Эфирный оборотень

Глава 1. Крейсер «Изумруд»

Полыхая огнем из кормовых орудий, крейсер «Изумруд» уходил в сторону Порт-Артура, пытаясь оторваться от наседавших японских миноносцев, словно водомерки, чертивших море вокруг русского корабля. Крейсер, успевший крепко насолить флоту его императорского величества, вызывал у отчаянных сынов страны восходящего солнца дикую ненависть и жгучее желание пустить его на дно. Однако русским морякам терять было нечего, поэтому орудия крейсера работали с удвоенной силой.

– Левее бери, дура, на десять градусов! – орал на матроса кормовой башни боцман Батарейкин, заменивший на посту лейтенанта Зорина, раненого осколком снаряда в голову.

– Левее цель, говорю! Боеприпасы наперечет. Не дай Боже мазнешь по японцу!

– Никак не можно, – отвечал матрос, выцеливая заходивший с левого борта юркий миноносец.

– Готово, Ваш бродь! – доложил он через секунду.

– Огонь! – заорал боцман.

Двенадцатидюймовка рявкнула, выплюнув бронебойный снаряд навстречу японскому миноносцу «Томадзуру», заходившему на исходную для нанесения минного удара. Снаряд вошел в носовую часть корабля, выше ватерлинии, разметав в щепки все палубные надстройки. «Томадзуру» задымил и, черпая носом воду, стал выходить из зоны обстрела. Это событие на русском крейсере встретили бурными криками радости.

– Аккурат по носу, Вашбродь, – радостно доложил матрос, отрываясь от визира.

– Получи, япона мать! – довольно осклабился Батарейкин и, хлопнув по плечу матроса, добавил: Молодец, Попадайло! Живы будем, получишь от меня стакан водки.

– Рад стараться, Вашбродь! – рявкнул в ответ матрос.

Подбив еще два японских миноносца и избежав благодаря хорошему ходу попадания вражеских торпед, через три часа «Изумруд» оторвался от преследования. До самого вечера море вокруг оставалось на удивление спокойным: ни русских, ни японских кораблей. Чудом отделавшись в Цусимском сражении легкими пробоинами, крейсер «Изумруд» прорывался в осажденный Порт-Артур.

Капитан первого ранга Яшин принял командование крейсером «Изумруд» незадолго до генерального сражения в Японском море. Приказом командующего черноморской эскадрой адмирала Колчака он был переведен на балтийский флот и назначен в эскадру адмирала Рождественского, отправлявшуюся из Санкт-Петербурга на выручку русского флота, потрепанного японским адмиралом Того на рейде Порт-Артура. Настроение в балтийской эскадре было самое боевое, среди офицеров царило воодушевление и восторг перед схваткой с врагом. Никто тогда не сомневался, что японцы будут разбиты в первом же серьезном сражении. Если бы кто-нибудь сказал Яшину каким вселенским позором обернется для русских это морское сражение, он собственноручно застрелил бы любого только за одно предположение. Сразу по прибытии в Петербург капитан первого ранга Яшин принял командование крейсером «Изумруд» – одним из самых скоростных кораблей в балтийской эскадре. Быстрее был, пожалуй, только крейсер «Новик», недавно спущенный со стапелей Филадельфии и обладавший ходом в двадцать узлов – самой высокой скоростью в мире среди крейсеров своего класса. Яшин несказанно гордился назначением, но старался не подавать вида. В первых же учебных стрельбах на Балтике крейсер подбил две движущиеся мишени и выиграл тактическое сражение у крейсера «Коршун», изображавшего корабль противника. За успешные стрельбы Яшин был награжден недельным отпуском. В Санкт-Петербурге у капитана жила родная тетушка графиня Пелагаея Ильинишна Хлопова, владевшая трехэтажным особняком на Васильевском острове. Кроме тетушки, которую Александр посещал в первую очередь, его постоянно и неудержимо тянуло заглянуть к княгине Марии Ланской, обитавшей на Фонтанке в семейном особняке. Княгиня была молода и хороша собой. Каштановые локоны приятно оттеняли ее круглое личико с умными черными глазами. Она сочиняла стихи, музицировала и очень любила проводить время в обществе кавалеров, чувствуя себя центром внимания всего светского Петербурга. Блестящий морской офицер Александр Яшин частенько захаживал к ней в салон, когда позволяла служба, и проводил с княгиней все свободное время. Александр боялся признаться самому себе, но он был страстно влюблен в черноглазую княгиню. Она же чувствовала, что разом пленила сердце морского волка и откровенно над ним подшучивала, задавая каверзные вопросы и заставляя его краснеть. Дерзкий и напористый в бою, на капитанском мостике быстроходного крейсера, оставаясь наедине Александр робел перед этой черноглазой девчонкой, очень бойкой на язык, и временами не знал, что ей ответить. Маман княгини Марии, Елизавета Петровна, благосклонно относилась к молодому офицеру и выделяла его среди всех других кавалеров, крутившихся вокруг Машеньки, видя в нем возможную партию для дочери. Временами она оставляла их вдвоем, подталкивая к объяснению, но каждый раз Александр в замешательстве вежливо уходил, припертый к стенке откровенным вопросом Машеньки «Ах, скажите, Александр Владимирович, вы меня правда любите? Как это забавно!». И вот сейчас, стоя на капитанском мостике прорывавшегося в осажденный Порт-Артур «Изумруда», Яшин снова вспоминал эти прекрасные и насмешливые черные глаза, а в ушах звучало «Вы меня правда любите? Как это забавно, маман!».

Заметно темнело. Море, довольно спокойное на протяжении суток, слегка взволновалось. На темной воде появились белые барашки. С востока пригнало ветром огромные облака, среди которых виднелось несколько грозовых туч – первых вестников возможной непогоды. «Что-ж, буря нам только на руку, – думал капитан Яшин, – за ней мы, даст бог, можем и проскочить незамеченными японский архипелаг. Проливы наверняка перекрыты крейсерами адмирала Того, но если поднимется буря… А если нет – придется идти в обход архипелага. Топлива должно хватить до самого Порт-Артура, но вступать в бой с десятком, хотя и легких, пробоин, крайне нежелательно». Прижав тридцатикратный цейсовский бинокль к глазам, Яшин попытался разглядеть на темнеющей поверхности моря признаки кораблей, но за пять минут тщательного осмотра не обнаружил на открытой воде ни одного дымка. Дав помощнику приказание неусыпно следить за морем, капитан спустился в каюту – надо было слегка вздремнуть, пока была такая возможность. Неизвестно, что принесет день грядущий.

Каюта капитана крейсера «Изумруд» походила скорее на обитель патриарха русской словесности Льва Толстого: повсюду, куда ни кинь взгляд, были книги. Стеллажи с книгами занимали все стены, оставляя свободным только одну единственную – ту, в которой находились блестевшие тусклым золотом иллюминаторы. Рембо, Флобер, Люк де Клапье де Вовенарг выстроились друг за другом на полках: капитан Яшин любил французскую поэзию и философию, хотя и не до фанатизма. Своих соотечественников он чтил не меньше. Посреди достаточно широкой каюты стоял стол из красного дерева, все изогнутые ножки которого были намертво привинчены к полу. Фонари, точно также, прочно крепились на стенах на небольшом пространстве, что оставалось от книг. Только красивая японская люстра с соломенным абажуром, украшенная картинами из жизни самураев, на свободном шнуре была прикреплена к потолку так, чтобы во время сильной качки она не могла разбиться. На столе, помимо раскрытого томика стихов Брюсова, лежала коробка с крепкими папиросами «Дункан». Яшин подошел к встроенному в переборку шкафчику и достал оттуда бутылку «Старого Рейнского». Налив себе полбокала, он вытащил из початой пачки папиросу, закурил, и раскрыл иллюминатор, впустив в каюту струю свежего ветра. Морской воздух заставил капитана вспомнить о далеком Санкт-Петербурге, старых друзьях, тетушке, и еще о той, что так заразительно смеялась, задавая нетактичный вопрос: «Вы меня правда любите, Александр Владимирович?«. Яшин сильно затянулся и выдохнул струю дыма в иллюминатор. «А, черт возьми, что я нашел в этой девчонке? – подумал он, – В самом деле, ведь она так со всеми шутит. Вокруг нее столько кавалеров крутится, со всеми она мила и приветлива, а мне хоть бы раз показала, что думать, и стоит ли надеяться.» Яшин отпил большой глоток вина и попытался встряхнуться. «Брось, – сказал он сам себе, – Возьми себя в руки, капитан. Сейчас не время раскисать и предаваться розовым мечтам. Если нам суждено прорваться, то приди к ней в Петербурге и в последний раз спроси ответа на чувства. Если выживешь, то в ее глазах будешь героем. А если умрешь, то тебе не о чем будет уже беспокоиться. Так или иначе пора рубить этот узел, нельзя же ведь до скончания века ходить при ней просто в кавалерах. «Решившись, Яшин немного успокоился, затянулся еще раз крепким табаком и выкинул окурок в море. Затем прилег на диван, также привинченный к полу, взял томик Рембо, и попытался читать – спать он все равно не мог. Несмотря на усталость, мысли о далекой черноглазой княгине Ланской не давали ему покоя. Спустя двадцать минут, убаюканный слабой килевой качкой, капитан все же задремал. Во сне он увидел себя сначала учителем в детской гимназии, линейкой отчитывавшего нерадивого ученика за леность, затем поваром в офицерской столовой, занятым приготовлением фазана с черносливом и грецкими орехами. Вслед за этим капитан вдруг оказался посреди зимы в какой-то русской деревне. Наверное, где-то под Черниговом. Крестьянские девки и ребята катались с высокой ледяной горы с визгом и хохотом. Капитану тоже очень хотелось скатиться хотя бы раз, но на нем был офицерский мундир, а морским офицерам не пристало кататься с горок как малым детям. И Яшин продолжал с легкой завистью взирать на происходившее у него на глазах народное веселье. «Наверное, Масленница», – подумал Яшин во сне, и тут же, не заставив себя долго ждать, перед его носом возникли ароматные и поджаристые блины. Блины висели прямо в воздухе, слегка подрагивая, подставив капитану свои политые маслом румяные бока. Они словно бы говорили «Съешь меня, капитан, ничего с тобою не будет». Но Яшин усилием воли отогнал от себя наваждение. Затем вдруг он увидел себя в открытом море. Капитан сидел на учебной парусной яхте еще с десятком кадетов своего курса, а усатый дядька-боцман, приставленный к ним для надзора, сверкал глазищами и то и дело покрикивал на кадетов: «Живее за шкоты дергать надо, олухи, перекинет парус на другой борт, так и на корм рыбам пойти не долго». Яхта шла уверенно, рассекая килем небольшие волны, и тут Саше впервые понял, насколько сильно он любит море.

Стук в дверь заставил Яшина открыть глаза. Через секунду он уже стоял на ногах, застегивая ворот кителя на крючок. За дверью оказался ординарец матрос Лыкин.

– Ваше высокоблагородие, – доложил Лыкин извиняющимся голосом, – Старший помощник Логинов просют вас подняться на мостик. Слева по борту замечены неизвестные дымы.

– Идем, Лыкин, – сказал капитан Яшин и, обогнав матроса, первым поднялся по металлической лестнице на верхнюю палубу. На мостике «Изумруда» помимо старшего помощника Логинова находился рулевой старшина второй статьи Переверзев и ответственный за дальномеры лейтенант Ухин. Как только появился капитан корабля, Логинов поспешил доложить.

– Господин капитан, слева по борту на расстоянии пять кабельтовых периодически появляются неопознанные дымы. Они то приближаются, то пропадают. Из-за плохой видимости идентифицировать корабли пока не удалось.

Яшин взял из рук помощника цейсовский бинокль и попытался пронзить взглядом серую хмарь, висевшую над водой. Рассвет еще не наступил, но тьма понемногу растаскивалась ветерком. «Да, спал я часа полтора, – подумал Яшин, – еще даже не рассвело, но, слава Богу, что вообще удалось глаза сомкнуть. А ветерок-то слабенький, если дальше так пойдет, эта хмарь провисит еще часа три после восхода солнца».

– Курс не менять, – приказал Яшин, – идем в сторону японских проливов. Даст бог, проскользнем у самураев под носом.

– Господин капитан, – возразил Логинов, – не лучше ли не испытывать судьбу и сразу двинуться в обход архипелага?

– Нас наверняка ждут, один черт, и в проливах и у северной оконечности гряды островов Рику. Адмирал Того имеет достаточно кораблей, чтобы охватить такое пространство. Следуя логике, больше всего ждать нас будут именно на обходном пути. А мы идем прямо черту в пасть. Он обязательно ее захлопнет, но шанс проскочить меж зубов все-таки остается. Попробуем перехитрить японского адмирала.

– Надеюсь, господин капитан, что у адмирала Того не очень много зубов, – пошутил Логинов.

Спустя полчаса, вопреки надеждам Яшина, ветер начал усиливаться. Причем, настолько быстро, что грозил в скорости перейти в шторм. Когда предрассветный туман разогнало, дежуривший у визира матрос сообщил о наличии дыма слева по борту. Яшин приник к окулярам визира и внимательно изучал болтавшийся на высокой встречной волне корабль. Он никак не мог оказаться гражданским – все торговые суда, прекрасно осведомленные о войне между Россией и Японией, обходили район восточно-китайского моря стороной. И Яшин, к сожалению, не ошибся. Их нагонял на всех парах легкий японский крейсер «Фукузи». Крейсер шел быстро и несмотря на встречную волну мог догнать «Изумруд» через двадцать минут. Не известно, отважится ли японский капитан вступить в бой в одиночку – традиционно японцы не боятся смерти, но трезвый европейский расчет им далеко не чужд. Это показало генеральное сражение. Гораздо легче позвать на подмогу курсирующие неподалеку крейсера и миноносцы и растерзать одинокий русский крейсер без особой опасности. Между тем, «Фукузи» несся вперед. Видимо им управлял отчаянный моряк.

– Кормовые орудия к бою, – приказал Яшин, оторвавшись от окуляров.

По палубе застучали матросские ботинки. Бронированная кормовая башня крейсера медленно повернулась в сторону, нашаривая цель. Стволы двух двенадцатидюймовых орудий плавно поднялись немного вверх и замерли в ожидании команды. Тем временем «Фукузи» вошел в зону досягаемости кормовых пушек «Изумруда».

– Бить на поражение, – приказал Яшин, – Сосредоточить огонь на носовой башне «Фукузи». Этот не отстанет, скорее утонет.

Кормовая двенадцатидюймовка рявкнула, выплюнув два бронебойных снаряда. Со звоном, который был слышен даже на капитанском мостике, покатились тяжелые гильзы. Яшин не отрываясь от визира следил за результатами залпа. Снаряд из правого орудия ушел в перелет, но левый угодил в палубные надстройки на носу крейсера, сразу же вызвав пожар. И только сейчас до стоявших на мостике долетел гул отдаленного взрыва.

– Молодцы, артиллеристы! – закричал Яшин, – с первого раза цель поражена.

Разъяренный «Фукузи» ответил залпом из носовой башни. Справа и сзади по борту выросли два гигантских столба воды.

– Мажут японцы. Дать следующий залп, пока не пристрелялись. – приказал Яшин.

На корме снова завозились артиллеристы. Прицелившись, башня оглушительно огрызнулась двумя снарядами. На носу «Фукузи» взлетел фонтан огня. Двойное попадание было видно невооруженным глазом. В визир Яшин рассмотрел, что снаряды угодили как раз в носовую башню японского крейсера, так и не успевшую пристреляться, сбросив ее с закрепляющих осей. В дыму копошились матросы, оттаскивая раненых, но паники видно не было. Яшин ждал ответного ходя японцев, однако его не последовало. Видимо решив закончить обмен любезностями, «Фукузи» резко принял на левый борт, уходя в сторону Корейских берегов. Увидев бегство японцев, русские матросы стали подбрасывать вверх бескозырки, оглашая окружающие воды истошными криками радости.

– Виктория, Александр Владимирович, – поздравил капитана Логинов.

– Рано радоваться, Григорий Иванович, – ответил Яшин, – теперь японцы абсолютно точно нас засекли. Не нужно быть богом, чтобы предположить, что через несколько часов к проливам стянутся все имеющиеся в этом районе корабли адмирала Того. Обходить архипелаг уже поздно. Теперь нас спасет только несказанная удача.

– Ну, что-ж, – философски заметил капитан Логинов, – Тем более не о чем беспокоиться. А не выпить ли нам, Александр Владимирович, по бокалу старого доброго вина? Федор, принеси из моей каюты бутылку «Шантильи».

Когда ординарец Логинова вернулся с откупоренной бутылкой, офицеры подняли тост за удачу и осушили высокие бокалы. Допив вино, Яшин всмотрелся в горизонт: через пять-шесть часов должны были показаться проливы. И что-то говорило капитану, что «Изумруду» будет подготовлена крайне теплая встреча. Решив, что она неизбежна, Яшин приказал застопорить ход и ждать темноты.

К этому часу осколки некогда мощной эскадры адмирала Рождественского разметало по всей акватории Японского моря. Находясь во время Цусимского сражения во второй бригаде легких крейсеров, «Изумруд» не попал под главный удар японцев, лишивший русскую эскадру основной силы – четырех броненосцев. На глазах Яшина флагманский броненосец «Цесаревич», получив две пробоины ниже ватерлинии, перевернулся как неваляшка и мгновенно затонул вместе со всей командой. Сотни людей утонули и сотни еще держались на плаву, когда к месту боя подошел находившийся ближе всех японский крейсер «Айсугу», и расстрелял всех оставшихся в живых из пулеметов. По счастью сам Рождественский находился в тот момент уже на эсминце «Паллада». Первая бригада русских крейсеров под предводительством вице-адмирала Седова вела непрерывный бой с японскими крейсерами принца Фусуми при поддержке эсминцев «Йомасумо» и «Кацуи». К вечеру от блестящей русской эскадры, не получившей во время генерального сражения никакой поддержки от центральных сил, остался лишь тяжелый броненосный крейсер «Ястреб», быстроходный «Новик», пара легких крейсеров – «Орешек» и «Ретивый», да плавучий госпиталь «Вера», выведенный крейсерами из-под огня японской артиллерии. Все другие корабли либо покоились на дне Японского моря, либо попали в плен. Оставшаяся горстка крейсеров и миноносцев, наскоро залатав раны, попыталась прорваться к основным силам адмирала Рождественского, но была вынуждена вступить в бой с броненосными крейсерами вице-адмирала Комато, и была полностью уничтожена. Эсминец «Неноши» пустил на дно плавучий госпиталь русских, не смотря на то, что на его бортах и флаге был явственно виден красный крест. Ничего этого капитан Яшин не знал. Он знал лишь то, что эскадра практически уничтожена и раздроблена. И сейчас японские крейсера и орды миноносцев рыщут по всему морю в поисках уцелевших русских кораблей. Знал Яшин также и то, что в проливах их наверняка стерегут японские крейсеры. Но другого пути к свободе у них не было. Предстояло либо прорваться, либо умереть.

Между тем, ветер все крепчал и скоро достиг восьми баллов. Капитан Яшин приказал начать движение крейсера в сторону пролива, поскольку уже начинало темнеть. Волны вздымались все выше, поднимая крейсер на своих гребнях и бросая в пучину. Иногда у Яшина в такие секунды появлялось ощущение, что его вдруг вознесло на вершину горы, а затем, когда мощная волна швыряла корабль вниз, как бы вдавливая крейсер в воду, столкнули с нее вниз. Корабль то исчезал за высокими волнами, то, словно пробка, взлетал вверх. Несмотря на разыгравшийся шторм, никто из офицеров не покинул своих постов, на которых они должны были находиться по боевому расписанию. Матросы, нутром чуявшие почти тоже, что и капитан, молили Бога о том, чтобы дождь никогда не кончался, а шторм только крепчал. В такую непогоду вести бой крайне затруднительно и японцам и русским. Так прошло еще два часа, и когда впереди показался пролив, ограниченный справа Японскими островами, видневшимися в хорошую погоду на горизонте, а сейчас абсолютно скрытыми за плотной пеленой косого дождя и наступающими сумерками, у Яшина снова появилась надежда. «Буря нам только на руку, – твердил он себе под нос, стоя в рубке и силясь рассмотреть в бинокль японские военные корабли, которых здесь просто не могло не быть, – авось со штормом и пронесет». По небу неслись серо-стальные грозовые облака. Хлестал дождь, видимость была почти нулевая, и все же Яшин рассмотрел то и дело возникавшие на гребнях огромных волн корабли противника. Четыре крейсера неподалеку от японских берегов и десяток миноносцев прямо по курсу, казавшихся сейчас не более рыбачьих шхун. Как ни странно никаких тяжелых кораблей он не увидел, что его весьма озадачило. Не мог адмирал Того оставить пролив под охраной только четырех крейсеров и горстки миноносцев. Наверняка какую-нибудь хитрость замыслил старый самурай. Но размышлять о возможных последствиях было уже некогда. Яшин приказал направить «Изумруд» прямо на скопление миноносцев, которые сейчас из-за своей небольшой массы болтались на волнах так, словно отплясывали танец святого Витта. Дождь, что было сил, наотмашь хлестал тяжелыми косыми струями корабли. Казалось, будто люди прогневили небеса и получают заслуженную кару. Непогода и наступившая темнота скрыла от неприятеля маневр русского крейсера, если попытка удержать корабль на одном курсе в такую болтанку могла называться маневром. «Изумруд» незамеченным сумел подобраться к авангарду миноносцев очень близко и, когда японские моряки заметили внезапно появившийся русский крейсер, было уже поздно. «Изумруд» вклинился между двумя миноносцами и, поравнявшись с одним из них, дал залп из двух бортовых орудий почти в упор. Хлипкотелый кораблик чуть ли не насквозь прошило бронебойными снарядами. Над водой вспыхнул факел огня – снаряд угодил в корабельный арсенал. Мощная огненная сила разорвала японский миноносец словно картонку. Спустя минуту на волнах уже ничего не было видно. Пучина поглотила кораблик, не оставив и следа. Второй миноносец, находившийся по правому борту «Изумруда», попытался развернуться носом к крейсеру для того чтобы дать залп из носовых минных аппаратов, но разыгравшийся шторм не позволил ему довести маневр до конца. Миноносец едва успел изменить курс, как кормовая двенадцатидюймовая башня «Изумруда» звонко рявкнула и плюнула в неприятеля бронебойной сталью. С миноносца словно ветром снесло все палубные надстройки, после чего он стал еще больше похож на рыбацкую шаланду, а не на боевой корабль. Не прошло и мгновенья как его накрыло внезапно выросшей высоченной волной и утянуло под воду. Яшин не отрывался от бинокля всю короткую схватку и несказанно радовался непогоде, позволившей вплотную подобраться к неприятелю, не раз благодарил за нее Бога. Он прекрасно понимал, что в такую болтанку, когда борт любой надводной мишени то появляется над волнами, то исчезает под водой, попасть в противника крайне трудно. Тем более в верткий и небольшой миноносец. Но им повезло. Господь хранил их, во всяком случае, пока. Пробив брешь в линии охранения, «Изумруд» на всех парах стал уходить от японцев. Сообразившие, что имеют дело только с одним русским кораблем, самураи бросились в погоню. Миноносцы, развернувшись, стали захватывать русских в клещи, а крейсера устремились курсом наперерез, пытаясь отрезать «Изумруду» путь к отступлению. Русский крейсер, прыгая с волны на волну, отстреливался из кормовых орудий. Дважды ему удалось поразить миноносцы, которые слегка поумерили пыл. Кроме того, выстрелив правым бортом, «Изумруд» угодил в машину головного японского крейсера «Цану», заставив его застопорить ход. Остальные крейсера, преследовавшие «Изумруд» открыли в ответ ураганный огонь и смогли повредить одну из дымовых труб крейсера. Яшин, сплюнув в сердцах, приказал взять лево на борт, чтобы уйти из зоны обстрела, потому что скорость крейсера заметно падала. В этот момент случилось что-то доселе невиданное, описанное потом историками как неразгаданное знамение. Стоя на капитанском мостике, Яшин вдруг увидел, что небо над кораблем вспыхнуло ярчайшим пламенем, озарив все вокруг. Движение воды на миг приостановилось и гигантские морские волны замерли, словно заледенели. Посреди зарева капитан русского крейсера узрел две большие хищные птицы, которые, казалось, в одно и тоже время неслись друг другу навстречу с дикой скоростью и стояли недвижимо. На миг ему показалось, что это были птеродактили, жившие по преданиям когда-то на Земле, однако в ярком свете, капитан готов был прозакладывать собственную голову, бока неизвестных чудовищных птиц отливали металлом. Если бы это были творения Божии, то они были бы живыми. Поэтому, когда занемевшая от ледяного липкого страха рука капитана вновь стала чувствительной, он истово перекрестился, упав на колени посреди мостика. Знамение, меж тем, тлело холодным ярким светом, словно зимний закат, и постепенно теряло свою яркость. Вскоре оно и вовсе погасло, оставив в душах моряков смятение и страх. Волны вокруг обрели свою прежнюю силу, море всколыхнулось, но люди на всех кораблях продолжали пребывать в сомнамбулическом состоянии, тупо смотря на небо, снова ставшее иссиня-черным, словно ждали повторения знамения или конца света.

Когда первые мысли стали посещать абсолютно пустую голову капитана Яшина, и он, машинально взяв бинокль, осмотрел окружающее море, то обнаружил что корабль был совершенно один посреди бескрайних просторов. Уже наступил рассвет и над водой молочной кисеей висел легкий утренний туман. Судя по всему они находились еще в проливе, но уже где-то недалеко от выхода из него. Еще немного и будет рукой подать до родных берегов. Впереди почти реальной надеждой замаячил Порт-Артур. Яшин приказал произвести осмотр всех повреждений. Ожившие словно после зимней спячки матросы сначала медленно, а затем все быстрее, забегали по кораблю, осматривая все пробоины и поломки. К счастью попадание в дымовую трубу не задело паровых котлов. «Изумруд» немного терял в скорости хода, но все-таки мог двигаться достаточно сносно. Была повреждена артиллерийская башня левого борта, убито пять матросов и один офицер, канонир Копылов ранен в ногу. В целом крейсер по-прежнему продолжал представлять из себя боевую единицу русского флота. Узнав о реальном состоянии дел, капитан Яшин приказал развить максимальный ход, на какой только был способен «Изумруд» в нынешнем состоянии. Крейсер усердно задымил и устремился в сторону родных берегов.

Окончательно придя в себя, Яшин приказал принести завтрак прямо на мостик. Он не успел еще допить первую чашку кофе, чей аромат пробудил в нем неуместные сейчас воспоминания о петербургских салонах и приемах, как завтрак его, едва начавшись, был прерван.

– Слева по курсу дымы! – доложил впередсмотрящий – четыре тяжелых броненосных крейсера типа «Асахи» и один броненосец, Ваше высокоблагородие. На броненосце поднят адмиральский флаг.

– Ну вот, – отрешенно подумал Яшин, допивая кофе, – нарвались на самого главнокомандующего японской эскадрой адмирала Того.

– Ваше высокоблагородие, – продолжал докладывать дозорный, – справа по борту дымы, похоже на флотилию миноносцев.

Яшин безразлично посмотрел на почти спокойную гладь моря, такого манящего в мирное время, и такого чужого сейчас. От ночного шторма не осталось и следа, лишь белые барашки кое-где украшали невысокие волны. Снова промелькнули перед глазами кадетские годы, первый выход под парусом на Балтике. Вспомнился далекий Петербург, горбатые мосты, нависшие над узкими каналами, Адмиралтейство, Таврический сад. Странная мимолетная улыбка озарила лицо капитана. Не торопясь он достал из кармана кителя пачку крепких папирос «Дункан». Закурил, с наслаждением затянулся и, наконец, произнес:

– Передать мой приказ – кораблю готовиться к бою.

Засвистела боцманская дудка. Матросы завозились у орудий, подготавливая крейсер к последнему сражению.

– Хана нам, братцы, – сказал на нижней палубе раненый в ногу канонир Копылов, – на самого Тогу набрели.

– Ваше высокоблагородие, крейсера отделились от броненосца и полным ходом идут нам наперерез, – докладывал дозорный Степцов, – миноносная флотилия начала заходить в тыл.

– Носовому орудию сосредоточить огонь на ближайшем крейсере «Мицуи»! – приказал Яшин, – машины на полный ход, курс – флагманский броненосец «Асама».

Через десять минут японские крейсера вошли в зону досягаемости пушек «Изумруда». Первый же залп снес мачту на «Мицуи».

– Молодцы, канониры! – обрадовался Яшин. В ответ японцы открыли мощный огонь по обнаглевшему русскому крейсеру. Море вокруг «Изумруда» вспенилось от посыпавшихся как град бронебойных снарядов. То тут, то там к небу взлетали фонтаны воды. Разогнавшись, «Изумруд» шел на сближение с «Мицуи» под таким углом, что орудия остальных трех крейсеров давали большой перелет. Пристрелявшись, «Мицуи» все-таки угодил в кормовую трубу русского крейсера. Со страшным грохотом она рухнула на палубу, изуродовав надстройки и раздавив десятерых матросов. «Изумруд» снова замедлил ход.

– Машины на полную! – орал Яшин, – огонь по «Мицуи», подавить его носовую башню.

– Сейчас, сейчас, – бормотал наводчик Кошкин, – мы тебя поджарим, япошка хренов.

Носовое орудие «Изумруда» повернуло на двадцать градусов влево, выцеливая шедший на сближение на всех парах «Мицуи». Но не успел Кошкин поймать в перекрестье оптического прицела нос японца, как палуба под его ногами заходила ходуном, и свет померк в очах. Двенадцатидюймовый бронебойный снаряд с «Мицуи» вошел прямо между орудий носовой башни «Изумруда». Башню сорвало с креплений и опрокинуло на палубу, раскуроченные орудия торчали в разные стороны. На носу крейсера начался пожар, так что даже капитанский мостик заволокло дымом. Следующим ударом «Мицуи» поразил «Изумруд» выше ватерлинии в середине корпуса. Левый борт крейсера покрылся черным дымом, а воздух пропитался едким запахом шимозы. Лейтенанту Головину осколком этого снаряда оторвало руку и отбросило ее на десять метров. Истекая кровью, он сидел на палубе и смотрел в шоке на свою руку, ничего не понимая. Благодаря набранной скорости изуродованный «Изумруд» выскочил из зоны обстрела японских крейсеров и устремился к флагманскому броненосцу «Асама». Не ожидавшие такой прыти, японцы посылали ему вслед один залп за другим, но никак не могли накрыть верткий крейсер.

На капитанском мостике флагманского броненосца в расшитом золотом мундире морского флота его величества императора страны восходящего солнца стоял сам адмирал Того. Он держал в руке подзорную трубу и следил за ходом боя своих крейсеров с русским, время от времени делая спокойным голосом замечания стоявшему рядом ординарцу:

– Капитана «Мицуи» после боя разжаловать в матросы.

Немного помедлив:

– Артиллеристов представить к наградам.

Увидев, что «Изумруд» прорвался, адмирал добавил:

– Посмертно.

Рвавшийся на бой с мощным броненосцем израненный русский крейсер очень нравился адмиралу. Крейсер был сейчас по духу чем-то похож на японских камикадзе. Адмирал Того даже немного пожалел, что капитан этого крейсера не служит у него во флоте, это был первоклассный воин. А пожалев, Того приказал:

– Огонь правым бортом.

Броненосец вздрогнул всем правым бортом, утопив в огне русский крейсер. Когда дым рассеялся, удивленный адмирал увидел «Изумруд», лишенный всех палубных надстроек, с одной трубой, в черных клубах дыма, но все еще двигавшийся прямо на «Асаму».

– Уничтожить! – заорал адмирал Того, выходя из себя.

Броненосец вздрогнул еще раз. «Изумруд» лишился верхней палубы, части левого борта, и стал похож на факел. Однако этот факел неумолимо приближался к флагманскому броненосцу.

С пробитым плечом и раненой головой, истекая кровью, капитан Яшин был все еще жив. Из команды, кроме капитана, остался только боцман Батарейкин, да матрос Попадайло. Крейсер, лишившись рулевого, стал забирать вправо, вознамерившись разойтись с «Асамой».

– Батарейкин, – еле слышным голосом приказал капитан, – закрепи руль и готовь котлы к взрыву.

– Будет исполнено, ваше высокоблагородие, – ответил боцман хриплым голосом и стал пробираться к котлам, – утянем за собой на тот свет этого Тогу.

– Утянем… – сказал Яшин и слабо улыбнулся, прислонившись спиной к переборке. Попадайло смотрел на них остекленевшими глазами: ему было двадцать лет, и он не хотел на тот свет.

На флагманском броненосце началась суматоха. Русский крейсер нацелился прямо в борт, и столкновения было не избежать. «Изумруд» подошел уже так близко, что стрелять было бесполезно – снаряды уйдут в перелет. Неожиданно шальной снаряд с «Мицуи» угодил ему прямо в нос. Раздался взрыв, и «Изумруд» начал быстро погружаться, ныряя под флагманский броненосец. На корме русского крейсера стоял боцман Батарейкин и смотрел на адмирала Тогу. В усах боцмана играла улыбка. Спустя мгновение море всколыхнулось. Казалось, в его глубине родилась огромная сила, разорвавшая остатки русского крейсера и заставившая расколоться надвое японский броненосец.

Глава 2. В небе «Красный барон»

Казалось, уже ничто не предвещало неожиданной встречи с противником. Совершенно чистое небо над всеми французскими позициями и на десять километров за них. Истребительный отряд королевских ВВС Великобритании под началом знаменитого майора Хоукера возвращался после успешного налета на немецкий аэродром и рейда по вражеским тылам. Десять минут назад английские асы разминулись с эскадрильей французов на «Фарманах», шедшей также к себе на базу. Приветственно махнув друг другу плоскостями, аэропланы разошлись разными курсами. Судя по самолетам, которые, как определил Хоукер, принадлежали прифронтовой ударной авиации, французы летали отнюдь не на прогулку. Скорее всего не один объект на германской территории подвергся обстрелу, а, возможно, и кто-нибудь из немецких летчиков простился с жизнью. «Да, жаркий денек выдался сегодня для подданных кайзера», – удовлетворенно пробормотал майор Хоукер и похлопал свой маневренный биплан «Де Хэвиленд» по выпуклой фанерной обшивке. Пропеллер биплана жужжал ровно и надежно, вселяя в сердце бравого майора спокойствие за истребитель и свою жизнь. Перегнувшись через борт, Хоукер разглядывал проплывавшие далеко внизу зеленые квадратики виноградников на желтой земле, предаваясь приятным наблюдениям и наслаждаясь полетом, как вдруг, откуда ни возьмись, появился этот проклятый немец на раскрашенном в ярко-красный цвет «Альбатросе» и пристроился в хвост биплану Хоукера. Как ни старался майор быть бдительным, но, замечтавшись, все же проморгал противника и очнулся только при первых звуках пулеметной очереди, просвистевшей над его головой.

– Каков наглец, – воскликнул бравый майор, уходя на вираж и пытаясь оторваться от немца, – один пошел против всей моей эскадрильи.

Немец словно прилип к Хоукеру, который то камнем падал вниз, то взмывал над облаками, стараясь сбросить с хвоста цепко державшегося за ним противника. Однако, сколько не пытался майор своими отвлекающими маневрами запутать ярко-красный «Альбатрос», ему это не удавалось. В кабине вражеского истребителя находился явно не юнец, впервые севший за штурвал биплана, это Хоукер определил с первого виража. Там находился ас, причем в ловкости и выучке нисколько не уступавший самому бравому майору, известному на всем западном фронте своими воздушными победами. А с майором могли равняться силами только два немца во всем воздушном флоте кайзеровской Германии. Пока Хоукер лихорадочно пытался определить с кем столкнулся на этот раз в воздушном бою, немец тем временем пристреливался, посылая вдогон «Дэ Хэвиленду» пулеметные очереди одну за другой. Уходя на очередной вираж, Хоукер боковым зрением заметил спешащие ему на выручку аэропланы эскадрильи. Впереди всех виднелся истребитель Джека Нормана. Английский летчик был молод и горяч, но неопытен. Пытаясь помочь Хоукеру, он летел наперерез немецкому пилоту, словно нарочно подставляя свой бок под удар. Немец не отказался от такой возможности сбить английского пилота. Застучал пулемет, и аэроплан Нормана в мгновение ока вспыхнул ярким пламенем – очередь угодила в топливный бак. На глазах у всей английской эскадрильи его самолет рухнул в лес и взорвался. Через несколько минут та же участь постигла и лейтенанта Гордона. Его биплан задымил и рассыпался на мелкие горящие обломки, не долетев до земли. Немец был явно знатоком своего дела, и, судя по почерку и мастерству с которым он отправлял к праотцам англичан одного за другим, противостоять ему мог один только майор.

Пока немецкий ас отвлекался на кратковременные схватки с другими истребителями английской эскадрильи, похоже доставлявшими ему несказанное удовольствие, Хоукеру наконец удалось подняться над противником. Теперь ему был отчетливо виден пилот «Альбатроса». Майор присмотрелся, и его лицо исказила гримаса ненависти: за штурвалом ярко-красного немецкого аэроплана с большими кайзеровскими крестами на крыльях был не кто иной, как барон Манфред фон Рихтгофен, отправивший на тот свет уже больше полсотни английских асов. За ярко-красную окраску истребителя англичане и французы прозвали его «красным бароном».

– Ну, погоди, проклятый бош, – воскликнул в ярости майор, кидая истребитель в атаку. Однако ярость – плохое оружие против хладнокровных немцев. Именно на это и был сделан расчет. Немец успел увернуться от пулеметной очереди и нырнул в пике, уходя от обстрела. Затем, сделав маневр, Рихтгофен направил свой биплан в сторону немецких позиций, находившихся уже совсем близко. Бравый майор бросился в погоню за «Альбатросом», который, как ему показалось, начал выходить из боя, видимо, посчитав двух сбитых англичан хорошим результатом.

– Ну, нет, просто так ты от меня не уйдешь, поганый колбасник! – кричал Хоукер сквозь шум пропеллера, разгоняя свой «Де Хэвиленд» до максимальной скорости. В пылу схватки майор упустил из виду, что бой уже перенесся в небо над вражеской территорией. Немецкие солдаты с интересом наблюдали из окопов за ожесточенной схваткой своего аса с английским. Рихтгофен, убедившись в том, что никто, кроме Хоукера, из эскадрильи англичан больше его не преследует, дал майору возможность подойти поближе и перед самым его носом ловко взмыл вверх, а затем моментально зашел противнику в хвост. В несколько секунд Хоукер из нападавшего превратился в мишень. Потеряв Рихтгофена из вида, он попытался заложить вираж. Между тем, успевший быстро и тщательно прицелиться, Манфред нажал на гашетку. Очередь полоснула по двигателю «Дэ Хэвиленда», навсегда заклинив хваленый мотор. Пропеллер английского истребителя перестал вращаться. Хоукер судорожно пытался выровнять машину, которая неумолимо сваливалась в штопор. Внизу под ним в бешеном танце все быстрее замелькали железнодорожные пути со стоящими на них вражескими эшелонами, окопы с солдатами и орудийные батареи. Майор, осознавший что война для него кончилась, попытался подороже продать свою жизнь. Он устремил свой аэроплан на немецкий эшелон, но из этого ничего не вышло. Безмолвный «Дэ Хэвиленд» камнем рухнул в чистом поле, рядом со станцией, и взорвался, не причинив немцам никакого вреда. Рихтгофен удовлетворенно улыбнулся и, сделав круг над окопами, полными ликующих солдат, направил свой «Альбатрос» на базу.

Авиационный полк, в котором служил потомственный немецкий аристократ барон Манфред фон Рихтгофен, базировался недалеко от Пенемюнде. Отсюда было удобнее всего совершать налеты на французские позиции и при желании делать вылазки к берегам туманного Альбиона. Лихо, но грамотно приземлившись, как и подобает настоящему асу, Рихтгофен загнал свой биплан в ангар и, оставив его под наблюдением механиков и охраной зенитной батареи, отправился в гараж, где находился его лимузин. Надо было спешить – дорога занимала у него около сорока минут, а через полчаса начиналась вечеринка по случаю дня рождения у фроляйн Ангелики. Манфред опаздывал уже едва ли не на десять минут из-за этого сумасшедшего английского летчика, вздумавшего мериться с ним силами. Находу сняв с себя кожаную летную куртку с нашивкой авиаполка Пенемюнде, Манфред кинул ее стоявшему у лимузина слуге вместе со шлемом. Издалека увидев приземлявшийся биплан Рихтгофена, его слуга Матиас, успевший изучить повадки Манфреда за десять лет службы в семье Рихтгофенов, предусмотрительно выкатил лимузин барона из гаража. Он знал, что барон никогда не опаздывает. Не явиться в назначенное время для него означало пасть в глазах общества и опозориться на всю оставшуюся жизнь. Запрыгнув на переднее сиденье, Манфред завел лимузин и, вырулив из расположения полка, покатил по дороге на предместье Майнер, находившееся неподалеку от Пенемюнде.

Стояла середина августа. Теплое солнце уже не обжигало, а скорее слегка пригревало, настраивая на лирический лад. Кругом царило буйство зелени. Вдоль дороги мелькали высоченные клены и ели, наполняя воздух запахами цветущей природы. Слева раскинулся великолепный древний лес, где-то в недрах которого по легенде прятался замок храброго и жестокого герцога Кобурга, одного из первых рыцарей тевтонского ордена. Герцог за свою долгую жизнь собственноручно умертвил множество русских, польских и прибалтийских воителей, за что и получил этот замок в подарок от магистра ордена. Состарившись, он уединился в своем лесном замке, и проводил время в охоте на оленей и кабанов. Однако, он был еще достаточно силен, чтобы при встрече с разъяренным вепрем рассечь его напополам одним ударом меча. А когда охота и прочие непритязательные удовольствия наскучили ему, фон Кобург женился на дочери ростовщика Роксане, молоденькой красавице из близлежащей деревушки Майнер, к нынешнему времени ставшей небольшим городком. Спустя девять месяцев Роксана осчастливила герцога двойней и занялась хозяйством. Обрадованный герцог в честь такого события укатил погостить к двоюродному брату Демецу в соседнюю область, оставив Роксану на попечение своему вассалу барону Тиссельхорну. В гостях у братца он предавался оголтелому пьянству и стрельбе из арбалета по голубям с крепостной стены, а когда соскучился, спустя год, недолго думая посреди ночи собрался и отправился со своими слугами домой. Путь, пролегавший через дикие леса и топи земель Северной Вестфалии, занял у герцога не меньше месяца, на исходе которого Кобург въехал в родной лес, знакомый ему до последней веточки. Каждая кочка здесь была окроплена кровью быстрых некогда оленей и диких кабанов, убитых рукой жестокого рыцаря. Ранним утром, уже на подъезде к своему замку, Кобург заметил на опушке леса двух всадников. В одном из них он без труда узнал Тиссельхорна, а другой оказался молоденькой женщиной. Незаметно подобравшись поближе, герцог разглядел лицо наездницы и с удивлением узнал в ней свою жену. В этот момент Тиссельхорн, не сходя с коня, обнял Роксану и привлек ее к себе, а та ответила ему долгим и жарким поцелуем. Дико заревев, сам словно превратившись в разъяренного кабана, Кобург выхватил из ножен свой огромный меч и, пришпорив коня, вихрем вылетел на опушку. Роксана изменилась в лице – ужас исказил ее прекрасные черты. Тиссельхорн, застигнутый врасплох, даже не успел вытащить из ножен свой меч, чтобы защититься. Смерть настигла их мгновенно. Герцог мощным ударом меча снес голову своему вассалу, и она покатилась на траву, окрасив ее алой кровью. Вслед за тем обманутный Кробург вонзил острый меч в грудь Роксане, пригвоздив ее к стволу высокой сосны. Неверная жена едва успела вскрикнуть, а душа ее уже устремилась на небо. Кобург бросился в замок и в гневе зарубил еще двух слуг. После этого он заперся в замке и не выходил из него до самой смерти. Трупы любовников остались в лесу на съедение диким зверям. С тех пор жители окрестных лесов и земель рассказывают друг другу легенду о безголовом бароне и его любовнице, разгуливающих по лесу в особенно туманные дни и ночи. Тому, кто их повстречает никогда не знать счастья в любви, поэтому здешние леса все стараются обходить стороной.

Эта легенда пронеслась в голове Манфреда за одно мгновение, настроив его ненадолго на лирический лад. Затем он взглянул на ярко голубое небо и снова вспомнил только что состоявшийся воздушный поединок с английским летчиком. В целом Рихтгофен был неплохого мнения об англичанах. Это были прекрасные и бесстрашные летчики, главная ошибка которых заключалась в том, что даже военная авиация была для них прежде всего спортом, которым они чересчур увлекались. Манфред не раз наблюдал, как в пылу схватки англичане так самоотверженно занимались выполнением фигур высшего пилотажа, летали вверх шасси, ныряли в штопор, без тактической необходимости делали мертвую петлю, что иногда забывали что находятся в воздушном бою. Это обстоятельство не раз сослужило им плохую службу. Но если не принимать его во внимание, то англичане храбро дрались в воздухе, почти никогда не уходя от схватки даже с превосходящим по численности противником. Чего нельзя было сказать про французов. Имея в общем неплохие самолеты французские летчики очень редко решались схватиться с немцами в открытую. Чаще всего, завидев немецкую эскадрилью, они улепетывали, что было сил, и еще до того как немцам удавалось приблизиться на опасное расстояние, оказывались под прикрытием собственных зенитных батарей. Редкий французский летчик доставлял немцам много неприятностей.

Рихтгофен взглянул на часы и отметил опоздание на пять минут. Поэтому, доехав до развилки, он свернул в лес и поехал кратчайшей дорогой. Дорогой лимузин мягко подрагивал на ухабах лесной дороги, причудливо извивавшейся между высоких сосен. Манфред любил здесь ездить, когда возникала такая возможность. Иногда на эту дорогу неожиданно выходили звери, которые не очень боялись людей, несмотря на относительно близкое соседство Пенемюнде и Майнера. Видимо это происходило потому, что местные жители больше всего в своей жизни интересовались покоем и собственным благополучием, любили пиво и охотничьи сосиски, а саму охоту на диких зверей считали занятием для дикарей. Себя же они полагали образованной и просвещенной частью человечества, с чем, съев порцию охотничьих сосисок и запив ее баварским пивом, и отходили ежедневно ко сну, абсолютно не причиняя вреда окружающей природе. Манфред их отношения к охоте не разделял, однако несколько раз на его памяти на лесную дорогу выходили абсолютно непуганные красавцы-олени с ветвистыми рогами, убить которых даже у такого заядлого охотника как он не поднялась бы рука. Сегодня, правда, оленей не наблюдалось, лишь пара испуганных зайцев выскочила из кустов на дорогу и стремглав пронеслась под колесами лимузина.

Спустя пятнадцать минут он снова выехал на шоссе, ведущее в Пенемюнде и проходившее через предместье Майнер, где ждала его белокурая фроляйн Ангелика. Рихтгофен увеличил скорость и погнал, выжимая из лимузина последние силы. Надежный немецкий мотор бодро шумел не давая никаких признаков перегрева. Для хорошей машины, всегда считал Манфред, как и для породистой лошади, никогда не повредит хорошая прогулка на большой скорости. И машина и лошадь получают от этого только удовольствие, не говоря уже о самом водителе или ездоке. Скоро справа замелькали небольшие уютные особняки, раскрашенные в цвета умеренных оттенков. Проехав четыре из них, Манфред остановился у пятого – невысокого зеленого домика с балконом и широкой террасой. На террасе уже расположились вокруг белого столика три дамы и два кавалера. Одна дама, самая красивая из трех, и была фроляйн Агеликой, которой сегодня исполнялось тридцать лет. В этот знаменательный день Манфред был приглашен на тихий домашний праздник, где соберутся только друзья. Две другие дамы были подругами Ангелики, знавшими ее еще с детства. Звали их Регина и Тельма. Кавалеры, так же как и Манфред, служили в действующей армии, с той только разницей, что Рихтгофен был летчиком-истребителем, а они были призваны в артиллерию и квартировали неподалеку. Ангелика ждала только его, это Манфред понял по выражению лица, на котором, как ни старалась хозяйка скрыть свои чувства, при виде бравого летчика возникло выражение неописуемой радости. Ангелика после смерти мужа, также военного летчика, долгое время находилась в трауре и глубокой депрессии. Она уже ни в чем не находила утешения и не видела смысла в жизни. То и дело ее стали посещать черные мысли покончить с этим бесконечным тягостным состоянием. Однако, в душе она по-прежнему питала слабость к военным и, встретив Манфреда, заехавшего в Майнер по случаю, увлеклась им с новой силой. Манфред был на пять лет моложе ее и олицетворял собой начало новой жизни, поэтому Ангелика словно восстала из пепла. На прошлой жизни и образе мыслей был поставлен жирный крест. Ее лицо заметно похорошело, в глазах появился веселый блеск, а в жизни новый смысл. Рихтгофену тоже нравилась эта мудрая, много пережившая, но сохранившая красоту, женщина. Она не болтала попусту, как многие берлинские пустозвонки, а была глубока, как море. Именно такую женщину барон Рихтгофен искал уже много лет, но нигде не смог отыскать. И теперь ему казалось, что он ее наконец-то нашел. Случайно, как это всегда бывает, и совсем не там, где предполагал.

Ангелика пригласила его за стол, где уже сидели артиллеристы в компании Регины и Тельмы. Поздравив Ангелику с днем рожденья и подарив ей золотой перстень с алмазом средней величины, от которого она пришла в восторг, Манфред присел за стол. Офицеры поздоровались, и разговор как-то сам собой зашел о войне, что было не удивительно, поскольку половина гостей служила в действующей армии. Артиллеристы поведали Манфреду о том, что сегодня утром их зенитной батарее, расположенной на западной оконечности Пенемюнде, пришлось ожесточенно отстреливаться от массированного налета французской авиации, уничтожившего ангар с боеприпасами. Эти чертовы французы, обычно мазавшие, на этот раз бомбили чрезвычайно метко и долго, и в итоге нанесли большой урон. Помимо боеприпасов они разбомбили железнодорожный узел под городом и мост через реку, по которому шло снабжение расквартированных вокруг Пенемюнде воинских частей. Рассказ Манфреда о сбитых им час назад трех английских летчиках привел артиллеристов в неописуемый восторг. Они тут же предложили поднять тост за подданных Кайзера, так смело воюющих в воздухе против поганых французов и англичан. Манфред поблагодарил, но предложил прежде всего выпить за хозяйку дома, сиявшую как только что взошедшее солнце. Сейчас она была влюблена и горда одновременно. Вечеринка длилась недолго. Вскоре артиллеристы покинули собравшихся по необходимости быть на службе, а подруги Ангелики отговорились делами и также ушли. Сама Ангелика ничего не имела против того, чтобы остаться с Манфредом наедине. К счастью Рихтгофен находился в увольнении до следующего утра. Кроме того, он сообщил ординарцу где его искать в случае крайней необходимости. Как только гости покинули дом, Ангелика бросилась в объятья Манфреда и наградила его за победу долгим поцелуем. Не имея больше сил разговаривать о чем бы то ни было, они сразу отправились в спальню, большее пространство которой занимала огромная и мягкая кровать. Каждый раз, когда он оказывался здесь, Манфред чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Он обнял Ангелику, привлек к себе и, мгновенно сняв с нее легкое полупрозрачное платье, с легким шорохом соскользнувшее на пол, больше уже не вспоминал о том кто он и что он в этом мире. До утра его для мира не существовало. Единственное, что напоминало ему о существовании других людей, были доносившиеся иногда издалека гулкие разрывы, но Манфреда они не беспокоили. Он покрывал красивое тело Ангелики жаркими поцелуями и стонал от удовольствия, когда, обвив его своими нежными руками, она отвечала ему тем же. Они ласкали друг друга и многократно сливались в буйной пляске тел так, что к утру Манфред был измучен, но счастлив, а Ангелика была просто счастлива.

Оставив разнеженную Ангелику в теплой постели, Рихтгофен поспешил в полк, все же слегка обеспокоившись услышанной ночью канонадой. Очень уж близко от его аэродрома слышались разрывы авиабомб. И опасения его оказались не напрасны. Ночью французские бомбардировщики совершили второй налет на Пенемюнде, на сей раз целью был выбран аэродром истребительной авиации, на котором базировался «красный малыш» Рихтгофена – его любимый биплан. После ночной бомбардировки французов биплан был сильно поврежден. Придирчиво осмотрев искалеченную машину, Манфред понял, что сегодня вылетов не будет, и уехал в офицерский клуб Пенемюнде. Там он весело провел день в хорошей компании за бутылкой вина с рейнских берегов и игрой в карты. К своему удивлению в клубе он повстречал младшего брата Лотара, которого совсем недавно перевели из Клейнбурга под Пенемюнде. Лотар недавно был в отпуске в родовом поместье Рихтгофенов в Южной Баварии, видел отца и мать. К величайшей радости Манфреда они находились в добром здравии и гордились успехами сыновей, слухи о подвигах которых долетали даже туда. Проговорив с братом до позднего вечера, Манфред отправился в полк, решив, что день был не так уж плох, если не считать поврежденного биплана. Вернувшись на место, он обнаружил, что механики полка, несмотря на долгую работу, не сумели спасти его «красный малыша». Поэтому Манфреду пришлось пересесть на только что полученный с завода триплан «Фоккер». Эта машина, по словам конструкторов, имела самую высокую маневренность из всех современных истребителей благодаря трем плоскостям и могла вертеться в воздушном бою как юла. Граф Фольк и лейтенант Цеймер уже пересели на новые «Фоккеры» и отзывались о них весьма хорошо. Рихтгофен же питал слабость к своему биплану марки «Альбатрос», на котором он совершил столько побед. Но делать было нечего, «Красный малыш» летать уже не мог – приговор механиков был суров. Французская бомба повредила фюзеляж, превратив жесткую конструкцию истребителя в металлолом. Но в память о боевом друге Рихтгофен тут же решил назвать свой новый триплан «Красным малышом».

Следующая ночь прошла без каких-либо происшествий. Ни французы, ни англичане на сей раз не беспокоили немецкий аэродром своими налетами. В шесть утра, побрившись и позавтракав, Манфред фон Рихтгофен впервые запрыгнул в свой триплан и в сопровождении еще двух «Фоккеров», за штурвалами которых также сидели асы воздушного боя Цеймер и граф Фольк, устремился в сторону французских позиций, получив приказ от командира полка произвести разведку. В районе Гроссенхайма звено разделилось: Цеймер и Хольк полетели на северо-запад разведать обстановку перед предстоящей завтра атакой немецкой армии, а Рихтгофен продолжил свой полет в одиночестве на Запад. День выдался на удивление спокойным, немецкий летчик не встретил ни одного самолета противника надо всей вражеской территорией. Обстреляв военный эшелон, шедший по направлению к передовой, и несколько зенитных батарей, Рихтгофен повернул назад и приготовился спокойно вернуться домой. Однако, на этом его удача закончилась. Совершенно неожиданно, словно ястреб, из огромного белого облака на него ринулся французский истребитель и первой же очередью продырявил крыло «Красного малыша». Манфред еле удержал машину в ровном положении и бросился в бой. Однако француз оказался на удивление вертким и Рихтгофену никак не удавалось сесть ему на хвост. После долгой гонки друг за другом «Фарман» французского летчика первым выпустил точную очередь по «Фоккеру» Рихтгофена, заставив его загореться. Увидев пылающий хвост, Рихтгофен почел за благо приземлиться на нейтральной полосе, поскольку до своих он никак не смог бы дотянуть, что и сделал, врезавшись крылом в какой-то сарай. Сам летчик, однако, остался цел и невредим. Спустя пять минут к его величайшему удивлению храбрый француз был сбит немецкой зенитной артиллерией и приземлился неподалеку от догоравшего триплана Рихтгофена. При посадке «Фарман» сломал оба крыла и погнул корпус. Летчик, несмотря на это, был жив, хотя и не мог выбраться без посторонней помощи. Манфред поспешил на помощь раненому французу – ни в небе, ни на земле он не питал личной ненависти к противникам. Шла война, а Рихтгофены всегда были хорошими солдатами, но не убийцами. Вытащив француза из догоравшего аэроплана, Манфред поделился с ним своим пайком, который успел спасти. Пилоты познакомились. Противником в сегодняшнем воздушном бою для Манфреда был не кто иной как знаменитый Жак Вильнев, имевший на своем счету сорок шесть побед. У Рихтгофена их было уже пятьдесят семь и, не промахнись Вильнев, их и осталось бы пятьдесят семь. Почти полчаса летчики говорили о войне. За это время Манфред слегка изменил отношение к французам, которых считал всего лишь слабаками, не стремившимися ввязываться в бой и удиравшими, едва завидев немецкие самолеты. Как выяснилось, среди них тоже попадались бравые ребята. От Вильнева Манфред узнал о том, что его победы в воздухе до смерти надоели воздушному флоту Ее Величества королевы Великобритании, и англичане выделили специальную эскадрилью для уничтожения «Красного Барона». Рихтгофена это слегка позабавило. Скоро с обеих сторон фронта прибыли команды солдат для того чтобы забрать летчиков. Согласно международным правилам на нейтральной полосе в таких случаях запрещалось стрелять. Летчики попрощались и на всякий случай извинились друг перед другом, ведь случись вторая встреча – оба постараются не промахнуться. Кроме того, Рихтгофену придется возвратить долг. А быть в долгу барон не любил.

Всю следующую неделю Манфред фон Рихтгофен провел в небе, яростно гоняясь за английскими и французскими истребителями, не вылезая из-за штурвала самолета, для того чтобы проверить его летные характеристики в бою. Как оказалось, триплан вел себя в бою действительно неплохо. Машина оказалась на редкость маневренной, что позволяло немецкому асу без страха ввязываться в схватку с тремя или четырьмя истребителями противника и выходить из нее победителем. Он запросто мог рассеять своей стремительной атакой аэропланы противника, не успевавшие уследить за головокружительными пируэтами его трехкрылой машины. Уверившись в удачной конструкции и вооружении новой машины, Рихтгофен подумал о том, что должным образом обученная эскадрилья летчиков-истребителей, оснащенная такими маневренными машинами, сможет представлять из себя самую грозную боевую единицу в небе западного фронта. С этим он обратился к полковнику Шварцкопфу, командовавшему истребительным соединением Пенемюнде. Полковник счел идею здравой и разрешил Рихтгофену сформировать собственную эскадрилью, которая будет летать только на трипланах завода «Фоккер». Вторая идея барона заключалась в том, чтобы покрасить все самолеты в красный цвет, выделив тем самым эскадрилью в особое элитное подразделение. Так и было сделано. Спустя две недели на аэродроме Пенемюнде, приведенном в порядок после ночного налета французов, выстроилось два десятка ярко-красных трипланов, блестевших на солнце новенькой краской. Рядом с ними стояли отобранные из всего состава полка и обученные лично Рихтгофеном летчики-истребители, которым была уготована честь стать подопечными лучшего аса. Манфред отдал приказ, летчики заняли свои места за штурвалами, и в небо стартовала целая эскадрилья ярко-красных истребителей. В первом же воздушном бою немцы столкнулись с французской эскадрильей и показали на что способны новые самолеты. Ведущим эскадрильи был сам Манфред. Едва вынырнув из облаков над Страсбургом, Манфред заметил идущую встречным курсом эскадрилью самолетов. Кроме них самих немцев в этом районе сегодня не могло быть, поэтому «Красный барон» принял решение атаковать неизвестные самолеты, которые могли принадлежать только врагам Германии. Его подопечные уже были неплохими летчиками, на счету которых было по несколько сбитых аэропланов противника, но, по замыслу Манфреда, им предстояло сейчас пройти второе боевое крещение в составе нового формирования, чтобы проникнуться его общим духом. Сознание команды давало летчикам силы, о которых единичный участник воздушного боя и не догадывался. В пылу боя рождался некий коллективный дух, который помогал побеждать. Именно на него и выучку пилотов и рассчитывал Манфред. Подойдя на минимальное расстояние, Рихтгофен первым начал бой, наметив себе самолет противника. Эскадрилья действительно оказалась французской, но удирать она явно не собиралась, поскольку насчитывала, как успел заметить Манфред, едва ли не больше самолетов, чем немецкая. Завязалась жаркая схватка. Застучали пулеметы. Французы решили контратаковать и клином ринулись в самый центр немецкой эскадрильи, которая моментально рассеялась на отдельные самолеты – маневренность давала хорошие козыри в ближнем бою. Трипланы чертили небо во всех направлениях, словно майские жуки, абсолютно сбив с толку французов. После ожесточенного боя, в результате которого три «Фармана» были сбиты летчиками Рихтгофена, французы ретировались, а немцы продолжили свой рейд по вражеским тылам. В этот день ими была обстрелян крупный железнодорожный узел, на котором теснились эшелоны со свежими пехотными частями, только что прибывшими для смены находящихся на фронте, и сильно потрепан склад боеприпасов неподалеку от городка Тионвилль. Вернувшееся подразделение Рихтгофена встретил на аэродроме сам полковник Шварцкопф и поздравил с победой. После воздушного боя, в котором немецкие летчики под командой Манфреда фон Рихтгофена применили новую тактику, среди французов и англичан распространилась весть о новом смертоносном немецком соединении, которое союзники за необыкновенную маневренность окрестили «Цирком Рихтгофена». За три следующие недели «Цирк Рихтгофена» сумел сбить в воздушных боях в небе над Францией более десятка самолетов противника, чем вызвал лютую ненависть командований Франции и Англии. На русском фронте «Цирк Рихтгофена» появлялся очень редко, поскольку у русских практически не было самолетов и Манфред часами бороздил небо над позициями противника совершенно безнаказанно и скорее ради развлечения.

