Часть 2 (Продолжение)

Глава 21

Элла тихонько, как мышка, сидела в углу со своим телефоном, полускрытая занавесками, держа палец на кнопке повтора последнего набранного номера. Питер уехал на своем черном мотоцикле — он ночевал дома. Можно было бы попроситься поехать с ним — она бы не побоялась: после сеанса гипноза она чувствовала себя так уверенно! Но отец все равно ни за что не разрешил бы ей уехать на ночь — так какой смысл пытаться?


Доктор Дола давал Кену и Джульетте урок по правилам поведения в присутствии прессы. Он прокручивал запись прошедшей пресс-конференции, время от времени вставляя тактичные замечания: «Возможно, лучше было бы сказать это так… не думаю, что здесь стоило излагать свою позицию столь открыто… вы не должны доставлять репортерам радость почувствовать, что они могут оказать на вас давление…»

Эллу звали поучаствовать, но она уклонилась. Ей не хотелось ни читать о себе в газетах, ни видеть себя по телевизору.

Кен, напротив, всем этим наслаждался. Единственное, что его беспокоило, и, похоже, беспокоило всерьез, так как он три или четыре раза об этом заговаривал — это вид собственной талии: «Не больно-то хорош угол, под которым стоит камера. Выглядит так, будто у меня пузо отросло! Можно будет их попросить снимать только лицо?»

После конференции Джульетта тайком утащила из приемной две бутылки белого вина. Она обернула их своим кардиганом на манер восьмерки, чтобы они не звякнули случайно в сумке. В лимузине, оказавшись вне поля зрения Кена, который уселся на переднее сиденье, она потихоньку вытащила одну. Доктор Дола вытаращил глаза. Она ловко и привычно, без малейшего звука, открыла бутылку — видимо, в сумке у нее лежал штопор.

Заметив на лице Дола тревогу, Джульетта прошипела:

— Они были приготовлены для нас! Я же их не украла. Никто и не подумает ничего, если не видел!

— Не очень-то хорошо это будет выглядеть в завтрашних газетах, если кто-нибудь тайком сфотографировал, как вы запихиваете в сумку бутылки с вином.

Он улыбнулся — ему нравилась Джульетта. Точнее, ему было ее жаль, ведь ей приходится терпеть Кена… Он мурлыкнул по-французски:

— Предоставьте это мне. Я позабочусь о том, чтобы вы не умерли от жажды!..

Теперь она сидела, рассеянно глядя на экран, уже достаточно «подогретая», чтобы не думать о том, заметит ли Кен, как она наливает себе очередной стаканчик дармовой выпивки. Это были такие маленькие стаканчики, жаль было бы дать им пропасть зря!..


Элла крепко сжала свой мобильник. На вызов ответила тетушка Сильвия из Бристоля.

Это и есть последний набранный номер?! Элла ни разу не звонила Сильвии, значит, кто-то опять стащил у нее телефон. «Кто-то» — это Джульетта. Могла бы и подальше держать свои загребущие руки! Это не ее телефон, в конце концов!

Она едва не отключила связь. Удержала ее лишь мысль о Фрэнке.

— Мой братик дома, тетя Сильвия?

— Элла! Это действительно ты мне звонишь?! Ну, это такая честь для меня, кажется, мне раньше никогда не приходилось разговаривать с настоящей суперзвездой! Как замечательно будет при встрече взять у тебя автограф!

— Не надо, пожалуйста! — Тетушка Сильвия всегда ее так поддразнивала, и Элле становилось неловко.

— Но можешь уверить свою мамочку, я не собираюсь поступать так, как этот мерзкий, ужасный братец твоего папочки! Может, мне и нужны деньги — всем нам они порой нужны, — но то, что он наговорил, та-ак отвратительно! Ты, конечно, уже видела все эти газеты? Элла пожалела, что не отключилась сразу.

— Я не собираюсь ни смотреть телевизор, ни читать газеты!

— Ну и правильно! То, что дядя Роберт говорит о нашей семье — это та-ак мерзко, даже повторять невыносимо! Я рада, что ты этого не читала, и маме скажи, пусть не читает. Это «Дейли Пост», та газета, что и твоему папе заплатила. Конечно, может быть, дядя Роберт ничего такого и не говорил, а они просто сами все выдумали…

— Что они написали?

— Лучше тебе не знать. Я целый день была та-ак расстроена! Он наговорил им обо мне кошмарных вещей! И я не понимаю, за что мне это все — неужели только потому, что ты выступаешь по телевизору, и проделываешь все эти штуки? Правда, не понимаю! Всю мою личную жизнь вытащили на всеобщее обозрение… Лучше бы она оставалась в прошлом. Не знаю, с чего это дядя Роберт решил, что это его дело! Только потому, что он — служитель церкви, думать, что он имеет право читать свои проповеди всем подряд, будто какой-нибудь святой! Мы-то знаем, что это не так, правда, Элла? — слова тетушки Сильвии наползали друг на друга и сталкивались, она едва удерживалась, чтобы не всхлипывать. — Мы-то прекрасно знаем, что люди говорят о дяде Роберте, и я в курсе, что это не очень-то хорошие вещи. Но это, конечно, совершенно не мое дело. Как бы ему, интересно, понравилось, если бы его личную жизнь пропечатали во всех газетах?! Может, он и почувствует, каково это, если я не буду держать язык за зубами!

— Можно мне поговорить с Фрэнком, тетя Сильвия?

— Да-да, конечно, не можешь же ты весь вечер болтать со скучной старухой вроде меня! Но не задерживай его надолго, Элла, он ведь всего лишь малыш, и ему скоро пора в постельку. И у него целый день ужасно болела голова. Скажи маме, что она должна помнить: несправедливо по отношению к Фрэнку, если из-за всего этого у него случится стресс. Я понимаю, это замечательно, что ты будешь богатой и знаменитой, и что все тобой интересуются, и я уверена, что твой папочка как следует на этом заработает — теперь, когда ты такая умница и знаменитость… Ты така-ая молодец, Элла! Но для Фрэнка это, возможно, не так уж и хорошо…

— Привет, Элла! — Фрэнк наконец взял трубку. — Ты где?

— Не знаю.

— В большом отеле?

— Не знаю… Не думаю. Это больше похоже на чей-то дом.

— А там есть горничные, или официанты, или еще кто-нибудь?

— Нет.

— Тогда почему вы не приезжаете домой?

Элла понятия не имела. И что еще сказать, не знала. Ей нравилось разговаривать с братом по мобильнику — это было круто! Может, Питер купит еще один, для Фрэнка, и тогда они смогут переговариваться, как по рации. Хорошо бы еще что-нибудь сказать…

— Тетушка Сильвия говорит, у тебя болела голова?

— Да нет, все в порядке. Это просто из-за Сильвии, она все время говорит и говорит… так что заболеть можно, — добавил он шепотом. — Она прямо кипятком писала из-за дяди Роберта, из-за того, что он рассказал газетам. Говорила, что доберется до него, только боится, что убьет его сгоряча.

— Убьет?! Чем, интересно?

— Не знаю. Может, у нее в панталонах припрятан пистолет! — Фрэнк на секунду умолк, явно обдумывая такую перспективу. — Кстати, я прочитал эту газету. Когда она ушла в туалет. Тетя Сильвия говорит, что там сплошное вранье. В основном о тебе, такая скучная чушь. А есть еще кусок, где написано про маму, и тетю Сильвию, и их отца — и из-за этого она как раз и разъярилась.

— Правда?

— Там написано, что мама с папой едва успели пожениться до того, как ты родилась. А Сильвии ее отец не разрешил приехать на свадьбу, а когда она забеременела, он вышвырнул ее из дому, и она приехала, чтобы жить с нами. И она даже не вышла замуж, когда у нее родился ребенок, и пыталась ухаживать за ним сама, но ей пришлось отдать его на усыновление, потому что было слишком трудно.

— Что-то я такого не помню.

— Это случилось, когда тебе было два года, А я тогда вообще еще не родился. Тетя Сильвия не знает, что я читал. Поэтому я не могу ее ни о чем спросить.

— Ее ребенку здорово повезло, — проговорила Элла. — Спорим, его отдали в очень хорошую семью?

— Ты скоро вернешься домой, Элла?

— Не знаю…

После этого она набрала номер Питера. Ей ответил механический женский голос, сообщивший, что «абонент временно недоступен», и что «просьба перезвонить позднее». Долго-долго она вновь набирала номер и слушала. В конце концов она попытала счастья и с его домашним телефоном, хотя ей и не хотелось этого делать — у него всегда был включен автоответчик. Он на нее действовал, как удав на кролика: она молча дожидалась длинного гудка, и потом не могла заставить себя ничего сказать.

На дисплее начал мигать значок, показывая, что аккумулятор почти разряжен, но она набрала еще и номер Холли.

— Если бы я знала, что твой дядя собирается смешать с грязью вашу семейку, я бы рассказала мисс Мизи в сто раз больше, — заявила ей Холли.

— Кто это — мисс Мизи?

— Она пишет для «Дейли Мейл». Мой папа говорит, что «Мейл» в сто раз лучше, чем «Пост». Она для элиты. Мой папа говорит, что двадцать процентов читателей «Мейл» относятся к потребительской группе АВС1,[31] а у «Пост» таких читателей нет вообще.

Элла на это ничего не сказала. Слышать-то она все слышала, но ни слова не поняла, так что ей нечего было ответить.

— «Дейли Пост» — это бульварная газетка, так говорит мой папа. Я думаю, что все, кто ее читают — нули без палочки. Я бы никогда не стала разговаривать с «Пост»! Мой папа говорит, что они, должно быть, заплатили твоему дяде целую кучу денег, или он сильно ненавидит твою маму и тетю Сильвию. За то, что он наговорил, ему должны были заплатить целые тонны фунтов! Я получила сто фунтов, но мой папа сказал, что я могу рассказать мисс Мизи только факты. «Дейли Мейл» требуются только факты!

— Ты разговаривала с репортерами, и получила сто фунтов?

— Мой папа сказал, что я была бы дурой, если б этого не сделала, — защищаясь, ощетинилась Холли, — в то время как вы наличные стопками складываете!

— Что ты им говорила?

— Прочти завтрашнюю газету! Я не сказала ничего, кроме правды. Да тебе теперь и все равно — ты же у нас богатенькая! Вы уже купили машину?

— Нет.

— Тебе все деньги кладут на счет? У тебя есть свой собственный счет? Ах, нету?! Я так и знала! Моя сестра Брук сказала, что твой папа не позволит, чтобы тебя ободрали как липку, но я спорить готова, что так и будет! Я так ей и ответила. Так тебе и надо, Элла Уоллис, ты думаешь, что ты лучше нас всех, но, бьюсь о заклад, ты останешься без единого пенни! У тебя даже сотни фунтов нет, а у меня — есть! Вот так тебе и…

Дисплей мигнул и погас, голос Холли пропал. Элла попыталась снова перезвонить. Она хотела сказать Холли, что не имеет ничего против того, чтобы ее подруги давали интервью газетам. Она все равно не собирается их читать, так что это неважно. Она не хотела, чтобы Холли по этому поводу переживала…

Гудка не было. Батарейка окончательно села. В телефоне был вход для подключения к сети, но ей был нужен Питер, который мог показать, как это делается.

А Питера не было…

Глава 22

Дождь заливал засыпанную гравием дорожку, и ручьями сбегал с кузовов машин съемочной группы Би-Би-Си, подъехавших к тайному укрытию доктора Дола. Было восемь утра, и еще не рассвело как следует. Когда рейнджровер с хрустом подкатывал к главному входу, огни его фар мазнули по обвивавшему каменные стены плющу. Капли воды засверкали на темно-зеленых листьях…

Потом, когда день этот уже закончился, и группа вернулась в Лондон, ливень утих до ленивой мороси. Тормозные огоньки машин поблескивали, отражаясь в магазинных витринах, мерцали на мокром асфальте и в сточных желобах.

Эмили Уитлок через плечо поглядывала на своего оператора. Он сидел, раскинувшись поперек задних сидений, ссутулившись над своей «Икегамой», и прилипнув одним глазом к видоискателю. Его пальцы, уверенные и твердые, как у опытной машинистки, метались между кнопками перемотки и воспроизведения. Несколько минут он просматривал материал, потом выщелкивал кассету на ладонь. Этот ритуал повторялся каждые десять минут всю обратную дорогу.

— Ну что, никуда не делась? — съехидничала Уитлок.

— Я с катушек съезжаю, честно, — признался Фрейзер Бау, расстегивая кофр от камеры, и пересчитывая остальные шесть кассет. — Это из-за того, что Гунтарсон говорил: когда снимаешь что-нибудь сверхъестественное, иногда пленка попросту исчезает. Дематериализуется. Никак не могу от этой мысли отделаться! Ладно, они все на месте, а я съезжаю с катушек!

Эрик Уильямс, электрик-осветитель, сидевший за рулем, отозвался:

— Это он с катушек съехал, а не ты, Фрейз!

— Могу себе представить, — заметила Уитлок, обычным суховатым тоном, каким разговаривала со своей командой, — жить с такой девчонкой — это кого угодно с ума сведет.

Однако, когда при проверке во второй монтажной компании «Уитлок Мэджестик Продакшнз» оказалось, что все кассеты в порядке, она облегченно выдохнула, хотя и не поделилась ни с кем своей радостью. Картинка в фокусе, звук чистый, на каждой пленке помечено время начала и конца съемки. Семь часов съемок — они ни на минуту не выключали камеру. Семь часов непрерывных доказательств того, что сногсшибательная Элла Уоллис — не очередная подделка.

Семь часов, которые надо урезать до девяноста минут.

— Давайте сейчас закончим самую трудоемкую часть, ладно? По крайней мере, определимся, какие куски обязательно надо сохранить. Просто на тот случай, если мы придем завтра, а все уже — пшик! — дематериализовалось. Или стерлось.

— Даже не думай об этом! — пригрозил Фрейз. Но и ему тоже хотелось немедленно заняться монтажом. Был субботний вечер. Лучше уж поработать до двух или трех ночи, чем выкраивать и вырезать секунды в 9.15 вечером в понедельник. Чем ближе был срок сдачи материалов, тем небрежнее становились редакторы. Он-то знал! Частенько бывало так, что до прогноза погоды оставалось минут десять, а последние двадцать минут видео еще не были смонтированы.

— Начало брать не будем, — сказала Эмили. — Это не лучший кусок. Когда она начала левитировать — на третьей пленке? На четвертой?

Фрейз загрузил третью кассету: 11.15–12.30, и промотал вперед.

— Это здесь… Вот!

— Отлично, начинаем с самого необходимого. Без всего остального… придется обойтись, — Эмили Уитлок нервно глянула на мерцающее изображение Эллы, поднимающейся к потолку.

Эмили была первой из тех, кого доктор Дола избрал в качестве интервьюера для Эллы. Счастье, что она ухватилась за этот шанс — другого могло бы и не представиться. Дола хотел иметь дело с кем-то уважаемым, достаточно консервативным, и имеющим вес — с журналистом, над чьим мнением не станут потешаться. С журналистом, который мог провернуть всю работу над фильмом за пару дней, и пропихнуть его в прайм-тайм телепрограммы. С тем, кто в глазах мировых СМИ имел высокую рыночную стоимость.

Эмили Уитлок, у которой была собственная компания по производству программ о современности, и десятилетний опыт ведущей программы Би-Би-Си «Дух исследования», ценили не менее высоко, чем других известных телеведущих ее поколения. В свои тридцать девять лет она побывала ведущей программы «Сегодня» на «Радио-4», став влиятельной поборницей женщин-священников и всерьез вернув религиозное телевещание на повестку дня. Она была и военным корреспондентом, снимая репортажи с линии фронта в Боснии и Бейруте. Она была лауреатом премий «Эмми» и ВАFТА[32] два года подряд.

Мнение Эмили Уитлок помогло бы миллионам телезрителей определить свое отношение к Элле Уоллис.

Были, конечно, и другие журналисты ее масштаба, хотя их было и немного. Но Эмили Уитлок отвечала и другому, самому важному требованию Дола: она не внушала Элле страх.

Сам Дола — который всю жизнь славился своим умением завоевывать доверие, пугал Эллу. Он говорил простым языком, ласковым голосом, рассыпался в улыбках, и постоянно пытался наладить с ней визуальный контакт. Но она только испуганно съеживалась, и отвечала ему обрывками слов, цедя их сквозь стиснутые зубы, и вскакивала с места, чтобы бежать, стоило ему войти в комнату. Она терпела его, только если велел отец. «Слушай, что доктор говорит! — рявкнул на нее Кен, когда Дола предложил дать интервью Уитлок. — Он знает, что тебе на пользу!»

О том, чтобы везти Эллу на телестудию, не было и речи. Она уже и так была оторвана от своего дома и школы, разлучена с братом и друзьями. Надо было что-то делать, чтобы хоть как-то вернуть ей чувство защищенности.

Она, конечно, доверяла этому своему спасателю-мотоциклисту. Нордическому блондину, сложенному, как Конан-Варвар. Первое, что Гунтарсон сделал на глазах у Дола — это отказался от своей работы. С тех пор он, кажется, не предпринял ничего, чтобы найти себе новую. Он даже не пытался прояснить свою позицию в отношениях с Эллой. У нее не было с этим парнем никакого официального контракта — да и как бы он мог появиться? Она ведь пока несовершеннолетняя. А Кен Уоллис только обрадовался бы, покажи он спину. От него никакой благотворительности не дождешься. Так как же он собирается зарабатывать на жизнь?

Элла, конечно, доверяла Гунтарсону, но позволить ему провести это интервью было бы непоправимой ошибкой. Доверия у Дола к нему не было ни на грош — неопытный, никому неизвестный, и раздувшийся, как индюк, от собственной гордости. Кто бы взялся предсказать, что может выкинуть Гунтарсон, окажись он перед камерой?

И в самом деле, его смехотворное поведение едва не испортило интервью Уитлок.

Дола сделал правильный выбор. Эмили Уитлок завоевала доверие Эллы с первой же минуты. Уоллисы завтракали, когда приехала съемочная группа. Элла, как обычно, торопливо и механически пережевывала кукурузные хлопья, залитые полупинтой молока. Еще не проглотив предыдущую порцию, уже подносила к губам следующую, наполненную до краев ложку, не отрывая взгляда от личной подписи Тима Хенмана[33] на обороте пачки корнфлейкса. Никаких сомнений — она сжигала свои завтраки в огне психической энергии, поскольку совершенно незаметно, чтобы она набирала хоть грамм веса. Дола ни разу не видел, чтобы она хоть крошку оставила на тарелке, неважно, сколько ей положили. Ее отец особенно на этом настаивал, и при каждой застольной молитве повторял с угрозой: «И да не впадем мы в грех неблагодарности, пренебрегая щедротами, дарованными нам Господом!»

Когда один из уборщиков, нанятых Дола, впустил в дом команду телевизионщиков, по холлу разнеслось взволнованное тявканье и царапанье когтей по гладкому каменному полу. Элла тремя стремительными движениями опустошила миску, и замерла на краешке стула, молча устремив на отца вопрошающий взгляд.

— Ладно, иди, — проворчал он, и она стремглав вылетела из комнаты.

В холле, прижатая к дальней стене, пока Дола приветствовал троих незнакомцев, Элла во все глаза глядела на мокрого щенка, стоящего на придверном коврике. Тот тоже увидел ее и замер, не успев закончить ритуал отряхивания — все прочие необходимости в его жизни могли подождать, пока он ждет приказов от Эллы!

Элла представила себе, как щенок прыгает к ней на колени. Он кинулся к ней, и она наклонилась, чтобы подхватить его. Песик радостно попытался вывернуться из ее рук и добраться до лица.

— Это Клио, — сказала Эмили. — Ты ей понравилась — у тебя что, есть собака? Она это учуяла? Нет? Ну, тогда ты, должно быть, замечательный человек, Клио ужасно злится на людей, которые ей не по нраву.

Эмили Уитлок покривила душой. Или, по крайней мере, воспользовалась обычным журналистским приемом: Клио была щенком-ретривером четырнадцати недель от роду, и ей нравились все поголовно. Элле нравились далеко не все, но устоять перед Эмили она не смогла.

