Дух времени (Zeitgeist)

1

Лето в Стамбуле. Свежемолотый кофе в надраенной ручной мельнице из чеканной меди. Густая вонь, смесь химии и мазута, в разрушенном кафе. Старлиц чуял горячий карамельный дух взрывчатки, еще пробивающийся сквозь запах спекшегося металла и горелых обоев, сквозь цементную пыль.

— Где девчонки? — спросил турок.

— Развлекаются на Кипре.

— С греками?

— Ни в коем случае, — успокоил его Старлиц. — Они в веселой части Кипра. В турецкой части.

Турок улыбнулся. Сняв крышку с кофейника, он всыпал туда большую ложку бурого сахара.

Старлиц откинулся в кованом кресле, сложил пухлые руки поверх сиреневого жилета. Он и турок дружелюбно молчали, пряча глаза за модными солнечными очками и наблюдая за закипающим кофейником.

Турок, представившийся Мехметом Озбеем, был молод и красив, как кинозвезда. Впечатление мужественного шика подчеркивали итальянские кожаные брючки и пиджак из верблюжьей шерсти.

Старлиц пребывал в безмятежном настроении. Местные события вполне его устраивали. В его пестрой карьере были времена, когда он примчался бы в Стамбул двумя днями раньше взрыва автомобиля со взрывчаткой, раскрыл бы заговор и его участников, любовался бы древним городом, снова попавшим в плен фаталистическому напряжению оттоманского прошлого.

Но теперь, в самом конце двадцатого века, Старлиц повиновался обстоятельствам и испытывал от этого наслаждение. Он прибыл в Стамбул двумя днями позже взрыва. Катастрофа уже миновала, наступил черед профессионального устранения ее последствий. Скучающие турецкие полицейские лениво измеряли чудовищную воронку желтыми металлическими рулетками. Безразличные уборщики наметали горы битого стекла. Стамбульские модницы в нарядах от Шанель и в толстых золотых цепочках пытались что-то разглядеть в витринах, забранных вдоль всей улицы фанерой вместо вылетевших стекол.

Банальный домашний терроризм не стал для Мехмета Озбея поводом отменить деловую встречу. Иссеченное осколками кафе было почти пустым, но молодой поп-антрепренер прибыл вовремя — аккуратный, чисто выбритый, собранный, с белым чемоданчиком из телячьей кожи. Выбранное им кафе не потеряло очарования даже от взрыва, который оставил заведение без витрины. Официанты сдували с Озбея пылинки, растроганные его снисхождением к их затруднениям. Они то и дело подкрадывались к нему на цыпочках, предлагая с лакированных подносов ломтики дыни и пахлаву.

Молодая женщина, шедшая мимо кафе, заметила Озбея, замешкалась, плененная его красотой, и врезалась в полосатое полицейское заграждение.

— Моя подружка Гонка мечтает познакомиться с девушками из вашей «Большой Семерки», — сообщил Озбей вальяжно.

— Уверен, что это можно будет устроить.

— Особенно ей нравится Француженка.

— У каждого есть в «Большой Семерке» своя любимица, — согласился Старлиц.

— Француженка самая одаренная, — рассудительно проговорил Озбей. — Она почти певица.

— У нее манера певички из кафе с парижского Левого берега, — подтвердил Старлиц.

Они позволили пене в кофейнике по традиции подняться раз, другой, третий. Старлиц радовался, что украл у приближающейся смены тысячелетий это редкое мгновение. Он ценил шанс перевести дух среди шума отмирающего века. Это шло ему на пользу, как кислородная подушка.

Озбей снял с горелки кофейник с чеканкой и с преувеличенным рвением исполнил ритуал наполнения чашек.

— Почему в «Большой Семерке» нет русской участницы? — спросил Озбей, отставляя кофейник. — Ведь теперь официально существует «большая восьмерка». Вместе с Россией.

— Странная вещь, — откликнулся Старлиц, принимая свою чашку. — Никто никогда меня не спрашивает, почему в группе нет русской девушки. За исключением самих русских.

— А вы не любите русских, мистер Старлиц?

— Почему же, я их обожаю, будь им пусто, — вежливо отозвался Старлиц. — Просто у русских неправильный коммерческий подход. Они по-прежнему думают, что поп-группа должна торговать музыкой.

Озбей снял солнечные очки, картинно сложил их и убрал во внутренний карман пиджака. Подняв блестящую чашечку, он глянул на Старлица поверх ее золоченого ободка.

— «Продажа всей концепции», — процитировал он.

— Совершенно верно. — Старлиц сделал глоточек, жмурясь от удовольствия. Восхитительный кофейный вкус, тонкий оттенок кардамона. Дела шли отменно.

Озбей склонил набок голову с безупречной прической.

— Мы продаем всю упаковку. Вместе с парафином.

— Таков дух времени, — вздохнул Старлиц. — Дух постмодернизма, так сказать.

— Например, у нас хорошо расходятся пластмассовые куколки.

— Участницы «Большой Семерки» в уменьшенную величину, — поправил Старлиц турка.

— Популярнейший товар у детей. Вместе с блеском для губ, свечами, огромными башмаками.

— Еще чудо-бюстгальтеры «Большой Семерки», их колготки. На всех этих штучках мы и вылезаем.

Озбей поставил чашку и подался вперед.

— Кто поставляет вам одежду?

— Главным образом Индонезия. Вернее, поставляла до валютного кризиса.

Озбей оперся локтями о сверкающий мраморный столик.

— Мой дядя-министр заинтересован в торговле турецкими аксессуарами. Он очень влиятельная фигура в турецкой промышленности.

— Надо же! — Старлиц задумчиво поскреб двойной подбородок. — Чрезвычайно любопытно.

— Мой дядя-министр обладает большим влиянием в Турецкой Республике Северного Кипра.

— Республика — крайне интересное место. — Старлиц тоже подался вперед. — Пробыв на турецком Кипре всего неделю, я понял, что это страна огромных возможностей. — Он насмешливо поднял мясистую руку. — Знаю, знаю, некоторые утверждают, что на греческой части лучше развита туристическая индустрия. Но, на мой взгляд, греческий Кипр — это вчерашний день. Там перестарались и уже исчерпали свои возможности. Все эти ночные клубы, разгул, большие круизные суда из Бейрута…

— Позвольте мне показать вам «Меридиен», — сказал Озбей. — Это казино Тургута Алтимбасака в Гир-не. Заведение очень… как сказать по-английски?

— Изысканное?

— Да! Очень изысканное, место сбора плейбоев со всего света. Господин Алтимбасак — друг моего дяди. Там можно спокойно играть в азартные игры. Вы бы смогли там развернуться, мистер Старлиц.

Старлиц обдумал это смелое предложение. Оно пришлось ему по вкусу.

— Зовите меня Лех, — разрешил он.

— Согласен. — Озбей улыбнулся. — А вы зовите меня Мехметкик. Это все равно, что Джонни.

— Мехметкик, друг мой, будем откровенны. — Старлиц растопырил пальцы. — Раньше мы в «Большой Семерке» были очень недовольны ведением наших оффшорных счетов на Джерси и Бимини. Потом вы обратили наше внимание на банки на турецком Кипре. Ваш дядя-министр здорово нам помог. Теперь все идет как по маслу, без всяких проволочек. Мой бухгалтер совершенно счастлив.

— Счастливые бухгалтеры — это очень хорошо, — сказал Озбей. — Всем бы нам иметь счастливых бухгалтеров.

— Сотрудничество принесет нам счастье, — предсказал Старлиц. — Главное, никогда не забывать первое правило «Большой Семерки».

— Что все должно закончиться до наступления двухтысячного года?

Старлиц довольно откинулся в кресле.

— Мехметкик, я понял, что вы особенный человек, как только вы переслали нам письма фанаток группы.

Озбей удовлетворенно кивнул. Наконец-то разговор коснулся его излюбленной темы.

