Двести третий день зимы

4

К началу седьмого окончательно сгустилась серость. Снег замедлился, потом совсем перестал падать. Однако ветер поднимал его с верхушек сугробов и швырял прямо в лицо, как Нюта ни пыталась заслониться капюшоном. Она совершенно закоченела, но почти не чувствовала ни холода, ни усталости. Разве что в нижней челюсти – отвыкшей от такого количества разговоров и смеха.

– Нет, ты только представь: я, значит, к нему подхожу и говорю, мол, так и так, у меня нет возможности сейчас выдать вам два куска хамона и бутылку коньяка, простите, любезный, – без устали трещала Тая. – А он на меня выпучился и спрашивает: «Почему? Случилось чего?» А я не знаю, что ему ответить, понимаешь? В голове сразу пронеслось, что он, наверное, лежал в коме все это время, очухался, тут же захотел хамона с коньячком и побежал в магазин. И мне ему теперь все рассказать придется! – Она замолчала и взмахнула руками. – Ну представь? Прям вывалить на него это! С ходу вывалить!

Нюта расхохоталась и закрыла рот варежкой, чтобы не наглотаться снега. Она вообразила и мужика этого коматозного, и растерянную Таю, и пустые полки, на которых мужик пытался отыскать закусь и выпивку, а нашел консервированный горошек и две буханки серого хлеба.

– И чего? – выдохнула Нюта, уворачиваясь от снежного вихря, выскочившего из-за угла.

– Да ничего в итоге. Я ему сказала, что в стране с хамоном напряженка. А он помялся, взял банку куриного паштета и ушел.

– Это ему еще повезло! Сейчас паштет уже хрен отыщешь.

Тая закивала, натягивая шапку до самых глаз.

– Так я и не поняла, прикалывался он или правда не знал.

– А может, знал, но вытеснил. Ну, бывает же такая невыносимая информация, что лучше сделать вид, будто ничего не знаешь.

Тая остановилась, дернула Нюту за рукав. Та приблизилась. Даже запах чужого дыхания различила – чуть мятной пасты, чуть горькости кофе. Хотя откуда кофе? Цикорий, наверное.

– Так оно все и случилось, да? – тихо проговорила Тая. – Мы долго-долго вытесняли плохие новости, делали вид, что их нет. А потом… Сама знаешь, что потом.

Нюта не нашлась что ответить и просто кивнула. Да и что тут скажешь? Все так и было. Мы жили свои прекрасные жизни, напрягались из-за ерунды, ездили в отпуск, трахались, пили вино и читали умные книжки. А затем весна не настала. И пришлось прекратить – напрягаться, читать и трахаться. И заняться другим. Например, стоять в очереди за продуктами по дневной карточке.

– Ладно, – вздохнула Тая. – Что-то я задубела вкрай.

Нюта сразу почувствовала, что мороз давно пробрался через брюки и термоколготки, а колени окостенели и почти не сгибаются. Нужно было идти домой. Дом как раз выглянул из-за угла соседнего. Окна светились на всех этажах. А ее, Нютино, выпадало, как битый пиксель.

– Пойдем ко мне кофе пить? – спросила Тая.

Так легко и просто, будто в этом – позвать к себе незнакомку из магазина – нет ничего особенного. Случайных людей и в обычное-то время домой не звали, а уж посреди зимовья и подавно: любой может оказаться достаточно глазастым, чтобы вызнать о нарушениях устройства домохозяйства и донести куда следует.

– Я тут рядом, – не унималась Тая. – Буквально через дорогу. А кофе настоящий! Прям настоящий! Почти хамон, только кофе! – Она рассмеялась и пошла к перекрестку, утягивая за собой Нюту. – До комендантского времени полно, не дрейфь.

И Нюта сдалась. Идти за кем-то таким уверенным, чувствовать чужую руку в своей, да еще и предвкушать настоящий кофе… Чем не повод вернуться домой попозже? Уж фиалки ее точно дождутся.

