Драконье царство

XV. Янус

— Все это инфантилизм, — уверенно заявил Ланселот. — Ужасающий, если вдуматься. Мы жили в каком-то заколдованном замке и смотрели на весь мир как на какую-то сказку! И уж конечно, не относились к нему серьезно!

— А тебе не кажется, что нам теперь только так кажется?

— Не кажется! Как мы могли сравнивать себя с людьми, которым некуда деваться из их собственного времени? Это же почти инвалидность с нашей точки зрения!

— Не увлекался бы ты, Ланселот…

— Я не увлекаюсь. Вот вспомни хотя бы тех ребят из шестнадцатого. Они были так на нас похожи и — редкий случай — наша память какой-то период была совершенно активной одновременно, так что мы понятия не имели, где заканчиваются они и где начинаемся мы. Насколько они были взрослее и умудренней…

И при том все же «так похожи»?

— Дорогой мой, смотря в чем — все относительно.

— Вот именно, что относительно! Да мы просто щенки рядом со всеми этими реальными людьми. Неудивительно, что они сразу признали нас чуть не за пятнадцатилетних! На их месте я бы и сам так подумал!

— О боже, я и сейчас так думаю.

— Что?.. — обиженно переспросил Ланселот.

— Угадал — глядя на тебя.

— Ну, знаешь ли! Зачем переходить на личности?!

— О, это тебя совсем не портит! Этакая, знаешь ли, изюминка. Ну хорошо, отчасти ты прав. Но к чему столько об этом говорить, если и так уже все ясно?

— Ясно что?!..

За время одинокого путешествия по Малой Британии, Ланселот, похоже, слегка одичал. А может быть, одичал я, за то время, пока пытался закончить войну, бессмысленность и ненужность которой чуть совсем меня не задушила. В чем-то это было эгоизмом — не такой уж она была бессмысленной и ненужной для тех, ради кого я за нее взялся. Вот только зачем это было нужно мне, я с каждым днем понимал все меньше. Отвлечься? Заняться хоть чем-нибудь — абсолютно неважно чем? Даже принесущим кому-нибудь пользу? И все равно — зачем? Ни тени смысла.

— Что мы остаемся полными идиотами, пока не вернемся в свое время и на свое собственное место!

Ланселот замолчал, изумленно хлопая ресницами. Да какого лешего — Ланселот? Гамлет, черт побери!

Гамлет подумал немного, затем откашлялся.

— А как мы можем быть не на своем месте, если мы путешественники во времени?

— Очень просто — пока мы тут застряли. И это, знаешь ли, своего рода чертова инвалидность!

— А, ну да…

— Конечно, да!

— Артур…

— К лешему! Назови меня по имени!

— Что?..

— Это не по правилам, но на какого дьявола нам правила! Да мы уже сто раз их нарушали! Назови мое имя!

— Послушай, успокойся…

— Давай, Гамлет!

— Ни за что!..

Я вздохнул.

— Ну и ладно, черт с тобой.

Все равно отчего-то полегчало.

— А может еще и разобьем этот мирок? Как дешевый калейдоскоп? Вытряхнем стеклышки на асфальт и раздавим каблуком в пыльцу.

— Эрвин, прекрати.

— Ну, то-то же.

— Что, стало легче?

От последнего вопроса — определенно нет… Снова. Так не пойдет. Но волшебной дверцы с надписью «выход» нет как нет.

Я развернул коня, направляясь с вершины холма, откуда открывался такой безмятежный вид на травяной ковер, разноцветный как стеклышки в калейдоскопе под украшенным перистыми облачками сияющим куполом, к оставленному войску.

До Камелота уже оставалось всего ничего. И мне очень хотелось знать, изменилось ли что-то к лучшему в тех делах, о которых до сих пор, боюсь, не хотел бы заговаривать всерьез. Но если не сделать последнего, как же я что-то узнаю? Может быть просто прекратить делать вид, что я не верю, что все вокруг настоящее? Но кто сказал, что я «делаю вид»? Одновременно я считаю этот мир очень даже настоящим, но… в этом-то ведь и может быть ловушка.

Похоже, даже если все хорошо и прекрасно, моя песенка спета. А все, что еще происходит — просто бессмысленная загробная жизнь. С каждое утро одним и тем же воскресающим вепрем, до скончания времен, когда бессмыслица наконец прекратится — одновременно с остатками надежды отыскать смысл.

— Эй, да в чем дело? — Гамлет быстро меня нагнал. Безмятежный и рассеянно-сочувствующий. Как будто не он еще пару месяцев назад винил меня во всех грехах человечества. Его конь беззаботно хрумкал удилами у меня за спиной, пока мы рысцой продирались сквозь заросли дрока.

— Все, больше никаких войн, — проворчал я. — Чужих! Разве только по мелочи… Если очень, очень припрет. То, чем мы тут заняты — это пресловутое забивание гвоздей микроскопом.

— Ага, — легко согласился Гамлет.

— Больше трех месяцев на одном месте в одном времени…

— Зато какое вживание!

— О-ох!

— А знаешь, мне нравится твой настрой.

— Повесься, Ланселот! — буркнул я.

— Как грубо!

— Как гвоздь для микроскопа.

И мы зверски растоптали последний кустик, прежде чем выбраться на свободное пространство. За нами кубарем выкатилась наша адская гончая.

— Послушай! Неужели этого хотел когда-то Линн? Это же, черт побери, совершенно бессмысленно! Править замками из песка!

— Ну… э… А разве кто-то в этом сомневался? Что то, чего он хотел — было бессмысленно? — голос Гамлета ясно выражал, что он говорит так спокойно и дружелюбно только потому, что у него нет наготове шприца с успокоительным.

— Нет…

— А ведь лето еще в разгаре, — заметил Мерлин, как-то хитро щурясь. — Уверены, что больше не будет подлых нападений на дальние пределы?

— Да и история еще не закончилась, — ответил я. — Мало ли что может случиться за десяток-другой тысяч лет? Разве угадаешь?

— Все может случиться, — кивнул мудрец и волшебник.

— Абсолютно.

Оглядев его внимательней, я вздохнул спокойнее. Отец не производил впечатления вжившегося в «роль» и начинающего пускать корни, подобно Ланселоту, чья способность к адаптации, похоже, привела меня в настоящий ужас. Точно так же выглядела Линор, которую мысленно можно было не называть Морганой. Может быть просто потому что они были «волшебниками», они все равно смотрелись среди всех немножко чуждо.

Нам нами пролетела стайка диких гусей, рассеянная, ее трудно было назвать клином — с одного озерца на другое, еще не в дальние страны, почти в беспорядке. Мерлин глянул на них с таким видом, будто хотел попробовать себя в роли авгура. Но снова переведя взгляд, только улыбнулся и ничего не сказал.

Они выехали встретить нас во главе небольшой процессии, не пышной, но яркой. Антея-Нимье держалась немного позади, и поглядывала оттуда на нас очень таинственно. На нас, или только на меня? Сколько раз она уже взглянула? Все время переводя затем взгляд в сторону, на кого-то… Я снова посмотрел на Мерлина и Моргану. Они, как я уже упомянул, были во главе процессии, приблизились к нам вплотную, — тогда как все прочие сопровождающие держались позади, и их, и наши, — и не оглядывались назад, но само по себе внимание, мелкие движения — они как будто стремились обернуться — мысленно, чтобы посмотреть туда же, где находилась Антея, но на нее ли, или на того, кто был рядом?

А ведь никого из знакомых там не было. Все «наши» были здесь. Последнюю часть пути мы проделали вместе и с Ланселотом, и с Галахадом, и с Гавейном. Кто мог вызывать у них такой интерес? Я невольно вспомнил улыбчивого призрака на холме над шахтой, в которой обитал дракон — бедная мутировавшая рептилия. Призрак привел сбежавшего коня, говорил с нами при свете солнца, а затем просто исчез, свернув за невидимый «поворот» в воздухе, как будто это было в порядке вещей, самым будничным делом. Спору нет, порой мы сами так себя ведем. Но когда ведет кто-то другой, нам лучше прочих может быть ясно, насколько это бывает серьезно.

Как бы то ни было, я начал проявлять естественное беспокойство. Того, на кого посматривала Антея, загораживали другие всадники, не мешая нам видеть при этом саму Антею. А тут, будто нарочно сговорились… И не успел я так подумать, как чья-то лошадь переступила ногами и шагнула чуть в сторону, загородив теперь Антею. Я недоумевающе всмотрелся. Какой-то молодой человек в зеленой куртке и алом плаще, смущенный и будто избегающий поднимать глаза. Медно-рыжий, чем-то очень знакомый… О! Да у него еще и знакомый конь! Почти белый, если не придираться, не слишком красивый, но еще крепкий конек. Это же Гвен. Надо же… И наконец парень поднял голову, и пока нас никто от него больше не загораживал, посмотрел вперед.

Я его точно где-то видел.

Мысленно я провел линии от взглядов Антеи, от незавершенных движений отца и Линор, от собственного непонятного смущения незнакомца, от того, что он был в зеленом и алом, что его волосы были медными, а конь почти белым и его звали Гвен. Я давно не видел настоящего зеркала… В этом мире, по сравненью с теми зеркалами, что нам привычны по многим другим временам, не только по своему собственному, было одно сплошное недоумение, а не зеркала. Но я мог бы увидеть его в зеркале. Он был моим двойником. Такое случается время от времени. Моргейза здесь не была исключением.

А глаза призрака, — вспомнилось мне, — были похожи на глаза отца. Или на мои собственные. Между прочим, как неосторожно так походить в этом на Мерлина, хоть в остальном Мерлин постарался меньше походить на меня чем обычно. И никто этого пока не замечал. Замечали другое — что я был очень похож на покойного короля Утера, хотя я представления не имел, как он выглядел на самом деле, это, в сущности, и было для всех аргументом, что я и есть настоящий Артур. И если кто-то здесь так похож на меня, то о чем это говорит? О том, что он также не меньше похож на Утера?

Вот это здорово!..

— Где вы его нашли?! — выпалил я. Вместе со всем этим, куда лучше понимая теперь Эктора, первым заметившего сходство, и всех, кто с ним согласился. Они не были всего лишь внушаемыми безумцами, сходство действительно имелось. И у них были все основания верить собственным глазам.

— …Ты что, ничего не слушал? — с неудовольствием переспросила Линор-Моргана.

— Нет. А вы что-то говорили?

Взгляд сестрицы стал очень выразительным. Мерлин насмешливо кашлянул.

— А что это мы застряли на дороге? — нетерпеливо спросил я. — Не проехать ли нам в Камелот и там уже обо всем поговорить?

— Именно об этом мы говорили, — вздохнула Линор.

— А, прекрасно!

И мы благополучно стронулись с мертвой точки. Но Антея со своим спутником так к нам и не приблизились, продолжая ехать в стороне. Похоже, представить нас друг другу они решили отдельно, не акцентируя на этом слишком много внимания для посторонних. Хотя не заметить моего двойника мне казалось невозможным. И уж конечно, весь Камелот был в курсе, иначе и быть не могло. Ведь в то же время и скрыть этого никто не пытался. Кто бы в здравом уме подсунул ему Гвена, если бы хотел это скрыть? Напротив, сходство было еще и подчеркнуто.

Может быть, мы уже начинаем тихо планировать, как поменять нас местами? Мы? Разве я принимал в этом участие?.. Тут все, кажется, решили и без меня. И без еще некоторых. Ланселот, Гавейн и Галахад ничего особенного, как будто, пока не заметили и не подозревали, просто были рады встрече и возвращению домой. Насколько это место можно было считать домом. Временным — как все на свете.

Но само по себе возвращение уже волновало меня куда меньше, чем раньше. Или нет — не меньше, просто беспокойство и заинтересованность разошлись веером по разным сторонам, на разные объекты. Да и когда вообще оно волновало меня само по себе?!

И сосредоточенность опять уступала место растерянности и только было подавленной неуверенности? Может быть. Не слишком ли все хорошо складывается? Как раз в нужное время. Так услужливо — будто в ответ на желания.

Но ведь так бывает. Как ничуть не нова теория заговора Вселенной, которую всегда называли то роком, то проклятьем, то синхронизхмом, то законом подлости. Но бывает — или только подделывается под то, что так бывает? Что за притворство? Почему не быть чему-то простым и ясным? Правда, могу ли я теперь опознать хоть что-то простое и ясное, да еще в него поверить?

Таранис храпел и привычно грыз удила. Навязчиво привычно. Скучно. Ненатурально обыденно. Разыгрывая что-то простое и ясное. Как солнечный свет и твердая земля, от которой поднималась такая осязаемая, пахнущая реальностью, фальшиво успокаивающая пыль.

И вдруг мне показалась не столь уж непривлекательной мысль снова удрать в Каледонию. По крайней мере, на какое-то мгновение.

Но нет — только на мгновение.

Возвращение «домой» состоялось своим чередом. Чего мы в нем не видели?

Чего не видели в Камелоте?

Снова расставшись со всеми, под предлогом отдыха после дальней дороги, мы собрались в покоях колдунов, убранных теперь коврами и шелками. Теперь здесь был даже настоящий дубовый круглый стол. Я нервно побарабанил по нему пальцами, прежде чем спросить:

— Так что здесь происходит?

— Как я понимаю, война окончена, — ответствовал Мерлин. — На этот год.

— Это верно! Она окончена!

Все удивленно переглядывались, не понимая причин моей нервозности. Все, кроме колдунов.

— Тебе не померещилось, — спокойно сказал Мерлин. — У нас действительно появился твой двойник.

— И по чистой случайности его тоже зовут Артур?!

— Нет. Его зовут Мордред.

Воцарившуюся тишину точно можно было назвать гробовой.

— Как?.. — на всякий случай переспросил я.

— Мордред. Так назвали его приемные родители. Нет. Не совсем родители. Монахи. Он рос в одном из захудалых «пустынных» монастырей в Корнуолле.

— О! Вот как? Стало быть, и впрямь «вепрь из Корнубии»?.. — Я замолчал и кивнул, показывая, что временно снова контролирую эмоции.

— Они считали, что его выбросило из моря, так как нашли его среди досок, оставшихся после кораблекрушения, на морском берегу, — продолжил Мерлин.

— Ага… — протянул я.

— И я знаю, что ты сам хотел сперва взять это имя, — мягко добавил отец.

Я шумно вздохнул.

— Верно. Хотел… А что начет Эктора? Кея? Что насчет медведя? Он помнит что-нибудь такое? Даже если думает, что ему это только приснилось?

Отец улыбнулся. Иногда его улыбки напоминают улыбки сфинкса. Его глаза остаются добрыми и сочувствующими. Но вместе с тем в них отражается что-то отстраненно-жуткое. Как в абстрактной звездной карте.

— Помнит и не помнит одновременно. Сознательно — нет. Но мы умеем применять гипноз.

— Ага…

— Все мы умеем, — повторил он, пристально глядя на меня. — Даже если не пользуемся этим часто.

— Конечно…

— Так что, мы знаем, что медведя он помнит. — Мерлин вольготно расселся в кресле с удобной спинкой и подлокотниками, наверняка изготовленном по его собственным указаниям. Тут хватало еще таких. И я последовал его примеру, как и Линор и Антея. За мной, наконец, сделали то же самое мои друзья, все еще выжидающе и удивленно молча.

Мы одновременно были теми, кто мы есть, и теми, чьи роли только играли. Пересечение реальностей — с искрами, дымом и скрежетом небесных сфер.

— Просто замечательно! А он случайно не помнит его желудок?

Лично я, кстати говоря, помнил. Хотя на самом деле меня там не было. И никто, по счастью, не додумался меня об этом спросить.

— Нет. Он помнит, что они как бы играли.

— Играли?!

— Судя по всему, медведь был ручным. Еще он помнит людей в ярких одеждах, с раскрашенными лицами. Какие-то бродячие актеры.

— Актеры? Ух ты! — Никто не заметил иронии?

— А когда я спросил кое-кого из людей Кадора, не встречались ли им как-то бродячие шуты с ручными медведями, тот, конечно, ничего не ответил, но так испугался, что казалось, готов был повеситься, спроси я его еще хоть что-нибудь — хотя бы о погоде.

— Угу. — И я перевел взгляд на окно. Знаете ли, бывают такие моменты, то ли от усталости, то ли от обычной сырости, подбирающейся от наступающего вечера, когда выцветают не только краски, а вся ткань реальности проваливается как нечто отсыревшее и прогнившее, расползающееся на неопрятные куски, и не остается ничего, кроме вселенской неприютной промозглости. И это состояние кажется вечным и единственно реальным. Больше нет ничего.

Иногда за это я ненавижу природу.

— Ну так как? — спросил Мерлин. — Тебе еще не нравится идея, что теперь у нас есть на кого все тут оставить?

Фризиан иронично кашлянул.

— Если, конечно, кому-то нравится идея делиться лаврами неизвестно с кем.

— Мм? Лаврами? — переспросил я.

— Ну, не он же выиграл войну. Не он вынул меч из камня. Все уже было сделано за него.

«Как украденная жизнь», — подумал я. И что самое неприятное — это ведь я ее украл.

— Да. Было. Но удержать гораздо труднее, чем получить.

— Верно, — согласился отец. — Но зачем?

— Что зачем?..

— Зачем удерживать? — пожал плечами он. — Просто будет что-то новое, что он сделает сам.

— Ему будет чертовски трудно после нас сделать что-то оригинальное.

— По крайней мере, он тоже извлек меч из камня, — заметила Нимье. Кажется, ее распирало от радости от этого факта.

— Как это?

— По-своему, — довольно улыбнулась она. — Свое оружие он раздобыл в каком-то дольмене по дороге сюда.

— Ах, он еще и расхититель гробниц?!

Нимье насупилась.

— Я бы подошла к вопросу более мифологично!

— И вспомнила бы, что он не только расхититель гробниц, но еще заполучил по чистой случайности такое имечко как Мордред!

— Да ты ведь сам едва его не взял!..

— А в этом мире все происходит по случайности! Правда? По случайности здесь оказались мы! По случайности кого-то годы назад утащил медведь — по случайности оказавшийся ручным! По случайности нас на нашем берегу встретил граф Эктор. По случайности тут все так напоминает легенды. Да еще поздние! Или «теория вероятностей» окончательно сошла с ума, или этот мир не настоящий!

— Или создан «Янусом», — спокойно сказал отец. И я остановился с открытым ртом, забыв, чем собирался продолжить свою пламенную обличительную тираду.

— То есть?!..

— То есть, объем перемещения был необычайно огромен. Пусть объяснение, что «все придуманное где-то существует» слишком плоско и примитивно — множественность измерений и версий развития событий допускает то, что где-то можно наткнуться на что-то, что было бы хотя бы похоже на придуманное.

— Да, конечно, по стольким пунктам сразу!..

— «Янус» не мог попасть в ближайшие к нам измерения — большое смещение вероятностей было неизбежно. Но ведь куда-то ему надо было попасть. И он воспользовался нашими представлениями, в которых было не так уж много научного — если не считать того, что древние сказки — сами по себе история и те еще артефакты, достойные изучения.

Фризиан снова кашлянул:

— А еще можно предположить, что завернувшись во временные петли, все эти артефакты отразили наши собственные приключения, после того, как они произошли здесь, после того, как мы уберемся отсюда, и каким-то образом информация обо всем этом, бесконечно отражаясь в различных вариантах развития событий, попадет в наше настоящее прошлое, чтобы угодить в легенды!

Я молча покосился на него.

— Тоже вполне вероятно, — мирно кивнул отец. — Мы не воздействуем на свою историю напрямую. Но кто сказал, что мы вообще на нее не воздействуем?

— А кое-кто, например Майк Арли, рассказывал, что еще как воздействуем, и очень даже физически, и во времени, которое должно считаться для нас неприкосновенным буфером! — добавила Линор, победно встряхнув в воздухе указующим перстом.

— И кто сказал, что в этом нет логики? — спросила Антея. — Логика очень даже есть, если поискать ее там, где нужно.

— То есть, мы действительно воздействуем на реальность.

— Тебя это почему-то удивляет? — спросил отец.

— Не то чтобы… — Я скорее как раз констатировал.

— И хорошо, что не удивляет. Было бы странно, если бы то, что мы сами по себе реальность, оказалось для тебя новостью.

Я откинулся в кресле и недовольно сощурился.

«Кто знает. Может и так, а может и вовсе нет».

— А чем докажете? — спросил я с вызовом.

Он сделал вид, что не услышал.

— Так вот… и еще ведь что. «Янус» не только пользовался всей доступной информацией, чтобы создать оптимальную модель для своего и нашего перемещения. Он еще и на самом деле взаимодействовал с нашим сознанием…

— Ой!.. — тихо выдохнул Гамлет где-то позади.

— В этом нет ничего удивительного. Сколько раз он снимал наши психоматрицы, чтобы отправить их в прошлое? Он многократно делал копии нашего сознания. И все это тоже использовал как материал для работы.

— Двойники! — воскликнул я, не сдержавшись, после паузы. — Не наши! Чужие! Он и их извлекал из нашего собственного сознания, чтобы подобрать нам подходящее окружение. Теория «кристаллической решетки» — чушь, просто неверная гипотеза! А это отлично все объясняет! И без всякой мистики! — Так вот, почему Моргейза так похожа на Тарси. Я просто думал о ней. Но она неразрывно связана с образом опасности, потому она — Моргейза, а не, скажем, Гвенивер. Это оказалось оптимальной моделью для ее образа в моем сознании. — Так вот почему Линн когда-то угодил в прошлое, заполучив себе в соседи всех наших двойников — практически идеальных, не каких-нибудь более-менее подходящих, каких нам пришлось искать в другом времени. «Янус» отправил его в такое место, где мы все были рядом — оптимальная модель в его сознании, даже если он ее не осознавал! Ну конечно!.. Пусть просто потому, что мы его беспокоили, и просто потому, что были самым привычным окружением, с которым он бессознательно не мог расстаться навеки!

Наконец я перестал бурно исторгать эмоции, и заметил уже более осторожно:

— И у этого искусственного интеллекта есть какое-то подобие личности?

— Возможно, — очень осторожно сказал отец. — По крайней мере, именно в этом мире…

— О… — от этого предположения вдруг повеяло холодком.

— Да. Я знаю. Та самая «смеющаяся баньши» — какой-то отзвук призрачного искусственного сознания.

— О боже… — проговорил я, чувствуя, что нехорошо трезвею.

— Что тебя так пугает? — спросил он в ответ на мой пораженный взгляд.

— По-твоему, мы здесь потому, что «Янус» просто не хочет возвращаться? Может быть, не хочет расставаться ни с какой тенью своего искусственного разума?

Все кругом отчетливо нервно заерзали на месте.

— Ну, все-таки он, наверное, не настолько разумен… — впервые подав голос, приглушенно пробормотал Олаф.

— Или, может, «она»?! — вставила Линор. — Смеялась ведь определенно девушка!

— Это… более абстрактное название, — оживился Олаф. — И Янус-то все-таки мужского рода, пусть и двулик как черт-те что…

— Не исключено, что у него много образов под настроение, — заметил отец. — Вот здесь он ведет себя так. А где-то, может — совсем иначе. В любом случае, это скорее отзвуки, отголоски очень многих сознаний, моделями которых он оперирует. И вот теперь, в момент какой-то перегрузки это, в частности, отразилось так, как фрагмент какой-то записи.

— Ох, — вздохнул Фризиан. — Мы как будто объясняем природу привидений!

— А это же и есть привидение! Техническое!

Мы невольно взорвались смехом. Но ведь в этом и правда был смысл! Мы же знали!

— То есть, ты думаешь, это не помешает нам вернуться?

— Думаю, нет.

Он сказал это слишком уверенно! И я снова уставился на него с пристальным нетерпением.

— Он снова заработал?..

— Пока что на сорок процентов. Показания еще нестабильны. Но он явно восстанавливает свою «темпоральную энергию» и вскоре будет способен на скачок. Одновременно — окружив буфером это самое время — где он находится сейчас. Так что, ты был совершенно прав. Ничего не сломано и не испорчено. И даже смеющиеся призраки — не показатель чего-то фатального. Просто настройка на новую точку в пространстве и времени. Это действительно очень логично!

Я прикинул кое-что в уме.

— То есть, когда мы вернемся в свое будущее — какое-то время там не будет никакого буфера. Верно?

Отец, прищурившись, кивнул.

— Вернее не бывает!

— Тогда следующий вопрос — столь же логичный: насколько мы уверены, что он вернет нас именно обратно, а не в какую-то оптимальную для нас модель «нашего настоящего будущего»?