— Все мне говорят, что я особенный, — проговорил он. — Дядя-министр, жена, подруга, многочисленные друзья в мире поп-бизнеса — все твердят о моем необыкновенном даре.

Старлиц наблюдал за турецкой домохозяйкой, обмотавшейся по оплошности желтой полицейской лентой.

— Понимаю, — пробормотал он.

— Вы не согласны, что у меня дар?

— Полностью согласен, Мехметкик. Достаточно на вас взглянуть. Это сразу бросается в глаза.

— Вы тоже одаренный человек, Лех, — сказал Озбей, довольно выпрямляя спину. — Это очевидно.

Старлиц покачал головой, Озбей сверкнул глазами.

— Не скромничайте! Мне шепчут со всех сторон: Легги Старлиц больше чем бизнесмен, он имам, гуру бизнеса, как говорят в Силиконовой Долине.

— Это все профессиональные сплетни. Музыканты очень суеверны. Всем им не дает покоя приближение нового века.

— Вам известно будущее? Говорят, что да. Старлиц пожал плечами.

— Пожалуй. Отчасти. Недаром я изучаю потребительские тенденции. В поп-индустрии без этого никуда. Демографический анализ, графики спроса. Здесь не обойтись без Интернета.

— Значит, вы действительно знаете будущее?

— Магический кристалл — игрушка для простофиль. — Старлиц нахмурился. — Если вас интересуют сверхъестественные силы, найдите, где отмывать деньги. Вот где можно творить чудеса!

Озбей насупил брови, изящно ухватил ломтик дыни, но передумал ее пробовать и аккуратно вернул на поднос.

— Трудно высказывать глубочайшие истины, говоря на разных языках. Тайное знание сопротивляется словам. В жизни много важных секретов, которые так и остаются нераскрытыми.

Старлиц громко пыхтел, но хранил молчание. Заполняя паузу, он наблюдал за турецкой вороной, ковылявшей по крыше кафе, — припорошенной пылью, содрогающейся от жадности, с похожими на наконечники пуль глазками воровкой с помойки. Старлиц незаметно бросил кусочек дыни на пол, надеясь, что крылатая бестия поймет намек. Озбей вертел в руке кофейную чашечку.

— Прошу вас, признайтесь, что вам доступны эти тайные истины, для которых у меня не хватает слов.

— Лучше закройте этот сосуд крышкой, Мехмет, и не подходите к нему близко.

— Но ведь мы деловые партнеры! Мне нужна уверенность, что вы понимаете. Я должен быть понятен с самого начала. — Озбей вздохнул и понизил голос. — Я — могущественный тайный владыка глубинной реальности современного мира.

— Я в курсе! — Старлиц устало поморщился. — Настолько в курсе, что можете даже не уточнять, что мне это послышалось.

— Мы с вами можем по желанию нарушать законы природы. Мы — великие посвященные со сверхъестественными способностями, которые глупцы назвали бы фантастикой. — Он уставился на Старица. — Я говорю лишнее?

— Мехметкик, в этой части мира для улучшения сбыта полезно прикинуться дервишем, но у меня всемирный охват, так что меня увольте. Вы — крупный бизнесмен с обширными местными связями, за что я вас очень уважаю. Ограничимся взаимным уважением и рукопожатием, а более глубокие истины оставим под ковром, где им самое место.

Озбей выглядел разочарованным, как ни пытался это скрыть.

— Вижу, вы пожаловали ко мне в город Стамбул, чтобы обсудить покупку ковров. С Легги Старлицем можно говорить только о деле. Очень хорошо. Я хозяин, вы гость. Я буду вежлив и больше не скажу ничего лишнего.

Старлиц снова отмолчался. В воздухе плыл сильный запах кофе и роз. Озбей проворно схватил чашечку Старлица.

— Раз я ваш хозяин, позвольте вас развлечь. У нас в Стамбуле сохранилась старинная традиция — угадывать будущее по кофейной гуще.

— Я еще не допил, — возразил Старлиц.

— Я большой мастер гадания. — Озбей с угрожающей ухмылкой покачал чашечкой, взбалтывая осадок. — Что ждет вас в будущем, Легги Старлиц? Сейчас узнаем.

— Не нужно проделывать это со мной, — предупредил его Старлиц.

— Не учите меня, что мне делать и чего не делать, — спокойно ответил Озбей. — Я не ваша несовершеннолетняя поклонница. Я очень хорошо знаю, чего хочу. Гораздо лучше, чем вы.

Озбей погрел кофейную чашечку в ладонях, потом осторожно заглянул внутрь.

Чашка была пустой и девственно чистой.

Черная резиновая лента багажного транспортера ползла как бы сама по себе, внушая суеверный ужас. Одуревшие от смены часовых поясов пассажиры сбились в безмолвные кучки, дожидаясь своей поклажи, как усталые приверженцы отмирающей религии — даров свыше.

Мимо Старлица безмолвно проскользнуло видение: мягкая шляпа из серого фетра, длинный полупрозрачный дождевик, свисающий с костлявых плеч, две камеры в чехлах, сложенная тренога, громоздкий жилет фотографа и штаны с множеством карманов. Все вместе слонялось по аэропорту в нелепых обезьяньих кроссовках.

Старлиц отбросил глянцевый журнал и поднялся с красного пластмассового сиденья.

— Привет, Визел!

Визел крутанул узкой головой, впился в Старлица бесцветными глазками-буравчиками. Узнав его, папа-рацци не скрыл неприязни.

— Какими судьбами в Стамбуле, Легги?

— Разве это Стамбул? Для меня все аэропорты на одно лицо.

Визел передернул плечами.

— Где девчонки?

— У них короткий отпуск. Нежатся у бассейна в одном тайном отеле. Голые, вымазанные кокосовым маслом.

На землистой физиономии Визела невольно появился интерес, который он немедленно погасил.

— «Большая Семерка» — вчерашний день.

— Это в Лондоне они вчерашний день, здесь я с тобой полностью согласен. В Лондоне даже завтра — уже вчера. Зато для Тегерана колготки с искрой и блестки для губ — скорое, желанное будущее.

Визел следил за появившимися на транспортере чемоданами, разыгрывая безразличие. Старлиц, хорошо его изучивший, видел, что он с каждой минутой слабеет. Скоро глазки Визела сверкнули.

— Ты собрался обдурить мулл, Легги?

— В Иране смена режима, приятель. Большое окно для новых возможностей. Мне снова нужна твоя помощь.

Визел снял с плеча раздутый чехол с камерой и осторожно опустил его на пол.

— Не морочь голову! От вас осталось пустое место. Ваш трюк устарел уже два года назад. Это даже не группа! Ни петь, ни танцевать не умеют, знай шевелят губами под «фанеру».

Старлиц безразлично пожал плечами.

— Они даже безымянные! — не унимался Визел. — Случайные пташки, слетевшиеся на твои объявления.

— Так и задумано, — кивнул Старлиц.

— Теперь тебе придется прочесывать темные глубины Восточной Европы. Твоя группа — пустой звук. Нельзя вылепить настоящих звезд из одного воздуха.

Старлиц терпеливо вздохнул.

— Кому нужны настоящие звезды? Это все отрава. Дело в концепции маркетинга. Первая поп-группа, не продающая музыку. Первая поп-группа с установленным сроком годности.

— Я же говорю, трюк на трюке.

— Посмотрим, как ты запоешь после наших стамбульских гастролей. И это только начало нашего большого тура по исламскому миру. Гениальный замысел!

Визелу было все труднее бороться с собой. Знаменитости его утомляли, но запах хорошо продуманной аферы щекотал ему ноздри.

Внезапно его глазки-буравчики уловили еще что-то, и на его физиономии появилось выражение облегчения, придавшее ему отдаленное сходство с одушевленным существом. Он проворно развернулся на каучуковых подошвах.