Жила Тая на втором этаже. В узкой прихожей было натоптано, и под подошвами хрустело, пока они стаскивали ботинки. Тая перепрыгнула с коврика сразу на порог ванной, щелкнула выключателем и скрылась внутри. Оттуда зашумело. Нюта осталась стоять в полумраке.

– Чистые полотенца в комнате лежат, – перекрикивая шум, сообщила Тая. – Но руки можно и не вытирать, да? Или вообще не мыть. В этой холодрыге никакая зараза не прилипает.

Нюта не успела ответить. Растрепанная голова появилась в дверях.

– Ты проходи, я сейчас.

Единственная комната была крохотной и заваленной вещами. Шмотки свисали со спинки стула, лежали на подоконнике. Все – цветастые и обескураживающе легкие. Нюта не удержалась и потрогала тоненькую блузку. Та висела на плечиках, прицепленных к спинке кровати. На ощупь блузка казалась августовским вечером – когда выходишь из театра в первую прохладу и поводишь плечами, чтобы на них тут же опустился пиджак, пахнущий чужим парфюмом.

– Прости за срач. – Тая появилась в комнате и зажгла фонарики, протянутые по гардине. – Это я шкаф продала, когда все началось. Помнишь, магазины закрывались, люди мебель скупали по сумасшедшим ценам? Ну вот я и вписалась. Думала, потом все уляжется, куплю себе такой же, а на разницу в цене еще и шмотками затарюсь. Ага, как же.

– Деньги хоть успела потратить? – Сама Нюта в движухе с перепродажами не участвовала, а вот Славка успешно продал два кресла и вырученный нал перевел в валюту. У него вообще был нюх на правильное вложение средств.

– Как же! Через два дня ввели карточки. Так что я осталась без шкафа, зато с пачкой денег. Ну как денег? Бумажек, – задумалась, тряхнула головой. – Да и хрен с ними! Кофе, да?

– Кофе.

Тая принялась колдовать с кофемолкой, а Нюта придвинула стул к высокому подоконнику. Стол был завален посудой и тетрадками. Да и все остальное – кухонный уголок, кровать, два стула и шторы в фонариках – выглядело неопрятно, но уютно. Кухню хотелось разглядывать. Особенно стопку книг, придвинутую к окну. Нюта провела пальцем по корешкам. Два тома Макса Фрая – она читала его в старших классах и почти влюбилась в героя, но к финалу отпустило. Три тоненькие книжки в мягкой обложке: «Детство», «Юность», «Зависимость». Нюта улыбнулась своему отражению в окне: да, так оно и бывает – на смену юности приходит либо смерть, либо зависимость. Увесистый том Донны Тартт, пара графических романов о Ленинграде и коммунальных квартирах, учебник по креативному письму.

Пока Нюта разглядывала корешки, из кухонного уголка потянуло кофейным духом. Настоящим. Не спитым жмыхом, не растворимой кислятиной. Пахло молотым кофе. Нюта с трудом оторвалась от книг и обернулась на запах. Тая варила кофе в джезве с длинной ручкой и казалась предельно сосредоточенной на процессе. Широкий ворот свитера обнажал ее левое плечо. Все – в мелких веснушках. Нюта поджала пальцы – по ногам от щиколоток вверх побежали мурашки – и вернулась к книгам. С книгами безопаснее.

А потом она увидела ее. Белая обложка с выпуклым цветочным орнаментом. И если присмотреться, можно различить, что это не просто какие-то цветочки – нет, это пазушные цветки с пятью зелеными чашелистиками и яркими лепестками. И короной внутри двойного околоцветника, конечно. Один раз увидишь и запомнишь. Любимый цветок европейских оранжерей. Пассифлора. А если по-простому, то страстоцвет.

– Самая странная книжка на свете, – сказала Тая, усаживаясь рядом.

Две тоненькие кофейные чашки она донесла, не расплескав ни капли. Нюта наклонилась над своей, вдохнула поглубже. От крепкого кофейного запаха чуть закружилась голова. И заурчало в животе – то ли от предвкушения, то ли от голода.

