Душа освобожденная, или Бессильные мира иного

Это оказалось больно. Ощущалось, будто связи рвутся с треском… Словно руку от тела… живьем… Так мучительно рвались связи угасающих клеточных полей и центральной полевой структуры, в просторечии называемой душой. Этих связей насчитывалось десятки триллионов. Наверное, именно одновременность разрыва создавала ощущение боли, потому что и раньше связи рвались постоянно и множественно, но тут же на замену старым приходили новые, и процесс проходил безболезненно.

Душа мыслит, потому что является хранительницей разумной жизни. Причем, мыслит по-русски, потому что еще несколько мгновений назад она принадлежала русскому мужику. Но вот он скопытился, дал дуба и сыграл в ящик. Не слишком импозантный ящичек, да и тесноватый, но сам виноват — не заработал себе на полированного красавца и лимузинистый катафалк. Не браток, чать, и не политик, а нищий бывший ученый, а потом пенсионер с параноидальным уклоном в графоманию. Стишки на старости лет кропать принялся — вспомнил молодость. В детство впасть еще не успел, но до юности добрался. Помню образчик на есенинские мотивы про катафалк, пророчество, так сказать:

Тех, кто остался, жалко. Что умершему? Еще способное в нем чувствовать — вот оно: чувствует и соображает, сохраняя угасающие обертоны бывшей личности. И практически бессмертно, если забыть, что во вселенной нет ничего бессмертного, в том числе, и самой вселенной, но в определенных временных рамках можно и так постулировать. А вот те, кто остался, пребывают в неизвестности и тоске вечной разлуки. Их связи тоже рвутся по живому. Но для меня жизнь продолжается, пусть и совсем другая, а для Нее, для любимой, она фактически закончилась. По крайней мере, та, привычная, в которой был я. Хорошо, что дочка смогла приехать — она не даст матери глупость сотворить, удержит. Я ее заранее проинструктировал, чтобы в таком случае глаз не спускала и от себя не отпускала. Вот увезет к себе в Россию, в Петропавловск-Камчатский, где ее муж морским офицером служит, одарит бабушкиными заботами, которых мы тут не знали, может, тогда и полегчает на душе?

А ведь верно сказано — «на душе»: любящие души образуют мультисолитон[1] — единую устойчивую волновую структуру! Вот почему мне так больно!.. Не только в клетках дело, а в распаде мультисолитона на отдельные индивидуальные солитоны. Мне-то тут поможет вся структура мироздания, а там, у живых, еще неизвестно, чем кончится…

Да — клетки угасли, а боль осталась. Возможно, ослабла слегка, но осталась.

Вот уж никогда прежде не подумал бы, что волновая структура способна испытывать боль! Ее рецепторы — это точки приема информации. А сколько ее ко мне поступает — не берусь даже оценивать. Чувствовать вселенную — это вам не человеческим телом управлять. Другого уровня задачка. Хотя во плоти мне тоже приходилось ее чувствовать, но, скорее, как панцирю или защитному экрану: спасать клеточки тела требовалось от пагубного вселенского воздействия, ибо тело нежное не рассчитано на эти частоты, поля и их энергии. Приходилось для разных участков частот до семи экранов держать вокруг плоти трепетной. Иначе испепелили бы, с ума свели, муки адские дав отведать перед этим. Так что, на самом деле, человек в этих экранах, как космонавт в скафандре. Собственно, он и есть космонавт на космолете по имени Земля. У которого свои защитные экраны общего пользования.

Я начал различать, какие именно связи сейчас разрываются, к кому они тянутся. Вот эта — к жене, вместе с которой мы вершили духовное единство, к коему подключались остальные. Прежде всего, дочь.

Я чувствую растерянность дочери, привыкшей к тому, что родители всегда есть. Пусть далеко, но душой в любой момент можно потянуться и достать. Приобщиться к их жизни… Ох, береги мать, доченька! Береги ее, сколько сможешь! Она еще не выработала свой жизненный ресурс, я это хорошо вижу, хотя сейчас она искренне безутешна. Ей очень больно, но она полна жизни и вполне может стать частью нового вашего единства. Если ты ей поможешь, она и станет.

Зятя и внука я почти не чувствую. Юридические лица… Так уж сложилось — вроде и планета не слишком велика, да проезд кусается. Наш пенсионер финансовой удавкой к своей клетке прикован… Зять сочувствует жене, а для внука дед — пустой звук, который время от времени мама произносит. Нет живой связи. Зато и боли нет.

Друзья? Их много не бывает. У меня тоже один остался. Рассыпается старый пень, а еще стоит. Вцепился в землю. Молодец! С ним — да, многое связано в душе. Ему больно, мне — тоже. Но, вообще-то, мы, старики, заранее друг с другом прощаемся, свыкаемся с мыслью и неизбежностью. Спать ложимся, не зная, кто из нас завтра проснется.

А это чей одинокий солитон, ко мне прикипевший? Я-то думал, что это только мой вывих психики, болезнь старца, впавшего в юность…

Потом-то осознаешь, что:

Но это позже, а дух уже успел прикипеть, срезонировать, притянуть и этот солитончик к себе. Я-то был уверен, что это только моя внутренняя проблема, что меня лишь терпят, снисходя к моей старости и беспомощности перед стихией, а вот она, стихия моя, сидит у стола, смотрит на мой корявый стишок, не вникая в слова, и беззвучно плачет. Не пришла на похороны. Правильно — зрелище весьма не эстетичное, пусть лучше помнит меня живым и терпимозримым. Эта разлука у нее еще долго будет саднить — я был последним, кто ее любил, и на данном этапе ее жизни, увы, единственным. Хотя ей от этой любви ни жарко, ни холодно не было, разве что только чуть светлей… Дай Бог ей встретить хорошего человека и настоящую любовь!

Кстати, с Богом мне еще предстоит разобраться. Помню, когда-то уже все было ясно, но я пока еще не настолько просветлел, чтобы восстановить эту очевидность. Я с трудом выныриваю из боли, как из омута, облепленный водорослями, тиной и стекающими потоками воды, больше похожей на слезы.

Еще помню разнообразные ощущения человеческой боли, но нынешняя ни на одно не похожа. Потому, наверное, что она уже не человеческая. Пожалуй, это первый разумный шаг в осознании себя не человеком. Конечно, я уже с момента обнаружения себя в этой ипостаси, называл (или обзывал?) себя солитоном, душой, духом, но это были еще людские понятия. То есть я уже знал, что не человек, но еще ощущал себя человеком. Почти. Теперь, похоже, наступил момент влипания в истину. От которой потом уже не отскребешься. Намертво склеивает — в прямом смысле слова. Или до влипания еще далеко, а это только первое легкое касание, асимптотическое приближение?..