К багажному транспортеру стремительно приближалось самоходное кресло. В нем сидела особа в обтягивающем платье с открытыми плечами, в нелепом белокуром парике с огромной челкой; у нее были большие голубые глаза и столь чудовищно выпирающая грудь, что в ней можно было заподозрить снаряд из гимнастического зала.

Кресло с визгом затормозило, его пассажирка оглядела Старлица с головы до ног, отдав должное мягкому костюму цвета незрелого лимона, кольцу с бриллиантом на пальце, ботинкам от Гуччи. Из ее рта медленно выплыла струйка дыма.

— Твой дружок, Бенни?

— Деловое знакомство, Принцесса. — От желания угодить Визел так напрягся, что окаменел. — Это Легги.

— Лех Старлиц. — Старлиц сердечно вытянул в сторону кресла руку. Женщина взяла сигарету левой рукой, небрежно стряхнув пепел на переливающуюся ткань платья, обтянувшую ее пышное бедро, и одарила пальцы Старлица снисходительным влажным пожатием.

— Можете называть меня Дианой, — сообщила она. — Большинство людей не возражают.

— Дистрофия? — сочувственно осведомился Старлиц.

— Нет, — улыбнулась она.

— Множественный склероз?

— Тоже мимо.

— Неужели ожирение?

— Еще чего! Я не ем гамбургеров. Я танцовщица!

— Автоимунный синдром, — пришел на выручку Визел. — Аллергия на саму себя. — Он указал на транспортер. — У меня с собой результаты ее компьютерной томографии, ядерного магнитного резонанса. Ты это видел, Легги! Красота!

Женщина указала пальцем с ослепительным ногтем на ленту.

— Мои баулы, Бенни! Тащи их сюда.

— Будет исполнено, ваше высочество. — Визел протиснулся сквозь толпу и вступил в борьбу с несколькими неподъемными желтыми чемоданами.

— Сколько багажа! — уважительно сказал Старлиц Принцессе.

— А как же! Мы переезжаем. Мы покидаем Лондон. Попробуем поиграть в свой дом. Я и этот король подглядывания.

— Вы уже знаете, куда едете, ваше высочество? Она попыхтела сигаретой, подняла глаза, прищурилась.

— Вы бывали на Гоа, мистер Старлиц?

— Гоа — бойкое местечко, — одобрил Старлиц. — Недаром в честь него назвали особый звук.

— Что еще за звук? — замигала она.

— «Звук Гоа», конечно.

— С чем это едят?

— На Гоа процветает «транс-энд-данс». Повсюду «техно». — Принцесса по-прежнему ничего не понимала. — Ну, «техно». Электроника. — Понимания не прибавилось. — Музыка, — перешел к расшифровке Старлиц. — Ну, та, которую заводят на вечеринках с помощью пленок и миксеров. «Брейк-бит». — И, опускаясь на рудиментарный уровень, Старлиц объяснил: — На Гоа играют много «диско».

— О! — просияла она. — Танцевальная музыка!

— Она самая. Гоа — один из законодателей музыкальной моды.

— А стриптиз-клубы? Гоа — это ведь Индия, да? Там есть экзотические танцы, ролевое исполнение полового акта?

— На Гоа много нудистских пляжей.

— Вечно эти паршивые любители-хиппи все портят! Визел притащил один из желтых чемоданов, едва не лишившись обеих рук. Чемодан был перетянут пленкой и перевязан веревками, но все равно зловеще раздувался.

— На Гоа процветает ведическая медицина, — пропыхтел он. — Многовековая мудрость травников. За ней будущее.

— Я тоже много слышал об индийском лечении травами, — милосердно проговорил Старлиц. — В нем широко применяется коровья моча. Надо следить за тщательной стерилизацией игл для уколов. — Ион изобразил букву V, растопырив указательный и средний пальцы на добрые четыре дюйма. Потом, глядя в кресло с отеческой заботой, продолжил: — Знаете, что вам поможет, Ди? При автоимунном нарушении полезно натуральное обеззараживающее средство: женские турецкие бани в Эдирне. Сплошь мрамор, чисто женский персонал. Лечебные грязи, целебная минеральная вода. Там уже четыреста лет не было ни одного мужчины. Служительницы — сплошь ассирийки с Кавказских гор, где люди легко доживают до ста двенадцати лет.

— Господи! — пролепетала Принцесса, часто мигая.

— Главное снадобье — йогурт. И массаж.

Она сделала последнюю затяжку и уронила окурок рядом с кроссовкой Визела.

— Где это?

— Здесь, рядом. Неподалеку от Стамбула. Конечно, у них все зарезервировано на годы вперед. Они истовые мусульмане и не принимают христианок. Чтобы туда попасть, вам придется заделаться султаншей Валид-Роксаной.

— У нас билеты в Гоа, — напомнил Визел, преданно подбирая с пола Принцессин окурок.

— Ничего, мусульмане меня тоже устроят, — возразила Принцесса. — В том случае, если у них водятся денежки.

Старлиц схватил папарацци за тощее плечо в полупрозрачном плаще.

— Визел, — проговорил он значительно, — видишь этот транспортер? Возможно, по нему как раз сейчас едет черный непомеченный чемодан, предназначенный для тебя, а внутри двадцать тысяч американских долларов.

Визел и Принцесса обменялись многозначительными взглядами.

— Успокойся, его там нет. — Запустив руку в карман своего жилета цвета лайма, Старлиц выудил оттуда золотой пластиковый прямоугольник. — Ведь наличность — это вчерашний день. Таможенники научились ее нащупывать. Поэтому вместо нее я приготовил для тебя эту удобную карточку «Виза», выписанную на твое любимое имя. Свидетельство о кредитной линии на двадцать тысяч долларов, открытой оффшорным банком на турецком Кипре.

Визел инстинктивно потянулся за подарком, но тут же отдернул руку.

— Откуда я знаю, что это правда?

— Возьми и позвони по их бесплатному номеру. Вот он, на обратной стороне карточки. Кипр — страна Содружества, поэтому кипрские банкиры прилично говорят по-английски. Как только доберешься до апартаментов в «Истанбул Пера Палас», которые я вам заказал, первым делом звони в банк.

— Боже… — пробормотал Визел.

— Кстати, «Пера Палас» — очень фотогеничный отель. Построен в 1892 году для пассажиров Восточного экспресса. Сплошное красное дерево, турецкий стиль, свет сквозь шторы, арак Сиднея Гринстрита в баре. Как раз для тебя, Визел. Уверен, тебе понравится.

Визел достал из кармана очки для чтения и принялся их полировать специальной тканью для линз.

— С чего это вдруг, Легги?

— На эту дискету я записал схему действий. Вставишь в компьютер и ознакомишься. — Легги вручил ему пластмассовый квадрат с информацией. — В двух словах: свяжешься со своими знакомыми папарацци. Причем не с лучшими, а именно с самыми худшими, самыми дрянными и никчемными. С людьми без тормозов. Ну, знаешь, из тех, кто подкупает официантов, прячется в мусорных баках, врывается с видеокамерой в туалет. Последние отбросы ремесла папарацци. Скажешь им, что таблоидам нужны фотографии выступлений «Большой Семерки» в Стамбуле. Что за снимки девчонок им отвалят кучу денег.

— Кто же станет за такое платить? — спросил Визел со вздохом.

— Слухи о романтических приключениях! Мы намеренно допустили утечки, приспособленные к национальным вкусам. Француженка связалась со звездой футбола, обладателем кубка мира. Американка подцепила конгрессмена.

— Значит, все как обычно?

— Нет, приятель, на сей раз все по-настоящему. Мы не сидели сложа руки. Самое главное, мы собираемся заплатить за снимки. Тебе не придется никого надувать. Ты действительно купишь все, что они нащелкают! Расплатишься с ними честь по чести.

— Опомнись, таблоиды не клюнут на этот мусор! Слишком часто ты их облапошивал.

Старлиц терпеливо вздохнул.