– У меня есть галеты из сухпайка, – услышала ее страдания Тая. – А больше ничего толкового нет, карточку обновят послезавтра только.

Разнорабочим ограничивали доступ к продовольственной корзине, но раз в месяц выдавали армейские наборы из старых запасов. Тая заглянула под стул, сняла крышку с плетеной коробки и достала оттуда упаковку бледных галет.

– Они безвкусные, но с кофе ничего, сойдет.

Тонкое пресное печенье крошилось во рту, а таять не желало, терлось о язык, пока Нюта не проглотила его волевым усилием. Глотнула еще кофе. Рот наполнился благословенной горечью. От нее сердце начало биться быстрее. И даже видеть Нюта будто бы стала четче. Она потянулась к книжке и положила перед собой.

– И откуда у тебя такая, а? – Осторожно провела пальцем по лепесткам на обложке. – Я за ней бегала, когда все началось. Хотела купить, спрятать. Но куда там! Даже у букинистов не нашла.

– Вот уж точно, дается тому, кому и не надо, – улыбнулась Тая, засовывая в рот две галеты сразу. – Я эту стопку забрала на книжном развале, когда обмен еще свободный был. Парниша прямо на снег вывалил, а я пожалела – промокли бы. Я ему пачку сигарет, а он мне книжки. Короче, опять прогадала.

Нюта ее почти не слушала. Она листала белые мелованные страницы, жадно вчитывалась в названия глав: «Лесной апостол», «Кулич и роза», «Чахлый кактус», «Теплицы среди леса»… Трогала строгие линии иллюстраций – пальмы в горшках, тигровые лианы, нарциссы и сценки из райского сада. Радионов умер бы от восторга, окажись у него этот сборник, где тексты о домашнем садоводстве переплетались с антологией поэзии начала двадцатого века. Да и у Нюты покалывало в груди от восторга. Или это от наспех проглоченного кофе?

– Да что ты так в нее вцепилась? – не удержалась Тая.

Первым порывом было прижать книгу к груди, но Нюта выдохнула и оторвала взгляд от страницы, где приводились цитаты из «Жизни растений» Марилауна о восточном языке цветов – средстве выразить чувства без их явного выражения.

– Извини, я немного повернута на растениях, – постаралась она перевести все в шутку. – Только дай возможность обсудить чахлые кактусы. А тут целая глава о них!

Тая отодвинула от себя пустую чашку.

– Тяжело, наверное?

– Что тяжело?

– Ну… – Либо веснушки на ее щеках стали темнее, либо Тая чуть побледнела в поисках правильных слов. – Когда запрещают то, что любишь.

Нюта смешалась, сцепила пальцы на чашке. Кофе остыл, и только гуща на донышке маслянисто поблескивала. Глаза защипало.

– Это хреново, да, – проговорила она. – Но мы все как-то справляемся, правда? Значит, жить можно.

– Как-то справляться и жить – это разные вещи. – Тая помолчала, потом хлопнула по подоконнику ладонью. – Забирай.

Распотрошенная пачка галет скрипнула, крошки посыпались на пол. Нюта смахнула парочку с обложки, уточнила:

– Что именно? От печенья откажусь, спасибо. А вот если ты мне чуть кофе отсыплешь, я тебе благодарна буду до конца жизни, правда.

– Книгу забирай, – Тая улыбалась, веснушки снова стали почти прозрачными. – Все равно я в ней ни черта не понимаю. Стихи только. А ты вон как приклеилась.

Пальцы сами собой стиснули обложку, Нюта с трудом их разжала и отодвинула книгу от себя.

– Не дури. Ты ее можешь обменять и на новый шкаф, и на новое шмотье. Да вообще на что захочешь. Надо просто знать, кому предложить, я тебя познакомлю… Что?

