому все в порядке. Как только я своими глазами увижу труп, мое личное небо обрушится на мою личную землю. Потому что концепция мира – это в каком-то смысле и есть мир, если ты понимаешь, о чем я…

– Глупости, – отрезала Алиса. – Мир – это мир, а концепция – это всего лишь концепция. Пошли уж, философ-любитель!

– Любитель и есть, зато практик, – огрызаюсь. – А этим мало кто может похвастаться.

20. Мухаммад

Литератор X был вынужден убить своего героя Y, поскольку решил расстаться с издателем Z, обладающим правами на «игрековский» сериал. Подобные производственные драмы на сцене нашего развивающегося книжного рынка пока редки, но это – всего лишь вопрос времени.

Принцип, впрочем, понятен: жизнь литературного персонажа недорого стоит.

«Добрый доктор» сэр Артур Конан Дойл, поражавший друзей-приятелей своей незлобивостью, хладнокровно прикончил беднягу Шерлока Холмса просто потому, что тот ему наскучил. Он решил, что две повести и двадцать три детективных рассказа о сыщике – более чем достаточно для «исторического романиста», каковым сам сэр Артур искренне себя полагал. «Конфликт» с издателями в его случае носил совершенно комический характер: Конан Дойл требовал непомерных гонораров, надеясь, что издатели убоятся разорения и откажутся от желания публиковать новые истории о Холмсе, а упрямцы, вздыхая, выворачивали карманы. Пришлось пойти на убийство.

Холмс, впрочем, вскоре воскрес (благодаря не столько требованиям возмущенной публики, сколько собственной почти мистической незаменимости: выяснилось, что не только читатели, но и сам автор не может без него обойтись). Но, как и воскрешение Остапа Бендера, это уже совсем другая история.

Ильф и Петров переложили ответственность за участь сына турецкоподданного на призрачные плечи фатума: «В сахарницу были положены две бумажки, на одной из которых дрожащей рукой были изображены череп и две куриные косточки. Вынулся череп – и через полчаса великого комбинатора не стало. Он был прирезан бритвой».

Полагается считать эту историю забавной; я же прочитал ее в детстве (возможно, слишком рано) и испугался. Судьба с тех пор неизбежно ассоциируется у меня с очень конкретной, почти осязаемой, а потому особенно безжалостной ильфопетровской сахарницей. Писатели, конечно, поступили остроумно, но для меня их сахарница – лишнее подтверждение того факта, что…

…жизнь литературного персонажа недорого стоит, да.

Резюме.

Кто-то пишет книгу о наших похождениях. Будем надеяться, что мы ему еще не слишком надоели, а отношения этого таинственного незнакомца и его еще более таинственного «издателя» пока складываются благополучно. Впрочем, не следует забывать о сахарнице…

…Есть, впрочем, еще один мизерный шанс: как вы помните, и Холмс и Бендер оказались незаменимыми – чем черт не шутит? В конце концов, «на свете смерти нет».

Макс поставил точку. На мгновение задумался и снова застучал по клавишам. Через несколько секунд на свет родился душераздирающий заголовок: «Мы убиваем, нас убивают». Чему он действительно научился за последние полгода, так это давать эффектные названия своим книжным рецензиям. Строго говоря, они и рецензиями-то не были – так, «записки у изголовья», но пока на такую писанину существовал спрос, можно было не терзать организм всяческими строгостями, а просто получать удовольствие от процесса появления букв на экране монитора.

Довольный собой, он отправился на кухню, по традиции (но не питая особых надежд) выглянул в окно, убедился, что пейзаж за окном не претерпел желанных трансформаций, затем открыл холодильник и некоторое время с легким отвращением созерцал безыскусные натюрморты на полках – вот уж воистину «бедное искусство»… Arte Povera, блин! В очередной раз (кажется, шестой за сегодняшний день) был вынужден признать, что есть не хочется. Почти машинально поставил на плиту маленькую джезву, открыл кран, чтобы наполнить ее водой, замер, заслушавшись звонким журчанием струи.

Шум проточной воды всегда оказывал на него почти гипнотическое воздействие; полчаса у водопада или даже у обычного городского фонтана в его случае были тождественны порции легкого психотропного средства. Открытие это он совершил еще в детстве, с годами же способность впадать в транс от шума воды лишь усугубилась. Повезло с организмом, ничего не скажешь!

Сейчас, однако, все обстояло иначе: почти сразу его словно бы накрыло непроницаемым войлочным колпаком темноты. Макс изумленно понял, что способность осознавать происходящее покидает его стремительно и необратимо, но не испугался, а глупо обрадовался, что еще не включил плиту, а значит, никакого пожара не будет.

«Однако у моего „автора“ начались неприятности с издателем», – вот что он успел подумать в последнее мгновение.