— Мы целим в турецкие масс-медиа. Турецкие таблоиды, турецкие модные журнальчики, особенно турецкое телевидение. Обычная западная реклама им чужда. Но когда они убедятся, что твои ребята перевернули вверх дном весь Стамбул, они расхватают снимки, как горячие пирожки. — Старлиц понизил голос. — Мы просто хотим, чтобы девчонок увидели в их тряпках, только и всего. На нас заработают мастерские-потовыжималки в Анатолии, из тех, которые научились строчить подделки под «Версаче». Они завалят турецкий рынок блузками, как у «Большой Семерки», и их туфлями на платформе. Мы сумеем неплохо заплатить твоим иностранным папарацци, потому что это нам обойдется всего в пять-шесть процентов от всего барыша. Не говоря о том, что мы отмоем всю выручку на турецком Кипре, так что никаких налогов!

Глаза Визела стали круглыми, как линзы его фотоаппаратов.

— Проклятье!

— Так что успевай крутиться, приятель: ты их нанимаешь, принимаешь у них работу, расплачиваешься с ними от нашего имени. Ты мой аккредитованный представитель, Визел. Обо мне они знать не должны. Если кто-нибудь из твоих ребят отстегнет тебе комиссионные, меня это не касается, босс — ты. — Старлиц перевел дух. — Ну, что, мы поладим?

— Никто не умеет уговаривать так, как ты, Легги, — пробормотал Визел. — Но штука в том, что бизнес мне теперь ни к чему. Я решил остепениться, понимаешь? Я забочусь о ее здоровье. Как насчет моей жены?

— Мы не женаты, — поспешно уточнила Принцесса.

— Зато официально помолвлены, — поморщился Визел. — Соображаешь?

Старлиц расплылся в улыбке.

— А вы попробуйте пожениться по-турецки. Такой брак можно будет расторгнуть, всего лишь трижды повторив: «Я с тобой развожусь».

— Ух ты! — восхитилась Принцесса, сразу оживившись. — Очень заманчиво.

Визел уже готов был признать поражение, но ухватился за последнюю соломинку.

— Ты что-то говорил о турецких водных процедурах? Старлиц нахмурился, изобразив озабоченность.

— Для этого мне бы пришлось использовать все мои связи…

— Вот и используй, Легги. Либо ты помнишь о моей Принцессе, либо мы ни о чем не договоримся.

— Я тебя не узнаю, Визел. Что за манера выкручивать руки?

С этими словами Легги взглянул на инвалидную коляску. Принцессу его уловки не могли обмануть, но она все равно выглядела довольной. Ее тронуло, что Визел о ней не забывает, хотя бы для того, чтобы навешать ей на уши лапшу.

— Ладно, — сказал Легги. — Будь по-твоему. Я постараюсь. Добьемся для принцессы Ди обслуживания по первому классу.

Кипрский бриз обдувал террасу чувственным ароматом олеандра, водорослей и неисправных автомобильных двигателей. Озбей подписал счет на пиццу «Маргарита» для своих ребят.

В казино Тургута Алтимбасака благосклонно взирали на азартных игроков. Огромное заведение на морском берегу привлекало состоятельных людей из Стамбула и Анкары, вроде Озбея, путешествовавших в сопровождении вооруженной охраны. Флигели казино в византийском стиле и его многоэтажные корпуса при необходимости легко можно было отрезать от окружающего мира, как шулерский бункер.

Головорезы Мехмета Озбея неизменно присутствовали при важных деловых сделках. Дрей, Халик и Айдан, все в шрамах, потные и нетрезвые, никогда еще так не наслаждались жизнью. Нынче их босс не жалел денег.

Озбей значительно устремил взгляд мимо белых парусов в гавани Гирны, мимо старых венецианских вилл и голубых романтических холмов, в самые прозрачные глубины мерцающего Средиземного моря. Его красивое лицо выражало мечтательность.

— Наше деловое сотрудничество обречено на процветание.

Старлиц уперся башмаком от Гуччи в беленую стену.

— Именно так. Тебе крупно повезло.

Здесь, на свежем воздухе, на дневном свету, он чувствовал себя гораздо лучше. В сыром чреве казино, среди могучих гаремных стен, без часов, ему было сильно не по себе.

— Ты сам создаешь реальность, — изрек он. — В одном кармане у тебя пресса, в другом полиция. Полиция и пресса — вот и вся реальность, которая когда-либо потребуется людям.

Озбей кивнул.

— Мы поймали дух времен! Мы изготовляем реальность!

— Поп-хиты быстро завоевывают популярность и так же быстро ее теряют, в этом вся прелесть. Деньги — другое дело. Деньги — неизменная реальность.

— В казино деньги никогда не бывают реальными, — вспомнил Озбей. — Казино — это заводы по уменьшению реальности денег.

— Совершенно верно. Ты начинаешь схватывать. Айдан, Халик и Дрей плохо понимали по-английски, но все равно были очарованы. Внимая разглагольствованиям Старлица и Озбея, они походили на туземцев Новой Гвинеи на просмотре порнофильма.

— Дело в том, — громко продолжал Старлиц, — что казино сбывает клиентам чрезвычайно лакомый товар — их собственную алчность. Алчность — один из важнейших виртуальных предметов потребления, вроде сетевого доступа или длины волны. На них и зиждется экономика будущего, так что…

Старлиц осекся и удивленно вытаращил глаза. Озбей учтиво поднялся.

— А вот и Гонка. Как всегда, с опозданием. — Он немного потрещал по-турецки и расцеловал актрису в розовые щечки, не дотрагиваясь до них губами.

Гонка изящно поправила белую бутоньерку Озбея, после чего одарила Старлица парализующим взглядом темно-синих глаз, выпустив вслед за этим беззвучным выстрелом очередь певучих турецких звуков. Озбей немного пообщался с ней на родном языке и опять перешел на английский.

— Познакомься с Гонкой Уц, мисс «Турецкое кино» 1997 года.

— Я очарован, — пролепетал Старлиц. Мисс Уц протянула ему руку. Старлиц рискнул стиснуть кончики ее безупречных пальчиков, после чего счел за благо сесть и привести в порядок дыхание.

— Мисс Уц не говорит по-английски, — предупредил Озбей.

— Какая жалость!

— Зато блестяще владеет французским, — пригрозил Озбей. — Она выросла на сирийской границе.

— C'est triste [1]. Империалисты с обеих сторон, — посочувствовал Старлиц.

Гонка Уц слегка приподняла золотистый подол своего синего платья от Сен-Лорана и сделала медленный пируэт. Изумленные нефтяные тузы из Брунея, сидевшие за соседним столиком, наградили ее простодушными аплодисментами, но зловещие взгляды Дрея, Халика и Айдана заставили их успокоиться. Казино было большое, а терраса маленькая.

Повинуясь приподнятой брови Озбея, один из его мускулистых ребят уступил мисс Уц место за столиком. Никто из присутствующих не возражал бы оказаться на месте стула — так сладострастно уселась на него актриса. Последовал тщательный ритуал извлечения сигареты.

— Мисс Уц снималась в совместном турецко-итальянском проекте, — сказал Озбей, щелкая платиновой «Зиппо». — Роль досталась ей после конкурса красоты. Но фильм показали только в Турции. Турецкое кино уже не то, что прежде, в славные дни Мухсина Эртугрула [2]. А все иностранные видеокассеты…

Старлиц поправил темные очки, наблюдая, как мисс Уц выпускает дым. Гонка Уц была дремлющим гейзером первобытной женской притягательности. От одного взгляда на нее любой мужчина начинал пузыриться и испускать пар.

— Она танцует? — спросил Стралиц.

— Конечно танцует.

— И поет?

— Ангельски.

— Я уже вижу, к чему все идет, Мехметкик. — Старлиц нахмурился. — Твоя проблема в данном случае — слишком хороший вкус. Эта женщина — настоящая звезда. В любой стране с развитой киноиндустрией она бы многого достигла. С таким талантом стыдно опускаться до подросткового шоу.

