Часть вторая Темная река

Глава первая Палица Таркиная

На закат и восход,

В пределы верхние и в пределы нижние

Нет нам хода,

Пока не восстанут павшие,

И лед не поглотит землю…

«Откровения Иорды»

Все было серым — снег, летевший колючими хлопьями в лица, грязь, проступавшая из-под снега, холм, вздымавшийся впереди, и дерево, скрипевшее под унылым ветром. Плотный холодный туман скрывал тропу, огибавшую холм, на низких облаках дрожали багровые отсветы.

По тропе верхом на низкорослых мохнатых лошадках ехали несколько всадников: двое впереди, другие чуть поодаль.

Двое разговаривали, не обращая никакого внимания на снег и свист ветра.

— Мы должны с ними покончить раз и навсегда, — сказал всадник, ехавший слева, и отбросил с глаз выбившиеся из-под меховой шапки светлые волосы.

Лицо у него было молодое, с грубыми чертами, резко выдающимися скулами, чуть раскосыми глазами и маленьким носом. Короткие кривоватые ноги в теплых штанах и меховых сапогах крепко сжимали бока лошади, пальцы в кожаной рукавице слегка придерживали простой веревочный повод. За спиной наездника висели небольшой круглый щит и короткое копье, на поясе — крепкая деревянная палица и нож в блестящих ножнах. Ни седел, ни стремян ни у кого из всадников, ехавших по серой равнине сквозь снежные вихри, не было.

— Наступит время, и мы посчитаемся, Ярл, — отвечал его спутник, одетый и вооруженный точно так же, как и все остальные; лишь ярко — рыжий лисий хвост на шапке да уверенность, с которой он произносил слова, выдавали в нем предводителя.

Он был гораздо старше говорившего, хотя далеко не стар, обветренное его лицо можно было бы назвать даже красивым, если бы не слишком узкие глаза, странно смотревшиеся рядом с крупным орлиным носом. Тонко очерченный рот кривила легкая усмешка, а нижняя губа почти тонула в рыжеватой недлинной бороде. Усов этот человек не носил.

— Мне не суждено дожить до времени, Мидгар, — все так же ровно произнес молодой. — Нас восемь, и их восемь. Мы сможем одолеть сейчас.

— Нет.

— Потому что они — Хранители?

— Когда мы захотим уйти с наших земель, они нас не остановят. Пусть попробуют это сделать, и мы их уничтожим. Но сейчас — они сохраняют наши земли от чужаков. Не тех, кто приходит через дыры, хотя, говорят, и от этих тоже…

— Разве, кроме дыры, есть другие проходы?

— Из-за Огнедышащих Гор может кто-нибудь прийти.

— Разве есть земли за Огнедышащими Горами?

— Этого никто не знает, наверное. За Горами — огромное море, покрытое вечным льдом. Но в Городе есть люди, которые утверждают, что море не упирается в небесный свод, и за ним есть земля.

— Мне странно это слышать. Но даже если так, из-за Огненных Гор никогда никто не приходил.

— Мы не знаем.

— Отступники говорят много. Ты слушаешь.

— Я слушаю и размышляю. Не всему можно верить, но все надо запоминать.

— Чтобы одолеть, когда придет время.

— Чтобы одолеть.

Лошадка Ярла вдруг всхрапнула и повела ушами. Молодой всадник мгновенно выхватил копье из ременных петель на спине и выставил костяной наконечник навстречу снежному вихрю.

— Там кто-то есть, — сказал он. В голосе не было и следа тревоги.

Проехали еще несколько шагов.

— Я вижу следы, — сказал Ярл, указывая копьем на изрытую площадку рядом с холмом.

Белая крупа уже припорошила взбитую множеством ног грязь, и все же серые пятна явственно проступали сквозь неглубокий снег. В сторону холма по земле тянулись темные полосы — словно следы огромных змей.

— Смотри, — молодой всадник перевел наконечник копья к вершине, — дерево сгорело.

— Здесь была схватка, — сказал Мидгар, — и не все пошли дальше своей дорогой.

Он поднял руку, приказывая своим людям остановиться. Потом снова обратился к молодому спутнику:

— Ты его видишь?

— Он мертв, — ответил Ярл.

— Может быть. Надо посмотреть.

Посреди взрытого пространства белел небольшой бугорок. Это мог быть просто ком земли, припорошенный снегом, но оба всадника, чьи глаза хорошо видели в полумраке, разглядели человеческую руку, торчавшую из-под снега, словно сухая ветвь; пальцы были скрючены, и только один указывал вверх.

Лошади заупрямились, не желая подходить ближе, и всадникам пришлось сильно бить их пятками по бокам.

Подъехав, Ярл тронул наконечником копья безжизненную руку, потом слегка разгреб снег, и стало видно мервенно — бледное лицо человека, неподвижно лежавшего посреди изрытого поля.

— Мертв, — повторил Ярл.

— Мне не нравится поведение лошадей, — сказал Мидгар. — Они привычны к трупам. Им либо не нравится место, либо само тело.

— С виду он обычный человек, — сказал Ярл, — может быть, из Города. Но я посмотрю.

Он спрыгнул на землю и присел рядом с мертвецом. Стряхнув снежные наносы, внимательно разглядел одежду.

— Никогда такой не видел. — Он повернулся к старшему и что-то поднял над головой. — Смотри, к его платью, пришиты монеты! Разве в Городе делают в монетах дырки?

— Нет, — сказал Мидгар, — в Городе не делают в монетах дырок. Он не из Города, и это не монеты.

— Шатун?

— Слишком похож на человека для шатуна. Или… О, Арес!

Он осекся и с трудом удержал лошадь, шарахнувшуюся в сторону. Посиневшие губы мертвеца дрогнули, раздался громкий стон, отчетливо слышимый даже сквозь свист ветра. Ярл, сидевший рядом на корточках, резво вскочил на ноги и приставил к шее человека острие копья.

— Он жив! — крикнул Мидгар. — Не убивай его!

— Это чужой, — сказал Ярл, не отстраняя оружия. — Он не руг и не отступник. И не шатун. Надо его прикончить.

— Не смей!

— Мертвецы не должны оживать, это к большой беде.

— Или возвещает о наступлении времени! Подумай об этом, брат…

Ярл взглянул на говорившего, и на его грубом лице впервые мелькнула тень неуверенности.

— Значит, я могу… успеть?

— Да!

Ярл воткнул копье в землю.

— Заберем его с собой?

— Да.

Ярл снова склонился над лежащим человеком. Веки того подрагивали, запорошивший лицо снег стремительно таял. Молодой воин присел и тронул чужака за плечи. Веки поднялись, и он увидел глаза, в которых не было зрачков — только золотой огонь, словно игравший в глубинах черепа. Ярл не успел отшатнуться: золотое сияние надвинулось и поглотило его целиком. В тот же миг тело под его руками дрогнуло, мучительно изогнулось и обмякло.

— Что случилось? — услышал он тревожный голос Мидгара.

Ярл выпрямился и толкнул замершего человека носком мехового сапога.

— На этот раз он точно умер, — сказал он, облизнув пересохшие губы. — Ты ошибся, брат, время еще не пришло.

Когда воины Мидгара Лисьего Хвоста переносили мертвеца на холм, чтобы похоронить его по обычаю ругов на возвышенном месте, тело уже совсем окоченело. Его несли, как полено, ухватив за ноги и за голову, на которой еще держалась круглая войлочная шапка. Когда тело положили навзничь рядом с обгоревшим деревом на замерзшую землю, мертвец, словно еще раз ожив, завалился набок: мешал небольшой горб за левым плечом. Так его и оставили, забросав комьями грязи пополам со снегом.

— Видно, я и вправду ошибся, — сказал Мидгар, когда они поехали дальше. — Этот человек был ранен и очнулся, чтобы умереть на наших глазах.

— Нет, — откликнулся Ярл, поддавая пятками в бока лошади, — он был мертвее мертвого, брат. И убил его кто-то из локапал, прокусил сбоку горло. Не зря говорят: в тьму сгинет тьму призвавший…

Мидгар удивленно покосился на своего спутника, но ничего не ответил: впереди сквозь снежную кутерьму проступили стены огромной постройки.

* * *

Дверь скрипнула, открываясь, и на пороге, в тусклом свете, льющимся изнутри, возникла маленькая фигурка в островерхом колпаке.

— А, руги пришли, — сказал привратник ворчливо. — Зачем пришли? Драться?

— Пусть умрет эта мысль, — отвечал Мидгар, придерживая под уздцы лошадь. — Мы пришли разговаривать.

— С локапалами? Разговаривать?! Это что-то новенькое!

— Впусти же нас, почтенный страж Дома, и отведи к своим господам.

— Господам! Надо же такое выдумать! У нас в Тюирнлги говорят так: «Пошла мышь слонам услужать, да все стадо и разогнала». Если локапалы мои господа, то вы, все как один, канатоходцы! Клянусь бородавками на заднице Подземного Короля, это неслыханно. Не будь я Гнубус, самый несчастный гном среди всех рудознатцев, если мне не стоит обидеться на подобное заявление!

— Но… — начал было Лисий Хвост, не ожидавший подобного приема.

— Никаких «но»! У нас в Тюирнлги говорят: «Плох тот рудознай, коему что голубой базальт, что красный гранит — все едино». Я оскорблен в лучших чувствах. Заходите летом.

Сказав так, гном надавил маленькой ручкой на створку, и та со скрипом стала закрываться. Мидгар успел сунуть в щель ногу и прекратить это неумолимое движение.

— Не вежливо! — возопил гном. — Такие здоровые, а маленьких обижают!

— Давай его убьем, — предложил Ярл, стоявший за спиной старшего брата. — Он слишком много говорит.

— Горе мне, горе, — запричитал привратник, — никто меня не любит, никто не уважает. И зачем только я полез в ту дыру? О, как здесь холодно, как невыносимо скучно, какие грубые существа населяют эти земли! Верните меня в Тюирнлги, и, клянусь, я восемьдесят семь раз поцелую каждую бородавку на заднице Властителя!

— Это существо лишилось разума, — сказал Ярл, поигрывая дубинкой. — Локапалы сьели его мозг. Разреши его прикончить.

— Мы пришли сюда для переговоров, — веско молвил Мидгар, — и не следует убивать первого, кто встретился нам в Доме. Прости нас, почтенный страж, если мы произнесли ошибочные слова, — обратился он вновь к гному, — но не часто ругам случается приходить к локапалам. Когда мы были здесь в прошлый раз, дверь нам открывал какой-то трехголовый шатун.

— Еще бы! — воскликнул гном с оттенком самодовольства в голосе. — Эти безмозглые тролли лезут куда ни попадя, а когда оказываются вдали от родных мест, готовы пресмыкаться и целовать пятки любому, кто их прокормит. Мы, гордые рудознатцы, совсем не такие, что бы о нас ни болтали. Вы слыхали, должно быть, о гусиных лапах и козлиных копытах? Так вот, все это враки, не будь я Гнубус из Тюирнлги! Если бы не было так холодно, я тут же снял бы сапоги и продемонстрировал свои ноги. Тогда, возможно, я услышал бы очередные рассуждения о том, что гномы слишком малы, чтобы принимать их всерьез. Снова ошибка, господа, не гномы малы, а вы слишком велики. И запомните раз и навсегда: если гном и открывает перед кем-нибудь двери, то делает это по собственной воле, а не за кусок хлеба с медом. Ладно уж, входите, только ноги вытирайте, а то грязища на дворе — спасу нет…

Завершив эту длинную речь, привратник пошире распахнул дверь, и восемь мр&чных ругов вошли внутрь вместе с конями.

— И еще скажу вам, гости незваные, — продолжал говорить гном, вышагивая сзади по бревенчатому полу огромных сеней, — что тролль тот сдох, подавившись свиной лопаткой, ибо ел неумеренно и жадно, как все его единоплеменники. Такова природа этих существ, ничего уж тут не поделаешь. Из него сделали неплохое чучело… Направо, пожалуйста, и не споткнитесь — ступеньки!

Направо оказалась не то дверь, не то просто пролом — там, где полагается быть косяку, виднелись торцы бревен разной длины. Пришельцы спустились по шатким ступеням, ведя лошадей по сходням, сбитым из двух огромных, плохо оструганных досок.

Они оказались в хлеву, потолок которого тонул во мраке. В загонах хрюкали свиньи, блеяли овцы, издавали странные звуки другие животные, которых даже зоркие глаза ругов не могли углядеть в душной темноте.

— А запах! — радостно сообщил гном. — Вот вонища-то! Что прикажете делать: одному никак не управиться. У нас в Тюирнлги говорят так: «Не бери два мешка, если и одного много».

Он быстро и ловко привязал поводья лошадей к коновязи, которую изображал толстый брус, прикрепленный к стене железными скобами, и сделал приглашающий жест маленькой ручкой.

— Прошу в хоромы, добрые господа! Только воняет там почище, чем в свинарнике.

Руги поднялись еще по одной лестнице и через окованную медью дверь прошли в обширную комнату, где жарко пылал открытый очаг, кругом обнесенный громадными валунами. Здесь плавал сизый дым, и сквозь его пелену проступали тени огромных существ. Запах в помещении стоял тяжелый.

— К вам пришли, — сказал гном не слишком почтительно. — Руги храбрые в шапках высоких. Разговаривать хотят.

Он шагнул в сторону и сразу же исчез в дыму.

— Хо! — прогудела одна из теней, надвигаясь. — Давненько не виделись! Карапуз мой сладкий, хочешь к дяде на лапку?

— Шутка твоя нелепа, — отвечал Мидгар, спокойно уперев в бока руки в кожаных рукавицах, которые так и не снял. — Подходи, померяемся ростом!

— Хо! — повторило огромное существо. — Я тебя сразу не разглядел, Мид-Ли-Хво, прости. Сейчас буду.

Гигантская тень колыхнулась и ринулась вперед. Руги схватились за копья, но их предводитель жестом приказал отставить оружие.

Из дымной пелены выступило создание, хоть и превосходящее людей ростом локтей на пять, но все же вполне им соразмерное, так что предложение покачать кого-либо из ругов на ладони и вправду оказалось сильным преувеличением. Создание имело маленькие красные глазки, выдающиеся челюсти, было сплошь покрыто жестким зеленым волосом и все время почесывалось.

— Привет тебе, Кубера-Нор, повелитель Севера! — провозгласил Мидгар торжественно. — Да пребудут с тобой сила и здравие до начала времени.

— Ху-хэ! — выдохнул великан горестно. — Какое там здоровье при таком холоде… Огненные Горы истощают свои недра, скоро все покроет снег и лед. Даже летом некуда будет деться от пурги и стужи.

Он немного подумал, почесался и добавил:

— Так говорят древние пророчества.

— Почему бы вам не убраться куда-нибудь через дыру? — спросил Ярл.

Старший брат не ожидал, что тот заговорит без разрешения, и сердито насупил брови, но великан опередил его речь, гаркнув:

— Я говорю только с равными! Клянусь звездным слоном Диггаджи, какую-нибудь кальпу назад я испепелил бы тебя взглядом! Да что там, тогда я не стал бы разговаривать даже с твоим братом, старшим сыном и наследником великого Таркиная. О, тогда я действительно был повелителем Севера, а не жалким охранителем нынешних чахлых рощ и мелких речушек!

Заметив, что Ярл поудобнее ухватил свою палицу, Мидгар положил на плечо брата руку, удерживая от необдуманного поступка.

— Где моя корона? — заорал Кубера-Нор, обернувшись в дымную пелену. — Кто корону украл?! Тайфун напущу, ураган и смерч ледяной!

— Вернавест ее как обруч на бочонок надел, когда брагу варили, — отвечал из мглы ворчливый голос гнома. — Запамятовал разве?

— Оху-хо! Вот так всегда. — Повелитель Севера тяжело опустился на лавку, свесив вдоль тела длинные мохнатые руки. — Ни гостей как надо принять, ни взглядом кого испепелить… Да вы присаживайтесь. Эй, дядюшка Гнуб, брага-то еще осталась?

— У нас в Тюирнлги говорят: «Сколько в сито ни наливай, все мало будет», — отвечал гном, появляясь рядом. Он держал большой поднос, уставленный огромными глиняными кружками. — Я вот на вас, локапалов грозных, гляжу — издали вы размеров огромных, а вблизи поменьше, хотя тоже слишком большие. Так брага в которых льется: в тех или этих?

— Хо-хо-хо! — прогудел Кубера-Нор. — Это так испокон заведено: гору вблизи не разглядеть. Ты круж — ки — то поднял, хоть и с муравья росточком, а когда за ними в кладовку ходил, так они тебе небось с телегу величиной показались. Здесь все так — издали большое, подойдешь — поменьше.

Гном сердито грохнул поднос на кособокий стол, да так, что брага пролилась на грязные доски.

— Не уважаете, — сказал он мрачно. — Ходишь — ходишь за скотиной, полы метешь, объедки выносишь… У нас в Тюирнлги говорят: «Сколько бритвозубого крота ни корми, он все равно укусить норовит». Прошу запомнить: муравей суть насекомое ничтожное, меньше ногтя, гномы же самые мелкие, называемые и вправду «муравьиными», не бывают менее ладони ростом. Я, на носах зарубите, считаюсь высоким среди своего народа, аж на три локтя и два с половиной пальца вымахал. И еще — поражаюсь вашему невежеству. Охранители стран света называются, а того не ведают, что в иных землях и дети разумеют. Всем известно, что гномы — рудознатцы обладают недюжинной силой и могут поднять не то что телегу, а и быка в придачу!

— Хоу, не сердись, дядюшка Гнуб, — прервал эту бесконечную речь зеленый великан, — мы тебя ценим, ей же ей! Не знаю, что бы без тебя делали…

— Брагу бы трескали да на пол сморкались, — проворчал гном, остывая, — знаю я вас. Ладно, пойду, скотина еще не кормлена, а вы тут хорошо себя ведите, не деритесь. И не напивайтесь сильно, а то эти руги меры не знают!..

Он вдруг подмигнул Ярлу и быстро исчез за пеленой дыма.

На его место явились еще семеро великанов: трое равных зеленому, бывшие повелители Запада, Востока и Юга, а ныне хранители гор, рек и мелких племен (мелкие племена часто о том не ведали, и своими богами признавали совсем иных существ), и четверо рангом и ростом пониже. Все они отличались окраской щетины, длиной выступавших из-под вислых губ клыков и, кажется, запахом. Впрочем, о последнем судить было трудно, ибо смрад в Доме стоял удручающий даже для носов привыкших ко всему ругов.

Люди и локапалы уселись по сторонам кривого стола и сдвинули кружки.

— Что привело вас под наш кров, уважаемый Мид-Ли-Хво? — спросил Кубера-Нор, когда выпили по первой. — Хоу, нам бы видеться почаще, все же соседи.

— Чтобы быть добрыми соседями, надо уважать друг друга, — сказал Мидгар. — Скот не воровать. Тогда можно и в гости хаживать.

— А вот я тебе сейчас голову откушу, — прогудел тут великан, покрытый серебристой щетиной. — У нас все есть, чужого не надо!

— Уймись, Вернавест, — осадил его зеленый, — пусть говорят. Пока!

— Пока что? — Мидгар многозначительно заглянул в пустую кружку. — Пока время не пришло?

— Вот именно.

— Хочется, чтобы поскорее?

— Хочется тебе шею свернуть!

— Ну, это мы еще поглядим, кто кому голову оторвет…

— Сейчас! — крикнул Ярл, стукнув кружкой по столу. — Выходи биться!

— Точно откушу ему голову, — прорычал Вернавест.

— Ша! — гаркнул Кубера-Нор. — Того, кто двинется, на сполохи разделаю и в небо сиять пущу! Наступит время, тогда и потешимся. Так, говоришь, Мид-Ли-Хво, кто-то стащил у тебя барана?

— Я не пришел бы за бараном, — отвечал старший сын Таркиная, единственный из всех ругов сохранивший полное спокойствие. — Я пришел за палицей отца.

— Хо! — Повелитель Севера с шумом выдохнул содержимое легких, заставив сидевших напротив людей отшатнуться. — Хо — хо. А почему сюда?

— Разве не локапалы похитили палицу великого Таркиная?

— Кто? Мы?! Эй, Вернавест, ты не брал дубину великого Таркиная?

— Я не брал. А ты не брал, Сурист?

Рыжешерстный великан из мелких отрицательно помотал кудлатой башкой.

— Поклеп это, — сказал властитель Запада, — Сурист тоже не брал.

— Ты лжешь, — сказал Ярл.

— Угомони своего братца, — сказал Кубера-Нор. — Как бы худа не вышло.

— Ты знаешь пророчества. — Мидгар слил из кружки на ладонь остатки браги и отправил в рот. — Перед наступлением времени великаны должны похитить священную палицу ругов.

— Мы, конечно, великаны, не спорю, — согласился зеленый, — но разве время так близко?

— Неподалеку от Дома мы наткнулись на взрытую землю, там, возле холма. И нашли убитого человека. Когда мой брат наклонился над ним, мертвец ожил и открыл глаза. Ты понимаешь, что это значит?

Кубера-Нор поскреб голову.

— Вроде бы мертвецы станут оживать накануне… Хей, Мид-Ли-Хво, не хочешь ли ты сказать, что шатун был предвестником?

— Шатун? Почему ты его так называешь?

— Потому что он взялся неведомо откуда вместе с остальными…

— С остальными?

— Их было четверо, трое мужчин и женщина. Никогда не видел такой одежды — ни у, вас, ни у ругорумов, ни у куннов, ни у мелких племен. Соткались, словно из воздуха, прямо на дороге, Вернавест чуть было не выронил… хм… вязанку хвороста… И этот горбун, тысяча ледяных глыб ему на голову, напустил какой-то морок. Когда мы хотели схватить пришельцев, то стали оскальзываться, словно топтались на льду, покрывавшем озеро.

— Значит, убитый был кудесником?

— Не успел спросить, — хохотнул Кубера-Нор, — он недолго против нас продержался. Когда чары его ослабли, я перекусил злодею шею… Проклятие! — заорал он вдруг. — Какую-нибудь кальпу назад я испепелил бы его взглядом! О, предо мной трепетали не только ничтожные колдунишки, сами Держатели Радуги норовили упасть ниц, дабы не зрить грозного лика…

— Не отвлекайся, — сказал Мидгар, — лучше вспомни, куда Вернавест положил ту вязанку.

— Что стало с остальными? — спросил Ярл. — Их тоже убили?

— Он мне надоел, — сказал серебристый, — много болтает. Можно, я откушу ему голову?

— Успеешь, — отмахнулся от сотоварища Кубера-Нор. — Ох-хей, уважаемый Мид-Ли-Хво, какое униженние вот так уменьшаться… Чем ближе, тем меньше — и кем я стал, когда прыгнул на шею подлого колдуна? Повелитель Севера уподобился крысе…

— Но с оч-чень острыми зубами, — рявкнул великан, которого называли Суристом.

Зеленый удивленно на него глянул.

— Ты мне тут не подхалимствуй, — сказал он. — Ты бы лучше граблями своими половчей размахивал. Вишь, — обратился он к Мидгару, — царапнул его этот-то, с коротким носом. Ох и тесак у него был, почти с меня ростом! Стал его над головой раскручивать, только свист стоит, почище ветра даже. Суристу и досталось. А ну покажи, нелепый!

Мелкий великан заворчал недовольно и протянул над столом лапу, обмотанную грязной тряпкой.

— А женщина? — снова спросил Ярл. — Ты говорил, что с ними была женщина.

— Да, червяк, и довольно хорошенькая. Когда я был повелителем Севера… хм… сейчас точно не помню, но я с такими что-то делал. Оба мужчины защищали ее отчаянно. Второй, среди вас, людишек, видно, настоящий силач, все держал ее на руках, словно стеклянную. Ну да мы-то не только кусать умеем, а и скакать, когда надо. Закружили их вихрем метельным, да и повязали. Сейчас в клети сидят. Хотите глянуть?

— Нет, — сказал Мидгар, — нам нет до них дела. Так что нес Вернавест, когда появились шатуны?

Кубера-Нор снова почесал корявыми пальцами с длинными ногтями зеленую шевелюру.

— Ладно, — сказал он примирительно, — какие недомолвки между соседями. Палицу он нес, палицу великого Таркиная. Мы ведь не против древних пророчеств.

— Где она?

— А вот это — шиш! Какую-нибудь кальпу назад я просто раздавил бы тебя одним пальцем, а сейчас принужден вызвать на единоборство.

— Не люблю убивать крыс.

— Плохо сказал. Убивать будем, когда наступит время и спадет древнее проклятие. Тогда мы перестанем уменьшаться вблизи, а вы — считать себя непобедимыми воинами. Сейчас же я предлагаю просто соревнование: выиграешь — получишь палицу, нет — я за себя не отвечаю…

— Согласен, — кивнул Мидгар. — Ставь условия.

Зеленый принялся яростно чесаться, на этот раз не только в затылке, но и в других частях тела.

— Прости меня, Мид-Ли-Хво, — сказал он виновато, — я как-то не думал над этим. Старею… А ведь надо было сообразить: если уж решили спереть священную палицу, руги наверняка за ней придут. Кстати, хоть убей, не понимаю, зачем нам эта дубина.

— Ты говорил о женщине, — напомнил Ярл. — Если она так хороша, я готов ее отвоевать.

— Это мысль! — хлопнул Кубера-Нор по столешнице огромной ладонью. — Ты попробуешь достать клеть, а мы станем скакать вокруг и язвить как можем.

— Зачем? — спросил Мидгар, неодобрительно глядя на брата. — Зачем тебе нужна… Может быть, она вовсе не человек.

— Вспомни, брат, что мне предстоит уйти в Белые Пещеры, как только мы вернемся, — негромко сказал Ярл, склонившись к его плечу. — Вспомни, что я не знал еще женщины. Если время так близко, я хочу иметь жену или рабыню.

— Вспомни и ты, — отвечал Мидгар также вполголоса, — что она должна будет уйти вместе с тобой, если ты привезешь ее к очагу. Она не нашего рода и не захочет разделить эту участь.

— Какая разница! — Ярл повысил голос. — Все говорит за то, что время вот-вот наступит. Тогда мне придется не умирать, а сражаться. Пусть она из чужих — дело воина отвоевать себе женщину даже перед лицом смерти. Я буду драться с великанами.

— Что ж, видно так тому и быть. Мы должны привезти назад палицу Таркиная, остальное неважно.

И, обратившись к повелителю Севера, Мидгар добавил:

— Мы принимаем твое условие, великан.

— Славно! Вот будет потеха!

— Не говори «сделано» пока не положил голову врага в мешок.

— Ты сам сказал о голове — рявкнул Вернавест.

— Хватит! — Ярл поднялся, сжимая в руках палицу. — Сколько ни вели дереву упасть, оно будет стоять, пока топора не отведает. Я готов.

Кубера-Нор поднял зеленую лапу и сделал довольно замысловатый жест. Дымная пелена, затянувшая огромное помещение, начала быстро вращаться вокруг стола, отодвигаясь и редея, и вдруг исчезла, словно вытянутая в какую-то трубу. Открылись неровные стены, сложенные из большущих бревен. Из щелей, словно бороды старцев, свисали сивые клочья мха. Многочисленные трофеи и оружие великанов украшали стены: были здесь черепа неведомых животных с жуткими зубами и черными дырами на месте глаз, гигантские берцовые кости, используемые как дубинки, страшные деревянные маски, вырезанные ради устрашения неведомыми мастерами, каменные топоры величиной с мельницу и копья из черного дерева, похожие на тени вековых сосен на закате. В углу, на толстом чурбаке, примостилось чучело трехголового тролля: мыши времени зря не теряли.

Вместо дыма теперь повсюду клубилась пыль. Отблески очага плясали в ее клубах, наполняя помещение призрачными тенями, а где-то вверху, под невидимой крышей, разгоралось яркое белое сияние — оттуда, медленно вращаясь, спускалась на веревке огромная клеть, собранная из толстых прутьев, связанных кожаными ремешками. Внутри клети виднелись три маленькие фигурки: двое мужчин и женщина, неподвижно лежавшая на груде прелой соломы.

— А вот и гости дорогие, — хохотнул Кубера-Нор. — Чей-то невеселые какие-то, скукоженные…

— Я не могу рассмотреть женщину, — сказал Ярл, делая шаг из-за стола. — Так ли она хороша, как тут было сказано?

— А это пожалуйста, — прогудел Кубера-Нор, — все без обману. Смотри.

Клеть вдруг стремительно придвинулась, оставаясь висеть посреди огромной комнаты.

— Она мертва! — вскричал Ярл, всмотревшись.

— Плохо сказал. Она… хмн-э-э, как это говорится… без чувств. Какую взяли, такую и предлагаем. Или ты передумал?

— Нет, — сказал Ярл и тут же прыгнул вперед, норовя развалить палицей прутья клетки.

Не тут-то было. Висячее сооружение отдалилось — дубина руга рассекла клубы пыли впустую. Ярл побежал, мягко ступая по полу меховыми сапогами, и бежал долго, словно через поле. Он увидел совсем рядом синие глаза черноволосого человека в странной одежде, смотревшего на него с ледяным спокойствием, снова взмахнул палицей, целя по загородке, и… на голову ему посыпались костяные осколки.

— Добро не порти! — заорал откуда-то издали голос повелителя Севера. — Всякий колотить станет — черепов не напасешься!

Ярл понял, что ударил по одному из жутких украшений, висевших на стене великанского дома, и резко обернулся. Клеть с пленниками, медленно вращаясь, по-прежнему висела на длинной веревке посреди комнаты, за ней, в пыльной мгле, колыхались огромные тени.

— Слаб червяк, — пророкотал бас Вернавеста. — Пободаемся, братья?

Тени быстро задвигались, сжались, миг — и, уставив вперед изогнутые рога, на Ярла понеслись восемь устрашающих размеров длиннобородых козлищ.

И начался посреди великанского жилища стремительный танец: отмахиваясь палицей, Ярл метался среди чудовищ, а те, высоко подпрыгивая и вскидывая рога, старались поддеть его их острыми концами.

Руги, смотревшие на это зрелище из-за стола, хотели было прийти на помощь младшему сыну Таркиная, но Мидгар жестом приказал им оставаться на местах. Он видел лучше своих людей и приметил, что великаны, обратившиеся в козлов, стараются не приближаться к Ярлу вплотную — видимо, проклятие, заставляющее их уменьшаться вблизи, продолжало действовать.

Но к пленникам хоровод чудовищ Ярла не допускал. Да и была ли клеть здесь или где-то совсем в другом месте? На это Мидгар ответить себе не мог, и холодный страх все более поглощал все его чувства. Если Ярлу не удастся отвоевать палицу отца — все пропало, и руги не смогут достойно встретить приход времени…

Ярл вдруг остановился и отбросил свое оружие.

— Нет! — крикнул Мидгар, и в голосе его прозвучало несвойственное людям его племени отчаяние. — Еще не все потеряно, брат!

Ярл опустился на четвереньки. Он что-то бормотал, неслышно шевеля губами. Козлища насторожились и встали кругом, ударяя в пол огромными копытами.

Ярл упал вперед через голову и… исчез. На его месте, ощерив огромные клыки и вздыбив шерсть, стоял матерый, в желтых подпалинах, волк.

Козлы шарахнулись.

Волк глухо рыкнул, оттолкнулся сильными лапами и прыгнул.

Тонко заголосил кто-то из локапал, попавший под коготь, остальные стремительно разбегались, стараясь затеряться среди клубов пыли.

Самый большой из козлищ оказался возле стола и растаял, уступив место уродливому облику отставного повелителя Севера. Кубера-Нор резво вскочил на стол, давя глиняные кружки, и, ухватив волосатыми лапами себя за плечи, притопывая и приседая, заголосил:

— Не честно! Не было на то уговора! Волшба, чародейство! Оборотень! Позор!

Страх великанов, казалось, развеял морок, и клеть застыла на месте: волк подскочил к подвешенному узилищу и в два счета перекусил прутья.

— Все, — сказал Мидгар, опускаясь на лавку, — отдавайте, что взяли.

Кубера-Нор сел на столешницу и обхватил голову зеленоволосыми ручищами.

— Какая низость, — прохрипел он, раскачиваясь из стороны в сторону, — какой недостойный обман… А я-то считал ругов бесхитростными детьми природы! Почему ты не сказал, Мид-Ли-Хво, что твой брат — кудесник?

— Он только ученик кудесника, — отвечал Мидгар устало. — Я не знал, что Ярл постиг искусство перевоплощений.

Из пыльных углов виновато и угрюмо вылезали разношерстные великаны. Они рассаживались по лавкам, со страхом поглядывая на зеленого предводителя. Сурист рассаживаться не стал: глухо постанывая, замер на полусогнутых нижних лапах, придерживая верхними отвислую задницу. Глядя на это жалкое зрелище, Кубера-Нор не удержался и громко высморкался на пол.

— Тьфу, — сказал он, слезая со стола, — тебе не то что юго-запад, болото лягушиное доверять негоже. Локапала называется, от когтя волкодлака не увернуться…

— Так что насчет священной палицы Таркиная? — спросил Мидгар, украдкой надавливая на левый глаз. Как ни старался, он не успел заметить, когда Ярл снова принял человеческий облик.

— А это как сказать. — Кубера-Нор уже оправился от потрясения и снова принял свой насмешливо-заговрщицкий тон. — Мы на что, Мид-Ли-Хво, рядились? На то рядились, что твой брат клеть найдет. А кто клеть нашел? Волк. На что волку девица? Вот и смекай.

— Я смекаю, что ты не хочешь выполнять уговора, — сказал Мидгар с угрозой. — Так?

— Нет, — сказал Кубера-Нор. — Не престало нам, хранителям сторон света, лукавить перед людишками. Забирайте вашу дубинку. Если найдете.

Он сделал широкий жест, обводя зеленой лапой стены, странно и ясно проступавшие сквозь пыльные облака.

Ярл казался очень маленьким возле разломанной клети, и Мидгару не слышно было, о чем он говорит с пленниками.

— Я победил и хочу взять ее, — говорил младший сын Таркиная синеглазому человеку, который бережно поддерживал черноволосую головку девушки.

— Тебе придется биться со мной, чтобы сделать это, — отвечал пленник, не сводя с руга спокойных синих глаз.

— Она — твоя жена? Рабыня?

— Моя невеста. Дай мне оружие, и я докажу это.

— Ты — шатун?

— Не понимаю.

— Вы пришли из дыры?

— Нас привел чародей. Он пытался задержать великанов.

— Он мертв.

Синеглазый вздрогнул.

— Ты уверен?

— Умер на моих руках.

— Тогда… можешь сказать, где мы?

— В стране ругов.

— Никогда о такой не слышал. Ты можешь помочь нам вернуться туда, откуда мы пришли?

— Нет. Дыры открываются и закрываются когда захотят. Никто не знает.

— Я слышал ваш уговор. Ты дрался за палицу своего отца. Она стоит в углу, на чурбаке.

Ярл скосил глаза к переносице, глянул на чучело тролля, повернулся и зашагал прочь.

— Эй, — услышал он сзади голос другого пленника. Кончик его носа стягивал стрый шрам, одежда была убогой, и Ярл принял его за раба или слугу синеглазого. — Месьор варвар, назовите хотя бы свое имя, чтобы я, Дагеклан Железная Рука, мог поставить свечу во здравие того, кто освободил меня из узилища!

Ярл обернулся.

— Не знаю, о какой свече ты говоришь, ничтожный, — сказал он, — тебя все равно съедят. Я не стану забирать у вас женщину — ниже достоинства руга принимать вызов какого-то там шатуна. Зовут меня Ярл, сын Таркиная, и мне некогда разгадывать загадки и думать над вашим лукавством. В углу на чурбаке стоит только чучело, но я победил великанов, и теперь они должны отдать палицу…

— Палица представляет из себя дубину мореного дерева высотой около пяти локтей, утыканную железными шипами? — быстро спросил пленник в бедной одежде.

— Да, ничтожный.

— На ней есть красные полосы?

— Да…

— И крюк на конце?

— Откуда ты…

Ярл не закончил. Пленник резво выпрыгнул из пролома в прутьях и мигом очутился возле чучела тролля. Ударив ногой по чурбаку, он подхватил падающее тело уродца и, с видимой натугой поднял…

В руках его была палица Таркиная.

Не раздумывая, Ярл принял священную реликвию. Полыхнул и растаял багровый свет. И сразу же за спиной молодого руга раздался яростный вой великанов.

— Берегись! — крикнул Железная Рука.

Пыль, наполнявшая комнату, превратилась в стремительный вихрь снега и ледяных обломков. Ярл зашатался. Пальцы его разжались, палица всплыла вверх и исчезла в жуткой круговерти…

— Ты обманул меня, шатун! — успел крикнуть руг, чувствуя, как вихрь подхватывает его и увлекает навстречу гибели. — Ты заодно с ними!

…Страшный удар потряс стены Дома. Бревна треснули и в образовавшуюся дыру проникло нечто огромное, напоминающее дерево с вывороченными корнями. Ярл покатился по полу, рядом, пробив ветхий настил и глубоко уйдя в доски, рухнула священная палица. Перекатившись набок, младший сын Таркиная увидел огромный глаз, закрывший снаружи взявшееся невесть откуда окно.

По комнате, ставшей совсем маленькой, теряя клочья шерсти, метались разноцветные уродцы. Они толкали друг друга и лезли в подпол, в черное отверстие посреди комнаты.

Когда след локапал простыл, Ярл услышал ворчливый, уговаривающий кого — то голос:

— Нечего тут клевать, птичка, убирайся, откуда пришла! Кыш!

Дом снова дрогнул, огромная нога убралась наружу, оставив пролом в стене, глаз исчез.

— Шляется тут, — сквозь оседающую пыль стал виден гном, с деловым видом собиравший с пола какие-то осколки, — когтями стены раскурочивает… А только птичка Рох рудознатцу что курица. Эй, люди, вы живы ли? Ну, совсем нельзя без присмотру оставить, передрались все-таки. У нас в Тюирнлги говорят так: «Не пускай длиннонога в погреб, не захочет, а все равно горшки перебьет»…

Глава вторая Меч, плеть и дудка

Чти отца своего!

Заветы Апраксая

Восемь ругов с натугой приподняли кривобокий стол и опрокинули его на крышку подпола, в котором исчезли локапалы. Поверх принялись наваливать раскуроченные птицей Рох бревна.

— Хорошо бы прибить крышку железными гвоздями, — сказал Дагеклан. — Надо спросить гнома, есть ли в доме гвозди.

Дядюшка Гнуб возник как раз при этих словах рыцаря. Он тащил поднос, уставленный полными кружками, — дабы отпраздновать победу.

— И опять я прав, — воскликнул недорослик, — отлучись только, как они уже глупостей всяких понаделают. Зачем стол повалили? Куда брагу-то ставить?

— Пить можно стоя, — сказал Мидгар, — а столом крышку придавили, чтобы великаны не вылезли и не помешали унести палицу.

— Непорядок это — выпивать стоя, — завопил гном. — А локапалы не вылезут, они сейчас далеко.

Люди удивленно переглянулись, потом Мидгар приказал водворить стол на место, что и было проделано.

— У нас в Тюирнлги говорят: «Не бей киркой по чем попало — и под скалой бывают провалы».

Гнуб поставил поднос на стол, потом ухватился за железную скобу и поднял тяжелую крышку подпола. Отступил и сделал приглашающий жест — взглянуть.

Первым к отверстию подошел Мидгар. Наклонился… и сразу отпрянул. Ярл удивленно покосился на брата и тоже заглянул в люк. Грубое его лицо вытянулось, на нем явно проступили удивление и страх. Он провел пальцами по щекам и пробормотал что-то неразборчивое.

— Что там? — спросил Конн, когда Железная Рука оторвался от созерцания таинственных недр и подошел к разбитым прутьям спущенной на пол клети. Король так и сидел на куче соломы, бережно поддерживая бесчувственную девушку.

— Удивительно, но внизу находится то, что должно быть вверху, — отвечал рыцарь. Он казался спокойным, и только излишняя бледность выдавала его волнение.

— Не понимаю, — сказал Конн.

— В погребе полно звезд, государь.

— Звезд?!

— Черное небо, усыпанное ночными светилами. Воистину это достойно величайшего удивления…

— Ну вот, уже и разволновались. — Грохот и поднявшийся клуб пыли возвестили о том, что недорослик захлопнул крышку. — Зря разволновались, никто же вас туда не приглашает! Я поначалу тоже глаза таращил, а локапалы гоготали и пальцами в меня тыкали. Потом Кубера-Нор и говорит: ты, дядюшка Гнуб, привык под землей обитать, в рудах своих ковыряться, небось и звезд-то никогда толком не видел. Видеть-то видел, отвечаю, да только там, где им и положено быть — в просторах небесных, а не в погребе. А это, говорит, оттого тебе так удивительно, что темное ты существо, не в обиду будет сказано. Какую-нибудь кальпу назад я бы тебе доходчиво, говорит, все объяснил, а теперь и сам запамятовал. Помню только, речено было пророком Иордой: «Что вверху, то и внизу» — без разницы, значит. И еще помню, говорит, что надлежит нам, Хранителям Стран Света, уйти через этот проход накануне времени. Ну вот, значит, они и ушли…

— А мне показалось, что странные существа бежали от чудовища, заглянувшего в окно, — задумчиво молвил Дагеклан.

— Это кто чудовище? — ощерил гном ровные крепкие зубки. — Это птичка Рох чудовище? Да она только с виду страшная, кто не знает, а так только дыньки поклевывает, ну еще пироги, если хозяйка зазевается. У нас в Тюирнлги птичек этих издавна разводят — яйца несут немалые и весьма питательные. Одно яичко — и пять семей месяц сыты.

— А скажите, месьор Гнуб, если мне позволительно будет вас так называть, — продолжил Железная Рука, подходя к недорослику и помогая ему расставить по столу глиняные кружки, — каким же образом птица Рох попала из вашего родового поместья в эти суровые края? Или Тюир… простите, никак не могу выговорить это мудреное название — или ваши родные места находятся неподалеку?

— О! — воскликнул гном, срывая с кудлатой головы колпак и учтиво кланяясь. — Сколь приятно побеседовать с вежливым человеком! Признаюсь, я уже стал забывать, что значит «простите» и «позволительно». Злая судьба закинула меня из благословенных краев, где всегда тепло, где синее небо, где множество прекрасных, сияющих всеми цветами радуги камней, где привольно живется Маленькому Народцу, где лад и благоденствие — сюда, в жестокий, холодный, суровый и неприветливый мир! Увы, сиды бывают коварны, даже если кажется, что знаешь их вдоль и поперек…

— Очевидно, сиды — это злобные чародеи?

