Элитный отряд князя Изяслава

Глава 6 Тяжкий труд чтения

За книгу, полученную от отца митрополита, Хотен положил засесть сразу же, как только вернется в отведенный ему покой в княжеском дворце. Ссылаясь на распоряжение великого князя, он запасся у ключника несусветным количеством свечей, хотел было потребовать и побольше бересты для записей, да передумал. В казне нашлась вещичка более удобная, и в рассуждении необходимости сохранения тайны лучше не придумаешь – устройство для обучения письму, детьми-школьниками называемое «вечной кожей». Была то сохранившаяся еще с детских лет князя Изяслава дощечка, с одной стороны которой в неглубоком корытце наплавлен воск, а на другой, выпуклой, вырезана азбука. Надо тебе записать – черти на воске острым концом писала, а не нужна уже заметка – переверни писало да затри тупым концом. Забыл какую букву – переверни дощечку да подсмотри в азбуке.

К чтению подготовился Хотен по всем правилам: книгу, отнюдь, вопреки его опасениям, не толстую, положил на стол, рядом разместил писало и дощечку с воском. Помолившись наскоро, расстегнул застежки и раскрыл книгу. Оказалось, что была она сотворена скупо: ни цветных заставок, ни раскрашенных буквиц, поля маленькие, чтобы на каждую страницу побольше вписать. Первая буква на первой странице была наведена пером дважды и снабжена завитушкой – вот и все украшения.

Начал читать емец – и ужаснулся. Покойный князь, видать, решил вначале изложить свой взгляд на христианскую веру, а при том не из головы писал, а держа перед собою «Псалтырь». Для того чтобы понять, Владимировы ли слова повторяешь, либо царя Давида Псалмопевца, приходилось каждую строку перечитывать дважды. Незадачливый читатель сперва озлился, потом утомился и незаметно для себя за тем же столом, где мучился с книгою, и задремал.

Снились ему все те же стихи из псалмов, и угнетала даже во сне необходимость проснуться и возвратиться к тяжкому труду чтения. Очнулся Хотен уже в темноте. Невдалеке бухали колокола, созывая народ к вечерне. Хотен натянул шубу, надел шапку и рукавицы, тщательно запер на замок горницу и отправился за советом к отцу митрополиту. Сторож у калитки, в доспехе по вечернему времени, присмотрелся к нему подозрительно, однако выпустил.

На вечерне отца митрополита не оказалось, Хотен поплелся к нему домой и, пробившись сквозь оборону келейника Ефима, и у самого хозяина встретил не самый ласковый прием. Отец митрополит не сразу уразумел, что остановило читателя, поняв же, заявил с обидною усмешкою:

– Тьфу ты, прости меня, Господи! Да ведь именно в выписках из псалмов и может быть спрятано то, что мы ищем! Его можно было написать первыми буквами каждой выписки, а то и таким способом: число, под которым псалом помещен в «Псалтыри», как тебе ведомо, передается буквами под титлом; каждую вторую такую буковку выписывая в последовательности псалмов в книге князя, можем получить нужное нам указание. Понял ли ты меня, емец?

– Прости, но не понял я, господине отче митрополите, – повинился Хотен, отнюдь не постигая, в чем виноват. – Говорил же я тебе, что человек я простой, не книжный.

– Пожалуй… Тогда скажу тебе одно. Спрятать указание теми способами, кои я тебе только что раскрыл, может любой грамотей, имеющий перед собою «Псалтырь», если только додумается до сей хитрости. А вот прочитать его, даже догадавшись о способе записи, сумеет только большой знаток псалмов, ну, вроде меня, например. Ты, емец, уж точно не смог бы. Так что и не бери сего в голову, читай книгу, чтобы постигнуть душу и мысли того, кто ее написал – и разве не о том мы с тобою договаривались?

– Разве? – окрысился Хотен. Однако, опомнившись, тут же поклонился. – Конечно, тебе лучше знать, господине отче митрополите…

– Разумеется, мне лучше знать. Иди, читай, и чтобы не смел больше меня беспокоить без спросу. Князь Изяслав дал тебе только три дня, говоришь? Читай спокойно, я уговорю его не торопить тебя. Молиться можешь дома, от посещений служб божиих тебя избавляю. А теперь исчезни.

Не в лучшем настроении возвращался Хотен в княжеский дворец. А тут и очередная неприятность: дворцовый сторож не пустил его в калитку, заявив невежливо, что знать не знает такого боярина, да и все дружинники сейчас за столом, ужинают в гриднице.

– Да что ж ты, олух царя небесного, меня тут заморозить хочешь? – взревел Хотен – и вдруг осекся. Мороз уж не кусался, как еще вчера, и снег не хрустел под ногами, а по доскам забора, там, где падал на них свет от факела сторожа, темнели черные пятна сырости.

В конце концов удалось вызвать к калитке Радко. Кивнув Хотену, старый децкий, дожевывая, приказал сторожу снять сперва шлем, а затем войлочный подшлемник, после чего наградил его увесистым подзатыльником, пояснив, не торопясь:

– Дитенком как-то вышел я во двор по нужде вечером, и не один, а с отцом моим покойным, потому что сам боялся темноты во дворе. И видим: летит по небу большой и хвостатый огненный змей. Тогда батюшка отвесил мне по затылку, как вот я тебе, и сказал: «Уж теперь-то, Радко, ты сего змея запомнишь!» А тебе запомнить придется его вот, нового боярина господина твоего, великого князя Изяслава Мстиславовича.

– Нечего руки распускать, не большие вы оба бояре, – проворчал сторож, наклонившись за выпавшим из рук шлемом. – Бояре верхом ездят, а не на своих ногах по городу бегают.

Хотен отмахнулся от него, отвел Радко в угол двора, к самой, судя по густым лошадиным запахам, конюшне, зашептал:

– Прости, боярин, что оторвал тебя от стола, однако предстоит нам новое совместное дело, к тому же весьма тайное. Не стану я теперь тебя морозить, тайну открывая, только попрошу: распорядись там, чтобы мне еду и питье с поварни через Хмыря передавали, пока не поедем мы с тобою в посольство. Светиться в гриднице мне теперь не с руки.

– О чем речь! А денежное ли дело? – громким шепотом осведомился старый децкий. И, не дождавшись ответа: – Утро вечера мудренее, посол. А вот твоего Хмыря я вздрючу сегодня же вечером!

Так началось всенощное бдение Хотена, отнюдь не жалевшего князевых свечей. Самолюбие в нем взыграло, и отважился он самолично проверить, не решил ли и в самом деле старый князь Владимир поведать свою тайну первыми буквами выписанных в его книге стихов из псалмов. Может быть, и не все стихи из «Псалтыри» сумел грамотей распознать, однако, из упрямства не приняв этого во внимание, усердно выписывал первые буквы на воске. Закончив, перекрестился и прочитал: «ВВНВПВИИЯВПВПВИИЯПВ». Пробовал поделить на слова и так, и эдак, переписывал и стирал все «В», пробовал читать с конца наперед – только ничего не выходило, кроме сущей бессмыслицы…