Дыхание смерти

Глава 2 Перчатка господина аббата

И снова этот взгляд. Холодный, мертвенный, пришпиливающий к постели, как пришпиливают булавкой глупую бабочку, заставляющий содрогнуться в ознобе под теплыми одеялами.

От этого взгляда болела грудь, а дыхание замерзало на губах.

Неужели вокруг нее опять эти серые стены?

– Нет! – вскрикнула Маша и распахнула глаза, надеясь, что тяжелое чувство исчезнет после пробуждения, как всегда бывало с ней раньше.

Но нет.

Черные, почти лишенные радужки, глаза неотрывно смотрели на нее, рождая смутное чувство тревоги и… узнавания.

Маша уже видела этого немолодого мужчину с резкими чертами лица, похожим на клюв ястреба носом и длинными черными волосами. Только на лице теперь появились морщинки, а в волосах виднелось несколько седых прядей.

Заметив, что девушка проснулась и в ужасе уставилась на него, гость улыбнулся. Маша отметила, что у него узкий, неприятный рот и очень белые зубы, мелькнувшие на мгновение в кривой гримасе, в которой только человек, наделенный определенной долей воображения, мог бы признать улыбку.

– Хвала хмм… Господу, леди Мария, вот вы наконец и пришли в себя, – произнес мужчина сухим, будто каркающим голосом. – Ну-ка, позвольте вашу руку.

Его рука в черной перчатке, напоминающая птичью лапу, протянулась к ней.

Маша невольно отпрянула, прижавшись спиной к стене.

– Не волнуйся, дитя мое, ты долго болела, но теперь все будет в порядке. Уж я-то позабочусь, чтобы все было так, как должно, – продолжал мужчина хрипло, словно с угрозой.

– Господин аббат, леди Мария пришла в себя днем и даже пыталась ходить в бреду. Позаботьтесь о ней, пожалуйста, – послышался громкий женский голос, и за занавеску заглянуло лицо той, кто сегодня называла себя Машиной тетушкой.

– Я позабочусь о ней, – сухо произнес аббат и, ловко подхватив Машину руку, сжал пальцами ее запястье.

Заметив кровь на костяшках пальцев девушки, он ощутимо вздрогнул. Кадык на длинной тонкой шее медленно поднялся и опустился, словно мужчина с усилием сглотнул.

– Пульс нормальный, ей уже лучше, – глухо произнес незнакомец.

Даже сквозь перчатку девушка почувствовала, до чего холодные у него пальцы.

Сейчас, глядя в темные холодные глаза знакомого незнакомца, она вдруг ясно поняла: это не сон и не сумасшествие. Все это – по-настоящему!

Они сидели в холодном пустом зале за столом, представляющим собой положенные на козлы доски: старый рыцарь с добрыми глазами, называвший себя Машиным отцом, во главе стола, рядом с ним – пустое место, далее – Маша, женщина, называвшая себя ее тетей, господин аббат, так и не снявший своих перчаток, и сухопарый мужчина неопределенного возраста с беспокойным взглядом, которого представили девушке под именем отца Давида.

На столе стояла громадная грубо вылепленная миска, на которой лежала часть туши какого-то животного, и жир капал прямо на стол, на некрашеные плохо обструганные доски.

В тушу был воткнут нож, и все отрезали им себе куски и, держа мясо пальцами, жадно ели.

Машу замутило. Наверное, ей не стоило выходить к столу, но она побоялась остаться в комнате наедине с аббатом.

– Ешь, тебе нужно набираться сил, – сказал старый рыцарь Маше, отрезая себе новый кусок. – Видишь, какая слабенькая, не скажешь, что дочь крестоносца.

Маша сглотнула. В горле стоял противный комок. Капля жира, упав с мяса, распласталась на столе, блестя в свете висящих на стенах факелов.

– Спасибо, мне не хочется… – пробормотала девушка.

Рыцарь скорбно покачал головой.

– Не заставляй ее, брат, – вмешалась в разговор тетушка, леди Роанна. – Бедняжка едва-едва оправилась. Она ведь была на самом пороге смерти. Что ты видела, дорогая? Приходили ли к тебе ангелы? – Она с любопытством уставилась на Машу, не забывая откусывать от своего куска. Ее губы и подбородок блестели от жира.

