Дьюри

1

Идти, так идти… Надо, так надо… По выжженной земле, по дороге, петлявшей между бывшими домами, между сгоревшими скелетами людей и деревьев, по тропинкам, по которым еще утром, может быть, бегали смеющиеся дети…

Однако идти нам пришлось недолго. Едва миновав пожарище и пойдя по полю, по высокой траве, клонившейся к земле тяжелыми желтыми колосьями, я вновь потеряла из виду дьюри. Он пропал, словно сквозь землю провалился, и опять я поняла, что меня тоже нет… Он вновь, почувствовав опасность, сделал нас невидимыми…

А металлический, глухой звук полз уже навстречу нам издалека, оттуда, где поле текло желтыми волнами у горизонта. Черная точка, сначала еле видимая, теперь становилась все больше. Вот уже стали различимы правильные линии тяжелой машины, которая не очень быстро ехала, урча, лязгая гусеницами…

Машина остановилась метрах в тридцати от нас. Внутри нее что-то ухнуло, и от темного корпуса отделилось четыре мощных, длинных выступа-ноги, которые с размаху врезались в землю, зарывшись в нее, точно сваи, метра на полтора.

А литой корпус продолжал делиться и множиться на наших глазах. Все новые и новые выступы разворачивались в темнеющем воздухе. Махина, врывшаяся в землю, уже высилась метров на пятнадцать вверх, и, наконец, глухой звук забиваемой сверху сваи разорвал тишину.

И опять что-то скрежетало и разворачивалось внутри адской машины. Она вся сотрясалась и визжала металлическими механизмами, а я смотрела на ее силуэт в темнеющем небе, и жутко становилось мне… Нефтяная вышка… Ну и что же такого? Ерунда какая… Только она была словно живая эта нефтяная вышка.

Вот она, будто передумав, выдернула бур из земли и, выдрав ноги, и задрав их кверху, лязгая гусеницами, отъехала еще метров на десять от нас и вновь ухнула всеми четырьмя своими ступами в желтые колосья. Опять ее жало впилось в землю, и затряслось, натужно урча… И снова выдергивается бур, задираются ноги, и адское создание в этот раз сворачивает к нам…

Тяжелый металлический бур ухает где-то совсем близко от нас, а шелохнуться нет никакой возможности, в этом колышущемся золотом поле, в ранних вечерних сумерках каждое наше движение как на ладони…

Машина вновь поднимает бур, и он со свистом разрезает воздух почти над нашей головой… Дьюри выдергивает меня из-под него, тянет к лесу, стараясь обойти монстра сбоку… Но вот корпус его вздрагивает и разворачивается вслед за нами, — он увидел нас, или почуял… Железная клешня отделяется от него и клацает передо мной в воздухе металлическими суставами… И снова Харз выдергивает меня из-под нее…

Бежать по рыхлой земле тяжело, но все-таки из последних сил я бегу, не вижу дьюри… Падаю… Пытаюсь развернуться, слыша за спиной совсем рядом железный лязг… Неужели, не успею даже встать…

Белое крыло хлещет больно по лицу…

Что это уже все? Уже ангелы? Не-ет, я так не хочу!!!

Но кто-то с силой меня дергает за шиворот, выхватывая из клешни взбесившейся машины… Ее бур со свистом разрезает воздух, нацелившись в небо…

Белый конь расправляет крылья, несколько раз касаясь копытом корпуса машины, вставшей на дыбы… легко проходя по нему… избегая клешней, мечущихся вокруг, поднимается в небо белой стрелой на сильных крыльях…

И огромная трещина змеится по полю, разрывая его на части. Там, где только что были мы, земля трескается, рвется, ползет обвалами под тяжелыми гусеницами… Корпус механического монстра заваливается сильно вбок. Собственный вес ее тянет вниз, туда, в бездну, раскинувшую свои черные объятия…

Я сверху смотрю на проваливающуюся вниз махину, вязнущую в темноте. Земля осыпается вслед за ней, сыплется и сыплется на нее, и вот уже ее словно и не было… Лишь полузасыпанный ров чернотой прорезывает светлое поле.