— Никак нет, уважаемый, сиды — это холмы, в которых обитает Маленький Народец, хотя имеются и существа, тоже именующие себя сидами. Но они ни при чем: я сам виноват, что полез в ту дыру за сверкающим на дне самородком. А ведь свербило под ложечкой, да и с желудком не все было в порядке. Оплошал Гнубус, как есть оплошал, хоть и стыдно признаться. Доложу я вам, что сиды-холмы имеют некое свойство, давно известное и всячески используемое, а именно: войдя в один полый холм, можно выйти из другого совсем в ином месте, скажем, где-нибудь в Грабдргане или Суиндргроге… Очень удобно, не надо терять время на дорогу. Подобные проходы хорошо разузнаны и всегда приводят куда надо. Но в глубине холмов, там, где мягкие породы сменяются скальным основанием, существуют провалы, ведущие в неведомые пространства, и только фелиды, да еще альвы отваживаются в них опускаться. Меня занесло именно в такую дыру, и вот я здесь, оплакиваю судьбу свою!

— Удивительно! — воскликнул Железная Рука, позабыв, что и сам очутился в суровой стране весьма необычным образом. — Воистину мир полон чудесами! И все же, месьор Гнуб, мне бы желалось знать, где находится ваша страна и нельзя ли туда вернуться. Тщу себя надеждой, что, если такая возможность имеется, вы не откажетесь помочь заблудившимся путникам вновь обрести твердую почву под ногами. Сейчас, когда приведший нас сюда чародей погиб, наше пребывание среди холодных просторов теряет всяческий смысл. Я знаю, что гномы обитают в горах к северу от Гиркании. Слыхали ли вы о таких странах, как Аквилония, Немедия либо Бритуния?

Гном озадаченно погладил бороду.

— Увы, почтенный, я ничего не знаю об этих землях.

— Может быть, вам известны Карпашские или Рабирийские горы?

— Никогда о них не слышал.

— А Вендия, Кхитай, Уттар?

Гнуб отрицательно покачал головой.

— Асгард, Ванахейм, Гиперборея?

— И эти названия ничего мне не говорят, — отвечал гном. — Но даже если бы я знал хотя бы одну из названных вами стран, сие обстоятельство вряд ли возымело пользу: проходы, именуемые здешними обитателями дырами, открываются и закрываются по неведомым нам законам и предугадать, где нужно оказаться, чтобы попасть в желаемое место, практически невозможно.

— Но птица…

— Птичка Рох очутилась здесь, видимо, по той же причине, что и я, а именно — вследствие неосторожности и неуместного любопытства. Теперь она будет бродить по снегам, пугая местных жителей, пока кто-нибудь ее не съест. Здесь встречается немало подобных пришельцев, многие из которых явились из мест весьма странных и, очевидно, жутких. Их называют шатунами.

— Насколько я вас понял, пройдя через сиды, можно оказаться где угодно, даже очень далеко?

— Это так, — коротко отвечал гном, понурив голову: очевидно, мысли о горькой судьбине вновь принялись терзать душу недорослика.

Конн окликнул рыцаря, и Железная Рука подошел к королю. Они коротко обсудили свое положение и заключили следующее. Страна, где они очутились благодаря щиту атлантов, очевидно, лежит далеко на севере. Это не Ванахейм и не Асгард, иначе гном слышал бы эти названия. Руги не похожи ни на асов, ни на ваниров, черты их лиц с узким разрезом глаз более напоминает гирканских степняков, хотя одеваются они по-другому. Как бы то ни было, следует предпринять все усилия, чтобы выяснить как можно больше об этих краях, их обитателях и возможности возвращения в Аквилонию.

— Или в любую известную страну Туранского материка, — подытожил Конн. — Вы, месьор Дагеклан, оказали сыновьям Таркиная ценную услугу, обнаружив священную палицу, Мидгар, кажется, собирается пить с вами заздравную чашу: это знак высшего доверия. Расспросите его поподробней…

— А вы, государь, разве не присоединитесь к застолью?

— Я не могу оставить Эльтиру. Мне кажется, как только отойду, она может умереть…

— Дозволишь ли, чужеземец, взглянуть на твою женщину? — раздался рядом голос Ярла.

За разговором рыцарь и король не заметили, как младший сын Таркиная подошел к ним, неслышно ступая ногами в мягкой обуви. Подошел от стола, за которым только что о чем-то совещался со старшим братом.

Ярл склонился над девушкой и медленно провел над ее бледным лицом раскрытыми ладонями. Зрачки его сбежались к переносице, губы шевелились, но слов не было слышно.

Наконец руг выпрямился и сказал бесстрастно:

— Жизненная сила почти оставила это существо. Если не помочь — скоро умрет.

— Кто может возвратить ее к жизни? — воскликнул король. — И что нужно отдать взамен?

— Ничего. Руги не помогают за плату. Только друзьям.

— Можешь ли ты назвать нас друзьями?

— Пока нет. Но вы и не враги, вы — гости. Можете отправиться с нами к очагам. Мать Большая Мартога решит, что будет дальше. А сейчас, в знак благодарности за помощь, мы хотим осушить с вами кружки.

— Ты не обидишься, если за стол сядет мой спутник? Я боюсь оставить раненую.

Ярл указал пальцем на свою раскрытую ладонь.

— Сейчас ей ничего не угрожает, — сказал он. — Я отдал часть силы. Больше не могу, не умею. Отвезем ее к Матери, она будет решать.

Конн взглянул в лицо девушки. Легкий, едва приметный румянец тронул ее щеки, веки подрагивали, дыхание было ровным. Король опустил ее голову на подстилку и, выбравшись из клети, подошел к столу.

Прежде чем выпить, Мидгар, подняв кружку, провозгласил: «Арес и меч!» Он выжидающе посмотрел на короля и рыцаря, тогда Дагеклан, осенив себя круговым движением руки, ответил: «Во имя Митры!» — и все осушили кружки.

Брага оказалась вкусной и крепкой.

Из пролома, оставленного птицей Рох, несло снегом, но возле круглого очага, где стоял стол, было тепло, и бородатые лица ругов уже не казались такими суровыми. Руги поглядывали на гостей, ожидая, пока гном снова наполнит кружки.

— Кто бы вы ни были, пришельцы, — сказал старший сын Таркиная, поплевав на ладони и приглаживая волосы, — я, повелитель ругов, Мидгар Лисий Хвост, объявляю вам свое покровительство. Быть может, вас послали боги, дабы сбылось пророчество, и священная палица вернулась к хозяевам накануне времени…

— Мы ничего не знаем о времени, месьор Лисий Хвост, — сказал Дагеклан. — Сюда мы попали, спасаясь от страшной опасности, грозившей моему королю…

— Королю? — переспросил Мидгар, вопросительно взглянув на Конна.

— Перед тобой, достойный руг, властитель самой великой державы нашего мира, именуемой Аквилонией.

— Что ж, — кивнул Лисий Хвост, — хотя я и не слышал об Аквилонии, но рад, что говорю с равным. А ты — дружинник?

— Самый достойный из моей дружины, — сказал Конн.

— Значит, воевода. Арес и меч!

— Во имя Митры Пресветлого!

Снова выпили. Потом Дагеклан спросил:

— Скажи, достойный сын Таркиная, что это за время, о коем вы упоминаете, и что сулит его приближение?

Мидгар нахмурился. Помолчав, сказал:

— Я не могу открыть этого чужеземцам. Вы явились из Внешнего Мира в самый канун, и я не в силах понять, к добру это или к худу. Пусть решает Мать Большая Мартога.

— Мы не хотим выведывать ваши тайны, — сказал Конн. — Моя невеста нуждается в помощи, остальное — неважно.

— Ты говоришь, как ругорум, — не слишком приветливо вставил Ярл. — Они тоже чрезмерно пекутся о своих женщинах.

— Позволительно ли будет узнать, кто такие эти ругорумы? — спросил Железная Рука. — Если, конечно, это не тайна.

— Не тайна, — сказал Мидгар. — Ругорумы — обитатели Города. Так они себя называют. Мы зовем их отступниками; Когда-то они изменили заветам предков и пошли в услужение к ямбаллахам.

— Не хочу показаться навязчивым, — осторожно продолжал расспросы рыцарь, — но не мог бы ты, достойный руг, поведать заодно и о ямбаллахах?

Прежде чем открыть историю своего племени, причудливо сплетенную с историей удивительных ямбаллахов, Мидгар еще раз помянул меч и Ареса, кружки были опорожнены, и старший сын великого Таркиная приступил к рассказу.

…Арес, бог Великих Небес, создал множество земель, и, дабы существа, коими он их населил, не могли объединить свои усилия и воспротивиться его власти, поставил Хранителей, призванных стеречь стороны света. Создания земные плодились и размножались, среди них нарождались существа удивительные и весьма могучие, гордые и непокорные. Они восставали против небожителей, и тогда Арес в сопровождении дружины спускался на землю и воевал ослушников, разя их огненными дисками и громовыми молниями. И все бы текло заведенным порядком, если бы не Прокрум, богатырь из Древних, сумевший пробраться на гору Меру, где обитали боги, и украсть Напиток Забвения. Прокрум напоил небесным зельем Хранителей, и те утратили часть своего могущества. Явилась земным созданиям возможность разгуливать между странами, и решили они объединить усилия, дабы сразиться с богами. Тогда произошла Великая Битва, длившаяся зиму и лето и еще зиму, и боги одолели.

Но Арес не успел водворить прежний порядок: случилось предательство. Часть дружины во главе с воеводой Мажиком отложилась от верховного бога и вступила с ним в противоборство. Битва сия была ужасна: содрогались и рушились горы, огромные волны вставали из морей, обрушиваясь на землю и поглощая ее в своих глубинах, небесная твердь раскололась, а гора Меру стала, погружаться в пылающие недра. Мир стал непригоден даже для богов, и они покинули его на огромных летучих кораблях.

Сражение продолжалось там, где нет ничего, ни земли, ни неба, только холодные звезды. Огненные молнии летали от корабля к кораблю, и когда они достигали цели, в пустоте расцветали огромные огненные шары. Наконец, дружинники Ареса победили, и последний корабль Мажика рухнул в сполохах пламени обратно на землю. Арес же решил удалиться к звездам, дабы навсегда забыть мир, который создал, и обитатели коего восстали против него. Бог рассудил, что неблагодарные земные существа достойны лишь таких же, как и они сами, предателей.

Предатели из дружины Ареса именовались ямбаллахами.

Они не все погибли при падении корабля, ибо тот был величиной с гору. Он раскололся на три куска, и все три упали неподалеку друг от друга посреди огромной страны, окруженной огнедышащими горами.

В те давние времена страну эту населяли мелкие племена, именовавшиеся по месту своего обитания людьми болот, полей или оврагов, пребывали они в полном ничтожестве, питались кореньями и мышами, не ведали богов, не воздвигали кумиров, и верховодили у них женщины. И только один народ был выше других, а посему властвовал и получал дань с дикарей, собиравших для господ своих в болотах, где обитала жуткая нечисть, священные грибы охму — дарующие силу тем, кто знал, как их готовить. Никто уже не помнит, как именовался сей народ, известно только, что это были остатки некогда могучего племени, уцелевшие после битвы богов, повлекшей мировую катастрофу. Известно также, что в то время, когда на землю упали осколки корабля ямбаллахов, властвовал над этим народом Великий Апраксай, и было у него три сына: Руг, Кунн и Дамбило.

Великий Апраксай ведал многое из того, что скрыто от прочих людей, посему он сразу понял, что произошло. Призвав сыновей, сказал он так: «Бог отвернулся от нас, ибо многие из тех, кого он создал, восстали против него. Вот — и дружина его предала и восстала. Поверг Властитель Небес непокорных, вот — ямбаллахи низринуты, и хотят теперь властвовать над нами. Пойдите и убейте их, пока не остыли стены кораблей их».

И сыновья, оседлав резвых коней, отправились туда, где пылали посреди степи обломки летучей ладьи.

Но не смогли приблизиться из-за жара, исходящего от стен. И тогда решили послать младшего брата по имени Дамбило, ибо был он не от мира сего, а попросту говоря — дурачок. А среди предков ругов бытовало мнение, что дурочкам везет.

Мнение сие оказалось совершенно верным: Дамбило смог приблизиться к обломкам и отворить двери, запиравшие входы. Дружина братьев бросила в отворенные проходы копья и дротики и ворвалась внутрь, размахивая дубинками.

Руг ворвался в самый большой осколок корабля ямбаллахов, Кунн — в тот, что поменьше, а Дамбило никуда врываться не стал, он просто бродил поодаль, срывал полевые цветы и мастерил венок.

Уцелевшие после молний Ареса ямбаллахи еще не обрели прежнюю силу после падения на твердь земную и не смогли оказать сопротивления: их грозные огненные диски и иное оружие отчего-то не могло тогда действовать. Но хитроумные небожители вступили с людьми в переговоры и сумели откупиться дарами: Ругу достался волшебный меч, Кунну — не менее чудесная плеть. Дамбило ни на какие дары не претендовал и вообще смутно понимал, что происходит, однако братья сочли, что негоже младшему сыну Апроксая оставаться без подарков, и ямбаллахи преподнесли ему чудесную дудку, невзрачную на вид, но обладавшую диковинной силой.

С этими дарами братья вернулись к отцу, ожидая похвал, ибо только побежденные откупаются от победителей данью. К их удивлению Великий Апраксай впал в гнев и даже поколотил сыновей палицей, всячески порицая за необдуманные действия. Досталось и младшему, хотя он в военном совете братьев участия не принимал и, как уже было сказано, в переговоры с пришельцами не вступал.

Несколько поостыв, Апраксай разразился длинной речью, суть коей сводилась к тому, что молодежь совсем отбилась от рук и не желает слушать старших. «Говорил: пойдите и убейте, — клокотал старик, — а вы? Вот — обманули вас, наберут силу, явятся и одолеют, и будем им данниками!»

Руг как самый бойкий из братьев, осмелился перечить и, потрясая дарованным мечом, заявил, что никакие ямбаллахи ему теперь не страшны. Он уже опробовал небесное оружие и уверился в его неодолимости. В подтверждении своих слов он тут же продемонстрировал отцу действие меча, свалив одним ударом ближайшую дубовую рощу. Кунн решил не ударить в грязь лицом, взмахнул ямбаллаховой плетью, и вода в реке Волчья Сыть, на берегу которой стояли очаги, закипела. Только Дамбило отнесся совершенно равнодушно к разборкам между старшими — сидел поодаль да в дудку поплевывал.

Апраксай снова вышел из себя и стал кричать, что неразумие сынов его подобно глупости женщин, получивших в награду за ночь любви костяной гребень да гляняную свистульку. «Малым откупились ямбаллахи, — кричал он, потрясая священной палицей, символом своего могущества, и норовя снова перетянуть братьев по широким спинам, — а как пустят против вас громовые стрелы да летучие диски — волками взвоете! Волками взвоете, да ящерицами пресмыкаться станете! Прочь с глаз моих!»

Сыновья обиделись и ушли каждый в свои земли. От Руга пошел народ ругов, обитателей речных берегов, по имени второго брата потомки его нареклись кунна — ми и поселились в степях, судьба же Дамбило, ушедшего со своей дудкой в густые леса за болотами, осталась неведома. Иные утверждают, что пошли от него мелкие племена, покорившиеся впоследствии как ругам, так и ру гору мам, другие же придерживаются мнения, что мелкие племена сидели по лесам и раньше, Дамбило же, благодаря дани ямбаллахов, обрел дар пророчества и предсказал наступление времени, но это сомнительно, так как всем известно, что предсказателем был Блаженный Иорда, отшельник из Темного Распадка…

На этом месте Мидгар прервал свой рассказ, чтобы в очередной раз приложитьсй к браге. Руги слушали своего вожака внимательно и одобрительно кивали головами. Ярл глядел в куржку и хранил молчание.

— И что же небесные пришельцы? — спросил Дагек — лан, сдвинув свою посудину с Мидгартовой и осушив до дна. — Обрушили свою мощь на ваших предков?

— Нет, — сказал Лисий Хвост с некоторой досадой, словно сие обстоятельство было не к чести его прародителей, — ямбаллахи ушли к подножию горы Меру и построили там Город. Они затворились за толстыми стенами и больше оттуда не появлялись…

— Возможно, боялись опрометчиво подаренного оружия?

Мидгар в сердцах хлопнул по столу широкой ладонью.

— Хотелось бы мне, чтобы это было так, чужеземец! — воскликнул он. — Хотелось бы мне, чтобы предки одолели надменных небожителей и утвердили власть свою по всей стране Огнедышащих Гор! Но лукавство недостойно настоящего воина, поэтому я скажу правду. Ямбаллахи были сильны, очень сильны. Ни меч Руга, ни плеть Кунна не могли соперничать с их грозным оружием, способным испепелить целое войско еще в двух переходах от стен Города. Много храбрых воителей пытались взять сию цитадель приступом, но все сложили головы. Небожителям не нужно было даже выходить за стены, чтобы одолевать людей: воистину, даже худшие из небесной дружины были столь могучи, что нам и не снилось! И тогда вождь по имени Хруд решил пуститься на хитрость.

И Мидгар поведал, что это была за хитрость, увенчавшаяся полным успехом. Правда, на ее осуществление понадобилась жизнь не одного поколения, и все же, в конце концов ямбаллахи поплатились за свою надменность.

Предание гласит, что в один далеко не прекрасный для небожителей день явились к ним благообразные старцы, безоружные, лишь с музыкальными инструментами в руках. Они были допущены в Город пред очи Мажика и, усевшись рядком, ударили в струны и жалобно запели песню-мольбу, суть коей сводилась к нижайшей просьбе всех подвластных и неподвластных ругам племен дать им мудрых наместников, дабы мир и согласие воцарились среди людей.

Правитель ямбаллахов весьма возрадовался подобному обороту дела: он устал от битв в небесах и от докучливых земных обитателей и жаждал покоя. Ямбаллахи жили в своем городе в роскоши и довольстве и теперь не помышляли ни о соперничестве с Аресом, ни о власти над людьми. Мажик отрядил наместников, которые поставили города на берегах рек и обучили племена хлебопашеству, ремеслам и торговле. Лишь тайну своего оружия скрыли ямбаллахи.

Руги же, согласно коварному плану, вели себя ниже травы, тише воды, а их вожди даже поселились в крепости небожителей, якобы для того, чтобы учиться искусству управлять народом своим, на самом же деле лелея лишь одну корысть: овладеть секретом великого разрушения, и весьма в том преуспели.

Надо сказать, что женщин у ямбаллахов было мало, очень мало. В чем причина тому — не ясно. Как бы то ни было, хоть и были ямбаллахи почти бессмертны (жили по многу веков, и только небесное оружие Ареса могло их убить), но лишь у каждого сотого рождался наследник, и небожителям рано или поздно грозило вымирание.

Когда вожди ругов завоевали доверие своих новых покровителей, один из них, называемый громким именем Победитель Света, предложил Мажику, в знак дружбы и взаимного расположения, одну из своих жен, красавицу Светану. Поначалу Светана пришла в ужас и хотела тут же перерезать себе горло нашейным ножом, но, будучи приведена в покои мятежного небесного воеводы, тотчас в него влюбилась.

Ямбаллахи, хоть и выше локтя на три людей, безобразными не были. Лица у них были цвета красной меди, носы прямые и длинные и начинались выше бровей. Ходили они по пояс обнаженными, тела их были мускулистыми, отлично скроенными, хотя руки — излишне длинными. Говорят, они умели петь высокими красивыми голосами.

Светана возлегла с Мажиком, который оказался, несмотря на изрядные свои размеры, нежным и страстным любовником. От этого союза родился маленький ямбаллах, ставший наследником повелителя. Ростом он вышел не больше обыкновенного человека, но в остальном во всем походил на отца и силой обладал неимоверной.

С тех пор и повелось среди ябаллахов брать в жены человеческих женщин. Иногда от этих союзов рождались ямбаллахи, иногда люди, и вскоре кровь великанов и ругов, державших первенство среди племен, настолько перемешалась, что стали они почитать друг друга ближайшими родственниками и во всем друг другу доверять.

Вернее, доверчивыми оказались небожители: руги же, помня о своем плане, в конце концов завладели тайной чудесного оружия и изгнали ямбаллахов из страны. Сему предшествовала великая битва у подножия священной горы Меру, и вождь ругов Ория одолел в ней Мажика с его войском.

Лишенные своих огненных дисков и громовых стрел, ямбаллахи бежали через горные хребты и навсегда сгинули в неизвестности. Победители же поселились в Городе и самодовольно прозвали себя ругорумами, что значит — лучшие среди ругов.

Причина взять себе новое название была веской. Не все из народа Мидгара и Ярла ушли в Город. Часть ругов, верная заветам Апраксая, осталась жить по берегам рек и блюсти обычаи предков. Священная палица передавалась из поколения в поколение, символизируя незыблемость устоев, пока не была украдена локапалами…

А значит, настал канун времени.

— Только мы — настоящие руги, — гордо заключил свою речь старший сын Таркиная, — и мир будет принадлежать нам! А отступники пусть прозябают за толстыми стенами.

— Не сомневаюсь, что у тебя есть все основания так говорить, — осторожно сказал Дагеклан, — но разве ругорумы не пустили в ход грозное оружие ямбаллахов, чтобы подчинить страну Огнедышащих Гор?

— Ругорумы? — с презрением переспросил Ярл. — Эти изнеженные бездельники с тонкой кожей и мягкими руками? За долгие годы, проведенные в стенах Города, они утратили всяческую волю и мужество. Теперь они прозябают там и только летом выбираются наружу. А зимой властвуем мы, пока — только зимой… Наступит время и…

Мидгар стукнул кулаком по грубым доскам стола, прерывая речь брата.

— Довольно! — воскликнул он. — Мы и так сказали слишком много. Нельзя позволять браге развязывать язык. Отправимся к Большой Матери, она знает, что делать. Собирайтесь, чужеземцы, мы выступаем в обратный путь.

Железная Рука глянул в пролом, из которого несло снежной крупой, потом на свои нижние штаны и рубашку. «О Митра, — подумал рыцарь, — за всю жизнь мне не доводилось столько бывать на людях в исподнем». Вслух он сказал:

— Мы последуем за вами, достойные руги, в надежде на помощь вашей уважаемой матушки. Но у нас на руках раненая женщина, а путь под снегом и в темноте, судя по всему, неблизок. Не лучше ли дождаться утра?

Восемь глоток разом исторгли громовые раскаты хохота. Руги смеялись, задрав к потолку бороды и прихлопывая в ладоши. Рыцарь невольно опустил руку к левому бедру и сильно пожалел, что при нем нет меча, отобранного коварными великанами.

— Утра! — хохотал Мидгар. — Утра! Долго же придется тебе ждать, чужеземец!

— Когда же кончается ваша ночь? — спросил Дагеклан, едва сдерживая желание поучить насмешников если не мечом, то хотя бы кулаком.

— Летом, — гаркнул кто-то из ругов, — она кончится летом, коротконосый!

Глава третья Булава и меч

Как вихрь отчаянный степняк

Промчался на коне,

Стрелу пустил коварный враг

И скрылся в темноте…

«Песня степей»

Конн и Мидгар ехали бок о бок на маленьких лохматых лошадках сквозь снежные вихри. Король бережно поддерживал укутанную в медвежью шкуру Эльтиру, по-прежнему бесчувственную и безмолвную, с едва теплящейся искрой жизни под плотно закрытыми веками. Плечи Конна прикрывал грубый шерстяной плащ, позаимствованный в Доме великанов.

Дагеклан ехал рядом с Ярлом. Позади рыцаря примостился гном, зарывшийся в лисью шкуру: шкуры как раз хватило, чтобы укрыть недорослика с головы до пят.

Дядюшка Гнуб напросился с людьми, сказав, что только и мечтал о том часе, когда сможет покинуть ненавистное жилище локапал. «У нас в Тюирнлги говорят, — заметил он по своему обыкновению, — не строй конуру бритвозубу, все равно убежит. Судьба моя горькая, разнесчастная, а только гном никогда не унывает. И еще — гном, он счастье приносит, если к кому душой повернется. Вы мне, длинноногие, понравились, особенно месьор Железная Рука — за его обходительность и похвальное проворство. Так что, возьмете с собой — в накладе не останетесь».

Получив согласие Дагеклана и короля принять его в компанию, дядюшка Гнуб тут же решил подтвердить слова о приносимой им удаче, заявив, что знает, где локапалы спрятали отобранное оружие пришельцев. Руги переглянулись, и Мидгар тут же потребовал сдать оружие ему.

— Таков обычай, — сказал он, вспомнив, что Конн и Дагеклан все же не пленники, а гости. — Приедем к очагам, там Мартога решит, можно ли вам до конца верить.

Такая прямолинейность неожиданно пришлась по душе рыцарю, и он не стал протестовать. Конн, занятый поисками одеяла для Эльтиры, промолчал.

Гном повел всех по скрипучим ступеням в хлев, открыл маленькую дощатую дверцу и зажег масляный фонарь. В его свете тускло блеснула сталь двуручного меча и полированное ложе арбалета.

Последний не привлек внимания ругов, а вот перед оружием Дагеклана они застыли в полной растерянности.

— Ты — жрец Ареса? — проговорил наконец Мидгар, искоса поглядывая на рыцаря.

— Вашего бога? Но почему ты так решил?

— Этот меч — кумир Повелителя Небес, — сказал Ярл.

— Ты ошибаешься, достойный руг, это всего лишь оружие. Я прихватил меч во дворце аквилонского короля, дабы иметь возможность достойно противостоять опасностям, нас поджидающим. К большому сожалению, должен признаться, что не смог устоять с ним против локапал…

— Если так, то это действительно только меч, — задумчиво проговорил Мидгар. — Покажем его Мартоге.

Он приказал своим людям забрать оружие рыцаря, потом поднял тяжелый арбалет, повертел перед глазами и даже понюхал.

— Что это?

— Приспособление для посылания сразу нескольких стрел в цель.

— Разве у вас не пользуются луками?

— Пользуются, но самострел бьет дальше, а этот заряжается сразу семью тяжелыми болтами.

Мидгар презрительно пожал плечами и отдал арбалет одному из воинов.

— Только ругорумы прибегают ко всяким ухищрениями, коих полно в Городе. Мы предпочитаем использовать то, что завещали предки.

— Однако я не видел у вас луков, — сказал Дагеклан.

— Мы прибыли к локапалам для переговоров, — сказал Мидгар. — Посему — безоружными.

Железная Рука не стал спрашивать о копьях и дубинках: очевидно, руги их за настоящее вооружение не считали.

Вскоре рыцарь смог убедиться в своих догадках: обстоятельство это чуть было не стало роковым для сыновей Таркиная и их дружины. Они довольно долго ехали по снежной равнине в полном молчании.

Священная палица, обернутая рогожей, была приторочена с седлу Мидгара. Колючий ветер забирался под шкуры, в которые кутались гости ругов, сами же они, привычные к пурге и распутице, казалось, не испытывали никаких неудобств. Когда миновали холм с кривым деревом, Лисий Хвост указал в его сторону и сказал, кто покоится на вершине.

— Надо забрать тело с собой, — Конн сделал жест рыцарю, — похороним его как следует, в земле.

Они въехали на холм, и руги отвалили мерзлые комья, прикрывавшие покойника.

Под комьями обнаружилась смятая, промерзшая одежда, еще хранившая очертания человеческого тела. Само тело горбуна исчезло бесследно.

— Чародей он чародей и есть, — сплюнул Ярл, словно сам недавно не оборачивался волком. — Только слуги тьмы попадают в Нижний Мир в телесной оболочке.

Это событие не прибавило ругам разговорчивости. Снова двинулись сквозь снежную кутерьму. Лошадки уверенно шлепали по грязи, пробивая тонкий мерзлый наст, земля под копытами чавкала. Равнина казалась бесконечной, а время — замерзшим и застывшим, как редкие деревья, искривленными тенями проплывавшие по сторонам едва приметной тропы.

И вдруг на этой тропе возник человек. Человек кутался в шкуру, из-под которой торчали голые ноги в легких сандалиях. Он глядел в землю, но все же брел вперед, спотыкаясь, охая и стеная, клоня худосочное тело навстречу ветру. Когда всадники приблизились, стало видно, что волосы на непокрытой голове странника выстрижены в кружок, одно ухо отсутствует, ноздри разорваны, а пустая левая глазница заткнута окровавленной тряпкой.

Человек чуть было не столкнулся с лошадью Мид — гара, но, подняв единственный глаз и узнав, видимо, старшего сына Таркиная, упал в грязь на колени и припал губами к носку мехового сапога.

— Кто ты? — спросил Мидгар.

— Повелитель, — забормотал человек, — повелитель… Горе-то какое…

— Вижу, отец был у вас?

— Великий Таркинай приезжал прощаться в Каприю…

Незнакомец закашлялся, изо рта у него потекла густая черная кровь.

— Так ты из Каприи. Горе твое велико, если ты лишил себя глаза.

Человек выплюнул кровавый сгусток и пробормотал:

— Наше горе больше, чем гора Меру, повелитель. Если бы я мог, то сам вырвал бы себе очи… Но у меня семья и пятеро малых детишек. Глаза лишили враги…

— Кто посмел это сделать, каприец, кроме твоего законного повелителя?

— Кунны! Они налетели, как саранча, они надругались над святынями, они ворвались в дома и насиловали женщин… И мою жену тоже! О, если бы я мог, я бы дрался с ними, как лев, и лучше бы умер, чем отдал мою Настию! Но зима, повелитель, эта проклятая зима… Пищи мало, сил мало, мы ничего не смогли поделать…

— Молния Ареса! — вскричал Мидгар так, что его лошадка встала на дыбы и громко заржала. — Кунны осмелились вступить в наши пределы!

— Убьем их! — гаркнул Ярл, и клич его тут же подхватили остальные руги.

— Отомстите, — прохрипел каприец, — отомстите за мою жену и всех павших. А вам — боги простят…

Он захрипел и повалился в мелкий снег. Руги не обратили на это никакого внимания.

— С нами палица Таркиная! — ревел Мидгар. — Вперед!

Воины ударили пятками в бока лошадей и быстро исчезли среди летящего по ветру снега. Дагеклан соскочил с коня и склонился над неподвижным каприй — цем. Тот был мертв.

— Надо догнать их. — Конн, не привыкший ездить без седла и стремян, старался пустить свою лошадку следом за ругами. — Вперед, Дагеклан, нельзя терять нашу единственную надежду!

Они нагнали дружину сыновей Таркиная, когда сквозь снежные вихри уже проступили стены Города.

Странный это был Город: его не окружали крепостные стены, не было и башен с дозорными. Дома начинались сразу за мелким ручьем и тоже были странные. Казалось, какие-то гиганты забавлялись, складывая огромные глыбы, да так плотно, что между ними не было и щелочки. Строения были круглыми либо овальными, с круглыми же окнами, с крышами, похожими на перевернутые суповые миски. Многие входы были завалены камнями и бревнами, возле других завалы кто-то разобрал, раскидав их с небрежной поспешностью. Город, очевидно, был велик: какие-то лестницы с высокими ступенями убегали во тьму, маячили каменные статуи с отбитыми руками и головами, а посреди круглой площади, на которую выехала дружина ругов, лежал, припорошенный снегом, огромный скелет неведомого чудовища.

В проеме между домами, восседая на темно — гнедой лошади с черной гривой, уперев в бока руки в железных рукавицах, неподвижно высился всадник. Ветер трепал край плаща, подбитого богатым мехом, лицо под железным шлемом корчило страшные гримасы. Завидев ругов, всадник поднял руку, на запястье которой висела каменная булава, словно приветствуя прибывших.

— Мидгар! — проревел он сквозь свист ветра. — Здорово, братушка!

— Я не брат тебе, — отвечал наследник Таркиная, придерживая свою лошадь. — Ты знаешь, Опас.

— Разве все мы не потомки славного Апраксая?

— Ты враг, — сказал Мидгар. — Зачем пришел к нам и убиваешь наших данников?

— Данников? А чем они платят — мясом шатунов?

Он кивнул на скелет, с которого дочиста была снята вся плоть.

— Не твое дело, кунн! — рыкнул Лисий Хвост. — Убирайся, откуда пришел!

— Не следует тебе быть столь заносчивым, — сказал Опас. — У вас нет мечей и луков, чем станете драться?

— Я разорву тебе глотку голыми руками! — Ярл выехал вперед и отбросил копье. — Выходи, померяемся силами.

— А, младшенький, — хохотнул кунн, трогая лошадь. Когда он выехал под тусклый багровый свет, льющийся от низких облаков, стало видно, что лицо его совершенно недвижно, а страшные тени, словно змеи, таятся в рассекавших кожу многочисленных шрамах. Тени шевелились, и казалось, что кунн угрожающе морщится.

Между каменными стенами возникло движение — десятки всадников выдвигались из темных проемов, холодный свет играл на их шлемах и наконечниках стрел, направленных на ругов.

— Зачем мне с тобой драться? — В голосе Опаса звучала насмешка. — Мой знак — и все вы умрете.

— Не сделаешь этого, — уверенно сказал Мидгар.

— Почему же?

— Ты — вождь Опас Резвый, многим ведомо твое имя. Не станешь его марать.

— Ты прав, негоже убивать безоружных. Да и дело-то, за коим мы явились, пустячное. Тощие ваши данники нам не нужны, это уж мы так порезвились, для порядку. Ежели дело сладим, то миром разойдемся…

— Говори, кунн, не тяни.

— Скажу. Теперь, когда ваш отец отправился на Ледяные Поля, настало время восстановить справедливость. Палица предка нашего, Апраксая, передавалась в вашем племени, но это неправильно. Мы, кунны, гораздо ревностнее храним заветы отцов. Среди нас не было отступников. Значит, палица наша!

— Сам придумал или подсказал кто?

Мидгар запустил руку под рогожу, явно отстегивая ремни, которыми огромная дубина крепилась к спине лошади.

— Так объявили наши гадатели.

— Сдери с них кожу и отпусти гулять по морозу. Они солгали.

Опас поиграл своей булавой.

— Значит, не хочешь миром? — В голосе его прозвучала плохо скрытая радость.

Лисий Хвост все возился с ремнями.

— А вот это зря, — снова хохотнул кунн. — Если не хочешь отдавать добром, зачем отстегивать? Или забыл, что палицу нельзя пускать в ход, пока не испита Отходная Чаша?

Мидгар застыл, так и не отвязав дубину. Лицо его помрачнело. Очевидно, кунн был прав, и до вождя ругов дошло, что он оказался перед лицом врага без всяких шансов на победу. Наблюдая за этой сценой, Дагеклан старался подавить растущую тревогу — подобно ругам, рыцарь довольно неуютно чувствовал себя без оружия.

— Не зря говорят: коварен, как кунн. — Голос Мидгара звенел от гнева, словно струна под пальцами игреца. — Ты заманил нас в ловушку. Гнев затмил мне глаза! А теперь хочешь, чтобы мы добровольно расстались с нашей святыней. Не бывать этому!

— У тебя есть два выхода, — сказал Опас, не скрывая торжества. — Ты можешь пустить в ход Священную Палицу и одолеть с помощью ее чудесной силы. Тогда ты лишишься власти, ибо не выпил Отходную Чащу. А можешь отдать палицу мне и сохранить власть над ругами. Но руги станут данниками куннов…

Слова его были прерваны диким гиканьем и свистом: зажав в зубах железный нож, Ярл ударил пятками в бока своей лошади, и та взяла с места столь резво, что, успей столкнуться грудь в грудь с гнедым Опаса, сшибла бы его непременно. Однако Ярл тут же покатился в снег, опутанный кожаными ремнями: кто-то из куннов успел метнуть боло.

— Не заставляй своих людей умирать попусту! — гаркнул Опас, подняв булаву. — Махну — и стрелы сразят твоих воинов!

Тут он увидел, как из-за спин ругов выехал невысокий человек, закутанный в медвежью шкуру. Лицо человека было невзрачно, кончик носа стянут старым шрамом, но глаза горели отвагой, а голос, когда он заговорил, странно произнося слова, звучал твердо.

— Месьор Опас Резвый! — провозгласил всадник, который был по меньшей мере на голову ниже предводителя куннов и в полтора раза уже в плечах. — Я, рыцарь Дагеклан Железная Рука, нашедший покровительство и доброе отношение месьора Мидгара, сына Великого Таркиная, готов отплатить ему за гостеприимство и бросаю тебе вызов. Если тебе ведомы законы чести, предлагаю решить спор поединком. Готов биться с тобой как конным, так и пешим, на копьях, мечах, палицах или любым иным угодным тебе оружием.

Опас уставился на говорившего с мрачным изумлением. Он не видел оружия всадника, более напоминавшего слугу или раба, чем воина. И все же вождь куннов понимал, что перед ним настоящий боец, привыкший, чтобы с ним говорили и бились на равных.

— Из какого ты племени? — спросил он, опустив булаву и снова уперев в бока огромные ручищи.

— Кампанарии предпочитают не вспоминать о собственной родине. Мы принадлежим всему хайборийскому миру.

— Никогда не слышал ни о племени кампанариев, ни о хайборийском мире, но вижу по твоим шрамам, что человек ты бесстрашный. Если хочешь умереть, давай сразимся. При мне моя булава, но твоего оружия я что-то не вижу.

Дагеклан повернулся к предводителю ругов.

— Месьор Лисий Хвост, — сказал он с поклоном, — не будешь ли ты любезен вернуть мне двуручный меч? Хотя бы на то время, кое понадобится, чтобы убить твоего врага.

— Ты поступаешь как друг, — кивнул Мидгар. — Я сам бы разделался с этим коварным кунном, но обычай запрещает мне вступать в схватку, пока не испита Чаша. Что ж, сразись, чужеземец, и да будет на все воля богов.

Руг, к лошади которого был приторочен обернутый в рогожу меч Дагеклана, размотал ремни, и рыцарь принял оружие.

— И вот еще что, — сказал он, обращаясь к предводителю куннов. — Условием поединка должно стать разрешение спора. Если я одолею, Священная Палица остается у ее владельцев, а вы уходите.

— Справедливо, — кивнул Опас.

— И еще: я желаю драться пешим. Если ты не против.

— Хоть пешим, хоть конным, но, сдается, ты даже не сможешь поднять свою железку!

Рыцарь молча соскочил с лошади, по щиколотку утонув в снегу. Отбросил покрывавшую плечи шкуру, крутанул над головой мечом — лезвие со свистом рассекло холодный воздух.

— Ладно, — буркнул Опас, — поглядим, на долго ли тебя хватит…

Он двинул своего коня, но Мидгар предостерегающе поднял руку.

— Мой боец не может драться в худой одежде и без обуви, — сказал он. — Разве это будет по чину тебе, вождь славных куннов? Откар, дай чужеземцу свои сапоги, штаны и куртку.

Руг, только что отдавший меч Дагеклану, молча скинул меховую одежду и протянул рыцарю, оставшись в длинной теплой рубахе и плотно обтягивающих шерстяных чулках.

— Теперь все? — хмыкнул Опас, поигрывая булавой. — Зря отдал, пропадет одежонка.

— Я готов, — сказал рыцарь. — Начнем.

Предводитель куннов ударил коня левой ногой, и тот пошел боком, давая хозяину возможность ударить с правой руки. Каменная булава легко взметнулась и понеслась в голову Дагеклана. Багровые отблески окрасили камень в зловещий цвет, словно тот уже раскроил череп врага и напился кровью. Однако рыцарь отбил удар и сразу же нанес свой, целя в живот противника. Гнедой заржал и отпрянул, острие двуручного меча едва задело кожаный нагрудник кунна, оставив на нем неширокую прореху.

— Неплохо, коротышка! — гаркнул Опас, разворачивая коня и снова атакуя.

Он взмахнул булавой, но не обрушил ее сверху вниз, а изменил направление удара на боковое, пригнувшись и стараясь ударить рыцаря по ребрам. Железная Рука бросил широкое лезвие меча вниз и в сторону, парировав хитрый выпад. Кунн еще поднимал свое оружие, когда рыцарь нырнул ему под руку и достал клинком бедро противника. Кожаная штанина лопнула, окрасившись кровью.

Дагеклан тут же отскочил, внимательно следя за кунном. Опас смотрел на свою ногу, словно не в силах поверить, что это его кровь заливает штанину. Потом гикнул и бросил коня вперед, стараясь затоптать наглеца, осмелившегося скрестить с ним оружие. Он тут же поплатился за свою неосторожность: рыцарь отпрянул в сторону и сделал выпад. На этот раз меч ударил в предплечье, Опас взвыл и поднял гнедого на дыбы, бесцельно размахивая булавой так, словно внезапно ослеп.

Руги торжествующе завопили.

Теперь кунн понял, что поединок будет нешуточным. Быстрым движением он перекинул из-за спины большой круглый щит, обитый медными пластинами, и прикрылся им от бедра до подбородка. Снова ударил пятками в бока гнедого и ринулся в бой.

Очередной выпад рыцаря Опас отбил тяжелым щитом, сам же нанес удар, на сей раз более удачный: булава вскользь задела плечо Дагеклана, но и этого хватило, чтобы рыцарь качнулся и едва устоял на ногах — ярость удвоила и без того недюжинную силу предводителя куннов.

Противники снова сблизились. Замах — резкий свист — грохот удара… Сталь ударяла о камень, когда кампанарий отбивал удары Опаса, звенела медь щитовой оковки под тяжелым клинком. Они кружили посреди взрытого, перемешенного с липкой грязью снега, под вопли ругов и куннов, подбадривавших своих бойцов, кружили в багровом свете, отблески которого лежали на низких перистых облаках — наступая, отступая, нанося удары…

Кровь струилась из рассеченного бедра кунна, из раны на руке, кровь пропитала разорванный меховой рукав рыцаря. Бойцы двигались столь стремительно, что красные капли падали далеко в стороне, там, где снег был еще нетронут, окрашивая ледяную корку зловещей сыпью.

Вскоре оба противника начали уставать, движения их замедлились. Хлопья пены покрывали морду гнедого коня Опаса. Конь фыркал и плохо теперь слушался хозяина: привыкший к стремительной скачке по вольным степям, он ошалел от долгого топтания на месте и все больше пугался мелькавшей, словно смертельный вихрь, стали в руках пешего человека. Опас изо всех сил колотил гнедого пятками, но это мало помогало.

И все же Дагеклан чувствовал, что долго ему не продержаться. Он никак не мог поразить противника, прикрытого крепким щитом, все труднее становилось отбивать мощные удары каменной булавы. Рыцарь понимал, что пора нанести решающий удар, иначе все кончится плохо.

Тут он заметил, что одна из медных пластинок щита кунна отскочила, открыв мореное дерево. Железная Рука застыл, подняв над головой тяжелый двуручный меч, и, когда Опас снова двинул коня вперед, нанес удар, вложив в него все оставшиеся силы. Лезвие глубоко врезалось в доску, резкий поворот клинка — наручные ремни лопнули, и щит отлетел далеко в сторону.