Элла согласилась усесться перед камерой Фрейзера, под слепящее око четырехсотваттной лампы. Она пыталась отвечать на вопросы Эмили, когда родители давали ей такую возможность. А в 11.11 съемочная группа «Уитлок Мэджестик» наконец получила то, зачем приехала.

Элла взлетела.

Она сделала это по команде. Элла прощупывала ее вопросами в течение получаса. Как ей нравится жить не дома, не ходить в школу, сниматься на телевидении? Быть популярной? Обладает ли такими же способностями ее брат? Все вопросы задавались очень осторожно, как бы между делом.

Когда Элла уселась рядом с Гунтарсоном на диван, держа Клио на коленях, Эмили стала потихоньку сужать круг вопросов. Она принесла с собой маленькую картинку. Прошлым вечером, дома, когда вокруг никого не было, она нарисовала эту вещь — или силуэт, или схему — и запечатала ее в конверт. Теперь этот конверт лежал у нее в кармане. Не могла бы Элла, если они обе как следует сосредоточатся, сказать…

— Елка, — сказала Элла. — Ну, похоже на елку с кружком внутри. Со смайликом.

Эмили Уитлок, со все еще зажмуренными глазами и высоко поднятыми бровями, полезла в карман жилетки, вытащила конверт, и надорвала его. Она развернула лист алюминиевой фольги, лежавший внутри, и вынула спрятанный в нем листок бумаги — все это было проделано перед камерой. На листке была нарисована рождественская елка с круглой улыбающейся рожицей среди ветвей.

— Это, — произнесла Эмили в камеру, — один из тех моментов, после которых не остается никаких сомнений. Такое надо пережить самому. Я понимаю, пленка, как посредник в таких случаях, не может по-настоящему передать это. Никто из зрителей, видящих нас по телевизору, не может быть уверен так, как я, в том, что Элла ничего не знала об этом эксперименте заранее. Она не могла знать о том, что я нарисовала, находясь в своем собственном доме, в собственной кухне, совершенно одна. Она не могла увидеть рисунок — сквозь бумажный конверт и алюминиевую фольгу. Она вообще не знала, что я собираюсь провести с ней подобный опыт. Я хочу сказать, что я, лично я, убедилась во всем полностью. Здесь нет никакого жульничества. Но это, как и многое другое — вопрос веры. Каждый должен решать его самостоятельно.

— Думаю, — добавил Гунтарсон, — мы можем убедить любого Фому неверующего. Элла?

Она обернулась к нему. Щенок безразлично лежал у нее на коленях.

— Я хочу, чтобы ты смотрела на меня.

Его глаза казались лампами ультрафиолетового излучения, прикрытыми плотным слоем льда. Она вгляделась в них.

— Вдохни. Почувствуй, как воздух проходит сквозь ноздри, гортань, в легкие. Это все, что ты чувствуешь. Когда выдохнешь, полностью расслабишься. Вся тяжесть и напряжение улетучатся с этим выдохом… Выдохни.

Когда она выдохнула, ее голова склонилась. Почти тут же ноги ее взмыли вверх, приподнимая тело с дивана. Затылок продолжал касаться спинки, и она повернулась вокруг этой точки, как вокруг оси — перевернутая вниз головой, с ногами, по-прежнему согнутыми так, как когда она сидела. Потом и ее голова всплыла вверх.

На несколько мгновений подъем прекратился. Глаза были открыты, но ничего не выражали. Волосы водопадом рассыпались по подушкам.

— Посмотрите на собаку, — прошептала Эмили.

Щенок, то ли уснувший, то ли впавший в забытье, остался на коленях у Эллы. Его курчавые ушки повисли под действием гравитации, но самого его ничто не удерживало. Элла его не держала.

Эмили осторожно потянулась, и подставила сложенные ладони под тельце своей любимицы. Песик упал в них, как спелый плод с дерева. Элла, чьи руки медленно простерлись вперед, снова начала подниматься.

Ослепительный свет софитов сопровождал ее движение. Они светили на ее ступни, плечи, бедра, и на потолок тоже — всюду, куда теоретически можно было прицепить трос…

В монтажной «Уитлок Мэджестик» Эмили прокручивала пленку, на которой не было запечатлено ни звука.

— Я даже не могла придумать, что сказать, — пробормотала она, глядя, как Элла всплывает к потолку, легонько стукнувшись о него, как воздушный шарик. — У меня было припасено столько вопросов, и вдруг все они показались… какими-то банальными.

Голос Кена за кадром произнес:

— Я не желаю, чтобы ты ее гипнотизировал, и копался у нее в мозгах!

— Элла, теперь я хочу, чтобы ты спустилась вниз, — невозмутимо проговорил Гунтарсон.

— Это я ее отец! Элла, а ну, подь сюда!

— Давайте не будем ее волновать, мистер Уоллис. Она может случайно ушибиться, — Гунтарсон продолжал говорить все тем же ровным тоном, и это ощутимо раздражало Кена.

— Я не понял, с чего это ты решил, что имеешь право вести себя так, будто моя дочь — твоя собственность! — прошипел он. — Можешь убираться отсюда, я не желаю, чтоб ты продолжал ошиваться вокруг Эллы!

Элла приближалась к полу, снижаясь с каждым долгим вдохом. Джульетта взяла ее за руку. Фрейзер Бау ползал на коленях, силясь поймать в кадр Гунтарсона и Кена Уоллиса, одновременно не выпуская из него Эллу. Лица мужчин показались на экране, как раз когда слегка размытые очертания ее тела опустились ниже рамки.

Гунтарсон оглянулся. Элла была в безопасности.

— Слышь! — Кен, стоявший сбоку от Гунтарсона, ухватил его за руку и развернул к себе. Тот вскинул подбородок, еще увеличивая свое превосходство в росте. — Я с тобой говорю!

— Я не «копаюсь у нее в мозгах». Я помогаю ей справиться с напряжением. В отличие от вас!

— Я сказал тебе, — тихо приказал Кен, — тащи свою задницу вон из этого дома! Я имею в виду — сейчас же!

— Можете пыжиться сколько угодно! Я здесь не ради вашей пользы!

Фокус камеры сместился, оставив от двух мужчин лишь смутные силуэты, слипшиеся друг с другом. Элла, стоящая на коленях на полу, отшатнувшись от рук матери, снова появилась на переднем плане. Ее лицо почти светилось. Тяжело дыша, она смотрела в пол.

— Можешь убираться немедленно, мистер Пупсик-Красивая-Задница, пока я тебя не вышвырнул! И я тебе говорю…

— Не советую вам поднимать на меня руку, мистер Уоллис!

— …если ты меня вынудишь это сделать, то домой поедешь в «скорой помощи»!

— Заткнись! — сказала Элла.

— Что ты сказала, девочка?!

— Не ори на Питера!

— Ну, вот и дождались! Ты — пошел к своему байку НЕМЕДЛЕННО! А тебя, моя девочка, ждет хорошая порка и…

Ладонь, принадлежащая Джо Дола, сомкнулась на объективе камеры, и затемнила экран. Раздался его неразборчивый голос, спорящий с Фрейзером, перекрикивая вопли Кена. Дола потерпел поражение, и через несколько мгновений камера качнулась вниз и нашла лицо Эллы.

— Так, это оставляем, это просто супер! — сказала Эмили. Они с Фрейзом так низко склонились над экраном, что он затуманивался от их дыхания.

— Мистер Уоллис! Кеннет! — восклицал Дола. — Давайте будем держать эмоции под контролем! Вспомните, ведь у нас гости!

Кен ткнул пальцем в Фрейзера:

— Не смей это записывать!

— Не очень хорошая идея! — упорствовал Дола. — Ведь мы пригласили их именно для того, чтобы снимать. Послушайте, все понимают, что у вас сейчас нелегкий период в жизни, но мы вполне можем разобраться со всеми проблемами и без крика.

Проблем у нее никаких не будет, — пообещал Кен. Его тон сделался внезапно саркастическим, а он сам — вполне вменяемым. — Она просто скоро припомнит, что должна чтить отца своего и мать, и неважно, какая она теперь знаменитость!

— Я ничего не буду делать без Питера, — лицо Эллы было искажено от страха. Никогда прежде она не решалась возражать отцу.

А теперь, начав, не осмеливалась отступить. — Ты не можешь меня заставить!

— Еще посмотрим!

— Я не буду! Питер — единственный, кто меня понимает!

— Да ну?! Так вот, твой Питер может отправляться искать легких денежек где-нибудь в другом месте.

— Жадность. Так это в ней все дело, да, мистер Уоллис? Вы понимаете, что не можете больше избивать Эллу до состояния желе, правда? Вам не даст этого сделать жадность — до тех денег, которые она вам приносит. Разве не так?

— Ты не отец, — прорычал Кен. — Что ты в этом понимаешь?

— Я понимаю, что вы и думать ни о чем не можете, кроме денег!

— Будто ты о них не думаешь!

— Если уж на то пошло, я их больше заслуживаю, чем вы. Я Элле нужен. А без вас она прекрасно может обходиться!

— Так ты хочешь компенсацию, так?

— Мне нужны не деньги. Я не требую даже формального контракта.

— Ты его и не получишь! Элла пока несовершеннолетняя. Я ее законный опекун. И я не подпишу ни единой бумажки, на которой будет твое имя.

— Подпишете, если Элла этого захочет. У вас не будет выбора.

— Я не буду ничего делать для тебя, — гневно объявила Элла отцу. — Все деньги, которые ты на этом делаешь — это как будто ты их крадешь! Ты ничего не сделал, чтобы их заработать! — Гордая, и одновременно испуганная, она улыбнулась Питеру. Он не глядел на нее. Он мерился взглядом с поблескивающими свиными глазками Кена Уоллиса.

— Думаешь, ты такой умный… Ну, погоди, мистер Смазливая Задница! Я тебя отсюда за уши вытащу — и мяукнуть не успеешь! — он подошел к дубовой двери, и повернулся. — А ты, моя девочка… надеюсь, ты когда-нибудь раскаешься в своих словах, да хорошенько! Дьявол наложил свою лапу на твою душу. Ты теперь забыла о путях Господних настолько, что тебе даже не становится стыдно за такие подлые и злые слова, что ты говоришь собственному отцу!

— Высокопарная чушь! — выплюнул ему вслед Питер.

Кен с торжественным и умудренным выражением покачал головой, как будто в жизни ни на кого не повышал голос:

— Ты сегодня заставила Спасителя нашего лить по тебе горькие слезы, девочка моя!

Глава 23

Эмили Уитлок ткнула пальцем в пивное брюшко Кена на экране.

— Останови-ка его здесь. Сколько всего это заняло? Одиннадцать минут? Капельку многовато… Все одним махом — Альфред Хичкок может съесть свою шляпу! «Наш Спаситель льет горькие слезы»! Хорошо бы сделать пару кадров, как этот парень проповедует, да жаль, времени на это нет!.. О'кей, давай резать здесь… нам надо как-то определить, кто такой этот блондинчик, Гунтарсон. Со всеми остальными понятно — Элла, ее родители… может быть, мне придется вставить пару фраз комментариев, в самом начале, представить доктора Дола. Но зритель будет недоумевать: «А этот дылда кто такой?» Может, это ее бой-френд? Не думаю… По его повадке непохоже, что он с ней спит. Да и она определенно не нимфетка. Она — ребенок. Так что нам надо дать понять, с какого боку он туда затесался.

Фрейз передал ей следующую пленку.

— С трех тридцати до четырех сорока пяти… Это та, где он поднимается на второй этаж, да? Пойдет! Я спросила его что-то типа:

«Почему вы нарушаете покой этой семьи?» Можешь это найти? — она глядела, как проматывается пленка. — Ага, после этого момента, здесь я пытаюсь хоть полслова вытащить из ее мамаши — безуспешно. Так, включай отсюда…

В кадре было лицо Питера, молча стоящего за спиной у Джульетты, и глядящего на ее дочь. Каждые несколько секунд он зажмуривался, и сжимал губы. Камера повернулась к Элле. Она прятала улыбку, прикрывая рот ладошкой.

— Я и не думала, что ты это поймаешь, — пробормотала Эмили. — Элла и этот Гунтарсон — они тоже не догадывались, что ты начеку. Меня всегда восхищало, Фрейз, как это люди даже не замечают, что ты их снимаешь! Ты будто невидимкой становишься. Это что, тоже паранормальное явление?

Элла пальцами прикрыла глаза, и начала кивать, будто в такт одной ей слышимой мелодии.

— На каком она свете, интересно? — фыркнула Эмили.

— Думаю, что когда я снимал, — проговорил Фрейз, — он посылал ей сообщения. Мысленные.

— Тайное общение! — выдохнула Эмили. — Неудивительно, что она ему доверяет. Нам как-то надо это тоже вставить!

Ее голос с экрана спросил:

— Питер, кое-кто бы подумал, что вы силой вторглись в эту семью. Отец Эллы очень недвусмысленно выразил свое желание, чтобы вы уехали. — Кена и Дола в комнате не было. — Почему вы остаетесь?

— Элла хочет, чтобы я был поблизости.

— Но ведь на самом деле вы знакомы с Эллой всего несколько дней, не так ли? Вы не являетесь ее старым другом.

— И что с того?

— Так почему вы считаете, что вдруг оказались ей необходимы?

— Потому что ее жизнь вдруг совершенно изменилась, — он говорил спокойно и уверенно.

— В этой перемене вы принимали очень активное участие…

— Я… поставил мир на уши. Да!

— Вы рады, что сделали это?

— Разумеется. Но вы должны понять — я был предназначен для этой роли. Я ее не выбирал.

— Что, «Дейли Пост» могла с равным успехом выбрать другого репортера? — предположила Эмили. — И этот другой репортер стоял бы сейчас на вашем месте, настаивая на необходимости остаться с Эллой?

— Конечно нет! Журналистика тут ни при чем. Идите сюда, я вам кое-что покажу, — предложил Гунтарсон. У двери он обернулся. Камера поймала встревоженное лицо Эллы. — Элла, хочешь пойти с нами?

— Ее отец велел, чтобы она оставалась здесь, — возразила Джульетта. — Пока он не вернется.

— Это надолго — то, что вы хотите нам показать, Питер?

— На пару минут. Тогда вы поймете…


На картинке появилась лестничная площадка второго этажа, с окном на одном конце, и дверями по обе стороны. Кираса и шлем, похожий на консервную банку, висели на стене. Ещё там стоял полукруглый столик с лакированной, будто шелковой, столешницей. На неё был водружён бронзовый бюст.

Гунтарсон взвесил его на руке, и передал Эмили Уитлок.

— Видите надпись?

— «Наш дорогой Дэн»…

Эрик Уильямс направил на бюст свет, и полированная бронза засверкала. Скульптор изобразил свою модель в необычной позе: голова опиралась на руку. Черты лица были тонкие, слегка неправильные. Пальцы кисти, подпиравшей щеку — почти неестественно длинные и худые.

— Дэн, — сказал Гунтарсон, — это Дэниел Данглас Хьюм. Спиритуалист и медиум.

— Столоверчение, послания от мертвых, и все такое прочее? — отозвалась Эмили. — Другими словами, шарлатан.

— Полагаю, скульптор был о нем другого мнения, — заметил Гунтарсон, возвращая бюст на стол. — Как и любой из тех, кто когда-либо встречался с Хьюмом. Практически все знаменитости викторианской эпохи, о которых вы слышали хоть что-то, побывали на сеансах Хьюма. Диккенс, Теккерей, Раскин… Он бывал в большинстве королевских дворцов Европы. И никто, ни разу не обнаружил никакого мошенничества. Хьюм был настоящим. А главное, он левитировал. Так же как Элла. Некоторое время он был суперзвездой.

Десятки людей видели, как он это делает. Во время сеанса он сидел или стоял, скорее всего, погружался в транс, а потом начинал левитировать. Иногда он взлетал прямо вверх, как ракета, иногда прихватывал с собой стул, на котором сидел. Однажды он вылетел из окна третьего этажа, и вернулся через другое окно.

Фрейзер, стоящий за камерой, рассмеялся.

— По-вашему, это смешно, — кивнул Гунтарсон. — Что ж, я нимало не удивлюсь, если кое-что смешное произойдет с отснятым вами материалом. Представьте, вы его пытаетесь проиграть, а он испорчен. Или попросту исчез…

Эмили спросила:

— Вы хотите сказать, что Элла — реинкарнация этого человека, Хьюма?

— Вы упускаете главное… Все факты здесь, перед нашими глазами. Нет никакой нужды изобретать связи, — он ударил кулаком по ладони. — Смотрите: Элла никогда не слышала о Хьюме. Дола никогда о нем не слышал — я его спрашивал. Дола просто пользовался этим домом. Дом даже не принадлежит ему, он здесь и не живет, это просто его потайная норка. Итак, год за годом он приезжает сюда, год за годом, ни о чем не подозревая, проходит мимо бюста «нашего дорогого Дэна». А потом наш добрый доктор привозит сюда Эллу. Самого известного в мире на данный момент левитатора. И здесь находится бюст ее предшественника!

Даже слышно было, как Эмили пожимает плечами:

— Классное совпадение!

— Как вы можете отрицать столь очевидные вещи? Столь явно несомненные? — Гунтарсон в раздражении уже почти кричал. — Это работа руководящего разума, провидения, если хотите! Когда вам показывают знак, зачем принижать его до совпадения? — он воздел руки, и в отчаянии сжал кулаки. Потом его лицо вдруг прояснилось. — Хотя, если бы вы могли его увидеть, во мне было бы меньше необходимости.

— В каком плане? — допытывалась Эмили.

— Я же говорил вам — я призван. В качестве истолкователя Эллы.

— Призван — кем?

— Вы слишком буквально всё воспринимаете… Экстрасенсорные способности, силы, имеют собственную индивидуальность. Она может выбирать людей, руководить событиями так же, как и мы. Быть экстрасенсом, медиумом — значит, не только проделывать все эти очевидные штуки — левитацию, или что бы то ни было. Это означает быть одержимым внечеловеческим разумом.

— Внечеловеческим? Вы имеете в виду — инопланетным?

— Нет. Я не это имею в виду. Некоторые люди выбирают такое объяснение, некоторые — божественное, но я думаю, правильнее будет сказать, что экстрасенсорная сила обладает собственным, независимым разумом, включая способность даровать себя особенным личностям.

— Значит, Элла не родилась экстрасенсом? Это силы избрали ее?

— Возможно даже, что сперва они избрали меня, — объявил Питер. — В конце концов, я раньше появился на этой планете.

— А вы-то тут с какого боку? Какова ваша роль?

— Я — ее проводник. Ее каталитический нейтрализатор; ключ, который ее отпирает; центральный фрагмент ее головоломки; искра, которая заводит мотор. Можете выбрать какую хотите метафору, но вы должны понять, что без меня Элла — всего лишь генератор случайных эффектов. Она не может их контролировать. Она их не понимает. Для нее они бессмысленны… И тут на сцену выхожу я, проводник, поскольку она достаточно взрослая для того, чтобы научиться передавать свою пси-энергию, быть ее каналом. А я ее фокусирую.

Эмили спросила:

— А не проще ли сказать без затей, что Элла родилась с необычными способностями?

— Да перестаньте! Вы что, всерьез думаете, что все это — естественные проявления функций человеческого организма? Что ее способности — врожденные? Не очень-то это логично, не так ли? В противном случае, какой-нибудь врач мог бы провести хирургическую операцию, и обнаружить ее левитационный узел. Какую-нибудь шишку в мозгу, или нечто подобное. Но это — не физиологическое явление, и не генетическое — она не сможет передать дар своим детям. Поверьте мне, я сам — живое тому доказательство.

— Как это?

— В моей семье были экстрасенсы. Это и заставило меня заняться исследованиями на эту тему. Я полжизни провел за книгами о любых аспектах паранормального. Я построил на этом свою докторскую: весь ход моих психологических изысканий был направлен на то, чтобы выяснить, как экстрасенсорика взаимодействует с психикой. Моя собственная пси-энергия вела меня по этому пути, готовила к тому, чтобы в один прекрасный день я стал проводником для Эллы.

— А кто в вашей семье был экстрасенсом?

— Родственники…

— Кто-нибудь из них левитировал?

— Нет. Элла — исключение. Но исключением ее делает именно комбинация наших энергий. Поэтому я уверен, что мы естественным образом тяготеем друг к другу — наши пси-энергии взаимно притягиваются.