За боевые успехи полковник Шварцкопф представил Манфреда к награде и дал ему недельный отпуск. Манфред, взяв с собой Ангелику, не преминул укатить на побережье неподалеку от Ростока, где они проводили время, купаясь теплых в эту пору водах Балтийского моря и катаясь на водных лыжах. Естественно, прибыли они сюда тоже на самолете. Манфред арендовал двухместный «Альбатрос», собрата его «Красного малыша», и за несколько часов перенес свою любимую женщину из прифронтовой полосы в совершенно тихие курортные места. Жили они в санатории, по утрам пили кофе из маленьких белых чашечек, загорали, и вообще наслаждались жизнью как могли. Временами Манфреду казалось, что и войны-то никакой нет, что после отдыха на побережье он привезет Ангелику в свое родное поместье в Южной Баварии, познакомит с родителями и братом Лотаром, которые будут очень за него счастливы. Но, замечтавшись, приходилось все время возвращаться обратно. Отпуск таял, дни проходили очень быстро. Однажды до обитателей санатория дошла весть о ночном нападении русского крейсера на соседний городок Страсланд, в котором находился гарнизон и база по ремонту подводных лодок. Война напомнила о себе, а в такое время Манфред мог быть только на фронте. Они снова сели в «Альбатрос» и перенеслись в Пенемюнде.

Мотор «Красного малыша» натужно ревел. Манфред фон Рихтгофен, впервые за последний месяц отправившийся в одиночный рейд, уже двадцать минут пытался уйти от наседавших на него англичан. Жак Вильнев не обманул – английское командование действительно снарядило целую эскадрилью первоклассных летчиков для его уничтожения. И вот, после двух недель поисков, исчертившие небо во всех направлениях, англичане все же наткнулись на возвращавшегося на базу Рихтгофена. Его попытались захватить в клещи и насильно посадить на французский аэродром, но немецкий ас вырвался, хотя и изрядно пострадал. Левый ряд крыльев его триплана был изрешечен и походил на старый дуршлаг. Патроны к пулемету были уже на исходе. Спасти Манфреда могло только чудо. Он никогда раньше не придавал значения смерти, не боялся ее, и в свои двадцать пять лет Манфред не видел для нее ни одного стоящего повода. Прямо по курсу висел, вытянувшись по линии горизонта, грозовой фронт. Туда Рихтгофен и направил свой издыхающий триплан. Влетев в грозу, Манфред подумал, что попал в преисподнюю. Его самолет начало трясти и кидать вверх и вниз, шатать из стороны в сторону. В кромешной тьме грохотали грозовые раскаты и сверкали белесые вспышки молний. Спустя пять минут такого полета Рихтгофен вдруг выскочил в пространство абсолютной тишины. Нет, облака вокруг не исчезли и дождь не перестал лить, но все это происходило как-то непонятно, без единого звука. Осмотревшись, он увидел немного в стороне две висевшие неподвижно в воздухе металлические фигуры, поражавшие своим размерами. Это было нечто похожее на аэропланы, но гораздо более уродливого вида. Один напоминал остроклювую хищную птицу, застывшую за секунду до того, как она схватила когтями добычу. А другой имел более массивные очертания и очень длинные крылья, под которыми Рихтгофен разглядел что-то похожее на гигантские авиабомбы, и еще какие-то неизвестные ему заостренные цилиндры. Сам летчик ничего не понимая смотрел по сторонам и молился, словно попал в ад, а пропеллер его триплана, бешено вращавшийся секундой раньше, теперь словно застыл без движения. И вдруг тишина закончилась – звук словно взорвался в его голове тысячами оттенков, заставив на время обхватить голову руками. Триплан вылетел из грозы и вошел в штопор. Рихтгофен еле успел вывести машину из штопора над самой землей. И в этот момент застучала пулеметная очередь. Словно укусы пчелиного роя, жала пуль возились в тело пилота. Триплан клюнул носом и снова вошел в штопор из которого уже не было выхода.

Глава 3. Бак пробит, хвост горит…

Долина мутно-желтой реки, похожей на Ганг. С окрестных гор к ней спускаются залитые солнцем непроходимые разноцветные джунгли. Они то синие, то зеленые, то разгораются, а то, вдруг, померцав, растворяются вовсе. Где-то в самом низу, у реки, в скалах виднеется множество входов в огромные пещеры. Две сотни лет около них стоят не шелохнувшись молчаливые индусы со сверкающими саблями в руках – это стражи, они стерегут сокровища. Никто в той стране не знает пути сюда, а если узнает – забудет дорогу назад. Две сотни лет было так. Виной всему заклятие Раджи. Высокие горные вершины остановили здесь время. Уже две сотни лет оно стоит за каменной грядой и не может войти в долину. Безмолвно висит над снежными склонами, стонет над бездонной пропастью, воет ненастными ночами, глодает и лижет острые пики, – но нет ему дороги за них. Но спускается ночь, а с нею сползает в долину туман. Белесая мгла достигает реки, и вот уже спят неподкупные стражи, а над ними летают их души. Плоть грызут ненасытные черви. Туман сгущается у самой реки, и вдруг из него появляется человек. Неслышно ступая, он поднимается по тропинке к пещерам, переступив через тела стражей, проникает внутрь. О, Боже! Сколько золота здесь! Оно рассыпано всюду, даже в самых дальних углах. Грудами валяется, недоступное ничьим рукам. Человек опускается на колено и поднимает с земли чеканную монету. И вдруг, сокровище вспыхивает безумным пламенем и растекается по ладони. Человек вскрикивает, разжимая пальцы обожженные жидким золотом. Он видит, что к нему со всех концов пещеры слетаются огромные обезьяны со светящимися черепами вместо голов и скалят зубы в предвкушении легкой добычи. Человек бросается вон из пещеры и, обратившись туманом, поднимается в горы. Но обезьяны вьются над ним в дикой пляске и, словно страшные звезды, сверкают их черепа во мраке. Они набрасываются на белую мглу, терзают и рвут ее на части. И вот уже то тут, то там сквозь разрывы сочится черная кровь. Истерзанный туман стремится уйти сквозь горные цепи в застывшее время. Оно уже ждет его за вершинами и стонет, и скулит в нетерпении. Но светящиеся черепа не выпускают туман за границу жизни. Лишь клочья его, обглоданные и серые, падают в бездонную пропасть времени невесомыми лоскутками, кружась словно мертвые осенние листья. Они падают… падают… двигаюсь… куда-то падаю… словно нет земли под ногами… темно… падаю… Кажется дождь барабанит… Руки за что-то держатся… Как легко… Безумно легко и приятно… Алло, седьмой!… Седьмой!… Тоха, черт тебя побери, «мессер» на хвосте!… Еще туман… падаю… Дождь… Стоп!

Антон открыл глаза. Постепенно взгляд его сфокусировался. Поверхность под ногами ритмично вибрирует. Впереди какое-то выпуклое стекло. За ним – бездонное голубое небо. «Где это я?» – промелькнуло в мозгу. Он опустил глаза на свои руки и увидел, что они лежат на штурвале самолета. Антон смутно понимал себя сейчас, но тело, почуяв опасность, оживало быстрее. Повернув голову влево, он увидел заходящий со стороны солнца «мессер» с крестами на крыльях. Повинуясь рефлексам, бросил самолет на крыло и, сделав разворот, надавил на гашетку. Крупнокалиберный пулемет в теле «Як-3» ожил и застучал, посылая огненную струю в чернотелый «мессер», попавшийся в перекрестье прицела. Немец задымил и исчез в облаках, закрывавших землю.

– Молодец, «седьмой», – раздалось в наушниках гермошлема, – Задание выполнено. Идем на базу. Давай за нами!

Ничего не понимающий Антон разглядел внизу и чуть левее под собой звено «Яков». Большие красные звезды на крыльях не оставляли сомнений. «Бог мой, – подумал Антон, – неужели я попал на войну?«Сознание недоумевало, но руки крепко держали штурвал истребителя. Так уверенно, словно только этим и занимались всю жизнь, а штурвал самолета ничем не отличался от руля велосипеда. Прежде чем Антон сумел сообразить что-нибудь «Як-3» с белой семеркой на борту послушно лег на крыло, догоняя своих. Через двадцать минут полета, в течение которого Антон старался ни о чем не думать, чтобы окончательно не свихнуться, он находился в состоянии автопилота и вполне уверенно управлял истребителем. Когда звено пошло на посадку, Антон совершил ее ничуть не хуже остальных летчиков. Сразу после того как он, отодвинув крышку кабины, спрыгнул на мокрую от только что закончившегося дождя траву, к нему подбежал незнакомый лейтенант и, хлопнув по плечу, сказал:

– Молодец, Тоха. Я уж думал ты заснул там посреди боя. Иди в штаб, тебя «старик» ждет. Даже по рации запрашивал.

И лейтенант, многозначительно махнув рукой в сторону едва видневшейся на краю аэродрома землянки, мгновенно исчез. Антон не стал никого спрашивать, так как язык его еще не слушался, и направился к предполагаемому штабу. Толкнув дверь, он спустился на пять ступенек вниз и оказался посреди небольшой землянки. На стенах висели плащ-палатки, в центре стоял деревянный стол, сколоченный из ящиков. На столе, занимая почти его половину, лежала карта, а на небольшом чурбане рядом восседал крепкосбитый капитан. Естественно, Антон понятия не имел кто это такой, но на всякий случай спросил:

– Разрешите войти?

– Входи, входи, Гризов. – сказал капитан, – Наслышан о твоих подвигах.

Он встал и подойдя к Антону, также как и лейтенант, похлопал его по плечу.

– Молодец, лейтенант, ловко «Мессера» вмазал, – удовлетворенно пробормотал капитан, – дай-ка мне свой документ!

Антон абсолютно привычным для руки движением полез в левый карман гимнастерки и протянул капитану удостоверение.

– Будешь представлен к награде. – добавил капитан, разглядывая личные документы Антона, где под затертой и пропахшей машинным маслом фотографией, к величайшему удивлению Антона значилось: лейтенант Антон Гризов, 141-й истребительный авиаполк.

Антон стоял перед капитаном Мацурой в командирском блиндаже и, хлопая глазами, пытался осознать происходящее. Пять минут назад истребительное звено «Яков» вернулось с задания, уничтожив три немецких стервятника. Но откуда в этом бою возник он – Антон Гризов, оставалось тайной для него самого. Еще несколько мгновений назад он ощущал себя истребителем «Миг-29», несущимся лоб в лоб с американским бомбардировщиком. Затем – взрыв, мрак, миллионы звезд, сходящихся в одну гигантскую спираль и вот, снова война. Что за война, сомнений не оставалось: «мессеры» с крестами на крыльях были только в одной. Со временем Антон определился чуть позже, когда растянулся на жесткой лежанке в пилотском блиндаже, который нашел чисто случайно и, накрывшись шинелью, попытался уснуть. Вторая эскадрилья, а он сам, как оказалось, служил в первой, в полном составе зашла поздравить Антона со сбитым фрицем. Командир второй эскадрильи старший лейтенант Толубеев даже принес с собой банку спирта, выпрошенного у медсестры Анечки из госпиталя. Летчики раздавили по полстакана за победу и отправились на аэродром – сегодня им предстояло сопровождать бомбардировщики. Бойцы из первой эскадрильи намывались после удачного боя в полковой бане, а Антон, отговорившись дикой усталостью, остался отдыхать на лежанке. На самом деле об отдыхе он и не думал. Антон изо всех сил пытался собрать воедино с дикой скоростью разбегавшиеся в разные стороны мысли. Он, двадцатилетний Антон Гризов, радиоразведчик, привыкший ездить на метро, ходить на дискотеки с девушками и есть с ними мороженое, своими глазами неоднократно видевший по цветному телевизору старт космических кораблей, теперь, если верить этим самым глазам своим, лежал на жесткой лежанке из неошкуренных березовых стволов и курил папиросу «Беломорканал» выпуска 1940 года. Да, было от чего сойти с ума. Но толку от этого, как неожиданно здраво рассудил Антон, не будет никакого. Пока есть жизнь – есть надежда. Черт его знает, как он сюда попал, но вдруг когда-нибудь он отсюда выберется? О том, что он застрял в этом времени навечно, Антон даже думать боялся. Он докурил папиросу и затушил ее о консервную банку из-под тушенки, служившую импровизированной пепельницей. Сидевший в соседнем углу радист Емельянов настроился на Москву, и в прокуренный блиндаж ворвался металлический голос Левитана:

– От Советского Информ-бюро…

Шел 1944-ый. Русские наступали и били фашистов по всем фронтам. Авиация уже иногда летала бомбить Берлин. Как Антон узнал позже, он соткался в этом мире из мыслей и сомнений русоволосого двадцатилетнего лейтенанта Тохи Гризова, которого должны были убить в этом бою. Но не убили. Душу убить невозможно. В тот момент, когда крупнокалиберная пуля вошла Тохе в затылок, пробив кабину истребителя, следом за ней из будущего просочилась в Тохино тело душа Антона Гризова и слилась с ним воедино. Долго потом механик Ковырякин непонимающе рассматривал изрешеченную кабину самолета и невредимую голову лейтенанта, но так и не понял, каким Макаром его пилота миновали пули. Два месяца Антон отвоевал на фронте, постепенно привыкая к новой жизни. Бил немцев, летал вместе с капитаном Мацурой и асами из 141-го истребительного полка прикрывать конвои мощнотелых бомбандировщиков. Долго курил махорку после неудачных полетов и воздушных схваток с выкормышами Геринга, стоивших жизни многим нашим пилотам. После удачных – пил спирт в медсанчасти с санитарками и летчиками, рассказывал как ходил до войны в горные походы, ночевал при минус тридцать на перевалах под открытым небом. Вспоминал иногда о Малом, Сане и Мишке. Однако, воспоминания эти с течением времени становились все туманнее, постепенно теряли четкость. И, спустя еще месяц, Антон не мог уже с уверенностью сказать, что он именно тот Антон Гризов, который когда-то сидел за постом «Глобальный перегон» и пил чай с Малым, а не лейтенант Тоха Гризов, зубоскал и бабник.

По причине отсутствия бритвы Антон отпустил бороду. Но когда однажды в блиндаже ему в руки попался осколок зеркала, он увидел в нем свою небритую физиономию, и после долгих размышлений решил все же расстаться с ненужной растительностью на лице. Антон раздобыл бритву у соседа летехи Вовки Брыкина и, приступая к процессу, весело подумал о том, что не брился еще с прошлой жизни. Постепенно бодрое расположение духа возвращалось к нему. Помогала, как ни странно, война. Ни на минуту он не мог остаться в покое и поплакать над своей судьбой – его все время куда-нибудь посылали. То на задание по прочесыванию вражеских тылов, то прикрывать бомбовозы, то за самогонкой в расположенный неподалеку госпиталь. За свою недолгую в этой жизни службу в авиации Антон успел завалить шесть «Мессеров» и двух «Юнкерсов», прослыв «асом» даже среди бывалых истребителей. Механик Иван Ковырякин только диву давался тому как изменился его подопечный за три месяца. Раньше Тоха считался смелым парнем, но без «башни», а потому имел репутацию скорее пугала для немцев, чем аса. Теперь же все изменилось. Размалеванные «мессеры» боялись Антона как огня. И бросались врассыпную, едва завидев его темно-зеленый «Як» с большой белой семеркой на фюзеляже и ярко-красными звездами на крыльях. Не боялись его лишь самые отчаянные. Тех уж нет. Остальные фашистские летчики предпочитали с ним не встречаться и считали его заговоренным. Ибо на глазах у всей шестнадцатой эскадрильи, состоявшей исключительно из асов Геринга, «Як» Антона был изрешечен схватившимся с ним истребителем Генриха Швейцера, но даже не загорелся. Более того, он как ни в чем ни бывало сделал разворот и вспорол Швейцеру брюхо пулеметной очередью. Вслед за этим эскадрилья обратилась в бегство. После восьми таких боев Иван Ковырякин запил горькую. А когда, после очередной попойки, его поволокли на допрос к капитану Мацуре, заявил, что его лейтенант – чистый черт. Потому что не может нормальный человек сквозь себя пулеметную очередь пропустить и остаться целым. Мацура Ковырякину не поверил и посадил его под арест. Но зерно сомнения запало в его душу. Однажды в одном из боев на глазах капитана самолет Гризова угодил в стену огня, выстроенного зенитками немцев, причем Мацура летел рядом и явственно видел как «семерке» разнесло кабину прямым попаданием. Проводив взглядом к земле догоравшие обломки самолета, Мацура уже собирался прочесать зенитные позиции огнем и отомстить за смерть героя гадам, но неожиданно увидел темно-зеленый «Як» с семеркой на борту чуть выше себя и услышал голос в гермошлеме:

– Капитан, все нормально, продолжаю бой!

Едва не потеряв управление истребителем, капитан вывел звено из боя, вернулся на базу, и, приземлившись на своем аэродроме, первым делом потрогал лейтенанта Гризова за плечо. Плечо оказалось самым настоящим, нисколько не сделанным из воздуха. Несмотря на это и тот факт, что капитан был убежденным коммунистом, его неудержимо тянуло перекреститься. Спустя некоторое время капитан Мацура немного успокоился и постановил думать, что ему все померещилось из-за ожесточенного ритма схватки, в пылу которой не мудрено что-нибудь перепутать. Однако, с тех пор Мацура потихоньку запил сам.

В один из осенних дней командование задумало массированный налет бомбардировщиков на крупный морской порт германии Киль, в котором по данным агентуры завершался ремонт четырех подводных лодок и двух эсминцев, резко усиливших бы военную мощь Германии на Балтике. Согласно диспозиции, в этой операции 141 истребительный полк должен был выполнять роль боевого прикрытия. Все содержалось в строжайшем секрете. Тактические вылеты отменили. Самолеты готовили по ночам. Механики возились в моторах истребителей при несмелом свете лучины. Вылет был назначен на пять утра.

В то утро лейтенант Антон Гризов, изрядно подгулявший накануне в госпитале с медсестрой Зиночкой и компанией братьев-летчиков, чувствовал дикую головную боль. На рассвете его разбудил вестовой Семен Кандовый и принес, по уговору, литровую банку огуречного рассола. Антон присел на лежанке и, обхватив двумя трясущимися руками банку с живительным напитком, чуть ли не залпом выпил рассол. После того как огуречная жидкость растеклась по внутренностям, Антон почувствовал себя заново родившимся и стал натягивать форму. Облачившись в портупею, прихватив пистолет и планшет с картой, бравый лейтенант вышел на воздух. Утренняя прохлада обхватила его своими скользкими щупальцами. Антон застучал зубами и стал быстро трезветь. Он посмотрел на восток, где небо начинало едва заметно светлеть и, достав из кармана гимнастерки папиросу, медленно и с наслаждением закурил. Постояв с минуту, лейтенант побрел к своему истребителю. Мокрая невысокая трава, словно ковром укрывавшая весь военный аэродром, цеплялась за сапоги. На полдороги Антон обернулся и заметил, как из землянки первой эскадрильи выползли на свет Божий его однополчане – Васька Сутулый и Михась Боровой, вчера вечером вместе с Антоном лихо хлеставшие стаканами неразведенный спирт. Судя по жестам и измученным физиономиям обоим спалось не очень сладко, как и Антону. Но делать нечего – труба зовет, пора в поход. Оба истребителя, также носивших чины лейтенантов, закурили и направились вслед за Антоном, попыхивая на ходу. Вслед за ними показались Генка Везухин по прозвищу Штык, Федор Пискунов и Егор Семенов – все без исключения в состоянии глубокого отходняка. Антон даже запереживал немного об исходе операции, поскольку самочувствие бойцов могло вызвать многочисленные промахи в стрельбе.

У самолета Антона уже поджидал верный механик Иван Ковырякин, всю ночь провозившийся с мотором легендарной «Семерки». Грозный «Як-3» мерцал в предрассветных лучах новенькой краской десяти красных звездочек, нарисованных через трафарет рядом с кабиной пилота – по числу сбитых немцев Антон теперь числился самым первым, обогнав многих бывалых пилотов из 141 истребительного полка.

– Ну, как дела, Ваня? – спросил Антон приблизившись.

– Да все нормально. Я мотор проверил – работает не хуже нового. Не подведет.

– Это хорошо. Мотор в нашем деле поважнее пулемета будет. – назидательно проговорил Антон, старательно игравший роль бравого лейтенанта, которая ему уже начинала нравиться. Он осмотрел лежавший под крылом парашют, забрался в кабину истребителя и, закурив новую папиросу, спросил:

– Как там вторая эскадрилья воюет, не слыхал?

– Да как не слыхать, слыхал. Иванян дает фрицам прикурить. Уже девятого вчера ссадил над немецкой территорией.

– Молодец, Иванян, хорошо воюет. Придется, Иваныч, и мне сегодня отличиться. Авось какого-нибудь «мессера» повстречаю и подпалю.

– Оно, конечно, неплохо будет, – осклабился Иван, еще не совсем привыкший к мысли, что его летчик выходит живым из любого боя, и в глубине души боявшийся, что Антон в один прекрасный момент подорвется в небо просто так, без самолета. – Да только лучше без особой нужды в пекло не лезть. Я уж, промежду прочим, пообвыкся с энтим мотором, а там придется, чего доброго, новый изучать. Мотор – он ведь, что человек. К каждому особый подход нужен.

– Ты что там, Ваня, каркаешь? – миролюбиво поинтересовался Антон, – Новый мотор ведь тебе придется только с новым летчиком получать, смекаешь? Вот и не бреши перед вылетом. Проверь лучше винт.

– Да уж все проверено, десять раз.

Антон осмотрел аэродром. Солнце еще не поднялось. По земле, скрывая ее от взгляда, стлался зыбкий туман, обволакивая истребители, отчего они казались какими-то фантастическими животными, мастодонтами, стоявшими по колено в тумане. Все летчики эскадрильи сидели за штурвалами своих самолетов, время от времени перекидываясь перед боем с механиками незначительными словечками, за которыми проступала привычная нервозность. Ждали зеленую ракету – сигнал к старту. За время войны летчики первой эскадрильи уже сделали не по одному десятку боевых вылетов. Немцев видели не на картинках, а лицом к лицу. Почти ежедневно сходились с ними в смертельной схватке и выходили победителями, поскольку до сих пор все были живы. В эти мгновения перед боем в воздухе повисала какая-то особая тишина. Мир замирал, и в тишине казалось было слышно как благоухает окружающий лес миллионами неразличимых ароматов. И вдруг, разрывая предрассветную зыбкую мглу, рванулась в небо зеленая ракета.

– От винта! – крикнул Антон и закрыл кабину. Почти одновременно захлопнулись кабины остальных истребителей. Закрутились пропеллеры «Яков», набирая обороты, истребители, один за другим, стали выруливать на взлетную полосу. Первым взмыл в мглистое небо «Як» капитана Мацуры, следом истребитель лейтенанта Гризова, а затем потянулись все остальные. Проткнув слой низковисевших облаков, самолеты вырвались на открытое пространство и поднялись на пять тысяч метров, став доступными для солнечных лучей. Здесь, наверху, уже давно наступил рассвет, и все казалось сочно-розовым. Антон даже залюбовался окрестными видами, забыв на мгновение о цели операции, и слегка нарушил строй летевших двумя звеньями самолетов. Романтические мысли покинули его голову только в тот момент, когда в наушниках гермошлема раздался хриплый от дикого количества выкуренных папирос голос капитана Мацуры:

– Лейтенант Гризов, держать строй! Что еще за выкрутасы?

– Товарищ капитан, проверял мотор на холостых оборотах.

– На земле надо было проверять. Чем твой Ковырякин занимался?

Антон вернул истребитель в строй и больше его не нарушал, хотя то и дело новорожденного лейтенанта тянуло погонять среди облаков наперегонки с птицами и понырять к далекой и невидимой сейчас земле на бреющем полете. Его так и подмывало стать радиоволной, но по какой-то причине он не мог ей стать, как ни старался. Разобраться в себе Антон также не мог по причине полного отсутствия времени. Но на этот раз он решил выяснить все о своих потусторонних задвигах после налета на Киль. Если некогда поражавшие воображение способности вдруг отчего-то заблокировались, то отсутствие собственной смерти в бою Антон постоянно констатировал с не меньшим удивлением. Этот факт сделал из него храбреца. Шутка ли – восемь раз гореть и ни одного раза не умереть. От такого можно собой загордится. Между тем, приближался квадрат 88.12 – место встречи с бомбардировщиками. Дальше начиналась немецкая территория, где ко всем прелестям встреч с асами Геринга прибавлялась зенитная артиллерия противника. Спустя двадцать минут полета Антон разглядел в разрывах облаков длинные массивные тела «Пе-2», мощных бомбардировщиков, наводивших страх на жителей больших городов Германии. Бомбовозы шли двумя клиньями. Тотчас в наушниках раздался голос Мацуры:

– Звену Везухина прикрывать бомбардировщики с левого фланга. Второе звено – следовать за мной на правый. Атаковать при первом же появлении фашистов.

Три истребителя под командой Генки Везухина по прозвищу Штык устремились на левый фланг воздушной армады самолетов. Антон вместе с Васькой Сутулым и Мишкой Боровым повернули за капитаном Мауцрой, в случае смерти которого командиром звена становился лейтенант Гризов. В голове понемногу становилось светлее. За время боев Антон уже свыкся с азартом схватки. Он был уверен, что не умрет, но все равно где-то в подсознании тоненьким червячком жил страх за собственную жизнь, и перед боем он обязательно давал о себе знать. Вот и сейчас Антону неудержимо захотелось курить. Романтических мыслей уже не было и в помине. Небо, еще пять минут назад такое мирное, теперь казалось лишь таящим в себе тотальную угрозу, а красивые кучевые облака раздражали, потому что любое из них могло служить идеальным прикрытием для истребителей противника. И они не заставили себя долго ждать. Армада советских бомбардировщиков еще не успела глубоко вклиниться на территорию противника, как откуда-то снизу с диким визгом вынырнуло пять «Мессершмидтов». Немецкие истребители заплясали вокруг замыкающих левый край бомбардировщиков в диком танце. Застучали крупнокалиберные пулеметы, рявкнула хвостовая пушка «Пе-2», завязался бой. Звено Генки Везухина ринулось на защиту родных бомбардировщиков, схлестнувшись с «Мессерами». Три против пяти. Но это была привычная комбинация для русских. «Мессеры» оказались, как и ожидалось, не обычные. Против крупных скоплений противника нацисты, уже почуявшие на собственной шкуре растущее на глазах мастерство Покрышкина и Кожедуба, посылали теперь только своих асов на размалеванных устрашающими картинками истребителях. Помимо свастики, хищнокрылые фашистские самолеты несли на своем фюзеляже и плоскостях изображения огнедышащих драконов, кабанов, змей и прочей нечисти. На еще неокрепшую духом в боях молодежь это действовало. Но на сей раз нацистам попались опытные противники, которым было нечего терять. Не долго думая Везухин атаковал первый подвернувшийся «Мессер», раскрашенный под изрядно полинявшего ягуара, о чем свидетельствовала его оскаленная пасть, красовавшаяся на крышке мотора. Везухин отлично стрелял, и, несмотря на бурную ночь, предшествовавшую сражению, умение его не подвело. Первой же очередью Генка продырявил «ягуару» хвостовое оперение и бензобак. Немец, отчаянно задымив, скрылся в закрывающих землю облаках. Трое других, схватившиеся с Федькой и Егором, прочно увязли в схватке и не имели никакой возможности атаковать бомбардировщиков, продолжавших следовать своим курсом. Один «Мессер» с подбитым крылом отстреливаясь отступал, избегая близкой дистанции с истребителем Федора, а два других еще пытались достать Егора, но за Егора тоже можно было не переживать – немцы оказались явно слабее. Постепенно бой уходил в сторону от воздушной армады. Генка Везухин, убедившись, что помощь его подопечным не нужна, старался отыскать глазами пятый фашистский истребитель – он точно видел, что немцев было пять, – но никак не мог. Немец, словно испарился. Пропал в облаках. Предчувствуя подвох, Генка направил свой истребитель поближе к бомбардировщикам, а догнав, занял позицию с левого фланга. И вовремя. Пятый «Мессер» неожиданно вынырнул из облаков и, выпустив длинную очередь по бомбардировщику, мгновенно юркнул обратно. Очередь угодила крайнему бомбардировщику прямо в заднюю часть кабины. Особых повреждений у «Пе-2» видно не было, но, связавшись с ним по рации, Генка узнал, что убит штурман. «Вот сволочь», – мысленно помянул немца Везухин и поклялся не упустить его ни за что, если тот снова посмеет показаться. Генка поднялся чуть выше общего строя и занял позицию почти над крайним бомбардировщиком. Наглый «Мессер» не заставил себя долго ждать. Видимо, увидев полное отсутствие охранения, он снова вынырнул из облаков почти вровень со строем русских самолетов и ринулся на подраненный бомбардировщик, желая его добить. Но Везухин не спал. Он бросил свой остроносый «Як» навстречу немецкому асу и пошел в лоб. Расстояние таяло на глазах. Когда между ними оставалось не более пятнадцати метров, немец, не выдержав лобовой атаки, бросил самолет в штопор. Перед самым носом Везухина мелькнули плоскости со свастикой и непонятным рисунком, напоминавшим мерзкую змею, а затем хвост «Мессера». Не теряя времени Генка нырнул вслед за немцем, и на несколько мгновений оказался у него в хвосте и немного сверху. Этих мгновений ему хватило. Генка нажал на гашетку и выпустил короткую очередь прямо в хвостовую часть. Очередь вспорола борт «Мессера», и из разорванного бока повалил густой черный дым. Истребитель клюнул носом, завертелся, и начал разваливаться на глазах. К безумному удивлению Везухина, живучий фриц выпрыгнул с парашютом. Купол раскрылся почти сразу, тормозя падение тела. «Ну уж нет, скотина, – со злобой подумал Везухин, – тебе не жить больше». И, поймав в перекрестье прицела выпуклый купол, снова нажал на гашетку. Пулемет вздрогнул, огрызнулся короткой яростной очередью. На куполе образовалась ровная линия рваных дыр, которые росли на глазах. Еще мгновение и парашют сложился, стропы спутались, и теперь немецкий летчик перешел в свободное падение. Было видно, как он отчаянно размахивает руками, словно пытаясь ухватиться за воздух. В разрывах кучевых облаков уже показалась близкая земля. «Прощай, скотина, – радостно подумал Везухин, – Это тебе за штурмана «Пе-2». Скоро встречай на земле всех остальных». Словно в подтверждение его мыслей к земле с воем пронесся еще один подбитый «Мессер». Генка удовлетворенно проводил его взглядом и направил истребитель догонять армаду. Еще на подлете он услышал по рации торопливые переговоры пилотов звена Мацуры и отдаленные звуки немецкой речи. Вынырнув из облаков он даже присвистнул от увиденного. Воздушная армада шла как и раньше двумя клиньями – строй ее не был нарушен. Но это давалось очень тяжело и в основном только за счет охранения, которое отбивало яростные атаки немцев, следовавшие одна за другой. Эскадрилья 160-го истребительного полка, составлявшая авангард охранения, в настоящее время сдерживала яростный натиск двух появившихся эскадрилий немцев, не давая им вести прицельный огонь по бомбардировщикам. Однако, два из них уже имели небольшие повреждения. А один горел вовсю – видимо, был пробит маслопровод или бензобак. Звено Мацуры, прикрывавшее правый фланг, также билось с десятком немецких истребителей. Левый фланг держали Федор и Егор, успевшие без особых повреждений машин, расправиться с тремя немецкими асами. Здесь пока было спокойнее всего. Увиденное все вместе напоминало Везухину перемешанную порывом сильного ветра стаю грачей, которые ополоумели от потери ориентации. Центром боя были русские бомбардировщики, огрызавшиеся из своих пушек от наседавших немцев. Вокруг них сновали темно-зеленые «Яки» и черно-серые или размалеванные «Мессеры». Стояла дикая пальба и сумасшедшая свистопляска. Трассирующие очереди, оставлявшие после себя длинные белые хвосты в воздухе, расчертили все небо на гигантские квадраты.

За Антоном уже несколько минут гонялись два «Мессера». Не пытаясь попасть с дальней дистанции, они стремились приблизится настолько, чтобы продырявить русский истребитель наверняка. Он вертелся, как мог, уходя от смертельных очередей, и выжидал момент для ответной атаки. Одна петля Нестерова следовала за другой, «бочки» и «колокола» сменяли друг друга. Антон применял все фигуры высшего пилотажа, которые знал. Однако, немцы тоже были не лыком шиты, и не хотели подставлять свои бока под русские пули. Слишком многих в этом бою русские летчики уже отправили к праотцам. Эти двое явно хотели победить и выжить. Неожиданно внимание немцев привлек атаковавший их сбоку истребитель. Он полоснул по ближайшему к Антону «Мессеру» короткой очередью и попал точно в двигатель. Мотор заклинило. «Мессер» клюнул носом – его пропеллер перестал вращаться. Зависнув на мгновение, самолет вошел в штопор и камнем устремился к земле. Атаковавшим самолетом оказался «Як» капитана Мацуры. Увидев смерть пилота первого «Мессера», второй, быстро смекнувший, что сам попал теперь в вилку между двух русских, почел за благо выйти из боя, и рванул что было сил в сторону. Вообще говоря, Антон был несколько разочарован немецкими асами в этом бою. Он не встретил пока ни одного достойного противника.

– Лейтенант! – крикнул Мацура по рации, – Слева еще двое, уходи на вираж!

Не успев толком разглядеть вражеские самолеты, Антон заложил крутой вираж и зашел к ним со стороны солнца. Взвизгнули пули и над его головой образовались три круглых отверстия, в которые ворвался ледяной воздух. «Метко стреляют, сволочи». – успел подумать Антон, нажимая на гашетку. Но промахнулся, не обнаружив немцев в расчетном месте. Вместо этого он увидел горевший «Як» Мацуры, который летел по прямой и не делал никаких попыток уйти из-под обстрела. Капитан был мертв, это было видно с первого взгляда. Поискав «Мессеры» глазами, Антон увидел, что они успели поджечь за эти секунды еще и Генку Везухина, в одиночку прикрывавшего левый фланг. Теперь «Мессеры» разворачивались для того, чтобы добить его. Антон сжал в руках штурвал истребителя и сделал неуловимое движение, продиктованное тоненьким червячком из подсознания – самолет послушно качнулся, готовый уйти на вираж. «Да, черт раздери, я же бессмертный» – с досадой подумал он и, выровняв самолет, ринулся навстречу двум «Мессершмидтам» с ярко-желтыми драконами на фюзеляжах.

Цель налета русской армады уже была почти достигнута. Облака разогнало ветром и внизу показался город Киль – опорная база нацистского военно-морского флота. Невооруженным глазом стали видны крупные военные корабли, стоявшие на рейде. Два особенно больших, еще находившихся внутри плавучей ремонтной базы, и были эсминцами – главной целью налета. Чуть поодаль, борт о борт, пришвартовались четыре узкотелые подлодки, с высоты птичьего полета казавшиеся не больше рыбацких шлюпок. Немцы открыли яростный огонь из всех зенитных батарей, полукольцом окружавших гавань. В воздухе выросла стена огня, сквозь которую было не пройти живыми. Но это надо было сделать. «Мессершмидты», атаковавшие русских в воздухе, обозлились до предела. Забыв про смерть, они бросались в лобовые атаки даже не думая отворачивать. Васька Сутулый, увидев заходящий для атаки черный «Мессер» ринулся ему навстречу и встретился – самолеты столкнулись в воздухе, с диким лязгом кромсая на куски фюзеляжи друг друга бешено вращающимися винтами. Лопасти входили в железо, словно в масло. Изрубленные в пыль, истребители просыпались на землю огненным дождем горящих обломков. Бомбардировщики, своими огромными телами ловившие сотни пуль и снарядов, горели и взрывались, не успевая полностью сбросить свой смертоносный груз на цель. Три из них все же прорвались сквозь заградительный огонь и скинули бомбы на вражеские эсминцы. Внизу заполыхало и закорежилось железо. Корабли вздрагивали от каждого попадания авиабомбы всем мощным корпусом. Едва починенные, они снова превратились в груду бесполезного и неопасного железа. После сброса бомб подбитые бомбардировщики рушились на зенитки или стоявшие в порту цистерны с топливом, вызывая огромные разрушения в стане врага. Последний «Пе-2», еще отстреливаясь от круживших вокруг словно воронье «Мессершмидтов», упал между двумя подлодками, крыльями продырявив обшивку немецких субмарин и взорвавшись. Акваторию порта затянуло едким смолистым дымом.

Глава 4. Особая миссия

В ту ночь над «Форт-Лодердейл» разыгралась сильная буря. Море штормило, набрасываясь на берег в диком исступлении, словно хотело его проглотить целиком. Все корабли береговой охраны США находились в порту, за исключением дозорных миноносцев, которые были вынуждены были болтаться в открытом море несмотря на непогоду. Военные самолеты приковал к земле жуткий дождь, казавшийся никогда не бывавшим в Африке американцам тропическим ливнем. Прячась от дождя, обслуживающий персонал самолетов и летчики коротали время в казарме за игрой в карты и стаканчиком виски «Последний полет». В диспетчерской башне военно-морской базы «Форт-Лодердейл» сидел дежурный лейтенант Харли и, положив ноги на приборную доску, лениво потягивал сигарету. В такую погоду даже немецкие самолеты, летчики которых имеют большое желание угробить побольше американских солдат, никогда не поднимутся в воздух. Поэтому ожидать налета можно было только от каких-нибудь камикадзе. Но, поскольку Япония была относительно далеко, в такую ночь на авиабазе США можно было жить спокойно. Эфир безмолвствовал – никаких признаков жизни в виде радиообмена. Ни своих самолетов, ни вражеских. Изредка прослушивалась радиопередача джазовой музыки из Вашингтона. Лейтенант Харли, не особенно опасаясь за свою жизнь, откровенно балдел под музыку, похлопывая себя по коленке и прищелкивая пальцем. Он даже сначала не услышал как хлопнула входная дверь и в дежурном помещении авиабазы появилась долговязая фигура капитана Мауэра. Фигура была насквозь промокшей и чертыхалась очень громко, всеми возможными выражениями поминая этот проклятый дождь. Через секунду под ногами капитана уже образовалось маленькое озеро грязной воды. Пока Мауэр снимал плащ, Харли успел спустить ноги с поста радиосвязи и, приняв вертикальное положение, начал докладывать обстановку.

– Господин капитан, за время моего де…

– О’Кей, лейтенант, – оборвал его Мауэр, – все нормально? Немцев не слышно?

– Так точно, – ответил Харли. – в эфире полная тишина. Даже нацисты в такую погоду не летают, господин капитан.

Словно издеваясь над лейтенантом, хранивший до сих пор гробовое молчание приемник вдруг ожил и заговорил на чистом английском языке, правда с несколько странным акцентом.

– Всем станциям! Всем, кто меня слышит! Говорит стратегический бомбардировщик «Труба Всему 55»! Попали в грозу, имеем некоторые повреждения. Прошу включить радиомаяк.

Капитан Мауэр внимательно посмотрел на Харли и спросил:

– Это что еще за «Труба» в эфире, лейтенант? Или вы тут, что – магнитофонные записи крутите?

– Никак нет, – в недоумении ответил дежурный, – магнитофон выключен, сэр.

В этот момент приемник повторил свой запрос.

– Всем станциям! Всем станциям! Говорит «Труба Всему 55». Прошу передать мое сообщение на автобазу «Гринфилд». Имею ценную информацию. Возвращаюсь на базу. Расчетное время посадки 03.30 по Гринвичу.

Мауэр и Харли непонимающе переглянулись: никакой авиабазы «Гринфилд» в Соединенных Штатах Америки не существовало и в помине.

– Может это немцы, сэр? – высказал предположение Харли.

– Это мы сейчас проверим, – ответил капитан Мауэр и подошел к микрофону. – «Труба Всему 55»! Говорит «Форт-Лодердейл». Авиабаза «Гринфилд» не в состоянии принять вас из-за аварии на взлетной полосе. Садитесь на запасном аэродроме по сигналу радиомаяка.

– «Форт-Лодердейл», вас понял. Сигнал есть. Сажусь по наведению. Конец связи.

Капитан Мауэр удовлетворенно осклабился и приказал.

– Поднять по тревоге взвод охраны аэродрома и оцепить взлетно-посадочную полосу.

Через сорок минут изрядно потрепанный бомбардировщик заходил на посадку. Вечно ворчливый Билл Хармен пытался разглядеть сквозь черноту ночи, разбавленную непрерывным дождем, далекую и желанную землю. Время от времени он почесывал свой небритый подбородок и рассуждал вслух:

– Черт возьми, – бормотал Громоотвод, – как же нам удалось разминуться с этим проклятым «Мигом»… Летели навстречу… Бац! Вспышка!… Затем мрак… Я уже думал, что посетил тот свет… Но, видно, поторопился…

Он еще раз почесал подбородок и, наконец, примирился со своими мыслями.

– А, черт с ним, главное, что сами живы остались, а моя невеста не стала вдовой, еще не успев стать женой.

– Шеф, – обратился Пит Джассини к сидевшему за штурвалом майору Кремпу, – А вы как думаете, куда делся «Миг» в последний момент?

– Не знаю, парни, – ответил Кремл, помолчав, – оставим эту загадку нашим аналитикам. Громоотвод прав, главное, что мы живы.

Джассини подергал себя за ухо, нос, закрыл и открыл глаза.

– Да, – сказал он после всех этих манипуляций, – живее не бывает.

Затем Пит настроился на волну радиомаяка и доложил:

– Сэр, через десять минут мы должны сесть.

– О’Кей, парни, – скомандовал Рассел, – приготовиться к посадке вслепую.

– Да, уж, – проворчал Громоотвод, – мрак, хоть глаз коли. Хорошо, что наша старушка напичкана электроникой. Только странно как-то приборы работают – никаких сигналов на спецчастотах, никакой активности в гражданском диапазоне.

Спустя десять минут прожектора военного аэродрома «Форт-Лодердейл» во Флориде выхватили из дождя и мрака неуклюжее на вид тело стратегического бомбардировщика, плюхнувшееся на взлетно-посадочную полосу. Подрулив к диспетчерской вышке, «Б-52» остановился. Даже видавший виды капитан Мауэр присвистнул при виде габаритов и необычной формы самолета. Прожектора уткнулись в открывшийся наружу люк, через который вылез человек в ярко-рыжем комбинезоне и большом сферическом шлеме. Странная экипировка пилота добавила пищи для сомнений капитану. Первым на землю спустился штурман Джонни Питфайер. Спрыгнув с лесенки, он приземлился прямо в лужу, а когда поднял голову от промокших ботинок, то уткнулся носом в вороненое дуло автомата. Прямо перед ним стоял рослый морской пехотинец с автоматом наперевес. Сзади за ним – офицер. Еще далее расположился взвод автоматчиков. А за ними Питфайер разглядел два легких танка, дула которых держали на прицеле борт стратегического бомбардировщика.

– С прибытием! – поприветствовал Джона капитан Мауэр и жестом приказал вытащить остальных членов экипажа из самолета, а за тем препроводить в комнату для допросов.

Уже двадцать минут экипаж «Б-52» в полном составе сидел на стульях со связанными руками и ногами в комнате без окон. Прямо в глаза им бил яркий свет четырех мощных электрических ламп, стоявших на столе, за которым расположился капитан Мауэр. За спиной капитана маячили молчаливые фигуры морских пехотинцев. Ни Кремп, ни кто-либо другой ничего не понимали в происходившем. Капитан, казалось, понимал еще меньше, но оттого только становился злее, что само по себе ничего хорошего пленникам не несло. Их еще не били и не пытали, но явно принимали за нацистских шпионов. Между тем, Кремп, как и подобает командиру экипажа, держался вполне достойно и даже вызывающе.

– Даже если вы меня расстреляете, капитан, я повторю вам тоже самое. Мы – американцы, а не немцы или итальянцы.

– Где вы взяли самолет? – продолжал гнуть свое Мауэр.

– В магазине.

Мауэр позеленел и, перегнувшись через стол, прошипел:

– Я вас спрашиваю, где вы взяли бомбардировщик, которого нет на вооружении у армии США, черт побери!

Кремп с безразличным видом ответил:

– Я же вам объяснил: в магазине, вместе с парой гамбургеров. Надеюсь, гамбургеры еще не сняты с производства?

Стоявший за спинами Мауэра и охранников лейтенант Харли стиснул зубы и закрыл рот руками, чтобы не рассмеяться. Его даже радовало, что кто-то издевается над тупостью Мауэра. Сам Харли капитана недолюбливал. Вся авиабаза, в общем, была того же мнения.

– Вы хотите сказать, майор, что вы и ваши люди, – процедил сквозь зубы Мауэр, – экипаж неизвестного бомбардировщика, выполнявшего секретное задание правительства? Тогда почему командование меня не предупредило о вашем прибытии заранее? Что за чушь вы мне тут несете.

– Я просил направить сообщение о нашем прибытии на авиабазу «Гринфилд», лично майору Патерсону.

– Никакой авиабазы «Гринфилд» в США не существует, майор Кремп, или как вас там? Прекратите свои дурацкие шуточки! Если через пять минут вы мне не объясните свое появление, я вас расстреляю.

Резкий зуммер телефона, расколовший повисшую на мгновение тишину, заставил Мауэра вздрогнуть.

– Капитан Мауэр у аппарата. Да, сэр, слушаюсь.

Положив трубку, капитан недовольно осклабился.

– Вам повезло… Ненадолго. Вместе со своими людьми и самолетом приказано отправить вас в разведцентр Оклахомы. Там из вас выбьют все. Приятного отдыха джентельмены…

Аналитик лейтенант Беркли и старший технический специалист разведподразделения второй воздушной армии США Питер Оуэн уже пять часов подряд на пару пускали кольца дыма в потолок, внимательно рассматривая только что сделанные чертежи захваченного бомбардировщика и сравнивая их с последней разработкой компании «Мак Доннел Дуглас». Практически на восемьдесят процентов это была одна и та же машина.

– Черт побери, Питер, – сказал Беркли, – они похожи настолько, что у меня путаются мысли. Что думаешь?

– Либо немцам удалось выкрасть эти чертежи, – пробормотал Оуэн, почесывая нос, – либо…

– Что? – лейтенант заерзал на своем стуле.

Оуэн поправил очки, прокашлялся и тихо произнес:

– Дело в том, Майкл, что проект «Мак Доннел Дуглас» еще не завершен и наполовину. Даже если немцы выкрали эти чертежи еще год назад, они бы не успели создать и опробовать этот бомбардировщик в деле. Он слишком сложен.

– А может, успели…

– Нет, Майкл, это им не под силу.

– Однако, он летает.

– Да, и это самый совершенный самолет, который я видел.

Еще с десяток колец дыма поднялось к потолку кабинета, прежде чем Беркли нарушил тишину.

– Еще немного, и я начну верить в привидения. Ну откуда, скажи, взялась эта железка?

– Послушай, а может это секретный проект BBC, о котором не знаем даже мы?

– Я запрашивал все разведслужбы США. Ни один из них даже не подозревает о таком бомбардировщике. Кроме того, на нем установлены реактивные снаряды, а такая технология доведена до ума только русскими…

Беркли и Оуэн переглянулись, но, помолчав немного, в один голос сказали: «нет».

– Даже если это и русский самолет, то что он тут делает? Русские – наши союзники, – добавил Беркли.

– Мы ведь рассмотрели каждый винтик, Майкл, везде американское клеймо. Если верить глазам, этот самолет сделан на заводе «Мак Доннел Дуглас».

– Да, но его комендант клянется, что еще ни один самолет по новому секретному проекту не собран. Сам проект еще сырой, хотя и съел уже 10 миллиардов долларов.

– Ты забыл еще одну деталь, Майкл, – сказал Оуэн, – сущий пустяк, – на клейме стоит год выпуска – «1960-й».

Лейтенант Беркли потрогал свой взмокший от пота лоб и подвел итог:

– После рапорта начальству нас с тобой упекут в сумасшедший дом.

Оуэн посмотрел на настенный календарь с фотографией заснеженного горного пика в штате Юта и большой синей надписью «1944».

– Не беспокойся, – вымолвил он, – мы уже давно здесь.

Генерал армейской разведки Кристофер Джойс отрешенно смотрел сквозь стекло боковой дверцы мягкого «Ликольна» на однообразный ландшафт, тянувшийся вот уже целый час. Джойс ехал в свой штаб, находившийся в самом центре Оклахома-сити, и размышлял о случившемся. В его зубах в такт мыслям медленно тлела толстая гавайская сигара. Неделю назад в ведение генерала передали странный самолет, захваченный дождливой ночью на авиабазе в «Форт-Лодердейл». Аналитики внимательно обшарили бомбардировщик до последнего винтика и сделали заключение, повергшее всех генералов в тихий ужас. Согласно официальному заключению бомбардировщик будет произведен на заводе компании «Мак Доннел Дуглас» только в 1960-ом году. Ни более, ни менее. А на дворе, если конечно верить своим глазам и ушам, стоял 1944 год. Первым желанием Джойса было отправить в психушку всех аналитиков и вызвать группу новых. Он почти так и сделал. Но вторая группа, проводившая исследование независимо от первой, пришла к аналогичному заключению. Был даже найден завод, на котором будет производится новый самолет через шестнадцать лет. Там, правда, только начинались проектные работы над прообразом этого бомбардировщика, а о самом самолете не подозревал и главный конструктор фирмы. У генерала задымились мозги. Особенно плохо он себя почувствовал после специального расследования, проведенного по проверке личных данных, полученных в процессе допросов от членов экипажа странного бомбардировщика. Они дали точные адреса своих мест рождения, имена родственников и сослуживцев, описали местонахождение аэродрома приписки. При проверке выяснились интересные факты. Проще всего оказалось с аэродромом – его там просто не было. Лишь одна выжженная пустыня. Но вот по указанным адресам жили люди с именами и фамилиями, совпадавшими с данными о родителях летчиков. При подробных расспросах они искренне удивлялись, откуда разведке стало известно как именно они планируют назвать своих детей, и поражались такой прозорливости со стороны американских вооруженных сил. Если у Америки такая армия, то она несомненно выиграет войну и станет ведущей мировой державой. Все это скорее раздражало Джойса, чем наполняло гордостью за родную армию. Кроме того, сами летчики с бомбардировщика понятия не имели какой на дворе нынче год и рассказывали откровенные нелепицы о сверхзвуковых самолетах, полетах в космическое пространство на кораблях многоразового использования и думающих электрических машинах. Они говорили, что после войны президентом станет Эйзенхауэр, который был близким другом Джойса, а в настоящее время командовал союзными силами в Европе. В общем несли полный бред, за который следовало их отправить за компанию к аналитикам. Но после врачебного освидетельствования их признали полностью здоровыми и вменяемыми. Мысль генерала снова уперлась в прочную стену.

Ко всему не давал покоя генералу и этот проклятый немецкий суперлинкор «Тирпиц», о котором поступали очень тревожные донесения. Германский адмирал Дениц все-таки убедил Гитлера и осуществил свою бредовую идею иметь во флоте самый мощный корабль в мире. Недавно закончилось строительство и прошли учебное плавание и стрельбы нового супероружия нацистов во время которых одним залпом бортовых пушек линкор «Тирпиц» превратил в руины небольшой прибрежный городок Норвегии. Этого хватило, чтобы в конгрессе Соединенных Штатов Америки поднялась небывалая паника. Конгрессменам стало казаться, что в арсенале самой высокоразвитой страны в мире нет оружия, способного противостоять пушкам «Тирпица», а потому необходимо срочно разработать и осуществить операцию по уничтожению суперлинкора. Вся армейская разведка была поднята на дыбы с целью раздобыть побольше сведений о новой плавучей артиллерийской батарее нацистов. Но дела шли не очень хорошо. Немцы охраняли свое детище лучше, чем самого фюрера и за две недели Джойс потерял семь агентов, пытавшихся раздобыть сведения о «Тирпице» или хотя бы отснять фотоматериалы. Корабль был недосягаем. Эсэсовцы раскалывали всех шпионов в момент. Никто не был просто расстрелян, к концу четвертого года немцы уже не поступали так банально. Все до одного умерли под пытками. А «Трипиц», тем временем, в гордом одиночестве снова вышел в море и совершил рейд вдоль берегов туманного Альбиона. Словно совсем не опасаясь кораблей самой морской в мире державы, суперлинкор нагло продифилировал до самого Ньюкасла, где повстречался с тремя английскими фрегатами. Вступив в бой, англичане еще не знали на что идут, но как моряки и храбрецы они не могли поступить иначе и позволить немцам спокойно бороздить английские воды, да еще напротив самой укрепленной морской базы Великобритании. Англичане открыли массированный артобстрел первыми. В ответ «Тирпиц» дал два залпа. Первым он пустил на дно фрегат «Королева Виктория», вторым – фрегат «Королева Элизабет». Третий фрегат к своему стыду отступил за береговые укрепления. Выпив шнапсу за здоровье англичан, немцы направили «Тирпиц» домой тихим ходом – никто и не подумал их преследовать. Только когда на траверзе показались датские берега, уже четыре года принадлежавшие Германии, на «Тирпиц» попыталась наброситься эскадрилья английских штурмовиков, подкрепленная звеном истребителей «Спитфайр». Кормовая зенитная батарея суперликора открыла огонь, выстроив в небе сплошную стену огня, долетая до которой самолеты рассыпались на мелкие брызги. Живым никто из английских летчиков на базу не вернулся. Эти сообщения вызвали в конгрессе США еще больший переполох. Конгрессменов обуял тихий ужас. Они постоянно требовали от армейских генералов срочно провести операцию по уничтожению или выводу из строя суперлинкора нацистов. Пока он не уничтожен, американцы не могут спокойно спать и есть гамбургеры, заявляли конгрессмены. Главнокомандующий армией США Эйзенхауэр приказал Джойсу искать выход из ситуации, и Джойс был вынужден искать этот чертов выход. И вдруг он его нашел. Это конечно был еще зыбкий шанс, но все-таки шанс. По словам аналитиков этот потусторонний бомбардировщик в данный момент являлся самым совершенным оружием на планете. Он мог своими реактивными снарядами расстрелять суперлинкор «Тирпиц» с безопасного для себя расстояния, и если не потопить, то хотя бы вывести из строя. С точки зрения военной тактики и стратегии выход был идеален. Конгрессмены останутся довольны, Эйзенхауэр тоже. А если верить этим сумасшедшим летчикам, в ближайшем будущем дружба с Эйзенхауэром может пригодиться. Оставалось только одно – убедить самого себя, что этот бомбардировщик не прибыл сюда из будущего. Иначе все представления Джойса о мире, как о планете Земля со временем, которое течет в одну только сторону, полностью теряли смысл. Но в этом Джойс себя никак не мог убедить, как ни старался. Последний сантиметр сигары догорал, зола упала на пол салона. «Линкольн» въезжал во двор штаба войсковой разведки, расположившегося в самом центре Оклахома-сити. Пора было что-то решать. И генерал Джойс решил чисто по-американски. «Я слишком занят сейчас войной, – сказал он сам себе, – И мне некогда ломать голову над загадками метаморфоз со временем. Даже если этот самолет прибыл из будущего – я забуду об этом. Главное, что сейчас он может нам помочь». Приняв столь важное решение и несколько приободрившись, генерал Джойс поднялся в свой кабинет. Нажав кнопку на селекторе, он приказал:

– Срочно привести ко мне весь экипаж бомбардировщика.

Спустя несколько минут Рассел Кремп, Джонни Питфайер, Пит Джассини, Лэсли Форд, Дик Биллинго и Бил Хармен сидели в мягких креслах напротив генерала Джойса в его роскошном кабинете. Перед каждым стоял стаканчик виски со льдом и лежали сигареты «Кэмел», самые популярные в американской армии. Сам генерал по своему обыкновению курил длинную и пухлую гавайскую сигару. Охраны в кабинете не было. Точнее, ее не было видно, а это совсем не означало, что ее не было на самом деле. Каждая, безобидная на первый взгляд, вещь в кабинете Джойса имела два, а то и три назначения. Спрятанные в стенах, мирно дремали крупнокалиберные пулеметы, готовые стрелять после неуловимого движения генерала. Главное здесь было – правильно встать или сесть. Неожиданные посетители кабинета вероятно что-то такое чувствовали, и поэтому им было слегка не по себе. Однако, генерал Джойс не стал их долго мучить неизвестностью.

– Джентельмены, – произнес генерал после недолгого молчанья, во время которого Хармен отхлебнул полстакана виски и закурил. – Я должен принести вам свои глубочайшие извинения за столь «радушный» прием. Мы провели тщательное расследование ваших показаний и убедились в том, что вы являетесь вполне добропорядочными гражданами Соединенных Штатов Америки, а не немецкими шпионами. Весь моральный ущерб будет вам компенсирован в денежном выражении.

У многих членов экипажа «Б-52» вырвался вздох облегчения. Кремп и Биллинго отпили по глотку виски. Питфайер закурил и затянулся. Джойс продолжал.

– Между тем, вы также являетесь кадровыми военными, летчиками ВВС. Теперь вы снова на службе, ребята, хотя у меня с трудом укладывается в голове, как могут служить еще не родившиеся люди. Ну, да ладно, забудем об этом.

– Простите, сэр, – спросил Рассел Кремп, – Но хотелось бы знать, как мы сюда попали и убедиться, что это не очередная фантасмагорическая проверка Пентагона на психологическую устойчивость экипажей ВВС.

Генерал кашлянул в кулак и встал:

– Майор Кремп, честно говоря, я и сам понятия не имею как вы сюда попали. Относительно Пентагона могу вас успокоить – на дворе 1944 год, и вы находитесь в Соединенных Штатах Америки, нравятся они вам в таком виде или нет. Так что проверки здесь искать не стоит. В силу экстренных обстоятельств, сложившихся в настоящее время на фронте, я вынужден подвергнуть вас другой, боле ответственной, на мой взгляд, проверке. Ваш бомбардировщик вместе со всем экипажем поступает в распоряжение сорок восьмого бомбардировочного полка. Все инструкции получите по прибытию на новое место службы. Скажу лишь, что вас ждет особая миссия, ребята. Это задание может резко изменить всю ситуацию на фронте. Желаю удачи!

– Черт меня раздери, если я что-нибудь понимаю в том, что происходит. – пробормотал Рассел Кремп, выходя из кабинета, – Эй, парни. Десять долларов тому, кто подтвердит, что генерал не соврал насчет 1944 года.

Светило неяркое вечернее солнце, когда «Б-52» приземлился на военном аэродроме недалеко от Нью-Йорка, где располагался сорок восьмой бомбардировочный авиаполк. Рассел доложил о прибытии своему новому начальнику полковнику Райту и к своему большому удивлению был отпущен вместе с экипажем в суточное увольнение. О предстоящей задаче полковник намеревался уведомить Рассела позднее. Майор Кремп обрадовал своих людей и собрался отпустить их до 18.00 следующего дня. Однако вся компания летчиков решила отпраздновать первый день свободы в каком-нибудь баре и все вместе они вышли на залитую солнцем улицу. Никто из них, естественно, не обратил внимание на нескольких прохожих, как бы невзначай отправившихся вслед за ними.

До настоящего дня все члены экипажа Рассела не покидали пределов авиабаз, которые хоть и казались им дряхлыми, но все же особенных подозрений не вызывали. В Америке все может случиться. Теперь же, выйдя на обычную городскую улицу, они внезапно остолбенели. Вокруг них гудела Америка пятидесятых. Взад и вперед сновали мальчишки, продавая газеты, проезжали допотопные «Бьюики». По улице бродили люди в старомодной смешной одежде и шляпах с изогнутыми полями а ля «крутой гангстер». Мигала реклама, продавали невиданное мороженое. Несколько минут бравые летчики не могли соединить нижнюю челюсть с верхней. Однако, затем все же взяли себя в руки. Первым молчание нарушил Пит Джассини.

– Сэр, – сказал он обращаясь к Расселу, – Мы случайно не в Голливуде на съемках кино? У меня такое ощущение, что скоро здесь должна появиться Грета Гарбо.

– Честно говоря, Пит, – неуверенно ответил майор Кремп, – Я знаю не больше твоего. По-моему, мы стали жертвой какой-то глупой шутки со временем. Быть может, нас специально сюда услали в качестве закрытого эксперимента и наблюдают сейчас через хитроумный телескоп как мы тут барахтаемся, а может – случайно. В любом случае, нам ничего не остается как принять пока эту жизнь и посмотреть, что тут можно изменить. Мой отец как-то говорил, что перед войной жареная кукуруза была значительно слаще. Мне только что пришло в голову найти ее и попробовать.

Кремп поймал на себе непонимающие взгляды членов экипажа. Лишь спустя минуту до людей начало доходить, что с ними случилось что-то серьезное и, возможно, необратимое. На лицах появился сначала страх, затем недоумение и полное нежелание верить в то, что видели их глаза. Наконец неутомимый Джассини, который всегда первым приходил в себя только потому, что не умел долго унывать, сказал:

– Что-ж, возможно вы и правы, сэр. Нам придется все принять все как есть и найти здесь что-нибудь интересное. А для начала, чтобы заглушить тоску по родному времени, предлагаю пропустить по стаканчику.

– Предложение принимается, – согласился Кремп. – Приказываю экипажу в полном составе следовать за мной в ближайший бар.