— Хороший вопрос, — улыбнулся отец не так весело, как ему бы хотелось. — Но я думаю, он справится. Все-таки, наша реальность есть наша реальность, и ее отпечаток все равно с нами, хотим мы того или нет. Вся информация — сознательно и бессознательно, и вся информация, накопленная самой станцией. В любом случае — если представить многовариантность развития одних и тех же событий, бесконечные наши подобия, различающиеся лишь «на волосок», совершат в этот момент то же возвращение, и я не думаю, что разница может оказаться хоть сколько-то заметной и принципиальной. Насколько мы просыпаемся теми же самыми каждое утро? Когда бесконечное количество клеток отмирает и сменяется новыми, и все мы меняемся с каждым мгновением, с каждой его долей, как ни дели.

— Хорошо, — кивнул я. — А то я боюсь даже представить, куда он нас зашвырнет, если как следует покопается в моем сознании. Хотя, он ведь уже это сделал…

— И что мы получили? — заинтересованно спросил Олаф.

— Запеченные детские головы! — немедленно отозвался Фризиан. — Кровавые жертвоприношения! Живого динозавра! Адскую гончую!

— Идите к черту! Этого и в нормальной реальности всегда хватало!

Все расхохотались.

— Вот именно! — воскликнула Линор. — Подумаешь мелочи жизни!

— В конце концов, — проницательно подметил отец, — сегодня ты совершенно спокойно говорил о «Янусе» и не пытался сменить тему.

— Вот только не думайте, что я вам доверяю!

Снова повисла недоуменная тишина. Почти осязаемая и ласкающая слух своей неуверенностью. Она бы, конечно, не продержалась долго, но я все равно не дал ей шанса:

— Я вам не верю, и не мечтайте! — улыбнулся я. — Но я верю в вас. Что вы всё сделаете правильно, даже если я ошибусь. — Давно ведь нужно было решить так, верно? Но я решил выждать время. На всякий случай. — И потом, что-то я не помню, чтобы мы сегодня всерьез говорили о технике. По-моему, все больше о привидениях!

— Ха-ха! — громко воскликнул Гамлет, и все к нему присоединились. Наверное, даже «Янус» со своим призрачным смехом.

XVI. Зеркала

Итак, выходит, «Янус» подыскал для нас оптимальное место прибытия и существования, основываясь на целом ворохе наших толком не осознанных желаний.

Это объясняет и недавнее признание «Ланселота», каким естественным ему казалось погружение и «врастание» в этот мир, всю странную легкость, с которой мы действительно в него вживались. Он был предназначен для нас. И что бы значила тогда моя запущенная мания величия, что привела меня к «верховному трону всей Британии» как стрелка компаса к северному полюсу? Только то, что в детстве я был больше других помешан на этой сказке? Или какое-то отражение моих настоящих стремлений. Что я там недавно думал такого доброго о «царях горы»? Или это всего лишь гиперкомпенсация — возмещение чего-то, что, как мне казалось, было отнято — чувства того, что я управляю собственной жизнью, стремление восстановить контроль над тем, что вижу — в виде формальной власти. Восполнение чувства уязвленности, неукротимый реваншизм по горячим следам. Наверное — все это вместе. И в результате получения желаемого контроля и предсказуемости — столько подозрений в том, что этот мир — только галлюцинация.

А Мордред — всего лишь отражение моего изначального желания назваться так самому, или тяга к саморазрушению?

«Тебя погубит твоя собственная тень», — вспомнил я слова Маэгона. Замечательные, черт побери, в свете всего этого слова… Хотя почему бы не списать все на подавленную тягу просто к разрушению? В конце концов, реваншизм и деструкция созданы друг для друга. Разбить окно, взорвать парочку-другую звезд, чтобы успокоиться — более чем естественно. Власть и разрушение — прелесть-то какая. Как раз то, чего обычно так не достает в жизни.

Я поговорил с Мордредом, слегка ужасаясь. Я в самом деле выгляжу очень похоже? Тогда, в этом взгляде со стороны, мне нравилось далеко не все. Не говоря уже о том, что я оказался не уникален. Или мы все же сходимся далеко не во всем, что и вызывает у меня сомнения? И что больше меня задевает — различия или сходства? Как бы то ни было, это нервное недовольство явно являлось необъективной пристрастной реакцией, и я старался не обращать на нее внимания, по крайней мере, не руководствоваться. Хотя старался и не отметать начисто — мало ли что важное можно тут пропустить.

Мордред был в меру сдержанно-восторжен, неплохо образован по этим временам — логично, раз он рос среди монахов. И подозрителен — как будто был одновременно здесь и не здесь. Тоже следствие долгого общения с высокодуховными личностями? Сохранял какую-то загадочность. При том, что казался очень открытым — всеми наружными створками — потому что имелись внутренние. Возможно. Или это я сам старательно искал в нем признаки диверсанта и все еще — по инерции — признаки наведенного морока. В лучшем случае, как то привидение на холме, над останками последнего «дракона».

«Имена нами правят» — «Янус» вполне мог забросить нас в такое место, где это правда.

Еще одной яркой мыслью, с самого начала стучавшейся в сознание, оставалась та, что «его надо любой ценой держать подальше от Моргейзы». Хотя — смысл? Раз он сам уже Мордред? И все же — на всякий случай. Хотя это было бы уже его собственной проблемой, а не моей… Но что обнадеживало, «на всякий случай» эту смешную мысль поддерживала вся команда «Януса». Не для того же теперь оставлять тут все, чтобы все немедленно бесконтрольно покатилось под откос. Контроля все еще не хватало, а? Или это все-таки можно было назвать как-то иначе? Хотя громких слов тоже не хотелось.

Мы встретились с Мордредом с глазу на глаз в моих покоях. Все в тот же день, после возвращения и разговора с колдунами. Поразительно, как долго тянется время в стороне от технического прогресса. Столько всего можно успеть за день, и даже за пять минут.

И все-таки, кое-что в самой его внешности меня немного успокоило. Различия между нами все же были. Помимо прочих мелочей, его глаза были серо-зелеными, а не каре-зелеными как у меня (и у Мерлина) и у него наличествовали веснушки, которых у меня совсем не было — неразличимо-бледные пятнышки не в счет — к нашим временам в измененном человеческом генофонде их практически не осталось — многие поколения избавлялись от них целенаправленно. Хотя кто-то, конечно, наоборот возвращал их — также искусственно.

Ах да, не считая того, что он был еще и младше меня на пять лет. Что внешне тоже было заметно, если, конечно, об этом знать. И если не вникать, на сколько тысяч лет на самом деле младше я сам.

Заодно я раздумывал, как же нам лучше поступить в итоге — выдать себя за классического «доппельгангера» волшебного происхождения, или объявить, что нас с самого начала было двое? Конечно, возникал вопрос — как быть со свидетелями рождения? Но когда речь заходила о Мерлине, все были готовы поверить во что угодно — в любой отвод глаз и обман чувств. Выходит, и его сестра почти узнала его «не случайно»? Этот мир был «подобран» нарочно для нас. Значило ли это, что мы можем делать в нем что угодно? Или что должны ожидать своих же собственных психологических ловушек?

— Вижу, ты и верно очень похож на меня, Мордред. Именно так, как мне рассказывали. Поразительно, не правда ли?

— Боюсь, ничего не могу сказать на это, милорд.

Я глянул на него искоса, продолжая милостиво улыбаться. Как гладко, как спокойно. В этом же есть что-то неестественное? Может быть, на самом деле как раз говорящее о скрытом беспокойстве?

Мордред спокойно моргнул, мне показалось, что я вижу в его глазах только легкую тень азарта, а никакого не беспокойства.

Черт возьми, может я просто не умею разговаривать с зеркалом?

И я вдруг снова обратил внимание на его веснушки — они ведь так заметны потому, что на самом деле он куда бледнее, чем должен быть. Значит, он все-таки нервничает. Точно. Я бросил взгляд на его пальцы. Они непроизвольно подрагивали. И это меня успокоило.

Как будто я все еще предполагал, что он может быть галлюцинацией или каким-нибудь киборгом…

— Садись, прошу, — я махнул ему на сундук, а сам уселся на край стола.

Представленья не имею, почему я был уверен, что мы оба предпочтем избегать стульев. В этом было что-то личное и обход всех формальностей. И о чем там думал «Янус»? Как далеко могло зайти сходство? И где окажутся подводные камни?

Мордред приподнял брови и слегка удивленно улыбнулся, попытавшись это скрыть, как и свое облегчение — я был прав, его это тоже почему-то успокоило.

— Расскажи что-нибудь о себе.

И я уже явственно увидел, как он напрягся. После того, как немного успокоился. Ну конечно, как он может быть мне полноценным соперником? Из другого времени, гораздо младше и, в конце концов, пока еще не король.

— Я… — он нервно и раздосадованно сглотнул. — Я не думал, что война закончится так быстро. Я надеялся, что успею…

Конечно, — подумал я. Я украл у тебя эту войну. И всю твою славу, и всю страну. Украл у тебя даже Гвенивер, на которой должен жениться по замыслу Леодегранса. Ну и кто тут из нас настоящий Мордред? Я ведь даже родился гораздо позже — лучше не представлять, насколько.

И чтобы так — с самого начала истории…

Впрочем, тебя все равно не было в Лондоне в день Белтейна.

«Может быть, вы найдете то, что я потерял», — сказал призрак.

И может быть, «Янус» все-таки не так много разрушил? И мы тут не только затем, чтобы развлечься, но и чтобы что-то исправить, вернуть на место? Что-то, что не могло бы вернуться без нас? Мы просто в том мире, где мы могли бы быть в «порядке вещей». Почти. Может быть, все-таки, в том, где мы были нужны. Иначе и не попали бы сюда. Что-то вроде необходимой именно здесь части мозаики…

Если, конечно, быть оптимистами и забыть о том, что разве мы не всегда чувствовали себя захватчиками — в чужих сознаниях? И теперь это отобразилось так, и мы с Мордредом поменялись именами. Еще одна кража.

— Это не последняя война, — утешил я его.

— Но будут ли еще такие великие?

«Вот не знаю, это уж зависит от тебя», — едва не вырвалось у меня.

А почему бы и нет? Почему «едва не»? Почему не делать все, что я захочу? В конце концов, а для чего еще мы живем?!

— Это уже зависит от тебя, Мордред, — сказал я, веселясь. И чуть не расхохотался над его потрясенным видом. — А ты как думаешь? История не стоит на месте! Всегда еще может такое подвернуться, что только держись!

Его взгляд стал прямо-таки зачарованным. Как приятно… «Имей совесть! — одернул я себя. — Веселись, но хоть не издевайся. Пусть это только потому, что нервы ни к черту, и понятия не имеешь, как себя вести то ли с собственной копией, то ли наоборот, с оригиналом. Тем более что знаешь, что и в глубине души он может быть точно таким же… кем? Да не может! У него же только одна жизнь, чтобы маяться подобием шизофрении, вспоминая пребывания в сотне чужих мозгов!» Но могло быть что-то другое, глубинное. И я понял, что совершенно не доверяю самому себе. Это угнетало. Ну, значит остается только броситься с головой в воду и получить все, что за это причитается.

— Что ты помнишь о своем детстве, Мордред? Откуда ты взялся? Кто твои родители?

Мордред тут же принялся пунцоветь.

— Прости. Я вовсе не имел в виду, что ты подкидыш. Тебя могли и потерять. И очень сожалеть о потере.

Теперь Мордред начал бледнеть.

— Я не знаю. — Но, конечно же, он очень хотел знать. А я хотел сделать что-то назло своей неуверенности. В конце концов, когда-то надо начать избавляться от этого мира, передав его кому-то другому. Почему бы не с самого начала? К чему терять время и осторожничать, как бы странно это ни выглядело.

— Я знаю, что ты говорил об этом с Мерлином, ведь верно?

— Да, милорд.

— Тогда, наверное, ты и так уже понимаешь, что это может значить?

Мордред побледнел уже дальше некуда, и начал зеленеть. Наверняка задумываясь о том, что это может быть и угроза.

— Я не хочу слишком тебя обнадеживать. Все может быть не так. Но… исходя из образа жизни моего отца Утера — ты можешь быть моим братом.

— Зачем?.. — выдохнул Мордред.

— Зачем что?

— Зачем тебе это, даже если так?

— Думаешь, я поступаю бессердечно, так тебя обнадеживая?

По его глазам было видно, что да.

— Прости, что взваливаю на тебя все это, Мордред. Тем более так сразу, пока мы едва знакомы. И это не значит, что это чем-то кончится. Тем более, что кончится чем-то хорошим. А не какой-нибудь кровавой междоусобицей. Тебя могут попытаться использовать. В любом случае, так или иначе, даже из-за одного только сходства. Так пусть я буду если и не первым, кто скажет тебе это, то хотя бы скажу как можно раньше, насколько это может зависеть от меня.

— Разумеется, конечно, милорд… — пробормотал Мордред. Уже совершенно явно напряженный до предела.

— Ты не расскажешь мне про свой меч? — спросил я, внезапно меняя тему. — Говорят, он достался тебе каким-то особенным образом.

— Я нашел его в дольмене, — признался Мордред с понятной неловкостью.

— Как? — улыбнулся я. — Ты знал, где его искать?

— Я думал, что мне был знак. Я видел, как упала звезда.

— Упала звезда?

— Да, мой король. Я видел ее падение и слышал страшный грохот. И подумал, что должен пойти туда. Хотя…

— Было страшно.

— Чудовищно… Но все было как во сне. И все же я не осмелился пойти ночью, когда видел звезду. Я отправился туда на рассвете, надеясь, что не ошибся и не подвел богов. И на то, что не вмешиваюсь в их дела без всякого права. Я не знал, должен ли был…

— Я понимаю это чувство. Ты сказал «богов»? Тебя ведь воспитывали монахи?

— Верно. Но… — он снова попунцовел. — Столько разных предсказаний…

— Понимаю, — повторил я. — Продолжай.

— Я нашел в стороне от дороги разбитый дольмен. Камни раскрошились и обуглились. И там, среди обломков, я нашел его. Там не было никаких костей, только оружие. — Как в очень многих известных дольменах. — И только он был неповрежденным.

— Я могу взглянуть на него?

— Да, конечно… — Мордред потянулся за мечом, и вдруг его движения замедлились. Минуту назад мы говорили о возможности кровавых междоусобиц. А теперь я хочу взглянуть на его меч. Может быть, чтобы оставить его без оружия, по меньшей мере?

Мордред не был параноиком. Я намеренно слегка подталкивал его к паранойе. Чтобы посмотреть, что будет.

Мордред извлек меч из ножен и плавно и спокойно протянул его рукоятью вперед. Наши взгляды встретились, и его взгляд был сосредоточенным и серьезным, при всей своей отрешенности. Он допускал, что с «кровавыми междоусобицами» может быть покончено здесь и сейчас, если мне захочется. Но руки его не дрожали, и он целиком переложил решение на мою совесть. А я ведь знал, что мой собственный взгляд был при этом далеко не успокаивающим. Таким же дружелюбным, каким кот смотрит на канарейку.

Я взял меч в руки и неспешно перевел взгляд на него. Он был не в очень хорошем состоянии, но я видел его в состоянии и похуже… Стоп. Я видел его?..

Я зачарованно уставился на меч, почувствовав, что начисто потерял дар речи. И самым позорным образом нервно сглотнул, пытаясь восстановить самообладание и хоть какое-то душевное равновесие.

Однажды я извлек этот меч из могилы в Гластонбери. В двенадцатом веке. Из могилы Артура, как тогда считали, было ли это верно или нет.

Я осторожно выдохнул.

— Он хорошо сохранился, — проговорил я, чтобы хоть как-то оправдать свою реакцию.

— Да, — неуверенно ответил Мордред.

Игра в хладнокровие была начисто провалена, я почувствовал что по лбу течет холодный пот — да-да, тоже холодный! — но как-то это, знаете ли, уже не то… Терять было нечего, и я смахнул его тыльной стороной ладони.

Мордред следил за мной со сдержанным волнением.

— Но все-таки кое-что с ним стоило бы сделать, — сказал я. — Думаю, тебе стоит посоветоваться с Мерлином. Чтобы он был прочнее… И не подвел как-нибудь. — Я протянул меч обратно с улыбкой, которая дорого мне стоила.

Мордред взял меч, явно пораженный моей странной реакцией. О чем он подумает теперь? Что Мерлин сделает с его мечом напротив что-то скверное — к какой-то моей выгоде? Да будь оно все проклято! Я просто боюсь все испортить сам и действительно сделать из него Мордреда. И не то же ли это самое, что барахтаться в паутине? — Чем больше дергаешься, тем больше запутываешься. Я все-таки был слишком неосторожен. Я уже слишком хотел попасть домой. Хотел избавиться от этого мира, был он иллюзией или нет. Сбросить как что-то ненужное и тяготящее. Но я же не хотел, уходя, уничтожить его, все, что сделал, и всех, кто мне верил.

— Все в порядке, Мордред, — я почувствовал, что должен сказать правду. И чем она абсурдней и безумней, тем лучше. Тем дальше она от здравого смысла политики и манипуляций. В конце концов, мы оба насквозь абсурдны. Даже втроем, вместе с мечом. А сочтет меня сумасшедшим — тем более, ему легче будет меня подменить, раз уж случилась такая неприятность… — Просто я узнал его. Когда-то, очень давно, невероятно давно, этот меч принадлежал мне.

Давно — несколько сот лет… спустя.

Мордред издал невнятное восклицание и сделал порывистое движение, будто пытаясь отдать мне меч. Неважно, поверил бы он мне в другое время, но сейчас он оказался настроен на ту же волну — знаки, разбитые дольмены, все истории о нас, звучащие как нереальные сказки — что же тут неестественного? — это был просто резонанс, мгновенный эмоциональный порыв, импульс. А что-то внутри меня, шевельнувшись скользкими чешуйчатыми кольцами, холодно отметило, что это был правильный ход.

— Но тогда!..

— Нет, — сказал я твердо. — Теперь он должен принадлежать тебе. Это будет правильно. Прошу тебя, позови мою сестру Моргану. А с тобой мы еще обязательно увидимся позже. — Я улыбнулся ему уже куда теплее, почти оправившись от своего шока — в любом случае, держаться оставалось уже совсем чуть-чуть, раз он вот-вот выйдет за дверь. А там уже можно будет поддаться слабости и впасть в кому. Если захочется. Я все-таки чувствовал, что самый конец разговора все исправил, даже мое непредвиденное потрясение — будто все было именно ради него — странного обезоруживающего подъема и чувства заговора, в который посвящены пока только мы двое. — Я рад, что ты есть, Мордред. Добро пожаловать в Камелот!

Едва Мордред вышел, я все-таки решил осуществить свой план по впадению в кому. Сел наконец за стол и стукнулся лбом в столешницу, обхватив руками голову, будто выстроив баррикаду — ничего больше не видеть и не слышать.

Но как открылась дверь, я услышал, хотя сил отреагировать на это сразу все же не хватило. Только через секунду я поднял голову и вымученно улыбнулся вошедшей Линор.

— Ого, — сказала она. — Выглядишь белее отложений мелового периода!

— Иногда у меня бывает ощущение, что было бы разумней давно перерезать себе горло, — и снова стукнулся лбом в столешницу. Но только на мгновение, и опять вынырнул, отдуваясь, из-за своей баррикады. — Ничего не имеет значения! Все происходит просто так, и никому ничего на самом деле не нужно! Все прочее — мгновенная иллюзия!

— Собираешься перейти в буддизм?

— Или разрушить вселенную — в конечном счете это одно и то же.

— Уже есть план?

— Есть пара идей… Вы видели меч Мордреда?

Линор пожала плечами — теперь он присела на краешек стола, как я недавно.

— Конечно. Меч как меч. Старый, но крепкий.

— Не так давно Мерлин… о господи… не так давно отец спрашивал меня, похож ли Экскалибур на то, что когда-то, в царствование Генриха Второго, откопали в Гластонбери. Нет, это было совсем не то! И вот теперь я вижу то самое — как тебе это?

— Может, просто похож? У тебя сейчас явно не лучшее нервное состояние.

— Линор, я держал его в руках! Тогда и сейчас, только что!

Линор тихо вздохнула.

— Конечно, мы сейчас наедине, но все-таки тебе не стоило бы так называть нас вслух. Особенно когда твои нервы так на пределе. В другое время я не стала бы напоминать.

— Хочу и буду.

— Но хотя бы сделать вид, что мы соблюдаем правила? Ты плохо себя контролируешь.

— Нет и не может быть никаких правил.

— Эрвин, перестань сходить с ума.

— Вот, спасибо, так уже легче.

— Можешь не притворяться, я знаю, что когда это имеет значение, ты всегда прислушиваешься к голосу разума.

— Если только не теряю чувства, что вообще хоть что-то имеет значение.

— Как ты обожаешь все закольцовывать в порочный круг.

— Змея кусает хвост. Это символ времени.

— А если она вдруг перестанет маяться дурью?

— Или если совсем отгрызет себе хвост — тогда кольцо разомкнется? И вечность сгинет?

— Ты ведь хотел поговорить не об этом?

— Наверное, нет. Вот только какого лешего меня занесло в короли? Теперь я боюсь любой ошибки.

— Это может быть ценной психотерапией.

— Что?..

— Так ты ни на минуту не сможешь забыть об ответственности.

— Прелесть какая… Вообще-то я хотел предупредить, что в любой момент могу слететь с катушек.

— И сколько ты уже угрожаешь и угрожаешь?

— Линор, я серьезно. Когда это случится, может быть уже совсем не до шуток.

— Что тебя так расстроило в этом мече? Ты же знаешь, откуда он взялся, всего лишь из твоей же головы.

— Как весь этот мир, да? И он все еще может быть реальным?

— Меч же был реальным когда-то. И он просто существует и здесь. Это может быть как раз не иллюзией, а чем-то, что роднит этот мир с нашим.

— Как и лежавшие рядом с ним кости.

— Ну, в конце концов, так уж устроен мир…

— Я его боюсь и ненавижу. Всей душой. У меня приступ танатофобии. Я повсюду вижу мертвецов и ощущаю себя в загробном царстве. Они меня окружают и душат, все они мертвы, даже те, что еще говорят и ходят.

— Но послушай, в этом же нет ничего необычного! Это бывает со всеми нами! Это естественно!..

— Я и не говорю, что неестественно. Естественно, как все наши сумасшествия. Как ощущение в палеонтологическом музее — что вот этой кости уже черт знает сколько лет, а она выглядит такой свеженькой! А если встать в глубокий раскоп и поглядеть вверх на пласты земли с бесконечными отложениями мертвецов — ты прекрасно знаешь, что это всего лишь картина твоего настоящего будущего. От которого тебе никуда не деться. Потому что оно уже существует. Что такое жизнь? Мы всего лишь участвуем в «землеобразовании». Прости. Мне просто надо выговориться, иначе я точно взорвусь. Мне просто до чертиков плохо.

— Ты просто устал.

— Да.

— И просто только что сдался.

— Что???

— Когда решил «не верить нам, но поверить в нас». Это было слишком много. Но это пройдет.

Она соскочила со стола, обошла его кругом и обняла меня. Я непроизвольно съежился.

— Все пройдет, — повторила она. — Все хорошо. Это надо просто переварить и привыкнуть к этому. Убедиться, что все в порядке. А тебе все подворачиваются Мордреды и знакомые мечи. Если тебя это успокоит, любой другой на твоем месте давно бы уже спятил всерьез, а ты только ворчишь. Ну и ворчи, пожалуйста! Просто мы тоже в тебя верим! А что касается Мордреда и Гластонбери… Пусть он похож на тебя, а его меч похож на тот самый, разве там были его кости? Я помню, что читала о том случае, что кости якобы принадлежали гиганту. Может, свидетели преувеличили — тебе лучше знать. Но по-моему, ни Мордред, ни ты на «гигантов» не тянете. Самый банальный средний рост, до шести футов все дюйма три не хватит!

И это банальное замечание меня действительно рассмешило.

— Правда, хотя по этим временам это и немало, в любом случае, кости были совсем другими! Даже если не отменять того, что у каждого из нас, несомненно, есть кости. Но не те же самые!

«Там не было никаких костей», — вспомнил я слова Мордреда о «разоренном» им дольмене.

— Вот и отлично! Стеклышки в калейдоскопе — всегда меняются, и ничего не предопределено. Никогда не знаешь, что именно и что значит.

Я вздохнул.

— А вот теперь самое веселое. Кажется, я ведь уже дал Моргейзе и Лоту понять, что вижу своего преемника в Гарете. Хотя ждать, когда он вырастет… — я скептически покачал головой.

— Тебя так беспокоит, что ты пообещал Моргейзе? — как-то вкрадчиво поинтересовалась Линор.

— Она беспокоит меня хотя бы потому, что я подозреваю, на что она может быть способна. А Мордреду будет не настолько все равно, что тут происходит, как мне.