Теперь противник был открыт. Дагеклан приготовился сделать выпад, чтобы поразить вожака куннов в грудь, но тот вдруг натянул веревочные поводья, развернул гнедого и поскакал к темнеющим по краям площади каменным стенам.

Торжествующий рев ругов преследовал его отступление, однако оно оказалось рассчитанным маневром. Резко осадив коня в полусотне шагов от противника, Опас снова развернулся лицом к рыцарю, что-то сорвал с пояса, поднял левую руку, и над его головой возник тонкий жужжащий звук…

— Боло! Боло! — услышал Дагеклан предостерегающие крики ругов. — Берегись!

Рыцарь знал это оружие, используемое в основном гирканскими степняками. Несколько увесистых каменных или железных шаров зашивались на концах кожаных, длиной локтей пять — шесть ремней, и при удачном броске боло намертво захлестывало противника. Если его пускали низко, летящие кожаные ленты развивали такую скорость, что уклониться было очень трудно, почти невозможно. Подобный бросок применяли для пленения: достигнув жертвы, путы захлестывали ей руки и ноги, переплетаясь между собой и затягиваясь так, что их приходилось потом разрезать. Если пустить боло выше — путы стягивают руки, именно такой бросок свалил Ярла с лошади. Попади боло в шею, и младший сын Таркиная оказался бы задушенным, угоди шары ему в голову — мозги Ярла были бы сейчас разбрызганы по снегу.

Дагеклан видел это оружие прежде, но боло никогда не применялось в рыцарских поединках, и он не знал, что следует предпринять.

Это незнание спасло ему жизнь.

Когда, издав боевой клич и отпустив поводья, вращая одной рукой боло, а другой — палицу, Опас ринулся в бой, рыцарь не двинулся с места. Он держал меч перед собой, подняв его строго вверх, словно хотел укрыться за нешироким клинком. Со страшным свистом боло понеслось к его голове. Вместо того чтобы пригнуться, Железная Рука подставил навстречу летящей смерти остро отточенное лезвие. Разрезанные ремни, теряя скорость, разлетелись в стороны, тяжелые грузила, пробив ледяную корку, с чавканьем врезались в грязь…

Дагеклан готовился отбить удар булавы кунна, но удара не последовало — Опас сдержал гнедого на полпути до противника и ошалело уставился на рыцаря. О боги, этого просто не могло быть! Никто еще не смог увернуться от его стремительного броска, сулившего верную гибель! А этот боец с огромным, чуть ли не выше его самого мечом, не только избегнул смерти, но и сумел рассечь боло! О боги!

Ярость клокотала в сердце кунна. Казалось, цель его была столь близка — и вот Священная Палица уплывает из рук, словно таящая от горячего прикосновения льдинка. Опас уже понимал, что с одной булавой он не сможет одолеть противника, который владел мечом так, словно клинок был продолжением его собственных рук. Ярость туманила мозг и требовала немедленного отмщения…

— Убейте их! — бросил вожак своим воинам, и те сразу же подняли луки. — Убейте всех!

Стрелы запели в холодном воздухе — по десятку стрел на каждого недруга. Они неслись хищной стаей, блестя зазубренными наконечниками, и жуткий рев куннов сопровождал их полет. Течение времени словно замедлилось: Дагеклан отчетливо видел летящую смерть и жалел лишь о том, что не успеет как следует помолиться…

Он так и не понял, что произошло. Только что стрелы неслись прямо ему в грудь, и вот они лежат в грязи под ногами — ни одна не достигла цели: те, что метили в ругов, упали под копыта их лошадей.

Вопль куннов оборвался, сменившись звенящей тишиной. Воины все еще сжимали в руках луки, а кони их уже пятились, словно пораженные этим невиданным зрелищем не меньше людей. Гнедой Опаса хрипел и прижимал уши.

— Колдовство! — выдохнул вожак куннов.

— Колдовство — о — о! — эхом откликнулись его воины.

Опас погрозил ругам палицей.

— Проклятые кудесники! Ничего, мы еще посчитаемся с вами!

Выкрикнув эту бессильную угрозу, Опас Резвый исчез со своими людьми между каменными стенами. Никто не стал их преследовать: руги казались озадаченными историей со стрелами не меньше куннов.

Мидгар подъехал к лежащему на снегу брату, соскочил с лошади и перерезал путы.

— Ты остановил стрелы? — спросил он.

— Нет. — Ярл глядел в землю, стыдясь своего недавнего пленения.

— Тогда кто это сделал?!

— Ну я сделал, — послышался тут ворчливый голос дядюшки Гнуба, о котором все успели забыть. — Эка невидаль! Наконечники-то у них каменные, кремневые, а кремень хоть и крепок, да больно сговорчив. Заговорить сей минерал — плевое дело.

Гном выбрался из-под лисьей шкуры, под которой укрывался все это время, и торжествующе уставился на людей. Он ожидал похвал, но тут Конн потребовал поспешить и немедленно отправляться в путь.

— Мы должны успеть, — сказал король, пристально вглядываясь в лицо девушки. — Кажется, ей хуже.

— Вы езжайте, — сказал рыцарь, — а я посмотрю, не требуется ли местным жителям какая-нибудь помощь.

Мидгар удивленно глянул на кампанария.

— Ты говоришь о данниках?

— Кто бы они ни были, это люди, на которых напал жестокий враг.

— Убитым ты не поможешь, а те, кто уцелел, давно спрятались в своих подземных убежищах и завалили входы.

— И что же, они никогда не выходят из своих жилищ?

— Только летом. А оно наступит не скоро.

Рыцарь вынужден был поверить ругу на слово, и отряд двинулся в путь. Дагеклан хотел было вернуть одолженную одежду, но Мидгар остановил его.

— Может быть, в твоей стране принято так легко одеваться, — сказал он, — но здесь ты скоро замерзнешь, особенно если будешь ходить без обуви.

— Мне показалось, что земля под снегом довольно теплая, — сказал рыцарь.

— Ее согревает подземное пламя, но зимой все же лучше ходить в сапогах. Оставь себе одежду, это не слишком богатый подарок для друга, оказавшего нам неоценимую помощь. Думаю, смогу отблагодарить тебя более достойно, осушив с тобой Чашу на тризне, которую мы справим по моему отцу.

Дагеклан не смог скрыть удивления.

— Сожалею, что твой отец оставил этот мир, — сказал он, — но я слышал, как несчастный каприец говорил, что Таркинай приезжал к ним прощаться. Значит, это случилось позже? Если так, кто принес тебе скорбную весть?

— Великий Таркинай скончался до того, как локапалы похитили Священную Палицу. По обычаю предков мы возим почивших вождей по городам и селениям, дабы подвластные племена могли выразить свою скорбь. Данники столь преданы своим властителям, что наносят себя всяческие увечья в знак траура. Ты мог это заметить. Коварный Опас напал на Каприю и специально отпустил того человека, чтобы заманить нас в ловушку.

— Однако месьор Резвый поступил весьма достойно, согласившись на поединок, хотя закончил его не лучшим образом.

— Не думай о нем слишком хорошо. Он знал, что Священную Палицу следует завоевать в честном бою, иначе она утратит свою силу, только поэтому не осмелился сразу расстрелять безоружную дружину. А когда понял, что не сможет тебя одолеть, гнев затмил ему разум. Как мне до того…

И наследник Таркиная снова погрузился в молчание.

— Эй, Железная Рука, — шепнул сзади гном, — вы заметили, как назвал вас руг? Теперь даме наверняка окажут помощь. Я бы тоже хотел стать вашим другом, только не знаю, правильно ли поступил. Эта палица, которой так грозно размахивал кунн, она ведь тоже каменная, но я не стал лишать ее силы… И терзаюсь теперь сомнениями…

— Вы поступили как муж чести, месьор гном, — прочувственно отвечал рыцарь, — если бы оружие моего противника было заговорено, это было бы не по правилам, совсем не по правилам!

Глава четвертая Птица и лес

Живя — умри, ведь жизнь — тягучий сон,

туда уйди, где мыслей нет…

Там — чистая земля, и там вопрос — ответ…

И там воскреснешь ты под дивный перезвон.

Энно. Стансы, 5, 4

Бубен гремел. Ему вторили колокольчики и бубенцы, пришитые к одеянию Матери, — звенели без устали, в лад, дополняя, а иногда перекрывая рокот бубна. Эта странная, завораживающая музыка, вначале нежная и мягкая, почти неуловимая, потом все более неровная, сбивающаяся в причудливую какофонию гудения и звона, росла и крепла… Частые, сильные удары постепенно сливались в один непрерывный, все возрастающий гул.

Густой запах конопляных листьев, брошенных в очаг, наполнял избу. Отблески огня играли на бревенчатых стенах, выхватывая на миг сосредоточенные лица мужчин и женщин, сидевших на длинных узких лавках по обе стороны комнаты: мужчины вдоль западной, женщины вдоль восточной стены. Они неотрывно следили за Большой Мартогой, кружившейся в бешеном танце.

Полы ее длинного одеяния, сшитого из козьих шкур и называемого хамнааром, летали, взметая пыль с земляного пола. На плечах поблескивали две полированные деревянные фигурки воронов, обращенные клювами друг к другу. Это были разведчики: им предстояло вызнать дорогу туда, куда собиралась отправиться их хозяйка. Вдоль рукавов по швам были вшиты тонкие меховые полоски, снятые с ног рыси, к левому локтю крепился шнур из девяти кожаных ремешков.

Сзади на плечах хамнаара тускло мерцали два медных кольца, продетые сквозь глазницы полосатых семи — хвостых змей — по девять на каждом кольце. Танцорка поводила плечами в такт ударам бубна, и змеи, казалось, оживали, извиваясь и взлетая под звуки музыки. Колокольца и бубенцы подвешены были на пяти связках между лопатками — они громко бренчали при каждом движении Мартоги.

Спереди хамнаар был обшит шнурами с многочисленными узелками. Вдоль подола левой полы тоже были прикреплены змеи, однохвостые, свисавшие до самой земли. На правой поле змей не было, она достигала лишь колена Матери, открывая теплую меховую обувь.

Седые волосы Мартоги стягивала налобная повязка, завязанная кожаными ремешками и украшенная короткими, ровно остриженными сверху вороновыми перьями. На ней были пришиты медные «глаза» — металлические пластинки на красной ткани. К нижнему краю околыша крепилась нитка из сухожилий, унизанная волчьими зубами и красными бусинами, а сверху поблескивали два медных рога с красным и голубым лоскутьями на острых концах.

Все это было сейчас неразличимо — облачение танцорки слилось в один пестрый стремительный вихрь — но Конн, сидевший посреди комнаты на белой кобыльей шкуре, запомнил все детали ее одежды во время долгого ожидания, предшествовавшего началу магического танца.

Король страшился встречи с Большой Матерью, страшился даже после того, как Дагеклан и гном оказали ругам очень важные услуги и те признали чужестранцев своими друзьями. Страх за жизнь Эльтиры горячей волной поднимался в груди, когда он думал, что Мартога может отказаться помочь девушке: кто знает, какие жестокие древние обычаи может блюсти эта женщина, главная колдунья племени ругов?

Конн проклинал себя за то, что поддался на уговоры фаллийца и пустился в это отчаянное путешествие в надежде вернуть Силу багровому камню, а более — в надежде излечить девушку. Надо было оставаться в Таран — тии и принять бой. Как он мог поверить, что большая часть его приближенных — предатели? Богуз лукавил, несомненно лукавил, преследуя свои цели. Говорил, что все рассчитал там, на своем Фалле, а сам стал жертвой каких-то локапал, более похожих на обезьян из южных лесов, чем на древних созданий, поставленных небожителями охранять стороны света. Нет, бегство недостойно короля, отец не одобрил бы его поступок…

И весь оставшийся путь до ругских очагов Конн кусал губы и думал тяжелую думу.

Наконец они достигли селения, стоявшего на берегу широкой реки, медленно катившей свои мутные воды среди низких берегов. Над водой стоял пар, очевидно, ее тоже согревал подземный огонь, и река не замерзала даже зимой.

Селение было обнесено крепким частоколом, обегавшим дома ровным кругом. Внутри прямыми рядами стояли добротные бревенчатые избы, вдоль улиц тянулись деревянные настилы. Огромная толпа женщин, мужчин и детей, среди которых шныряли многочисленные собаки, приветствовала появление братьев и их дружины. Мидгар высоко поднял над головой Священную Палицу, что-то прокричал, и все руги ответили ему нестройными гортанными криками.

Их провели в самую большую избу, куда они вошли в сопровождении Ярла и Мидгара. Здесь было тепло, пахло сухими травами, по стенам висели шкурки лисиц и белок. В дальнем конце комнаты виднелось нечто вроде алькова, и там, на меховом одеяле, сидела полная женщина в пестрой накидке, расшитой красными, синими и желтыми треугольными лоскутами. Ее длинные седые волосы были заплетены в множество тонких косиц. Она курила длинную трубку — синие кольца терпкого дыма поднимались к потолку после каждой затяжки.

— Ты принес палицу Таркиная, — сказала женщина, и в словах ее не было вопроса.

— Принес, — отвечал Мидгар, с поклоном протягивая палицу на вытянутых руках, словно это была не здоровенная, в пять локтей, дубина, а сноп соломы.

Мартога указала пальцем подле себя, и Мидгар бережно опустил святыню. Не выпуская трубки, Мать наклонилась вперед и провела над нею ладонью. Потом снова села ровно, выпустила несколько голубых колец и спросила:

— Тебе пришлось пустить ее в ход?

— Когда мы возвращались, на нас напали кунны, — отвечал Мидгар. — Их вождь Опас Резвый предлагал вступить с ним в поединок либо отдать палицу. Ни того, ни другого я сделать не мог. В схватку с Опасом вступил этот человек.

Он указал на Дагеклана.

— Тогда кто пользовался священным оружием?

— Никто… — В голосе руга прозвучало некоторое удивление. — Только наш гость брал ее в руки, когда обнаружил палицу в Доме локапал и подал Ярлу. Она была замаскирована под чучело. Даже Ярл не смог ее обнаружить. Очевидно, морок, наведенный локапалами, не действует на пришельцев…

— Они явились из Внешнего Мира, — утвердительно сказала Мать.

Конн вслушивался в ее слова, стараясь понять, что они сулят, но голос колдуньи был бесстрастен, а лицо неподвижно.

— Их женщина больна, — сказал старший сын Тар — киная. — Ты поможешь?

— Я буду курить о них.

Сказав так, колдунья почти исчезла в клубах дыма, повалившего из длинной резной трубки.

В небольшой комнате, куда отправили их хозяева, король и рыцарь провели немало времени в тягостном ожидании. Их покормили, и Дагеклан, потерявший много сил во время схватки с вожаком куннов, смог подкрепиться плошкой чечевичного супа и жареным куском оленьего мяса, запив все это доброй чашей медовой настойки. Конн, сидевший рядом с подстилкой, на которую уложили Эльтиру, едва прикоснулся к еде. Дядюшка Гнуб был на удивление неразговорчив и только покачивал головой, отрезая мясо маленьким, с ладонь, ножичком, который извлек из-за голенища сапога.

Наконец явился Ярл. Был он мрачен и смотрел поверх голов куда-то в стену.

— Ты принес плохие вести, друг? — спросил Дагеклан, не в силах скрыть волнения.

— Для вас вести хорошие, — сказал Ярл, — но не для меня.

— Что случилось?

— Этого вам знать не нужно. Оставь свой меч здесь, воин Железная Рука, и все следуйте за мной.

Держа девушку на руках, Конн в сопровождении рыцаря и гнома снова отправился в большую комнату, где все еще плавал синий, терпко пахнущий дым трубки.

Колдунья уже была облачена в хамнаар и держала в руках большой, похожий на щит бубен. Около возвышения, где она недавно раскуривала свою трубку, стоял медный чан и суетились женщины.

Мартога жестом приказала опустить Эльтиру на ложе, наклонилась и провела над ее лицом морщинистой ладонью — как раньше над Священной Палицей.

— Дым охму сказал мне много. — Она величественно выпрямилась и прямо взглянула в глаза королю. — Много, но не все. Необычный случай, очень необычный. Это не болезнь, нет…

— Ее ударили отравленным кинжалом, — сказал Конн, — но что это был за яд, я не знаю.

Мартога прищурилась и шумно втянула воздух, словно принюхивалась к чему-то.

— Яд — принадлежность этого мира, чужеземец. Там, куда отправился ее дух, все по-иному. Ты вовремя пришел — еще немного, и дух ее может затеряться, пропасть навсегда.

— Так стоит ли медлить? — воскликнул Конн горячо. — Скажи, что нужно делать. Ради этой девушки я готов на все!

— Тогда ты отправишься по Темной Реке на поиски. Если тебе повезет, ты сможешь ее вернуть. Остальное сделаю я.

— Скажи только, откуда я должен начать… И как?

— Прямо отсюда. Белый Скакун перенесет тебя ко входу, дальше пойдешь сам.

Она указала под ноги короля, и он увидел, что стоит на белой кобыльей шкуре, расстеленной посредине комнаты. Мартога приказала ему сесть, скрестив ноги, Дагеклан и дядюшка Гнуб расположились на лавке возле стены.

Конн сгорал от нетерпения, ожидая, что колдунья сразу же приступит к исполнению обряда, но Большая Мать, отложив бубен, принялась разжигать очаг, подбрасывая в него сухие дрова. Она что-то тихо и невнятно напевала, позабыв, казалось, обо всем на свете.

Постепенно комната заполнялась народом. Мужчины и женщины молча подходили к очагу, бросая в него пригоршни конопляных зерен, вспыхивающих и мгновенно исчезающих в огне.

Наконец все расселись по лавкам, и суета затихла. Мартога, присев на корточки возле очага, медленно расплетала свои многочисленные косы, что-то бормоча и отдавая еще кое-какие распоряжения женщинам возле ложа. Время от времени колдунья громко икала, содрогаясь всем телом. Глаза ее были недвижно уставлены на затухающий огонь.

Сумерки в избе густели, люди переговаривались тихим шепотом. Мартоге опять подали трубку, она закурила. Икота ее делалась все громче, дрожь непрерывно сотрясала полное тело, лицо было бледно, голова низко опущена, глаза полузакрыты.

Вдруг она поднялась и оглядела сидевших вдоль стен людей.

— Все ли справили нужду за дверью? — спросила колдунья громким, но странно изменившимся, тягучим голосом.

— Все, Мать, никто не выйдет, — отвечал кто-то.

Колдунья, не глядя, протянула руку, одна из женщин подала ей ковш, и Мартога набрала полный рот воды. Медленным сонным движением отыскала бубен и колотушку с красной кисточкой, вышла на середину избы, к самой шкуре, и, приседая на правое колено, четырежды поклонилась на все стороны, брызгая вокруг водой изо рта.

Женщины бросили в очаг пучки белых конских волос и затушили огонь, загребая его золой. В слабом мерцании угольев фигура колдуньи неподвижно высилась посреди комнаты. Наконец тьма стала непроглядной, сидящие на скамьях затаили дыхание, слышно было только бормотание и иканье Мартоги.

На мгновение воцарилась мертвая тишина, потом колдунья длинно, с подвыванием зевнула, и сейчас же в глубине покрытой тьмой избы громко и отчетливо у прокричал ворон. Легкая, как комариное жужжание, дробь бубна возвестила о том, что колдунья начала свой магический танец.

Как только она пустилась в пляс, то высоко подкидывая ноги, то припадая на колено, огонь в очаге стал разгораться сам собой. В его неровном свете одеяние колдуньи напоминало крылья фантастической птицы, г хвосты змей летали и кружились, сливаясь в один сверкающий круг…

Вдруг все оборвалось. Последний раз ударив колотушкой, Мартога упала на колени. Смолкло бренчание колокольцев, и снова наступила тишина. И опять тот же вначале едва уловимый и всевозрастающий гул бубна…

На сей раз он сопровождался пением, отрывочным, мрачным — колдунья выкрикивала слова через силу, хриплым низким голосом, но постепенно они становились отчетливей, сливаясь в тягучий, чарующий напев.

Мощный бык земли… конь степной!

Я мощный бык… реву!

Я заржал… конь степной!

Я выше, я мощнее… я иду!

Степной конь явись… научи меня!

Каждый, с кем вместе иду, пусть слушает ухом!

Пусть не следует сзади за мной, кому не скажу…

Пусть каждый смотрит зорко!

Пусть слушает чутко!

Берегитесь вы!..

Ты с левой стороны, госпожа с посохом,

если не той дорогой направляюсь,

прошу тебя: направь! укажи!

Вороновым крылом полети!

Мою широкую путь — дорогу расчищай!

На юге и на севере, на востоке и западе,

в девяти лесных буграх живущие духи

и по сторонам света — дайте пройти!

Государь мой дед, мощной силы, толстой шеи, —

будь со мной!

На все мои думы и желания согласись…

выслушай!., исполни!..

Все, все — исполни!

Ревущий гул бубна достиг высших пределов, песня колдуньи потонула в нем, как окатыши в стремительном лесном потоке…

Ревущий гул…

Гул воды…

Гул воды лесного потока…

Конн стоял на поляне, и возле его ног пенился и бурлил ручей, крутивший в своей желтоватой воде лесной мусор и сухие стебли.

* * *

Он наклонился и потрогал траву, ожидая, что пальцы ощутят мягкую шкуру белой кобылицы.

Трава была мокрая и свежая. Он сорвал стебли и размял в пальцах. Терпкий запах наполнил ноздри, Конн услышал шорох листьев над головой и решительно зашагал к ближайшим деревьям.

Он совсем не удивился, когда навстречу вышла светловолосая женщина в легких сандалиях и полупрозрачной накидке. Рядом с ней, потряхивая маленькими рожками, трусила молодая косуля. Женщина улыбалась и махала королю легким витым посохом.

— Приветствую тебя, — сказала она высоким, похожим на перезвон колокольчика голосом. — Я — Мара — эль. Ты меня знаешь.

Конн отрицательно мотнул головой. Что-то настораживало его в облике лесной обитательницы и, подойдя поближе, он понял, что именно. Фигурка ее была словно слегка размыта, черты лица, несомненно прекрасные, таились за легкой дымкой, их невозможно было хорошо разглядеть.

— В стране Огнедышащих Гор меня называют Мар — тога, — улыбнулось прекрасное создание. — Не правда ли, это имя звучит так грубо… Пойдем.

Два больших черных ворона, распластав крылья, проплыли у них над головами и скрылись в лесу.

— Ты легко справился с Огненной Скачкой, король, — говорила Мараэль, легко шагая между толстых, покрытых лишайниками стволов. — Многие погибали на этом пути, а ты справился.

— Но я не помню никакой скачки, — отвечал он.

— Это неважно. Главное — ты здесь. Я покажу место, где начинается Темная Река, дальше будешь действовать сам. Не передумал?

Странно, но Конн не ощущал прежней горячей волны, когда думал об Эльтире. Ее нужно спасти, и он сделает это во что бы то ни стало, но тяжелое беспокойство, гнетущее его все последнее время, развеялось без следа.

— Не удивляйся, — Мараэль не нуждалась в словах, — пока я с тобой, все в Лучезарном Мире будет спокойно, а значит, и тебя не посетят тревоги. Но я не могу сопровождать тебя все время… Хотела отправить Ярла, но с ним произошло нечто странное…

— Яр л многое умеет, — заметил король, — я видел, как он обернулся волком.

— Ну нет! — звонко рассмеялась его спутница. — Сынишке это еще не по силам. Просто навел морок, сыграв заодно с л окапал ами: те — то тоже козлами прикинулись. Скажу тебе, Конн, а ты запоминай, авось пригодится. Если кто станет опутывать тебя страхом, не противься. Многие плетут сети, подобные паутине: если накинут, не дергайся понапрасну, паучок только того и дожидается. Посмотри, кем он хочет казаться, и стань для него страшнее, чем он для тебя. Ярл это смекнул, потому и подрал когтем кое — кому задницу… Ты хочешь спросить, правда ли он сын мой? Самый что ни на есть. Не всегда же я была такой старой уродиной, какой ты меня в избе видел, Великий Таркинай когда-то сердце мне отдал. А мою душу вороны унесли, но это было уже позже…

Она снова весело рассмеялась.

Деревья поредели, впереди чувствовалось приближение большого открытого пространства.

— Так что же случилось с Ярлом? — спросил король.

— Не знаю, пока не знаю. Придется опять курить эту вонючую трубку с пыльцой гриба охму. Мрачный грибок, ничего не скажешь, не то что конопляные листики… Или вот она, моя ненаглядная Дунгур!

И Мараэль нежно погладила между рожек бежавшую рядом косулю.

— Ярл изменился после встречи с вами, — продолжала лесная дева, — не внешне и даже не внутренне… Дух-хранитель при нем, но он обеспокоен и не хочет сказать почему. Пока ты плаваешь за своей возлюбленной, я попробую его разговорить, но боюсь, ничего не получится: уж если дух-хранитель уперся, его и воловьей упряжкой с места не сдвинешь. И еще что-то произошло с палицей Таркиная. Она утратила часть своей силы, теперь ей долго придется пролежать на холме Ареса, пока сила не восстановится. Я подумала, что виной твой спутник, рыцарь Железная Рука, но духи-помощники сказали, что он ни при чем, все дело в Ярле. Задал задачку сынишка, а?

Если бы мог, Конн подивился бы тому, что Мараэль говорит обо всем этом легко и весело, словно о вещах второстепенных, но вместе с беспокойством он утратил и возможность удивляться. Деревья шумели над головой так мирно, тени листьев так приятно холодили лицо, мелкие птицы спокойно смотрели на них бусинками глаз, не делая попытки улететь, а свежий воздух был напоен столь упоительными ароматами, что все тревоги мира, который он оставил где-то в необозримой дали, за Огненной Скачкой, за порогом времен, казались сейчас мелкими и ничтожными. Затеряться в этом лесу, упасть на сочную молодую траву и долго смотреть в высокое синее небо…

— Хорошо бы, — откликнулась его мыслям лесная красавица, — да нельзя. Боги создали нас существами из плоти и крови, тяжелой плоти и горячей крови, они — суть наши оковы… До поры до времени, конечно, но путь свой на земле каждый пройти обязан до конца.

Конн и сам знал об этом, просто знал, как знают, кто твой отец и кто мать и в какой стране ты родился. В Тарантии бунт, его невеста ранена, быть может, смертельно… Сердце Аримана, таившееся сейчас в перстне на его пальце, утратило свое могущество. Да Дергу, брегону с таинственного острова Фал ль, оно больше не понадобится, мертв брегон… Остается попытаться спасти девушку, вернуться в Аквилонию и разгромить бунтовщиков… Или погибнуть.

Эти мысли пронеслись где-то вне сознания, словно легкие облачка по летнему небу. Все это неважно, совсем неважно… Но надо идти и делать то, что должен. Надо плыть по неведомой реке, искать неведомо где Эльтиру, которая, быть может, не хочет, чтобы ее искали…

Деревья кончились. За ними стеной стояло яркое золотое сияние. Только оно, и ничего больше.

— Похоже, здесь мы расстанемся, — сказал Конн, хотя представить не мог, можно ли идти дальше.

— Это не стена, — отвечала Мараэль, — это птица Хан-Херети.

Тут Конн увидел птицу. Была она совсем небольшая, с гордой шеей и пернатой головой, с томными печальными глазами. Рядом, нахохлившись, сидели два ворона и подозрительно поглядывали на короля.

Золотое сияние оказалось распущенным хвостом птицы Хан-Херети. Мараэль что-то шепнула, перья сложились, и птица взмыла вверх — хвост летел за ней, словно огненный след за блуждающей звездой.

Впереди простиралась равнина, расчерченная на ровные квадраты желтыми полосами каналов. Ближайший из них прямой чертой отделял опушку леса, где стояли Мараэль и Конн, от огромного пространства, убегавшего к окоему.

Вода была желтоватой, но чистой и прозрачной. В ее толще, словно внутри стекла, не было видно ни рыб, ни водорослей. Вода не журчала, она спокойно и едва уловимо для глаза перемещалась. Берега канала поднимались над ее поверхностью едва на ладонь и казались вытесанными в гладком граните, хотя лесная трава доходила до самой кромки и даже слегка нависала над водой, бросая вниз бледные тени.

Конн склонился над этим странным потоком и опустил руки. Он нё почувствовал прикосновения к воде, даже когда погрузил ладони в ее толщу. Рябь плавно и лениво расходились по поверхности кругами и затухала у самого берега.

Он выпрямился, поднеся сложенные вместе ладони к губам. Струйки сочились между пальцами и падали на траву — медленно, слишком медленно… Сладковатый, дурманящий запах ударил в ноздри, захотелось пить…

— Ты и вправду решил здесь остаться? — услышал он звенящий голос Мараэль. — Один глоток — и тебе не захочется возвращаться. Это Вода Забвения, король…

Вороны издали хриплый, предостерегающий крик.

Конн разжал ладони — желтоватые струйки медленно и без всплеска вылились обратно в канал. Он стоял и смотрел на равнину, где посреди аккуратных зеленых квадратов росли огромные деревья. Корни ближайшего из них узловатыми кряжами выступали из земли в каких-нибудь двадцати локтях от его ног, сразу за желтой водой. Дерево было столь велико, что его крона терялась в синеве безоблачного неба, но этот исполин странным образом не заслонял вида: сотни, тысячи таких же деревьев росли на равнине, вздымая ветви на невообразимую высоту. Конн видел их как бы с нескольких точек одновременно — и снизу, с опушки, на которой стоял, и сверху, с птичьего полета, и даже изнутри стволов: там, во влажных толщах, было проложено множество извилистых темных ходов.

— Что это? — прошептал он одними губами.

— Ты видишь перед собой место, именуемое Перекрестком Миров, — отвечала Мараэль. — Каждое Дерево — целая Вселенная, ее стержень и опора. Мириады созданий обитают там — от корней до кроны, от Нижних Пределов до Небесных Чертогов. Многие из них умеют перемещаться по Древу, но лишь избранным дано увидеть сразу множество стволов. Ты — один из них…

— Что я должен делать?

— Одно из Деревьев — стержень и опора нашего мира. Под его корнями начинается Темная Река, по которой тебе следует плыть на поиски Эльтиры.

Конн прикинул расстояние, отделяющее его от ближайшего зеленого квадрата, ограниченного желтыми полосами Воды Забвения.

— Пожалуй, я мог бы перепрыгнуть этот канал, — сказал он, — но как найти нужное дерево?

— Не забывай, что ты покинул мир привычных измерений. — Провожатая подобрала в траве небольшой камешек. — Смотри!

Она бросила камень по направлению к ближайшему стволу. Сначала тот летел по прямой, но, достигнув пространства над каналом, вдруг изменил направление и медленно поплыл вслед за потоком в десяти локтях над ним.

— Никто не может преодолеть границы Миров, — улыбнулась Мараэль. — За редким исключением.

— Но я слышал о дырах…

— Это проходы внутри одного Древа. Чтобы перемещаться от горы к горе, нужно нечто большее.

— О каких горах ты говоришь?

— Зеленые квадраты — на самом деле вершины огромных гор, они лишь видятся плоскими… Но, кажется, тебе повезло, и ты сможешь увидеть интересное зрелище!

Она указала куда-то вперед, и, глянув в том направлении, король заметил в ясном небе стремительно приближающуюся черную тучу.

Вначале она казалась небольшим мазком на синем фоне, потом выросла до размеров тележного колеса, деревенского дома, Железной Башни, тарантийского дворца… Внутри тучи перекатывались огромные бурые глыбы, слышался скрежет и грохот, вспыхивали молнии…

Она зависла над одним из Деревьев, грохот усилился, каменные глыбы полетели вниз. Падали они очень медленно, и все же ветви под их ударами трещали и обламывались. Конн увидел, как дрогнули корни и зашатался ствол исполина. Зеленый квадрат вспучился и стал подниматься на скалистом основании, которое лезло из земли, словно чудовищный указательный палец. Боковины конуса осыпались огромными осколками, «палец» все утончался, еще немного — и он стал похож на ножку гриба с зеленой шляпкой, посреди которой качалось и гнулось под ударами каменного дождя огромное Дерево.

— Оно… гибнет! — ошеломленно выдохнул Конн.

— Увы, — откликнулась его спутница, — миры не вечны. Они рождаются, живут и погибают, как и все живое. Сроки этого Древа истекли на наших глазах.

Сотни слепящих молний ударили в крону Дерева, объяв его скоротечным белым пламенем. Скала под исполином подломилась и рухнула в разверзшуюся бездну. Туда же упали последние глыбы — туча исчезла. Легкая рябь пробежала над равниной, словно дрогнул знойный воздух, — ровные линии каналов снова делили пространство на квадраты, и в каждом стояло Дерево, безмятежно ожидающее своей участи…

— Когда-нибудь и наш мир исчезнет без следа, — с легким оттенком грусти молвила Мараэль. — Но это будет очень не скоро. А сейчас тебе пора.

Конн не успел ни о чем спросить. Птица Хан-Херети опустилась к ногам короля, сложенные перья хвоста вздымались над ней, как золотая башня.

— Она узнала дорогу, — сказала Мараэль. — Ступай.

Хвост опустился, превратившись в сверкающий мост.

Он протянулся через равнину куда-то вдаль, и король вступил на него, ощущая под ногами упругое подрагивание. Вороны расправили крылья и полетели рядом. Они сопровождали путника, то взмывая вверх, то снова опускаясь, — охраняли. Конн шел, поглядывая по сторонам, и способность удивляться возвращалась к нему с каждым шагом.

Золотой мост висел высоко над равниной. Зеленые квадраты превратились в вершины огромных гор, и Деревья теперь казались маленькими, хотя по — прежне — му подпирали кронами небо. Перья — настил едва не касались ближайших вершин, и жизнь, кипевшая там, открывалась изумленному взору.

Странные существа вершили свои непонятные дела, удивительные постройки высились на склонах, сверкая под лучами солнца, как огромные сахарные головы. Некоторые вершины были окутаны плотными облаками дыма, среди которых вспыхивали и гасли яркие огни, и Конн понял, что обитатели этих гор ведут битвы при помощи неведомого оружия. Другие занимались строительством: склоны одной горы, мимо которой он прошел, охватывала дорога, серпантином бегущая к вершине; по ней двигались повозки, до верху загруженные камнем, многочисленные рабочие в грязных кожаных фартуках, надсмотрщики в высоких шапках, с плетками в руках, носилки начальников… Дорога была выстроена лишь до середины горы, и там, где кипела работа, высились деревянные леса и стояли хитрые подъемные машины.

Попадались и пустынные вершины, густо поросшие лесами и травами, среди которых бродили удивительные животные да изредка виднелись хижины пастухов и отшельников.

Вороны сделали еще пару плавных кругов и опустились: уселись там, где кончались золотые перья, упираясь в зеленый склон. Король глянул вверх и увидел Дерево, к которому шел. Он соскочил на траву, хвост птицы Хан-Херети поднялся, словно замковый мост, быстро удаляясь, и растаял в синеве. Снялись и вороны, хлопая крыльями и прокричав что-то на прощание. Когда Конн оглянулся, равнины внизу уже не было видно — все закрывала плотная стена зелени.

Безмятежное спокойствие давно оставило короля, теперь он был насторожен, как зверь, ждущий опасности, хотя вокруг все казалось спокойным: легкий ветерок раскачивал ветви кустов, шелестел листвой, волнами пробегал по высокой, доходящей до колен траве… Пичуги вовсю распевали в поднебесье, откуда лился теплый солнечный свет. Пахло смолой и ягодами.

И все же опасность была — неведомая, незримая, она таилась где-то неподалеку, и Конн крепко сжал костяную рукоять ножа, висевшего на поясе…

Ножа? Но откуда он взялся, как и эта странная одежда: легкая лыковая обувь с ременными завязками до колен, короткие кожаные штаны и безрукавка, надетая на голое тело? Куда девался щегольской зингарс — кий костюм, в котором он бежал из своего дворца в Тарантии? Ответов не было, да Конн не особо их и доискивался — просто извлек нож и, крепко зажав его в правой руке, двинулся вверх по склону.

Только что он отчетливо видел ствол огромного Дерева на вершине, и вдруг он исчез. Путь преградили заросли невиданных растений причудливых форм и расцветок. Нет, не преградили — он оказался: в их гуще, посреди тяжелых запахов и невнятного перешептывания. Массивные стебли, похожие на питонов, раскачивались и колыхались вокруг, словно живые. Они были покрыты мелкими ярко — красными, желтыми и ядовито — зелеными цветами, как тело больного — сыпью. Под ногами чавкало, бледная плесень покрывала кочки и трухлявые пни. Между скользких корней густо росли грибы, доходившие до колена, а то и до пояса Конна. У некоторых шляпки походили на круглые плошки, наполненные смрадной, вязкой жидкостью.

Заросли были полны насекомыми — мошками, мухами, мотыльками, стрекозами, пауками — они ползали, летали, копошились, выставляли хоботки, питаясь гнойным соком растений. Они были крупнее обычных: с кулак, с локоть, с голову взрослого человека… Огромный паук упал сверху под ноги Конна, и тот раздавил его, обрызгав себя бурой сукровицей.

Насекомые были не единственными обитателями этого странного леса — вокруг что-то непрестанно двигалось, скрытое желто-буро-зелеными зарослями.

Король продвигался вцеред, помогая себе ножом: отрубленные мясистые стебли падали в бурую грязь, продолжая дергаться и извиваться. Местность заметно повышалась, однако суше не становилось. Вместе с влагой одежда Конна быстро впитала тошнотворные запахи, среди которых временами налетал порыв дурманящих ароматов, словно в бочку нечистот капнули резкими благовониями.

Потом он увидел целый выводок странных существ, выкатившихся из-под гибких корней. Величиной с кулак, они напоминали ежей, покрытых блестящими, похожими на алмазы иглами. Маленькие красные головки, испещренные белесыми прожилками, беспомощно раскачивались, как ненужный довесок к великолепным украшениям. Зверьки были весьма проворны, они принялись подскакивать, подобно кузнечикам, прилипая к ветвям присосками, расположенными на брюшках. Их становилось все больше и больше, и Конн понял, что странные создания окружают его со всех сторон…

Падающий сверху желтовато-зеленый свет преломился в сверкающих иглах и распался на мириады ослепительных сполохов. В глазах зарябило. Конн почувствовал головокружение и непреодолимое желание опуститься на землю. Некоторое время он превозмогал себя, но ноги его подкосились, и он упал на колени в бурую зловонную жидкость.

Мясистый стебель, покрытый лимонными бутончиками, склонился к нему, и на поверхности растения выступил липкий сок. От сладковатого запаха тошнота подкатила к горлу, Конн рванулся и полоснул ножом. Стебель упал возле его ноги и тут же потянулся к ней с алчной жадностью голодного существа. Конн ударил еще и еще, искромсав растение в мелкие куски.

Не в силах подняться, король стоял на коленях и чувствовал, как грязь затягивает его все глубже и глубже. Он поискал глазами сук или ветку, за которые можно было бы ухватиться, но вокруг колыхались лишь живые, мерзкие отростки, то пропадая, то снова возникая из ярких отблесков, отбрасываемых алмазными иглами. Отростки тянулись к нему, и с их приближением все отчетливее звучал прежде едва различимый голос…

Таинственный шепот был медленным, невнятным, и все же он проникал в душу, словно солнечный луч сквозь оконное стекло, наполняя короля странным чувством глубокого покоя и мудрого понимания. Да, теперь он понимал, чего жаждет этот странный лес — не гибели заблудившегося человека, нет, он жаждал подарить ему бессмертие! Конн пил и пил этот шепот, как усталый путник, долго блуждавший по пустыне, пьет из найденного колодца и никак не может утолить жажду. Тяжелый запах растений уже не казался отвратительным, в нем появилась прохлада и свежесть летнего вечера, а отблески алмазных игл казались солнечными закатными бликами…

«Останься, — шептал ему лес, — растворись и слейся со мной в единой, вечной гармонии… Блаженство… Вечное блаженство… Я здесь, и я — повсюду, я — маленький желтый цветок, я — муравей, ползущий по цветку, я — бабочка, порхающая над цветком, я — тенистая дубрава, шумящая над ручьем, я — ручей… Останови бег своих праздных мыслей, ты — здесь и сейчас, ты — со мной, ты — это я…»

Веки короля смыкались, но огромным усилием он все же открыл глаза, силясь увидеть отвратительные ползучие ветви, и грибы, и пауков… И ничего не увидел, кроме ласкового света, заполнившего весь мир.

«Видимость обманчива, — шептал лес, — ты был снаружи и зри л меня таким, каким предстаю я ослепленному сознанию. Я страшен лишь тем, кто не хочет разжать пальцы и отпустить сук, за который цепляется. Доверься мне… Лишь одно мгновение боли, и ты станешь бессмертным и вездесущим, ты будешь внутри, ты сольешься с самой Жизнью…»

«Эй, король, ты сейчас киселем студенистым разольешься, — вдруг прервал чарующий шепот чей-то ворчливый голосок. — Хочешь, да? Заслушался старого вонючку? Ну давай, авось в чугунок тебя сольют да в печь сунут — побулькаешь…»

Резкая боль свела правую руку, в которой был зажат нож с костяной рукояткой. Таким ножичком, только поменьше, дядюшка Гнуб строгал мясо за ужином…

Нож гнома!

Смрадные щупальца леса уже обвили его туловище, крепко примотав левую руку, но правая оставалась свободной, и Конн принялся кромсать извивающиеся ветви, пока те не превратились в мелкие обрубки.

Он вскочил (грязь легко отпустила) и устремился вперед, орудуя острым лезвием. Несколько красноголовых уродцев попали под удары — иглы брызнули тысячами сверкающих осколков. Конн врубился в чащу, продолжая безжалостно кромсать мясистые отростки, брызжущие красноватым соком. Он продвигался шаг за шагом, но густая желто — бурая стена по-прежнему окружала его со всех сторон, и, казалось, он только топчется на одном месте. Страх ледяным обручем сдавил горло. В приступе панической ярости Конн рубил и рубил лесную плоть, превращая ее в месиво. И та покорно поддавалась его ударам, не пытаясь отстраниться.

Шепот теперь перемежался тихим смех.

«Ты такой же, как все, — вещал лес, — трусливый, опрометчивый человечек… Где тебе постигнуть высшую гармонию, ты стремишься вперед, не зная зачем, бежишь, сам не ведая куда… Можешь кромсать мои ветви сколько угодно, это все равно что срезать волосы с бороды… Хватит, угомонись, приляг, предайся созерцанию…»

Нож сломался.