Можно лишь сказать, что моя не человеческая боль — очень отрицательное ощущение, из которого чрезвычайно сильно хочется выйти. Возможно, это стимул для скорейшего перехода в новое состояние?

Могилу уже закопали, женщины свое отрыдали, друзья отскрипели зубами и вытерли очень скупые и очень мужские, и мне полегчало: у них — с глаз долой… и у меня связи истоньшали, но, что интересно, перестали идти на разрыв, а, достигнув некоторого минимума, остались в этом состоянии. Надолго ли? Возможно, до тех недалеких пор, пока они меня помнят и любят.

С исчезновением разрывного импульса, пропало и ощущение боли. Хорошо бы навсегда, но кто нас знает? В блаженстве ли мы купаемся или от укусов мироздания уворачиваемся. Скоро, видимо, узнаю… Эй, Мироздание, узнаю?..

Что ж, я скинул с себя одежду плоти… И стою я пред тобой голый-голенький… Интересно, как бы смотрелся солитон в семейных трусах?..

Еще вопрос, где я, вообще, пребываю? Только что был кем-то вроде соглядатая на собственных похоронах и барахтался в этом процессе, не обращая внимания на окружающее — боль не позволяла, все на себе концентрировала, хотя я знал, что в фоновом режиме ко мне поступает информация со всей вселенной. Физика у меня такая. Конечно, она одна для всех точек, но проявляется разными частными следствиями в разных проекциях мироздания: — одиннадцатимерных, шестимерных, четырехмерных. Человек во плоти, например, воспринимает только четыре измерения. А все остальное для него — математические абстракции. Великое чудо, что он их помыслить может и формулами описать. А теперь я живу в этом и ощущаю во всей полноте. Не исключено, что доступная мне часть информации о мире — только часть всей правды о нем. Это было бы логично, потому что полную правду может воспринять только субъект соизмеримый объекту, а я — лишь малюсенькая часть необъятной системы.

И теперь, интересуясь людьми, я вижу их мир, а, интересуясь вселенной, вижу ее, родимую. И что я, собственно, вижу? Если вы думаете, что я оглянулся несуществующей головой и узрел обалденно звездное небо в супералмазах, то категорически ошибаетесь. Я — полевая структура, воспринимающая мироздание через воздействующие на меня поля, а пространств и, тем более, объектов с субъектами без полей не бывает, и я их чувствую во всей полноте их физических характеристик. Переводя мои ощущения на язык человеческих чувств, можно примитивно сказать, что я вижу, слышу, обоняю, осязаю, ощущаю вкус вселенной, но дело в том, что мои ощущения не исчерпываются этими составляющими, а переходят в область высших чувств. Из понятных человеку — это любовь, блаженство, чувство прекрасного, чувство сопричастности мирозданию, чувство цели во всем спектре ощущений — от негативного до позитивного. Но это только очень ограниченное и приблизительное перечисление, остальные чувства не имеют человеческих аналогов и не могут быть объяснены человеку. К примеру, как объяснить чувство мерности, позволяющее воспринимать некий мир в том числе измерений, которое оказывается для него существенным? Причем, это обычно не только пространственные измерения, но и временные, коих тоже несколько.

Впрочем, в данный момент никаких таких экзотических миров я пока не ощущаю. Только-только отполз от своего недавнего четырехмерного пристанища. И предо мной — условный Океан Света, условный, потому что это не свет в узко электромагнитном смысле, а стихия полей, в которую я погружен. И, в первую очередь, в мое родное Информационное Поле, неадекватно названное людьми Темной Материей. Не знаю ничего светлее! Опять же — не в электромагнитном смысле. Потому оно для людей и «темное», что они не тем на него смотрят. Не глазами и не электромагнитными приборами смотреть надо! Впрочем, раз они его обнаружили, значит, наконец, правильно посмотрели. Чем надо. Со временем и до сути докопаются.

Это и, правда, похоже на океан: такие же, только разноцветные, горбики волн, бегущие примерно в одном направлении, такое же ощущение бескрайности, простора, мощи. А я — одна из этих волн. Тут же до меня доходит, что эти горбики — такие же солитоны, как я, и вижу я некий супермультисолитон. Или заготовку оного? Наверняка, заготовку, потому что я их не чувствую, каждый из нас остается сам по себе.

Да неужто все это — души только что умерших?! Сколько ж нас?!.. И куда мы спешим?.. На Страшный Суд?.. Кто не грешил, тому страшиться нечего, только кто без греха? И что есть грех? Не по человеческим, а по здешним меркам?

С шестимерного горизонта этого пространства на нас наползает клубящийся фронт тумана. Обычное океанское явление… Но почему-то полевой структуре становится тревожно. Что это — угроза существованию? Вроде бы души бессмертны?! Но эти сказки нам при жизни другие люди рассказывали, которые правды знать не могли. А из теории солитонов известно, что, несмотря на их устойчивость, и они со временем теряют энергию и затухают, как все в мире сем и ином. Ничто не вечно под центром галактики. И сами галактики, как мыльные пузыри, лопаются. Только «брызг» значительно больше.

Что за чушь?! Откуда туман там, где нет воды? Информационный туман? Какой же еще может быть в океане информационного поля? Бред сумасшедшего, мечты мечтателя, фантазии фантаста… Велика ли между ними разница?..

Астрал! Так сей туман величают эзотерики — великие туманисты современности. А по сути он — интеллектуальная мусорка человечества. Кто-то внутри бормочет про экскременты духа… Попрошу духа не касаться — это святое, ибо — я! Дух не искажает информацию, потому что по конструкции на это не способен. Весь мусор — от стохастичности ума. Во, ляпнул! Кто ж меня, кроме математиков, поймет? Скажу иначе: весь мусор от ума без царя в голове и без атамана тоже — от ума, который гуляет сам по себе туда, сам не зная, куда.

А туман клубится все ближе, заслоняя собой вселенную, и наши, пока неприкаянные, души неостановимо влечет в него. Не надо мне туда! Я все понял! Исправлюсь! Больше сам не допущу и другим не позволю!.. Ноль внимания. Закон простой: что наблевал, в то и мордой…

Как и обычный туман, этот навалился не сразу, а сначала коснулся своими полупрозрачными ошметками.

Первой пролетела Баба-Яга на метле. Чуть пониже махала крыльями сорока-ворона с котелком каши в лапах. А по земле астральной Колобок деловито поспешал от дедушки-бабушки к жизни молодой, самостоятельной. Откуда-то сбоку выскочил Заяц с АКМ наперевес, толкая дулом перед собой связанного Волка, который сипел, приглушенный кляпом:

— Ну, З-з-заец!.. Ну, по-го-ди-и-и!..