— Некоторые люди сочли бы вашу теорию несколько… эгоцентричной.

— Я знаю, что по-вашему я — чокнутый, — ответил он. — Но всего на мгновение задумайтесь, какие силы вовлечены в это маленькое «совпадение», или, лучше сказать, синхронизацию, — он похлопал по бюсту Хьюма. — Организовать все так, чтобы этот бюст был изготовлен, выставлен здесь, забыт, а через сотню лет — продан. А еще через много лет сюда приехал некто действительно значительный. И с ним, с ней, вместе приезжает тот, кто в состоянии различить этот знак, и интерпретировать его, кто знает, кто такой Хьюм, и что все это означает. И объяснит это вам!

— Ладно. Хорошо… — Эмили уже хотелось двигаться дальше.

— Подумайте о проявившей себя силе. Она «перепрыгивает» через столетие, и закрывает временную прореху одним движением пальцев! Если вы только в состоянии видеть дальше собственного носа, то почувствуете лишь благоговение! Неудивительно, что эта сила может подхватить Эллу, и пустить ее летать по комнате, словно перышко!

— А что, если эти энергии решат, что им хочется сделать что-нибудь, что вам не нравится? Скажем, вступить в конфликт с нравственностью? Они же обладают собственным разумом — как вы будете справляться с ними, если обнаружится, скажем, разница во мнениях? И я не имею в виду — между вами и Эллой, в смысле, между человеческим разумом и пси-разумом.

Гунтарсон, улыбаясь, покачал головой.

— Вы смотрите на это не с той стороны — точно так же, как это делает ее сдвинутый на Иисусе папаша, который всего этого боится. Да-да, простите, будем употреблять только парламентские выражения… Отец Эллы — христианин евангелической церкви, он понимает Библию чрезвычайно буквально, и боится, что его дочь одержима демонами. Не думаю, что он так уж переживает из-за ее души — просто он вот-вот получит, благодаря Элле, солидный куш. А ведь это, возможно, грех — делать деньги на одержимости демонами! Но ему не стоит беспокоиться. Как и вам. Элла избрана как раз за то, что она добра. Она — дитя с совершенно чистыми мыслями. Невинная. Невинность демонам не по зубам.

Эмили остановила пленку.

— Очень жаль, — сказала она, — но нам придется вырезать этот кусок. Чересчур похоже на попытку нарочно кое-кого очернить.

— А что, ты хочешь что-то из этого оставлять? — удивился Эрик. — Парень же просто телеги гонит!

— Чувствую, ему придется остаться в общей картине. Он — неотъемлемая часть феномена Эллы. А мы — первые, кто свяжет его с этой историей. Он добавляет цвета в кадр, не находишь? Это удержало меня от того, чтобы навязать собственную повестку дня, собственный регламент тому, что она делает. Потому что кое-кто успел проделать это первым.

— В таком случае, — вклинился Фрейз, раскрывая коробку с кассетой «4.40-5.55», — нам надо и вот это тоже вставить. Здесь самое начало. Мне до смерти хочется это заново проиграть! Сейчас увидим, было ли это по-настоящему, или просто чушь какая-то.

Он стал проматывать сцену чаепития. Элла и Джульетта ели, Кен и Джо Дола оживленно разговаривали, тыкая пальцами в потолок, и стуча кулаками по столу.

Питер Гунтарсон сидел поодаль от остальных, не притронувшись к своей порции…

Бронзовый бюст, падая, казалось, врезался в стол под острым углом, как будто его бросили откуда-то из-за головы Эллы. Своим основанием он ударил заварочный чайник, вокруг разлетелись приборы. Лужа горячего чая, от которой пошел пар, затопила скатерть. Бюст дважды перевернулся и замер, покачиваясь, у самой тарелки Джо Дола.

Когда чайник разлетелся, Джульетта вскочила, громко вскрикнув. Ее муж онемел и застыл, не в силах двинуться. Дола осторожно потрогал бюст.

— Отдайте его Элле, — велел Гунтарсон. — Он явился, чтобы быть у нее.

— Я его никогда не видела! — возразила Элла. Она отъехала на стуле назад, чтобы не попасть под капающий со стола чай.

— «Наш дорогой Дэн», — проговорил Гунтарсон, взяв со стола бюст, и наклоняясь к камере. — Это Дэниел Данглас Хьюм со второго этажа. Теперь вам придется поверить мне — это действительно знак!

Фрейзер остановил пленку.

— Я был тверд, как скала! — констатировал он с гордостью. — Ты заметила, что моя камера даже не дрогнула? Хотя после всего этого коленки у меня дрожали, как студень, — добавил он, отматывая назад. — А теперь смотри кадр за кадром. Предмет появляется с левой стороны… Что, кто-то его бросил? Кто-то, оставшийся за кадром? Посмотри на лица сидящих за столом — кто-нибудь смотрит вверх, ищет взглядом сообщника? Ждет, что эта штука появится? Лично я даже никакого намека на это не улавливаю.

— Ну, Гунтарсон не ест, — заметила Эмили.

— Верно. Он только смотрит на чайник. Давай-ка дальше… один, два, три… четыре кадра. Пять… Вот оно! Почти в центре картинки… Так откуда он взялся? Кадр назад — ни следа этой штуки. Теперь вперед — она просто материализуется! Только так это можно назвать. Она появляется ниоткуда, в процессе полета. А на следующем кадре — глянь, она пролетела еще три дюйма, и на пару дюймов снизилась. Скажем, около шести дюймов над скатертью, да? Пролетает еще парочку дюймов… падает под довольно острым углом… А в следующем кадре… Исчезла! Ее нет! Испарилась! Назад — она есть. Вперед — ее нет. Ух ты! И на следующем ее все еще нет. Так где же она? Похоже, она то появляется, то исчезает, как ты думаешь?

— Я видела только размытое пятно.

— Невероятно! Опять появилась! И не пропала, в следующем кадре она ударится о чайник. Ба-бах! Еще кадр — гляди на картинку…

— Знаешь, это немного напоминает раскадровку пули в движении, — заметила Эмили. — Ну, там, где она пробивает яйцо.

— Да, только это — бронзовый бюст, врезающийся в доверху полный чайник. Если это — знак…

— Наверное, знак. Должно же это что-то означать!

— Ладно. Предположим, он прав, — сдался Фрейзер. — Мистер Гунтарсон уверяет, что оно разумно и целенаправленно. Прекрасно! Оно преследует свои цели. Так, ради Бога, скажи мне, что за цели у него могут быть?!

Глава 24

«Сан», среда, 20 января.

ОДНО ЧУДО ЭЛЛЫ

Вчера Британия, затопленная слухами о невероятном феномене, малость помешалась на сверхъестественном, миллионы телезрителей прилипли к своим «ящикам».

Документальный фильм Би-Би-Си-1 о летающем экстрасенсе Элле Уоллис породил цепь подражательных событий, от которых дух захватывает.

— В Бернли мать троих детей Микаэла Никсон бессознательно левитировала, приземлившись на крышу собственного дома, и соседям пришлось вызволять ее с помощью приставной лестницы.

— В Фолкирке в доме семьи Кеннеди старинные напольные часы в горизонтальном положении взлетели к потолку, и оставались там около двух часов, не прекращая исправно работать.

— В Маусхоуле, Корнуолл, школьник Ричард Веллингтон, десяти лет, заставлял предметы исчезать и вновь материализовываться, просто указывая на них пальцем.

— В Абердови, Уэльс, вода из ванны Чарлза Тидворта хлынула вверх по стенам, и просочилась сквозь потолок.

В считанные минуты после того, как началась программа Эмили Уитлок «Панорама», посвященная Элле и ее семье, телефоны редакции отдела новостей «Сан» раскалились докрасна от звонков недоумевающих, взволнованных и перепуганных читателей.

Раздраженные руководители Би-Би-Си признались, что их собственный коммутатор завис на четыре с половиной минуты, захлестнутый волной звонков, причем многие из звонивших умоляли сказать им, что им снится сон, или что это просто мистификация в духе «Войны миров» Орсона Уэллса.[34]

К 11 часам утра следующего дня большинство магазинов на центральных улицах всех городов страны было полностью очищено от портативных видеокамер, фотоаппаратов и всех видов пленки, поскольку десятки тысяч людей торопились запечатлеть свои собственные чудеса посредством объектива.

Такая истерическая ответная реакция с легкостью переплюнула воздействие швейцарского экстрасенса Руди Зеллера, который в середине семидесятых заставлял своих зрителей гнуть столовые приборы, и оживлять сломанные механизмы наручных часов. Однако в этот раз каждое невероятное сообщение было уникальным — ни один из звонивших не сообщил о точно таком же феномене, как у остальных.

И все же, у всех этих людей оказалось нечто общее — в каждом доме был включен телевизор, настроенный на Би-Би-Си-1.

Не устоял даже наш собственный персонал. Криминальный корреспондент Нильс Хаммер, прежде не замеченный в неудержимом полете фантазии, заявил:

— Мои часы исчезли у меня с руки минут десять спустя после начала программы. Я точно знаю, что надевал их. Этим утром они обнаружились в моем ботинке. А вот что действительно странно — я не могу заставить их работать. Они встали ровно в 9.41, видимо, как раз в тот момент, когда исчезли. Раньше они всегда работали безотказно, но теперь, боюсь, мне придется покупать новые.

Но удивление Нильса — ничто по сравнению с шоком, полученным ведущей телепрогноза погоды Би-Би-Си Дженис Чонси, которая смотрела программу на студийном мониторе после того, как представила свой бюллетень в выпуске в 9.25.

— Пустой стул рядом со мной поднялся в воздух, — вспоминает она. — Наверное, я завопила, потому что продюсер высунулся из двери, чтобы выяснить, все ли со мной в порядке. Это ведь закрытая студия, так что я сразу подумала: «Никому ни о чем не рассказывай — иначе подумают, что ты с катушек съехала!» Но потом до меня дошло, что это не галлюцинация — мой продюсер так и застыл в дверях, а челюсть у него чуть по полу не загрохотала. Как он смотрел на этот летающий стул! В общем, я протянула руки, и схватила его за ножки. А он все поднимается. Я вешу восемь стоунов,[35] и тянула я изо всех сил. Но в конце концов, он оторвал меня от пола. Пришлось его отпустить. Я поднялась всего на три-четыре дюйма, но все-таки он меня поднял!

Прошлым вечером Элла Уоллис, которая по-прежнему живет в тайном убежище где-то в сельской местности вместе со своей семьей и своим гуру, бывшим журналистом Питером Гунтарсоном, как говорят, была озадачена этой паранормальной вакханалией в той же мере, что и вся остальная Британия.

— Она не может объяснить это, — заявил их пресс-секретарь. — Она не знает, почему с ней самой происходят, такие вещи, поэтому понятия не имеет, как они влияют на других людей.

Читайте на страницах 2 и 3: «Элла: мир вверх тормашками».

На страницах 4 и 5, и на центральном развороте: «В-Элли-колепные и невероятные рассказы от читателей «Сан».

Страницы 8 и 9: «Я росла вместе с Эллой» — история, рассказанная ее лучшей подругой.


«Индепендент», среда, 20 января.

Благодарите видеомагнитофон! Он вывел пятьдесят миллионов людей из социального забытья.

Более чем половина зрительской аудитории предпочла пропустить «Панораму» в понедельник вечером, переключившись на матч Европейской Лиги Чемпионов между «Манчестер Юнайтед» и «Ювентусом» на Ай-Ти-Ви.

Какая ошибка! С одной стороны, матч оказался достаточно бесцветным, ничья 1:1. А с другой — «Панорама» оказалась самым потрясающим событием в истории телевещания.

Если вы этого не видели, и ваша кошка не левитировала, и ваша мебель не начала сама по себе вальсировать по гостиной — значит, ваши перспективы на ближайшие несколько месяцев решительно безрадостны!

Если же, напротив, вы насладились парой-тройкой феноменов, и при этом сохранили достаточную ясность мысли, чтобы подловить их своей видеокамерой, то вполне можете рассчитывать на то, что отснятый вами материал будут бесконечно повторять шоу любительских видео, вроде программ Дениса Нордена и Джереми Бидла.

В течение ближайших недель всякий разговор на званом вечере, или в любом пабе будет вращаться только вокруг того, что случилось необычного со знакомыми или собутыльниками. Офисные сплетни будут состоять исключительно из обсуждения, кто с кем был застукан в процессе левитации. Ваш попутчик в автобусе № 19 попотчует вас рассказом об ужасающем происшествии, случившимся с его сестрой в Эктоне.

К счастью, существует официальная видеозапись. Исследования показывают, что странные вещи могут случаться, и даже продолжают случаться — поблизости от любого телевизора, на котором воспроизводится документальный фильм об Элле Уоллис.

Каждый раз, когда вы нажмете кнопку «старт», стол взлетит на воздух, рояль самостоятельно заиграет, а из-под половиц будут раздаваться призрачные голоса.

Аллилуйя! Мы все спасены! Просто купите спешно выпущенный видеофильм («Уитлок Мэджестик Продакшнз», 19.99 фунтов, 90 минут, сертификат Е; строгое предостережение: «Эта видеозапись может спровоцировать в вашем доме паранормальную активность!»).

В противном случае, просто займитесь тем же, чем и все остальные, отпустите вожжи своего воображения, и придумайте парочку небылиц!


Воодушевившие было Монти Белла результаты его триумфального взлета вскоре пошли коту под хвост.

На день или два кредит доверия к нему восстал из мертвых, но очень быстро сдулся, и его репутация опять упала ниже плинтуса. Главный редактор, редакторы отдела новостей, помощники редакторов — все, кто стоял хоть на одну ступеньку выше него, моментально свалили на его плечи кучу дополнительной работы, приправляя пилюлю безудержными похвалами. «Монти, у меня есть работка как раз для тебя — требуется твоя хватка, твоя прозорливость, твой опыт», — так говорили они, засыпая его ливнем идиотских поручений.

Монти старался, он даже испытывал некий энтузиазм. Он верил их льстивым словам, по крайней мере, поначалу. Он действительно полагал, что его карьера наконец-то сдвинулась с мертвой точки. Его не в первый раз так накололи, но он опять купился — как и всегда! И несся охотиться за сюжетами, которых в природе не существовало.

А когда ему не удавалось приволочь на аркане блестящую историю, и редакторы переставали льстить ему, и начинали смешивать его с дерьмом, Монти чувствовал, что потерял лицо.

Он опускался все ниже и ниже, пока сегодня не получил такой пистон, какого не получал никогда в жизни. Посреди дня, посреди офиса, перед лицом всех до единого навостривших уши сотрудников редакции, главный редактор отдела новостей разносил его в пух и прах. Монти был почти на двадцать лет старше редактора, но ему приходилось стоять и выслушивать такой словесный понос, какого никто не стал бы слушать. Никто, у кого есть хоть капля достоинства. Никто, кроме репортера средних лет, чьи шансы найти другую работу равнялись нулю.

Монти все это проглотил. Повод был ничтожный — что-то вроде перевранной фамилии. Он, конечно, был унижен, но это всего лишь побочный эффект. Главной целью мероприятия было донести до всех и каждого из сотрудников редакции, что место Монти Белла снова у параши. С этих пор и навсегда лавры, связанные с именем Эллы, переходили к редактору, помощнику редактора и новостным редакторам.

Персонал намек уловил.

Теперь был поздний час, но Монти не шел домой. Он понимал, почему всё тянет и тянет — в офисе он, по крайней мере, должен держать лицо. Дома он, вероятно, включил бы телевизор, сделал себе сэндвич, и не съел его — завалился бы в кровать, и завыл. В офисе же ему приходилось волей-неволей выглядеть.

Продолжай улыбаться, Монти, ты все это уже видел сто раз, тебе плевать! У тебя шкура как у носорога.

Мэриел из отдела аналитики прошла мимо его стола.

— Я знавал и лучшие времена, — бросил он, но она не ответила. Даже не взглянула на него. — О да, определенно, гораздо лучшие, — продолжал он. Одна из штучек Монти: чтобы уклониться от унижения, когда люди тебя игнорируют, все равно продолжай болтать. Веди себя так, будто просто разговариваешь сам с собой. Жизнь как зебра — обе полосатые. Десять дней назад я был фаворитом в гонке, сегодня не гожусь сортир типографский чистить. Что ж, жизнь все расставляет по местам.

Он поднялся, и побрел к свободному столу. Словари и справочники были аккуратно убраны в ящики и заперты. Почитать было нечего. Здоровенный «Макинтош» с Нового года помещался на столе главного редактора отдела новостей. Монти включил его.

— Я сам виноват. Явился с потрясной историей — да, это был я, я начал всю историю с Эллой, — напомнил он «Макинтошу», — даже если теперь каждый поц со своей грязной шавкой будут присваивать себе всю славу. Я имею в виду — только гляньте на вчерашнюю первую страницу: «ПОЛНЫЙ УЛЕТ!» Полный, так твою, улет! И личная подпись редактора под этим… «Как Элла левитировала мой телевизор», от редактора «Геральд» Эндрю Арчибальда. Не самый выдающийся феномен во вселенной, если уж на то пошло, но Большой Белый Вождь не мог не занести это на свой счет! Полный улет! А сколько раз он упоминает вашего покорного слугу? Ни одного! А самого себя? Два, четыре, шесть… около пятнадцати! — Монти стоял, теребя в руках газету, и уставившись на передовицу. — И даже написано — и то плохо!

Он уселся в редакторское кресло с высокой спинкой.

— И некого винить, кроме себя. Элла была моей находкой. А я позволил им отобрать ее. Идиот! — он вздохнул. Бедный старый Монти Белл, все его тюкают, кому не лень! Даже он сам. — Со мной в школе учился паренек, младше меня и все такое, все время тырил у меня деньги на обед. Младше меня, но крепкий орешек. Он и его приятели как-то сильно настучали мне по шее, а после этого я чересчур трусил, чтобы спорить ними. Стоило мне глянуть ему в лицо, как пончик сам из рук выскакивал. Придурок! Надо было врезать ему по яйцам, и отобрать свое обратно!

Он навел курсор на меню программ, и кликнул по маленькой голубой иконке с изображением корабельного штурвала. Вспыхнуло открывшееся окно с ночным небом в качестве фона и заголовком Netscape Navigator 3.01.[36]

— А вот и я, сорокасемилетний мужик, у которого по-прежнему тырят из кармана бабки. Врезать им по яйцам, и отобрать обратно, — бормотал Монти. — Если б я только знал, как… — он смотрел, как загружается Navigator. — Ну, и как это работает?

Следующие несколько часов он провел, выясняя это. Мэриел ушла домой, и к одиннадцати вечера Монти и охранник остались единственными живыми людьми в здании. Охранник прошел мимо около полуночи, но не стал заговаривать с Монти — была охота!

«Навигатор» был программой для работы в Интернете. Потому «Макинтош» и стоял на столе редактора отдела новостей — там был модем. Монти никогда еще не пользовался Интернетом, но примерно представлял себе, что это такое: миллионы компьютерных архивов, тысячи газетных библиотечных файлов… «Геральд» выкладывал свою первую полосу в Интернет каждый день. Монти заинтересовался, а есть ли там его статья об Элле…

«Навигатор» не дал ему даже с якоря сняться без логина и пароля. Он набрал «Монти Белл» — скорее по привычке, чем на что-то надеясь, и получил от ворот поворот: «Пользователь не опознан. Отменить или попробовать снова?»

Попробовать снова, разумеется. Если долго мучиться, что-нибудь получится… Врежь им по яйцам, и отбери свои денежки…

Он набрал фамилию редактора: пользователь не опознан. Набрал имя главного редактора отдела новостей и — о, чудо! — размочил счет! Следующий вопрос: пароль?

И Монти пробовал: Геральд, Ивнинг, Бристоль, новости, газета, сюжет, Интернет, вход, пароль, отдел новостей, редактор, копия, заголовок, дедлайн… Каждый раз ему приходилось заново вводить логин — ненавистное имечко главного новостного редактора. Он пытался предложить его и в качестве пароля, и сломал себе всю голову, пытаясь припомнить, как зовут подружку этого паренька. Он перепробовал все его излюбленные ругательства. Он попытал счастья со всеми репортерскими клише: шок, ужас, расследование, специалист, сенсация… Он набрал «Элла»…

Элла сработала!