С отчаянным криком Конн бросился грудью на живые заросли. Они мягко спружинили и тут же обволокли его тело, впиваясь сотнями мелких, жалящих присосок. Смех леса превратился в утробный хохот, и король понял, что заросли готовы поглотить свою добычу. На этот раз не было чувства покоя, только жгучая боль…

И сквозь ее волны пришло воспоминание: опушка леса и светловолосая гибкая фигурка на берегу медленных желтых вод. «Многие плетут сети, подобные паутине, — зазвучал чистый голосок Мараэль, — если накинут, не дергайся понапрасну, паучок только того и дожидается… Стань для врага страшнее, чем он для тебя!»

Конн застыл, улавливая сквозь хохот леса невнятное бормотание.

«Я вездесущ… Я вбираю тебя, как ничтожную песчинку… Ты — это я, я — это ты… Живая плоть, горячая плоть…»

«Слишком горячая для тебя! — не разжимая губ выкрикнул Конн. — Я — лесной пожар, ты — сухой вереск!»

Хохот и бормотание смолкли. Живые ветви дрогнули, словно в нерешительности, и тут же снова зазвучал вкрадчивый шепот:

«Слишком поздно, ничтожный, слишком поздно! Ты уже внутри, внутри…»

Липкий жгут захлестнул и сдавил горло, красная пелена заволокла гаснущий взор…

И тут откуда-то издалека, из-за желто-бурой стены леса долетела негромкая музыка.

Глава пятая Корни и холм

На первое следует подавать мясо, затем — рыбу и только после переходит к десертам.

«Домоводственные наставления»

Кто-то наигрывал на дудке простенькую, незамысловатую мелодию. Звуки были то нежные и чистые, то хриплые, игрец сбивался, а может, ему просто надоедала нехитрая пьеска, и он начинал другую.

Отвратительная удавка на шее короля ослабла. Ветви больше не тянулись к нему, умолк и шепот, словно лес прислушался к нежданным звукам. А они то приближались, то отдалялись — дудочник, судя по всему, неспешно прогуливался где-то неподалеку.

Конн рванулся изо всех сил, чувствуя, как трещит и рвется одежда, намертво прилипшая к клейким побегам. Ядовито — зеленые, желтые и кроваво — красные цветы мелким дождем сыпались вокруг. Невзначай король раздавил круглый белесый гриб, и сразу же пыльное облако окутало его с ног до головы. В горле запершило, на глаза навернулись слезы, но он брел и брел вперед, раздвигая руками податливые ветви, пока не очутился на травянистой поляне, взбегавшей к узловатым корням огромного дерева.

Конн все еще чихал и кашлял, отряхивая пыльцу злосчастного гриба, когда услышал рядом вкрадчивый, негромкий голос:

— Заблудился, бедолага?

Протерев глаза, король увидел невысокого молодого человека с приятным лицом, обрамленным светлыми кудрями. На кудрях лихо сидел венок, собранный из неярких полевых цветов. Человек улыбался, и его губы, как и остальные черты лица, тонули в известной уже королю полупрозрачной дымке.

— Твоя музыка спасла меня, — кивнул Конн на небольшую дудочку за поясом незнакомца. — Если бы не она, я стал бы частью леса…

— Рад, что сумел тебе помочь, — мягко сказал незнакомец, — хотя ни о чем подобном не помышлял. Я в последнее время редко играю, а тут захотелось вспомнить кое-что из сочиненного когда-то… Но ты зря пошел через лес, к Древу есть немало окольных путей.

— У меня не было времени, чтобы их разыскивать, — сказал король, — дело, за коим я прибыл в это странное место, не терпит отлагательств. На твоем лице я читаю благожелательность, и, быть может, ты не откажешься помочь мне еще раз. Но сначала следует представиться друг другу. Меня зовут Конн, сын Конана, я — король Аквилонии…

— Знавал я твоего отца, — отвечал дудочник без особого удивления, — он бывал здесь. Я пил с ним амброзию.

— Как! — вскричал Конн. — Конан-киммериец прошел через Перекресток Миров! Расскажи мне об отце, почтенный…

— Дамбаэль, — назвался дудочник с легким поклоном, отчего его светлые кудри упали на большие яркие глаза. — Когда-то я был младшим сыном Великого Апраксая и звался Дамбило.

— Ты получил волшебную дудку в дар от ямбаллахов! Так это она вызволила меня из смертельных объятий леса?

Дамбаэль кивнул и протянул королю инструмент. Дудка была невзрачной с виду, но, когда Конн взял ее в руки и поднес к глазам, он разглядел внутри темного гладкого корпуса мириады ярких, словно летящих из глубины точек. Как только он прикоснулся к инструменту, неяркое багровое свечение окутало дудку, и королю показалось что камень в его перстне слегка вспыхнул красным и тут же снова угас.

— Думаю, ты явился для того же, что и твой отец когда-то, — задумчиво молвил Дамбаэль, внимательно разглядывая поросший мхами ствол огромного дерева. — Конан отправился отсюда вниз по Темной Реке.

— Зачем? — с жадностью спросил Конн.

— А вот этого я сказать не могу, — улыбнулся дудочник, — и о твоих целях спрашивать не стану. Ты ведь тоже собираешься пуститься в плавание, не так ли?

Король кивнул.

— Скажи мне, где начинается река?

— Прямо под корнями. Идем, я покажу.

Дамбаэль забрал свою дудку, и они двинулись вверх по сочной траве, среди медвяных запахов и ленивых пчел, перелетавших от цветка к цветку. Все вокруг дышало покоем и негой, воздух был жарок, но свежие порывы ветра долетали время от времени откуда-то сверху, из густой кроны исполина. Под ногами что-то похрустывало, и, присмотревшись, Конн понял, что зря счел местность столь уж идиллической.

Под ногами потрескивали кости. Выбеленные солнцем, они во множестве валялись в траве, и сочные стебли пробивались между белыми ребрами человеческих останков, выползали из пустых глазниц черепов… Белые пятна виднелись повсюду — возле небольших валунов, кустов, на прогалинах, а один скелет лежал, глубоко утонув в муравейнике.

Король хотел было спросить, что это за погост такой, но Дамбаэль шагал впереди не оборачиваясь, негромко напевал:

Наши жизни — только ветер

С крыльев мельницы богов,

Носит нас легко по свету

От пустынь и до снегов.

Мы идем неутомимо,

Поспешая и сердясь,

Мимо, мимо, мимо, мимо,

Мимо тех, кто любит нас.

Мы спешим подняться выше,

Оставляя за спиной

Крыши, крыши, крыши, крыши,

Крыши вотчины родной.

Поспешая, наступая,

Оставляя навсегда…

И тогда нас принимает

Ледяная пустота.

И бредем дорогой белой —

Слева лед, и справа лед —

На губах заиндевелых

Слов несбывшихся полет…

Наши жизни — только ветер

С крыльев мельницы богов,

Нам легко гулять по свету

От пустынь и до снегов!

Под ногой Конна снова что-то треснуло. На сей раз — деревянная дощечка с вырезанной некогда руной. Дощечка была старая, подгнившая, а руну разобрать и вовсе было невозможно. Конн и его провожатый были уже в полете стрелы от основания дерева, трава кончилась, землю устилал ковер сухих листьев, среди коих во множестве валялись подобные дощечки, словно щепки, упавшие из-под топора неведомого лесоруба.

Дамбаэль остановился и опустил дудку, явно чего — то ожидая. Он сделал Конну знак, и тот вышел вперед, увидев между корней темную широкую нору. Рядом журчал небольшой источник, кое-как обложенный камнями; вода с тихим плеском убегала под узловатые корни.

— Сюда? — спросил король, покрепче сжав в руке обломок гномьего ножа.

Обломок был острый и мог еще сгодиться.

Было тихо, только потрескивали и попискивали многочисленные мелкие твари, ползавшие по стволу древесного исполина. Желтоватые безволосые создания с ладонь величиной семенили во все стороны, резво переставляя свои многочисленные ножки — присоски. Между выступами коры скользили красноватые тельца, похожие на пиявок. Время от времени они застывали, припадая к щелям круглыми беззубыми ротиками, — пили сок, насыщая свои длинные слизистые тела. Какие-то зеленоватые бесформенные сгустки неподвижно висели на мелких сучках, и когда неосторожный обитатель ствола приближался к ним, проворные щупальца захватывали добычу и втаскивали внутрь колышущихся утроб. Блестящие черные букашки ползали по спинам других созданий, надолго прилепляясь к какому-нибудь древесному обитателю, словно всадник к лошади. В глубине темных отверстий, испещрявших кору, копошились серые тени невидимых обитателей, и раз, прямо напротив Конна, из дыры высунулась и тут же скрылась головка, увенчанная рогами, на которых сидели два мутных глаза.

Ждать становилось невмоготу, но тут в норе под корнями заворочались, раздалось глухое бормотание, невнятные ругательства, и на яркий свет выползли три существа в живописных лохмотьях. Конн сразу решил, что сделали они это напрасно, ибо лишь тьма кромешная могла служить достойным обиталищем для столь убогих созданий. Тем более, что принадлежали они к полу, именуемому поэтами не иначе, как прекрасным.

Три мерзкие старухи явились его взору. Две были слепы, пустые глазницы шарили вокруг, не видя; третья, сухая и длинная, как жердь, имела единственный глаз, сидевший слева от носа как-то ненадежно, словно готовый вот-вот выпасть.

— Ага! — заверещала эта старуха, уставив в грудь короля худой узловатый палец. — Пришел! А искупил ли ты, несчастный, родовое проклятие?!

— Ничего о таком не слышал, — отвечал Конн, брезгливо отстраняясь от длинного ногтя, под которым чернела вековая грязь.

— У всех есть родовое проклятие, — запричитали незрячие, размахивая скрюченными руками, — уж мыто знаем!

— Знаем и не обманем! — каркнула обладательница единственного глаза. — Возвращайся откуда пришёл, искупи проклятие, потом и являйся. А то много вас таких ходит…

— Угомонись, матушка Атропа, больно ты непреклонная, — мягко сказал Дамбаэль, поглаживая свою дудку.

— Так и прозываюсь, — сварливо перебила старуха. — Атропа — значит Неотвратимая. А сестры мои: Лaxeca, то есть Бросающая Жребий, и другая — Клота, Прядущая Нить. Только ни жребий кидать, ни пряжу распутывать незачем. Не пущу, и все тут!

— Да ведь это король, матушка, властитель величайшей державы подлунного мира…

— Ну и что? Проклятие — оно для всех, и для короля, и для золотаря…

— Позволь все же договорить. Это не просто король и повелитель самой могущественной державы на земле. Он — сын Конана-киммерийца.

Старухи разом застыли, широко разинув беззубые рты. Единственный глаз Атропы совсем приготовился выскочить из глазной впадины.

— Плоть от плоти? — подозрительно осведомилась наконец старуха, потирая себя пониже спины. Звук был такой, словно провели тупым рубанком по исструганному дереву.

Дамбаэль кивнул.

— Ох, сильный был муш-ш-ина, — томно протянула вдруг Лахеса, — как схватит меня под микитки, как швырнет… Почитай, на пятую ветку снизу как птичка улетела! Аж дух захватило. А что, сестрички, полетай вы с мое, может, подобрели бы… Дай, Неотвратимая моя, хоть погляжу на сына столь славного воина!

— Мне тоже порхнуть довелось, — мрачно молвила Атропа, — от пинка, да кубарем обратно в нору.

Она снова потерла тощие ягодицы, потом привычно вынула глаз и протянула сестре. Лахеса проворно вставила око под седую бровь и с жадным любопытством принялась рассматривать Конна.

— Хорош! — прошамкала она, кокетливо поводя плечиком. — А что, красавец, брошу-ка тебе руны, судьбу погадаю…

Она полезла в ветхую сумку, висевшую на поясе, и выволокла пригоршню сосновых дощечек, которые тут же рассыпались возле ее ног.

— Ну что за неловкая стала, — пробормотала старуха, — ничего в руках не держится…

Она с ворчанием опустилась на колени и принялась перебирать руны.

— Будет тебе дальняя дорога, — неслось снизу. — И бойся на дороге той черного человека. И за госпожой светлой приглядывай…

— А хула будет? — басом спросила молчавшая до сих пор Клота.

— Хулы не будет, вот чего не будет, того не будет… И наречется в потомках Конном Воздвигателем…

— Тогда и я гляну, какие узелки на его нити завязаны. — Клота бесцеремонно вырвала глаз у ползавшей на коленях сестры, склонилась над входом в нору и вытащила целый клубок намертво спутанной пряжи.

— Где ж ты тут у меня, — запричитала она, стараясь разобрать нити трясущимися пальцами, — непорядок, ох, непорядок, давно надо прибраться, да все заботы наши вечные…

Тут из прохода под корнями бесшумно возникло еще одно существо. Мерцающая накидка укрывала его с головы до пят, и трудно было разобрать, женщина то или мужчина. Существо зависло в трех пядях над корнями и, поглядывая на старух сквозь прозрачную ткань, печально закивало головой.

— Зря суетитесь, любезнейшие, — проворковало оно вкрадчиво, — сколько ни раскидывай ты, Лaxeca, руны человеческого жребия, сколько ни путай нити судьбы ты, Клота, и сколь безжалостно ни разрушай то и другое ты, Атропа, властвую над всем я, Тиха, Богиня Случая. Слов нет, тьмы и тьмы человеческих существ, коих гнетет родовое проклятие, подвластны сочетанию рун и узелков на пряже, но вы могли уже убедиться, что среди людей встречаются те, кто может смешать все ваши планы… м-м-м… одним крепким ударом сапога. Воин, стоящий перед нами, прошел через Перекресток Миров, через лес, не убоялся Поляны Смерти и теперь может войти под корни Древа.

Закончив речь, существо так же беззвучно кануло в темный провал. Старухи засуетились и полезли следом. Скоро на поляне остались лишь обрывки пряжи да раскиданные повсюду сосновые дощечки с едва различимыми знаками.

— Вот и отлично, — весело воскликнул Дамбаэль, — и дудка не понадобилась! Сварливые старушки, неприветливые, а Тиха эта — хуже всех. Бывало, и загадки все разгаданы, и руны слеглись, и узелок нужный завязался… Входи, значит. А тут Тиха вылезает — бац! — и от счастливца только голый костяк по поляне скачет. Попрыгает — попрыгает, да и упокоится…

— Опасное место, — кивнул король, — но, я так понимаю, отец здесь побывал и долгую память оставил.

— Да уж, — рассмеялся Дамбаэль, — круто он со старушками обошелся. Одну на ветви закинул, другую в нору загнал, а Клоту так ее пряжей обмотал, что потом Держатели Радуги приходили — помогать распутывать. Глаз, вот, один на троих сестрицам оставил, чтобы все разом коварства свои творить не могли. А Тиха с ним и вовсе связываться не стала: вылезла, глазами похлопала и обратно под корни. И все же отец у тебя добрый — оставил норнам гляделку, а мог бы и последнюю забрать!

— Ты помянул о Держателях Радуги, — сказал король, которому было приятно услышать похвалы Кона — ну — варвару из уст обитателя Лучезарного Мира. — Кто они? Их поминали великаны — локапалы…

— Так ты и с локапалами встречался? — как-то по — детски обрадовался Дамбаэль. — Боги сотворили их вместе с Держателями. Держатели стерегут радугу, мост между Земной Юдолью и Лучезарным Миром. Тебе Мараэль помогла, ее верная птица Хан-Херети свой хвост протянула, ты и прошел. Иные же норовят своими силами в Лучезарный Мир попасть, при помощи колдовства, Черного Лотоса, конопляных листьев или грибов охму… Да мало ли способов, и все они опасны: Держатели начеку, такую Огненную Скачку устроить могут, что не обрадуешься! Локапалы же были поставлены, дабы обитатели Земной Юдоли не шастали понапрасну из пределов в пределы. Только сыскался некий богатырь, запамятовал, как его звали, зачерпнул Воду Забвения и опоил Хранителей. С тех пор они сильно изменились и, говорят, впали в полное ничтожество…

— Это кто впал в ничтожество?! — раздался вдруг громоподобный глас.

Ветви кустов, окружавших вершину, затрещали и оттуда явился, вздымая огромный хобот и пританцовывая, черный, как ночное небо, слон. В его густой шерсти сверкали и переливались серебряные звезды.

— Диггаджи! — охнул дудочник. — Да откуда же ты взялся?

— Из Небесных Чертогов он взялся, — пророкотал сверху тот же голос. — А ты что думал, повелитель Севера на ишаке станет ездить?

Только теперь Конн догадался глянуть на спину слона. Там возвышался довольно объемистый павильон, обтянутый снаружи шкурами снежных барсов, а изнутри выложенный расшитыми серебром одеялами. В полумраке павильона кто-то сидел.

— Трепещите, ибо страшен я в гневе! — пророкотал седок, и слон принялся протяжно и жутко трубить.

— Но, любезный Кубера-Нор, — сказал Дамбаэль, когда все стихло, — чем вызвали мы ваш праведный и, надеюсь, недолгий гнев?

— То есть как чем? Не ты ли, плевок под моими ногами, толковал что-то о Напитке Забвения и зеленой шерсти?

— О Воде Забвения говорил, рассказывая своему гостю древнюю легенду, — кивнул дудочник. — А вот зеленую шерсть что-то не припомню…

— Ладно, это я так… — смилостивился Хранитель Севера и полез наружу.

Шерсти на локапале не осталось ни единого клочка. Могучий торс, толстая шея, крупная голова в серебристой короне — пожалуй, лишь по выдающимся скулам, тяжелым челюстям да красным искрам, мелькавшим в хитроватых глазах, можно было признать прежнего Кубера-Нора. Серебряные подвески в виде звезд и полумесяцев украшали его грудь и бедра, серебром сверкали поножи и браслеты на широченных запястьях. Когда он встал на землю, макушка его оказалась выше спины чернозвездного Диггаджи.

— Смотрите и восхищайтесь нашим блеском и могуществом! — возвестил великан. — Мы прибыли, дабы навести порядок во вверенных нам владениях.

— Очень рад, что тебе удалось обрести свои истинный облик, — с поклоном сказал Дамбаэль, — но разве владения твои — не в странах Севера?

— Хо-хэ! А тут что, по-твоему? Самый Север и есть. Макушка мира. И, раз я поставлен для охраны, этому человеку сюда хода нет.

— Но мойры…

— Да что мойры! — сердито оборвал великан. — Ничтожные бездельницы! В Земной Юдоли порядка давно не стало, на Радуге-мосту не протолкнуться, а они пришлым всяким только загадки загадывают. Кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех… Тьфу, всем давно известно, что это кошка. Когда колбаску выпрашивает — на двух, когда лапу поранит — на трех. Чего тут трудного? Всякий разгадает, да и полезет по Древу. А полезет — непременно беды наделает. Хай-хо, я еще доберусь до старых кочерыжек! Рассердился я, ох как рассердился… Убирайтесь-ка поживее, не то испепелю взглядом!

В подтверждение своей угрозы он принялся бешено вращать зрачками, и глаза его стали совсем красными. Потом что-то зашипело, и возле ног Конна образовалась черная проплешина: сухие листья просто исчезли, а рунные дощечки обуглились и занялись по краям.

Тут Дамбаэль приложил к губам дудку и заиграл. Мелодия была грустная, щемящая сердце: сразу же захотелось куда-то идти и больше не возвращаться…

Кубера-Нор перестал вращать зрачками и уставился на игреца. Почесал щеку, поковырял в ухе, потом сказал:

— Знаешь что, х-э-э… Может, и тоскую я по братьям. Вернавест на западном конце замок себе ставит. Мрачный такой, неприступный… На востоке и в иных пределах тоже работа кипит. Время близко, раз локапалы прежний облик обретают… Может, и стоило бы всех повидать, помочь в чем… Я ж самый умный среди братьев… Только я отсюда ни ногой, понял?! — заорал он вдруг. — И прекрати хандру наводить, а то я тебе дудку в горло запихну и через задницу выну!

— Пожалуй, нам лучше уйти, — шепнул Дамбаэль на уху королю, — что-то музыка моя на него не действует… То ли дудка отсырела, то ли повелитель Севера засиделся в Земной Юдоли и силенок чрезмерных скопил — глядишь, и вправду порядок станет наводить…

Кубера-Нор уже стоял к ним спиной, внимательно разглядывая мелких тварей, ползавших по стволу Мирового Древа. Твари трепетали и прятались. Звездный слон Диггаджи шумно тянул хоботом воду из родника под корнями.

— Вот-вот, идите, — сказал локапал через плечо, — нечего, понимаешь, некоторым нос совать, куда не просят. Скажем, стоит в углу чучело тролля, так, значит, на то причина есть ему чучелом быть, что бы там не виделось чересчур зоркими гляделками…

Он еще что-то ворчал, но дудочник и король уже обогнули ствол, и Кубера-Нор пропал из виду.

Пока они шагали по едва приметной тропинке, бежавшей вниз по склону прочь от гигантского ствола, Дамбаэль слушал рассказ Конна о чучеле, под которое локапалы замаскировали палицу Таркиная. Дудочник смеялся, похлопывал себя по голым ляжкам (одет он был лишь в короткую легкую тунику, перепоясанную золотистой тесемкой) и шумно выражал одобрение проворству рыцаря Дагеклана. Потом посерьезнел и сказал:

— Да, видно время и впрямь наступает… Хочешь знать о нем побольше? Мне и самому не все известно, но время сулит большие перемены там, на земле. Произойдет великая битва, как предрекал пророк Иорда. Правда, пророчества его туманны, и каждый толкует их в свою пользу. Руги считают, что будут биться с Хранителями и их армией, одолеют и размножатся по всем странам земным… Сейчас они не могут перебраться через кольцо Огнедышащих Гор, но запоры спадут, и племя ругов овладеет всем земным миром…

— Как знать, — откликнулся король. — На Гиркан — ском материке многие короли, вожди и иные властители спят и видят, что завоевали все страны и народы. Мой отец создал великую державу, простирающуюся от северных гор до южных морей, но он правил справедливо и никогда не пбмышлял покорить весь мир. Думаю, подобные замыслы — безумие.

— Кто знает, — негромко сказал дудочник, — боги иногда затевают весьма странные игры… Вот мы и пришли, король, здесь обитают друзья, они проведут к Темной Реке окольными путями.

Они оказались на круглой поляне, посреди которой, затененные ветвями раскидистых маленьких деревьев, высились рядком девять холмов. Земля на холмах была чистая, словно выметенная.

— Здесь мы расстанемся, — сказал Дамбаэль, — тебя встретят и помогут. Возьми мою дудку.

Предложение было неожиданным, и король замешкался.

— Бери, бери, — улыбнулся младший сын Великого Апраксая, — я здесь давно, меня и без дудки привечать будут. Это не подарок: как только вернешься в Земную Юдоль, избавься от нее. Дудка будет полезной, пока ты здесь, но, возвратясь, зарой ее поглубже, а лучше — похорони в соляных пластах, в могилах предков ей самое место. Я уже Мараэль передал: и меч, и плетку, что мы с братьями когда-то ради выкупа получили, все надобно в соли спрятать. Дары небожителей не приносят удачи, тому пример история нашего народа. Когда-то мы были едины, но, приняв дань ямбаллахов, распались на враждующие племена… Присовокупи излучатель к остальным артефактам, пусть их схоронят в Белых Пещерах.

Конн хотел было переспросить мудреные названия, но, когда поднял глаза от чудного инструмента в своих руках, Дамбаэль уже исчез. Король осмотрелся. Было пустынно и тихо, никто не торопился его встречать. Он подошел к ближайшему холму и увидел, что одна его сторона срезана, словно ножом. Возле самого основания виднелось маленькое крылечко, сиявшее ослепительным блеском, будто обитатели холма день и ночь чистили вход бархатными тряпочками. Пожалуй, подумал Конн, этим обитателям дядюшка Гнуб покажется настоящим великаном…

Словно в подтверждение его мыслей дверь распахнулась и на ступеньки вышел крошечный человечек с головой ящерки. Он был не больше резной фигурки с игрушечной галеры, стоявшей в опочивальне Конна в тарантийском дворце. Голова его совсем не портила, он был стройный и очень милый, за плечами у него топорщились два маленьких полупрозрачных крылышка, пониже спины — изящный перламутровый хвостик.

— Входите, Ваше Величество, стол уже накрыт! — пропищал человечек.

И Конн вошел. Просто вошел и оказался на пересечении трех коридоров, ведущих в три разные комнаты. Комнаты были овальные и не отделялись от коридоров ни дверьми, ни перегородками. Одна была выложена золотыми, другая серебряными, третья медными панелями. Из всех трех доносились аппетитные запахи, из каждой свой собственный.

Конн стоял и принюхивался. Он понять не мог, как уместился в крошечном жилище человечка — ящерки и куда тот делся, но постепенно голод затмил все мысли, и король вспомнил, что не ел очень давно — целую вечность.

Из комнаты с золотым убранством пахло жареной птицей, приправами и яблоками. Из серебряной тянуло умопомрачительными ароматами сдобных булок и заварных кремов. Из медной комнаты долетал аромат парной рыбы и пататового соуса. Конн очень любил пататовый соус и решил двигаться в том направлении.

— Я так и знал, так и знал! — возник рядом человечек с головой ящерки. Был он теперь королю по колено. — Какая честь, государь, какая радость для всей моей семьи…

— Эй, Бу, о какой это ты семье толкуешь? — послышался сзади недовольный писклявый голосок.

Из золотой комнаты по коридору семенил на тонких ножках худущий карлик в высокой шляпе с узкими полями. Был он одет во все черное и более всего напоминал марионетку из театра бродячего кукольника. Нос его, длинный и острый, торчал угрожающе, как клинок зингарской шпаги.

— Ну, это так говорится, Пинокль, — нетерпеливо отмахнулся Бу, — семья, домочадцы, мал мала меньше… Государь рыбу желает кушать, и все тут!

— Нет не все! — заупрямился Пинокль. — Моя утка с яблоками ничем не хуже, а если говорить, положа руку на сердце, гораздо лучше твоей рыбы.

— Да не нужна ему твоя утка! — закричал малыш Бу, топнув ножкой и вздернув перламутровый хвостик. — Не за тем он сюда пришел. Его Величеству надобно рыбки откушать, ему по водам темным плыть предстоит!

— И оба вы не правы, друзья мои, — раздался третий голос, принадлежавший толстяку в белом халате и поварском колпаке. — Булочки, только сдобные свежайшие булочки с заварным кремом, дарующие телесную силу, надлежит вкушать перед дальними странствиями.

Мне мил мой хлеб, и более — не надо,

Глоток воды поистине мне свят,

Мне не грозит тиран, не страшен яд!

Прошу, Ваше Величество, в мои серебряные покои, Тлопо худого не посоветует!

Конн растерянно поглядывал на троих обитателей холма, которые вступили в ожесточенную перебранку, оспаривая честь принять у себя гостя.

— Послушайте, — сказал король, — я охотно приму приглашение каждого из вас…

— Сначала рыба! — воскликнул Бу.

— Нет утка! — заартачился тощий Пинокль.

— Булочки, булочки! — кричал Тлопо, и полные его щеки пылали пунцовым цветом. — Ты, хвостатый, и рыбу — то недожарил, первым на крыльцо выскочил, чтобы гостя заполучить! И Пинокль туда же, вечно повсюду свой длинный нос сунуть норовит. Только я старался, цукаты да марципаны раскладывал, глазурью сверху поливал, орешками толчеными присыпал…

Он еще что-то толковал о своих кулинарных изысках, не замечая, что смолкнувший Пинокль мрачно на него уставился.

— Что, что такое? — осекся толстяк. — Не смотри на меня так не надо!

— Ты, кажется, что-то сказал о моем носе? — осведомился тощий.

— Да что ты, — зачастил любитель булочек, — вовсе и не думал…

— Может, тебе не нравится его цвет?

— Хороший цвет…

— Или его форма?

— Но, право…

— Или ты считаешь, что своими размерами он превзошел все мыслимые пределы?

— Да он совсем маленький! Крохотный просто носик…

— Ах, крохотный, — сказал Пинокль зловеще. — Неслыханная дерзость!

В руках тощего сверкнула шпага. Откуда она взялась, понять было трудно, но толстый коротышка не удивился и тут же выхватил из-под полы поварского халата закопченную кривую кочергу. Оба встали в позицию.

— Вот плут, вот негодяй! — грозно пищал длинноносый, делая выпады. — Не хочешь ли вот так? А может быть, вот так?

Тлопо ловко отбивался кочергой, приговаривая:

— Какой-то выскочка… Из подозрительных… и даже без перчаток… Так говорит со мной! Но ничего, я буду краток, и вмиг размажу наглецу мозги…

Они самозабвенно топтались по коридору, напрочь позабыв о госте. Бу тронул короля за рукав.

— Пока они скачут, — шепнул, — можно славненько перекусить. Из-за стола нам все отлично будет видно.

— Надо их разнять, — сказал Конн, — повод для ссоры пустячный, а дерутся они всерьез. Могут поубивать друг друга…

— Конечно могут, — важно кивнул Бу. — Что за дуэль без смертоубийства — баловство одно. А разнимать их не стоит, не получится.

Королю ничего не оставалось, как отправиться в медную комнату и насладиться отлично приготовленным осетром, обложенным раковыми шейками, улитками, базиликой и эстрагоном. Пататовая подливка подавалась в изящных соусницах и тоже была отменной.

Отрезая сочные куски и подкладывая королю на тарелку, человек-ящерка ворчал:

— Рыбу недожарил, надо же… Специалист нашелся! Да разве осетрину когда жарят? На пару ее готовят, на пару, милостивые господа мои, тогда и мясо выходит нежнейшим, и дух от него такой, что у мертвого слюнки текут…

— Поистине вы знатный кулинар, месьор Бу, — сказал король, утирая губы поданной салфеткой, — и достойны занять место главного повара в моем тарантийском дворце…

— Бывали-с, — откликнулся Бу полыценно. — Хороший дворец, большой, только сквозняков много — сдувает.

И, заметив удивленный взгляд Конна, объяснил:

— Имел честь посетить столицу Тарантии и даже участвовать в Празднике Плодов. Славный был карнавал!

— Так ты сопровождал госпожу Ишшу? — воскликнул король. — Она похитила часть силы нашего Талисмана! Желаю ее немедленно видеть!

— Не стоит так волноваться, — мягко сказал дух-ящерка, — госпожа Ишшу сейчас далеко, участвует в новогодних мистериях за тысячи лиг на закат через Западное море и сотни тысяч лет в будущее. Но, клянусь Астральным Светом, мы вовсе не собирались похищать Силу. Когда брегон Да Дерг изгнал нас с площади перед вашим дворцом, произошла аберрация пространственно-временного перемещения, и часть энергии действительно…

— Опять это мудреное слово! — Конн в сердцах хлопнул ладонью по столу. — Фаллиец тоже толковал об аберрации, благодаря которой вы, веселые духи, вырвались в наш мир! Всегда подозревал, что даже самые могущественные чародеи колдовать до конца толком не умеют. Ныне приходится собирать Силу по крупицам. Не знаю, удастся ли это теперь, когда брегон столь нелепо погиб. Но у меня сейчас другая задача. Отведи меня к Темной Реке, дух, и научи, что делать дальше.

Бу засуетился. Достал с полки берестяную торбу и принялся сгребать в нее объедки со стола. Потом повесил торбу через плечо и жестом предложил королю следовать за собой.

В коридорах все еще продолжалась дуэль.

— Меня, дружище, не сразить, зачем нарвался ты на вызов? — вопрошал Пинокль, ловко отбивая кочергу Тлопо и сам делая выпады. Толстяк весь вспотел, его пухлые щечки подрагивали в такт движениям.

— Нет, нет, последний мой удар настигнет дерзкого нахала, — пыхтел он, размахивая своим оружием и тяжело притопывая, — назвал меня ты дураком, за то тебе не будет мало…

Король и дух-ящерка поравнялись с дуэлянтами, которые не обратили на них никакого внимания.

— Вот кривляки! — кивнул на них Бу. — После Третьей или Четвертой Великой Катастрофы, не помню точно, театриков расплодится, как сейчас пивнушек. Лицедеи в большом почете будут. Ну вот, Пинокль и Тлопо в будущее слетали, насмотрелись…

— Значит, поединок их потешный? — спросил Конн, поглядывая на сизый кровоподтек под глазом тощего дуэлянта.

Бу не успел ответить. Пинокль закричал:

— Молитесь, принц! Конец вас ждет. Ага! У вас дрожат поджилки? Раз, два — пресек… Три — финт… Ну вот, скорей давай сюда носилки!

Шпага тощего легко проткнула пухлую грудь Тлопо. Толстяк зашатался и рухнул на пол коридора. Кровь быстро пропитывала его белый поварской халат.

— Ура! — торжествующе завопил Пинокль. — Попал, попал!

Потом сделал трагическую мину, обнажил голову и пройзнес с подвываниями:

— Пусть четверо капитанов поднимут на руки отошедшего в вечность и, как воителя, положат его на высокий катафалк…

— Он его убил? — спросил Конн, шагая вслед за духом-ящеркой и оглядываясь через плечо.

Тлопо по-прежнему лежал посреди коридора бесформенной белой кучей. Никаких капитанов не наблюдалось.

— У элементалов нет постоянного обличия, — сказал Бу, — мы можем менять тела, когда пожелаем. У Тлопо в шкафу целый гардероб, так что сейчас он, должно быть, уже примеряет какого-нибудь кобальда или эльфа.

Коридор понижался, становясь все уже. Конну показалось, что Бу несколько подрос, а может быть, король сам уменьшился — ему надоело отмечать все странности Лучезарного Мира, теперь он принимал их как должное.

Провожатый отвалил в сторону тяжелый валун, и они оказались в мрачном подземелье. Здесь было сыро, под ногами поблескивала вода. Была она мутная, дурно пахнущая, полная бледных жуков — плавунцов и водомерок. Слизистые бесформенные комочки висели на стенах, освещая все мертвым зеленоватым светом.

— Осторожнее, Ваше Величество, — Бу замедлил шаг и зачем-то извлек из торбы рыбий хрящик. — Низшая форма жизни, но весьма опасная…

Не успел он договорить, как один из комочков оторвался от стены и с плюханьем упал в воду. И сейчас же огромная беззубая пасть возникла перед королем, стремясь поглотить его целиком. Конн не успел пустить в ход обломок ножа — Бу метнул останки осетра прямо в бездонные глубины чудовища. Пасть захлопнулась, проглотит сжался до прежних размеров и лениво поплыл куда-то средь мутных вод.

— Эти твари способны слона умять, — проворчал Бу, подавая Конну пригоршню объедков. — Как пасть раззявят кидайте…

Так двигались они дальше, подкармливая низшую форму жизни, и Конн мысленно благодарил Митру, что осетр был огромным, а голод, вопреки ожиданиям, не столь уж сильным. Объедков вполне хватило, чтобы миновать опасное место.

Наконец спереди потянуло могильным холодом, и они вышли на берег Темной Реки. Воды ее напоминали черную лаву, они медленно текли под сводами огромного тоннеля, туда, где далеко впереди маячил неясный свет. Возле самого берега на воде что-то темнело, рядом горел костер, бросавший отблески на мрачное лицо человека, обращенное к путникам.

Из темноты выступил огромный пес. Имел он три головы, глаза — тарелки, и вместо шерсти по всему телу его извивались мелкие чешуйчатые гады. Пес оскалил все три пасти и зарычал.

— Лежать, Керб, — сказал сидевший возле костра человек, — мне за них госпожа с посохом поручилась. И не вздумай лаять, аконитов твоих не хватало. Начнет гавкать — слюна летит, — объяснил он, — и куда упадет — цветы ядовитые вырастают, акониты. До тех цветов много охотников: приходят, канючат, о вечном думать мешают… Вас гнать не стану — ты, Путник, и ты, дух-хранитель, можете подняться на корабль.

Когда Конн и Бу подошли ближе к огню, стало видно, что человек сидит к ним спиной, хотя черные лишенные зрачков глаза его по-прежнему смотрели прямо в лица пришельцев.

Глава шестая Макабраск

Плыви, корабль, неси, вода,

Неси туда, где невода.

А если не туда — так тоже не беда!

Заговор рыбарей

Странный это был корабль, непохожий ни на одно виденное королем судно. Не было у него ни мачт, ни парусов, на корме и носу возвышались надстройки, похожие на небольшие крепости. Впереди, широко раскинув недвижные крылья, темнела носовая фигура: чудище с человеческим торсом, покрытым перьями, и змеями вместо ног, крепко оплетавшими форштевень. Голова у существа была драконья, с длинным рогом во лбу, увенчанным круглым голубым фонарем.

Жуткие истуканы застыли на страже по бокам задней надстройки. Хотя они были поменьше носовой фигуры, причудливостью своей превосходили ее по всем статьям. Было у них по три головы — львиная, козья и змеиная, а тело словно сшито из кусков этих трех животных. Рядом с этими созданиями трехголовый Керб казался милой домашней собачкой.

Из кормовой и носовой надстроек на палубу выходили двери, а над ними прибиты были бронзовые дощечки с какими-то надписями. Поначалу Конн решил, что знаки ему неизвестны (они походили на стигийские иероглифы), но письмена вдруг сложились в аквилонские буквы, и он прочел изречение на кормовой надстройке: «Оставь надежду на светлом берегу». Над входом в носовое строение значилось: «Отходя ко сну, помысли о том, что, как ныне укладываешься ты на свое ложе, тело твое вскорости уложено будет другими в могилу».

Конн с некоторым содроганием вступил на палубу Корабля Мертвецов. Он слышал о нем, но не думал, что доведется подняться на борт мрачного судна до того, как перестанет биться сердце. Палуба, как и все судно, не была деревянной, а слагалась из мелких блестящих чешуек.

— Ногти мертвецов, — пояснил хозяин, когда они поднялись по трапу. — Не велика плата за перевоз, а нам польза. Суденышко старое, латать часто приходится. Входите, входите, с живых ничего не берем.

Кормчий с вывернутой шеей, назвавшийся Хроном, наводил жуть не меньше, чем его корабль. Правда, лишь поначалу: чувствовалось, что Хрону нечасто приходится возить живых, а с тенями бесплотными — много ли поболтаешь? Шагая по палубе, кормчий охотно пускался в объяснения.

— Воды Темной Реки медленны и слишком вязки, — говорил он, вращая головой, словно флюгером. — Да и не воды это, а спрессованная Пустота, если вы понимаете, о чем я. Так что приходится кораблик подгонять. Вот здесь, посередине, имеется колесо, наш главный движитель.

Полое колесо выступало над палубой между кормовой и носовой надстройками локтя на три. Оно имело лопасти, а внутри, между спицами, маячили какие-то тени. Как только кормчий отдал приказ отправляться, тени пришли в движение, и колесо медленно повернулось. Без всплеска судно отвалило от берега — казалось, оно плывет над поверхностью Темной Реки.

— Живее, канальи бесплотные! — рявкнул Хрон голосом заправского морского волка, становясь к рулевому веслу. — Нам еще в двух местах пристать надобно, а пассажиры ждать не любят!

Трехголовый Керб улегся возле колеса, грозно порыкивая. Тени внутри мелькали все быстрее, между лопастями то и дело возникали и тут же таяли неясные лики. Конн готов был поклясться, что один туманный образ был как две капли воды похож на задушенного Великим Киммерийцем короля Нумедидеса, портрет которого он однажды видел на чердаке тарантийского дворца. Впрочем, может быть, это ему только показалось.

Корабль Мертвецов вышел на середину реки, и вид по ее берегам сразу же изменился. Тяжелый каменный свод все еще заменял небо над Темной Рекой, но справа вдруг заиграло солнце, и его лучи осветили идиллический пейзаж: возделанные сады, колосящиеся нивы и тучные стада, ухоженные деревеньки, храмы под золотыми куполами и города за высокими зубчатыми стенами. На башнях реяли разноцветные флаги, всадники в дорогих одеждах скакали по ровным дорогам на великолепных конях, и народ, приветствуя их, бросал в воздух шапки.

— Мир живых, — ухмыльнулся Хрон, — такой, каким они хотят его видеть.

Конн посмотрел на левый берег, тонувший в сумраке. Там, по бескрайним пространствам, медленно шествовали вереницы серых теней, а далеко на горизонте проступала сквозь мглу призрачная громада неведомой цитадели, упиравшейся в облака.

— Серые Равнины… — прошептал король, не в силах оторвать взор от этой мрачной картины.

— Точно, — кивнул Хрон, — а замок, который отовсюду виден, зовется Мокрая Морось, и обитает там Хель Безжалостная, хозяйка тех мест.

— Я думал, повелитель Серых Равнин — Нергал.

— Серые Равнины — еще не весь Нижний Мир. Нергалу ведомы места куда пострашнее. Он бывает, где захочет, и появляется там, где ему вздумается. Тех же, кого я перевожу через Гьёлль, встречает Хель Безжалостная.

— Гьёлль?

— Темная Река имеет много названий, но это неважно. По ней можно приплыть куда угодно, если, конечно, знать лоцию. Я знаю и доставлю вас по назначению. Но сначала мы сделаем пару остановок. Шевелись, канальи!

Он навалился на рулевое весло, судно заскрипело и медленно стало приближаться к залитому солнцем берегу. Неподалеку, в густой тени оливы, возле звонкого ручья устроилась парочка: отрок и юница в праздничных пестрых одеждах. Они самозабвенно целовались, и ласковый ветерок трепал ленты, вплетенные в косы девушки.

Мрачное судно приближалось. Керб вздыбил змееподобную растительность на хребте и глухо зарычал.

— Неужели ты хочешь забрать их в самый разгар любовных утех? — мрачно спросил Конн кормчего. — Они столь молоды и невинны, что умрут от одного жуткого вида твоего корабля!

— Они не видят ни реки, ни нас, ни Корабля Мертвецов, — скривил Хрон тонкие губы. — А стоило бы — жизнь так быстротечна…

И, сложив ладони рупором, гаркнул, перегнувшись через правый борт: «Живущий, помни о смерти!»

В тот же миг ветви кустов раздвинулись, и какие-то люди, размахивая дубинками, бросились на влюбленную пару. Крики и стоны огласили солнечное утро: нападавшие страшно ругались и вязали молодых толстыми пеньковыми веревками. Корабль Мертвецов едва миновал оливу, а изрядно помятых и связанных влюбленных уже волокли к лошадям за кустами…

— Ты накликал на них беду, — сурово молвил Конн, — ты, исчадие тьмы…

— Ничего подобного! — Хрон откровенно веселился. — Суровые испытания — лучшая проверка для подлинности любовных чувств. Эти двое принадлежат к враждующим родам, но сейчас, по большому счету, им ничего не грозит. Девице дадут розог и оставят без сладкого, юнца запрут в темную, а потом отправят на летние сборы ополчения. Если любовь их — истинная страсть, они найдут способ вновь соединиться: убегут за море или примут яд… Возможно, какой-нибудь сочинитель напишет о них прекрасную поэму. Так что мы, исчадия мрака, даруем поэтам источник высшего вдохновения!