За что тут же получал прикладом в костлявый зад.

— Все, Волчара, — ухмылялся плотоядно Заяц. — Отольются тебе теперь заячьи слезки!.. Четыре сыночка и лапочка дочка… И семеро козлят… Ты что, из голодного леса? Тебя в зоопарке не кормили, что ли?..

Волк тщетно пытался подобрать раздувшийся от обжорства живот.

А потом серая туманность скрыла все. Опять я один остался. Понятно — сюда каждый за своим приходит…

Из марева стало проявляться что-то громадное и красное. Со страшным скрипом через равные промежутки времени: Хрум… Хрум… Хрум… Хрум…

Из тумана вылетела громадная сосулька и вонзилась острием в снег прямо у моей ноги. Еле успел убрать, чтоб не проткнула — краем глаза заметил и дернулся. Рядом с сосулькой хрустко впечатался громадный красный сапог с налипшими снежными комьями. Увернулся. С красной же шубы, щедро покрытой морозными узорами, свисал снежно-ледяной занавес. Я испугался, что он вот-вот рухнет на меня. Но, отбежав подальше, понял, что нависала борода и что передо мной великан Дед Мороз. И тут надо мной камерой центрифуги со страшной скоростью мелькнул красный мешок и, резко остановившись, опустился в снег.

— Здравствуй, деточка! — услышал я громоподобное приветствие. — Я тебе подарочек принес! — и полез лапищей в мешок.

Меня обуял панический страх — раздавит же подарочком, и я с воплем: «Не хочу подарочка, мама-а-а!» — бросился в чащу леса.

А тут и зима кончилась. Наоборот — жаром дохнуло. У подножия скалы, где я, оказывается, стоял, в жерле мини-вулкана, затыкая его, утвердилась громадная раскаленная сковорода диаметром метров в сто. По всей ее гладкой поверхности что-то подскакивало, будто шкварки от выбросов раскаленного жира или как саранча на поле. Присмотрелся: это были люди! Самые натуральные люди, в смысле: в чем ушли, в том и вернулись… Они-то и скакали, шлепаясь этой самой натурой на раскаленную сковороду и тут же выпрыгивая вверх, оставляя на ней быстро чернеющие шматки приставшего к металлу собственного мяса. Чад стоял густющий. Повсюду без видимого мне порядка были на нем подвешены топоры, вилы, грабли, лопаты, рогатины, пики и прочий сельхозинвентарь. Время от времени прокопченные чадом волосатые черти хватали инструмент и тыкали им в пытающихся вылезти из сковороды грешников. И те с диким визгом низвергались вниз, принимаясь за свой нескончаемый танец: кто гопака давал, кто рок-н-ролл спортивный, кто брэйк, а кто и вовсе пытался птичкой стать, да только грехи, видать, не пускали — опять присковородивались. Чад, дым, стон, вой, визг, скрежет зубовный… И довольное всхрюкивание чертей, откровенно получавших удовольствие от своей работы.

— Ад… — выдохнул я вместе с клоком чада.

— Да нет, милейший, — раздался вкрадчивый голос сзади. Я вздрогнул и обернулся. — Это рай для мазохистов, — закончил фразу козлокентавр красно-черного цвета. Видать, тоже прикоптился.

— Здрасте, — по интеллигентской привычке кивнул я.

— Да уж здравствуем-ме, здравствуем-ме-е, уж которое тысячелетие отлично здравствуем-ме! — радостно сообщил он, потирая пальцы в золотых перстнях с большими кровавыми рубинами. — В последнее время, правда, гораздо веселее стало: чернушечников-триллерщиков трейлерами доставляют… Веселый народец! За тысячелетия такого не придумали, чего они лет за десять наваяли нам на радость, себе на оргазм. Видите, как блаженствуют?! До костей пробирает.

— Что ж, они только сковороду и придумали? — удивился я, вспоминая, что читывал ужастики куда круче этого древнего сооружения.

— Что вы, что вы, ми-ми-лейший! — обрадовался козлокентавр. — Извольте, провожу… Экскурсию, так сказать по фантазиям человеческим.

— Благодарю вас, любезный хозяин, — решительно отказался я. — Мне этого развлечения и в том мире хватило. Успеха вам в вашем благородном деле очищения и удовлетворения! Позвольте откланяться…

Я стал подозревать, что если не исчезну тотчас в тумане, то и сам на сковороде окажусь.

— У нас не неволят, — гордо ответил козлокентавр. — Свобода и демократия! И права человека!

— Вы бы еще на Киотский протокол внимание обратили, — посоветовал я, удаляясь. — А то чадно тут у вас, вредные выбросы в атмосферу…

— Увольте, батенька, — засмеялся мне вслед распорядитель аттракциона. — Где ж вы тут атмосферу обнаружили?

— Ноосферу, — пробормотал я себе под нос, — ноосферу я имел в виду… Ч-черт! Надо под ноги смотреть, а то угодишь с разбегу в озеро нечистот! Уж их-то ассенизаторы человеческих душ нарыли изрядно…

— Вас проводить? — выскочил из тумана помянутый, утирая с морды черный чадный пот.

— Да нет уж, спасибо, — отказался я от помощи. — Предпочитаю сам мир исследовать.

Остановил меня крепкий удар лбом. В виртуальных глазах потемнело. Очнулся уткнутый лицом в шершавую кору дерева. Кора была более чем натуральная — на ней засыхала кровь с соплями из моего разбитого носа. Утерся, повернулся к миру лицом, а к дереву задом… и тут же сполз этим задом на землю, стараясь провалиться под нее. Не вышло. Наверное, корни не пустили. Или грехи?.. Дело в том, что на толстенной нижней ветке, свесив ноги, сидел страшный, совершенно бандитского вида одноглазый мужик в рогатом шлеме. А перед ним на другой толстой ветке висели в петлях три висельника, раскачивавшиеся на холодном ветру. Разной свежести висельники: у одного уже были выклеваны воронами глаза и пощипаны щеки, у другого вовсе лица не просматривалось, а третий — совсем свеженький, даже гримаса ужаса с лица не сползла и штаны не просохли.

Одноглазый хихикал и приборматывал:

— Ах вы, красавчики мои!.. Листья жизни на древе бытия… Я вот тоже когда-то эдак висел… Хорошо думалось о судьбах мира… И вы подумайте — потом обсудим…

— Эй, папаня! Посторонись! — раздался сверху звонкий мужской голос.