Факт сей, к слову сказать, позволяет предположить, что был он при жизни пижоном, каких поискать…

21. Мытарства

Дешевое, но веселящее сердце ситцевое великолепие городского рынка – отличное лекарство от скверных новостей. Всякий раз, оказываясь тут солнечным утром, я начинаю почти всерьез подумывать, что пора бы разделить с Алисой привилегию делать покупки. Впрочем, мне не светит: проще лишить престола английскую королеву, чем Алису – священного права распоряжаться легкими квадратными монетками из голубого металла, которые каждое утро обнаруживаются на дне большой плетеной корзины для покупок. Она с упоением играет в рачительную хозяйку, без которой все домочадцы, по ее утверждению, «давно бы начали питаться придорожной травой».

– А почему ты никогда не покупаешь цветы? – спрашиваю, кивая в сторону цветочных рядов. – Всегда был уверен, что женщины ходят на рынок исключительно для того, чтобы как следует порыться в этой пахучей роскоши. Я ошибался?

– Наверное… Нет… Не знаю. Стыдно сказать, Макс, но, кажется, я… экономлю. И не потому, что мне жалко денег, которые невесть откуда берутся и неизвестно когда закончатся. Просто по привычке.

– Избавляйся от нее немедленно. А не то на рынок начну ходить я. Что мы будем есть, подумать страшно. Скорее всего, придется обходиться уксусом и оливковым маслом: очень уж мне нравится посуда, в которой их продают. Зато в доме будет полно цветов. Подозреваю, гораздо больше, чем это необходимо: ты же знаешь, обычно я не умею вовремя остановиться…

– Не надо, я исправлюсь, – изобразив на лице неподдельный ужас, пообещала Алиса. Ухватила меня за рукав и быстро-быстро засеменила мимо прилавков, уставленных гранеными стеклянными бутылочками с ароматным уксусом и крошечными шкатулками с приправами.

Под ногами у покупателей крутилась большая собака с короткой рыжеватой шерстью и волчьим хвостом. Она не лаяла, а тихонько поскуливала, вопросительно заглядывая всем в глаза, – одним словом, вела себя так, словно потеряла хозяина. Влекомый неукротимой Алисой, я не успел обойти пса стороной, толкнул его коленом и машинально извинился, как если бы имел дело с человеком: «Прости, дружище!» Собака обрадовалась вниманию и тут же увязалась за нами, не предпринимая более попыток наладить контакт с прочими двуногими. «Если не отстанет, придется ее покормить, – обреченно подумал я. – А то и в дом взять. Впрочем, зверь вроде симпатичный… Ладно, там видно будет!»

Наконец мы свернули в тупичок, где под разноцветными навесами в окружении деревянных бочек и керамических кувшинов восседают немногочисленные городские виноделы, важные и величавые, как римские сенаторы. Идиллию на сей раз изрядно портил труп, рыжеволосый, худой мужчина в белой куртке (судя по непрезентабельному виду, скорее домашней, чем выходной) и – подумать только! – голубых джинсах. Эта подробность меня сразу насторожила: до сих пор я полагал себя единственным обладателем блеклого порождения практической сметки мистера Страусса. Раритет сей мирно покоился в шкафу, поскольку у меня не было желания по несколько раз на дню отвечать на расспросы общительных горожан: что за штаны удивительные, да откуда такие берутся – нет уж, благодарю покорно!

Мертвец лежал на земле, лицом вниз, в окружении небольшой, но сплоченной группы оцепеневших свидетелей происшествия. Прореха на куртке и кровавое пятно на спине не оставляли особых сомнений касательно причины его прискорбного состояния: «Убит посредством порчи тела, а именно протыкания задней части спины с применением холодного оружия», – как писали когда-то полуграмотные, но цепкие сельские парни в милицейских протоколах. Для того чтобы составить сие умозаключение, помощь судмедэксперта мне не требовалась, – даже если бы представители этой почтенной профессии и водились в наших краях. А они тут не водятся, равно как и полицейские, судьи, прокуроры и адвокаты. Здесь даже частных сыщиков отродясь не было: до сегодняшнего дня жителям Города в голову не приходило, что некоторые странные люди способны тратить время на такую ерунду, как убийства, ограбления, изнасилования и прочие подсудные дела. Почему они столь невинны – отдельный вопрос, ответ на который я до сих пор не спешил окончательно сформулировать… опасался сформулировать, откровенно говоря.

А сейчас на лицах зевак было выражение – нет, не ужаса, не возмущения, а глубочайшей растерянности. Никто не предпринимал попыток проверить, жив ли пострадавший, никому в голову не приходило разыскать убийцу. Об активных действиях вообще речи не шло: горожане предавались созерцанию. Некая фундаментальная программа их бытия дала сбой, жизнь остановилась.

– Надо ведь что-то делать, да? – Алиса требовательно заглядывала мне в глаза. – Установить личность, найти его родственников или друзей, попытаться понять, кто убийца, или хотя бы просто устроить похороны… Нельзя ведь, чтобы он лежал здесь всегда, правда, Макс?

– Даже не знаю, что тебе сказать, – вздохнул я. – Наверное, ты права. Наверное… Ну давай перевернем тело, может быть, кто-нибудь его узнает.

– А ты сам не справишься? – робко поинтересовалась Алиса. – Я, знаешь ли, пока психологически не готова к возне с трупами.