Он поклонился, вывернув шею так, что его черные без зрачков глаза уставились на каменные своды над Темной Рекой.

Корабль Мертвецов плыл теперь вдоль солнечной стороны, но люди, попадавшиеся на берегу, его не видели. Они спокойно занимались своими будничными делами, и только какая-то толстая крестьянка, половшая огород, вдруг схватилась за сердце и уставилась туда, где за кустами боярышника проплывало мрачное судно.

— А тебе, матушка, пора в Макабраск, а то и поплясать толком не успеешь, — проворчал Хрон.

— Что это за Макабраск? Город? — спросил король.

— Кладбище невинноубиенных младенцев, — пояснил кормчий, — веселое местечко, если вы понимаете, о чем я. Сейчас сами увидите — мы пристанем там, чтобы принять на борт груз.

Впереди показалось ровное, утоптанное множеством ног место, обнесенное полурухнувшей галереей. Под ее обломками кое — где виднелись запущенные, заваленные горами мусора могилы. Галерея обрывалась у берега и в плане напоминала конскую подкову. Через уцелевшие арки и проломы внутрь этой странной арены валом валил народ.

Керб зарычал громче, лопасти закрутились быстрее, тени мелькали между спицами, как белки в потешных колесах, на которые так любят глазеть праздные зеваки в танасульском зверинце. Хрон навалился на рулевое весло, направляя судно к деревянной пристани.

Борт, покрытый ногтями мертвецов, шаркнул по мокрым доскам, и Корабль Мертвецов застыл у причала.

Никто из толпившихся на площади на него не смотрел. Здесь шла стремительная, самозабвенная пляска. Мужчины, женщины и дети, старики и молодежь, знатные особы в роскошных платьях и нищие в лохмотьях кружили в пестрых хороводах, парами и в одиночку, заламывали шапки, рвали на груди рубахи, били ладонями по коленям, пускались вприсядку или колесом, девицы высоко подбрасывал ноги в срамном нак — наке, обнажая свои прелести до пупа, почтенные матроны крутили толстыми задами и проворы — мальчишки, не забывая кривляться и гримасничать, ныряли им под многочисленные юбки…

Зрелище сие можно было бы счесть за деревенскую ярмарку, если бы не отсутствие музыкантов. Плясуны выделывали свои коленца в полном молчании, только сопение да оханье слышались над площадью. Люди щерили зубы в улыбках, кто-то даже хохотал хрипло и надсадно, но музыки, способной вдохнуть в происходящее хоть какой-то смысл, не было, и странные танцы производили удручающее впечатление.

— Эти люди сбежали из скорбного дома? — спросил Конн, оборачиваясь.

Дверь задней надстройки была открыта, Хрон куда-то исчез.

— Они прибыли в Макабраск, дабы принять свою участь, — пропищал над ухом голосок Бу. Дух-хранитель устроился на правом плече короля, крепко вцепившись лапками в ворот безрукавки. — Многим из них придется подняться на борт Корабля Мертвецов.

— Тогда чего они так веселятся?

— То, что ты видишь, называется Пляской Смерти… Смотри!

Среди плясунов появилась согбенная серая фигура. Голову скрывал капюшон, полы длинного одеяния волочились по земле, разлетаясь в стороны и открывая втянутый голый живот. Поначалу Конну показалось, что пояс неведомого существа украшен желто — зелеными подвязками, но, присмотревшись внимательней, король содрогнулся от ужаса и отвращения. Живот был вспорот, из прорехи свисали внутренности, облепленные роем жирных мух.

Передвигаясь неверными шажками старенького учителя танцев, серое существо семенило в гуще плясунов, и те отшатывались в сторону, не прекращая, впрочем, скалить зубы и танцевать.

— Кто это? — шепнул Конн похолодевшими губами.

— Малах Га-Мавет, — так же тихо отвечал дух-ящерка, — демон-истребитель, посланец Нергала. Он решает, кому отправиться на левый берег Темной Реки.

Га-Мавет тем временем приблизился к тощей женщине в темном одеянии и выпростал длинную руку. Серая ткань широкого рукава соскользнула, открывая кости с висевшими клочьями остатками плоти. Демон легко, даже ласково, коснулся плеча женщины; она замерла, сгорбилась, невидяще шаря вокруг мутными глазами, и побрела к пристани. За ней последовал старик с клюкой, толстяк с явными признаками базедовой болезни и весь покрытый гнойными язвами нищий — все они тоже удосужились прикосновения посланца Нергала.

Никто не провожал их даже взглядом — неистовая пляска продолжалась.

— Как они покорны… — пробормотал король, удрученный безмолвным действом.

— Это больные, силы их истощены, и смерть для них — избавление, — пояснил Бу. — Но не все столь легко согласятся переплыть Гьёлль…

Малах Га-Мавет все так же неторопливо бродил средь толпы, выбирая новые жертвы. Вот он задержался возле упитанного горожанина в добротном платье и застыл, как бы раздумывая.

— Нет! — завопил человек, закрывая руками мясистое лицо. — Погоди! Мне уже дважды делали кровопускание, и лекарь говорит, что я пойду на поправку! Все это из-за разлития желчи… Повремени!

Костлявый палец коснулся его плеча. Мужчина всхлипнул, руки его опустились, он силился еще что-то сказать, но только махнул рукой и побрел к причалу.

Вслед за ним поплелся франтоватый вельможа с золотыми серьгами в ушах. Только что он лихо отплясывал замысловатый менуэт с разодетой дамой, но, как только дама уронила платок и вельможа склонился, чтобы поднять его с земли, костлявый палец коснулся его плеча.

— Как! — воскликнул несчастный, с ужасом глядя на кровавое пятно, расплывавшееся по кружевам его щегольского камзола слева от ряда золотых пуговиц. — Муженек все же подослал убийц!..

Он выпрямился и ошалело уставился в темноту под капюшоном Га-Мавета.

— Может, рана не смертельна? — спросил вельможа с робкой надеждой. — Я могу нанять самого искусного лекаря… Любые противоядия, грязевые ванны… Я слишком молод, чтобы умирать, проклятая потаскуха! — заорал он вдруг в лицо своей возлюбленной.

Дама взвизгнула и, подобрав юбки, побежала к арке, отделявшей Кладбище невинноубиенных младенцев от мест более уютных. Демон-истребитель не стал ее преследовать: видимо, девице предстояло еще немного погрешить в Земной Юдоли. Ее кавалер, наблюдая это поспешное бегство, сник и покорно потащился к берегу.

Обреченные все шли и шли к пристани, и возле борта Корабля Мертвецов мало-помалу собралась целая толпа. Покорные своей участи люди (или уже — тени?) поглядывали вверх, туда, где у борта стоял Конн с духом-хранителем на плече, и король невольно отвел глаза, вновь глянув поверх голов — на площадь, которая уже почти опустела.

Там, царапая щеки и посыпая голову пылью, билась какая-то молодая женщина. Она то каталась по земле, то простирала к Темной Реке худые обнаженные руки. Демон стоял рядом, вытянув узловатый палец по направлению к кораблю.

— Ты не можешь ее заставить! — забывшись, громко воскликнул король. — Она слишком молода и прекрасна, чтобы умирать!

— Ошибаешься, — печально шепнул Бу, — вовсе не эту женщину посылает Малах в обитель Безжалостной Хель…

И тут Конн увидел: прямо по воздуху плыл в их сторону маленький розовый сверток. Негромкий детский плач сопровождал его скольжение, и вопли матери неслись следом…

— Он отнял новорожденного ребенка… — Шепот духа-хранителя дрогнул и прервался.

— Это несправедливо! — Конн невольно сжал рукоятку ножа с обломанным лезвием. — Неужели ничем нельзя помочь?

— Ничем…

Нож гнома явно не годился. Конн пошарил за поясом, и пальцы его наткнулись на дудку Дамбаэля. Не сознавая, что делает, король извлек инструмент ямбаллахов и поднес его к губам. Томные, обволакивающие звуки понеслись с борта мрачного корабля навстречу медленно плывущему ребенку. Звуки были столь густы и насыщены, что напоминали сонные потоки Воды Забвения; они подхватили розовый сверток и понесли его обратно — в руки матери.

Конн ждал, что Малах Га-Мавет немедленно обрушит свой гнев и на женщину, и на ребенка, и на него самого, но демон-истребитель равнодушно отвернулся и зашаркал прочь, к новой жертве.

Когда чуть было не утраченный малыш оказался в руках матери, она крепко прижала его к груди, вскочила и бросшщсь бежать к пролому в галерее, оглашая воздух безумным хохотом…

— Ну, и чего ты добился? — раздался рядом чуть насмешливый голос Хрона. Кормчий только что вышел из задней надстройки и встал, опираясь на борт, рядом с королем. — Бедняжка лишилась разума от счастья, теперь ее запрут в скорбный дом, а сопляка сдадут в сиротский приют или продадут в работники. Нет, не продадут, ребенок страдает врожденным слабоумием, так что просто сдохнет где-нибудь на помойке. А ведь на левом берегу для невинных душ предназначена Купель Блаженства! Вот что бывает, когда сентиментальность одерживает верх над целесообразностью.

Конн промолчал, да кормчий и не собирался выслушивать ответ короля. На пристани столпилось уже порядком народу — пора было начинать погрузку.

Хрон принялся что-то выкрикивать на непонятном языке, трехголовые демоны на корме ожили и спустили сходни. Сами же встали по краям, грозно ощерив львиные, козьи и змеиные пасти и вращая огненными глазами. Зрелище было внушительным.

Скорбная череда навсегда покидавших солнечный берег потянулась на борт, исчезая в открытых дверях, над которыми поблескивала бронзовая надпись, предлагавшая оставить всяческие надежды… Люди еще сохраняли свой земной облик, но было заметно, что тела их постепенно истончаются, становясь похожими на плотную дымку, многие, толкаясь, проникали сквозь соседей, и тогда жалобные стоны оглашали палубу корабля…

Когда последние тени уже исчезали в темном провале двери, на площади, окруженной руинами галерёи, раздался страшный шум и металлический лязг. Через самую большую арку въехал на хромающем, закованном в конские латы жеребце рыцарь могучего телосложения. Он был без шлема, кровь запеклась в спутанных волосах, нагрудник был рассечен ударом тяжелой секиры.

— Кажется, здесь, — пробасил рыцарь, пошатываясь в седле, но все же крепко сжимая повод. — Эй, Смерть, зову тебя!

К этому времени на площади, кроме Малах Га-Мавета, никого не осталось, и всадник уверенно подъехал к демону-истребителю.

— Ты, что ли, безносая с клюкой? — вопросил он грозно, словно Малах Га-Мавет готовился сдать ключи от побежденного города.

Посланец Нергала ничего не ответил, только поднял длиннющие руки так, что серые рукава съехали к самым плечам.

— Судя по костяшкам и торчащим кишкам — ты и есть. Давай забирай меня отсюда.

Рыцарь тяжело полез с лошади и едва не упал: чуть выше левого наколенника торчал обломок стрелы.

— Шевелись, поедатель падали, — рявкнул воитель, — да ребятушек моих прихвати: они славно дрались, и, если бы не подлая засада в ущелье Донгон, немало б еще девиц перепортили да голов неверным поотрубали!

Тут появились его воины: израненные, искалеченные, в помятых и расколотых латах, залитые кровью — они лезли из всех проломов и арок галереи, наполняя площадь, и тут же пускались в пляс, сильно затрудняемый отсутствием у многих героев конечностей и даже голов.

— Величественное зрелище! — воскликнул рыцарь. — Сколько храбрецов преставились разом! Это большая честь для встречающих… Но куда это ты побрел, дурень косолапый?! Начинать надобно с военачальника, меня то бишь!

Малах Га-Мавет не слушал грозные речи рыцаря: он бродил среди порубленного войска, быстро и небрежно касаясь почти каждого: воин переставал приплясывать и ковылял к пристани, прихватив отрубленные свои члены. Те же, кого миновала костлявая лапа демона, понуро отправлялись обратно за галерею, но их было совсем немного.

— Что это ты делаешь, а? — возопил рыцарь. — Если они останутся живы, то попадут в плен к неверным, а те снимут с них живых кожу. Мало того, что это мучительно, это позор для воина. Яви же хоть толику справедливости, исчадие тьмы, забирай всех скопом!

Га-Мавет уже кончил обход и приблизился в военачальнику, Его капюшон, скрывавший плотный клубок тьмы, покачивался в двух ладонях от залитого кровью лица воина.

— Что ждешь? — крикнул тот. — Гляди, моя рана смертельна. Разве может быть не смертельным удар обоюдоострой секиры, обрушенный со йсего плеча на кирасу? Щита у меня не было, к тому времени он раскололся, и я его выбросил. Да посмотри ты: плоть рассечена до костей, из меня вытекло не меньше ведра крови…

Посланник Нергала безмолвствовал.

— Смерть на поле брани — высшая честь для доблестного мужа, — сказал воин уже не так уверенно. — Хочешь лишить меня чести, ты, самый грозный из всех демонов?! Не выйдет!

Демон повернулся и побрел к пристани.

— Ублюдок! — завопил вслед рыцарь. — Живым я неверным не сдамся! Эй, оруженосец, скверный мальчишка, помоги своему господину!

Малах Га-Мавет замер посреди площади.

На шее рыцаря вспыхнула ярко-красная полоса, словно раскрылся в улыбке чудовищный рот, И сразу же рядом возник юноша с растрепанными черными кудрями: он судорожно прижимал руки к животу, сквозь пальцы хлестала алая кровь.

— Зачем? — Голос рыцаря заметно сел — то ли от огорчения, то ли из-за пореза на шее. — Ты мог спастись, ты знал козью тропу из ущелья…

— С тобой, — едва выдохнул оруженосец, — только с тобой, господин…

Малах Га-Мавет подошел к ним и поочередно коснулся рыцаря и оруженосца. Военачальник положил руку на плечо юноши, они встали и вместе зашагали к кораблю — неразлучные и после смерти. Изрубленное воинство все еще грузилось: многие посторонились, пропуская героя последней битвы, позволившего всему войску с честью пасть в ущелье Донгон. Когда рыцарь и юноша поднялись на палубу, Конн услышал, как бравый военачальник шепнул своему оруженосцу: «Хоть ты и покончил с собой, что недостойно истинного храбреца, замолвлю за тебя словечко где следует. Проклятый кишкотряс! Вынудил и меня прибегнуть к помощи кинжала. Правда, сделал я это не своей рукой…»

Последними по трапу поднялись двое вояк без сапог и нагрудников: очевидно, мародеры уже добрались до ущелья. Один нес в руках свою отрубленную голову — карие глаза ошалело таращились по сторонам.

— Ну и напился же я, — шептали посиневшие губы.

— Да не напился ты, а сдох и отправишься к Хель, — буркнул его товарищ, державший под мышкой отрубленную руку.

— Ну и нажрался я, — повторила отрубленная голова, — так нажрался, что даже сдох. Интересно, есть ли здесь брага?

Они исчезли в кормовой надстройке, и Хрон с грохотом задвинул дверь, из-за которой доносились горестные стоны, жуткие ругательства и смиренные молитвы.

— Хвала Нергалу, можно отчаливать, — сказал кормчий, — эй, порождения Эхидны, убирайте сходни.

Но не успели трехголовые чудища прийти в движение, как на причале возникла еще одна персона.

Это был старик в длинном черном халате, расшитом звездами и полумесяцами, увешанный четками, костяными фигурками и флакончиками разноцветного стекла. Длинная седая борода была заткнута за малиновый пояс, а жидкие космы прикрывал высокий островерхий колпак, увенчанный шестиконечной звездой. Возле его ног, потирая толстый лоснящийся нос, смущенно топтался плешивый карлик в засаленной куртке.

— Этого только не хватало, — злобно проворчал Хрон, — чародея какого-то принесло. Сейчас заклинания бормотать станет и на борт проситься.

— Он тоже умер? — спросил Конн досадливо — появление колдуна задерживало отплытие.

— Живехонек, — хмыкнул кормчий. — Хотя колдун, он всегда одной ногой здесь, другой — там… Так и стоит враскорячку, а чтобы на левый берег ступить, так ему, вишь, кораблик мой нужен. Ну что, любезный, — обратился он к старцу, — молчать будем или скажем чего?

Колдун приосанился, взмахнул рукавами халата и возгласил:

— Заклинаю тебя мистическими именами, которые использую в этот день: Hagios о Theos Iscyros Athatos Paracletus Agla on Alpha et Omega Ioth Aglanbroth Abiel Anathiel Tetragrammaton…

— Хорошо сказал, — ободрил колдуна Хрон, перегнувшись через перила борта, — от альфы до омеги, и тетраграмматон помянул к месту… Только, сдается мне, духа-проводника этим заговором ты уже вызвал, он тебя сюда и привел.

— Извини, перевозчик, пришлось, — еще больше засмущался плешивый карлик, — старикашка заклятие знает и пентаграмму правильно начертал… Хоть память у него и плохонькая.

— Чего он хочет, аконитов? — спросил Хрон.

— Это кто тут старикашка? — взъерепенился вдруг колдун. — Как смеешь ты, ничтожный дух, обзывать подобным образом избранника Звезд и Луны?!

— Эй, человече, — кормчий, казалось, теряет остатки терпения, — ты на пороге Темного Мира, а туда же — ругаться!

— Требую должного уважения к моему сану, — сварливо сказал чародей. — Пусть Задкиель извинится, иначе я на него драконьей слюной капну! — И он потянулся к одному из пузырьков, висевших на алом кушаке.

— Да извиняюсь я, чего там, — сказал плешивый Задкиель, — сколько угодно…

Но Хрон оборвал его грозным рыком, от которого колдун побледнел и беспомощно уронил руки.

— Керб на тебя сейчас так капнет, дырявая чернильница, что не обрадуешься! Такие акониты у тебя из брюха вырастут, что сам Черный Садовник не управится! Ты что, мнишь своими заклинаниями отделаться и на Корабль Мертвецов подняться?! Обернись, червь, кто у тебя за плечом стоит!

Колдун, обмирая от страха, покосился через левое плечо и увидел клуб мрака под капюшоном демона-истребителя.

— А-а… — забормотал чернокнижник прерывающимся голосом, — охрани, Сила Божественная, защитите, Эрлик, Яджур, Цернуннос, Гуанлинь…

Он судорожно икнул и умолк.

— Ханумана еще кликни, обезьяньего бога, — ехидно посоветовал Хрон. — А может, позвать Ксотли, Владыку Страха, ужас Анталии? Или Бога-Паука Йезуда, коему девственные жрицы скармливают несчастных заморцев? Он высосет из тебя остатки крови… Если в тебе, конечно, что-нибудь осталось. Или ты жаждешь познакомится с Демонами Древней Ночи, пред коими трепетали атланты? Только скажи, все сделаем…

Несчастный колдун, казалось, вот-вот грохнется наземь. Дрожащей рукой он полез за пазуху и достал большой, величиной с обеденное блюдо, увесистый восьмигранник. Выставив его перед грудью, словно щит, закричал:

— Повинуйтесь мне, демоны Нижнего Мира, ибо со мной — Печать Магов! Сплавы металлов и знаки, на нем начертанные, приведут вас к покорности воле моей!

— И опять все перепутал, — устало сказал Хрон. — Ты еще не в Нижнем Мире, а только на берегу Темной Реки, и мне плевать на твою печать. Ладно, мыслю, ты все же попадешь на корабль, но совсем не так, как рассчитывал.

Малах Га-Мавет, безмолвно стоявший за плечами старца, поднял руку. Чародей неожиданно резво повернулся, все еще прикрываясь Печатью Магов. Палец демона коснулся восьмигранника, проник в него, словно в воду, и вышел с противоположной стороны, приближаясь к впалой груди чародея…

— Ну все, — сказал Хрон, — еще один недоучка получил по заслугам.

Он уже начал читать заклинание, оживляющее трехголовых демонов, чтобы поднять сходни, как вдруг Малах Га-Мавет издал громкое шипение и отдернул костлявую руку — словно обжегся. Полы его серой одежды взлетели, открывая покрытое трупными пятнами тело, и превратились в подобие крыльев. Подняв тучи пыли, демон-истребитель поднялся над площадью и тяжело полетел над Темной Рекой к левому берегу.

— Ага! — ликующе возопил маг. — Веточка, моя веточка! Золотая веточка из благословенных садов Шамболинь! Эй, там, на лоханке, погоди трап убирать, сам Тавискарон Звездное Яйцо на борт взойти желает!

— Покажи ветку, — мрачно потребовал Хрон.

Чернокнижник размотал свой кушак и достал из складок алой материи небольшую ветвь с тремя листьями, горевшими ослепительным золотым светом.

— Вот! — торжествующе поднял ее над головой. — Вот Золотая Ветвь из садов Шамболиня! Сама Смерть отступает пред дивным творением просветленных мудрецов, обитающих на вершинах Химелианских гор. Радость моя, свет моей души…

Колдун припал к листочкам жадным поцелуем страстного любовника… и тут же завопил, уронив ветвь и хлопая себя по губам.

— Что стоишь, Задкиель! — рявкнул Хрон, готовясь спрыгнуть на пристань. — Брось ее в реку!

— Не фметь, — шамкнул колдун обожженными губами, — Hagios о Theos Iscy-ph-ph…

— Извини, перевозчик, не могу, — промямлил плешивый Задкиель, — он связал меня заклинанием…

Колдун уже снова держал в руках Золотую Ветвь, держал за черенок, опасаясь прикоснуться к листьям.

— Ты позволишь ему плыть с нами? — спросил Конн хозяина корабля. Колдун вызывал у короля омерзение.

— А куда деваться, — мрачно откликнулся Хрон, — Золотая Ветвь — сильнейшая ваджра…

Колдун важно поднялся на палубу, отпустив перед этим несчастного Задкиеля на все четыре стороны. Трехголовые демоны убрали сходни — Корабль Мертвецов был готов к отплытию.

— Не угодно ли вам, почтенное Звездное Яйцо, пройти в носовую каюту, предназначенную специально для живых пассажиров? — любезно осведомился Хрон.

Чародей прочел надпись над дверью, хмыкнул и покосился на Конна.

— А юноша сей так и будет торчать на палубе?

— Путник в Ночи плывет по особому распоряжению своих покровителей, — отвечал кормчий.

— Тогда и я останусь, — заявил старик не терпящим возражений тоном. — Надо же, что нацарапали: «Тело твое вскорости уложено будет в могилу». А то никто не знает. Ну, написали бы: «Жизнь — суета, все зло — от женщин». Или: «Не пей, не блуди, целомудрие блюди». И попроще, и юношеству пользительней.

Он снова подозрительно зыркнул в сторону Конна.

— Стойте, где хотите, Яйцо, или как вас там, — пробурчал Хрон, — только веточку обратно в пояс замотайте, не ровен час — обожжете кого.

— И обожгу, — сварливо пообещал старик, — ежели кто станет обзываться либо грозиться пауком из Заморы…

Хрон только сплюнул и удалился к рулевому веслу. Керб, на удивление тихий, поплелся к лопастям, где принялся негромким рыком понукать запертые в колесе несчастные тени. Судно отчалило от солнечного берега и двинулось наискосок через Темную Реку — к Серым Равнинам.

Глава седьмая Мокрая морось

Грозная и неотвратимая, примет она вас, как любящая мать…

Раскарий Темный. «Рассуждения»

— А позвольте полюбопытствовать, благодаря каким таким высоким покровителям удалось вам подняться на борт этого зловещего судна? Я многих знаю лично, вхож в самые сиятельные чертоги, имя мое известно во всем подлунном мире… Тавискарон Звездное Яйцо — это звучит величественно! Неужто не слышали?

— Нет, — сказал Конн, — быть может, мы живем под разными лунами.

— Ах, опять эти бредни о множественности обитаемых миров! — Тон чернокнижника стал менторским. — Поверьте, юноша, подобные измышления приходят в пустые головы тех, кто слишком подолгу сидит на чердаках, пялясь на звезды. Ведь что есть светила ночные? Ничтожные искры, летящие от солнца, согревающего наш мир и дарующего ему благость существования. Искры эти давно остыли в холоде небес, как же можно утверждать, лто они — миры, подобные нашему? Лишь Солнце — зиждитель Земной Юдоли, Луна же суть светило Лучезарного Мира, где мы сейчас находимся… Ее бледный свет… Кстати, что это за перстенек у вас на пальце? Невзрачный, но очень милый!

— Подарок отца, — неохотно отвечал Конн: болтовня мага его раздражала.

— Подарочек родителя, так-так. — Тавискарон криво улыбнулся и потер сухие ладони. — Камешек в нем тусклый, да не простой. Хоть и невелика сила перстенька, а, сдается мне, из-за него тебя на борт пустили… — И, наклонившись к самому уху короля, зашептал горячо и жадно: — Откуда он у тебя, юноша, открой безбоязненно, ибо мои уста — могила!

Конну очень хотелось ухватить чародея за шиворот черного халата, бросить за борт в спрессованную Пустоту и поглядеть, что с ним будет. Но, памятуя о Золотой Ветви, которую Хрон назвал непонятным словом «ваджра», и не желая задерживать движение корабля, король решил ограничиться пустой беседой и подождать, пока несносный маг сойдет на сумрачном берегу.

— Я открою тебе сию тайну, месьор Яйцо, если ты скажешь, где взял Золотую Ветвь.

Тавискарон сразу обиделся и поджал губы.

— Где взял, там нету, — проворчал он. — Ишь молодежь пошла, вопросом на вопрос отвечают. Ну, купил я ветку у одного пандида в Айодхье, столице Вендии, чтоб ты знал.

«Не купил, а украл, — пискнул на ухо королю ящерка Бу. — Берегите колечко, Ваше Величество, этот чернокнижник нечист на руку».

— И не называй меня просто Яйцом, дерзкий юноша, — продолжил Тавискарон, не слыша предостережения духа-хранителя. — Просто «яйцо» звучит как-то глупо. Звездное Яйцо — куда ни шло, а еще благозвучней мой полный титул: Познаниями Обремененный, Пути Ведающий, К Власти Стремящийся Тавискарон Звездное Яйцо Беспредельности… Запомнил?

— Нет, — сказал Конн. — Можно, я буду звать тебя Беспредельным Яйцом?

— А что, — приосанился маг, — это звучит величественно. Добавляй только иногда: «Познаниями Обремененный». Видишь ли, юноша, мы, почтенные знатоки оккультных наук, хоть и равнодушны к пышным титулам и званиям, но во всем любим порядок. Кстати, мое звание — Великий Магистр Седьмой Тайной Ложи Слепых Архитекторов Гвадагранира, но об этом никто знать не должен… Продай перстень, а?

Конн молча отошел к левому борту, но Тавискарон не отставал, прилипнув, как банный лист.

— О мрачные долы, подернутые туманом вечности! — вскричал он, уставившись на Серые Равнины.

До левого берега было еще не близко, корабль как раз миновал середину Темной Реки.

— Не хочешь продать — давай меняться…

— Не знаешь ли, почтенный, где собирается пристать наш кормчий? — спросил король, надеясь отвлечь колдуна от докучливой темы.

— В Мокрой Мороси, конечно, — буркнул Тавискарон. — Могу предложить в обмен серебряную пентаграмму с формулой здоровья. Помогает от черной лихорадки, яда кураре и любовных ран…

— Но замок Хель Безжалостной — далеко у горизонта, он едва виднеется сквозь облака, — не сдавался Конн.

— Далеко, так будет рядом… Какое, право, неверие истинному слову… Поплывем еще немного, да и уткнемся прямо в ступени крепости.

— И ты, о Многоведающий и Беспредельный, сойдешь там на берег? — с надеждой спросил король.

— Вот еще, — снова обиделся маг, — стану я болтаться между теней бесплотных… Что я не видел на Серых Равнинах? Со мной Золотая Ветвь, куда хочу — туда и поплыву!

— Куда же? — спросил Конн.

Он ждал, что маг разозлится, но Тавискарон вдруг хитро улыбнулся и горячо зашептал на ухо королю: «Может, и скажу куда, сынок, может, и скажу… Вот мертвяков сгрузим, тогда и поговорим. Не хочешь менять перстень — и правильно, ведаешь, видно, что не простой он… Твой камешек, да моя веточка — славненькое дельце сладить можно! А пока Хель — старушка гостей принимать станет, пересижу-ка я в кубрике».

И он, к большому облегчению Конна, удалился в носовую постройку, бормоча: «В могилу другие положат, как же… испугался я ваших писулек, с моими-то оберегами!»

Корабль Мертвецов тем временем приближался к левому берегу. Навстречу из клочьев серого тумана вставала громада мрачного замка. Стены его были подобны скалам, крылатые тени мелькали меж неровных, похожих на утесы башен, из узких бойниц низвергались мутные потоки, без плеска впадая в Темную Реку. Высокие ступени широким полукругом сбегали к пологому берегу, а по сторонам лестницы высились мрачные изваяния темных богов, коих страшатся все смертные Земной Юдоли.

Ворота замка зияли оскаленным черепом, и оттуда вниз по ступеням величественно шествовала сама Хель. Половина ее огромного тела была темно-синей, другая — цвета сырого мяса, на голове вместо волос шевелились блестящие змеи, огромные груди падали на выпуклый живот, а между ног, там, где у земных женщин находится детородное лоно, пылал яркий, нестерпимый огонь. Ее вывернутые ступни сотрясали лестницу, изваяния богов колебались, по ступеням бежал вниз оползень мелких камней и щебня.

Корабль Мертвецов причалил прямо к ступеням.

— Что же ты, Путник, — услышал Конн испуганный шепот Хрона, — сейчас же укройся в носовой каюте! Никому из живых не дозволено видеть хозяйку Серых Равнин…

— Пусть останется! — раздался голос, подобный раскатам грома. — Его отец выдержал взгляд моей сестры Хали, Взгляд Черной Кобры! Хочу знать, на что способен сын!

— Не опускай голову, — пискнул малыш Бу, совсем забравшийся королю в ухо, — не отводи взгляд, иначе — конец!

Широко расставив ноги и вцепившись в перила борта, Конн стоял и смотрел на Безжалостную богиню. Лик ее все время менялся — то виделся оскаленный череп, то страшная окровавленная маска, то клыки чудовища или жало змеи — и лишь глаза, пустые и бездонные, оставались неизменными. Там, в их глубине, рождались и умирали мириады миров — холодные и безжизненные, опаленные испепеляющим пламенем, подобные газовым шарам, и теплые, живые, населенные существами из плоти и крови, обреченными на верную гибель… Потом в провалах замаячили лица: они смотрели сквозь глазницы богини, как из рамы картины, все время меняясь, и многие были знакомы Конну.

Вот рыцарь Просперо, верный сподвижник отца, павший в сражении, как подобает доблестному воину, вот Паллантид, умерший вскоре после исчезновения Конана, вот верный слуга и друг его детских игрищ Эвкад, погибший от ножа заговорщиков… С трепетом ожидал Конн иного лика, ждал и страшился увидеть до боли знакомое, испещренное шрамами лицо киммерийца в аквилонской короне на черной гриве волос… Но отец так и не появился.

Вместо него возникло другое лицо, родное, ласковое, и чуть печальные глаза матери заглянули прямо в душу стоявшего на палубе страшного корабля сына. Слезы бежали по щекам Зенобии, ее губы что-то беззвучно шептали — то ли мольбу, то ли предостережение…

— Я здесь, матушка, но я жив! — закричал Конн. — Отдай мне ее, Хель, мы уплывем туда, где солнце, где ласковый ветер и живые любят живых!

— Ты дерзок, мальчишка, — прогрохотала богиня, — и ведь ты пришел за другой. Забыл?

— Отпусти Зенобию и возьми меня!

— Какая жертвенность! Твой отец… Оставим. А если Зенобия не хочет возвращаться в мир, полный забот и горя?

— Ты лжешь, богиня! — горячо воскликнул король, и дух-хранитель испуганно пискнул в его ухе. — Никто не останется добровольно в твоем царстве вечной скорби. Если не хочешь отпустить мать, я заберу ее силой!

Он нащупал и крепко сжал дудку Дамбаэля.

— Остерегись, государь, она не поможет! — в ужасе пищал Бу. — Мать не спасешь, и себя погубишь!

Глазницы Хель снова стали пустыми и холодными.

— Ты дерзок, смертный, дерзок и храбр до безрассудства. Любой на твоем месте поплатился бы за подобные речи бессрочными работами в самых мрачных каменоломнях Нижнего Мира. Но с тобой — Сердце Бога, и Ариман жаждет обрести его вновь — в полной силе. Иди и закончи свою миссию. А когда час твой пробьет и Хрон привезете тебе ко мне в задней каюте Корабля Мертвецов, тогда и поговорим. Ха, мой братец Нергал обожает отчаянные души! Он играет с ними в весьма опасные игры и, бывает, даже отпускает… А теперь — хватит. Я редко веду столь длинные речи с живыми. Перевозчик, разгружай корабль.

С борта на ступени упали сходни, и вереницы неприкаянных душ потянулись навстречу неизбежному. Проходя между широко расставленных ног великанши Хель, они еще сохраняли облик прежних людей, хотя и зыбкий, словно колеблемый легким дуновением, но слепящее пламя между бедер богини касалось каждого, обращая в серый туман, лишь отдаленно сохранявший контуры человеческой фигуры. Эти серые бесплотные тени двигались дальше — прямо в разверзстую пасть ворот — черепа.

Последними с корабля сошли герои Донгона. Покойные рубаки с любопытством озирались, воин с отрубленной головой высоко поднимал ее над плечами товарищей, чтобы было лучше видно.

— Во баба! — громко изумился кто-то, завидев Хель Безжалостную. — Не баба — огонь!

— Спалит она тебя своей киской, ежели полезешь, — подначил его товарищ.

— Кого, меня?! Да я таких зараз по дюжине имел, а дружка своего даже не обуглил!

— А титьки! — завопил еще один вояка. — Вот это титьки!

— Только с перепою такое и привидится, — заключил парень, державший в руках голову.

Кроваво-красные губы Хель разъехались до острых, покрытых железными иглами ушей.

— Это надо же, — пророкотала она, — настоящие герои! И столько сразу. Эй, Садовник, у нас знатное пополнение!

Садовник явился на зов своей госпожи: был он черен, как антрацит, и состоял, казалось, из того же камня. Ни глаз, ни прочих отверстий на его неподвижном лице не наблюдалось.

Предводитель воинов шепнул тем временем на ухо оруженосцу: «Что я тебе говорил: нам, доблестным мужам, везде почет и отличие. Не бойся, и тебя не забуду».

Потом рыцарь, храбро грохоча шпорами, направился вверх по ступеням и, вытянувшись перед богиней, доложил:

— Ланрод Бесстрашный, гроза неверных и оплот добронравных, к вашим услугам. Принял последний бой в ущелье Донгон, прикрывая арьергард войска. Все мои воины пали с честью, никто не сдался врагу!

— Хвалю за мужество! — рявкнула богиня. — Садовник, вырви этому достойному воину его храброе сердце!

Черный Садовник шагнул вперед, со скрежетом наклонился, и погрузил острые, как стилеты, пальцы в грудь рыцаря. Миг — и на его черной ладони затрепетал красный бесформенный комок.

Воин отшатнулся и с ужасом уставился на дымящуюся рану, которая быстро затягивалась и вскоре совсем исчезла. Не было больше ни шрама от секиры, ни пореза на шее, оставленного кинжалом оруженосца, исчез и обломок стрелы над коленом.

— Зачем настоящему воину сердце? — возгласила Хель. — Каждый храбрец, поступающий на службу к Нергалу, лишается его навсегда! Кто против — может стать тенью и вечно скитаться по Серым Равнинам. Драться там не с кем, женщины, утратив плоть, забыли, что они женщины, о вине и прочих радостях и говорить нечего. Так что, есть желающие встать под стяги Нергала?

— А бочку выкатят? — осведомился безголовый молодец. — Новый хозяин всегда бочку выкатывает.

— Такого вина, как здесь, никто из вас отродясь не пробовал, — заверила Хель, — красное, дымящееся, и в голову бьет почище всякого хайреса.

— Слава, Нергал! — прокричал командир, смекнувший, что оставаться воином, пусть и без сердца, все же предпочтительней, чем навсегда забыть о вине и женщинах. Оно и лучше без сердца, одышка мучить не будет…

— Слава, Нергал! — проорали сотни глоток, и Черный Садовник приступил к своей жатве.

Он вынимал из груди воинов красные комочки и складывал их в большую коробку, висевшую у него на шее. Как только воин лишался сердца, раны его затягивались, и отрубленные члены прирастали к телу. Правда, безголовому не повезло: он так спешил присягнуть Нергалу, что нахлобучил голову несколько набекрень и поглядывал теперь как бы исподтишка, чем страшно веселил товарищей.

Наконец Ланрод построил свое воинство в две шеренги, и они маршем прошагали между ног Хель. Слепящий огонь падал на марширующих, но не обращал их в скорбные тени — напротив, опаленные этим огнем, лица и кожа воинов роговели, превращаясь в настоящую броню, остатки прежней одежды и помятые доспехи лопались и сползали, словно старая змеиная кожа, и в черепе — вратах скрывались уже истинные воины Повелителя Нижнего Мира: с низкими ороговевшими лбами, зубчатыми гребнями от затылка до толстого, утыканного иглами хвоста — мощные лапы, способные сокрушить крепостные стены, взметались в приветственном жесте, и низкий, клокочущий рев разрывал серый туман: «Слава, Нергал, слава!» Они скрылись внутри цитадели, и челюсти — створки с лязгом захлопнулись.

Хель все еще стояла на ступенях, уперев в бока огромные толстые руки. Синяя ее половина стала совсем черной, а на другой, похожей на свежее мясо, явственно проступила кровь, капавшая на черные камни.

— Все кончено. — Голос богини стал глухим, словно доносился из ее чрева. — Великая Поглотительница приняла чад своих в лоно свое. Ты, Путник в Ночи, храбрый воин, подумай, что ждет тебя, когда время твое придет. Помысли, что лучше: умереть в собственной постели, от болезни, от яда, от неразделенной любви — и стать жалкой тенью, вечным скитальцам на Серых Равнинах, или доблестно пасть на бранном поле и отдать свое сердце Черному Садовнику. Служить Нергалу — великая честь!

Конн сжал кулаки, готовясь ответить, но богиня уже повернулась и тяжело зашагала к своему замку в сером тумане. Она была гораздо выше ворот — черепа и, достигнув стены, просто слилась с ней и исчезла.

Глава восьмая Бунт на корабле мертвецов

Буря и натиск, безжалостность к врагам, стремительность действий — вот залог успеха! Но главное — безжалостность к врагам!

Цей Юний Паблий.

«Наставление воину»

Сыны Эхидны подняли трап, зарычал Керб, зашлепали лопасти колеса — Корабль Мертвецов поспешно отвалил от мрачного берега. Мокрая Морось быстро отдалялась, пока совсем не исчезла в тумане.

— Почему этот замок столь странно зовется? — спросил король, подойдя к Хрону, снова стоявшему у руля. — Пожалуй, его следует именовать Огненная Купель — из-за бесстыдного огня хозяйки…

— Т-с-с! — шикнул кормчий. — У тебя, парень, талисман какой-то имеется, потому и жив остался. Однако понапрасну не ерепенься, пока подальше не отплыли. Что же до мороси… Моросит здесь, бывает, и настоящие дожди случаются. Не приведи тебе те дожди видеть!

И он умолк, налегая на весло изо всех сил и вращая головой так, словно это было тележное колесо на хорошо смазанной втулке.

Однообразный унылый ландшафт левого берега постепенно отдалялся, и Хрон вскоре перевел дух. Из носовой каюты вылез Тавискарон, опасливо озираясь по сторонам. Подошел и встал рядом с королем у борта.

— Проехали? — спросил маг, старясь придать голосу побольше снисходительной бодрости. — То-то грохоту было, то-то шуму! Эти создания любят страху подпустить, огнем побрызгать, серой покидаться… Не на того напали! Тавискарон Звездное Яйцо все эти штучки-дрючки ваши знает, знает, да не боится!..

— Чего ж ты отсиживался в каюте со своей веткой, яйцо недоваренное? — грубо оборвал чернокнижника Хрон.

— Не твоего ума дело, — огрызнулся маг, — не для того моя варджна шамболинцами дарована, чтобы всяких демониц грудастых пугать. А будешь недоваренным обзываться, так я сам тебя сварю: вкрутую.

— Учти только, что Золотая Ветвь один раз сработать может, — ухмыльнулся Хрон. — Она хоть и пропуск тебе в Царство Мертвых, да все ж не дубинка, коей размахивать надлежит.

Лицо чародея вытянулось: он явно не ожидал подобной осведомленности от кормчего.

— Ну и что? — растерянно забормотал колдун. — Испугать хотите, да? Забыли, что при мне флакончики? Вот — слюна дракона, вот — слеза василиска, а это — экстракт бледной лягушки из болот Вендии… Мало? А разрыв-трава, а полосни-осока, а корень-прободай?

— Да брось ты, — отмахнулся кормчий, — все эти штучки мало чего здесь стоят. Пока ветвь при тебе — плыви, куда хочешь, но если испепелишь кого, Керб тебе голову откусит и за борт выплюнет.

Пес, заслышав эти слова, утробно рыкнул.

— А давайте не ссориться, — сбавил вдруг тон чернокнижник. — Мы ж в одной лодке, так сказать… Ты, достойный кормчий, ни о чем не тревожься и веди свой челн согласно избранному маршруту. И собачка твоя пусть успокоится… У меня есть дохлая мышь, она есть ее будет? Ну и не надо, я тоже не люблю дохлых мышей, так ношу, на всякий случай. Все мирненько, все ладком, плывем себе, окрестностями любуемся… Вот только юноша наш что-то приуныл, чело затуманил, брови нахмурил…

— Он видел свою умершую мать, — сказал Хрон, — там, возле Мокрой Мороси.

— Ай-ай-ай, — всплеснул руками чернокнижник, — какая неприятность!

— Ты не пробовал зашивать себе рот? — хмуро осведомился Хрон. — Говорят, маги иногда дают обет молчания. Аркан, или как там это у вас называется. Тебе бы впору.

Тавискарон обиженно засопел, перегнулся через борт и стал плевать в спрессованную Пустоту. Плевки исчезали, не долетев до поверхности.

— Неужели такова участь всех отважных воинов? — заговорил Конн, пропустивший мимо ушей всю пикировку кормчего и чернокнижника. — Храбрецы, лишенные сердца, идут в услужение врагу рода человеческого… Скажи, Хрон, так всегда бывает?