Белые крылья распахнуты в наступающей ночи. Конь летит к лесу, все дальше удаляясь от страшного поля. Все дальше на восток, прочь от краснеющего края неба… И лес волнующимся морем шумит внизу…

Рука дьюри похлопывает коня по изогнутой, напряженно вытянутой шее. Конь всхрапывает, дергает головой. Я вижу его черный, влажный глаз, косящий назад… Они рады друг другу. Конь и дьюри…

— Как он здесь оказался, Харз? — спрашиваю я, обхватив дьюри руками сзади.

— …ждал… — донеслось до меня сквозь шум крыльев.

2

Внизу на многие километры тянулся лес. Вечерние сумерки поднимались от его темнеющих вершин вверх, тянулись туманными сизыми клочьями, словно чьими-то холодеющими час от часу руками, сочились влажной, сосновой прохладой. Ночь ложилась темнотой на землю. И вот уже черное стылое небо лишь вокруг. Холодно.

— Сколько он сможет лететь? — спрашиваю дьюри, потянувшись к его уху.

— Не много… Но достаточно, чтобы долететь до Аруазии… — ответил он, повернувшись вполоборота ко мне.

— А это что такое — Аруазия? — вновь спрашиваю, ерзая и пытаясь усесться удобнее, но без седла это почти невозможно, и я вновь начинаю скатываться вперед, прямо на своего короля — вот черт…

— Местечко около Гигаса. Там раньше жили дьюри… Теперь вдоль Гигасского тракта лишь пустоши, поросшие дероком и лес… Перед ярмаркой там всегда тиану табором стоят. Вот там и переночуем, — ответил Харзиен и добавил, — если ошкур и туда не доберется…

— Сколько же вас дьюри тогда осталось на белом свете-то? — тихо говорю и замолкаю, выжженная деревня воочию встает перед глазами, призраки вновь поднимаются из земли, и я встряхиваю головой, чтобы не погрузиться вновь в это тянущее душу видение.

— Не осталось… Я да Милиен… Да, может быть, единицы бродят по стране, — проговорил еле слышно дьюри.

— А как же Затерянный город? Это разве не город дьюри? — с удивлением спрашиваю, поежившись от холода, здесь, на высоте пробиравшего до костей.

— Затерянный город… — проговорил Харзиен, — раньше когда-то был столицей Вересии. Но один из королей дьюри лишился столицы по вине своего брата, который флейтой Валиенталя перенес ее в другой мир, а брата прогнал… Многие дьюри тогда не смогли вернуться домой, в родной город. С тех пор его и называют Затерянным. И живут теперь там все, кто угодно, но не дьюри. Но замок открыть могут только Вазиминги…

Я видела, как рука Харзиена вдруг потянула на себя повод, заставляя коня замедлить полет. Широкие, кожистые его крылья, покрытые короткой шерстью, замерли неподвижно, распластавшись в ночном небе, позволяя ардагану без всякого движения планировать в потоке холодного воздуха. Затем Харз несильно дернул повод влево, и конь, слегка наклонив голову и тело, стал забирать налево, снижаясь и движением своим словно очерчивая спираль.

Под нами виднелся лес, и в ночи казалось, что нет ему края. Как крылатый конь сможет приземлиться в этих дебрях? Ардаган снизился совсем к вершинам деревьев, и иногда ветки самых высоких сосен касались моих ног. Однако, конь уверенно летел, изредка перебирая ногами, словно ища опоры и находя ее…

Скоро туман усилился, но в его клубах стала угадываться излучина неширокой реки. Лес в этом месте будто набегал темнеющей волной на ее высокий берег и заглядывал в ее воды, свешиваясь неясными очертаниями прибрежных кустов вниз. Выглянувший ненадолго месяц выхватывал из темноты их ветви, высокий, нависающий над водой обрыв, узкую тропинку, бегущую вдоль него по самому краю…

На эту самую тропинку и свернул ардаган, повинуясь руке хозяина. Немного потянув поводья на себя, словно прося умное животное не торопиться, дьюри, отпустил повод и позволил лошади самой приземлиться.

И, почти сложив крылья, конь, наконец, коснулся земли. Пробежав несколько шагов по тропе, он всхрапнул и, подняв морду, несколько раз дернул ею. Дьюри сильнее отпустил повод, и некоторое время конь медленно шел, опустив голову, щипля влажную от росы траву у обочины.