Американские улицы, как известно, просто нашпигованы питейными заведениями различного калибра. Одно из них очень кстати оказалось неподалеку. Увидев через улицу вывеску «У Заура», Кремп прямиком направился туда. Заведение оказалось довольно дешевым, но это летчиков нисколько не смутило. В настоящую минуту им было все равно где пить. В небольшом зальчике с низким потолком было тесно, как в трюме рыбацкой шаланды. Воздух был настолько пропитан дымом крепкого табака, что запросто можно было вешать топор. За несколькими дубовыми столами веселились компании пьяных грузчиков, моряков и людей непонятных профессий. Присев у стойки бара на видавшие виды высокие табуреты, летчики заказали по стаканчику водки и молча опрокинули их внутрь. Вторая порция прошла под тост Джонни Питфайера «О том, что им когда-нибудь удастся вернуться назад». Третья – под тост Биллинго «Чтоб этот русский оборотень горел в аду». С этим предложением все согласились. Ведь именно из-за этого чертова оборотня все они были вынуждены, возможно навсегда, застрять в этом времени и, не исключено, сгинуть на войне с нацистами. Ведь все они выросли тогда, когда об этой войне уже рассказывали только истории и показывали кинофильмы. Кремп неожиданно вспомнил, что где-то здесь, в этой стране, живет сейчас его молодая мать с его молодым отцом и только подумывают о том, чтобы завести себе ребенка, то есть его. А этот самый ребенок уже сидит в Нью-Йоркском баре и глушит водку, абсолютно ошалев от такого предположения. Ведь так просто не может быть? Ведь не могут же дети быть старше своих родителей? Такого на Земле никогда еще не было, и Кремп отнюдь не горел желанием быть пионером путешествий во времени. Ему вполне нравилось жить в конце двадцатого века. Хмель уже давал себя знать, и теперь Рассел сидел и цинично думал о том, что ему страшно хочется посмотреть на свою мать в молодости. На отца, пока он не погиб в автокатастрофе. На их совместную жизнь, о которой мать только рассказывала. Из-за этого русского эфирного оборотня вся жизнь теперь больше походила на кинофильм, а не на реальность. Кремп даже чувствовал себя персонажем захватывающего фантастического боевика, который вот-вот должен закончиться. Еще секунда, последняя кровавая сцена и загорится свет в зале, все пойдут домой и будут жевать по дороге воздушную кукурузу. Он, словно невидимка, смотрел с потухшего экрана на уходящих зрителей, не в силах крикнуть им «Эй вы, черт побери, возьмите меня с собой! Я же живой, я вместе с вами, я тоже хочу есть кукурузу». Но зрители почему-то не оборачивались на его вопли, словно не слышали. Словно его не существовало вместе с ними. И теперь до самого Рассела, храброго майора ВВС, отчаянного и рискового мужика, постепенно начал доходить смысл происходящего. Еще десять минут назад он объяснял своим людям, что этого не стоит бояться, что это пройдет. А если не пройдет, то и здесь можно жить и по-своему наслаждаться. Но на сей раз железная американская логика жизни одного дня не давала никакого эффекта – больше всего на свете ему хотелось домой. К жене Джудит, к своему истребителю, к друзьям.

– Эй, мистер, – совсем близко рядом с лицом Рассела возникла смердящяя перегаром от дешевого рома физиономия грузчика, – дай-ка мне папироску, ты, я вижу, при монетах.

Подчиняясь какому-то звериному инстинкту, во время которого душа несказанно радовалась вместить на чем-то свою боль, Рассел с разворота молча въехал грузчику в ухо. Физиономия исчезла из поля зрения под грохот ломающихся деревянных стульев, перевернувшегося стола и звона расколовшихся кружек. За спиной Рассела послышался недовольный ропот. Экипаж бомбардировщика разом отвлекся от своих грустных мыслей, мускулы напряглись, внимание, несмотря на хмель, обострилось. Сквозь неожиданно воцарившуюся тишину прорезался хриплый голос:

– Эта офицерская гнида ударила моего кореша Билли…

Еще секунда, и летчики слезли со своих табуретов, обернувшись в зал. К ним медленно надвигалась человек десять здоровенных мужиков, явно не обремененных излишками образования, о чем говорили тупые бычьи глаза, залитые до краев спиртом. Кое у кого в руках мелькали пустые бутылки.

– Сейчас ты у меня получишь, вояка хренов, – сказал их предводитель, облаченный в грязную докерскую жилетку цвета немытого «Бьюика», заходя с правой стороны к Расселу, – Сейчас я намотаю твои кишки на вертел и поджарю.

Кремп не любил долгих разговоров и не привык долго ждать. Перегнувшись, он первым выхватил из-под стойки бара литровую бутылку и саданул ею предводителя докеров по квадратной голове. После чего, ему показалось, что обрушился небоскреб – с таким грохотом грузный предводитель завалился навзничь. Остальные портовые грузчики бросились на летчиков с дикими криками дорвавшихся до тропы войны каманчей. Однако, Кремп мог гордиться своей командой. Билл Хармен по силе не уступал перворазрядному грузчику и одним ударом раскрошил челюсть нападавшему. Джонни Питфайер, ловко увернувшись от просвистевшей над головой бутылки, врезал своему противнику под дых так, что бедняга мгновенно покраснел от недостатка кислорода. Вторым ударом штурман отправил докера в нокаут. Несладко пришлось только молодежи. Джассини пока как-то уворачивался от ударов, а вот Форд сразу получил в ухо, отлетев к стойке. Увидев, что противник попался сильный, не ожидавшие сопротивления докеры схватились за ножи. В полумраке тускло сверкнули несколько лезвий. В этот момент в бар ворвались люди в военной форме и с автоматами. В потолок ударило две длинных очереди, осветив картину жуткого погрома.

– А ну, прекратить драку! – громко приказал жесткий голос, – За неповиновение военному командованию – расстрел.

Движение мгновенно замерло. Солдаты быстро вытолкали всех грузчиков на улицу, как ни странно не обратив никакого внимания на Рассела и его спутников. Офицер, командовавший патрулем, подошел к ним и сказал:

– Вы не имеете права, сэр, в такое время рисковать своей жизнью и жизнями ваших людей в пьяной драке. Вы нужны фронту. Я не буду вас задерживать, но если драка повторится, у вас могут возникнуть большие проблемы.

После этого в пустом баре не осталось никого кроме экипажа бомбардировщика.

– У нас уже возникли большие проблемы, – сказал Кремп, усмехаясь вслед офицеру, и добавил, обращаясь к подчиненным, – пошли отсюда, парни.

Компания вышла на улицу. Немного постояв в нерешительности, Кремп, у которого было муторно на душе, предложил всем разойтись и остальное время отдыхать по собственному желанию. Дик Биллинго и Лесли Форд, уже немного пришедший в себя после мощного удара в ухо, отправились вместе с Громоотводом искать какой-нибудь другой пивной бар, славившийся своими раками и темным пивом. Джассини приударил за девочками с бульвара. Кремп и Питфайер решили просто побродить по нью-йоркским улицам. Они побрели наугад по 49 авеню, совершенно непохожей на ту улицу, которую Кремп видел в родном времени, но кое-где уже радовавшей глаз приметами того самого родного времени. То тут, то там между проросшими в небо небоскребами ютились 2х – 3х этажные домики с широкими крышами и едва заметными балкончиками. У подъезда одного из них летчики купили жареной кукурузы и, похрустывая на ходу, направились дальше, разглядывая светящуюся рекламу над дверьми кинотеатров и питейных заведений. Разговор не шел, каждый предпочитал молча предаваться воспоминаниям под шум проезжавших по дороге автомобилей. Так, незаметно для себя, Рассел и Джони добрались до конца 49-й улицы, которая упиралась в ворота морского порта. Стоявший у ворот патрульный не впустил праздношатающихся летчиков внутрь, но им и без того были хорошо видны громады военных кораблей, снаряжавшихся для какого-то дальнего похода. У причала стояло также несколько сухогрузов, в трюмы которых что-то активно закатывалось и затаскивалось. Двое откровенно высматривающих что-то военных летчиков вызвали подозрение у начальника охраны порта, и он не преминул проверить у них документы. Но, рассмотрев новое назначение Рассела, успокоился и к немалому удивлению последнего, указав на стоящие на рейде крейсера, сказал:

– Ставлю $100, сэр, что вам придется сопровождать вот эти игрушки.

На следующий день ровно в шесть вечера майор ВВС США Рассел Кремп стоял перед полковником Райтом и внимательно слушал задание:

– Таким образом, майор, ваш бомбардировщик будет сопровождать караван «PQ-17» с оружием и боеприпасами, который направляется в советский город Мурманск. Ваша задача – довести его до северной водной границы Норвегии, далее караван будут прикрывать англичане, а затем, изменив курс, направиться в квадрат 63.11. К тому моменту, когда вы его достигнете, по нашим расчетам, основанных на донесениях разведки, там будет находиться фашистский суперлинкор «Тирпиц», имеющей своей целью уничтожить идущий в Мурманск караван «PQ-17». Ни один из находящихся на вооружении США самолетов не обладает достаточной огневой мощью, чтобы нанести суперлинкору значительный урон. Судя по рапорту разведподразделения второй армии, разобравшему по винтику вашу машину, этот бомбардировщик способен на все. Именно поэтому, майор, ваш самолет решено отправить на выполнение особо опасной миссии. «Тирпиц» – кость в горле союзных сил. Этот линкор обладает зенитной артиллерией, способной выстроить в небе стену огня длиной в полмили. Мы дважды неудачно пытались вывести его из строя, но Фюрер бережет свое смертельное оружие и использует его только для крупных дел. На сей раз мы выманим «Тирпиц» из логова в норвежских фьордах, а вы его уничтожите или сильно повредите. Потеря суперлинкора приведет Гитлера в чувство. Вылет завтра, в 8.00 утра. С Богом, Рассел!

Рассел невольно вздрогнул – эту фразу майор слышал уже второй раз в жизни.

Глава 5. Дениц всегда любил хорошую шутку

Адмирал нацистских военно-морских сил фон Денис мучился бессонницей вот уже второй год. Больше всего адмиралу досаждал гул радиаторов отопления, казавшийся ему воем русских торпедоносцев, пикирующих на флагманский линкор «Тирпиц». Свой линкор, самый мощный среди линкоров всех европейских флотов, Дениц очень любил, а потому запрятал его подальше от боевых действий – в заснеженные норвежские фьорды. Русские торпедоносцы, преследовавшие адмирала по ночам, от этого, правда, из его снов не исчезли. Тогда Дениц приказал разобрать всю систему новомодного и дорогостоящего парового отопления, после чего стал просиживать долгие бессонные часы перед камином, отогревая свои вечнохолодные пятки. Заботливый Фюрер как-то посоветовал ему пить валерьянку, закусывая ее кусочками алоэ. Валерьянку Дениц пил, однако алоэ, несмотря на все свое влияние, он нигде не смог достать. Поэтому приходилось запивать валерьянку шнапсом.

В то промозглое ноябрьское утро Дениц по обыкновению досушивал свои пятки у камина перед тем как отправиться в штаб ВМС. На белом мраморном столике перед ним стояло шесть пустых стопок из под шнапса. Адмирал понемногу просыпался и собирался с мыслями. С северного фронта поступали тревожные донесения. Русским морякам под прикрытием американских и английских кораблей удалось наладить сообщение между Нью-Йорком и Мурманском. По северному морскому пути в СССР поступали грузы стратегической важности – танки, орудия, самолеты, топливо. Несмотря на все попытки немецких подводных лодок и авиации сорвать доставку грузов, конвои все шли и шли. До СССР уже благополучно добрались шестнадцать конвоев. Дениц готов был рвать волосы на своей голове, если бы не вырвал их еще в первые годы войны. Фюрер требовал от него во что бы то ни стало остановить череду конвоев, доставлявших вооружение русским. Именно по этому поводу адмирал собрал в то утро совещание в морском штабе. Опрокинув в себя седьмую стопку шнапса, Дениц встал, – его мысли пришли в стройное соответствие.

Появившись в штабе, адмирал первым делом поставил перед офицерами задачу и отвел на размышления час, после чего собирался начать пытки. На целый час в огромном кабинете Деница в штабе ВМС Германии повисла напряженная тишина. От длинного дубового стола к высокому потолку поднималось несколько столбиков густого дыма – курить трубку в морском флоте Германии было традицией. Ее ввел лично адмирал фон Дениц. За курение обычных папирос или модных нынче самокруток из березовых листьев а ля «рус» полагался расстрел на месте. Шестой заместитель второго начальника штаба Герхард фон Хейфиц под видом размышления о поставленной задаче углубился в изучение стоящего посреди стола парусника «Летучий Нацист», склеенного и раскрашенного лично фон Деницем. Тем же самым занимался и пятый заместитель – граф Опельман, а также все остальные. Дениц все это видел, но ничего не говорил, поскольку искренне гордился сотворенной им моделью корабля, а на русские конвои ему было откровенно наплевать. К действительности адмирала вернула лишь мысль о нагоняе со стороны Фюрера. Нагоняй заключался в пытке с пристрастием, которую будет проводить лично главнокомандующий в застенках «СС», если Дениц в ближайшие дни не представит четкого плана очередной успешной операции.

Адмирал поскрипел своим креслом и произнес:

– Ну?

Граф Опельман, лелеявший мечту стать четвертым заместителем начальника морского штаба, растворил было рот, но сказать ничего не успел. Два дюжих охранника со шмайсерами наперевес, отделившись от стены, схватили Опельмана и выволокли в коридор. Истошные крики прекратила автоматная очередь – нарушение субординации каралось немедленно и жестоко.

Адмирал еще раз скрипнул своим креслом и снова произнес:

– Ну?

На этот раз никто выступать не захотел. Дениц пригрозил:

– Расстреляю за отсутствие мыслей.

Тогда Фон Хейфиц вскочил со своего места и нервно затараторил:

– Предлагаю атаковать, мой адмирал, атаковать немедленно! Атаковать! Немедленно! Атаковать!

Дениц пристально посмотрел на Хейфица и переспросил:

– Кого?

Но Хейфиц не ответил. Он влез на стол и продолжал орать все сильнее:

– Атаковать! Ура! Вперед! Немедленно!

Адмирал выдвинул верхний ящик стола, достал оттуда парабеллум, метким выстрелом в лоб застрелил Хейфица, и положил парабеллум обратно. Хейфиц на секунду замер, на его лице застыла гримаса крайнего удивления, на лбу – маленькая красная точка, а затем рухнул на пол со страшным грохотом костей. После того как безжизненное тело шестого заместителя охранники выволокли за дверь, Дениц сказал:

– Ну?

Ответом ему было гробовое молчание штабных офицеров.

– Ну… тогда я сам, – процедил Дениц и кратко обрисовал ситуацию, – Дела у нас на севере идут хреново, дальше некуда. Русские на кораблях танки и самолеты возят, а американцы их прикрывают. Фюрер бесится, пристрелю, говорит, как собаку! А я что? Я и сам ни хрена не понимаю.

Дениц вытащил из кармана штанов фляжку со шнапсом и залпом ее осушил. В этот момент в окно, со звоном разбив стекло, влетела ручная граната. Она упала на стол перед адмиралом и завертелась как волчок. Дениц презрительно поморщился, процедив сквозь зубы:

– Опять покушение…

Затем пальцем подозвал охранника и сказал:

– Возьми это и отнеси Борману. Он сейчас как раз обедает у Кальтенбрунера. Охранник взял гранату и вышел за дверь. Через секунду раздался взрыв, с потолка посыпалась штукатурка. Дениц весь прямо засветился от удовольствия:

– Ха-ха, поверил, дурачок.

Затем адмирал снова стал серьезным и продолжал:

– Короче говоря, надо русских припугнуть хорошенько, а то Фюрер обидится, отвечаю. Для следующего конвоя устроим ловушку. Пошлем на задание десять линкоров и десять подлодок. Американцы скорее всего испугаются и убегут, вот тут-то мы возьмем русских тепленькими и пустим ко дну.

Конец речи адмирала заглушили овации. Офицеры штаба рукоплескали ему стоя. Дениц даже покраснел от смущения.

– Что вы, что вы, господа. Не стоит. Все свободны.

Офицеры взяли свои папки и вышли. После того как последний закрыл за собой дверь, Дениц поднял трубку телефона и спросил:

– Все готово? Отлично!

Потирая руки, он достал из ящика стола устройство с длинным рядом лампочек и кнопочек. Нажав первую кнопку, Дениц с наслаждением услышал, как на углу Ундер-ден-Линден и Коганович штрассе в щепки разнесло машину четвертого заместителя. Следующая кнопочка отправила к праотцам третьего заместителя. Так адмирал продолжал развлекаться до тех пор, пока не отгрохотал последний взрыв. Фон Дениц очень любил хорошую шутку.

Порезвившись в волю, адмирал сел в свой лимузин и поехал на прием к Фюреру, имея в активе принятое решение, а в пассиве пропавший без вести штаб. Но это его не беспокоило, главное, что он наконец-то испытал лично им придуманное и собранное радиоуправляемое устройство – гениальное изобретение технической мысли. Иногда Дениц думал, что если бы не война, то он стал бы либо преуспевающим автомехаником, либо подрывником, в лучшем случае – террористом. Но проклятая судьба-лихоманка зачем-то свела его с Гитлером, который, также как и он сам, был не дурак выпить шнапсу. На этой почве они и познакомились как-то на дне рожденья у жены Геринга, когда ей стукнуло пятьдесят, а самому Герингу тридцать. Адмирал никак не мог понять, что за муха укусила его однокашника и он вдруг решил жениться на этой старой образине. Не такой уж сексуальной она и была. Кости выпирали даже сквозь корсет и свадебное платье. Кожа на лице обвисала дряблыми складками. А когда она передвигалась, казалось, что истлевший скелет девицы Жозефины, безжалостно удушенной своим отцом в замке Нэкст, бродит по комнатам. Дениц вообще подметил нездоровое влечение Геринга к скелетам. Установив за однокашником слежку, Дениц узнал, что тот по ночам ежедневно посещает все кладбища Берлина и подолгу плачет на могилах. Заподозрить в раскаянии Геринга было трудно, поэтому Дениц решил, что его друг – законченный некрофил, и ожидает скорой смерти своей невесты, чтобы провести наконец с ней медовый месяц.

В тот вечер Гитлер был явно в ударе и заявил во всеуслышание, что выпьет бочку неразведенного спирта на спор. Дениц не мог упустить такого случая и поспорил с Фюрером, что ни в жизнь ему не осилить такую бочку. Фюрер, между тем, взял и выпил. Правда глаза его при этом округлились и вылезли из орбит, а волосы встали дыбом. Сам он некоторое время стоял молча, затем, оступившись, вдруг перевалился через ограждения балкона и упал, неожиданно ничего себе не сломав. Испуганные высшие офицеры подбежали к краю балкона и увидели главу вермахта лежащим на крыше фургона припаркованного внизу военного грузовика. Фюрер был ужасно весел и орал во все горло «Ах мой милый Августин, трам-пам-пам-пам!» Спустя десять минут, когда рота эсэсовцев оцепила район великой попойки и перенесла фюрера наверх в приготовленные специально апартаменты, Гитлер вдруг признался Деницу, что давно мечтал сделать какую-нибудь пакость Сталину. Поэтому он решил усилить мощь эскадры, которая направляется топить русский конвой, новым суперлинкором (Дениц при этих словах чуть не поседел). А чтоб адмирал не очень расстраивался, Фюрер рассказал ему историю про свою собачку. Однажды Муссолини решил подарить ему на день рожденья своего любимого длинноухого басета по кличке Бурбон. Фюрер, надо сказать, очень любил собак, особенно немецких овчарок, а от породы басетов он вообще приходил в неописуемый восторг. Особенно нравились великому диктатору длинные уши этой собаки, которыми она постоянно подметала землю, и непрерывно текущие изо рта слюни. В общем, одним солнечным днем Муссолини посадил Бурбона на специальный самолет с охраной из взвода солдат и отправил в Берлин. Самолет прикрывали двадцать истребителей. Но это не спасло несчастного басета. Американцы (будь он трижды проклят, этот идиот Даллес) прознали про Бурбона и решили его перехватить. На воздушный конвой еще в небе над Средиземным морем напали «Мустанги» американцев. Завязался бой. Почти все итальянские истребители были уничтожены, а сам транспортный самолет подбит. Он задымил и стал стремительно терять высоту. Едва дотянув до земли, самолет задел крылом за гору и рассыпался на куски. Все солдаты погибли, а бедный ушастый басет пропал без вести. С тех пор Фюрер не находил утешения. Быть может, басет Бурбон и сейчас еще топчет своими кривыми ножками Европу в надежде найти своего хозяина, а его длинные уши развеваются на ветру, словно флаги великого рейха. Эх, басет! И Фюрер разрыдался на плече у адмирала Деница.

Сам адмирал, честно говоря, терпеть не мог собак, а этих слюнявых басетов и подавно. Но попробуй скажи об этом Фюреру, еще чего доброго обидится. А когда Гитлер обижался, легче было самому принять ампулу с цианистым калием – это была бы легкая смерть. Дениц вдруг снова почувствовал мороз в пятках, который не прошел даже после шести выпитых подряд бутылок шнапса. Резкое похолодание в нижних конечностях адмирала было вызвано неожиданным решением фюрера послать для разгрома русского каравана с оружием PQ-17 надежду и опору германского флота суперлинкор «Тирпиц». Причем Дениц теперь мучился больше от того, что сам не раз докладывал Гитлеру о необходимости припугнуть этих обнаглевших русских и их союзников секретным супероружием, а то совсем перестали уважать. В глубине души Деницу было очень страшно – а вдруг линкор потонет сам по себе? Что будет делать великая Германия без «Тирпица»? Но фюрер был неумолим. Он так и сказал Деницу:

– Ты мне лапшу на уши не вешай! Бери свою шаланду, грузи снарядами, и вали топить русских. Самолично! А не то обижусь.

Дениц не очень хотел, чтобы фюрер на него обиделся, а потому утром отбыл на самолете в тихий норвежский городок Кинагсботтен, где в глубоком и узком фьорде таилось и мерзло секретное германское супероружие со всем экипажем.

Офицеры линкора устроили банкет по случаю прибытия адмирала и сразу же проводили его в местный ресторан, устроенный в выдолбленной в скале штольне. Там, под надежной крышей, хранившей их от русских бомбардировщиков, Дениц хотел было рассказать о цели своего визита, но командир зенитной батареи левого борта барон фон Гриххенплан напомнил адмиралу о том, что его самолет опоздал на двадцать минут, а потому Деницу полагалась штрафная. Адмирал ВМФ Германии фон Дениц осушил рюмку шнапса и хотел было продолжить, но тут капитан второго ранга фон Дзенхерфон напомнил адмиралу, что тот не приехал на его день рождения, а потому необходимо выпить еще штрафную. Дениц безропотно выпил, и уже растворил было рот… Но после того, как фон Бригель, фон Мустенхоф, фон Никсдорф, фон Буба, фон Качински и фон Оппер заявили о необходимости пить штрафную по неотложным мотивам – фон Дениц покорился судьбе. Дикая оргия нацистов продолжалась до рассвета, и уже находясь в полудремотном состоянии и пьяном угаре, адмирал военно-морских сил Германии фон Дениц вспомнил о том, что Фюрер просил его куда-то сплавать на «Тирпице». А добряк-капитан суперлинкора фон Кац сразу же согласился выполнить приказ, чего никогда не сделал бы по трезвости, так как понятия не имел о том, кто такой Фюрер, и зачем двигать такую громилу как «Тирпиц» с места – она и здесь неплохо себя чувствует. По случаю приезда адмирала всей команде выдали по бутылке шнапса и трофейной русской водки. Команда дружно выпила за здоровье адмирала, которого очень почитали во флоте за короткую память, и раскочегарила машины линкора. На утро за стаканом спасительного шнапса Дениц поинтересовался у фон Каца куда, собственно, они плывут, на что получил исчерпывающий ответ:

– Да черт его знает, а можно, кстати, и на китов поохотиться.

Эта идея привела Деница в восторг, и он тут же убежал в каюту чистить свое любимое копье, привезенное им из Африки. Копье это Дениц самолично отобрал у вождя негритянского племени Мамба. По приказу фон Каца носовая башня линкора была быстро переоборудована в гарпунную пушку. Первым же залпом, который произвел лично Дениц, удалось подстрелить очень мощного кита, который долго водил за собой «Тирпиц» и даже пытался утянуть его на глубину, но, отчаявшись, спустя пять часов всплыл. К немалому удивлению Деница и всех офицеров линкора китом оказалась своя же немецкая подлодка «U-46». От капитана субмарины удалось выяснить, что где-то недалеко бродит русский конвой, который надо торпедировать, хотя и не хочется. И что асы Геринга вчера уже провели несколько воздушных налетов, и что англичане покинули конвой, так как испугались «Тирпица», и что где-то летают американцы, которые хотят потопить «Тирпиц», и что русские тоже этого хотят, и что скорее всего так оно и будет, а если, черт побери, рабочие с линкора срочно не залатают сделанную гарпуном пробоину, то он сам пустит эту дырявую шаланду на дно собственной торпедой. При слове «шаланда» Дениц просиял: он все вспомнил. Тотчас «Тирпиц» отправился на поиски беззащитного русского конвоя, не обращая внимания на вопли капитана подлодки, явно блефовавшего, так как все торпеды он уже давно сменял на цистерну шнапса.

В этот день конвой, по расчетам уже подходивший к русским водам, отыскать так и не удалось и, чтобы окончательно не затеряться в бескрайних просторах Северного Ледовитого Океана, Дениц приказал вернуть суперлинкор обратно на базу в Норвегии. На подходе к базе начался шторм. Несмотря на свои гигантские по сравнению с обычными военными кораблями размеры, «Тирпиц» начало нещадно качать на волне. Качка была бортовая. Словно огромная неваляшка, суперлинкор медленно полз вперед, пробивая носом волны и переваливаясь с борта на борт. Высоченные борта корабля служили прекрасной мишенью не только для волн, обрушивавших на них свои мощные удары, но и для вражеских подлодок, которым ничего не стоило подкрасться к «Тирпицу» достаточно близко в такой шторм. Деница это сильно обеспокоило. Он приказал вахтенным удвоить бдительность, а сам пригласил высших офицеров раздавить трофейную литровую бутылку «Столичной» за партией в вист. Когда все собрались в обширной кают-компании за овальным столом и подняли уже налитые слугами хрустальные рюмки с изображением великого Фюрера на длинной ножке, адмирал предложил выпить за первый удачный рейд непобедимого суперлинкора против русских. Все офицеры дружно поддержали своего адмирала и залпом выпили содержимое рюмок. Наполнив хрустальные емкости во второй раз, Дениц предложил тост за капитана непобедимого суперлинкора фон Каца, который уверенно ведет корабль через ужасную бурю и, будем надеяться, успешно доведет его до норвежских фьордов. Все выпили еще раз. Спустя пять минут обсуждения того, доведет ли фон Кац корабль до базы, офицерам вдруг стало очень хорошо на душе и, что самое странное, бортовая качка, уже несколько часов нещадно терзавшая их при простой ходьбе из конца в конец комнаты, вдруг прекратилась. Теперь все вокруг казалось им удобным и прочно стоявшим на ногах. Наконец обратившись к игре в вист, офицеры корабля вообще забыли о том, что за иллюминатором бушует Северный Ледовитый Океан и где-то в его многокилометровой студеной толще бродят хищные русские и американские подлодки. Основной задачей на ближайшее время было уследить, чтобы никто не жульничал во время игры и не прятал карты в рукаве. Время от времени капитаны отрывались от карт и поднимали тост за тех, кто в море, за Фюрера, за Геринга и его молодую жену, за несчастного басета, который бегает по Европе. Совершенно случайно за жульничеством был застигнут фон Гриххенплан, который раньше был первоклассным шулером в борделях Берлина, Франкфурта и Висбадена, но сегодня, выпив немного лишнего, расслабился и выронил карту из рукава кителя. Застукавший его за обманом фон Бригель предложил немедленно расстрелять шулера на месте без суда и следствия за измену интересам великого рейха, в котором должны и будут жить только честные немцы, а не какие-нибудь там фон Гриххенпланы, которые прячут карты в рукавах. Гриххенплан слегка обиделся, но смиренно ждал, что решит Дениц. Адмирал, между тем, находился в прекрасном расположении духа и предложил заменить расстрел стоянием на палубе в одном кителе в течение трех часов без права на отдых. Если фон Гриххенплана не смоет волной за борт на съедение зубастым касаткам, то он будет прощен и отправится дослуживать оставшиеся до пенсии годы на плоскодонную баржу «КБ-44», что пять раз в неделю ходит вдоль по Эльбе от Гамбурга до Дрездена. Офицеры поддержали мудрое решение адмирала и все вместе отправились на верхнюю палубу смотреть как фон Гриххенплан будет стоять у самого борта в одном кителе. Едва выйдя на открытое всем ветрам пространство, между двумя бортовыми зенитными установками, офицеры застучали зубами от холода и облачились в теплые шинели на меху. Жуткой силы ветер приносил с собой снег, острые и колючие снежинки больно били по лицу. Температура не поддавалась определению, но вылетавший изо рта пар замерзал на лету и осыпался под ноги с ледяным звоном. Гриххенплану определили стоять как раз между зенитками. Он мужественно, как и подобает офицеру, добрался до борта, но, едва взглянув вниз, чуть не потерял сознание. Корабль то поднимало на волне, то бросало в пучину. То и дело борт гигантского линкора оказывался почти вровень с поверхностью воды, так что можно было рассмотреть пенистые гребни серо-стальных волн, от одного взгляда на которые хотелось как минимум выпить литр водки или шнапсу. Словно почуяв добычу, по правому борту показалось несколько бело-черных спинных плавников – за линкором следовала стая крупных касаток. Узрев плавники, фон Гриххенплан вцепился в борт мертвой хваткой, так, что спустя пять минут его ладони намертво примерзли к стальным поручням. Оторвать их теперь было можно только отрезав руки. Шторм крепчал. Волны перекатывались через борт корабля, обрушиваясь на все палубные надстройки, яростно стремясь погнуть или поломать их. К счастью, «Тирпиц» был построен на совесть – на палубе не было ни одной деревянной детали. Офицеры попрятались в рубку, откуда наблюдали за конвульсиями фон Гриххенплана, который, как это ни странно, не выказывал ни малейшего желания прыгнуть или быть смытым за борт. Шло время. Касатки щелкали зубами так, что Гриххенплан столбенел от ужаса и, наверное, у него стыла бы в жилах кровь, если бы она уже не застыла от лютого холода. Так прошло два часа. Офицеры, настроившиеся на быстрое и веселое развлечение, слегка разочаровались и ушли в кают-компанию пить шнапс. У фон Качински неожиданно обнаружилось в заначке несколько кусков трофейного украинского сала, которое пользовалось у нацистов большим успехом, также как и трофейные деревенские куриные яйца. В кают-компании офицеры, выпив шнапсу и закусив его ароматным салом, от нечего делать стали держать пари на то, продержится ли фон Гриххенплан оставшиеся сорок пять минут или все-таки есть надежда на то, что его съедят касатки. Десять против одного, то есть против адмирала Деница, все сошлись на том, что он будет съеден, поскольку никто не в состоянии продержаться в такой холод на палубе целых три часа, а фон Гриххенплан уже на ладан дышит. В случае победы адмирал должен был разрешить офицерам поохотиться пару дней на тюленей в близлежащем от базы фьорде, в случае поражения все офицеры должны будут поехать с Деницем поохотиться на оленей в окрестностях отдаленного Глуммфьорда. На том и порешили. Спустя сорок пять минут, когда вся компания офицеров во главе с адмиралом фон Деницем высыпала на палубу посмотреть на Гриххенплана, то вместо пустого места и облизывающихся после сытного обеда за боротом касаток увидела превратившегося в ледяной столб офицера. Касатки изо всех сил выпрыгивали высоко из воды и пытались укусить Гриххенплана, но ничего не получалось. Дениц приказал отколоть фон Гриххенплана, поскольку назначенное время кончилось, и отнести его на кухню, где он сможет отогреться. Когда слегка размороженного фон Гриххенплана принесли через час в кают-компанию, офицеры встретили его радостными криками «Виват» и от души выпили за его здоровье. В самого виновника торжества влили ведро спирта, и через десять минут он уже был как новенький. Дениц выиграл пари, поэтому напомнил собравшимся о том, что по прибытии на базу они обязаны будут съездить с ним на охоту в Глуммфьорд. А новая жизнь фон Гриххенплана начнется очень скоро, как и было сказано, на плоскодонной барже «КБ-44», что пять раз в неделю ходит вдоль по Эльбе от Гамбурга до Дрездена. Руки и ноги у новорожденного еще не сгибались, а язык не двигался, поэтому офицеры прислонили его пока к стенному шкафу, а сами снова уселись за карты. Но не успел еще Дениц сдать всем необходимое количество, как громаду суперлинкора потряс мощный взрыв.

Добравшись до рубки, капитаны выяснили, что «Тирпиц» торпедировала наглая русская подлодка, сумевшая подобраться к нему незамеченной. Пробоина возникла ближе к кормовой части корабля, но была не очень опасной. Течь уже заделали, а корабль почти не потерял ход. Дениц в ярости приказал закидать все море вокруг глубинными бомбами, что и было сделано. Через несколько минут глубоко под поверхностью, в пучине стального океана, один за другим начали грохотать взрывы. В небо вздымались высоченные фонтаны воды, воздух сотрясался от звука разрывов глубинных бомб. Всплыло множество рыбы: селедка, треска, касатки, но вот подлодки среди нее не было. Дениц приказал повторить атаку. На этот раз повсплывали осьминоги и невесть как сюда попавшие пингвины, но проклятой подлодки не наблюдалось. Наконец, после третьей атаки глубинными бомбами, подбитая субмарина всплыла вверх брюхом. Радостные нацисты огласили окрестные воды воплем победы, однако, когда «Тирпиц» смог подойти поближе к дрейфовавшей подлодке, то офицеры увидели на ее борту нечеткую надпись «U-46». Это была та самая подлодка, которую Дениц подстрелил из гарпунной пушки некоторое время назад. Видимо ее капитан предал великую Германию и пошел против своих. «Что – ж, – здраво рассудил адмирал Дениц, – Так ему и надо.» Других подлодок обнаружить рядом так и не удалось.

Успокоившись насчет противника, офицеры «Тирпица» спустились в кают-компанию и вернулись к картам. Они настолько увлеклись игрой, что не заметили как прошло пять часов и суперлинкор добрался до своего тайного убежища в скалистых и узких фьордах Норвегии. Пришвартовав у замаскированного причала корабль, офицеры сошли на берег и принялись готовиться к великой охоте, которую затевал адмирал. Сам Дениц, запершись в отведенных ему под скалой апартаментах, уже чистил свое любимое историческое ружье образца 1895 года. Дело в том, что ходить на охоту с современными скорострельными ружьями или того хуже – автоматами, адмирал военно-морских сил Германии считал ниже своего достоинства. Все эти новоделы не вызывали у него никакого уважения, поскольку давали почти стопроцентную уверенность, что охотник всегда победит и останется жив. Уменьшала удовольствие также их большая дальнобойность, ведь зверя можно было свалить просто из укрытия. Нет, адмирал считал такую охоту занятием для слюнтяев, не достойных жить в великом третьем рейхе. Вот выйти один на один против медведя, вепря или оленя с ружьем докайзеровской армии, которое не имеет в запасе ни одного патрона и нуждается в перезарядке – вот это развлечение для настоящих офицеров, способное хорошо пощекотать нервы. Промахнулся – умер, не успел перезарядить – тоже самое. Мечтой адмирала вообще являлось кремниевое ружье или мушкет с тлеющим фитилем и пороховым зарядом. Но как ни старался он отыскать в захваченном Париже хотя бы один мушкет времен Людовика Тринадцатого, ничего не нашел. Видимо проклятые французские хранители музеев все попрятали еще задолго до прихода нацистов. На всякий случай Дениц велел их всех расстрелять, мало ли что от них можно было ожидать. Хороший француз – мертвый француз. Впрочем, адмирал относил это и ко всем другим народам.

От любимого занятия адмирала отвлек пронзительный звук сирены, установленной снаружи бункера. В ту же секунду зазвонил телефон внутренней связи. Дежурный офицер доложил, что в небе над фьйордом появились пять неопознанных самолетов. На попытки связаться самолеты никак не реагируют. Силуэты не удается идентифицировать из-за сильной низкой облачности. На всякий случай офицер включил сигнал тревоги на всей базе, но огонь пока не открывал. Зенитные батареи приведены в полную готовность. Дениц повесил трубку и направился к самому выходу их убежища. Не исключено, что это могли быть и свои самолеты. У входных бронированных ворот уже находились фон Бригель, фон Кац и фон Качински. При появлении адмирала все вытянулись по стойке смирно. Комендантом базы по совместительству был фон Бригель.

– Ну, докладывайте ваши действия! – приказал Дениц коменданту.

Фон Бригель предложил подождать пока самолеты сами как-нибудь не проявят себя. Если это свои, то их появление ничем не грозит, хотя никаких радиограмм из центра Бригель не получал. Если это противник, то рано или поздно он начнет атаку, что также не является опасным, поскольку зенитные батареи базы очень мощны. Никто не уйдет безнаказанным. Дениц еще не успел высказать свое мнение, как оно стало не нужным.

– Господин генерал, – передал наблюдатель, – В облачности появились разрывы, сквозь которые удалось распознать самолеты. Это русские «Як-3» с красными звездами на крыльях. Они по-прежнему кружат над базой, не предпринимая никаких действий.

В этот момент снаружи донесся вой пикирующего самолета. Застучали зенитки. Не отвечая на огонь, русский истребитель спикировал вниз и пронесся над самыми трубами суперлинкора. Под крыльями его дважды мелькнули маленькие вспышки. После чего самолет взмыл вверх и снова исчез в облаках. Ничего не понимая, Дениц продолжал наблюдать за странным поведением русского истребителя. Тот снова спикировал вниз, лавируя между огненных струй, изрыгаемых зенитными стволами, и снова пролетел над «Тирпицем» с кормы на нос корабля. Под крыльями мелькнули короткие вспышки. И тут до адмирала наконец дошло, чем занимается русский истребитель. До сих пор ни одна разведка в мире не знала точного месторасположения логова секретного германского суперлинкора и не имела ни одной четкой фотографии корабля. Теперь, если этот самолет сможет улететь целым и невредимым, все разведслужбы и армии противника получат точные изображения главного оружия Германии, а заодно узнают, где именно Фюрер скрывает свой суперлинкор. Это будет означать, что со дня на день надо ожидать армаду бомбардировщиков союзных сил.

– Ураганный огонь! – заорал Дениц, что было сил, – Сообщить на аэродром охранения, поднять по тревоге все «Мессершмидты», какие есть в воздух. Догнать и уничтожить все русские истребители. Иначе расстреляю всех к чертовой матери. Быстро!

На базе началась беготня. Застучали каблуки солдат, бежавших к зениткам второй линии обороны. Зазвонили телефоны – офицеры названивали на все близлежащие аэродромы. Сам линкор окутался дымами, начав палить в воздух изо всех своих зенитных орудий и артиллерийских башен, каждым залпом сотрясая скалу до основания. Дениц даже подпрыгивал при звуках выстрелов. Но, несмотря на все усилия зенитчиков, русские самолеты, сделав свое дело, устремились прочь от линкора. А вот то, что произошло затем, явилось для адмирала военно-морских сил Германии полной неожиданностью. Армады бомбардировщиков не пришлось ждать несколько дней, она появилась сразу же после ухода истребителей. Снова завыли сирены над фьордом, с остервенением застучали зенитки. Но на сей раз они имели дело не просто с вооруженными фотоаппаратурой легкими истребителями. В небе завыли пикирующие бомбардировщики и от их звука мурашки побежали по коже адмирала фон Деница – до того этот проклятый звук напомнил ему пронзительный вой пикирующих торпедоносцев из его кошмарных снов. У адмирала враз похолодели пятки, но он остался стоять на месте, словно загипнотизированный страшным воем. Первые мощные авиабомбы рванули там, где находились зенитки первой линии обороны. Зенитки мгновенно смолкли. Их заменили батареи левого берега и самого суперлинкора. Следующим заходом были уничтожены батареи левого берега. Русские, а теперь в этом не оставалось никаких сомнений, били на редкость точно, бесстрашно подставляя себя под удары артиллерии. Низкая облачность снова сомкнулась, перекрыв видимость летчикам бомбардировщиков, окутав суперлинкор нацистов непроницаемым туманом. Третий заход оказался неточным – бомбы упали в глубокую воду фьорда, вздыбив высоченные фонтаны холодной воды вокруг «Тирпица». Сквозь туман и шум зенитных выстрелов моторы самолетов звучали сейчас как-то обиженно, словно у них отобрали обещанную добычу.

Дениц некоторое время смотрел из укрытия мутным взором на взрывы авиабомб, а затем вдруг в секунду изменился в лице – у него созрел отчаянный, единственно возможный в этих условиях план. Адмирал подозвал к себе фон Каца и металлическим голосом отдал приказание немедленно подготовить суперлинкор к долгому плаванию. Фон Кац посмотрел на Деница так, словно тот рехнулся, однако, не стал перечить. Не соглашаться с начальством в вермахте означало расстрел самое большее на следующий день. Команда немедленно стала загружать на борт боеприпасы и продовольствие на месяц. Матросы сновали по трапу с корабля на берег и обратно со скоростью звука. Русские бомбардировщики тем временем не унимались и вокруг линкора постоянно рвались бомбы. Ни одна, правда, пока не угодила в сам корабль, и «Тирпиц» стоял целым и невредимым посреди разверзшегося ада. Несколько авиабомб попало в прибрежные строения для матросов и наружные наблюдательные посты, разметав их в клочья. Дюжину матросов из батальона охранения разнесло в клочки. И теперь по всему берегу были разбросаны в беспорядке чьи-то оторванные и окровавленные руки, ноги и головы. Когда погрузка закончилась, фон Кац доложил Деницу и тот быстро поднялся на борт суперлинкора по качающемуся трапу.

– Полный вперед! – скомандовал адмирал фон Дениц, едва вступив на палубу гигантского корабля, – мы покидаем этот фьорд, капитан. Здесь больше небезопасно.

– Наша цель, адмирал? – спросил фон Кац.

– Русский караван.

– Но ведь его охраняют англичане и американцы. Нам понадобится подкрепление, мой адмирал.

Дениц смерил фон Каца с ног до головы презрительным взглядом.

– К черту подкрепление! Пойдем одни. Плевать я хотел на американцев. Они все трусы. А мне нужен русский караван. Все равно это убежище нас больше не спасет. Завтра здесь появится новая союзная армада, а корабли и подлодки запрут выход из фьорда. Полный вперед, капитан. И – заткнитесь, а то расстреляю.

Фон Кац отдал приказ к отплытию. Заработали мощные машины, бешено завращались гребные винты. Мимо потянулись заснеженные скалистые вершины, покрытые редкими сосенками. Бронированный мастодонт плавно двинулся к выходу из фьорда. С этой минуты время для русского конвоя начало обратный отсчет.

Глава 6. Когда наступает десятая жизнь

Голова весила тонн десять, не меньше. Тело – абсолютно невесомое. Во всяком случае ощущение именно такое. Ноги и руки также не имели привычной тяжести, словно пушинки. А может их уже и не было вовсе? Одна голова осталась… Но ведь голова не может думать сама по себе, без тела… А может я уже в аду? Черт побери, прости Господи, как же здесь темно. Да и жарко в придачу. Дымом тянет. Нет, я наверняка в аду… Да, не сбылись мои мечты, видимо нагрешил в жизни все-таки больше, чем сделал хороших дел, вот и оказался в этом проклятом месте. Скоро ждать чертей.Нечеловеческим усилием воли Антон оторвал десятитонную голову от земли, в которую она была плотно впечатана. В нос ударил резко усилившийся запах дыма. Тянуло не древесной гарью, судя по запаху, неподалеку чадило что-то напоминавшее солярку, мазут или керосин. «Странно, – подумал Антон, – Неужели в аду начались перебои с углем и черти перешли на солярку?» Он открыл глаза. Вокруг была почти сплошная тьма, лишь вдалеке, где-то на краю сознания, теплилось несколько рыжих огоньков. Несмелые языки пламени лизали черный воздух, то расплываясь, то собираясь в четкие образы. Антон попытался двинуться, но тьма снова обрушилась на него.

Когда он второй раз открыл глаза, их больно резанул дневной свет. «Вот уж не думал, что в аду бывает светло, – промелькнула первая мысль, – А может я все же попал туда, куда хотел?«Он снова, очень медленно, раздвинул заскорузлые веки. Вытерпел возникшую боль и заставил глаза смотреть во что бы то ни стало, и на что угодно. Но, на удивление, вместо рогатых и волосатых устрашающих парнокопытных уродцев с вилами и лопатами в руках, он, когда глаза привыкли к дневному свету, увидел перед собой бездонное голубое небо. А когда сумел, превозмогая боль, сесть и повернуть голову, которая к этому моменту весила уже тонн пять, то увидел небольшую зеленую лужайку, плавно переходившую в поле и уже почти желтый, но местами еще сохранивший остатки зелени в эту позднюю осеннюю пору, лес, возвышающийся с трех сторон. Повсюду вокруг него слабо дымились почти догоревшие останки самолета, некогда бывшего скоростным истребителем.

Антон сидел в кольце слабокурящихся дымков и пытался осознать происходящее. Это занятие давалось ему с большим трудом. Бой, атака, мрак. И это было все, что можно было восстановить в отказывавшейся исправно работать в голове. Что с ним произошло и где он находится? Скорее всего, он схлестнулся с теми погаными «Мессерами» в лобовой атаке и они не отвернули. Теперь его самолет догорает на земле, а немцев что-то не видно. Дымят останки только одного самолета. Неужели они уцелели после столкновения? Ничего себе таран. А может он промахнулся? Да этого просто быть не могло. Хотя, какое это теперь имеет значение. Раз на тот свет еще рановато, надо подумать как отсюда выбираться. «Впрочем, какой «тот свет», – подумал Антон, – я же совсем забыл, что стал бессмертным.» И тут же почувствовал дикую боль в плече. Чтобы не заорать, он стиснул зубы так сильно, что они заскрежетали. Странно, разве бессмертные духи и бестелесные эфирные оборотни чувствуют боль в плече? Антон так привык подолгу находиться в газообразном состоянии, что ощущение физической боли было ему в новинку. Он попробовал пошевелиться, но дикая боль снова пронзила плечо, словно в открытую рану вогнали ржавый лом. «Черт побери, – простонал Антон, – ведь эфирные оборотни не чувствуют боли, они способны возрождаться из пепла, перемещаться в пространстве с быстротой мысли и без всяких усилий, а я сейчас не могу даже пошевелиться. Что со мной происходит, в конце концов?«От злости Антон снова дернулся и свалился в обморок от третьего приступа жуткой боли.

Когда он очнулся, была уже ночь. Точнее рассвет, потому что небо на востоке медленно серело. Над поляной висел низкий туман, от которого Антону было ужасно холодно. Именно от холода он и очнулся. Похоже, болевой шок плавно перетек в тяжелый и долгий сон. Антон чувствовал себя несколько лучше, чем днем, но пока не хотел экспериментировать с плечом и потому лежал недвижимо. Его одежда от тумана и росы пропиталась влагой, отчего измученному телу было еще неудобнее, но голова уже соображала немного лучше. Лежа в этом тумане и леденея от холода, он вдруг чертовски ясно осознал, что в одно мгновение перестал быть бессмертным. Был и перестал. Что-то странное и неожиданное случилось с ним в этом чужом по времени мире. Он вдруг враз перестал быть тем, чем уже привык себя считать – добрым эфирным оборотнем, вольным духом небес, их повелителем, если угодно. Он мог сталкивать самолеты друг с другом, когда хотел, становиться столбом у дороги, мгновенно пересекать океан, одновременно быть в десяти разных местах планеты, вызывать катаклизмы природы, менять ход вещей, останавливать время, не ведая страха умирать без конца и оживать… Умирать… Антон даже сел от жуткой догадки, забыв о плече. Умирать. Ну да. Сколько раз он умирал? Даже и не считал. А если все же посчитать. Семь? Восемь?… Девять. Это, черт побери, даже интересно. «Что же я, – подумал Антон, – кошка какая-то?«Но факт оставался фактом. Умерев в девятый раз в этом мире запасных жизней Антон больше не получил. Видимо, кто-то так решил за него. Видимо кому-то так было надо. Антон посмотрел на уже почти серое небо и вздохнул. Он вдруг ощутил себя удивительно маленьким и беспомощным на этой планете, под этим чужим серым небом, которое старше его минимум лет на сорок. Ужасно захотелось домой, пусть даже не на дембель, а хотя бы в родной зал радиоперехвата, за пост. Попить чаю с Малым и Майком, выкурить сигарету с фильтром. Но вокруг него сейчас расстилался темный бескрайний лес и не было видно ни одной живой души. Ночь выдалась удивительно не по-осеннему теплой. Мирно стрекотали сверчки. Где-то в глухомани гукала глупая сова, сидя на вершине сосны. Возвращались с ночной охоты хищники, волоча добычу в свои потаенные норы. Дневные звери только просыпались. А он лежал в высокой мокрой траве и слушал как растет его борода.

Когда совсем развиднелось и наступил новый день, какой именно Антон уже не знал, да сейчас это и не имело особенного значения, он решил, что надо что-то предпринять, раз уж у него оставалась одна, своя собственная, Богом данная жизнь. Не отдавать же ее обратно вот так, просто померев в непонятно каком лесу или быть растерзанным дикими зверями, которым все равно что жрать с утра. В этой последней жизни он уже умел управлять истребителем и стрелять из разного оружия сам по себе, то есть изменять мир, пусть жутким способом, не превращаясь в радиоволну или ураган Торнадо. Что касается способа, то другого выбора ему просто не оставили. Если вдруг случится снова стать радиоволной, там и посмотрим, а пока остается надеяться только на себя. Антон медленно, очень медленно, пошевелился. Плечо слегка заныло, но болевого шока не последовало. Он внимательно осмотрел гимнастерку, на которой запеклось кровавое пятно и сквозь рваную материю виднелась глубокая рана, оставленная наверняка каким-то острым куском железа, полоснувшим по телу. Кровь уже запеклась, но о том, что в рану не попала грязь, Антон мог даже и не надеяться. Никакой аптечки у него не было и в помине, поэтому единственной слабой надеждой оставалось добраться до какого-нибудь ручья и промыть рану. Антон снова пошевелился – плечо заныло, но эту боль можно было вытерпеть. Он напрягся и медленно сел. Все прошло благополучно. Затем, опираясь на здоровую правую руку, слегка приподнялся, а потом и вовсе встал. Он стоял посреди поляны с высокой, доходившей до колен, травой и качался на ветру подобно ей. Но боль по-прежнему не усилилась, видимо, несколько ночей относительного покоя все-таки оказали целебное действие на организм. Антон огляделся: кругом валялись обгоревшие обломки его истребителя. И тут ему в голову, впервые в десятой жизни, пришла здравая мысль – а на чьей территории упал его самолет? Последний воздушный бой разыгрался почти над крышами Киля, даже если в пылу схватки с «Мессерами» его и отнесло не несколько десятков километров в сторону, подбитый самолет никогда не смог бы дотянуть до своей территории. Антон тоскливо осмотрелся. Вокруг мирно шумел немецкий лес. «Черт побери, не хватало еще попасть в плен – промелькнуло в мозгу, – А в таком состоянии это проще пареной репы». Повинуясь инстинкту самосохранения он побрел под спасительную тень леса, уходя с открытого пространства, где его было видно как на ладони. Добравшись до деревьев, он схватился за ствол сосны и перевел дух. Плечо заныло с новой силой. Антон стиснул зубы и побрел дальше в лес. Ветки с острыми иголками то и дело хлестали его по лицу, но надо было уходить как можно быстрее. Пробираясь меж деревьев он подумал о том, что пролежал на поляне не меньше двух суток. За это время, упади он в густонаселенной территории и будь немцы совсем рядом, его обязательно отыскали бы в пять минут и добили. В лучшем случае отправили бы в концлагерь. Хотя считать это лучшим исходом Антон не мог и в глубине души. Там, в своем времени, он видел немало фильмов о том, что творили фашисты с евреями и остальными неарийцами в своих застенках. А становиться куском мыла в молодые годы ему совсем не хотелось. Сейчас, почувствовав опасность, память начала понемногу оживать, поднимая со дна сознания какие-то яркие картинки. Перед Антоном промелькнули два несущихся на встречу размалеванных «Мессершмидта», летчики которых, как ему показалось, обладали спокойствием мертвецов и абсолютно не боялись лобового столкновения. Затем под крыльями заблестела вода. Она была совсем близко. Это могло быть что угодно, ведь Киль был портом. Не исключено, что падая, его истребитель пронесся над акваторией порта и упал в лесу. Но тогда его абсолютно точно нашли бы в момент и пристрелили как собаку, а он хоть и был ранен, до сих пор оставался жив. Все это никак не могло сложиться в голове у Антона в единую картину окружающего мира. Он сам себе напоминал сейчас человека, у которого на голове надет черный мешок с дыркой для одного глаза и, как ни вертись, все сразу увидеть не представляется возможным. Одно было ясно – он очень далеко от своих. И судьба его находится сейчас, как это не печально, только в его руках. Нет у него никаких потусторонних защитников, нет и сверхъестественных возможностей, которые позволяют чувствовать себя королем мира и не ведать страха. Да, к таким мыслям было очень трудно привыкнуть. Антон чувствовал себя сейчас тем самым голым королем, оставшимся без бронированной одежды и своей армии, загнанным в долину смерти враждебными полководцами, жаждавшими только одного – его крови.

Меж деревьями мелькнула золотая полоска. Антон остановился. Если это река, то там можно будет промыть рану. Но если это река – там могут быть и люди. А людей Антон хотел сейчас видеть меньше всего. Он поколебался несколько минут, но все же осторожно двинулся вперед, стискивая зубы от резких болевых уколов в плече, пронизывавших его словно длинными тонкими спицами, и отводя ветки здоровой рукой. Надо было как-то определяться в пространстве, а иначе как с опасностью для последней жизни, это было сейчас не сделать. Золотая мерцающая полоска становилась все ближе и сияла все ярче, играя солнечными бликами. Это было вода, теперь у Антона не оставалось никаких сомнений. Но когда он наконец подобрался к самому краю леса и подполз поближе, у него перехватило дух. Перед ним раскинулась широкая водная гладь, переливавшаяся всеми цветами радуги. Антон даже зажмурился от ударившего в глаза яркого света, словно неожиданно выскочивший из чащи дикий зверь, привыкший к постоянному полумраку. Когда глаза, наконец, привыкли к свету, Антон обнаружил, что это не река. Сколько ни вглядывался он в обширную водную поверхность, другого берега было не видно. Все большие реки, по его прикидкам, остались где-то в стороне. В лучшем случае истребитель могли сбить неподалеку от Эльбы, но даже широкая в среднем течении Эльба имеет второй берег. А здесь наблюдалось его полное отсутствие. «Черт побери, – выругался вслух Антон, позабыв об осторожности, – Это куда же меня занесло. Может еще лет на сорок назад? Или вперед? В конце концов пора внести ясность». Он приподнялся, скорчив гримасу от боли, и побрел шатаясь к самому берегу. Но приблизившись к открытому месту, снова остановился, спрятавшись за большой сосной. В двадцати метрах желтела полоска песочного пляжа. Слева Антон заметил длинный мыс, далеко выдававшийся в море. На мысу не было заметно никаких признаков жизни. Никаких строений или пристаней. Полнейшая дикость природы. Справа его постепенно обретавшие былую зоркость глаза сразу наткнулись на произведение человеческих рук. Метрах в пятистах по берегу, почти у самой воды, стоял крепкий деревянный дом явно не славянского происхождения с аккуратной крышей и белыми ставнями. Приткнувшись у камней мирно дремали две большие, по всей видимости рыбачьи лодки. Еще в двадцати метрах за домом стоял сарай, у которого были натянуты сети на просушку. Во дворе не было видно ни одной живой души. Даже собак, которым сам Бог велел присутствовать в такой картине пейзанской жизни, не наблюдалось абсолютно нигде. Это было на руку. От собак, которые завидев чужака, наверняка редко появлявшегося в этой пустынной местности, моментально подняли бы лай, в состоянии пилота-подранка ему было не уйти. А окажись собаки посерьезнее – запросто могли и растерзать. Постояв минут десять за деревом и убедившись, что людей в округе не было, Антон решился зайти в избушку. Хорониться в лесу неизвестно от кого он не хотел. Лучше уж сразу узнать где и что. Можно конечно получить пулю в лоб или лопатой по голове, но война она и в Африке война. Другого пути нет. Да и рана давала о себе знать. Первая волна болевых шоков прошла, тело начинало бороться за жизнь и Антона уже иногда явственно знобило. Хуже все равно не будет. Но прежде чем отдаваться на волю случая, Антон решил промыть рану сам. Он медленно вышел на пустынный берег и, приблизившись к воде, встал на четвереньки. В лицо пахнуло приятным холодком. Глубина здесь была небольшая и сквозь воду виднелось песчаное, с редкими вкраплениями мелких камней, дно. Антон зачерпнул воду ладонью и плеснул ее на запекшуюся рану, для того чтобы смочить присохшую к телу гимнастерку. Заскорузлая грубая ткань намокала медленно. Антон подождал некоторое время, пока она пропитается насквозь, и сильно рванул, пытаясь оторвать окровавленную ткань от раны. Дикая боль обрушилась на него так неожиданно, что в глазах снова потух свет.

Когда Антон пришел в себя, то с удивлением осознал, что лежит посреди широкой деревенской избы на мягкой подстилке и укрытый одеялом. В комнате, как Антон, привыкший в прошлой жизни к городским квартирам, для себя называл эту не то горницу, не то светлицу, никого больше не было. Стояла тишина. За окном мерно шумел прибой, убаюкивая сознание и вдыхая покой. Антон, приподняв голову с подушки, осмотрелся. Он лежал на широкой кровати, видимо хозяйской, поскольку в комнате больше никаких лежанок не было. Справа, у самого довольно широкого окна, стоял длинный дубовый стол, на котором виднелся кувшин и несколько кусков хлеба на плошке. Там же лежало нечто, отдаленно напоминавшее брынзу ли деревенский сыр собственного приготовления. Слева у дверного косяка стояло две крепкосбитые табуретки, которые могли выдержать довольно грузных людей. По всему было видно, что хозяин, кто бы он ни был, – мужик запасливый и делает все с расчетом на вырост. «Скорее всего, я в той самой избе, – резонно предположил Антон, вспомнив кто он и что он, – Только где же сам здешний хозяин? Неужели я так похож на покойника, что меня спокойно бросили в избе без присмотра. Готов поспорить, что сюда не каждый день захаживают сбитые русские летчики. Впрочем, оружия у меня нет, а дед наверняка не знает как выглядят русские. Может еще сойду за простого бродягу».

В этот момент тяжелая дверь скрипнула и отворилась, впуская в дверь хозяина. Антон невольно вздрогнул, ожидая появления немцев. Но человек оказался всего один и без оружия. Правда, судя по мозолистым ручищам, силы у деда еще оставалось достаточно. При желании мог приласкать по голове одним из табуретов. Мало не покажется. Но пока никаких агрессивных движений старик не делал. Он мирно вошел в горницу и остановился у порога, выдохнув в усы, когда увидел, что нежданный гость пришел в себя. Дед был явно не русского происхождения. Он был одет в дубленую кожаную безрукавку, из-под которой виднелся длинный серый свитер, какой одевают моряки, отправляясь в плавание на холодном ветру. Ноги были обуты в хорошо сшитые сапоги, а не лапти. На голове находилась шерстяная черная шляпа с короткими загнутыми вниз полями. В общем, на русского деда, даже обитателя крайнего севера, он никак не походил. Скорее какой-то скандинав. Не то швед, не то датчанин, а может и обитатель норвежских берегов.

Эту догадку дед почти сразу подтвердил, пробормотав в слух что-то непонятное, по интонации похожее на «Очнулся, сокол, наконец-то. Мы-то уж думали, что помер». Язык, как успел уловить Антон, был не визгливый немецкий, а скорее напоминал по звучанию речь человека, который подавился огурцом и, булькая и пуская пузыри, пытается что-то сказать. Это немного успокоило, но только немного. Почти вся Скандинавия была сейчас под немцами, и кто его знает, не служит ли гостеприимный дед осведомителем в местной полиции, отрабатывая право на жизнь и ловлю рыбы. В ответ на непонятные слова деда, Антон вымученно улыбнулся, но промолчал. Дверь за спиной хозяина избы снова скрипнула, и в горницу вошла женщина преклонных лет, видимо его жена, с кувшином в руках. Антон даже улыбнулся идиллической картинке, подумав: «Сейчас мне, видимо, дадут испить воды. Прямо как в сказке, черт побери». Старуха в самом деле, вопросительно взглянув на деда и получив в ответ молчаливый кивок, приблизилась к Антону, протягивая кувшин. Потом, решив что он еще слаб, сама налила воды в стакан и поднесла Антону. Он взял стакан правой рукой, заметив при этом, что его раненое плечо перевязано довольно искусно, и выпил до дна. Вода была свежая и приятная, чуть солоноватая на вкус, словно из минерального источника. Затем, пошептавшись между собой, хозяева молча вышли, оставив Антона в одиночестве. Так он пролежал на кровати до самого вечера. За окном мерно шумел прибой. В обширной горнице стояла тишина. Хозяева не беспокоили. Плечо, смазанное видимо каким-то целебным раствором, почти не болело и общее сознание грозившей опасности постепенно притупилось. Для русского летчика в немецком тылу, положение Антона было пока весьма неплохое. Спустя еще некоторое время Антон задремал, а потом и крепко заснул – усталость и нервное напряжение дали о себе знать.