Поползла заставка, наполненная звездной синевой и словами, набранными жирным синим шрифтом. Монти хаотично водил курсором по странице. Появлялись новые окошки. Ничего особенно интересного ему не попалось. Поверх страницы растянулась линейка инструментов. «Что новенького? — высветилось на ней. — Что круто? Искать?»

Угу, искать.

На вспыхнувшей панели поиска Монти набрал: Элла.

«Навигатор» подумал и выдал 295 611 страниц. Конечно, не все из них относятся к Элле Уоллис. В сети, должно быть, тысячи всяких Элл. Он попробовал «Элла Уоллис», и был вознагражден 173 О11 ссылками.

Которая из них — его?

Он кликнул по нескольким первым попавшимся, и прочел газетные репортажи из Сиднея и Веллингтона. Там был персональный отчет на домашней страничке некоего Мервина о впечатляющем случае левитации в Кливленде, Огайо: взлетели обеденный стол, семейный обед, и дедушка с бабушкой. Монти рассмеялся, хотя не был уверен, что рассказ действительно ставил своей целью позабавить читателя. Он нашел еще несколько частных сайтов с рассказами очевидцев. Может, там и бристольские есть… Он просмотрел справку помощи на предмет того, как использовать поисковую функцию, и сделал себе кофе. Был час ночи.

К двум часам он вел целенаправленный поиск по нескольким параметрам: «Элла Уоллис + Бристоль + Дом» принесли ему тысячи ссылок, так как люди, пишущие об Элле, обычно вносили в текст ее домашний адрес. Но добавив в поиск слово «Клифтон», Монти сузил поле до трех ссылок: все они принадлежали пользователям из элитного района Бристоля. Три свидетельства очевидцев необъяснимых феноменов, проявившихся во время трансляции «Панорамы».

Ну что ж, это уже кое-что, хотя и не вернет ему его денежек. Монти мог с тем же успехом пойти в любой паб Бристоля, и найти там трех очевидцев вызванных Эллой феноменов за три минуты. Если долго мучиться…

Он попробовал «Гунтарсон + биография», «Гунтарсон + школа», «Гунтарсон + карьера» — одинаково безуспешно. «Гунтарсон + национальность» подкинули ему любопытный фактик: приятель Эллы родился в Канаде. Наверное, его подчеркнуто британское произношение — всего лишь приобретенное…

«Гунтарсон + Канада» его разочаровали. Монти вспомнил, что Гунтарсон мог изменить написание своей фамилии — возможно, тогда же, когда старательно избавлялся от своего колониального акцента. А как насчет «Гунтарссон + Канада»?

Всего одно попадание. Зато такое осязаемое!

Адрес вывел на архив газеты «Виннипег Фри Пресс», адрес редакции: Манитоба, Виннипег, Карлтон-стрит, 300. Вырезке было ни много ни мало двенадцать лет. Монти проверил и перепроверил каждое имя в заметке, выжимая из архива «Фри Пресс» все до последнего факта. Было три часа ночи.

Он написал статью за своим столом, распечатал ее и пометил: «Все права принадлежат Монти Беллу». Затем стер материал из системы, стараясь не оставить никаких «хвостов».

Включил стоявший на редакторском столе факс, и передал свою статью в «Дейли Пост». На этот раз приложенный счет был на 800 фунтов — в два раза больше, чем он осмелился запросить в первый раз. Монти Белл собирался вернуть отобранные у него денежки на обед с процентами.

Это было сделано в 5 утра. В 6.30 Монти уже должен был быть на работе, так что решил прогуляться по городу. На следующее утро «Пост» вышла с его статьей. Они где-то нарыли моментальный снимок семьи Гунтарссон, и отдали ему всю первую полосу.

К концу недели Монти Белл покинул «Бристоль Ивнинг Геральд» навсегда, чтобы стать полноправным, получающим пятьдесят тысяч фунтов в год корреспондентом по паранормальным явлениям газеты «Дейли Пост».

«Дейли Пост», пятница, 22 января (или четверг, 21 января). ТАЙНАЯ ТРАГЕДИЯ НАСТАВНИКА ЭЛЛЫ

Таинственный страж чудо-ребенка Эллы Уоллис в возрасте тринадцати лет был свидетелем того, как утонула его мать. Об этом поведали нам обнаруженные вчера ранее неизвестные документы.

Бывший репортер «Пост» Питер Гунтарсон никогда ни с кем не обсуждал душевную травму, разрушившую его собственное детство.

Но прошлым вечером забытые факты выплыли на свет благодаря Интернету. Согласно им, гуру Эллы, канадец по происхождению, фигурировавший в потрясшем мир на этой неделе телерепортаже о четырнадцатилетней девочке-экстрасенсе, таит в памяти кошмарные воспоминания.

Тринадцать лет назад гибель Рут Эйнарсон перевернула всю жизнь ее сына-подростка — жизнь, которая уже была отягощена к тому времени разрушением семьи. Сорокатрехлетняя бывшая художница-график нырнула навстречу своему року, когда они катались на лодке неподалеку от затопленного рыбацкого судна на озере Манитоба, близ ее дома в Виннипеге (Канада).

Питер был вынужден беспомощно смотреть, как его мать, прекрасная пловчиха, попала в беду, и захлебнулась всего в нескольких ярдах от их весельной лодки.

Не прошло и нескольких недель после похорон, как отец мальчика отослал его в частную школу в Англии — несмотря на то, что с самого времени разрыва родителей он жил исключительно с матерью.

Многие годы Рут Эйнарсон ставила свою карьеру в дизайнерском агентстве в Виннипеге выше, чем семейные перспективы — отношение, которое как нельзя больше устраивало ее честолюбивого мужа, инженера-строителя, чья фирма, ныне базирующаяся в Лондоне, специализируется на экологически чистых материалах.

Друзья говорили, что ее решение родить ребенка привело к серьезным разногласиям в семье, и еще до того, как Питеру исполнилось три года, его родители разошлись. К 1981 году отчуждение стало окончательным, и Рут поселилась вместе со своим любовником, мастером-лодочником по имени Кларенс Робсон.

Робсон был одним из спасателей, которым удалось вытащить всех, кроме одного, членов команды потерпевшего крушение рыбацкого судна, которое село на мель, и опрокинулось в озере Манитоба, протяженность зеркала которого составляет сто миль. Так и осталось невыясненным, почему спустя неделю после крушения Рут Эйнарсон решила подплыть к погибшему судну.

Прошлым вечером ее сын отказался комментировать эту трагедию — это его всегдашняя позиция. До тех пор, пока Питер Гунтарсон не решится рассказать всю историю, причины этой трагически окончившейся прогулки к затонувшему кораблю будут скрыты завесой тайны.

«Дейли Пост», внутренний разворот, пятница, 22 января.

10 неизвестных фактов из жизни сдвинутого гуру Эллы Уоллис:

Разоблаченный экс-репортер Питер Гунтарсон!

1) Можете доверять ему — он таки действительно доктор! Диссертация доктора Гунтарсона, защищенная в колледже Крайстчерч, Оксфорд, носила эксцентричное название «Ракетные стабилизаторы и глаза пришельцев: образный ряд, связанный с НЛО, в современном дизайне».

2) Несмотря на свои шесть футов и два дюйма роста, и 175 фунтов веса, он никогда не блистал в спортивных командах, но был представителем своего графства в беге на 200 м среди юниоров.

3) Его любимый «вид спорта» — секс. Одна из его бывших подружек поведала нам, что в свои студенческие годы ему случалось заниматься любовью до ПЯТИ раз за ночь!

4) Он так гордится своим звездным «ай-кью», что однажды собрался разориться на 1250 фунтов и изготовить персональный номерной знак ПГ183 — это его инициалы, плюс показатель его гениальности.

5) Он раскрутил свою карьеру журналиста-фрилансера серией репортажей о местном полтергейсте в «Оксфорд Джорнэл», но впал в ярость, когда скептик-редактор приглушил краски в тех местах, где речь шла о наиболее удивительных призрачных феноменах.

6) Будучи малость помешан на здоровой диете, он никогда не прикасается к молочным продуктам и пище, в основе которой лежит пшеница… но определенно не является при этом вегетарианцем, и любит впиться зубами в сочный бифштекс с кровью.

7) В возрасте четырнадцати лет он был отправлен в пансион Лютеранской Академии в Тикстоне, Йоркшир, где преуспел по всем предметам.

8) В Оксфорде он заигрывал с римским католицизмом, спиритуализмом, и Кампанией за ядерное разоружение. Но никогда не позволял побочным интересам мешать учебе, и окончил колледж лидером в области психологии.

9) Его родители, Гунтар Эйнарсон и Рут Фридман, поженились в 1964 году. В соответствии с семейными традициями отца-исландца, Питер был назван «сыном Гунтара» — Гунтарссоном, но незадолго до сдачи экзаменов на аттестат средней школы в йоркширском пансионе в 1988 году, он изменил написание фамилии, выпустив одно «с».

10) Деньги для него — не проблема. Его отец, миллионер Гунтар Эйнарсон, обеспечил его лондонской квартирой, и на совершеннолетие подарил ему пакет акций, «потянувший» на шестизначную сумму, который, как хвалится Гунтарсон, он продал, вложив вырученные деньги в оффшорные облигации, облагаемые низким налогом.

Глава 25

Элла сидела за письменным столом в большой комнате, правая рука ее, согнутая в локте, прикрывала от посторонних глаз листок бумаги, а голова лежала на кулаке. Зажав левой рукой шариковую ручку, она выводила на бумаге жирные черные круги и линии. Это продолжалось уже около трех часов. Вокруг стула на полу валялись двенадцать или пятнадцать листков, густо покрытых тем же узором.

Почти касаясь лицом бумаги, Элла не видела, что рисует. Непрестанное замедленное движение ручки было механическим. Смотрела она на кое-что другое.

Она смотрела на то, что видел Питер Гунтарсон.

Она видела мир его глазами.

Началось с того, что Элла просто рисовала в воображении те места в доме, где он находился. Пока он исследовал комнаты третьего этажа, или рылся в сыроватой библиотеке, располагавшейся в соседней комнате, Элла, оставаясь в гостиной вместе с матерью, мысленно сопровождала его.

Джульетта уселась перед телевизором, когда еще не было шести Утра, сказав, что не может заснуть. Она сказала, что позавтракала еще до того, как уехал Кен, и до того, как встали все остальные. Она пила, и сегодня даже не пыталась это скрыть.

Последние часа два Джульетта что-то говорила. Может быть, с кем-то разговаривала по телефону. Элле было все равно, она не прислушивалась.

Когда Питер выбрал себе книгу, она как будто бы увидела ее в завитках тени под собственной ладонью. Не то чтобы увидела — не так, как если бы книга была у нее в руках. Но все зрительные ощущения были те же: потертые сгибы корешка, осыпающиеся позолоченные буквы, пятна влажности, как морщинки на подкладке пиджака.

Он переворачивал страницы, и строчки шрифта были отчетливо видны. Его глаза скользили по ним слишком быстро для нее, чтобы разобрать слова, но она чувствовала, что он их читает.

Когда Гунтарсон смотрел на стену, на свою ладонь, на полки — Элла тоже их видела. Это было прекрасное ощущение. Она прежде часто ловила эхо его мыслей, но никогда, даже краешком глаза, картинку перед его глазами. Правда, она никогда и не пыталась — это был первый раз. Она пребывала в сосредоточенности уже несколько часов, и ее видение становилось все яснее и увереннее.

Это не было подглядыванием. Она хотела, чтобы он об этом знал, и посылала ему сообщения: «Я за тобой слежу. Я тебя вижу».

Он всегда отзывался: «А я тебя слышу». Однажды добавил: «С тобой все в порядке?»

Что, спрашивается, должна была Элла на это ответить? Она даже не знала, в какой части света находится. Мать сидела на другом конце этой странной комнаты с бутылкой джина в руке. Сама она не ходила в школу. Не могла поговорить ни со своими друзьями, ни с братом. Отец мог вернуться в любой момент…

Откуда ей знать, все ли с ней в порядке?

Она просто ответила: «Да».

Кен действительно вернулся, и Элла увидела это глазами Питера. Дождь бил тугими струями, волна за волной пересекавшими подъездную дорожку. Вокруг дома скучились десятки машин, их шины глубоко утонули в мокром гравии. Она видела их так ясно, что могла различить номерные знаки: например, у ближайшей был такой — В612 FLУ. Машины стояли там со вчерашнего рассвета, когда, наконец, их тайное убежище было обнаружено. За запотевшими стеклами, поднятыми по случаю ливня, прятались журналисты со своими камерами. Международные съемочные группы сидели в засаде в своих трейлерах, оборудованных спутниковыми антеннами, которые были развернуты в боевой готовности, собирая в свои чаши дождевую воду.

Сегодня они получили заверения Дола, что Элла не появится. К нему прислушались. Из пятидесяти машин и мотоциклов, на которых приехали журналисты и фотографы, больше половины уехали.

Один-два репортера выяснили номер мобильника Эллы. Они звонили не переставая, но телефон лежал у Гунтарсона в кармане пиджака. Он еще не озаботился тем, чтобы зарядить его.

Объемистый ВМW 750il темно-зеленого цвета, казавшийся в сумерках черным, медленно катил по гравию. Его новый владелец ревниво оберегал краску на крыльях. У Кена Уоллиса никогда прежде не было новенькой, с конвейера, машины. Никогда ему не доводилось управлять столь мощным зверем, даже когда его брат милостиво доверял ему ключи от своего четырехлитрового «ягуара».

Ожидание того стоило!

Капли молотили по кузову, как шрапнель. Каждый удар будто грозился оставить вмятину на сияющей лакированной поверхности. Кен выключил зажигание и предложил:

— Давайте-ка позовем прессу! Пусть сфоткают меня с моей новенькой «семерочкой».

Джо Дола застегивал пальто. Ему целый день пришлось выслушивать «предложения» Кена. С одиннадцати часов дня, когда Кен углядел эту машину в салоне ВМW в Кенсингтоне, любая фраза возвращалась к «седьмой серии».

— Слишком мокро.

— Это ведь их работа, так? Если уж они такие нежные, что и дождика не могут вынести… их редакторы будут о них не больно-то высокого мнения, если они не привезут им фотки отца Эллы на его новенькой «седьмой серии»!

— Вы промокнете.

— Они могут сфоткать меня через водительское стекло. Как этого… как кинозвезду — ну, вы знаете, Кларка Гейбла, когда он за рулем.

— Мало света.

— Да в чем дело? Вам что, не нужны классные рекламные фотки в завтрашних газетах?!

— Эти ребята провели здесь в своих машинах больше суток, — ответил Дола. Кен целый день испытывал его терпение. — Может, даже спали в одежде. Они не скажут вам спасибо, если еще и промокнут. Пойдемте, давайте внесем в дом все эти сумки.

Но у передней двери, укрывшись под портиком, Кен обернулся, и поманил к себе жавшихся в кучку журналистов. Его руки были увешаны разукрашенными бумажными пакетами с золотыми шнурами вместо ручек. Фотографы, наставившие было объективы сквозь полуоткрытые стекла машин, неохотно натянули на головы жилетки, и потрусили сквозь дождь.

— Что вы делаете? — прошипел Дола.

— Собираюсь сделать заявление.

— Нет! Ради Христа!

— Не надо! — предостерег Кен, резко разворачиваясь, и тыкая в коротышку пальцем. — Не надо богохульствовать! Я понимаю, что вы иностранец, что у вас своя религия и все такое. Но никогда, слышите, никогда! — не произносите имени Господа нашего иначе как со священным трепетом!

Фотографы постепенно приближались, заслоняя свои длинные объективы сложенными козырьком ладонями. Их явно выманили под дождь, чтобы они стали свидетелями спора.

— Я католик!

— Хорошенькое дело! — совершенно серьезно произнес Кен. — Начнем с того, что вы мне ни разу об этом не говорили.

— Давайте войдем внутрь!

— У меня есть заявление, — упрямился тот. — Джентльмены из прессы! Давайте-давайте, подходите ближе, я не жалаю орать. О'кей, теперь достаточно. Жаль, что вам пришлось промокнуть, и все такое… Но я читаю газеты! Нам их все доставляют, и первоклассные, и прочие. И я знаю, что кое-кто из ваших редакторов говорит, мол, моя Элла — ненастоящая. Они говорят, может, это все подстроено, или в воображении… Истерия, типа. Точно, это самое слово они употребляют. Исте-рия… Ну, вы все видели, какую тачку я теперь вожу. Новенький с иголочки ВМW седьмой серии. Может быть, получше, чем у кое-кого из ваших издателей. Она сделана не в Британии, я знаю. Пару лет назад я бы взял «ягуар». Но надо смотреть фактам в лицо! Мы теперь в Европе. А германцы — сильнейшая нация в Европе. Делают лучшие машины… Эта «семерочка» обошлась мне в семьдесят пять тыщ фунтов. И я заплатил за нее наличными на месте. Это вам не какой-нибудь кредит. За все уплочено. Это что, по-вашему, истерия? Вы думаете, что представляете эту «семерочку» в воображении?! Видите названия на этих сумках? «Хэрродс», «Харви Николс». Я привез подарки жене и своему мальчику. И Элле — для нее тут тоже кое-что есть. Кстати, гораздо больше, чем она получила на Рождество… Так что, эти сумки — истерия? Слушайте, вы, это я вам говорю: скоро у нас будет собственный дом с воротами, чтобы держать вашу братию подальше! Ладно, а теперь можете возвращаться в свои машины!

— Мистер Уоллис, можно нам войти и немного обсушиться?

— Не-а!

— Да ладно, Кен! — без особой надежды позвал кто-то. И потом, когда дверь уже закрывалась, другой голос воззвал к Дола:

— Джо, впусти нас! Будь же разумным человеком!

Дверь захлопнулась.

Питер Гунтарсон, стоя у окна на первом этаже и глядя на дорожку, наблюдал, как журналисты бредут обратно к своим машинам. Элла, ссутулившись над столом, тоже наблюдала. Мужчины и женщины, осадившие их дом, внушали ей страх. Они ждали ее. Она не хотела, чтобы они мокли под дождем, но слишком боялась выйти и поговорить с ними, или вынести им горячее питье.

Гунтарсон слышал, как Дола в холле выговаривал Кену:

— Глупо было так поступать, добра это не принесет. Почему вы меня не слушаете? Я разбираюсь в таких вещах. Они вас за это возненавидят!

— Такая у них работа. Грязная. Меня это не волнует, это их дело! Если не нравится, пусть пойдут поищут себе работу получше.

— Вы ведь, кажется, печатник? — припомнил Дола.

— Как и мой отец!

— Если вы хотите продолжать водить красивые машины — вам потребуется помощь журналистов. Так помогайте им!

— Слушайте, я стоял в пикетах и видел, как журналисты проходили мимо нас!

— Кто старое помянет, тому… сами знаете!

— Я тогда сказал: «Они пойдут работать вместо нас. Лишат людей их заработка». И я оказался прав, не так ли?

— Не настраивайте их против себя, — взвился Дола. — Иначе они покажут вам, что это такое — иметь настоящих врагов. Вы что, мало мне платите? Вы что, не верите в то, что я знаю, о чем говорю?! Побольше уважения! — и он гордо удалился.

Гунтарсон, склонившись над перилами лестничной площадки наверху, наблюдал, как Кен Уоллис гневно покачивался с пятки на носок. Глубоко вздохнув, чтобы взять себя в руки, он подхватил пакеты из магазинов Найтсбриджа и пинком открыл дверь в гостиную.

— Джули, девочка, глянь, что я тебе привез! А потом поди посмотри, что стоит на улице!

Ни Элла, ни Джульетта не оглянулись. Кен плюхнул пакеты на диван.

— Взгляни-ка, что там внутри! И это еще цветочки, Джули, девочка! То ли еще будет, когда ты увидишь, что там у нас на подъездной дорожке!.. Я тут подсчитал, — добавил он с небрежной гордостью, — мы сегодня потратили почти восемьдесят штук! Это больше, чем я заработал за три года. До вычета налогов. И это меньше половины того, что еще осталось в банке! Я виделся с менеджером, я бы и пенни не потратил, если бы он мне не поклялся, что все эти бабки наши — навсегда! Все чеки оказались действительны! Это в основном аванс издателя. Нам придется сотрудничать с писателями, чтобы сделать книжку про Эллу, но если даже она будет не очень продаваться — нас это не касается. Даже если ни гроша не принесет. Даже если, — уверил он вполголоса, хотя никто его не слушал, — ее вообще не издадут. Аванс все равно наш!

