Дьявольская субмарина

30

Художник отложил телеграмму, подписанную любимым именем, и с облегчением вздохнул: «Едет!» Затем с профессиональным интересом стал рассматривать милое веснушчатое лицо невесты Аркадия. Они сидели втроём в тени больничного сада, где так хорошо мечталось, где сами собой исчезли прежние страхи. Хотелось работать, читать, смотреть на море. Леонид думал о том, что настало время делать давно задуманное, иначе его ждало повторение пройденного.

— Надо бы мне её портрет написать, такой, знаешь ли, в классической манере. А я уж думал, перевелись на нашей земле мадонны.

Аркадий и Настенька молча глянули друг на друга, улыбнулись.

В троице пациентов, гуляющих неподалёку, царило оживление. Наконец, не выдержав, они подошли поближе.

— Слушай, корефан, — обратился один из них к Аркадию. — У тебя там ничего такого нет? Развести и…

Алкаш выразительно щёлкнул себя по горлу. Аркадий хотел было встать и отправить жаждущего в свободный полёт, но неожиданно передумал. Вместо этого негромко произнёс:

— «Телевизор самостоятельно высветился за полночь. Вася оторопело поднял голову от комковатой подушки…»

Алкаш попятился, шлёпнулся тощим задом на траву.

— Дружок с кладбищенской сопочки больше не наведывался?

Вася кинулся от Аркадия в кусты на четвереньках, громко вскрикивая:

— Чур меня, чур!

— Бесполезно, дружище, — подошёл к ним доктор. — Даже шоковый гипноз не берёт. Душа и та проспиртована. А сам лечиться не хочет. Все аптечки вылакал. Безнадёга… Завтра в ЛТП отправляем.

— И там тоже безнадёга, — вздохнул Аркадий. — Вася этот там и умрёт, хлебнув на дурнячка метилового спирта. Вон тот от цирроза печени загнётся, максимум через год. Ну а этого, молодого и красивого, по пьяной лавочке зарежут в шалмане на Черёмуховой. Из-за рубля с мелочью…

Доктор скептически пожал плечами и пошёл себе дальше. Он любил такие одинокие прогулки по саду. Он в зените славы и чаще всего излечивает. Не боится ходить по самым мрачным портовым притонам. «Человек себя делает сам, — думает он в такт шагам, — и плохого и хорошего. И у него всегда есть выбор между добром и злом, подлостью и доблестью, поступком и смирением…»

Те же мысли одолевают и Аркадия.

— Эх, друзья, мы даже и не задумываемся, какой великой силой наделён человек.

Настенька и Леонид внимательно его слушают. Впрочем, Леонид уже шуршит углём по листу ватмана.

— Сила воображения, сила слова и кисти, сила мысли. В них такой запас энергии, что и не снился никому из учёных… Своим воображением я могу создавать тысячи миров и живых образов…

— Ты можешь, я — нет, — слабо улыбнулся Леонид.

— Лёня, к тебе возвращается чувство юмора! — Аркадий рассмеялся, обнял Настеньку, доверчиво прижавшуюся к его плечу, и продекламировал нараспев: «Неожиданно из полосы тумана вылетают сторожевые катера. Торпедная атака настолько неожиданна для Адмирала Тьмы, что он опешил и лишь через несколько секунд закричал в переговорную трубу: „К погружению — товсь!“ Но уже было чертовски поздно: две узкие вихревые полоски мчались к подводному кораблю. Это шли боевые торпеды…»

Тоненькая фигурка девушки и высокая крепкая мужчины неторопливо удаляются по зелёной аллее к далёким, настежь открытым воротам. Золотятся солнечные пятна на песчаных дорожках. Вдали рокочет невидимое море. Вот Аркадий и Настенька оборачиваются, согласно взмахивают руками в прощальном привете.

Леониду грустно, словно ушедшие навсегда уносят с собой часть его души. Да и способен ли он написать такую картину, что нарисована в этот зыбкий, улетающий миг самой жизнью? Дано ли кому это? Вряд ли… И всё же он обязательно попытается, видит Бог…