Утром он проснулся и почувствовал себя вдвое здоровее. Плечо почти не болело, лишь слегка ныло. Откинув какое-то теплое одеяние, служившее ему покрывалом, Антон встал и, отворив дверь, вышел на свет. Легкий ветерок пахнул ему в лицо свежестью моря, которое лизало берег в двадцати метрах. Антон огляделся в поисках тактичных хозяев дома. Обе лодки стояли на месте, значит в море дед не уходил. Сети все также были расставлены и слегка колыхались на ветру. Антон доковылял до сарая, но и там никого не оказалось. Неожиданно его чуткое ухо радиоразведчика различило в шуме прибоя какой-то посторонний звук. Это звук явно не принадлежал природе и был не естественного происхождения. Где-то неподалеку шумел мощный мотор, который мог принадлежать либо катеру, либо большой машине, а это было не к добру. У Антона засосало под ложечкой. Звук приближался, и теперь было явственно слышно, что идет он со стороны берега. Антон осторожно выглянул из-за сарая и увидел приземистую бронемашину с большим черно-белым крестом на борту, выползавшую из леса на песок. В пятнистом кузове, прикрытом со всех сторон броней, виднелось человек пятнадцать в нацистских касках и с автоматами. Никого не боясь, немцы попрыгали вниз и взяв «Шмайсеры» наперевес, мгновенно окружили домик. Кольцо окружения стало сжиматься. Антон, спрятавшись за поленницей дров в угол сарая, лихорадочно искал выход из ситуации. Осмотревшись по сторонам, он обнаружил аккуратно прислоненный к стене металлический багор с крюком на конце и мысленно поблагодарил деда за нерусскую аккуратность – что ни говори, а хозяйство дед содержал в исправности. Что, однако, не помешало Антону пожелать этой скотине-деду, сдавшему его, несмотря на свою елейную улыбочку и притворную заботу, немцам, гореть как смола в аду. А если удастся уйти живым, Антон не отказался бы всадить багор деду в задницу и повернуть пару раз, чтоб жизнь медом не казалась. Немцы, тем временем, уже подошли к дому со всех сторон. Дед видимо сообщил им, что раненый лежит не вставая и очень слаб, поэтому сарай особого внимания к себе не привлек. Двое фашистов, толкнув дверь, ворвались в горницу. Остальные взяли под прицел все двери и окна. Один фриц видимо от скуки все же решил проверить сарай на предмет чем-нибудь поживиться. В свободное время мародерство было любимым занятием доблестных солдат Вермахта. Фриц прошел мимо поленницы в самый угол сарая и остановился напротив сложенных в штабель коробок спиной к Антону. Он пнул ногой одну из коробок, которая глухо звякнула. Немец, решив, что обнаружил склад бутылок с самогоном, нагнулся и стал разгребать насыпанную сверху стружку руками, закинув автомат за спину. Такой случай Антон упустить просто не мог. Он медленно, затаив дыхание, вышел из-за поленницы с багром в руке. В этот момент в доме раздалась автоматная очередь. Фриц на секунду отвлекся от своего занятия и повернул голову к выходу из сарая. Антон сделал еще шаг и наступил на щепку, которая громко треснула, надломившись. Немец мгновенно обернулся и в страхе отпрянул к стене, пытаясь нащупать автомат, но было поздно. Антон всадил багор ему прямо в грудь с такой силой, что почувствовал, как металлическое острие уткнулось в дерево стены. Немец громко вскрикнул и обмяк. Не теряя времени Антон сорвал с него «Шмайсер» здоровой рукой и, накинув ремень себе на шею, передернул затвор. Быстро, но осторожно, снял притороченную к поясу фрица легкую гранату. Двое дежуривших у входа в дом немцев, привлеченные криком, медленно двинулись к сараю, поигрывая автоматами. За их спиной из дома показались еще двое, оживленно болтавшие и размахивавшие руками, показывая в разные стороны. Они явно были озадачены отсутствием раненого, который, как предполагалось, лежит без движения. У Антона не было никакого плана спасения, он просто боролся за свою жизнь, успев даже мельком сообразить, что только что убитый немец был первым убитым собственноручно, а не из пулемета истребителя. Но размышлять было некогда. Он вышел на открытое пространство, держа руку на спусковом крючке автомата. Двигавшиеся ему навстречу немцы от удивления на секунду замерли на месте, словно увидели Лохнесское чудовище, и этого оказалось достаточно. Антон открыл огонь на поражение первым. Немцы затряслись, словно в нелепом танце, и рухнули на землю почти одновременно. Антон слабо улыбнулся, подумав: «Если сдохну, так хоть уже не впустую». И, повернувшись направо, выпустил очередь по группе из пяти солдат, флегматично покуривавших напротив входа в дом. Еще двое рухнули как подкошенные, остальные бросились на землю с остервенением передергивая затворы автоматов. Антон лупил длинными очередями, не давая им подняться. В ответ немцы открыли беспорядочную стрельбу. Но Антон не обольщался. С первого взгляда было видно, что это слегка расслабившиеся на скандинавских хлебах, но все же опытные и обстрелянные солдаты. Еще минута и они придут в себя от такой наглости и тогда ему конец. В этот момент из-за дома выскочило еще двое солдат, поливая огнем направо и налево. Антон отступил в сарай и, спрятавшись за поленницу, продолжал стрелять из укрытия. Ему повезло. Один из нападавших повалился замертво, второй, получив пулю в живот, с диким воплем отполз за угол избы, уронив автомат. Не теряя времени, Антон бросился в открывшуюся брешь между сараем и домом, пытаясь достичь леса, начинавшегося метрах в пятидесяти от берега. Со стороны бронемашины по нему открыл огонь спрятавшийся в кузове автоматчик, видимо шофер. Очередь просвистела над самой головой. Антон пригнулся и продолжал бежать к лесу, петляя насколько позволяла дико болевшее плечо и болтавшийся на шее автомат. С берега вдогон застучало сразу несколько «Шмайсеров». Пули ложились совсем рядом, взрывая прибрежный песок. На ходу Антон зубами выдернул чеку и не глядя швырнул гранату назад в преследователей. Раздался взрыв, перекрывший несколько истошных воплей. Автоматный стрекот на секунду стих, но потом возобновился с еще большим ожесточением. Уже почти достигнув леса, Антон вдруг ощутил что-то больно ужалившее его в голень и упал как подкошенный, уронив автомат. Бегло взглянув на ногу, убедился, что пуля к счастью всего лишь царапнула, не задев кость. Спустя несколько мгновений со всех сторон к нему подбежали пятеро немцев, держа наготове «Шмайсеры». Один из них направил дуло автомата Антону в голову и палец его начал медленно нажимать на курок, но другой, в фуражке и с погонами лейтенанта на кителе, схватив рукой автомата, отвел дуло в сторону.

– Нет, Вольф, – сказал он, – Капитан приказал взять его живым.

Еле совладав с собой, откормленный Вольф нехотя подчинился. Он опустил автомат, но размахнувшись из всех сил врезал каблуком сапога по голове русского. Антон снова провалился в забытье.

Когда сознание вернулось Антон, еще не открывая глаз, ощутил под собой дрожание металлической поверхности. Наверное, он лежал на полу бронемашины, которая везла его в неизвестном направлении. Но спустя пять минут, в течение которых Антон притворялся не пришедшим в сознание, он вдруг подумал, что находится не в бронемашине. Судя по окружавшему прибрежную полосу лесу, который рос на холмах, Антона должно было нещадно трясти на ухабах, а дрожание было довольно мерным и спокойным. Никаких рывков и смены передач, что не походило на работу двигателя бронемашины или тяжелого грузовика. Тем не менее дрожание было, а это означало, что он куда-то двигался. Только вот зачем? Не легче ли было просто пристрелить его на берегу? Антон еле заметно пошевелился, чем вызвал сильную боль в голове и плече, которая вырвалась наружу через сдавленный стон. Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы его подхватили и поставили на колени, не отпустив. Антон медленно открыл глаза и увидел, что находится в большой комнате, обставленной дорогой мебелью. Напротив него, в кресле, расположился немецкий офицер, который курил длинную и тонкую сигару. Рядом стояло двое автоматчиков, направив дула «Шмайсеров» на Антона. В ногах у офицера лежала здоровенная овчарка. Антон перевел туманный взгляд на стену и обнаружил то, что объяснило ему дрожание устланного ковром пола – два круглых иллюминатора. Он находился на немецком корабле.

– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил его офицер на неплохом русском языке.

Антон не знал, что ему делать и что говорить. Никогда прежде ему не доводилось попадать в плен к фашистам, а тем более на допрос к немецкому офицеру, которому стоило только моргнуть глазом, и мирно дремавшая у ног овчарка вцепилась бы в горло пленному русскому. Антон ни на минуту не усомнился в ее предназначении, не допуская и мысли о том, что этот офицер просто любитель домашних животных и держит у ног такую псину только ради удовольствия облагодетельствовать братьев наших меньших. Сглотнув слюну, Антон все же выдавил из себя:

– Не дождетесь.

Немец слабо улыбнулся. Откуда-то слева, из за спины, мелькнула сжатая в кулак рука, и у Антона на секунду прервалось дыхание. Откашлявшись и едва успев глотнуть воздуха, он снова ощутил резкий удар под дых. Его отпустили и он упал лицом на ковер.

– Скверно, дорогой мой. – душевно проговорил офицер, – Я к вам так тепло отнесся. Можно сказать, приютил в собственной каюте, а вы сразу хамить начинаете. Нехорошо.

Антон попытался увернуться от летевшей ему в бок ноги, но не успел, и скорчился от боли. Подняв голову, он увидел почти рядом со своим лицом оскаленную пасть овчарки, равнодушно смотревшей на его мучения. Антон никогда не бывал на допросе и знал о них только то, что попав сюда партизаны обычно молчат. Но он не был партизаном. Хотя если бы признался в этом, то вряд ли спас бы свою жизнь. Немецкий офицер был далеко не глуп и смотрел на него так, словно видел насквозь.

– Скажите, уважаемый, – заговорил офицер, закуривая новую сигару. – где вы оставили свой самолет? Ведь не приземлились же вы посреди белого дня прямо на главный аэродром Люфтваффе местных оккупационных войск? Нет, в самом деле, это меня чертовски интересует. Ведь вы же русский летчик, так? Ну не отпирайтесь. Я столько русских перевешал на своем веку, что научился разбираться в званиях и родах войск почти мгновенно, не сочтите за пустую похвальбу. Вот вы, я так полагаю, наверное лейтенант русских ВВС, судя по выражению лица – скорее истребитель, летали на «Як-3», не так ли?

Антон поднялся в полный рост и отступил на шаг назад, молчал глядя немцу в лицо. «И откуда эта скотина так хорошо знает русский язык?«– подумал он. Собака слегка пошевелила ушами. Автоматчики напряглись. «Тренированные ребятки», – снова подумал Антон, – отсюда так просто живым не сбежишь».

– Не нервничайте, мой дорогой, – сказал офицер, – вы все понимаете совершенно правильно. Поэтому успокойтесь и давайте поговорим. Люблю, черт возьми, беседовать с пленниками перед расстрелом. Есть такая слабость у Генриха фон Райдера. Да, уважаемый, перед вами сам капитан этого крейсера, собственной персоной, а вы скоро будете расстреляны. Можете заказать себе что-нибудь в качестве последнего желания, я прикажу его исполнить.

– Что б ты сдох, скотина! – в сердцах сказал Антон и даже хотел плюнуть в эту наглую ухмыляющуюся физиономию, но не успел и снова схлопотал ногой в пах.

– Да, невоспитанные русские нынче пошли, – с сожалением протянул офицер, наблюдая как Антон корчится на полу, – Вот бывало до войны я заезжал к своему другу, фон Хольцу, который держал мясной завод под Санкт-Петербургом, так в те времена русские офицеры были не в пример учтивее. А столетием ранее мы вообще открыто управляли вашей лапотной страной. Хотя откуда вам это знать, вы ведь наверное большевик? Ну конечно же большевик, у вас ведь других сейчас больше нет. Всю аристократию давно расстреляли, а когда вы народились на свет, ее уже не было и в помине. Я ведь старше вас, молодой человек, и значительно опытнее. Ну да ладно, мне надоело с вами общаться. Вы совсем не умеете себя вести в приличном обществе, не хотите старика Райдера потешить своими рассказами. А жаль, я бы послушал.

Офицер внимательно посмотрел на Антона и сказал куда-то в сторону:

– Отведите его на корму и расстреляйте. И непременно из зенитного пулемета, предварительно привязав к дулу. Так чтобы здесь было слышно.

Охранники подхватили Антона и вытолкали за дверь. Он оказался в длинном и узком коридоре, который резко переходил в лестницу, ведущую куда-то наверх. Не давая ему опомниться, Антона поволокли на расстрел. Неожиданно весь корпус корабля потряс мощный взрыв. Корабль качнулся и резко накренился на левый борт. Один из охранников, шедший сзади, покачнулся и, не устояв от неожиданного толчка, кубарем скатился вниз по крутой лестнице. Второй, тот что был уже сверху, также потерял равновесие, и упав оказался рядом с Антоном, который не думая не секунды выхватил у охранника из-за пояса длинный нож и всадил его немцу в сердце. Забрав автомат и оттолкнув от себя бесчувственное тело, которое рухнуло вниз по лестнице, Антон стал пробираться вперед. Когда он был уже почти на верхней палубе, раздался второй мощный взрыв с той же стороны. Корабль снова содрогнулся всем корпусом. Повсюду застучали каблуки сапог. Судя по всему, крейсер неожиданно был кем-то атакован и немцы в ужасе метались по кораблю, объятые паникой. Антон выскочил в какое-то помещение, с первого взгляда походившее на пустую штурманскую рубку, и столкнулся нос к носу с немецким морским офицером. Тот удивленно посмотрел на Антона и тут же получил короткую очередь в живот. Согнувшись он упал под ноги Антону, который, перешагнув через бесчувственное тело, выбрался наконец на открытое пространство через широкий выход.

Его глазам открылось впечатляющее зрелище. Немцы скопились у левого борта, пытаясь спустить на воду шлюпки. Крейсер, сильно накренившись, уже почти черпал бортом воду. Носовая артиллерийская башня, задравшая орудия в небо, была уже абсолютно бесполезна. Антон осмотрелся вокруг, пытаясь обнаружить источник опасности, подорвавший военный корабль нацистов, но вокруг ничего не было видно. Поверхность моря была абсолютно пустой. Возможно, крейсер просто подорвался на минном поле, а возможно… Антон разглядел как из воды, метрах в двухстах от тонущего крейсера, показался перископ всплывающей подводной лодки. Спустя минуту вода вокруг забурлила и на поверхности показался обтекаемый черный корпус субмарины. Вода еще не успела стечь с него, как в рубке уже открылся люк и на палубе показались несколько матросов в черных робах. Ловкие, словно кошки, они пробрались по качающейся палубе к носовому орудию и завозились, наводя его прямо на борт беспомощно болтавшегося на волнах немецкого крейсера. Присмотревшись, Антон увидел нарисованную на рубке красную звезду и белую надпись С-461. В этот момент с кормы крейсера застучала пулеметная очередь, заставившая русских матросов спрятаться за орудие, служившее им слабым прикрытием. Один из них, схватившись за грудь, упал в море. Антон, не теряя ни минуты, бросился в направлении кормы. Пройдя правым бортом, он подобрался к пулеметному гнезду с тыла и увидел, что немец был прикован к пулемету короткой металлической цепью. Это был смертник, но он был тем более опасен. Антон нажал на курок и полоснул короткой очередью по пулеметчику, который мгновенно затих. С левого борта раздался орудийный выстрел и взметнулось пламя разрыва – заработало орудие подлодки. Затем, снова перебравшись на левый борт, Антон выпустил длинную очередь по сгрудившимся у шлюпок немцам и, отбросив автомат в сторону, нырнул в воду. Волны сомкнулись у него над головой. Вынырнув, он поплыл к подводной лодке, яростно работая здоровой рукой. С борта корабля раздалось несколько очередей. Ныряя в глубину, он ощутил еще один залп орудия подлодки. Мимо, вспенивая воду, пронеслись в глубину несколько пуль, обдав дыханием смерти. Он вынырнул снова. Силы таяли быстро. У Антона едва хватило сил, чтобы приблизиться к черному борту и схватиться за спущенный матросами шест здоровой рукой. Но сил подняться уже не было. Он увидел, как к нему спрыгнули двое в черных робах, обвязанные веревками, и втащили его на качающуюся палубу субмарины. Орудие рявкнуло еще раз. Проваливаясь в бездонный люк, словно в преисподнюю, Антон успел заметить как немецкий крейсер погрузился с кормы в пучину, высоко задрав в небо свой острый нос.

Глава 7. Новая миссия

Когда Антон пришел в себя, ощутив, что кто-то насильно влил ему в горло стакан спирта, то узрел вокруг несколько столпившихся моряков в черных робах и одного с золотыми просветами на погонах. Увидев, что Антон очнулся, офицер приказал:

– Всем разойтись по своим местам согласно боевому расписанию. Филипенко и Гнедой остаться здесь с оружием, поглядим что за хлопца выловили.

При этих словах Антон оглядел себя, но не заметил ни стягивающих руки и ноги веревок, ни других пут. Он был не связан и мог свободно двигаться.

– Да ты особенно не радуйся, – перехватил его взгляд офицер, – Мои солдаты с тебя глаз не спускают. Ежли ты конечно меня понимаешь.

– Понимаю, – прохрипел Антон, – я тоже русский.

– А что ты делал на корабле фашистов?

– Был в плену.

– Как попал в плен?

– Сбили над Килем во время налета бомбардировочной авиации, которую мы прикрывали.

– Кто это, мы?

– Сто сорок первый истребительный авиаполк.

Офицер достал папиросу и закурил.

– Складно гутаришь. А документы у тебя есть?

– Нет. Но мою личность могут подтвердить в полку. – при этом Антон еще раз оглядел себя и обнаружил, что одет в такую же черную робу как и все подводники. Если бы документы и были, то их уже давно осмотрели.

– До полка еще добраться надо. – сказал офицер и ухмыльнулся, – даже если ты и русский летчик, как говоришь, проверить это мы сможем только вернувшись на базу. А до нее еще неделю идти, если повезет никого не встретить по дороге.

– Где мы сейчас? – спросил Антон, сев на койке, которая была привинчена к стене.

– А ты не знаешь? Ну да ладно, если что – тебе все равно первому пулю получать. Мы с тобой, милок, сейчас в Северном море, аккурат в датских проливах ошиваемся, где немецкой сволочи не счесть. И ходит она над нами целыми стаями, так что дорога домой будет пролегать через сплошные приключения.

– Да мне все равно. Моя жизнь – уже сплошное приключение.

– Да ты, я погляжу, юморист. Но не обессудь, сидеть тебе в этом самом кубрике до самой базы безвылазно под охраной моих орлов. Они за тобой присмотрят. Так мне спокойнее будет. Вдруг ты шпион какой, еще лодку подпортишь. А мне на ней фашистов бить.

С этими словами капитан встал и выходя из кубрика сказал:

– Фельдшера сейчас пришлю, я видал у тебя плечо немного продырявлено. Он у нас мужик умелый – враз поправит.

Железная дверь, больше походившая на крышку от ведра-переростка, наглухо закрылась снаружи. Со скрипом провернулись болты. Антон был заперт надежно. Если лодку потопят, еще некоторое время сможет просидеть в этом герметичном отсеке на дне. В тамбуре, для пущей уверенности, дежурили хлопцы с автоматами. Спустя пять минут пришел обещанный фельдшер и перебинтовал рану чистыми бинтами. Как Антон успел заметить рана уже понемногу стала затягиваться и болела не так сильно, как раньше. Это обнадеживало. Значит заражения крови все-таки он избежал, несмотря на свои лесные брожения. Капитан не обманул. Лодка шла уверенным курсом и похоже действительно прямиком на базу. Предоставленный сам себе, Антон даже наслаждался свалившимся на него бездельем. Еще вчера он был в плену у фашистов и думал, что погиб, а сегодня все это уже позади. Он среди своих, лежит себе в теплом кубрике, ест два раз в день. Правда свои могут тоже не долго думая шлепнуть, приняв за шпиона, но Антон предпочитал сейчас об этом не задумываться. Вот дойдем до базы, а там и посмотрим. Капитан даже передал ему две книги, чтоб заключенный не скучал. Одна из книг оказалась сборником статей Сталина «воспоминания о Ленине», а вторая боевиком под названием «Морской устав военного флота СССР». От нечего делать Антон даже прочитал кое-что оттуда, но особенно не увлекся. Так прошло несколько дней. Сколько именно Антон не мог узнать, поскольку за окном каждое утро не вставало солнце, да и окна-то в сущности не было. Даже его круглого морского аналога в виде иллюминатора в кубрике не имелось. Относительная неподвижность, впрочем, была ему только на пользу – рана заживала быстрее. Он ел, спал, набирался сил. Капитан допросами Антона особенно не тревожил, резонно рассудив, что если это шпион, расстрелять мы его всегда успеем. А если нет, чего хорошего человека мучить допросами. Вот сдадим по приезду военной разведке, пусть с ним и мучаются, пытают сколько душе угодно, не флотское это дело. В море все проще – враг или над тобой плавает, или также как ты, за рыбами прячется. И все всем понятно.

Однажды Антон проснулся от глухих ударов. Он сел на койке и прислушался. Взрывалось где-то над лодкой. При каждом ударе лодку сильно встряхивало. Все, что не было закреплено, рушилось и падало. Но моряки – народ опытный, и поэтому все в крохотном кубрике Антона было привинчено либо к полу, либо к переборкам. Никаких личных вещей у него давно не было. Взрывы от глубинных бомб грохотали почти целый час, видимо противолодочный корабль выследил лодку и преследовал ее, упорно стараясь потопить. Затем все внезапно смолкло и взрывы больше не повторялись. Подлодка смогла уйти от корабля нацистов.

Спустя еще несколько дней люк в кубрик Антона отворился, когда он спал. Переступив через порог, в кубрик вошел капитан. Антон сел и протер ладонью глаза.

– Слушай, летун, – приветствовал его капитан, – пришло радио с базы. Я запрашивал о тебе и вот получил ответ. Лейтенант Гризов из сто сорок первого истребительного полка, погиб смертью храбрых в бою над немецким городом Киль. Что скажешь?

– А что говорить, – пробормотал Антон, – Интересно, кто это видел? А может и действительно подумали, что погиб, я ведь на таран пошел. А очнулся на земле – сам почти ничего не помню.

– Ну, в общем так, мы уже почти на базе. К утру дойдем. Первым делом я тебя сдам в комендатуру.

– Да куда угодно, – ответил Антон, – главное, что я уже не в немецком плену.

– Ну да, – процедил капитан сквозь зубы, – Прощай. Больше я тебя навещать не буду. Поминай, как звали.

Антон повернул голову и сказал:

– Спасибо тебе капитан, ты ведь меня от смерти спас.

Капитан еще раз внимательно посмотрел на Антона и молча вышел. Через несколько часов люк со скрипом отворился снова. На сей раз в проеме показался широкоплечий матрос Филипенко с автоматом в руках. Он повел дулом автомата в сторону люка и пробасил:

– Выходи, да смотри мне, без фокусов.

Антон осторожно, чтобы не удариться головой или плечом о переборку, перешагнул через порог.

– Прямо и вверх по лестнице. – указал путь Филипенко.

Антон медленно стал подниматься по узкой лесенке, ведущей, скорее всего, в рубку. Так оно и оказалось. Филипенко не отставал, но все время находился на таком расстоянии, что его невозможно было достать, захоти Антон его ударить. Поднявшись в рубку, Антон столкнулся там еще с двумя офицерами и несколькими матросами. И наконец, поднявшись еще выше, он оказался на свежем воздухе. Соленый ветер ударил в лицо. Антон жадно вдохнул, набирая полную грудь чистого кислорода, которым казался свежий воздух после спертого воздуха в подлодке. Голова закружилась, словно принял стакан чистого спирта. Долго блаженствовать ему, однако, не пришлось. Филипенко ткнул в спину дулом автомата и напомнил:

– Вниз по лестнице и на пристань, медленно.

Спустившись на палубу подлодки, Антон осмотрелся вокруг, насколько позволяло время, отпущенное шагавшим позади Филипенко. Подлодка стояла в довольно широкой гавани, образованной далеко выдававшимся в море мысом, благодаря которому гавань была защищена с трех сторон. На самом конце мыса виднелись несколько орудий береговой артиллерийской батареи. Впереди на берегу – приземистые строения, скорее всего казармы обслуги базы подводных лодок. Филипенко снова напомнил о себе, и Антон послушно поднялся по трапу на пирс. Они зашагали по небольшой дороге, ведущей к видневшемуся на холмах городку. Судя по всему это был оплот советского военно-морского флота город Мурманск. Ничего против Мурманска Антон не имел. Какая разница в каком именно месте, но он опять оказался на своей земле. Он так обрадовался этому, что ускорил шаг. Но очень быстро понял, что поторопился. В процессе ходьбы плечо снова разболелось и дало о себе знать приливом горячей волны к лицу. Так что в комендатуру Антон добрался уже шатаясь и, едва переступив порог, рухнул на пол.

Очнулся он в лазарете. Рядом с ним сидела медсестра, а чуть поодаль – сухопутный автоматчик, положив свое оружие на колени. Когда он очнулся, медсестра смочила его лоб мокрой тряпкой, стараясь облегчить страдания, а охранник, наоборот, насторожился. Из чего Антон заключил, что его личность все еще вызывает опасения. Его даже сфотографировали и отослали фото в сто сорок первый авиаполк. Ответ пришел неожиданно быстро. Особый отдел признал лейтенанта Гризова в лицо и предписывал переправить его в расположение полка для дальнейшего разбирательства в происшедшем как можно быстрее. Его срочно погрузили в самолет, направлявшийся в Белоруссию, где в данный момент базировался полк. Весь полет Антон провел в полузабытьи, время от времени приходя в себя и опять проваливаясь в черную темноту. В полусне-полубреду ему казалось, что он снова стоит на коленях в каюте немецкого крейсера и смотрит в пасть овчарке. Потом он снова отстреливался от фашистов около дома на берегу, пикировал куда-то на своем истребителе, шел на таран, снова пикировал, косил немцев из пулемета в пылу схватки.

Когда он, неизвестно в который раз, пришел в себя, то обнаружил, что лежит в большой белой палате с высоким потолком. Рядом стояло еще пять коек, на которых лежали раненые бойцы. Антон попытался приподнять голову и едва смог это сделать – так сильна была слабость. Посмотрев вокруг, он увидел сидевшего на койке у окна бойца и спросил:

– Что со мной было?

Боец с перевязанной рукой повернул к нему свое небритое лицо и спокойно сказал:

– Ты чуть не умер, паря, только и всего. Еле выходила тебя сестричка. Дохтуру, да ей жизнью обязан.

Антон уронил голову на подушку и снова спросил:

– А где я, боец, в Мурманске?

– Да, видать тебя крепко задело, – проговорил боец с сочувствием в голосе, – Ты в Белоруссии, паря, недалеко от Гродно.

– А немцы где?

– Немцы? Да не боись. Немца уже далеко отбросили, аж за Вислу. Но повоевать еще успеешь, крепко дерется еще фашист. Да хребет уже сломали, недолго ему осталось.

В этот момент в палату вошел Михась Боровой и увидев живого Антона едва не закричал от радости.

– Жив, черт тебя подери, а мы уж тебя похоронили. Ну как ты, рассказывай.

– Да что тут рассказывать, – Антон обвел взглядом палату. – лежу вот. Вспоминаю. Вы-то как, как ребята?

Михась нахмурился.

– После того налета из наших вернулись только я, Васька Сутулый да Егор Семенов. Генку Везухина, Пискунова, тебя и капитана Мацуру мы похоронили. Ждали долго, да потом замполит объявил вас геройски погибшими. Даже за упокой души уже всем миром выпили. А ты вот он – живой.

– Да что со мной станется, – сказал Антон, – потом, как оклемаюсь немного, расскажу где меня носило.

– Слушай, – сказал Михась, и заговорщически подмигнул, – Погоди немного, у меня тут фельдшер знакомый, враз со спиртом обернусь. Выпьем за здравие.

Антон слабо попытался отговориться.

– Да мне нельзя еще, наверно.

– Слушай, лейтенант, – оборвал его Михась, – ты что, не знаешь, что спирт – самый полезный продукт в любом виде? Давай не ломайся, а то обижусь.

– Ну валяй! – согласился Антон, и Михась исчез в коридоре. Не прошло и минуты, как он уже снова сидел на подоконнике палаты, разливая спирт по стаканам, предусмотрительно прихваченным у того же дружественного фельдшера. На радостях Михась налил всем, кто был в палате. Наполнив посуду наполовину, Михась поднял стакан и сказал:

– Первую, за тех ребят, кто не вернулся.

Все выпили, помолчали, каждый о своих погибших друзьях. Михась наполнил вторую и снова поднял стакан вверх. Делал он это бережно, словно держал в руке богемский хрусталь.

– Ну, а теперь выпьем за тех, кто заново родился.

– Да, лейтенант, точно. – поддержал Михася небритый боец с перевязанной рукой. – Ежли один раз помирал и не помер, то уж теперь жить тебе долго.

У Антона едва не вырвалось, что помирал он уже целых девять раз, но промолчал, крепко стиснув зубы. Еще подумают, что умом повредился. Так молча он и выпил. В этот момент в палату вошла медсестра и, увидев больных со стаканами спирта, подняла такой крик, что Михась был вынужден в срочном порядке ретироваться. Особенно досталось Антону.

– Вы что, товарищ лейтенант, – говорила обиженно молоденькая медсестра, обращаясь к нему, – Вы же только что пришли в себя. Едва не умерли, и сразу пить. Хотите, чтобы у вас поднялось давление и стало хуже?

– Да когда же от спирта хуже становилось? – подал голос небритый больной.

– А вы вообще, Федотов, не выступайте. Итак слишком много нарушений больничного режима. Я о вас доложу старшему военврачу. Он вас накажет.

Федотов предусмотрительно замолк и больше голоса не подавал. По всему было видно, что медсестра была хоть и небольшого росточка, но с характером. И пользовалась среди раненых бойцов авторитетом. Все ее любили и побаивались, поскольку девушка спуска никому не давала, держала обитателей палаты в строгости. Антону она сразу понравилась. Несмотря на небольшой рост девушка была довольно стройна и красива. Из-под белой косынки выбивалась непослушная прядь светло-русых волос, которую она то и дело заправляла обратно. Карие глаза выдавали в ней мечтательность характера, которую она всячески скрывала от окружающих за внешней строгостью.

– Как вас зовут, товарищ медсестра? – неожиданно прервал ее Антон.

– Катя, – быстро ответила девушка и сразу смутилась, – Ефрейтор медицинской службы Катерина Истомина, товарищ лейтенант.

– Товарищ ефрейтор, – сказал Антон, – разрешите вас называть просто Катей?

Девушка смутилась еще больше и проговорила еле слышно:

– А зачем? Можно ведь и по званию.

– По званию как-то официально, мы ведь сейчас не в строю.

– Ну, если хотите… – пробормотала она и вдруг набросилась на Федотова – А вы почему вчера в столовой не отдежурили? Сегодня за это второй раз пойдете, вы – легкораненый.

Бедолага Федотов покорно согласился. Отчитав бойца, медсестра Катя сразу ушла из палаты и Антон снова остался один. От нечего делать он стал смотреть в большое окно, за которым раскинулся парк. Госпиталь расположился в усадьбе какого-то помещика, после революции сбежавшего за кордон. Здание было красивое, трехэтажное с большими белыми колоннами у входа и двумя одинаковыми флигелями. Палата, где лежал Антон, находилась в правом. Все окна палаты выходили на живописный парк, посаженный и выпестованный садовниками прежнего хозяина усадьбы. Несмотря на войну и позднюю осень парк неплохо сохранился и еще являл собой великолепное зрелище. Вековые деревья, вернее те из них, что не пошли пока на дрова, а каким-то чудом пережили трудное время, красовались перед людьми своими раскидистыми кронами. Несмотря на то, что листва уже почти везде облетела, деревья казались по-прежнему величественными. Отдавало от них за версту характером прежнего хозяина, который, как поговаривали, был помещик знатный и богатый. Находясь здесь, все бойцы как-то незаметно менялись на время, словно забывали о войне, что ли. Те, что постарше, чаще вспоминали о доме и молодых годах, когда гуляли со своей зазнобой где-то под такими же деревьями, целовались. Молодежь, не имевшая опыта ни в чем, кроме войны, только смотрела на раскидистые кроны и пыталась торопливо осознать что-то неуловимое, словно скрытое за этими деревьями. Антон снова вспомнил про медсестру Катю. «Хорошая девушка, – подумал он, – Надо будет назначить ей свидание на окраине парка, когда буду здоров. Вдруг придет».

Так прошла почти неделя. Антон постепенно выздоравливал. Частенько его навещали Михась с Васькой Сутулым, рассказывали о том, что происходило в полку, расквартированным неподалеку от госпиталя. Немцев уже почти выгнали из Польши и Чехословакии. Бомбардировщики постоянно летали на Берлин, по воздуху до него уже было почти рукой подать. Антон рвался за штурвал истребителя, но главный военврач Николаев пока отказывался выписывать его, поскольку рана Антона заживала плохо – слишком долго находилась в антисанитарных условиях, как он сказал. Антон согласился, добавив, что выздоровление идет медленно еще и потому, что его организм рос в условиях плохой экологии, но военврач Николаев его не понял. Как бы там ни было, пока Антон валялся в госпитале, пил чай, иногда тайно спирт с Михасем, и наблюдал за медсестрой Катей, которая после инцидента со всеобщей выпивкой стала появляться в палате намного реже. Заходила только перевязать легкораненых и прибраться в палате. Бойцы сразу заметили в ней эти перемены и решили, что молоденькая медсестра на них обиделась. Посовещавшись всей палатой, решили прекратить пить спирт в дневное время, а боец Федотов даже решил бросить курить махорку, от которой Катя иногда кашляла. Только Антону казалось, что дело совсем не в спирте. Однажды, когда ему уже разрешили ходить и даже гулять по парку, он встретил Катю в коридоре. Она шла усталая, держа в руках сумку с вещами. Плечи ее казались обвисшими, но глаза были по-прежнему живыми.

– Здравствуйте, товарищ Катя. – сказал Антон.

Девушка остановилась и несколько секунд молчала, словно собиралась с мыслями, которые блуждали где-то не здесь.

– Здравствуйте, товарищ лейтенант. – сказала он потухшим голосом.

– Вы устали?

– Немного, если честно. Помогала на операции. Танкисту ампутировали ногу.

– Да, – сказал Антон, – девушке на это смотреть нежелательно. А вы, кстати, не зовите меня «товарищ лейтенант», какая разница в каком я звании. Мы ведь с вами, наверное, ровесники.

– Вы старше выглядите.

– Да, жизнь моя не сахар, хотя, честно говоря, я вообще еще не родился.

Катя подняла на него непонимающие глаза. Антон сообразил, что сказал лишнее и попытался исправить ситуацию.

– В том смысле, что вот выйду я из госпиталя и начнется у меня совсем новая жизнь. Катя, да вы сейчас уставшая, можно я вас провожу и помогу донести вещи, все легче будет.

Катя внимательно посмотрела на него и сказала:

– Можно, товарищ лейтенант. Только я далеко, за парком на окраине города живу. Вам, наверное, еще туда нельзя ходить, еще простудитесь.

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – подбодрил ее Антон, – давайте вашу сумку, Катя. И показывайте дорогу.

Они спустились по широкой лестнице бывшего особняка, на которой курили выздоравливающие бойцы, и вышли в сад. На улице, несмотря на конец осени, было довольно тепло. Медленно побрели по центральной аллее, а затем свернули на узкую дорожку, ведущую к калитке на окраине парка. Антон усиленно размышлял о чем бы рассказать девушке, чтобы занять ее разговором, и в то же время не наскучить пустой болтовней. Ему показалось, что Катя не любит пустобрехов. Но она первая задала вопрос, который поверг его в изумление.

– А вы, товарищ лейтенант, говорят, уже за многими медсестрами ухаживали?

Антон даже сумку чуть не выронил от удивления. Но потом все же взял себя в руки и промямлил:

– Это кто же, интересно, говорит?

– Да так, случайно слышала, как товарищи ваши рассказывали о ваших подвигах на любовном фронте.

Антон даже покраснел, чего с ним раньше никогда в жизни не бывало при охмурении какой-нибудь девушки. Да, эта медсестра сумела его одним ударом выбить из седла. И, кроме того, он никак не ожидал от этого хрупкого создания такой смелости в ближнем бою.

– Да как вам сказать, Катя, – пробормотал Антон, – ухаживать-то конечно ухаживал, да только это все так было, несерьезно… Ну шутки ради.

– Вы, значит, шутить любите, товарищ лейтенант. – проговорила Катя не без сарказма, – Да, почти так о вас друзья и говорили. Лейтенант Гризов – это веселый парень и большой мастер увлекать девушек своими рассказами.

Антон опять замолчал. Нет, эта девушка его определенно видела насквозь, и от этого становилось как-то зябко и не очень уютно. Антон словно бы стеснялся своих мыслей, хотя надо сказать, в них не было ничего особенно предосудительного. Они прошли молча еще метров сто. Потом Катя снова заговорила:

– Да вы не пугайтесь, товарищ лейтенант. Вы ведь с немцами в бою, наверное, не в пример смелее. Я ведь не кусаюсь. А что про подвиги ваши слышала, так это же случайно получилось. Могла ведь и не узнать.

– Да уж, – пробормотал Антон, – Вы меня, Катя, теперь наверное завзятым бабником считаете. В общем, если честно, так оно и есть на самом деле. Вернее было. Но если хотите, я могу к вам больше не подходить.

Он даже остановился от обиды на самого себя. Катя взглянула ему в лицо и улыбнулась.

– Ну вы хоть сумку-то мою до калитки донесете?

Антон послушно двинулся вперед. У Калитки он отдал девушке сумку и не оборачиваясь пошел в сторону госпиталя. Катя его окликнула.

– Товарищ лейтенант, – крикнула он в след, – Вы не обижайтесь. Я завтра рано с утра опять на операции помогать буду. А потом заходите.

Назавтра Антона вызвали к главвоенврачу. Николаев сообщил ему, что здоровье его уже почти на уровне нормы, еще два-три дня, и Антона отправят в полк. Но уже сегодня с ним хочет переговорить майор Шелегов из особого отдела, который ждет его через пятнадцать минут в кабинете помощника начальника госпиталя. Никакого майора Шелегова, тем более из особого отдела, Антон никогда в жизни не знал, но армия есть армия. Отдан приказ – надо идти беседовать. Только вот о чем пойдет беседа, он и предположить не мог. Вообще, встреча с особым отделом никогда не сулит ничего хорошего, а на войне особенно, поэтому Антон особенно не радовался предстоящему рандеву. Но делать нечего, выкурив на лестнице папиросу, лейтенант Гризов отправился в кабинет помощника начальника госпиталя. Постучавшись и услышав утвердительный ответ, Антон вошел в кабинет. За массивным столом, скорее всего оставшимся от прежнего владельца усадьбы, сидел невысокий человек в форме сухопутного майора и дымил папиросой.

– Разрешите войти? – спросил Антон.

– Входите, если не ошибаюсь, вы – лейтенант Гризов? – спросил сидящий.

– Так точно, – ответил Антон, – лейтенант сто сорок первого истребительного полка Антон Гризов.

– Садись, лейтенант, – указал майор на стул, а сам встал и прошелся по кабинету, – разговор у нас будет неожиданный. Через пару дней, как сказал главвоенврач, тебя выпишут и отправят обратно в полк, за штурвал истребителя.

– Так точно. – подтвердил Антон, пока еще не понимая куда клонит майор.

– Так вот, то, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами. Это не просьба – это приказ, который ты должен выполнить, если откажешься от моего предложения.

Антон кивнул.

– Так вот, лейтенант. На Северном Кавказе недавно в тяжелейших условиях завершилось строительство двух высокогорных электростанций, предназначенных для работы секретного завода по производству компонентов для нового мощного оружия, расположенного в том же районе. Подобного оружия у немцев сейчас нет и не будет еще полгода. А на войне это срок немалый. Неделю назад мы получили донесение из Германии от нашего разведчика, что в район Северного Кавказа, где находится завод и энергетическая база, готовится выброска десанта. Это не простые десантники. По нашим сведениям для выполнения диверсионного задания будет отправлена группа «Эдельвейс», специально подготовленная для боевых действий в высокогорных районах. Я знаю, что у вас есть опыт альпинистских восхождений, поэтому предлагаю войти в состав группы, которую мы формируем для нейтрализации диверсантов из подразделения «Эдельвейс». Повторяю, вы можете отказаться. Вы – летчик и найдете в своем полку достойное применение, если откажетесь. Но нам очень нужны люди с опытом, которые бывали в горах и смогут выжить там, где другие погибнут.

Антон задумался. В последнее время он уже часто видел себя за штурвалом самолета, а теперь вдруг, согласись он на предложение майора, вся его судьба могла круто измениться. Он не был горах уже почти пять лет, если не считать тех сорока, на которые его отбросило во времени. Помнить он, конечно, кое-что помнил, но ведь он никогда не воевал в горах. Майор смотрел на него испытующим взглядом, словно читая мысли. Антон помедлил еще минуту и спросил:

– А могу я подумать немного?

– Да, – ответил майор, – до завтрашнего утра я буду здесь, в госпитале. Если надумаете, придете завтра в десять в этот же кабинет.

Антон поднялся.

– Разрешите идти?

– Идите.

Антон вышел и прикрыл за собой дверь. Он ощущал желание с кем-то посоветоваться, но никого вокруг не было, и он пошел в парк в надежде, что решение придет само собой на свежем воздухе. Выйдя из здания госпиталя, он побрел в парк, не имея в голове никакого плана, просто хотел побродить немного среди деревьев. Антон ходил по аллеям и думал как ему поступить. С одной стороны он был уже почти здоров и способен управлять истребителем. В том, что медицинская комиссия это подтвердит, он не сомневался. Но с другой стороны полк уже довольно давно обходился и без него. Инструкторы обучили и посадили за штурвалы много молодежи. Конечно, она была еще не обстреляна, летала плохо, но на войне обучаются быстро. Цена за неумение летать была очень высока – смерть. А умирать не хотелось никому. Поэтому за состояние боеспособности полка Антон почти на беспокоился. Строго говоря, как альпиниста он ценил себя намного меньше, чем как летчика истребителя. Но в данный момент так сложилось, что требовались именно его способности альпиниста. Предстояло сражаться с умным и обученным врагом, который не раз бывал в подобных условиях, а это означало, что надо было уметь выжить и победить. И опыт бывалого горного туриста был не менее ценен, чем навыки пилота-истребителя. Антон закурил и присел на лавку под высоким тополем. В конце концов, его мало что связывало в этом мире именно с этим фронтом и этим полком. Да, конечно, он воевал вместе с этими ребятами, рисковал жизнью, но знал об отпущенной новой жизни. Так продолжалось вплоть до последних дней, пока он едва не умер. Теперь Антон словно стал другим. Решительным и смелым. Он снова имел только одну единственную жизнь и не мог ее заменить запасной. Приходилось надеяться исключительно на свое умение и живучесть.

– Антон!

Он обернулся. В десяти шагах от него стояла медсестра Катя.

– Мне показалось, что вам надо с кем-то поговорить, – сказала она, – может быть я смогу помочь?

Антон затянулся и шумно выдохнул дым из носа.

– Может быть.

Она подошла и села рядом.

– У меня недавно закончилась операция и мне показалось, что вы хотите со мной встретиться. Я не ошиблась?

Антон внимательно на нее посмотрел и сказал:

– Я не знаю. Может быть так оно и есть. Я действительно хотел поговорить и посоветоваться с кем-то. Мне предлагают оставить свой полк и выполнять новое задание вдалеке отсюда. Скажите, Катя, если бы вам предложили поменять госпиталь на другой, более опасный и нужный одновременно, вы бы согласились на это?

Она задумалась, но ненадолго.

– Если бы от этого зависело больше, чем от моей службы в этом месте, то я согласилась бы. Сейчас надо делать то, что опаснее.

Антон улыбнулся.

– Спасибо вам, Катя.

Он встал и зашагал к выходу из парка. Выйдя за калитку, Антон быстрым шагом направился на окраину городка. Туда, где располагался его истребительный полк. В расположение его впустили беспрепятственно – друзья постарались выправить ему новые документы, пока он лежал в госпитале недвижимо. Еще на подходе к штабу он повстречался с Михасем, который бежал к истребителю на ходу застегивая гермошлем.

– Привет, старик! Рад видеть в добром здравии. – крикнул он, – Извини, не могу поболтать, вылет. Вернусь, поговорим.

Антон проводил его завистливым взглядом. Михась запрыгнул в кабину темно-зеленого «Як-3» с большими красными звездами на крыльях и крикнул своему механику:

– От винта!

Истребитель вырулил на взлетную полосу, взревев мотором, и почти мгновенно, как показалось Антону, взмыл в воздух. Еще мгновение он был виден, а затем скрылся в облаках.

– Куда? – спросил Антон у механика.

– Да немцы бомбят кого-то по соседству. Полетел выручать.

Антон направился к видневшейся на окраине аэродрома землянке, служившей походным штабом. По рассказам Михася сто сорок первым истребительным полком нынче управлял полковник Асеев. Прислали нового командира, который уже успел прославиться и отчаянной храбростью и командирской мудростью, с украинского фронта. У входа в землянку дежурил молодой сержант, на вид лет восемнадцать. Антон показал ему свои документы и, нагнувшись, шагнул в полумрак подземелья. На деревянном походном столе, сколоченном из двух табуреток, лежала карта укрепрайона немцев. Рядом сидел сам полковник Асеев.

– Разрешите, товарищ полковник? – спросил Антон, вошел и представился. – Лейтенант Гризов, из госпиталя вернулся.

– Заходи, заходи, герой, – приветствовал его Асеев, – Наслышан о тебе. Как здоровье? Плечо в порядке?

– Так точно, – ответил Антон и решил не откладывать дело в долгий ящик, – Товарищ полковник, со мной вчера говорил майор Шелегов из особого отдела…

– Знаю, знаю. Зовет в горы. Он у меня уже был. – прервал его Асеев, – Ну а ты, что думаешь? Летчики-истребители мне самому сейчас позарез нужны. Вон, видел, молодежи необстрелянной сколько. Полк на две трети пополнился новобранцами.

– Я понимаю. Только, товарищ полковник, летать они научатся быстро. Асов у вас еще хватает, а остальному немцы научат за несколько дней. Главное за первый вылет не сгореть. Да вы это знаете. – сказал Антон, – Поэтому я прошу разрешить мне вылет на Кавказ. В данный момент там я буду нужнее.

Асеев, медленно дымивший папиросой, затянулся в последний раз и затушил ее о пепельницу, сделанную из консервной банки. Было видно, что он ожидал подобной просьбы.

– Ну, что-ж, лейтенант, – медленно проговорил он, – ты ведь уже все обдумал на досуге. Иначе не пришел бы ко мне с такой постной физиономией. Ладно. Даю добро. Как выполнишь задание особого отдела – первым же самолетом назад. Разумею я, война к тому дню еще не кончится. А значит и опытные летчики-истребители мне будут нужны постоянно. Командировочное предписание получишь у капитана Еременко. Свободен.

Антон вышел из землянки на свет божий с необъяснимым чувством человека, судьба которого только что пошла совершенно по новому пути, и виноват в этом был только он сам. Откуда-то сверху раздался мощный гул. Антон поднял голову и увидел как в небе, то и дело пропадая за облаками, медленно проплывали немецкие бомбардировщики с ясноразличимыми крестами на широких крыльях и фюзеляже. Два из них отделились от основной массы и повернули к аэродрому. Завыла сирена воздушной тревоги. Летчики выскакивали из блиндажей. Кто-то бежал к истребителям, а остальные прыгали в вырытые по краям взлетной полосы траншеи. Бомбардировщики спикировали вниз с диким воем и сбросили первую партию гостинцев. Земля содрогнулась. Аэродром заволокло едким дымом. В местах падения авиабомб образовались огромные воронки, от которых несло гарью. В небо, взревев моторами, стартовало несколько «Яков». Антон, успевший спрыгнуть в траншею, поднял на мгновение голову и вдруг увидел, как от армады бомбардировщиков отделилось несколько самолетов и, изменив курс, повернуло по направлению к расположенному неподалеку госпиталю. Не понимая что делает, Антон выскочил из траншеи и, пригибаясь, побежал через взлетно-посадочную полосу на другой конец поля. Ему вслед орали что-то, но он не слушал. Вокруг рвались авиабомбы. Не обращая внимания, Антон сломя голову бежал сквозь дым. И ему повезло. Когда, преодолев открытое пространство, Антон вбежал в лес и бегло осмотрел себя, то понял, что не ранен и даже не задет. Но думать об этом было некогда. Он снова побежал, петляя между деревьев. Выбравшись в город, над которым уже кружила стая бомбардировщиков, Антон припустил прямо по центральной улице, нисколько не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным для летчиков. В таком дыму его вряд ли можно было обнаружить.

Когда он вбежал в парк через калитку, у которой они вчера расстались с Катей, бомбежка уже началась. В небе завыли пикирующие бомбардировщики, несущие скорую смерть. Парк содрогнулся от грохота разрывов. Антон бежал между высоких кряжистых древесных исполинов и ему казалось, что все это не по-настоящему. Что он вот-вот должен проснуться и открыть глаза. Но сон не проходил, а становился кошмаром. Треснув пополам, с диким грохотом поперек дороги обрушился пирамидальный тополь. Антон едва успел остановиться, чтобы не быть раздавленным его могучей кроной. Бросившись в обход, он выбежал на центральную аллею, уже изрытую воронками от разрывов, и устремился к зданию госпиталя, вокруг которого копошились люди, вытаскивая раненых. Кое-кто уже лежал ничком на траве, закрыв голову руками и вжавшись в землю так, что был, казалось, вровень с ней. Раздался еще один взрыв и другой тополь-исполин обрушился рядом со входом в госпиталь, придавив нескольких солдат. Своей кроной он угодил в окна палаты на втором этаже, со звоном вышибив стекла и проломив стену. Антон бросился вперед, но тут на его глазах авиабомба угодила прямо в крышу госпиталя. Грохнул взрыв, и некогда величественное здание обрушилось, словно бутафорский карточный домик. Рассыпалось в прах, погребя под собой всех, кто находился внутри. Антона отшвырнуло на траву и ударило об ствол поваленного тополя. Сознание выключилось.

Глава 8. Отряд специального назначения

Антон очухался от резкого запаха нашатырного спирта. Кто-то сунул ему под нос кусок ваты, пропитанной этой ядреной жидкостью для пробуждения покойников. Открыв глаза, он разглядел стоявших над ним санитаров в белых халатах. Голова разламывалась от боли в затылке, но больше никаких ранений Антон не ощущал.

– Оклемался, браток. – сказал высокий усатый санитар и, обращаясь к остальным, добавил, – пошли других в чувство приводить, кто жив остался.

Санитары ушли. Антон еще раз внимательно осмотрел и ощупал себя, но снова не обнаружил никаких повреждений. Кости были целы, все остальное тоже на месте. Болела голова, но от такого удара это было не мудрено. У Антона даже возникло ощущение, что во время жестокого удара он наверняка свалил дерево. Оглядевшись вокруг, Антон обнаружил, что на месте некогда величественного здания госпиталя громоздились руины, дымившиеся, словно угли костра. Дым стлался также по всему парку, под деревьями, над самой землей, отчего все вокруг казалось нереальным. По колено в дыму бродили санитары и солдаты, отыскивая пострадавших после бомбежки и считая мертвых. И вдруг Антон вспомнил про Катю, которая оставалась в госпитале на дежурстве. Он вскочил и сделал несколько шагов. В глазах заискрилось, потом потемнело, но спустя несколько мгновений все пришло в норму. Антон медленно побрел сквозь дым и деревья, вглядываясь в лица раненых и убитых. Он обошел так почти весь парк, но девушки нигде не было. Антон очень не хотел, но заставил себя подойти к руинам госпиталя, где копошились бойцы, пытаясь в ручную разобрать завал. Среди них он узнал санитаров, следивших за больными в соседней палате и знавших Катю.

– Ребята, – спросил Антон, – вы медсестру Катю не видели?

Санитары оторвались от своей работы и отрицательно помотали головами. Антон непонимающим взглядом снова оглядел руины, развернулся и медленно побрел в парк. Дойдя уже почти до центрального выхода, на месте которого зияла теперь глубокая воронка, он вдруг услышал окрик.

– Товарищ лейтенант!

Обернувшись, Антон увидел под широченным, в три обхвата, вековым дубом нескольких раненых, около которых копошились две медсестры. Одной из них была Катя. Девушка помахала ему рукой, словно встретила старого друга. На ее лице не было видно ни капельки страха, только одна сосредоточенность на деле – надо было перевязать раненых. Антон даже подивился ее мужеству. Он был ужасно рад, что нашел ее живой.

– Катя, – выдохнул он, – как хорошо, что вы живы.

– Вы тоже живы, товарищ лейтенант Гризов, – сказала девушка и улыбнулась, – Это хорошо. Я так боялась, что вы попали под бомбежку и погибли.

– Я был в полку, на аэродроме, а когда начался налет побежал сюда.

– А зачем, отсиделись бы в блиндаже. Там безопаснее.

Антон даже не знал, что сказать, но это было не важно. Главное, что Катя была жива и это Антона почему-то ужасно радовало. Пожалуй, больше всего остального.

– Я решил лететь на Кавказ. – сказал он почему-то, – попробую разыскать майора из особого отдела, если его не убило.

– В ста метрах отсюда около ограды я видела какого-то майора. Его ранило в ногу, но он жив. – сообщила Катя и указала направление, – это во-о-н там.

Антон посмотрел в ту сторону и спросил:

– Катя, а вы никуда не уйдете?

– А куда мне идти? – переспросила девушка, – Я при госпитале, во всяком случае была.

– Вот и хорошо, – обрадовался Антон, – Вы тут побудьте с ранеными, а я пока сбегаю майора разыщу. А потом сразу вернусь.

Антон скрылся в дыму. Поплутав немного среди искореженных деревьев он, наконец, нашел майора Шелегова, сидевшего под чугунной решеткой ограды парка, сохранившейся от прежних хозяев. Майор был ранен в ногу и сейчас над ним колдовали санитары. Сам он безмятежно курил, словно это не его ногу тыкали иголками. Антон приблизился.

– Товарищ майор. – обратился он.

Майор поднял голову.

– А, это ты, лейтенант. Ну, что надумал?

– Лечу, товарищ майор.

Шелегов прищурился и выдохнул вниз струю едкого дыма.

– Спасибо, лейтенант. А насчет истребителей не переживай. Разберешься с немцами – вернем в полк. Снова сядешь за штурвал. Сейчас отправляйся на Семеновскую улицу, дом десять. Если не разбомбило дом, найдешь капитана Иванова. От него получишь все инструкции. Удачи тебе, лейтенант.

Подошли санитары с носилками. Шелегова уложили и унесли в сторону развернутого походного лазарета. Антон вернулся к дереву, под которым его ждала Катя. Они отошли в сторону от раненых.

– Катя, – спросил Антон, – можно я вам напишу?

– А у меня же сейчас адреса нет, – с сожалением ответила девушка, посмотрев в сторону разрушенного здания, – хотя, на госпиталь писать можно. Нас ведь куда-нибудь переселят. А вы в полк свой вернетесь?

– Должен. Если все будет хорошо.

Он взглянул ей в глаза и быстро развернувшись зашагал в сторону центрального входа. Уже за воротами Антон обернулся и помахал Кате рукой. Она тоже помахала ему в ответ.

– Вы только возвращайтесь в полк. Обязательно! – донеслось до него.

Несмотря на то, что вокруг все дымилось и горело, Семеновскую улицу он разыскал довольно быстро. К счастью налет немецкой авиации не повредил нужный Антону дом. Убедившись, найдя слегка обшарпанную табличку с номером, что это именно дом десять, он постучал в дверь. Ему открыл солдат в длинной шинели с непонятными погонами, державший в руках автомат.

– Мне нужен капитан Иванов, – сказал Антон.

Солдат внимательно оглядел его, но не выказал никакого желания отойти в сторону.

– Я от майора Шелегова, – добавил Антон.

Слова оказались золотым ключиком. Солдат посторонился и сказал:

– Второй этаж. Прямо.

Антон вошел и поднялся по широкой дубовой лестнице на второй этаж. Изнутри двухэтажный домик походил скорее на особняк зажиточных купцов, чем на обитель офицеров войск особого назначения. Дверь в обширный кабинет, где располагался капитан Иванов, была открыта. Не успел Антон оказаться на площадке второго этажа, как его уже окликнули из дальнего угла кабинета.

– Лейтенант Гризов? Заходите.

За широким дубовым столом, покрытым зеленым сукном, сидел коренастый офицер на вид лет сорока пяти. Антон удивился, что этот человек в таком возрасте задержался в чинах капитана. На столе лежала карта и несколько бумажных папок без названий. Офицер курил, пуская в потолок кольца дыма. Антон вошел, откозыряв.

– Садитесь. – приказал офицер и указал Антону на стул на против, – Я – капитан Иванов. Будем знакомы. Судя по тому, что вы здесь, майор Шелегов вам уже все рассказал о нашей секретной задаче и вы успели согласиться. Итак, с этой минуты вы поступаете в мое распоряжение до самого конца операции «Эдельвейс». Я знаю о вашем опыте восхождений, поэтому сообщаю сразу – на время операции забудьте о своем звании. Отряд комплектуется из добровольцев и профессионалов. Преимущественно из офицеров различных родов войск, имеющих опыт горных походов. Поэтому вы все будете на равных. Командовать отрядом буду я.

Капитан посмотрел в окно и выпустил изо рта струю дыма.

– По последним данным отряд фашистских альпинистов-диверсантов уже высадился в одном из горных районов Северного Кавказа. В настоящее время они двигаются в направлении первой цели – высокогорной электростанции на реке Ингури. Ваш вылет, лейтенант Гризов, состоится через полчаса на транспортном самолете с аэродрома бывшего места службы. Я и еще пять человек из отряда полетят вместе с вами. Немедленно по прибытии к месту выступления все получат специальное обмундирование и горное снаряжение.

Иванов открыл верхний ящик стола и вытащил оттуда удостоверение на имя лейтенанта пехотного подразделения Кошкина с фотографией Антона. Увидев удивление на лице Гризова, капитан пояснил.

– Ваши новые документы. На время похода вы – Сергей Кошкин. Таковы правила.

Антон кивнул, забрал удостоверение со стола и засунул в верхний карман гимнастерки.

– Немецкий знаете? – спросил неожиданно Иванов.

– Никак нет, товарищ капитан, – ответил Антон, – А что, пригодится?

– Возможно, что и нет, но на всякий случай не помешает. Вдруг случиться взять языка или еще что. Война, особенно в горах, – штука непредсказуемая. Лучше перестраховаться. До какой максимальной высоты поднимались?

– Пять семьсот.

– Хорошо. Думаю, вся операция пройдет на высотах значительно ниже, однако всегда надо иметь запас прочности. Пистолетом и ножом владеете?

– Пистолетом владею, а вот ножом драться не приходилось. Но, думаю, как всякий мужик, совладаю.

– По прибытии, перед выходом вся группа пройдет короткий курс боевой спецподготовки. В горах необходимо владеть не только автоматом, который, чаще всего применять не приходится. Нож и пистолет в ближнем бою – оружие незаменимое. Подрывной деятельностью, я так понимаю, тоже не занимались?

– Не пришлось. Только самолетом управлять умею.

– Вот самолет, как раз, нам и не потребуется. Слишком местность сложная. Итак, лейтенант Кошкин, через пятнадцать минут жду вас на аэродроме.

Антон встал и вышел из кабинета. Спустившись по лестнице мимо молчаливого охранника, он снова оказался на улице и пошел в сторону родного аэродрома. Обитатели городка, придя в себя после бомбежки, бродили возле разрушенных домов в поисках раненых. Многие помогали разбирать дымившиеся завалы. По центральной улице в направлении госпиталя проехало несколько фургонов с красными крестами на бортах. Антон вспомнил про Катю, и ему вдруг очень сильно захотелось вернуться в госпиталь и поговорить с ней. Они о многом не успели поговорить, но времени уже не было. Теперь он себе не принадлежал. Антон прошел улицу до конца и, свернув на примыкающую, зашагал к аэродрому. Вдалеке раздался лязг гусениц. Антон повернул голову и увидел, что через город ползет колонна танков «Т-34», поднимая вокруг себя тучи пыли. Недалеко отсюда находился крупный железнодорожный узел, а по слухам командование готовило мощное наступление и концентрировало силы. «Жаль, что не придется участвовать в наступлении. Уж я бы задал фрицам перца». – подумал Антон. Но его жребий был уже решен. Скоро показался аэродром. У ворот дежурил молодой боец. Поглядев на удостоверение Антона, он презрительно ухмыльнулся с самодовольством летуна, увидев в приезжем офицере пехоту, но пропустил, видимо, был предупрежден. Проходя мимо, Антон тоже не сдержал улыбки: новобранец явно его не знал. «Эх, парень, – подумал он, – попади ты ко мне во взвод месяцем раньше, ох и полетал бы ты у меня, ас хренов».

Разглядев на краю аэродрома, кое-где изрытого воронками от авиабомб, пузатый транспортный самолет, окрашенный в защитные цвета, Антон направился прямиком к нему. У короткого трапа прямо на траве сидело пятеро крепкосбитых бойцов без знаков различия, покуривая папиросы. По всей вероятности это были будущие сослуживцы Антона по отряду особого назначения. Оглядев внимательно всех и не увидев капитана Иванова, Антон сказал:

– Привет, ребята! Закурить не найдется?

– Отчего же, – откликнулся белобрысый боец, – угостим папироской.

И протянул Антону пачку. Антон взял папиросу, размял ее между пальцами и, прикурив у белобрысого бойца, сел рядом на траву. Погода, как на грех, стояла очень теплая. В такое время надо гулять с девушкой по парку и шептать ей слова любви, а не готовиться к операции по умертвлению фашистских диверсантов. Антон вспомнил тихое мирное время прошлой жизни и слегка загрустил. А было ли это с ним или все сон? Сейчас он уже не мог утверждать, что все это было на самом деле. Вполне возможно, все окружающее нереально, а на самом деле он спит себе сном праведника в казарме полка радиоразведки и во сне ждет неизбежного, как смерть, дембеля. Но что-то из глубины подсознания говорило ему, что он себя обманывает. То, что с ним происходило сейчас – самая настоящая реальность, только не ему предназначенная. Только и всего. Антон уже готов был поверить в это, как происходящее снова приняло нереальные формы. На краю взлетно-посадочной полосы показался капитан Иванов в сопровождении… медсестры Кати, которая бодро несла на себе небольшой рюкзак. Приблизившись к самолету, Иванов сказал поднявшимся навстречу бойцам, указывая на Катю.

– Прошу любить и жаловать, наша медсестра Катя, которая будет участвовать в походе и оказывать медицинскую помощь раненым, а таковые, увы, найдутся. Немцы – не дети малые, воевать тоже умеют. Всех прошу подняться в самолет, через пять минут стартуем.