— Можно подумать, что тебе все равно.

— Мне не сидеть тут до конца жизни. Если не фактически, то по моим планам.

Хотя еще не так давно это казалось мне не плохой мыслью. Но это «не так давно» было так давно…

— Все проблемы ты за него все равно не решишь. И за Моргейзу тоже.

— Но хотя бы те, что сам натворил.

— У тебя мания величия! Вот поэтому ты и король. Думаешь, у Мордреда был бы хотя бы шанс занять трон в перспективе, не будь тут тебя? Тут уже кто-то другой был бы королем — в итоге всех Божьих судов, и со священным мечом, кто точно и не думал бы с ним делиться, будь он там похож на кого угодно. Гражданская война — это то, что могло бы случиться при самом оптимистичном исходе. А скорее всего — вообще бы ничего не было. Почему он отправился в Камелот? Потому что услышал о тебе. А не будь этого — может, до конца жизни остался бы в Корнуолле. Если бы повезло, может прославился бы там, как какой-нибудь локальный герой…

— Угу — dux bellorum на весь Корнуолл, или даже Уэльс — как было в некоторых версиях.

— Ну и? И кто сказал, что Моргейзе не повезло? Она переживала из-за того, что Гарет может показаться Константину опасным соперником? Теперь у Константина есть другой кандидат.

— Но после того, как я их обнадежил…

— Давай, переживай, что разбил яйца, пока готовил яичницу!

Я фыркнул.

— Черт! Все равно это все паршиво!

— Ты же не обещал им, что обязательно умрешь в ближайшее время?

— Э… нет.

— И не обещал, что не станешь обзаводиться потомством. Правильно?

— В общем… да.

— Так что переживут и Мордреда. А вот под каким соусом мы его подадим, еще разберемся.

— С яблочком раздора в зубах… Я уже намекнул ему, что мы можем быть братьями.

— Что, так сразу?

— А чего зря время терять?

— Братьями или близнецами?

— Не уточнял.

— Хоть тут слава богу…

— Что — страшно?

Линор посмотрела на меня долгим взглядом, иронично прищурившись.

— Знаешь, что, Артур… ты все-таки дракон!

— Покажи-ка мне замок! — попросил я, отсмеявшись. — Что вы тут понастроили без нас?

— Оказывается, нового на самом деле совсем немного! — почему-то это меня очень радовало.

— По-настоящему нового, да. Просто все упорядочено, осмыслено, подновлено, там, где нужно, расчищено. Ты же знаешь, отец в этом гений. Наладить любой механизм так, чтобы он работал как часы. У меня так получается только с настоящими механизмами, — засмеялась Линор.

— И к тому же, когда вам всерьез было заниматься этими пустяками, если «Янус» наконец в деле?

Пока мы обходили замок, двор, службы и окрестности, я радостно помахивал и улыбался всем встречным, даже замеченному издали Мордреду — без всякой задней мысли.

— Пока еще не совсем.

— Слышал. На сорок процентов. И раз вы знаете это, оставаясь на месте, вы можете работать с ним дистанционно. Просто отлично! Но как я понимаю, будет неплохо, если скоро мы начнем все-таки выезжать к нему поближе. Всего отсюда не сделать.

— Да… э… мы… — неуверенно протянула Линор.

— Не беспокойся, я не форсирую события, и не собираюсь сам туда мчаться. На этот раз я говорил не о себе, хотя и сказал «мы». Просто на этот раз я не сделал противопоставления.

Линор глубоко облегченно вздохнула.

— Если бы ты знал, как отрадно это слышать! Про противопоставление. Хоть мне и жаль, что оно вообще когда-то было.

— Ты слышишь!

Все-таки я почувствовал, что могу сбежать отсюда в любой момент. Так что мы с Линор принялись уже совершенно спокойно рассказывать друг другу подробности недавних приключений, здесь, на месте, или на северо-востоке, что было уже куда приятней, чем по радио и куда понятнее, и куда смешнее, чем казалось на месте. Мир восстановил свою цельность.

И в тот же и в последующие дни мы взялись за Мордреда всерьез. Неважно. насколько это могло понравиться или не понравиться нашим уже старым и заслуженным друзьям. Я ведь честно предупреждал, что Мордреда могли использовать? Именно это мы и сделали. Неужели кому-то мог остаться непонятным мой коварный мотив — получить возможность бывать одновременно в двух местах, если не для друзей, то для врагов? Мы все по очереди натаскивали его на самые подлые военные хитрости, касалось ли это обращения с привычным оружием или стратегии и тактики неважно каких времен, лишь бы они могли тут как-то пригодиться — ему ведь следовало заменить меня, не слишком обычное явление для этого мира, так что и Мордреду ни к чему было оставаться обычным, в данном случае это выглядело бы только естественным. Мерлин, Нимье и Моргана внушали ему и основы политологии и экономики, чтобы он не забывал заставлять работать как часы любые механизмы, даже не бывшие механизмами. Конечно, масса всего выветрится у него из головы, но что-то после такой интенсивной обработки еще как останется.

И у него совершенно не оставалось времени на то, чтобы заняться чем-то другим, мы перебрасывали его друг другу будто мяч — не война, так музыка, не политика, так архитектура. В то же время позаботившись немного и о том, чтобы он не чересчур походил на меня преждевременно. Похоже, как и у меня, у него было некоторое тяготение к черному цвету, возможно, вполне естественное подсознательное стремление спрятаться при столь повышенном внимании. Но не тотальное. При отсутствии стремления к красному, скорее всего сознательном, так как это уже слишком бы выделяло, намекая на агрессию и амбиции. Тут пока было достаточно одного Красного дракона и Линор немного поработала над его стилем, так что Мордред вполне искренне полюбил спокойный зеленый цвет. Как мы подшучивали, теперь нас мог бы перепутать только дальтоник — зато тот уж, со всей уверенностью и «положа руку на сердце»! Это действительно была своеобразная и намеренная шутка.

У Мордреда не хватало времени, чтобы перевести дух и оглядеться, и все-таки способность думать у него еще не атрофировалась, однажды он не выдержал и спросил:

— Ты и правда хочешь, чтобы я был твоей тенью? — В этом вопросе было что-то обреченно-унылое. Вряд ли это самая лучшая мысль на свете — быть чьей угодно тенью.

Я пристально посмотрел на него и, слегка подмигнув, усмехнулся:

— Однажды, Мордред, ты поймешь, что это я — только твоя тень.

Он ушел в полном потрясении, а я остался этим доволен. И одновременно — глубоко и неприятно раздосадован. Ведь и меня едва ли радовала мысль быть чьей-то тенью. Но признать это может только «не тень» — верно? Люблю парадоксы. Разве в них есть что-то «обреченно-унылое» и правильное? Тем и лучше, чем меньше «правильного» — неизбежно приводящего к неизменным «предсказанным» результатам…

Но может быть, это всего лишь самообман. И все куда проще, примитивней и предсказуемей. Стена не станет играть с тобой в прятки и философские смыслы, если ты вдруг внезапно и «непредсказуемо» решишь шагнуть вперед и удариться в нее головой, посчитав это интересным маневром. А в случаях с зеркалами никогда нет уверенности, есть ли еще впереди пространство, или это только иллюзия.

XVII. «Князь мира сего»

— Артур? Я могу говорить с тобой откровенно… милорд? — Бедвир неуверенно окликнул меня на галерее над садом, куда я выбрался ненадолго подумать в одиночестве — но не в замкнутом пространстве. Рядом крутился гуттаперчевый Кабал — живой, прыгучий, упругий теннисный мяч очень странной для мяча формы.

— Ну конечно, можешь, — милостиво, но довольно рассеянно разрешил я.

Я сел на нагретый солнцем парапет, спиной к саду, и взглядом предложил Бедвиру сделать то же самое, но он только застыл рядом, придерживаясь необходимой дистанции.

Я мог бы напомнить ему, что он саксонский принц, но не стал этого делать. Может быть, он это отлично помнил — в том смысле, что в дистанции была своя враждебность, в ответ на мою холодноватую рассеянность.

— Это касается Мордреда, — он посмотрел на меня вопросительно, будто спрашивая, может ли он продолжать.

— Да? — кивнул я.

— Мм… что он такое? — спросил Бедвир.

От самого его тона мои брови рефлекторно подскочили вверх.

— Может, правильнее было бы спросить «кто»? — заметил я еще холоднее.

Бедвир хмуро промолчал. Что ж, собственно, в этом и состоял вопрос — что или кто? И вопрос был неизбежный. Я ведь и сам задумывался о такой версии как «доппельгангеры». С нашими колдунами все возможно. Бедвир, между тем, выглядел очень мрачным и подавленным, почти тоскливо.

— Тебя что-то так сильно беспокоит? — смягчился я. — Все в порядке, Бедвир, ты можешь говорить и спрашивать о чем угодно, это не вызовет у меня гнева и едва ли расстроит. Может быть, напротив, давно пришла пора хоть что-то объяснить, но это бывает непросто, когда знаешь, что тебя могут не понять. Ты, по крайней мере, хочешь меня выслушать, не так ли? Уж одному-то другу я, надеюсь, сумею что-то объяснить по-человечески.

Бедвир едва заметно кивнул. В этом кивке было едва заметное облегчение.

— Прости, милорд, но я не знаю, не понимаю, что делают колдуны, что тебя окружают.

Я улыбнулся и понимающе кивнул в ответ.

— А, ты все же думаешь, что это какое-то колдовство. И что, может быть, я сам околдован, и что-то, что происходит, творится мне и всем во вред. Но ты, как и прочие, не уверен, ведь обычно Мерлин приносил благо, и я сам — одно из них. Верно?

Бедвир уныло кивнул, уже не намеком на кивок.

— Нет. Я не околдован. И скажу тебе, что Мордред, поразил меня просто тем, что он есть, тем, что он жив. Потому что… тебя интересует, кто он такой. Как немало кого интересовало, кто и ты сам. Я думаю, что он мой брат. Потому что я знаю, что он должен был быть. И он был когда-то потерян.

— Как и ты?

— Как и я.

— А ты…

— Да?

— Ты говорил о феях в полых холмах…

— Говорил.

— Я думал, ты шутил…

Шорох ветра, скользящего по камню и ветвям, усилился. В это мире столько всего настоящего, осязаемого, и в то же время — нет. Несмотря на весь это ворох очевидных ощущений.

— Отчасти.

В глазах Бедвира зрел испуг. Я знал, следующим его вопросом стало бы: «ты настоящий?»

Конечно, нет. Но зачем же так сразу и наотмашь?

— Нас просто двое, — сказал я буднично. — Так было с самого начала. Нас всегда было двое. Это было скрыто потому, что с нами могло случиться то, что случилось — кто-то мог пропасть или погибнуть, и тогда второй заменил бы первого. Но пропали оба. В конце концов, Мерлин нашел меня. А Мордреда отыскать не смог.

— Может быть, потому, что он жил среди монахов?

— Может быть. Кто знает. Но, в конце концов — он тоже принц — будет скверно, если ему придется жить в безвестии и неподобающе его происхождению. Ему нужно многому научиться.

— Но он так похож на тебя!..

— Что делать, если мы братья?

Бедвир продолжал пристально смотреть на меня.

— Но были свидетели твоего рождения, родился только один ребенок!..

Разве я уже говорил, что мы близнецы? Хотя, все шло к этому достаточно очевидно.

Я усмехнулся:

— Знаешь, Бедвир, сам я очень мало об этом помню! Но много ли знают свидетели? Обычный отвод глаз. Чтобы обезопасить хотя бы одного из нас. С нами было связано много пророчеств. Это всегда таило в себе угрозу.

— И Мордред знает об этом?

— Отчасти. — Я отвернулся и посмотрел в сад. — Ему мы тоже все открываем не сразу. Для него ведь это тоже удар. Не только для всех вокруг. А это, наверное, и правда очень тревожит — то, как мы похожи, при том, что никто не знал, что нас должно быть двое, и не ожидал этого. Теперь у всех двоится в глазах. Поверь, у меня самого тоже.

Бедвир несколько успокоенно усмехнулся вместе со мной.

— Значит, никакой магии?

— Совершенно.

— Но ты говорил о феях…

— Верно. Помнишь, когда-то ты говорил еще, что существует, возможно, посвящение какому-то богу?

Бедвир взволнованно нахмурился.

— Какому?..

— Если я скажу сейчас, едва ли тебе это что-то объяснит. Но я готовился не совсем к тому, чем занят теперь.

Мгновение, другое, третье… В глазах Бедвира отразился понимающий ужас.

— Ты хочешь покинуть нас?..

— Нет, — солгал я. Отчасти, разумеется, солгал. Совсем — это было бы неизящно, да и мотивов и чувств, которыми мы руководствуемся, всегда больше какого-то одного. — Но так может случиться. Так вышло.

— Нет!.. — буквально взорвался Бедвир. — Это невозможно! То, что было сделано — это сделал ты! Люди верят тебе, а не Мордреду!

— Со смертью не спорят, Бедвир! — парировал я резко, обрывая все его возможные возражения. Мне вдруг захотелось оборвать все разом. Хотя вот уж с кем всегда было бы неплохо поспорить, так это со смертью…

Бедвир пошатнулся, чуть отпрянув. Никогда не видел у него таких огромных глаз. А ведь сколько мне уже удавалось его поражать.

— Нет, ты же не хочешь сказать!..

— Это просто может случиться, Бедвир! Я знаю, что это слишком много для любой веры — люди уже истратили ее на меня слишком много! И едва ли это можно повторить! Никакая вера не выдержит такого испытания дважды! Но Мордред еще может вам пригодиться. Я надеюсь на это!

— Но что он сделал?! Не он извлек меч из камня на глазах у друзей и врагов, не он выиграл войну, не он победил дракона. И ты хочешь сказать, что он может заменить тебя? Почему?!.. — В этом «почему» было столько отчаяния, что, похоже, это значило, что он нашел ответ. Правильный. Преждевременно — но это всегда было бы «преждевременно». Рушивший его мир и его веру. — Потому что это он настоящий Артур, верно? — спросил он потерянно. — Поэтому ты отказывался достать меч сразу. Поэтому назвался другим именем. Может быть, оно было правильным? Настоящим? Эрик, плата за кровь, возмещение утраченной жизни? Ты должен был появиться, если бы Артур не был найден! И то, насколько вы все были странны… Ты не настоящий! Ты только волшебное существо! — «Только волшебное существо» — и я обещал, что его слова меня не расстроят? оставалось только держать марку. Кабал неуверенно тявкнул. Я крепко ухватил его за шею, чтобы он не мешал. Кабал, кажется, захрипел, и я ослабил хватку. — И может быть, ты не имеешь права на корону, а мы — не имеем права на такого короля?! Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой?!.. — Бедвир уже почти кричал.

Ничего… — подумал я, хотя его слова во мне самом вызывали настоящую бурю. — Даже если его кто-то услышит — пусть, будет проще со всем этим порвать и убраться отсюда. Это закономерно не могло кончиться хорошо. Это и правда было слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Но как будто «правда» бывает лучше и легче и не приносит разочарований. Еще как приносит!

— А то, что делали вы все, — проговорил я негромко, но жестко, — тоже было слишком хорошо, чтобы быть правдой?

Бедвир остановился, еще не понимая, о чем я, недоумевающе моргая — его мысли неслись вскачь, но какой-то краешек сознания пытался уследить за мной, за тем, о чем я говорил.

— Вы хотели, чтобы я появился! Вы сражались за то, чтобы появился верховный король, вы сражались со мной в этой войне, и вы ее выиграли — вы все! Если мне придется уйти, я оставлю тут вместо себя не только Мордреда, а вас всех, откованных как отличный меч, из самого лучшего материала! Ты думаешь, про «Круглый Стол» я тоже говорил когда-то просто так? Вы все теперь «волшебные существа»! Как тебе такое, Бедвир? Я еще не знаю сам, выйдет ли какой-то толк из Мордреда! Но из вас-то всех — выйдет?!

— Артур… — выдохнул Бедвир просто с тоской глядя мне в глаза. Почему-то снизу вверх. Не то, чтобы он был ниже меня, но он же, кажется, стоял? Оказывается, я уже бессознательно поднялся, испепеляя его взглядом. — Я не хочу, чтобы ты оставлял нас… пожалуйста!.. Ведь нельзя было сделать все это, чтобы потом бросить и отказаться! Ты единственный настоящий Артур! Другого быть не может! Я не верю, что это был не ты! Это всегда был ты! Вот и сейчас, ты просто ничего не отрицаешь. Мало ли, что я сказал? Это говорил мой страх! Каким бы именем ты ни назвался, разве Мордред назвался Артуром? Разве он похож на тебя хоть чем-то кроме внешности? Может быть, вы сами не знаете теперь, кто из вас настоящий? Но это ты! Так сказали звезды, так сказала судьба, так говорила война, и так говорит мое сердце! Если ты сомневаешься сам, прости мое мгновенное сомнение! Я даже представить не могу, как оно должно было тебя ранить!.. Но это лишь оттого, что я не хочу сомневаться! И мне не нужен другой король! Кроме тебя!

«Трещина пролегла», — подумал я, глядя на него и ощущая странное упрямство, будто хотел бы доказать ему то, от чего он отказывался. — «Ее все равно не заклеить. Как бы ты теперь ни старался. И это к лучшему…»

Но жизнь каждый день приносит новые трещины. Это просто энтропия. Никуда от нее не деться. Каждый миг жизнь угасает. Но все еще продолжается, и появляется новая. Не следует сожалеть о разбитом. Или появится что-то новое, чего не стоит упускать и терять, думая только об ушедшем, или сам последуешь за разбитым вслед, и сожалеть станет некому.

— Прости, Бедвир. Я сделаю все, что смогу. Может быть… — я резко остановился, ощутив, что от этих последних слов, от самого неожиданного порыва, который я вдруг не смог сдержать, по моей коже поползли ледяные мурашки. Неужели я в самом деле не смогу их бросить? Просто не смогу?

И что тогда — «только смерть освободит меня»?..

Пристально глядя на меня, Бедвир вдруг вздрогнул и чуть отступил.

— Ты так побледнел. Как будто тебе только что было откровение. Останься с нами!

Вот теперь пришел мой черед вздрогнуть…

Ну что, баньши, закричишь или засмеешься?

Кабал тоненько вопросительно заскулил.

Гавейн, весело насвистывая, ввалился в комнату, и бросил на стол передо мной не обремененный завязками и целыми печатями пергаментный свиток.

— От Леодегранса! Он собирается быть здесь через пару дней, похоже, он бесспорно и окончательно намерен повенчать вас с Гвенивер прямо в старый добрый праздник Лугнасад!

— А… — я уставился на свиток все еще немного в ступоре.

— Разумеется, я обещал гонцу, что немедленно вручу тебе это лично. Но тебя же не беспокоит, что я вскрыл и прочел это заранее?

Я пожал плечами:

— Нет, нисколько, разумеется… — Эх, когда я последний раз получал в Камелоте письмо от Леодегранса, с него обильно сыпалась крошка от высохшей крови. А теперь послание казалось ароматным, будто его если не надушили и не везли в сумке, полной лаванды, то старательно окурили чем-то благостным.

— Он еще пишет, — продолжал Гавейн, по-хозяйски усевшись на стол — кажется, это было нашей общей любимой чертой, — что скотты немного шалят на севере. Ты еще помнишь обещание тому парню по имени Бриде? Помочь ему со скоттами?

— Помню.

— Будем что-нибудь делать, или уже достаточно?

— Думаю, что стоит выслать туда кого-нибудь разобраться на месте. По-моему, для Мордреда это может быть отличным первым опытом. Отправим его вместе с Бедвиром, и посмотрим, сможет ли он что-нибудь сделать.

Гавейн благодушно склонил голову, кивая.

— Знаешь, пожалуй, я и сам бы с удовольствием съездил напоследок.

— Правда? — приятно удивился я.

— Ну конечно, правда. Когда еще удастся? И не по морю — для разнообразия!

— А правда, почему бы нет!.. Давай! Все равно до полного восстановления станции еще далеко.

— И Галахад тоже!

— Ты уже успел его спросить?

— Ага. По дороге.

— Ого. Отлично! Надеюсь, остальные не против?

— Пока нет.

— Хорошо.

— О кей, — Гавейн сцапал со стола свиток и двинулся к выходу.

— Эй! — позвал я ошарашенно.

— Что? — Он недоуменно обернулся.

— А письмо-то оставь!

— Да пожалуйста! Я думал, оно тебе не нужно!

— Ну конечно! Там, можно сказать, решается моя семейная жизнь!

Гавейн расхохотался и вернул мне свиток.

Я сверился с маленьким самодельным календариком на клочке пергамента. Мы вернулись в Камелот двадцать второго июля. Сейчас было двадцать девятое. Прошла только неделя. А будто целый год. И кто-то уже соскучился настолько, что готов был снова рвануть на Север за приключениями. А может и не соскучился. Просто, раз уж так высоки шансы наконец вернуться домой — отчего бы не развеяться спокойно напоследок, уже не думая о том, что это может быть навсегда. Как драматично все это выглядело совсем недавно, не правда ли? Ужасно утомительно. Но теперь все не так… И по-настоящему серьезных проблем уже нет, и… я задумчиво посмотрел на свиток. Кажется, меня угнетало это намерение Леодегранса прибыть сюда с Гвенивер в ближайшие дни. Будь все позже хотя бы на месяц — уже спокойней можно было бы отвертеться. Но Лугнасад — конечно, это же такой замечательный праздник — праздник созревания зерна и будущего урожая. Разве можно было забыть, что «осень — пора свадеб» здесь начинается раньше? Хотя тут практически нет такого понятия как осень — есть зима и лето. Если раньше… — а куда там раньше? А вот согласие Леодегрансу я ведь дал, как-то не чувствуя, насколько это может быть серьезно? Или не чувствуя, насколько может быть несерьезно… Подсознательно я был уверен, что останусь тут?

Гавейн уже ушел, и я беспрепятственно выскочил из-за заваленного пергаментами стола, забегав по комнате. Нет! Какой смысл! Это совершенно невозможно! Но теперь обидеть их отказом? Сбежать на Север? Нет. Мордерд должен оказаться там без меня. Не должно быть никакого «отвлекающего двойника» — и уж что там у них получится, то получится. А что получится здесь? Может быть, удастся как-то оставить брак фиктивным какое-то время, даже если он будет заключен? Гвенивер ведь, в сущности — еще маленькая девочка. Вряд ли она будет против. а там — мало ли что случится. И я решил — снова — не придавать этому большого значения. Тем более, кажется, никого другого это тоже совершенно не волновало.

— Ланселот, а ты как? Остаешься? Надеюсь, хотя бы тебе уже хватило Малой Британии?!

Ланселот засмеялся.

— Да уж, пожалуй, по горло!..

— Ну и слава богу! — вздохнул я. — А то все задумали сбежать напоследок! Хорошо! А то помню я твои идеи — что в этот мир оказалось так легко вжиться и почти позабыть свое настоящее время…

Гамлет посмотрел на меня странно застывшим взором. «Гамлет», — подумал я. А я вдруг снова начал мысленно называть его Ланселотом. Впрочем, какая разница? Просто теперь это не имеет такого уж значения. И не означает никакой власти этого мира над нами. Забавно, что это когда-то показалось ему таким имеющим значение. Или не показалось. В конце концов, разве он не был единственным, кто совершил свое путешествие в полном одиночестве? И мы до сих пор не знали всего, что там было. Рассказывал ли он обо всем? А мы ведь все и всегда ходим по грани, едва отделяющей нас от безумия. Не только я. Не стоило бы об этом забывать.

Гавейн и Галахад тоже совершали часть пути в одиночку — но мы двигались все время на сближение, разными путями, но к одной точке. А Ланселот — переправился через пролив, и тот пролив произвел на него впечатление реки, отделяющей царство живых от царства мертвых — путь только в один конец, даже если кажется, что возвращаешься. Что-то в нас, не имеющее отношения к этому миру — не может преодолеть «бегущую воду»? В любом случае — кто входит в одну реку дважды? «В одну реку мы входим и не входим» — это уже другая река и другие мы.

— Не стоит, — сказал я серьезно, уже без всякого намека на шутку. — Верно. Я до сих пор поражаюсь, как ты проделал ту поездку в одиночестве. Пожалуй, даже представить толком не могу.

— Страшновато, — кивнул Гамлет, немного расслабившись. Не сразу, это явно далось ему не так уж легко. — Но кажется, тогда я не сознавал этого, как сейчас. Сейчас страшновато вспоминать собственные мысли — как чуть не переродился во что-то иное.

Я слегка улыбнулся и хлопнул его по плечу.

— Понимаю.

— Как будто временами это вовсе был не я.