Пока мы топтались на месте, все глубже увязая в собственной неуверенности, сопровождавшая нас собака неторопливо подошла к мертвецу, ткнулась носом в его плечо, коротко бухнула и требовательно посмотрела на меня. Крошечные огненно-золотые зрачки в темной, болотной радужной оболочке – никогда прежде я не видел таких глаз!

– Получается, это его собака? – удивилась Алиса.

Наш четвероногий спутник тем временем занялся делом. Ухватив зубами куртку покойника, помогая себе головой и лапами, собака перевернула тело. Снова уставилась на меня и завыла – в лучших традициях третьесортного ужастика.

Мне, впрочем, было не до критического осмысления реальности: я во все глаза глядел на лицо мертвеца, которое оказалось точной копией моего собственного.

– Макс, это ты?! – испуганно взвизгнула Алиса.

– Хороший вопрос, – нервно рассмеялся я. – Какой ответ тебя устроит? «Да», «нет», «не знаю»? Выбирай, не стесняйся.

Собака перестала выть. Подошла ко мне, ткнулась носом в колени. Потом положила передние лапы мне на плечи, благо размеры ей это позволяли, коротко зарычала и лизнула в нос – при этом зверюга настойчиво сверлила меня отнюдь не собачьим взглядом. Нервы мои не выдержали, я зажмурился, чтобы не видеть огненные искры песьих зрачков… чтобы вообще ничего не видеть.

22. Мэнь-Шэнь

– Это твой труп – сам и выпутывайся, – решительно заявила Стаси.

– Спасибо, – ответствовал я. И язвительно добавил: – Всегда знал, что мне есть на кого положиться в трудную минуту!

– Не говори чушь, – вспылила она. – Что значит – «положиться»?! – Ее голос был пронзителен, как птичий крик; руки метались у лица, словно изготовились начертать охранительные знаки, да в суматохе изменили каноническую траекторию движения. – Ты что, всерьез полагаешь, будто мы можем тебе хоть чем-то помочь? За кого ты нас принимаешь? Думаешь, мы какие-нибудь добрые феи? Хрен тебе – феи! Мы – обыкновенные женщины, которые случайно оказались в чудесном месте. Ты сам нас сюда привел, ты забыл? И мы до сих пор не понимаем, что это за место. Не понимаем, как мы сюда попали. Мы не знаем даже, живы мы или нет. Лично я подозреваю, что нет, и стараюсь думать об этом пореже… И тут приходишь ты – тот, на ком все держится, – и просишь о помощи. Ты представляешь вообще, что наделал?! Зачем вы с Алисой притащили домой этот труп, Макс? Вы не могли кинуть его в какую-нибудь канаву?

Алиса метнула на нее негодующий взгляд, но промолчала.

В гостиной воцарилась тягостная тишина – не то тихий ангел пролетел, не то просто будущий страж порядка родился – поди разбери! Лиза, насупившись, сидела на корточках подле моего мертвого двойника. Юстасия взобралась на подоконник и демонстративно разглядывала полуденные облака, переводя дух после давешнего пламенного выступления. Идиллия нашего совместного существования рухнула, будто карточный домик; теперь происходящее было куда больше похоже на обычную жизнь, чем на сладкий сон.

– Извини, Стаси, но у меня нет привычки кидать свои трупы в канаву, – сухо сказал я. – Не то воспитание. Это раз.

– Надеюсь, аргумент за нумером два будет более веским, – фыркнула она.

– А вот тебе и аргумент за нумером два. Вряд ли на мне все действительно «держится». Напоминаю: мы пришли сюда вместе. Никто никого не «вел». Более того, все началось с того, что вы меня разбудили. Не знаю уж как, но вы сделали призрака живым человеком. Потом случились всякие-прочие чудеса, и мы оказались в этом городе. Я не раз пытался обсудить с вами некоторые странные особенности этого места, но вы с Лизой не хотели говорить на эту тему. Ладно, не хотели, и не надо. Ваше дело. Алиса вполне способна заменить полсотни собеседников, поэтому я оставил вас в покое…

– Макс, это был комплимент? – кокетливо поинтересовалась Алиса.

– Нет, констатация факта… Дай договорить.

– Можешь не договаривать, – буркнула Юстасия. – И так понятно. Сейчас ты скажешь, что этот город – не твоих рук дело, и ты сам ни хрена о нем не знаешь, не понимаешь и вообще подозреваешь, что все чудеса совершили мы сами, без твоего участия. Этого я и боялась… Ладно, ты прав, а я – сука вздорная. Так и запиши… нет, я настаиваю, именно запиши! Где в этом доме бумага?! Хоть один сволочной обрывок сволочной бумаги?..

– Не истери, – попросил я. – Ничего страшного пока не случилось. В конце концов, я принес в дом свой труп, а не твой.

– Вы бы себя со стороны послушали, – вздохнула Лиза. – Совершенный абсурд. Ионеско отдыхает. Но вы не обсудили главное: этого мертвого человека следует где-нибудь закопать. В смысле – похоронить. То, что он твой двойник, Макс – это, конечно, возмутительно. Но он ведь не может навсегда остаться у нас в гостиной, правда?