Никакого отклика.

— Давай, открывай пакеты!

Ни Элла, ни Джульетта ничего не сказали. Только телевизор бубнил что-то в ответ.

— Что ты там смотришь? — он щелкнул кнопкой. Свет экрана погас, и в комнате стало серо.

Джульетта продолжала сидеть, уставившись в экран.

— Ты пила, — он выговорил это с мягким недоумением проповедника, изумленного при виде дьявольских ухищрений. Стоило ему на несколько часов ослабить бдительность — и грех, аки змий, угнездился на груди его домашних. — Где бутылка?

Джульетта подняла голову.

Он подхватил с пола бутылку от джина и тяжелый хрустальный бокал. Бутылка с тоником лежала на боку, из нее вытекала пузырчатая струйка. Брезгливо держа стакан так, как будто тот издавал зловоние, Кен вытряхнул капли на газету, и затолкал ее в корзинку для бумаг. В бутылке плескалось на донышке.

— Ты все это выпила?!

Джульетта медленно втянула воздух, пытаясь шевельнуть языком, и при этом не забывая о необходимости сидеть прямо.

— Я, — еле выговорила она, — выпила две…

Только поскрипывание ручки Эллы нарушало молчание, царившее до тех пор, пока Кен вновь не обрел дар речи:

— У моего отца была любимая цитата, он, бывало, говорил мне: «Все греховность мира — ничто по сравнению с греховностью женщины», — и он добавил: — Экклезиаст. Один из библейских апокрифов, — Кен гордился своими знаниями.

Он с жалостью взглянул сверху вниз на то, что осталось от его жены. Она не слышала его и не понимала. Все, что ему оставалось — это вести себя с достоинством современного Иова.

— Не по-христиански это — осуждать. Я должен найти в душе силы простить тебя. Но сперва тебе придется протрезветь настолько, чтобы покаяться. Мне бы стоило выставить тебя под дождь, он бы тебя быстро привел в чувство, да только ты можешь простудиться до смерти.

— Вот и хорошо, — просипела Джульетта.

— А ведь ты — мать! Разве не благодарна ты Богу за его дар? Ты же не хочешь прямо сейчас попасть на Суд Его, нет? — тут его поразила другая мысль. — Ты же не пыталась убить себя?! Джули! Ты принимала таблетки?! Да? Где они?! — он рухнул на пол, шаря по нему в поисках пустых бутылочек от парацетамола. Подняв голову, он увидел Эллу, которая повернулась на своем стуле, наблюдая за ними.

— Чего пялишься?

Она мигом отвернулась и спрятала лицо.

— Так ты просто сидела здесь? Глядя, как твоя мать доводит себя до такого состояния?! Ты видела, как она принимает таблетки? Отвечай!

— Нет, папа.

— Что — нет?!

— Я не видела, как мама… ничего не делала… Я не смотрела…

— Ну конечно, ты же у нас ничего вокруг себя не замечаешь, так? Живешь в собственном мире, так? Даже не видишь, что у матери в руке бутылка! Потому что твои демоны не желают этого видеть, да?!

— Она может иногда выпивать, когда тебя здесь нет, — жалобно проговорила Элла. Она хотела убежать к Питеру. Она вдруг перестала видеть, где он, и не понимала, почему он не спешит к ней на помощь.

— Я всегда здесь, девочка! Я твой отец. Я хозяин в своем доме, и я не обязан находиться в нем двадцать четыре часа в сутки, чтобы поддерживать порядок! Ты должна вести себя так, будто каждую минуту находишься у меня на глазах!

— Я так и делаю, папа…

— Я должен бы обеих вас хорошенько поучить ремнем. Но она не почувствует, — он указал на жену, тщетно пытавшуюся подняться с дивана, — а у тебя не хватит мозгов, чтобы чему-то научиться!

— Какой сегодня… день? — с трудом вымолвила Джульетта.

— Голос прорезался, да? Даже не знаешь, какой день! Среда.

— Не ждала тебя… обратно… В среду…

— Я привез тебе подарки! И машину. Я хотел, чтобы ты посмотрела, но ты не в том виде, чтобы выйти и посмотреть. Это ВМW, седьмая серия! — он умерил свой гнев. Неразумно так сердиться, когда на улице припаркована его «семерочка». Да и в любом случае, Джульетта поплатится за свои грехи. Не у него же будет похмелье!

— Как з-зовут?

— BMW 750il. Инжекторный впрыск, кузов седан…

— Не машину… Твою… жену по средам. Марша. Мар-си-я. Марсия…

— Брось, Джули! — он сделал еще одну, последнюю попытку простить ее. — Смотри, я принес тебе подарки. Давай притворимся, что сегодня Рождество. У меня даже для Эллы кое-что имеется, — он водрузил на ее стол пакет, смахнув в сторону изрисованные листки. — Домашнее задание делаешь? Что это, ИЗО? Хорошая девочка! Нельзя, чтобы твои занятия страдали из-за того, что ты не ходишь в школу… А теперь глянь-ка на это. Это переносной CD-плеер. К нему наушники, так что можно слушать, где хочешь. Только не за столом, ты должна его выключать, когда мы едим. У него есть подзаряжающиеся батарейки, и все такое — он был самый лучший в магазине. И, — он триумфально потряс другим пакетом, — поскольку от СD-плеера никакой пользы, если нет дисков, то я тебе купил всю «горячую двадцатку». Как тебе, а?!

— Сколько это стоило?

— Неважно! Я могу себе это позволить!

— Нет — сколько это стоило? — повторила она.

— Не спрашивай. Лучше скажи: «Спасибо, папа!»

— Я не хочу, чтобы ты тратил все эти деньги. Ты должен был спросить меня, — Элла видела, как лицо отца снова багровеет от ярости. Она уже бросила ему вызов однажды — в субботу, когда приезжали телевизионщики. Тогда ее поддерживал Питер. Во второй раз это оказалось не так трудно. — Мне не нужно все это дерьмо.

— Ты бы лучше последила за языком!

— У тебя не было бы никаких денег, если бы не я!

— А у тебя бы вообще ничего не было, если бы не я! — взорвался он.

Она не могла с ним спорить. Не знала — как. У него на все был готов ответ. А все, что могла сказать Элла — это то, что она чувствует.

— Это не твои деньги.

— Нет, мои! Это мой банковский счет. Мой личный банковский счет! Никто не выписывал тебе никаких чеков. Тебе всего четырнадцать, и по закону, девочка, когда дело доходит до денег, ты — никто! Я собираюсь найти им достойное применение, и тебе придется с этим смириться!

— Я не хочу, чтобы ты их тратил! Я хочу, чтобы за ними присматривал Питер.

— Твой Питер не наложит свои загребущие лапы ни на единый пенни! — у него было такое лицо, что она отпрянула к столу и оперлась на локти. — Отлично! Тебе не нужны твои подарки. Их получит Фрэнк. Ты на этом потеряешь, не я!

Он отвернулся от бледного, костлявого личика Эллы. Джульетта, которая раскачивалась всем корпусом, уперев сжатые в кулаки руки в колени, сделала жалкую попытку поддразнить его, пока он сгребал с дивана пакеты:

— Мар-си-я, — хрипло проскрежетала она.

Кен швырнул пакеты через холл. Компакт-диски разлетелись по каменным плитам, и ткань, завернутая в золотистую обертку, упала к его ногам.

— Джо Дола! — завопил он. — Кто снабжает бухлом мою жену?!

— Он шагнул в дверную арку и, зажав в руке горлышко бутылки из-под джина, шарахнул ею об косяк. Брызнули зеленые осколки. Кен выставил «розочку» перед собой. — Джо Дола!

Гунтарсон, стоя в двух футах от него, заметил:

— Доктор на улице, раздает горячий суп нуждающимся.

Кен обернулся.

— Ты! Ползаешь тут, как змея, вынюхиваешь, подслушиваешь! Подсовываешь пойло моей жене!

— Я тут ни при чем, — Гунтарсон только поднял руки, когда острое стекло свистнуло у него под подбородком. Он не пытался оттолкнуть Кена. Драться со здоровяком, вооруженным «розочкой», у него не было никакого желания. Но он и не отступал.

— Точно! Ты тут ни при чем! Моя семья — не твое собачье дело! А теперь убирайся!

Элла, с крепко зажмуренными глазами, бочком подбиралась к порогу. Питер здесь! Он был снаружи гостиной все время, пока она спорила с отцом! Он был готов помочь ей. Он был на страже!

Ладони ее были прижаты к лицу. Блестящие острия рваных краев «розочки» плавали у нее перед глазами — так же, как перед глазами Питера.

— Иди седлай свой байк, — надрывался Кен. — Или ты хочешь выехать отсюда в пластиковом мешке?!

Гунтарсон продолжал говорить спокойно:

— Меня ты не сможешь поколотить, Кен. Ну, и как тебе это нравится?

Элла почувствовала, как кинжально-острое стекло отпрянуло. Ощутила мягкую плоть горла Питера, открытую и незащищенную.

— Нет! — выкрикнула она.

Кен швырнул свое оружие о пол. С полного замаха, даже не сжав кулак, смазал Гунтарсона по щеке. Тот сделал шаг вперед.

Плавным движением, удивительно проворным для мужчины с его весом, Кен крутанулся на левой ступне, подтянув правое колено к груди. Поджатая нога выстрелила, распрямляясь, в ударе а-ля Брюс Ли, как во времена его подростковых сражений. Это движение вернулось само собой, инстинктивно. Правый каблук врезался Гунтарсону в солнечное сплетение, согнув его пополам.

Вторая часть — коленом в лицо — последовала бы с той же автоматической уверенностью, наработанной четверть века назад, если бы не мгновенное чувство, что он не может вздохнуть. Кен опустил ногу.

— Оставь его в покое! Не трогай его!

Лицо Эллы показалось ему совсем чужим. Внезапно он увидел его во всех деталях. Она стояла, бессильно хватая ртом воздух, между ними, широко раскрытые глаза обведены красными кругами, а в губах — ни кровинки. Кожа ее стала почти прозрачной.

Она не была похожа на его дочь. Это был вопящий демон.

Жена не имела для него никакого значения. Человек, которого он только что ударил, значил для него еще меньше — меньше, чем ничего. Кен сунул руку в карман, проверяя, на месте ли ключи от машины, и бросился прочь из дома.

Элла подбежала к Питеру и заставила его опереться на себя, пока он силился подняться на ноги.

— Что он тебе сделал? Как ты? — повторяла она.

Гнев улетучился с лица Гунтарсона.

— Ничего, выживу, — пообещал он и выпрямился. — Он больше не появится.

Он обнял Эллу и, притянув ее лицо к своей груди, крепко прижал.

Глава 26

Оставшись одна, Элла старалась как можно живее возродить в памяти ощущения от этого мимолетного объятия: прикосновения, запахи, тепло — все то, что чувствовала так глубоко, но не умела анализировать.

Она представляла, как ее бледная щека прислонилась к синему хлопку рубашки, уголок глаза прижался к складке шва, крыло носа терлось о пуговицу с острым краем… Корни волос горели, потому что его руки, обхватив ее спину, защемили длинные пряди.

От его груди веяло жаром, вызванным недавним возбуждением и адреналином, и смешанным с ним острым ароматом дезодоранта, похожим на запах натёртого на терке лимона.

Ее собственные руки нерешительно обхватили его, сомкнулись на талии, и замерли чуть выше брючного ремня. Мускулы на его боках под ее пальцами были твердыми и подвижными, и это было совсем не похоже ни на какую часть ее собственного тела.

Его сердце колотилось необыкновенно быстро, как будто по стене молотили два кулачка. Он обнимал ее не больше чем пару мгновений, а потом, скользнув ладонями по спине, задержал их на ее плечах. Она выпустила его талию и, не зная, куда деть руки, отважилась осторожно пожать его предплечья.

— Значит, я… — выдохнула она. — Значит, ты…

Гунтарсон смешно поднял брови и потихоньку высвободился, потирая саднивший живот.

— Я-что?

Неужели он не понимает? Он ведь должен знать, что творится у нее в голове!

— Ты… я тебе… нравлюсь?

— Ну конечно, нравишься. Погоди, еще увидишь — ты скоро станешь очень популярной. Ты всем будешь нравиться. Правда, не могу сказать, что мне так уж нравится твоя семья… — Гунтарсон взял Эллу за руку, и провел ею по своему подбородку. — Ух, это, оказывается, больно! Я не порезался? Синяк будет здоровенный…

Мгновение ей казалось, что он вот-вот поцелует ее ладонь. Вся рука словно обмякла…

Мягко вздохнула входная дверь. Доктор Дола, отряхивая мокрые руки, проговорил:

— Прошу прощения, я вовсе не хотел помешать!

Элла виновато дернулась.

Гунтарсон усмехнулся:

— Где вы были, хотел бы я знать, когда действительно надо было вмешаться?

— Я видел, как Кеннет, мрачнее тучи, пронесся мимо и уехал на своей новой машине. Так он не просто решил покататься? Значит, вы подрались…

— Он из меня всю пыль выбил. Хотя ему бы вряд ли понравилось, если бы я был расположен ответить…

— А что Джульетта? Он ее не тронул?

— Пронесло. Смотрит телевизор.

— Избиение жены было бы некстати. С точки зрения имиджа. В этом деле достаточно сложностей и без рукоприкладства твоего отца, Элла. Ты когда-нибудь видела, чтобы он бил маму?

Элла молча смотрела на него. Ответив, она стала бы предательницей.

Дола повесил мокрое пальто на вешалку.

— Интересно, куда он отправился. Особенно учитывая, что магазины уже закрыты. А, моя дорогая мадам Джульетта! Хорошо провели день?

Мать Эллы стояла в дверном проеме, очень прямо держа голову, но с подгибающимися коленями. Кожа на ее лице, обычно отличавшаяся восковой бледностью и туго обтягивавшая кости, вздулась, как будто под ней наливались синяки. Она тупо уставилась было в противоположную стену, но потом обессиленно прикрыла глаза, и из угла ее рта вдруг потекла струя прозрачной тягучей жидкости.

— Питер! — скомандовал Дола. — Помогите, поддержите ее!

Но когда Гунтарсон потянулся, чтобы взять ее за руку, она сложилась пополам, сползла на колени и попыталась не упасть головой об пол, вцепившись в его ногу.

Рвота ударила в пол, будто выплеснутая из ведра. Второй приступ залил перед ее платья, колени, и ботинки Гунтарсона и Дола. Она соскользнула на пол, сильно ударившись подбородком, в яростных судорогах. С каждой все более сильной конвульсией наружу извергалось все меньше.

Элла скользнула к ней за спину, просунув одну руку под подбородок Джульетты, а второй обвив ее талию. Она старалась поддерживать голову матери, чтобы не перекрыть доступ воздуха. Элла-то знала, каково это, когда тошнит.

Дола, морщась от вони, заторопился по коридору к кухне за ведром и тряпками. Гунтарсон, хотя и для него все это зрелище, особенно состояние его собственных ботинок, отнюдь не было приятным, пересилил себя, и подхватил женщину под руки, чтобы дотащить ее до ванной второго этажа. Оставив там Эллу с ее матерью, он вскоре ушел.

По подбородку Джульетты стекала кровь. Может быть, это из-за рвоты, подумала Элла, ей ведь не однажды случалось видеть то же самое, когда тошнило ее саму. Но нет — когда она, поддерживая мать, приоткрыла ей рот, оказалось, что шатается зуб. Он был наполовину выбит, и Элла могла бы вытащить его, если бы решилась. Но она не решилась.

Вместо этого она раздела мать, безучастно балансировавшую на грани обморока, и помогла ей сесть в ванну. Металлические краны уперлись Джульетте в поясницу. Элла сняла с крючка душ и с четверть часа поливала ее слабым теплым дождиком.

Потом, завернув мать в какую-то одежду, она оттащила ее на постель, и вернулась вниз.

Питер к этому времени уже уехал.

В темноте своей комнаты Элла пыталась ощутить его присутствие. Дола был где-то на другом этаже, пытался оттереть следы рвоты Джульетты со своих туфель. Журналисты со своими машинами и мотоциклами по-прежнему толпились на улице, перекрыв подъездную дорожку, и расположившись на лужайках; их моторы непрерывно пыхтели, поддерживая работу «печек» и магнитол. BMW Кена так и не появился: возможно, он вернулся в Бристоль. К Марше, своей «жене по средам». С Эллой оставалась Джульетта, но она была без сознания. Фрэнк спал в передней комнатке бристольской квартиры тетушки Сильвии. Элла чувствовала, что на глазах у него лежит что-то влажное и холодное, но не могла сообразить, что это. Не стоило и пытаться.

Так что теперь Элла искала Питера. Она лежала, прислушиваясь к пению ветра в ветвях тополей, и вспоминала, как он ее обнимал. Потерлась лицом о краешек простыни, представляя, что это его рубашка. Обхватила себя крест-накрест за плечи, представляя, что это его руки… Запах тертого лимона ворвался во влажную затхлость ее комнаты…

Она представляла, как он улыбается ей, мысленно глядела на его губы. Ей хотелось обнять его, притянуть поближе, но ее собственное тело по сравнению с его мощными мускулами, которые так хотелось ощутить, казалось похожим на скелет. Иллюзия исчезла, его лицо поблекло, и она почувствовала себя так, будто ее, замерзшую и одинокую, бросили на холодный матрац… И она стала его искать.

Сконцентрировалась на том, что видят его глаза — но где бы он в тот момент ни находился, там явно было темно. Мерцающее голубоватое сияние, возможно, от экрана работающего телевизора, где-то слева в поле его зрения, не давало достаточно света. Она подождала, надеясь, что глаза привыкнут к темноте. Там что-то было, точно было, но оно пряталось от ее взгляда.

Элла попыталась прислушаться, но слышала лишь шорох ветра среди тополей. Попыталась докричаться до него, но он, казалось, не хотел ее услышать. Поэтому она продолжила попытки рассмотреть хоть что-нибудь.

Через пятнадцать-двадцать минут терпеливого созерцания темноты Элла наконец что-то разглядела. Перед ней вспыхнул оранжевый огонек. Спичка. Через секунду она разгорелась ровным белым пламенем, и появилось лицо девушки, обрамленное черными кудрями. Лежа на подушке, она прикуривала сигарету. Ее шея и плечи были обнажены, Элла, казалось, смотрела прямо на нее — это значило, что Питер стоит на коленях или наклоняется над ней.

Девушка выдохнула струйку дыма. Элла почувствовала его запах, грубый и горький. Резко открыла глаза. Она никогда раньше не видела эту девушку. Она не хотела ее больше никогда видеть!

Глава 27

«Дейли Мейл», четверг, 21 января.

У нас случился прорыв! Неделю назад левитация была феноменом, в который верили только мистики, эксцентрики и сумасшедшие. Теперь полмира верит в нее, как в реальность, не подлежащую сомнению.

Половина мира либо отрастила себе невидимые крылья, и летала во время эпохальной программы, транслировавшейся телевидением в понедельник, либо наблюдала кого-то (или что-то), отправившегося в полет у нее на глазах.

Такое нельзя игнорировать или забыть. Подобные переживания будут храниться в памяти, не просто как медиа-сенсация, но как семейные легенды, приукрашиваясь, отшлифовываясь, и передаваясь следующим поколениям. Это вошло в историю.

Мир, разумеется, знал о существовании левитации в течение многих столетий, но существенного доказательства пришлось ждать очень долго. Все, чем мы располагали прежде — это обрывочные, мелкие случайные свидетельства. Взять, например, святого Игнатия Лойолу. В шестнадцатом веке, когда не существовало еще преимуществ телевидения, видеозаписи и спутниковой связи, Лойола основал орден иезуитов. Но даже среди истово верующих рассказ о его чудесном полете в Барселоне в 1524 году, когда его видели поднявшимся над полом на высоту нескольких ладоней, причем комната была залита ослепительным светом, воспринимался с некоторым трудом.

