Двойной отсчет

РАССКАЗ О РАССКАЗЕ: «ДВОЙНОЙ ОТСЧЕТ»

Давным-давно, в глубокой древности, когда еще не каждый ребенок имел собственный кассетный магнитофон, мне пришлось выступать по радио Фэрмонта. Я произнес тронную речь на тему о том, как всевозможные общественные институты - Церковь там, или, скажем, Государство, или, даже страшно подумать, Семья - формируют из нас достойных граждан. Моя речь была записана на пленку, и когда ее передавали, я сидел в школе вместе со своими товарищами из седьмого и восьмого классов. Я ничуть не беспокоился и уверенно ожидал миг своего торжества. И миг пришел. Чей-то голос принялся зачитывать сочиненную мною речь. Могу сказать одно: это был не мой голос. Какой-то ребенок аффектированным, писклявым, смехотворным, как грошовая свистулька, голосом декламировал придуманные мною слова. Вынести это было невозможно, я начал хохотать, утихомирить меня не смогли и попросту выгнали из класса. Такое вот получилось торжество.

Сходное чувство я испытал, перечитывая Двойной отсчет. Это не просто чужой рассказ, к которому я не имею ни малейшего отношения, это к тому же плохой рассказ, еще один скверный пересказ какого-то занудного второразрядного фильма. Этот опус снабжен крайне шатким научно-фантастическим сюжетом и не обладает никакими особыми литературными достоинствами. Персонажи пластмассовые, мир, в котором они движутся, совершенно лишен текстуры, словно весь целиком сделан из кожзаменителя. Диалоги отличаются неприятным привкусом, и вообще, судя по всему, «крутая проза», на которую претендует рассказ, варилась не более двух минут. Тем не менее, главной своей цели этот рассказ достиг: я сумел продать его журналу.

(Хотя, по правде, и это мне удалось не сразу. Сначала он попал в руки Авраму Дэвидсону, или, скорее всего, кому-то из его сотрудников. Вряд ли сам Дэвидсон, будучи редактором журнала Фэнтези энд Сайнс Фикшн, был способен перечитать гору макулатуры, приходящей в журнал. Как бы там ни было, мне вернули рассказ со стандартным отказом, не прибавив к нему ни единого ободряющего слова.)

А не сумей я его продать, мир свернул бы со своего пути. Последствия были бы такие же, как если бы Юг выиграл Гражданскую войну. Попытка написать Двойной отсчет была одной из тех развилок на жизненном пути, на которых возникают совершенно несхожие альтернативные миры. И совершенно неважно, что подлинной причиной, заставившей меня взяться за перо, оказался вульгарнейший нервный срыв. На дворе стоял май шестьдесят второго, близилась сессия, а я, вместо того, чтобы заниматься зубрежкой, уселся и написал Двойной отсчет, написал за четыре дня, ни разу за это время не выйдя из квартиры. Писал я со страстной убежденностью, но не в гениальности своего рассказа и даже не в правдоподобности его персонажей. Меня переполняла гордая уверенность, что я наконец-то смогу написать «продавабельный» рассказ. Ошибись в то время мой внутренний компас, я вполне мог бы сдать экзамены, будь они неладны, получить ученую степень, там, глядишь, стать доктором наук, а что дальше - придумывайте сами, ваша догадка будет ничем не хуже моей.

Но вместо этого я написал рассказ, а Сил Голдсмит купила его, и через три месяца он увидел свет в октябрьском номере Фэнтэстик Сториз за 1962 год. Хотя мой следующий опус - ранний вариант повести Белый Клык уходит к Динго - она отвергла, но и первая публикация оказалась для меня достаточным вознаграждением, чтобы не бросать игру, а продолжать удваивать ставки. Сил Голдсмит публиковала достаточное количество моей стряпни, чтобы можно было считать, будто период ученичества проходит успешно.

Но вернемся к Двойному отсчету. Должен же я рассказать, какие причины, кроме нервного срыва, вызванного близящимся отчислением из Нью-Йоркского университета, приведи к появлению этого произведения.

Едва окончив школу и погрузившись в Настоящий Мир Нью-Йорка, я принялся генерировать бесконечное количество страниц прозы, претендовавшей на высокое звание литературы, а числясь на первых курсах университета, я, под руководством Мориса Бодена (чуть раньше его студентом был Боб Шекли), сумел даже проставить слово «конец» под некоторыми из этих затрюханных сюжетов. Я чувствовал, что с моими школьными упражнениями что-то неладно, и если у меня недоставало умения писать лучше, то, по крайней мере, нашлось достаточно здравого смысла, чтобы никуда не посылать мою писанину.