– Нет, я не видела ангелов, – ответила Маша, ежась под холодным изучающим взглядом аббата. – Последнее, что я помню, это то, что меня едва не переехала повозка… То есть не повозка… – Девушка задумалась. Она прекрасно помнила мчащуюся на нее машину, только вот никак не находила слова, ее обозначающего. – Ну, похоже на повозку, только движется без лошадей и возницы… То есть возница там есть… он называется как-то по-другому, не знаю, как, он крутит… колесо…

Маша окончательно запуталась и замолчала. Все нужные слова исчезли… И вообще ей казалась, будто она говорит на чужом, едва знакомом языке.

– Вот чудеса-то! – удивилась тетушка. – Но крутить руками колесо неудобно. На лошади быстрее будет.

– Когда я был у стен Иерусалима, – задумчиво произнес старый рыцарь, – моего товарища, сэра Уолтера ранили в живот. Ох уж мучился, бедолага, весь огнем горел и говорил что-то о водопаде и о розах. А вокруг – песок, и солнце печет, только мы и собаки эти – сарацины… Славное же было времечко, – вздохнул он, словно не рассказывал только что о смерти товарища.

– Так бывает, когда в теле бродит дурная кровь. Иногда еще не то померещится, – вмешался отец Давид, но тут же стушевался, замолк и уставился в стол, стоило только аббату слегка повернуть в его сторону голову.

Сам аббат почти ничего не ел и только крошил, размачивая в бокале с вином, краюху серого хлеба.

В это время в залу вошел слуга, неся в одной руке блюдо с птицами – Машу передернуло, когда она поняла, что это запеченные целиком голуби – а в другой – корзину с яблоками и грушами.

– Слабая ты у меня вышла, – с сожалением добавил хозяин замка, глядя на Машу. – Надо бы тебя замуж скорее выдать…

Маша, которая как раз решилась откусить кусочек от груши, подавилась и закашлялась.

– Что? – спросила она, отказываясь верить собственным ушам.

– Все честь по чести. Устроим турнир, соберем женихов. Не бойся, Мария, я тебя в обиду не дам! – заверил рыцарь. – Давно тебе бы замуж пора, видать, я плохой отец, раз до сих пор не позаботился об этом.

– Да, – вмешалась тетушка. – Уж послушались бы господина аббата. Господин аббат давно уже говорил…

– Хватит! – вдруг рявкнул рыцарь и ударил тяжелым кулаком по столу так, что тот закачался. – Я и так слишком много слушаю вашего аббата и тебя, сестра!

Его лицо побагровело от гнева, а на виске явно проступил уродливый багровый шрам, пересекающий лицо наискосок и заканчивающийся где-то в районе щеки.

Леди Роанна вскочила, кинувшись к брату, прижала его седую голову к своей необятной груди.

– Все хорошо, все хорошо, – повторяла она, гладя рыцаря по колючим волосам.

– Вы, сэр Вильгельм, страдаете полнокровием. Вам бы кровопускание для здоровья сделать, – произнес аббат.

В его голосе не было ничего угрожающего, тем не менее Машу каждый раз, как она слышала его, пробирала дрожь. Она взглянула на священника, отца Давида и увидела, что тот сидит, опустив глаза и вцепившись побелевшими пальцами в стол.

Такое ощущение, что над сидящими пронесся порыв ледяного ветра. Что за место такое, что за люди?..

– Я не свинья, чтобы проливать кровь под ножом, а не на поле брани, – презрительно ухмыльнулся рыцарь, отводя руку сестры. – Да сядь же, Роанна, все в порядке.

Тетушка, качая головой, заняла свое место на скамье.

– Ну и ладно, – миролюбиво согласился аббат. – Не желаете, сэр Вильям, партию в шахматы?

Они пересели поближе к громадному камину, где горели огромные поленья, слуга притащил небольшой столик с причудливо вырезанными из камня фигурками – белыми и красными.

Подошедшая поближе Маша с трудом узнала некоторые из знакомых ей шахматных фигур. Пешки здесь выглядели как воины с большими щитами. Король был королем – в короне и со странным мечом в руках. Кони представляли собой конных рыцарей, а вместо королевы была мужская фигурка, которую игроки называли советником, причем, как заметила девушка, это была самая слабая фигура, и ходила она только на одну клеточку по диагонали.

Но гораздо большее внимание, чем шахматные фигуры, привлекали сами игроки.