Святой Иосиф Купертинский, покровитель летчиков и астронавтов, тот действительно снискал всемирную славу благодаря своим полетам. Послы, священнослужители, принцы крови совершали паломничество во францисканское аббатство в Гротелле, чтобы стать очевидцами его экстазов.

Иосиф был деревенским дурачком, родившимся в 1603 году в конюшне, внебрачным сыном плотника. Отчаянно желая вести духовную жизнь, он оказался столь же отчаянно неспособным к получению монастырского образования. Его горячий нрав не позволил ему даже удержаться в должности сапожника в монастыре капуцинов, и ему потребовались годы постов и самоотвержения, чтобы церковные власти наконец решили, что монашеская жизнь будет для него наилучшим выходом. Очень скоро они пожалели о своем решении. Иосиф впадал в мечтательный экстаз при малейшем упоминании имени Божьего. Голоса хора, звон колоколов, любая евангельская притча, имя Святой Девы, или любого из святых, полслова о небесном сиянии, все что угодно — и он отключался от реальности.

Братья-францисканцы милосердно пинали его, сбивали вниз на землю, втыкали в него иголки, и прижигали его тело свечами, но ничего не помогало — его транс нельзя было прервать. Лишь голос настоятеля мог нарушить очарование.

Часто во время этих экстатических состояний он левитировал. Многочисленные очевидцы клялись в том, что это правда. Впечатление от позы его тела, как будто поднятого в воздух ангельской дланью, несколько портила его склонность во время левитации издавать пронзительные возбужденные крики.

И он не просто зависал в воздухе. Порой святой Иосиф взлетал на тридцать футов, а то и выше, к макушкам деревьев. Посол Испании при папском дворе, верховный адмирал Кастилии, наблюдали, как он, поднявшись в воздух на уровень человеческого роста, проплыл через весь храм, чтобы обнять статую Девы. В Озимо он выхватил восковую фигуру Младенца у статуи над алтарем и улетел к себе в келью, баюкая ее на руках и причитая над ней.

В страхе, что вокруг него создастся культ, церковное руководство предало его инквизиции. Святой Иосиф провел свои последние годы в бесчестье и страданиях, тайно перевозимый из одного укрытия в другое. Говорят, что даже после смерти его тело продолжало парить в трех дюймах над катафалком.

В одном из своих захватывающих эссе о католицизме и сверхъестественном отец Герберт Терстон приводит список более чем двадцати святых, как мужчин, так и женщин, отчеты о левитации которых кажутся не вызывающими сомнения.

Святая Тереза из Авилы, реформировавшая орден кармелиток, описывала свои ощущения так: «Видишь и ощущаешь это, как облако или сильного орла, взлетающего вверх и уносящего тебя на своих крыльях». Святой Филипп Нери говорил, что ему казалось, будто его «схватил кто-то и каким-то странным образом силой поднял высоко над землей». Оба пытались бороться со своими экстазами, но временами не могли их преодолеть или бывали захвачены ими врасплох.

Со времени норманнского завоевания до конца столетия и далее: Джованни Батиста делла Концерционе, реформатор ордена тринитариев; мексиканский миссионер Антоний Маргил; святой Эдмунд, архиепископ Кентерберийский; теолог отец Франсиско Суарес; сестра Мария из монастыря Иисуса Распятого, сирийская монахиня — никто из них не искал признания свершавшихся с ними чудес, и по большей части, приходя в экстаз, они потом испытывали смущение.

Совсем другое дело — медиум викторианской эпохи Дэниел Данглас Хьюм, христианский спиритуалист, который добровольно подвергал себя всем мыслимым исследованиям во время полетов. Хьюм, возможно, был самым одаренным экстрасенсом в истории. В юном возрасте он пережил видение, перенесшее его в мир духов; его крайне детализированное описание этого опыта практически совпадает с рассказами современных людей о пережитом в момент клинической смерти. В свои двадцать пять он уже был мировой знаменитостью. Император и императрица Франции, как и русский царь, уверовали в спиритуализм после устроенных для них чудо-сеансов. В ярко освещенных комнатах громоздкая мебель парила и скользила по воздуху. Столы путешествовали по стенам. Музыкальные инструменты взлетали, и исполняли неземные мелодии. Пели призрачные голоса. Материализовывались, и вновь исчезали руки…

В слегка приглушенном свете являли себя духи, пылая фосфорическим огнем. Перелетали от одного зрителя к другому языки пламени. В воздухе и на лице Хьюма загорались звезды.

Вы можете предположить, что он был гением иллюзии. Поначалу все так и думали. Но Хьюм был так одержим желанием доказать существование мира духов, так преисполнен сознанием своей миссии, что приветствовал на своих бесчисленных сеансах присутствие скептиков любого сорта. Пока он изнурял себя до состояния тени, жертвуя здоровьем ради проведения ежедневных представлений, последние делали все, чтобы вывести его на чистую воду.

Они держали его за ноги, за кисти рук, за локти. Забирались под столы и стулья. Раздевали его, обыскивали, просили проводить сеансы по сиюминутному требованию, предлагали ему рояли и аккордеоны, на которых он должен был сыграть, не касаясь их пальцем, а потом, после его отъезда, подвергали свои дома тщательному исследованию в поисках следов обмана.

Однако ничего никогда не находилось. За более чем тридцать лет своей практики Дэниел Данглас Хьюм ни разу не был уличен в обмане. Трудно поверить, что он — настоящий, но еще труднее доказать, что он — шарлатан. Все феномены, сопровождавшие его, даже самыми скептично настроенными наблюдателями, определялись как подлинные.

Наиболее зрелищным из этих феноменов была левитация. Сэр Уильям Крукс, ставший президентом Королевского Общества, один из ведущих ученых викторианских времен, писал: «Существует, по меньшей мере, сотня описанных случаев того, как мистер Хьюм отрывался от земли в присутствии стольких же не связанных между собой зрителей. В трех различных случаях я видел мистера Хьюма полностью поднявшимся над полом комнаты: однажды — сидя на стуле, другой раз — стоя на стуле на коленях, а третий раз — стоя».

Самая выдающаяся его левитация произошла 16 декабря 1868 года, во время сеанса, проводимого на третьем этаже дома на Эшли-плейс в Лондоне. Тремя присутствующими были лорд Линдси, лорд Эдейр и кузен лорда Эдейра, капитан Чарлз Винн. Все они видели, как Хьюм в трансе покинул комнату, и слышали, как он поднимал оконную раму.

В свидетельстве, которое в точности совпадает с отчетами его друзей, лорд Линдси пишет: «Почти сразу же после этого мы увидели Хьюма парящим в воздухе за окном… на высоте около семидесяти футов от земли. Хьюм поднял раму и вплыл в комнату ногами вперед».

Линдси и Винн видели языки или струи огня, исходящие из головы Хьюма. Когда он очнулся от транса, не помня, что делал в это время, то был крайне подавлен и говорил об ужасном желании выброситься из окна.

Выдающаяся фигура Хьюма сегодня почти забыта. Многие люди верили в то, что его бесчисленные и пользовавшиеся всеобщим уважением свидетели не лгали, и что он был настоящим. Но все равно не могли поверить в вызываемый им феномен. Они предпочитали потихоньку отмахнуться от него и забыть. Книги о Хьюме, когда-то выпускавшиеся в огромном количестве, теперь можно отыскать разве что в библиотеках специалистов. Увлеченный исследователь может найти их за дверями Общества психических исследований, или в Собрании Гарри Прайса, принадлежащем Лондонскому университету, которые открываются для широкой публики только раз в месяц.

Судьба Эллы Уоллис обещает быть другой. Тысячи людей не просто свидетельствовали ее чудо — они сами пережили его. И от этого уже никуда не деться.

Глава 28

«Сан», пятница, 22 января.

ПАПАША ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ

Отец чудо-девочки ЭЛЛЫ Уоллис сегодня разоблачен как двоеженец — и не только! Об этом — эксклюзивный репортаж газеты «Сан».

«Возродившийся» проповедник, который на прошлой неделе объявил всему миру «Защита моей семьи — моя главная работа», ушел жить к одной из ДВУХ своих любовниц.

И друзья, которые полагают, что жена-француженка Кена Уоллиса, Джульетта, знала о существовании в его жизни другой женщины, считают, что до сего момента она не ведала о еще более потрясающей подробности — ее муж имел другую, тайную семью, всего в двух милях от собственного дома.

Безработная актриса Марша Коллинз родила Кену ребенка, названного Люком, три года назад, когда брату Эллы Фрэнку было четыре года. Один из друзей семьи вчера вечером заявил: «Кен никогда не говорил об этом жене, но каждую неделю часть его зарплаты уходит на содержание Люка».

Марша Коллинз живет с Люком и двумя шестилетними дочерьми-близнецами, Эсме и Эстер, в муниципальной квартире в Хартклиффе, одном из беднейших районов Бристоля. Ее квартирную плату и счета за отопление оплачивает совет социального обеспечения.

Она всегда отказывалась назвать имя отца своего сына сотрудникам Агентства по поддержке детей, хотя не делала большого секрета из еженедельных ночевок у нее Кена Уоллиса, благодаря которым он известен среди ее соседей под кличкой «муж по средам».

Вчера парочка отказалась от комментариев, в то время как они переносили принадлежащую Кену коллекцию джазовых пластинок из вместительного багажника его новехонького ВМW в ее квартиру.

Но один из коллег Кена по работе в БК «Льюис Принтерс», где последний занимает пост менеджера, сказал: «Если уж он забрал свои альбомы — значит, дела обстоят серьезно. У него есть почти все, что когда-либо выпускал Синатра. Кен уважает старых джазовых звезд. Думаю, большинство записей принадлежали его отцу — тот ходил по всем клубам в сороковые-пятидесятые, и Кен говорил мне, что буквально вырос на этой музыке. Он так и имена для своих детей выбрал: Фрэнка назвал в честь Синатры, а Эллу — в честь Эллы Фицджеральд».

Другая любовница Кена, как полагают, — пятидесятитрехлетняя Эйлиш Мак-Линток из Истона, уборщица на неполную ставку. Вчера окна ее квартиры, выходящие на шоссе М32, были задернуты, и на звонки наших репортеров никто не ответил.


— О, это просто блестяще! Я так счастлив, не могу вам передать! — восклицал Хосе Дола. — Только этого мне и не хватало! Я не обязан вам напоминать, не так ли, что я еще ни одного, ни единого гроша на вас не заработал? И все, чего я просил в обмен на это — немного честности!

Притихшая Джульетта сидела на диване, вертя в руках чашку с остывшим чаем. Дола пытался усесться так, чтобы смотреть ей в лицо, но был для этого слишком взбудоражен. Он постоянно вскакивал и начинал расхаживать, нервно похлопывая скатанной в трубку «Сан» по ладони.

Гунтарсон развалился в деревянном кресле с круглой спинкой, наблюдая за ним с видимым удовольствием. Дола был слишком расстроен, чтобы обращать на него внимание, или говорить потише, чтобы не расстраивать Эллу. Она снова сутулилась за своим письменным столом, на котором лежал большой набор цветных фломастеров — подарок Дола. Сегодня она рисовала человечков из палочек — тысячи их, плечо к плечу, заполняли листки телами не шире карандашной черточки.

— И как прикажете теперь это опровергать? Почему вы мне сразу ничего не сказали? Ну почему?!

— Простите, — прошептала Джульетта.

— «Простите», ну да, конечно! Много теперь толку от вашего «простите»! Что я вам говорил? Когда мы только начинали? «Если у вас есть что-то такое, что вы не хотите видеть во всех газетах, любое событие из прошлого, скелет в шкафу — скажите мне. Скажите мне», — повторял я, и вы ответили: «Ах, нет, мы же христиане, мы ведем добропорядочную жизнь!» И хотя я понимаю, что несправедливо обвинять вас в грехах вашего мужа, но ведь вы о них знали, Джульетта, правда? И могли предупредить меня.

Он провел ладонью по волосам. Парикмахерский лоск, который доктор Дола приобретал каждый понедельник, потускнел. Была пятница, и пряди не желали больше лежать, гладко зачесанные назад. Они восстали и непокорно торчали между его пальцами, как солома.

— Я мог бы предотвратить это. С такой легкостью! Несколько фунтов туда, пара сюда — и мы бы все замяли. Все всё отрицают. А можно было бы даже обратить это в некое проявление добродетели.

Скажем, ребенок — не Кена, а его кузена. Или крестник.

— Она с Ямайки, — заметила Джульетта.

— И что? Что с того?! Мы живем в многонациональной стране. Я не англичанин, вы не англичанка, он, — Дола указал на Гунтарсона, — тоже не англичанин. Все можно объяснить. Если… если-если-если, — зачастил он, так яростно притопывая ногой, что Гунтарсон засмеялся, — если бы мы добрались до фактов первыми… Ничего смешного!

— Извините, — сказала Джульетта, хотя она-то как раз не смеялась.

— Ладно. Хватит обвинений. Представляю, как вам неприятно узнавать про такие вещи со страниц таблоидов. И за младшего, Фрэнка, вы переживаете. И вообще, всё это ужасно неприятно, — он обессиленно уселся. — Итак, что мы можем сделать, чтобы выиграть на этом? Так. В первую очередь — ваш муж. Я не смог с ним связаться. Он избегает репортеров — и совершенно правильно. Он сам сделал все, чтобы превратить их в стаю пчел, а теперь прячется от них.

— В рой пчел, — поправил Гунтарсон, но Дола проигнорировал его.

— У Кена есть мой номер, но он не пытался до меня дозвониться — и до вас, как вы говорите, тоже. Так что я должен пересмотреть наши с ним отношения. Нарушение контракта. На самом деле, мой контракт с семьей Уоллис подошел к концу, — он вытянул ноги, и сложил руки драматическим жестом. — Тем не менее, было бы несправедливо покинуть вас в трудную минуту. Вы более чем когда-либо нуждаетесь в руководстве. Поэтому я предлагаю возбудить судебный иск с целью передать Эллу полностью под вашу опеку. И я буду обеспечивать только ваше паблисити, без Кена.

— Только не суд! — испуганно воскликнула Джульетта.

— Нет, суд! Никак иначе. Мы опасаемся за вашу безопасность, и за безопасность ребенка!

— Вы говорите о разводе…

— Это естественное допущение. Он вас бросил. Уехал жить с другой женщиной.

— Это только «Сан» так говорит.

— Джульетта, не лгите самой себе! Я все проверил. Факты истинны. У него действительно ребенок от нее.

— Он с ней не останется.

— Возможно. Учитывая, как он швыряется деньгами, без работы ему долго не протянуть.

— Мы не собираемся разводиться, — объявила Джульетта. — Он всегда возвращается. Есть еще Фрэнк. Он заботится о Фрэнке, правда, заботится. Гораздо больше, — добавила она шепотом, — чем об Элле. К тому же моя вера…

— А что, возрожденные христиане никогда не разводятся?

— Я такая же, как вы — католичка. В душе. Кен этого не понимает. Он никогда не понимал, что творится у меня в сердце. Это тайна. Тайный Бог, — она несколько раз истово кивнула. — Так что никакого суда и никакого развода быть не может.

— Но ведь это означает, что он сможет оспорить ваши притязания на заработки Эллы. Он потребует все себе. Возможно, он имеет право на половину. Так или иначе, суда не избежать. Тогда единственными, кто на этом поживится, останутся адвокаты.

— А почему бы, — вклинился Гунтарсон, — просто не отдать Элле то, что она зарабатывает?

— Держись подальше от этого, ты, — вскипел Дола. — Когда мне понадобится твое авторитетное мнение, я спрошу, но разговор сейчас не о том, как сделать тебя богатым!

— Нас с Эллой заботит нечто большее, чем меркантильные соображения.

— Джульетта, я предлагаю разработать новый контракт. Мы можем открыто основать трастовый фонд для Эллы, до которого не сможет добраться ее отец. И никто другой — тоже, — добавил он, сверкнув глазами на Гунтарсона. — Я забираю двадцать пять процентов от всех прибылей, как и прежде. Мы берем таблоиды вашим шармом: Элла остается очень таинственной и отстраненной, поскольку она хороша в малых дозах, но вы крайне любезны со всеми репортерами, и снабжаете их фотографиями, ежедневными отчетами о здоровье дочери, ее образовании. Вы скромны и снисходительны к мужу. Мы превращаем вас в святую. Если — опять мы натыкаемся на это слово — если вы можете пообещать мне, что больше не будет никаких мрачных сюрпризов. Хорошо? Ну как, нет больше скелетов в шкафу?

Джульетта уставилась в пол.

— Что еще? Вы беспокоитесь из-за выпивки? Я же вам сказал, мы обеспечим вам всю необходимую поддержку. На милю в округе нет ни грамма алкоголя. Так что можете забыть об искушении. Вы будете сильной, я уверен в этом, я знаю, что вы хотите покончить с алкоголизмом. Я вам помогу. Элла поможет.

— Простите! Это не выпивка. Вы, конечно, совершенно правы. Я завязала. Навсегда. Это довольно просто, когда рядом нет Кена, и зависит только от моей воли. А когда он вернется, я уже забуду об алкоголе, — она по-прежнему не отводила взгляда от своих ног. — Дело не в этом. Есть… кое-что еще.

— Расскажите мне. Что бы это ни было — вы меня не шокируете. Я всякое повидал, и гораздо худшее, чем вы можете себе представить. Расскажите мне сейчас, и я этим займусь. Не расскажете — и этим займутся таблоиды.

— Это… личное, — Джульетта произнесла это одними губами, наклонившись вперед, и опираясь костяшками о подушки.

— Любовная связь?

Она покачала головой и, указывая большим пальцем через плечо на Эллу, прошептала: — Она не должна узнать. Это есть в моей медицинской карте. Я знаю, кто-нибудь до нее доберется. Если это случится — я умру!

— Аборт?

Она сложила ковшиком ладонь, и прошептала ему в самое ухо:

— Он принес мне… кое-что плохое. Болезнь.

Лицо Дола ничего не выдало.

— Болезнь… Вы говорите о сифилисе? Нет? Ну, значит, гонорея. Кен наградил вас триппером. Это случается со множеством людей каждый день. Ничего особенного. После того как, родился Фрэнк? Сейчас вы здоровы? Отлично! Это не проблема. Никто вашу карту не найдет. Я наложу на нее судебный запрет. Скажем, что это из соображений генетики. Народ будет заинтригован. Видите? Сделаем конфетку — сами понимаете, из чего. И любой, кто опубликует хотя бы дату, когда вы в последний раз принимали аспирин, без разговоров отправится прямиком за решетку!

— Спасибо! Простите меня…

— Да ради Бога, — он улыбался, — это не ваша вина. И давайте съедем из этого дома, ладно? Только сейчас начал понимать, до какой степени он мне не нравится. Такой мрачный! Переедем, куда вы захотите. Элла, что ты думаешь насчет побережья?

Она не ответила.

— Свежий морской воздух всем пойдет на пользу. Давайте обсудим наши дальнейшие шаги.

— Следующий шаг, — вступил Гунтарсон, — это научное обоснование.

— Каким образом, хотелось бы знать?

— Нам нужен документ, опубликованный в научном журнале. Нам нужен акт признания. Эксперименты, тесты… Я обо всем договорился. Я занимался Эллой, а не только ее родителями. И, прежде чем вы об этом спросите — деньги тут ни при чем.

— Питер… Почему бы вам не пойти, и не сделать нам по чашечке чаю?

Гунтарсон ухмыльнулся. Его забавлял этот самодовольный маленький притворщик, перетянутый брючными подтяжками и галстуком-бабочкой, строящий планы относительно того, что, скорее всего, не сможет контролировать.

— Завтра днем Элла и я приглашены на встречу кое с кем.

— Завтра днем мы будем на пресс-конференции. Хотя ваше присутствие, разумеется, необязательно. Вообще не уверен, что оно когда-либо было обязательным!

— Ну надо же! — добродушно воскликнул Гунтарсон. — Целых два приглашения! Давайте предложим нашу дилемму на рассмотрение… Элла! Ты хотела бы завтра пойти со мной в то место, о котором мы говорили, — или с доктором Дола?

— С тобой.

— Не очень-то это уверенно прозвучало, Элла, — заметил Дола. — На самом деле мне показалось, что ты сегодня как-то отстраняешься от нашего друга Питера.

Она продолжала его игнорировать.

— Что-нибудь случилось?