— Она молода, — возразил Озбей. — А тебе в «Большой Семерке» нужна мусульманка. Это поможет сбыту продукции в Тегеране.

— Правильно, я тоже так думаю. Я бы с радостью ввел в группу мусульманку. Чтобы отличалась от остальных блестящей чадрой. Искры полетят снопами, даю гарантию. Только она должна быть настоящей фальшивкой, как остальные девчонки в «Большой Семерке». Случайной, самой обыкновенной мусульманской девушкой. Вытащенной из толпы, взявшей несколько уроков и пользующейся услугами гримера.

— То есть не настоящей звездой.

— Совершенно верно, не звездой. Но беда в том, что статистика плохо знает мусульманских девчонок. Стандарт потребительницы-мусульманки в возрастной категории от пятнадцати до двадцати одного года еще не разработан. Мы же оперируем сейчас в огромном масштабе — от Магриба до Малайзии! У нас не меньше ста миллионов девушек тридцати с лишним национальностей, одних только языковых групп пара дюжин!

— Гонка так красива! — с сожалением проговорил Озбей.

— Согласен, фантастически красива.

— Неужели это не имеет значения?

— Имеет, еще какое! Но не в данном случае. «Большая Семерка» — это маркетинг, всякие другие значения здесь совершенно ни при чем. Когда речь заходит о поп-группе, приходится иметь дело с совершенно особой реальностью.

Как Озбей ни разыгрывал безразличие, было видно, что он жаждет разъяснений.

— Расскажи мне об этой своей реальности. Я должен это знать. Это важно.

Старлиц поскреб подбородок.

— Сейчас я тебе растолкую, что почем в исламской поп-музыке. Знаешь, кто в ней котируется? Паршивые музыканты стиля «рай» из Алжира, вот кто. У них фоновый ритм, электрогитары, и поют они про секс и про наркотики. Алжирские фундаменталисты так их ненавидят, что готовы разорвать на части. Например, Чеб Халед. Слыхал про Чеба Халеба?

— Нет, — задумчиво признался Озбей, — об этом Халебе я не слыхал.

— Вот кто у них ходит в звездах. Ему приходится жить в Париже, потому что дома его записи швыряют в огонь. Или Чеба Фадела, она поет «Н'сел Фик», величайший хит в стиле «рай». Она и ее поклонники околачиваются в Нью-Йорке, надеясь на контракт и на то, что их не постигнет участь Джона Леннона.

— Про Джона Леннона я слыхал, — оживился Озбей. — Отлично помню, как это было. Его подкараулил на улице тип с револьвером.

— Вот кто много значил — Леннон! Даже когда он сам больше этого не хотел. Он не имел срока годности. В этом сейчас наша главная проблема.

— Что, если я тоже хочу много значить? И имею для этого деньги? Деньги и деловые связи. Еще Гонку, то есть талант. Мне бы хотелось значимости.

— Валяй, пробуй! Только не в моем проекте. Потому что мы навсегда сворачиваем шатры с наступлением двухтысячного года.

Озбей горько улыбнулся:

— Правило номер один… Не бойся, насчет правила номер один я дал тебе слово. — Он понизил голос. — Но как мне быть с моей подружкой? Она так хороша и так честолюбива!

Старлиц собрался с духом и надолго уставился на мисс Гонку Уц. Это было все равно что смотреть на воду против солнечного света.

— Хочешь профессиональный совет, Мехметкик?

— Конечно хочу. — Озбей откинулся в кресле. — Только не предлагай мне ее бросить и вернуться к жене.

— Протолкни ее на телевидение, — изрек Старлиц. — Пусть ведет турецкое игровое шоу.

— Телевидение? Вот твой совет?

— Учти, этот совет на вес золота. Кино умирает всюду, где оно не может себе позволить специальные цифровые эффекты. Так что ей прямая дорога на турецкое телевидение. Телевидение ее заездит и спалит, но сначала она успеет блеснуть.

Озбей с сомнением покивал.

— А когда у нее начнутся проблемы с внешностью, пусть баллотируется на выборную должность.

— Политика?! — просиял Озбей.

— Она самая. После телевидения ей уже не подойдет ничего, кроме политики. Пусть избирается в турецкий парламент. Партия левого центра, умеренно-прогрессивная позиция, женская проблематика, активная избирательная компания с целованием младенцев перед камерами. Но с затаенным стальным стержнем. Стиль железной леди. Улавливаешь?

— Да. По примеру миссис Тансу Чиллер?

— Ты должен понимать, что миссис Тансу Чиллер не случайно стала турецким премьер-министром.

— Знаю, знаю. Все это мне хорошо известно. — Озбей определенно прозревал. Он уже мыслил по предложенной программе, расставляя предварительные вехи. — Я знаком с миссис Чиллер, — поведал он. — Мы с дядей-министром ужинали с ней в Анкаре в прошлом месяце. С нами был ее муж, Озер Чиллер, видный бизнесмен, финансирующий политические партии. Чрезвычайно умный человек.

— Серьезно? Ты знаком с премьер-министром?

— Мы все добрые друзья. Мы очень близки. Я проучился два семестра в ее альма-матер в Америке. Оттуда у меня американский английский.

Старлиц обдумал эту новость, многое ему объяснившую.

— Ты очень ценный знакомый, Мехметкик. Эти наши неформальные обмены мнениями мне чрезвычайно важны. Они выводят нас в новый мир расширенных рыночных возможностей и мультикультурного согласия.

Озбей развел руками.

— Дела идут отлично! «Большая Семерка» наделает в Турции большого шуму. Ты только скажи, насколько большого. — Он прищурился. — Твое дело — вовремя доставить семерых девчонок в правильных тряпках и в готовности петь и плясать.

— Никаких проблем, дружище. Девочкам нравится Кипр, они загорели, отдохнули, теперь они наготове. Я уже привез им гастрольных администраторов и инструкторов, и те взялись за дрессировку.

Озбей поглядывал на свою мисс Уц с изнуряющей восточной чувственностью.

— Можешь не убеждать меня, что проблем нет, я все равно не поверю. Женщина — всегда проблема для мужчины, такова ее природа. А тут их целых семь! В моей жизни их только две, и то я очень занят.

Гонка разразилась вдруг капризной тирадой. Озбей выслушал ее с благоговейным вниманием, как подобает учтивому кавалеру, и снова повернулся к Старлицу.

— Когда Гонка встретится с Француженкой?

— Сегодня вечером, — пообещал Старлиц. — В казино. Все будет в порядке. У Француженки немного нестандартная матушка, но сама Француженка очень обходительна со своими поклонниками.

Гонку разбирало нетерпение. Ждать было не в ее характере.

— Мне пора, — вежливо сказал Старлиц, вставая и бросая взгляд на свой поддельный корейский «Ролекс». — Вечером у меня еще одна встреча.

— Вечером? А я заказал столик в «Ниази».

— Увы, дружище, никак не могу. Меня ждет разговор о железках с одним русским.

Эти слова не могли не задеть Озбея, как Старлиц и рассчитывал. Как Озбей ни корчил из себя космополита, он продолжал считать себя образцовым турецким патриотом, поэтому люто ненавидел греков, курдов, армян, арабов, иракцев, сербов, иранцев, евреев, черкесов и хорватов. Русские тоже фигурировали среди заклятых врагов Турции, но, в отличие от вышеперечисленных народов, никогда не были подданными Оттоманской империи. Поэтому Озбей смирил свой патриотизм и позволил себе полюбопытствовать:

— Ты наверняка заметил, сколько в казино русских шлюх?

— Понятное дело, этих Наташ трудно не заметить.

— Сейчас на турецких землях много русских. Россия — крупнейший торговый партнер Турции. Мой дядя-министр не устает нам это твердить.