Бойцы взяли свою нехитрую поклажу и один за другим поднялись в самолет. Антон, остолбеневший от такого подарка судьбы, даже замешкался на минуту. Катя пока старалась в его сторону не смотреть, но было видно, что долго ей это не удастся. Во чреве самолета, которое в прошлой жизни Антон привык называть салоном, царил полумрак. Никаких удобств, кроме жестких скамеек, покрытых материей непонятного цвета, естественно, не было. Антон с тихой тоской во взгляде вспоминал мягкие кресла лайнера американского производства «Боинг-737» авиакомпании «Трансаэро», которым неоднократно довелось летать из Москвы в Питер, а один раз в Сочи. Перед глазами Антона проплывал нереально уютный салон, завтрак в воздухе, принесенный смазливыми стюардессами, утренние газеты, да… Он устроился на скамейке у левого борта, рядом с самым иллюминатором. Катя, поднявшись по короткому трапу в самолет, села впереди почти у выхода. Капитан Иванов поднялся на борт последним. Он внимательно оглядел бойцов, а теперь независимо от звания все они были просто бойцами отряда специального назначения, и сказал:

– Товарищи, все дополнительные инструкции и снаряжение получите по прибытии в Минеральные Воды. Лететь нам почти четыре часа. Фашистские самолеты встречаются везде, поэтому напоминаю на всякий случай, если подвергнемся воздушному нападению – парашюты находятся под лавками.

Закончив напутственную речь, капитан Иванов сел рядом с Катей и о чем-то с ней заговорил. Антон внимательно смотрел Кате на затылок, пытаясь послать ей мысленный сигнал обернуться, но ничего не выходило – Катя по-прежнему тихо говорила о чем-то с капитаном. Только один раз Иванов, словно в ответ на ее слова, повернулся и бегло окинул взглядом самолет, на секунду остановившись на Антоне. Или ему показалось? «А, черт с ней, не хочет смотреть в мою сторону, пусть и не смотрит.»– подумал Антон и стал смотреть в иллюминатор. Откуда-то издалека донеслась команда «От винта!». Под крыльями возникла вибрация – мощные лопасти винтов завращались все быстрее и быстрее. Корпус задрожал. Наконец самолет тронулся с места и стал выруливать на взлетно-посадочную полосу. В иллюминаторе мелькнул блиндаж командира полка. Антон бросил прощальный взгляд на аэродром, с которого стартовали успевшие стать родными «Яки» и увидел, что два истребителя также готовятся к взлету. «Интересно, – подумал Антон, – это они на задание или нас провожать?«Транспортник вырулил на полосу и начал разбег. Тяжелая машина тряслась на каждой кочке, а когда вибрация достигла апогея, Антон подумал, что сейчас спокойно можно разбить голову о низкий потолок, и старательно пригнулся. Естественно, никаких ремней в этом самолете не было. Приходилось держаться за лавку. Наконец, «Ил» грузно оторвался от земли и стал медленно набирать высоту. «Да, – сказал Антон сам себе, – Это тебе не «трансаэровский боинг». Но выбора у него не было. В этом времени авиакомпания еще не существовала. Ее создатели только готовились родиться на свет, впрочем, как и создатели того самого «Боинга-737». Только знаменитый конструктор Сикорский, сотворив после первых неудач гигантского «Илью Муромца», бросил все и уехал в Соединенные Штаты Америки, чтобы вернуться к своему любимому детищу – вертолету. В то время, в котором обретался сейчас Антон, Сикорский уже достиг апогея своей конструкторской славы и создал первый военный вертолет, который будет вскоре принят на вооружение армии США. Антон вглядывался в небесный пейзаж, возникавший за бортом самолета и вслушивался в новые ощущения, ведь ему в первый раз довелось лететь на военно-транспортном самолете времен войны. До этого дня от летал на истребителе, а ощущение от нахождения в кабине истребителя, как ни странно, почти не отличались от тех, которые он испытывал сейчас. В кабине «Яка» было узко и неудобно, но Антон как-то свыкся с этим за время боев. А в салоне этого транспортника в связи со скоплением народа тоже было узко и неудобно. Единственным отличием было то, что он сидел в салоне и не управлял самолетом. Его жизнь сейчас полностью зависела только от Бога и мастерства пилотов. Но про Бога он, естественно, никому не говорил. В этом времени полагались только на мастерство пилотов, остального как бы не существовало.

Рассматривая облака, Антон вдруг заметил летевший чуть позади «Як» и удовлетворенно улыбнулся – он были под охраной собственных истребителей. Может быть их и не будут провожать до самых Минеральных Вод, но на первое время охрана есть. Честно говоря, Антон не очень надеялся на встроенный в хвостовую часть «Ила» пулемет-вертушку в случае незапланированной встречи с «Мессерами». Одним пулеметом тут много не навоюешь. А сейчас его прикрывали свои же ребята. «Интересно, – подумал Антон и попытался разглядеть истребитель, – чей именно «Як» сопровождает нас по левому борту. Может это Васька Сутулый или Михась Боровой. А может и кто из новобранцев. Хотя, командир полка вряд ли послал бы на такое сопровождение молодежь. Скорее всего все-таки истребители вел кто-нибудь из стариков. Но как ни старался Антон разглядеть лицо пилота, с такого расстояния это было невозможно – истребитель держался сзади метрах в ста.

Так они летели уже больше двух часов. За время полета Антон познакомился со своим соседом, который оказался тоже лейтенантом Егором Погорельцем, только, в отличие от него самого, был из саперов. Егор служил также на белорусском фронте, а до войны бывал несколько раз на Кавказе в горных походах с ребятами из своего института. Тогда он учился в Харькове на инженера-технолога, да так и не доучился – началась война. Специальностью Егора был подрыв вражеских объектов, как недвижимых, так и движущихся с относительно большой скоростью. Он вообще, как оказалось, был пионером в области радиоуправляемых зарядов, поскольку параллельно горам увлекался до войны радиолюбительством. Ему не давала покоя необходимость сапера находиться в постоянной опасности неподалеку от места диверсии. Егор прекрасно знал, что сапер ошибается один раз и не видел смысла в том, чтобы погибать тогда, когда можно было выполнить боевую задачу и самому выжить. Командование Егора считало за сумасшедшего изобретателя, неуместного в саперных войсках, но это продолжалось до тех пор пока он не подорвал с расстояния в пятьсот метров вражеский эшелон с танками, заложив самодельный радиоуправляемый заряд на рельсах стратегически важного моста. Эшелон рухнул прямехонько в пропасть. Фашистов полегла тьма-тьмущая. И командование наконец обратило внимание на Егора с его радиоуправляемыми зарядами. Его назначили командиром взвода саперов и с тех пор в этом взводе наблюдалась самая низкая смертность. Боевые задачи по большей части выполнялись безукоризненно, а люди не гибли понапрасну, как везде и всюду в других саперных взводах, имевших менее разумное начальство. Люди на войне представляли по всеобщей мысли начальства натуральное пушечное мясо, которого было предостаточно и не имелось надобности его беречь. А тем более саперов, которым сам Бог и Сталин, казалось, на роду написали короткий век. Насчет Сталина Егор не сомневался, но вот насчет Бога его иногда посещали совсем некоммунистические мысли. Дело в том, что бабка Егора была из поповской семьи и с детства научила внука священному писанию, где говорилось как раз обратное тому, чему Егора учила вся последующая жизнь. Знания эти, после того как бабку со всей семьей без особых разбирательств поставили к стенке за распространение вредной и несоответствующей историческому моменту поповской идеологи, Егор был вынужден запрятать очень глубоко, также как и свои поповские корни. Но с течением времени знания эти стали возникать в его голове все чаще и влиять на мысли, несмотря на то, что он изо всех сил старался их позабыть. Не знал Егор, что раз приобретенные знания из головы уже никогда не стираются. Их можно не замечать и не использовать, но позабыть нельзя. Хочешь или не хочешь, а будут они определять твои поступки. Конечно, про подсознание Егор и понятия не имел, но образ мыслей у него сложился совсем не коммунистический, отчего чувствовал он себя в этой стране крайне хреново.

Поговорив с Егором, Антон проникся к этому парню симпатией. Его положение сейчас немногим отличалось от Погорельца и было, пожалуй, еще сложнее. Он не знал как и кем себя чувствовать в этом времени и этой стране, таких одновременно родных и чуждых ему сейчас. Мысли у него самого бродили стаями, и причем самые разные. От желания повеситсья до желания стать генералиссимусом. Первое до недавнего времени было невыполнимо по причине отсутствия для него смерти как таковой, а второе он оставлял себе на случай, если полностью потеряет надежду выбраться отсюда в свое время. Пока же, как почитатель еще не родившегося Дейла Карнеги, которому только предстояло вернуть миллионы людей к нормальному существованию и радости жизни, Антон на крайний случай решил смириться и жить той жизнью, которая разворачивалась вокруг него. Он имел преимущество перед всеми аборигенами этого времени, поскольку абсолютно точно знал что и к чему приведет этот народ, и на кого нужно ставит, а кого следовало боятся как огня. Такая ситуация его даже иногда забавляла своей предсказуемостью и соблазнительной возможностью вмешаться в ходи истории.

Неожиданно прорвавшийся сквозь гул моторов треск пулеметной очереди заставил Антона вновь спуститься на грешную Землю. Была война, а он был уже не бессмертен. Антон прильнул к иллюминатору и увидел заходящую со стороны солнца четверку «Мессеров». Стрелял, видимо, кто-то из наших истребителей. «Мессеры» прошлись под самым носом русского транспортника и развернулись в боевой порядок для атаки. Застучали крупнокалиберные пулеметы, засвистели пули в непосредственной близости от обшивки неуклюжего в воздушном бою «Ила». Пулеметчик выскочил из кабины и пробравшись между бойцами, не отрывавшими взглядов от иллюминаторов, залез в свое гнездо под потолком в хвостовой части самолета. Прозрачная полусфера с пулеметом на крыше транспортника повернулась по ходу движения «Мессеров» и огрызнулась для начала короткой очередью. Немецкие летчики не обратили на это тявканье никакого внимания, для начала им предстояло разделаться с охранением, а потом транспорт будет представлять для них очень увесистую мишень, в которую промахнуться невозможно. Но охранение, как сразу же понял Антон, оказалось состоящим далеко не из новобранцев. Видимо, командир полка действительно послал кого-то из стариков. «Яки» завертелись в воздухе как заводные. Они мгновенно перемещались в пространстве, как-то успевая одновременно и неуловимо прикрывать собой транспорт. После первого же захода один «Мессер» задымил и, оставляя после себя шлейф черного дыма, скрылся под облаками. Остальные предприняли новую атаку на русский истребитель, который находился дальше от транспорта. Второй сторожил хвост «Ила». Антон понял, что из-за того, что их только двое, они не могут слиться в звено и прикрывать друг друга, как положено в воздушном бою. Вся надежда сейчас была на мастерство пилотов. Новобранцы сгорели бы моментально, но в воздухе были настоящие асы. Вот задымил уже второй «Мессер» и, на секунду замерев, превратился в яркую вспышку – очередь попала в бензобак. Но и немцы успели зацепить «Як». Антон видел как крупнокалиберные пули прошлись по прозрачной кабине русского летчика, оставив в ней зияющие дыры. Сам пилот, уже мертвый, навалился всем телом на штурвал, уткнувшись головой в стекло кабины и окрасив его в красный цвет. «Як», потеряв управление, ушел в штопор, из которого не было выхода. Всем своим естеством Антон рвался в бой, но вынужден был сидеть у иллюминатора и созерцать как фашисты убивали его друзей. Остальные два «Мессера» устремились на последний самолет охранения, по-прежнему прикрывавший хвост транспорта. Столкнувшись с неожиданно сильным сопротивлением, теперь они были уже куда осторожнее. Разойдясь в разные стороны, они начали атаку так, чтобы взять истребитель в клещи. «Як», наконец, отлепился от хвоста транспорта и устремился навстречу одному из них. В завязавшейся схватке русский оказался сильнее. Он перебил пулеметной очередью «Мессеру» маслопровод и тот моментально ретировался, спасая свою жизнь. За это время второй фашистский истребитель выпустил очередь по транспортнику, продырявив обшивку у самого хвоста. Раздался вскрик. Антон обернулся и увидел, что двух бойцов, сидевших сзади, убило наповал. Они лежали в проходе, заливая пол густой кровью. Их пытались спасти, но было уже слишком поздно – отряд таял, еще не успев приступить к выполнению задания. Из пулеметного гнезда свисал труп пулеметчика. Сквозь образовавшиеся от пуль отверстия внутрь стал задувать ледяной воздух. Антон взглянул на Катю, ей было страшно, но девушка держалась молодцом. «Е-мое, если застряну в этом времени навсегда, – пронеслась у него неуместная мысль, – возьму и женюсь на ней!» Додумать он не успел. «Мессер» схлестнулся в последней схватке с «Яком». Это было так близко от транспорта, что Антону показалось, что он разглядел лицо русского пилота – это был Михась Боровой. «Як» по прямой взмыл в небо и выключив на секунду мотор, беззвучно стал падать на круживший около транспорта «Мессер». Немец его терпеливо ждал, и когда, казалось, русские пули неминуемо должны были прошить его насквозь, рванулся в сторону и Михась промахнулся. В ответ застучал пулемет нациста и истребитель Михася воспламенился, словно бочка с бензином. Не веря в такой исход, Антон наблюдал как объятый пламенем «Як» медленно, словно в замедленной съемке, падал вниз и вскоре исчез из видимости. Этого не могло быть. Но было. Все его боевые друзья теперь находились среди мертвых. Антон с бессмысленным взором наблюдал как «Мессер» спокойно разворачивается, чтобы покончить с русским транспортом. Затем, не отдавая себе отчета в том, что делает, Антон рванулся в хвост самолета, и, вытащив бесчувственное тело пулеметчика из полусферы, забрался туда сам. Сфера тяжело повернулась в сторону «Мессера». Антон слился с вороненым дулом крупнокалиберного пулемета, став с ним одним целым. Прицел остановился на быстрорастущем хищном силуэте черного «Мессершмидта», уже заполнившим собой всю окружность.

– Стреляй! – раздалось снизу из полутьмы.

Но Антон медлил. «Мессер» уже вылез за пределы кольца прицела и стал необъятным. Гризов видел, казалось, лицо нациста. Летчик ухмылялся, предвкушая легкую победу и не открывал огонь до последнего. Подождав еще секунду, Антон нажал на курок. Пулемет словно взбесился и с оглушительным треском стал выбрасывать в пространство огненные заряды. Антону показалось, что лицо нацистского летчика вдруг изменилось и стало непонимающе удивленным и разочарованным. Он стал похож на ребенка, у которого неожиданно отобрали любимую игрушку. Очередь попала прямо в кабину. «Мессер» вспыхнул и черный дым заклубился вокруг него. Истребитель отклонился от курса, тяжело рухнул вниз, и устремился к земле, словно пытаясь догнать только что сбитого Михася.

По самолету пронесся вздох облегчения.

– Молодец, Кошкин. – крикнул капитан Иванов, – это тебе зачтется.

Но Антону было ровным счетом наплевать что и куда ему зачтется. Он спасал не себя и, увидев в глазах Кати откровенной восторг и радость, оказался на седьмом небе от счастья. Она молчала, еще подавленная недавней близостью смерти, но глаза ее были очень красноречивы. Антон спустился из полусферы и пробрался на свое место, бросив ей благодарный взгляд.

В салоне становилось холоднее. Температура за бортом была в хорошем минусе. Антон видел как Катя ежилась, кутаясь в свою гимнастерку и хотел было подойти к ней и отдать свою куртку, но капитан Иванов уже накинул ей на плечи теплый бушлат. Антон испытал при этом острый укол ревности и даже отвернулся от избытка чувств. Он не видел, как Иванов прошел в кабину пилотов и вышел оттуда помрачневший. Через несколько минут капитан все же решился и громко выкрикнул, перекрывая вой двигателей.

– Товарищи бойцы, лететь нам осталось недолго, всего каких-то полчаса, но фашисты повредили нам топливную систему. Мы не взорвались, хотя постепенно теряем горючее. Возможно, его не хватит до аэродрома и придется садиться с пустыми баками там, куда дотянем. Всем надеть парашюты и быть готовыми к десантированию.

Антон чуть не подпрыгнул на своем месте. Этого еще не хватало. Так не долго и отдать Богу душу, не успев начать операцию. Ведь немцы уже шли где-то сквозь горы с целью уничтожить важные объекты, а их отряд пока даже не долетел до места посадки. И, возможно, не долетит. Но делать было нечего и Антон стал натягивать парашют. Ему, как летчику, это было делать не впервой, а вот Катя, как он заметил, откровенно запуталась в ремнях и кнопках. Иванов, сидевший рядом, ей помог, а Антон наблюдал за происходящим чуть ли не с удовольствием, хотя и стыдился своих мыслей. Было ясно, что парашют она видела впервые в жизни, впрочем, как и большинство остальных бойцов отряда. «Хорошо еще, что садимся не в море». – подумал Антон.

Самолет, тем временем, быстро терял высоту. Видимо, пробили не только топливную систему, а еще кое-что из механики, потому что транспортник рыскал носом, плохо подчиняясь штурвалу. Это Антон просто чувствовал. В разрывах облаков показалась земля, которая была уже совсем близко. Удалось разглядеть небольшие возвышения местности, блеснула синяя извилистая лента неизвестной реки и желтый прибрежный песок пляжа. Судя по всему, уже начались предгорья Северного Кавказа. Из кабины вышел летчик и, нагнувшись, что-то прошептал на ухо капитану Иванову. Тот помрачнел еще больше и снова заговорил, обращаясь к оставшимся в живых бойцам.

– Ребята, дело плохо. Топливо почти иссякло. До Минеральных Вод нам не дотянуть, поэтому будем десантироваться прямо сейчас. Мы находимся в стороне от курса, уже почти в предгорьях Северного Кавказа. Другого выхода нет. Выше гор самолет не сможет подняться.

Иванов приказал трем оставшимся бойцам надеть теплые бушлаты и подойти. Достав карту, он указал местонахождение самолета. Ткнув пальцем в соседний квадрат и ромбик, обозначавший поселок, капитан сказал:

– Здесь находится село Турсун-Аяк. Если нас разнесет ветром далеко друг от друга, собираемся в этом месте. Там находится походный штаб отряда и его остальные бойцы. Если что случится со мной, найдете капитана Жестнева. Это мой заместитель. Все понятно?

Все молча кивнули. Антон посмотрел на Катю. Перспектива прыгать с парашютом ей абсолютно не нравилась. Она даже посерела от страха, но тоже кивнула. Капитан продолжал, довершив ее паническое настроение своими следующими словами:

– Первой прыгает медсестра, вторым я, поскольку у Кати совсем нет опыта, я ее подстрахую. Затем идет Кошкин, Семиверстов и замыкающим – Погорелец. Все.

Иванов обернулся к Кате.

– Ну, делать нечего, дочка, тебе прыгать первой. Я буду рядом, подстрахую. Не забудь дернуть за кольцо.

Катя неуверенно кивнула и поднялась. Капитан махнул рукой и стоявший у двери летчик дернул за ручки, открыв выход. В самолет с громким хлопком леденящей струей ворвался забортный воздух, разом выстудив все замкнутое пространство и сравняв давление. Катя робко двинулась к выходу. Схватившись за поручень, специально приделанный у выходного отверстия, она на секунду обернулась назад и, зажмурив глаза, прыгнула в бездонную пропасть холодного неба. Почти сразу за ней прыгнул капитан. Антон остановился перед прыжком и попытался взглядом отыскать две черные точки или белые купола, но самолет летел в облаках и почти ничего не было видно. Не исключено, что сразу под облаками находились горы. Антон прыгнул вниз и оказался в белесой мгле, обхватившей его со всех сторон. Ветер рвал его тело на части, швыряя из стороны в сторону как невесомую оберточную бумажку. Рука нащупала кольцо, рванула его изо всех сил. С облегчением Антон ощутил хлопок над головой и резкий рывок вверх. Парашют раскрылся, его падение замедлилось. Неожиданно, словно по команде, облака кончились, резко оборвавшись, и Антон провалился в абсолютно чистое небо. Взглянув вниз, он обомлел – в нескольких сотнях метров под ним раскинулась зелено-бурая земля, ощетинившаяся тупыми вершинами предгорий Кавказа. Расстояние до ее каменистой поверхности таяло на глазах.

Глава 9. Кавказ

Когда Катя пришла в себя, то обнаружила, что лежит на жесткой каменистой земле, а рядом полощется на ветру купол парашюта. Она ощупала ноги и руки, пошевелилась, но никаких повреждений не обнаружила. Только ноги побаливали, видимо от ушиба о землю, да на лбу и руках кровоточило несколько ссадин. Налетевший порыв ветра наполнил безвольно полоскавшийся купол силой и рванул ее ослабевшее тело в сторону, протащив полтора метра по камням. Изогнувшись, Катя отцепила парашют и, освободившись, села. Только теперь она смогла осмотреться. Первый прыжок, надо сказать, оказался для нее на редкость удачным. Бывает и хуже. Она приземлилась прямо в центр небольшого плоскогорья, с двух сторон усеченного возвышавшимися зелеными холмами. Никого из спутников рядом не оказалось, скорее всего их снесло ветром за эти холмы и они находятся в соседней долине. К востоку плоскогорье сужалось и переходило в довольно живописную долину. Что находилось за холмами рассмотреть не представлялось никакой возможности, а долина уходила вниз под уклоном. И Катя предпочла идти в низ. Кроме того, как ей казалось, поселок, указанный капитаном, должен был находиться у выхода из какой-то долины. Вполне вероятно, что как раз из той, поблизости от которой она находилась. Катя встала, надела свой рюкзак и медленно пошла в выбранном направлении. Погода стояла довольно сносная, иногда налетал ветер, но пока было не очень холодно. На небе висело несколько небольших облаков, медленно плывших куда-то в сторону Черного моря. Хотя в настоящий момент светило солнце, ему, однако, ничего не стоило в пять минут исчезнуть за облаками. Катя была наслышана о переменчивости местной погоды – сама несколько раз ходила в горные походы с друзьями. Поэтому невольно ускоряла шаг, стараясь быстрее оказаться в укрытии от непогоды.

Пройдя несколько сотен метров по камням, Катя вспомнила, что в горах бегать не стоит, надо выбрать определенный ритм, более всего подходящий организму, и идти с «крейсерской скоростью». Иначе можно очень быстро истратить все силы. К счастью она была еще только в предгорьях, а не высоко в горах и воздух был не такой разряженный, как на высоте. Она опять вспомнила о ребятах из отряда. Где их искать теперь? Вдруг взгляд ее наткнулся на выступ каменной гряды, за который зацепился край белого парашютного купола. Катя снова пошла быстрее и через минуту уже стояла на самом верху невысокой гряды. То, что она увидела, заставило ее вскрикнуть. На камнях, лицом вниз, лежал окровавленный солдат. Он угодил в небольшую расщелину и, скорее всего, разбился насмерть. Парашют, зацепившись за камни, подрагивал на ветру безвольной тряпкой. Катя заставила себя подойти к нему и перевернуть вверх лицом. А вдруг он еще жив? «Только бы это оказался не он», – стучало у нее в голове, пока она делала последний шаг. Обмякшее тело было тяжелым. Катя едва смогла перевернуть его на спину, почувствовав, что у солдата перебиты все кости. А перевернув, она едва не вскрикнула от радости, но тут же подавила свой крик – ей стало стыдно, что она радуется чужой смерти. Это был Семиверстов.

Катя, успевшая привыкнуть за время войны и службы в госпитале к виду смерти и крови, почти спокойно покопалась в рюкзаке Семиверстова, где оставались его личные вещи. Она взяла именной кисет, чтобы показать капитану при встрече, а потом отослать родным погибшего. Спрятала его в свой рюкзак и зашагала прочь. Через час она уже спускалась к выходу из долины. Впереди послышался шум бьющейся о камни воды. Скоро Катя вышла на берег небольшой речушки. Она наклонилась, сделала пару глотков холодной воды и пошла дальше вниз по течению. Еще через полчаса медсестра вышла из-за поворота реки и увидела в пятидесяти метрах от себя человека в военной форме. Он сидел на камне у самой воды, вперив в бегущую воду тяжелый взгляд, и нервно курил папиросу. Это был капитан Иванов. Катя окликнула его и помахала рукой. Капитан вскочил, бросился ей навстречу.

– Ну, слава Богу, жива! – сказал он радостно, а то я уж и не знал что думать.

– Семиверстов мертв, товарищ капитан, – сказала Катя упавшим голосом, – он вон там лежит, километрах в пяти вверх по течению. Разбился о камни.

Она достала кисет и протянула капитану. Иванов внимательно посмотрел на кисет, помолчал, спрятал его к себе.

– Пойдем, – наконец сказал он, – нам надо быть в поселке до темноты. Тут несложная дорога. Остальных снесло в соседнюю долину, я видел. Так что, если приземлились нормально, скоро встретимся.

Они подхватили рюкзаки и пошли по тропе, петлявшей меж камней по самому берегу бурной горной речки. Солнце постепенно затягивали облака. Погода менялась на глазах. Капитан и Катя ускорили шаг. Иванов шел привычным размеренным шагом, аккуратно и чисто автоматически переступая через камни, ставя ногу так, чтобы не повредить ее нечаянно. Катя, напротив, постоянно спотыкалась о камни, и от этого нервничала еще больше. У нее перед глазами до сих пор стоял труп Семиверстова с размозженной головой. Ей мерещилось, что тоже самое могло случится и с Антоном. Что он не приземлился благополучно в соседней долине, а ударился о камни и лежит уже бездыханный. Катя, как ни старалась, никак не могла прогнать это видение. Кроме того, ей не хотелось признаться самой себе, что этот русоволосый лейтенант уже давно ей небезразличен. Она старалась убедить себя изо всех сил, что на войне нельзя влюбляться, что это расслабляет и делает из солдата тряпку, но ничего не получалось. И она очень боялась, что лейтенант погиб, даже не узнав ее мыслей.

… До земли оставалось несколько сотен метров. Антон молился Богу, чтобы ему хватило времени затормозить падение и смягчить удар. Он уже ясно мог различить узор окрестных скал и холмов. В ушах свистел ветер. Еще пять секунд, четыре, три, ой-мама страшно-то как, две,… ой… одна… земля… Антон сгруппировался и принял удар на согнутые ноги, спружинив о землю. Его отбросило влево и в сторону. Парашют потух. Купол сдулся и упал на Антона, на какое-то время лишив его кругового обзора. Несколько минут он пролежал недвижимо, прислушиваясь к тому, что говорило тело. Тело молчало. Боли нигде не было. Можно было констатировать, что Антон остался жив. Он немного побарахтался, стаскивая парашют с головы. Потом плюнул и, достав нож, прорезал в куполе большую дыру. Мир вокруг был скалист и неприветлив. Но, черт возьми, он был жив и это радовало его больше всего. Антон Гризов совершил свой первый в этой, да и той тоже, жизни прыжок с парашютом. «Надо будет отметить это, когда вернусь с задания, – подумал он радостно, – а теперь не помешает найти остальных». Антон наконец выбрался из-под парашюта и встал, осматриваясь. Чуть правее, на склоне холма, лежал второй парашютист и пытался погасить свой купол, который упорно стаскивал его вниз в долину. Видимо, это занятие ему скоро надоело и он применил почти ту же тактику, что и Антон. Достал нож и отрезал стропы. Купол сразу же превратился в кусок белой тряпки.

– Эх, – сказал Антон с сожалением, – а какие были парашюты.

И направился к парашютисту. Погорелец, а это был он, не меньше Антона радовался своем удачному приземлению. Ничего не сломано, да и унесло не очень далеко от места высадки – есть чему радоваться. Когда прилив первой эйфории прошел, бойцы решили спустится вниз по долине. Где-то там был расположен поселок. Антону даже показалось, что он его успел заметить в полете. Полностью уверен он не был, но короткий отпечаток в памяти чего-то похожего на скопление домов сохранился. Стоило проверить эту версию. Закинув рюкзаки за спины, бойцы зашагали по извилистой тропе вниз. Вокруг раскинулись предгорья Северного Кавказа. Слева и справа поднимались травянистые холмы – первые признаки начинавшихся неподалеку настоящих гор. На Антона даже нахлынули воспоминания о его далеком будущем, когда он ходил по этим, уже окультуренным, местам вместе с друзьями. Было чертовски весело и интересно. Они пели песни под гитару на привалах, пили айран, который продавали им местные горцы, жгли костры, пока попадались дрова. А на самом верху любовались живописными видами, абсолютно не боясь, что какой-нибудь нацистский снайпер всадит им пулю в затылок. И вот теперь Антон никак не мог поверить в то, что скоро ему предстоит бегать по этим же самым местам с автоматом в руках и убивать немцев. Что-то чудовищное было во всем этом. Строгая красота гор и неизбежная смерть. «Хотя, – подумал Антон, – сами горцы убивают друг друга десятками и ничего особенного не чувствуют. Это наверное мое восприятие городского романтика заговорило. Как хорошо, что Погорелец меня не слышит».

Егор действительно шагал позади, не подавая никаких особенных признаков буйного восторга по поводу окружающей красоты. То ли сильно задумался о чем-то, то ли ему было просто наплевать на все это великолепие. Спустя час они оказались у выхода из долины. Склоны здесь почти сходились один с другим, оставляя лишь небольшое место для прохода. Сюда же выходила соседняя долина, по которой протекала горная река, образовывая что-то типа широкой и относительно ровной площадки. Дойдя до реки, они скинули рюкзаки и остановились на привал, предварительно набрав воды во флягу. Антон закурил и, предложив подождать возможного появления остальных минут двадцать, привалился к рюкзаку. Солнце светило прямо в глаза, но Антон заметил наползавшие с юга облака. Еще час, и погода может значительно ухудшиться. Особенно долго оставаться здесь не хотелось, но место было стратегически важное. Судя по всему, остальных отнесло в соседнюю долину и скорее всего они должны были выйти сюда. Рано или поздно. Даже если приземление прошло удачно, то в другой группе была Катя, которая вряд ли умела быстро ходить по горам. Значит в любом случае они с Егором опередили остальных, поэтому следовало подождать хотя бы двадцать минут. Словно в ответ на его мысли через пять минут они услышали чей-то радостный окрик. Повернув головы, бойцы заметили спускавшихся вдоль реки капитана Иванова и Катю. Семиверстова с ним почему-то не было. Когда вновьприбывшие дошли до места привала, Антон с радостью отметил, что Катя жива и здорова, если не считать нескольких ссадин на лице и руках, и того, что она слегка прихрамывает. От его глаз не ускользнул радостный огонек, возникший в глазах гордой медсестры при виде Антона, который она не успела предусмотрительно погасить. Этот огонек о многом поведал смышленому лейтенанту. Между тем, Катя слегка передохнула, а капитан вообще не нуждался в отдыхе, и пора было выдвигаться. Погода ухудшалась на глазах. Небольшой отряд продолжил движение вниз вдоль реки. Перед выступлением капитан сверился с картой и выяснил, что они находились уже в нескольких километрах от пункта назначения и шли в правильном направлении. Им оставалось еще пару часов ходу. В пути капитан рассказал про Семиверстова. Как-то все не складывалось с самого начала в этой операции. Словно кто-то сильный и невидимый мешал им. С момента вылета с аэродрома отряд потерял уже трех бойцов, а сам не нанес урона фашистам, если не считать сбитый Антоном «Мессер». Антон гнал черные мысли прочь, но с этого момента среди прочих его мыслей поселился один тоненький и гаденький червячок, постоянно буравивший подсознание и рождавший плохие предчувствия. Чем-то здесь пахло, до боли знакомым Антону еще по прошлой жизни. Только вот чем? Еще там, в родной части, он в последнее время своих эфирных забав чувствовал, словно вокруг него сжимается кольцо, готовое вот-вот удушить. Но понять и постичь природу этого чувства он не мог, сколько ни старался. А там, в небе над Килем, у него на долю секунды снова возникло это ощущение петли, но с тех пор больше не появлялось, будто бы он в последнее мгновение успел выскользнуть из нее. И вот знакомое чувство возникло опять. Это было не к добру. Антон ощущал, что вокруг него снова сгущаются тучи непонятного происхождения. Не земные, несущие в себе только дождь, снег или град, этого он не боялся, а иные, способные растворить его навсегда.

Спустя некоторое время небо совсем заволокло низкими серыми облаками и начался дождь. Находиться в конце октября в предгорьях в плохую погоду не очень приятно. Особенно если ты не имеешь плащ-палатки или другой защиты от дождя. Через пять минут бушлаты бойцов намокли и повисли на плечах лишней тяжестью. Дождь все усиливался. Вода заливалась за шиворот, пробегая холодными струйками по спине и заставляя ежиться при каждом шаге. Мокрые камни под ногами представляли из себя лишние препятствия. Стоило немного подскользнуться, и можно было запросто расшибить голову о камень. Движение замедлилось. Один раз Катя чуть не подвернула ногу, когда перепрыгивала с камня на камень. Гризов шел следом и старался, как мог, подстраховать ее. Но это не всегда получалось. На следующей излучине измученная дорогой медсестра все-таки подскользнулась, и Антон не усмотрел. Она упала и больно ушиблась плечом. К счастью это был всего лишь ушиб, а не перелом, и Катя смогла идти дальше. Иванов снова коротко проинструктировал всех, как надо ходить в горах, чтобы не сломать себе шею, и отряд отправился дальше. Спустя еще полчаса они уже входили в нужную долину.

Сначала из дождя, словно Дастин Хофман, возник человек в плащ-палатке, под которой явственно угадывался автомат. Он остановил путников негромким окриком, но узнав капитана, которого он почему-то назвал «товарищ полковник», пропустил всех беспрепятственно. Из-за дождя силуэты небольших деревянных домишек поселка Турсун-Аяк, притулившихся по краям естественной каменной дороги, казались расплывчатыми и нереальными. Их едва можно было с близкого расстояния различить на фоне такого же серого неба, плавно переходившего в дождь. Быстро темнело. У третьего от края поселка домика стоял еще один часовой, а в окне горел тусклый свет. Капитан Иванов не раздумывая направился туда, так, словно всю жизнь провел в заливаемых дождем горных поселках и различал нужные дома в темноте на глаз по мельчайшим признакам. Отряд молча последовал за ним, тихо радуясь близкому спасению от мерзкого мокрого дождя, теплу и свету, и, вероятно, горячей еде. Сказав часовому пароль, капитан Иванов вошел в дом, толкнув тяжелую дверь. Шагнув за ним, Антон и Погорелец с Катей оказались в довольно узкой комнатушке, посреди которой стоял стол и сидел один единственный человек в форме Капитана. Видимо, это и был капитан Жестнев. При виде вошедшей процессии капитан даже встал из-за стола от удивления и шагнул навстречу Иванову.

– Григорий Петрович, какими судьбами? Вы же должны были сесть в Минеральных Водах, и только оттуда со снаряжением прибыть сюда на машинах.

– Так бы оно и случилось, если бы не фашистские истребители. Нас подбили. Пришлось десантироваться прямо в предгорьях. А сел ли самолет, я вообще не знаю. Что слышно о диверсантах? Садитесь, ребята, грейтесь.

Последние слова Иванов сказал, обращаясь к столпившимся в дверях трем мокрым фигурам. Все сбросили промокшие до нитки бушлаты, разом почувствовав облегчение. И присели к горевшему в печке-буржуйке огню. Жестнев внимательно осмотрел бойцов и спросил:

– Вас же должно было быть пятеро?

– Должно было. Только троих уже нет, погибли в воздушном бою, все те же «Мессеры» постарались, словно чувствовали, сволочи, кто летит. А медсестру я решил взять в последний момент. Она сама попросилась, имеет опыт горных походов, а мне сейчас любая помощь потребуется в операции, тем более медицинская.

При этих словах Антон быстро взглянул на Катю, которая, наоборот, отвернула лицо в сторону от огня.

– Так что с немцами? – повторил Иванов, усаживаясь за стол, скидывая мокрый бушлат, и с наслаждением закуривая папиросу.

– По нашим последним данным, спецгруппа диверсантов «Эдельвейс», имеющая своей целью взорвать высокогорную электростанцию и секретный завод, была выброшена вчера в районе перевала Узункол и в настоящее время движется к Ингури-ГЭС. Персонал на станции оповещен, но в связи со сходом лавин послать туда усиленное охранение не представляется возможным. Все подъезды и подходы погребены под снегом, машины долго не смогут добраться до этих мест.

– Какая охрана на электростанции?

– В тот день, когда происходила смена взвода охранения электростанции, состоявшего из обычных пехотинцев, на специально обученных солдат, все они погибли в дороге под сошедшей лавиной. Поэтому пока на Ингури-ГЭС остается только персонал и десять солдат, остававшихся до прихода новой смены. Боезапас ограничен. На вооружении имеются только карабины и один пулемет.

– Ну, это для диверсантов из «Эдельвейса» раз плюнуть. Работы на десять минут. А что на заводе?

– Там все в порядке. Целая рота охранения, состоящая из автоматчиков, пять пулеметов, три грузовика и даже одна легкая пушка. Только они также заперты лавинами в своем ущелье и с ним со вчерашнего дня нет связи. Им понадобится еще три дня, чтобы выполнить срочный оборонный заказ по выпуску изделия.

– А диверсантам только два, чтобы добраться до них. Понятно, – сказал Иванов и глубоко затянулся, – Значит времени нет вообще. Придется идти диким темпом. Ну, ребята, сказал он, оборачиваясь, подъем!

Все с встали, с сожалением отодвигаясь от огня.

– Где остальные бойцы? – спросил Иванов у капитана.

– Через два дома, на окраине. Ждут вашего прибытия. Арсенал, снаряжение и обмундирование – там же.

– Понял, – ответил капитан Иванов, – Значит так, в течение двух часов мы обсохнем, перекусим и экипируемся. Затем, три часа сон. И на рассвете выступаем в путь. Передашь в центр обо всех изменениях в первоначальном плане операции. Времени ждать больше нет. Иначе можно потерять все.

Затушив папиросу, Иванов первым вышел на улицу, накинув мокрый бушлат. Дождь уже почти перестал и лишь моросил. Антон, Погорелец и Катя шли за капитаном не отставая. Через сто метров они свернули к стоявшему на окраине дому, который оказался чуть ли не вдвое больше только что виденного. У дверей дежурил неизменный часовой. «Ничего охраняется деревушка». – подумал про себя Антон. Войдя внутрь они обнаружили там еще пять человек в военной униформе, сидевших за длинным деревянным столом. Все встали при виде Иванова, которого, похоже, знали в лицо.

– Здравствуйте, товарищи. – приветствовал их капитан Иванов, – прошу знакомиться – это также члены нашего отряда. Напоминаю, вы все сейчас – бойцы отряда специального назначения, поэтому забудьте о своих званиях и именах. Делать придется все и очень быстро. Немцы, по последним данным, уже почти вышли в заданный район. Грузовики нас не смогут подбросить, поэтому пойдем сами. Выступаем на рассвете.

– Кривенченко, – обратился капитан Иванов к сидевшему у окна смуглому бойцу, – выдайте вновьприбывшим оружие, боеприпасы, экипировку и горное снаряжения. Медсестре – собрать необходимые медикаменты из имеющихся в запасе. Затем всем есть и спать. Выступаем на рассвете.

Кривенченко поднялся и пошел впереди всех в соседнюю комнату. Войдя в которую, Антон даже присвистнул от удивления. На полу, от одной до другой стены, ровными рядами лежали короткоствольные автоматы с облегченным прикладом и прямоугольным магазином для патронов, десантный вариант, которого пехота никогда в жизни не видела. Рядом расположились узкие и длинные гранаты без запалов, лимонки, и толовые шашки, узрев которые Егор засветился от удовольствия, так ему не терпелось что-нибудь подорвать. Еще левее лежало несколько хорошо сработанных карабинов с оптическими прицелами. Подняв один, Антон разглядел на ложе карабина австрийское клеймо. Пушечки были неплохие. Следом шли длинные и острые ножи-финки и ножи поменьше с короткими кривыми лезвиями, предназначенные для неожиданных ситуаций. В противоположном углу столь же аккуратно было сложено военное обмундирование и горное снаряжение. Рядками стояли ботинки с вбитыми в подошвы шипами, лежали ледорубы и бухты альпинистских веревок. Солнцезащитные очки, шерстяные шапки, свитера, перчатки и рукавицы.

– Подбирайте себе обувь по размеру, чтобы не натереть ноги, – сказал Кривенченко, – оружие можно брать то, которое понравится, но не более одного крупного ствола: либо автомат, либо карабин. Пистолет тоже один. Гранат – до пяти штук. Остальное снаряжение разложено по комплектам.

Переодевшись во все новое и сухое, пока Катя ушла в соседнее помещение собирать аптечку, Антон и Егор принялись выбирать оружие. Несмотря на то, что предстояло тащить все на себе, хотелось взять и автомат и карабин, очень уж попались редкие экземпляры. Хотя Антон прекрасно помнил, что каждый лишний килограмм на высоте тяжелел с каждой секундой марша. В итоге Егор выбрал десантный автомат, а Антон остановился на австрийском карабине с оптическим прицелом. Оба заткнули за пояс по гладкоствольному вороненому пистолету. Рассовали по внутренним и внешним карманам новых теплых курток запасные обоймы для всех видов оружия. Взяли по финке и по три узких гранаты. Егор, кроме того, с загадочным видом присовокупил к арсеналу все имевшиеся в наличии толовые шашки. Антон не спрашивал его зачем, капитан Иванов наверняка подбирал людей в отряд по специальностям. Затем перешли к горному снаряжению и долго выбирали ботинки по размеру. Вскоре к ним присоединилась Катя. Кривенченко был на сто процентов прав: ноги в горах – самое главное после головы. Если сломаешь или собьешь – считай труп, даже если никто и не застрелит. Антон выбрал ледоруб по росту, взял солнцезащитные очки в белой маскировочной оправе и, закинув на плечо бухту веревки, вернулся в главную комнату.

Остальные бойцы уже садились ужинать. Сложив в угол возле обширной лежанки свое снаряжение и оружие, Антон присел за стол. Следом за ним вышла Катя в сером шерстяном свитере и шапочке похожая на школьницу, решившую выехать на каникулы в горы. Она также сложила свое снаряжение и молча села рядом. С другой стороны примостился Егор, уже колдовавший над толовыми шашками с видом заправского волшебника. Местный кашевар по кличке Бормотун, а по-настоящему Борька Веселов, притащил на стол горшок вареной картошки и десяток банок американской тушенки. Питание, как успел отметить Антон, в отряде было не в пример лучше, чем даже в его истребительном полку. По приказу Иванова всем налили по полстакана спирта, так сказать, на ход ноги. Антон, стараясь не смотреть на сидевшую рядом Катю, залпом выпил ядреную смесь. Спирт оказался мощнейший, такой, что глаза чуть из орбит не повылазили. Антон поперхнулся и сразу закусил хлебом с тушенкой. Огненная вода медленно разливалась по телу, принося в него приятный жар. Скоро Антон, наконец, согрелся после нескольких часов под холодным дождем, и даже слегка захмелел. Ему снова нравилось в этой жизни.

После ужина капитан Иванов назвал всех поименно и познакомил. Всего в отряде оказалось пятнадцать человек, вместе с самим капитаном. Он еще раз рассказал о том, что задача перед ними стоит чертовски сложная – во что бы то ни стало уничтожить более опытный и подготовленный для горных боев отряд «Эдельвейс». В крайнем случае – задержать немцев на двое суток при подходе к электростанции и стоять до последнего. Иванов показал всем карту с обозначенным на ней маршрутом нацистов и их собственным. Пунктиры сходились на перевале высотой в две тысячи восемьсот метров, носившем звучное название Узункол. До этого момента немцев еще можно было просчитать, но дальше предстояло действовать как карта ляжет. Если диверсанты из группы «Эдельвейс» смогут прорваться через перевал, то придется их преследовать или попытаться обойти по соседней с их маршрутом долине Мырды-Далар, выйдя первыми к Ингури-ГЭС. При этом названии Антон вздрогнул – именно там, в живописной горной долине Мырды-Далар, через сорок лет он будет бродить с рюкзаком за плечами и вместе со своими друзьями после окончания техникума. Или уже не будет? Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Иванов продолжал рассказывать диспозицию. Затем, если немцы все-таки прорвутся и выведут из строя высокогорную ГЭС, они непременно попытаются также достичь и уничтожить, или хотя бы повредить завод, где полным ходом идет выполнение оборонного заказа, который не должен сорваться. Слишком многое поставлено на карту. Нацисты прекрасно это понимают, понимают, что их ждут, но все равно будут до последнего пытаться сорвать работу завода.

После своей длинной речи Иванов встал и скрылся в соседней комнате, а затем появился вновь с дюжиной планшетов, внутри каждого находилась карта горного района с маршрутом возможного продвижения немцев, названиями перевалов, долин и ориентировочным месторасположением завода. Точного расположения не было сообщено никому, поскольку карта могла случайно попасть в руки немцев. Хотя нацисты почти наверняка имели достаточно точные данные о его местонахождении, командование решило подстраховаться. Иванов лишь приблизительно обозначил последние рубежи обороны в горах, до которых можно было отступать. Отряду предстояло умереть, но не пустить за них врага.

Когда капитан закончил рассказывать диспозицию и показывать карты, всем было приказано привести себя в порядок, перекурить и спать. Выступление отряда, как уже неоднократно повторял Иванов, должно было состояться на рассвете. Через десять минут Антон, одетый в новую шерстяную одежду, завернувшись в плащ-палатку, стоял на углу дома и курил. Огонек его папиросы призывно горел в ночи. Егор Погорелец уже лег спать в избе вместе с остальными бойцами, и только Антону хотелось растянуть последние минуты сегодняшней относительно спокойной жизни. Дождь уже давно прекратился, облака раздуло, и над его головой раскинулся бездонный звездный шатер, перечеркнутый Млечным путем. Антон откровенно любовался звездами, висевшими здесь почти над самой головой, когда из темноты неожиданно показался знакомый силуэт, вопросив женским голосом:

– Не спится, товарищ лейтенант Гризов?

Это была Катя, одетая в теплую военную куртку.

– Да, вот, – ответил нейтрально Антон, – Курю.

– Как вы думаете, мы успеем перехватить немцев?

– А долго вы меня еще на «вы» называть будете? Я ведь и обидеться могу.

– Не надо, – сказала девушка, – я не хотела вас расстраивать, но надо было с чего-то начать разговор. А с немцами, как выражается капитан, как карта ляжет. Скажите, а вы не боитесь смерти?

Антон затянулся и выпусти в бездонное звездное небо струйку дыма. Было видно, что девушке очень трудно перейти с официального «вы» на простое «ты». Это обращение еще содержало для нее некий защитный барьер, за которым хранилось самое сокровенное. Антон понял, что для нее это означает очень много сказать человеку, после чего отношения должны были резко измениться, и не стал настаивать. Пусть все идет как идет.

– Раньше я об этом не думал, – ответил Антон на ее вопрос, – А теперь боюсь, но не за себя.

– А за кого?

«Прикидываешься или правда не понимаешь? Вроде бы не дура.» – подумал про себя Антон, а вслух сказал:

– За одну знакомую медсестру, которая, как неожиданно выяснилось, умеет лазить по горам. И за каким-то хреном поперлась в самое пекло.

Катя обиделась.

– Не за каким-то, а известно за каким. За вами, товарищ лейтенант. А по горам я лазить совсем не умею, это я наврала все капитану. И страшно мне очень, да уже поздно, деваться некуда.

Антон выкинул окурок и чуть ли не заорал на нее:

– Ну на кой черт ты сюда прилетела? В госпитале что ли острых ощущений не хватало, под бомбежками? Обязательно было в отряд набиваться, на верную смерть, амазонка чертова?

Катя неожиданно тоже перешла на сдавленный крик:

– А ты не кричи на меня, я не маленькая. Что хочу, то и делаю. И вообще не подходите ко мне больше, товарищ лейтенант Гризов. Я вас знать не желаю.

Она резко повернулась и побежала в дом. Антон стоял как оплеванный, не зная, что делать дальше. Разговор получился совсем неожиданный и не тот, которого хотелось. Но было уже поздно. В растерянности лейтенант достал новую папиросу и опять закурил. Молчаливые звезды висели над его головой и, казалось, в них звучал немой укор. Было мгновение, когда Антон хотел броситься за ней и попросить прощения, но мгновение минуло, и снова заговорила мужская гордость, заглушив раскаяние. «И правда, ну чего она сюда прилетела, под пули. – рассуждал сам с собою Антон, – Ждала бы себе спокойно в госпитале. Вернулся бы и нашел. А теперь думай каждое мгновение, что с ней будет и мучайся. Ну зачем это надо». Простояв так еще минут пятнадцать, Антон вошел в избу и лег на свое место с края лежанки. Ему показалось, что в другом углу комнаты кто-то тихо плачет.

На рассвете в комнату вошел капитан Иванов и громко крикнул «Подъем!». Все быстро встали со своих мест и стали собираться в дорогу. Одевая куртку и рассовывая по карманам запасные обоймы, Антон бросал на Катю вопросительные взгляды, но она почти все время старалась повернуться к нему спиной, и делала вид, что видит его в первый раз. Она быстро собрала сумку с медикаментами, положила ее в рюкзак, засунула за пояс пистолет, и вышла на улицу. Антон натянул горные ботинки, надел рюкзак со снаряжением и боеприпасами. Рассовал гранаты. Взял австрийский карабин и вышел вслед за Егором на свет Божий. На дворе еще стояла почти непроглядная темень, хоть глаз коли. Солнце вставало где-то в соседней долине и окрасило слабым розовым светом только далекие заснеженные вершины горных пиков. Утренний заморозок покрыл редкую траву прозрачным инеем. Антон выдохнул и тотчас окутался паром, словно линейный паровоз. В воздухе чувствовалось приближение зимы.

Отряд построили во дворе. В результате осмотра капитан Иванов констатировал наличие десяти хорошо обмундированных автоматчиков и пяти бойцов с карабинами, такой баланс его устроил. Медсестра была вооружена только пистолетом и гранатами, но большего ей и не требовалось. Группа была поголовно оснащена финскими ножами. Из снаряжения почти у всех в рюкзаках находились двадцатипятиметровые бухты альпинистских веревок, карабины, ледобуры и прочие прибамбасы, необходимые для сложных восхождений. У каждого имелся свой ледоруб. Капитан Иванов остался доволен внешним осмотром.

– Ну, что-ж, орлы, – сказал он весело, – Теперь посмотрим, каковы бойцы на марше. Выступаем. За Родину. За Сталина. Вперед ребята.

И первым зашагал по горной тропе, круто уходившей вверх по склону. Как рассмотрел сквозь редеющую мглу Антон, поселок ютился у подножия горного отрога, выдававшегося далеко в еще относительно ровные земли. Почти сразу за ним виднелись внушительной высоты горные хребты. А еще дальше торчали уже совсем высокие, покрытые снегом и льдом, пики. Это был Кавказ. Старый добрый Кавказ, куда в его родное время, возили туристов-чайников в первые горные походы. Это происходило потому, что Кавказ живописен намного больше остальных гор. Он самый зеленый из всех имеющихся на территории вечно необъятной, сколько бы от нее не отрезали ломтей, родины, различных горных массивов. Именно здесь, и только здесь, до высоты две тысячи метров растет настоящий лес. В других горах такого не увидишь, в лучшем случае набредешь на какой-нибудь чахлый кустарник или чертополох. Здесь находились небывалой красоты горные пики Эрцог, Ушба и знаменитый Казбек. По всей территории были разбросаны тысячи горных озер, многие из которых образовались в бывших кратерах потухших некогда вулканов. Миллионы рек сбегали по склонам гор, рождая множество шумливых водопадов. В общем, Кавказ был идеальным местом для отдыха до революции и будет после второй мировой войны, но сейчас, когда Антон царапал подкованными подошвами горных ботинок камни на тропе, Кавказ был просто высокогорным участком русско-немецкого фронта. Антон на секунду остановился и бросил взгляд на горы. Где-то там, впереди, сейчас точно также пробирались потаенными ущельями фашистские диверсанты из знаменитой группы «Эдельвейс», специально натасканные в Альпах для своего черного дела. И сколько их было на самом деле, точно не удалось установить даже всесильной разведке. Но сколько бы ни было, им на встречу шел отряд всего из пятнадцати человек, одной из которых была молодая девушка.

Через сорок минут хода капитан Иванов остановил отряд и, спустившись вниз, осмотрел всех до последнего бойца. Пока все шло нормально, но завтра должны были проявиться первые признаки акклиматизации, то есть горная болезнь. У всех она протекает по-разному, но в основном на человека сваливается страшная тяжесть и появляется огромное нежелание двигаться. Хочется лечь и лежать прямо на камнях, хоть трава не расти. Скоро это проходит и больше на повторяется. Но второй день всегда самый тяжелый для новичков.

– Будем идти в таком ритме, – объявил капитан, – По пятьдесят минут, и делать привалы на десять. Так мы сможем пройти быстрее большую половину пути. Если кому станет плохо, сразу докладывать мне. Не молчать. Лучше сразу сказать, пока свои близко. Завтра обратного пути уже не будет.

Передохнув десять минут, отряд перевалил через отрог и стал спускаться в долину, за которой начинался новый подъем.

Глава 10. Ночной штурм

Шаг за шагом отряд продвигался вперед. Когда наступило утро и вокруг просветлело, с того места где они находились стал виден перевал Кичкинекол. Сразу за ним начиналась длинная и узкая долина, другим концом выходившая к подножию горы Сваги, на правом плече которой находился перевал Узункол. Именно сюда, по предположению капитана Иванова, и стремились выйти диверсанты из спецгруппы «Эдельвейс». Через соседний с Узунколом перевал-близнец протекала бурная горная река, регулярно сносившая все временные мосточки в верхнем течении, а в нижнем ее мощь была вынуждена подчиниться единственной рукотворной преграде на сотню километров вокруг – плотине Ингури-ГЭС. Если диверсанты, специально обученные для выполнения подобных заданий в глубоком тылу врага, сумеют достичь перевала раньше отряда Иванова то, спустившись с него всего на несколько километров вниз по течению реки, преспокойно взорвут электростанцию. А это будет уже половина победы. Охранения на электростанции практически нет, что фашистам только на руку. Оставшихся простых пехотинцев, хоть и с автоматами, эти натасканные убийцы прикончат в момент. Никто не успеет даже вскрикнуть. Затем нацистам останется провести аналогичную диверсию на заводе, для чего потребуется спуститься еще дальше вниз в долину, а затем подняться вверх на три тысячи метров, пройти по западному склону Ушбы и, перевалив через несложный Чоргор, спустится в другую долину, где расположен завод. На это у них уйдет целый день пути. Если им удастся подорвать электростанцию, то завод останется без энергии и оборонный заказ будет сорван, даже если нацисты до завода и не доберутся. А если не пропустить их через Узункол, то они затратят на обходной маневр едва ли не двое суток. Это уже срок и многое решает. Поэтому капитан Иванов, хотя и старался держаться заданного ритма, то и дело поторапливал бойцов: до Кичкинекола предстояло дойти еще засветло и, преодолев его, постараться до наступления темноты достичь Узункола. Если потребуют обстоятельства – заночевать на спуске с перевала. В любом случае необходимо было торопиться.

Антон шагал почти замыкающим, вместе с Егором. А медсестра, как один из слабых членов отряда, шла впереди. Ставить впереди медленно идущих – закон всех, кто ходит в горы группами больше одного. Остальным, волей-неволей, приходилось равняться на них. Шагая впереди, Катя понимала, что сейчас минуты решали все, и старалась идти изо всех сил. Так быстро, как только было возможно, чтобы не подводить ребят и капитана. Когда тропа изгибалась серпантином вдоль склона, Антон смотрел, как она старательно переставляет ногу с камня на камень и тихо радовался, что девчонка ничуть не уступает здоровым мужикам в сноровке. Сейчас это было самым главным. Он и понятия не имел, чем ей дается такой ритм. Жесткие лямки рюкзака впивались в ее, не привыкшие к такой нагрузке, плечи, оставляя на них красные полосы. Когда объявляли короткий привал, Катя с облегчением скидывала рюкзак на камни, а когда время передышки заканчивалось, с ужасом надевала его обратно, стараясь не подавать вида. На одном из таких привалов от Антона все же не ускользнуло молниеносно появившееся и исчезнувшее на ее лице выражение просьбы о помощи. Ему захотелось подойти и взять часть ее вещей себе, но капитан бы этого не позволил. Он и так уже о чем-то догадывался и косо посматривал на Антона, словно это он обманом заманил медсестру в горы, а не сам капитан взял девушку в отряд.

За почти полдня пути Антон успел составить себе первое впечатление об обмундировании. Это конечно были не фирменные пластиковые ботинки с шипастой подошвой и яркое капроновое снаряжение из альпинистской истории его прошлой жизни, но выданные куртка и брюки пришлись впору и нигде не жали, свитер грел исправно, а черные кожаные ботинки пока не натирали ноги. Немного мешала болтавшаяся за спиной австрийская винтовка с оптическим прицелом, да оттягивавшие карманы узкотелые гранаты, но скоро Антон привык к их ритмичным тупым ударам по телу, и перестал обращать внимание. После трех часов солнца погода опять начала портиться и, когда отряд подошел под перевал Кичкинекол, внезапно поднявшийся из долины вязкий туман почти лишил людей видимости. Капитан Иванов принародно покрыл матом местные метеоусловия и приказал начать подъем при плохой видимости – времени ждать не было. По счастью перевал был не очень сложным. Не надо было вешать страховочных веревок, поскольку крутизна и высоты были еще не те. По сути дела пока все расстояние, которое они прошли, было только продолжением предгорий, но еще не самими горами. А то, что называют Кавказом, только теперь начиналось за Кичкинеколом. Первая серьезная долина, с двух сторон над которой возвышаются мощные хребты, уже слегка увенчанные снегом, предвещавшие скорое появление горных вершин, с чьих отрогов снег не спадал никогда.

Первые бойцы поднялись на двадцать метров по тропе и сразу исчезли в тумане. Иванов приказал всем снять притороченные до поры к бокам рюкзаков ледорубы, чтобы использовать их для страховки. Камни, обильно смоченные промозглой туманной влагой, стали казаться еще более мокрыми и скользкими. Бойцам приходилось очень осторожно ставить ноги, чтобы не споткнуться и не съехать вниз, свалив кого-нибудь из идущих сзади. За Антоном шел только Егор, который умудрялся даже иногда любоваться красотами окружающих видов, и угрюмый боец, имени которого Антон не успел спросить, но знал, что друзья кличут его Емелей. На каждом перевале, видимо желая подбодрить остальных, Емеля негромко, как бы невзначай, высказывал вслух предположение о том, что немцы уже давно прошли Узункол и наверное спускаются к электростанции, а потому весь их поход потерял смысл. Но мысль свою Емеля ничем не заканчивал, а говорил словно сам с собой. Когда Антон смотрел на Емелю, то у него возникало стойкое ощущение, будто такие жизнерадостные люди в отряде нужны исключительно для того, чтобы остальным жизнь медом не казалась. Впрочем, Емеля был мужик выносливый и пер как вол, потому и стоял замыкающим. По первой военной специальности он был артиллерист, а теперь считался снайпером, так же как и Антон.

Все время, пока отряд непрерывно поднимался, Антон видел только расплывчатые очертания мелькавшей в тумане спины впереди идущего бойца, он думал о том, что случилось вчера вечером. Теперь он не сомневался в том, что нравится Кате, но чувство радости было слегка подпорчено недавними грустными воспоминаниями. Временами ему хотелось догнать ее и при всех попросить прощения за то, что накричал на нее вчера, но первое желание быстро сменялось желанием этого не делать, а подождать пока она сама подойдет и заговорит. Ведь, в конце концов, он был прав, черт возьми. Нечего ей было делать в горах, где большинство из них почти наверняка скоро ждала верная смерть, потому что они были не столь обучены и опытны как немцы. Опасностей хватало и там, откуда она пришла. И там тоже можно было служить родине. Но в глубине души Антон знал, что там Катя имела бы больше шансов выжить, и злился оттого, что она отказалась их использовать. Отказалась из-за него. И теперь Антон чувствовал тревогу и за свое и за ее будущее, ответственность за которое как бы легла на него самого. Добровольцами из отряда двигало только одно желание – остановить врага, но враг был хитер, жесток и беспощаден, а потому Антон старался не думать о том, что должно было скоро произойти. Каким-то подсознательным чувством он надеялся на то, что останется жив. Кроме надежды никаких гарантий у него не было, но тем не менее он шагал по мокрым холодным камням вверх, сжимая гладкий приклад австрийской винтовки, и надеялся победить. Так прошло три часа.

Наконец, впереди раздался негромкий окрик, это Семен Ершов, впередиидущий, повторил переданную по цепочке команду Иванова остановиться на привал. Антон снял с плеча винтовку, скинул рюкзак на большой плоский камень, присел на него сверху и закурил. Осмотрелся. Туман слегка поредел и теперь взгляд проникал сквозь него метров на двадцать-тридцать. Чуть впереди скалы сужались и между ними был виден распадок, уходивший вниз. Это означало, что отряд уже поднялся на перевал и сейчас начнет спуск. Рядом присел Егор.

– Ну, как ощущения, сапер? – поинтересовался Гризов.

– Хорошо, – бодро ответил Егор, прикуривая папиросу, – Даже не хочется ничего взрывать, такая кругом красота. Идешь себе, любуешься окрестными видами и не верится, что где-то в соседнем ущелье прячутся фашисты, готовые в любой момент пристрелить тебя как собаку. Ну не могут они мирно сосуществовать с такой красотой. Не стыкуется все это.

– А они и не стараются мирно сосуществовать. Им дела нет до красоты, поскольку задание имеется: уничтожить побольше русских военных объектов. – ответил Антон, – Идут себе они чрез горы и размышляют только о том, как бы нам напакостить, сукины дети. А мы идем им на встречу и думаем о том же. Так что, жизнь не так проста, как кажется – она еще проще. А задание у нас вообще проще некуда – остановить немцев. Как уж это получится, один Бог ведает и верховное командование. Хотя, я думаю, что верховное командование на самом деле понятия не имеет чем эта операция может закончиться.

Егор молчал. Было видно, что он над чем-то усиленно раздумывает.

