Его выбор [СИ]

Преддверие бури. 1. Рэми. Страх

Стоять на шпиле было дико неудобно. Где-то далеко внизу солнце лило румянец на спавший в рассветной дымке Арленар, столицу Кассии. Огромные клены сыпали золотые листья на темно-красные крыши, грохотала по мостовой телега, мчался по лабиринту улиц, распугивая прохожих, гонец в золоченых одеждах Южного рода. Откуда-то донесся плач ребенка, разлился по крышам колокольный звон. Внезапный порыв ветра расправил плащ за спиной, как крылья, чуть было не швырнув Рэми на запорошенные кленовыми листьями крыши храма.

«Спокойнее, мальчик мой, — легким ветерком прошелестел где-то рядом голос учителя. — Выбрось из головы все мысли… не бойся, я не дам тебе упасть».

Рэми закрыл глаза, улыбнувшись. Все более крепчавший ветер гладил плечи, бока, бедра, широко раскинутые руки, перебирал волосы, и стоявшему на шпиле храма шестилетнему магу казалось, что он летит. Что все вокруг становится далеким, неважным: Арленар, недавно оглушавший звуками, суетящиеся внизу люди. Теперь город заливала темнота, а люди были похожи на вечно движущиеся неугомонные огоньки. Некоторые ослепляли, если на них смотреть слишком долго. Некоторые отливали медовым блеском, другие — бередили душу красной злостью или черной тоской.

Подчиняясь воле учителя, падали один за другим щиты, врывались в душу неожиданно яркие чувства. Злость. Зависть. Ненависть. А вот и радость… любовь…

Рэми широко раскрыл глаза, почувствовав оглушающую волну страсти, и вновь расслабился, окутанный нежностью. Он пробовал чужие чувства на вкус и не мог насытиться. Вместе с девушкой у храма радовался улыбке молодого архана, вместе c поваренком забился под стул, опасаясь порки за разлитые кошкой сливки. С толпой на рынке он смеялся над ужимками скомороха, растекался по бедным кварталам черным отчаянием. Танцевал с дебютанткой на балу, плакал, с надеждой всматривался в лики богов рядом с хрупкой бледной женщиной. Искрился яростью вместе с избивающим слугу арханом и вместе с богатой дурнушкой завидовал красавице цветочнице. Он потерял себя, слившись с городом. Он был всеми и был никем.

Рэми, вернись...

Зов был тихим. Раздражающим. Возвращаться не хотелось. Ничего не хотелось, только бы растворяться в темной вязи, пробовать на вкус незнакомые чувства. Одно за другим. Горько, сладко, нежно, с легкой кислинкой, остро, обжигающе... как же много. Как же хорошо!

Вернись!

Приказ обжег, зов потянул за собой, разорвав волшебство. Огоньки чужих душ отдалились, собственную — вновь окружили щиты. Стало хорошо и спокойно, показалось, что все вокруг замерло в ожидании и вот-вот пустится в пляс. Опустошенный и чуть ошеломленный, Рэми открыл глаза, счастливо засмеявшись, и город под ногами вновь вспыхнул осенними красками.

Солнце было везде, щедро лило на улицы благословение Радона, и уже казалось совсем невозможным, что кто-то внизу плачет, кто-то завидует, а кто-то ненавидит. Разве можно завидовать? Боги милостивы ко всем, всем дарят солнечный свет. И бедным, и богатым, и красивым, и уродливым.

— Рэми! — позвал Ир.

Рэми обернулся и счастливо улыбнулся до самых глаз закутанному в тонкую золотистую ткань виссавийцу. Чуть взмыв в воздух, мальчик плавно, как его учили, опустился на балкон рядом с учителем и почти вбежал в распахнутую дверь.

— Рэми, не так быстро!

Винтовая лестница, тщательно начищенная, чуть поскрипывала под ногами. Поклонился, улыбнулся мальчику одетый в синий хитон седовласый жрец. Рэми улыбнулся в ответ — один из трех его учителей тоже был жрецом Радона. Он все расхваливал своего господина и повторял, что такие высшие маги, как Рэми, в Кассии редкость. А еще, что они — благословение Радона. И что Рэми должен гордиться своим даром.