Гунтарсон мысленно выкрикнул слова «Сядь! Сюда!», обращаясь к затылку Эллы. Она обернулась, вся расцвела и перебежала комнату, чтобы усесться на подлокотник его кресла. Он потрепал ее по руке.

— Мы с Эллой приглашены в Раглерианскую лабораторию в Оксфорде, благодаря содействию и помощи журнала «Научный Мир». Самые блестящие физики и психологи университета наденут свои белые халаты, и Элла совершенно покорит их маленькой демонстрацией своих способностей.

Дола уставился на него, не веря своим ушам.

— Не могу объяснить вам, почему, — продолжал Гунтарсон, — но мне кажется, что силы Эллы имеют циклическую природу. Они прибывают и убывают. Как океанская вода: она всегда на месте, все ее неимоверное количество, но иногда ее уровень выше, а иногда — ниже. И у меня есть сильное предчувствие, что завтра ее сила достигнет пика.

— Вы шутите?

— С чего бы?

— Вы не можете вести ее в научную лабораторию!

— Почему нет?

— Боже! Вы совсем ничего не понимаете, да? Попытайтесь включить мозги! Элла — это тайна! Глубочайшая мистерия. Тайна, касающаяся жизни, веры, нашего способа восприятия реальности. Это вещи, которые никто не может игнорировать. И как в отношении жизни или веры — каждый имеет собственные теории в отношении Эллы. Всем нужны ответы на их вопросы — мошенница она или ангел? Располагаем ли мы все такими же силами? Кто она — ведьма, а может, иллюзионистка? А вы хотите отправиться в лабораторию и препарировать эту тайну!

— Именно так!

— Это все равно, что вскрыть курицу, несущую золотые яйца! Предположим, ученые выяснят, что именно заставляет Эллу левитировать — всё, конец истории! Конец любопытству. Конец тайне. Или, что ещё хуже, предположим, что они не нашли решения. Это их разочарует. Раздражит и смутит. У них есть профессиональная гордость. И — они объявляют Эллу истеричкой — вот как все просто! У четырнадцатилетней девчонки слабые нервы. За такой ответ все ухватятся с радостью. Вы и представить себе не можете, как быстро пересыхает источник интереса публики! Сегодня все газеты твердят: Элла, Элла, Элла… Завтра — гробовое молчание.

— Вы предлагаете лишить мир самой выдающейся за всю историю возможности исследовать паранормальные способности — и лишь ради того, чтобы поддержать рекламную кампанию?

— И способствовать созданию ее трастового фонда!

— Какое благочестие! Что-то я не слышал ничего о трастовых фондах до сегодняшнего утра! А что случилось с вашим обещанием не отрезать себе ни кусочка от первого миллиона фунтов? Вы собираетесь тихо предать его забвению?

— Слушай, ты! — Дола резко вскочил с дивана, наставив палец в лицо Гунтарсону. Теперь он уже не старался выбирать приятные слова. — Я уже предупреждал тебя, чтобы ты не заикался о деньгах. Это — последнее предупреждение, потому что, поверь мне, ты еще не готов к тому, чтобы играть с большими мальчиками! Дошло?

— Я отказываюсь далее поддерживать разговор на вашем пиджин-инглиш!

— Хочешь по буквам? Изволь! Где ты был во вторник ночью? Я знаю ответ. А в среду? Я знаю. А прошлой ночью? Когда проявят фотографии — я и об этом буду знать!

Улыбка сползла с лица Гунтарсона. Он выпрямился и согнал Эллу с кресла.

— Прошлой ночью я был у себя дома, — слова у него выходили с трудом.

— А у кого дома ты был накануне?

— Не могу поверить, что вы настолько глупы, чтобы думать, что меня можно шантажировать!

— Я бы и не стал трудиться! Просто я решил, что раз уж ты хочешь проверить, кто в доме хозяин, стоит дать тебе понять, что это такое — играть грубо.

Питер вдруг откачнулся назад и расхохотался.

— Вы — напыщенный осел, раздувшийся от непомерного самодовольства! Вы — национальное посмешище. Я даже не стану беспокоиться о том, чтобы выпустить из вас пар. Мериться с вами мозгами — попусту тратить интеллект!

— Отлично! Уверен, что вы-то уж не станете национальным посмешищем, когда весь мир увидит вашу оксфордскую задницу со спущенными штанами.

— Понятия не имею, о чем вы говорите! Как, впрочем, и вы сами.

— Ночь на среду. Как вы думаете, где вас можно было застукать со спущенными штанами в среду ночью?

В среду ночью… Это тогда, когда Кен напал на Питера, и оба они исчезли, и Элла мысленно отправилась его искать… И все, что смогла найти — это девушку со смуглым лицом, прикуривавшую сигарету…

Это лицо, виденное всего мгновение, с тех самых пор неотвязно преследовало Эллу.

— Ночью в среду? Вас действительно так волнует, чем я занимался ночью в среду? Ладно! Во-первых, я имею право заниматься чем хочу. Во-вторых, если вы за мной шпионите, то вы больной на голову, и к тому же преступник, и мне доставит большое удовольствие увидеть вас в суде, сперва криминальном, а потом гражданском. А в-третьих, все, что я делал в среду — это смотрел телевизор.

Элла ему поверила. Это так просто все объясняло: лицо девушки, обнаженные плечи и шея, струйка дыма… Это было лишь изображение на экране телевизора!

— И в-четвертых, заденете меня — значит, заденете Эллу. Потому что мы с Эллой — лучшие друзья, правда, Элла?

Она смущенно заулыбалась, заерзала, и заплела правую ступню вокруг левой ноги.

Дола рассмеялся мелким понимающим смешком.

— Элле всего четырнадцать. Смотрите, как бы вам самому не оказаться в криминальном суде!

— Думайте что хотите! Я для Эллы — лучший друг. Правда?

— Да, — подтвердила она, — да! Правда!

Глава 29

От Джона Поттс-Стайла, заслуженного профессора в отставке,

Раглерианские лаборатории, Крайстчерч

Остальным членам исследовательской группы проекта

«Элла Уоллис»


24 января

СУЩЕСТВУЕТ ТОЛЬКО В 4 КОПИЯХ!

Секретно! Не подлежит распространению или публикации!

Эти заметки надиктованы в 19.20, 24 января, через четыре часа после завершения исследования экстрасенсорных способностей Эллы Уоллис в условиях лабораторного контроля.

Основаны на детализированных заметках, сделанных во время эксперимента, дополнены только краткими выдержками из обсуждения с коллегами, присутствовавшими при наблюдении означенного феномена.

Подлежат сопоставлению с записями и впечатлениями, сделанными моими коллегами.


При исследовании, начавшемся в 11.00, присутствовали: я сам; проф. Зигберт Бронштейн, лауреат Нобелевской премии в области физики, из университета Виттенберга, первооткрыватель «эффекта Бронштейна»; проф. Ханна Самсон, бывший преподаватель университета Дурхама, автор документов, известных как «основополагающее исследование «эффекта дежа-вю», ныне член совета директоров Ай-Си-Ай; доктор Бернард Масси, главный редактор журнала «Научный мир»; хорошо известный иллюзионист Дэвид Бентвич, президент Магической сферы, приглашенный консультант «Научного мира»; полковник К.Р., наблюдатель военной разведки; лорд Квентин Дарсли, директор колледжа Крайстчерч.

Профессора Бронштейн и Самсон, часто принимающие участие в обследовании лиц, предположительно обладающих пси-способностями, пожелали еще до начала эксперимента заявить о своей убежденности в истинности способностей данного лица (далее — объект). Они на собственном опыте испытали феномены забавного свойства во время телевизионной программы, претендовавшей на демонстрацию объекта в состоянии левитации. Лично я, не имеющий опыта процедур, позволяющих установить присутствие так называемых пси-энергий, представлял противную сторону, будучи, как и директор, пожизненным скептиком.

Полковник Р. был гостем директора, представленным остальным присутствующим в качестве профессора Уилсона. Его заинтересованность в исследовании оставалась тайной для гостей, которыми были:

Элла Уоллис, экстрасенс, 14 лет;

доктор Питер Гунтарсон, журналист, который заявляет, что исполняет роль проводника Эллы, или ее друга. Знаком с проф. Самсон; именно он предложил провести исследование, каковое предложение было с готовностью принято уважаемой коллегией.

Процедура:

Нашей целью было просто установить, могут ли демонстрации паранормальной активности быть убедительно и неоднократно повторены в условиях пристального наблюдения и контроля. В частности, крайне желательно было получить свидетельства в области психокинеза, телепатии, левитации и, учитывая особенный интерес государственного учреждения, представляемого полковником Р., в области дистанционного видения. Использованное оборудование будет упомянуто в связи с каждым отдельным экспериментом.

Общие наблюдения:

Объект и ее спутник прибыли на мотоцикле в 11.40. Объект была сильно возбуждена обстоятельствами путешествия: раньше ей не приходилось ездить на заднем сиденье мотоцикла. Наблюдатели были взволнованы не меньше — вероятно, представившейся возможностью исследовать столь свежий, и, очевидно, мощно проявляющийся феномен, и во время начальных процедур преобладала атмосфера нервозной веселости.

Элла оказалась немногословным ребенком, явно смущенным вниманием взрослых и настроением ожидания, наполнявшим лабораторию. Однако её сдержанность более чем уравновешивалась уверенностью доктора Гунтарсона.

После знакомства была сделана попытка оценить в целом уровень интеллекта объекта, который в разговоре никоим образом не проявился. Был предъявлен простой IQ тест, и поначалу Элла, рядом с которой стоял доктор Гунтарсон, не испытывала особых трудностей в его выполнении. Ни Элла, ни доктор Гунтарсон во время прохождения теста не разговаривали, и не было замечено, чтобы он давал ей какие-либо визуальные, или другие подсказки. Тем не менее, когда профессор Самсон предложила Элле сходный тест без присутствия рядом Гунтарсона, полученный результат разительно отличался от предыдущего: можно было предположить, что девочка полуграмотна, и едва знает арифметику. Разумеется, из такого случайного эпизода нельзя сделать никаких определенных выводов.

Перед началом экспериментов Элла согласилась на тщательное обследование своего тела с помощью магнитометра и ручного металлодетектора, какие применяются в аэропортах. Целью его было обнаружение скрытой аппаратуры; ничего обнаружено не было.

Эксперименты:

1) Как дань уважения истории, первое использованное приспособление воссоздавало оборудование эксперимента по психокинезу, впервые проведенного сэром Уильямом Круксом, кавалером ордена «За заслуги», членом Королевского Общества, в 1870 г. Это было одно из первых заслуживающих доверия исследований в области паранормального, объектом выступил медиум-спиритуалист Дэниел Данглас Хьюм.

Деревянная планка была уравновешена в следующем положении: один конец опирался на стол, другой — на треножник, — и снабжена пружинными весами. Элле предложили без нажима приложить пальцы к планке в том месте, где она касалась стола (отрезок дерева около 2 см длиной, 5 см шириной и 3 см толщиной). Весы показали давление, равное давлению массы в 1,5 кг. Проф. Бронштейн, чья масса тела составляет 86 кг, продемонстрировал, встав на стол, и перенеся весь свой вес на ближний конец планки, что может таким образом воздействовать на весы, установленные на дальнем ее конце, лишь с силой, достаточной для показателя в 1 кг.

В отличие от старинного эксперимента, в данном случае не менее пяти видеокамер фиксировали феномен со всех возможных углов.

Затем Элла, предварительно погруженная в спокойное и податливое состояние доктором Гунтарсоном, приложила кончики пальцев одной руки к самому краю планки. Весы зафиксировали немедленное увеличение давления до трех килограммов. Масса ее собственного тела в одежде, измеренная позднее, составила 37 кг. Вывод звучит смехотворно, хотя от него и сложно отмахнуться: это хрупкое создание пальцами одной руки оказало давление, равное давлению груза массой в 250 кг.

Эта архаичная демонстрация вызвала настоящую сенсацию, поскольку была осуществлена всего лишь в знак почтения к прошлому.

2) Перед началом настоящего исследования, в то время как внимание наблюдателей было временно отвлечено от объекта на внутренние проблемы, она, вне всяких сомнений, начала левитировать.

Стоя в одиночестве в углу, никем не замеченная, и находясь на некотором расстоянии от камер, она поднялась вертикально на высоту около 90 см, и зависла с вытянутыми вперед руками, как бы поддерживаемая привязными ремнями. Разумеется, никаких ремней на ней не было. Когда на этот эффект обратил наше внимание возглас доктора Гунтарсона, ее парящее тело, казалось, приподнимали за каблуки, пока оно не приняло горизонтальное положение. Иллюзионист Дэвид Бентвич, несмотря на просьбы проф. Самсон и Бронштейна этого не делать, настоял на том, чтобы приблизиться к ней, после чего сомкнутыми в кольцо руками провел по всей длине ее тела, дабы уверить нас в отсутствии каких-либо физических поддерживающих средств. Когда его исследование было закончено, Элла с довольно большой скоростью упала на пол. Она не помнила, как поднялась в воздух, и настаивала, что не получила повреждений.

2а) Эта левитация угрожала сорвать все дальнейшее исследование. Все присутствующие объявили о том, что не могут не верить собственным глазам, однако данное явление выпало за пределы контролируемой площади эксперимента и, следовательно, с научной точки зрения неизбежно не могло быть использовано для каких-либо выводов, в связи с чем наблюдатели потребовали исключить его из настоящих заметок. Более того, левитация не могла быть немедленно воспроизведена снова, так как объект протестовала, заявляя, что утомлена, испугана, и больше не хочет «летать». Ее спутник поддержал ее, предупредив, что продление применения пси-способностей вопреки нежеланию объекта может оказаться крайне разрушительным.

Таким образом, перед попыткой продемонстрировать экстрасенсорную коммуникацию был сделан перерыв на тридцать минут. Данный опыт был проведен в традиционной форме с использованием карт Райна.[37] Каждая из пяти карт помечена простым ясным символом: крест, круг, звезда, квадрат и волнистые линии. Объект была помещена в большую кабинку, не имеющую окон, звукоизолированную, хорошо освещенную, оборудованную единственным стулом и микрофоном. Кабинка исполняла роль «клетки Фарадея»,[38] с натянутой внутри стен сеткой из проводов, блокирующей любой электрический сигнал. Предварительные испытания доказали невозможность получения занимающим кабинку лицом каких-либо стимулов извне.

Знаменитые карты Райна были затем перемешаны, и представлены по одной доктору Гунтарсону, который находился среди наблюдателей снаружи кабинки. Он в порядке очереди «телепатически передавал» изображения объекту. Практически сразу после того, как он получал очередную карту, она называла символ в микрофон. Колода был вновь перемешана, и предъявлена пять раз подряд,[39] причем объект достигла стопроцентной точности в ответах. Доктор Гунтарсон заявил, что объект никогда прежде не видела колоды Райна, и не могла знать содержания символов. Более того, он указал, что она не могла определить момент, в который предъявлялась карта, иначе, чем телепатически.

Директор предположил, что доктор Гунтарсон, возможно, применяет скрытое электронное устройство связи, использующее какую-то новую технологию, сигнал которого может проникать сквозь «клетку», изобретенную нашим почтенным предшественником Фарадеем. Поэтому директор предложил самостоятельно исполнить роль телепатического «отправителя». На этот раз результат был заметно ниже: объект угадывала момент предъявления новой карты лишь шесть раз из десяти. Однако идентификация символов была совершенно точна.

В экспериментах с картами Райна коэффициент случайных точных попаданий составляет 20 процентов. Набранные 33 процента обычно принимаются как свидетельство телепатии. В частых провалах подобных экспериментов объектами, предположительно обладающими телепатическими способностями, обычно обвиняют неблагоприятные условия лабораторий.

3) Единственное заслуживающее упоминания подозрение в обмане или мошенничестве возникло, как ни странно, не во время экспериментов, а за обедом. Поскольку доктор Гунтарсон предупредил нас, что объект будет чувствовать себя неуютно в величественной трапезной колледжа, мы обедали в менее пустынной атмосфере лабораторной столовой. Девочка ела с удивительным для ее габаритов аппетитом и, пока остальные заканчивали свой десерт, попросила разрешения посетить уборную. Профессор Самсон, единственная среди нас представительница прекрасного пола, предложила проводить ее. Но девочка очень настаивала на том, чтобы отправиться туда самостоятельно. Наш магистр магии Дэвид Бентвич предположил, скорее как вероятность, нежели бросая вызов, что умелые мошенники могут воспользоваться временем, проведенным наедине «за омовениями», для того, чтобы приспособить скрытое оборудование — если, конечно, допустить, что какое-либо оборудование могло избежать нашего обыска. Объект впала в сильное волнение, настаивая, чтобы ей разрешили уединиться. Разумеется, мы согласились — и трудно даже предположить, какие секретные аппараты могли вызвать явления, описанные ниже. Тем не менее, ее настойчивое требование возможности уединения остается загадкой. Во время обеда директор говорил с большой энергией и не меньшей мудростью о том, как жизненно важно, чтобы церковь приняла в свое лоно то, что он обозначил как «глобальную культуру "секретных материалов"». Его тревожное утверждение, что ныне больше британцев верит в существование инопланетных форм жизни и НЛО, нежели в чудо Воскресения, встретило воодушевленный отпор со стороны доктора Масси и проф. Бронштейна; его пылкая молитва о том, чтобы наука и религия как можно скорее достигли взаимопонимания, к вящей славе той и другой, возбудило у всех присутствующих горячее одобрение.

За) Эксперимент по дистанционному видению был введен в программу по просьбе полковника Р. и привел к разочарованию. Объекту предъявили координаты географических точек с просьбой дать ответ, что ее внутренний взор видит в указанных местах. Несмотря на некоторые подсказки доктора Гунтарсона, она не смогла представить никакой информации; будучи не в состоянии визуализировать физическое предметное наполнение набора координат, она явно не желала строить предположения или придумывать ответ.

Полковник Р., явно имевший предварительный опыт экспериментов по дистанционному видению в период сотрудничества с ЦРУ, высказал мнение, что благоприятные результаты часто бывают получены путем «внетелесных» переживаний: объект воображает мгновенный полет к назначенному месту, чтобы увидеть его «из первых рук». Элла отрицала какое-либо знакомство с «внетелесными» путешествиями, и ее последующие покорные попытки осуществить оное привели к предсказуемой неудаче. Доктор Гунтарсон отказался способствовать ее усилиям с помощью гипноза, настаивая на том, что единственным вероятным результатом этого было бы повторение левитации, а это предположительно истощило бы ее пси-резервы до такой степени, что сделало бы дальнейшие эксперименты невозможными.

3) Все присутствующие с горячим нетерпением ожидали возможность увидеть повтор подвига левитации, на сей раз при предписанных нами условиях. Девочка выказывала некоторые признаки утомления, в том числе почти светящуюся бледность и дрожь в пальцах. По крайней мере дважды чуть слышным голосом попросила доктора Гунтарсона, чтобы он «забрал ее домой». Его уверения, что тесты вскоре закончатся, успокоили ее.

4) Объект была вновь помещена в кабинку, микрофон в которой на этот раз был заменен тремя микровидеокамерами. В кабинке было достаточно места, чтобы объект могла лечь на пол, вытянувшись по диагонали из угла в угол. На пол было постелено одеяло. Когда она выразила нежелание ложиться, ей был предложен стул. Она продолжала жаловаться, говоря, что не хочет продолжать тесты, и повторно выразила желание вернуться домой. Доктор Гунтарсон успокоил ее, настойчиво повторяя, что желаемый исход исследования и, как следствие, всех ее стремлений, зависит от достоверно зафиксированного момента левитации. Во время уговоров он держал ее за руки, что оказало на объект заметное благоприятное воздействие. Затем он перешел к погружению объекта в состояние действительно глубокого транса, используя сравнительно небольшой набор гипнотических приемов. Ни разу во время гипнотического воздействия он не приказывал ей начать левитацию.

Объект была подведена к деревянному стулу, находившемуся в кабинке, лично мною и доктором Масси. Она выказывала явное желание материнского утешения; ее точные слова были «Я хочу к маме!» Доктор Гунтарсон не был обеспокоен и уверил нас, что эта фраза произнесена бессознательно.