Хозяин замка играл увлеченно. Он горячился и то и дело потирал уродливый шрам на виске. Его противник же казался его полной противоположностью. Господин аббат сидел на жестком кресле, отодвинувшись от рыцаря и шахматной доски на максимально приличное расстояние. Его лицо казалось застывшим, совершенно безжизненным, а гибкие пальцы, закрытые плотной перчаткой, двигали фигуры быстро и уверенно. Между тем он не казался целиком поглощенным игрой, и Маша то и дело ловила на себе все тот же холодный тяжелый взгляд. Аббат словно прощупывал ее, проверяя на прочность. Кто этот человек и почему она видела его там, в своем мире? Маша решила, что на всякий случай будет держаться настороже и делать вид, будто ничего не помнит.

Леди Роанна устроилась неподалеку от играющих, занявшись вышиванием, но больше поглядывая на игроков, а отец Давид, пробормотав какие-то извинения, удалился сразу же после ужина.

Девушка изо всех сил сжала руки. Глядя на склоненную голову старого рыцаря, она вдруг подумала, что хорошо бы, если бы он действительно являлся ее отцом. Ей нравилась даже его грубоватость, даже большие руки с распухшими костяшками и уродливый шрам… Ей так хотелось, чтобы у нее был отец – тот, который не бросит ее и станет заботиться о ней, что бы ни случилось.

Девушка снова взглянула на доску. Ей очень хотелось, чтобы хозяин замка выиграл. Это означало бы, что все сложится хорошо. Но даже Маша, не разбирающаяся в шахматах, видела, что положение белых – ими играл сэр Вильгельм – крайне тяжело. Красные теснят их, оставляя все меньше пространства для маневров.

И вот старый рыцарь резко отодвинул стул и встал, нависая над своим тщедушным противником.

– Должно быть, тебе сам рогатый помогает! – воскликнул он с горечью.

– Не богохульствуй, брат! – тут же отозвалась леди Роанна.

Аббат сплел пальцы и выгнул их так, что суставы едва слышно хрустнули. По его лицу нельзя было прочесть, доволен ли он победой.

– Вы слишком горячитесь, сэр Вильгельм, – произнес он, глядя на Машу. – Смотрите, так и все проиграете.

– Не проиграю! – рыцарь отвернулся к Маше. – Ложись спать, дочка, ты еще очень слаба.

В его голосе было столько теплоты и заботы, что девушка едва не заплакала.

– Леди Роанна, проводите, пожалуйста, леди Марию, – обернулся хозяин замка к сестре, которая, оставив нитки, мило улыбалась аббату, тщетно пытаясь поймать его взгляд.

Маша поднялась наверх. В коридорах чадили факелы. По стенам в беспорядке метались тени, и отблеск огня, падающий на неровные серые камни, показался девушке угрожающим.

Где она? Что происходит? Как, а главное, зачем она очутилась здесь? Что, если она прошла в какую-то дверь, ведущую в прошлое. И, наверное, не случайно девушка вспомнила теплый взгляд и ласковый голос старого крестоносца – того, кто считал ее своей дочерью. Как же она стосковалась по искреннему человеческому теплу! Возможно, она здесь для того, чтобы помочь ему? О, ради этого стоит рискнуть.

– Леди Роанна, – оглянулась она на тетушку, – скажите, а какой сейчас год?

– Год? – тетушка задумалась. – Ты это лучше у отца Давида спроси, я в книжных науках не сильна. Мне это без надобности, раз на мне все хозяйство замка лежит. Лучше спроси о наших запасах зерна или о численности стад, или о полотне.

– Нет, пожалуй, не надо. Ну а… – Девушка обрадовалась пришедшей в голову мысли. – А… сейчас же кто-то правит?..

Она не слишком хорошо знала историю, но отчего-то надеялась, что знакомое имя развеет тьму и поможет хоть немного сориентироваться.

Тетушка горестно покачала головой и взглянула на племянницу настороженно.

– Ах, бедное дитя, – вздохнула она, – неужели память твоя настолько ослабла, что не может удержать уже ничего?..

Возражать было бесполезно, поэтому Маша тоже горестно вздохнула.

– Ах, – сказала она не менее скорбным тоном, – моя память пострадала от тяжелой болезни. Однако Господь не дает человеку более того, что он может вынести, поэтому, надеюсь, с вашей помощью мне удастся вновь вернуться к полноценной жизни! Вы ведь мне поможете, тетушка?

Леди вздохнула, и Маша подумала, как органично звучат эти вздохи в атмосфере старого замка.