Старлиц кивнул на прощанье мисс Уц. Та прицелилась и выстрелила в него сногсшибательной улыбкой.

Оставив позади казино, Старлиц прошел мимо портового кафе с щербатыми столиками и рекламой сигарет на зонтиках и аккуратно расковал прокатный велосипед, дожидавшийся его на цепи у столба. До того как попасть на турецкий Кипр, он не был заядлым велосипедистом. Его объемистый зад опасно свесился по обеим сторонам узкого велосипедного седла.

Заметный в своем мешковатом зеленоватом костюме, как неоновая реклама, он медленно поехал по узким улочкам Гирны. После пяти минут работы педалями он слез с велосипеда и поволок его вниз по лестнице. Это позволило ему избавиться от турецкого «хвоста», не проявив невежливости.

На содержании у Озбея состояло много людей, ему приходилось кормить много ртов и находить для них занятия. Старлиц не удивлялся, что количество шпионящих за ним утроилось. Он был заранее готов к пониманию таких тонкостей.

Он уже успел полюбить турецкий Кипр. Турецкая Республика Северного Кипра была придумана словно специально для него. Это маленькое государство-парию часто называли «неиспорченным», но это определение не передавало всех преимуществ его анонимного положения в мире. Сказать о турецком Кипре просто «неиспорченный» — значило ничего не сказать: двадцать пять лет этнической ненависти и стояния в политическом тупике привели его в полнейший упадок. Крохотное государство не было признано ни одной страной, кроме Турции. Невидимая рука мирового рынка еще не ухватила этот колючий эксклав.

Весь кипрский пейзаж был отмечен печатью нетронутости. Взять хотя бы местные руины. Турецкая Республика Северного Кипра была одним из последних уголков в Европе, где античные руины были натуральными, неподдельными античными руинами. Их никто не лакировал, никто не пытался в них прибраться. Они еще не превратились в памятники и достопримечательности, оставаясь попросту чудовищно старыми и заброшенными. Развалившиеся стены и колонны по-прежнему были повергнуты наземь, являя собой невообразимую смесь эпох — Древней Греции, Рима, арабов, крестоносцев, Оттоманской империи. То была размозженная история, безмолвно всасывающая в себя росу и запекающаяся на палящем солнце.

В редкие моменты одиночества Старлицу нравилось посидеть среди кипрских руин. Ему было полезно вырываться из сумасшедшей суеты вокруг «Большой Семерки» и превращаться ненадолго в бесформенный камень нового времени среди древних камней. Это доставляло ему странное наслаждение, сродни прикосновению к ноющему зубу. Здесь, среди забытых, заросших сорняками развалин, останавливалось время. Спешить было больше некуда, вокруг ничего не происходило, пропадал вектор развития. В эти редкие моменты свободы Старлиц буквально прекращал существование.

Кипр переживал губительное лето. Летняя жара 1999 года ставила рекорды по всему миру и привела к чудовищной засухе. Старинные островные акведуки все больше приходили в негодность. Местные виноградники покрылись пылью и увяли, овечьи пастбища побурели и высохли. Все это не мешало киприотам-грекам и киприотам-туркам упорно оспаривать друг у друга грунтовые воды острова.

Наибольшей причудой Кипра уже четверть века оставалась безлюдная линия прекращения огня. Бывшая линия фронта, нареченная Зеленой линией, прорезала весь остров, его вершины и долины, разделила его столицу и протянулась от берега до берега. Ничейная земля, достигавшая кое-где в ширину пяти миль, была щедро напичкана ржавыми противопехотными минами, увита почерневшей колючей проволокой, изъязвлена осыпающимися окопами и блиндажами. Это чистилище патрулировали «голубые каски» ООН, за которыми с покосившихся наблюдательных вышек следили вооруженные греческие и турецкие призывники.

Благодаря множеству незаконных стоков на Зеленой линии хватало воды. Свободная от человеческого бремени, зона цвела наперекор окружающей суши. То была случайно возникшая полоса дикости, подобие постмодернистского неолита. Впрочем, безжалостная погода повлияла даже на Зеленую линию: в выросшем там лесу то и дело вспыхивали пожары, играючи подрывающие мины и заволакивающие весь остров дымом.

Хозяева острова, греки и турки, вели непрекращающуюся культурную войну со своими меньшинствами — соответственно турками и греками. У греков была мощнее пропагандистская машина, зато вооруженные до зубов турки были сильны близостью метрополии и более свирепы, более экстравагантны.

В разгар летнего зноя безвестные гении в турецком министерстве окружающей среды придумали, как бороться с засухой. Турки создали целый флот из гигантских поливиниловых водоналивных шаров. Большие буксиры поволокли эти водные дирижабли, раздувшиеся от пресной воды и похожие на могучих китов, из портов Анталия и Хатай к Кипру. С помощью пожарных насосов воду перекачали в цистерны Турецкой Республики Северного Кипра, и Турецкий Кипр стал обладателем бесценных водных запасов. Тем временем Греческий Кипр вынужден был экономить воду, довольствуясь гневными радиотрансляциями и русскими зенитными ракетами.

Однако схема была не без изъянов. Как выяснилось, район возделывания мака вокруг Хатая мог дать фору знаменитому Золотому треугольнику по части наркоторговли и связанной с этим коррупции. Местные жители мгновенно сообразили, какие огромные возможности таят подводные перевозки.

Старлиц, мирно катясь на велосипеде по пригородам Гирны, быстро переехал из прозрачных средиземноморских сумерек в роскошную звездную ночь. На узкой прибрежной дороге путь ему преградил блокпост: скучающие юнцы в военной форме проверяли документы. Старлиц слез с велосипеда и беспрепятственно миновал заставу пешком, а потом покатил с песчаного холма к пляжу. Там он тщательно приковал велосипед к бетонному телефонному столбу, не поленившись обмотать толстой стальной цепью раму и оба колеса.

Пляж был усеян старыми машинами, изъеденными ржавчиной. Под прикрытием откинутых капотов, при неверном свете подкапотных лампочек и керосиновых фонарей люди шустро занимались куплей-продажей. Кое-где на углях жарили кебабы. Все контрабандисты были мужчинами, почти все — средних лет, поголовно в местной униформе — мешковатых серых штанах, клетчатых рубахах, вытянутых на брюхе шерстяных свитерах и в кепочках. У многих висел на плече дробовик, однако картина оставалась мирной. На пляже под звездами процветал выгодный бизнес.

Появление Старлица никого не удивило. На такие встречи не приходят без серьезной цели. У Старлица цель была: он искал своего связника, русского эмигранта Пулата Хохлова.

Хохлов нашелся рядом с надсадно ревущим тягачом, увязшим задними колесами в песке и обложенным для надежности кирпичами и принесенными морем стволами деревьев. От машины тянулся к морю звенящий от напряжения толстый трос.

Пулат Хохлов был ветераном афганской войны, бывшим пилотом советского истребителя, сорока с чем-то лет. Он даже не пытался походить на киприотов: в отличие от них, он щеголял в черной рыбацкой фуражке, туристической футболке, шортах и сандалиях. Он обгорел дочерна и был неимоверно тощ. Хотя из-под его фуражки выбивались белокурые вихры, на самом деле голова его была с проплешинами, как после химиотерапии.

— Как жизнь, ас? — обратился к нему Старлиц по-русски. — Давно не виделись!

— Что за наряд, Леха? — отозвался Хохлов, рассматривая зеленый костюм Старлица. — Ты похож в нем на фруктовое мороженое на палочке.

— Рад тебя видеть, Пулат Романович. — Старлиц заключил русского в медвежьи объятия. Хохлов стал ужасно щуплым, ребра у него были, словно тефлоновые.

Хохлов кисло улыбнулся, высвобождаясь из объятий.

— Ты по-прежнему толст и доволен жизнью.