Рэми не понимал, как это — гордиться. Он просто радовался жизни, обожал открывать душу волнам силы, когда татуировки на запястьях вспыхивали синим и жгли до боли. А еще любил, когда учителя, как сейчас, разрешали ему снять щиты и почувствовать других. Это было так здорово! Так интересно, что дух захватывало, почти так же интересно, как изучать новое заклятие. Люди такие разные, такие… такие… яркие. Знакомые и незнакомые. Понятные и непонятные.

Но до сих пор ему позволяли открываться лишь в их городском доме, в зале, отрезанном от всего мира щитом встроенных в стены амулетов. И «слушать» разрешали лишь одного-двух. Один раз это был малыш, что еще только-только научился стоять на ножках, другой — странная девчушка с зелеными, как пронзенная солнцем листва липы, глазами. Потом испуганный служка, завистливая, но вовсе не плохая, толстая повариха. И залитый кровью, только что вернувшийся с предела воин, от которого шарахались даже взрослые учителя-виссавийцы.

Рэми выдержал всех, и сегодня его ожидал подарок. Магу позволили ощутить весь город. Хоть на миг, хоть город и радостный, ласковый, в преддверии праздника урожая, а позволили! И Рэми не оглох от чужих переживаний, как предсказывали и опасались учителя. Ему даже понравилось!

И дар ему нравился, если бы только не эти частые сны… скользкая от крови, наклонная каменная стена, на которой никак не удержаться. И льется в спину закатный свет, и опрокидывается ярко-алое небо, и сдираются в кровь пальцы, пытаясь удержаться на краю. Каждый раз соскальзывая в пронзенную алым светом пропасть, с криком на губах Рэми просыпался в объятиях брата. Долго плакал, долго дрожал, прижимаясь к сорочке Ара, долго вслушивался в тихий ласковый голос и вновь забывался тяжелым сном, на этот раз лишенным сновидений. Каждая ночь как проклятие.

Но ночь была далеко, с ней далекими казались и страхи, а душу распирали восторг и любопытство, попробовавшее лишь кусочек лакомства. Солнечный свет расчерчивал пол галереи глубокими тенями, билась о стекло запоздавшая бабочка. Скрипнула боковая дверь, вывела в моленный зал. Рэми, как и полагалось, опустился на колени перед статуей Радона, склонил голову, украдкой рассматривая тени, бегающие по синей с черными прожилками плитке пола. Полагалось благодарить и шептать молитвы, но голова была пустой, а сила Радона, густая, ярко-синяя, опьяняла и манила. Учителя говорили, что чувствуют ее не все, оттого не все верят в богов… как можно не чувствовать?

Чуть потрескивали факелы, горевшие по обе стороны от статуи. Чадил синий огонь, пахнущий ладаном дым стелился по полу и кутал, скрывал в дымке высокие стены и потолок. Взлетали вверх тонкие колонны. Рядом что-то шептала, плакала, уткнувшись в пол лбом, старая женщина, руки ее дрожали, пальцы сжимали подношение — букет огромных ярко-алых георгинов.

Рэми вдруг вспомнил острый вкус ее отчаяния, смешанный с несбыточно шальной надеждой — маленькую капельку эмоций в море других. Чуть скосив глаза, не обращая внимания на горевший гневом взгляд Ира — чужеземец не склонялся пред кассийскими богами — Рэми осторожно вслушался в шепот женщины:

— Никого не осталось… только я и она. Девочка же еще совсем… И эта лавка. Ну, дура я, что те ткани купила, не заметила… а они попорчены оказались. Прости. Куда же нам теперь идти, когда лавку продадим? Я же ничего больше не умею, ничего не знаю. На что я внучку подниму?

Золото. Почему взрослые думают только о золоте? Стало вдруг горько, еще недавно оглушающая радость куда-то отхлынула. Рэми, стянув с запястья широкий золотой браслет, бросил его на георгины, поднялся и, стараясь не смотреть на женщину, направился к выходу.