Харзиен похлопал его по шее, и ардаган, тряхнув головой, пошел вперед, постепенно переходя на легкую рысь. Вскоре тропа свернула в лес, стало совсем темно, однако конь шел уверенно, будто много раз ходил этой дорогой.

— Аруазия дальше, — проговорил тихо дьюри, — там тропа переходит в широкий тракт, и идет до самого Гигаса. А табор обычно стоит подальше от чужих глаз…

Я, наклонившись к его спине, слушала тихий голос Харзиена, и казалось мне, что я могу слушать его бесконечно. Он у него был необычный, иногда, как сейчас, доходивший до самых низов, становившийся сильным, глубоким баритоном, а то вдруг мальчишеские, резкие ноты заставляли меня удивленно взглянуть на его обладателя.

Вскоре потянуло дымом костра, послышался многоголосый, будто приглушенный шум, в него встревало множество других звуков: звяканье посуды, жиканье ножей, шум льющейся воды… Помимо всего прочего, я с удивлением выделяла из всего этого еще один знакомый звук: время от времени кто-то будто лениво проводил по струнам… густой сочный перелив тянулся долго, и когда он затихал, я вновь ждала его появления…

Открывшаяся, наконец, взгляду поляна была сплошь усеяна расставленными вразнобой шатрами. Ближе к лесу паслись стреноженные обычные кони, и только два из них были ардаганы. Эти красавцы держались рядышком и стояли особняком от других коней.

Возле шатров, несмотря на поздний час, ходило много людей. Костров на поляне было несколько, но больше всего людей было возле самого большого из них. Люди стояли, сидели, одни полулежали, расстелив плащи, ковры, другие подходили и, некоторое время постояв, уходили по своим делам…

Наше появление вызвало удивление. Нам помахали издалека руками, подзывая к костру, кто-то почтительно поклонился, многие останавливались и смотрели нам вслед…

Дьюри, спешившись, едва конь вышел на поляну, вел теперь ардагана за повод. Я же осталась сидеть на коне, перебравшись на место Харзиена.

Вкусно пахло едой, большие котлы аппетитно дымились паром, а над большим костром висела туша, может быть, кабана, судя по коротким ногам и такому же туловищу. Так рассудила я, представив глубокомысленно, что олень более крупное животное… Такие размышления немного отбили у меня охоту есть эту жарящуюся животину, но голод махнул на меня рукой и продолжал свербить в мозгу.

— Да это же дьюри! — кто-то воскликнул удивленно возле костра.

Я же пробормотала тоже удивленно себе под нос, впрочем, несильно надеясь на ответ:

— Кто-нибудь объяснит мне, почему я всех здесь всегда понимаю? Не могут же все они разговаривать на одном языке? На моем, к тому же?

Дьюри, подняв приветственно руку, однако, ответил мне, усмехнувшись:

— Есть такое маленькое заклинание Гееви, что на старом дьюри означает Понимание, я его к тебе применил… Добра всем и света, тиану! — проговорил он уже значительно громче.

Нет, он ко мне применил, мне это нравится, а до этого, наверное, Элизиен — применил… Однако, свет с ним… Не стоит про мертвецов-то так…

Тиану, тем временем, приветствовали дьюри. А один из них, больше похожий на старшего здесь, судя по тому, как все почтительно расступились, подошел и, положив руку на плечо Харзиену, улыбаясь, некоторое время смотрел на него.

— Ты становишься все больше похожим на своего отца, принц Харзиен, — проговорил он, взяв руку Харза в обе свои, и пожал ее. — Приветствую тебя и рад видеть тебя у своего костра.

Харзиен в свою очередь положил свою руку поверх руки тиану и тоже пожал ее.

— Приветствую тебя, славный Илено, — ответил Харзиен.

— Кто это с тобой, Харз? — спросил Илено, взглянув на меня.

Я же молча наклонила голову в знак приветствия и улыбнулась.

— Олие, — ответил коротко дьюри, — пока ничего не могу сказать больше, Илено, и хочу просить тебя о ночлеге.

Илено, приложив правую руку к груди, и, слегка наклонив свою крупную голову, другой рукой пригласил нас к костру. Харзиен пошел за ним, а я, оставшись сидеть как пугало на коне, про себя проговорила: Ой… Оееей! Как же я слезу с ардагана-то!?