– Конечно, бедное дитя, я сделаю все, что в моих силах!

Она, расчувствовавшись обняла девушку, прижав к обширной груди, и Маша задохнулась от запаха дыма, пота и каких-то удушливых благовоний.

– Так кто сейчас правит в… у нас? – напомнила она.

– Ну да наш король Генрих Третий, да продлит Господь его дни! Не все почитают его как должно, однако при отце его было и того хуже. Пусть нынче не все бароны признают королевскую власть, но, к счастью, нашу добрую Англию не так терзают внутренние войны. Вот уж при прежнем-то было действительно несчастливое время! Может, говорить так и грех, но я уверена: никто из королей более не назовет своего сына Иоанном.

Тетушка, похоже, любила поговорить, однако из ее слов Маша извлекла немного пользы. Она ничего не помнила ни о Генрихе Третьем, ни о его отце, судя по всему, зовущемся Иоанном.

«Надо было слушать внимательнее на уроках истории», – с запоздалым раскаянием подумала девушка. Но уж одно Маша поняла точно: она каким-то образом умудрилась перенестись в Средневековую Англию.

Но почему?

Ей вспомнился аббат – вернее, тот человек, удивительно похожий на него, увиденный в кафешке на Тверской. Он это или все-таки не он?

– А давно ли господин аббат в замке и почему он не в монашеской одежде? – спросила она, надеясь, вдруг если начать расспросы с этого края, что-нибудь прояснится.

На лице тетушки появилось задумчиво-мечтательное выражение.

– О, господин аббат – святой человек! – заявила она. – Он светский аббат – то есть тот, кто получает доход от аббатства, не неся обязанностей духовного лица. Он не принял пострига, поэтому живет не при монастыре, но принимает на себя все тяготы монашеской жизни: известен поведением скромным и тихим – по праву он мог бы сидеть по правую руку от моего брата, и только собственная скромность велит ему сесть ниже по столу. Он ежедневно держит строжайший пост: ест, бывало, одну крошечку, пьет одну капельку, словно божья птичка, уж чем только дух держится! Видно, сам Господь его питает!.. А с какой самоотверженностью господин аббат приходит на помощь всем страдающим – будь то благородная леди или последняя девка! Как он добр и бескорыстен! Пока ты страдала на ложе болезни, милое мое дитя, он проводил у твоей постели ночи напролет!

Маша вздрогнула, вспоминая холодный бесчувственный взгляд аббата. Она вовсе не верила в его мнимую святость. Леди Роанна же, без сомнения, полностью попала под его обаяние, сложно будет убедить ее в чем-либо.

«Надо будет получше присмотреться к нему и понять, что происходит в замке», – решила девушка.

Меж тем они дошли до Машиной комнаты.

– Сейчас, деточка, пришлю к тебе Берту, она поможет приготовиться ко сну, – пообещала леди Роанна на прощанье.

Минут на пять Маша осталась в комнате одна. Едва светила зажженная тетей лучина, по углам стояла густая тень, было холодно, несмотря на то что окно в комнате закрывал толстый кусок ткани с изображением какого-то старинного города.

Поставив лучину на лавку возле сундука, девушка обеими руками подняла тяжелую крышку. В сундуке лежала целая гора какой-то одежды (то платье, что было на ней сейчас, доставали как раз оттуда), а сверху – маленькое тусклое зеркальце. Маша приметила его еще днем, но не решилась заглянуть в него при свидетелях. Вот и сейчас, взяв зеркало в руку, она с минуту стояла неподвижно, боясь поднести его к лицу, затем резко подняла его. Разглядеть что-либо в полутьме было сложно, но даже робкого света лучины хватило, чтобы убедиться: в зеркале отражалось совсем другое лицо. Не то, которое Маша привыкла видеть с детства!

Хотя девушка ожидала чего-то подобного, на секунду все потемнело перед ее глазами. Ей захотелось бросить зеркало и завизжать – громко-громко и… проснуться от собственного визга.

В коридоре послышался шум шагов. Маша сжала зубы и всего лишь на миг закрыла глаза. Усилием воли взяв себя в руки, она положила зеркальце в сундук и закрыла крышку, и тут же в комнату вошла уже знакомая ей девушка, принятая ею сначала то ли за послушницу, то ли за монахиню.

– Сейчас, госпожа, помогу вам раздеться, – приветливо защебетала служанка.