— Ну, когда-нибудь ты будешь вспоминать это как отличное приключение!

Гамлет мягко, но нервно улыбнулся.

— Когда мы вернемся.

— Именно. Да и представляю я твою поездочку вместе с Галахадом, если бы ты задумал туда прокатиться! Хорошо, если хоть кто-то из вас вернется назад.

Наконец Ланселот засмеялся без всякого напряжения.

— Да. Вполне достаточно… Тем более, скоро, может быть, нужно будет отправиться совсем в другую сторону — за зеленое Ирландское море!

— Совершенно верно. Я-то пока этого не смогу. А если колдуны отправятся не полным составом, их обязательно надо будет кому-нибудь сопровождать. На этот-то раз.

Ланселот усмехнулся, и совсем уже с удовольствием оперся на парапет башни, скользя по окрестностям беспечным и беспечальным взглядом ничем не привязанного к ним человека.

— Зато теперь уже приходят мысли о том, какой это был замечательный эксперимент! Когда еще побываешь в сказке — со всеми легендами скопом и одновременно?!

— Да уж, правда что, — механически улыбнулся я.

Сборы компании, отбывающей на Север, как будто прошли мимо меня. Вот и прекрасно. Олаф и Фризиан обещали присмотреть за Мордредом и, кажется, пока он не причинял никому проблем. Тем более хорошо, что он наконец перестал быть моей «тенью», находящейся слишком близко для самостоятельного существования. А мы, отчасти вняв письму Леодегранса, начали готовиться к приему целой прорвы гостей, так как стало ясно, что к празднику сюда намеревается прибыть не только Леодегранс, но практически вся компания, что собралась в Лондоне к Белтейну. Осознали мы это несколько поздно — за пару дней до праздника. Но зато и беспокоились заранее чуть меньше, чем могли бы. Основное осознание пришло с приездом в тот же день гонцов от Кадора и Лота, с вестями об их прибытии в самое ближайшее время.

Я вломился в комнату Мерлина без всякого предупреждения и практически на полном ходу.

Мерлин подскочил от неожиданности и нажал на кнопку внутри предмета, очень похожего на старый резной ларец. Трехмерная цветная проекция, висящая воздухе, тут же погасла.

— Не запираешь дверь? — спросил я рассеянно.

— Да как-то нужды не было… — проворчал Мерлин. — Обычно никто не входит так запросто.

— Ага! Отвык, пока я был на Севере?

— И в сущности — ну и что?! Только поддержало бы дурную колдовскую репутацию.

— Действительно. Так вот! По-поводу письма Леодегранса… — Я наконец аккуратно прикрыл за собой дверь. — Кстати, как оно? — я кивнул на ларец.

Отец понял, что я спрашиваю не о письме, несмотря на зачин в перемене темы.

— Сорок пять.

— Отлично. Знаешь, пожалуй, чтобы не устраивать тут серьезных гражданских войн, я действительно все-таки женюсь.

— Хорошо, — рассеянно кивнул он.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Ну, ты же, судя по всему, знаешь, что делаешь?

— Конечно… и в конце концов, не в этом мире это абсолютно ничего не будет значить. Пустая формальность. Как и коронация.

Отец посмотрел на меня укоризненно и насмешливо прищурившись, понимая, что я ехидничаю.

— Вот именно.

— И все-таки, я хотел бы объяснить, зачем это делаю. Для того же, для чего обычно идут на такой политический шаг. Чтобы между мной и Кадором с Лотом была преграда, и они понимали, что могут не быть ближайшими наследниками. И когда они привыкнут к этой мысли, Мордреду, когда-нибудь, будет легче занять свое место.

— Возможно.

— И что же? — нахмурился я. — Никаких возражений?

— А почему у меня должны быть возражения? Разумный политический шаг, ничего больше. Ты же не задумываешь ничего безумного. Зачем же я буду тебе мешать?

— Что-то тут не так… — заметил я с подозрением.

— Сорок пять процентов — это еще очень мало. Мощность потихоньку восстанавливается, но когда восстановится полностью — сказать трудно. Мы не сбежим отсюда через неделю-другую.

— Разумеется. Понимаю.

— И если ты считаешь, что это полезно с политической точки зрения, значит — полезно. Пока у нас тут, кажется, все идет хорошо. Все твои авантюры, похоже, работают.

— Гм…

— У тебя есть какие-то сомнения?

— Да. У меня есть сомнения. Политика политикой, но есть же в этом и что-то личное.

— Гвенивер ведь принцесса?

— Да.

— Значит, в любом случае, только политика ей и светила.

— Как-то это все же все… — меня поразило его кажущееся равнодушие. Или настоящее?

— Боишься потерять свою свободу? — усмехнулся отец.

— Да вообще-то уже потерял — как только вытащил этот меч.

— Значит, терять вроде бы нечего. Просто не относись сам к этому слишком серьезно. Наверное, в этом все дело.

— Да, наверное. И кстати, как думаешь, как к этому отнесутся другие?

— То есть — наши коллеги?

— Ну конечно, о ком же я еще могу спрашивать?

— Почему бы не спросить их самих?

— Потому что — затем я и спрашиваю тебя — чтобы не спрашивать их.

— Или потому что их мнение не имеет значения? Что тебя все-таки беспокоит?

— Не знаю.

Отец пожал плечами.

— Пока не вижу в происходящем ничего драматичного. Королевство, война — и вдруг какая-то свадьба. Ну и что? Все взрослые люди.

— Наверное, действительно, ничего особенного. Просто рутина. В конце концов, я не пытаюсь пристукнуть Лота и жениться на Моргейзе! Вот это — было бы уже не очень хорошо, правда?

— Но ты же не имеешь в виду, что хочешь это сделать?

— Нет, не имею. — Я слегка задумался. — И знаешь, что еще мне кажется? Теперь, когда я понимаю, как и откуда тут взялась такая Моргейза, я как будто вообще потерял к ней интерес. По крайней мере, его львиную долю. Теперь я лучше сознаю, что она совсем другой человек, смесь самых разных фантазий, догадок, домыслов, и совершенно непредсказуемо — на что она похожа на самом деле. И если она такова потому, что я связывал ее с опасностью, тем более она действительно может оказаться угрозой. Теперь мне хочется помягче отодвинуть ее подальше от власти. Просто на всякий случай.

— Я тебя очень даже понимаю, — кивнул отец.

Я выдохнул. По-прежнему чувствуя неуверенность и неудовлетворенность, и глухое раздражение.

— Хорошо. Значит, кажется, с этим мы разобрались. С мотивами и опасениями. Продолжаем вести себя разумно и пытаться не разрушить тут больше, чем это может быть неизбежно…

Мерлин продолжал, задумавшись, пристально смотреть на ларец. Я покачал головой, вышел, и снова плотно закрыл за собой дверь.

Мерлин был больше занят уже не этим миром, а совсем другим. А этот — полностью оставил мне.

Наутро мы распрощались с быстро и непринужденно собравшимся небольшим войском — скорее, оперативным, очень подвижным отрядом. Который должен был достаточно быстро вернуться снова — серьезных трудностей, которые могли бы его задержать, никаких не предвиделось. В любом случае, мы ведь будем держать связь, и вовремя узнаем обо всех неожиданностях. Всерьез мы будто вовсе и не прощались, это было очень легкое расставание.

Я уже упоминал, что Мордред не тяготел к красному цвету, хотя когда-то по наущению и настоянию Мерлина он и встречал нас в красном плаще. Именно затем, чтобы быть замеченным и вызвать сравнения, что в целом его только угнетало. И несмотря на то, что, может быть, было бы тактически выгодно, чтобы кто-то принял его за меня, к его облегчению, никто не пытался снова вдохновить его на этот маневр. И его новый конь был теперь рыжим — не вороным как Таранис, и не белым как старичок Гвен. Командовали этой небольшой кампанией Гавейн и Галахад, так что отбывал в свой первый поход Мордред в самом радужном настроении. Не исключено, что и самим Камелотом он уже страшно тяготился, и рад был не только тому, что отправлялся на поиски славы, а тому, что вырывался на свободу.

Один караван отбыл, а другой уже приближался, пестрый и праздничный. Окруженный той же нагретой летней пылью, легкой дымкой, сияющей, сказочной звездной вуалью. Неважно, что это был только поднятый дорожный прах. Разноцветные ленты плескались в воздухе, укрепленные на пиках всадников, вплетенные в упряжь и конские гривы. Леодегранс, в сопровождении доброго друга Эктора, все же прибыл на день раньше других гостей. Гвенивер везли уже почти как королеву. Ну разумеется, как же еще должны были везти невесту верховного короля, раз я имел неосторожность дать Леодегрансу — и Гвенивер — свое слово?

Этот мир был отражением наших фантазий. Он был найден в бесконечности возможностей специально для нас. И здесь нас преследовали только удачи. Он ждал нас, и отзывался на каждое прикосновение. Наше прикосновение. Мое прикосновение. Так же, как только я знал, как достать меч из камня. Может быть, на самом деле Гвенивер для меня идеальна? Хотя я и не думал об этом раньше? Может быть, она «создана» нарочно для меня? Как весь этот мир — украшенный лентами поезд невесты, страстно ждущей своего жениха. Как сама эта невеста, ждущая прикосновения, чтобы на него отозваться…

Весь мир, целый мир, мягкий и податливый…

Я смотрел на увитую лентами и цветами повозку, я видел в ней Гвенивер, среди ее дам, рядом с леди Элейн, взволнованную, с венком цветов вместо короны. Но пока еще в нарочито скромном строгом платье. Белом, простом, торжественном, как…

В моей голове что-то непрошенно щелкнуло.

«Жертва», — подумал я со странной иронией. — «Они принесли мне жертву».

XVIII. Жертвоприношение

Они принесли мне жертву, чтобы я тут остался. Но разве это что-нибудь значит? Значит, что я кому-то что-то должен? Это такая наивная попытка управлять мной со стороны? О, имея дело с духами, призываемыми через какие угодно пентаграммы, надо быть очень осторожными!.. Неважно, что вы предлагаете им взамен — короны или невинных дев!

— Ты ведь справишься тут без нас? — спросил отец довольно рассеянно, упаковывая свои загадочные ларцы в плотную ткань и стягивая их ремешками, чтобы удобнее взгромоздить на вьючную лошадь. Его мысли явно давным-давно были не в Камелоте. — Войну вы закончили, теперь ты уже на месте, Мордред тоже при деле, и тут, как будто, все ясно… А нам определенно надо наконец выехать на место, чтобы провести необходимые проверки.

— Ну разумеется! — Я еще был удивлен, что они не отбыли раньше. — И я не хочу, чтобы сейчас вы ехали одни. Возьмите с собой Ланселота и какой-нибудь приличный отряд.

Уже заканчивая, я подумал, что сморозил нелепость.

— Отряд не надо, — тут же отреагировал Мерлин. — Зачем пугать невинных людей или озадачивать лишний раз?

— Да, да, совершенно справедливо. — Я поднял со стола павлинье перо и помахал им в воздухе. Моя помощь явно никому не требовалась. — Это по инерции. И в конце концов, теперь вас знают лучше — именно поэтому поездка может быть более опасной, чем прежде. И все-таки, конечно… Но Ланселота — возьмите обязательно. Все же будет не так нервно. Мне, по крайней мере. Да и он, чувствую, будет рад. Пора уже всем потихоньку приходить в норму. Она нам еще пригодится.

— Еще бы, — воскликнул отец. — Ну что ж, главный успех достигнут. Полное перемещение в критическом случае возможно, и теперь мы знаем, куда оно приводит. И какими может сопровождаться побочными эффектами.

— И разумеется, оно возможно в одном и том же времени — как телепортация?

— Вероятно, ты прав.

— Интересно, будет ли тогда, при простой телепортации, смещение как-то влиять на перенастройку буфера? Проблема ли это только «времени», или пространства тоже? Или подобное смещение окажется слишком незначительным для возможных побочных эффектов?

— По одним вычислениям трудно сказать.

— Но прямо здесь, рисковать, наверное, уже не стоит? Хотя потом — кто знает, будет ли шанс вообще? — Хотя руководство Союза было предупреждено о некоем эксперименте, время и точное назначение которого было слегка замято. — С другой стороны, с такими возможностями можно столько всего натворить…

— Мм? — отец приподнял бровь, чуть повернув голову, но не сводя взгляда с аккуратного свертка.

— Неважно, — сказал я.

— Думаю, да, здесь не стоит. Эксперимент может слишком затянуться.

— И даже забросить нас в совершенно непредсказуемое измерение, только предположительно соответствующее этому времени, по неизвестно какой шкале. И уж как оттуда переместиться в исходную точку…

— Пока не будем.

— Жаль, конечно.

— Есть немного. Но не все сразу. Занимает слишком много времени.

И они отбыли. Вчера же, через полдня после того, как Гавейн, Галахад и Мордред умчались в разгорающуюся зарю на поиски своих «каледонских вепрей».

— Не наделай глупостей, и не вздумай захватить еще полмира, пока нас не будет, — весело пошутила на прощанье Линор, поправляя нарядную упряжь на своей ухоженной лошадке, пританцовывающей на месте и возбужденно потряхивавшей гривой, тянясь к хозяйке мягкими губами.

— Что значит «еще»?! — удивился я почти покоробленно. — Я еще и первую половину не захватил!

— Мало ли, — усмехнулась Линор. — Я помню сказки про поход на Рим!

— Задержитесь надолго — будет вам Рим! — пообещал я зловеще. — И Святая Земля тоже!

Она засмеялась и рассеянно поцеловала меня в щеку.

— Никогда в тебе не сомневалась!

— Имейте в виду! Я не шучу! — проворчал я в ответ.

— Ты же еще даже не захватил Ирландию, — в ее голосе прозвучало снисходительное пренебрежение, и почему-то на это отвечать уже не захотелось. Это все были шутки, но отчего-то уколовшие, оставившие настоящее чувство неудовлетворенности. Как будто все это могло быть зачем-то нужно. Как будто то, что было — было слишком мало. Но на самом деле, это ведь было не так. Это уже было чересчур. Но если задуматься, то что и почему должно было нас сдерживать, раз уж начало положено? Кому нужна наша осторожность, в мире, слишком далеком от нашего? Да и в нашем собственном, говоря откровенно? Все есть как есть. Если что-то возможно — значит, это возможно — не больше и не меньше.

Я только улыбнулся и подсадил Линор в седло. В помощи она ничуть не нуждалась, но должны же мы как-то выражать свои привязанности.

Нет, конечно, мне было совсем не до Ирландии и не до Рима. Это шутки, только шутки, и легкое сожаление, несмотря ни на что, о том, что мы тут не останемся. Ностальгическое, легкое, и абсолютно ни к чему не обязывающее. Хотя я почему-то злился.

Смесь того, что все возможно, и все необязательно. И тревога из-за этого. Должно ли так быть? Всепоглощающая зыбкость.

Как вот этот союз с Гвенивер. Которую я остался встречать во внезапном полном и странном одиночестве. Наедине со своими неожиданными чувствами, которые, я не очень понимал, должен ли испытывать или сдерживать. У всех каникулы — в Каледонии, на «Янусе», а у меня — здесь…

Пока здесь не было ни Лота, ни Кадора, настроение вокруг царило бодрое и приподнятое. Кей был ужасно рад видеть родных, и за Гвенивер был рад тоже, как за сестру. Бедвира тут не было, но пожалуй, у него были бы те же чувства. Если бы я не отослал его подло на Север, лишив этой встречи.

Неважно, насколько это было правильно или неправильно, я ведь тут сам себе правило! — Тепло поприветствовав братскими объятиями Леодегранса и Эктора, я двинулся прямо к изукрашенной лентами и серебряными бубенцами повозке, вызвав в толпе собравшихся возбужденное замешательство и, отвесив глубокий почтительный поклон графине Элейн, протянул руку Гвенивер, чтобы помочь ей сойти. И едва она меня коснулась, весело подхватил ее, закружил, и лишь затем опустил на землю. Что-то тут было правильно, что-то нет, но все вместе вызвало бурную радостную реакцию, как сталкивающиеся тучи вызывают молнии и проливаются ливнем. Все были счастливы! И это было почему-то чертовски странно. Я испытывал одновременно благодушие и какое-то коварное злорадство, разделившее мое сознание ровно пополам. И эта двойственность ничуть мне не мешала. Скорей, наоборот. Неискренность позволяла быть искренним, чего порой никак не допустишь без этого странного фона. Я был рад Гвенивер, чего сам от себя никак не ожидал. И встречал ее без всяких сомнений и смущения.

Замок был еще почти пуст, и конечно, Леодегрансу и Эктору достались всё внимание и самые лучшие помещения. Епископ Блэс также пребывал в самых радужных чувствах. Может быть, тем более радужных, что наши колдуны покинули Камелот еще вчера. И как-то легко и незаметно, мы сперва договорились с ним, что венчание состоится прямо завтра, первого августа, неважно, прибудут ли уже другие гости или нет. Леодегранс определенно был настроен чуть ли не на то, чтобы к тому времени, когда сюда прибудут Лот и Кадор, мы уже были повенчаны. Никаких колдунов и колдуний, и никаких рвущихся к власти прочих родственников.

— Тогда почему бы не прямо сейчас? — как бы между прочим спросил я. — А на завтра оставим только все торжества.

Ответ нельзя было счесть радостным визгом только потому, что для Леодегранса и Блэса это определение показалось бы совершенно несолидным. Что касается мнения самой Гвенивер, она была потрясена и взволнована, но тоже рада. Я совсем ее не пугал. Отец и епископ — может быть. А я — совершенно нет. Ну что же, прекрасно.

Можно было обставить церемонию пышнее, можно было устроить все куда значительней. Но буквально все предпочли не терять ни минуты. Это было почти смешно. По крайней мере, весело. Как военный поход в цезаревском духе. И Леодегранс счел, что тут есть нечто большее чем формальность, и это порадовало его еще раз. Что свадьба его любимой единственной дочери не будет обычной рутиной. Здесь, в Камелоте, не было ничего обычного. И она, конечно же, заслуживала самого неординарного и захватывающего. Ради этого он не находил нужным ждать никого, даже чтобы похвастаться своим положением и насладиться триумфом. Он насладится им позже, когда все будет скреплено законом и всеми высшими силами. Это будет еще лучше!

И стало быть, пока наши гости отдыхали, мы с Кеем спланировали все сами. Ведь нельзя сказать, что мы совсем не были к этому готовы. С момента получения первого письма прошло целых два дня.

— Послушай, — проговорил только Кей с некоторой тревогой, выскочив из помещения, где только что энергично раздавал указания всякой челяди. — Не дурно ли, что Мерлин отбыл именно в эти дни? Он против этого союза?

— Ничуть, — заверил я. — Просто именно в Лугнасад ему обязательно нужно быть в одном священном месте. А я бы предпочел, чтобы все случилось сейчас. Именно потому, что это Лугнасад. Ты же знаешь, что я христианин только отчасти.

— Верно! — успокоенно засмеялся Кей.

— Кроме того, и Лот и Кадор отлично знают, что может произойти в эти дни. Они знают о моем слове, данном Леодегрансу. Не исключено, что они могут задержаться намеренно. Но как ты понимаешь, я не собираюсь откладывать собственный праздник ни ради кого!

— Ты совершенно прав! — серьезно кивнул Кей, и, воодушевившись, хлопнул меня по плечам и крепко энергично встряхнул. Только что не двинул в порыве братских чувств об стену. — Они — действительно могут! И пошли бы они к черту!

— Именно, Кей. Именно!

Он немного удивленно потряс головой и понизил голос.

— Знаешь, я бы все-таки не сказал по тебе раньше, что ты хочешь так явно показать им, что корона Камулоса не для них.

— Ну, что касается моего племянника Гарета — это неважно, — ответил я серьезно. — Тем более что это касается только самого Гарета, но не его родичей. А насчет Константина, ты всегда был более чем осведомлен. Прекрасно знаешь, что до сих пор в ходу слух, что следующий в очереди на трон, если у меня не будет наследников — Кадор. А стало быть, Константин.

Кей поежился и поморщился.

— Я чертовски тебя понимаю! И… — он немного помялся. — Это все-таки сказочное везение, что ты вернулся так вовремя… Но меня до сих пор гложет страх!.. — на этот раз он остановился не продолжая.

— Что это быстро кончится, верно? — подсказал я.

Кей, отвернувшись, опустил голову.

— Это незаконный страх, — почти промямлил в сторону. — Трусость — смертный грех.

— Верно, — отозвался я рассеянно. — Верно.

Он поднял голову и увидел, что я ехидно улыбаюсь.

Трактовав мою улыбку неправильно, он снова с облегчением усмехнулся.

— Отлично, ну, займемся дальше твоим венчаньем!

Откуда-то поблизости появилась и повсюду замелькала сухонькая фигурка Брана. Я обрадовался старому друиду, будто сто лет его не видел. Но разумеется, он никуда не пропадал, просто потерялся на втором плане, пока тут были колдуны совсем другой природы. Я и забыл, что он тоже пользовался немалой известностью и уважением. Заслуженными, с законными корнями именно в этом мире. И теперь, как и прежде, он снова крутился рядом с Блэсом, по старой памяти дружески бранясь с ним.

— Бран! — в веселом порыве, столкнувшись со стариком, я крепко обнял его за плечи, чем немало озадачил. Но и подбодрил — просто тем, что не забыл его, и так к нему расположен.

— Экхе-кхе… — загадочно откашлялся Бран. И словно бы тоже по старой привычке потыкал в меня своей сухой сморщенной лапкой. Меня по-настоящему умилило его неизменное благодушие, смешанное с удивленным смущением: «Неужели когда-то я первый все это обнаружил?» Неважно, на каком втором плане он затем оказался, и как бы все происходящее ни выглядело подозрительно. — Верно делаешь ты, что времени не теряешь. Не все, кого ты ждешь, желают тебе добра.

— Знаю, Бран, знаю…

— Но, кхм… — Бран снова покряхтел и затих в моих объятиях, будто к чему-то прислушиваясь.

— И верно не ждешь Лотианскую ведьму, — беспечно-бестактно добавил себе под нос епископ Блэс. — Осторожность не повредит! Дабы не сглазила она этот брак, по мерзостной натуре своей…

Блэс как будто по привычке молотил языком. Прекрасно зная, что ни Бран, ни я, все же не относились к Моргейзе дурно. Но на этот раз мы оба сделали вид, что не заметили. Бран продолжал неуверенно тыкать в меня лапкой.

— Кипит твоя кровь, — проговорил он задумчиво. — Кипит… Просыпается спящий в ней дракон.

— Гм, — я выпустил Брана, наконец обнаружив, что все еще держу его. — Знаешь, мне кажется перед свадьбой — это вполне обыденное дело, — заметил я.

— Обыденное, — загадочно кивнул Бран, со всей той многозначительностью, о которой я уже успел забыть. Про насмешливый взгляд непрозрачных темных глаз я забыл тоже. — Когда кружат в хороводе миры и сочетаются звезды в небесах, чтобы пролиться плодотворным огненным ливнем, и зреют соки в колосьях и бушуют в зернах, и жизнь обращается в нечто ей противное, спящее и потаенное, чтобы вернуться юной и новой, сбрасывая бремя, имя которому — вечное время!

— Гм… — повторил я в высшей степени содержательно.

— Дракон ведает, что творит, — прошуршал вкрадчиво Бран. — Всегда ведает. Но пожелает ли остановить подземное пламя, или даст ему взлететь до небес? И расцвести там невиданными цветами?

Интересно, каким чертовым порождением моей фантазии был сам Бран?

Каким бы ни был — он всего лишь ответ моему воображению. И это — единственная причина, по которой кажется, что он что-то знает. Потому что склонен говорить словами, что бесцельно бродили у нас в головах.

Но на деле — он не знает ничего! В том мире, где мы все теперь реальны, и уже ничего не создаем случайными мыслями. Именно теперь, когда все уже создано, и мы встретились, мы больше не влияем друг на друга всерьез. Инерция материи так же прочна как каменные стены, за которыми уже никто не прочтет, что мы думаем. И я засмеялся Брану в ответ, все так же добродушно — откуда взяться причинам, по которым я мог бы забеспокоиться? Я вдруг понял, насколько свободен от всего, что меня окружало, и это наполнило меня новым пьянящим азартом.

— Бран, я почти забыл колдовскую силу твоих слов! Но я согласен с тобой и без них — сегодня самый удачный день! Торжества пусть продолжатся впредь, но все начнется сегодня!

И Бран удовлетворенно кивнул, чем вызвал у меня еще один ехидный внутренний смешок.