— Я перешел в «мужики», — сообщил ему Старлиц. — Со старым покончено. Теперь я веду мирную, цивилизованную жизнь.

Хохлов опустил руки и тихо попросил сигарету. Старлиц похлопал себя по карманам, пожал плечами.

— Я бросил, ас. Расстался со старыми привычками.

— Я тоже, черт побери. — Хохлов вздохнул и болезненно закашлялся. — Сейчас я познакомлю тебя с сыном моей сестры. Он мой помощник.

Племянник Хохлова ел кебаб, запивая его «фантой», и не сводил глаз с моря. На русском парне была фуфайка с эмблемой хоккейной команды «Торонто Мейпл Лиф» и джинсы «рейв» с такими просторными штанинами, что они налезли бы на африканского слона. На подбородке у хохоловского племянника торчала неуместная в его возрасте светлая козлиная бородка. Расширенные от наркотика глаза походили на две суповые тарелки.

— Познакомься, Виктор, это мистер Старлиц, — сказал Хохлов, не обращая внимания на вид племянника. — Лех Старлиц — международный финансист и музыкальный импресарио.

Паренек нехотя привстал и стряхнул со штанов песок. Ему можно было дать не больше семнадцати лет. Взгляд его был неподвижен, но вполне благодушен — результат большой дозы «экстази».

— Мой племянник, Виктор Михайлович Билибин, — сказал Хохлов. — Он из Ленинграда.

— Из Петербурга, — вежливо поправил племянник дядю.

— Мы вместе колесили по Прибалтике, — продолжил Хохолов. — Финляндия, Германия, Калининград. Там мы затеяли финансовую аферу, вроде той, что мы с тобой раньше пытались провернуть на Аландских островах. За мной стоял Виноградов. Помнишь Виноградова? Один из легендарной «Семибанкирщины». Стралиц кивнул.

— «Семеро московских гномов»? Как же мне их не помнить, ас!

— Но меня подвело здоровье. А потом грянул российский финансовый кризис. Виноградов смылся, с «гномов» взятки гладки. — Хохлов пожал тощими плечами. — Юг, теплое ласковое Средиземноморье… Кипр мне полезнее.

— Я слыхал, что ты прохлаждался в бывшей Югославии.

— Было дело… — подтвердил Хохлов, насупившись.

— Я тоже туда собирался в девяностые. Но все как-то не случалось.

— Тебе там нечего делать! — отрезал Хохлов. — Можешь поверить мне на слово.

— Там классно, — неожиданно вмешался Виктор на английском. — У сына Милошевича самая большая дискотека на Балканах. Марко Милошевич — клевый парень. Он вроде вас, мистер Старлиц, — музыкальный импресарио.

— Какой хороший английский! — похвалил его Старлиц. — Это полезно для бизнеса.

— Виктор — мой английский переводчик, — сказал Хохлов. — Он вырос, слушая радио «Свободная Европа» и пиратские кассеты, всякий «панк» и «рейв». Но потом «тамбовская» группировка сожгла его киоск в Петербурге. Так что Россия теперь вредна и для его здоровья. Сейчас мы с племянником работаем вместе. Мы с ним международные бизнес-консультанты. Наша специализация — романтические путешествия на экзотические курорты.

Они побрели назад, к надрывающемуся тягачу. Виктор тащился за ними радостный, с перепачканной жиром от кебаба физиономией.

— У меня к тебе деловое предложение, — начал Старлиц. — Очень заманчивое. Рассказать?

— Я тебя давно знаю, Старлиц! — пробурчал Хохлов. — Еще с Азербайджана. Вспомнить хотя бы банковскую аферу на Аландских островах. Никогда еще наше знакомство не приносило мне барыша. — Хохлов вздохнул, костлявые плечи поднялись и опустились под дешевой футболкой. — Когда мы познакомились, я еще поднимал МИГи с авиабазы в Кабуле. Тогда я был счастлив. Я был молод и воевал за социализм. Самые счастливые дни в моей жизни. А после этого все пошло вразнос.

— Будешь сетовать на свою злую судьбу или выслушаешь мое предложение? — жестко спросил Старлиц.

— Теперь я одинокий изгнанник, — не унимался Хохлов. — Стервятники мафии пожирают труп России. Мэров отстреливают прямо на улицах городов, бизнесменов травят ядом, все банки лопнули, Ельцин — пьяница и скоро помрет. Российскую армию кормят собачьим кормом. Русские солдаты подыхают в своих казармах от голода!

Старлиц запустил руку во внутренний карман, вытащил толстую пачку купюр и отсчитал пять стодолларовых бумажек.

— Возьми и заткнись. Хохолов уставился на деньги.

— Новые американские сотенные? Те, что еще не научились подделывать?

— Они самые.

— Тогда давай. — И Хохлов спрятал подношение.

— А мне? — сунулся Виктор.

— Позже, парень.

Звук, издаваемый тягачом, внезапно изменился: вместо мучительного скрежета берег огласился пронзительным визгом. Экипаж машины пытался перекричать его на гортанном турецком. От их усилий пришпорить двигатель все вокруг заволокло синим дымом. У воды скопилась оживленная толпа с фонарями и рыбачьими баграми.

— Вот и наш мешочек, — прокомментировал Старлиц.

— Виктор! — окликнул Хохлов племянника. — Не суйся раньше времени! Берегись турок, у них бывают при себе длинные острые кинжалы.

— Посмотри, какая красота! — Виктору не терпелось присоединиться к волнующейся толпе. — Замечательная ночь! Ты только взгляни на эти звезды!

— Вокруг нас мусульмане. Лучше гляди в оба! Виктор посмотрел на Старлица с извиняющейся наркотической улыбкой.

— Мой дядя такой старомодный! Он патриот.

— Лично я в этом деле новичок, — сказал Старлиц, не отвлекаясь на эмоции. — Как в такой толчее забрать свой товар?

— Тебя удивит, как четко тут все организовано, — сказал Хохлов. — Перед тобой завершение подводного этапа героиновой сети. Торговцы героином имеют теперь свои собственные автобусные линии, компании грузовых перевозок… В Азербайджане, Таджикистане, Туркмении на наркотиках выросла новая мафия. От старых границ ничего не осталось. Торговцы героином очень шустрые, это совершенно свободный рынок. У них есть даже почтовые индексы.

Мужчины вошли в полосу прибоя и, дружно ухая от напряжения, медленно вытянули на пляж огромный баллон. В неверном свете переносных фонарей этот спущенный пузырь больше всего походил на чудовищный использованный презерватив.

Старлиц и двое его компаньонов подошли ближе, чтобы лучше видеть происходящее. Внутри огромного пузыря виднелся водонепроницаемый пластиковый мешок, похожий на кисту, выросшую изнутри на шкуре этого прозрачного выпотрошенного кита. Появились контрабандисты с автоматическим оружием, которым надлежало обеспечить порядок при дележке. С ними был человек с видеокамерой.

— Это еще зачем?! — прошипел Старлиц, вздрогнув, как от укуса. — Мне это не нравится.

—Лучше стой спокойно и не мешай героиновым почтальонам, — посоветовал ему Хохлов. — Камера наблюдения помогает бизнесу. Она действует на людей успокаивающе.

С этими словами Хохлов задрал футболку. Под его торчащими ребрами обнаружился широкий марлевый пояс. Запустив в него один палец, Хохлов извлек наружу картонный пропуск.

— Держи, парень.

Виктор тупо посмотрел на пропуск. Под действием «экстази» он пришел в состояние, когда великолепное самочувствие сочетается с полной утратой инициативы.

— Смотри не вырони! — прикрикнул на него Хохлов. — И пакет не потеряй! Дуй туда. Осторожно мне!

Виктор послушно побежал к морю.

— Лучше, когда он под кайфом, — сказал Хохлов с нескрываемым отчаянием. — Так он хотя бы счастливый. А когда у него депрессия… В общем, лучше тебе не видеть Виктора в депрессии. Тогда он превращается в поэта.