— Нет, Путник, — отвечал хозяин Корабля Мертвецов, — далеко не всегда, И храбрость храбрости рознь. Одни сражаются за золото, вино и удовольствия, либо подчиняясь жажде насилия — такие готовы служить тому, кто больше заплатит, или тому, кто сильнее. Иные же не продают меча, оружие их служит только чести и справедливости. Над такими Хель не властна. После гибели эти воины становятся эйнхериями и отправляются в Валхаллу на верхних ветвях Мирового Древа, где пируют и веселятся в свое удовольствие. То же и среди прочих смертных: большинство, погрязшие в мелких заботах обыденной жизни, бредут среди сменяющих друг друга страданий и удовольствий прямиком к Темной Реке, где ждет их мой корабль. Куда девается меньшая часть обитателей Земной Юдоли, мне не ведомо, знаю лишь, что не все человеческие существа становятся добычей Хель и Нергала…

— Я слышал о Небесных Садах Иштар, — задумчиво молвил король.

— Я тоже о них слышал, — кивнул кормчий, — хотя Хель утверждает, что это всего лишь сказка, выдуманная людьми себе в утешение…

— Как же, сказка, — влез в разговор Тавискарон, позабывший о своей обиде. — Да я сам бывал в Небесных Садах и таких диковин там насмотрелся, не поверите!

— Не зря тебя, видать, зовут Звездным Яйцом, — сказал Хрон, не слишком пряча насмешку, — ты и к звездам слетал, и на небесах побывал.

— Смейся-смейся, — маг на сей раз решил не обижаться, — а только вход в Небесные Сады гораздо ближе, чем многие думают. И не в Лучезарном Мире, куда не каждому добраться можно, а прямо на земле. Прямо перед глазами. Бывает, уставится какой-нибудь олух, как баран на новые ворота, на невзрачное дерево или камень — а это они и есть: Врата…

— Отец рассказывал, как однажды гиперборейская колдунья чуть было не увлекла его в Сады Иштар, — сказал Конн. — Она сулила ему сказочное могущество и пускалась на всяческие хитрости, чтобы оказаться за Вратами Вечности вместе с киммерийцем…

— С кем, с кем? — насторожился Тавискарон.

— Мой отец был киммерийцем, — ответил Конн, мысленно обругав себя за длинный язык. — Это такая дикая страна к северу от Пограничного Королевства…

— Да знаю я, где Киммерия, — бесцеремонно оборвал его маг, — и догадываюсь, кто был твой отец… Значитс я не ослышался, когда Хель помянула…

— Эй, колдун, закрой рот, а то я и вправду зашью его жилами мертвеца! — сердито крикнул Хрон. — Каждый плывет на этом корабле по своим делам и вправе хранить свои тайны.

Маг пожевал губами, что-то обдумывая, потом сказал приторным голосом:

— А я что? Я и молчу. Я вовсе не хочу выведывать, куда и зачем плывет сей достойный юноша. И до родителей его мне нет дела, у меня свои планы. Когда минуем Поле Красных Огней, скажу, где меня высадить.

Конн не смог сдержать облегченного вздоха: общество болтливого чародея его порядком утомило. Пусть отправляется куда хочет, и если сможет нанести вред своей Золотой Веткой хотя бы одному здешнему обитателю — так оно и к лучшему. Король снова перешел на правый борт и принялся наблюдать за солнечной полоской на краю каменного свода, заменявшего Темной Реке небо. Он не заметил, как помрачнел Хрон.

Король думал об Эльтире. Время здесь текло по-другому, он это понимал, и все же он слишком долго находился в пути, цель которого все еще оставалась неясной. Где найти дух девушки, покинувший прекрасное тело, и как вернуть его обратно? Быть может, это удастся сделать с помощью дудки ямбаллахов? Не зря же Дамбаэль уверял, что излучатель (вот словечко!) окажется полезным… Но не исчерпал ли он свою силу, вернув матери ее слабоумного ребенка? Не зря ящерка Бу предостерег использовать чудесный инструмент возле ступеней Мокрой Мороси… Что-то он совсем примолк, этот симпатичный дух-хранитель, или заснул после стольких волнений?

— Элементалы никогда не спят, — раздался в ухе короля тонкий голосок, — я с вами, государь, я начеку. Вот идет чародей, полный мрачных идей, он пыхтит и скрипит, мигом вас соблазнит… О, планы его грандиозны и опасны… Извиняюсь, с тех пор, как старикашка украл Золотую Ветвь, надобно относиться к нему с большей серьезностью.

— Чего он хочет? — негромко спросил Конн.

— Как чего? — изумился Бу, больно заерзав в королевском ухе. — Как все маги — власти над миром. Полной, беспредельной и неоспоримой власти.

— И у него есть к тому основания?

— Увы, Ваше Величество, есть, да еще какие. Но чародей сам вам обо всем расскажет.

Тавискарон приблизился, вцепился в перила и, уставившись на золотую полоску правого берега, прочувственно заговорил:

— Сколь прекрасен мир, лежащий там, под ярким солнечным светом, озаряющим нивы и тучные стада, голубые озера и девственные кущи леса! Боги создали высшую гармонию, воплотив ее в прелестях природы, в ее несказанной красоте и величии. Сколь отрадно жарким летним днем наслаждаться журчанием прохладного ручья в тени орешника, наблюдая за порхани — ме разноцветных бабочек! Сколь сладостно жужжание пчел, собирающих мед в свои кладовые! Бесхитростный труд, добродетель честного землепашца… Мн-э, о чем это я?

— Ты говорил о пчелах, — напомнил Конн.

— Как пчелы, перелетая с цветка на цведак, сбирают дань щедрой Природы, так и честные хлебопашцы в поте лица своего взращивают плоды земные, дабы прокормить себя и домочадцев своих. Пастух пасет стадо, кузнец кует железо, ткач прядет свою пряжу…

— Прядильщик прядет, — снова перебил король, — но что хочешь ты сказать, описывая мне эти мирные картины?

— А то я хочу сказать, о достойный сын киммерийца, что мирные эти картины беспрестанно нарушаются всяческими непотребствами, недостойными гармонии, замысленнор богами! Грабежи, насилия, кровавые войны… Брат встает на брата, сестра на сестру, мать проклинает детей своих, рожденных в муках, отец молит избавить его от лишних ртов. Засуха, недород, голод, бубонная смерть, моровая язва, саранча и вши… повсюду вши… Знать жирует в своих замках и обирает крестьян, вассалы составляют заговоры против сюзеренов, сюзерены подсылают убийц к монархам, разбойники грабят на больших и малых дорогах, жрецы запрещают науки, жены травят мужей ядовитыми грибами, прохожие калечат ноги о вывернутые булыжники мостовых. Никто не может навести порядок!

— И ты хочешь взяться за эту благородную задачу? Хватит ли силенок?

— Хватит! — горячо вскричал чародей. — Хватит, если ты мне поможешь.

— Сначала я должен знать, что ты замыслил.

— Мы наведем порядок безжалостной силой и водворим гармонию железной рукой, — убежденно сказал маг.

— Не слишком ли много берешь на себя, колдун? Или на ветку свою надеешься?

— Золотая Ветвь — только средство, она приведет нас в нужное место, а потом я сожгу с ее помощью Корабль Мертвецов. Слушай, ибо мы с тобой одной крови, благородной крови властителей мира! Когда-то, после Битвы Богов, на гору Меру упали их небесные корабли…

— Ты говоришь об огненных ладьях ямбаллахов? — перебил Конн. — Они разбились, распавшись на куски…

— Это не так! — горячо вскричал Тавискарон. И тут же, понизив голос, оглядываясь на корму, продолжал: — Я рад, что ты слышал о кораблях небожителей. Поверь, они уцелели, и Золотая Ветвь поможет нам овладеть их силой. В них спрятано грозное оружие, которому нет равного во всем подлунном мире! Овладев летающими кораблями, мы станем диктовать свою волю всем королям и правителям, все земли покорятся нам и примут нашу волю! И тогда мы водворим истинный порядок: хлебопашцы, подобно пчелам, станут трудиться на полях, воины — охранять наши сокровища, наместники, коих мы поставим над народами, — чинить справедливый суд и расправу. Все будут счастливы, и в мире, наконец, воцарится Истинная гармония!

— А мы с тобой станем лежать под орехом и слушать плеск ручья…

— А? — Маг часто замигал и тупо уставился на собеседника. — Какого ручья, не понял?

— Ладно, это я так, — сказал Конн. — Гармония — штука хорошая, хоть и скучноватая. Но зачем тебе понадобился я, ветка — то у тебя в поясе!

— Объясню. — Тавискарон еще раз оглянулся на застывшего у руля Хрона. — Объясню, ибо не должно быть недомолвок между союзниками. Я мог бы добраться до кораблей ямбаллахов через жерло огненной горы отсюда, из Нижнего Мира, ибо сверху их охраняют слишком ревностно. В жерле горы есть проходы, куда не попадают лава и горячие испарения. Ну, и остуди — вода со мной, конечно. — Он щелкнул по голубому пузырьку, и тот отозвался тонким жалобным звоном, — Так что, сын киммерийца, я мог бы обойтись своими силами. Но у тебя есть перстень, а в перстне тбм… — Тавискарон выдержал многозначительную паузу, — в перстне том — Сердце Аримана!

— Ну и что? — сказал Конн, не придумав ничего другого.

— Ага, ты признался! Я правильно расслышал и понял слова Хели Безжалостной! Поистине сама судьба свела нас в этом проклятом месте. Теперь мы непобедимы: летучие корабли помогут одолеть земные державы, а Сердце Бога — победить небожителей! Ибо, как ты сам понимаешь, многие из них станут нам препятствовать из-за своего глупого Великого Равновесия…

Конн много слышал рассказов о магах, возжелавших мирового могущества. Среди них были поистине великие чародеи, не чета Звездному Яйцу, путавшему заклинания и амулеты. Великий Тот-Амон, например, павший от руки отца в дебрях Черных Королевств… Или Тзота-Ланти, напавший на Турн, город, построенный Конаном в Озерном Краю герцогства Гандерланд… Сей надменный служитель Тьмы был сражен рукотворным огнем мастера-самоучки Афемида. Вспоминались и иные маги-члены ордена Белой Руки, Черного Круга, Алого Кольца… Большинство из них стремились к мировому господству, но кончили плохо. Правда этот, старый и слегка придурковатый, толкует о гармонии и красоте… Но, даже если он не лукавит и впрямь вознамерился водворять мировой порядок с помощью огня и меча, стоит ему завладеть летающим кораблем с его грозным оружием и сжечь несколько городов — войдет во вкус, и там его не остановишь. Особенно, если Звездное Яйцо завладеет могущественным Талисманом, скрытым в перстне на пальце короля.

— Ты ошибся, маг, — сказал Конн спокойно, — это действительно Сердце Аримана, но оно утратило свое могущество. В результате некой… э-э… аберрации, сила Талисмана рассеялась в пространстве, и где сейчас ее крупицы — мне неведомо.

— Ничего, — воскликнул Тавискарон с горячностью неофита, — завладев летучими кораблями, мы обшарим всю землю и соберем Талисман по частицам. Даже если придется опуститься на дно морское и подняться в небеса. Великая цель требует тяжких усилий!

— А если я откажусь?

Маг снова часто замигал. Казалось, он не предвидел такой возможности.

— Ну и глупо, — сказал он, обиженно оттопырив нижнюю губу, — очень глупо. И некрасиво: я ему все, как на духу, а он нос воротит.

— Эй, Многомудрое Яйцо, — раздался с кормы окрик Хрона, — мы приближаемся к Полю Красных Огней. Ты, кажется, собирался здесь сойти.

Тавискарон бросился к левому борту и жадно уставился туда, где среди полумрака вспыхивали и гасли красные огоньки.

— Что это? — спросил Конн, подходя к кормчему.

— Вотчина Черного Садовника. На этом поле он разбрасывает сердца воинов, и они прорастают огненными цветами. Из их лепестков варят напиток, который пьют Демоны Ночи.

— А протока, где протока? — нетерпеливо спросил Тавискарон, пристально вглядываясь в темноту.

— Какая протока? — уставился на него Хрон.

— Ты знаешь, перевозчик, ты знаешь! Протока, ведущая к горе Меру. Я хочу плыть туда, немедленно!

— Туда нельзя. Подножие горы окружают Зачарованные Поля, откуда нет возврата даже нам, обитателям Нижнего Мира.

— Да мне на вас плевать! — взъярился маг. — Золотая Ветвь проведет меня куда нужно, а вы можете зачаровываться, очаровываться или просто сгореть белым пламенем. Поворачивай!

— Не стану, — Хрон бросил рулевое весло, — сам хочешь, сам и плыви.

— И поплыву! — Тавискарон выпростал из складок кушака Золотую Ветвь и направил ее в сторону едва виднеющейся протоки. Корабль Мертвецов медленно лег на левый борт и стал поворачивать носом к ее устью.

— Остановись! — вскричал кормчий, видя, что дело плохо. — Ты все погубишь! Если на Темной Реке не будет моего перевоза, мертвецы выйдут из могил и заполонят Царство Живых!

— Плевать! Пусть заполонят! Я с ними потом разберусь. Вперед, кораблик, вперед!

И кораблик покорно вошел в узкую протоку. Керб, ощерив три страшные пасти, двинулся было на колдуна, но Тавискарон махнул в его сторону ветвью, и змеи на спине пса принялись судорожно извиваться от нестерпимого жара.

Течение в протоке было стремительным, оно увлекало судно в сторону огромной горы с багровым заревом на вершине. Поле Красных Огней проносилось мимо, Конн увидел застывшего, словно изваяние, Черного Садовода — прервав свой кровавый сев, он стоял, обратив к Кораблю Мертвецов плоское безглазое лицо.

— А ну, — закричал с палубы колдун, — ты, каменная образина, брось-ка мне самый большой и яркий цветок!

Он поднял Золотую Ветвь, и судно замедлило бег.

— Делай, что он велит, — горестно завертел Хрон своей гуттаперчевой шеей, — иначе сгоришь, как уголек в камине…

— Не надо так мрачно, — сказал Тавискарон, — всего один цветочек, велик ли убыток… Да не этот, болван, вон там, правее, настоящее диво!

Цветок, на который указывал палец чародея, был гораздо крупнее других и пылал, словно костер в ночи. Черный Садовник со скрежетом нагнулся, сорвал растение и с неожиданной ловкостью перекинул на палубу. Тавискарон вынул платок, расшитый магическими знаками, осторожно набросил на красные лепестки и лишь после этого спрятал за пазуху.

— Небось тоже горячий, — проворчал он удовлетворенно, — все они жгутся, да не всех сжигают…

— Зачем он тебе? — спросил король.

— Для храбрости. Это — сердце могучего и бесстрашного воителя, ставшее чудесным растением, я же собираюсь повелевать миром и Небесами, так что мужество мне понадобится… А теперь хватит болтать, вперед, к заветной цели!

Он снова вытянул Золотую Ветвь, и Корабль Мертвецов, набирая ход, полетел навстречу неизвестности.

— Все погибло, — бормотал Хрон, дергая, как безумный, бесполезный теперь руль. — С Зачарованных Полей нет возврата…

— Вели псу или сынам Эхидны броситься на чародея. — Конн все же был стратегом и нашел, как он думал, верное решение. — Тавискарон испепелит их ветвью, но она утратит свою силу.

— Не могу, — стонал кормчий, — без Керба и химер Корабль Мертвых никогда не сможет плавать по Темной Реке… Он просто растворится в Пустоте!

Мрак впереди стремительно редел. Что-то огромное, белесо-синее надвигалось на них, поглотив Серые Равнины и вулкан вдали — вскоре корабль оказался посреди мутной пелены, закачался, словно на волнах мертвой зыби, и встал.

— Все, — сказал Хрон, — приехали.

Тавискарон все еще размахивал Золотой Ветвью, тыкая ею во все стороны — тщетно.

— Говорили тебе, дураку, учись лучше, — устало бормотал Хрон, усаживаясь возле руля на палубу. — Ты с чего взял, что ветка тебе путь укажет?

— В мудрой книге вычитал, — упавшим голосом сказал чародей, — «Скрижаль магов» именуется. Вот… — Он порылся за пазухой и достал засаленный клочок пергамента. — Написано: «Ветвь золотая тебя одарит вдохновением, если стремишься к благому — укажет и путь и подмогу, если же…»

— Что — если же?

— Дальше оборвано, — всхлипнул Звездное Яйцо. — Ветка в этот пергамент была завернута, да я, когда тащил из сумки того шамбалинца, оборвал ненароком.

— По-моему, тут что-то иносказательное, — заметил Конн, отходя от борта. Он устал всматриваться в колеблющуюся пелену и тоже присел на палубу, чувствуя, как свинцовой тяжестью наливается уставшее тело. — «Одарит вдохновением» — это для пиитов.

— Ладно, с вдохновением ясно, — буркнул кормчий, — считаем, что оно посетило нашего кудесника: уж очень он взволнован и лицом бледен. Но куда ты попасть-то хотел, убогий?

— Туда! — неопределенно махнул рукой чернокнижник.

— Туда! — передразнил Хрон. — А попал в никуда!

— Может, грести?..

— Чем? Лопасти вон без толку хлопают. Эй, уймитесь вы там! — крикнул он теням в колесе. — А ты, яйцо пустое, если хочешь, греби своей золотой веткой.

Тавискарон отнесся к предложению кормчего с полной серьезностью и опустил ветвь за борт столь старательно, что и сам туда свесился.

— Ой-ой! — раздался тут же его отчаянный крик. — Защитите, Эрлик, Яджур, Цернуннос, Гуанлинь… Корабль исчезает!

Все, включая Керба, бросились к борту. Корпус судна и впрямь таял: от перил борта до мутной пелены внизу оставалось не больше локтя.

— Тонем? — с надеждой спросил Конн. Плавал он отлично и не боялся оказаться в воде.

— Если бы! — махнул рукой Хрон. — Растворяемся, Путник, растворяемся! Вот теперь, когда уже ничего не поправишь, я хочу, чтобы Керб вырвал кишки этому горе-колдунишке.

Еще не договорив, Хрон прыгнул на чародея и одним ударом выбил из его руки Золотую Ветвь. Тавискарон не сопротивлялся, просто стоял и смотрел, как надежда на мировое господство канула за борт в белесую мглу.

Пес зарычал и поскреб палубу — ногти мертвецов полетели во все стороны.

— Не надо кишки, — жалко проблеял колдун, — дайте умереть достойно…

Корабль вдруг сильно тряхнуло. Химеры, в которых Хрон так и забыл вдохнуть жизнь, упали и с грохотом покатились в открытую дверь заднего кубрика. Хрон и Керб бросились следом. Палуба еще раз качнулась, и встала дыбом.

Отчаянно цепляясь за лопасти колеса, Конн видел, как расправляет могучие крылья чудище на форштевне. Перья на его теле взъерошились, длинная шея вытянулась, драконья голова разинула пасть, издавая яростный клекот. Фонарь на конце рога вспыхнул ослепительно — голубым сиянием, крылья ударили тяжело, взметая белесые рвацые хлопья, и Корабль Мертвецов, влекомый крылатым чудовищем, крепко обвившим корпус своими змеевидными щупальцами, взмыл в воздух.

— Давай, Тифон, выноси нас отсюда! — слышал король торжествующий вопль кормчего, которому вторил заливистый лай Керба.

Рядом, уцепившись за лопасти, распластался Тавискарон. Глаза его были безумны, он шептал какие-то заклинания, пузырьки на его поясе лопались от каждого удара сотрясавшейся палубы.

Тифон, увлекая корабль, круто набирал высоту. Белесая мгла рассеивалась, показались перистые облака, между которыми, озаренная багровыми вспышками, виднелась гора Меру.

— Туда, давай туда! — заорал маг, все еще надеясь достигнуть вожделенной цели.

Тифон, словно услышав, заложил крутой пируэт, потом решил сделать петлю. Ноги чернокнижника и короля повисли над бездной. Летучая тварь раздумала завершать маневр и понеслась куда-то, удерживая судно книзу палубой.

Пальцы колдуна явно слабели. Конн, отпустив одну руку, потянулся к Тавискарону, чтобы поддержать его за отворот черного плаща. Звездное Яйцо тут же вцепился зубами в палец короля, на котором сидел перстень, стараясь стащить Талисман.

— Ублюдок, — прохрипел Конн, отдергивая руку, — подыхай, если хочешь!

— Не дождешься, — взвизгнул маг, — я сейчас полечу, как облако, на вершину горы и овладею самым грозным оружием… А ты низринешься в пустоту, жалкий, ничтожный юнец, недостойный великого предка!

Тавискарон повис на одной руке, шаря свободной за пазухой.

— Где же цветочек, где же… Я, понимаешь, высоты боюсь, а так бы враз полетел… Ничего, съем цветок — сердце и полечу… Да куда же он завалился?..

Тут слабые пальцы старика разжались, и Звездное Яйцо низринулся в бездну. Конн глянул: не станет ли колдун парить, как обещал, но тот падал камнем и вскоре пропал из виду.

Тифон описывал широкие круги, все еще кверху брюхом: очевидно, наслаждался нежданным солнечным теплом, а может, просто забавлялся. Конн висел над бездной, но это его не особо волновало: в детстве бывало, взобравшись повыше на дерево, он висел так подолгу, тренируя крепость рук и вырабатывая презрение к высоте. Еще немного, и Тифону наскучит таскать корабль в поднебесье, чудище опустится на Темную Реку, и можно будет потолковать с Хроном о продолжении путешествия…

Острая боль в пальцах заставила его глянуть вверх. Лопасти колеса явно переместились, теперь та, за которую он держался, была вровень с палубой, а просвет между ними был слишком узок, чтобы вместить крепкие пальцы короля. Перстень врезался в щель, и к нему тянулась чья-то серая лапа…

Тени в колесе ожили, это они сместили лопасти, грозя сломать Конну пальцы и завладеть Талисманом.

— Хрон! — завопил король, превозмогая боль из последних сил. — На помощь, кормчий!

Вой ветра относил его слова, из кормовой каюты не доносилось ни звука. Серые щупальца сжали ободок перстня…

И тогда король отпустил руки. Ему не сразу это удалось, измученные пальцы медленно и неохотно выползали из щели… Последнее, что видел Конн, срываясь в бездну, был туманный лик, показавшийся между лопастей, — лик убиенного Нумедидеса…

Глава девятая Красный многомудрый

…И боль отозовется в сердце,

И сердце расцветет красным цветком отваги…

«Деяния отцов»

Он плыл над подводной долиной, окруженной зеленоватыми рифами, и с удивлением наблюдал за кипевшей в прозрачной воде жизнью. Вокруг резвились быстрые, как стрелы, рыбы с черными полосками вдоль хребта и острыми розовыми плавниками, высоко над головой, словно мелкие серебристые облака, проносились стайки какой-то мелочи. Рыба-иглобрюх описывала кульбиты, словно цирковой акробат, парочка спинорогов любезно ухаживали друг за другом над огромным кораллом, чьи голубые, красноватые и желтые веточки грызли неутомимые рыбы — попугаи. Из отверстия в скале выглянула и тут же скрылась пятнистая мурена, в другом дремал серый скат, покрытый светло — синими крапинками.

Возле голубоватого камня, среди бурых водорослей удобно устроилось бочкообразное существо, с видимым удовольствием открывавшее и закрывавшее губастый рот. Можно было подумать, что рыба произносит речь, но, оказавшись поближе, Конн понял причину ее самозабвенного губошлепства: маленькая червеобразная рыбка усердно заплывала и выплывала из полости рта то через пасть, то через жабры, которые усердно чистила.

«Помогает своему господину после трапезы, — решил король. — А кто теперь поможет мне?»

Он плыл, сам не зная куда, уже довольно долго. Конн умел хорошо нырять и подолгу задерживать дыхание, но, пожалуй, его нынешнее пребывание под водой побило все лучшие результаты ловцов жемчуга. Странно, но король не чувствовал ни жжения в груди, ни желания подняться на поверхность. Да и что ожидало его там, наверху — белесая муть Зачарованных Полей?

Оторвавшись от летящего корабля, увлекаемого Ти — фоном, он ждал долгого падения и страшного удара, но почти сразу очутился посреди подводного царства, пронизанного косыми солнечными лучами. Перстень с Талисманом был на пальце, а вот дудка Дамбаэля исчезла, видно, выскользнула из-за пояса, когда Тифон тряс и раскачивал корабль. Конн решил отыскать инструмент и поплыл наугад, невольно любуясь пестротой и яркостью подводного мира.

Одежда его истрепалась еще в лесу возле Мирового Древа, и теперь он освободился от лохмотьев, оставшись в одной набедренной повязке да поясе, на котором болтались ножны с обломком ножа гнома. Плыть было легко, теплая вода ласково обволакивала тело.

Внезапно он почувствовал боль от укола в щиколотку. Нога была слегка оцарапана, червеобразная рыба с плоской головой присосалась к ранке. Не обращая внимания на движения пловца, она совершенно спокойно оторвала у края ссадины кусочек кожи и проглотила. Конн отогнал прилипалу, но она тут же вернулась и не одна, а с двумя другими. Они бросились на него с трех сторон и, пока он отмахивался от первой, ее товарки присосались к поясу и предплечью, да так крепко, что пришлось извлечь нож и отковыривать их обломком лезвия. Вода окрасилась облачками крови, и Конн понял, что надо подниматься.

«Правильно, — возник в голове тонкий голосок Бу, — поплавали, полюбовались красотами морскими и довольно».

Дух-ящерка шел рядом, смешно шевеля перламутровым хвостиком и вытягивая лупоглазую головку. На плаву он щелкнул маленькой пастью и ловко откусил рыбе-прилипале кусок хвоста.

— Где ты был… — начал было король сердито, но изо рта у него вырвались пузыри воздуха, и пришлось переходить на мыслеразговор.

«По делам плавал, — отвечал Бу, — у нас, духов-хранителей, дел хоть отбавляй. То пространство искривить, когда некоторые норовят из поднебесья в океан сверзиться, то рыбарям в днище дырку проковырять, чтобы этого некоторого сетью не накрыли… То Карлука, губителя кораблей и ныряльщиков, проведай: спит ли…»

«Спит?» — спросил мысленно Конн.

«Да он веками дрыхнет, это я так проверял, на всякий случай».

«А ну как проснется? Во мне скоро воздух кончится».

«Да вы недоверчивы, как всякий настоящий король! Осетра у меня ели? Вот и плавайте, как рыбка, пока не надоест».

«Лучше бы я у Пинокля утку отведал, тогда, глядишь, сразу бы перелетел в нужное место, штанов не замочив».

«Штанов на вас все равно нет», — обиделся дух-хранитель.

«А что, Бу, — помыслил Конн как можно ласковей, несколько устыдившись своей королевской недоверчивости, — упали мы в земное море, когда с небес рухнули, или госпожа с посохом все еще ведет нас своими тропами?»

«Это вопрос философский, — заметил дух-ящерка важно, — границы между мирами столь призрачны и условны… Бывает, защекочешь кого-нибудь как бы понарошку, глядь — вопль, стон, скрежет зубовный, и жрецы в земных храмах погребальные свечи воскуривают… Так что будьте осторожны, Ваше Величество, не зря речено через умников: верхнее подобно нижнему, а нижнее подобно верхнему, хотя и не тождественно… Забыл, как там дальше. Говоря об осторожности действий, я, конечно, вовсе не имею в виду этих мерзких тварей, кои желают полакомиться вашим королевским мясом, пока суть да дело. — Он щелкнул пастью, откусив плавник еще одной прилипале. — Их слишком много, так что лучше нам побыстрей отсюда убираться…»

Конн и сам это понял. Десятка два мерзких созданий крутились вокруг, а обломок ножа был слишком плохим оружием, чтобы им защищаться. Бу уже резво плыл к играющей солнечными пятнами поверхности, и король последовал за ним.

Они вынырнули посреди спокойной лагуны, в трех бросках копья от берега. Берег был пустынным, и все же, выйдя на песок, Конн не выпустил своего оружия, настороженно оглядываясь по сторонам. Бу по — собачьи отряхнулся и беспечно улегся на песок, подставив солнцу блестящую мордочку.

— Сколь отрадно погреться под лучами дневного светила после мрачных подземелий, — изрек он глубокомысленно.

Конн невольно улыбнулся, однако расслабляться, подобно Бу, король вовсе не собирался. Он прошелся по песчаному берегу, ограниченному выступами почти отвесных скал, насчитав шагов полсотни от одной скалы до другой. Чахлые деревца с пожелтевшими листьями росли вдоль подножия откоса, круто вздымавшегося над морским берегом. Отсюда через расщелину вела наверх неширокая тропа, усыпанная мелким гравием.

— Думаю, нам туда, — сказал король, поглядывая на разлегшегося духа-хранителя, — не станем медлить, Бу.

— А куда спешить? — откликнулся тот лениво. — Солнце греет, птички поют… Море набегает на песок с тихим шорохом… Хочется мечтать и сочинять поэмы.

Он хлебнул из маленькой, с ноготок фляжечки и продекламировал:

О буйный ветер запада осенний!

Перед тобой толпой бегут валы,

Как перед чародеем привиденья,

И лижут гладкий берег, как волы

Соленые и вкусные коренья…

Но чу! Из желто — синей глубины

Встает и лезет на берег виденье,

Созданье бездны дивной красоты…

Насчет ветра и валов Бу явно преувеличивал: море было спокойным и ласковым, а вот «видение» действительно присутствовало. Правда, насчет красоты Дух-ящерка тоже изрядно приврал.

Это было существо величиной с теленка, передвигавшееся на четырех черных ластах. Передвигалось оно с шумом и плеском, вздымая вокруг тучи брызг. Если туловище и конечности создания могли принадлежать тюленю, голова была, несомненно, человеческой, бородатой, а физиономия — сердитой.

— Могли бы поближе подойти, — закричало существо издали, — мне по суше передвигаться затруднительно, а превращаться некогда. Поросенок ты, все-таки, Бу, в поросенка тебе надо вселяться, а не в ящерицу. Давай топай сюда, некогда мне…

Существо уселось на обширный зад, погрузившись по пояс в мелкую воду, и хлопнуло передними ластами. Ласты превратились в руки — черные и какие-то ороговелые. Обитатель глубин пошарил у себя на поясе, где висела изящная раковина, запустил в нее негнущиеся пальцы и извлек дудку Дамбаэля. Он сразу уронил ее в воду и, ворча, стал шарить вокруг.

— Поросенок, чтоб ты знал, Асиб — нырялыцик, существо не слишком проворное, — сказал Бу, поднимаясь с песка и неторопливо шагая к кромке прибоя, — а нам, духам — хранителям, проворство более всего надобно. А то еще предложи мне в корову вселиться… В морскую, например.

— Но — но, — сказал морской обитатель, — что еще за намеки? И что еще за Асиб? Как просить о чем, так, значит, Асиевель, могучий повелитель моря, а как сделку сладили, можно, значит, фамильярничать? Вот зашвырну твою дуду акуле в брюхо, будешь знать, как не уважать старших!

— Не зашвырнешь, — Бу зашел по пояс в воду, нагнулся и поднял инструмент. — Ты медок получил, так что не геройствуй тут. Действует медок — то?

— Да что с той капли, — проворчал повелитель моря, — прибавить бы надо…

— А ты к Кубере сходи, — посоветовал Бу, вытряхивая из дудки воду, — у него целый источник, может, и не пожалеет.

— Да ходил я, — насупился Асиб — нырялыцик, — не дает, жадничает. Порядок наводит. Зачем тебе, говорит, дев рыбохвостых услаждать? Как, говорит, напьешься меду — то, так в раковину трубишь — корабли тонут. С твоей платы, Бу, не потрубишь особо, но песню я сложил.

Повелитель глубин поднял голову и вытянул губы трубочкой.

— Не надо… — пискнул элементал, но было уже поздно — Асиевель протяжно завыл:

О волны, волны,

Тяжелы, лазурны,

Всякий вас увидит —

Спать не заснет!

Корабли несутся-я-я!

Паруса надуты!

Бравые матросы

На палубах дерутся-я-я!..

Он замолчал и уставился на духа-ящерку, мордочка которого почернела — не то от солнца, не то от жутких завываний Асиевеля.

— Ну как? — спросил повелитель глубин с робкой надеждой.

— Хорошая песня, — сказал Бу, отступая на берег, — только короткая очень.

— Вот и я говорю! — обрадовался дух моря. — Ежели бы мне еще пару глоточков, я бы и докончил. Хочешь, цветок продам? За пару глотков. Не морской, обронил кто-то, я и подобрал на дне. Может, годен на что?

Он полез в свою раковину и достал красный измятый цветок. Лепестки его поникли, но Конн сразу узнал чудесное растение с поля Черного Садовника: видимо, Тавискарон выронил его из-за пазухи, когда падал с Корабля Мертвецов.

— Да на что он нужен? — пожал Бу острыми плечиками. — Дама какая-нибудь гадала возле борта: любит — не любит, да и обронила. Может, и лепестки почти все ободрала.

— Как же, — хитро улыбнулся Асиевель в бороду, — дама уронила… Он горячий, пощупай вот!

— Ладно, — кивнул Бу, — если горячий — можно за пазуху класть да в ненастье греться. Но только один глоток!

— Два! — уперся повелитель глубин.

— Заплати, что он просит, — твердо сказал Конн. — Мне нужен этот цветок.

— Во! — обрадовался Асиевель. — Твой подопечный, Бу, нагишом ходит, зябко ему. Ты — дух-хранитель, так что выполняй приказание.

Бу что-то проворчал, отвинтил крышечку со своей маленькой фляжки и протянул морскому обитателю.

Тот сграбастал ее мокрыми пальцами и забулькал, блаженно щурясь.

— Хватит! — завопил дух-ящерка, отбирая фляжку. — Три глотка сделал, обманщик. Ох, потонет сегодня кто-то вместе с грузом и своей лоханкой…

— Вот это другое дело, — Асиевель поднес к губам раковину, — я весь — вдохновенье!

— Бежим, — пискнул Бу, отдавая цветок Конну, и быстро засеменил к тропинке в скалах. Недоуменно пожав плечами, король последовал за ним.

Он был уже возле скал, когда сзади раздался протяжный рев, сотрясший землю. Желтые листья сдуло с деревьев, словно порывом ураганного ветра. С вершины откоса сорвались и покатились вниз крупные камни.

Рев повторился, потом Асиевель затянул жутким басом:

Тонут в море корабли,

Тонут — погибают…

На причале до зари

Девушки рыдают!

Он повернулся и поплыл навстречу разыгравшимся волнам, трубя в раковину и распевая во все горло.

Оскальзываясь на мелком гравии и перепрыгивая через упавшие со склонов камни, Конн добрался до вершины. Бу поджидал короля, примостившись на теплой потрескавшейся плите и потирая уши маленькими ручками.

— Не умеете вы торговаться, Ваше Величество, — сказал дух плаксиво, — что я, цветка не признал? Цену хотел сбить, вот и все. Этому каракуле и глотка достаточно, чтобы шум поднять. А теперь до новолуния не успокоится: трубить станет и песни дурные орать.

— Ты забываешь, что я король, а не барышник, — насупился Конн. — Крепок твой мед, однако, если такую тушу пронял в два счета.

— А это не простой напиток, — сказал Бу, — это Мед Поэзии. Вдохновение дарует, иногда до экстаза дело доходит. Когда-то небожители после очередной весьма жестокой битвы решили заключить вечный мир и сварили этот напиток… Да вы присаживайтесь, судя по всему, ждать придется, я и расскажу, как этот мед на свет появился, и что из того вышло.

Конн осмотрелся. Он стоял на краю круглой, шириной не менее ста локтей, площадке, обнесенной валом из длинных белых камней высотой по пояс человеку его роста. За первым валом виднелись другие, каждый следующий отстоял на все большее расстояние от предыдущего. Казалось, на край обрыва кто-то кинул огромный камень, и от него, как по — воде, расходились по голой, без единого деревца равнине круги валов.

Напротив того места, где тропинка поднималась на плато, высились каменные ворота: два огромных, иссеченных ветрами монолита стояли вертикально, третий лежал сверху. Их поверхность покрывали полустертые древние руны.

За воротами виднелась прямая, вымощенная ровными плитами дорога, убегавшая к горизонту. Она, словно лезвие меча, рассекала круглые валы: в тех местах, где дорога их пересекала, были оставлены проходы.

— Почему ты решил, что надо ждать? — спросил король своего спутника. — Ворота открыты, дорога перед нами.

Бу указал хвостиком на плоский овальный камень, видневшийся посреди площадки, словно алтарь странного храма. И на этом алтаре лежал человек.

Зажав в одной руке обломок гномьего ножа, в другой — горячий цветок, Конн осторожно двинулся к возвышению. Рыцарь в полном вооружении был распростерт перед ним: ярко блестела на солнце вызолоченная сталь доспехов, крылатый шлем с опущенным забралом украшал пышный плюмаж из радужных перьев.

Левую руку воина прикрывал красный треугольный щит без герба и иных знаков, вдоль правой лежал меч с рукоятью, украшенной драгоценными камнями. Броня, перья плюмажа, оковка щита — все было покрыто пылью и мелким мусором, однако на клинке не было и пятнышка ржавчины.

«Этот человек давно умер или его принесли в жертву странным богам», — подумал король и приподнял забрало, ожидая увидеть оскаленный череп.

Доспехи были пусты.

— Бу! — взревел Конн, оборачиваясь к духу-ящерке, который все так же спокойно грелся на солнышке. — Ты что, играешь со мной? Мне некогда разгадывать твои загадки, я и так потерял слишком много времени. Это пустая броня, я могу одеть ее, но кого и зачем ждать в этой выбеленной солнцем пустыне?

— Теряя время, вечность обретешь, разбей клепсидру и воды напейся… — пробормотал Бу, с трудом поднимая сонные веки. — Простите, Ваше Величество, Мед поэзии все еще действует… Я рассуждаю так: кто-то приготовил вам доспехи, ибо трудно предположить, что столь великолепные латы лежат здесь просто так без всякого присмотра. Но если вам приготовлено боевое облачение, следовательно, этот «кто-то» желает с вами биться. Ввиду того, что биться с этим «кем-то» в его отсутствие вы никак не можете, я предлагаю подождать.

— Тебе лучше знать, — проворчал король, присаживаясь рядом с духом-хранителем на камень. — Путешествуй я обычным образом — не притронулся бы к этой броне, хоть она и вызолочена и, кажется, весьма добротна, а просто пошел бы своей дорогой. Но в местах, по которым ты меня ведешь, любой предмет обретает особый смысл, так что подождем того, кто оставил здесь эти латы. Надеюсь, ждать придется не слишком долго. Что ты там говорил о вечности?

— Собственно, вечность — это так, для красного словца. — Бу тоже сел, скрестив ножки и поджав перламутровый хвостик. — Никто толком не знает, что это такое, и не живет вечно, даже мы, элементалы. Но Мед Поэзии способен даровать иллюзию беспредельности нашего существования, он помогает переноситься в иные измерения, иные времена… Поэтому я всегда ношу несколько капель вот в этой фляжке.

— Может, дашь попробовать? А то в горле пересохло.

— О, Ваше Величество, не сочтите меня невеждой, но Мед Поэзии не предназначен для утоления обычной жажды…

— Понял, он утоляет жажду духовную посредством того, что навевает складные строфы. Волны — волны, велики, огромны — или как там пел этот жуткий тюлень с бородой? Он оказал нам ценную услугу, но, скажу честно, твои вирши мне понравились больше.

— Ну, к меду и талант нужен, — скромно потупился Бу. — Вам же сейчас к фляжке прикладываться не советую: расслабляет.

— То-то из менестрелей редко выходят добрые бойцы, — усмехнулся король, — за редким исключением. И то, как возьмет тровер меч, так и озадачится всяческими фантазиями: то ему дракона кровожадного подай, то даму обиженную, то идею возвышенную… А это уже не боец, кто сердцем мыслит… — Тут он отчего-то вспомнил о Дагеклане и замолчал.

— Когда гремят мечи, Иштар Всеблагая, говорят, затыкает уши и закрывает глаза, — согласно покивал Бу. — Вы говорите об этих делах с большим знанием.

— Опять ты забыл, что я король, повелитель огромной Империи? Был помоложе, читал я разные книги, где о добре да зле прописано, и стихи читал, и сочинял даже… А потом понял: хочешь править железной рукой, как только и можно в Земной Юдоли, — позабудь о порывах сердца…

И опять умолк король, мрачно уставясь на красный цветок, который неосознанно мял в пальцах.

— М-да, — протянул Бу, поглаживая хвостик. — Поэзия должна носиться по волнам эфира и передаваться от сердца к сердцу. А то понапишут всякого, хоть и ладно, а так мудрено, что и сами запутаются. А чтобы распутать — ну друг дружку мечами лупить, стрелами осыпать и в темницах мучить. Небожители тоже раньше сему пороку предавались, скрижали разные творили, кто из хрусталя, кто из скорлупы Мирового Яйца, кто из старой кожи Сета, Мирового Змея. И тем скрижалям следовали, ибо великие задачи в них ставили. Один хотел, чтобы люди только деревьям поклонялись и ничего, кроме фруктов и молока, в пищу не употребляли. Другой велел своим адептам пирамиды строить и живьем в них замуровываться, третий — ходить в рубище, не мыться и танцевать на площадях до тех пор, пока не побьют каменьями… А когда адепты спрашивали: «Зачем, Отче?», получали ответ: не вашего ума дело, не доросли, дескать, до высшей мудрости.

Еще один, не помню как звали, хотел чтобы повсюду кумиры его стояли: на морских побережьях высотой с гору, у городских ворот — с башню, а в жилищах — в два локтя, и чтобы непременно из чистого золота. Где столько драгоценного металла напасешься? Над ним все небожители смеялись, а он уперся: под страхом смерти велел последователям своим золото из свинца добывать…

Много еще причуд небожители навыдумывали. И, главное, как что не по ним, так идут войной друг на друга, а оружие у них такое, что гору в пар обратить — плевое дело. Несчетно они друг дружку перебили, а еще больше людей, которые плохо понимали из-за чего, собственно, весь сыр — бор разгорается.

Тогда и дал Митра Пресветлый (которого руги по темноте своей Аресом именуют) последний и решительный бой. Кого в Нижний Мир низверг, кого в Пустоте рассеял, кого так к земле-матушке припечатал, что мало не показалось. Ямбаллахов, к примеру. Эти-то сгинули, благодаря коварству ругов, а другие супостаты, говорят, очухались и на земле неплохо устроились. Самые коварные из них — фоморы, но они редко покидают свой Железный Замок.