Итак, благословенье с двух сторон — христианского епископа с правого плеча, и друида с левого — обеспечены! И я наконец еще лучше понял, чему так рад Леодегранс — именно отсутствию тут «Лотианской ведьмы». Ради этого он был готов рискнуть всей помпой — но она еще будет, торжества продолжатся столько, сколько понадобится для того, чтобы это событие стало значительным, и не ускользнуло ни от чьего внимания. Никто не сможет сказать, что не заметил его.

Даже я.

Церковь была уже убрана и готова, народу в ней собралось предостаточно, чтобы ее стены начали ломиться, Камелот ведь стал оживленным местом. И сегодня сюда пускали не только почетных высоких гостей, а всех желающих. И все желающие желали мне добра.

Разве когда-то моя спонтанная коронация в Лондоне сильно отличалась от того, что происходило сейчас, да и вообще творилось все время? Стремительное нападение, импровизация, пока никто не успел опомниться. И если кто-то мог сказать что-то — по какой причине этот брак не может состояться, то никто ничего не сказал. Ни у кого не было ни единого шанса. Прежде чем день склонился к закату, Гвенивер принадлежала мне по праву. А Эктор, Леодегранс, Блэс, Кей, Бран, Пеллинор и все прочие поздравляли нас от души. Мы запланировали церемонии на неделю вперед. Состоявшийся первый праздничный пир вышел бесшабашным и ничуть не чинным. Со смехом, возлияниями, актерами, которые давно уже не были бродячими и объединили дешевое веселье с подобием лоска, хоть, конечно, им было далеко до настоящих бардов. Удивленный, радостный, благоговейный блеск в глазах Гвенивер — он был искренним. И пока тут не было всей прорвы гостей, я мог себе позволить беззаботно носить ее на руках когда мне вздумается.

Так же на руках я отнес ее в спальню. Каждый праздник начинается с ночи.

Я так и не заметил, или не счел нужным заметить, испытывала ли она какой-то страх. Как будто — да, но была слишком захвачена странностью и легкостью, зачарована сказочностью, мишурностью и ненастоящестью происходящего. Как весь этот мир, она отзывалась на каждое мое прикосновение, на каждый поцелуй, изумленно и радостно. Я прокрался через ее страх незамеченным, удивил, отвлек, соблазнил, бесповоротно и безнадежно. Так что очень скоро стало поздно в чем-то сомневаться. У меня было множество жизней, пускай не моих, и я знал столько хитростей. Хотя, я сплошь импровизировал, чужие жизни только добавляли уверенности, что я не могу ошибиться. А может, я был в этом уверен и без них.

Все случилось так легко, что я был страшно горд собой и доволен, будто это было еще одним подтверждением того, что этот мир — теплый мягкий воск в моих руках. Как Гвенивер. Забывшаяся и забывшая, что может бояться или стыдиться. Я прокрался ей прямо в душу. Я принес ей запретное яблоко. Она терялась в моих объятиях — внутри меня, как овечка, съеденная волком! Но и я был внутри нее. Замкнутое кольцо, или бесконечность огоньков между двумя зеркалами…

Я чувствовал, что сошел с ума, и безоглядно продолжал терять остатки разума, а она готова была терять его вместе со мной, доверяясь полностью. Я встречал только нежность и восторг, захватывающее падение в мягкую глубину, в которой можно утонуть, я упивался ею. Как я мог сделать ее своей сообщницей так скоро, и не вызвать ни капли испуга? Ничем не обидеть? Просто загипнотизировал, как всех остальных. Мы ведь это умеем… отец говорил верно.

Это было неважно. Я продолжал утаскивать Гвенивер за собой в безумие, как будто это яркое горячее неистовство могло мне что-то вернуть, могло возместить нехватку свободы, невозможность делать то, что мне хочется, не задаваясь вопросами. Откуда ей было знать, откуда во мне столько сумасшедшей страсти? Откуда ей вообще было что-то обо мне знать? И о страсти тоже?

А вот я знал, что поступаю неправильно, не имею на это ни малейшего права. Но знать об этом не хотел.

Я похитил Гвенивер. Не Мельвас, не Мордред, а именно я. Со всем ее сердцем, со всей душой, принадлежавшей теперь мне. Может быть, всю ее жизнь.

Потом, позже, когда она начала остывать и приходить в себя, ее наконец пробрала испуганная дрожь. Но я крепко прижимал ее к груди, согревая, не давая ни на миг почувствовать одиночество — в сущности — во грехе.

— Тише, маленькая, — шептал я ей, ласково целуя в лоб. — Ты прекрасна! И все в этом мире — прекрасно!

Потому что все, что есть в этом мире — это ложь.

И она затихла и успокоилась, доверчиво ко мне прильнув. И я долго слышал и ощущал ее ровное дыхание и стук ее сердца, почти внутри себя самого.

И сам того не заметив, крепко заснул, прижимая ее к себе как ребенок — игрушку.

А проснулся от легких прикосновений. Гвенивер уже проснулась, и с завороженным интересом меня разглядывала. То и дело осторожно трогая пальчиком.

— На тебе нет ни одного шрама! — воскликнула она с радостным удивлением, увидев, что я открыл глаза. — Я думала, они есть у всех! Ведь ты столько сражался!

— Вот так вот повезло! — усмехнулся я ей в ответ.

— Ты волшебный, — с детским восторгом проговорила Гвенивер. И наконец, в утреннем свете, разлитом по комнате, залилась краской. — Сказочный!..

«Точно, — подумал я. — И когда я растворюсь в воздухе… Буду ли я там, в своем мире, за давностью лет, считаться вдовцом?»

Не приходя в сознание? Отличный способ действий! Я сам еще точно в него не пришел. И мне было хорошо!

Сейчас, когда я стоял на площадке башни, обдуваемый согретым солнцем ветром, таким плотным, но податливым, что в нем можно было купаться, в его теплой мягкой влаге, окутывавшей меня целиком. Левой рукой я опирался на один из каменных зубцов, правой — на другой, и пристально глядел в прорезь меж ними, на лежащую подо мной землю. Теплую и манящую. Ждущую, как истосковавшаяся женщина.

Как же давно мне не было так хорошо? Я чуть прикрыл веки, растворяясь в эйфории. Наверное, в последний раз так было, когда я узнал, что смогу путешествовать во времени. Время… Моя радость слегка потускнела. Я снова посмотрел на землю. На ней ведь есть столько всего, что можно изменить. Можно исправить. Можно захватить, наконец! Перевернуть так, как захочется. Сделать так, как считаешь нужным. Да, для этого нужно было шагнуть куда-то во времени! Но может быть, однажды, нужно на чем-то остановиться. И больше не искать бесконечно. Может быть… Не знаю. Пока я могу и то, и другое. Ни один из путей еще не закрыт. И я снова подставил лицо солнцу, и втянул в легкие ветер, полный запахов согретой летней земли, еще буйной, уже щедрой… Земли, что была такой юной для меня, для тех мест, из которых я пришел. Она кружила мне голову.

И все-таки, время… Пространство, сколько бы его ни было — это ведь так мало. Только один из миров. Как только одна из женщин. Но обычно рано или поздно мы делаем какой-то выбор? И остаемся. Не сейчас. Нет, не сейчас… Наверное.

Я открыл глаза и, прищурившись, снова посмотрел вниз, и криво улыбнулся, завидев выступивший из-за лесной массы конный отряд. Еще нельзя было разглядеть, чей он именно… Нет, неправда. Уже было можно. По пышным носилкам посреди отряда, и по тому, насколько отряд был не собран. Кадор никогда не позволил бы себе такого. Не говоря уже о том, с какой стороны света приближался этот поезд. Это ехал Лот. И Гарет. И Моргейза. Неважно. Кто бы ни был — те, кого я решил обделить. Значит, мои враги. И другого не дано.

А если посмотреть на другую сторону света… Я обернулся и недобро засмеялся. Прекрасно. Они подоспеют одновременно. Вот и ровный четкий строй из Корнуолла. Если не считать Константина, выделывающего кренделя на очередном несчастном взмыленном коне. Глашатай впереди и штандарт. С головой вепря. Пока еще без яблока в зубах. Но там посмотрим…

— Артур! — окликнул голос Гвенивер у меня за спиной.

— Да, милая! — отозвался я ласково, оборачиваясь и медово ей улыбаясь.

Как залетевшая на башню белая птица — ее платье все еще было белым, с отделкой из переливающейся серебряной парчи. Она выглядела очень счастливой. Бодрой и разрумянившейся. — Ты пришла сюда одна? — заботливо удивился я.

Она восторженно кивнула:

— Да! Я ведь могу теперь ходить где хочу! Это так здорово! — Она только что не подпрыгивала на одной ножке. И мне вдруг живо вспомнился Гарет. Я им всем даю надежду. А что потом?

— Верно, верно. — Я протянул руки ей навстречу, и она вприпрыжку понеслась мне в объятия. — Но боюсь, теперь тебе придется быть более осторожной.

— Они уже едут? — быстро сообразила Гвенивер. Не зря она была принцессой.

Королевой.

Как странно. Почему-то именно как о королеве, я о ней до сих пор еще не думал.

А еще я вдруг подумал, что было бы так легко сейчас закружить ее, подкинуть в воздух и… ведь под нами отличные каменные плиты.

Продолжая мягко обнимать Гвенивер, я отошел от парапета, увлекая ее за собой подальше от края.

Какого черта творится в моей голове? Это не может быть серьезно. И почему вдруг так? Я, кажется, всегда немного опасался, что могу потерять контроль над собой. Но почему? Гораздо раньше, чем случилось то, что должно было перетряхнуть все ящики в моем мозгу. И не просто потому, что среди историков с «Януса» полно сумасшедших, как всегда среди тех, кто упорно пытается представиться себе бесконечность и прочие абстракции. Даже не потому, что когда-то слишком увлекся, совершив множество несанкционированных экспедиций из чистого любопытства. Все ведь было гораздо раньше, не так ли? Даже у нас есть прошлое, и что-то похожее на детство, со случающимися в нем медведями…

Которое мы с Линор провели вдали от обоих родителей. На Земле. В Шотландии, неподалеку от старого портового города Ирвин. У довольно-таки дальних родственников. Это были скорее хорошие воспоминания. Наша тетушка была ученым, и просто очень заботливой женщиной. Чему она нас только не учила. И очень легко. Мы будто все схватывали на лету. И у нее был отличный загородный дом, где было так здорово проводить время. Но там же жил и наш дядюшка. Тоже ученый, и совершенно сумасшедший. Как и историки с «Януса», тот, кто слишком упорно пытался представить себе вечность и другие абстракции. Он был гений, военный инженер, но то, что случилось с его личностью, было полной катастрофой. Тогда мы с Линор впервые столкнулись с атмосферой повисшего в воздухе террора. А нам ведь было всего лишь от года до четырех.

Ведь тетушка была так добра, что не могла бросить и своего сумасшедшего брата. И скрывала его безумие. Как и собственные синяки и даже шрамы после его буйств. Хотя при нас, детях, он вел себя немного тише. И мы воспринимали это по-своему. Как будто мы действительно сдерживали его, имели какой-то вес. Защищали тетушку и ее старенькую мать. Ведь слова: «Не веди себя так при детях» немного, но действовали. Я больше принимал это на свой счет. Потому что был мальчиком — я был таким же как он. И видимо, это имело какое-то значение, ведь прочие в доме были дамами. (Может быть, я мог быть таким же плохим?) Я воспринимал себя еще и почти на равных с ним, ведь о нем так же заботились, как о неразумном ребенке. Я играл в его игрушки, ведь именно от него мне достались целые коробки с оловянными солдатиками и космическими кораблями, сплошь военными, игрушечные бластеры — и я даже знал, где в доме лежат настоящие…

Я ощущал его таким же, как я, и как противника, конкурента. Мы были одним и тем же, только с противоположным знаком. Так, как он вел себя, он не должен был поступать. Кто-то должен был объяснить ему это. Несмотря на запрет, я как-то пробрался в его комнату и заявил ему все, что думаю. И получил в ответ разбитый нос и пару сломанных ребер. Увидев море крови, пролившейся из моего носа, тетушка, наконец, пришла в ужас и сделала то, что давно стоило сделать, отдала безумца медикам. Итак, в каком-то смысле я победил. Прямое столкновение привело к тому, что агрессор был убран из дома, исчез с «моей» территории, был изгнан. Но я же был неправ. Я знал, что нарушаю запрет. Если бы я этого не сделал, ничего бы не случилось. И тогда я впервые почувствовал себя — настоящим злодеем. А я ведь привык к мысли, что всех защищаю. Что я не такой, как человек, чья модель поведения невольно наложила отпечаток на мое сознание в самом начале моего существования. Может быть, создала меня таким, каким я стал.

Не в итоге сотни конфликтующих чужих жизней, что я помнил. А одной единственной. Хотя это было так давно. А в этом мире и вовсе никогда не случалось.

«Но я же не сумасшедший!» — пробормотал я неслышно под нос. Я только всегда этого боялся. Неосознанно. Но ведь мой знак — противоположный! Был таким всегда. И мне незачем было считать себя тогда злодеем. Ведь я не был виноват в том, что случилось?

В том, конечно, что нарушил запрет, была моя вина. Но не могло же это продолжаться вечно. Это могло закончиться чьей-то смертью. Следы не своей крови я видел в доме не раз. Как я мог поступить иначе?

И все же я предпочел почти забыть и никогда не вспоминать это. Но все невольное пристрастие к войнам, которое отмечал еще Линн, и мои идеи, что в них нет правых сторон — хотя во многом это правда — значит, это досталось мне не от отца с его обычной объективностью? И не потому, что мне просто была интересна военная история. Даже наше сходство с отцом — это сходство «близнецов», выросших в разных семьях, и потому не отталкивавшихся друг от друга. Когда мы встретились, мы стали почти друзьями. И просто отлично понимали друг друга. Не считая того, что я еще воспринимал его как какое-то сказочное существо, о котором прежде слышал только легенды. И конечно, я предпочел считать, что все, что есть во мне — от него.

Но это было следствием своеобразной войны, пережитой еще в детстве? Эта мысль меня немного шокировала своей простотой. Я все время искал не там. Дело не в «Янусе». Побеждая, я почти всегда чувствовал себя неправым. Почти всегда чувствовал, что становлюсь кем-то, кого не хочу знать. Я едва пережил этот «поход на Север». Ведь на самом деле, именно так! Потому что драконов побеждают только драконы. Потому и меня зовут здесь Драконом. А мой двойник носит имя Мордред. Но ведь на самом деле — он Артур. Как и я сам…

Я не безумец и не злодей!

Ну разве что только отчасти. Потому что твоя победа всегда наносит кому-то вред. Настолько, насколько это вообще естественно для мира и неизбежно. Пусть драконов побеждают драконы. Не стоит воспринимать это так трагично…

— Артур!.. — робко позвала Гвенивер, видящая, что со мной творится что-то неладное — я, вдруг нахмурившись, застыл на месте и почти окаменел, даже дышал через силу.

Я вздрогнул, все еще обнимая ее, и перевел дух. И почувствовал, что по лбу градом катится пот. Я смахнул его и попытался улыбнуться. На самом деле, мне ведь стало гораздо легче!

Гвенивер! Какое она имела к этому отношение? Неужели она все это сделала? Мне, оказывается, так нужно было ощутить рядом чье-то по-настоящему живое тепло, я даже не осознавал этого. Хорошо, что я хоть не напугал ее… Я не зря сравнил себя с ребенком, прижимающим к себе плюшевого медвежонка. Я таким и был, совсем потерявшимся, не в настоящем одиночестве, а только внутри своей головы. Мне нужно было что-то живое и настоящее, чтобы почувствовать реальность. И вдруг захотеть защитить ее от дракона, пусть им чуть-чуть не стал я сам.

Кого еще я мог защитить, если начал уже чувствовать себя сплошной обузой. Без которой справится кто угодно?

— Ты задумался? Тебе плохо? — спрашивала Гвенивер тревожно, а ее руки, обвивающие меня были такими сумасшедше теплыми, и это так кружило голову.

— Прости, Гвенивер. — тихо проговорил я. — Если сможешь. Но ты так нужна мне! Ты не представляешь…

И она буквально расцвела. Если зажегшиеся в глазах маленькие солнца — только метафора, то в какой угодно миг, только не в тот.

— И я люблю тебя! Ты правда — сказочный! — и последним словом она снова вогнала мне в сердце иголку.

Но я не стал обращать на это внимания и просто поцеловал ее. Теплая реальность, может быть, сказочная, но совсем не сказка. Не призрак и не химера. Мы оба существовали. И мы, и оба наших мира.

Я был совсем другим человеком, ничуть не похожим на того, кем был пять минут назад, и даже не тем, кем был многие годы, не способный отыскать себя среди всех этих чужих жизней. Но оказывается, на самом деле я никогда себя не терял. Только не всегда помнил об этом. О том, что могу значить что-то сам по себе, что бы меня когда-то ни создало.

Мы тихо рассмеялись и направились к лестнице, ведущей вниз, на грешную землю. Ее голова уютно лежала на моем плече. Я беззаботно махнул свободной рукой, и вдруг снова застыл, и волосы на моей голове встали дыбом. Я ощутил тыльной стороной пальцев что-то холодное, неподатливое и гладкое, будто ударился, наткнулся на металлическую стенку замкнутого ящика из моих кошмаров. Что я мог тут задеть?!.. Снова резко остановившись, я огляделся. Ничего здесь не было. Парапеты, нагретые солнцем или остуженные собственной тенью, были далеко. Может, просто порыв холодного ветра? Прядь, воздушная паутинка в общем потоке?

— Что ты увидел? — спросила Гвенивер с нарастающим страхом.

— Ничего. Гвенивер, пожалуйста, возьми меня за руку. Вот за эту. Можно обеими руками. И сожми так сильно, как сможешь.

Она удивилась. Но сделала, как я просил. Не задавая вопросов. Серьезная, как солдат. Я снова задышал ровнее. Я чувствовал ее. Чувствовал Гвенивер и всю реальность. В глубине души я знал, что это — реальность, и ничуть не сомневался. Все страхи — это только липкий морок, который можно сорвать и отбросить прочь как пряди паутины. Это просто что-то прилетевшее извне, не имеющее ко мне настоящему никакого отношения.

— Спасибо, Гвенивер.

— Ну конечно, — сказала она ласково и, подняв мою руку, которую сжимала, поцеловала ее, ошеломив и растрогав меня окончательно.

«Я не сойду с ума», — подумал я твердо. — «И не брошу тебя, Гвенивер. По крайней мере, пока не буду уверен, что ты будешь счастлива».

XIX. Кот Шредингера

Что это за чертов ящик, что все время мне мерещится? Хотя нет, уже не мерещится, ведь так? Ну его к дьяволу! Я знаю, что его не существует. Это просто что-то в моей голове.

Кажется, я понял. Чертов ящик Шредингера, в честь которого меня назвали. С закопанным котом, который ни жив, ни мертв. И в этом все дело.

Мы с Гвенивер бодро скатились с лестницы, отдавая распоряжения направо и налево, и приготовились встречать гостей, к приезду которых и так давно были готовы. Кей почти злорадствовал, готовя последние штрихи к торжественной встрече. Мог бы злорадствовать и я, оставайся я в том же состоянии, что полчаса назад, но мое настроение качалось как маятник над кромешно-черным колодцем.

Неправда. Теперь этот колодец был закрыт, когда я понял, где именно он находится. Люди, что меня окружали, могли совершенно не заметить, что во мне произошла какая-то перемена, но подходящие караваны я встретил абсолютно спокойно.

Первым подошел Кадор. Он мог бы подождать Лота и Моргейзу, но понимал, что мы уже завидели их приближение, и предпочел не совершать никаких несолидных маневров. Возможно даже, он поторопился, чтобы непременно прибыть первым. Разве не он в народной молве был моим прямым и непосредственным наследником?

А Лот, завидев его издали, наверняка предпочел задержаться, избегая неприятностей. Пусть Моргейза — кровная сестра Кадора, его надежды на то, что моим наследником будет Гарет, добавляли могильного холодка любым кровным связям.

Леодегранс немного нервничал. Гвенивер тоже притихла. Но я пожелал, чтобы она оставалась со мной неотлучно. Разве что на шаг позади — чтобы не попасть первой ни под стрелу, ни под чей-то дурной взгляд. Я был намерен продемонстрировать, что она уже полностью вступила в свои права. И кто усомнится в этом — ему же хуже.

Я приветствовал Кадора радушно и равнодушно — официально, как дальнего родича и короля крупного бриттского королевства, но не имеющего ко мне никакого личного отношения. Кадор, несомненно отметил эту мою возросшую холодность, но едва ли мог ответить на нее как-то иначе, чем просто той же монетой. Константин выглядел крайне разозленным, но прекрасно понимал, что любое более явное недовольство будет встречено в том же духе, в моей обычной манере. Наконец-то я задумался именно о «своей личной манере», а не чьей-то еще. Теперь я мог, как будто, точно идентифицировать ее среди сотен других. Забавно, что Константин мог сделать это еще прежде меня.

Холодно и ярко. А все тепло — только на совести солнца. Едва Кадор и его отряд расположились в стенах Камелота, со стен заиграли фанфары — знак Лоту, что его ждут с нетерпением — и не к чему выдерживать паузу и дольше задерживаться. Лот уловил намек — а может быть, это была Моргейза — или, может, даже это был Гарет, и их поезд тоже подошел очень вскоре, так что встречающим не пришлось ждать долго.

Гарет приветствовал Гвенивер истинно по-рыцарски, подавая пример всему двору (сразу видно, чья школа!) С самым галантным видом преклонил колено и поцеловал ей руку, за что был очень сердечно поднят и расцелован в обе щеки. Эти двое друг другу нравились. Вот и прекрасно. Все прочее мало меня волновало.

«До чего же все обычно и буднично», — подумал я с легким удивлением, почти разочарованием.

Может быть потому, что не хватало Маэгона? Его присутствие всегда как-то бодрило.

Да и присутствие Мерлина. И кого угодно из «наших». А сейчас, ни в присутствии Гвенивер, ни в присутствии Моргейзы, ни в присутствии Константина и всех адских гончих вместе взятых — не было ничего необычного. Даже я перестал быть ненормальным для этого мира. Это само по себе было не слишком нормально. Но раз в этом была какая-то легкая новизна, то пусть побудет некоторое время. Ни к чему возвращаться к ненормальности и диссонансам просто по привычке. Пусть будет, как будет. Ведь всем уже, как будто, казалось, что я «всегда тут был». В этом даже почти не было так утомляющей «сказочности».

Может быть, это подспудное впадение в сон?

А может быть, лучшее, что можно придумать? Просто спокойствие. Без вечного стремления дергать весь мир за усы. Может быть, временное. Но правильное. Всем нам не помешает немного стабильности.

Кадор выдержал пышные, но до унылости безмятежные празднества не больше двух дней, и чинным ровным строем отбыл восвояси. Мы почти и не разговаривали. Все наши встречи были сплошной формальностью. Не выказывала большого желания поделиться со мной советами и Моргейза. Хотя это уже начинало разжигать мое любопытство. Она разыгрывала роль примерной жены и матери, и после войны мы еще ни разу не говорили с ней. Даже с Гаретом я о ней толком пока не заговаривал. Только приглядывался, как сказалось на нем пребывание дома, и какое влияние могла оказать на него мать. Видимого влияния не ощущалось. Тем любопытнее. Тем более теперь, когда отбыл Кадор, и можно было поговорить с Моргейзой и о нем. С чего она должна была быть со мной откровенна? Кроме того, что я тоже считался ее братом, я не мог поверить, что ей больше нечего мне сказать. Это было все-таки совершенно невозможно.

— Королева нижайше просит обождать, мой господин!

— В самом деле? С чего бы это?

Я сделал вид, что собираюсь, несмотря на «нижайшую просьбу», пройти к двери.

— О!.. Но она ведь дама! Ей требуется время, чтобы встретить тебя в достойном виде, господин мой!.. — в голосе стражника появились умоляющие и панические нотки. Разумеется, он не мог всерьез преградить мне путь, если я вздумаю пройти, и он буквально приплясывал от волнения. Я посмотрел на него пару секунд, иронично приподняв бровь.

— Хорошо. Я дам ей целую четверть часа! Предупреди ее, что затем я просто выломаю эту дверь! — заявил я с самой солнечной улыбкой, отошел к ближайшей оконной нише и уселся на каменный подоконник, продолжая пристально смотреть на мнущихся в смятении у дверей стражников Моргейзы. Они волновались, понимая, что я чем-то не на шутку взбешен. Хотя всерьез, на самом деле, как будто не был. Но пока я здесь, из дверей никто не выйдет и не будет отослан с поручением. Если моя названная сестрица собирается играть в свою игру, я сыграю в свою. Когда меня в последний раз волновали какие-то приличия? Всерьез, наверное, вообще никогда. Мне их вполне заменяло доброе отношение. И если ему не с чего было проявляться, то не существовало и ничего другого.