– Ты о чем задумался? – спросил Антон, – Изобретаешь новую бомбу, террорист?

– Навроде того, – ответил Егор, – Соображаю, сколько взрывчатки надо заложить в заряд, чтобы одновременно и народу положить немало, и лавину себе на голову не вызвать. Проблема, понимаешь.

– Да уж, – протянул Антон, – Проблема. Горы, они сотрясения воздуха и камней не переносят. Чуть перебрал – и разгневаются горные духи, забросают тебя камнями.

– Ладно тебе, – прервал его Егор, услышав негромкую команду капитана продолжать движение, – кончай. Как нас учили на рабфаке – духов не существует. И вообще, пора идти.

– Это ты-то говоришь про духов, что их не существует? – переспросил Антон, – Ты, потомок священнослужителя?

Егор нахмурился.

– Я забыл об этом. И вообще, мои родители со мной ничего общего не имеют. Пойдем, капитан сигналит.

Антон не стал продолжать. Они встали, затушили папиросы, кинув их в снег, и медленно зашагали за остальными солдатами, включаясь в общий ритм движения. Отряд вновь вытянулся по тропе, образовав ломаную линию, походившую на плавно извивавшуюся в тумане огромную змею. Антон осмотрелся по сторонам. Распадок резко расширялся на восток, и не будь тумана, с перевала открывался бы наверняка живописнейший вид. Но, увы, на этот раз не повезло. Кругом висела серая хмарь, позволявшая видеть только на несколько метров перед собой. Тропа круто шла вниз и Антон передвигался теперь прощупывая путь ледорубом – кто его знает, что может оказаться под ногами. Тем более, что справа скала резко переходила в довольно глубокий обрыв, дна которого не было видно. Выскользни какой-нибудь камешек из-под ноги, и костей не соберешь, а идущие рядом и моргнуть не успеют, как будет покоиться твой труп на дне глубокого ущелья. На память почему-то пришел эпизод из прошлой жизни. Антон тогда ходил в поход на далекий и знойный Тянь-Шань. Группа начинающих туристов уже почти закончила все свои восхождения и спускалась в последнюю долину, у выхода из которой начинались цивильные места. И вот, проходя вдоль последнего обрыва, одна из молоденьких девушек на глазах всей группы по чистой случайности сорвалась в пропасть. Раздался крик, все обернулись, но на краю обрыва уже никого не было. Люди застыли на месте, не в силах пошевелиться и осознать случившееся. И только руководитель группы приблизился к обрыву, постоял несколько секунд смотря в пропасть, и вдруг бросился следом. Никто не мог понять почему. Потом Антон узнал, что ему все равно грозила бы тюрьма, а он не хотел садиться. Наверное – решил все ускорить.

Спуск продолжался почти час. Антон сверхосторожно переступал с камня на камень, инстинктивно стараясь держаться как можно дальше от близкого обрыва, глубину которого он чувствовал чуть ли не печенкой, хотя и не мог рассмотреть глазами. Катя шла далеко впереди, и ее было совсем не видно. Гризов изо всех сил надеялся, что с ней все будет хорошо. По расчетам Антона где-то через пару часов отряд должен был спуститься вниз с перевала и втянуться в долину. Шли, в принципе, неплохо. Если удастся сохранить такой темп, то к вечеру могли добраться и до Узункола. Антон поправил свой карабин и ощутил холодную сталь оптического прицела. Раньше он был летчиком. Теперь – снайпером. Надо сказать, что это начинало ему нравиться. Сказывалось магическое влияние австрийской игрушки за плечами. Антон никогда не ощущал жажды убийства, но имея на плече столь качественное ружьишко, так и подмывало передернуть затвор, прицелиться кому-нибудь, стоявшему на расстоянии километра, прямо в глаз, и спустить курок. Увидеть, как где-то далеко, словно в кино, человек хватается за голову и медленно заваливается навзничь. Он падает, руки его разлетаются в стороны, безвольные, словно ветки ивы. На лице застывает маска смерти. Антон так явственно это представил, что позабыл, где находится и едва не свалился в пропасть, оступившись. Но когда он удержал равновесие, качнувшись, впереди раздался истошный крик.

Первые секунды Антон стоял, прислушиваясь к раздававшимся звукам. Тишина. Затем негромкий перестук посыпавшихся в пропасть камешков. И где-то далеко внизу – тупой удар о камни живого тела. Все повторялось. Почти так, как произойдет через сорок лет, если не считать, что сейчас в горах отряд специального назначения, а не бесшабашные студенты. По цепочке разнеслась негромкая команда – «отряду сгруппироваться к голове колонны». Антон медленно пошел вперед, предчувствуя непоправимое. Он не ошибся. Метров через тридцать, у кромки бездонного обрыва, в глубине которого клубился непроницаемый туман, стоял капитан Иванов и несколько бойцов. Они смотрели в пропасть с выражением застывшего ужаса на лицах. Когда Антон приблизился, капитан вытер проступивший холодный пот со лба, взглянул в его сторону и медленно проговорил:

– Егоршин оступился. – и, помолчав, добавил, – всем удвоить осторожность. Мы не можем погибать вот так, не нанося урона нацистам.

Отряд снова растянулся по тропе. Спустя пару часов, как и предполагал Антон, крутой спуск вдоль обрыва закончился и началась довольно пологая тропа, петлявшая меж огромных валунов. Чувствовалось, что местность немного выравнивается, и уже где-то недалеко находится долина. По наблюдениям Антона в долину они вышли и уже шагали по дну широкого ущелья, обрамленному с двух сторон высокими горами, но осознать это смогли только спустя четыре часа, когда туман понемногу рассеялся. Глазам уставших бойцов предстали величественные скалы, давившие людей своей непрошибаемой мощью. По дну ущелья тек неглубокий ручеек. Иванов остановил отряд и дал двадцать минут на отдых. Это было много.

– Орлы, – сказал он, – До Узункола нам осталось четыре часа ходу. Если поторопимся – успеем подняться до половины и заночевать под самым перевалом. А если пойдем без отдыха – должны успеть взять перевал раньше срока. Не исключено, что фашисты идут быстрее нас. Разрешаю высказаться.

Он посмотрел в уставшие лица бойцов. Никто из них не возразил капитану. Антон поискал глазами Катю, которую закрывали от него тела других солдат, но так и не нашел.

– Ну вот, – удовлетворенно проговорил Иванов, – Принято, так сказать, единогласно. Перекурить, отдохнуть на десять минут дольше положенного, и марш-бросок.

Антон скинул рюкзак и повалился на холодные камни. Полежал несколько минут, расслабляясь. Потянулся, посмотрел в небо. Очень высоко бежали стайками рваные серые облака. Когда-то давно, сейчас ему даже казалось, что этого вообще могло с ним не быть, он запросто летал меж этих серых облаков со скоростью мысли, резвясь и обгоняя эфирные радиоволны и иные сотрясения. Быть радиоволной ему нравилось, что ни говори. Можно перемещаться в пространстве, ощущая себя только частью этих безбрежных воздушных масс, наполненных снегом и дождем. Никаких тебе моторов и крыльев, просто часть неба, которая перемещается сама по себе, лишь иногда прихватывая с собой с одного места планеты в другое какие-нибудь небесные прибамбасы в виде неучтенных прогнозом погоды молний и града. Полная власть над временем и пространством. Почти что король небес. А теперь этот король лежал себе в теплой куртке на голых и острых камнях посреди кавказских гор, созерцая самого себя. Он был и не был одновременно.

– По-о-о-дъем! – разнеслось по долине. Капитан Иванов уже стоял на тропе с рюкзаком за плечами и автоматом на шее. Ледоруб за ненадобностью в долине был засунут за боковые стяжки рюкзака. «Здоровый мужик» – подивился выносливости немолодого уже капитана Антон. Хотя, действительно ли Иванов ходил в столь невысоком звании для своих лет, Гризов очень сомневался. Особенно после обмолвки часового в поселке. Но вопросов не задавал, в особом отделе свои порядки и причины. Лучше их не знать. Меньше знаешь – дольше живешь.

Бойцы нехотя поднимались, бряцая оружием. Предстоял недолгий, но изматывающий марш-бросок. Иванов подождал, пока все приготовятся, развернулся и быстро зашагал по тропе. До самого Узункола оборачивался только пару раз, чтобы посмотреть не упал ли кто от изнеможения. Через час ходьбы окружающее для Антона стерлось и слилось в нечто расплывчатое. Он не видел окрестных гор, а лишь шагал как заводной автомат или робот, неосознанно переставляя ноги. Шумно вдыхал воздух как загнанная скаковая лошадь. Мысли, между тем, текли своим чередом. Он снова вспомнил про Катю и захотел извиниться. Потом вдруг перед его глазами всплыл родной зал микрофонщиков, посты радиоперехвата и сидевшие за ними солдаты. Они курили, пили чай и о чем-то переговаривались. Затем появился полковой плац, по которому, лихо задирая ноги в кирзовых сапогах, шагала строем целая рота. В сторонке стоял прапорщик Жмень и удовлетворенно попыхивал папиросой – ему безнаказанно удалось стянуть мешок картошки со склада. Неожиданно все заслонила долговязая фигура комбата. Волков словно бы смотрел на Антона сквозь увеличительное стекло, моргал и злорадно потирал руки. Антону неудержимо захотелось врезать комбату по носу, но рук своих он не чувствовал. В настоящий момент для него существовала только растущая с каждым шагом тяжесть за спиной. Она придавливала Антона к земле. Винтовка оттягивала плечо так, что хотелось ее сдернуть и выкинуть – былой мистической любви к австрийской игрушке уже не чувствовалось. Только тяжесть. Ноги постепенно отказывались сгибаться и переставлять их приходилось большим усилием воли. Видимо, все остальные бойцы находились в таком же положении, поскольку за все время марш-броска никто его не окликнул и не спросил о чем-нибудь. Со всех сторон слышалось лишь натужное молчаливое сопение. Когда Антон услышал откуда-то издалека команду, означавшую привал, то не поверил и продолжал шагать автоматически. А потом, осознав, медленно повалился на камни и задышал словно паровоз после пробега Владивосток-Питер.

Мысли медленно приходили в стройное соответствие. Горы, небо, долина, снег. Снег? Антон приподнял голову и огляделся. Отряд остановился у самого подножия огромной горы, все склоны которой были усыпаны глубоким на вид снегом. Видимо, это и была долгожданная Свага. Справа от ближайшего склона виднелась широкая морена. Кругом – горы чуть пониже, но тоже высокие, увенчанные островерхими шапками, на которых кое-где на предзакатном солнце тускло блестел лед. Антон поднял глаза на солнце и понял, что день быстро гас. Еще час и наступят сумерки, а почти сразу затем ночь. Темнело в горах мгновенно. Идти на подъем ночью и с профессионалами было делом опасным, а с необученным отрядом вообще представлялось верной гибелью. К тому же Антон разглядел на вершине ледник, двумя языками пересекавший подъем. Но выбора у них не было. В конце концов в отряд набирали добровольцев, сами напросились. Так что теперь оставалось уповать кому на Бога, а кому на компартию. Тем не менее, нельзя сказать, что услышав команду «Подъем», Антон сильно обрадовался. Тело уже ныло нещадно – такие переходы, особенно по суперпересеченой местности неподготовленным людям, даются нелегко. Рядом стоял Егор, растиравший скрюченные от холода пальцы. Катя уже находилась рядом с капитаном. Только сейчас Антон вдруг почувствовал высоту. Стало заметно холоднее, вокруг уже не было той живописной растительности, как внизу. Одни голые камни. Скорее всего они поднялись почти на две с половиной тысячи метров над уровнем моря. Сам Узункол был обозначен в три семьсот и был очень непрост. Иванов собрал бойцов вокруг себя и сказал:

– Ребята, настал решающий момент. Перед вами Узункол, за ним – немцы. Мы должны взять этот перевал первыми и устроить на нем засаду. «Эдельвейс» идет из другой долины, которая заканчивается перевалом, примыкающим к Узунколу. Если немцы нас опередят, то расстреляют на подъеме. Прятаться здесь негде. С Узункола прямой путь вниз к электростанции. Поэтому быстрый штурм – наш последний шанс.

Он указал на стоявшего рядом здорового черноволосого бойца.

– Если меня убьют или случится что-то непредвиденное – капитан Семенов займет мое место.

Иванов повернулся и посмотрел в сторону Сваги, нависавшей необъятной громадой.

– Дело нелегкое, но вы все в прошлом альпинисты, хотя и давно без тренировки. Времени нет, придется вспоминать на ходу. Ночь нас застанет на середине подъема. Будем идти, пока сможем. В крайнем случае заночуем прямо на скале. Перевал высокий, но отвесных подъемов всего два, и все в средней части горы. Выше – рыхлый снег и ледник. Сейчас пять минут перекусить и оправиться. Затем начнем штурм перевала. Всем обвязаться страховочными веревками по трое.

Антон подошел к своему рюкзаку и достал из специального непромокаемого мешочка небольшую плитку шоколада с горстью изюма. Перемешал, закинул все это в рот и медленно прожевал. Показалось мало. Он достал еще сухофруктов и снова набил рот. Постепенно появилось чувство легкой наполненности желудка. Открывать тушенку Антон не хотел, поскольку идти на подъем с полным желудком не рекомендовалось. Лучше открыть ее наверху, после успешного подъема, с чувством глубокого удовлетворения жизнью на данном отрезке времени. Ведь нет ничего лучше, чем съесть банку тушенки, сидя в спокойной обстановке посреди ледника на высоте почти четыре тысячи метров и плюнуть оттуда вниз, ощутив власть над пространством.

Рядом сидел Егор и тоже жевал сухофрукты. Оглядевшись, Антон увидел, что практически все бойцы разделяют его чувства – никто не ел тушенку, хотя имелась она у всех. Катя лизала шоколадку, сидя на камне, подложив под себя увесистый моток веревки. Как он заметил, девушка вообще ела очень мало – хорошая черта в хозяйстве.

– Подъем! Выходим на штурм. Всем разобраться по тройкам и начать движение. Первой идет моя тройка. Затем капитана Семенова и все остальные. Замыкающей – тройка Кошкина.

Антон вздрогнул – ведь это его звали сейчас Кошкиным. Он очень хотел бы взять в свою тройку Катю, привязав ее к себе веревкой он был бы спокоен, что она не сорвется, а если что – уж лучше погибать вместе. Но Катя было определено место в первой тройке с Ивановым, а в одной упряжке с Антоном шел Егор и Емеля, которому Антон дал новую кличку «чтоб жизнь медом не казалась». Далать было нечего. Отряд разобрался по связкам и двинулся на штурм.

Снег и правда оказался глубоким и чем выше поднимался отряд – тем глубже. Первым приходилось тропить, то есть утаптывать снег ногами, оставляя другим проторенный путь. Так шли час. Движение резко замедлилось, а вскоре начался и первый отвесный участок. Перед отрядом возникла стена высотой метров двадцать, без видимых путей обхода. Иванов отвязался от своих спутников и, прицепив с помощью карабина страховочный трос к твердому кожаному поясу, полез вверх по стене, засовывая пальцы в видневшиеся щели и забивая в них стальные крюки с отверстиями, через которые капитан пропускал веревку. Преодолев отвесный участок, он дал команду остальным на подъем, а сам страховал сверху. Второй пошла Катя. Антон снизу следил за тем, как она неумело передвигается по стене, то и дело сползая вниз на несколько метров, обдирая руки в кровь. К счастью, Иванов ее страховал хорошо. В конце концов, когда каким-то чудом ей удалось забраться метров на десять, капитан просто вытянул ее вверх как куклу за счет собственной силы. Затем пошли остальные бойцы. Кто лучше, кто хуже, но постепенно все преодолели отвесный участок. Кое-кто даже в связках. У Антона подъем прошел гладко и быстро, он даже не ожидал от себя такой прыти – видимо сказывалась любовь к скалолазанию.

Когда Антон, первым из тройки, вылез наверх и подстраховал остальных, отряд уже вытянулся по склону метрах в ста вверху. Снова пришлось догонять. На ходу Антон пытался отогреть руки, замерзшие во время разминки на отвесной стене, от которой веяло мертвенным холодом. Кажущееся преимущество замыкающего, которому полагается двигаться уже по протоптанной тропе сводилось на нет, поскольку по ней прошло уже такое количество народа, что снег опять стал рыхлым и лишь немного примятым. Но это все равно было лучше, чем идти по целине. Антон старательно вгонял ледоруб в снег, чтобы в случае падения успеть «зарубиться» и не сползти обратно к отвесной стене. Погибнуть – дело недолгое. А вот попробуй выстоять и победить. Немного мешала винтовка. Антон даже немного пожалел о своем выборе оружия, поскольку на подъеме короткий автомат был гораздо предпочтительнее. Но передумывать было уже поздно, его считали в отряде за снайпера.

Отряд поднялся метров на двести, петляя между камнями и причудливыми изгибами скал. Иногда Гризов поглядывал на солнце и видел как приближается закат. Воздух уже заметно посерел и сгустился. Лучи солнца иногда не пробивались сквозь облака. Светило медленно, но верно падало за скалистый хребет. Надо было торопиться и Иванов это понимал. Еще через полчаса отряд подошел ко второму отвесному подъему, метров на пятнадцать выше первого. На этот раз все повторилось, только Катя шла третьей, а двое мужчин страховали ее сверху. В противном случае был большой риск не удержать ее в случае срыва. Вообще, Антон заметил, что Иванов вел отряд довольно грамотно, наверное сам в прошлом собирал медали за восхождения и принадлежал к тем первым альпинистам, которые штурмовали непреступные пики ко дню рожденья Сталина и по заданию партии без всякого снаряжения. Родись Иванов в его время, то наверняка бы получил звание тигра скал, за покорение всех семитысячников планеты. Как бы это ни было, сейчас он был как нельзя кстати. Без него отряд вряд ли смог бы слаженно передвигаться.

За вторым подъемом начинался ледник. Когда Антон преодолел отвесную стену, едва не уронив в пропасть ледоруб, солнце почти скрылось за хребтом и светило откуда-то снизу из соседней долины. По темному небу разлился матовый отблеск алых лучей. У Гризова появилось ощущение, что разом похолодало градусов на десять. В горах солнце – это все, оно и светит и греет. Если его нет, лучше сидеть у костра в палатке, а не шариться по сложным перевалам впотьмах в поисках верной гибели. Антон успел разглядеть начинавшийся метрах в ста мощный ледник, а это означало большую опасность, чем вся встречавшаяся до сих пор. Скрытые под снегом глубокие трещины и разломы и днем-то было не разглядеть, а сейчас траверз через ледник представлялся самоубийством. Еще никто и никогда не ходил по ледникам ночью. Иванов подождал, пока связка Гризова подтянется к остальным, сгруппировавшимся на краю ледника. Солнце уже село и стало совсем темно, лишь снег белел, давая слабые ориентиры и едва светился, казалось уже так близко, провал на правом плече горы – это был Узункол. Но предстояло еще пересечь ледник. Когда Антон, медленно шагая по рыхлому снегу, потому что тропы было уже не видно, привел свою тройку к краю ледника, капитан наставлял бойцов.

– Передвигаться очень медленно, прощупывая ледорубом каждый сантиметр под ногами. Сами знаете, под снегом масса трещин. В лучшем случае сломаете ногу и не сможете идти дальше, а в худшем – поминай как звали. Один уже лежит на дне пропасти не похороненный. Так что – от каждого шага зависит выполнение задания. Фонарики включать нельзя – свет видно с такой высоты очень далеко. А немцы поблизости. Ну все. Вперед.

И первым ступил на ледник. Горные ботинки, с вколоченным в подошву подобием шипов, скребанули по гладкой и скользкой поверхности. Капитан сделал несколько шагов и остановился. Вторым шагнула на лед Катя. В темноте лиц было не видно, но и отделенный от нее тремя связками бойцов, Антон чувствовал как колотится ее сердце – один неверный шаг и тебя больше нет. А вместе с тобой и еще двоих. Веселая перспектива. На секунду у Антона даже промелькнула предательская мысль «И на кой хрен я поперся в эти горы?«, но была тут же подавлена усилием воли. Мандраж на леднике означал смерть еще более верную. Такое состояние в своем времени его спутники определяли фразой «Я эти горы в телевизоре видал!». Но здесь еще не было телевизора и Антона никто бы не понял, вздумай он жаловаться на жизнь такими словами. Но он и не жаловался. Просто, когда подошел его черед, мысленно перекрестился и вступил не ледник. Тонкий слой снега скрипнул под окантованной подошвой ботинок. Ледоруб выбил стайку льдинок. Последний бросок на перевал начался. В группе установилось гробовое молчание. Казалось и ветер, дувший на высоте сильнее, а на леднике вообще заставлявший едва ли не скользить под парусом словно буер, немного стих, проникшись сложностью обстановки. Шли молча, так что было слышно дыхание связанных с тобой одной веревкой людей. Антон изо всех сил старался не думать ни о чем, а только наступать осторожно в снег, десять раз проверив его на прочность жалом ледоруба. Он не раз вспомнил свои швейцарские «кошки», одев которые на подошвы, возникало ощущение, что ходишь не по льду, а по пластилину – так глубоко впивались тонкие и прочные стальные шипы в твердый лед. Эти же ботинки скользили едва похуже коньков.

Один раз Антон ткнул ледорубом перед собой и едва не потерял равновесие – стальное жало прошло сквозь снег, как сквозь масло и не воткнулось ни во что. Значит впереди была трещина. Антон прощупал ее вправо – все та же пустота под снегом. Слева ледоруб глухо стукнул об лед. Антон повернул влево и обошел трещину, уведя за собой остальных. Что творилось с остальными бойцами, было абсолютно неизвестно, сверху раздавались только мерные удары железа об лед и натужное сопение. И вдруг тишину разорвал истошный крик. Антон вскинул голову, но ничего не увидел. Только темнота. Инстинктивно он ускорил шаг, и вдруг правая нога ушла по колено под снег. У Антона перехватило дыхание. «Вот оно» – пронеслось в голове. Но провалившись на полметра, он не уходил дальше. Значит зацепил край широкой трещины, либо угодил в узкую. Антон попытался взять себя в руки – сердце стучало как бешеное – и медленно, положив ледоруб на поверхность плашмя, стал вытягивать увязшую ногу. Сзади остановился как вкопанный Егор, от неожиданности превратившийся в соляной столб, вместо того, чтобы обеспечить Антону страховку. Сантиметр за сантиметром Гризов вытягивал ногу из трещины, и в конце концов ботинок снова оказался на поверхности. «Повезло. – подумал Антон, – Очень повезло». И только сделав шаг, осознал окончательно, что с ним могло произойти. На секунду он застыл недвижимо. Подошедший сзади Егор тронул его за плечо и тихо спросил:

– Ты как?

Антон словно очнулся ото сна и ответил металлическим голосом:

– Нормально. Идем дальше.

Сзади показался Емеля, осторожно обходивший трещину, в которую провалился Антон. Связка прошла еще метров тридцать и стало видно группу бойцов, сгрудившуюся над чем-то. Они тихо переговаривались вполголоса. Антон разобрал голос капитана, который сказал:

– Включите фонарик, надо посмотреть что с ними. Только светить вниз, не ерзать по окрестностям.

Вспыхнул и уткнулся вниз тонкий луч, показавшийся ослепительно ярким в кромешной темноте. Антон, приблизивший совсем вплотную к бойцам, увидел широченную трещину с обсыпавшимися краями. Она явно была полностью скрыта под снегом. Боец посветил фонариком в глубину, но яркий луч терялся во мраке, так и не достигнув дна. Трещина изгибалась и уходила под основной язык ледника. Судя по всему, до дна было не меньше пятидесяти метров. Упав туда, не уцелел бы никто. Бывали конечно всякие случаи, но смерть наступала в девяноста пяти процентах. Иванов тяжело вздохнул и стиснул зубы.

– Их уже не вернуть.

И обернувшись к остальным приказал:

– Продолжать движение.

Погас луч фонарика. Молча и в кромешной тьме отряд двинулся дальше вверх. Судя по всему, в трещину свалилась вторая связка, причем все трое. Падение произошло так неожиданно, что никто из них не успел вогнать острый язык ледоруба в лед и закрепиться. Теперь все они покоились на дне глубокой трещины. Не исключено, что чудом кто-то остался жив, но Антон ему не завидовал. Лучше было пустить себе сразу пулю в лоб, поскольку выбраться оттуда одному было абсолютно невозможно. Здесь нужна была спасательная операция, и не ночью. Через полчаса утомительной и нервной ходьбы по льду Антон вдруг почувствовал под ногами твердый камень. Не веря своим ощущениям, он ударил ледорубом в снег и услышал глухой стук о каменную поверхность. Ледник кончился. Значит скоро будет перевал. Антон снова ускорил шаг. Еще немного, и в лицо ударила струя ледяного ветра, врывавшегося в широкую расщелину между скал. Это был перевал Узункол.

Глава 11. Двойной капкан

Утро наступало ужасно медленно. Антон лежал в снегу между камней в полузабытьи и грезил наяву. Порой ему казалось, что он спит, видя сказочные сны об уютном кирпичном доме, в котором горит огонь, распространяя вокруг себя благословенное тепло. Вокруг сидят друзья, неторопливо и с наслаждением курят сигареты, ведут беспечную беседу о прелестях жизни. То вдруг перед ним возникала черная ломаная линия перевала с белым пятном снега посередине. Потом он снова оказывался в доме и пил глинтвейн. Потом снова перевал. Антон не мог поручиться, где именно он находится в настоящий момент, но был абсолютно уверен, что глаза его широко раскрыты, а рука сжимает снайперскую винтовку.

Отряд, потерявший на подъеме троих человек, полукольцом охватил перевал. Оставшиеся одиннадцать бойцов лежали зарывшись в снег и ждали наступления рассвета. Небо на востоке едва окрасилось в серо-розовые тона. Капитан Иванов уже битый час наблюдал за перевалом в мощный бинокль, но пока было все спокойно. Никакого движения. Вдалеке, сбегая с соседнего перевала-близнеца, шумела горная река, в нижнем течении упиравшаяся в Ингури-ГЭС. Немцы ожидались как раз со второго перевала, перейдя через который они могли углубиться в долину и достичь электростанции. Но на спуске со второго перевала они неминуемо должны были пересечь небольшое плато перед Узунколом. Плато идеально простреливалось с близкого расстояния, но вот с того места, где сейчас находился отряд, его полному обзору мешали отроги. Отчетливо виднелась только левая сторона плато. В конце концов Иванов принял решение передвинуться вперед и сделать засаду в отрогах, ответвлявшихся от основного массива скалы. Там должно было быть много удобных позиций для автоматчиков, и тем более для снайперов. Немцев могло оказаться значительно больше, поэтому необходимо было использовать укрытия по максимуму. Капитан подозвал к себе капитана Семенова и приказал ему выдвинуться вперед с тремя бойцами. Весь отряд уже переоделся в белые маскхалаты и почти сливался с окружающим пейзажем. Антон, наконец сфокусировав зрение на одном объекте, разглядел лежавшую в десяти шагах Катю. Она спряталась за большим валуном и напряженно вглядывалась в перевал. Ни тени страха. Лицо ее даже раскраснелось от волнения, а в глазах появился азарт. Глядя не нее можно было сказать, что охота на фашистских диверсантов – ее любимое дело. «Вот упрямая баба», – подумал Антон и, отвернувшись, тоже стал разглядывать перевал, приблизив к себе винтовку. Выдвинувшись вперед бойцы во главе с капитаном Семеновым проползли по-пластунски добрую сотню метров и, достигнув первого отрога, присели на корточки, держа автоматы а руках. Затем двинулись дальше короткими перебежками. Спустя минуту последний из бойцов скрылся за скальным выступом. Им было приказано разведать подступы к плато. Почти несколько минут стояла гробовая тишина, и только отдаленный шум речки напоминал о наличии жизни в горах. Антон повертел головой по сторонам, разглядывая нависавшие с двух сторон над перевалом вершины Сваги, почти полностью укрытые снегом. Прошло еще минут десять. Все было по-прежнему тихо.

Иванов забеспокоился – если впереди все нормально, то Семенов с бойцами уже должен был вернуться назад, но его не было. Помедлив еще минуту, он приказал четверым двигаться за ним, а Антону, Егору и Емеле прикрывать тыл. С ними же оставалась и Катя, чему Антон несказанно обрадовался, но тут же подавил неуместные на войне чувства. Капитан с бойцами передвинулся к отрогам. Двое держали склоны, еще двое и капитан – центр спуска. Очень медленно они преодолели перевал и спустились вниз на сто метров. Все вокруг дышало спокойствием, от обилия белого цвета горы сливались в глазах в сплошную картину. Но разведчиков нигде не было видно. Капитан выглянул из-за камня и вдруг увидел прямо перед собой, метрах в пяти, черные подошвы ботинок с металлическими кантами. Там, лицом в снег, лежал человек в белом маскхалате. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, валялся компактный десантный автомат. Приглядевшись, Иванов увидел черную рукоятку финского ножа, торчавшую из спины бойца, и небольшое алое пятно на белом маскхалате вокруг нее. До капитана еще не полностью дошел смысл увиденного и он скорее почувствовал, чем заметил боковым зрением, едва уловимое движение на скале слева. Капитан вскинул автомат и, резко развернувшись, хлестнул короткой очередью наугад. Раздался сдавленный крик, от скалы отделился человек в белом маскхалате и, схватившись за живот, рухнул с двадцатиметровой высоты вниз на камни, выронив автомат с узким прямоугольным магазином. Иванов еще на лету опознал в оружии немецкий «Шмайсер». И тотчас горы словно ожили. С двух сторон откуда-то сверху грянуло сразу несколько автоматных очередей. Боец, прятавшийся за камнями слева от капитана, схватился за грудь и рухнул замертво. Еще двое стали отступать, отстреливаясь на звук от засевших в складках горы нацистов. Они смогли пройти всего метров двадцать и оба задергались в конвульсиях, поймав в грудь несколько кусочков свинца. Капитан укрылся за огромным камнем, лихорадочно соображая двигаться назад или ждать здесь, пока не подойдет подкрепление. Камень был очень удачно расположен. Рядом с ним лежал другой, поменьше, и между ними находилось углубление, которое и спасло капитану жизнь. Пули свистели над головой, отскакивали от камней, но не могли поразить его. Капитан знал, что долго он тут не продержится. Пока немцы стреляли, Иванов успел насчитать по крайней мере десяток автоматов, а сколько еще снайперов. Не исключено, что это вообще половина группы. Скоро немцы перестали стрелять, поняв, что его сейчас не достать. Пальба разом смолкла, и наступило затишье, словно ничего и не произошло на перевале. Только шум речки стал отчетливее.

Услышав стрельбу, Антон встрепенулся. Перестрелка длилась всего минуту и быстро смолкла, что могло означать только одно – кто-то кого-то победил. Судя по тому, что Иванов не возвращался, он лежал сейчас мертвый на спуске с перевала. «Ни хрена себе устроили засаду.» – мысленно выругался Антон, и даже сплюнул на снег. Все насторожились. Егор и Емеля, передернув затворы автоматов, стали озираться по сторонам. Антон задумался – надо было что-то решать, ведь теперь в группе командовал он. Положение, нечего сказать, было веселое. Сзади отвесные стены и ледник, испещренный глубокими трещинами. Спереди вооруженный до зубов и натасканный специально для войны в горах отряд нацистских альпинистов со звучным названием «Эдельвейс». В активе трое мужиков с оружием и одна насмерть переруганная девушка – услышав перестрелку, Катя подползла к ним поближе, с нее слетела напускная гордость и на лице был только безотчетный страх. «Поняла наконец, – злорадствовал про себя Антон, – Что не в бирюльки играем.» Но молчал, потому что жалко было, если она тоже погибнет. Он, хоть и молодой, но мужик. У него призвание такое – воевать, если что случится. А она застряла на этом перевале в конечном итоге из-за него. «Нечего было в госпитале к медсестрам приставать», – отругал себя Антон задним числом. В пассиве находилось одиннадцать бойцов, погибших ни за грош. «А может продал кто? – подумал Антон, – Хотя теперь это уже неважно». И вдруг его осенило.

– Слушай, Егор, – сказал он шепотом, – Ты свое устройство с радиовзрывателем сварганил?

Егор посмотрел на него, еще не совсем улавливая мысль.

– Ну, да. Готово. Лежит у меня в рюкзаке. При желании небольшой железобетонный мост можно подорвать. Только что ты хочешь здесь рвануть? Нет ведь никаких коммуникаций.

– Есть идея. Мы не пойдем через перевал, там нас как птенцов перещелкают. Фрицы засели на скалах с двух сторон и простреливают все проходы. Поэтому и живым никто не вернулся. Но и внимание у них на этом самом проходе сконцентрировано.

Антон повернулся на бок и указал на нависавшую над ними левую вершину Сваги.

– Мы пойдем туда. Поднимемся на вершину и обозреем ситуацию. Наверняка ребята из «Эдельвейса» залегли чуть пониже и держат на мушке перевал. Значит, если повезет, с вершины можно увидеть всех, или почти всех, засевших на левом отроге. Мы бросим твою игрушку прямо им на голову и рванем. Грохнет так, что мало не покажется. Если кто и уцелеет от взрыва, то лавина следом им обеспечена. Надо будет только найти такое место, чтобы самих не снесло. А потом, положив фрицев, спустимся под прикрытием отрога в долину. С правой стороны нас не достанут, да и лавина им засыплет дорогу, если в погоню двинутся. Ну а мы – прямиком вниз на электростанцию. Там посмотрим, что к чему. Все же стены. Да и охрана там должна быть.

Егор даже присвистнул от такой перспективы. Даже если это грозило смертельной опасностью, от предложения взорвать что-нибудь он никак не мог отказаться. Катя смотрела на них, как на сумасшедших. Емеля выслушал план и молча согласился. После перестрелки он как-то подобрался и предпочитал не выдвигать своих идей, а выполнять чужие приказы. В конце концов они были на войне, а Антон сейчас остался за командира.

Небольшой отряд короткими перебежками достиг скалы и начал лихорадочно карабкаться вверх. К счастью подъем на левую вершину Сваги не был особенно трудным. Антон поблагодарил Бога за то, что им не пришлось лезть на правую вершину, которая выглядела почти неприступной. Смогли обойтись без крюков и веревок, хватило собственных навыков скалолазанья. Даже Катя, у которой это получалось слабо, на сей раз смогла без страховки преодолеть шестиметровый почти голый выступ. В экстренной ситуации организмы использовали все резервы. Антон только диву давался, как легко прошел подъем еще метров на пятьсот над перевалом. Вскарабкавшись на вершину, он остановился и посмотрел вниз. Отсюда было видно как через перевал с противоположной стороны медленно двигалось несколько фигур в маскхалатах. Еже несколько, создавалось такое ощущение, зачем-то окружали огромный валун. У Антона на секунду промелькнула догадка, но оформиться в мысль не успела. Он двинулся вперед и, осторожно высунувшись, посмотрел вниз на отрог. Остальные прильнули к гладкой скале рядом.

Антон оказался абсолютно прав. Почти в двухстах метрах под ними, в складках отрога лежали немецкие десантники в белых маскхалатах, абсолютно незаметные снизу, но отчетливо видные отсюда на фоне тыльной стороны черных скал. Их было пятнадцать. Наверняка на другой стороне перевала еще столько же. Антон едва не присвистнул от удивления. Значит отряд был с самого начала вдвое меньше немецкого по количеству бойцов, а теперь и вообще не шел с ним ни в какое сравнение по боеспособности. Десять нацистов были вооружены выкрашенными в белый цвет «Шмайсерами», а остальные прильнули к оптическим прицелам карабинов. Ближе всего к вершине находилось еще двое в маскхалатах с биноклями в руках. Они смотрели в долину и о чем-то переговаривались. Антон подозвал Егора и показал ему немцев.

– Как думаешь, докинем?

Егор осмотрел место наметанным глазом и сказал:

– Нет, не докинем. Вот если бы спуститься вон туда, влево, метров на пятнадцать ниже. Это будет идеальный плацдарм.

Антон посмотрел по направлению вытянутой руки и разглядел небольшой скальный выступ, расширявшийся настолько, что четверо человек могли там спокойно уместиться. Выступ был огражден с трех сторон большими камнями и находился чуть ниже того места, где они прятались сейчас. В обычном положении им хватило бы десяти секунд, чтобы перемахнуть через это расстояние, но добраться до него не привлекая внимания нацистов будет невозможно. Их успеют заметить и, если не застрелят сразу, окружат и добьют чуть позже. Выходов оттуда абсолютно не было, хотя убежище и позволит отстреливаться достаточно долго. Антон лихорадочно соображал что делать, но вдруг далеко внизу раздался взрыв. Немцы как по команде повернули головы на звук. Антон злым шепотом крикнул:

– Все за мной.

И заскользил вдоль отвесной стены по узкой полочке. Егор, Емеля и Катя бросились за ним, прижимаясь к скале. Подними сейчас хоть один из нацистов голову вверх и оберни назад, он заметил бы четыре беспомощные фигуры, быстро двигавшиеся по открытой скале. Одной автоматной очереди было достаточно, чтобы свалить всех. Но им повезло. Антон первым запрыгнул на площадку и спрятался за камни. Следом вскочил Егор, потом Катя. Емеля споткнулся и упал, зацепившись ногой за небольшой камень, попавшийся на пути. Он вполз за укрытие и затащил свой рюкзак, но задетый камень сорвался вниз. Камень падал, отскакивая от каждого излома скалы, и наконец достиг площадки, где прятались немцы, звонко ударившись. Это не ускользнуло от обостренного слуха немцев. Трое автоматчиков разом обернулись на звук и, увидев заползавшего в укрытие Емелю, открыли беглый огонь. Кругом запели пули.

– Давай твою игрушку, – заорал Антон Егору, – больше ждать нечего.

Егор вытащил из рюкзака четыре связанных вместе толовых шашки, в самую середину которых было вживлено загадочное устройство, походившее на допотопный радиоприемник (хотя допотопным он был только для Антона), и подготовил его, нажав едва видимую кнопку. Потом достал из рюкзака нечто похожее на портативную рацию с короткой антенной.

– Кидай прямо на головы. – приказал Антон, – Сразу над ними висит снежный козырек. От сотрясения он обязательно упадет и засыплет всех. Давай!

Егор чуть-чуть привстал и, подождав пока огонь немного ослабнет, метнул бомбу на голову немцам. Пальба разом прекратилась, видимо, нацисты приняли ее за обычную гранату и вжались в камни, ожидая скорого взрыва. Не теряя ни секунды, Егор еще больше высунулся из укрытия, вытянул вперед руку и нажал на кнопку дистанционного взрывателя. Скалу потряс мощный взрыв. У сидевших в укрытии бойцов гора заходила ходуном под ногами от сотрясения. В разные стороны, словно пущенные из пращи, разлетелись сотни мелких камней, забарабанив по окрестным скалам. Внизу родился какой-то гул, который все усиливался по мере удаления. Антон не утерпел и высунулся, когда над головой перестали летать камни, а скала успокоилась. Его глазам предстала абсолютно белая площадка. Там, где только что лежали немцы в маскхалатах, теперь был насыпан пятиметровый слой снега – могила для доброй половины отряда «Эдельвейс».

– Получи, фашист, гранату! – радостно заорал Антон, и готов был заплясать на месте, если бы не вспомнил о том, что он командир.

Однако фашисты на другой стороне перевала были еще живы и тут же напомнили о себе. Над головой Антона взвизгнула снайперская пуля, расплющившись о скалу. Гризов спрятался обратно в укрытие и приказал остальным:

– Спускаемся по одному и быстро. Снайперы держат нас на мушке, но если проскакивать по одному, можем выпутаться. Я иду первый. Остальные следом и не задерживайтесь долго.

Антон закинул за плечи рюкзак и, выскочив из укрытия, рванул что было сил обратно к спасительной вершине. Пуля взвизгнула, прошив рюкзак насквозь, но не причинив вреда самому Антону. Последние несколько метров он преодолел за два гигантских прыжка и рухнул на камни, когда был уже вне опасности. Спустя несколько секунд рядом упала Катя. Антон даже оторопел от неожиданности.

– Я же сказал по одному. А ты что, сразу за мной бросилась?

Катя молчала, натужно дыша. Потом сказала.

– Я так испугалась, что тебя вдруг убьют.

Антон перевел дух и чуть не рассмеялся. Ситуация вдруг показалась ему комичной.

– Интересно, ну и как же ты меня спасла бы?

Катя виновато улыбнулась.

– Не знаю.

Она была сейчас такой близкой и желанной, что Антон не удержался. Он вдруг притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы. Катя не отстранялась, а ответила на поцелуй. Где-то далеко, как им показалось, застучала автоматная очередь. Засвистели пули. Но они целовались и на все было наплевать. Еще как минимум полчаса немцам сюда точно не добраться. Рядом упало что-то тяжелое и выругалось матом. Это был Егор.

– Они тут целуются, ё-моё. Бежать надо, а не целоваться.

Антон и Катя с сожалением оторвались друг от друга, и посмотрели на Егора с укоризной, словно он сорвал им разговор о помолвке. Егор, еще не пришедший в себя после бега под пулями, отвернулся и сказал в сторону:

– А мне-то что. Целуйтесь себе. Я свое дело сделал.

Но миг счастья миновал очень быстро. Пора было действительно уносить отсюда ноги, пока вторая половина диверсантов из «Эдельвейса» не вернулась рассчитаться за своих. Троица отползла от прохода в скалах, освобождая место Емеле, который вот-вот должен был показаться в проеме. Он и показался. Выскочил, волоча рюкзак в левой руке, и побежал к поджидавшим его бойцам. На самой середине он вдруг зачем-то остановился и ударил себя рукой по нагрудному карману, а когда убрал с него руку стало видно крошечное красное пятнышко на уровне сердца. Емеля выронил в пропасть рюкзак и посмотрел на застывших в двадцати метрах Антона, Егора и Катю как-то удивленно, словно не верил в то, что с ним произошло. Затем качнулся и сорвался вниз. Удара от падения не было слышно – Емеля упал в пятиметровый слой рыхлого снега. Первым в себя пришел Антон, ему нельзя было раскисать ни при каких обстоятельствах.

– Пора, – сказал он, поднимаясь во весь рост. С этой стороны скалы надежно хранили их от пуль немцев. Антон осмотрел спуск с вершины и указал на наиболее пологий склон, спускавшийся в противоположную сторону от перевала. Склон выходил в долину, где стояла Ингури-ГЭС. Антон первым стал спускаться по нему, Катя следом, а замыкающим был Егор. К счастью с этой стороны Свага была менее крутой, чем с права. Лавируя между скальных выступов и страхуя друг друга на спуске, они благополучно спустились с вершины на небольшое плато. Отдохнув несколько минут, троица двинулась дальше. Через двести метров им пришлось вешать веревку для спуска, поскольку в этом месте склон резко обрывался вниз. Первой спустили Катю, обвязав веревкой. Когда ее ноги коснулись камней внизу, она отвязалась и помахала рукой. Следом спустился Антон, вбив для более надежной страховки пару крюков с проушинами в скалу. Егор забил еще один крюк на самом верху, перед спуском пропустил через него веревку, и съехал вниз быстрее всех, отталкиваясь от скалы ногами.

– Классный дюльфер! – похвалил Антон его способ спуска, когда Егор достиг остальных.

– Чего? – не понял тот.

– Да так, ничего, – осекся Антон, – спускался хорошо, говорю. Профессионально.

– А! – только и ответил Егор, сдергивая веревку сверху. Когда она, выскользнув из проушин, соскользнула вниз, Егор смотал ее в бухту и прикрепил сбоку рюкзака. А вот крюками пришлось пожертвовать.

Когда они спустились до самой долины, уже начинались сумерки, которые очень скоро должны были перетечь в темную ночь. Холодало. Поэтому приходилось постоянно двигаться, даже на привале. Немцев не было видно, видимо лавина все-таки здорово нарушила их планы, перекрыв дорогу в долину. Но на полный отрыв от остатков «Эдельвейса» Антон и не рассчитывал. Это были слишком опытные и битые волки, чтобы отказаться от своего задания. Поэтому война продолжалась. Они сидели на берегу реки Ингури, по имени которой и назвали электростанцию бедные на фантазию коммунисты, и прикидывали дальнейший план действий. Антон хоть и был за старшего, все же советовался с остальными. После поцелуя под обстрелом между ним и Катей как бы сломались последние барьеры. А Егор был нормальным парнем, без особых задвигов.

– Предлагаю отдохнуть еще минут пять и двигаться вниз к электростанции. Судя по карте, если она не врет, нам идти всего несколько часов. – предложил Антон.

– Ночь наступает. – высказал опасение Егор, – Может переждем здесь до рассвета?

– Нет, – решительно сказал Антон, – Мы рискуем не проснуться. Я более чем уверен, что нацисты уже почти спустились с перевала и пойдут ночью. У них времени тоже в обрез. Завтра должно закончиться выполнение заказа на заводе. Остановить их мы не смогли, только слегка задержали. На электростанции ничего ни о них, ни о нас не подозревают. Поэтому надо спешить прийти туда первыми. Иначе нас могут настичь еще на подходе.

Антон встал и передернул затвор карабина, вогнав патрон в ствол.

– Есть еще один вариант. Я останусь на тропе и подожду немцев здесь, а вы отправитесь вниз и предупредите наших.

– Я останусь с тобой, – решительно сказала Катя.

Егор посмотрел на обоих и ухмыльнулся.

– Ну а толку-то? Угрохают вас двоих как цыплят. Легче от этого станет? Их ведь там еще человек пятнадцать, и все небось с автоматами. Успеешь разве что одного или двоих уложить, прежде чем самому сгинуть.

Антон подумал и качнул головой.

– Пожалуй, ты прав, уважаемый. Идем все вместе вниз. Ходить ночью по горам нам после Узункола не привыкать. Дорога по каменистой долине покажется загородной прогулкой. Итак, я иду первый, за мной следом Катя, а ты с автоматом прикрываешь тылы.

Небольшой отряд из трех человек устремился вниз по тропе, которая петляла меж камней, в точности повторяя причудливые изгибы горной реки. Ингури была рекой мощной, иначе на ней не поставили бы электростанцию. Ее сильные волны постоянно переворачивали огромные камни на дне, отчего из-под воды несся постоянный глухой скрежет, который издают камни при ударе о другие валуны. Ни за что на свете Антон добровольно не согласился бы искупаться в такой речушке. Лучше самому застрелиться, это будет гуманнее.

Очень скоро на горы опустилась кромешная тьма, только низкие звезды служили слабым источником света. Бойцы продолжали передвигаться, пытливо вглядываясь под ноги, чтобы не споткнуться и не размозжить себе голову о камни. Несмотря на усиленное внимание, Антон пару раз все таки спотыкался, но все обошлось удачно – отделался парой ссадин. Шедшая сзади Катя при каждом падении Антона бросалась к нему желая помочь, чем задевала его мужское достоинство. В такой ситуации Антон холодно отстранялся и ворчал на нее. Егор со стороны наблюдал за этой картиной и тихо посмеивался. Его забавлял набиравший силу роман, и все бы было хорошо, если бы не абсолютно неуместный в такой лирической обстановке отряд диверсантов, стремившихся между делом перерезать им глотки, и бушевавшая в некотором отдалении война, никак не способствовавшая амурным экзерсисам.

Через час Антон, первым обогнув выступ скалы, увидел в трехстах метрах вытянутые в линию тускло светившие огоньки, которыми был обозначен верх довольно длинной, по здешним меркам, бетонной плотины. Огоньками также было обвешано здание непонятного предназначения, где, скорее всего, располагались какие-то агрегаты. Издалека все вместе походило на светившийся в кромешной тьме среди скал сказочный город, в котором жил обедневший султан. Антон даже на секунду остановился, залюбовавшись. У вышедшей из-за его спины Кати также невольно вырвалось восторженное восклицание.

– Как здорово! – сказала она, – Плотина похожа на игрушечный город.

– Только игрушек нам сейчас не хватало. – вымолвил Антон.

Подошел Егор и вгляделся в огоньки.

– Чего стоим, командир? – спросил он, оставшись абсолютно индифферентным к светящимся красотам

– Вот, – сказал Антон кивая на Егора, – Трезвый взгляд на вещи.

И добавил.

– Размышляю, не опередили ли нас немцы. Что-то не нравится мне такая иллюминация.

Егор обвел взглядом плотину. Помолчал. С того места, где они находились, мало что можно было разглядеть, но бетонная стена плотины различалась во мраке довольно отчетливо. Ингури, разбиваясь о нее, теряла силу и становилась послушной рекой. Рождая озерцо перед бетонной стеной, она затем уходила в трубу. Правда, с другой стороны плотины река снова начинала шуметь вполне убедительно, по высокогорному, не желая признавать за собой полного поражения.

– Да вроде ничего подозрительного, – высказал предположение Егор, – Плотина как плотина. Может у них по уставу полагается включать по ночам свет над всеми сооружениями.

– Может быть, – согласился Антон, – Это возможно, если они не получали никаких сигналов из центра о предполагаемой диверсии. В конце концов в таком виде плотина представляет из себя идеальную мишень для бомбардировщика. И что-то я не вижу на ней ни одного часового.

Егор всмотрелся пристальнее и вынужден был согласиться. На освещенной огоньками бетонной дорожке не было видно никаких признаков жизни, хотя ее сам Бог создал для патрулирования.

– Ладно, – решил Антон, – Другого выхода у нас все равно нет. Действуем так. Я иду первым. Егор сзади с автоматом прикрывает мне спину и смотрит по сторонам. Катя остается внизу и до поры прячется в скалах, держа под прицелом плотину. Махнемся не глядя – ты мне свой пистолет, я тебе австрийский винтарь с оптическим прицелом. Если увидишь что-то неладное и убедишься, что это немцы – стреляй. Мы как-нибудь выпутаемся сами. Если все нормально – я тебе два раза махну рукой. Если увидишь другой знак, то уноси ноги. На всякий случай, если преодолеть этот хребет, на той стороне долина, по которой можно дойти до Кичкинекола, а оттуда и до наших рукой подать.

Антон взглянул на Катю и по глазам понял, что она никуда не пойдет, но убеждать не стал. Он давно подметил, что девушка попалась не слишком разговорчивая, но на редкость упрямая. Она безропотно отдала пистолет с двумя обоймами, который Антон тут же поставил на боевой взвод. Запасную обойму засунул в нагрудный карман. Показал как действовать с винтовкой. После чего они все вместе отыскали удобное место среди скал, откуда плотина была видна как на ладони. Все рюкзаки сложили там же, предварительно забрав из них гранаты и увесистый металлический фонарик. Катя устроилась на рюкзаках, положила винтовку дулом к плотине, и осталась ждать Антона с Егором как верный боевой товарищ и заправский снайпер по совместительству.

Кое-как прикрыв дальние тылы, за ближние, которые охранял Егор, можно было почти не беспокоиться, Антон осторожно двинулся берегом к плотине. Судя по всему, едва видневшееся во мраке единственное неосвещенное приземистое строение кубической формы служило входом. Строение притулилось у самой скалы слева, примерно в двадцати метрах от Ингури, еще представлявшей из себя горную реку. Если на плотине и были немцы, то за таким шумом несущейся воды осторожные шаги по камням двух бойцов были абсолютно не слышны, а движущиеся силуэты в темноте скал не видны. Сжимая в правой руке холодную сталь пистолета, а в левой массивный фонарь, Антон приблизился к строению, прижимаясь к воде. Егор крался вдоль скалы. Пока все было тихо, но никаких часовых они до сих пор не увидели, что было немного странно для военного объекта стратегической важности, пусть и затерянного в горах. Антон подошел к двери и прислушался. Все тихо. Потянул на себя – никого. Вошел в помещение, тонувшее во тьме и, сделав шаг, остановился прислушиваясь. Ничего особенного он не услышал: за стенами шумела река, заглушая все тихие звуки, а громких не было. Сделал еще шаг и нога наткнулась на что-то мягкое. Сзади скрипнула дверь, впуская Егора с автоматом наперевес. Антон помедлил еще секунду и включил фонарь. Луч света вырвал из темноты металлическую лестницу, которая круто уходила вверх. На стенах помещения висело несколько щитов-распределителей, в углу стоял грубо сколоченный стол, а прямо под ногами Антона лежал мертвый красноармеец с перерезанным горлом в луже собственной крови. Антон махнул лучом света по комнате, мгновенно напрягшись, и сжав пистолет. Но в помещении никого больше не было, если не считать второго трупа под лестницей, также плававшего в собственной крови. Этот боец был зверски и хладнокровно убит тем же способом, что и первый. Вероятно, застали врасплох. Охранники не успели даже и пикнуть. Оружие валялось здесь же на полу, рядом с убитыми, которые не смогли им воспользоваться. Теперь у Антона не оставалось никаких сомнений, что «Эдельвейс» добрался сюда раньше их и времени даром не терял.

Антон прицепил фонарь к поясу, молча указал Егору на лестницу и стал медленно по ней подниматься, держась левой рукой за невысокие перила. Он осторожно поднялся на второй этаж и осветил его лучом света. Увиденное не очень удивило. В дальнем от лестницы углу находился огромный металлический шкаф, в котором хранились инструменты. А в центре заваленного всевозможными деревянными ящиками помещения стоял длинный стол с несколькими алюминиевыми мисками. Судя по виду это была небольшая столовая. За столом, в неестественных позах, навалившись грудью на поверхность, сидели четверо солдат в бушлатах. Когда Антон приблизился к ним, то разглядел торчавшие из спин рукоятки финских ножей. «Да, похоже из немногочисленной охраны электростанции не уцелел никто». – подумал Антон. И тут ему в голову пришла мысль, которая заставила его осмотреться вокруг с утроенным вниманием. «Если электростанция еще не взорвана и успешно функционирует, то значит они еще где-то здесь. Не исключено, что как раз сейчас диверсанты минируют плотину. А где лучше всего заложить заряд?«Он жестом подозвал поднявшегося на второй этаж Егора и указал на мертвецов. Егор кивнул, понимая. В углу заваленного ящиками помещения находилась неширокая дверь, ведущая, скорее всего на поверхность центрального бетонного сооружения. Антон выключил фонарь, который мог послужить отличной мишенью, и плавно приоткрыл дверь. Снаружи в помещение ворвался шум клокотавшей внизу реки. Гризов уже хотел перешагнуть через порог, но вдруг отчетливо услышал немецкие голоса, нервно спорившие о чем-то. Голоса приближались с той стороны плотины и Антон мгновенно скрылся обратно в комнату.

– Немцы, – крикнул он злым шепотом Егору, – прячемся в металлический шкаф. Быстро.

И первым забрался внутрь гигантского сооружения, служившего для хранения инструментов и всякой всячины. Егор протиснулся рядом, прижал автомат к телу, и затаил дыхание. Антон наблюдал в щель. Спустя несколько секунд дверь отворилась и в помещение вошли двое диверсантов с болтавшимися на шее «Шмайсерами» и в маскхалатах, белевших в ночи, словно одеяния заблудившихся привидений. Они зажгли фонари и, оттолкнув ногами мертвецов, с глухим стуком упавших на пол, освободили зачем-то стол. Затем один из них направился к металлическому шкафу (Антон уже приготовился стрелять) и притащил оттуда небольшой, но тяжелый на вид черный ящик, в котором Антон опознал походную рацию. Нацист установил ее на деревянном столе, вытянул антенну, надел наушники, пощелкал тумблерами, и начал бормотать в микрофон что-то на немецком. Единственное, что Антон сумел разобрать, обладая полным отсутствием знаний немецкого, было слово «Люфтваффе». Хотя при чем тут самолеты было абсолютно непонятно, сесть им было здесь абсолютно негде. Закончив сеанс связи и, видимо, получив все, что хотели от далекого командования, нацисты вдруг заторопились, быстро собрали рацию и вышли через туже дверь. Антон подождал еще минуту для вящей убедительности и, приоткрыв тяжелую дверь, испустившую легкий скрип, вылез из шкафа. Рядом тяжело дышал Егор.

– Ты понял о чем они говорили? – спросил он Антона.

– Да нет, – шепотом ответил тот, – Только что-то про самолеты разобрал.

– Я немецкий в школе, конечно, плохо учил, – сказал неуверенно Егор, – но мне показалось, что у них кончилась взрывчатка.

В этот момент за дверью раздался негромкий хлопок винтовочного выстрела. Тот час в ответ застучали «Шмайсеры». Не сговариваясь бойцы рванулись наружу. Антон толкнул дверь ногой и, выскочив, дважды выстрелил на звук. Один из нацистов, находившихся почти на другом конце плотины, схватился за живот и упал, выронив автомат. Другой в ответ полоснул длинной очередью. Над головой взвизгнули пули. Антон бросился на бетонную поверхность и выстрелил еще раз, но промахнулся. Сзади заработал автомат Егора, яростно поливавшего огнем. Немец огрызался короткими очередями, прячась за трупом. Тем временем Антон вытащил из-за пояса гранату и размахнувшись швырнул ее вперед. Раздался громкий взрыв, после которого автомат на той стороне замолк. Когда дым рассеялся, Антон осторожно встал и, выждав немного, пошел в сторону убитых немцев. Сзади, на расстоянии двадцати метров, передвигался Егор. Немцы были мертвее мертвых. Антон пнул одного ногой и поднял валявшийся рядом белый «Шмайсер». Вдруг его чуткое ухо уловило до боли знакомый звук. Точнее, это был гул мощного мотора, раздававшийся откуда-то сверху. Антон задрал голову, но в этом уже не было необходимости, он итак все понял.

– Кончилась взрывчатка, говоришь, – сказал он смотря на Егора, и вдруг заорал истошным голосом, – Сматываемся отсюда, быстро!!! На берег!

Бомбардировщик гудел уже над самыми головами. Бойцы бросились бежать изо всех сил к противоположному концу плотины, как вдруг неожиданно со стороны озера раздались автоматные очереди. Повернувшись в ту сторону, Антон разглядел на воде две лодки, уходившие к берегу, на котором находилась Катя. Огоньки выстрелов выдавали их положение. Но вместо того, чтобы выпустить очередь по лодкам, он остановился и полоснул по висевшему над головой кабелю со множеством лампочек. Взорвавшись фонтанчиком искр, провод оборвался и плотина погрузилась во мрак. Дворец сказочного султана словно испарился, исчез в одно мгновение. Антон запрыгнул в дверь и слетел вслед за Егором вниз по металлической лестнице. Едва не споткнувшись о трупы красноармейцев, они выскочили наружу и бросились бежать в полной темноте вдоль берега реки вверх по течению. Позади послышался свист падающей бомбы. Затем раздался страшный грохот и все вокруг осветилось ярчайшей вспышкой. В небо взметнулись столбы огня и воды. В адском зареве, казалось охватившем всю долину, стало видно как огромная бетонная стена треснула в нескольких местах и разлетелась на куски. Проломившись под напором воды, плотина рухнула, открывая неистовой реке путь на свободу.

Глава 12. Ледник тает, блин…

Антон шел по тропе медленно, цепко обшаривая подозрительным взглядом окрестные скалы – черт его знает, за какой из них притаился эдельвейсовец со снайперской винтовкой. Хотя, если рассуждать здраво, из снайперской винтовки он все равно шмальнет первым, поскольку увидит издалека. Но береженого, как известно, Бог бережет, а не береженые все давно под снегом лежат. Антон не торопился к ним присоединяться. Катя шла следом и мужественно несла на плече винтовку, из которой смогла ночью пристрелить фрица с расстояния метров четыреста. Если бы дело происходило где-нибудь на равнине, подчиненной товарищу Сталину, то ей немедленно дали бы значок Ворошиловского стрелка. Но здесь, в самом центре горной страны, Антон смог ее только похвалить за меткость. Даже не поцеловал – не удобно было как-то чувства свои показывать при Егоре, хотя тот все знал и видел, да и не время было. Сам Егор, ушибивший при ночном падении колено, ковылял в хвосте импровизированной колонны и периодически тихо ругался для облегчения телесных страданий.

Бомба с немецкого бомбардировщика угодила в самую середину Ингури-ГЭС, в одно мгновение превратив ее в кучу бетонных обломков. Почувствовав свободу, горная река расшвыряла эти обломки по сторонам и устремилась вниз, сметая все на своем пути. Когда основная вода схлынула, то все приняло первозданный вид, на котором куски железобетона и остовы зданий смотрелись как обломки инопланетного космического корабля на таежной земле. Не было здесь места для плотины – горные реки нельзя покорить, на то они и горные. Все это Антон смог рассмотреть, когда наступил рассвет, и бродя вдоль берега он попытался выяснить, что же стало с нацистами, которые сидели в лодках в момент бомбардировки. Судя по тому, что никаких следов нигде не было, освободившаяся стихия в момент размазала добропорядочных бюргеров по скалам. В конце концов, у самого края бывшей плотины Антон все-таки разыскал белую каску и потрепанный горный ботинок, явно не принадлежавший бойцам русского отряда. Удостоверившись, что с немцами покончено, он слегка успокоился, но что-то не давало ему полностью расслабиться. Что именно – Антон пока не понимал. Какое-то смутное предчувствие, ничем неподтвержденное опасение, гнездившееся где-то в подсознании.

Немного поразмышляв в одиночестве, Антон вернулся к своим спутникам. Катя и Егор сидели на рюкзаках и наблюдали за его непонятными маневрами. Закурив и немного помолчав, Антон сказал:

– Я так думаю – надо идти к заводу. Чует мое сердце, что там не все спокойно.

Его спутники восприняли известие о продолжении похода с неожиданным спокойствием и даже оптимизмом.

– Идти так идти. – сказал Егор, покачав головой, и добавил. – Один черт выбираться отсюда надо. А до завода по карте ближе, чем до поселка. Да там наверняка и какая-нибудь подъездная дорога есть. Если фрицы передохли и завод фунциклирует, значит нас домой отправят с комфортом, на грузовиках. Или на лошадях, что тоже неплохо. Главное – добраться до своих и сообщить о судьбе отряда, а там и до аэродрома подкинут.

Катя его поддержала:

– Наверное, правда, надо на завод идти. Там наши.