Тая внимательно смотрела на нее, чуть склонив голову. Потом потянулась и дотронулась до Нютиного лба. Между бровями. Так неожиданно, что Нюта замерла.

– Когда ты умничать начинаешь, у тебя морщинка собирается, – сказала Тая. – Забирай книжку, пожалуйста. И меняй, если захочется. Хоть на шкаф, хоть на автомобиль. Я за нее отдала сигареты. А другого мне ничего не нужно.

Сигареты! Нюта со скрипом отодвинула стул, бросилась в коридор, распотрошила рюкзак и вытащила ежедневник. Экспериментальная самокрутка мирно покоилась в кармашке для ручки.

– Держи! – Нюта протянула раскрытую ладонь. – Свежая партия. Настоящий табак!

Тая вскочила со стула и замерла, разглядывая самокрутку. Потом осторожно взяла ее двумя пальцами, поднесла к лицу, вдохнула. Постояла так, зажмурившись. А когда распахнула глаза, то начала хохотать и не могла остановиться, пока по щекам не пошли красные пятна.

– Так вот на каких растениях ты повернута!.. – через смех лопотала она. – А это точно табак? Может, что поинтереснее есть? А такая вся из себя положительная!..

– Ничего интереснее пока нет, – пыталась объяснить Нюта, но смех оказался заразительным, и она тоже с облегчением рассмеялась. – Я, может, и хотела бы, но, извини, не растет.

– Ага, и крокодил не ловится. – Тая потерла глаза, вернулась на стул и принялась рассматривать самокрутку.

– Ну вообще… – Нюта зачем-то решила защитить институт. – Картофель и помидоры – они, как и табак, пасленовые. Если табак вырос, то и у них есть шанс…

– Ненавижу помидоры, а от картошки задница растет, – задумчиво проговорила Тая. – Лучше уж табак. – Подняла глаза: – Спасибо тебе огромное. Правда. Это чудо какое-то. По нашим-то временам. И ты – чудо.

От этих слов внутри у Нюты стало тепло и щекотно. Достаточно неуместная реакция, так что пришлось срочно схватить книгу с подоконника и прижать к груди, чтобы сменить тему.

– Результат ботанических изысканий за книгу о ботанических изысканиях, – сказала она, нагнулась за рюкзаком и спрятала свою добычу в отделение на молнии, чтобы не выпала случайно. – Если табак еще можно вырастить, то издать такую книженцию, да на такой бумаге… Ни единого шанса!

– Значит, квиты. – Тая отложила самокрутку на край подоконника. – Еще кофейку?

– Не, стемнело уже совсем, – вздохнула Нюта. – Комендантский скоро. Надо идти.

Тая поджала губы и стала почти сердитой.

– Идиотизм. Радуемся тайной сигаретке и следим, как бы не опоздать домой. Я и в пятнадцать такой жалкой не была. А теперь приходится.

И снова Нюта не нашлась что ответить. Пожала плечами, мол, все так.

– Тебя это не бесит?

В голосе Таи промелькнули опасные нотки, будто ей хотелось кого-то обвинить прямо сейчас, а вариантов не так уж и много – остывающая джезва на плитке и новая знакомая с нейтральной позицией. «Я ведь ничего о ней не знаю, – успела подумать Нюта. – Вдруг она сейчас как бросится?..» Бросаться Тая не стала, лишь тяжело вздохнула:

– Ладно, пойдем, закрою за тобой. А то и правда опоздаешь.

И Нюта начала собираться. На прощание Тая сжала ее локоть. Через пуховик это и прикосновением было не назвать, но Нюта ощутила, что ее собственная кожа потеплела там, где чужие пальцы стиснули ткань куртки.

Она шла через серость, почти растворившуюся в темени, снег скрипел под ботинками, щеки обжигал мороз. Но тепло от локтя медленно растекалось по всему телу. Нюта шла и злилась на себя. Это как надо оголодать, чтобы легкий интерес и пара прикосновений вызвали горячую пульсацию в висках и животе? Стыдно даже.