Любитель висельников задрал голову и нацелился на крикуна единственным глазом — на тороидальном облаке восседал здоровенный детина и раскручивал над головой огненный шар.

— Опять ты со своим дурацким молотом, — проворчал отец. — Не надоело?

— Не-а, — засмеялся сынок. — В метании молота тренироваться надо, чтоб отца родного не зашибить.

— Я тебе зашибу! — погрозил пальцем папаня, но отодвинулся от вероятной траектории молота.

Молотометатель гикнул, свистнул и метнул шаровую молнию в несчастных висельников. Только пепел от бедняг просыпался наземь.

Спортсмен довольно засмеялся и притянул молнию за плазменный шнур обратно, а любитель висельников, поморщившись, стряхнул пепел с бороды и посетовал:

— Мог бы и оставить отцу для приятной беседы.

— Да ладно, папаня! — засмеялся легкомысленно сын. — Они тебе их еще немерено-несчитано навешают… А это кто там у корней распластался?.. Повесь-ка его, папаня, а я молотом сшибу, пока еще дрыгаться будет… Так интересней.

Тут я и провалился сквозь землю — получилось, когда приспичило.

И стала мне земля пухом… Туманом то есть.

— У-у-х! — выдохнул я спазм страха. Казалось бы, чего бояться тому, кто умер, да только неизвестно, как здешнее бытие развиваться станет после того, как сумасшедший бог шаровой молнией тебя на кванты разнесет?.. Трансформирует полевую структуру к чертовой бабушке — сам себя потом не узнаешь.

От моего «У-у-х!» туман разбросало по сторонам, и мимо меня с похожим уханьем пролетела струя огнемета. Я шарахнулся в сторону, но жаром меня слегка опалило. Бросился бежать, но путь мне преградила новая огненная струя. Глянул туда, откуда в меня плевали пламенем — наполовину высунувшись из тумана, на меня выпучил буркалы Змей Горыныч. Зелененький он был. На крайних длиннющих шеях покачивались две попыхивавшие огоньком и дымом страшенные головы с громадными, надо понимать, огнестойкими зубами с металлическим отблеском. Третьей головы не было. Вместо нее слепо раскачивалась шейная культя, вполне зарубцевавшаяся.

Я начал выбирать направление отступления. Горыныч явно разгадал мои потуги, потому что разом пыхнул двумя струями огня, не очень мощными, оставив меня внутри пламенного сектора.

Я повернулся лицом к Змею и спросил:

— Ну, чего тебе, уважаемый?

— Третьим будешь? — поинтересовались головы дуэтом.

— А буду! — от души согласился я, чувствуя, что созрел. Астрал достал.

Горыныч спрятал огненные языки и облизнулся обыкновенными. Тоже луженые, что ли — как они его полымя выдерживают? Или куда-то их проглатывает, когда полыхает? Змей полностью вышел из тумана, волоча за собой хвост и сложенные поверх него крылья. Две его рожи выражали полнейшее благорасположение. Но мои виртуальные поджилки тряслись так, что я и забыл, что они виртуальные. Хотя краешком сознания надеялся, что так не бывает, однако кто их знает — вдруг эвереттика права и все мыслимые миры существуют, а я вляпался в один из них? Намысленный большим тиражом…

Шейная культя Горыныча склонилась ко мне приглашающе, а змеиный дуэт предложил:

— Залезай!

Волнистая линия шейных позвонков образовывала нечто вроде седла, и я, не желая раздражать Драконище, резво заскочил в седло, свесив ноги. Культя, распрямившись, вознесла меня на несколько метров, заставив ухватиться руками за нее, дабы не улететь по траектории. Переведя дух, извиняюсь, дыхание переведя, я оглянулся — страшенные головы почти с любовью, ну, во всяком случае, с благодарностью взирали на меня.

— Спасибо, добрый человек! — поблагодарила одна голова.

— Смел ты, добрый молодец, и умен, — добавила вторая. — А то эти богатырчики да рыцарьки от страха начинают мечами размахивать с закрытыми глазами… Испепелять их приходится, чтобы не нервничали. А один дурень прихватил с собой лазерный резак. Мы и опомниться не успели, как одну голову потеряли… Э-эх… Тоже испепелили, но с тех пор тоска — выпить не с кем, а вдвоем — в глотку не лезет. Генетика у нас такая — на троих соображать.

В этот момент крылья горынычевы раскрылись, как-то хитро крутанувшись, и сошлись перед мордами и передо мной подобием стола необъятного. На «столе» красовались три хрустальных кружки с бочонок размером, в которых посверкивала пламенеющая жидкость.

— Изволь отведать, гость дорогой! — указали морды на среднюю кружку, а сами резво ухватили лапищами две крайние. Поднесли к пастям, вдохнули пары и зажмурились от удовольствия.

Я тоже ухватился за рукоять кружки и с трудом стал подвигать ее к себе. Крылья услужливо наклонились, и кружка сползла ко мне, а шея изогнулась таким образом, что я смог сунуть нос вместе с головой в хрустальный бочонок. Пахло, действительно, очень приятно. Я-то был уверен, что мне предлагают самогон, в лучшем случае, спирт подкрашенный, в худшем — бензин-керосин, которым они потом полыхают… Но из кружищи несло свежестью, цветами, травой, березовым соком — сразу всем!

— Что это?! — удивленно возопил я.

— Ты еще не понял? — удивились они дуэтом. — Это ж эликсир вечной жизни! Без него дальше ходу нет. Твое вечное здоровье, добрый молодец! — пожелали они и принялись заглатывать напиток.

Я вздохнул, решаясь, и, сунув голову в кружку, принялся лакать почти по-собачьи, хотя плохо получалось.

Горынычевы морды благодушно рассмеялись, и шейная культя извлекла меня из кружки, опустила чуть пониже, придвинула кружку к краю, а крыло наклонило сосуд аккуратненько, и мне в рот потекла слабенькая струйка, от которой я чуть не захлебнулся. Закашлялся, замахал руками, мне дали передохнуть. Но недолго.

— Я ж лопну! — честно предупредил я.

— Не пиво, не лопнешь! — добродушно рассмеялись страшно симпатичные морды.

И, правда, не лопнул. Не знаю, сколько продолжался процесс пития, но по глоточку-по капельке с горыньей помощью одолел я бочонок. Живот, конечно, раздулся, но не больше, чем от пары-тройки кружек пива. Вот что значит — виртуальное пойло!

— Ну, спасибо за компанию! — поблагодарили головы. — И себе помог, и нас поддержал…

Культя наклонилась, и я скатился с нее, аки Колобок. Выпитое все-таки сказывалось на габаритах.