— Подарок вождя? — выдохнул виссавиец. — Заговоренный… ты с ума сошел!

Рэми не слушал — зло сжав кулаки, он шел к широко распахнутым дверям. Ну почему учитель молит женщину продать этот проклятый браслет? Это всего лишь золото и крупный рубин в обрамлении рун. А дядя еще подарит, и не один, и не два, сколько угодно. Ар говорил, что браслет дорогой, но Рэми не надо. А этой женщине…

Рэми сбежал по ступенькам, даже не заметил, как встрепенулись ожидавшие на храмовой площади дозорные.

— Мой архан! — окликнули за спиной, но Рэми уже слился с толпой и, мысленно прося людей расступиться, бросился к выходу с площади.

Люди слышали. Сами не понимая почему, давали дорогу, даже не оглядываясь на юного мага, и Рэми побежал к узким улочкам, по которым двигались к замку груженные овощами телеги.

— Дорогу! — кричали за спиной его дозорные.

Брат будет ругаться, учителя мягко выговаривать, но Рэми было все равно. Он не понимал. Ни страха учителя, ни боли женщины, ни окружающей его ненависти. Он так мечтал увидеть настоящий город… и был так разочарован.

Женщина в лохмотьях одарила отчаянным взглядом. Ударил слугу высокий архан, опалила душу волна чужой боли. Рэми в ужасе шагнул на дорогу, и тотчас же огнем полоснула по спине плетка кучера, вместе с криком:

— Прочь!

Упали под ноги, покатились краснощекие яблоки, взвизгнула собака, получив от толстого мужчины пинка — другой, незнакомый мир изумлял и оглушал.

— Не трогай меня! — закричал Рэми, когда жесткие пальцы впились в плечо.

Впервые ему не повиновались — пальцы не разжались, мага грубо толкнули в подворотню, и кто-то схватил его за подбородок, заставив повернуть голову:

— Какой милый мальчик…

А в безумных зрачках незнакомца бился собственный страх. И не двинуться же, не пошевелиться. И тело стало будто чужим, непослушным и тяжелым, а по позвоночнику пробежала капля холодного пота. Дышать... как же сложно дышать!

Чужие пальцы откинули упавшие на лицо волосы, провели по щеке, скрипящий голос продолжал:

— Смотри-ка… благородная кровь. Либо родители золота отвалят, либо продам тебя в дом забвения. Там таких хорошеньких любят…

Хотелось закричать, но грязная ладонь закрыла рот. Рэми вырвался и в тот же миг получил по лицу, кубарем прокатившись по грязной, залитой нечистотами земле. Новый удар пришелся по животу, от боли и страха вывернуло. А потом он уже ничего не помнил. Сила, сдерживаемая внутри аккуратно поставленными щитами, вдруг вырвалась наружу, тугой волной хлестнула по стенам. Зазвенели стекла, противно хрустнуло за спиной. Обернувшись, Рэми увидел, как толстый мужчина медленно сползает по стене, оставляя на кирпичах влажный, матовый след. Кровь?

Стало совсем тихо. Улица, по которой недавно катились телеги, вдруг замерла, люди упали на колени, в грязь, там, где стояли. Женщина в лохмотьях противно вскрикнула от страха.

— Высший маг, — шептали вокруг, и слово «высший», казалось, отражалось от стен улицы непонятным проклятием.

Рэми не знал, что делать: все прятали взгляды, все чего-то ждали. Не с восторгом, нет, не с гордостью, как учителя, с ужасом и страхом, который выедал душу. Вот она… настоящая столица. Та самая, в которую Рэми мечтал выйти. Рэми… ненавидят?

Шатаясь, мальчик вышел на мостовую и закричал:

— Не трогай! — когда к нему подбежал дозорный.

— Отойди! — приказал дозорному знавший Рэми с пеленок старшой. — Оставь молодого архана учителям. Он же высший, если опять напугаешь, костей не соберешь.