Те же из небожителей, кто покорился воле Митры, решили заключить вечный мир. Они смешали в большом котле пот, кровь и слезы, коих немало пролили в дни жестоких битв, добавили молока священной козы, а также растворили плоть небесного скальда Бухваса, скальд пошел на эту жертву добровольно ради общего блага. Потом все выпили по заздравной чаше и разбрелись по своим делам, оставив котел с медом под присмотром Атали, дочери ледяного бога Имира…

— Отец рассказывал об этой коварной деве, чуть было не сгубившей его, когда он был ранен в стране Асов и лежал беспомощным посреди ледяной пустыни. Дух явился к нему в облике прекрасной женщины и чарующими танцами пытался увлечь за собой на гибель.

— О, Атали всегда танцует, ибо когда-то выпила слишком много Меда Поэзии, — кивнул Бу. — Танцует и не может остановиться, ибо жаждет прекрасного: возвышенной чистой любви… К сожалению, все претенденты замерзают среди ледяных торосов или их приканчивают братья-великаны Атали. Печальная, но возвышенная история…

— Так что же, — спросил Конн, — Мед Поэзии так и хранится во владениях Имира?

— Ну нет! — возразил дух-хранитель. — Небожители поначалу и вправду спрятали котел возле Сталкивающихся Скал далеко на севере, но однажды, когда они собрались на пирушку, мед так промерз, что невозможно было отколупнуть и кусочка. Пришлось пить обыкновенную брагу, и она так вскружила голову многим богам, что те, по своему обыкновению, передрались и в пылу ссоры растопили вековые льды. Тогда лавины сошли с северных гор и промыли широкую долину, где позже поселились киммерийцы. Это было за много веков до рождения вашего отца, государь.

И боги решили, что Меду Поэзии не место на земле, и спрятали его под корнями Мирового Древа. Корни пьют его и отдают взамен свои соки, так что источник никогда не иссякает. Сторожит источник великан Кубера-Нор. Правда, он долго отсутствовал, местность вокруг совсем одичала, Мед Поэзии растекся, пропитал всю вершину Мировой Горы и вырос там лес не лес, а так, некое существо с ветками-щупальцами и весьма возвышенными представлениями о смысле жизни…

— Этот мудрец, провонявший все вокруг своими миазмами, пытался меня слопать! — воскликнул король и посмотрел на багровые полосы на руках и ногах, оставшиеся там, где сжимали их липкие ветви живых кустов.

— Это с вашей точки зрения, — хихикнул Бу, — с точки зрения существа, запертого в своей бренной оболочке. Лес же хотел освободить вас от земных страданий, слив с Беспредельностью.

— Ну, голод можно обосновывать по-разному, — буркнул Конн. — Как вы только с ним уживаетесь…

— Да ведь мы бестелесные, — напомнил элементал. — А лес нас не трогает, знает — без толку.

— Мед Поэзии, Беспредельность, — задумчиво проговорил король. — Иногда, засидевшись в скриптории до третьей свечи над древним манускриптом, вдруг чувствуешь, что тело твое как бы исчезает, растворяется…

Он осекся и уставился на каменные ворота.

Только что дорога за ними была пуста, а в следующий миг из-под каменной арки выехал на вороном жеребце рыцарь в помятой броне. Глубокий шлем с прорезями для глаз, похожий на каску немедийского наемника, закрывал лицо, из-за плеча торчала рукоять меча, у колена висел небольшой круглый щит без герба. Никаких украшений — ни плюмажа на шлеме, ни червленых узоров на кирасе, ни инкрустации на походном седле. Рыцарь натянул поводья и остановил коня возле камня, на котором лежали сверкающие доспехи.

— Он прибыл, — сказал Конн, вставая, — и, кажется, не для того, чтобы вести разговоры о поэзии.

Спрятав помятый цветок в пояс, вложил обломок ножа в ножны и направился к всаднику. Остановившись в трех шагах поднял руку с раскрытой ладонью.

— Приветствую тебя, страж, — сказал Конн. — Я прибыл на твой остров в поисках своей невесты. Разреши мне пройти и укажи место, где я мог бы отыскать девицу по имени Эльтира.

— Как ты зовешься? — глухо спросил рыцарь из-под шлема.

— Конн, король Аквилонии и всех подвластных ей стран. Назови себя.

— Я зовусь Руад Рофесса, что на вашем языке значит Красный Многомудрый. У тебя есть то, что мне нужно, отдай, и можешь идти куда хочешь.

Конну не понравились слова рыцаря, и все же он спросил:

— Что ты желаешь получить от меня?

— Сердце отважного воина. — Голос под шлемом звучал ровно и спокойно.

— Так вырви его из моей груди, если сможешь! — крикнул король, чувствуя, как гнев наполняет его душу — впервые с тех пор, как Мать Большая Мартога отправила его в это странное путешествие.

— Твое сердце! — В голосе всадника послышалась насмешка. — Это сердце влюбленного, а не бойца. Оно опутано цепями страсти и не может биться глубоко и свободно. Ради своей возлюбленной ты готов на все, но готов ли ты кинуться на сотни клинков, направленных теми, кто изменил тебе? Нет, ты даешь убедить себя, что действуешь в высших интересах, хотя лишь один страх сковал твое сердце — страх за жизнь возлюбленной!

— Ах вот оно что… — пробормотал Конн.

Потом, почти обнаженный, вытащив обломанное лезвие, гордо выпрямился перед закованным в железо всадником и сказал, тяжело чеканя каждое слово:

— Кто бы ты ни был, рыцарь, ты нанес мне оскорбление, смываемое только кровью. Тебе нет дела до обстоятельств, заставивших меня прибыть в твою страну, где бы она ни находилась, на земле или в Лучезарном Мире. Я ни перед кем не отчитываюсь. Я вызываю тебя, Руад Рофесса, и готов драться хотя бы и обломком этого ножа!

— Да полно! — Всадник небрежно махнул рукой в железной рукавице. — А как же прекрасная Эльтира? Я убью тебя, и она погибнет. Подумай и лучше отдай цветок, который прячешь в поясе: в нем воплотилось сердце… отважного человека!

— Ты трус, если отклоняешь мой вызов, — упрямо сказал Конн.

Всадник отъехал на десять шагов, извлек из заплечных ножен прямой длинный меч и указал им на золотые доспехи.

— Я не дерусь с безоружными, — сказал он. — Облачись и положи цветок на этот алтарь. Мы станем биться, и если я завладею им, можешь делать, что хочешь: продолжать драться или отправляться на поиски женщины.

Конн не заставил себя упрашивать. Золотые доспехи были обиты внутри бархатной тканью и хорошо сидели даже без нижнего гобиссона. Броня была на удивление легкой и пришлась впору, словно подогнанная по фигуре короля. Меч удобно лег в руку, щит надежно прикрыл грудь.

Красный Многомудрый спешился, и они сошлись.

Они обменивались ударами, передвигаясь вокруг алтаря, на котором пламенели лепестки цветка. Руад Рофесса был крепкий боец, и вскоре золотые доспехи Конна покрылись царапинами и неглубокими вмятинами, а навершие щита стало похоже на оскаленную челюсть из-за множества щербин, выбитых тяжелым мечом противника. И все же Конну каждый раз удавалось оттеснять Руада от заветного камня.

— Давно не дрался? — гудел Рофесса из-под шлема. — Бугурты и турниры не в счет, пустая потеха! Только смертельный поединок закаляет воина, но кто же станет всерьез драться с королем великой державы! А битвам ты предпочитаешь хитроумную политику… Неплохой удар, юноша, только надо бить резче и круче выворачивать кисть руки… Попробуй отбить мой!

Руад занес меч, словно собираясь рубануть сплеча, но вдруг изменил направление удара, переведя его в колющий: щит Конна загудел, на оковке осталась глубокая вмятина.

— Такой удар надо парировать клинком и с вывертом! — рявкнул рыцарь. — Хвост нергалий, зацепи ты мой меч гардой, ты бы меня обезоружил!

Он вдруг присел и ударил по ногам — Конн подпрыгнул, легко перескочив свистнувшее лезвие, и в свою очередь нанес удар в край щита противника, заставив его приоткрыться, и тут же — колющий, целя в кольчужный воротник.

Руад отпрянул, и все же острие распороло первый слой кольчужного нашейника.

— Детский лепет, — прогудел рыцарь, — ты даже меня не поцарапал до крови, а на клинке твоем уже немало зазубрин.

— Ты тоже не преуспел, — сказал Конн, переводя дух. — Но что-то ты больно печешься о моих успехах. Хочешь поскорее умереть?

— Юнец! — рявкнул Многомудрый. — Научись дыхалку держать, потом рот разевай. На-ка!

На этот раз он достал Конна. Лезвие ударило в левое оплечье, оставив глубокую вмятину. Из щели в доспехе нехотя проступила кровь. Пожалуй, гобиссон смягчил бы удар, но ватной фуфайки под доспехом не было, а бархатная подбивка была слишком тонка.

— Получил? — без особого торжества спросил Рофесса. — Может, хватит с тебя? Я забираю цветок, ты — уматываешь.

— Твои манеры более подходят для базарного драчуна, чем для рыцаря, — насмешливо парировал Конн. — Решил испугать меня какой-то царапиной? Защищайся!

Он атаковал яростно, но не теряя осторожности. Что-то настораживало его в том, как орудует мечом этот человек. Рауд с легкостью разгадывал обманные движения Конна и парировал самые хитроумные удары. Он редко пускал в ход щит, предпочитая отбиваться клинком, но и его манера атаковать была на удивление знакома, и король успешно защищался. Казалось, назревает боевая ничья, что не устраивало обе стороны.

Время шло, становилось жарче, пот заливал глаза, размывая видимое в прорезях наличника. Рофесса имел преимущество: у его шлема не было забрала, прямая заостренная на конце пластина прикрывала нос, серповидные выступы-щеки, большие отверстия для глаз позволяли хорошо видеть. Глубокий шлем надежно прикрывал и защищал почти все лицо, и все же дышалось под ним вольнее, чем под более изысканным, но более душным шлемом Конна. К тому же королю мешал пышный плюмаж, оттягивающий затылок и мешавший вольно поворачивать шею. Доспехи были явно парадными, не предназначенными для длительного и жесткого поединка, победу в коем давала не только ловкость, но и выносливость.

Конн решил применить свой коронный удар. Когда-то отец научил его этому приему и долго отрабатывал с ним на деревянных мечах. После каждого упражнения сломанный меч сына приходилось заменять: суть тут была в том, чтобы вложить в боковой удар всю силу.

Конн сблизился с рыцарем, сделав ряд стремительных выпадов, которые были столь же стремительно отбиты. Внезапно король ударил под самую рукоять меча Рофессы, и тот невольно высоко откинул руку. Сейчас же Конн направил клинок в правую часть нагрудника, и Рауд принял удар на щит, открыв свой левый бок. Конн снова размахнулся, как бы желая мощным ударом расколоть щит противника, но вдруг упал на правое колено и с поворотом направил меч слева под ребра Рофессы, туда, где кончалась кираса и начиналась кольчужная юбка, прикрывавшая бедра.

Такой удар сплеча и с поворотом позволял расколоть не то что старую измятую кирасу Руада, он пробивал мощную броню рыцаря-пехотинца, столь тяжелую, что подобные воины использовались в качестве живого щита при атаках конницы, буквально врастая в землю и ощетинившись наклонным частоколом копий.

Все было сделано правильно, вся сила была вложена Конном в этот удар, и все же Руад его отбил. Он успел опустить щит влево за миг до того, как сталь клинка должна была перерубить его доспехи чуть выше пояса. Щит, не выдержав, раскололся, клинок разрубил наручень, и рыцарь зашатался, прижимая раненую руку.

— Может, теперь хватит с тебя? — спросил король, отступая на пару шагов. — Ты и так храбрый воин, зачем тебе цветок-сердце?

Поддерживая левую руку правой, в которой все еще сжимал меч, Многомудрый внимательно оглядел залитое кровью предплечье. Сжал левую ладонь в рукавице. Потом пнул обломки своего щита и сказал:

— Хороший удар, парень. Если бы я его не знал, было бы сейчас два Рофессы, покороче прежнего. Только ты зря радуешься. Кость не задета, а если и задета — совсем немного. Щита я лишился, но левая рука мне еще пригодится. Знаешь, что главное в поединке с таким человеком, как я? Главное — не расслабляться!

Он вдруг прыгнул, разом покрыв расстояние, отделявшее его от Конна. Меч рыцаря ударил по щиту, несколько сверху, так что король вынужден был приоткрыться. Левая рука Рофессы сжала запястье правой руки Конна, да так, что кости затрещали. Не дожидаясь, пока Конн снова прикроется щитом, рыцарь ударил его рукоятью своего меча прямо в забрало шлема…

Все поплыло перед глазами короля, горячая кровь хлынула из разбитого носа, он не устоял и опрокинулся навзничь. Он царапал и рвал наличник, но тот, изуродованный мощным ударом, не хотел подниматься. Оставив попытки, Конн поднялся, вслепую размахивая мечом. Сквозь красноватый туман он сумел разглядеть, как рыцарь, назвавшийся Руадом Рофессой, спокойно подошел к алтарю, взял красный цветок и спрятал у себя на груди. Конн побежал к нему, что-то вопя и задыхаясь под искореженным шлемом.

Руад обернулся. Был он уже без каски, и ветер трепал его густые черные волосы, но лица рыцаря Конн рассмотреть не мог, хотя и был от него в пяти шагах.

— Поединок окончен, — бросил Рофесса, садясь в седло, — я тобой доволен… Конн. У нас обоих есть важные дела, но после, если захочешь, мы можем продолжить. Извини, что расквасил тебе нос.

— Стой! — хрипел король, не замечая, что его ведет куда-то в сторону. — Стой, трус! Ты обещал продолжить поединок в любом случае!

— Никогда не называй трусом того, кого не смог одолеть. Я тебя таковым не считаю.

С этими словами он пришпорил вороного и поскакал к арке. Как только всадник и конь промчались между монолитами, оба пропали, словно растворились в воздухе.

Конн хотел бежать за исчезнувшим Руадом, но ноги его подкосились, и он тяжело осел в горячую пыль.

Когда Бу, царапая маленькими пальчиками железо, все же снял с головы короля шлем, он увидел то, из чего боги некогда начинали варить Мед Поэзии, — кровь, пот и слезы.

— Я убью его, — шептали разбитые губы Конна, — Кромом клянусь, найду и выпущу кишки! Это кулачный бой, а не рыцарский поединок…

— Но вы сами обозвали его базарным драчуном, — пискнул Бу и поспешно добавил: — Никогда не видел такого красивого удара, Ваше Величество! Раз-раз, по щиту — бамс! — сверху — ух! — а сам на коленки и — вжик! Так бы его и разрезал, ну ничего, руку-то покалечил, и то славно.

— А он мне — в морду, — горестно заключил король, вытирая лицо взявшимся невесть откуда чистым платком. — Чего ж ты не пресек такое бесчестье, дух-хранитель?

— Люди дерутся — элементалы не встревай, — сказал Бу. — Да и какое бесчестье, в драке все бывает. Вы его — по ребрам, он вас — по сопаткам. Равные бойцы, даже с лица схожи.

Конн насторожился.

— Руад похож на меня?

— Не то что похож, а просто как две капли воды. Черноволосый, синеглазый, разве что посмуглее, от солнца, наверное. Я — то гляжу: вы вправо, и он вправо, вы двойной выпад, и он двойным отвечает… Просто бой с тенью. Одно мне в этом Руаде не понравилось: грубый он, не обходительный. Одичал, видать, на этом острове.

— Что за остров? — спросил Конн. — Ты ничего не говорил, Бу.

— Так не успел еще. Это остров племен богини Банну, Ваше Величество, Инис Фалль по-другому…

— Так это был мой брат! — вскричал король, вскакивая на ноги. — Да Дерг говорил, что на острове Фалль у меня есть сводный брат, с ним я и дрался!

— А если с братом, — покачал головой дух-ящерка, — так в следующий раз лучше выпейте да закусите, чем мечами махать.

— Но почему он не сказал сразу и назвался Руадом? Я бы отдал цветок, узнай Ннока. И почему он бросил мне вызов, если я прибыл на Фалль по воле Да Дерга?

— А у них тут всегда интриги, на Фалле этом, — заметил Бу. — Я сюда без особой нужды не захаживаю.

— И куда теперь? Отправимся в Медовый Покой королевы Матген?

— Хорошо бы, государь, но ваша невеста, как мне стало известно, — в Железном Замке фоморов.

— Вот как! Кажется, туда можно добраться только по воздуху. Все же я зря не ел утку Пинокля.

— Дался вам этот фигляр, — проворчал Бу, — у нас есть средство понадежней.

И он указал в голубое небо, где парил на широких крыльях, снижаясь, закованный в броню крепыш с головой дятла.

Глава десятая Железный замок

И будет сей бог ликом темен,

И на руках огонь, и без сердца…

Ибо имя ему — враг человеческий…

Откровения Иорды

— Марабуэль, повелитель гор, быстрый, как ласточка, и бесстрашный, как орел, — представил Бу новоприбывшего. — Может переносить на большие расстояния и повелевает Весенним Корнем… Как дела, Map?

— Дел много, — сказал дух гор простуженным голосом и закашлялся. — Наглотаешься ветра на вершинах, так хрипунец и одолеет… Я обещал тебе, Бу, снести твоего человека в Железный Замок, но тут такая оказия вышла… Тролли опять Барабара в скалу замуровали, выручать надобно. Так что придется вам обождать.

— То есть как обождать?! — вскричал дух — храни — тел и позеленел от макушки до кончика хвоста. — Я ж говорил тебе, некогда нам, невеста вот его — в замке томится железном, у Короля фоморов. Сведения мои верные, сам слышал, как Тритон, что пролив сторожит, хвастал. А Барабар твой посидит немного в скале, ему только на пользу. Нечего троллям своими шутками дурацкими надоедать, они юмора не понимают.

— Так задохнется он, — упрямо сказал Map. — Я быстро скалу клювом продолблю, а там и в замок наладимся. К дриадам только слетаем, и мигом в замок.

— К дриадам! Может, еще к сидам завернем, ты им новый проход в холмах проковыряешь. А то у них мало…

— К сидам не надо, — кашлянул дух гор, — не люблю я их… А у дриад горе: сохнет их дерево, сохнет, и все тут. Удави-поползень ветки обвил, да так быстро, что и ахнуть не успели. Надо ему корешки обдолбить, может, отвяжется.

— Беспокойный дух, весьма трудный в управлении, — пробормотал Бу. — И всюду-то он нужен, и всем-то помочь желает. Значит, так. Полетим мы над землями гномов, и весточку им кинем. Гномы с камнями ловко управляются, вызволят твоего Барабара. А потом кротов-пилозубов к дриадам доставят, те поползню вмиг корни подгрызут.

— Да не полезут гномы так высоко! И Барабар, шалопай, давеча у них яйцо птицы Рох иглой проколол и болотной воды с пиявками туда напустил. Гномы яйцо раскололи, а пиявки как выскочат… Не станут рудознатцы Барабара вызволять. И кротов своих они к чужим не носят, жадничают…

— А я говорю — станут! — оборвал упрямца Бу. — Ну-ка, Ваше Величество, дайте нож дядюшки Гнуба.

Конн протянул обломок ножа. Дух-хранитель внимательно его осмотрел и одобрительно поцокал язычком.

— Хвала Астральному Свету, руна с именем гнома уцелела. У самой рукоятки нацарапана, ничего ей не сделалось. Сейчас мы сюда несколько словечек добавим, поубедительней.

Бу отстегнул с пояса фляжку с медом поэзии, обмакнул в нее кончик хвоста и ловко вывел что-то на остатке лезвия. Металл задымился, на нем появились синеватые мелкие письмена.

— Это какой же Гнуб? — спросил дух-дятел заинтересованно. — Не тот ли, что пропал прошлой весной, забравшись в дыру-ловушку? Кажется, его звали Гнубус из Тюирнлги…

— Он самый. Тебе не трудно снизиться над его родными холмами?

— А чего трудно-то… Но почему ты решил, что на гномов подействует твоя писулька?

— А она не моя, — хитро сморщил мордочку Бу, — она Гнубова. Вот послушайте, что пишет сей достойный рудознатец.

Я, Гнубус из Тюирнлги,

Попал в беду бедучую.

Кто прочитает — помоги,

Не то нашлю падучую.

Барабара-негодника вынь из скалы,

И дриадкам лиану тотчас отпили!

Будет так — и с меня заклинанье спадет,

Гнубус развеселый к вам снова придет!

— Но это же обман! — возмутился Марабуэль. — Не стану я в этом участвовать.

— Могучий дух, но весьма честный, — сказал Бу. — Ты меня обижаешь, Map. Стал бы пускаться на коварство я, приближенный самой госпожи Ишшу?

— Конечно стал бы, — закивал Марабуэль клювом так быстро, что красный хохолок на его макушке встал дыбом. — А то мы вас, веселых духов, не знаем! Вам лишь бы шкодничать…

— Ты меня с Барабаром спутал, — серьезно сказал Бу. — Мне сейчас не до шуток. Девушку вызволять надо, а то как бы Король фоморов с ней чего худого не сотворил. Хотя телесная ее оболочка сейчас и далеко, но все же… И потом, видел я Гнуба в стране Огнедышащих Гор, он спит и видит, как бы в родные места вернуться. Вызволим девушку — ему в том помогут, госпожа с посохом подсобит.

— Ну если госпожа с посохом… — задумался повелитель гор. — Ладно, согласен.

— Отлично, — обрадовался Бу, — сбросим ножичек в Тюирнлги, там его непременно кто-нибудь подберет — и дело в шляпе!

— Шляпы нет, но можете воспользоваться моим шлемом, — сказал Конн. — После удара братца он все равно ни на что больше не годен.

Король пнул валявшийся возле его ног шлем с измятым плюмажем и искореженным забралом.

— Я говорил о шляпе иносказательно, — заметил Бу, — но ваше предложение, государь, не лишено основания. Легкий ножичек может снести ветром в какую-нибудь болотину, а каска упадет с шумом и грохотом и привлечет внимание гномов. Положим в нее нож, и да помогут нам звезды!

Он устроился на плече короля, Конн прижал к груди шлем (с большим удовольствием он бросил бы его в море, чтобы никогда больше не видеть), Марабуэль ухватил короля под мышки, ударил крыльями, и они полетели.

Нельзя сказать, что это воздушное путешествие доставило королю удовольствие. Дух гор оказался сильным парнем и так сжал Конна, что дышал тот с трудом. Если бы не золоченая кираса, ребрам его пришлось бы весьма туго. Ноги в латных сапогах болтались в пустоте, холодный ветер проникал сквозь сочленения брони, в довершение ко всему кольчужный набедренник звенел так, что люди внизу поднимали головы и показывали на них пальцами.

— Красивые места, — пищал дух-хранитель в ухо, — нигде не найдешь столь прекрасно возделанных полей и виноградников. А дома! Все как на подбор, крыши разноцветные, на окнах горшки с геранью… Не говорю уже о дворцах и храмах… Если бы не склонность местных обитателей постоянно прибегать к магии, вызывая духов с целью плести свои интриги, навсегда поселился бы в этих местах. Взгляните, Ваше Величество, вон пасутся коровки чудесного молочно-розового цвета!

Конн пытался опустить голову, но видел только измятый шлем, который прижимал к груди. Сердце короля наполнялось гневом и досадой, и он снова смотрел вперед, где, кроме облаков и редких птиц, ничего интересного не было.

— А вот и Тюирнлги! — возвестил Бу. — Снижайся, мой резвый летун!

Марабуэль сложил крылья и камнем ринулся вниз. Сердце Конна подскочило к горлу, он чуть не выронил свою ношу. Дух гор снова расправил крылья и стал снижаться плавными кругами.

— Ага, — пропищал Бу, — гномы нас заметили. Бросайте, Ваше Величество, бросайте!

Конн с облегчением разжал онемевшие руки, и шлем, блестя позолотой, со свистом устремился к земле. Плюмаж полыхал над ним, как хвост падучей звезды.

Проводив шлем взглядом, король увидел внизу какие-то загородки, двух птичек Рох, удивленно таращивших на них глаза-колеса, и два десятка бородатых гномов, в панике разбегавшихся во все стороны.

— Пожалуй, со шлемом мы переусердствовали, — пробормотал дух-хранитель, — издали он похож на огнебой обитателей Железного Замка…

В это время рядом просвистело несколько коротких, но весьма крепких стрел. Видно было, как гномы занимают позиции за плетнями и скирдами.

— …А нас они приняли за птекара, железного летуна фоморов, — добавил Бу и тут же завопил: — Давай поднимайся, Map, их наконечники пропитаны слюной Тритона, опасной для духов!

Марабуэль отчаянно захлопал крыльями и стал набирать высоту. Когда облака скрыли негостеприимный Тюирнлги, он с обидой проворчал:

— С птекаром спутали, надо же… У птекаров крылья перепончатые, а у меня в перьях!

— Да их свист шлема и звон кольчуги короля напугали, — примирительно сказал Бу. — Ладно, разберутся. А теперь давай, о резвокрылый, поворачивай к проливу.

Теперь Конн хорошо видел проносившийся далеко внизу пейзаж. Остров Фалль и вправду был прекрасен, словно картина, писанная придворным живописцем для украшения парадной залы. Такой хочет видеть свою страну каждый честолюбивый монарх, да мало кто прикладывает реальные усилия. Внизу проплывали города, изящные и пестрые, словно домики в игрушке — табакерке, ровные дороги, ажурные мосты, шпили башен, на которых трепетали разноцветные флаги. Конн увидел столицу Фалля, прекрасный Лиатдриум, обнесенный кольцевыми стенами, сверкавшими всеми цветами радуги. Посреди города высился дворец, похожий на причудливую огромную раковину. Улицы были полны народа, но Марабуэль летел так высоко, что никто не видел их за легкими облаками.

Разглядывая чудесную страну с птичьего полета, король вспомнил, что подобные виды проплывали по правому борту Корабля Мертвецов, плывущего по Темной Реке. «Мир живых, — заметил тогда кормчий с вывернутой шеей, — каким они хотят его видеть». Неужели Инис Фалль — тоже всего лишь иллюзия? Может быть, поэтому отец, некогда побывавший здесь, так не любил вспоминать остров…

«Там слишком много магии, — говорил Конан, когда сын приставал к нему с расспросами, — все пропитано волшебством…» Магию и чародейство киммериец не особо жаловал, поэтому замыкался, как только речь заходила о его тогдашних приключениях. А может, виной тому была прекрасная и странная королева Матген? Теперь Конн знал, что отец провел ночь с властительницей острова, и позже она родила его брата, получившего имя Ннок. Такое же, как у него, если читать наоборот. Но ведь отец тогда еще не встретил Зенобию и не мог знать, что у него появится наследник, которого они назовут Конном! Все это было весьма странно, но извиняло отца: до Зенобии, за время своих многочисленных странствий, он встречал много женщин, и Матген была лишь одной из них…

— А вот и Железный Замок, — услышал король писк духа-хранителя.

Впереди вставало море. Огромная серо-зеленая туша дыбилась к окоёму, и, словно мрачный утес, вырастал из нее замок фоморов, отделенный от острова нешироким проливом. Тусклые железные стены без окон отвесно поднимались на огромную высоту, и все же дух гор парил сейчас несколько выше плоской крыши, на которой темнели какие-то предметы, похожие на огромные веретена.

— Летучие корабли, — пропищал Бу, пригревшийся в королевском ухе. — Когда-то фоморы прибыли на них издалека. Сейчас они, по договору с властителями острова, ими не пользуются. В дни битв выпускают только птекаров: те тоже из железа, но гораздо мельче. Их можно поджечь текучим огнем из катапульты…

Конн вспомнил о железном корабле, на котором довелось побывать отцу. Они наткнулись на плавучего исполина, когда угодили в «глаз тайфуна» на своей диере, застигнутой страшной бурей. В центре тайфуна царил штиль и ярко светило солнце. Конан и его спутники пробрались на корабль и нашли мертвых фоморов, одноногих и одноглазых. Они сидели в креслах перед огромным окном, занимавшим всю носовую часть, и были мертвы. Не убиты, нет, просто мертвы. В трюмах и отсеках было еще множество мертвых существ, среди них и люди. Какая-то неведомая сила уничтожила весь экипаж, и сила эта таилась внутри корабля. Так что, возможно, не только договор с людьми не позволял обитателям Железной Крепости задействовать свой летучий флот.

— Я думал… — прокричал король, но ветер набился ему в рот и погасил слова.

«Говорите мысленно, — посоветовал дух-хранитель. — В чем ваши сомнения, государь?»

«Я думал, Железный Замок хорошо охраняется, но не вижу стражи».

«Это потому, что смертным в него почти невозможно проникнуть. Вода в проливе ядовитая из-за слюны Тритона, который нежит свою отвратительную тушу в его глубинах. Окон и ворот в замке нет…»

«Но мой отец когда-то сумел пробраться внутрь».

«Они построили подводный челн, наглухо его законопатив, а немедиец Эвраст, крылатый урод, перелетел через пролив и подтянул челн за веревку. Конан и его друзья пробрались через небольшое сливное отверстие в железные коридоры, где им пришлось сражаться с многочисленными чудовищами. Фоморы помыслить не могли, что кто-либо из людей отважится на столь гибельное предприятие, и не ожидали нападения. И все же, если бы твоего отца не вела сама Судьба, никто из них не поднялся бы выше второго уровня».

«И Конан победил Короля фоморов?»

«Его очень трудно одолеть. Конан ударил его волшебным ножом пиктского друида и развоплотил на какое-то время. Сейчас у Короля фоморов новое тело».

«Неужели нельзя покончить с ним раз и навсегда?»

«Зачем? Тогда нарушится Великое Равновесие между Добром и Злом, а боги этого не допустят».

«Не очень понимаю богов. Может быть, когда стану старше и мудрее… Ладно, ты говорил, что людям практически невозможно проникнуть в замок, но вы, духи, свободно парящие по волнам стихий, разве не можете вы помочь людям?»

«А мы что делаем? — несколько обиженно молвил дух-хранитель. — Думаешь, легко было уговорить Марабуэля отнести нас в замок? Только авторитет госпожи с посохом подействовал, и то не сразу. Против духов и иных существ у фоморов есть надежная защита: сам воздух, наполняющий железные залы и коридоры. Он делает духов видимыми и лишает силы. Но сейчас ты видишь перед собой не настоящий замок, а его астральную проекцию…»

«Астральную… чего?»

«Ну, слепок с реального предмета, модель. Ведь мы ищем дух, покинувший тело твоей невесты, а он существует в ином измерении, чем физические предметы».

«Остров Фалль тоже… проекция?»

«Стал бы я так пугаться стрел гномов! Нет, Инис Фалль настоящий. Вернее, он всегда лежит как бы в двух измерениях — физическом и астральном. Марабуэль, хоть и горный дух, но здесь он вполне реален, даже клюнуть может, если рассердится. А вот твою девушку мы станем искать в „призрачном“ замке, хотя он и будет казаться нам настоящим. Чудовища, которые там обитают, включая самого Короля фоморов, заключенного в физическое тело, не смогут тебе помешать, ибо ты сейчас — всего лишь матрица… я хочу сказать, тоже слепок с настоящего Конна, который благополучно сидит на белой кобыльей шкуре в избе ругов. Но у фоморов есть и астральная защита, так что Map высадит нас на карнизе, а я пойду с тобой, но если столкнемся с кем-нибудь из этих бесплотных бестий — воспользуйся дудкой ямбаллахов. Она уже обсохла и набрала кой-какую силу. А меня тебе останется сунуть за пазуху и не рассчитывать больше на помощь малыша Бу».

«Ты и так для меня много сделал. — Говори король вслух, голос его непременно бы дрогнул. — Скажи, чем тебя отблагодарить…»

— Вы обещали сделать меня главным королевским поваром. — Бу снова запищал вслух, чтобы король мог слышать его хихиканье. — Шучу, шучу, я хорошо готовлю только осетра, и то когда очень попросят. А есть ли у Вашего Величества шут?

«Шут? Это фигляр, который кривляется на дворцовом паркете и заглядывает дамам под юбки? У короля Немедии, кажется, есть такой, но я как-то не удосужился».

— А зря — убежденно заверил Бу. — После следующей Великой Катастрофы каждый уважающий себя король будет иметь шута. Это такой веселый парень в колпаке, который смешит публику и говорит властителям правду, какой бы горькой она ни была.

— И не боится потерять голову?

— Да ведь глупцы принимают его слова за дурацкую шутку, а королям — польза. Не каждый из придворных лизоблюдов отважится объявить, что жена наставляет монарху рога с конюшим! Вот послушай, что скажет однажды шут Педрилло королю, прозванному Котом…

Однако Конн так никогда и не услышал остроты, произнесенной через тысячи лет: дух гор упал на левое крыло и понесся вниз.

Гладкая железная стена летела навстречу, и вскоре стали видны круглые бугорки, ровными рядами делившие стену на плиты — квадраты. Марабуэль лихо спланировал на узкий, не шире локтя, карниз и ослабил могучую хватку. Латные сапоги короля лязгнули, Конн прижался спиной к металлу и посмотрел вниз. Высоты он не боялся, и все же голова немного закружилась, когда увидел темные волны пролива, казавшегося отсюда не шире танасульского тракта, и маленькие, словно игрушечные, домики городка на противоположном берегу.

— Ну, я полетел, — прокашлявшись, сказал Марабуэль. — Надо бы поглядеть, как там гномы управились.

— Благодарю тебя, дух гор! — Конну удалось даже слегка поклониться.

— Спасибо, Map, — пискнул элементал, выбираясь из королевского уха.

— Да чего там. Будете в Гранатовых горах, заходите.

Марабуэль взмахнул крыльями, оторвался от карниза и сразу набрал высоту.

— Хороший он парень, отзывчивый, не то что Аси — евель, — отпустил запоздалый комплимент Бу. — Барабара выручать полетел… А ведь Барабар этот, дурак набитый, хохолок ему как-то спящему остриг. И дриады его не слишком привечают, не красавец Map, что верно, то верно. Я ведь ему про гномов-то так наплел, чтобы времени не терять. Гномы, может, и отправятся кому на выручку, весточку от дядюшки Гнуба получив, только сначала совет держать будут. Дня три. Так что Мар-старина еще успеет и камень раздолбать, и сплетню корни выклевать.

— А ты откуда Гнуба знаешь?

— Да так, встречались… — не слишком охотно откликнулся элементал. — И потом, у вас же его нож с собой был, по руне видно. Зря я с ним тогда поругался, когда к локапалам на огонек залетал. Хороший гном, не жадный — разве кто из них со своим ножом добровольно расстанется?

— Да не давал он мне ножа, — удивился Конн, — я его уже в лесу этом плотоядном обнаружил, когда от веток отбивался.

— Мда-а? — протянул Бу задумчиво. — Странно. Чтобы взять с собой что-нибудь в Лучезарный Мир, этот предмет еще в Земной Юдоли получить надобно. Встретите гнома — спросите. А сейчас нам двигаться надо.

— Куда? — не понял Конн.

— А вдоль карниза. Прижмитесь спиной покрепче и ногами тихонько переступайте. Где-то здесь есть небольшие отверстия, то ли для вентиляции, то ли еще для чего.

Конн двинулся вдоль стены. Железо гремело под его ногами, и король пожалел, что не снял латную обувь. Наконец показалось черное квадратное отверстие шириной локтя в полтора.

— Эх, — опечалился Бу, — надо было все латы скинуть. Моя вина, очень торопился вас сюда доставить, не рассчитал. Как же вам пролезть-то теперь?

— Я могу снять доспехи, — сказал Конн, нащупывая за спиной кожаные ремешки кирасы. — Наплечники только и мешают…

Он недоговорил. За квадратным проемом затеплился свет, и голос с сильным немедийским акцентом произнес:

— Не следует рисковать, Ваше Величество, карниз слишком узок, можно сорваться. Я сейчас помогу.

Железная плита с квадратным отверстием посередине со скрежетом поползла вверх, открывая бойницу со скошенными внутрь стенами — узкую, но достаточную, чтобы пройти, не снимая доспехи.

— Давно вас поджидаю, — сказал тот же голос. — Добро пожаловать, сын Конана!

Положив руку на эфес меча, Конн решительно шагнул внутрь Железного Замка.

* * *

Помещение тонуло в полумраке, только небольшая круглая лампа под матовым колпаком бросала круг света под ноги короля.

— Хорош, хорош, — проговорил откуда-то из темноты невидимый хозяин, — золоченый доспех, щит, меч, все очень — очень хорошо. Пожалуй, только шлема не хватает. Ты не против, если я перейду на немедийский? Этот язык мне ближе.

— Не против, — сказал Конн, — но не желаю говорить с невидимкой. Покажись!

— А стоит ли? — засомневался голос. — Ты и так многого насмотрелся за свое странствие, на Темной Реке особенно…

— Ты что, уродливей, чем Хель?

— Дерзишь, юноша, дерзишь… Где же придворная галантность? Ладно, если хочешь взглянуть на Короля фоморов, можно устроить.

— Так ты… — Конн осекся. Тысячи мыслей пронеслись в его голове. Неужели заговор, и духи условились доставить его прямо в лапы этого чудовища?

— Я, собственной персоной, — откликнулся невидимка. — Только на духов пенять нечего, они сами попались. Эй, малыш Бу, скажи что-нибудь, а то твой господин тебя в худой заподозрил.

— Не понимайт по-немедийски, — пискнул элементал.

— Да ладно тебе! Ты говоришь на всех языках, включая те, что давно забыты, и те, что только еще появятся через сотни веков. Видишь ли, Конн, госпожа с посохом хоть и ведает многие тайны Лучезарного Мира, да я, скажу без ложной скромности, посильней буду. Хотя вход в Светлые Долы мне воспрещен, сам понимаешь. Свет хоть и порождает Мрак, его же и отторгает. Несправедливо, правда? Не буду утомлять тебя любомудрством, скажу только, что я был в курсе твоего астрального путешествия. И сумел сделать так, что твой дух-хранитель даже не заподозрил, что вы уже в реальном мире, а теперь — в реальном Железном Замке. У меня в плену.

Бу прижался к плечу короля всем своим маленьким тельцем и отчаянно застонал. Конн ласково провел пальцем по головке ящерки. Бу перестал дрожать и шепнул: «Он блефует. Знает, что ничего не может с вами поделать, и блефует. Вы далеко, в стране Огнедышащих Гор. Здесь только ваш дух. Не бойтесь, госпожа с посохом поможет вернуть ваш дух обратно в тело».

— Не надо шептаться, — пророкотал из темноты Король фоморов. — Ты забываешь, глупый элементал, что темное постоянно стремится перейти в светлое и наоборот. Вечный круговорот… И что более истинно — дух или тело? Что с чем должно воссоединиться? Я преподам тебе, Конн, хороший урок… Но после. Ты, кажется, явился сюда за своей так называемой невестой? Хочешь ее видеть?

— Сначала — тебя!

— В каком облике?

— В истинном!

— Его не существует, ибо самые могущественные силы находятся вне моей временной физической оболочки. Но я явлюсь тебе как Король фоморов, пред коим трепещут храбрейшие из племени богини Банну!

В глубине комнаты полыхнуло, два багровых столба света ударили в потолок по сторонам черного трона. На троне, разметав от стены до стены огромные когтистые крылья, восседало существо размеров огромных и вида жуткого. У него была голова насекомого с огромными сетчатыми глазами, а пасть — щучья, с множеством мелких зубов. Длинные руки, выходившие из-под крыльев, отливали цветом позеленевшей меди, суставов имели не менее шести, а с длинных когтистых пальцев капала какая-то жидкость, похожая на расплавленный металл. Существо все время двигало узким телом, состоявшим из множества роговых колец, унизанных острейшими шипами, отчего слышался негромкий шелест и сухое пощелкивание. Ноги, невероятной длины, упирались коленями чуть ли не в потолок. Присмотревшись, Конн с ужасом заметил, что лицо Короля фоморов располагается не на голове, которая была гладкой и блестящей, а на груди, посреди одной из роговых пластинок. Лицо было вполне человеческим, с водянистыми глазами, светлыми бровями — и оттого еще более жутким.

Конн извлек меч и шагнул вперед.

Существо вытянуло правую конечность — суставы громко и отвратительно защелкали. Огненная капля на конце кривого ногтя вспыхнула, оторвалась и понеслась навстречу человеку с мечом. Конн прикрылся щитом, но капля, не долетев, упала на железный пол, растеклась огненным полумесяцем, и вдруг поверхность его вспучилась и метнулась вверх, загородив черный трон и его обладателя огненной стеной.

— Не старайся меня одолеть, — пророкотал хозяин Железного Замка. — Убить меня невозможно, но ты не сможешь меня даже развоплотить, как сделал некогда твой отец, ибо при тебе нет нужного оружия. Я всесилен, ибо во мне воплощен сам Ариман, самый могущественный и благотворный бог Вселенной!

Конн опустил меч и приставил к ноге щит.

— Ах вот оно что, — сказал он, — но сила Аримана — в его Сердце, а оно умерло…

— Это ты так думаешь, ничтожный, ибо тебе неведом мой замысел. Я открою тебе глаза, ибо живым из этого замка ты не выйдешь. Меня, Аримана, почитают за могущественного и грозного бога, но я — пленник этого замка, куда заключил меня коварный Ормузд, оклеветав перед отцом нашим Митрой. И Митра внял наветам брата, поверив, что я есть воплощенное зло. Мне вырвали сердце и зашвырнули его в Земную Юдоль, самого же заключили в Железном Замке. Из небожителя, коему подвластны все пределы Вселенной, я превратился в Короля фоморов, созданий, которые даже не могут покинуть замок, ибо земной воздух для них смертелен. Я вынужден заниматься мелкой политикой, ведя переговоры с властителями Фалля и время от времени затевая с ними ничтожные битвы. Я, который испепелял миры! Те, кто считают себя Благими Богами, решили таким образом поддерживать Великое Равновесие малой кровью. Но они просчитались, ибо час мой пробил, и месть моя будет ужасна!

Лишив меня Сердца, боги наложили на него заклятие: я не могу завладеть им, пока в нем заключена Сила. А, не обретя этот багровый камень, я буду вечно оставаться пленником железных стен. Какое коварство! И они еще называют себя Благими! Тысячи лет моим Сердцем владели разные колдуны и земные властители, используя его в своих целях. Я решил положить этому конец и восстановить справедливость.

Когда король Конан, твой отец и последний владелец Талисмана, удалился за море, я подослал к честолюбивому жрецу Обиусу под видом уцелевших колдунов Черного Круга своих эмиссаров и научил его, как с помощью древней стигийской магии погасить Силу. Обиус, узнав тайну, немедленно умертвил посланников, но я и не рассчитывал, что они смогут выкрасть Талисман, ибо его охраняли пуще зеницы ока.