Дома было темно и тихо. Нюта вытащила книжку из рюкзака, на ходу стянула с себя одежду, осталась в одних трусах, умылась холодной пока водой. Ноги заледенели на кафеле в ванной. Одинаково сильно хотелось спать, есть и забраться под одеяло. Но больше всего – поделиться радостью со Славиком.

В гардеробной полыхнуло розовым. Нюта наскоро проверила фиалки – живые, чуть вялые, надо бы вынести их на солнце. Если будет солнце. Присела у ящика с сандалиями, достала телефон. Голые коленки уперлись в пол, по спине побежали мурашки. Пока срабатывал мудреный механизм обхода блокировок, Нюта нашарила старый плед – весь в катышках и затяжках, – стянула его с полки и завернулась. Сразу стало колюче и тепло.

Подгрузились дневные сообщения от Славика.

«Нюта, познакомься, это олеандр, – писал он, прикрепив фотографию куста с роскошными белыми цветами. – Олеандр, познакомься, это Нюта».

Она увеличила снимок. Да, точно олеандр. Листья узкие и кожистые, а цветки крупные с пятью лепестками. И разросся же! Вон как вымахал. И пахнет, наверное, так, что голова кружится. У Нюты она тоже немножко кружилась. Но, скорее, от смены температур и голода.

«Красавец, – написала она Славику. – Главное, не жуй его. Сок токсичный. Блевать будешь дальше, чем видишь».

«Учту, – тут же откликнулся Славик. – Ты чего так долго сегодня?»

Нюта зажмурилась, подбирая слова. Напечатала, почти не глядя:

«Помнишь вчерашнюю девицу с прокладками? Она живет в соседнем доме. Сегодня ходила к ней на кофе. Смотри, что она мне подарила!»

В розовом свете светлая обложка книги стала, скорее, малиновой. Цветки страстоцвета налились трагической синевой. Но узнаваемость сохранилась. Славик прислал ряд восклицательных знаков.

«Офигеть! Это же та самая, да? Которая о цветах и стихах?»

«О да. – В пальцах даже покалывало от предвкушения. – Сейчас погреюсь в душе и буду ее читать».

«Откуда она вообще взялась у девицы этой?»

«Говорит, выменяла в самом начале на сигареты. Да без разницы, если честно».

Славик что-то набрал, потом удалил и снова набрал.

«Странно, конечно. Что вот так совпало».

«Повезло страшно, ага. Но у кого-то же они лежат, книжки эти. Теперь одна будет лежать у меня. Ну как лежать? Читаться. И потом еще. И еще раз двадцать подряд, пока я не ослепну от старости».

«Все равно странно. Книжка редкая. Ты ее так хотела. И вдруг – раз! Соседская девица тебе ее дарит».

«Слав, не нуди», – раздраженно набрала Нюта.

От его сообщений под пледом стало жарко, спина зачесалась от прикосновения колючей шерсти. У Славика был нюх не только на покупку валюты. Он перестал выходить на митинги против Партии холода ровно в тот момент, когда за них начали отправлять на восстановительные работы. Отказался от личного блога за неделю до того, как запретили высказываться на общесоциальные темы в публичном пространстве. И уехал из страны прямо перед тем, как покинуть ее стало фактически невозможно. Лишь начало зимовья Славик не смог предугадать. Да и никто не смог.

«Просто. Блин. Будь подозрительней, пожалуйста, – попросил он. – И осторожней. Незнакомая девушка дважды дарит тебе ценные вещи и ничего не просит взамен. Разве так бывает?»

«Всякое бывает».

«Обычно это всякое – плохое всякое. Сама знаешь. Всем что-то нужно. И этой девице тоже что-то нужно».

«Тая, – раздраженно напечатала Нюта. – Не девица, а Тая. Ничего ей от меня не нужно».

«Даже сигареты взамен не попросила? – Славка подумал немного и дописал: – Ладно. Я просто волнуюсь. Со стороны еще страшнее все видится, чем изнутри».