Один из стражников суетливо проскользнул в покои госпожи, и вышел оттуда спустя несколько минут с горящими щеками и странной белой отметиной на скуле, будто Моргейза не ударила его, а больно ущипнула с досады — к тому же это было куда тише, чем пощечина. Посмотрев на эту отметину, я снова ощутил подавленный гнев. Я на самом деле думал, что она может во всем походить на ту, чьим полным двойником являлась? Я ведь и раньше догадывался, что нет. По крайней мере, не совсем. Образы могут сливаться воедино, если между ними есть закономерная связь. А могут разделяться и дробиться до бесконечности. А мы заметим только самые яркие приметы и увидим то, что захотим видеть. Пришло время узнать Моргейзу по-настоящему. Как будто этого она, почувствовав, и боялась. Прежде я лишь проявлял осторожность, напоминая себе, что нельзя полностью доверять сходству. Но тогда мы еще верили в какие-то подобия «кристаллических решеток» и в то, что двойники и правда могут быть двойниками. Нельзя сказать, чтобы руководствовались этим как законом физики, мы же знали и видели прежде, что вариации могут быть самыми разными. И все же, как будто только теперь я готов был смотреть на Моргейзу не просто проявляя осторожность, и не просто как на некий независимый природный феномен. Но одновременно как на нее саму — то, что она есть здесь и сейчас, и как на все, что могло родиться в моем сбитом с толку мозгу. И заодно оценить разницу и степень точности своих ощущений.

Когда я решил, что время вышло более чем наполовину — сверяться с часами, которые всегда были при мне в одном из браслетов я, несмотря на презрение к приличиям, не стал, да это и не имело большого значения в воцарившейся тут атмосфере, напротив — я должен был достаточно заметно нарушить отпущенный мною же срок, чтобы произвести точно то впечатление какое нужно, дав при этом Моргейзе достаточно времени для того, чтобы на самом деле привести себя в порядок, если вдруг, по чистой случайности она действительно была не готова — я встал и целеустремленно направился к двери. Никто не посмел меня остановить. Я имел полное моральное право на эту антифору. Только один из стражников негромко, но нервозно забарабанил в дверь, предупреждая, что сейчас я войду, прежде чем распахнуть ее передо мной.

Я без остановки вошел в открывшуюся дверь, сразу миновал переднюю комнату, и прошел в следующую, светлый и просторный будуар (неважно, как он сейчас назывался, по сути — это был именно он), где, собственно, временно и обитала Моргейза.

Я ничуть не удивился, застав ее в «домашнем» платье. Темно-синем, под цвет ее глаз, мягком, с глубокими складками, с полами, так уютно ниспадавшими на пол у ножек кресла, в котором она сидела. Спиной ко мне. Потупив голову, будто пыталась смутить меня этим скорбным невинным видом. Черт возьми, это было так явно! Попробовала бы она смутить меня, когда я был Калигулой. Впрочем, неважно, это был не я. Кто сказал: «Не верю!»?

Что ж, смотря как смотреть. Может быть, и в этом мы только находим себе оправдания.

В углу, на резном сундуке, болтая ногами над полом, до которого не дотягивалась, и для разнообразия лицом ко мне, с кислым видом сидела отнюдь не благообразная дама в летах, в темном чепце, превращавшем ее в подобие гладкого и упитанного, и одновременного морщинистого «червя-победителя».

— Здравствуй, Моргейза! — провозгласил я, остановившись в шаге от своей названной сестры.

— Здравствуй, Артур, — ровным тихим голосом отозвалась она, не поднимая головы. О, кажется, и руки у нее были сложены неким молитвенным образом?

— Рад видеть тебя в добром здравии, дорогая сестра! В этот раз мы еще не виделись с глазу на глаз! Может быть, отошлешь куда-нибудь свою верную хранительницу?

— О, я не смею, брат мой… — пролепетала Моргейза с настолько несвойственным ей скромным и робким видом, что это бесило уже окончательно. Чем я вел себя решительней, тем она ложно казалась более тихой и покорной. Ну разумеется… Как в фехтовании — если ты выше ростом — используй это. Если ниже — используй именно это, чтобы подобраться ближе. Двусторонняя агрессия — кто кого?

Я шагнул ближе, коснулся ее плеча — так что она вздрогнула от неожиданности и, улыбнувшись, промурлыкал:

— Ну конечно смеешь! Есть ли хоть что-нибудь на свете, чего бы ты не смела?

Пока она пораженно или наигранно-пораженно молчала, я посмотрел прямо в беспокойные бесцветные глазки «червя-победителя». Лицо дамы было изжелта-бледным, но кончик носа возбужденно алел, подрагивая.

— Оставь нас, — велел я, обращаясь прямо к ней, не сводя с нее немигающего взгляда. — Я должен поговорить с моей сестрой — королевой, о делах, касающихся судеб королевств. Ты ничем не можешь помочь нам. И абсолютно ничем не можешь помочь своей госпоже.

Дама побледнела еще больше, так что потерял цвет и алеющий кончик носа, и медленно сползла с сундука, с едва скрываемым страхом поглядывая на Моргейзу. Моргейза по-прежнему не поднимала головы.

— Видишь ли, — продолжил я, обращаясь к даме. — Как бы ни пугала тебя твоя госпожа, я ее брат. Думаешь ли ты, что она может быть страшнее, чем я… для нее самой?

— Оставь нас, Летиция, — пролепетала Моргейза своим новым, ничуть не похожим на ее прежний, голосом.

Летиция сделала что-то вроде неуклюжего реверанса и покорно заспешила за дверь, к стражникам, которые, похоже, только и жаждали закрыть дубовую створку снаружи, чтобы оказаться наконец вне того напряжения, что царило внутри этих покоев.

— Закройте дверь, — велел я им, на их счастье. — Никто не должен нас слышать.

Дверь плотно закрылась, во избежание всех приличий, о которых прежде Моргейза не задумывалась.

Я наконец выпустил ее плечо, выпрямился, обошел сидящую и встал прямо перед ней.

— Ну? — спросил я. Постояв так с минуту.

— О чем ты говоришь, брат мой?..

— Об этой гнусной игре, что ты ведешь, Моргейза. Я не узнаю тебя и не верю ни одному твоему слову. Ни одному жесту! С каких пор ты стала такой? Я помню тебя более откровенной и — более смелой. Прямой. Подобной мужчине по уму и силе. Ну же, взгляни на меня! Ведь я знаю тебя!

— Ты не знаешь меня, Артур, — пробормотала Моргейза. — Как я совсем не знаю тебя. Разве ты не знаешь, почему я изменилась?

— Нет. Не знаю. Почему?!

— Потому что ты дал надежду и силу моему мужу. Потому что велел ему не слушать моих слов! И теперь я лишь покорная жена, знающая свое место и не вмешивающаяся в дела мужчин.

— Не валяй дурочку, Моргейза!

— Почему ты так жесток, Артур?

— Ты хочешь сказать, что боишься меня? — поинтересовался я без тени раскаяния.

Моргейза молча чуть склонила голову.

— О, это не ты, Моргейза! — засмеялся я. — Тебя подменили! Кто это сделал? Сиды? Тролли? Ангелы небесные?

На ее щеках наконец проступили ярко-розовые гневные пятна.

— Почему ты вдруг решила сделать вид, что боишься меня? — спросил я уже без насмешки. — А может быть, подменили меня, а не тебя?

Моргейза сильно вздрогнула.

— Знаешь, это было очень давно. Для меня. И в то же время, не очень, всего-то чуть больше десятилетия назад. В твоей жизни и в жизни Кадора это не такой уж большой срок, правда?

Она снова дернулась. О, так она действительно боится?.. Как мило.

— И вы оба думали, что я вполне могу быть жив. Потому что понятия не имели, куда я делся, после того, как меня унес дрессированный медведь…

Моргейза наконец вскинула голову и звонко воскликнула:

— Артур!.. Кто бы ты ни был!..

— Вот даже как! — Ее глаза стали совсем темно-синими, с оттенком скользящей черноты — очень похожей на отчаяние. Тень от ресниц? Тень от крыльев ворона. Она замолчала. Не продолжая, плотно сомкнув губы. — Но теперь вы знаете еще кое-что. Мало того, что я снова появился. Снова появился Мерлин. Но и этого мало. Потому что появился еще один человек. Вы не знаете его. Но уже прослышали, что мы похожи как две капли воды. Правда? И вы даже знаете, что он прибыл из Корнуолла. Там, где потерялся когда-то мой след. И теперь вы даже не знаете, кто из нас настоящий! И какие силы преисподней связаны с нами обоими!

— Артур!..

— Я ведь не очень похож на настоящего, правда?! Так кто я? Порождение волшебства? Мстительный демон? Который носил некогда имя Эрик, и пришел с Драконьего берега, вместе с драконом, сошедшим с неба! Потому что на самом деле «Артур умер»!

Она попробовала вскочить на ноги.

— Сиди спокойно, Моргейза! Я тебя не трону.

Она застыла на месте, и ее глаза широко распахнулись в ужасе, когда я медленно и довольно зловеще извлек из ножен Экскалибур.

— Ты видишь его? Меч королей. Меч моего отца Утера, которого ты ненавидела всей душой. — Я не чувствовал, что говорю хоть слово неправды. Если все здесь соответствовало паутине в моем мозгу, само наличие когда-то Утера было подстроено под мое собственное сознание, под меня самого. Этот мир так же принадлежал мне, как им всем, может, даже в большей степени. Потому что слишком многое в нем соответствовало нашим фантазиям, а они тут всего лишь жили. — Ты думаешь, он или я здесь — просто так? А может, на самом деле, я сам вернувшийся Утер?

Мне показалось, что Моргейза сейчас завопит в неконтролируемом ужасе. Я приложил палец к губам, и она снова застыла.

— Но вот что я сделаю сейчас. Не бойся.

Я наклонился и положил меч на пол между нами. Стальную, остро отточенную границу. Она продолжала завороженно смотреть на нее, как на змею. И я понял, что она правда успокоилась.

— Ты же знаешь, что это значит?

— Что ты меня не тронешь, — пробормотала Моргейза. И впервые подняла на меня вполне осмысленный, живой взгляд. — Что бы ни случилось. Меч обычно кладут посреди постели…

— Верно.

— То есть, даже если ты не мой брат…

— Как проницательно.

— Значит, ты все-таки он!..

— Если это имеет какое-то значение.

Моргейза посмотрела в сторону и тихонько перевела дух.

— Кадор боится тебя, — проговорила она.

— О, я не удивлен.

— Многие боятся тебя. И не зря зовут тебя драконом. А ты ведь знаешь, что это значит у христиан. Которых в Британии все больше и больше.

— Знаю.

— Ты слишком много знаешь, — произнесла Моргейза как-то тоскливо.

— Многие знания, многие печали, — согласился я. — Но ты ведь и сама дракон. Не правда ли? Как же иначе? — Брови Моргейзы поползли вверх. Она была принцессой из Корнуолла, и ее родовым символом был вепрь (но разве это могло быть серьезно?), а к Пендрагонам она бы вовек не имела отношения, если бы могла. — В кого же еще превращаются оскорбленные ангелы?

— Артур… — В ее голосе была странная неуверенность. Я поглядывал на нее искоса, полуотвернувшись, но очень внимательно.

— В чем дело? Ты не понимаешь меня? Что именно вас насторожило? То, что Мерлин спросил одного из людей Кадора про дрессированного медведя… — Ну-ка, ну-ка, и что теперь, когда я вижу ее глаза, мелькнет в них? Злость?!

Растерянность и сожаление… На мгновенье. Как будто неконтролируемое мгновенье.

Внутри меня что-то начало непроизвольно оттаивать.

Не она? Неважно, какие образы могли слиться. Или даже подменить друг друга. Неважно, насколько они все могли быть похожи. Я ведь мог относиться к Моргейзе просто как к Моргейзе, не смешивая ни с какими фантазиями, дурными или хорошими. Тем более что — мне ведь по-прежнему хотелось относиться к ней хорошо. Ничего же не изменилось от всех догадок. Хотя…

— Ты помнишь это? — спросила Моргейза.

— Нет, — ответил я. Мордред тоже не помнил. Это было только как воспоминание о сне. Хотя ведь странно. Ему было целых пять лет. Мог ли он столько забыть и не вспоминать, какой жизнью жил когда-то? Но, судя по всему, помнил он об этом только под гипнозом. Как о сне. И что же делать с ним потом? Дать все вспомнить? Дать все забыть? Что будет менее болезненно? Знать, чего лишился, или знать, что есть тайна за темной дверью, которую не можешь открыть? И может быть когда-нибудь он вспомнит сам, слишком поздно, поймет, что был обманут, и во что это его тогда превратит?

И о чем я беспокоился больше? О Мордреде, или о том, в каком свете окажусь сам? В такие моменты приходят ничуть не благие мысли о том, что легче и милосердней убить кого-то, чем разбираться. Интересно, Галахад и Гавейн догадаются?.. Галахад, пожалуй, мог бы… Я резко тряхнул головой. Не хотел бы я жить в том мире, о каком сейчас думал, даже если на самом деле жил в нем.

Моргейза тихо облегченно выдохнула. Ну конечно, ведь тем меньше у меня было настоящих причин ее ненавидеть. Но это легкое движение одновременно снова меня разозлило. Легко отделались? Да полно, мое ли это дело? А чье еще? Неважно. Прошли годы.

Я придвинул ближе стоявший у стены еще один стул, поставив почти вплотную к искусственной стальной границе на полу, и сел, наконец видя ее лицо ближе, почти на одном уровне.

— Скажи мне одну вещь, Моргейза. Нет, бог с ними, не о медведях… Догадываюсь, вы просто придумали что-то вместе. Не знаю точно, что именно вы хотели со мной сделать, убить сразу или просто держать при себе. Даже провозгласив это во всеуслышанье. Возможно, вы еще спорили, что тут будет лучше. Но нет, скажи мне — почему за все эти годы Кадор так и не стал верховным королем?

Моргейза смотрела на меня пораженно. Открыла было рот, и поглядела чуть в сторону, будто сама озадачилась таким вопросом. Потом вдруг вспыхнула и поджала губы.

— Потому что… мы потеряли тебя.

— То есть, потому что я был все равно, что мертв? Унесен зверем, и с концами? Но это ему не помогло. А если бы попал к вам, то как, стал бы козырем в рукаве? И в какой момент мне свернули бы шею? До того, как решили бы признать меня королем — и уверяли бы всех в том, что это прискорбная случайность? Или уже после? Вот как сейчас?

В лице Моргейзы появился какой-то зеленоватый оттенок.

— Чего ты хочешь? — спросила она спокойно и прямо.

— Ясности, — сказал я. — Так почему он не стал королем, если я вам больше не мешал? От моего присутствия возни было бы больше. Разве нет? Хотя стоп. Понимаю. Сама идея ведь относилась только к моему отцу. А нет никого из нас, и сама идея верховного короля уже не так обязательна. Стало быть, я был нужен вам все-таки живым — до поры до времени.

Моргейза моргнула.

— Я даже не стану спрашивать, какая из идей принадлежала тебе. Это неважно. В любом случае, Кадор был бы моим наследником, как и сейчас.

— Я не знаю… — пробормотала Моргейза.

— Знаешь, — сказал я твердо. — Кадор — отличный король Корнуолла. Но ему нечего делать в верховных королях! Он такой «домашний хозяин»… — А вообще, есть ли кому что там делать, после того как война кажется выигранной?

Не навсегда, ясное дело — не навсегда. И все-таки… Едва вершина позади — и начинается спуск вниз. А до вершины мы домчались быстро, и не заметив, одним духом.

— А потом его шансы еще уменьшились, верно? — добавил я. — Из-за Константина.

— Артур, — проговорила вдруг Моргейза очень мягко, так что я внезапно ощутил каждой клеточкой, что она и впрямь могла бы быть моей сестрой. — Что с тобой?

— О чем ты?.. — спросил я помолчав. Не то, чтобы она сбила меня с толку. Просто я сам отвечал на все свои вопросы, и кажется, уже потерял запал.

— Ты ведешь себя так, будто собираешься умереть.

Теперь я моргнул, промолчав. Она быстро продолжила:

— Как будто ты боишься и не знаешь, на кого оставить королевство.

«Ты слишком много знаешь…» — подумал я. Хотя чего еще я ждал? Она ведь славилась своим умом. А чем я? Подсознательной тягой к самоубийству, приведшей меня сюда, чтобы сказать ей все это? Роли вдруг чертовски четко переменились. Я уже не хотел понять, чего хочет Моргейза. Это она меня спрашивала. И даже, почему-то, сочувствовала. А может быть, правильно? Я хотел, чтобы этому миру было не все равно. Не все равно, что с ним будет. И не все равно, что я могу с ним сделать? Он должен был мне ответить. Сказать, чего хочет, сам. И для этого я выбрал Моргейзу. Кого же еще?

Все верно — на кого оставить этот мир и, собственно говоря, оставлять ли? Зачем? Затем, что в будущем должно случиться что-то, требующее моего присутствия? А какого черта? Я ничего не обещал будущему. Почему оно должно влиять на мои поступки в прошлом? Кому обязан? Другим измерениям? Справятся без меня. Раз не спрашивали моего согласия…

— Ты болен?

— Нет, — ответил я с сомнением, позволяя ей перехватить инициативу. Может быть, так и нужно, кому же еще… А если я передумаю, от этого не будет никакого вреда.

— Что бы с тобой ни было, — очень трезво произнесла Моргейза, — Тебе придется разобраться с Константином, если это беспокоит тебя.

Я пристально посмотрел ей в глаза и слегка улыбнулся.

«Ты всегда остаешься психологом», — подумал я со странно веселым облегчением. «Может быть, я зря тебя подозревал, и страхи и ненависть играют в моем сознании не такую важную роль как мечты и желания. Может быть. Или это лишь желания, выдаваемые за действительность. Но, в конце концов, никто не идеален».

Внезапно раздался оглушительный грохот. Дверь распахнулась, в нее ввалился взъерошенный, как дикий еж, Лот, с отчаянным сверканьем в очах, и застыл на пороге. Посмотрел на жену, на меня, на лежащий между нами меч, и смятенно произнес:

— О…

— А? — рассеянно переспросил я.

— Мм… — протянула Моргейза.

— Ну наконец-то, хоть одна согласная! — искренне обрадовался я. И снова перевел взгляд на Моргейзу. — Но ведь Кадор — твой брат.

На ее лице отразилась такая гамма чувств, что мне захотелось навеки запечатлеть ее в своей памяти. И этот неповторимый тон… не знаю что… все сразу…

— Ты тоже, — ответила она. Мне так захотелось ей поверить.

— Что тебя вдруг так устрашило, Лот? — спросил я. Мы шли по галерее. В просветах между колонн шпарило солнце.

— Ну, знаешь… Кадор — он только что уехал. Он, прости… говорил, что ты, похоже — сумасшедший тиран. Ну, вроде Нерона там, или Калигулы…

— А!.. — Какое попадание. А почему же нет, если все они тут «притянуты за уши» нашими собственными мыслями?

— И он… — Лот сглотнул, а потом деликатно прочистил горло, — Считал, что ты смотришь на мою супругу не только как на сестру…

— Гм…

— Ну, потому что твой отец, и ее… ваша мать… Это могло как бы передаться дальше… по наследству… Я не хотел сказать, что между вашими родителями было кровосмешение, я не к тому, просто ты как он, а она — как она… Извини! Насчет тирана я даже осторожно соглашался. На всякий случай, чтобы он не переставал говорить…

— О, ну конечно, очень разумно…

Лот продолжал что-то объяснять, а я снова подумал о Моргейзе. Если все они «притянуты» нашими мыслями и желаниями — может быть, это на самом деле такой подарок «судьбы»? И на самом деле, глупо от него отказываться? Это что-то идеальное, вызванное нашим сознанием. Мы сами «вызвали» все это к жизни. И теперь отказываться? Может быть, это просто трусость? Бегство от собственных желаний? Лицемерная игра с ними в прятки. Вдруг эти набившие оскомину навязчивые мысли снова меня взбесили. Ради чего? Ради оживления фантазий? Только чтобы подтвердить, что они фантазии, эрзац, подделка?! И ничуть не живы?! Как и мы сами?!

Наш мир тоже не существует — он где-то в другом измерении, в совсем других вероятностях, возможность которых здесь далеко не очевидна. И мы тут для него — то ли живы, то ли мертвы, в Авалоне, в загробном царстве. А окружают нас стальные стенки… «Януса».

Где угодно, где бы мы ни были.

Отделяя от мира живых, и от мира мертвых, отделяя один мир от другого, и нас от каждого из них — где бы мы ни находились…

— Так что ты там говорил о Кадоре? — переспросил я, пусть внезапно, но очень спокойно. — У меня есть кое-какие соображения, хотелось бы обсудить их с тобой. Праздники меня доконают. Пора бы заняться делом…

Немного позже, чтобы никто не помешал мне, я направился не в свои покои, где мог теперь оказаться кто угодно, даже Гвенивер, а во временно опустевшие покои Мерлина, где меня встретила только скучающая королева Мэб — подросшая грациозная кошечка, черная как уголек.

Я придирчиво оглядел помещение — толстые стены, узкие окна, вещи в комнате просто удобные и обычные и будто случайные, ничто не указывало на то, кто обитал здесь. Кроме черной кошки. Верно. Никто же не собирался тут обживаться. Или где бы то ни было еще?

Я уселся в кресло перед столом и, не включая передатчик, задумчиво посмотрел в сводчатый потолок. Королева Мэб, громко мяукнув, вспрыгнула мне на колени и выпустила коготки, чтобы надежней удержаться. Я засмеялся и подхватил ее на руки, ласково почесывая за ушком.

— Скучаешь, Тарси?… — спросил я беззаботно, и осекся. Кошка обратила ко мне загадочные золотистые глаза. Как-как я ее назвал?.. Королеву Мэб? Королеву сновидений?..

Я осторожно поставил разочарованно мяукнувшую кошечку на пол, и потянулся к передатчику. Немедленно выскакивать из комнаты — глупо, да и не помогло бы. Кругом только призраки. А оставаться в одиночестве было уже невозможно. Мне нужен был кто-то если не живой, то хотя бы такой же, как я. С кем можно было поговорить, не чувствуя отделяющих намертво стальных стенок. Будь это время, разные миры, или просто ложь.

XX. Сны

— Проснись! Проснись! — кричала Гвенивер.

О черт… Кажется, я ударил ее… Что-то упало. Я знал, что это была она. Так и знал, что этим все кончится… Ну, как фантазии? Хорошо швыряться ими по комнате?

Не очень-то хорошо… Верно?

— О боже. Прости. Я принял тебя за… Неважно. Тебе лучше не знать…

Гвенивер поднялась на ноги, все еще осторожно прикрываясь рукой, но в ее голосе не было страха, только искреннее беспокойство и любопытство.

— Что тебе приснилось? Артур?

— Просто сон. Одна жуткая тварь…

— И тебе часто снится такое?

— Да… Знаешь, Гвенивер… — в приглушенном свете бронзовой жаровенки, спасающей от ночной сырости, я разглядел то ли тень, то ли наливающийся вокруг ее левого глаза синяк. — Наверное, будет лучше, если мы найдем тебе другую спальню. Сделаем ее чудесной, удобной, и я не буду тебе мешать…

— Ну что ты, как так можно?..

Нда… я снова посмотрел на ее левый глаз. Определенно синяк. Она вдруг ойкнула от какой-то догадки:

— Это медведь? Тебе снился медведь, правда?

— Э… да… — от такой простой лжи стало легче. Как будто это на самом деле было так. Гвенивер улыбнулась, как будто удар, который она получила, ничего не значил. — Нет, — сказал вдруг я. Меня подзуживал какой-то внутренний демон. — Не медведь.

— Но ведь ты его совсем не помнишь? Может быть, во сне?..

— Может быть. Но нет. Ты помнишь, что я говорил в самом начале? О памяти, скрытой в полых холмах?

На ее лице закономерно отразился суеверный страх. Еще бы, среди ночи говорить о таких богомерзких пакостях… Да еще когда мне снится черт-те что, а может и вовсе — вселяется нечто… Вот теперь Гвенивер испугалась. Я отметил это с чем-то похожим на мрачное удовлетворение.

Когда я поднялся, она едва не шарахнулась в сторону — не то чтобы всерьез, рефлекторно, неуправляемо, будто спала, и ей могло присниться что-то страшное, но я прошел мимо, к столу, и открыл стоявший на нем большой резной ларец с секретом.

Хитрым замочком «ящика Пандоры».

В нужным отделении я нашел нужный флакончик и вернулся к ней. На этот раз она уже не вздрогнула, успев успокоиться.