Я поступил иначе. Некий чернокнижник Богуз давно домогался моего покровительства, надеясь стать одним из моей свиты. Как будто богу нужна свита! Я всячески уверил его, что он на верном пути, и когда чернокнижник открыл Врата, вселил в него Да Дерга, своего эмэйна — полномочного представителя в мире людей. Он должен был проникнуть в твой дворец и убедить, что знает средство, как оживить Сердце.

Это ему удалось. Обиус, воспользовавшись ситуацией, решил сместить тебя с аквилонского трона, а когда замысел провалился благодаря цепи случайностей, поднял открытое восстание. Твоя невеста была ранена, и ты решил бежать, в надежде спасти ее от смерти и вернуть силу Талисману. Но Да Дерг собирался меня обмануть: соединить с твоей помощью расколотый Камень Делений, а Сердце вернуть тебе, отправив вместе с Талисманом обратно в Тарантию. Благородный, но глупый Да Дерг! Я знал все его мысли, ведь он был моим эмэйном…

— Он погиб, — глухо вымолвил Конн.

— Да он мне больше и не нужен, — махнул паучьей лапой Ариман. — Как только я узнал, что Эльтира взошла на Корабль Мертвецов, я попросил Хель отдать ее мне, рассудив, что ты отправишься вслед за девушкой и поможет тебе в том госпожа с посохом. Как видишь, я оказался прав — ты здесь, и Сердце Аримана с тобой. Верни мне то, что принадлежит мне по праву!

— Ты все равно не сможешь им воспользоваться, — упрямо сказал король. — Сила его рассеялась, Да Дерг не успел собрать ее крупицы, как собирался.

— Их и не нужно собирать. Догадайся, как собирался восстановить Силу Талисмана брегон, доставь он его на остров? С помощью Золотой Ветви, хранящейся в Медовом покое королевы Матген, его супруги. Однако Матген — хитра и коварна, она вовсе не собиралась возвращать Талисману силу, ей нужен был ты, чтобы восстановить Камень Делений, — и только. Поэтому она подарила Золотую Ветвь некоему посланнику из Шамболиня. Эти старцы, почитающие себя просветленными существами, шатаются по всему свету и иногда забредают на Фалль. Я отправил по следу шамболинца своих ищеек, но меня опередили: старец беспечно уснул под кустом, и ветвь похитил некий маг-недоучка, прямиком отправившийся с нею в Нижний Мир. Что было дальше, ты знаешь.

— Но Тавискарон сорвался с Корабля Мертвецов, потеряв ветвь, — сказал Конн, уже догадываясь, что это не так, и Ариман опять остался в выигрыше.

— Золотую Ветвь нельзя потерять, — подтвердил его догадку темный бог. — Колдунишка так желал добраться до своей цели, что прибыл прямиком ко мне вместе со своей варджной.

— Он говорил что-то о летучих кораблях ямбаллахов… О всеобщей гармонии…

— Ну конечно, какой чародей не мечтает о всеобщей гармонии, которой станет управлять самолично. Что же касается летучих кораблей: ямбаллахи и фоморы были когда-то ветвями одного звездного народа, летучие челноки были и у тех, и у других. Ты видел их, наверное, на крыше замка. Так что колдун добился желаемого…

Он хлопнул в сухие ладоши, и звук вышел неожиданно оглушительным.

Из темноты затопали, и пред очи своего повелителя явился Тавискарон Звездное Яйцо. Выглядел он весьма молодцевато. Вместо колпака голову его украшал яйцеобразный белый шлем с серебряными звездами на красной полосе. Халат колдун сменил на тесный мундирчик с черными позументами и какими-то странными плошками, обшитыми золотыми висюльками, на плечах. Подойдя строевым шагом к подножию трона, колдун вытянулся, прижал левый кулачок к груди и проорал тонким голосом:

— Главнокомандующий летучими непобедимыми силами фоморов, кавалер ордена Пожирающей Пасти, Тавискарон Тучегонитель явился по вашему зову, о великий Владыка Тьмы!

— Вот видишь, — сказал Ариман Конну, — он вполне доволен. Эй, Тучегонитель, борта челнам надраил?

— Так точно! — ликующе доложил Тавискарон. — И мелом чистил, и замшей протирал. Блестят, как новенькие!

— Молодец. Скоро ты поведешь наши непобедимые летучие армады разить неприятеля.

— Слушаюсь и повинуюсь!

— Надо говорить: «Рад сложить голову!», это будет вернее. А сейчас ступай к Эльтире, посмотри, как там она…

Колдун сделал налево кругом и удалился, громко топая коваными башмаками.

— Хорош, а? — хмыкнул Ариман щучьей пастью. Конн заметил, что человеческое лицо на груди страшилища рта не раскрывает. — Такой по первому зову станет города рушить и селения жечь. Во имя великой гармонии. У меня еще такие есть. Скучные, впрочем, людишки, когда вырвусь отсюда, сожгу вместе с крепостью. Теперь взгляни сюда.

Угол комнаты озарился мягким светом: там в изящной вазе стояла Золотая Ветвь.

— Высшие Иерархи, о коих вы, смертные, даже не подозреваете, играют в мою пользу, — самодовольно молвил Ариман. — Золотая Ветвь попала мне в руки именно тогда, когда нужно. Теперь она восстановит силу моего Сердца — медленно, постепенно, но восстановит. Заклятие Благих не нарушено, я овладел камнем, когда Сила едва теплится в нем, но пройдет время…

— Ты еще не отобрал у меня перстень, — оборвал его Конн, — для этого меня нужно сначала убить.

— Поверь, это очень просто сделать, — Ариман поиграл огненными каплями на кончиках пальцев, — но я не стану тебя убивать. И перстень пока оставь себе, никуда он не денется. Возможно, когда ты познакомишься с моей невестой, сам отдашь. Ибо зачем человеку чужое сердце, когда его собственное разбито?

Жуткий хохот эхом отразился от железных стен.

— Ты плохо разбираешься в людях, темный бог, — сказал король. — Сегодня я дрался с человеком, который рисковал жизнью, чтобы вернуть сердце, проросшее алым цветком на поле Черного Садовника. А за мое можешь не беспокоиться, пока оно бьется в груди, его никому не разбить!

— Как знать, как знать, юноша. — Голос Аримана перешел в свист. — Я удаляюс-сь, ос-ставляю тебя любоватьс-ся искус-с-ством!

Черный трон дрогнул и стал опускаться. Когда исчезла уродливая голова, железные плиты сомкнулись и затворили отверстие в полу. Золотая Ветвь запылала ярким светом, разогнав мрак. Еще одна плита со скрежетом отъехала в сторону, открывая небольшую, украшенную цветами комнату. — Там были подрамники с холстами и столики с кистями и красками.

Возле одного из холстов, задумчиво помахивая кистью, стояла Эльтира.

Глава одиннадцатая Богиня случая

И был их корабль подобен огненным колесам,

Одно из коих вращалось поперек другого,

И тысячи глаз блестели на ободьях каждого колеса…

И летевшие в них разили громами и молниями

И повергали…

Откровения Иорды

Рядом, одобрительно причмокивая, топтался Тавискарон Тучегонитель.

— О, я вижу вы поладили, — обратил он к подошедшему королю сморщенное личико. — Очень мудро, юноша. Повелитель фоморов представляет силу, которая изменит мир. Великая честь быть рядом со столь грозным властителем в час, когда…

— Пошел вон, — негромко сказал Конн.

Колдун часто замигал.

— Это вы кому, извиняюсь?

— Тебе, падаль.

— Но позвольте… мои лета… мой чин, наконец…

Конн без лишних слов ухватил главнокомандующего за воротник мундира и дал ему хорошего пинка. Кавалер ордена Пожирающей Пасти пролетел локтей двадцать и с размаху врезался своим шлемом в железную стену.

Шлем издал странный квакающий звук, сплющился в верхней части и стал похож на поварской колпак.

— Это не мое, — заголосил Тучегонитель, стоя на коленях и разглядывая повреждения своего головного убора, — мне выдали… я пожалуюсь…

— Сейчас твоя голова станет похожа на эту каску, — пообещал Конн.

Колдун горестно завыл и побежал на четвереньках в угол, где виднелась маленькая дверка. Отбежав на безопасное расстояние, Тавискарон гордо выпрямился и возгласил:

— Мы еще посчитаемся, юнец желторотый! Мы таких будем в смоле варить, львам рыкающим скармливать…

Заметив, что король сделал шаг в его сторону, колдун юркнул в дверку и исчез.

— Никогда не видела вас таким… несдержанным, Ваше Величество, — сказала Эльтира, приседая в церемонном поклоне.

— Надо было вышвырнуть его за борт возле Мокрой Мороси, — сказал король, стараясь унять гнев. — Да его и пламень, коим Хель умерших в тени обращает, не пробрал бы: гнилой насквозь…

— Вы слишком строги к людям, — улыбнулась девушка, — старичок со странностями, но умеет ценить прекрасное.

— А вы слишком забывчивы, дорогая, — насупился Конн, — Помните, как вас ранили в моем дворце, когда начался бунт? Помните Корабль Мертвецов, который чуть было не увлек вас на Серые Равнины? Или Ариман околдовал вас? Я проделал опасный путь, чтобы разыскать и вернуть к жизни свою возлюбленную, и вот, застаю ее возле холста, толкующую с каким-то гнусным колдунишкой о живописи!

«Полегче, государь, — шепнул By, так и не покидавший плеча Конна. — Я уверен, что Король фоморов врет, и перед нами только дух Эльтиры».

— Вы так странно со мной говорите. — Девушка задумчиво мяла кисть в тонких пальцах. — Я помню — это вас ранили, там, во дворе тарантийского дворца. Я открыла дверь, этот смешной рыцарь в нижнем белье внес вас в дом… Потом шум, какие-то люди… Горбун… Уколол меня чем-то, противный… Или не он уколол? Потом было очень холодно, снег… Какая-то изба, полная дыма, старуха в странной одежде… пляшет, кричит что-то… Я думала, все это сон. Я долго болела в Тарантии, но потом Эвраст прислал своих людей, и они увезли меня сюда, на этот прекрасный остров.

— Эвраст? — вскричал король. — Еще того не легче! Кто такой Эвраст?

— Хозяин здешнего замка, Король фоморов.

«Я поминал его среди спутников вашего отца, государь, — зашептал дух-хранитель. — Когда-то Конан спас его в Кордаве, где этот простой немедийский селянин пытался излечиться от своего горба, в котором были спрятаны крылья, и чуть было не угодил в музей уродов на вилле одной весьма неприятной знатной дамы. Он помог Конану перебраться через пролив в подводном челне, но потом затерялся где-то в железных коридорах. Когда ваш отец сразил Короля фоморов ножом друида, тот вселился в тело несчастного Эвраста. Это его лицо виднелось на груди страшилища».

— Теперь я понимаю, почему тварь предпочитает изъясняться на немедийском, — буркнул Конн. — Бог называется, а языки выучить не может… А ты ведал, дух, что Король фоморов и Ариман — суть одно и то же?

— Нет, — пискнул Бу, — но, думаю, это не совсем так. Боги часто пользуются чужими телами, несколько изменяя их себе на потребу. Думаю, Ариман не всегда использует Эвраста, ему в нем тесно.

— Я уже запутался, — досадливо сплюнул король, и Эльтира сделала круглые глаза, заметив этот неприличный жест. — Ариман — Король фоморов — Эвраст…

— Кто-то тут поминал мое имя? — раздался приятный голос, говоривший по-немедийски.

Из маленькой дверки в углу комнаты возник стройный человек в сером камзоле и таком же сером берете, украшенном желтым пером цапли. Жидковатые глаза под светлыми бровями смотрели приветливо, жесты человека были мягки и вкрадчивы, как у кота.

— Эвраст, дорогой. — Эльтира подбежала к нему и нежно взяла за руку. — Ты ведь говорил, что посланцы все объяснили королю Конну. Мы с ним обручились, но это была ошибка, я ведь не знала, что мой нареченный — ты!

— Я не совсем точно выразился, милая, — с легким поклоном отвечал человек в сером, — когда мои посланцы забирали тебя, короля рядом не было. Они оставили сообщение, но государь его, кажется, не получил. Надо вернуть ему знак вашего союза, думаю, тебе это лучше сделать самой.

Эльтира, потупив взор, подошла к Конну.

— Ваше Величество, — сказала она, с поклоном протягивая золотое кольцо, некогда подаренное королем, — я знаю, вы любили меня и оказали большую честь, предложив стать вашей супругой. Однако произошла ужасная ошибка. Это кольцо — знак того, что я принадлежу другому. — Она вытянула палец и на нем тускло сверкнул железный перстень. — Отец ничего мне не рассказывал, он, как и все ученые, человек рассеянный, но Эвраст побывал у нас, когда я была еще маленькой девочкой, и оставил залог своей любви… А сейчас, когда мы вновь встретились, я полюбила его всем сердцем. Простите…

Немедиец стоял рядом, скрестив на груди руки. Ни торжества, ни надменности не было на его лице — только вкрадчивая кошачья улыбка гуляла на серых губах. Конн вспомнил ярость Арракоса, когда он сам оказался удачливым соперником аргосца и Эльтира шепнула ему «да». Что выкрикнул тогда Арракос? «Конечно, она предпочла сюзерена вассалу…» Конн не был вассалом Короля фоморов, но он был пленником, и сила была на стороне человека в сером.

— Эльтира, Эль, — пробормотал король, невольно принимая из ее рук золотое кольцо, — я пришел за тобой… Тебя околдовали, милая моя девочка, я не верю, что ты могла отдать свою любовь этому чудовищу…

— Я понимаю, что гордость ваша уязвлена, — сказала девушка и щеки ее вспыхнули, — но сердцу не прикажешь! И недостойно вас, человека благородного, так отзываться о более удачливом сопернике. Эвраст вовсе не чудовище: он очень милый и заботливый, он подарил мне чудесные краски, и теперь я могу рисовать живые картины…

— Живые картины?

— Взгляните, месьор, не правда ли, они прекрасны?

Конн подошел к холсту, на котором было изображено огромное развесистое дерево. У него было три ствола, сраставшихся у самой кроны. Широкие ветви тянулись над землей, расходясь веером, бросая ласковую тень на траву и цветы. И стволы, и ветви были густо перевиты толстой ярко — желтой лианой. Возле корней сидел дятел с красным хохолком и печально смотрел… Конну показалось, что птица смотрит прямо ему в глаза, и легкий ветерок колышет красные перья.

Как будто слезы навернулись — король мигнул, и картина ожила. Он увидел Марабуэля, с озабоченным видом прохаживающегося возле основания стволов, и двух дриадок в полупрозрачных зеленых накидках, сидевших на ветвях.

— Какой смешной! — захлопала в ладоши Эльтира. — Руки — ноги, как у человека, а голова, как у дятла. Давай я пририсую ему шляпу с пером!

— Не смей! — крикнул Конн. — Это ты намалевала поползень?

— Что значит «не смей»? Что значит «намалевала»? Как вы изъясняетесь, месьор? Да, я нарисовала эту прелестную желтенькую лианку, она очень украсила дерево. Желтое на темно-зеленом — это так изысканно. Не правда ли, дорогой?

— Чудно, — улыбнулся по-кошачьи Эвраст.

— Господину главнокомандующему тоже понравилось. А вот этот месьор, — она кивнула на Конна, — ничего не понимает в искусстве. И мало того, чуть что — пускает в ход кулаки. Бедному Тавискарону шлем разбил… Ах, негодник, что он делает?!

Последнее восклицание относилось к происходящему на картине. Марабуэль, присев, деловито долбил клювом жилистое основание удави-поползня.

— Да он хочет моей лиане корешки испортить! — взвизгнула Эльтира. — Ну, я ему сейчас…

Она поспешно окунула кисть в черную краску и уже хотела наложить мазок, но Конн успел схватить ее за руку.

— Остановись, — вскричал он, — это все по-настоящему! Ты погубишь жилище дриад!

— Ах, оставьте, — Эльтира с силой вырвала руку, — у вас отвратительные манеры! Это, наверное, киммерийская кровь взыграла… Я сама знаю, что картины — настоящие, и все это где-то происходит. Но мне-то что за дело? Я художница и не потерплю, чтобы кто-то портил мои шедевры!

— Все еще хочешь ее забрать? — негромко спросил немедиец, подходя к королю и кладя ему на плечо легкую руку. — Поверь, магия здесь ни при чем, она и раньше умела это делать, я только дал нужные краски и кисти…

Конн дернул плечом, стряхивая пальцы Эвраста.

— Не верю тебе, — сказал твердо. — Здесь все пропитано колдовством, так говорил еще отец. Заберу ее отсюда, пусть даже силой…

— Ну конечно, — улыбнулся Эвраст, — уж твой-то отец перед насилием никогда не останавливался. Что ж, придется тебе еще кое-что показать, мой юный друг. Видишь ли, — он понизил голос почти до шепота, — прекрасная Эльтира не совсем та, за кого ты ее принимаешь. Она не дочь Альфреда.

— Это неважно…

— Не торопись! — Немедиец наставительно поднял палец. — Поспешность в делах брака (а ведь ты до сих пор надеешься похитить эту особу и сделать своей супругой) часто приводит к непоправимым последствиям.

И, обращаясь к девушке, сказал уже громче:

— Эль, дорогая, нам нужно кое о чем переговорить с этим месьором один на один. Займись пока вон той картиной. Видишь, там синее озеро, круглое, как блюдце. Его вид не вызывает ничего, кроме желания выпить кислого муста. Добавь кувшинок, желтых цветов, ряски… Побольше ряски и тины: сочетание желто-буро-зеленого — это школа Кхуа Цюй. И еще дерево на берегу — излишне прямое, опусти ему ветки в воду… Нет, лучше пусть ствол его будет лежать в воде, облепленный тиной. Побольше печали, а то лубок, а не живопись.

Он отвел Конна в сторону и откинул бархатную накидку с большого холста.

На картине был изображен лес, густой и дикий. Под разлапистой елью примостилась убогая хижина. Ветер шумел в иглах, звенели комары… Да, все эти приглушенные звуки доносились с полотна, краски оживали: затрепетали тени, закачались ветви, скрипнула и открылась дверь лесного жилища…

— Где-то в дебрях Аквилонии, — чуть насмешливо сказал Эвраст.

Существо, явившееся из дверей хижины, было приземисто и косолапо. Поначалу Конн решил, что оно покрыто густой шерстью, но, присмотревшись, понял, что облачение этого странного обитателя чащи состояло из множества ползучих гадов и насекомых: змеи, многоножки, мокрицы, пауки густо покрывали его тело, совсем скрывая от глаз наблюдателя. Сонмы комаров, мух и иной мошки окружали его, как мутное облако. На пальцах вместо колец страшилище носило живых скорпионов, на шее — бусы из красных пиявок, а поясом ему служило тело белой змеи.

— Что за урод?! — воскликнул Конн, невольно отшатнувшись от картины.

— Каждый одевается, как хочет, — хмыкнул хозяин Железного Замка. — Лучше взгляни, кто его провожает.

Из-за двери выглядывало милое женское личико и узкая ладошка махала вслед удалявшемуся лесному обитателю.

— Эльтира! — изумленно выдохнул Конн.

— Ее мать, — пояснил Эвраст, наслаждаясь растерянностью своего пленника. — Ведунья из Сумрачной Пущи, что неподалеку от Галпарана. Ее супруг, которого ты только что видел, лесовик по имени Сотобар, всю жизнь посвятил поискам Весеннего Корня, дарующего вечную молодость. Был он хоть и не человеческого роду, но крепок телом и весьма недурен лицом — жена его любила. Для нее и старался, дабы краса супруги не угасала, ведь лесовики живут по три сотни лет. Он умел повелевать насекомыми и гадами ползучими и всегда отправлялся на поиски под их защитой. В таком экзотическом одеянии он не страшился ни зверей лесных, ни лютых разбойничков. Одеяние его и сгубило.

Изображение на картине дрогнуло и подернулось синеватой вечерней дымкой. Женщина бродила возле дома, собирая цветы, и что-то негромко напевала. Послышался приглушенный стук копыт, и на поляну выехал всадник в щеголеватом охотничьем костюме. Конн сразу же признал в нем молодого Альфреда, оруженосца своего отца.

Женщина застыла, в испуге глядя на всадника. Альфред приподнял шляпу и что-то спросил. Слов слышно не было.

— Вежливый молодой человек интересуется, не напоит ли его лесная жительница парным молоком или чистой ключевой водой, на худой конец, — пояснил немедиец.

Женщина опрометью бросилась к дому и захлопнула за собой дверь. Альфред недоуменно огляделся по сторонам, положив руку на эфес узкого меча.

— Молодой человек оглядывается в поисках опасности, испугавшей даму, — все так же насмешливо продолжил Эвраст, — не догадываясь, что опасность — он сам.

Тут из картины долетело множество звуков, словно в подрамнике лопнуло оконное стекло: треск сучьев под копытами коня, его пофыркивание, растерянное бормотание Альфреда, позвякивание ножен… Потом поляну огласил дикий рев. Из-за ели выскочил Сотобар, окутанный тучей летающей нечисти, и косолапо побежал к дому.

— Лесовик думает, что неизвестный всадник покушается на честь и достоинство его супруги…

Альфред выхватил меч, едва удержав лошадь, шарахнувшуюся от жуткого видения.

— Всадник, в свою очередь, думает, что чудовище пленило юную красавицу и собирается ее сожрать.

Альфред и Сотобар вступили в отчаянный поединок. Мухи и мошкара лезли в глаза оруженосца, комары нещадно жалили его во все неприкрытые костюмом места, белая змея, скользнув с пояса Сотобара, обвила ноги лошади, и лошадь упала. Оруженосец вскочил, разя мечом, но клинок погружался в гущу насекомых, как в губку, не причиняя лесовику ни малейшего вреда. Сотобар вооружился суковатой дубиной, и они кружили по поляне, причем лесовик страшно выл, а Альфред ругался по-аргосски.

И тут все кончилось. Сотобар выронил дубину, постоял, покачиваясь и словно раздумывая о чем-то, захрипел и повалился на спину. Из левого глаза его торчала короткая арбалетная стрела.

— Более удачливый охотник поражает чудовище метким выстрелом, — хохотнул Эвраст. — Догадываешься кто?

На поляну выехал еще один всадник. Был он мускулист и черноволос, одет в кожаную безрукавку, потертые штаны и сапоги, за спиной — меч в простых ножнах. В руках всадник держал разряженный арбалет.

«Государь! — оруженосец бросился к стремени его лошади. — Ты спас мне жизнь, я не смог бы одолеть это чудище, окружившее себя чарами!»

«Сколько раз говорил тебе, Альфред, — прогудел черноволосый, весело поблескивая синими глазами, — в глаз зверя бей, шкурку не порти… Э, да такую шкуру в опочивальне не повесишь!»

Рой насекомых медленно и неохотно покидал своего мертвого хозяина. Улетели мухи и комары, расползлись змеи, последними исчезли скорпионы со скрюченных посиневших пальцев. Взорам охотников предстал обнаженный человек с могучей грудью, кривыми ногами и мощными руками, широко раскинутыми в стороны. Его изувеченное, не лишенное привлекательности лицо было засыпано еловыми иглами.

«Да мы с тобой лесовика завалили, — покачал головой всадник с мечом за спиной, — не к добру это… Мне-то издали показалось, что ты с медведем воюешь».

«Он держит в своем доме женщину, — оправдался в глазах короля Альфред, — видно, похитил себе на поживу».

«Тогда ладно, — сказал черноволосый, — где она?»

Тут скрипнула дверь, и мать Эльтиры вышла на поляну. Она двигалась как-то боком, мелкими шажками, и лицо ее было совершенно белым.

«Ты свободна, женщина! — воскликнул черноволосый. — Этот юноша освободил тебя!»

— Конан, король Аквилонский, со свойственным ему благородством вручает лавры победителя своему оруженосцу, — торжественно произнес Эвраст.

— Отец! — крикнул Конн, делая шаг к картине. — Я здесь, отец!

— Он тебя не услышит, все это происходило много лет назад. Но смотри, кажется, спасенная не спешит благодарить избавителей! Ах, она покачнулась… упала… упала на грудь лесовика и лишилась чувств, бедняжка. Какая трагическая история.

Конн в бешенстве обернулся. Эвраст стоял, все так же скрестив на груди руки, и вкрадчиво улыбался. Рука Конна сжала эфес меча.

— Сейчас ты в человечьем обличье, тварь, — прохрипел пленник, — так давай сразимся, как воин с воином. Где твое оружие? Решим дело на пять ударов…

— Ого! — Хозяин Железного Замка даже всплеснул руками. — Да ты не в меру самоуверен, юноша! На пять ударов! Мне достаточно пошевелить мизинцем, чтобы ты обратился в прах. Но даже если бы мне захотелось развлечься и слегка пофехтовать, и ты сумел бы разрубить меня на куски… Нет, это было бы забавное зрелище!

В руке его блеснула тонкая шпага. Конн моментально выхватил свой клинок… Увы, пальцы сжимали лишь рукоять меча: лезвие истаяло, залив ножны отвратительной бурой слизью.

— И одного удара не сделал, хвастунишка. — Эвраст опять улыбался, шпага его исчезла также незаметно, как и появилась. — Ладно, я подлый, я нехороший, но, согласись, умею развлечь гостя. Вернемся к нашей картине. Посмотри-ка, да здесь пир горой!

Конн узнал парадную залу галпаранского дворца. Конан сидел во главе пиршественного стола, Альфред по правую руку, мать Эльтиры — по левую. Изображение на этот раз было смутным, звуки с холста и вовсе не долетали.

— Не будем останавливаться на счастливой свадьбе, — хмыкнул Король фоморов, — не люблю всякие пирушки… Если не драка со смертоубийством, либо хороший пожар. Идем дальше.

На полотне возник замок Альфреда в Горячем Ущелье, в котором Конн некогда побывал.

— Конан щедро одарил своего оруженосца: щит, полный самоцветов, табун хауранских жеребцов, пара отличных кречетов третьей линьки, все как полагается. Альфред выстроил себе замок где-то возле Рабирийских гор и счастливо зажил с юной супругой. Впрочем, счастлив был только Альфред, ведунья же носила в чреве своем от лесовика, но не признавалась в том мужу, решив устроить будущность ребенка. Несчастный летописец до сих пор считает Эльтиру своей дочерью.

В комнате, украшенной яркими южными цветами, женщина в темной одежде качала детскую колыбель. Вот она склонилась над нею и подняла на руки маленькую девочку…

— Очаровательная кроха, — умилился немедиец, — просто ягодка… А вот сейчас — смотри!

Мать сняла со своего пальца железный перстень и осторожно надела на крошечный пальчик малютки. Кольцо сжалось, и девочка заплакала.

— Сколько ошибок в этой истории, сколько роковых ошибок! — Эвраст казался искренне опечаленным. — Железное кольцо, подаренное Сотобаром своей супруге, имело страшную силу. Благодаря ему мать обладала познаниями, превращавшими ее в ведунью. Она решила передать кольцо дочери, ибо чахла день ото дня от тоски по своему лесному герою и не без оснований считала, что дни ее сочтены. Увы, она передала кольцо слишком рано, еще не окрепшему существу, и чуть было не погубила дочь.

На полотне вихрем сменялись изображения комнат замка, мечущиеся с тазами женщины, лекари в черных камзолах, убитый горем Альфред, роющийся в древних манускриптах, — очевидно, в поисках спасительного рецепта…

— Все было тщетно, — голос Эвраста стал зловещим, — малютка угасала. И тогда мать решилась на последний отчаянный шаг: завернув девочку в теплое одеяло, она бежала в лес, в самую его чащу, где обитала Великая Медведица, мать всех косолапых хищников. Она сумела добраться до берлоги, с мольбой протянула медведице дочь, и тут, упав на сырую землю, испустила дух… Нет, не могу, я сейчас разрыдаюсь!

Эвраст достал из-за обшлага большой серый платок и громко высморкался.

Конн решил не обращать внимания: хочет фиглярствовать — пусть его. Он был уверен, что рано или поздно обнаружит слабое место Короля фоморов и сумеет отомстить за все. Смог же отец одолеть эту бестию с помощью ножа друида, он тоже найдет нужное оружие. Пока же Конн внимательно следил за тем, что происходило в глубине живой картины. Там виднелась берлога, устланная сухим валежником. Огромная медведица кормила медвежат, копошившихся под ее брюхом мохнатыми клубками. Среди зверенышей, беспечно дергая их за носы и хвостики, припав маленькими губками к сосцу огромного зверя, лежала девочка — Эльтира.

— А что же делает супруг в отсутствии супруги? — вопросил Эвраст голосам ярмарочного лицедея. — Может, он запил или развлекается со служанками? Ничего подобного! Преданный Альфред спешит в лес на поиски жены, таинственно исчезнувшей темной ночью, спешит в сопровождении слуг, вооруженных луками и рогатинами…

Они появились возле берлоги: егеря в тесных куртках, собаки, заливающиеся лаем, и сам Альфред, бросившийся на труп жены с громкими рыданиями.

— И снова трагическая ошибка, которая уже по счету! Альфред решил, что медведица задрала его жену, и храбро пошел на зверя с рогатиной и ножом. Вернее, они пошли друг на друга, и Альфред непременно одолел бы, если бы не помешали слуги. Они так утыкали Мать Медведицу стрелами, что она больше стала похожа на Папу Ежа… Видишь? Вот, упала… Теперь слуги добивают медвежат — так, на всякий случай. А вот счастливый отец увидел дочурку, которую чуть было не затоптали в пылу схватки. Обнимает, целует… Дочь жива и, кажется, здорова. Счастливый конец, попрошу бросить пару золотых мне в шапку…

Картина померкла, теперь в подрамнике был натянут лишь серый загрунтованный холст.

Эвраст снял берет, заглянул в него, словно и вправду ожидая найти плату за свою сагу, ухмыльнулся и снова надел на голову.

— Девочка выжила, — сказал, он, поглядывая на Эльтиру, стоявшую у картины в дальней части комнаты, — и превратилась в прекрасную девушку. Молоко медведицы спасло ее от Купели Блаженства в обители Хель, но железное кольцо навсегда осталось на пальце. Не поторопись Альфред со своими егерями, и молоко Матери всех медведей избавило бы Эльтиру от непосильного груза. А сейчас — она всецело моя, ибо я умею управлять силами, скрытыми в железном перстне!

— Ты солгал ей, что это твое кольцо.

— Оно мое, ибо я повелеваю силами, скрытыми в нем. Неважно, как оно к ней попало. Ты мог убедиться, что боги умеют просчитывать ходы не только вперед, но и назад во времени. Ты проиграл, Конн, лишился невесты, лишился своего королевства, Талисмана — лишился всего! Признаюсь, мне даже немного тебя жалко. Хочешь, сделаю тебя начальником над птекарами? Эти железные птицы умеют летать и сеять смерть, в отличие от воздушного флота дурачка Тавискарона, который ржавеет на крыше замка уже многие века. Соглашайся, и мы станем друзьями. Может быть, я даже верну тебе Эльтиру, когда она мне надоест…

С рычанием Конн бросился на Эвраста. Его пальцы были в двух пядях от горла немедийца, когда упругая сила отбросила его назад, и король упал, больно ударившись затылком о железный пол.

— Будь умницей, — слышал он вкрадчивый голос сквозь звон в ушах, — умей достойно проигрывать. Положи перстень с багровым камнем возле Золотой Ветви. Она будет отдавать Сердцу Аримана Силу, медленно, очень медленно… Благие Боги, занятые своими делами, ничего не заметят… А когда заметят, будет уже поздно: Властелин Тьмы вновь обретет вселенскую силу и установит свой справедливый порядок!.. Но что там делает этот маленький уродец?!

Эвраст заскользил по железным плитам к Эльтире, и Конн, превозмогая головную боль, вскочил на ноги и бросился за ним.

Аргосска стояла, склонившись над колетом, и с ужасом разглядывала картину. Рядом подпрыгивал и суетился Бу, хвостик его был перепачкан в краске.

— Видишь, видишь? — тараторил дух-ящерка. — Я тоже умею рисовать! Посмотри, где ты сейчас на самом деле и что с тобой! Король фоморов лжет, все лжет, он пленил твою душу, а тело сейчас умирает в избе колдуньи Мартоги, там, в стране Огнедышащих Гор!

На картине была изображена комната, полная сизого дыма. На лавках сидели мрачные руги, Конн увидел Дагеклана и дядюшку Гнуба, и себя, неподвижно сидящего со скрещенными ногами на белой кобыльей шкуре посреди избы. Мать Большая Мартога кружила в стремительном танце, ударяя в бубен, и несколько человек удерживали ее веревками, привязанными к поясу…

А на ложе из звериных шкур, бледная, с покрытыми пеной губами, лежала полуобнаженная девушка.

— Это я? — прошептала Эльтира, вглядываясь. — О Иштар Пресветлая, как я выгляжу! Что за круги под глазами, что за слюна на губах?

— Ты больна, ты очень больна, — верещал Бу. — Конн пришел, чтобы тебя спасти! Доверься ему, и госпожа с посохом поможет нам вернуться.

— Вернуться? Туда, в эту вонючую избу, к этим диким людям? Ты сам болен, ящерица!

— Но ты можешь умереть… Ой!

Бу едва увернулся от башмака Эвраста. Эльтира резко обернулась к Королю фоморов и в бешенстве на него уставилась.

— Что это значит, месьор? — воскликнула она, топая каблучком изящной туфли. — Кто эта женщина, так похожая на меня?!

— Сон, всего лишь сон, — спокойно отвечал Эвраст, приближаясь к картине. — Он снился тебе давно, несколько дней назад, когда ты была больна. Смотри!

Он провел ладонью над изображением, и фигура, лежащая на шкурах, стала таять, словно дым. Эльтира вскрикнула и отпрянула от холста, невольно ухватившись за руку Конна.

Король прижал ее к себе, чувствуя, как нарастает и ширится горячая боль в сердце. Сквозь кровавую пелену в глазах он заметил, что его изображение на картине тоже исчезло. Руги повскакивали с лавок, Дагеклан бросился к ложу, хватая руками пустоту, словно хотел удержать исчезающую девушку. Дядюшка Гнуб выскочил на середину комнаты, упал на колени на кобылью шкуру и принялся колотить по ней кулачками. Мартога уронила бубен, тело ее свела страшная судорога, и колдунья повалилась на пол, запутавшись в веревках…

Боль отпустила короля, и он услышал спокойный голос Эвраста:

— Вот и все, теперь вы для всех исчезли и никто не узнает, где вы…

— Смотри, ветка засохла! — завопил вдруг визгливо элементал.

Эвраст резко обернулся — Золотая Ветвь по-прежнему полыхала в углу комнаты.

В тот же миг желтая искра метнулась к холсту, раздался звон, словно разбили хрустальную чашу, и желтая искра заметалась под потолком избы — уже внутри картины.

— Проклятие! — взревел Король фоморов, хватая подрамник. — Он вернулся на три дня назад и сможет рассказать обо всем Да Дергу! Брегон успеет вернуться, пока Сердце не наберет нужную силу!

Серые пальцы, сжимавшие раму картины, вдруг раскалились докрасна, огонь быстро побежал по сухому дереву. Миг — и запылали стрехи избы. Люди ринулись вон, сбивая друг друга, но, прежде чем все заволокло черным дымом, Конн успел заметить, как рыцарь Железная Рука и Ярл подхватили Мартогу и устремились к двери…

Холст сгорел дотла. Эвраст выхаживал по железному полу тяжелыми шагами. «Три дня, — бормотал он, — если они успеют… Матген, Матген, она опять будет диктовать условия… Да нет же, им не найти корабли ямбаллахов, не поднять в воздух…»

— Берегись! — раздался отчаянный вопль Тавискарона, влетевшего в залу. — Летучий челн несется прямо на Железный Замок!

Эвраст бросился к стене, провел рукой по двум едва приметным выступам. Два круга засветились на железной поверхности — молочно-белый и темно-красный. Белый круг стал прозрачным: показалось ясное небо и стремительно приближающаяся яркая точка. Эвраст поколдовал над какими-то бугорками, изображение придвинулось, стало видно похожее на веретено тело, окруженное полыхающими синими кольцами: одно стремительно вращалось вдоль, другое поперек корпуса.

— Они подняли корабль ямбаллахов! — рявкнул Эвраст и принялся нажимать бугорки под красным кругом.

— Прикажете взлетать нашему флоту? — почтительно осведомился колдун, но, получив в ответ грозный рык своего господина, тут же ретировался.

Красный круг посветлел, из него донеслись треск и шипение. Потом голос дядюшки Гнуба весьма отчетливо произнес: «Говорю тебе, держи прямо, дубина ты стоеросовая!» Снова зашипело, потом кто-то отвечал молодым баском: «Ну дай пальнуть пару раз, бычьи яйца им в глотку!»

В белом круге стало видно, как летучий челн заложил крутой вираж и стал быстро увеличиваться в размерах.

«Железные стены… — трещало и хрипело из красного, — никакого вреда… что горохом по лбу… а для острастки, бычьи яйца им…»

Эвраст ударил по выступам и заорал в красное пятно на непонятном языке: видимо, отдавал приказы своим одноногим фоморам. Он орал, стоя спиной к открытой бойнице, через которую недавно вошел внутрь Железного Замка король Аквилонии с духом-хранителем на плече, и не видел того, что видел Конн.

Летучий корабль в кольцах ярких огней несся прямо на открытую бойницу. Спереди он был похож на клюв утки. По бокам, словно огромные глаза, вспухали и разрастались два огненно-синих шара. Через миг они сорвались и полетели к стене крепости.

— Закрывай! — осипшим голосом скомандовал Король фоморов. — Это огнебой, закрывай бойницу!

Но некому было выполнить его приказ: Тавискарон предусмотрительно оставил поле боя, Конн, схватив в охапку Эльтиру, тащил девушку к маленькой дверце в углу комнаты. Первый огненный шар ударил в стену Железной Крепости, и стена загудела, как огромный гонг. Второй попал в нижнюю часть открытой бойницы, лопнул, и тут же ковер синего пламени побежал по железному полу вглубь залы, прямо на человека в сером.

Эвраст застыл, выставив вперед худые руки. Облик его стремительно менялся: за спиной разворачивались исполинские крылья, тело оплетали роговые кольца, голова клонилась вперед, а из-за воротника серого камзола, трещавшего по швам, возникали огромные сетчатые глаза… Ариман снова поглощал тело худосочного немедийца. На руках его прибавилось суставов, сухие пальцы щелкали, стараясь сдержать бег огня, который стал замедляться…

И все же Ариман допустил ошибку. Он отогнал от себя пламя, и огненный ковер изогнулся дугой, устремившись в правый угол комнаты, где стояла на подставке Золотая Ветвь. Подставка вспыхнула. С яростным ревом Ариман сделал шаг, желая подхватить падающую с подставки вазу, поскользнулся, и левое его крыло погрузилось в огонь. Темный бог отскочил, сбивая пламя, в это время ваза раскололась, и Золотая Ветвь исчезла в синем пламени.

Огненный ковер окрасился золотыми сполохами и угас, не оставив на железном полу даже окалины. Вместе с ним исчезла Золотая Ветвь.

Конн видел, как стремительно удаляется летучий корабль, как несутся вслед за ним с вершины крепости фоморов дымные черные шары. Один из них прошел сквозь сверкающее колесо, окружавшее летучий челн, тот наклонился и резко пошел вниз.

— Что ж, посмотрим, как они сядут, — услышал король спокойный голос Эвраста. Король фоморов снова принял человеческий облик, только одежда его была теперь изодрана в клочья, а к левой обожженной руке он прижимал платок. — Подойдите, месьор Конн, у меня больше нет от вас секретов.

Из красного круга снова слышались знакомые голоса, плохо различимые за треском и попискиванием. Дядюшка Гнуб явно ругал кого-то, и кто-то оправдывался молодым ломающимся баском.

«Попугать он хотел, — горячился гном, — вот самих и попугали… Ох крутится, зараза, не удержать… Ты вон туда правь, на скирды сядем… Э, да тут было глубокое озеро с пескарями, а теперь болотина! Вот и ладненько, не утонем, а падать все мягче будет! Вниз давай, вниз!» Потом раздался грохот, громкий плеск, и все смолкло.

— Так, — сказал Эвраст, потирая обожженную руку, — эти отлетались. Сели в Светлоозерье, а там вотчина твоего брата Ннока. Если не утонули в болоте, их быстро захватят вместе с кораблем. Вы удивлены, месьор? Разве я не говорил, что Ннок на моей стороне? Давайте взглянем на моего лучшего вассала!

Белый круг снова стал прозрачным, и Конн увидел дядюшку Гнуба. Гном стоял на выступавшем из болотной тины, словно киль перевернутой лодки, корпусе летучего корабля и что-то орал приближавшимся всадникам. Рядом, уперев в бока кулачища, стоял здоровенный детина в изодранной рубахе распояской.

Всадники быстро приближались. Впереди на сером жеребце скакал воин в кожаных латах, без щита, с коротким мечом в руках. Ветер трепал его длинные черные волосы, голубые глаза ярко поблескивали на загорелом лице.

— Очень на вас похож, — сказал Эвраст, — лицо только погрубее… Да и сердце тоже. Сейчас он захватит гнома и верзилу, и мы узнаем, что задумал Да Дерг.

— Да Дерг погиб, — сказал Конн.

— Ну нет! Он же мой эмэйн и обладает искусством перевоплощения. Потому я не всегда могу читать его мысли. Сейчас он в чужом теле, но это неважно, пленники нам все расскажут.

— Если их возьмут.

— Кого?

— Недорослика и этого…

Эвраст вдруг замолчал.

В руке гнома что-то блеснуло, зеленый дымящийся луч вырвался из зажатого в маленьком кулачке предмета и срезал вершины деревьев над головами скачущих всадников. Потом луч опустился и прочертил на земле черную полосу перед копытами передних лошадей. Отряд натянул поводья и встал как вкопанный.

— У него меч Ареса, — пробормотал Король фоморов, — это усложняет дело. Знаете, Ваше Величество, кто из небожительниц сильнее даже Высших Иерархов? Тиха, Богиня Случая. Похоже, этот здоровый молодец ослушался своих начальников и пальнул по крепости просто так, шутки ради. И вот была у меня Золотая Ветвь и не стало… И мне неизвестно, какие условия выдвинут Матген с Да Дергом.

Было видно, как отряд Ннока развернул коней и во весь дух помчался обратно к лесу. Гном приплясывал на летучей посудине, детина потрясал кулаками и что-то вопил.

— Ну, еще рано праздновать победу, — насмешливо сказал Король фоморов. — У меня в руках отличный козырь — вы, мой дражайший и высокороднейший заложник. А вот и Да Дерг.

Лес и болотина с затонувшим челном исчезли, снова показалось небо и в нем — яркая, все увеличивающаяся точка.

Над Инис Фалль парил второй летучий корабль.

Загрузка...