Змей Горыныч взмахнул громадными зелеными крыльями, удивительно легко взлетел, заложив крутой вираж, и, гогоча в две глотки, скрылся в тумане, ошметья которого тут же залепили мне весь окоем. Меня слегка пошатывало. Эликсир эликсиром, а в голову шибает дай бог, да ноги подкашивает…

Довольно долго я блуждал в тумане, плохо представляя, куда несет меня нелегкая. Хмель понемногу отпускал.

Вдруг послышались патетические раскаты органа. Бах… тиби-да-ах… Наслушался я его и в соборах, и в записях. Нравилось нам с женой воспарять этак… Пошел на звук. Недолго шел — расступился туман, образовалось громадное светящееся пространство вроде внутренней поверхности шара, по которому под музыку воспаряли или парили на облакоподобных крыльях белоснежные человекообразные летуны без одежд и первичных половых признаков. То ли андрогинны в бесполом варианте, то ли андроиды летучие, то ли ангелы. Облачка без штанов… Красиво у них получалось под музыку. Не как стрижи шастали «вжик-вжик», а в соответствии с гармонией и вдохновением. Залюбовался я пространственным балетом. А в центре сферы за большим пультом, как у органа, сидел крупный седовласый и седобородый мужчина атлетического сложения в белом фраке и, неотрывно глядя на пюпитр, непрерывно перебирал клавиши и педали органа. Со всех сторон сферы летели белые листочки и друг за дружкой ложились на пюпитр. Сначала я думал, что это снег идет или белые перышки с ангелов осыпаются, но, подойдя поближе, обнаружил, что это нотные страницы. Их извлекали из пространства летающие существа и направляли по адресу. А Органист исполнял музыку, на них написанную. Выходит, не танец это был, а работа… Красиво работали летуны!..

По мере того, как я приближался к пульту, Музыкант переключал взгляд с нотных листов на меня, и, когда я встретился с его взглядом, то и сам чуть не взлетел рядом с ангелами. Только я был разноцветный, как попугай, и нарушил бы их благолепие. Да Органист и придержал меня взглядом, не отпуская и не прерывая при этом своей игры.

— Здравствуй, Вечный Скиталец! — приветствовал он меня. — Да забрезжит пред тобою цель!

— Здравствуй, Музыкант, кто ты? — ответил и я.

— Я — тот, кого нет, и тот, кто всем нужен, — объяснил он загадкой и сопроводил ответ аккордом.

— Тогда ты не можешь не существовать, — сказал я. — Тот, кто всем нужен, материализуется.

— Я и есть, но здесь, а не там, где меня желают видеть, — грустно улыбнулся он, словно извиняясь. — Вот — отвечаю на мольбы страждущих, — показал он движением головы на нотные листочки и извлек из органа удивительной красоты звуки.

— А там тогда кто? — удивился я.

— А это тебе лучше знать, — вздохнув, ответил он. — Ты — часть, а я — продукт…

Я не совсем понял, что он имел в виду, но начинал догадываться.

— Ты никогда ни о чем не просил меня, ибо не верил, — продолжил он. — Не хочешь ли попросить сейчас?

— Пусть тем, кого я любил, и кто меня любил там, будет хорошо, — не задумываясь, попросил я. — Облегчи их страдания и научи радоваться мгновению всю оставшуюся жизнь. Ну, и привет от меня… Только чтоб они не испугались…

— А для себя?

— Это и есть для себя, — улыбнулся я. — Разве я еще не обрел все?

— Все еще никто не обрел и нескоро обретет, — кивнул он. — Но ты прав: ты имеешь больше, чем я могу тебе дать. Иди с миром и вспоминай обо мне… Впрочем, ты не умеешь забывать.

Я сделал шаг.

— Стой, — окликнул он.

Я обернулся. В его глазах было столько тоски и… мольбы.

— Ты не хочешь поменяться со мной? — с надеждой спросил Органист.

— Нет, — прикинув перспективы, ответил я. — У меня всегда было плохо с музыкальным слухом. Да и разве это возможно?

— Иногда да, — кивнул он. — Ты — одна из возможностей…

— Нет, — более решительно отказался я. — Это нечестно: не верить там и стать здесь. Это было бы издевательством над теми, кто верит. Они тебя создали, они пусть и решают твою судьбу. И свою заодно, как я понимаю.

— Иди, — согласился он. — Да наполнит тебя гармония мироздания!

Ангелы подхватили меня под грешны рученьки и вынесли к границе Сферы. Подтолкнули слегка в спину, а там я и сам дорогу обрел. Некоторое время еще доносились отголоски органа — мольбам несть числа…

Мне показалось, что путь мой в Астрале подходит к концу. Даже почувствовал, что волен покинуть сию юдоль несбывшихся надежд, но нечто меня еще удерживало здесь. И я упрямо шел сквозь туман.

На самом деле, я знал, что меня удерживает, но боялся признаться в этом себе. Не предполагал, что исконно мужская трусость останется при мне и в мире ином… Но здесь, в Астрале, я еще не вполне солитон, еще мужчина, хоть и виртуальный. Интересно, виртуальные дети у виртуальных мужчин и женщин родятся? Воистину — неистребимая козлиность!

Свершение в моей воле. Но я все не мог решиться, боялся увидеть не то, на что надеялся. Шел и шел сквозь туман, шел и шел…

И разверзся туман, и воссияло солнце, хотя по логике ему здесь неоткуда было взяться. И на пороге нашего дома меня встретила Она — жена моя возлюбленная, но не в том возрасте, в каком я ее оставил, а в каком встретил — юная, прекрасная, полная светлых надежд и веры в счастливое будущее со мной. Не думаю, что сбылось больше одного процента ее великих планов, но мы любили друг друга до самого конца. Моего. А разве сейчас все кончилось?.. Она протянула ко мне руку, и я понял, что если сейчас войду в этот дом, то уже никогда из него не выйду.

А зачем мне выходить? Для каких-то гипотетических вселенских целей? Кто их ставил и какой в них смысл? Не есть ли этот вселенский смысл и его цели — иллюзия? Иллюзия бессмертия и бесконечного круговорота жизни. Не есть ли истинная цель — этот дом и наше единство в нем до скончания веков?..

Сильно-сильно защемило сердце. Я протянул руку, наши пальцы встретились… Соло скрипки!.. Струнные рыдают… Сердце трепещет… Душа поет… Вот оно — райское блаженство!