Нюта прислушалась. В ванной загудели трубы. Горячая вода уже поднималась в квартиры истосковавшихся по теплу жителей. Еще минут пятнадцать – и можно будет войти в горячий пар. Согреться наконец-то. Раздражаться на Славика больше не хотелось.

«Ничего. Я знаю, что ты волнуешься. Но я не высовываюсь, правда».

Отправила и поняла, что это не так. Сегодня она высунулась. И абсолютно бесцельно, просто назло. Большая удача, что ее не заметили. И будет еще бо́льшая, если кража самокрутки так и не всплывет. Телефон вспыхнул новым сообщением. Славик продолжал извиняться, и от этого стало стыдно. Он там волнуется, кусты цветущие фоткает, а она подставляется, как последняя дура.

«Слушай. – Обычно Нюта не страдала приступами излишней честности, но от Славика у нее тайн не было, и заводить их не хотелось. – Вообще я с ней расплатилась».

«Только не говори, что натурой». – Славик прислал разбитое сердечко.

«Нет. – Нюта задержала дыхание и напечатала: – Я стырила из института экспериментальный табак. И отдала его за книжку. Не специально. Просто так совпало».

Отложила телефон, встала, не спеша полила землю в подсохшем горшке, ножницами отрезала пару увядших листиков, поправила лампу, чтобы свет падал на фиалки равномерно. Все это время телефон нервно вибрировал:

«Что?»

«Ты с ума сошла?»

«Нюта, блядь!»

«В смысле – стырила? Ты шутишь?»

«Ладно. Ты шутишь. Окей».

«Идиотская шутка. Но окей».

«Или не шутишь?»

«Нюта! Ты не шутишь?»

«Так. Стоп. Если это не шутка, то это пиздец».

«Ты понимаешь, что натворила? Она же тебя сдаст!»

«Тая эта чертова. Обязательно сдаст».

Нюта присела у телефона, набрала одним пальцем:

«Не черти».

Тут же получила ответ:

«Да пошла ты».

«Перестань истерить, – попросила Нюта. – Никого она не сдаст. И ничего страшного я не сделала. Табак был в раздаточных материалах. Это не преступление».

Славик помолчал. Потом набрал:

«Иногда мне кажется, что ты не понимаешь, в какой стране живешь».

Дневная злость, оставшаяся на дне пустого желудка после давно переваренных тарталеток и шампанского, скрутила Нюту приступом жгучей изжоги. Ей захотелось тут же ответить. Не буквами, а голосом. Лучше – стоя напротив, глядя в глаза, а не в дурацкий экран. Вот тогда она нашла бы силы и слова. Сказала бы: «Это ты ничего не понимаешь. Это ты свалил еще до того, как все по-настоящему началось. С тобой мы только играли в карточки, очереди и комендантский час. А потом я осталась одна, и все игры закончились. Это моя жизнь – бояться, прятаться и сто раз думать перед тем, как что-то сказать. Это моя жизнь – снег, гололед и серость вместо густых южных сумерек, в которых ты сидишь и пьешь пиво, пока я тут жду, когда из крана пойдет горячая вода. И нет, дорогой мой, снаружи не может быть страшнее, чем изнутри. И если я не кричу каждый день в окно от страха и безнадеги, так это лишь потому, что боюсь простудиться. Лекарства у нас заканчиваются так же быстро, как кофе, сахар и надежда на то, что все это когда-нибудь прекратится. Так что нет, я понимаю, в какой стране осталась. А вот ты уже представления не имеешь о той, из которой уехал».

С каким же наслаждением она сказала бы все это. А набирать долгий и злой монолог по буковкам сил в себе не нашла. Нюта отключила соединение с внешней сетью, задвинула телефон под полку и вышла из гардеробной. У соседей уже вовсю шумела вода. Нюта скинула колючий плед и пошлепала в сторону ванной.

Трескучий сигнал дверного звонка догнал ее на пороге.