Тяжелая дверь кабинки была закрыта. Поначалу показалось, что это действие нарушило транс — объект внезапно вскочила на ноги, сбив стул, и закричала. Точные слова ее остались неизвестны, так как кабинка непроницаема для звуков, а микрофон был удален, но казалось очевидным, что объект желает покинуть место своего заключения.

Директор немедленно предложил отменить тест, и проф. Самсон высказала свое согласие, но доктор Гунтарсон предложил еще на несколько минут продолжить исследование. Возбуждение вскоре спадет, предсказал он — и оказался прав. Оно сменилось очевидным надломом: у объекта подкосились ноги, и она села на пол, склонившись лицом почти до лодыжек. И вновь доктор Гунтарсон посоветовал не вмешиваться — похоже было, что объект впадает в глубокий транс, за которым определенно должна была последовать левитация.

Поведение объекта на этой стадии живо напомнило мне эксперименты над молодыми приматами (шимпанзе и т. п.), особенно те из них, в ходе которых животное было насильственно разлучено со своей семейной группой и, возможно, стало свидетелем гибели одного или нескольких сородичей. В данном случае объект сложилась в эмбриональную позу, прикрывая лицо локтями и коленями. Никакого движения не было отмечено, кроме периодических конвульсивных вздрагиваний груди. Проф. Бронштейн выразил обеспокоенность тем, что это может быть признаком затрудненного дыхания, но доктор Гунтарсон уверил его, что в состоянии гипнотической релаксации такие приступы невозможны. Какое бы угнетенное состояние объект ни переживал, совершенно невероятно, чтобы оно было вызвано внешними стимулами, и, возможно, было реакцией на нечто гораздо более глубоко скрытое. Более того, внешнее проявление подавленности могло быть обманчивым. Он был непоколебимо уверен в том, что последует выдающаяся левитация, намекая на возможность сопутствующих феноменов, и преуспел в том, чтобы умерить всякое беспокойство участников исследования.

На этой стадии тело объекта, одетое в темную одежду, было ясно видимо на фоне светлой ткани одеяла.

Как убеждает видеосъемка, исчезновение ее было мгновенным.

В тот момент, когда доктор Гунтарсон чрезвычайно уверенно предсказывал пси-манифестацию, тело его протеже исчезло с экрана.

Полковнику Р. первому удалось сбросить оцепенение. Пока все остальные недоверчиво глядели на наш монитор, теперь показывавший лишь пустую кабинку, он и Бентвич быстро приблизились к двери и открыли ее. Внутри никого не было. Все печати остались целыми. Все тонкие воздуховоды были исследованы. Было совершенно невозможно, чтобы объект покинула кабинку каким-либо из обычных способов, что противоречило свидетельству наших глаз и камер.

Дэвид Бентвич совершил — возможно, без необходимости — тщательный демонстративный обход кабинки, простукивая ее крышу и стены изнутри в поисках скрытых люков. Хотя он и является признанным мастером исчезновений из замкнутых пространств, здесь он признал свое полное недоумение.

Однако мгновенное ликование по поводу спровоцированного и зафиксированного явления дематериализации человека сменилось тревогой за безопасность объекта. Оптимистичные уверения доктора Гунтарсона в том, что она вскоре материализуется вновь, не оправдались, и через несколько минут возрастающего беспокойства его настроение внезапно переменилось от состояния уверенности до крайнего потрясения.

Курьезная невозможность поднять тревогу по поводу исчезновения (едва ли можно было сообщить о нем в полицию, как в обычных случаях «пропажи человека») усиливала наши затруднения. Трудно было устоять перед соблазном вновь исследовать кабинку, как будто присутствие объекта под одеялом или в одном из углов могло остаться незамеченным. Вместо этого мы изменили тактику, и попытались успокоить доктора Гунтарсона, выспрашивая у него сведения о любом человеке, или месте, к которому объект могла быть «перенесена». Он назвал некоторых друзей и членов семьи, чьи телефонные номера было легко получить, но тогда возникла другая сложность: как связаться с ними, чтобы не поднять таким образом тревогу.

Диктовка прервана в 20.40, 19 января, до окончания на следующий день.

Глава 30

В тот самый момент, когда Элла, находясь в Оксфорде, просилась к матери, Джульетта была в Лондоне. Ей тоже хотелось уехать. Она шептала Джо Дола: «Я не могу этого сделать, прочтите им сами!» — и ее слова были подхвачены микрофонами, и разнесены по всему залу.

Доктор Дола, обладающий безошибочным чутьем на подходящий фон для фотосъемки, выбрал для этой пресс-конференции отель на Бонд-стрит под названием «Роял Палас». Его лобби-бар и первый этаж были недавно обставлены заново, и превращены в просторный атриум, располагавшийся сбоку от башни спальных блоков. Две спиральные лестницы вились к центру широкой кольцеобразной площадки, где гости обычно обедали. Резной бар составлял часть внешнего обода этого кольца. Потолок был стеклянный, и сквозь него просвечивало небо. Журналисты и съемочные группы, присутствующие строго в соответствии с разосланными приглашениями, размещались вокруг столиков. Им были предложены тарелки с закусками, бокалы белого вина; на столиках стояли букеты цветов.

Джульетта сидела рядом с лестницами, за квадратным столом, от которого тянулись две дюжины кабелей. Со всех сторон сияли дуговые лампы. Ее лицо было полускрыто целым гнездом микрофонов.

Доктор Дола сидел рядом с ней, откинувшись на спинку, и поглядывал сквозь потолок на серое небо, щурясь от бриллиантового блеска ламп…

Начало оказалось неудачным. Они обедали в отеле, и их узнавали. Другие гости то и дело подходили с просьбами об автографах и рассказами о том, что они пережили во время показа документального фильма «Элла». Дола объяснял каждому поклоннику, что автографы принято давать после еды, а не во время, тогда как Джульетта просто пожимала плечами, и молча ставила подпись на салфетках, на меню, и обороте визитных карточек, и даже на спинке мужской рубашки. Она приняла свою роль знаменитости. В конце концов, она же мать Эллы!

Джульетта казалась смущенной и немногословной. Дола сочувственно полагал, что она беспокоится об Элле, которую сейчас заставляют «прыгать в кольцо» неизвестные ученые.

Но Джульетта не переживала из-за Эллы, и замечание Дола о том, что она должна переживать, только заставило ее почувствовать себя еще хуже. Ей хотелось выпить. В четверг и пятницу, ознаменованные алкогольным отравлением, она достаточно легко обошлась без новой порции. Сегодня она уже не справлялась. Ее трясло, и аппетит отсутствовал напрочь. Бар за лестничными колодцами был открыт, объемистые бутылки спиртного переливали свое содержимое в стаканы и бокалы, а под стойкой позвякивали сетки с тоником и имбирным элем.

В тот момент, когда Дола вышел из-за стола, чтобы подписать чек, к нему поспешил толстый мужчина в твидовом пиджаке. Обхватив Дола одной рукой за плечи, крепко сжав его бицепс, он пробормотал: «Хосе, Хосе!» — и приветствовал его энергичным рукопожатием, не давая Дола вывернуться из захвата.

Дола позволил ему отвести себя на три-четыре шага в сторону — он знал, что люди с большими деньгами, ищущие, куда бы их потратить, часто ведут себя подобным образом.

— Меня зовут Барри Грин, я из «Стар».

Дола напрягся. Оказывается, этот парень — всего лишь репортер!

— Слушай, у меня для тебя славная новость. Мы можем напечатать о тебе статью — просто так, задарма. Спорю, ты готов сделать перерывчик, правда?

— Ага, спорь, — поддакнул Дола. Он прекрасно умел вести себя с человеком, которого видел не более четырех секунд, как с близким знакомцем. — На этот раз я пашу ради своего куска как проклятый. К тому же поправочка: как ты, возможно, знаешь, на сей раз я от своего куска отказался.

— Ты ничего не получаешь?! Занимаешься этим бесплатно?! — на лице Барри Грина явно читалось недоверие.

— Всего лишь из чувства справедливости. Это дитя, Элла, она чудо-ребенок, но… всего лишь ребенок. Ей нужна защита. Я и пенни не возьму, пока не увижу, что она может безопасно отчалить.

— Ну, Джо Дола… плевать, что там о тебе говорят! Ты — форменный святой, коли так!

— Конечно! И почему это люди с таким трудом в это верят? — Дола хихикнул. Словесный пинг-понг с этим парнем из «Стар» доставлял ему удовольствие. Барри Грин, по всей видимости — нечестный, нечистый на руку борзописец. Отлично! С такими людьми всегда знаешь, чего от них ждать.

— Но меня вот что интересует, — поделился Грин, — каким образом ты ухитряешься контролировать эту историю? Я имею в виду — ты же не можешь предсказать, что случится в следующую секунду?

— Ну да, этакая бегущая строка — ни малейшего представления, куда она дальше побежит.

Грин зычно расхохотался;

— Отлично! Класс! Бегущая строка, которая так и норовит смыться! На лету ловишь!

— Если даже ты не можешь ее догнать, куда уж мне! Эта семейка ни минуты не желает быть со мной откровенной. Поначалу такая вся из себя счастливая семья, потом, откуда ни возьмись, выскакивают любовницы… Еще и девчонка смылась с этим своим Адонисом… Смотрит ему в рот телячьими глазами…

— Да ну?

Дола сдал назад:

— Я преувеличиваю, конечно. Главное дело, я пытаюсь навести на этих ребят хоть какой лоск, но это такая деревенщина… Не для прессы, Барри — мне так трудно достучаться до их тупых голов! Если же они всё-таки начнут играть по правилам, могут поднять нехилую сумму. Обеспечить себя на всю жизнь. Но их и на секунду нельзя предоставить самим себе. Оставь их где-нибудь, где есть рядом камера — и получишь гарантированный хаос. Знаешь поговорку — никогда не работай с детьми и животными? Так я тебе скажу: никогда не работай с детьми, животными и семейкой Уоллис!

Грин сочувственно покивал.

— А что, Элла неровно дышит к этому викингу, да?

Нет уж, второй раз Дола не попадется!

— Нет, нет! Не обращай внимания, Барри, это я так, ворчу… Так что у тебя нынче за дело?

Грин огляделся, проверяя, нет ли рядом Джульетты.

— Мы добыли папашку. Рикар Дейоне. Старый лягушатник. Он и вправду здесь, в одном из номеров, если что.

— Отец Джульетты? Думаю, они не встречались с…

— С тех пор, как она сделала ноги, чтобы закинуть их на спину папочке Эллы. Ехасtement. Точняк — если я правильно въехал в тот диалект, на котором он бубнит.

Alors, nous parlons Francais![40]

— О, круто, так ты и по-иностранному можешь! А, ну конечно, еще бы… Знаешь, это отличная новость, потому что старый лягух ни бельмеса не смыслит по-английски, и будь я голубой, если знаю, что он там трындит. Во всяком случае, я так понимаю, он и Эллина старуха не виделись лет пятнадцать. Вообще бы никогда не встретились, если бы не вся эта хренотень. Не думаю, что он умеет читать, да и телека у него отродясь не было, но каким-то образом в эту дыру в Лягушандии, где он живет, дошли слухи, что у него есть внучка, и что эта внучка с бухты-барахты сделалась знаменитостью.

— Наверно, просто денежки учуял, — предположил Дола.

— Думаю, он просто хочет зарыть топор войны, прежде чем откинет копыта, — покачал головой Грин. — Он и вправду древний чудак. Выглядит так, будто сошел с рекламы «Голуаз».

— О чем вы шепчетесь? — вопросила Джульетта.

Дола резко обернулся, на полдороге нацепив дежурную улыбку, и представил ей Грина.

— А что вы ему рассказываете?

— Это скорее он мне рассказывает, Джульетта. Для разнообразия — кое-какие хорошие новости.

— Что? — ее глаза подозрительно сузились, а потом широко распахнулись от потрясения, когда она прочла ответ на его лице. — Мой отец — нет, только не мой отец! О, нет-нет-нет! Вам пришлось выкопать его из могилы? Или он унюхал возможность поживиться деньгами? Скажите ему, чтоб убирался в свою земляную нору! И еще скажите ему, что я надеялась… что его дочь искренне надеялась, что он издох!

Грин пытался сохранить уверенный вид. Не так сложно было представить себе зомби в числе членов семейки Уоллис. Рикар Дейоне вполне мог сойти за живого мертвеца.

— Джульетта, — пытался утихомирить ее Дола. — Возможно, сейчас самое время наводить мосты. Разобраться с прошлым. Но я обещаю вам, если вы не чувствуете себя достаточно сильной, чтобы справиться с этим, вам не придется сегодня с ним встречаться. Я об этом позабочусь.

— Я бы не захотела с ним встречаться, даже проживи я сотню жизней!

— Он, кажется, очень подобрел со временем, — солгал Грин. — Конечно, я не знаю, каков он был раньше… Но может быть, вы обнаружите, что он изменился, смягчился, все-таки возраст…

— Такие, как он, не меняются! Он — дрянь! Прогнил насквозь!

— Ладно, Джульетта! Давайте теперь сосредоточимся на пресс-конференции…

— Вы желаете знать, почему я его ненавижу? Хотите? А сами не можете догадаться?!

Нет, с невинным видом покачал головой Грин. Весь внимание. Дола попытался ее увести, но Джульетта тянула его обратно.

— Как вы думаете, что он делал, когда умерла моя мать? Для удовлетворения своих физических потребностей? Ну, догадались?! А когда я сбежала, как вы думаете, каково было моей сестре, Сильвии? Вы, газетчики, снова повытаскивали все наружу. Для начала… Нет, это ты заткнись! — велела она Дола, отпихивая его в сторону. — Для начала они публикуют все те байки, что нарассказывал им мой деверь. Он ничего не знает о моей семье! Ни-че-го! А теперь они притаскивают этого ужасного дрянного старика!

Она уже кричала, и продолжала кричать, пока Дола уводил ее, твердо обхватив за талию.

— Спросите его, — вопила она Грину, — зачем он заставил мою сестру родить убогого больного ребенка!

Дола затащил ее в дамскую комнату, и с грохотом захлопнул дверь каблуком.

— Держите себя в руках! Держите себя…

Она обрушила кулаки на его плечи, и безудержно разрыдалась. Дола осторожно поддерживал ее.

— Ну-ну… Смелее, держим личико… Там снаружи мальчики из прессы…

— Простите, простите меня… Вы не знаете, что меня сейчас заставили вновь пережить…

— Кажется, представляю…

— Он сделал Сильвии ребенка. Я сама двоих таких убила — сделала аборты. Я думала, что никогда больше не смогу иметь детей, но забеременела от Кена в первую же ночь. Я иногда думаю, может, поэтому Элла такая странная. Потому что в ней живут призраки моих двух мертвых малышей… Детей ее собственного деда!..

— Ну, перестаньте же! Вам от этого не легче. Подумайте о чем-нибудь более приятном.

— Вот, так и Сильвия говорит. «Будь счастлив, не беспокойся»… Она этой песенке научила и Фрэнка. Но я не верю, что Сильвия счастлива. Это просто другой способ быть несчастной… Он заставил ее родить ребенка. Наш отец — это он так решил. Ей было шестнадцать. Ребенок родился слепым. И психически ненормальным. Когда он его увидел, то захотел, чтобы она его убила. Сначала он не позволяет ей сделать аборт, потом видит своего собственного сына, от своей собственной дочери, и говорит: «Ты должна это утопить!»

— Что ж, — сказал Дола, — я рад, что вы рассказываете это мне одному.

— Так вот о чем вы думаете? Что я была не права, когда рассказала что-то этому репортеру прежде, чем мы потребовали с него денег?!

— Он все равно раздует до небес все, что бы вы ни сказали. Это ваша жизнь — с тем же успехом вы могли бы на ней заработать.

— И что же деньги могут изменить? Неужели вам безразлично, что стало с ребенком?

— Это давно в прошлом.

— Тогда почему я сегодня плачу? — она выпрямилась, и взглянула на свое бледное, покрытое красными пятнами отражение. — Я каждый день вижу перед собой его ужасное лицо. Я не заглядываю в коляски, не смотрю на магазинные плакаты с детьми, потому что вижу в их личиках больное маленькое животное, которое родилось у Сильвии. Один глаз у него был раздут, оно даже не могло как следует есть или дышать. Она завернула его в свои свитера и тряпки, которые ей удалось выпросить на заправочных станциях. Она пряталась в чьей-то машине, потому что у нее не было денег на паром. Точно так же, как я. Она отыскала меня в Бристоле, и принесла ко мне своего ребенка. И спустя две ночи он умер в нашей кухне. Тогда Кен взял лопату, пошел в Лей Вудс, и вырыл для него могилу. Вот что он сделал. И мы помолились за него. Может, вы хотите выкопать его обратно, и продать его косточки?

— Перестаньте, Джульетта! Вытрите глазки. Думаю, сегодня это так особенно тяжело, потому что вас тянет выпить.

— Это всегда тяжело!

— Лучше избавиться от этого раз и навсегда. Плюнуть, и забыть. — Он взял ее за локоть. — Нас уже ждут.

Она не хотела смотреть прессе в глаза, и все еще упрашивала его вернуться домой, когда Дола усадил ее в кресло перед микрофонами, и постучал ложечкой о стакан, чтобы привлечь внимание.

— Друзья мои! Думаю, что все вы уже здесь, за исключением тех, кто едет очень уж издалека, — он выглянул из-за камеры, и обежал глазами ряд столиков с сидящими вокруг журналистами, изгибающийся вдаль под наклонными стеклянными панелями. — Я буду краток. Я уверен, что вы понимаете, какое трудное время сейчас у Эллы и ее матери. На самом деле Эллы сегодня здесь не будет, и я понимаю, что вы этим разочарованы, хотя, скорее всего, и не удивлены. В настоящий момент она очень занята с учеными светилами в Оксфорде; все это — большой секрет, поэтому сегодня я не могу вдаваться ни в какие подробности. Но, я уверен, чем бы это ни закончилось, результат будет потрясающий — для всех нас.

— Кто стоит за этими экспериментами? — крикнул кто-то.

Дола проигнорировал выкрик.

— Джульетта, мама Эллы, очень хотела со всеми вами встретиться и ответить на ваши вопросы, и я знаю, что вы постараетесь быть с ней помягче. Все мы люди — и многим из вас, я знаю, предстоят собственные проблемы, связанные с браком. Постарайтесь учитывать ее чувства, хотя бы ради приличия — и, я уверен, сегодняшний день окажется для всех нас весьма плодотворным.

Джульетта ладонью разгладила на столе текст своего заявления. Другая рука взялась за микрофонную стойку, придвигая ее поближе. Так было меньше заметно, как у нее трясутся руки. Позабыв о порученном распоряжении постоянно быть обращенной лицом к камерам, она показала им макушку, низко наклонив голову, и начала читать:

— Вследствие множества распространившихся в некоторых кругах домыслов, я желаю внести ясность в вопрос, касающийся взаимоотношений между отцом и матерью Эллы — между мной и моим мужем Кеном. Я уже некоторое время была осведомлена об отношениях Кена с другой женщиной, и всегда считала, что наиболее достойная линия поведения в данном случае — игнорировать их. Более того, поскольку я — мать, моей главной обязанностью является обеспечивать любовь и поддержку моим детям…

Она говорила монотонно, не вкладывая в произносимые слова ни малейшей крупицы смысла. Они для нее ничего не значили. Хосе Дола написал их за нее.

Дойдя до конца страницы, она запнулась. Она не была уверена, следует ли ей перевернуть страницу, и едва ли у нее были сейчас силы беспокоиться по этому поводу.

По прошествии нескольких секунд напряженного молчания, с места поднялась женщина, сидевшая через два столика:

— Джульетта, я Милисента Армадейл, газета «Миррор». Могу ли я спросить вас…

В это мгновение над стеклянным потолком возникла какая-то тень, и мисс Армадейл так и не закончила свой вопрос. Одна из продолговатых стеклянных панелей разбилась с треском, похожим на звук переломившегося древесного ствола, и огромные осколки запели в раме, прежде чем осыпаться вниз. Они падали со слабым свистом, как копья, пролетая сквозь лестничные колодцы, разбиваясь о плиты пола… И свернувшееся калачиком тело Эллы Уоллис с грохотом приземлилось на стол перед ее матерью, раскидав в стороны микрофоны, и заставив отшатнуться съемочные группы.

Загрузка...