– Он-то может, – ехидно возразила Стаси. – Это мы не можем… Вернее, можем. Но не хотим. По крайней мере, я не хочу, чтобы он тут лежал. И вообще…

Дверь бесшумно отворилась, в комнату вошел пес с волчьим хвостом. Молча сел у моих ног.

– А это что за зверь? – умилилась Лиза. – Это ты его привел, Макс?

– Он сам пришел. Подозреваю, что он намерен отзываться на имя Анубис, иным звукорядом его не приманишь…

Пес невозмутимо кивнул. Мои подружки растерянно его разглядывали.

– Анубис – это остроумно, – нерешительно похвалила меня Лиза.

– Боюсь, не так уж остроумно. Зато соответствует истинному положению вещей, – вмешалась Алиса. – Этот пес заставил нас с Максом принести труп домой. По крайней мере, у меня сложилось впечатление, что он каким-то образом руководил нашими действиями.

– Если бы он еще объяснил, что нам теперь с этим делать, – тоскливо сказал я. – Потому что я ничего не понимаю. Помню только, что встреча с двойником считается опасным эпизодом в большинстве культурных традиций. Увидеть двойника – значит встретить смерть… Но что означает встреча с мертвым двойником?

– Встреча с мертвым двойником означает, что ты идиот, – подсказала Стаси. – Потому что только идиот мог влипнуть в такую идиотскую историю!

– Спасибо, я тоже тебя люблю, – кивнул я.

– Юстасия, да что с тобой? – наконец рассердилась Алиса. – С чего ты взъелась на Макса?

– А с того, что я ничем не могу ему помочь! Если он умрет, он… Он все испортит! В моем представлении Макс – это та самая черепаха, на которой стоят киты, поддерживающие земную твердь. Возможно, мы и есть эти киты. Но! Без черепахи мы не обойдемся. Я паникую, да. Я ору на Макса, как кит орал бы на черепаху, которая собралась дезертировать… – Она виновато исподлобья покосилась на меня и буркнула: – Я не хотела тебя обидеть, Макс. Кого угодно, но только не тебя. Ты же знаешь.

– Разумеется, – примирительно сказал я. – Не страшно, Стаси. На твоем месте я бы и сам устроил истерику. Я бы ее и на своем месте устроил, да Анубис не велит.

– Собака, что ли?

– Ну да, собака, – вздохнул я. Пес адресовал мне укоризненный взгляд. Дескать, не мели попусту.

Я покорно умолк: его глаза оказывали на меня почти гипнотическое воздействие.

Мой четвероногий повелитель тем временем занялся наведением порядка – как он это себе представлял. Ухватил зубами куртку моего мертвого двойника и принялся таскать его по полу. Женщины молча наблюдали за его действиями. Наконец пес расположил труп почти в центре комнаты, головой к окну, ногами к выходу. Улегся рядом, умостил косматую башку свою на грудь мертвеца и адресовал мне требовательный взгляд. Я сразу понял, чего он хочет: у этой странной твари не было проблем с невербальной коммуникацией.

– Сейчас нам следует спокойно обсудить ту самую тему, которую вы так не хотели поднимать с тех пор, как мы здесь появились, – сказал я женщинам. – Лучше поздно, чем слишком поздно.

– О Городе? – прищурилась Стаси.

– О Городе, – эхом откликнулся я.

– А что о нем говорить? – испуганно спросила Лиза. – По-моему, и так все понятно, разве нет?

– Вот и расскажи, что именно тебе понятно, – вздохнул я, подвигая кресло Алисе: та как застыла на пороге, прислонившись к дверному косяку, так и стояла соляным столбом, пока мы с Юстасией вели свою нелепую перепалку. – Потом выскажутся остальные. И я тоже расскажу, что мне «понятно», а что – не очень. Возможно, в финале мы будем знать чуть-чуть больше, чем сейчас. Возможно – нет.

– Мне понятно, что мы находимся в каком-то другом мире, – смущенно начала Лиза. – Это довольно дико звучит, но, кажется, именно так и обстоят дела. Мне также понятно, что никаких особых перемен во мне самой не произошло: изменились лишь обстоятельства, причем самым благоприятным образом: все мои тайные желания, даже те, о которых я не подозревала, вдруг разом исполнились. «Когда стану богатой, построю себе небольшой белый город где-нибудь в горах, и там будет рай», – так я думала в детстве. Но даже строить не пришлось: он сам откуда-то взялся… Мне нравится, что здесь можно бездельничать и не нужно заниматься карьерой. Мне также нравится, что здесь мне никто не докучает, даже мои любовники появляются лишь тогда, когда я хочу их видеть, и уходят, не успев надоесть. И никакой корреспонденции в почтовом ящике! Собственно, и ящика-то нет. Вопросов вроде: «Как мы сюда попали?» и «Живы мы или умерли?» – я себе не задаю. Они не имеют практического значения. Скорее всего, это наша коллективная греза, какой-нибудь солипсизм или другая разновидность «сборки мира вручную» – не знаю, но мне хорошо, я довольна. Это все.