— Дети… — отозвался Старлиц, горестно накрывший ладонями голову.

Представители синдиката контрабандистов уже вскрыли пузырь и тащили вынутый из него груз в яркий квадрат света, посылаемого множеством ручных фонарей. Старлиц чувствовал, как тяжел зловещий порошок в мешке: каждая его крупица обладала собственной дьявольской гравитацией. То был самый лакомый товар на свете, бездымный порох, способный взорвать весь мир, материализовавшееся зло максимальной концентрации и плотности. Реальность внезапно покрылась новым слоем лака — холодным синим мерцанием наркотической тошноты. Мешок был подобен ковчегу, обиталищу божества боли и страха, покорившего мир потребления при помощи нагретой докрасна ложечки — проклятья века, всех его правительств и советов. Это божество вырывалось наружу в виде миллиона грязных доз, впрыскиваемых в туалетах и превращающих людей в насекомых, в безмозглые растения, в отребье, стоящее на карачках на стартовом рубеже нового века…

Хохлов покосился на Старлица со смешанным выражением удивления и сочувствия.

— Тебе тоже небезразличны дети,Леха? Верно, у тебя ведь есть дочь. — Хохлов пытался установить с партнером хоть какой-то душевный контакт. — Как она? Расскажи мне о ней.

— Понятия не имею, — пробормотал Старлиц, с трудом поднимая раскалывающуюся голову. — В последнее время я почти не имею вестей от Мамаши Номер Один и Мамаши Номер Два. Черт их разберет, что творится на их лесбийском континенте нового века.

— Сочувствую. — Хохлов тяжело вздохнул. — Представляю, каково тебе. Неприятная штука — жизнь.

— Все равно от неприятностей никуда не денешься, ас. От них избавлены только люди, живущие вне времени. Но жизнь можно сделать легче. — Старлиц собрался с силами и выпрямился. — Я уже обеспечил поступление дохода и заручился поддержкой на самых верхних этажах турецкого правительства! У меня ушло на это три года, но дело того стоило: такой отлаженной схемы у меня еще не бывало. Теперь, дружище, я зажил на широкую ногу. Я так богат, что почти готов легализоваться.

— Ты говоришь, что разбогател, Лежа? — удивленно переспросил Хохлов.

— Представь себе! На меня вкалывает штатный бухгалтер и еще три десятка служащих.

Поредевшие брови Хохлова взлетели на обожженный лоб.

— До чего интересные новости! Этого я от тебя не ожидал.

— Я тебе все растолкую. Наконец-то я смекнул, что к чему. Раньше мы все делали неправильно. Занимаясь подпольной интригой и сильно рискуя, большого коммерческого успеха не достигнешь.

— Неужели?

— Уж поверь мне. А в шпионские дела лучше вообще не соваться. Это все для молокососов и неудачников. Ни к чему поражать умы, казаться загадочным или героем с первых страниц газет. Вместо этого надо сделать так, чтобы люди чего-то захотели, и дать им то, что они хотят. Вот и весь секрет, дружище. Секрет успеха.

— Что ты несешь?

— Все крайне просто, ас. Создавай спрос и удовлетворяй его. Люди сами станут возить тебе деньги самосвалами, гордые и счастливые. За это они тебя крепко полюбят. Им захочется, чтобы у тебя была машина, дом, женщина, чтобы ты вошел в городской совет, был избран конгрессменом. Они станут пудрить тебе задницу и без стеснения ее целовать. Все поразительно просто!

— И ты добился большого коммерческого успеха?

— Именно так, ас. Я делаю хиты.

— Я не доверяю туркам, — задумчиво проговорил Хохлов. — Не люблю мусульман, никогда не любил и никогда не полюблю.

Старлиц согласно покивал.

— Я тоже никому не доверяю. Потому и хочу предложить тебе, Пулат Романович, работенку. Недоверие — твой конек, ас истребительной авиации.

— В охране, что ли? — поморщился Хохлов. — Что ты, Леха, физический труд уже не по мне. У меня же одно легкое!

— У дока Холидея тоже было одно. Тут главное не мышцы, а нервы.

— Кто этот доктор Холидей? Известный онколог? Старлиц покачал головой.

— Слушай, я знаю, что ты уже не тот летчик, который летал из Кабула с грузом гашиша для номенклатуры. Но речь больше не идет о полетах на сверхзвуковой скорости. Все просто до смешного. Есть семь девчонок — певичек и танцовщиц. Мне нужен сообразительный сотрудник, который прикрывал бы меня, когда я буду раскручивать турок на наличные. С них причитается, и немало. Я хочу, чтобы они платили и не злились.

Хохлов обдумал услышанное.

— Большие бабки, говоришь?

— Немалые. И не облагаемые налогом. У тебя будет двоякая задача, ас. Первая — полагаться на свой инстинкт, вторая — иметь такой вид, словно ты готов всех вокруг поубивать. В твоем инстинкте я уверен. И убить кое-кого ты не прочь, так что все в ажуре.

Возвратился Виктор с большой коробкой из белого картона, плотно упакованной в непромокаемый целлофан. На коробке красовался штрих-код и почтовый адрес на кириллице, по-турецки и по-арабски.

— Есть карманный нож? — спросил Старлиц Хохлова.

Виктор достал из своих безразмерных штанов восьмидюймовый тесак с обмотанной проволокой рукоятью и стал с неловким рвением кромсать водонепроницаемую упаковку коробки, потом сам картон.

Внутри оказался металлический снарядный ящик советского производства, щедро набитый измельченными русскими газетами. Виктор запустил руку в бумажную труху и выгреб несколько пригоршней, а затем толстую стеклянную колбу.

— Ты знаком с электронными лампами? — спросил его Старлиц.

— А как же! — ответил Виктор. — Недаром я работал на дискотеке «Рыбозавод» в Петербурге. Я специалист по усилителям, микрофонам и лампам.

— Молодец! Это что же, синий неон, реликты шестидесятых годов — SV-581 [3]?

Виктор пожал плечами.

— Тут темно, не прочесть, что написано.

— Успокойся, это военные электронные лампы, — заверил Старлица Хохлов. — Выковыряны из компьютеров слежения в Магнитогорске. Они там распродают пусковые установки со всеми потрохами: микросхемами, разъемами, всем, что могут спереть. Шахты баллистических ракет превратились в выгребные ямы. — Хохлов закашлялся. — Если будет желание подорвать Нью-Йорк, можно просто нанять грузовики и напихать в них боеголовки.

— Я насчитал девять штук, — сообщил Виктор, поднимая голову. — Мы просили десять. Ладно, пусть будет девять. Где наши деньги?

— Не торопись, Вик. Я должен убедиться, что все эти хрупкие диоды с триодами не пострадали при перевозке. Где вы остановились?

Русские переглянулись.

— Назовем это пляжным домиком, — прохрипел Хохлов.

— Поступишь к нам в «Большую Семерку» — поселишься в номере казино «Меридиен» в Гирне.

— Пожалуй, пятизвездочное казино будет нам в самый раз, — сказал Хохлов.

Виктор пожал плечами и захлопнул снарядный ящик.

— Считайте, что вы приняты, — сказал Старлиц русским. — А теперь мотайте на ус главное правило «Большой Семерки». Нет, для вас, пожалуй, главных правил будет целых два. Первое: весь проект сворачивается перед наступлением нового, двухтысячного года. Это железно, исключения не допускаются. Второе: ни капли спиртного до семи вечера. Возражения есть?

— Есть! — брякнул Виктор.

— Нет, — сказал Хохлов. — Он имел в виду «нет».

— Как у вас насчет машины?

— Мы передвигаемся автостопом, — бесхитростно доложил Виктор.

Старлиц ослабил галстук и поскреб шею.

— Попробуем нанять кого-нибудь из местных, чтобы провез нас мимо патруля. И очень прошу, не уроните коробку!