Антон еще раз осмотрел свое немногочисленное войско и подытожил:

– Значит идем на завод, граждане. По дороге смотреть не только под ноги, но и по сторонам, – чует мое сердце, не вся эта нечисть сгинула. Хотя, может и ошибаюсь.

Перекусив находившимися в рюкзаках консервами и перевязав колено Егору извлеченным из аптечки бинтом, боевая троица собралась в дорогу. Перебравшись через бетонные завалы, они шагали уже третий час с рассвета, но пока вокруг все было спокойно. Снежные вершины гор позолотило солнечными лучами. Выглянувшее впервые за последние два дня светило несказанно радовало Антона, в голову которому по причине временного отсутствия опасности для жизни полезли всякие философские мысли. «Почему так просто, черт возьми, устроен мир, – размышлял лейтенант Гризов, переступая через валуны, – Исчезло солнце – грустим, а стоить ему выглянуть только на минуточку – сразу радуемся. Сплошные рефлексы кругом, и никак ведь умной голове это не поддается, как ни старайся. Можно, конечно, заставить себя радоваться посреди непогоды, но только это будет напряженно и неестественно. А естество, как ни крути, больше солнцу радуется.» Антон остановился, поправил лямки рюкзака, окинул высоченные окрестные горы удовлетворенным взглядом, вдохнул полной грудью воздух, по составу ничем не уступавший чистому кислороду, и зашагал дальше. «Почему плохие мысли сильными считаются, а хорошие наоборот? – продолжал он дискуссию сам с собой, и сам себе отвечал – Наверное, потому, что плохие намного проще. Всегда легче что-то потерять, оставить без боя, чем воевать до последнего. А бороться сложнее, вот и весь секрет. Во всяком случае, так кажется. Миллионы обретаются в непрошибаемой уверенности, что неприятностям невозможно перечить и даже не представляют, глупые, как калечат такими мыслями свою жизнь. Мысль, она ведь завсегда главнее всего. Через нее одну и меняется мир».

На этой сентенции он снова остановился и посмотрел назад. Катя шла метрах в десяти, а Егор только спускался между больших, в человеческий рост, валунов, находившихся на расстоянии ста метров. Справа шумела Ингури. Антон посмотрел вперед и узнал видневшуюся уже внизу другую долину, которая на карте называлась долиной Аргочь. В ней Ингури разделялась на два более слабых потока и больше не казалась такой свирепой. На другой стороне глубокой и узкой долины высилась молчаливая громада горы Ушбы. Ее заснеженные склоны казались отсюда неприступными, но Антон знал, что по левому плечу есть относительно несложный путь. Если в этом районе оставались какие-нибудь неучтенные немцы, то они обязательно прошли бы тропой через перевал Двугорбый, за которым начиналась следующая долина, приютившая в своем чреве тот самый секретный завод. Именно этой тропой Антон собирался пройти к заводу. Между тем, у немцев, если таковые имелись, оставался еще запасной вариант – в обход Ушбы по ее правому плечу. Там находился перевал Ичмет, маленький и узкий, но его было вполне достаточно, чтобы пропустить в долину отряд пеших диверсантов. А сердце вещало Антону все настойчивее, что ночная бомбардировка, случайно уничтожившая остатки группы «Эдельвейс», все же кого-то из них пощадила. И этот кто-то двигался в направлении завода. И очень возможно был не один. С кончиной электростанции энергии на заводе не предвиделось долго, но заказ мог быть уже выполнен и ждать отправки. А что с ним намеревалось делать дальше, высокое командование Антону не сообщили. Немцы наверняка попытаются уничтожить результаты работ по спецзаказу, а потому не помешает быть там раньше. «Хотя, – подумал Антон, – Чего я собственно переживаю? Они наверное погибли все.»

Он уже хотел продолжить движение, как вдруг услышал впереди тихий монотонный звук, напоминавший не то бормотание заплутавшего Муллы, не то интимный разговор ветра и кустарников. Но поскольку кустарников поблизости не наблюдалось, то заинтригованный Антон решил подождать развязки событий, предусмотрительно переключив трофейный «Шмайсер» на боевой взвод. Загадочный звук, между тем, медленно приближался, и вскоре между находившихся на расстоянии пятидесяти метров живописных камней показался всадник верхом на дохлой кобыле неизвестной миру масти, которая еле волочила ноги. К кобыле был приторочен сверток неизвестного назначения, при ближайшем рассмотрении оказавшийся чем-то вроде походного шатра или прообраза палатки. Позади бежала маленькая изможденная собачонка. Всадник был одет в длинный брезентовый плащ-дождевик, порванный во многих местах, и медленно качал головой в такт своей заунывной песне. Увидев направленный на него автомат он никак не отреагировал, словно видел автомат впервые в жизни и понятия не имел, что он опасен, а вознамерился проехать своей дорогой вверх по течению Ингури. Секунду помедлив, Антон преградил ему дорогу.

– Куда путь держим? – поинтересовался он вполне мирно, успокоенный тем, что Егор уже взял на прицел неизвестного странника.

Странник остановил своего скакуна, не выразив по этому поводу никакого возмущения, и посмотрел на Антона мутным взглядом. Затем он прервал свою нескончаемую песню, поднял глаза к небу, вздохнул, и с невероятным акцентом сказал по-русски:

– Моя в другая долина едет. Коров пасти.

– Понятно, – кивнул Антон, – Ковбой значит.

Затем он указал на своих спутников свободной от автомата рукой и пояснил.

– Мы, понимаешь, вниз идем, в ту долину. Аргочь называется. Устали как собаки, да и рюкзаки тяжелые. И очень ты тут кстати появился. Извини за беспокойство, мужик, но придется тебе нам подмогнуть немного. Довези девушку и поклажу хотя бы до перевала на левом плече Ушбы, а потом иди своей дорогой.

Путник еще раз посмотрел на небо, вздохнул и честно ответил:

– Моя в другая долина едет, коров пасти.

Антон с пониманием качнул головой и сказал:

– Твоя едет с нами, иначе нам никак нельзя. Да и выше в долине мертвяков много, туда ходить не стоит. Гиблое место.

Услышав про мертвяков, всадник наполнился благоговейным ужасом и подтвердил.

– Моя дикий гром вчера слышал в той стороне. Шаман говорил, наверно, плохо там.

– Очень плохо, – подтвердил Антон, – Шаман не наврал. Короче, принимай поклажу и разворачивай Росинанта. Едем вниз.

На этот раз прообраз Прожевальского и Буденного в одном лице последовал совету повстречавшихся ему людей и развернул коня, которому было абсолютно все равно в какую сторону идти. Вниз даже легче. Егор и Антон закинули на седло позади всадника рюкзаки с едой, одеждой и боеприпасами. А потом помогли залезть на лошадь Кате, которая, судя по лицу, испытывала не меньший ужас перед парнокопытным животным, чем ездок перед высокогорными мертвяками.

– Ты уж потерпи немного, – подбодрил ее Антон, – нам всего день пути. К вечеру под перевалом будем, а ты хоть силы сбережешь.

Антон хлопнул лошаденку по крупу и сказал:

– Ну, поехали. Неторопливым аллюром.

После хлопка терпеливое животное начало неуверенно переставлять ноги между камнями. Антон обогнал его и пристроился в голове отряда. А Егор, как всегда, прикрывал тылы. Позади всех в отдалении бежала собачка. Как только движение в новом для него направлении приняло столь же монотонный ритм, подчинившийся судьбе всадник опять затянул свою песню горных странствий, услышав которую Антону захотелось пристрелить ни в чем не повинного обитателя скал. Песня нагоняла на Антона дикую тоску. Видимо в ней пелось о молчаливости окрестных скал в период затяжных осенних дождей и нелегкой судьбе местных жителей, вынужденных пасти скот на горных склонах, покрытых чахлой растительностью, охраняя его от хищных животных. Когда прошло полчаса, а ритм песни так и не изменился, Антон, чтобы хоть на время прервать этот концерт, решил поговорить с горцем.

– Слушай, – сказал он, оборачиваясь на ходу, – А как тебя звать-то?

Всадник, которому понадобилось пять минут, чтобы выйти из состояния нирваны, ответил:

– Моя Кадыр зовут.

И приготовился снова надолго отойти душой в небесные просторы. Антон, не в силах больше слушать эти потусторонние звуки, постарался отвлечь его от любимого занятия.

– А коня твоего как зовут?

– А кто как хочет, так и зовут.

Антон пытался придумать новые уловки, но ничего более умного не придумал:

– А собаку твою?

Кадыр пренебрежительно усмехнулся и сказал:

– Да разве это собака. Из нее даже шапки не сошьешь.

Гризов покосился на бежавшую сейчас почти вровень с кобылой собачонку и вынужден был согласиться, что из нее шапки не сошьешь. Да и глядя на ее облезлую пегую шкуру и выпиравший во все стороны скелет, вряд ли у какого мастера-болваньшика поднялась бы рука лишить жизни это немощное создание. Антон исчерпал набор аргументов и замолчал. Кадыр, между тем, снова затянул свою бесконечную песню, от звуков которой вероятно гибли все окрестные микробы. Еще через пару часов, когда отряд десантников, подкрепленный кавалерией, спустился в узкую и глубокую долину Аргочь, где порядком поднадоевшая река Ингури разделялась на два более хлипких потока, Антон был уже близок к состоянию тихого помешательства. То и дело ему мерещились пасущиеся на склонах стада коров с выжженными на боках большим канадским листом и цифрами 99 – номером великого хоккеиста бомбардира Уэйна Гретцки. Вспоминалась строчка из песни, в которой пелось о том, что «над Канадой небо сине», и что она «похожа на Россию, только все же Канада». Вдалеке мелькали многочисленные ковбои в шляпах и с двумя «кольтами» в кобурах, охранявшие эти самые многочисленные стада. И неудержимо тянуло запеть вместе с Кадыром. Антон это обязательно сделал бы, если бы знал слова. Но, к счастью, слов он не знал и это его спасло. Когда Кадыр неожиданно прекратил петь, мир словно потерял свою остроту. Лейтенант Гризов осмотрелся вокруг и заметил, что стоит на дне глубокого ущелья у довольно обширной каменистой площадки, рядом с которой река раздваивается на независимые бурлящие потоки. Когда абсолютно остановившийся мыслительный процесс начал понемногу приходить в норму, Антон догадался, что судя по всему это была долина Аргочь. А подняв голову, обнаружил нависавшую над ним громаду горы, которая очень походила на Ушбу. Снова обретя дар речи, лейтенант скомандовал «Привал» и первым опустился на холодные камни. Егор помог слезть Кате с лошади и снял рюкзаки. Кадыр продолжал сидеть в своем седле, словно в нем родился и провел всю сознательную жизнь.

Катя достала из своего рюкзака три банки тушенки и передала их Егору. Тот вытащил из ножен трофейный финский нож, вскрыл тонкую жесть, и поставил банки на плоский камень, заменивший стол. Вскоре рядом возник небольшой кусок черствого хлеба. Сходив к ручью, Катя принесла флягу с холодной водой. Увидев еду, все трое резко почувствовали дикий голод, который как-то не возникал во время стрельбы и прочих приключений. Зато теперь все готовы были съесть не то что полбанки тушенки, которую надо было беречь – неизвестно сколько еще продлится поход, но и изредка бросали странные взгляды на тощую лошадь Кадыра. К счастью пока еще тушенка не кончилась, и лошадь можно было не трогать, да и пользы от нее в живом виде было больше, чем в виде тушенки. Вскрыв все банки, Егор окликнул по-прежнему сидевшего на лошади Кадыра, походившего на вождя обедневшего, но гордого индейского племени.

– Эй, ковбой, иди обедать.

Кадыр с минуту поразмыслил, а потом нехотя, словно отобедал десять минут назад, слез с лошаденки и направился к примостившейся за камнем троице.

Тушенку уплетали за обе щеки, так что только треск стоял за ушами. Естественно, расправились с ней в мгновение ока, но голод только усилился. Антон пытался уверить себя, что это исключительно психологическое ощущение, и что через десять-пятнадцать минут чувство голода притупится, но оно только возрастало. Чертовски хотелось жареной картошки с курицей или любым другим мясом в сметане, но подобные мысли могли привести только к нервному срыву, который мог стоить жизни ни в чем не повинной безымянной лошади Кадыра. Поэтому Антон изо всех сил старался не смотреть в ту сторону. Чтобы отвлечься на коротком привале, он опять попытался завязать беседу. Его спутники и друзья, видимо до сих пор находившиеся под впечатлением бесконечной песни, откровенно обрадовались звукам обыкновенной речи. Гризов обвел взглядом строгие и величественные вершины, укрытые со всех сторон снегом, поправил бушлат и сказал:

– Красиво, черт возьми, здесь. Слово и нет никакой войны.

Неожиданно в разговор вмешался молчаливый житель гор:

– А какой война говоришь? Абхазы напали?

Антон удивлено посмотрел на Кадыра, но вспомнил, что в горах люди живут своей особенной жизнью, нисколько не интересуясь тем, что происходит за соседним хребтом. Скорее всего он и понятия не имел не только о том кто такие немцы, но и честно не подозревал в какой стране в настоящий момент живет. Ему было абсолютно наплевать на это. Судя по местным жителям, с которыми Антону приходилось сталкиваться в горах там, в его родном времени, они вообще не меняются. А о событиях, происходящих в отдаленных цивилизованных местах, узнают только если кто-нибудь из туристов, вконец уставших от больших и душных городов, невзначай забредет в высокогорный аул в поисках экзотики и дешевых шерстяных носков, которые можно сменять на какую-нибудь безделушку. Да и то, безделушка может заинтересовать значительно больше, чем что-то происходящее с какими-то не горными жителями где-то там, на краю света, где нет даже козьего молока и айрана. А люди передвигаются не на лошадях, как все нормальные обитатели гор, а на каких-то железных грохочущих повозках. Несмотря на усиленную колонизацию Кавказа в течение сорока лет, Антону казалось сейчас, что носители прогресса не принесли туда ничего кроме пустых консервных банок и оберток из под конфет «Барбарис». Это только казалось, что один более цивилизованный мир с электричками и самолетами поглотил другой, основанный на лошадях и облаках. На самом деле они просто не замечали друг друга и жили по-прежнему. Хотя, через сорок лет, уже можно было встретить горца в джинсах и с американским транзистором, но он представлял из себя довольно убогое зрелище – и еще не полнокровный цивил, и уже не совсем горец. Поговорив с ним, поскольку этот переходный тип уже неплохо владел русским, становилось ясно, что джинсы он выменял на кинжал, а тот факт, что висевшая на плече штуковина в состоянии издавать звуки, повергал его в неописуемый восторг. К сожалению таких становилось все больше. Особенно в предгорьях, куда было легче донести прелести цивилизации. Обитателей же высокогорных аулов совсем не затронули эти изменения до сих пор, и еще долго русский язык будет там восприниматься как нечто экзотическое, только наоборот. Гризов подумал, что им все-таки повезло. Повстречавшийся всадник сносно говорил по-русски, хотя и происходил, судя по раскосым глазам, к невесть как попавшим на Кавказ коренным жителям средней Азии. Антон не стал расспрашивать его о подробностях происхождения и семейном положении, предвидя столь же конкретные ответы, какие получил еще на спуске в долину, а просто ответил:

– Да нет, напали вообще не местные. Ты их не знаешь. Но они все равно опасны, и лучше их обходить стороной. Если увидишь кого в белых одеждах, то прячься, а то несдобровать.

– У моя ружье есть и кинжал, – сказал гордо Кадыр.

– Оно, конечно, хорошо, – согласился Антон, – только ихние ружья бьют быстрее и наверняка. Да и больше их. Обходи стороной – целее будешь.

Антон выскреб дочиста банку тушенки и не глядя выкинул ее далеко в сторону. Почти тотчас он услышал странный скрежещущий звук, раздавшийся неподалеку от места падения банки. Оглянувшись, Гризов заметил как тощая собачонка набросилась на банку с неистовством пираньи, почуявшей вкус крови. Собачонка с таким остервенением грызла пустую банку, что у Антона невольно вырвался вопрос:

– Скажи, Кадыр, а ты собаку-то свою кормишь хоть иногда?

Кадыр удивленно посмотрел на сидевшего рядом лейтенанта и ответил.

– А зачем? Ведь она есть не просит.

У Антона появилось стойкое ощущение, что пока эта несчастная собака человеческим голосом не попросит у Кадыра поесть, он даже и не вспомнит о ней. Да, с любовью к братьям нашим меньшим в этих краях обстояло все нормально. Кадыр дожевал свою долю тушенки, обвел взглядом горные вершины, освещенные помаленьку начавшим клониться к закату солнцем, и философски сказал:

– Ледник тает, блин…

Последнего слова Антон от него никак не ожидал. Видимо горец успел пообщаться с кем-то из русскоговорящих жителей Кавказа и слегка проникнуться их жизненной философией. Остальные участники импровизированного обеда, плавно переходившего в полузабытое для одних и неизвестное для других понятие «полдник», тем временем слушали и думали о своем. Покончив первым со своей порцией тушенки, Егор достал из рюкзака две оставшиеся толовые шашки и стал мастерить из них адскую машину. Катя допила воду, вытряхнула оставшиеся капли на камень, встала и спросила, обращаясь к Антону:

– Товарищ лейтенант, не проводите меня воды набрать, а то вдруг немцы поблизости.

И пошла по направлению к ручью, уходившему по левой стороне долины и в двухстах метрах превращавшемуся в небольшой, но живописный водопад. Егор молча ухмыльнулся, не отрываясь от своего занятия. Кадыр участливо посоветовал вслед:

– Если кого увидишь – обходи стороной. Целее будешь.

Катя оставила слова аборигена без внимания. Антон поднялся и пошел следом, машинально поправив пистолет за поясом. Когда они дошли до водопада и скрылись за перекрывавшему к нему доступ с одной стороны валуном, Катя произнесла, укоризненно качая головой:

– Что же вы, товарищ лейтенант, меня совсем вниманием не жалуете. Али уже не люба боевая подруга? С местными жителями о немцах и собаках рассуждаете, а мне хоть бы слово сказали.

Антон обернулся, и удостоверившись, что из-за камней их не видно, притянул девушку к себе.

– А что зря говорить.

С этими словами он крепко и нежно поцеловал ее в губы. Через минуту глубокого поцелуя Антон почувствовал как девушка обмякла в объятиях, и обвила его шею своими руками. Весь мир вокруг перестал для Антона существовать и вместился в этот долгий поцелуй. Гризов упивался запахом ее волос и нежной кожи. И казалось, что они находятся сейчас не у шумного водопада в окружении высоких скалистых вершин, облаченные в грубую одежду, а целуются стоя на балконе роскошного особняка с изящными белоснежными колоннами. На Антоне надет гусарский мундир с золотым шитьем, а на ней воздушное бальное платье. И только для них звучит сейчас музыка из соседнего зала, и в их честь поднимают тосты друзья-гусары.

Антон почувствовал, что задыхается от счастья. Он с трудом оторвался от этих губ и не поверил тому, что особняк исчез. В его сознании все еще звучала мазурка и танцевали веселые пары. Катя молчала, прижавшись к его груди. Антон вдруг подумал, что должно случиться так, чтобы именно ее душа переселилась в ту Катю, из его времени, поскольку не может же так быть, чтобы существовало две любимые женщины в разных временах, с одинаковыми именами и разницей в возрасте на сорок лет. Недавно ему опять показалось, что скоро он покинет это время. Он чувствовал это, но не мог себе помыслить потерять эту Катю. То, что с ним происходило, просто не укладывалось в голове. Этого не могло быть. А может этого и не было, и скоро он проснется. Антону всегда казалось, что человек любит не оболочку, а родственную душу, которая может путешествовать по времени и представать каждый раз в новом виде. Внешний вид мог не иметь абсолютно ничего общего с нарисованным себе идеалом красоты, потому что такой идеал всегда обманчив. В одном времени, на одной планете, но на разных континентах, от разных по характеру и внешнему виду родителей, могут родиться разные с виду люди с абсолютно одинаковыми мыслями. Они могут прожить, всю жизнь считая себя уникальными или одинокими, пока не натолкнутся на другого такого же человека и не ужаснутся схожести, словно увидели себя в зеркале. Но вряд ли они пробудут вместе долго – они слишком похожи. Этот закон действовал с неумолимой силой на всех континентах. В дружбе это хорошо, но не в любви. В любви важен полет. Бывают низколетящие души, но бывают ведь и наоборот. Часто души бродят по свету не подозревая, что рядом бродят другие по их душу. Но не видят друг друга за идеалами. За красотой. За книжками, гороскопами, самообманом, трусостью и иллюзиями выбора, сулящего большую долю вероятности счастья. Но счастья не бывает чуть меньше или чуть больше, оно либо есть, либо его нет. Антон раздваивался. Он обрел счастье, но не мог объяснить себе, где подлинное – здесь, сейчас, или там, потом, через сорок лет. А может это одно и то же? Ведь в любом времени существует только одна родственная душа, а это значит, что перед ним один и тот же человек. Антон оторвался от девушки и посмотрел ей в глаза. Он увидел там пропасть любви. Сколько они так простояли, он не помнил. Очнулся, только когда рядом послышался вежливый кашель Егора.

– Я, конечно, извиняюсь, – сказал он, – но дело к вечеру. Пора и выступать, если хотим засветло дойти до перевала.

Антон и Катя нехотя расцепили объятия и Антон на секунду почувствовал себя словно голым.

– Мы сейчас идем, – ответил он Егору, который кивнул головой и вернулся к стоянке.

Они еще раз переглянулись и молча двинулись следом.

Кадыр уже сидел в своем седле, обозревая окрестности. Сытый и довольный жизнью он приветствовал вернувшихся Катю и Антона новым философским восклицанием.

– Ветер дует, блин…

Затем он указал пальцем на небо и добавил:

– Погода меняется, однако. Торопиться надо.

Антон взял рюкзаки и закинул их на круп лошади позади Кадыра. Помог взобраться Кате. Затем он надел на шею «Шмайсер», поставил его на боевой взвод и двинулся вверх по тропе. Как ни странно, Кадыр ехал молча и песню не пел. Спустя полчаса, словно по предсказанию обитателя гор, с неба повалил густой снег, моментально устилая все вокруг мягким ковром. Антон поднял воротник бушлата, то и дело вглядываясь в видневшийся на высоте перевал, но никаких признаков немцев пока не обнаружил. Скорее всего оставшиеся в живых пошли в обход и выйдут к перевалу Ичмет. Если их не перехватить, то к заводу они выйдут первыми. Антон непроизвольно ускорил шаги и тут же подскользнулся, но сумел удержать равновесие. Мысли о душе он пока оставил – не ко времени. Если уцелеет, то еще будет время поразмыслить, а если нет, то сам станет душой и, наконец, все узнает точно.

Снегопад усиливался, перекрывая видимость, и у Антона вновь возникло ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Он чувствовал непонятную враждебную силу вокруг, но по-прежнему не мог объяснить ее происхождение. По большому счету снегопад только на руку. Если они не увидят нацистов, то и те их вряд ли смогут заметить издалека. Это значит, что снайперских винтовок пока можно было не опасаться. Но Антон тем не менее старался не терять бдительности, пытаясь пронзить взглядом белую мглу, которую выстроил вокруг снегопад. Бушлат понемногу промокал, и это было пожалуй наиболее неприятным сейчас. По такой погоде не хватало только промокнуть, и тогда случись что в пути, замерзнуть было раз плюнуть. Осень кончалась. А в горах, особенно наверху, поздняя осень это уже ранняя зима. И опять Антон подумал о Кате. Если бы не она, он никогда бы так из-за себя не беспокоился. Но делать было нечего. Кадыр ехал молча и размышлял о чем-то своем, неведомом никому рядом, и Антон с интересом наблюдал за происходившим внутри него борением философской мысли, ожидая следующего перла в ближайшее время. Солнце падало за массивную Ушбу. Через полчаса наступит ночь, которая в горах всегда приходила быстро, в отличие от рассвета, которого приходилось ждать часами. Антон вновь ускорил шаги.

К счастью перевал Двугорбый, хоть и находился на значительной высоте, подходы имел довольно простые, поэтому не только пешие путники, но и всадник на лошади не испытывали особенных трудностей при подъеме. Неказистая лошадка Кадыра, казавшаяся в долине абсолютно немощной, готовой упасть при первом дуновении ветерка, довольно уверенно перла вверх свой ценный груз в виде рюкзаков и Кати. Хотя, чем выше поднимался небольшой отряд, тем сильнее Катя ерзала в седле, глядя на неожиданно возникавшие из снежной пелены по сторонам тропы глубокие сбросы, плавно переходившие в неглубокие пропасти. В конце концов она остановила Кадыра, слезла с лошади и зашагала следом за Антоном. Кадыр продолжал свой путь конным, с одними рюкзаками на крупе лошади. На подходе к перевалу он вдруг снова затянул свою заунывную песню, при первых звуках которой Антон схватился за автомат и только диким усилием воли заставил себя не стрелять в певца. Кадыр пел как умел, а чужое мнение о музыке тоже надо уважать, даже если музыка тебе не нравится. Хотя в душе Антону хотелось заткнуть Кадыру глотку любой ценой и не помогали никакие психологические установки.

Скоро стемнело совсем. Белый снег, устлавший камни, запорошил тропу и Антон принял решение остановиться на ночлег. Идти дальше вслепую и понятия не имея, где немцы, было невозможно. В такой снег и темень, когда не разобрать, что происходит на расстоянии трех метров, брать перевал было безумием. Кроме того, в данный момент это не имело смысла. Гибнуть просто так, не нанося урона врагу, Антон считал самой глупой вещью на свете. Он решил дождаться рассвета и с первыми лучами солнца двинуться дальше, а пока устроиться на ночлег, расставив походный шатер Кадыра. Шатер, сшитый из кусков козьей кожи, оказался на редкость пахучим и не очень большим. Четырех человек худо-бедно он, однако, вмещал, а это было сейчас главное. Установив шатер, который Антон про себя окрестил палаткой-минингиткой, одной стороной у горного склона, и укрывшись таким образом от сильного ветра, отряд устроился на ночлег. Кадыр оставил лошадь у склона, не к чему ее не привязав, видимо, руководствуясь мыслями, что идти ей все рано некуда. Собачка пригрелась у Кати на руках. Между тем, Кадыр снял с лошади седло и затащил его в шатер. Войлочное седло, впитавшее не меньше литра конского пота за день, благоухало весьма настойчиво. Антон, Егор и Катя неоднократно просили Кадыра выставить седло из палатки, но обитатель гор был неумолим. Он наотрез отказывался их понимать – что тут особенного? И как это возможно – спать без седла под головой? В конце концов остальные обитатели палатки-минингитки смирились, ведь это они были непрошеными гостями у Кадыра, а не он у них. Если бы они его не остановили, он ехал бы себе спокойно в соседнюю долину пасти коров, а не торчал бы под перевалом в жуткий снегопад. Единственное преимущество, которое выторговал себе Антон, это спать у выхода, что позволяло время от времени высовывать нос наружу и дышать свежим воздухом. Остальные были лишены и этого. Тем не менее, через полчаса философских бесед, все заснули как убитые, нисколько не беспокоясь о своей безопасности и наплевав на специфический запах конского пота. Даже если немцы находились поблизости и были первоклассными альпинистами, никакой немец не попрется ночью по неизвестным горам да еще в снегопад. На это были способны только русские, а русские очень хотели спать.

Во сне Антон все же страдал от окружающих запахов, поэтому не удивительно, что ему всю ночь снились гестаповские застенки и газовые камеры. Какой-то жирный эсэсовец был его палкой по голове и хотел запихнуть головой сначала в горящую топку паровоза, а затем велел швырнуть его в газовую камеру. Перед тем как привести приговор в исполнение, эсэсовец попытался выведать у него план оборонительных сооружений секретного завода в горах. Антон долго сопротивлялся и не выдал. За что был отправлен в газовую камеру. Просидев там несколько часов, он был освобожден подоспевшей Красной Армией, награжден и отправлен в тыл. По дороге он простудился, так как кругом была зима, и его срочно откомандировали в крымский санаторий на лечение верхних дыхательных путей, где он благополучно проснулся. Открыв глаза, Антон еще долго лежал, приходя в себя после жуткого кошмара, терзавшего его во сне. Собственно, наполовину сон был правдой. Ощущения были такими, словно он действительно просидел всю ночь в газовой камере.

Антон протянул руку и отодвинул полог закрывавшей выход козьей шкуры. Кругом был один белый цвет. Судя по всему рассвет уже почти наступил и Антон, накинув бушлат, поторопился вылезти из палатки. В первые секунды он зажмурился от яркого света, больно резанувшего глаза, и задохнулся от дикого количества кислорода, ворвавшегося в пропитавшиеся за ночь ядом легкие, – воздух просто не бывает таким чистым. Несколько минут он словно заново учился дышать. Потом, наконец, медленно приоткрыл глаза и осмотрелся вокруг. Снег прекратился. За ночь тропу завалило основательно, придется идти по целине. Но самое неожиданное и радостное заключалось в том, что перевал Двугорбый зиял своим долгожданным провалом всего в нескольких сотнях метров над местом ночевки. Антон запахнул бушлат и полез обратно в палатку будить остальных. Первым проснулся Егор и пулей вылетел из палатки на свежий воздух. Он растер холодным снегом лицо, достал папиросу и с наслаждением закурил. Следом вылезла Катя, глубоко дыша и имея вид погорельца из бани. Последним, как ни в чем не бывало, показался Кадыр. Он вылез на свет Божий, потянулся и сказал:

– Солнце встает, блин.

Глава 13. Последний бой, он, черт возьми, последний

Минингитку собрали довольно быстро, поскольку особенных вещей кроме седла и пары подстилок в ней не было. Антон выкурил папиросу, с минуту полюбовавшись на окрестные мирные виды, и надел на шею ремень «Шмайсера». Егор уже стоял приблизительно в том месте, где до снегопада была тропа. Катя находилась рядом с ним, опираясь на ледоруб. Кадыр свернул свое походное жилище, прикрепил его к седлу, и с третьей попытки взобрался на лошадь. Наблюдая за этим, Антон невольно вспомнил ковбойские боевики, где парни в джинсах и коже проделывали подобный маневр за пару секунд, успевая пристрелить по дороге десяток врагов. Но видимо у местных кавказских ковбоев врагов не было, чего не скажешь о них самих.

– Ну, Кадыр, прощай. – сказал Антон, – Спасибо за помощь. Дальше мы уж сами доберемся, тут недалеко осталось.

– Прощай. Моя опять в другая долина едет, коров пасти. – ответил Кадыр и тронул лошадь, которая начала медленно спускаться по глубокому снегу вниз по тропе, осторожно перебирая копытами.

Снова ставший исключительно пешим отряд двинулся вверх к зиявшему большой впадиной перевалу. Спустя пару минут снизу послышалась заунывная песня странствий. Антон ускорил шаги, несмотря на то, что приходилось идти по глубокому снегу. Песня послужила ему отличным катализатором восхождения. С остервенением Гризов распахивал снег впереди себя как молодой бульдозер, и вскоре отряд преодолел уже половину пути. На одном из скальных выступов Антон остановился и оглянулся. Солнце позолотило верхушки заснеженных гор. Кое-где поблескивали ледники. Здесь, наверху, рассвет уже почти наступил, но глубоко в долине еще царила мгла. Песня Кадыра слышалась уже очень тихо и Антон начал успокаиваться. Самого ковбоя было хорошо видно – маленькая черная точка перемещалась почти на середине склона, значит часа через два он будет внизу. Антон мысленно пожелал незадачливому пастуху не повстречать на своем пути кого-нибудь из немцев. В этом случае его пристрелят просто как свидетеля их пребывания на Кавказе.

Гризов обернулся и взглянул вверх. Перевал Двугорбый, прозванный так за широкую седловину, увенчанную с двух сторон тупыми скалами-горбами, был уже совсем близко. Хотя последний предперевальный взлет был довольно крутым, особой сложности он не представлял. Стена была однородной, без острых выступов. Сразу под ней начинался заснеженный склон, так что если кто и сорвется, то в пропасть не улетит. В худшем случае поцарапается и спланирует в глубокий сугроб. Сейчас снегопад можно было только поблагодарить. Антон решил не связываться в тройку, а идти по одному.

Он шел первым уже полчаса, с силой вбивая ботинок в снег, делая более удобные ступени для остальных. За ним шла Катя, которая, было видно, уже освоилась в горах и поход ей даже нравился. Третьим, как всегда, шел Егор. В наиболее крутом месте подъема в голове у Антона исчезли все посторонние мысли и запульсировал только один ритм: «Шаг левой ногой, удар ледорубом, закрепился, шаг правой ногой…», и так непрерывно. Почти перед самым выходом на перевал, когда уже стало ощутимо чувствоваться дыхание ветра, дувшего сквозь седловину, Антону пришла мысль о возможной засаде. Он вдруг подумал, что если немцы сейчас ждут их на перевале, то в данную минуту они все трое представляют великолепную мишень. Можно развлекаться как в тире. Бах! И один покатился по склону, а затем заскользил в низ со все возрастающей скоростью. Ба-бах! Второй схватился за грудь и рухнул следом. Бах! И нет больше никого. Но к счастью предчувствие его обмануло. Поднявшись первым на перевал, он судорожно сжимал «Шмайсер», но так никого и не обнаружил. «Да уж, – отругал он сам себя, – так можно и с ума сойти. Ну откуда им взяться здесь и сейчас?«. Но подсознательно он ожидал их в любую минуту отовсюду. Что ни говори, а легенды о враге, которые действуют еще до того как ты увидел врага, это уже часть его победы, если ты не смог им противостоять в своем воображении. А заочно Антон уважал «Эдельвейс», хотя и собирался его уничтожить до последнего солдата.

Он подождал, пока Катя и Егор поднимутся до седловины, и медленно пошел вверх к перевалу. Когда он его достиг, то глазам открылась живописная картина. Над Кавказом висело яркое солнце, заливая все вокруг жизнерадостным светом. Слева от Ушбы находился цирк, бывшее жерло вулкана, в который вело сразу несколько небольших перевалов. Справа и впереди, на сколько хватало глаз, открывалась обширная горная страна, на самом краю которой лежали девственно-чистые высокогорные снежные поля. Далеко, почти у самого горизонта, плато заканчивалось новым хребтом, ломаной линией разрезавшим небо. А внизу, под перевалом, в самом центре долины стояло, казавшееся с высоты миниатюрным, кирпичное сооружение рук человеческих, обнесенное высоченным забором с колючей проволокой по кромке и пулеметными вышками по периметру. Во дворе стояло несколько грузовиков. От ворот завода через долину к дальнему хребту петляла узкая горная дорога. Со своего наблюдательного пункта Антон разглядел несколько человек, бродивших по территории завода с оружием в руках. Это были явно часовые. Значит завод еще в наших руках и не подвергался нападению. Взглянув в сторону цирка, Гризов уловил какое-то незначительное движение на дальних подступах. Он полез в рюкзак и вытащил бинокль, предусмотрительно захваченный у мертвых красноармейцев из охраны плотины. Мертвым бинокль ни к чему, а живым еще послужит. Антон приложил бинокль к глазам и стал внимательно вглядываться в то место, где уловил шевеление. Так и есть. По дальнему склону к цирку поднимался отряд в белых маскхалатах. Антон насчитал двенадцать человек. «Черт побери, – пробормотал он себе под нос, – откуда могло взяться двенадцать человек? Я рассчитывал максимум на пять. Это что, второй отряд?«. Затем он для пущей убедительности обшарил взглядом остальные перевалы, ведущие в долину, и, наконец, остановился на перевале Ичмет. Перевал был пуст. Но по отвесной стене к нему ползли крошечные фигурки в белых маскхалатах. На этот раз Антон насчитал шесть человек. Видимо те, кто уцелел после экстренной бомбардировки. Со стороны завода их закрывал высокий отрог скалы, так что до перевала они могли добраться абсолютно незамеченными.

Антон опустил бинокль. «Итого – восемнадцать человек, – подытожил лейтенант, – Неплохо для троих человек, из которых одна девушка.» Он достал последнюю папиросу, размял, закурил. Скомкал пачку и бросил ее на снег. Грязно-коричневая пачка казалась чем-то нездешним на этом девственно-чистом снегу. Сзади подошли тяжело дыша Егор и Катя.

– Ну как дела, командир? – поинтересовался весело Егор.

– Лучше не бывает, – в тон ему ответил Антон, – слева в цирк поднимается отряд нациков из двенадцати человек. А справа к Ичмету ползет еще шесть.

Егор даже присвистнул.

– Да сколько же их сюда повыбрасывали? Целую роту что ли?

– Понятия не имею. Но судя по результатам осмотра окрестных горушек, на нашу долю пара взводов еще наберется. Я дальше так думаю. Ты свою адскую машину смастерил?

– Ну да, в рюкзаке дожидается. – ответил Егор.

– Великолепно. – похвалил Антон, – Значит пойдешь с Катей траверсом вершины на перевал. Здесь проще, чем с их стороны. Поэтому будете там раньше. Установишь бомбу над перевалом и рванешь, когда все фашисты туда втянутся. Взрыв будет первостатейный, в непосредственной близости от завода. Так что нас услышат и успеют подготовиться. Как закончите с этими орлами, спускайтесь вниз за подмогой. А я пойду влево, и на выходе из цирка устрою засаду. Там место узкое, как в Фермопильском проходе, постараюсь продержаться до подхода подмоги. Все понятно?

– Я с тобой пойду! – сразу сказала Катя.

– Этого я и ожидал. – спокойно ответил Антон, – Нечего тебе со мной делать. Я иду один. Дашь мне только свою винтовку, а я тебе обратно пистолет верну. Вам на двоих этого оружия хватит, у вас задача немного другая.

– Не отдам я тебе винтовку. Я сама из нее умею стрелять. – уперлась Катя.

– Слушай, командир, – сказал Егор, – Может и вправду она с тобой пойдет. С этой шестеркой немцев я и один справлюсь. Делов-то: бомбу заложить, да рвануть. Это-ж мое любимое занятие. А на тебя там двенадцать человек придется и все с автоматами. Она хоть и девчонка, а все же подмога. Видал, как немца на плотине ссадила.

– Видал. – нехотя подтвердил Антон.

Он внимательно посмотрел на Катю и последний раз пожалел о том, что она не осталась в госпитале.

– Ладно, – сказал он обращаясь к Кате, которая стояла в двух шагах и смотрела на него так, словно он только что своими руками попытался задушить котенка, – Пойдешь со мной. Ты, Егор, двигай на перевал прямо сейчас. Я бы на твоем месте забрался на левую вершину, там снега меньше, лавиной не снесет. Хотя, смотри по обстановке. Как сделаешь дело, сразу дуй вниз. После операции встречаемся на заводе, если живы будем. Ну все, удачи.

– Бывай, командир. Смотри там, осторожнее.

Егор развернулся и зашагал по неглубокому снегу к скалистому гребню Ушбы. Ему предстояло в одиночестве пройти траверсом по самому верху крутого лавиноопасного склона и достичь перевала Ичмет раньше немцев. Егор повесил автомат на шею, прикрепил его, чтоб не болтался бечевкой, и, опираясь на ледоруб, стал осторожно выходить на заснеженный склон, вдоль которого дул сильный ветер.

Антон снова посмотрел на Катю.

– И откуда ты только взялась на мою голову такая упрямая? – беззлобно спросил он, глядя ей в глаза. Катя молчала. – Ладно, пошли.

Им предстояло спустится на километр вниз с перевала до того места, откуда начиналось небольшое плато. Дальше спуск раздваивался. Одна тропа часов через шесть приводила к заводу в долине, а вторая резко уходила в сторону цирка. Антона и Катю интересовала как раз последняя, следуя которой они могли часа через четыре добраться до нужного предперевального взлета, а затем и подняться на узкий перевал, где должны были пройти немцы. В том, куда именно выйдут нацисты, Антон не боялся ошибиться. Другого пути у остатков отряда «Эдельвейс» просто не было. И именно там он и собирался устроить горячий прием непрошеным гостям. Силы были конечно не равны, но Антон не чувствовал себя народным героем выступая против превосходящего противника. Ведь, сколько ни крути, помирать он особенно не хотел, ни в своем времени, ни в чужом. Особенно сейчас, когда он больше не был защищенным неведомыми силами. Просто у отряда было задание – остановить врага, а он за проведенное в этой жизни время как-то свыкся со своим положением солдата в воюющей армии и хотел выполнить приказ. Там, в конце двадцатого века, его армия только называлась действующей, а здесь она действительно воевала. И это были, как говорят в Одессе, две большие разницы. Хорошо бы конечно было спуститься за подмогой вниз в долину и предупредить охрану завода, но времени уже не было. Они еле-еле успевали пройти на перевал и занять выгодное для обороны место. Антон надеялся продержаться до подхода охранения завода, а после того как начнется канонада из долины, просто должны будут выслать отряд.

Гризов шел первым, не оглядываясь на Катю, ступавшую по его следам. С неба весело светило яркое солнце. Снег под ногами переливался миллионами микроскопических радужных шариков. В такие дни как-то не верилось в смерть и болтавшийся на шее автомат воспринимался ирреальным предметом, не имевшим своего назначения. Антон глядел на солнце и живописный вид широчайшей горной страны, простиравшейся до горизонта, абсолютно не веря в данную минуту, что пройдет несколько часов и ему придется убивать людей, пусть даже и врагов. А может быть настанет время умирать. В такую погоду убивать совсем не хотелось, а тем более умирать. Хотелось кататься на горных лыжах, проносясь вихрем по заснеженным склонам в ярко-красном комбинезоне, загорать, стоя в одних трусах по колено в снегу, пить пиво, смотреть на красивых девушек в солнцезащитных очках и делать еще массу приятных вещей, но вот убивать совсем не хотелось. Почему природа устроила все так, а не иначе? Ведь случись дождь или пурга все было бы значительно легче. Ни о каких приятностях и мысли даже не возникло бы, но сейчас… Антон мотнул головой, словно стряхивая ненужные расслабляющие мысли. Впереди был враг, коварный и хитрый. И ему было наплевать на твое настроение. Наплевать, что ты из будущего и хочешь покататься на лыжах и попить пива, уж он-то точно пришел сюда за тем, чтобы убивать. «Так что выбора у тебя, брат, не осталось. Либо ты, либо тебя.» – успокоил себя Антон, стараясь настроиться на воинственный лад. Но проклятое солнце светило очень ярко, щекотало теплыми лучами лицо, нагревало одежду. Антон монотонно продолжал переставлять ноги, стараясь поскорее достичь перевала и закончить этот поднадоевший поход.

Скоро показался стиснутый двумя моренами предперевальный взлет, который выводил прямо к одному из перевалов, ведущих в цирк. Этот перевал находился ближе всего к той части долины, где находился завод. Отсюда к заводу даже вела неширокая тропа, змеей извивавшаяся между валунов. Перед последним броском Антон остановился на несколько минут передохнуть и присел на камень, сняв рюкзак. Катя последовала его примеру. В низу под ними едва виднелся завод, похожий с высоты на усадьбу фермера-предпринимателя, задумавшего в одиночку стать главным буржуином. Солнце палило нещадно. Близился полдень. В такое время ледники высоко в горах размягчаются под действием солнца и становятся опасными. В прошлой жизни у Антона погибло несколько друзей, не успевших спуститься с ледника на рассвете. Ввинтив в лед несколько ледобуров и закрепив веревку, группа уже заканчивала спуск, когда из-за соседнего пика выглянуло солнце. За пятнадцать минут лед успел подтаять. Последним шел Ленька Шестов. Он уже ушел на отвесный спуск, когда ледобур вырвало из подтаявшего гнезда. Ленька успел только пронзительно крикнуть и полетел в пропасть, вырывая своей тяжестью из гнезд другие ледобуры и увлекая за собой еще спускавшихся по веревке ребят. Никто из них не уцелел. От группы остался только один рваный рюкзак, который спасатели нашли на снегу. Трупы смогли откопать только следующей весной – они покоились под толщей снега на дне ущелья.

– Ну как настроение, товарищ медсестра? – спросил Антон Катю, явно ерничая.

– Отличное, товарищ лейтенант! – в тон ему ответила Катя, а потом стиснула ладонью дуло снайперской винтовки и спросила озабоченно – Ты как думаешь, мы сможем выжить?

– А что, жить хочется? – поинтересовался лейтенант Гризов тоном завзятого бретера.

– Хочется, если честно, – сказала Катя.

Антон обвел взглядом окрестные вершины, закинул за плечи рюкзак, и встал, поправляя автомат.

– Живы будем – не помрем. Больше я тебе ничего успокоительного сказать не могу. Я не господь Бог.

Они снова зашагали по тропе вверх на перевал. Крутизна выросла настолько, что Антон переставлял ноги в горных ботинках, постоянно опираясь на ледоруб. То и дело из-под ног срывался и начинал свой долгий путь в долину какой-нибудь маленький камушек. Он ударялся о другие, иногда срывая их за собой, так что спустя мгновения внизу начинался небольшой камнепад. Вряд ли немцы поднялись раньше их на перевал, эдельвейсовцам нужно было преодолеть втрое большее расстояние, но все же лишний шум был абсолютно не нужен и Гризов, ругая себя за каждую неловкость, старался ставить ногу осторожнее. Катя молча шла сзади на расстоянии десяти метров, держась чуть левее по склону, чтобы не угодить под рождаемые ботинками Антона небольшие камнепады. Нечаянно угодив в лоб, такой камушек мог запросто лишить сознания человека, если, конечно, успевал набрать достаточную скорость полета.

Так они поднимались в довольно быстром темпе, словно совершали квалификационный штурм перевала. Антон уже немного устал и время от времени останавливался ненадолго передохнуть на ходу. В такие минуты ему страстно хотелось, как в прошлой жизни, забраться в вертолет «Ми-8» и вознестись спокойно почти на самую вершину горы. Единственным делом в таких случаях оставался штурм самой вершины и последующий спуск до уровня базового лагеря. Все нудные подходы и переходы с тяжеленными рюкзаками исключались. В базовом лагере уже ждал импровизированный стол в палатке, а во времена особого шика и прямо под открытым небом. Причем не мифический, а самый натуральный деревянный стол, сколоченный из досок. Откушать за таким столом на высоте нескольких тысяч метров над уровнем моря считалось ритуалом. Таким же ритуалом считались и сто грамм за взятую вершину. Сто грамм спирта, конечно. Водка, как содержащий большое количество ненужной воды продукт, на высоте из-за больших претензий к лишнему весу не котировалась. Воспоминания о вертолетах натолкнули Гризова на воспоминания об интересном случае, который произошел с ним в горах Тянь-Шаня неподалеку от китайской границы. В тот раз вертолет забросил альпинистов на горное плато Угрэ и обещал вернуться через неделю на то же место. За это время группа из шести человек намеревалась пройтись траверсом через две вершины и четыре высокогорных перевала, что и было успешно сделано. Когда группа благополучно прибыла обратно на место встречи с вертолетом, то не обнаружила там никаких следов последнего. Вертолет не прилетел ни на следующий день, ни через день, ни через два дня. Обескураженные альпинисты, имевшие запас продуктов всего на три дня и не имевшие карт и достаточно времени для спуска собственными силами в обитаемые места, решили экономить продукты и все же дождаться вертолета. Возможно, у него кончилось горючее, которого не оказалось и по близости, поэтому пришлось послать за горючим машину в соседний район. Все это могло случиться на самом деле и отнять несколько дней, но прилететь за ними должны были в любом случае. Для того чтобы скоротать время, альпинисты стали играть в разные игры. Самая интересная из них была географическая игра с политическим уклоном. Она заключалась в следующем: район, в который их забросила судьба, находился на нейтральной территории. Это был клочок высокогорной земли между российской и китайской границами. В связи с этим, пока не прилетит вертолет, альпинисты решили отделиться от России и образовать собственное независимое государство. В первый день ожидания винтокрылой машины определились только со столицей – столица самопровозглашенного государства находилась в палатке. Затем, как во всяком государстве, необходимо было выбрать правительство. Его выбирали двое суток. В результате долгого дележа портфелей из шести человек один стал президентом, другой – премьер-министром, третий – министром обороны, четвертый – министром топливно-энергетической промышленности, пятый – министром финансов, а последний альпинист стал народом. Министры сразу после получения портфелей принялись обсуждать положение в стране, топливный кризис в которой привел к столь бедственной ситуации. В результате они вынесли общественное порицание министру топливно-энергетической промышленности. В продолжении дебатов, которым суждено было длиться целую неделю, народ безмолвствовал, поскольку очень хотел есть. А когда вертолет все-таки прилетел, он первым сказал «Блин», а потом сказал «Какого хрена вы так долго?«и залез внутрь. Министры последовали за ним. Так закончилась история неизвестного миру самопровозглашенного государства альпинистов между Россией и Китаем, просуществовавшего ровно неделю.

Антон снова остановился и взглянул вниз. Теперь завод казался игрушечным домиком из детского конструктора «Сделай сам» в модификации для народов крайнего севера, поскольку смотрелся он на фоне окрестных гор крайне аляповато. Антон вдохнул полной грудью и посмотрел на восток в сторону перевала Ичмет. С такого расстояния он ничего не увидел, кроме самих гор. Поэтому осторожно снял рюкзак и достал бинокль. Приставив его к глазам, Антон, спустя минуту детального осмотра скалы, обнаружил одинокую черную точку, двигавшуюся со стороны перевала Двугорбый в сторону перевала Ичмет. Егор прошел уже почти половину пути по склону и приближался к пункту назначения. Двигаясь с такой скоростью, он через полтора часа должен был достигнуть перевала и заложить заряд. Антон направил бинокль в сторону появления остатков отряда «Эдельвейс» и с удивлением констатировал, что немцы также преодолели почти половину пути, хотя двигались по отвесной стене. Гризов еще раз оценил ситуацию и немного успокоился – все говорило за то, что Егор выйдет к перевалу первым и сделает свое дело.

Антон достал последнюю пачку папирос, вытряхнул одну и закурил. На самом перевале курить было чревато – ветер затягивало в цирк. Папироса, конечно, не дымовая труба паровоза, но не ровен час, немцы могли учуять запах дыма на подъеме. Ведь Антон собирался подпустить их почти вплотную, чтобы убить как можно больше, не тратя много патронов. Поэтому он решил покурить напоследок прямо сейчас. Солнце уже стояло в зените. Воздух казался таким теплым и свежим, что Антону вдруг ни с того ни с сего захотелось бросить курить. «А, – махнул он на себя рукой, помучившись с минуту, – Теперь-то уже все равно. Может последний раз курю». Катя сидела рядом, зажав между ног гладкий приклад винтовки, и смотрела в долину. Она сняла шапочку и ее красивые волосы теребил ветер. По глазам было видно, что она совсем забыла о предстоящем сражении и откровенно любовалась высокогорной природой. Антон даже позавидовал такой беспечности. Сомнения его не терзали. Внутренне он был готов на все, но вот так спокойно любоваться горами у него не получалось. Он почти постоянно думал о скорой встрече с противником и прикидывал варианты. Говорят, что нужно уметь расслабиться перед схваткой, но в данную минуту у него это никак не получалось. Он много читал о йогах и самураях, но все эти восточные прибамбасы напрочь вышибало из головы при появлении первых признаков смертельной опасности. В такой ситуации Антон начинал действовать чисто автоматически, повинуясь какому-то внутреннем подсознательному инстинкту самосохранения, заставлявшему падать вправо, когда пуля летела влево. Спроси его потом почему он так поступил, он ни за что на свете не смог бы объяснить свои действия. Но, к счастью, его никто не спрашивал.

Антон украдкой посмотрел на Катю и, словно испытывая неловкость, что отрывает ее от столь увлекательного занятия, тихо сказал, тронув за плечо:

– Пойдем, Катя. Пора.

Она обернулась так неожиданно, что Антон даже немного отпрянул.

– Ты меня почти в первый раз назвал по имени. Так странно.

Антон помолчал немного и повторил:

– Пойдем, нам надо идти. Время кончилось.

Она молча встала, надела рюкзак и взяла винтовку. Антон бросил прощальный взгляд на долину, просунул голову под ремень «Шмайсера» и пошел вверх. Спустя пятнадцать минут они уже лежали рядом посреди узкого перевала, спрятавшись за небольшими камнями. Антон внимательно изучал в бинокль окрестные склоны гор, спускавшиеся в жерло потухшего вулкана. По одному из склонов быстро спускался отряд альпинистов в белых маскхалатах. Антон сосчитал немцев, их было ровно двенадцать человек. Значит никто не пошел в обход или через соседние перевалы. Антон оказался прав, выбрав именно этот перевал для засады. Немцы считали себя нераскрытыми и никого не боялись. Вполне вероятно, что тот, первый отряд, на который напоролись бойцы капитана Иванова, оказался просто приманкой. Немецкое командование при планировании операции не могло не предусмотреть, что диверсантов обязательно попытаются остановить. Лучшим выходом могла послужить выброска двух независимых друг от друга диверсионных отрядов, которые имели одну цель, но шли к ней разными путями. И, что самое интересное, могли абсолютно не подозревать о существовании друг друга. В случае засады вероятность прорыва хотя бы одного отряда из двух, с учетом уровня подготовки нацистских альпинистов, была обеспечена. А в случае прорыва сразу двух отрядов, налет на электростанцию и завод мог походить на блиц-криг немцев в Европе. Блиц-крига не получилось, но вот основная опасность секретный завод пока не миновала. Судя по беспечному поведению часовых, там пока никакого нападения не ждали, а это могло кончиться плохо, если не остановить диверсантов здесь. Антон подождал пока отряд, словно змея, выползет на открытый склон и начнет подниматься на перевал. В пятидесяти метрах от перевала тропа зигзагом круто уходила влево, а затем возвращалась обратно. Именно в этом месте, когда нацисты растянутся в горизонтальную цепочку перед перевалом, Антон и хотел открыть огонь. Немцы быстро приближались к намеченному Гризовым рубежу. Наклонившись к Кате, приникшей к своей снайперской винтовке, Антон прошептал ей на ухо:

– Целься в замыкающих. Сначала сними последнего, потом бей остальных сколько сможешь. Отрезай им отход.

Катя молча кивнула. Антон неожиданно притянул ее к себе и поцеловал в щеку. Затем оттолкнул и прицелился в высокого немца, шедшего впереди колонны диверсантов.

– Готова? – спросил он сдавленным голосом.

– Да. – ответила тихо девушка.

– Огонь!

Короткая автоматная очередь и винтовочный выстрел слились воедино, расколов тишину.

Егор шел осторожно, стараясь не подскользнутся и не улететь вниз. Он хорошо понимал ситуацию как сапер, а ситуация была такой же опасной – один неверный шаг и лавина тебе обеспечена. Не надо даже никакого взрыва. Он шел по самой верхней кромке крутого лавиноопасного склона. Над ним возвышался снежный козырек, а под ним находилось несколько сот метров сыпучего снега, готового в любую минуту превратиться в белый водоворот. Егор спинным мозгом чувствовал бомбу, которая лежала у него в рюкзаке и должна была принести смерть немцам. Но если он вызовет лавину до намеченного срока, это будет самая бесполезная смерть, а глупо погибать Егор не хотел. Время для него словно остановилось. Он переставлял ноги с такой осторожностью, словно действительно шел по минному полю и в миллиметре от подошв его башмаков торчали усики противопехотных мин. Шаг влево, шаг вправо – мгновенная смерть. Вот уже до конца склона, за которым твердая скала, осталось пятьдесят метров. Вот уже сорок. Егор остановился на секунду и вытер пот со взмокшего лба. Еще несколько мучительно долгих шагов, в течение которых он не чуял своих ног, словно это и не он ступал по снегу. Вот до спасительной скалы осталось двадцать метров. Черт побери, сейчас эти несчастные меры казались едва ли не длиннее километров. Еще несколько шагов, закрепился ледорубом, сделал следующий шаг. Как медленно тает расстояние! Шаг. Еще один. Вот уже остается не более десяти метров. Рукой подать. Но спешить нельзя. Егор передвигается подобно улитке. Вот еще несколько бесконечных метров остается позади. Вот уже и скала. Шаг, и левая нога заскользила вниз. За ней поехала правая. Егор прыгнул вперед, изо всех сил изогнувшись в падении схватился за скальный выступ. Подтянулся на руках и оказался на твердой почве. Под ногами спасительный камень.

– Черт побери, – выругался Егор и изодранными руками вытащил папиросу из пачки. Нервно закурил, радуясь жизни. – Чуть было не отправился покататься на лавине.

Выпустив пару густых колец едкого дыма, он уставился в долину. Внизу, прямо под ним находился завод. Невооруженным глазом с этой скалы можно было разглядеть два казавшихся небольшими корпуса и высокие опутанные колючей проволокой ограждения. По периметру ограждения завода располагались вышки с пулеметами, но был ли кто-нибудь на них, с такого расстояния было невозможно рассмотреть. Прямо перед ним уходила вниз бездонная пропасть. Егор подошел к ее краю и попытался заглянуть вниз. Он не боялся высоты, но вдруг в нем возникло странное чувство, похожее на эйфорию. Страха не было вообще, скорее было сильное ощущение власти над пространством. Ему вдруг захотелось бросится вниз и полететь, поймав восходящий поток воздуха. Егор ни на секунду не усомнился, что взлетит, и абсолютно не боялся упасть в пропасть. Постояв так несколько минут, он с некоторым сожалением отодвинулся от края на несколько метров и перевел взгляд в ту сторону, в которой скрылись Антон и Катя. Цирк был залит солнцем. Вершины гор сияли. Там должно было быть жарко. «А скоро станет еще жарче, если они уже достигли предперевального взлета. – очнулся Егор от своего состояния, – Поэтому мне надо торопиться». Он кинул недокуренную папиросу в снег и стал подниматься по камням на возвышавшуюся над перевалом Ичмет вершину.

Метров через триста Егор остановился. Он уже почти достиг вершины и решил осмотреться. Судя по всему, немцы появятся на перевале не ранее, чем через полчаса. Они поднимутся, передохнут чуток, и двинутся дальше вниз. Егор внимательно всматривался в расщелины и складки горы стараясь обнаружить удобное убежище, где можно было бы пережить взрыв и остаться невредимым, но перевал Ичмет был на удивление гладок. Не обнаружив ничего примечательного, Егор пришел к выводу, что успешно заложить бомбу можно только на западной оконечности перевала, там где ожидалось вступление на него диверсантов. Но для этого Егору надо было спуститься с вершины на перевал, а в первом варианте операции этого не планировалось. Если немцы неожиданно появятся на перевале, то он вряд ли успеет унести ноги обратно на вершину. Егор минуту раздумывал, но потом решил рискнуть. В противном случае, даже после взрыва немцы могли уцелеть. Он обошел вершину и стал спускаться по северному склону на перевал со всей скоростью, на которую только был способен. Склон был довольно крутой и Егор трижды падал, прежде чем достиг самой седловины перевала. Здесь прямо в лицо дул противный ветер. Егор приблизился к левой части перевала, снял рюкзак и достал оттуда взрывное устройство. Он едва успел установить его в глубокий сугроб на самом краю перевала, как неожиданно услышал треск автоматной очереди и свист пуль над головой. Бросившись на снег, Егор успел заметить человека в белом маскхалате, который показался на краю склона. Человек держал в руках «Шмайсер» и стрелял длинными очередями. Мысли понеслись в голове Егора с лихорадочной быстротой. Подняться обратно он уже не успеет. Долго отстреливаться против шестерых тоже, просто не хватит патронов. Остается одно – взрывать заряд. Но как? Надо попытаться бросить заряд как можно ближе к немцам, а самому уходить на другую сторону перевала. В этот момент Егор заметил еще двух немцев, отделившихся от скалы и вступивших в седловину. Они сразу начали стрелять. Пули свистели над головой Егора не переставая. Он вытащил из рюкзака блок дистанционного управления и засунул его в нагрудный карман. Затем приподнялся над поверхностью и изо всех сил швырнул самодельную бомбу в немцев. Ныряя в снег Егор ощутил резкий укол в правое плечо. Горячая волна разлилась по телу. Снег вокруг мгновенно стал алым. Егор посмотрел на свое плечо и увидел на нем огромное красное пятно, которое увеличивалось на глазах. В этот момент что-то больно ужалило в левое бедро и голень. Уже не пытаясь бежать, он нащупал в нагрудном кармане блок дистанционного управления и вытащил его. В ладони хлюпала кровь. Егор собрал последние силы и еще раз приподнялся, чтобы посмотреть на немцев. Уже все шестеро находились на перевале. Они шли бесстрашно распрямившись во весь рост с автоматами на перевес и поливали огнем со всех сторон небольшой засыпанный снегом камень, за которым прятался Егор.

– Ну, прощайте, братцы. – сказал Егор, посмотрел на девственно чистое небо и нажал на кнопку.

Перевал содрогнулся от мощного взрыва.

Короткая автоматная очередь и винтовочный выстрел слились воедино. Первый и замыкающий колонну фашисты нелепо вскинули руки, хватаясь за грудь, и повалились в снег. Не теряя драгоценных мгновений, Антон дважды с секундной задержкой перевел автомат влево, полоснув очередью по второму и третьему диверсантам. Оба рухнули как подкошенные. Остальные успели упасть в снег и открыли ответный огонь. Над головами Антона и Кати запели свинцовые птицы.

– Четверо! – радостно крикнул Антон сквозь треск автоматных очередей Кате, – Неплохо для начала. Молодец! Ловко сняла замыкающего.

Снизу послышался тяжелый и глухой стук ручного пулемета. Об камни застучали крупнокалиберные пули.

– А вот это не очень хорошо, – сказал Антон, – попытайся снять пулеметчика.

Катя чуть-чуть высунулась из-за камня и приникла к оптическому прицелу. В перекрестье возникла морда нациста, лупившего очередями из чернотелого пулемета с дырчатым устрашающим стволом. Катя прицелилась и плавно спустила курок. Сухой щелчок винтовочного выстрела потонул в грохоте пулеметной трескотни. Но вслед за этим трескотня резко смолкла. Пулеметчик уткнулся лбом в снег рядом с еще дымившимся стволом собственного пулемета.

– Пятеро! – констатировал Антон.