– Спасибо, – улыбнулся я ей. – Эгоизм – действительно одна из разновидностей мудрости… Только один вопрос, Лиза. Почти бестактный.

– Бестактных вопросов не бывает, – безмятежно откликнулась она. – Бывает лишь неадекватная реакция на ответы, но с тобой мне это не грозит, правда? Спрашивай на здоровье.

– Ты сама сказала, что у тебя тут появились любовники…

– Тоже мне тайна! – пренебрежительно фыркнула Лиза.

– Не в этом дело. Мне интересно: они похожи на каких-нибудь мужчин, с которыми ты была знакома прежде?

– Ни в коем случае. – она энергично затрясла головой. – Еще чего не хватало!

– Ясно. А на твои личные представления об идеальном мужчине?

– Разумеется. В противном случае зачем они были бы нужны? Здесь, слава богу, не приходится заводить любовника ни для карьеры, ни просто приличия ради – чтобы, к примеру, не ходить в одиночку в кино…

– Ясно, – кивнул я. – Кто теперь?

– Ты сам обещал высказаться, – напомнила Стаси.

– Обещал. Просто у нас с Алисой самые тяжеловесные версии. В отличие от вас мы все-таки чуть ли не семинары на эту тему устраивали. Поэтому наши выступления лучше оставить на закуску, чтобы не сбивать вас с толку.

– Ладно, тогда я, – хмуро кивнула она. – Не торговаться же с тобой… У меня две версии. Обе мне не очень нравятся, но тут уж ничего не поделаешь. Первая: мы все умерли в ту ночь на вилле и теперь находимся… ну, в раю, что ли. Город не похож ни на одно из классических описаний загробного мира, но это как раз не удивительно: пресловутые классические описания – всего лишь интерпретации смутных догадок. Вторая версия: умерла только я, и вы мне мерещитесь в посмертном сне, что, в общем, вполне закономерно, если учесть мою к вам привязанность. Обе версии, кстати сказать, подразумевают, что заведуешь этим «раем» ты, Макс.

– Почему именно я?

– Потому что все случилось сразу после того, как ты появился. Потому что ты – призрак виллы Вальдефокс, присутствие которого мы ощущали, пока там находились. Все вполне логично: призрак пришел за нами или только за мной, чтобы увести за черту… Романтично до безвкусицы, не спорю, но иных предположений у меня нет.

– Ладно, но тогда почему ты так испугалась, когда я приволок этот труп? – изумился я.

– Твой мертвый двойник – дурной знак, – упрямо сказала она. – А что плохо для тебя – плохо для всех нас.

– Но если мы все уже умерли, что еще может с нами случиться? – растерянно спросила Алиса.

– Все что угодно. Может оказаться, что этот городок – всего лишь короткая предсмертная галлюцинация перед небытием. Такое явление описывается некоторыми специалистами. Откуда мне знать, что правда, а что нет? Когда все настолько хорошо, начинаешь панически бояться перемен. Думать о них не могу! Не хочу покидать этот солнечный Лимб. И не хочу расставаться с вами. В том числе и с тобой, Макс. Достаточно?

– Вполне. Скажи только: я правильно понимаю, что этот, как ты говоришь, «посмертный сон» полностью соответствует твоим представлениям о том, какой должна бы быть райская жизнь?

– У меня, знаешь ли, никогда не было представлений о райской жизни. Впрочем, я понимаю, что ты имеешь в виду. Да, здесь все именно так, как мне хотелось бы. Вернее, почти все. Например, ты, Макс, не всегда ведешь себя так, как я считаю нужным. Но это лишь подтверждает мою версию: ты – не часть наваждения, ты – сам по себе.

– Когда это я веду себя «не так»? – я почти возмутился.

– Периодически. Я как-нибудь на досуге составлю список, если тебе действительно любопытно…

– Чушь! Я совершенно уверена, что жива, и вы все – тоже… Ну, по крайней мере, за себя я ручаюсь! – вдруг рассердилась Лиза. – Но вести теоретические споры не хочу и не буду. Я с самого начала решила, что с нами произошло настоящее большое чудо: мы попали в волшебное место. А чудеса нельзя пытаться объяснять, они от этого портятся… Знаете, когда я была маленькая, мне подарили говорящую куклу: по тем временам почти чудо! И, конечно же, я…

– Разобрала ее, чтобы посмотреть, как устроен механизм? – понимающе улыбнулась Алиса. Я догадался, что от ее нежных ручек в свое время приняло смерть немало хитроумных устройств.

– Хуже. Гораздо хуже. Я не сумела разобрать куклу, и мне пришлось разрезать ее кухонным ножом. Я не рассчитала свои силы и вместо того, чтобы сделать аккуратный надрез, разрезала куклу на две половинки. Потом долго рассматривала механизм, но все равно ничего не поняла. Так и сидела весь день наедине с неразгаданной тайной и разрезанной куклой. Еще и мама огорчилась до слез: кукла была дорогая… С тех пор я стараюсь просто пользоваться вещами, а не разбираться, как они устроены.

– Солнышко, ты явно не находилась к психотерапевту! – расхохоталась Стаси.

– Я к нему вообще не ходила. Еще чего! Это занятие для вялых вареных огурцов!