Но что это? После моего прикосновения с Ней стало что-то происходить: сначала будто туманом легким подернулась, потом стала полупрозрачной, а затем черты Ее и фигура принялись изменяться. Как в кино — эффекты компьютерной графики. Руки мои, естественно, упали по швам. И перед моим изумленным взглядом проявилась моя Последняя Любовь, которая печальная черта и отчаянный прыжок из бренности в бессмертье… Похоже, допрыгался…

— Не ожидал? — спросила она.

— Надеялся… — ответил я. — Очень хотел встретить вас обеих. Но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. В жизни так не бывает, только в мечтах.

Она улыбнулась и превратилась обратно в Первую Любовь. Та мне тоже загадочно улыбнулась. И опять вернулась в облик Любови Последней. Я хмыкнул. Женщины любят такие игры. Морочить нам голову — их любимое развлечение.

Теперь Последняя Любовь протянула мне руку. Я принял ее с волнением.

— Входи же, — пригласила Она. — Там ждет тебя сын.

От неожиданности я отдернул руку. Какой, вашу Машу, сын?! У нас не было сына!.. Я о нем только мечтал, но не мог позволить себе такой роскоши на склоне лет. Хорош бы я был, оставив его сейчас сиротой!.. У меня только дочь, взрослая…

— Как-кой сын? — спросил я вслух.

— Наш, — ласково улыбнулась Она.

Мои ноги вросли в землю или в туман, и я не мог сделать ни шага.

— Пусть… он… выйдет… — пробормотал я умоляюще. — Я… не могу…

— Сына-а, — позвала она, не называя имени. — Иди сюда! Папа зовет…

Пауза была хорошо выдержана, а потом Он появился сразу — возник в дверях. Мальчонка лет пяти. Когда успел? В чистом костюмчике: рубашечка, шорты, сандалики. Возник и уставился на меня вопросительно. Ну, и глазищи!.. Только в кино крупным планом снимать. И, главное дело, не мигая, смотрит. Минуту, может, две в гляделки играли. У меня даже глаза от напряжения заслезились. Я узнал его — точная копия меня в таком возрасте. Будто с моей детской фотографии сошел. Правда, одежка другая, по нынешней моде. Вопросительно и укоризненно смотрел на меня сын. В чем я провинился-то?

— Ну, входи, входи, — ласково подталкивала меня в спину Последняя Любовь, она же, как чувствовал, и Первая.

Возможно, я и вошел бы, но ноги так и оставались вросшими в то, на чем я стоял, а взгляд сына уперся мне в глаза и, казалось, отталкивал меня.

Он прав, вдруг отчетливо осознал я. Женщины добры, ибо любящи, им не понять.

Я протянул руку, желая похлопать сына по плечу, он отстранился. Молодец — настоящий мужчина.

Я вздохнул и сказал:

— Прости меня, сын, прости за то, что не дал тебе жизнь…

И увидел по его глазам, что он понял меня. А простить? Такое разве можно простить?! Я и не надеялся.

— И вы простите, любимые, — повернулся я к Женщине своей мечты. — Мне пора, труба зовет, Мальбрук в поход собрался… Вам нужен другой, он там, в доме, ждет вас. Он от мира сего, а я — от другого. Спасибо, что вышли проводить меня.

Женщина молча обняла меня, перетекая из одного облика в другой, от чего тело ее казалось пульсирующим и удивительно ласковым.

— Возвращайся, — прошептала она мне на ухо. — В этом доме тебя всегда ждут.

— Я знаю. Но я и не ухожу, лучшая моя часть остается с вами. Говорю же: он уже там, в нашем доме…

— Да, — кивнула она и прощально горько-грустно поцеловала меня в губы. — Но ты нам нужен весь… Мы будем ждать. Иди…

И я пошел опять в туман. Не выдержал — оглянулся. Женщина с любовью и надеждой смотрела мне вслед, а сын, не мигая, укоризненным взглядом толкал меня в путь. Заслужил и принял…

Туман стал истончаться, пока не рассеялся вовсе, оставшись за моей условной спиной облачным фронтом. А я опять ощутил себя волновой структурой, и предо мной раскинулся бескрайний океан, покрытый множеством шишастых волн. Правда, эти «шишки на ровном месте» были одиннадцатимерными, потому описать их можно только формулами, которым здесь не место. Всяк представляет в меру собственной топологической испорченности…

Мои недавние астральные псевдочеловеческие эмоции теперь стали тем, чем и были в сути своей: информацией, не отражающей объективной реальности, а являющейся формой существования реальности субъективной. У нее свое место в мироздании, но к моей дальнейшей судьбе она уже никакого отношения не имеет.

Теперь я знал о существовании множества таких «домов» в Астрале, которые остались от прежних моих жизней, и куда я мог при желании в любой момент вернуться. Только подобных желаний не возникало. Там жили мои отражения. Возможно, когда-нибудь, в конце Пути, они мне понадобятся, но я знаю, что это будет нескоро.

А пока я постепенно начинаю ощущать свою включенность в эту грандиозную информационную систему, заново привыкаю чувствовать себя частью океана. Странное чувство — почти, как любовь. Всеобщая… А ведь сейчас я вспоминаю себя не только человеком, но и рыбой, и птицей, и зверем. Все это во множестве видов, родов, типов, классов и т. д., и т. п. А человеческое пробивается. Царь природы, блин…

Но при этом всеобщем соитии все равно все мои жизни с их последствиями остаются моей заботой, вселенский мультисолитон лишь задает общее направление движения. Мы — волны жизни, стремящиеся к резонансу, но он возможен, только когда все характеристики совпадут. А пока все мы живем своей жизнью, подпитываясь общей энергией. Потому и не затухаем. А резонанс? Не знаю, возможен ли он? Да и нужен ли? Потому что при резонансе выделятся такие энергии, что все погорит радужным пламенем. Предположительно, именно тогда возникнет новое Мироздание, которому понадобится новое зерно жизни. Мы и есть эти самые «зерна», из коих должны вырасти все формы живого в новых мирах, которые просто обязаны быть лучше прежних. Лучше — значит: во-первых, счастливей (счастье — духовная гармония с мирозданием), во-вторых, неуязвимей перед космическими катаклизмами, которым несть числа, в-третьих, многомерней. Разумная жизнь должна овладеть всеми измерениями Мироздания с тем, чтобы разумно его организовать и перейти на более высокие уровни бытия. Ну, это если нашему супермультисолитону удастся всеобщий резонанс… Есть такая гипотеза «панспермии» у человечества — вот над спермой и работаем. Над собой то бишь.

В идеале человек, или любое другое разумное существо, должен воспринимать информацию так же, как ее воспринимает его освобожденная душа, включенная в сложнейшую полевую структуру мироздания. И использовать эту информацию для усовершенствования материальной сферы.

Только останется ли он после этого тем, кем был?