— Что это?

— Просто хорошее снадобье. Надо же мне исправить свою оплошность.

— Такое случается, — она великодушно попыталась улыбнуться.

— А не должно, — сказал я твердо, снимая пробку. — Покажи мне, обещаю, теперь я буду нежен и осторожен.

— Ой… — сказала с легкой тревогой Гвенивер, когда состав был наложен. — Холодно!..

— Только не трогай, — я аккуратно поймал ее машинально поднятую руку. — Не бойся, сейчас это пройдет, и не будет ни боли, никаких следов к утру. Совсем. Тебе не придется быть снисходительной, говоря, что «так бывает», и объяснять кому-то, что это случайность. Просто — как будто ничего не было.

— О, — произнесла негромко Гвенивер после как-то вещественно прозвучавшей паузы. И снова едва удержалась, чтобы не коснуться рукой лица. Ее глаза приняли задумчивое выражение, будто она изо всех сил пыталась почувствовать то, чего ни почувствовать, ни увидеть не могла. — Совсем никаких следов…

— Верно.

— Гм. — Она скользнула по мне взглядом, и я ощутил себя странно уязвимым. — Это магия?

— Да нет, просто снадобье.

— Это магия, — слегка кивнула она своим мыслям. — Твои полые холмы. Вот почему у тебя нет шрамов. Их «как будто не было».

Я пристально посмотрел на нее и улыбнулся. Собственно говоря, именно это я и хотел ей сказать. При этом, как будто, не говоря. Последовательностью слов, действий, тоном, сменой тона, сменой темы. Ничего удивительного в том, что она догадалась.

— Каких чудовищ ты видел? Расскажи! — спросила она вдруг с совершенно детским любопытством.

— Ну нет! — рассмеялся я. — Иначе больше никогда не уснешь!

— Ты меня дразнишь! — вздохнула она облегченно и шутливо надула губки.

— Ну конечно!

И я поцеловал ее несчастный висок, от меня же недавно и пострадавший, и дальше нам стало совсем не до кошмаров — как будто их никогда и не было.

Жизнь-сказка с волшебными королевствами шла своим чередом, размеренная, беспечальная, и такая удивительно простая, когда, наконец, в нее стало возвращаться что-то почти раздражающее и кажущееся неуместно чуждым. Хотя — это ведь было здорово, что возвращалось.

Вернулись колдуны — из своих «полых холмов». А нервничать я, как обычно, начал заранее, зная об их подходе. Они будто хотели все разрушить. Я почти чувствовал враждебность.

Непременно разрушат. Как острая стальная струна, попавшая вместо нити в станок для ткущегося гобелена. Все разорвут, не по своему желанию, а по роковым законам физики. Неизбежно. И я ничего не смогу с этим поделать. И не смогу от этого сбежать.

А тут царили мелкие склоки, легко разрешаемые, как детские игры. Шли вполне серьезные «битвы за урожай», наполнявшие сердца вокруг весельем и радостью, и надеждами на будущее, которое — было ли? «Наконец-то ясное завтра» — такое близкое и такое мифическое, что от его невозможности хотелось перерезать себе горло. Но пока мы с Гвенивер осваивали соколиную охоту, летели сами вскачь, вслед за птицами, будто разрезая прильнувшие к земле небеса — океан простора и воздуха. И мимо проносились птицы, а иногда и шальные стрелы, и это был всего лишь свист ветра, и больше ничего.

Но любые каникулы пролетают быстро, и потом приходится признать, что это был лишь сон. Но в каждом таком сне — будто целая жизнь. Со своей юностью, расцветом, старостью и концом.

Они и выглядели ужасающе диссонансно и чуждо. Удивительно, что они не вызывали суеверный ужас одним только… но ведь вызывали же. Одним только видом. Хотя трудно было зацепиться за какую-то конкретную деталь, чтобы сказать, что здесь вопиюще не так. Дыхание чужого мира, режущее этот — по-живому.

— Ты как будто не рад, — беззаботно прощебетала Линор, пока я провожал ее до ее временного обиталища. — Выглядишь испуганным и виноватым. Что ты тут без нас натворил?

Внутренне я тут же поднялся на дыбы.

— Ничего! Уж «без вас», конечно, совсем ничего!

Линор остановилась и посмотрела на меня вприщур, будто в прицел винтовки.

— А что так свирепо?

Я обнаружил, что у меня дрожат руки, всерьез, не на шутку, и сжав кулаки, чтобы унять дрожь, постарался успокоиться.

— А ну-ка… — Она толкнула створку и затащила меня в открытую дверь. Я позволил ей протащить меня через всю комнату, мягко подтолкнуть к стулу и усадить.

— Эрвин, что случилось? Тебя трясет. — Ее руки лежали у меня на плечах, будто тоже помогая мне сдерживаться. Взгляд серых глаз был внимателен и обманчиво спокоен. — Ну что опять?

— Не хочу об этом говорить. Полная ерунда. Просто не могу разобраться…

— Хочешь.

— Ладно. Что случилось? Обычная человеческая счастливая семейная жизнь.

Она кивнула, все еще не понимая и не принимая всерьез.

— Да, я помню. Политический фиктивный брак… скоро все кончится и не надо будет притворяться. — Ах, какие мы благоразумные, спокойные и понимающие!..

— Притворяться?! Фиктивный! Черта с два!

Ее руки на моих плечах крепко сжались.

— Что значит «черта с два»?

— Не понимаешь? Не фиктивный. Самый настоящий. На полную катушку! — глаза Линор непроизвольно потрясенно расширились. Хватка ослабла.

— Но она же…

— Что?! Игрушка, по-вашему?!

Линор с каждым мгновением выглядела все потрясенней. Она нервно облизнула губы, явно не зная, с чего начать возражать.

— По-твоему! — вспылила она, и отпустила меня, будто оттолкнула. — Да как ты мог?!..

Я на мгновение прикрыл глаза.

— А вот мог. Для вас что, открытие, что я не всегда в себе?

На лице Линор вспыхнула ярость.

— Это что, такой демарш?! Показать, что все должны с тобой возиться, чтобы только ты не устроил черт знает что, на что у тебя, по твоему мнению, всегда есть индульгенция?! Показать, что все сволочи, раз бросили тебя одного на пару недель?! Да как мы смели, а?! А кто, черт побери, влез в короли себе на забаву? Тебя просили высовываться?! Нет! Так что это теперь за истерики на всю вселенную?!

— Пристрели меня!

— Иди к черту!

— Ты думаешь, я шучу или выделываюсь?

— Именно последнее!

— Ладно. Я урод. — Дрожь вдруг улеглась, и я вздохнул спокойнее. — Я все равно не смогу тебе этого объяснить. Себе-то не могу.

Она вдруг смягчилась.

— Прости, я знаю, стресс ищет выход…

— Да пошел он к черту, ваш стресс! Ты не понимаешь. Я не хочу считать ее игрушкой. Она — как этот мир. Весь целиком. Может быть, он не то, что мне нужно, но я окунулся в него, вжился, полюбил, неосторожно, неожиданно! Глупо. Я не должен был этого делать. Но к чему я никак не могу сейчас относиться всерьез, это к словам «должен» и «не должен». Я перестаю их понимать, и ни от кого другого не смогу услышать, неважно, насколько это будет верно. Даже от себя самого не могу. И зачем я все это несу? Что бы я ни сказал, звучит глупо, потому что это и слишком много для того, что я хотел бы сказать, и слишком мало.

— Гм… э… — рассудительно пробормотала Линор, пытаясь сохранять спокойствие. — Если рассуждать логически и примитивней, у тебя это первый брак, и он эмоционально сильно тебя задел…

— Не смеши меня! Первый! В дюжинах разных столетий — я знаю, как это бывает. Неважно, я там был, не я, я просто знаю! Все, что мы помним — все наше!

— Это не одно и то же тоже!

— Как мне это надоело!.. Если наша память — не наша! Если наши знания — не наши! Если наши жизни — не наши! Даже наши собственные! Тогда что это все такое? Занавеси для пустоты? Вечной? Всегда и везде? Здесь и сейчас. Каждое мгновение. Постоянное осознаваемое небытие! Мы можем все, мы знаем все, но нас не было, нет и не будет!

— Знаешь что? — изменившимся голосом сказала Линор. — Меня все это доконало. Надо срочно забирать тебя отсюда.

— Через мой труп! — рефлекторно ответил я, почти что к собственному удивлению.

— Желаешь — через все наши? — едко поинтересовалась Линор.

Я покачал головой и поднялся. Она не стала меня останавливать. От этого мне стало грустно. Но от любого другого исхода — было бы так же. А еще, я был уверен, что и ей тоже — грустно. А ведь они только что вернулись с очень важного дела. С победой. У этой задачи не было удовлетворительного решения. Даже если я утоплюсь в пруду, и то едва ли кому-то станет легче и радужней на душе.

Разве что Константину. О! Благослови боже, врагов наших! Хоть им мы можем иногда доставить радость.

Недавно я думал, что меня добьет война. Кажется, теперь меня добьет мир.

Разобравшись с парой стопок донесений, многие из которых состояли из пары строк, но каждая в своем особом шифре, о котором сразу не догадаешься, и о котором даже не подозревал отправитель, и переговорив с Галахадом, сообщившим, что они уже почти под самыми стенами, я выбрался во двор, поближе к воротам. Вот почему-то команду с севера я ожидал с большим нетерпением, чем «волшебников».

Впрочем, я ждал и их, скорее уже после их появления как будто все изменилось, сомнения и неудовлетворенность перевесили ожидания. В конце концов, они уже были здесь. И об этом не нужно было беспокоиться. Надежно. Точно. И слава богу.

Солнце немного потускнело. Еще не думая садиться. Просто набежали облачка.

По двору сновали люди, а я старался им не мешать, ведь многих из них парализовывало одно мое присутствие. Прокрадываться, было, конечно, бесполезно, так что я просто напустил на себя мечтательный отсутствующий вид, показывающий, что я не хочу, чтобы на меня обращали внимание, и сам его ни на кого не обращаю.

Я так хорошо разыгрывал рассеянность, поглядывая то на небо, то на верхушки башен, то в землю, что когда передо мной вдруг выскочил Гамлет, с трагически выпученными глазами, я даже не понял, откуда он взялся.

— Да как ты мог! — выпалил или булькнул он.

— О, боже мой… — проворчал я. Судя по всему, он успел поговорить с Линор. — Какого черта, это моя личная жизнь! Какого дьявола это всех так волнует?! Потому что у всех ее просто нет?!

— Но она же еще ребенок?! — Гамлет пытался буркать все это приглушенно, и оттого говорил неразборчиво, хотя тихо у него все же не получалось. Но в любом случае, пока я старался «никому не мешать», все старались не мешать мне, и слишком рядом никого не было. Так что вполне было достаточно и этого.

— По каким меркам? По здешним? Ха! Да она старше меня на три тысячи лет! И уже намного старше Джульетты! На целую одну седьмую ее гипотетической жизни или на четырнадцать процентов…

— Не валяй дурака! Это же Гвенивер!

— Ну да. И что? Кто-то был не в курсе, что я женюсь?

— Она же несовершеннолетняя!

— Опомнись, в каком мы веке?! Какая разница, я или любой другой проходимец на верховном троне? Я еще не худший вариант, я надеюсь… Леодегранс только и мечтал выдать ее замуж. А думаешь, окажись на моем месте Кадор, его бы что-то остановило отдать ее за Константина?

— Но ты-то не любой другой, идиот! Ты из другого мира, и все отлично понимаешь! Ты не можешь себя вести как любой человек отсюда!..

— «Не вправе он, как всякий человек, стремиться к счастью!..» — воскликнул я со злостью. — Почему?!

— Потому что ты скоро исчезнешь отсюда!

— Кто тебе, черт побери, сказал?

Гамлет уставился на меня с таким изумлением, что я сам слегка удивился. Неужели эту часть Линор пропустила? Или он не поверил? Или прослушал?

— Ты… Ты… Да ведь «Янус» уже в порядке!

— Я знаю! — заверил я.

— Псих.

— Не новость.

— Идиот.

— Все относительно. В каком-то смысле — несомненно.

— Не прикидывайся. Это… да ты просто врешь! Врешь всем, врешь нам, и может, самому себе! Ты не думаешь тут оставаться на самом деле, правда? Тебя просто развлекает эта мысль! Тебе нравится что-то такое воображать! Играть в игрушки!

— Воображать?! Вся наша жизнь — пустышка!

— Ой, хватит этих капризов и манерничанья!

— Капризов?! Да! Пустышка! Мы скачем по мирам, не задерживаясь! Проскальзываем, как будто нет ни их, ни нас!

— Ты что, собираешься так же спятить как Линн?

— Я еще никого тут не отравил.

— Отравил! Идеями, надеждами, приручил, подчинил. Обманом! Они все пляшут перед тобой на задних лапках! Но это же все обман!

— Да…

— Да?

— И именно поэтому бросать их теперь подло.

— Черта с два! Подло было приручать!

Я помолчал секунду.

— Наверное. Но что сделано, то сделано.

Гамлет решительно кивнул.

— Поэтому я пойду и скажу ей это прямо сейчас!

Я недоуменно моргнул.

— Скажешь что?

— Что ты ее обманул, и тут не останешься. Ты самозванец, подделка, призрак, примеривший на себя роль короля, и решивший в ней остаться. Но теперь есть Мордред, и тебе придется уступить ему место!

— И ты думаешь, что его примут? Кому он нужен?

— Он тут на месте!

— Уже нет. С тех пор, как мы превратили это место во что-то другое. А не будь нас, может, и его бы тут не было.

— Я пойду и скажу ей!..

— Не городи чепухи!

— Я не шучу. Мы все уберемся отсюда прямо сейчас.

— О! Сам так решил? Один? Как? Что, с боем? Напугав всех до полусмерти? Да ты хоть с кем-то еще говорил об этом?!

— Это надо как-то закончить! Лучше немедленно! Разрубим гордиев узел!..

Гамлет повернулся с торжественным видом, будто собираясь заявить что-то во всеуслышанье…

— Стой! — вырвалось у меня, как будто я поверил во весь этот его бред. Под влиянием момента он вполне мог быть на такое способен. Да ведь одного диссонанса нашего тут присутствия вполне хватало.

— Попробуй, останови!..

— И остановлю. Ты правда хочешь причинить ей боль? Разбить ей сердце?

— Это сделал ты!

— Еще нет.

— Уже да! Все, что мог, ты сделал! Теперь пора положить этому конец!

— Стой! Ты несерьезно!

— Кто? Я несерьезно?! Проверь! — Он взмахнул рукой. — Я объявлю это прямо здесь и сейчас!..

— Прекрати пороть чушь!

— И не подумаю! Так вот!.. — он возвысил голос.

— Заткнись!

— Да, я говорю!..

В ярости я выхватил меч. Почти неконтролируемым движением. И не подумал пожалеть о нем.

— Ты замолчишь!

— Нет!

— Тогда я убью тебя к черту! — пообещал я.

— Неужели?! — Гамлет отскочил, и тоже выхватил бодряще скрежетнувший и свистнувший меч.

— Я не шучу, — предупредил я.

— Я тоже!

— Отлично! — и под кажущиеся такими далекими, чьи-то испуганные вопли, я напал на него.

А ведь кстати… не такой плохой выход. Кто-то из нас может убить другого. И это единственная вещь, которая может объяснить и извинить все. Посмотрим, какие это игрушки!

Я ударил его мечом, совершенно не пытаясь быть осторожным. Не то чтобы всерьез пытаясь убить, но без осторожности — захочет, так сумеет уклониться или парировать. Еще удар, еще!..

— Да ты соображаешь?!.. — возмутился он наконец.

— Нет! — мстительно ответил я.

— Чокнутый! — его меч пронесся слишком рядом, уже угрожающе. Это меня разозлило. Я тоже ударил серьезней. Гамлет протестующе вскрикнул и ответил очень «неосторожным» ударом, от которого всерьез пришлось уклониться мне. Странно. Мне это понравилось. Понравилось, что удар был настоящим, что это был бой на равных. Ну наконец-то!.. Не какие-нибудь разнесчастные саксы, не драконы и не мифические великаны, которые могут продержаться против нас «целых две минуты». А кто-то абсолютно мне равный, и по силе, и по знанию, и по возможностям хотя бы даже в любой момент устроить тут какой-нибудь взрыв, который оставит вместо нас во дворе только глубокую воронку. Я одновременно хотел убить его, и радовался, чувствуя странное громадное облегчение, и был ему за это благодарен. Да, даже за желание его убить!

Отовсюду неслись крики, кто-то все время попадался под ноги и тут же отлетал прочь. Нет, пострадавших не было, на это нам реакции хватало, даже без особого обращения внимания, пока мы с Гамлетом увлеченно гоняли друг друга по двору, выбивая искры из подворачивающихся колонн, стен, булыжников или бортика фонтана посреди двора, служившего одновременно поилкой лошадям.

Но вдруг во все это врезался совершенно инородный звон, одновременно сбивший движение и моего клинка, и вражеского — третий меч, нахально вклинившийся посередине. Одновременно мы остановились и развернулись к тому, кто его держал, не то, чтобы забыв друг о друге, но ненадолго прервавшись. Возможно, чтобы вместе устранить помеху.

— Это еще что?.. — осведомился я, и увидел Мордреда, который опустил меч и вместо него встал между нами сам. — Убирайся! — велел я, впрочем, не слишком недружелюбно.

В глазах Мордреда горел азарт. В походе он загорел и превратился в гору мускулов, в которой никто бы уже не заподозрил выкормыша монахов. Собственно, пожалуй, за последние недели он стал крупнее меня, и еще больше стал от меня отличаться, или… черт. В чем-то, стал еще больше походить.

— Прикажи мне! — парировал он, как будто я только что этого не сделал. Я глянул поверх его плеча на опешившего Гамлета, таращившегося на него во все глаза, опустил меч и покосился в сторону, на Олафа, ожидавшего наготове с деревянным ведром, доверху полным воды… где он его только взял? Вода-то понятно, что из фонтана, у которого мы все остановились — в центре красовалась здоровенная рыбина с разверстым ртом-чашей, из которого и била струя воды.

— Если прикажешь, я буду сражаться за тебя! — с отчаянным задором заявил Мордред. — Но ты не можешь подвергать себя опасности! — Как будто его кто-нибудь спрашивал.

— А ты — можешь? — поинтересовался я из чистого любопытства.

— Я — никто, — повторил он спокойно свои какие-то давно сказанные слова. «Я — никто» — слова Мордреда. «Меня не существует» — слова Гарета. И я все еще думаю, что у меня какие-то особенные проблемы, сильно отличающиеся от простых человеческих?

— Нет никакой опасности, — заверил я. — Мы только упражнялись. — Гамлет за спиной Мордреда будто стал сдуваться как воздушный шарик. С облегчением. — Ведь верно, Ланселот?

Ланселот откашлялся.

— Да, правда, — выдавил он насквозь фальшивым тоном, и принялся припрятывать меч в ножны, настороженно, впрочем, поглядывая на меня — сделаю ли я то же самое? Или подло нападу, как только все расслабятся. Я просто опустил меч острием в землю и дружелюбно улыбнулся.

— О, — промолвил Мордред. — Прости. — Но с места сдвинулся лишь на полшага. И все еще выглядел более внимательным, чем смущенным. И ничуть не взволнованным. Будто ему было совершенно все равно. Он серьезно относился к своему «никто».

Насколько он все-таки похож на меня? Что ж, если и правда похож, в чем-то это даже лестно.

И я вдруг понял, что оттаиваю, или уже оттаял. Какое-то время назад. Как-то внезапно. И все на свете, будто, стало куда проще. Я снова взглянул на Гамлета, переводящего взор с меня на Мордреда и обратно с таким видом, будто у него двоилось в глазах — а ведь мог бы давно привыкнуть к странностям нашей бурной жизни. Но он, кажется, даже немного позеленел, как от морской болезни. Что ж, кто знает, может, у него были свои причины. Посмотрел вокруг, на столпившийся чуть в отдалении смятенный народ, на бледного хмурящегося Кея, растерянного Бедвира, прищурившегося Галахада, иронично сложившего руки на груди и склонившего голову набок, испуганную Гвенивер, которую крепко удерживала в объятиях Линор, на Антею, напряженно стискивающую в руках свой «волшебный» жезл, которым она могла оглушить кого-то из нас, но понятия не имела, чем это может закончиться.

Все просто. И что бы там ни было — в сущности, неважно.

— Все отлично, Мордред, — сказал я, на самом деле это чувствуя. — И я чертовски рад, что вы вернулись!

Олаф спокойно отставил полное ведро в сторонку. Вода в нем только тихо колыхнулась.

И раз уж мне вдруг стало все равно, что происходит, я не стал разговаривать ни с кем, для кого это, как будто, имело значение. Я ушел вместе с Антеей, так и не пустившей в ход свой жезл — поблагодарить ее за это, а заодно — она казалась самой отстраненной из всех, а мне не хотелось погружаться снова в тот замкнутый круг, который, кажется, начал размыкаться. Нас тут же все оставили в покое. И ради меня, и ради ее жезла. От всех волшебников старались держаться подальше. А от нее, пожалуй, особенно. От Мерлина с Морганой, при мне, все равно ведь не увернешься.

— Что у тебя за проблемы с твоим Танатосом? — озабоченно спросила Антея.

— С кем? — переспросил я рассеянно.

— Ты знаешь. Ты ведешь себя так, как будто очень хочешь, чтобы тебя убили. Осознанно или нет. О, сознательно ты этого, наверное, не хочешь и ловко выбираешься из всех ловушек, которые сам же себе и подстраиваешь. Но подстраиваешь их снова и снова. Так не может долго продолжаться!

— Ну и прекрасно, должно же это как-то закончиться.

— Я не только о том, что происходит сейчас, а о том, что творилось тут с самого начала. Стать королем — это что, не сублимация идеи о самоубийстве?

— О!

— Высунуться и стать мишенью.

— Но послушай, делают же это все время нормальные люди… Или ты думаешь, что они все ненормальные?

Антея вздохнула.

— Ну что поделать, у всех есть Танатос. В той или иной степени… Лучше бы, конечно, ты сам догадался, ты же у нас умник. А теперь только закрываешь окошки в своей голове и продолжаешь улыбаться. Видел бы себя со стороны, сразу бы все понял… — Антея наконец пригляделась получше. — О нет, ты же знаешь, да? И давно?

— А что толку, если я не могу изменить мир?

— Проблема в тебе, а не в мире!

— Да вот нет, как раз не во мне. Хотя все это — всего лишь «нормально».

И еще раз не во мне — Антея опоздала со своими откровениями. А вот Гамлет успел — тем, что мы едва не лишили друг друга жизни, и это так неприлично меня обрадовало. И вернуло чувство настоящего равновесия. И успел Мордред. Тоже восстановив равновесие, другое — как столкновение с зеркалом. Неважно, насколько это верно на самом деле, но — и в самом деле — а кто еще меня остановит, кроме меня самого?

XXI. Пандора

Месяц пролетел незаметно. И сказочно спокойно. Мы потихоньку возились с расчетами и даже кое-какими экспериментами в удаленном доступе, по-дружески не забывая о королевстве, но не пытаясь сделать с ним ничего особенного. А в самом деле, что еще? Войны на этот год кончились, и появилась какая-то определенность. Пусть и иллюзия определенности. Какая-то инерция все равно ведь появилась. Может, дальше кому-то будет проще, и это уже неплохо. А пока — полоса стабильности. Целый «золотой век», умещающийся в одну золотую пору, окрашенную осенью, с начинающей естественным образом осыпаться листвой. Чуть больше месяца на весь этот «век».

Гамлет, конечно, ничего не рассказал ни Гвенивер, ни кому-либо еще, он все же был не настолько сумасшедшим. А сама Гвенивер была потрясена встречей с Мордредом, настолько на меня похожим. Да и много кто был потрясен этим — и впервые его увидев, и заново. То, что это не вызвало бури, объяснялось все той же инерцией. Хотя это могло бы стать уже последней каплей в творящемся с самого нашего прибытия на эту землю сюрреализме.

В походе на Север Мордред, конечно же, отличился, проявил себя с наилучшей стороны и все в таком духе. А многие местные жители, разумеется, даже принимали его за меня. Гавейн и Галахад не находили нужным препятствовать распространению этих слухов, наоборот, они их поощряли, и с удовольствием использовали как дополнительный стратегический психологический фактор. И им легче, и меньше крови. Достаточно ли было этого, чтобы Мордред мог стать когда-нибудь хорошим королем? Понятия не имею. Некоторые вещи должны, наверное, просто случаться, неважно, готов к этому кто-то или нет. Случайность, провидение, «афера века». Все это может завязать вокруг себя реальность в узелки закономерности, но все это может и не произойти.

