Дуся расправляет крылья

XV. Solum debilis mori debent

*Только слабые должны умирать

Я летела! Я, батей мать мою драконью, летела!

Стрелки и прочие гады остались там внизу, далеко позади. А я летела. Быстро-быстро. Прям Боинг к турецким берегам! Тело пронзало воздух и беззвучно пело от восторга. А я легонько порыкивала от избытка чувств. Если б все-таки сожрала того сладковатного лысого, могла бы стать тирранозаврой на реактивной тяге. Но оказалось, что и без подобной пошлости летать совсем не трудно, нужно лишь не махать крыльями, а расправить их и позволить тому странному «внутри» лишить меня веса.

Точнее, не так.

Крылья и были тем, что делало меня невесомой. Держишь их прямо и внутренне напрягаешься — тело устремляется вверх; чуть наклоняешь — летишь вперед, складываешь и расслабляешься — камушком падаешь вниз. И теперь за все вот эти вот правильности наклонения, какие-то там углы сложения-вычитания, тангенсы-котангинсы и косины-синуситы — за всю эту муть отвечал кусочек моего большого мозга. Абсолютно без моего вмешательства. Я могла не зацикливаться на управлении полетом, а с удовольствием рассматривать землю и леса, как будто из иллюминатора самолета… Нет! Как будто сама стала самолетом!

А вот спящая красавица в исполнении Персифаля Сусликовича в моей лапке полету не радовалась. Он совсем обмяк, глазки закатил и побледнел до синевы. И даже в таком виде Персик был хорош до умопомрачения, но душа моя была не на месте, а сердце сжималось от дурного предчувствия. Как бы мой дорогой копытца-то свои благородные раньше времени не отбросил.

Вот только сделать я ничего не могла. Деревья остались позади, внизу расстилалась выжженная пустошь с редкими пятнами травы и перекрученными корявыми деревьями, изредка сменяясь пустыней с кактусами и иссохшими до черноты игольчатыми кустами.

Хотя мои глазки работали как отличные видеокамеры, мне это мало помогало. Сложно найти что-то полезное там, где ничего нет. Персик явно нуждался в помощи, но оказать ее могли лишь люди. С моими коготочками я ему даже искусственное дыхание сделать не могла — пока буду раздевать, порежу на тысячи мелких Персиков. А мне он нравился целым и неделимым.

От всего происходящего я опять была готова впасть в истерику, но продолжала успокаивать и уговаривать себя «Еще немного, еще чуть-чуть! Давай, Дуся. Еще капельку и найдешь людей! Они будут хорошими! Или такими станут! И Персику обязательно помогут!»

Но людей все не было и не было.

И когда уже собиралась бросить все, сложить крылышки, приземлиться, завыть, забиться, захрипеть, я увидела впереди нечто странное, похожее на… завод. С большими корпусами и высокими трубами. Сразу же отбросила все лишние мысли, посильней сжала то, что отвечало за скорость, и понеслась к нему.

Вблизи завод выглядел весьма странно. Я сделала пару кругов над ним, пытаясь разобраться, где там люди, у кого просить помощи. И никого не нашла! Механизмы работали сами по себе, из одного конца завода в другой ездили пузатые вагончики, из труб в небо подымался густой белый дым. На ближней площадке из больших голубеньких вагончиков составился эдакий паровозик из Ромашково– вот-вот песенку запоет, да в путь-дорогу отправится, а персонала — ни одной заразы!

Ну что за сволочи!

Спустилась чуть пониже. Тут же загудели сирены, на крышах завода загорелись красные лампы, из зданий высыпали долгожданные люди. Немного, человек двадцать-тридцать. Но они мне почему-то не обрадовались. Совсем нехорошими оказались! «Эх, мечты–мечты, где ваша сладость. Мечты прошли, осталась гадость!»

Туземцы стали кричать и… опять снова-здорово! — стрелять какой-то светящейся дрянью, самого что ни на есть противного зеленого цвета — ну точь-в-точь парни из леса, которые тетке в кожаном прикиде на помощь прибежали. Хорошо хоть, меткость у них, как в сортире — не попали ни разу.

Я чуток осерчала, плюнула-дунула в них огоньком по традиции. Тоже не попала ни в кого. А попробуй в такой обстановке сосредоточиться! Но дурни раскричались еще больше и стали из ангара какую-то бандурину на гусеницах выкатывать, ну что твой Стивен Кинг в рассказе про сундучок и игрушечных солдатиков.

Мне это сильно не понравилось, я зависла над этой колымагой и окатила ее хорошей такой огненной струей. Ну чтобы она стрелять в меня даже и не думала. Хватить уже тир по мне устраивать, я вам не тарелочка!