– Для кого? – опешил я.

– «Вялые вареные огурцы» – так мы с подружками называли обеспеченных домохозяек, – улыбнулась она. – Рядовых представительниц среднего класса, так сказать.

– Какая прелесть!..

– Алиса, теперь ты, – потребовала Стаси. – Рассказывай, до чего вы с Максом договорились.

Я всегда поражался ее феноменальной способности перехватывать инициативу. Сейчас Юстасия вела себя так, словно все эти месяцы настойчиво пыталась вынудить нас поговорить о Городе и вот наконец-то добилась своего.

– Мы-то как раз не договорились, – вздохнула Алиса. – У меня на этот счет свое мнение, а у него – свое.

– Иначе и быть не могло. Ну же, не томи!

– Начну с того, что мне вовсе не кажется, будто мы попали в некую «волшебную страну», «загробное царство» – называйте как угодно. Это – не тот мир, в котором мы родились, тут не поспоришь. Однако он не менее реален, чем, к примеру, вилла Вальдефокс, где мы все встретились. Я много общалась с местными жителями, заходила к ним в гости… будете смеяться, я даже стала кем-то вроде крестной матери: здесь, оказывается, есть обычай в день рождения младенца выходить на улицу и приглашать в дом каждую восьмую из встреченных женщин; отсчет прохожих продолжается, пока их не наберется ровно восемь. Считается, что эти случайные гостьи – что-то вроде добрых фей, которые, сами того не ведая, одарят малыша удачей и прочими благами… Ну вот, один раз я оказалась восьмой по счету. Меня зазвали в дом, весь вечер угощали вином и сластями… Очень милый обычай, правда?

– Милый, милый… И что с того?

– Эти люди никак не могут быть нашими наваждениями, – упрямо заключила Алиса. – Скорее уж мы – их наваждения. Образцовые городские привидения, достаточно нахальные, чтобы появляться на людях даже при свете дня. А что? Живем мы замкнуто, ведем себя, как правило, странно – это не мое мнение, а общественное, имейте в виду. Впрочем, нас в городе любят такими, какие мы есть, и перевоспитывать не собираются, так что все в порядке… Ах да, чуть не забыла. Знаете ли вы, что дом наш то появляется, то исчезает? То есть его не всегда видно. Это стало мне известно со слов наших ближайших соседей: они тактично пытались выяснить, что у нас происходит.

– Вот это новость! – нахмурилась Юстасия. – Дом исчезает, говоришь? Странно, что мы ничего не замечаем…

– Уверен, что дом исчезает в тех случаях, когда мы спим, причем все четверо одновременно, что, согласитесь, случается не так уж часто, – вмешался я.

– Вот как? – протянула Лиза. – Что ж, все может быть…

– Рассказывай теперь свою хитроумную теорию, – подмигнула мне Алиса. – Уверена, что моя версия будет признана более удачной. Хотя бы потому, что, в отличие от твоей, она простая и понятная.

– Моя тоже простая и вполне понятная, – сделав сие официальное опровержение, я умолк. Это моя вечная проблема: никогда не знаю, с чего следует начать монолог. Даже когда собираюсь ознакомить восхищенную аудиторию с оптимальным способом приготовления яичницы в домашних условиях – всего лишь!

Гайто Газданов писал о полупрозрачной непроницаемой пленке, словно бы обволакивающей глаза людей, не привыкших мыслить; думаю, он наверняка сравнил бы этот почти невыразимый эффект с некой особенной разновидностью контактных линз, если бы в сорок первом году, когда он писал «Ночные дороги», контактные линзы уже были изобретены… Так вот, глаза здешних горожан тоже кажутся мне покрытыми своего рода пленкой, но не тусклой, а, наоборот, слишком яркой. Такие глаза могли бы быть у святых или у джиннов, отпущенных на волю из ламп и бутылок. Порой я думаю, что они вообще ничем не являются и сияние их глаз – лишь зеркальное отражение моей давней невысказанной мечты о месте, где людей с тусклыми зрачками попросту нет…

Да, пожалуй, начну именно с Газданова, как это ни нелепо в данных обстоятельствах… вот именно, в данных. В обстоятельствах, данных нам не то свыше, не то в ощущениях, не то в долг.

Пес, о котором мы уже почти забыли, вдруг тихо зарычал, исподлобья уставившись на меня.

– Он… она… Макс, эта собака хочет, чтобы ты молчал!

Стаси оказалась неплохим переводчиком, но ее вмешательство не требовалось: я и сам понял, что мне следует держать язык за зубами.

Почему-то.

Наш четвероногий друг окончательно свихнулся. Нарезал круги по комнате, постепенно приближаясь к мертвецу, ритмично подвывая и поскуливая; результат больше походил на варварские напевы какого-нибудь лесного колдуна, чем на обычные собачьи страдания. Мы молча наблюдали за ним, не в силах сдвинуться с места. По моей спине ползла тонкая струйка холодного пота, скользкая и подвижная, как гадюка. Тело обмякло, приготовившись не то хлопнуться в обморок, не то покорно подставить шею под жертвенный нож – как прикажете, мой господин, с любовью и удовольствием!