— И ты меня боишься? — засмеялся Рэми. — Ты…

Старшой побледнел, но ближе не подошел:

— Эррэмиэль, мой архан, я прошу вас, успокойтесь. Я не хочу вас снова напугать или разозлить. Вы еще слабо контролируете силу… прошу, дождитесь учителей, не вредите ни другим, ни себе.

«Не вредите?» Рэми слабо улыбнулся, опустил голову, чувствуя, как навалилась на плечи тяжкая ноша. Вокруг, казалось, потемнело. Медленно покатилось по мостовой яблоко. Пискнул на руках женщины и умолк младенец, скрипнула ось телеги, ветер принес к ногам горсть листьев. Как и на вершине храма все вдруг исчезло, растворилось во мраке, остались лишь серые, безжизненные огоньки душ, охваченных ужасом. Целое море серых огоньков, будто в людях и не осталось ни других мыслей, ни других чувств, ничего не осталось, кроме страха, будто одно то, что Рэми стоял на этой улице, все уничтожило…

...этого быть не может.

Рэми всегда говорили, что высшими магами в Кассии гордятся, что их любят, что на них почти молятся. Так почему?

— Мой мальчик, твое лицо… — продрался через серый туман голос Ира и тотчас раздалось раздраженное: — Чего стоите! Увозите его отсюда. И не вздрагивай ты, идиот, ничего он тебе не сделает.

Ничего он тебе не сделает...

Боги, смилостивьтесь!

Всю обратную дорогу говорить не хотелось. Лошади шли неспешно. Болела спина, жжением в животе отдавалось каждое движение. Рэми касался языком внутренней поверхности распухавшей щеки, жался к спине старшого, опустил взгляд в мостовую и уже не пытался, как утром, подарить каждому улыбку или коснуться радостной мыслью. И в магические щиты кутался, как в теплый плед, защищаясь и от столицы, залитой солнечным светом, и от людей, жмущихся в обочине.

Окружившие их воины тоже молчали, а не сыпали, как обычно, непонятными Рэми шутками, и на охраняемого мага косились украдкой, будто он сделал что-то плохое. Может, действительно, сделал?

Учитель ехал рядом, пару раз пытался что-то сказать, старался мыслью проникнуть через щиты ученика, но Рэми не пускал. Ему было больно и тоскливо. И очень сильно хотелось побыть одному. Забиться в какой-нибудь угол и не вылезать как можно дольше.

Во дворе дома было невыносимо спокойно. Желтели по обе стороны подъездной дороги клены. Журчала вода, лилась из кувшина на коленях каменной русалки в фонтане. И было так тихо… Так… хорошо, а из дома мягкими волнами расходилась пронзительно-яркая сила.

Там ждало спасение — Рэми чувствовал.

И душа отозвалась на чужую силу, всколыхнулась радостью, забыв недавнее. И даже щека не болела так сильно, ведь там, внутри, его ждали, любили и никогда не боялись. Там все объяснят, окружат заботой, убаюкают мягким голосом.

Не слушая оклика учителя, Рэми соскочил с лошади и вбежал по ступенькам главного входа. Пролетев через зеркальную залу, он ворвался в тихий увешанный белоснежными гобеленами гардероб и, распахнув двери в библиотеку, не останавливаясь, бросился в объятия укутанной в белое фигуры.

Жизнь вновь заиграла красками, яркими, радостными. Солнце лило через высокие окна счастливое золото, вокруг приятно пахло бумагой и кожей переплетов, и стеллажи, густо уставленные книгами, казались замершими в ожидании телохранителями. И город с непонятными людьми остался позади, ведь здесь тонкий аромат жасмина будоражил ноздри, здесь был тот, кто всегда любил и понимал, кто был магом еще более одаренным, чем Рэми. Вождь Виссавии. Брат мамы.

— Ирехам лерде, Нериан, ирехам доре… («Расти быстрее, Нериан, расти счастливым…» (висс.)) — сказал знакомый до боли голос, и Рэми радостно зарылся носом в одежды дяди.