Он вытащил гранату и ждал случая, чтобы кто-нибудь из диверсантов решился сменить позицию для стрельбы. Долго ждать не пришлось. Двое нацистов, привстав, короткими перебежками устремились к перевалу. Антон прицелился и метнул гранату, которая угодила под ноги второму диверсанту. Раздался взрыв. Бежавший первым немец согнулся и, упав на снег, забился в агонии, видимо, с перебитым осколками позвоночником. От второго осталось кровавое месиво. «Семь.» – мысленно сосчитал Антон. Но оставалось еще пятеро нацистов, которые успели расползтись по склону, как тараканы, и почти не стреляли, выжидая. Наверняка у кого-нибудь из них была снайперская винтовка. Эту догадку Антон проверил очень быстро. Едва он попытался высунуть голову из-за своего укрытия, как щелкнул негромкий выстрел и в воротнике его бушлата образовалась аккуратная дырочка. Пуля пролетела в такой близости от кожи, что Антон успел почувствовать обжигающее дыхание смерти. Он спрятался назад. Неожиданно в голову Гризову пришла идея. Антон подполз к Кате и сказал:

– Оставайся здесь и держи подступы под прицелом. Вот тебе пистолет. Я обойду немцев сбоку, там в двух сотнях метров есть небольшой проход, и добью оставшихся. Если что – сразу стреляй.

Катя посмотрела на него с мольбой во взгляде, но ничего не сказала. Антон отполз назад метров на десять, приподнялся, и, пригнувшись, бросился бежать к левому плечу перевала. Обогнув несколько скальных выступов, он нашел то что искал, что заметил еще на подъеме – небольшую промоину в снежном покрове, которая вела на самый верх левого гребня перевала. Не теряя времени, он стал карабкаться наверх. В этот момент со стороны перевала послышались автоматные очереди. Обдирая руки и лицо об острые камни, Антон изо всех сил вскарабкался на гребень и увидел как четверо немцев с автоматами со всех сторон склона уже почти вплотную подобрались к камню, за которым пряталась Катя. Раздался сухой щелчок. Один из них вдруг схватился за живот и, выронив автомат, упал на колени. Еще секунда, и Катю возьмут в кольцо. Антон это видел, но лихорадочно искал глазами пятого немца со снайперской винтовкой. Искал и не находил. Его нигде не было. Но он должен был где-то быть, черт побери. Он был! Антон это явственно чуял. Автоматчики подползли уже почти вплотную. Вот они вскочили и бросились к камню. Все, будь что будет! Антон поднялся во весь рост, опустил дуло автомата вниз и нажал на курок. Трофейный «Шмайсер» застучал, поливая огнем своих создателей. Немцы, не ожидавшие нападения с тыла, ловили свинец кто в спину, кто в бок, а кто, инстинктивно повернувшись на звук выстрелов, прямо в лицо. Антон стрелял до тех пор пока курок не стал щелкать вхолостую, и остановился, только когда увидел под собой застывшие в нелепых позах тела в белых маскхалатах с расплывшимися красными пятнами. На секунду над цирком повисла бездонная тишина. Антон стоял и смотрел на распластанных мертвых немцев, силясь поверить в то, что они победили, как вдруг краем глаза он уловил шевеление внизу на склоне, но даже не попытался укрыться. Один из немцев, казавшихся мертвее мертвых, вдруг вскинул винтовку и выстрелил. Дикая обида и злость захлестнули Антона, что-то горячее и мерзкое ударило в грудь. Уже падая вниз, в небо, как ему казалось, он услышал второй выстрел, гулким эхом отозвавшийся в долине.

Глава 14. Охота на «Тирпиц»

– Еще двадцать минут и начнется обледенение двигателя, – доложил Антону штурман Бомберидзе, – пора возвращаться на базу.

– Будем искать еще пятнадцать минут, – приказал Антон, – он должен быть где-то здесь.

Штурмовик «Ил-2» уже около двух часов кружил у береговой полосы Норвегии, занятой немцами, словно нарочно подставляя свои бока под зенитный огонь. Пока, к счастью, все шло благополучно. Антон пролетел над немецкой территорией в тумане и остался незамеченным – зенитчики приняли его за своего. К вечеру, однако, развиднелось. Ветер растащил облака, обнажив широкую полосу арктических льдов. В ветвистых, словно вены, разломах заиграло предзакатное солнце. Пора было подумать о возвращении на аэродром, а дело это представлялось нелегким. Три остальных штурмовика, посланных на разведку трассы к запретным фьордам, до цели не добрались. Выбрав неверный курс, звено вознамерилось пройти вдоль береговой полосы и попало под шквальный огонь немцев. Два штурмовика рухнули в море. Третий дотянул до ближайшего аэродрома и врезался в ангар с топливом, надолго запомнившись немцам. Честно говоря, Антон и сам толком не знал, что за корабль он ищет. По донесениям разведки где-то здесь нацисты прятали свой секретный суперлинкор «Тирпиц». Корабль этот толком еще никто никогда не видел, потому что участия в войне он принял пока только пару раз. Фюрер опасался часто использовать свое новое детище – один залп из орудий этого линкора стоил несколько миллионов немецких марок. И атаковали его только дважды – десять английских бомбардировщиков типа «Ланкастер» при переходе из Германии в Норвегию, никто из них не вернулся на базу, и русские бомбардировщики в густом тумане норвежских фьордов. Тогда же был сделан единственный расплывчатый снимок суперлинкора. Следующий массированный налет на логово «Тирпица» не дал ничего – суперлинкора там уже не было. Значит немцы его успели перепрятать. Линкор был грозен, а скоро в Мурманск должен был прийти караван с оружием. Командование авиаполка специального назначения требовало от Антона срочно обнаружить «Тирпиц». В противном случае корабль мог сорвать проведение крупной операции союзников. К этому дню прибывающий в Мурманск караван с оружием, боеприпасами и стратегическим сырьем из США уже пересек семьдесят пятую параллель. Охранять его должны были английские и американские корабли. Однако, невидимой преградой маячил где-то немецкий суперлинкор.

Специально сформированная на Карельском фронте группа из летчиков-асов должна была найти и уничтожить нацистский линкор раньше, чем тот успеет пустить ко дну половину русского каравана. «Легко сказать «найти», – думал Антон, вглядываясь в изрезанный узкими проходами берег, – их тут сотни, черт ногу сломит». Однако чуял Антон – где-то здесь таится фашистский дредноут. Прячет жерла своих огромных пушек до поры до времени за норвежскими скалами. Антон взглянул на отметку топлива – осталось только на обратный путь. «Ну, ладно, – подумал лейтенант, – все равно отыщу». И бросив прощальный взгляд на скалистый берег, махнул рукой штурману: «Идем домой!»

Все что случилось с ним до этой минуты и происходило прямо сейчас Антон воспринимал так, словно пребывал бесконечном тягучем кошмаре. У него перед глазами стоял тот заснеженный горный цирк, полный немецких трупов, а в ушах висел звон от одиночного выстрела снайпера. Нет он не умер, хотя и провалялся в больнице почти три месяца. Пуля угодила в правую часть груди. Долгие недели Антон находился на волосок от гибели, в беспамятстве, потерял много крови, но его снова выходили. Он был жив. Как рассказал ему потом лейтенант Григорьев, доставивший его на самолете с Кавказа в Мурманск, когда его обнаружили, Антон казался настоящим мертвецом. Нашел его отряд охранения секретного завода, под началом майора Прохорова, подоспевший на поле битвы уже после того, как все закончилось. Майор пересчитал трупы нацистов и обалдел от их количества, особенно, когда нашел на поле битвы одного смертельно раненого Антона. Он приказал срочно доставить лейтенанта вниз, где ему в походных условиях сделали первую операцию, и, спустя несколько дней, когда восстановилась связь с внешним миром, отправить на большую землю. Антона вывезли с завода на грузовике и доставили в расположенный в предгорьях аэродром, откуда самолетом перевезли в Мурманск. Вместе с ним майор Прохоров отослал представление к званию героя Советского Союза. Если лейтенанту Гризову суждено было умереть в пути, то умереть героем. Почему его доставили именно в Мурманск Антон узнал только спустя три месяца, когда пришел в себя после пятой операции и окончательно поправился. Несмотря на свою отлучку на Кавказ, Антон по-прежнему считался асом в пилотировании самолетов. К этому времени на северном фронте сложилась чрезвычайная обстановка. Страна задыхалась от нехватки боевой техники, топлива и боеприпасов, необходимых для ведения войны с нацистами. Эту помощь, естественно не бескорыстно, оказали Соединенные Штаты Америки, послав в Мурманск несколько караванов с необходимыми припасами и техникой. Нацисты яростно пытались задержать поставки в Мурманск. Для того, чтобы сорвать планы союзного командования, по данным агентуры, они даже готовы были пойти на широкомасштабное использование своего нового супероружия – гигантского линкора «Тирпиц». Командование русских ВВС получило приказ от ставки верховного главнокомандующего экстренно обнаружить, уничтожить или вывести из строя суперлинкор. Для чего создавалось авиационное спецподразделение из асов, прославившихся в трудных операциях. За Антоном закрепилась слава одного из трех летчиков, сумевших уцелеть после массированного налета воздушной армады на немецкий порт Киль. По донесениям разведки в тот день нацисты бросили на отражение налета втрое превосходящие русских силы, которые были уничтожены более чем наполовину. Именно поэтому смертельно раненого лейтенанта доставили в Мурманск, неподалеку от которого базировался специально создаваемый из асов авиаполк, в надежде на его скорое выздоровление. Все это гвардии лейтенант Гризов понимал и смог разложить в своей голове по отдельным полочкам, когда пришел в себя. Но вот чего он никак не мог уразуметь, так это почему на все его вопросы о медсестре Кате, вместе с ним защищавшей перевал, никто не мог дать ему никакого ответа. То есть, вообще никакого. Слыша вопросы о Кате, лейтенант Григорьев делал удивленные глаза и отрицательно мотал головой, объясняя, что впервые слышит о таких подробностях. Немного подлечившись, когда его уже выпускали одного на прогулки по парку и улице, Гризов сходил в штаб нового спецподразделения и отослал запрос на Кавказ. Ответ пришел неожиданно быстро. Из штаба полка сообщали, что согласно показаниям майора Прохорова в тот день на перевале был обнаружен только смертельно раненый лейтенант Гризов. Никакой медсестры Катерины Игнатьевой на месте схватки обнаружено не было. Это сообщение повергло Антона в изумление. Как это не было? А куда же она подевалась? Не сквозь землю же провалилась в самом деле. Если бы ее убили немцы или она даже свалилась в пропасть, то ее нашли бы бойцы из отряда майора Прохорова. А ему отвечают, что никаких следов ни живой ни мертвой Кати не обнаружено. У Антона путались мысли. Он часами теперь просиживал в коридоре у окна госпиталя бессмысленно глядя в пустоту, дымил как паровоз, опаздывал на процедуры, забывал принимать лекарства. Врачи стали им недовольны, а ему стало абсолютно наплевать на свое состояние. Иногда хотелось выть на луну и лезть на стены от безысходности, а иногда просто достать пистолет и застрелиться. Хорошо, что у Антона сейчас не было пистолета, иначе он обязательно бы это сделал Он не мог себе представить, что остался жив после этой смертельной схватки, а она бесследно исчезла, растворилась словно дым или утренний туман. Словно ее и не было никогда. Но это было не правдой. И воспоминания говорили о том, что Катя была даже более реальной чем он сам в этом мире. Но кроме собственных воспоминаний ничто в мире не хотело признавать Катю живой или хотя бы когда-то существовавшей.

К счастью, как это не дико звучит, шла война. Скоро Антон выздоровел и стал вполне боеспособным летчиком, а их-то сейчас и не хватало. Спустя несколько дней прямо в госпиталь ему поступило предписание явиться в штаб спецподразделения, носившего кодовое название «Северные крылья», неожиданно романтическое для скупого на фантазию командования. Подразделение располагалось недалеко от Мурманска на бывшем аэродроме подскока, расширенным для того, чтобы на нем могли садиться не только истребители, но и штурмовики. Антон явился к новому месту службы и был препровожден прямо в кабинет командира подразделения полковника Залетова, находившийся в большом одноэтажном каменном доме на краю взлетной площадки. Полковник был высок ростом и грузен, как медведь в пору обжорства. Принимая во внимание всеобщее голодное время, Антон решил, что полковник чем-то болен. Как только Антон появился в кабинете, полковник поздоровался с ним и спросил по-отечески:

– Ну, как самочувствие, гвардии лейтенант?

– Нормально, товарищ полковник. – ответил Антон без особого энтузиазма.

Залетов оглядел его тяжелым внимательным взглядом из-под седых бровей, но сказал только:

– Ну, вот и хорошо. Самолетом управлять ты, я знаю, умеешь. А это нам сейчас как раз и понадобится. Наслышан о твоих подвигах на Кавказе, но это теперь уже позади. Впереди новая задача. И задача сложнейшая. Куришь?

Антон взял из портсигара полковника папиросу и безразлично закурил.

– В настоящее время проводится операция союзных сил по доставке в Мурманск боеприпасов и вооружения для нашей армии. Везут это все на кораблях под конвоем американских и английских сил, самолетов и кораблей. По данным нашей агентуры в штабах германских морских сил ходят упорные слухи о том, что именно этот караван «PQ-17» будет атакован германским линкором «Тирпиц», самым сильным кораблем на Балтике. Сам понимаешь, лейтенант, насколько важен для нас сейчас этот груз. Потерять мы его не можем.

Полковник прервался и сделал длинную затяжку.

– Кроме того, есть и вторая сторона дела. Наши союзники, американцы, хотят первыми найти и уничтожить этот линкор. Это конечно хорошо, но ставка верховного главнокомандующего дала четкий приказ – первыми это должны сделать именно мы. Наше подразделение «Северные крылья». Задача архиважная и в политическом смысле первостепенная, хотя наше дело выполнять приказы, а курс за нас определяют другие.

Залетов докурил папиросу. Затушил о пепельницу, сделанную из гильзы от снаряда среднего калибра. Затем продолжил.

– Ты, лейтенант, я знаю, истребитель. Всю войну летал на «Яках». Однако, ситуация в данный момент потребует летать на штурмовиках. Истребитель против кораблей – штука несерьезная, так что придется переучиваться. Но это дело недолгое. Быстро освоишь.

Залетов снова пристально посмотрел на лейтенанта Гризова, медленно курившего с безразличным видом.

– Лейтенант, В 141 истребительном полку тебя считают асом. Поэтому с тебя и спрос будет особый. Я хочу назначить тебя командиром звена штурмовиков, которым будет поручено решить исход операции в нужный момент.

На Антона, казалось, эта информация не произвела никакого впечатления. Он не выказал особенной радости, продолжая молча курить. Залетов, слегка удивленный таким безразличием бравого лейтенанта к собственной судьбе, на всякий случай поинтересовался:

– Возражения есть?

Антон все также не торопясь сделал последнюю затяжку, затушил папиросу о пепельницу на столе полковника, прибавив к одному сиротливо лежавшему окурку второй, и сказал:

– Нет. Возражений у меня нет, товарищ полковник.

– Ну, вот и хорошо. – удовлетворенно проговорил Залетов, – Значит с завтрашнего дня приступайте к своим обязанностям. О плане полетов получите инструкции от начальника аэродрома майора Седова.

Со следующего дня для гвардии лейтенанта Гризова, которому по секрету сообщили из родного 141-го истребительного полка, что вместе со званием героя Советского Союза он получит внеочередное звание капитана, начались жаркие дни. Он учился летать на штурмовике «Ил-2», снова на время став желторотиком. Но Антон не зря считался асом, поэтому учение шло быстро. Сначала новая машина показалась Гризову, привыкшему к большим скоростям, едва ли не медлительнее кукурузника. Но затем, совершив на ней более двадцати тренировочных вылетов, часть из которых автоматически превращалась в боевые из-за кишмя кишевших в северном небе истребителей нацистов, Антон постепенно начал смотреть на «Ил-2» другими глазами. По-своему это была неплохая машина. Не столь скоростная и маневренная, конечно, как истребитель «Як», но и выполняла она другие функции. «Ил-2» был довольно мощным штурмовиком, способным нанести фашистским кораблям ощутимый урон. Во время одного из тренировочных вылетов над акваторией Северного моря Антон заметил подвсплывшую подводную лодку нацистов, видимо чинившую неполадки в машине. Эта встреча стала для нацистов роковой. Сначала Антон прошелся по корпусу подлодки из шестиствольного крупнокалиберного пулемета, затем сбросил на нее две бомбы, одна из которых угодила прямо в кормовую часть подлодки. За несколько минут, в течение которых длилась атака, немецкая субмарина перестала существовать. На поверхности от нее осталось только большое масляное пятно. Единственно, о чем жалел Антон при таких встречах с немецкими кораблями, так это то, что он не летает на торпедоносце. «Ил-2» был конечно мощным штурмовиком, но торпедоносцы привлекали Антона своей отчаянностью. Атака самолета-торпедоносца на ощетинившийся всеми зенитными орудиями корабль на высоте трех метров над водой волновала Антону кровь. Глядя на такие самолеты, ухитрившиеся добраться каким-то чудом до базы после боевого вылета, превращенные вражеской артиллерией в натуральное решето, гвардии лейтенант Гризов каждый раз преисполнялся неописуемого восторга и боевого настроя, вдохновлявшего его на долгое время. «Интересно, спустя сорок лет мы будем балдеть от каких-то самураев и камикадзе, – думал он, – а сейчас эти летчики вытворяют такое, за что где-нибудь в Японии их наградили бы золотым самурайским мечом и пожизненным правом не склонять голову перед императором. А они и понятия не имеют об этом. Для них все это – обыкновенная война. Тяжелая опасная работа, только и всего.»

В один из таких вылетов звено из четырех штурмовиков, которым Гризов учился управлять, как когда-то учился воевать в составе звена истребителей, столкнулось в воздухе с морским самолетом-разведчиком нацистов, кружившем неподалеку от Мурманска. Антон решил не спускать немцу такой наглости и бросился в атаку, но немецкий самолет оказался значительно быстроходнее русских штурмовиков и стал уходить в сторону Норвегии с большим отрывом. Пока длилась безуспешная погоня, немецкий пилот успел вызвать подкрепление и в тот момент, когда Антон решил оставить затею с погоней и приказал звену повернуть домой, из облаков вынырнуло два черных «Мессера» с желтыми драконами на фюзеляжах. Они моментально подожгли замыкающий штурмовик Васьки Брыкова и набросились на следующий. Пока Антон пытался огнем из своих пушек и пулеметов отогнать верткие истребители, у него в душе росла уверенность, что он уже встречался с этой сладкой парочкой раньше. Помимо уверенности рос, словно снежный ком, и дикий необъяснимый ужас, недостойный советского летчика. Антон чувствовал себя так, словно пожал руку костлявой старухе-смерти. Никогда ранее при встрече с немецкими истребителями он не испытывал такого панического ужаса, наоборот, только становился собраннее. Был готов ответить на любые выпады вражеских асов. Теперь же ему захотелось улепетывать со всех ног подальше от «Мессеров» с желтыми драконами. Чувство это захлестнуло его так быстро и было столь всепоглощающим, что Гризов едва удержался, что бы не выйти из боя. Между тем, немецкие истребители вели себя как-то странно. Они сбили один русский штурмовик и принялись кружить вокруг самолета Антона, не открывая огонь. Пулемет его штурмовика выплевывал огненные заряды не переставая, но никак не мог даже слегка задеть немцев. Наконец, словно им надоела эта игра, «Мессеры» исчезли в облаках и больше не появлялись. Приземлившись на аэродроме спустя полчаса, Антон доложил обо всем полковнику Залетову и зашел в медсанбат, квартировавший неподалеку от аэродрома. Там он выпросил у знакомого фельдшера банку спирта, уединился в землянке, и стал думать. Однако, как ни старался, ничего объяснить себе не смог. Природа панического ужаса осталась неразгаданной. Единственное, о чем неожиданно вспомнил раскрепощенный мозг гвардии лейтенанта, так это о смутном и мгновенном ощущении ужаса, которое он испытал в те секунды, когда падал с пулей в груди вниз со скалы. Ощущения как две капли воды походили на сегодняшние, но те, кавказские ощущения, можно было списать на предсмертные судороги, а сейчас он был в относительно здравом уме и светлой памяти. Опустошив банку спирта, лейтенант решил пойти проветриться по взлетной полосе. Наступал вечер, вылетов на сегодня не предвиделось, а спать он пока не хотел. Порядки в «Северных крыльях» были чуть попроще, поскольку подразделение состояло сплошь из асов. Обычно часовые никого не подпускали к летному полю, но для своих пилотов делалось исключение. По дороге к аэродрому Антон повстречал Леньку Крестовского, от которого узнал о том, что в соседней зенитной части, казармы которой располагались в трех километрах от аэродрома, сегодня показывают американскую кинокомедию. Круто изменив свой маршрут, Антон отправился вместе с Ленькой в гости к зенитчикам. Всю дорогу Крестовский болтал о чем-то без умолку, но Антон его абсолютно не слушал. Он думал о Кате. Она ведь даже не считалась без вести пропавшей, все делали вид, что ее просто не было. Почему? Может операция против диверсантов из дивизии «Эдельвейс» была настолько секретной, что ее, или ее труп, решили спрятать даже от него. Чушь! Антон был не столь важной птицей. Тогда его, по логике вещей, самого должны были первым запрятать куда-нибудь в Сибирь. Да и что в сущности он знал такого секретного? Практически ничего. Ну, есть на Кавказе какой-то завод. Делает какую-то секретную продукцию. Но ведь Антон даже отдаленно не представлял какую именно, да и знать не хотел. Гораздо увереннее он чувствовал себя при самолетах. Да, загадок было значительно больше, чем ответов.

Когда Крестовский и Гризов добрались, наконец, до клуба зенитчиков, который был устроен в одном их блиндажей, совсем рядом с огневой батареей, американская кинокомедия уже началась. На экране бодрые и сытые, не нюхавшие пороха американские женщины катались на велосипедах по парку, потом разъезжали там же на лошадях, пили шампанское и в конце концов стали швыряться друг в дружку тортами. По сюжету и постановке фильм представлял третьеразрядную подделку под наиболее известные работы Чарли Чаплина. Раскритиковав кино в душе, Антон, тем не менее, от души посмеялся в нескольких местах. Поскольку других шедевров искусства под рукой не оказалось, приходилось учиться радоваться тому что было. Антон ненадолго забылся, и даже мысли о любимой девушке его не будоражили во время фильма. В конце киноленты как всегда образовался хэппи энд – все незамысловатые девушки встречали миллионеров и выходили за них замуж, одним ударом получая от жизни все.

Когда фильм закончился, Крестовский пригласил Антона к знакомым зенитчикам на банку спирта, и Антон, у которого хмель уже почти выветрился из головы за время просмотра киноленты, с радостью согласился – он не хотел так скоро возвращаться в реальность и вспоминать панический ужас сегодняшнего дня. Расставив на походном столе несколько банок спирта, зенитчики и их гости несколько часов пили за победу, за смерть фашистским гадам, за то, чтобы остаться в живых, и, когда Антон все же собрался в свой полк, на ход ноги. Крестовский остался еще на часок, благо спирта хватало. Антон, между тем, был уже близок к своей норме. Для того чтобы снова выветриться перед тем как заявиться в родную часть, он решил пройтись пешком по проселочной дороге, которая вела из расположения зенитчиков к аэродрому. Запахнувшись в теплый бушлат, гвардии лейтенант Гризов нетвердой походкой зашагал к дому. На дворе стояла холодна зимняя ночь. Полярная, как называли ее на севере. За время пути Гризову несколько раз мерещилось, что далеко позади него маячили две темные фигуры. Каждый раз, когда у Антона возникало это чувство, он оборачивался и пристально вглядывался в темноту, плотно укрывавшую все пространство вдоль неосвещенной дороги – ночной иллюминации в целях маскировки от налетов вражеских бомбардировщиков на аэродроме не включали, поэтому Антон брел впотьмах, едва различая на ощупь колею, разбитую военными грузовиками. Но если следовать колее, то сбиться с пути было невозможно, дорога вела только в одно место – на аэродром. Иногда ночью по дороге проходили конвои с боеприпасами для зениток, береговой артиллерии и кораблей, но сегодня выдалась на удивление безлюдная ночь. Через десять минут ходьбы на морозном воздухе Антон начал постепенно трезветь. Вдоль дороги росли чахлые деревца, днем еще кое-как служившие ориентирами, но сейчас абсолютно бесполезные, в лучшем случае казавшиеся мутным тенями. Еще через десять минут небо на западе слегка просветлело. Антон поднял голову, что бы рассмотреть причину неожиданного появления зыбкого света и увидел вышедшую из-за облаков полную луну. Круглая серебристая тарелка зловеще светила с низкого небосвода. Антон непроизвольно ускорил шаги – до аэродрома должно было быть уже не так далеко. Неожиданно он снова услышал за собой отдаленный шум, напоминавший скрип снега под башмаками. У гвардии лейтенанта отчетливо возникло чувство сжимающегося вокруг него невидимого кольца злобной силы. Он обернулся. Метрах в ста, по колено в зыбком тумане, стояли два человека с головами волков. Пасти их были оскалены, торчавшие языки подрагивали от учащенного дыхания, злобные глаза поблескивали в темноте. Одно из этих существ подняло голову, и окрестности огласил душераздирающий волчий вой. Антон трясущейся рукой вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в направлении человеко-волков. Выстрела он не услышал, но мог поклясться, что пистолет не дал осечки. Гильза послушно отскочила в сторону и утонула в снегу. Антон выстрелил еще раз и, опять не услышав звука, бросился бежать по направлению к аэродрому. Он бежал не оглядываясь, и волосы шевелились у него на голове от одной только мысли посмотреть назад. Жуткий волчий вой раздался снова, окунув Антона в ледяной холод панического ужаса, но слышался он уже в отдалении. Существа не преследовали Антона, словно были уверены, что ему не уйти. Он бежал в полном молчании, не видя ничего вокруг. Бежал долго, уже давно должен был показаться аэродром, но его не было на своем месте. Гризов бежал через бесконечное снежное поле и не мог понять, где очутился. Наконец, спустя почти час, он увидел мутные огни впереди. Огни походили на свет в окнах деревенских домов. И действительно это была деревня. Добежав до одного из крайних домов, Антон рванул дверь на себя и оказался в темных сенях. Он дернул следующую дверь и, ввалившись в горницу, рухнул на пол. Его подняли, усадили на устланную войлоком лавку, всунули в руки стакан водки. Антон не глядя выпил, не почувствовав облегчения. Но все же спустя какое-то время он немного успокоился и огляделся. Вокруг него сгрудилась большая деревенская семья – дед с бабкой, несколько взрослых мужиков и женщин. Из дальнего угла за ним с опаской наблюдали две маленькие девочки. Антона трясло.

Поздним утром, когда на улице просветлело, он наконец успокоился настолько, что решил выяснить свое местоположение. Оказалось, что его занесло на двадцать километров левее аэродрома, в деревушку Опеги. Естественно, здесь не было ни телефона, ни рации. Поэтому пришлось взять у крестьян лошадь и на санях двигаться восвояси. Чтобы снова не сбиться с пути, Антон взял с собой в проводники местного кузнеца и попросил его прихватить с собой на всякий случай двустволку. Конечно, он не сильно надеялся на огнестрельное оружие, но все же так было немного спокойнее. Через несколько часов Антон прибыл в полк и предстал пред светлы очи полковника Залетова. Полковник был хмур и молчалив. Он не стал разносить Антона в пух и прах за опоздание на вылет, а только спросил:

– Ты где шатался, лейтенант? Ты знаешь, что за такие выкрутасы тебе полагается трибунал?

Антон молчал не из чувства стыда. Он просто не знал, как объяснить этому правоверному советскому полковнику то, что случилось с ним этой ночью. Да и было ли это все с ним на самом деле, а не являлось плодом спиртовых галлюцинаций, Антон сам не мог с уверенностью утверждать. Он еле смог выдавить из себя:

– Знаю, товарищ полковник. Готов искупить кровью.

Полковник Залетов нервно прошелся взад вперед и, остановившись, сказал:

– На кой черт мне твоя глупая кровь? Мне нужно, чтобы твое звено утопило «Тирпиц». Сегодня ночью его обнаружила наша воздушная разведка. «Тирпиц» идет в сторону конвоя. Операция вступает в свою завершающую стадию. Идите, лейтенант, готовьтесь к вылету.

Антон пошел к себе в блиндаж и переоделся в запасной комплект формы, поскольку его гимнастерка была вся мокрая от пота. Затем он сел на лежанку и перекурил, пытаясь успокоить нервную дрожь в пальцах, появившуюся со вчерашней ночи. Покончив с непослушной папиросой, Антон отправился на аэродром, проигнорировав офицерскую столовую – есть сейчас он абсолютно не мог, просто кусок в горло не лез. Добравшись до своего штурмовика, стоявшего первым в ряду с правого края на взлетной полосе, гвардии лейтенант Гризов поздоровался со штурманом Бомберидзе и радистом Епихиным, травившими друг другу анекдоты про немцев. Копошившиеся в самолете механики закончили обычную проверку двигателей штурмовика. Когда они удалились, успокоив его насчет надежности моторов, Антон проводил их непонимающим взглядом и полез в кабину. Остальные члены экипажа заняли места по своему расписанию. Так что там говорил полковник о задании? Караван «PQ-17», состоявший из двадцати русских транспортов, двух линкоров и четырех английских крейсеров, двух американских эсминцев и десяти миноносцев охранения был уже на подходе. Пока все шло тихо. Висевшая над конвоем на всем пути следования американская авиация никаких столкновений с нацистами не имела. «Тирпиц» не показывался рядом с конвоем, но, как доложила воздушная разведка, крался неподалеку. По договоренности между союзниками русские штурмовики должны были встретить караван и вместе с истребителями принять на себя его охрану у американцев. Однако, тайной целью для Антона по-прежнему оставался «Тирпиц». После смены воздушного караула в небе над караваном звену лейтенанта Гризова предписывалось сменить курс и идти на поражение суперлинкора.

Получив по рации сигнал, Антон запустил двигатели самолета. Взревели моторы, и шесть мощных штурмовиков «Ил-2» поднялись в морозное небо над Мурманском. Махнув на прощание крыльями, штурмовики выстроились в одну линию и взяли курс на север к Баренцеву морю. Семидесятилетний советский полковник Залетов проводил их взглядом и выдохнул в морозный воздух:

– С Богом, ребятушки.

Глава 15. Конвой смертников

Вторую неделю океан вел себя спокойно. С капитанского мостика линкора Nelson королевского военно-морского флота Великобритании, сопровождавшего русский конвой с оружием, открывалась впечатляющая панорама. Огромные серые волны мерно вздымались и опускались в пучину океана. Не сильный, но промозглый ветер заставлял офицеров кутаться в воротники плащей и пить горячительное, а матросов делать тоже самое, спрятавшись куда-нибудь поглубже в трюм. Нацисты, как ни странно, до сих пор не проявляли большого интереса к каравану. За все время пути была замечена лишь тройка «Юнкерсов», пролетевших вдалеке от растянувшегося на несколько миль конвоя кораблей. Однако, капитан линкора Nelson Питер Хаммел, руководивший всем составом кораблей охранения, печенкой чуял, что все это неспроста. Несмотря на то, что весь экипаж линкора был расставлен по своим местам согласно расписанию, а дозорные буравили взглядом седые просторы океана, Хаммел был неспокоен и постоянно требовал докладов о состоянии боеготовности линкора и рапорты от капитанов остальных кораблей эскадры. Ответ был неизменным – ничего существенного ни в воде, ни в воздухе никто не заметил. К полудню Хаммел позволил себе спуститься в кают-компанию корабля и выпить глоток рома. Это его слегка согрело и успокоило, однако печень начала пошаливать еще сильнее. Капитан опрокинул в себя следующий стаканчик рома, чтобы заглушить болевые ощущения непокорной печенки, и тут началось.

Более двух десятков «Юнкерсов» свалилось из подкравшейся облачности прямо на конвой русских, английских и американских кораблей. Со всех сторон застучали крупнокалиберные пулеметы, по надстройкам кораблей забарабанили пули. За первой волной «Юнкерсов» пошла вторая. Зенитки линкоров Nelson и Rodney работали на полную мощность с такой скоростью изрыгая огонь, что скоро корабли стали походить на плюющихся огнем сумасшедших морских змеев. Но немецкие асы вертелись как заводные и совсем не обращали внимания на военные корабли. Словно хищные птицы они снова и снова бросались на транспорты, стремясь любой ценой пустить на дно ценные для русских грузы. Два «Юнкерса М-37» уже рухнули в океан, объятые пламенем, но остальные продолжали поливать огнем корабли. От обстрелов загорелся бывший лесовоз «Анадырь», груженый авиамоторами, подшипниками и деталями танков. Вслед за «Юнкерсами» пошла волна тяжелых «Хенкелей». От надсадного воя пикирующих самолетов и свиста падающих авиабомб у моряков рвались перепонки. На палубах кораблей одни зенитчики сменяли других, уже плавающих в собственной крови. И тут и там валялись покалеченные и раненые люди. Взрывы бомб заглушали стоны умирающих. От раздавшегося внезапно мощного взрыва содрогнулся корпус громадного танкера «Советский полярник», груженого топливом для самолетов – увлеченное отражением воздушного нападения нацистов охранение англичан прозевало атаку немецкой субмарины «U-20», выпустившей торпеду по русскому танкеру. «Полярник» вспыхнул факелом и стал медленно погружаться с носа. Глядя на поднимавшуюся корму русского танкера, Питер Хаммел приказал уничтожить субмарину и в район пуска торпеды тотчас устремились два миноносца охранения Eagle и Glorious. Раздавшийся через пять минут грохот убедил Хаммера в том, что в зоне боя действует не одна нацистская подлодка – Eagle был объят пламенем и завалился на правый борт. Отражение атаки продолжалось еще десять минут, после чего все неожиданно стихло – немецкие самолеты улетели, а субмарины и корабли затаились.

Хаммер получал доклады от командиров уцелевших кораблей, и понемногу вырисовывалась неприглядная картина. Атака немцев застала бывалых моряков врасплох. После первого же нападения нацистам удалось утопить один сухогруз, один танкер и вывести из строя два военных корабля. Конвой потерял убитыми около двухсот человек и ранеными более полусотни. В активе: три сбитых «Юнкерса». Капитан линкора Nelson закурил трубку, спустился в кают-компанию, и опустошил бутылку рома.

В шесть часов вечера из военно-морского ведомства Великобритании пришла шифрованная телеграмма от лорда Черчилля, повергшая Питера Хаммера в недоумение. Боевому охранению предписывалось оставить конвой и следовать в сторону Англии до получения дальнейших указаний. Такая же телеграмма пришла на линкор Jason заместителю Хаммера – капитану Джону Лисовски. Старый морской волк Хаммер достал новую бутылку рома, раскурил трубку, вспомнил залитую кровью корму танкера «Советский полярник», и устроил в хрустальной пепельнице маленький костерок из телеграммы Черчилля. Наутро он обнаружил, что остался в одиночестве охранять русский конвой.

Этого момента адмирал Дениц ждал несколько долгих лет, хотя и боялся по старой памяти. Он стоял на капитанском мостике суперлинкора «Тирпиц» и буравил взглядом непроницаемо-серый горизонт, сливавшийся с водой воедино. В эту минуту вокруг словно не существовало неба и воды, а была только одна непроницаемая мутность. Адмирал Дениц держал в своих руках мощный цейсовский бинокль, пытаясь разглядеть сквозь эту мутность русский конвой, который теперь стал для него целью всей жизни. От исхода операции могла сильно измениться не только судьба всей Германии и рейха, но и самого адмирала – Фюрер обещал расстрелять его в случае неудачи. И адмирал Дениц ему почему-то верил.

С того момента, когда суперлинкор покинул свое логово в норвежских фьордах и вышел на охоту прошло уже много дней. За это время он пустил на дно три английских военных корабля, более двух десятков американских штурмовиков, пять крупных пассажирских лайнеров, принадлежавших, судя по флагам, к нейтральным странам, но, к большому сожалению адмирала, не повстречал на своем пути ни одного русского корабля ли самолета. У Деница, уже успевшего привыкнуть к тому, что его детище неплохо плавает и стреляет, теперь просто чесались руки продырявить дюжину-другую русских кораблей. Русских адмирал не очень любил. И потому, когда из рейхсканцелярии был передан и подтвержден приказ Фюрера идти на уничтожение русского конвоя, пересекавшего в настоящий момент семьдесят пятую параллель и постепенно втягивавшегося в Баренцево море, адмирал пришел в полный восторг. Как и полагалось по такому случаю, Дениц закатил банкет для высших офицеров корабля, не забыв при этом и матросов, которым выдали по стакану шнапса.

Для сохранения секретности на первом этапе суперлинкор шел в полном одиночестве, без кораблей и самолетов охранения, полностью полагаясь на мощь своих пушек и системы противолодочной обороны. По плану ставки «Тирпиц» должен был повстречаться с пятью крейсерами вице-адмирала Шредера уже в расчетном квадрате встречи с русским конвоем. Капитаны подлодок нацистов знали о дне и часе выхода русских транспортов и англо-американского охранения задолго до момента его отплытия из Нью-Йорка – разведка в рейхе была поставлена хорошо. Но больше всех знал, естественно, сам адмирал Дениц. И знания эти невольно вызывали кривую самодовольную усмешку на его скуластом лице. Он знал о том, что уже полгода назад на секретном заводе под Мюнхеном гениальные германские химики синтезировали новый вид топлива, которому принадлежало будущее. Новое топливо приготавливалось без использования нефти по достаточно простой технологии, которую держали в строжайшем секрете, и в абсолютно неограниченных количествах. Выброшенное на мировой рынок, оно спровоцирует эффект гораздо более мощный по разрушительной силе, чем одновременный взрыв десятка американских атомных бомб по всему миру. Новое топливо одним ударом подорвет экономику всех оставшихся европейских стран, пока неподвластных Германии, свалит Соединенные Штаты Америки и Англию, а также сделает ненужными Арабские нефтяные источники. Недавно посланцы великого Фюрера провели тайные переговоры с американцами и англичанами, поведав им о новом топливе. Эффект, как и было задумано, превзошел все ожидания. Американцы сразу же сообразили, что их ждет в ближайшем будущем, и предложили тайно платить Германии миллионы долларов только за то, чтобы немцы не использовали этот вид топлива. Англичане согласились с союзниками. Гитлер принял условия сделки. Но в последнее время из-за успехов русских он немного пересмотрел эти условия. Теперь ему был нужен этот конвой. Американцы и англичане думали не очень долго. И сейчас, стоя на капитанском мостике суперлинкора, Дениц знал наверняка, что в назначенное время под мифическим предлогом корабли охранения оставят конвой навсегда. Груженые танками, самолетами, топливом и еще массой стратегически важных вещей, бывшие мирные транспорты останутся в полном одиночестве на растерзание вооруженным до зубов нацистам. Слабое сопротивление смогут оказать только русские военные корабли, но к тому времени, когда они успеют достигнуть квадрата смены охранения, все будет уже кончено. В это время отовсюду к конвою стягивались стаи немецких подводных лодок, кораблей и самолетов, заранее уверенные в полной безнаказанности. Немцы намеревались провести очередные стрельбы по движущимся мишеням и оттого, что мишени были до отказа набиты настоящей военной техникой и управлялись живыми командами моряков, развлечение становилось только интереснее. «Постреляем.» – сказал себе адмирал Дениц и велел принести на мостик бутыль шнапсу. Для того, чтобы поддержать компанию, адмирал велел также вызвать на мостик фон Бригеля и фон Бубу. Когда офицеры появились в рубке, ежась от холода и кутаясь в теплые воротники шинелей, адмирал предложил тост за процветание великой Германии. Выпили стоя, закусили огурцом, и трижды пальнули в воздух из табельных парабеллумов.

Старпом танкера «Советский полярник» Еремей Кузнецов сидел на корме и курил трубку, до краев набитую крепким матросским табаком. Густые и вязкие кольца дыма, едва они успевали оторваться от трубки, уносило сильным боковым ветром в океан и рассеивало за секунду. Серые волны покачивали огромный танкер как игрушечный кораблик, навевая мысли о безбрежности и всесильности водной стихии, но Еремей Кузнецов размышлял сейчас совсем не о море. Его мысли были в эту минуту очень далеки от корабля и блуждали где-то посреди бескрайних донских степей, откуда происходил родом старпом. Одному Богу да случаю известно как мальчуган, с измальства привыкший к безбрежным просторам земной тверди, покрытой высокой, по пояс, травой, оказался вдруг моряком. Он рос при шашке и коне отца-казака. Пас многочисленные табуны в степи, ночевал там, жарил картошку на костре у мелководного ручья. Иногда отец брал его с собой, когда уезжал по делам службы в ближайшие волости. Еремке очень нравилось путешествовать с отцом. Он с жадностью впитывал впечатления, которыми были богаты все путешествия. Каждый день он узнавал что-то новое и потом взахлеб пересказывал свои дружкам, редко выбиравшимся дальше окраины собственной станицы. И вот однажды отец привел Еремку с собой на берег необъятной и бесконечной, как тогда казалось мальчугану, реки, прозывавшейся Доном. Увидев, как ходят вверх и вниз по реке под парусом рыбачьи лодки, малец так зачарованно наблюдал за ними, что свалился в воду с моста. Отец, находившийся неподалеку, нырнул за ним и вытащил Еремку, но с удивлением увидел, что тому даже понравилось купание и он ничуть не испуган. Потом они вернулись в станицу и все забылось, как показалось отцу. Матери они ничего не сказали. Но с той поры в душе насквозь сухопутного пацана, которому Бог на роду написал быть удалым казаком и скакать по полям в составе лихой казацкой сотни, громя неприятеля, зародилась необъяснимая тяга к водным просторам. Чуть повзрослев, Еремка был отдан в военное обучение в регулярную армию, но тут грянул гром – случилась революция. Весь мир пошел наперекосяк, расколовшись по принципу радуги. Еремей, подкованный большевистскими агитаторами, понял сущность жизни и пошел воевать против царских защитников. Спустя два года войны судьба забросила его в Петроград, где он впервые увидел открытую воду, которая была значительно шире реки Дон. То была Балтика. В первый же день красный конный командир Еремей Кузнецов попросил перевести его в моряки на один из военных кораблей, на любой. Какой точно, он и сам не знал еще толком. Выслушав обвинения в неверности пролетарским интересам главного конника товарища Буденного, Еремей все же настоял на своем. Его отпустили – в конце концов он не дезертировал, а воевать просился, только на корабле. Для революции это не имело решающего значения и Еремею разрешили. Он стал матросом на миноносце «Стерегущий», а затем на крейсере «Буря». И носило его на пролетарском корабле, в полном соответствии с необходимостью времени, по всем морям, где хотелось установить народную власть. Был Еремей в Финляндии, во Франции с дружественным визитом, ходил помогать немецкому пролетариату побить своих буржуев на море и установить после этого на суше власть рабочих и крестьян, только этот последний поход закончился для красных плохо. Немецкий рейдер потопил недалеко от Клайпеды пролетарский крейсер, большая часть экипажа которого состояла из необученных, но сильных духом, крестьян. Увы, политическая подкованность не пересилила врагов революции в этот момент. Еремей все же спасся и добрался до своих. Никакие опасности не могли отвратить этого казацкого хлопца от скитаний по морям. Он готов был плавать куда угодно и на чем угодно, лишь бы постоянно находится в пути и на воде. Судьба была к нему благосклонна, только он не подозревал о ее существовании. Раз пятнадцать он тонул, погибал среди вражеских кораблей и чужеродных берегов, но ни разу не задумал сменить боевую профессию. Честно говоря, он и не обращал большого внимания на войну и революцию. Если бы политрук, исполнявший в Красной Армии функции психоаналитика, попытался поговорить с ним по душам в течение достаточно долгого времени, то понял бы, что устремления этого крепкого парня направлены вовсе не на установление мирового господства пролетариата, как наиболее прогрессивного слоя человечества, а просто на бесконечные путешествия по морям. За новыми боевыми операциями Еремей видел только новые возможности куда-нибудь сплавать. Сквозь дым и пепел непрерывных классовых разборок ему виделись далекие неизведанные земли, иные миры и моря. Он смотрел сквозь и видел то, о чем другие даже и не задумывались. В те времена вообще думать было не принято, это считалось привилегией только одного человека. Остальным предлагалась полная и ясная свобода – жить жизнью цветов, или умирать. Так прошло много лет. Кончилась революция и началась великая стройка. Еремей Кузнецов возмужал. Увидев в нем исключительно морскую жилку, командование временно откомандировало его на принудительное обучение во вновьсозданную морскую академию при штабе. Учение Еремей освоил с большим удовольствием и даже получил на выпуске медаль за сообразительность и наградной кортик. Став красным офицером, лейтенант, а потом капитан третьего ранга Еремей Кузнецов, отплавал еще лет десять на военных кораблях, служа изо всех сил своей стране, а потом вдруг загрустил. Загрустил сильно и по непонятной ему самому в течение целого года причине. Еремею понадобилось пройти через многие годы войн и мирной службы, чтобы осознать как он ненавидит армию. Он вдруг понял, что всю сознательную жизнь армия мешала ему во все глаза смотреть на море, самую дорогую вещь, которую он имел. Когда капитан третьего ранга осознал эту грустную мысль, то не колеблясь послал к чертям службу в армии, и ушел в вольнонаемные моряки на рыболовную шаланду – общаться с селедками для него было значительно проще и интереснее. Но скоро началась война и Еремей снова был вынужден смотреть на море армейскими глазами. Его снова призвали служить в Балтийский флот и снова вокруг рвались снаряды, а он смотрел сквозь. На сей раз судьба, о которой он не знал ничего, привела его на танкер. Старпом танкера «Советский полярник» Еремей Кузнецов сидел на корме и курил трубку, до краев набитую крепким матросским табаком. Густые и вязкие кольца дыма, едва они успевали оторваться от трубки, уносило сильным боковым ветром в океан и рассеивало за секунду.

Все вокруг дышало суровым покоем. И вдруг из низких облаков с диким воем на голову старпому стали падать самолеты. На крыльях пикирующих истребителей с черными крестами вспыхивали огоньки – вода вокруг танкера вспенилась от тысяч извергаемых пуль. Матросы бросились к зениткам, установленным на корме и носу танкера, превращенного в боевой корабль. «Советский полярник» яростно огрызался огнем на вьющиеся над ним словно коршуны, немецкие самолеты. Бой разгорался с каждой минутой. Англичане и американцы изо всех сил сдерживали натиск с воздуха, но особой меткостью пока не отличились – старпом видел как загорелись и упали в море только два «Юнкерса», а сколько их еще кружило в небе над конвоем. Линкоры британцев старались во всю, однако силы были не равны. Скоро вокруг развиднелось и стали хорошо различимы немецкие корабли, охватившие полукольцом конвой. Кораблей нацистов было почти вдвое больше, чем кораблей охранения. Особенно среди них выделялся громадный линкор, никогда прежде старпом его не видел и не знал, что бывают на свете такие большие корабли. Еремей Кузнецов даже на секунду залюбовался этой завораживающей громадой. Почему-то корабли нацистов пока не участвовали в открытом бою, а находились поблизости, словно выжидая удобный момент. За них делали черное дело авиация и подлодки. Когда пулеметной очередью прошило капитана, старпом Кузнецов принял командование полуживым танкером на себя. Из команды осталось не более десяти человек. Шестеро матросов управлялось с двумя зенитками, а остальные были ранены, но, сидя на палубе, продолжали палить из автоматов по пикирующим самолетам. Взрыв раздался, когда Кузнецов пробирался на нос, чтобы посмотреть что стало с зениткой, неожиданно замолчавшей после очередного налета «Юнкерса». Сквозь дым он успел рассмотреть распростертые на палубе тела мертвых матросов. Танкер тряхнуло так, что Еремей упал, как подкошенный. Его глаза оказались совсем рядом с остекленевшими глазами одного из мертвых матросов, в которых, казалось, не было никакой смерти – он улыбался чему-то неизвестному. Еремей закрыл ему ладонью глаза и попытался встать. Когда он поднимался, палуба вдруг стала уходить из-под ног. Корма танкера задралась высоко вверх. «Советский полярник» нырнул носом в стальную воду и стал быстро погружаться. Еремей упал вниз, совсем как в детстве с моста, но когда волны сомкнулись над его головой, его уже некому было спасти. На этот раз его судьба совершилась.

Дениц наблюдал за битвой в цейсовский бинокль и не разрешал своим кораблям вступать в бой до тех пор, пока асы Геринга основательно не потреплют конвой союзников, который до сих пор не покинуло охранение. Адмирал счел это странным, но решил не торопиться – пока времени хватало, а аргумент Фюрера не мог не подействовать. Союзники хотели сохранить в глазах общественности хотя бы часть престижа. Второй раунд игры однозначно должен был разворачиваться по германскому сценарию, хотят этого союзники или не хотят. Германские подводники, судя по потерям, которые уже понес конвой, делали свое дело отнюдь не спустя рукава. Особенно адмиралу понравилась дерзкая атака танкера. Капитан подлодки блестяще справился со своей задачей, пройдя сквозь сети охранения, и был достоен высшей награды рейха. Дениц приказал сделать об этом необходимые записи в походном журнале. Скоро туман опять начал сгущаться и снова скрыл корабли адмирала от глаз дозорных охранения. Так прошла тревожная ночь. Всю ночь Дениц не смог сомкнуть глаз и играл со своими офицерами в карты. За игрой адмирал незаметно опустошил три бутылки шнапса. Тем не менее, ему ужасно не везло и хотелось всех расстрелять, но делать этого пока было нельзя. Вот когда закончится операция и корабль вернется на базу, вот тогда адмирал лично разберется с теми, кто мог так опрометчиво с ним спорить, а пока даже ему приходилось сдерживать свои душевные порывы. Когда наступил долгожданный рассвет, адмирал даже не стал допивать свою шестую чашечку кофе. Он первым выскочил на мостик и, схватив бинокль (визиров Дениц не признавал), стал обшаривать взглядом волны. Туман рассеялся и то, что он увидел, его несказанно обрадовало. Конвой из русских транспортов со стратегическим грузом был на месте, вытянувшийся в слегка поредевшую цепочку. Но вот довольно сильного охранения союзников, способного причинить кораблям адмирала большой ущерб, не было и в помине. Лишь один линкор сиротливо рассекал волны по правому борту от транспортов конвоя. Дениц решил, что капитан линкора либо перепил со страха, либо у него на корабле неожиданно сломалась рация и он не получил личного приказа Черчилля уходить.

– Ну, что-ж, – сказал адмирал Дениц, потирая руки в предвкушении легкой добычи, – И в том, и в другом случае – тем хуже для него. Кто не спрятался, я не виноват.

И приказал начинать операцию.

Словно повинуясь жесту злого волшебника ожили немецкие корабли. Мощнейшие пушки их бронированных орудийных башен стали нащупывать беззащитные транспортники. С тяжелым скрипом носовая башня суперлинкора «Тирпиц» повернулась в направлении единственного корабля англичан, не покинувшего конвой. Адмирал Дениц заткнул уши и приказал: «Пли!» Со страшным грохотом рявкнули пушки. Линкор Nelson превратился в пылающий факел, несущийся по волнам неизвестно куда. Остальные корабли эскадры нацистов открыли огонь на поражение. К тонущим транспортам устремились словно хищные пираньи, почуявшие кровь, стаи подлодок. Небо скрылось за крыльями самолетов. Конвой приготовился умирать.

Рассел уже начал уставать от бесплодных поисков суперлинкора в бескрайних просторах серо-стальной воды. За время долгого перелета через Атлантику, с той поры, когда повинуясь тайному приказу командования «Б-52» отделился от конвоя и лег на собственный курс, время текло удивительно скучно. Честно говоря, полагаясь на книги и фильмы, Рассел Кремп представлял себе войну немного иначе. Повсюду ему мерещились сплошные опасности, ловушки, шпионы, а особенно коварные немецкие самолеты, которыми должны были быть нашпигованы все встречные облака. Между тем, экипаж стратегического бомбардировщика повстречал на своем пути всего пару «Юнкерсов», на которых пришлось израсходовать очень небольшую часть боезапаса. Экипаж откровенно скучал. Джони Питфайер медленно курил одну сигарету за другой. Пит Джассини пытался выловить из эфира что-нибудь похожее на рок-н-рол, но его попытки пока оставались безуспешны. Тем не менее, Джассини упорно отказывался верить, что в этом времени еще не изобрели такой чудесный ритм. Билл Хармен, Дик Биллинго и Лэсли Форд играли в карты в штурманском закутке. Проигравшему полагался щелбан по лбу. Сам Рассел следил за показаниями автопилота, который, к счастью, был в полном порядке несмотря на то, что помолодел лет на сорок, и размышлял о том, где именно может прятаться этот проклятый линкор нацистов. Судя по описанию разведки штуковина была не из маленьких. Такую спрятать нелегко. И, тем не менее, до сих пор это удавалось немцам вполне хорошо. Помогала суровая норвежская природа. Эти глубокие и нависающие над водой фьорды словно были созданы для того, чтобы хранить чужие тайны. Недаром именно в этих местах обитали злые тролли. Облетев почти всю прибрежную полосу, Рассел решил изменить курс и двигаться обратно в сторону конвоя – очень может быть, что командование не ошиблось, и этот треклятый «Тирпиц» выполз из логова и собирается поохотиться. Бомбардировщик, уверенно гудя своими четырьмя мощными моторами, лег на крыло и, сделав полукруг над Норвегией, устремился в сторону конвоя. Спустя почти два часа полета чуткие приборы неожиданно уловили большое скопление кораблей в квадрате 63.11. Кремп был сильно удивлен такой точностью прогноза командования. Судя по всему, в этом квадрате «Тирпиц» был далеко не один. И похоже там уже шел бой между немецкими кораблями и охранением союзников. Не мешало помочь соотечественникам. Рассел еще раз внимательно осмотрел данные прибора и приказал:

– Всем внимание! Приготовиться к бою. Громоотвод, готовь оружие – впереди много надводных и воздушных целей.

Билл Хармен довольно осклабился:

– Я только того и жду, командир. А наши пушечки всегда в порядке, не то что рация Пита.

Неожиданно прощупывавший эфир Джассини уловил переговоры неизвестной авиации. Несколько секунд он удивленно слушал, а затем сообщил:

– Разрешите доложить, сэр, – сказал он, – на подлете к месту сражения по меньшей мере четыре русских штурмовика. Они тоже ищут «Тирпиц».

– Ну вот, – подытожил Джони Питфайер, – начинается соревнование: кто первый.

– Они уже заходят на бомбометание, – снова проговорил радист.

– Да, надо поторапливаться, – сказал Рассел, – хоть мы и мощнее, но их все же больше. Если русские разнесут в щепки этот суперлинкор раньше нас, что мы тогда скажем в штабе. А, парни? Вперед, и да поможет нам Бог!

Полет будоражил кровь, заставляя крепче сжимать руками штурвал самолета. Все время полета под жужжание моторов Антон думал о тех чудищах, преследовавших его ночью, и готов был поклясться, что ему не привиделось. Сейчас даже сам бой и неуловимый «Тирпиц» волновали его значительно меньше. В эту ночь лейтенант Гризов почувствовал, что все необъяснимые страхи, преследовавшие его в этом времени, получили свое воплощение. Но от этого было не легче, а скорее наоборот – все запутывалось с невероятной скоростью. Воплощение было, но объяснения не было. Никакого. Словно кто-то неведомый доселе приоткрыл маску, и Антон увидел его изуверское лицо. Однако, лица этого он никогда раньше не видел, а потому не знал, что от него ждать, и почему терзают именно его, ни в чем не повинного. А еще был страх. Ютившийся ранее где-то в глубинах сознания, теперь он вышел на поверхность. Антон много крестился, но страх не проходил. Напротив, становился все гуще и сильнее, словно затвердевающее тесто. Обволакивал. Душил. И Антон стремился скорее ввязаться в бой, что ы хоть на минуту забыть о нем.

На «Тирпиц» вышли довольно быстро. Зарево от горящих кораблей и вспышки орудийных выстрелов были видны издалека. Выстроившись в воздухе в колонну, словно в очередь, штурмовики приготовились для нанесения точного удара. Пилоты знали: мощнее зениток нет ни у одного корабля, а потому времени для точного бомбометания было в обрез. Антон, командовавший звеном, выдержал паузу, а затем выдохнул в микрофон:

– «Восемнадцатый», начали!

Первый штурмовик с выключенными моторами стал камнем падать на линкор. Следом пошел второй. Третий. Не смолкавшая ни на минуту артиллерия «Тирпица», топившая транспорты, продолжала методичную пальбу на поражение. Самолеты встретила кормовая зенитная батарея, выстроившая в небе сплошную стену огня. Как только русские штурмовики начали атаку, капитан фон Бригель ворвался в кают-компанию «Тирпица», где фон Карацупа и Дениц играли в карты, отдыхая от созерцания панорамы сражения. Задыхаясь, фон Бригель доложил:

– Мой адмирал, нас атакуют русские штурмовики. Что прикажете делать?

Дениц, уже дважды оставшийся «в дураках», был раздосадован тем, что его прервали, а потому молниеносно выхватил парабеллум и уложил фон Бригеля на месте. Когда тот, держась за живот, сполз по косяку и распластался на полу кают-компании, Дениц удовлетворенно улыбнулся и побил «валетом» «десятку» фон Карацупы.

Первый русский штурмовик разнесло на мелкие брызги. Второй также превратился в кучу горящих обломков и просыпался огненным дождем в море, так и не успев сбросить бомбы на цель. Когда перестал существовать третий штурмовик, Антон почувствовал, как давно забытое чувство зашевелилось у него в груди, чуть правее сердца. Словно невидимая игла уколола сознание, и Антон вдруг ощутил себя большой белой птицей, летящей над полосой безвременья. Где-то вдали рушились в океан с небосвода звезды, падали с шипением ржаво-красные метеориты, рождались дети, умирали мухи. В который раз сходил с ума мир. Очень высоко над горизонтом были видны прятавшиеся в облаках заснеженные горные пики, на которых отдыхало уставшее за день солнце. А прямо перед ним, непонятно откуда, мерцало пронзительное сияние. «Странно, – подумал Антон, разглядывая непонятный источник света, – это не может быть солнце. Ведь вокруг густой туман.» И вдруг вывалился из этого видения, переродившись в остроклювый «МИГ-29».

Рассел Кремп чуть не свалил свой стратегический бомбардировщик в штопор, когда увидел соткавшийся из вспышки ярчайшего света серебристый самолет. «МИГ-29» летел окруженный сиянием. Джони Питфайер прилип к стеклу, до боли в суставах сжав штурвал. Да, черт побери, это был он, тот самый русский «МИГ», забросивший их в это проклятое время. Словно зачарованные американские летчики наблюдали за происходящим, не в силах оторваться. Первым в себя пришел Рассел, и процедил сквозь зубы:

– Спокойно, парни. Сначала «Тирпиц».

Одна за другой из-под крыльев «Б-52» стали вырываться самонаводящиеся ракеты. Рассел успел заметить, что русский «МИГ» открыл огонь чуть раньше, и его светящиеся снаряды добрались до цели быстрее. Мгновенно, с носа до кормы, гигантский суперлинкор нацистов заполыхал огнями, как рождественская елка. Рушились мачты связи, в разные стороны разлетались орудийные башни, налету превращаясь в расплавленный металл. Взрывались артиллерийские погреба, то тут, то там прорываясь наружу фонтанами огня. Воздух вокруг линкора стонал. Огромный корпус корабля на глазах принимал бесформенные очертания и все более походил на кучу горящего пластилина. Словно поверженный динозавр, «Тирпиц» медленно погружался в пучину. Спустя короткое время на поверхности воды остались только грязные маслянистые пятна и пузыри воздуха. Супероружия нацистов больше не существовало.

Когда дым рассеялся, к своему удивлению Рассел Кремп увидел, что «МИГ-29» бьется в воздухе с двумя чернотелыми «Мессершмидтами», взявшимися непонятно откуда. «МИГ» уворачивался изо всех сил, но у него это плохо получалось. Ракеты улетали мимо, пули бесцельно рассыпались веером по небу. Рассел не верил своим глазам – грозное оружие восьмидесятых проигрывало в силе и маневренности этим недоделанным этажеркам нацистов. Еще секунда, и «Мессеры» исчезли также внезапно, как и появились, а «МИГ-29» поблек, словно потерял свое сияние. Между тем, он взял курс на восток, призывно махнув крыльями американцам, всем своим видом показывая, что не намерен вступать с ними в бой. Громоотвод, до сих пор державший русский «МИГ» на прицеле, спросил у Рассела:

– Что будем делать, командир?

Рассел не знал, что сказать, но ответ пришел сам собой.

– Ничего. Мы летим следом. Быть может, он знает, что делать.

Флагманский броненосец «Асама» военно-морского флота Японии на полном ходу резал корпусом кучевые облака. Ровно в полдень сидевшему на мостике в походном кресле адмиралу Того подали холодный чай. Адмирал осторожно взял изящную фарфоровую чашечку и молча стал потягивать чай, наблюдая за небесами. Кругом царил полный покой. Чуть позади броненосца, на такой же скорости летел русский крейсер «Изумруд», на корме которого боцман Батарейкин чистил на обед картошку и посмеивался в усы, глядя на японского адмирала Тогу. Спустя пару часов к ним в кильватер стали пристраиваться всплывавшие из-под облаков новые корабли. Батарейкин быстро опознал в них своих соотечественников и стал зазывать матросов с появлявшихся кораблей на обед. Через полчаса невдалеке начали проявляться «еропланы», как их называл боцман. Только странные то были «еропланы». Не нашенские, с крестами на крыльях. Впрочем, чуть погодя пришли и нашенские, со «звездами». И уж совсем под вечер на горизонте появились два самых диковинных «ероплана» – серебристый и темно-серый. Пролетев немного параллельным с кораблями курсом, самолеты повернули на восток и стали удаляться в сторону сияния. Каждый свои курсом. Батарейкин призывно помахал им рукой и даже покричал, но услышан не был. Допивший свой холодный чай, адмирал Того поставил чашечку на белое блюдце и тихо сказал:

– Не кричи. Им с нами не по пути.