– Он умер не в срок, – вдруг сипло сказала Юстасия; тонкий указательный палец с полированным полуптичьим когтем устремился в направлении трупа.

– Как можно умереть не в срок?

– Не знаю. Очевидно, он гений.

– Среди удобрений… Ой, это мы в школе так говорили…

Они нервно хихикают.

– Почему ты это сказала, Стаси?

– Откуда я знаю? Само сказалось…

– Он умер не в срок, он умер не в срок, он умер не в срок, – теперь они смакуют эту дурацкую фразу на несколько голосов. Сумасшедший дом!

– Макс, слышишь, ты даже умер не в срок, бестолочь!

– Не говори так. Макс не умер.

– А чей это труп, по-твоему?

– Это не он. Просто двойник. Брат-близнец.

– А что мы знаем о двойниках?

– О двойниках? Ничего.

– Правильно, ничего.

– Мы знаем, что мы ничего не знаем, это же классика! – снова вымученный смех. Будто их кто-то щекочет.

– Надобыус пок оить сянем огум нест рашноипо томус мешнонет нуж новзя тьсе бяврук инуво тибе риаян емо гу. – я внезапно осознал, что не понимаю больше их речь, только слышу голоса, слившиеся в единый убаюкивающий гул… Даже не так, не слышу, а вижу. Обнаружилось вдруг, что мир состоит из нескольких слоев: на самой поверхности – тонкий целлофан знакомых голосов, под ним – скользкий шелк солнечного света, еще глубже – непрочный, но целебный марлевый бинт привычного домашнего интерьера, а под ним – толстый войлочный слой небытия, темноты, которую ощущаешь не глазами, а всем телом…

Спина моя наслаждается соприкосновением с упругим ворсом ковра; надо понимать, я уже не стою, а лежу. Рядом мерцают янтарные песьи глаза – не добрые, не злые, не равнодушные даже, – никакие. Где-то вдалеке непропеченными солнечными зайчиками светятся лица: раз, два, три… Нет, не три, а четыре, так-то. Я лежу на ковре, а тот, чье место я занял, стоит в дверном проеме, пытается успокоить моих подружек и выпроводить их из гостиной, потому что нам…

Да, как ни странно, нам следует кое-что обсудить.

23. Мяцкай

Когда мы остались одни (пес улегся на пороге, его рыжее тело стало своего рода шлагбаумом между миром живых и миром мертвых), ко мне тут же вернулась полуденная ясность бытия – словно некий невидимый душитель передумал и убрал тяжкую войлочную подушку с моего лица. Впрочем, встать я по-прежнему не мог. Очевидно, одному из нас полагалось сохранять неподвижность – регламент!

Мой двойник подошел поближе, присел на корточки и теперь внимательно меня разглядывал. Никаких признаков смятения на его физиономии я не обнаружил. Он сохранял совершенное, я бы сказал, противоестественное спокойствие. Поэтому я заговорил первым:

– Что происходит?

– Уже ничего.

– Совсем?

– Совсем. Когда встречаешь себя, мир пропадает. В сущности, он больше не нужен…

– Поэтому и считается, что встреча с двойником – это смерть?

– Поэтому и считается, да.

– А почему нас двое? Откуда ты взялся? Или откуда я взялся? Кто из нас настоящий?

– Хороший вопрос. Хотел бы я это знать… А ты сам что думаешь?

– Ну, честно говоря, у тебя больше шансов оказаться «настоящим»: не так давно я был призраком на вилле Вальдефокс. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Черт его знает. «Вальдефокс» – где это? Германщина какая-нибудь?

– Да. Городок называется Шёнефинг. Из Мюнхена на электричке за час можно доехать. Это если останавливаться у каждого телеграфного столба, на машине гораздо быстрее…

– Стоп, вспомнил. Однажды я был там проездом, но никаких призраков не видел… – смеется. – А знаешь, для баварского привидения ты слишком худой. И где, скажи на милость, твои кожаные шорты и тирольская шляпа с пером удода?

– Считай, что оставил преемнику… Почему именно «удода»?!

– Слово хорошее.

– А ты кем был? Что говорит тебе твоя память?

– Память… Она много чего говорит, с нею не соскучишься! Знаешь, я как раз дописал эссе о смерти литературных героев и тут же умер сам. Идиотизм какой-то… Я не был призраком, если тебя это интересует. Нормальный живой человек – насколько накх может быть нормальным…

– «Накх»? Что это такое?

– Самоназвание такое дурацкое… Коротко говоря, накх – это тот, кто смотрит в темноту… Сложно сейчас объяснять. Потом. Сам разберешься.

– «Потом»? В данной ситуации это слово неуме…

– Вполне уместно. Тебе предстоит прожить мою жизнь. Может быть у тебя получится выправить курс…

– Что?!

– Ну… Изменить направление судьбы. Не умереть на собственной кухне в возрасте тридцати двух лет. Прожить этот день до конца. Тогда для нас с тобой наступит еще одна осень, и все будет хорошо.

– «Хорошо» – это как?