Маша равнодушно кивнула. Она чувствовала себя подвешенной на ниточках марионеткой. Поднять руки, нагнуть голову, опустить руки, перешагнуть через опустившееся на пол платье…

Постель была холодной и сырой, и, сжавшись в комок, девушка долго думала, что не заснет, но сон, подкравшись на мягких бархатных лапках, сморил ее так внезапно, что она сама того не заметила.

Маше снова снились узкие коридоры из серого камня, и свет, и тихое пение. Только теперь слова были другие. «Ты пришла! Ты наша!» – слышался ей голос.

А еще Маше казалось, будто некто невидимый наблюдает за ней, затаившись в темноте, там, за границей света. Его неподвижные мертвые глаза похожи на угли погасшего костра. Этот взгляд промораживал девушку насквозь, до самого сердца. Под его властью казалось, что ночь будет вечной, солнце не взойдет и утро не наступит больше уже никогда.

Все еще чувствуя на себе этот безжалостный взгляд, Маша открыла глаза. Сердце бешено колотилось, словно было намерено пробить себе выход на свободу и вылететь в небо вольной птицей. Было темно. Чуть колыхалась занавесь у кровати – то ли от сквозняка, то ли потревоженная чьим-то прикосновением. И эта мысль приводила девушку в ужас.

Она долго лежала, прислушиваясь к тишине. Ни звука. Но беспокойство не оставляло ее. За это время глаза успели немного привыкнуть к темноте и Маша поняла, что в одном месте у подножия кровати тень более густая и странная.

Девушка, клацая зубами от страха и холода, поднялась со своего ложа и протянула руку к тени. Пальцы коснулись мягкой материи, а в руке оказалась перчатка. Та самая, которую Маша видела на аббате!

Тьма уже давно была его привычным убежищем. Она была с ним всегда: и снаружи, и внутри его. Он никогда не задумывался над этим, но такое единство можно назвать гармонией. Он уже забыл, как выглядит солнце, и ненавидел день, когда этот пылающий шарик висел в небе, вынуждая укрываться в помещении с плотно завешенными окнами. В это время он чувствовал себя узником, слабым и бессильным. «Скорее, скорее! Чтоб ты сгинуло!» – торопил он солнце.

Но наступала долгожданная ночь, и все менялось. Теперь он становился королем мира: мог легкой бесшумной тенью скользить во тьме – быстрый и самовластно-смертоносный. Ему нравилось читать в глазах людей мгновенное осознание неминуемой смерти, от которого их зрачки расширялись и застывали, словно вобрав в себя вселенский ужас. Он был их богом – тем, кто распоряжается никчемными жизнями и решает, кому жить, кому умирать. Выпивая их жизнь – глоток за глотком, – он чувствовал не только живую силу крови, но и пьянящее могущество.

Он почти не верил в то, что его могут когда-нибудь разоблачить – репутация его казалась безупречной, а церковь создавала надежное прикрытие. Он был очень доволен собственной задумкой укрыться за церковной стеной. Бог, без сомнения, оценил бы его чувство юмора.

И он играл, получая от своей игры ни с чем не сравнимое наслаждение.

В замке он пока еще не развернулся в полную силу, время торжества еще впереди. Предвкушение казалось столь же сладостным, как и власть. «Они будут моими! Все они будут моими!» – думал он, глядя на обитателей замка, а пока, прикрыв глаза, словно наевшаяся сметаны кошка, вспоминал как об изысканном лакомстве о крови девчонки-наследницы. О, он только пригубил ее – наслаждение еще впереди, а пока нужно лишь терпеть и предвкушать.

Вот и сегодня он долго бродил по коридорам и комнатам, наслаждаясь своей тайной властью, и покинул замок перед рассветом, чтобы успеть в деревню, в которой у него были кое-какие дела.

Симпатичная вдовушка, присмотренная им несколько ночей тому назад, сама вышла из дома, услышав тихий стук в окно. Грубая крестьянка – не то, что изнеженная баронская дочь, но пока сойдет и это. И он, припав к призывно белеющей в темноте шее, с жадностью пил горячую человеческую кровь.

– Спасибо тебе, господи, что наполнил для меня этот сосуд! – расхохотался он, когда трапеза была окончена, а обмякшее тело крестьянки упало на тронутую первыми ночными заморозками землю.

Вот теперь можно и вернуться к себе. Предстоял долгий день, полный тоскливого напряженного ожидания. Но за днем всегда приходит ночь, и уж тогда наступит его время!