Вот так постепенно идет моя самоидентификация, я познаю, кто я есть, и куда меня несет…

Главное — это восстановление индивидуальной динамической памяти о своих прежних воплощениях во всех мирах, во всех временах. И моя полевая сущность некоторое время вибрировала от волнения — я даже начал опасаться, что частоту моих собственных колебаний собьет, но все-таки устояла частотулечка моя. Амплитуда только выросла. Число и качество прожитых жизней ее и определяет. И в положительную сторону, и в отрицательную.

А когда самоосознание завершается, я приступаю к анализу того, что натворил за свои жизни. Печальная иногда прорисовывается картинка. Вплоть до необходимости аварийного воплощения — для исключения вредных мутаций в направлениях, противоположных цели или, просто, тупиковых вариантов. Да и духовные ориентиры цивилизаций частенько принимали такие уродливые тенденции, что это начинало корежить и выворачивать наизнанку информационные поля душ. Приходилось воплощаться Духовным Учителем. Чаще всего с ним обходились очень грубо, но зерно он оставлял. Иногда прорастало. Духовное самосовершенствование — задача вселенская. И основная ее часть осуществляется здесь — на полевом уровне, а потом, при воплощении, полевые настройки превращаются в биохимические, исправляющие генетический код потомства на следующий период. А генетическая информация запоминается на волновом уровне. Круговорот информации в природе — и все благодаря информационному полю.

Собственно, уяснив задачу, я и занялся самоанализом на своем уровне, дожидаясь настоятельной необходимости воплощения в каком-либо из миров. Хотя на первых порах меня к этому совершенно не тянет.

Духовное часов не наблюдает… И времен не замечает при четырех-то измерениях времени. Но у тех, кого я оставил, оно шло.

И я по свежей памяти подглядываю за жизнью своих последних ближних. А ведь я, свежепреставившийся — прадед в четвертом колене своей жены и в седьмом — самого себя. Воплощался для генной коррекции. Что получилось, посмотрим на внуке, когда подрастет, и на правнуках.

Жена, установив памятник на моей могиле, через год окончательно переехала к дочери на Камчатку и налаживает социальные и духовные контакты с внуком. С трудом, надо сказать, потому что она была для него чужой бабкой. Я видел, что она переживает, но меня это, как я обнаружил, уже не трогало. У дочки обнаружились конфликты с мужем, который все откровенней спивался. Мне и это оказалось безразлично: скорей сопьется — раньше дочь освободит для иных вариантов жизни, да и сам быстрей вернется к «настоящей» работе. Наверное, он и пьет, чтобы ускорить процесс возвращения?

Моя Последняя Любовь нашла свою Долгожданную, как я и желал ей. Теперь сможет осуществить то, зачем воплощалась. Но и этот факт я констатировал без особых эмоций. Только взгляд сына постоянно прожигал насквозь мою волновую сущность. Особенно, когда я видел Ее. Поэтому старался делать это реже, лишь теперь осознав, что, струсив, не полностью выполнил свою задачу в этом воплощении. И другой возможности уже не будет… А родила она все-таки сына. Только он совсем не был похож на меня.

Я начал наблюдать не функционально, не как духовный контролер (рано еще контролировать), а по ностальгическим мотивам. Но потом, примерно через год их жизни, поймал себя на том, что слежу за ними по инерции, а не по истинному интересу. И все реже ощущал в себе малые резонансики сочувствия. Все скучней и скучней их жизнь становилась для меня. Пустыми казались все их хлопоты, потому что суета и есть…

На самом деле, все жизни — копии друг друга с небольшими случайными отклонениями. Родился, жил, умер, так и не осознав, зачем жил. Душа знает, человек — нет. Потому что лишнее знание будет мешать исполнить задуманное. А все случайные отклонения оседают в Астрале как малоинформативный мусор. Скука…Особенно, при четком знании, насколько все эти жизни функциональны, подсобны, промежуточны.

Однако я никогда прежде ничего подобного не испытывал. А относился с живейшим интересом к последствиям своих воплощений. Ведь они же — содержание моей солитонной жизни, назначенной быть судией и исцелителем.

Смешно, наверное, приписывать полевой структуре человеческие эмоции, но, надо полагать, то, что я называю скукой — некий волновой аналог человеческого чувства, возникающий при отсутствии внешних возмущений. И откуда им взяться, если всяк занят множеством своих жизней, и нисколько не интересуется чужими. Смысла нет интересоваться — вредные помехи. Опять противоречие: мы же коллективно творим, давно и прочно переплетены своими жизнями, потому и составляем единый мулитисолитон! Что-то со мной не то…

Прошло еще несколько человеческих лет.

Параллельно со вселенским всевременным соглядатайством я спокойно наблюдал, как умирает моя бывшая жена. Как истинно святая преставилась — во сне последнем, в вечность переходящем. Без мук и мелодрамы вокруг. Это в ее стиле.

Душа ее, в путь изготовившись, исправно транслировала информацию. Тоненькая ниточка-лучик связи осталась. Она и сигналила.

Увидела она в этом сне меня — будто бы звал я ее, и пошла на зов, поспешила, давно дожидаясь. Только не звал я никого. Это был ее астральный я, ею созданный для себя, чтобы с ума не сойти в одиночестве душевном.

Зачем мне ее звать? На Земле мы нашу общую задачу выполнили: в результате нашего полевого резонанса родилась новая полевая структура с заданными нами еще здесь до воплощения характеристиками — душа дочки.

А здесь… Явится — своим участком займется и мне от этого амплитуды ни убудет, ни прибудет да и длина волны не изменится.

Это еще если она доберется досюда, а не притормозит в Астрале. Такое с нами случается изредка: промежуточное искажение информационного потока с потерей направления. Я и сам чуть было не зашел в дом… А ведь она не удержится, если я тамошний позову. Побывав здесь, удержалась бы, а прямо из человечности…

А внук плакал на ее похоронах, горючими слезами заливался. Успел полюбить — с болью души разлучались.

В общем, пожелал я ей не сбиться с пути истинного и занялся своей вселенской текучкой, отправив эпизод в архив.

А потом я начал слепнуть. Или глохнуть? Ко мне стала хуже поступать информация из плотных (или плотских?) миров, необходимая для функционирования. Сначала перестали прослеживаться некоторые генеалогические линии, очень уж замысловатые и многокомпонентные из-за древности их начал. Потом принялись подергиваться туманом и свеженькие, относительно простенькие. В конце концов, и вовсе заклинило, заткнулось — потерял я связь со своими мирами и потомками, оставшись один на один с мирозданием.