Штуковина оплавилась слегка, чуть занялась язычками пламени, а потом бах! — взорвалась! И ангар задела. И тех, кто рядом с ней ошивался, и даже мне досталось… В голове от взрыва все перемешалось, закрутилось, крылья куда-то повело, и я, как подбитый бомбардировщик, спикировала прямо на голубые вагончики.

Врезалась в один, опрокинула, растопыренные когти проделали в металле дыру. А из вагончика жижей меня окатило, похожей на ту, в которой я в этом мире проснулась.

Пальба не замолкала ни на секунду. Я была уже готова сожрать самый ярых стрелков, тем более и желудок заурчал, напоминая о голоде. Но левой лапой я прижимала к своей груди бедного синеватого Персика — он все больше походил на смурфика, чем рвал мое сердце. Эх, была бы это киношка, я б все десять звезд влепила, но, черт! Я была не по ту сторону экрана: ни попкорн, ни сахарная вата, ни кресло удобное для участников действа не предполагались.

Что-то щелкнуло в моей башке, и я рефлекторно сунула Персика в вагончик, в жижу — пусть пока полежит-поплавает за толстыми стенками. Я знала, что хуже ему от этого точно не будет, а вот лучше — вполне возможно.

А сама пошла с врагами разбираться. Розового купола у меня больше не было, приходилось туда-сюда прыгать, что тамада на свадьбе, иногда ловить колючие искры чешуей и даже реветь от боли.

Я скакала от вагона к вагону, пинала их, иногда невысоко взлетала, не забывая про тайник с Персиком. Плевалась во всех злобных поганцев. Сплошной круговорот: они стреляли, я плевалась. Я харкала огнем, они палили. Ни минуты продыха, как на конвейере.

И все-таки я была гигантской тирранозаврой с крыльями, а они обычными людьми, пусть и каким-то там оружием в руках.

Я поднапряглась, и минут через десять битва закончилась. Пальба затихла. Моя пасть огласила окрестности торжествующим рыком: поле боя осталось за мной, как Аустерлиц за Наполеоном. Весьма разгромленное поле, если честно, все в жиже, поваленных вагонах да странных обломках, занесенных непонятно откуда. Ну и я в центре, как памятник Петру Великому — сама и конь, и всадник.

Глубоко вдохнула воздух победы и галопом понеслась к заветному вагончику. Там мой спящий царевич как раз глазки продрал. Ути, мой зайка сладкий! Очухался родной!

— Ежкина кочерыжка! — хрипловато выдал Персифаль. — А ты кто? — спросил, уставившись на меня исподлобья, как баран на новые ворота. Тот самый, что хочет лбом своим рогатым что-то новое на прочность попробовать. Меня, например.

Я закашлялась, смущенная одновременно и слишком знакомым выражением, неподходящим устам Персика, и тем, что негодник не узнал свою спасительницу. Видать, от переживаний, полета, да от жижи треклятой мой милый все в мозгах растряс.

— Я эта… — сосчитала до трех, покопалась в памяти, нашла подходящие слова и уверенно ответила мыслью: — Я — Белая Птица Судьбы, посланная Повелителями, чтобы нести их волю. А ты мне внемлешь.

Персик почему-то не желал внимать. Он грязно выругался, как мой Петька, споткнувшись ночью о кошку.

Мы друг на друга вытаращили глаза и принялись играть в гляделки. Персик смотрел очень странно, совсем иначе, чем на поляне. Словно не верил, что под красной чешуей в белый горошек может скрываться его белая судьба. А ведь сам примчался ко мне, я его не звала. Ладно, сейчас приведем красавца моего в порядок. Ну, а если ничего не вспомнит, тоже не беда, новой памятью одарю, сочиню красивую сказку. Но сначала пусть будет все по-честному.

— А ты, — мысленно произнесла я, смотря в прекрасные синие глаза, — Персик. То есть Персифаль. Сын боярина Суслика. Или Вольфика. Ой, ну как-то так! Я не очень запомнила…

Суженный нахмурился и угрюмо посмотрел на меня:

— Я не персик и не абрикос, на хрен. И не Перси Валь, жопа вдаль. И к сусликам и прочим грызунам я никакого отношения не имею, мать твою крылатую.

Я прям присела на задние лапы, уже предчувствуя, что он скажет дальше.

— Я Петр Иванович Крылов.

И в его словах, в его движениях, в его мимике все было такое знакомое, такое родное, привычное за много лет… Мое сердце сильно и больно бухнуло в груди. Да нет. Нет же… такого просто не может быть!

— Петюня⁈

— Пуся⁈ Ты чего, покрасилась⁈