– Пока не попробуешь, не узнаешь.

– Ладно… А как мне следует прожить твою жизнь? Ну, я имею в виду, что именно нужно сделать, чтобы курс выправился?

– Знал бы прикуп…

– Ну да, ну да… А какой ты был? Хоть что-то о тебе я должен знать.

– Ты никому ничего не должен.

– Хорошо, не должен. Но я хочу знать о тебе хоть что-то.

– «Хочу» – это уже лучше.

– Не придирайся. Что ты любил?

– Любил? Странный вопрос.

– Почему? Самый простой способ узнать человека: выяснить, что он любит.

– Ты так думаешь? Забавная теория! Ладно, если ты так хочешь… Я люблю зверей. Всяких, даже крыс, пауков и гадюк. И растения люблю – все без исключения. Бродить по лесу, а еще лучше – лечь на траву, уткнуться лицом в мох и лежать долго-долго… Воду люблю. Плавать в море, а возле реки – жить. Смотреть на реку. Ветер тоже люблю, даже когда он зимой в морду дует. Люблю ходить босиком. Возвращаться домой летом на рассвете и знать, что там никого нет и можно лечь спать… Есть ежевику с куста. Да, если уж речь зашла о гастрономических предпочтениях, нельзя не упомянуть кактусовый чай, эфиопский кофе и тоник.

– С джином?

– И с джином, и без. Но обязательно с лаймом. И лед. Много льда… Не перебивай.

– Не буду. Что еще?

– Ночевать под открытым небом. Быстро-быстро ехать в автомобиле по загородной дороге. Можно, впрочем, и по городу, если он большой: тут важно знать, что еще нескоро приедешь. Хорошую обувь. Улиток. Гулять по незнакомому городу. Цветные стекла. Стрелять из лука или пистолета. Из ружья, кстати сказать, не люблю, ибо мажу… Запах дыма. Бродить в тумане. Кататься на качелях. Воровать арбузы с бахчи. Уезжать на поезде, особенно ночью и в люксе… из чего, кстати, следует, что я люблю комфорт. И еще собирать грибы, камни, ягоды, листья, дрова – просто что-нибудь собирать. Проснуться утром, посмотреть на часы и обнаружить, что еще рано и можно спать дальше. Кедровые орешки. Зеленый цвет. Внезапно обнаруживать «своих»: по сиянию глаз, по ненароком брошенному слову или жесту. Сны. Сумерки. Смотреть на огонь или на текущую воду. Гулять под снегом с плеером. Выйти из дому в первый раз после простуды. Тратить деньги. Завалиться на диван с детективом. Кормить уток и вообще всяких птиц. Бежать вниз по склону холма. Крутиться, задрав голову, пока не упадешь – лучше бы в траву, чем на асфальт, конечно… Я вообще очень люблю жизнь – со всеми вытекающими последствиями.

– Это заметно. Хотя корректнее было бы употреблять глагол в прошедшем времени.

– В задницу твои глаголы! Скажи лучше, как поживает твоя теория? Ты теперь хорошо меня знаешь?

– Лучше, чем хотелось бы. Подойди к окну. Видишь стопку бумаг на полке возле подоконника? Славно. Там наверху должны лежать несколько исписанных листочков бумаги в клеточку.

– Есть!

– Выбери тот, где самые жуткие каракули.

– Ага… У меня тоже отвратительный почерк…

– Ни на секунду не сомневаюсь. Начинай читать. Вслух, пожалуйста.

– Ладно. Я люблю зверей. Всяких, даже крыс, пауков и гадюк. И растения люблю – все без исключения. Бродить по лесу, а еще лучше – лечь на траву, уткнуться лицом в мох и лежать долго-долго… Воду люблю. Плавать в море, а возле реки – жить. Смотреть на реку. Ветер тоже люблю, даже когда он зимой в морду дует… Ч-ч-черт! Мои слова сами записались на бумажку?

– Да, причем дня три назад. Лиза попросила нас всех составить список: кто что любит. То ли игра такая, то ли она решила сделать нашу жизнь еще приятнее, хотя куда уж дальше… Ну, мы и написали. Лично я чувствовал себя идиотом, но ей ведь невозможно отказать!

– Лиза – это толстушка? Да, она славная…

– Они все славные… Теперь мы оба точно знаем: ты – это я. Или наоборот…

– А ты сомневался?

– Не сомневался. Надеялся.

– Ну-ну… Впрочем, я тоже.

– Я сейчас отсюда исчезну?..

– Не знаю. Проснешься, небось, в моей шкуре… Где-нибудь, когда-нибудь.

– Твоя жизнь мне уже снилась. Не так уж и плохо…

– Согласен, не так уж и плохо.

– Слышишь? Море шумит.

– Здесь нет моря. Ты засыпаешь.

Вместо лица двойника надо мной нависла песья морда. Янтарные глаза – два светильника, но ведь у меня нет огнива, а если бы и было, что толку? Мне не нужны монеты, ни медные, ни серебряные, ни золотые, мне не нужна прекрасная принцесса, потому что темнота (или это была собака?) слизнула меня влажным своим языком, и я растаял…