Я принял это равнодушно, типа — баба с возу, кобыла вскачь, и двигался туда, куда нес меня сверхмультисолитон вселенной. Поначалу это было похоже на покачивание на океанских волнах, почти блаженство. Но и для человека сие занятие остается удовольствием полчаса, а потом начинаются проблемы: ручки-ножки зябнут, пить-кушать хочется или, наоборот, в туалет «по большому»… И у меня положительные эмоции быстро закончились. Получается, что у души тоже есть свои «физиологические» потребности. И главная из них — включенность в процесс жизни. Собственной жизни, которой я, оказывается, лишился. Да нет, как же лишился, когда процесс мышления продолжается: мыслю, следовательно, существую… Но это — то же, что быть свечой, которая не горит, или водой, не утоляющей жажды.

Услужливое Информационное Поле Мироздание подсказало мне, что такое с нами, солитонами, случается — выпадаем из своих мультисолитонов, продолжая индивидуальное движение в свободном полете. Душа освобожденная, называется… Свобода — это одиночество… И меня охватила такая тоска, что и вовсе исчезнуть захотелось. Ну, зачем мне это бессмысленное блуждание по одиннадцатимерной бесконечности, замкнутой на себя?

Какое занудство: и это оказалось обычным явлением в душеведении — усталость души, информационное переполнение памяти и каналов. Рекомендуется впадение в нирвану — слияние с Мультисолитоном Абсолюта, впитывающего всю информацию мироздания и замыкающую ее в себе. К свободным волновым структурам типа меня она, эта информация, не поступает, и что с ней происходит внутри Абсолюта, никому из нас неведомо — другой информационный уровень. Абсолют — информационный коллапсар. Остатками разума я понимал, что меня повышают в статусе, призывая к себе, но почему-то эти остатки сопротивлялись любезному приглашению. То ли они цеплялись за прошлое, то ли сопротивлялись будущему — очевидной потере индивидуальности и завершению этапа бытия.

Я чуял притяжение Абсолюта, которому ничто и никто не способен сопротивляться, но ощущал искорками и тоненькие ниточки связей с прошлой жизнью. Откуда они? Жена умерла, а с ней ушел в память наш семейный мультисолитон, дюпрасс, так сказать. Или я ошибаюсь?.. Последняя любовь меня забыла. Или я опять ошибаюсь?.. Дочь тоже своим занята. Да и обе они еще живы, так что здесь не играют. Все, в том числе, и последние мои воплощения со своими последствиями отключены от меня. Но я же чувствую, что имею два пути: очевидный — рекомендуемый, и сомнительный, призрачный — нежелательный… Даже и называть его — дурной тон в приличном полевом обществе.

Какая простенькая бифуркация: остаться существом (человеком в полевом смысле) или стать Богом… Впрочем, нет — термин дискредитирован, правильней — стать Абсолютом Вселенского Знания. Вариант Абсолюта, надо полагать, неизбежен, потому что Абсолют довлеет над всем, но и человеческое почему-то хочется испытать до конца.

А может, ну его? Чему бывать, того не миновать… Какая разница — когда? И там занудство, и тут нудятина… Наверное, в Абсолюте я перестану их ощущать, потому что стану Им? Но если в Нем слиты те, кто, можно сказать, умер от скуки, то не есть ли Абсолют одна Абсолютная Скука? Хотя это уже будут проблемы не мои, а Абсолюта.

Я сдался — мы бессильны перед смертью там, бессильны и перед бессмертием здесь. Пусть уж наступит — и больше никаких забот. Или у Абсолюта абсолютные заботы?

У коллапсара, как и положено, оказалась крепкая хватка. Я ее сразу ощутил, как только решил сдаться. Меня неудержимо повлекло к Нему, но вдруг в самый последний момент какими-то остатками моих волновых инстинктов меня выдернуло из воронки коллапсара, и я обнаружил себя в тумане. Это даже не квантовая телепортация, а свертка лишних измерений — Астрал существует в шестимерной проекции.

Я сразу понял, что нахожусь именно в нем, потому что он и был вторым подразумеваемым выходом из ситуации, призрачным и нежелательным. Но почему же инстинкты сунули меня сюда?

На последнем прямом пути из жизни в бытие я был здесь в ощущениях псевдочеловека. Сейчас же оставался нормальным солитоном со стандартным набором сенсоров и манипуляторов. Информационных, естественно. И ощущал Туман не как большую тучу, а как экран, еще больше ограничивший доступ ко мне внешней информации. Ну, вот — против чего боролись на то и напоролись. Что есть информационная полевая структура без информации?

Сам я не имел цели, не осознавал ее, но движение продолжалось. И постепенно мое ощущение тумана менялось: я все отчетливей видел его тучей, как при недавнем посещении. А это означает?.. Это означает, что, ограничившись в информации, я постепенно превращаюсь в псевдочеловека, то есть в его информационный образ.

И вот я ощутил почву под ногами. И со страхом начал догадываться, куда меня эти ноги ведут… Все правильно: кто не хочет быть в Абсолюте, оказывается на мусорке.

Туман становился прозрачней, шаги короче. Я притормаживал. Развиднелось.

Он стоял на крыльце Дома и вопросительно смотрел на меня. Я остановился. Правильно — здесь надо выдержать паузу, поиграть в гляделки. У него это получалось гораздо лучше, чем у меня. Я первый опустил веки — тяжесть вины придавила.

И все-таки я пошел к нему. Я понял, что хочу этого. Всегда хотел, даже когда был здесь на пути Туда, но мои солитонные устремления тогда оказались сильней внутренней потребности, которая еще только начала рождаться. Теперь я созрел.

Да, мы бессильны изменить что-то на оставленной планете в мире живых, да, мы бессильны противостоять своей полевой сущности в исполнении ее вселенского предназначения, да, мы бессильны против притяжения Абсолюта, когда информационно исчерпываем себя — мы везде бессильны. Но уж в мире, созданном только нами — нашей фантазией, мечтами, надеждами, нашим интеллектом, наконец, — в этом-то мире, ладно, скромней — в этом Доме я, пусть не царь и бог, но Хозяином-то должен быть! Я хочу быть Хозяином этого Дома…

— А где мамы? — деловито поинтересовался я, подозревая, что тех, кто встречал меня здесь, давно уже нет — они из другой мечты.

— Мамы еще не пришли, — пожал он плечами. — Ждать надо…

— Хорошо, — кивнул я. — Будем ждать… Ну, веди меня в дом.

Он испытующе посмотрел на меня, но ручку протянул. Мы вошли в дом.

И тут ко мне вернулось зрение: я увидел, где сейчас наши мамы…

А мы уже дома, мы подождем… И будем дружить домами…