Но, отчего-то похлопав коня по шее, то ли чтобы унять свою растерянность, то ли умоляя его не двигаться с места, пока буду слазить, я перекинула ногу и с удивлением увидела, как умное животное слегка отвело крыло назад. Соскользнув вниз, на мгновение зависнув, зацепившись плащом за упряжь, я все-таки оказалась на земле и вздохнула с облегчением.

А рядом стоял уже тиану. Воин наблюдал за мной и невозмутимо ждал, пока все закончится, и теперь взял коня под уздцы. Я же, улыбнувшись и пожав плечами, прося простить меня за неумение, пошла вслед за дьюри, который уже оглянулся, отыскивая меня глазами… Ну да, не звезда, что поделаешь, простая синяя утопленница вам досталась, мой король!

У костра сидели несколько мужчин и только две женщины. Мечи, ножи, колеты, снятые и брошенные на траву, виднелись повсюду. Внешностью они походили на наших индейцев, черноволосые, черноглазые, смуглокожие… И лишь длинноватые уши у некоторых с серьгой в мочке придавали им сходство с эльфами из сказок. В кожаных штанах, таких же куртках или безрукавках, в белых или цветных рубахах с пышными рукавами, что казалось странным для жизни в лесу…

В эту минуту дьюри, не поворачивая ко мне головы, проговорил:

— Тиану — бродяги, племя певцов и музыкантов… Но лучше не встречаться с тиану на темной безлюдной дорожке, и не влюбляться в тианайскую женщину, закружат, заворожат и оставят ни с чем… Правда, Лессо?..

Пока я хмуро раздумывала, ответил ли дьюри на мои мысли, или это его так удачно осенило, что он ответил на них, эта самая Лессо, молодая девушка сидевшая близко к огню и перебиравшая струны музыкального инструмента, похожего на гитару, не сводила с него глаз. Она как-то не очень доброжелательно вспыхнула, когда он к ней обратился, и отвернулась.

Двое тиану принесли ковер с кучей подушек, и дьюри невозмутимо улегся на него. Я плюхнулась устало рядом, немного посидев, привалилась к подушке, еще немного помедлив, чувствуя, что на меня никто не обращает внимания, легла… Честно говоря, я устала так, что, когда моя голова коснулась прохладной атласной поверхности подушки, мне стало наплевать и на тиану, и на Лессо, и на дьюри… Я просто закрыла глаза.

Лессо продолжала теребить струны, только теперь уже это не доставляло прежнего удовольствия, потому что ее пальцы нервно дергали их одну за другой…

Голоса разговаривавших вскоре превратились в монотонный гул. Лишь голос дьюри заставлял еще меня прислушиваться к разговору. Сначала беседа кружила вокруг сегодняшних событий: о выжженной деревне, о трансформере, встреченном нами… что раньше эти машины не нападали на людей, а лишь искали везде… что искали, я уже не разобрала… Потом отчего-то Илено взял бубен и пошел плясать возле костра… Он долго кружил вокруг нас… А Лессо вдруг взмахнула черными крыльями, взлетела на сосну и запела… голос ее тоскливо летел над лесом, мне становилось все холоднее от ее безрадостной песни… и я проснулась…

3

Возле костра никого не было, кроме меня и Лессо. Я все также лежала на ковре, укрытая лохматой шкурой, а тианайка, завернувшись в черную шаль, перебирала струны и тихо пела, уставившись в угли, а они то вспыхивали ярко, то угасали почти совсем, будто отзываясь на ее слова:

…Птица черная

в небе кружит,

И не помнит она,

И не тужит…

Только плачет

О ней тихо ветер,

Ведь летать ему

Больше не с кем

Только плачет

О ней небо, в дождик

Превращаясь и

Смотрит в лужи,

Птица черная

В небе кружит,

Ей бы вспомнить

Как сердце любит

И не может,

И снова кружит…

Лессо пела очень тихо… Последние слова она шептала, положив руки на свою многострунную гитару, и упрямо глядя на прогорающий медленно костер:

Только плачет

О ней тихо ветер,

Ведь летать ему

Больше не с кем,

Только плачет

О ней небо, в дождик

Превращаясь и

Смотрит в лужи,

Птица черная

в небе кружит…

А угли то вспыхивали, то гасли, освещая и вновь погружая в темноту лицо Лессо. Ее шепчущий голос все больше и больше походил на заклинания, мне хотелось исчезнуть куда-нибудь, чтобы не слышать этой боли, но я будто завороженная смотрела и смотрела на умирающий огонь…

Когда я на углях увидела себя, не знаю… Но я была не одна, со мной был он. Мой дьюри. Мне хотелось спрятаться, провалиться сквозь землю… Но я вместе с Лессо смотрела и смотрела на нас, не в силах отвести глаз… так далеко я не заходила даже в своих самых смелых мечтаниях… Когда же все исчезло, там, в мареве серо-красной золы долго еще виделась флейта, моя, та самая… Вскоре истлела и она…

И наши глаза с Лессо встретились…

— Ты знаешь, где моя флейта? — спросила я, глядя на нее.

Я поднялась и стояла теперь напротив тианайки. Она, опершись руками на гитару, смотрела на меня, словно прислушивалась к себе, хочет ли она отвечать. Потом я поняла, что и смотрит она не на меня, а куда-то за мою спину… Оглянувшись, я увидела дьюри. Он стоял в нескольких шагах немного в стороне.

— Даже не думай об этом Лессо… — проговорил он вдруг. — Ты же знаешь, она не сможет тебе противостоять.

Она молчала, лишь выпрямилась как струна. Ветер зашумел, налетев внезапно, в вершинах деревьев, заскрипели стволы. Повеяло холодом из темноты леса… А я видела, как по рукам Лессо поползла черная паутина. От пальцев она поднималась все выше и выше, и вот уже по шее и щекам заскользила сеточка тонких линий… Тианайка затряслась мелкой дрожью, она поводила плечами, нервно встряхивала головой, словно пытаясь освободиться от внезапного наваждения…

Но вдруг Лессо обмякла и, сгорбившись, как старуха, закрыла руками лицо, склонившись над гитарой. Длинные волосы скрыли ее всю, и она глухо проговорила:

— Вам надо уходить отсюда, отец в сговоре с Ангератом.

Я видела, как Харзиен горько усмехнулся и стремительно бросился к коню. Он уже был там, когда Лессо оказалась возле меня. Она подошла так близко, что я отчетливо увидела уползающие, словно съеживающиеся следы паутины на ее лице. Было видно, что эта сетка стягивает ее кожу, судорога передергивала красивое лицо, причиняя боль. Но Лессо, схватила меня за руку и лихорадочно зашептала:

— Я — все равно пропащая, мы все пропадем, нас всех сожрет паучья чума, я видела это, — она торопилась, глаза ее горели болезненным блеском, красные пятна оставались там, где только что была паутина, — но ты спасешь моего дьюри… Не спрашивай, — остановила она меня, вытянув вперед руку, — я видела… Ты ничего не можешь, да, но ты сильнее многих из нас…

Лессо закашлялась, тяжело, со свистом втягивая воздух, она кое-как остановила кашель, понемногу успокаиваясь.

— А я тебе за это подарю силу… — проговорила Лессо, наконец.

Видя мое замешательство, она расхохоталась, судорога боли передернула ее лицо, и я, не задумываясь, притянула ее, обняла, и проговорила:

— Молчи.

Лессо замерла, уткнувшись в мое плечо, но это длилось лишь мгновение. В следующую секунду она уже выпрямилась и отстранилась от меня. Глаза ее искали дьюри. Нашли. Потеплели на какую-то долю секунды, и застыли.

А ардаган был уже рядом. Дьюри протягивал мне руку, я же смотрела, как снова лицо Лессо затягивает черная паутина. Кожа ее сморщивается, пальцы скрючиваются, и уже, поворачиваясь и протягивая руку Харзу, я увидела, как ее скрюченная рука кидает нож в дьюри, и дикий хохот вырывается из ее рта… Вцепившись в руку Харзиена, я резко поднимаюсь вверх, оказываясь прямо перед ним и вижу его глаза… И больше ничего… Лишь красное пятно мешает мне увидеть его, оно растет во мне, растет…