Когда я только поступил в Нью-Йоркский университет, там преподавался совершенно неотразимый курс: «В погоне за утопией». Читал его Макс Патрик. Передо мной открывалась неслыханная в те годы возможность - под видом учебной работы не только читать научную фантастику, но и всучить утопию собственного производства вместо курсовой работы. Я зачитывался НФ еще с той поры, когда впервые открыл для себя Эстаундинг и Гэлэкси, а произошло это в «золотой век» фантастики, когда мне было двенадцать лет. Фэном я так и не стал, но был достаточно жадным читателем, чтобы, когда под рукой не оказывалось ничего, написанного надежными, любимыми писателями, лауреатами всяческих премий, брать наугад дешевые издания в мягких обложках.

Ничто, кажется, так не пришпоривает литературные амбиции, как чтение откровенной халтуры, написанной именитым автором. Подобное удовольствие в неслыханном изобилии предоставляется беллетристикой всех сортов. «Уж я-то написал бы получше, чем эта плешь», - уверяет себя читатель, и в ту минуту, когда подобная мысль превращается в убеждение, можно и вправду попытаться что-нибудь написать.

Благодаря курсу утопии, в чтении фантастики для меня открылись новые перспективы. С одной стороны, нельзя было не видеть, насколько грубо сработана, насколько пуста и ничтожна значительная ее часть. Но с другой стороны, не было никаких видимых причин, почему бы фантастике не быть такой же серьезной, достойной и респектабельной (в начале шестидесятых эти слова еще не успели превратиться в ругательства), как сочинения Платона, Томаса Мора или вообще кого угодно из уважаемых древних авторов, которых мы изучали. Если говорить честно, в моей душе всегда была еретичная часть, этакая популистская струнка, которая легче отзывалась на Торговцев космосом (хе-хе), чем на Дон-Кихота, и не видела особой разницы между «Блонди» и ранними итальянскими примитивистами.

Самым замечательным, однако, в курсе утопии было то, что он словно магнит притягивал к себе других начинающих писателей нетривиальных, скажем так, направлений. Кроме Чарльза Диченцо, с которым я познакомился годом раньше в студии короткого рассказа, руководимой Боденом, курс посещали также Джон Клют и Джерри Мундис. Члены этой троицы были неразлучными приятелями. В качестве курсовой утопической работы Джерри Мундис писал настоящий НФ роман. Более того, он уже успел продать один из рассказов в журнал, и это доказывало, что подобный подвиг можно повторить. Я сразу же записал себя в соперники Мундису, хотя никто не признавал меня таковым до тех пор, пока в Фэнтэстик Сториз не появился Двойной отсчет. После моего дебюта наше соперничество превратилось в долгую и веселую игру, в чехарду с литературной подкладкой.

Рассказывая все это, я не отклоняюсь от темы. Радость интеллектуального товарищества (вот еще одна немодная в наши дни добродетель), дружеское соревнование является отличным источником энергии для писателей, особенно начинающих, тех, у кого нет иной аудитории и других критиков, кроме самих себя. Основная причина, по которой стоит посещать писательские курсы, заключается в том, что там можно найти кого-нибудь, кто движется вперед как раз с той скоростью, какая тебе нужна.

Я не подавал Двойной отсчет в качестве курсовой работы. Та утопия (а вернее - антиутопия), которую я сдал, называлась Размышление об общественном устройстве и контроле над обществом США. Позднее я продал ее доброй и мудрой Сил Голдсмит. В каком-то смысле Размышление тоже может претендовать на звание первого напечатанного рассказа, поскольку изо всех опубликованных мною произведений он написан самым первым. Хотя, строго говоря, это не рассказ, а скорее, пародийное эссе, в то время как Двойной отсчет увидел свет раньше и писался именно с целью публикации. Я упоминаю здесь Размышление, потому что, написав его, я впервые ощутил душевный подъем, уверенность, что я наконец-то могу быть не хуже других. А без этой уверенности не было бы и Двойного отсчета.

Больше, пожалуй, вспоминать нечего. В частности, я не помню, откуда взялась «идея» рассказа (в чем бы она ни заключалась). Не помню даже, была ли она обдумана после того, как я решил, что Настало Время. А может быть, все было иначе, и мне просто приятно так думать.

Не исключено, что если смотреть объективно, то и моя школьная речь, и несчастный Двойной отсчет вовсе не столь безнадежно плохи, как я здесь изобразил. Джудит Меррил, Господь ее благослови, в своем обзоре в антологии Лучшее за год поместила рассказ в список «Достойны внимания». И все-таки, размышляя о том, как бы заставить новых читателей познакомиться с Двойным отсчетом, я не могу придумать ничего вернее той мысли, что вдохновляла меня давным-давно, когда я читал подобные рассказы в журналах:

«Разумеется, ты можешь написать лучше».