— А ведь если задуматься, — как-то вслух рассуждал Гамлет, — в наши времена тоже было полно загадок. Да и анахронизмов… Взять, например, все эти звездные королевства. Денеб — королевство. И Вега — тоже королевство! До недавнего времени. Что такое полвека? Даже меньше. Правда, некрасиво там как-то все кончилось. Есть предположения, что наследник престола сам велел перебить всю свою семью. А через несколько лет почему-то взорвался весь королевский дворец, с ним вместе, и Вега стала республикой. Но что там произошло — тайна покрытая мраком. Правда, похоже, скоро можно будет посмотреть, что там случилось. Ведь полвека уже пройдет!

— А еще, какое-то время, когда мы вернемся, будет отсутствовать буфер, — напомнил Фризиан.

— Это неэтично! — нахмурилась Антея. — Еще могут быть живы многие люди, жившие в то время, и вмешиваться во все это будет неправильно и незаконно. Теоретическая возможность проникновения в события полувековой давности не означает, что мы можем делать все, что захочется. В таких случаях лучше бы выдержать все лет сто, чтобы не разрушить собственные закономерные процессы. Не в физическом смысле, а социальном…

— Как незаконно расследовать преступления, — с убийственно серьезным видом скорбно кивнул Фризиан. — А вдруг убийца, не дай бог, найдется?

— Ну а тут мы законно? — мягко поинтересовалась Линор. — Не в физическом смысле, а социальном. Хотя, конечно, в случае с Вегой все настолько странно и неприятно, что даже не хотелось бы ворошить… В конце концов, что и зачем мы могли бы изменить?

— Не могли бы, — сказал я. — Во-первых, мы попросту попадем уже не в свой поток. Все будет очень похоже, но где именно будут расхождения — не знает никто. Вплоть до «другого убийцы». Поэтому бесполезно будет всерьез на это опираться… — Я заметил удивленные взгляды, и непонимающе поднял брови.

— А зачем опираться, да еще всерьез? — спросил Олаф. — Это ведь будет не расследование. И едва ли это будет иметь какое-то политическое значение.

— А зачем тогда?.. Антея только что говорила о социальном. Наверняка — в политическом смысле.

— Да-да, — подтвердила Антея и морщинки на ее лбу разгладились. — И ведь все-таки, это будет очень близко. В сочетании с другими фактическими данными, это может иметь и полновесные политические последствия. На самом деле вероятность «другого убийцы» при такой близости к нам будет мизерно мала. Оговорка в таком роде будет не более чем «политической вежливостью» с нашей стороны.

— И осторожностью, — добавил я. — Только не говорите, что это я придумал про расследование, речь о нем зашла раньше.

Фризиан что-то насмешливо просвистел сквозь зубы.

— Граждане, а вам не смешно оттого, что мы обсуждаем темную политику Веги, и этично ли будет в ней копаться, при том, что само наше исчезновение и внезапное появление в другом секторе Галактике будет иметь самые полновесные политические последствия? По-моему, нам всем будет не до Веги!

— Слышь-ка, — Олаф иронично склонился над столом. — И где тут тебе граждане? У нас тут античный полис или времена Французской революции?

— Да пусть будут граждане, монарх не против, — заверил я и все засмеялись.

Линор нажала на пару кнопок внутри резного ларца, из которого лился флюоресцирующий свет, и закрыла крышку.

— Но кажется, нам и правда будет не до Веги…

— Но тайны, загадки! — воскликнул Гамлет, явно находящийся в романтическом настроении. — Ну а Денеб? Как, по-вашему, тоже монархия в последнем поколении? У королевы нет наследников, она никогда не вступала в брак, хотя это ведь не шестнадцатый век, супруг никак бы не мог покуситься на ее власть…

— А что пример Веги? — перебил я.

— А что пример Веги? — повторил Гамлет, но уже с другой интонацией, не ироничной, а именно вопросительной.

— Помнишь упорные слухи, что все дело было не в ее последнем правителе, а в воздействии на него как раз через брак? Помнишь королеву Лорелей?

— «Прекрасная дама без пощады…» — не удержавшись процитировал Олаф и улыбнулся.

— Именно.

— Слухи, — пожал плечами Фризиан, и недоверчиво отпив разбавленное вино из чаши, отставил ее в сторону. — А может, и нет. Но без слухов ведь никогда не обойдется, что бы там ни было. Похороним информацию в дезинформации — и никто там уже не откопает истины.

— Мы можем, — заметила Антея.

— Неэтично! — жалобно заметил Фризиан. Антея покачала головой и возмущенно закатила глаза, усмехнувшись.

— Все всегда возможно, — отмахнулся я. — Может быть у нее паранойя. Я примерно представляю себе, как это бывает. Почти коллеги, как никак. — Все снова засмеялись. А потом замолчали.

— А что с браком? — спросил Гамлет после некоторой паузы.

— Вот теперь он, кажется, стал фиктивным, — ответил я. Не разбирая, о чем он спрашивал.

Гамлет кивнул, не комментируя.

— А на Веге? — спросил Олаф.

— Ну, ты же все знаешь. Всегда может найтись кто-то со стороны и повлиять на что угодно.

— И поэтому королева Денеба собирается стать последней королевой? Сознательно?

— Может быть.

— Но есть же у нее какие-то другие родственники.

— Есть, конечно.

— Тогда какие могут быть проблемы? И между прочим, если подумать, зачем ей брак? По традиции? В любой момент ее могут официально клонировать, с любыми заданными модификациями. Надо же, наконец, идти в ногу со временем. Подумаешь — что прежде этого не делалось.

— Проблемы только в законе.

— То есть?

— Все зависит от завещания. А известно, что оно существует, но никто не знает его содержания.

— Ну, при желании, разве это может что-то значить?

— Но желаний-то много.

— А. В некотором смысле, понимаю… Это все легенда о денебских принцах?

— М? — вопросил Гамлет.

— Которых унес медведь! — вставил Фризиан. — Это только слух, что на самом деле, наследники у королевы есть. И они указаны в завещании. Это же общеизвестно.

— Ну да, — разочарованно протянул Гамлет. — Желтая пресса… Кстати, мне нравится идея с клонированием. Просто и элегантно. И без проблем.

— А при чем была желтая пресса? — не понял Фризиан.

— Ей такое нравится. Всякие тайны и заговоры. Я вообще не думаю, что это правда. Скорее, просто отговорка — шутка для прессы. А она уж — пусть думает, что хочет и ищет, где хочет. Пусть хоть обыщется. Отличная брошенная кость. Столько всего напридумывать можно, а в это время как в анекдоте: «на чердак, и работать, работать, работать!» Я слышал двадцать пять разных версий на этот счет.

— Ого! — воскликнула Антея, смеясь, — ты что, еще и следил за ними и считал?

— А почему нет? Легенды и мифы современности — это так забавно. И очень умиляет — люди совсем не меняются! Что три тысячи лет назад, что пять тысяч, что столько же вперед…

— Ну, насчет вперед говорить трудно, тут ты погорячился, — уточнил Олаф.

— Дедуктивное прогнозирование, — сказал Фризиан. — Раз все время так было, так и будет дальше — от общего принципа — к частному предположению. Люди не меняются.

— А люди там будут?

— Ты меня спрашиваешь? Да, будут. Попробуй, опровергни.

— «Тысячеликие герои» всегда в строю. — Олаф зевнул. — Как-то сразу даже скучно стало. Колупаешься, колупаешься, а все равно все одно и то же.

— Именно поэтому меняются только участники и зрители, а не действо. Зато постоянно, — обнадежил я.

— Прекратите, — проворчал Гамлет. — От вас уже морская болезнь!

— Ути-пути, — усмехнулся Фризиан. — А ты родом деятельности случайно не ошибся? У нас тут всегда морская болезнь и попытки представить себе вечность, да еще вариативную — по вертикали, по горизонтали, и, наверное, под всеми углами. А шкалу координат мы позовем нарисовать Эшера. А потом приведем ее в динамическое состояние!

— И все равно все будет то же самое, — меланхолично проворчал Олаф.

— Все относительно! — дипломатично заметил Фризиан. — И да, и нет.

— Есть только материя и антиматерия… — пробормотала отрешенно Антея, глядя куда-то в пространство, как будто одновременно вообще не слушала.

— К чему это мы? — спросила Линор.

— К тому, что когда мы вернемся, — сказал Олаф, — мы вернемся туда же, откуда отбыли, только предположительно. Вот только у нас будет зазор во времени, и мы вернемся несколько позже, а раз мы вернемся несколько позже, значит, мы вернемся уже все равно «в другую реальность».

— Не будет иметь значения, — уныло напомнила Антея.

— Почему?

— Потому что «зазор» будет соответствовать всего лишь пропущенному времени. Сколько можно повторять? У нас же тут не мистика какая-то, в конце концов.

— Нет, — сказал Олаф. — Просто знаешь, мы же тут все не переменные в формулах, а все-таки живые люди. Как бы. И для нас все зазоры могут иметь значение.

— Но жизни свойственно самовосстановление, — оптимистично заметил я. — И в этом смысле, «зазор» даже может «зажить».

— Вот! — тут же согласилась Антея.

— Кстати, — кивнул Фризиан. — И вообще, знаете ли — Вселенная — штука живая.

— До поры до времени, — проворчал Олаф скептически. — Вот как говорят все эти «древнюки», в самом начале всегда кроется зерно погибели!

— Ну и что? — хладнокровно вопросил Фризиан. — Если даже в погибели «все относительно»? Гм… и вариативно…

— Хм!.. — заметили почти все со знанием дела.

— А Мерлин все еще с Мордредом? — спросил Гамлет как-то фальшиво.

— Вероятно. А где еще ему быть? Инструктирует, наставляет, рассказывает про движенье небесных тел, и тел земных по бренной жизни…

— И никакой ревности? — провокация в его голосе была смешана с искренним беспокойством — он пробовал лед на прочность.

— С чего бы это? — улыбнулся я. — Между прочим! — меня вдруг осенило в шутку. — А чем не славная идея — забрать Мордреда вместо меня с собой? Потрясающее было бы приключение — и отличная моральная компенсация за то, что я занял его трон!..

Окруживший меня всеобщий дискомфорт можно было колоть вилкой. Ох, как они заерзали и засопели…

— Проклятье! Да это не претензия, — попытался я объяснить, засмеявшись. — Представьте себе абстрактно — как это было бы здорово и интересно! И уж точно никто бы не остался обиженным!..

Но всеобщее неодобрение только возросло. И эти скорбные взгляды, выражающие всю мировую печаль… Черт возьми, с ними даже не пошутишь, и не объяснишь, что это совершенно без задней мысли. На самом деле! Что же делать, если невроз уже у всех вокруг, кроме меня!.. Пришлось только вздохнуть и махнуть рукой посреди всеобщего совершенно дурацкого сожаления. Да смешно ведь уже! Эх, ну и ладно…

— Это была шутка!

— Да ладно, ладно, — промямлила Линор неприязненно, — не оправдывайся.

Ну как тут было не взбеситься?! Но я проявил чудеса адекватности, хотя и почувствовал себя обиженным. Даже если ты хочешь куда-то вернуться, и этого хотят другие, не всегда все так просто. Каждый хочет, чтобы это было сделано именно через ту дверь, которая, как ему кажется, будет подходящей… так, как он представляет, и никак иначе. Иначе — это же может быть опасно! Это дверь не туда! И вообще — попытка к бегству. Уклонение и дезертирство!

Ну что ж, остается только не обращать внимания и «делать, что хочешь».

— Не воображайте себя всезнающими наседками, — огрызнулся я. — У вас тоже все в порядке с неврозами! Ну и что мне теперь делать, если я — единственный нормальный человек?! — и вскочив с места, вышел за дверь.

Не без внутреннего посмеивания. Но иногда старые друзья впрямь кажутся слишком обременительными. Легче заменить на новых. Ни обязательств, ни предубеждений — что именно ты должен или не должен. Ни ты от них не ждешь ничего хорошего, ни они от тебя… Э… стоп, это я сейчас о старых или о новых? В любом случае — не ждешь ничего хорошего.

Нет, в самом деле, что за инерция и зашоренность! Что за страхи, даже если говорить об этом всерьез? Это же на самом деле не такая плохая идея! Сама ее возможность. Из-за которой теперь можно легче относиться к Мордреду, потому что у него не все еще украдено. У него может быть что-то, чего никогда бы не было, если бы тут не было нас! Причем такое!.. Что «ни в сказке сказать». Пусть это всего лишь возможность — все миры — это только возможности, и все возможности где-то осуществляются.

И я вдруг задумался еще об одной мысли, беспокоившей меня. Насчет Мордреда. Его обреченности быть королем, или быть глубоко несчастным, если этого не случится. Потому что это предопределено. Кем и чем предопределено? Сказками другого мира? Нашим собственным воображением? В преломлении всего этого, его к тому же зовут Мордредом, и это тоже что-то значит — что именно я для него главная опасность. А он — для меня. И это, конечно, нервирует. Но нервирует не только это. А просто сама обязательность. Пан или пропал, король или никто. А самого по себе «его не существует»?

Уж как случилось, теперь все зависит от него. В реальности мы все играем без репетиций, по первому разу. А все предсказания лживы и многосмысленны. Что случилось — случилось, и чем бы это ни было, это что-то неповторимое. На самом деле. Несмотря на все возможные вариации.

Увидев, что дверь в мои покои приоткрыта, я прокрался к ним на цыпочках, и заподозрил нечто еще более неладное, услышав поблизости от приоткрытой створки едва уловимый знакомый гул. Помимо этого — царила гробовая тишина.

Мерлин заходил зачем-то в мою комнату и оставил дверь открытой при работающем терминале? Что-то случилось? Надеюсь, он там один?

Я аккуратно отодвинул створку кончиками пальцев и заглянул в комнату.

И пораженно застыл, увидев перед открытым терминалом застывшую Гвенивер. Похоже, это застывание при виде чего-то совершенно необычного, было заразным — передавалось мгновенно, визуальным путем.

Она стояла и смотрела на него как завороженная. На непонятный ящик, из-под открытой крышки которого лилось «нездешнее» сияние.

Стараясь не издать ни звука, я очень плавно шагнул в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

Она судорожно всхлипнула, вздрогнула, но обернулась не сразу — она будто боялась повернуться к терминалу спиной. Потом издала тихий протяжный возглас.

— Испугалась? — спросил я мягко.

Она повернулась ко мне в полном ужасе — отскочив на шаг в сторону, чтобы и ящик был не прямо за спиной, и чтобы видеть меня.

— Артур!.. Что это?!

— Как ты сумела его открыть?

— Я не… — в ее голосе звучал такой ужас, что в него можно было поверить.

— Тут был Мерлин?

— Не знаю, кто-то был!.. Мерлин?!..

— Не бойся ничего. Просто. Что случилось?

— Мне показалось, что тут кто-то есть. Я думала, это ты. Еще когда я открывала дверь, я услышала странный щелчок и потрескивание. Так бывает — от солнца… Я позвала, но никто не ответил! Я точно была уверена, что тут кто-то есть! — она была близка к истерике, но держалась все-таки изумительно. — Я не нашла никого, только это! И пустая комната!..

— И ты ничего не трогала?

— Нет… Как я могу тронуть ЭТО?!.. — Гвенивер нервно всхлипнула. — Если бы я тронула, я бы умерла? — спросила она неуверенно, и снова со страхом посмотрела на меня.

Я поверил ей хотя бы потому, что не представлял в роли искусного медвежатника и дешифровщика. Но почему-то и мысль о том, что Мерлин мог тут это оставить, куда-то стремительно улетучивалась. Наш Мерлин. Для него это сверхъестественно.

Что-то щелкнуло. Так бывает — «от солнца». Но на этот раз просто в моей голове.

— Скажи, Гвенивер, ты никогда не замечала, здесь, или где-нибудь еще, очень странного старика, тоненького, сухого, того и гляди унесет ветром. Седые волосы как паутинка — чистый одуванчик.

Она долго молчала, и пока она молчала, ее глаза становились все огромнее и огромнее, хотя это казалось уже совершенно невероятным.

— Кто он? — спросила она.

— Не знаю. — Хотя догадывался.

— Он в такой… коричневой тоге? — Она неопределенно повела руками, пытаясь изобразить его одновременно мешковатое и по-своему элегантное в своей простоте одеяние.

— Точно.

Гвенивер сглотнула.

— Видела сегодня. Кто-то смотрел на меня из галереи. Я заметила странного старика, которого раньше не видела. Он улыбался и кивал. Он казался безобидным и добрым. Только я не поняла, как он исчез, мне показалось, я только моргнула, а его уже нет. Я подумала, что много смотрела на солнце, а он был в тени, вот я и не поняла точно, как он отошел.

— А потом в коридорах ты его не замечала? Может быть, по дороге сюда?

Гвенивер покачала головой.

— Я не уверена. Я ведь не искала его. Даже если бы увидела, могла не заметить. Я думала, что здесь ты…

Ну конечно, зачем ей обращать на него внимание, и зачем бы ему показываться ей еще раз? Мы видели его только раз, и никогда больше не замечали. Удивительно уже то, что Гвенивер видела похожий образ, который исчез так же странно, как в тот раз, когда мы с ним сталкивались.

«Мы не одни» — очень тревожная мысль, постоянно стучащая молоточком внутри черепа. Паранойя, которую просто отодвигаешь подальше.

Я вспомнил и Оливье из Шампани, который оказался наблюдателем из другого времени, из ветви истории, которая не имела к нам самим уже никакого отношения, кроме того, что именно мы ее создали. И наблюдал он именно за нами, как за аномалией в прошлом его мира. И таких аномалий может быть бездна и в нашем собственном.

Оливье и призрак были даже чем-то похожи — тем, что оба напоминали «призрачные одуванчики», хотя во всем прочем между ними не было ничего общего. Между материальным и воинственным Оливье, которого мы знали много лет, и поняли, что что-то было не так, только когда он исчез, оставив интереснейшее прощальное письмо, и возвышенным доброжелательным старцем, от которого исходили странные электрические волны, и который недвусмысленно предпочитал заканчивать каждую встречу растворением в воздухе.

Если, все-таки, в этом мире больше настоящей магии… Но как тогда он умудрился потерять Мордреда? «Может быть, вы найдете то, что я потерял?» Почему Маэгон, да и Бран, были вполне стандартными, хотя и не всегда злонамеренными шарлатанами-умниками? А почему «Янус» здесь смеется?

Задумчивость на лице Гвенивер снова сменилась буйным страхом.

— Что теперь будет? Что все это значит?

А терминал все еще был открыт — собственно говоря — просто верхняя крышка ларца, под которой, как будто, ничего не было, только лился флюоресцирующий свет, в ожидании следующей команды. Не делая резких движений, я подошел, и плавно закрыл крышку.

Кажется, это был очень красноречивый намек? «Вам пора убираться».

Хотел бы я встретиться с этим чертовым призраком! Он вздумал принимать за нас решения? После того, как столько проворонил сам? Какое у него на это хоть подобие права?

— Артур!.. — голос Гвенивер был умоляющим.

Взгляд у меня, направленный на ларец, был сейчас наверняка очень злым. Но не к ней же я испытывал эту злость. А только к тому, кто так посмел ее напугать. «Он выглядел безобидным и добрым». Ублюдок из неясно какого мира…

— Это ничего, — сказал я успокаивающе. — Просто предупреждение. Для меня.

— От кого?!

От кого — неважно. То есть, важно — но попробуй, поймай!

— О том, что пора возвращаться к «своему богу»! — Интонация у меня, уверен, была стопроцентно богохульственной.

А может быть, я несправедлив? Может быть, он всего лишь любопытствовал, а Гвенивер ему помешала. Но зачем бы тогда ему показываться ей на галерее?! Кивать и улыбаться? Что он хотел этим сказать.

Еще один щелчок в голове. А если он имеет определенную свободу перемещаться во времени? Что, если для него это явление было не «до», а «после»? Что-то вроде принесения извинений за нечаянное неудобство?

Какой бред. Совершенно неудержимые фантазии. И почему у меня возникает такое впечатление, как будто я могу отчасти читать его мысли, просто представляя его. Всю его манеру, все его «электрические волны»? Может быть, он еще пытается таким образом нам «помочь»? Разобраться? Перестать сомневаться? Бедная Гвенивер… А ведь сомнений и правда, так много. Он знает, как трудно будет нам обидеть их намеренно, и потому подстраивает такое?..

— О нет, ты же не уйдешь! — жалко пробормотала Гвенивер.

— Я не знаю, — ответил я. — Может быть и нет…

Она бросилась мне на шею, будто хотела поймать, пока я не исчез, как призрак на галерее, и удержать.

— Ты не уйдешь!..

Кажется, я сказал сегодня Гамлету, что теперь наш брак стал фиктивным? Похоже, только в моих абстрактных планах…

Гвенивер бурно рыдала у меня на груди, я гладил ее по головке, ласково обнимал, утешая, и зажмурившись, и отчетливо представив себе призрак, сказал ему: «Если ты действительно хочешь помочь, не вмешивайся так больше! Не вмешивайся!»

Не знаю, почему я решил, что могу мысленно с ним разговаривать. А что значил тот случай, когда Пеллинор вдруг упал замертво, будто молнией сраженный? Я мог бы подумать, что то был заряд моей собственной ярости. А может даже, вмешался призрак? Тогда он был на моей стороне.

Сто-оп. Так осталось додуматься до «обратной версии». Что «я сам» открыл крышку ларца, пока мое… или… коллективное «бессознательное» разгуливало само по себе. Дивно! Призрак всего «Януса» — «дистанционно» разгуливающий по Британским островам и открывающий собственные терминалы (кому же еще это делать?..) пока другая его версия разливается в стенах станции мелодичным смехом! Это чистейшее сумасшествие!..

Но честно говоря, что-то в этой мысли вдруг стало вызывать потрясающий азарт…

XXII. «Забавные вещи»

— Сматываемся! — выпалил я воодушевленно, снова вваливаясь в «палату тайного совета». Заседавшие тут манекены подпрыгнули на месте от моего неожиданного вторжения. А в остальном тут ничегошеньки не изменилось — как сидели тут раньше, так и сидели. Прямо музей восковых фигур — аутентичные (хотя это еще вопрос — насколько аутентичные) старинные костюмы в соответствующем, безуспешно притворяющемся не фальшивым, интерьере. Только теперь тут был еще и Мерлин. Наш собственный, неважно Мерлин ли, зато совершенно точно — материальный.

— Так и будете тут сидеть, до самого нашего «антипришествия»? — нетерпеливо поинтересовался я.

Справедливости ради надо сказать, что я не дал им шанса успеть ответить и толком пошевельнуться. Оттого они и казались мне такими застывшими и замороженными. Выдержав паузу, которая была, должно быть, не длинней мгновения, и которую, возможно, почувствовал только я, я резко повернулся, крутанувшись на «каблуке», к Мерлину:

— Один вопрос! Ты же не заходил сегодня ко мне, чтобы заглянуть в мой терминал?

Мерлин ответил только озадаченным взглядом, подняв брови. Может, он и хотел что-то сказать вслух, но я сейчас реагировал быстрее. Тем более что и без слов все было ясно. Я энергично кивнул, поставив в воздухе мысленный восклицательный знак.

— Отлично! Значит, если только никто из нас не страдает раздвоением личности, у нас еще одна проблема с привидениями. И я думаю, нам стоит их всех забрать отсюда с собой и больше не засорять здесь пространство! А то становится уже не смешно.

— Делирий налицо, — с тяжелой мрачностью констатировал наконец сэр Гавейн.

— Налицо гениальность! — парировал я с возмущенной напыщенностью. — Только вы об этом не знаете! Помните призрака на холме, в тот день, когда мы убили несчастного дракона? Когда у меня дважды сломался меч — привет моему Танатосу, а, Антея?

— Не говори так! — напомнила, нахмурившись, фея Моргана. О, все в порядке! Разве мысленно я называю вас сейчас не по правилам? Просто так, для равновесия, чтобы призраки слишком не расходились.

— Ох, да ладно! Имена нами правят, а фантазии порождают призраков, которые смеются среди механизмов и бродят по холмам, как будто им больше делать нечего! Когда мы уберемся отсюда, они исчезнут вместе с нами. Это всего лишь побочный эффект.

Гавейн откашлялся.

— Повтори-ка еще раз, что именно теперь ты считаешь проблемой? Привидений?

— Да! Которые блуждают по коридорам и открывают ящики Пандоры так, чтобы их непременно кто-то увидел!

Я рассказал им о произошедшем, но реакция оказалась вялой. Мягко говоря.

— Ты меня пугаешь, — тихо проговорила Моргана.

— Да никого я не пугаю! — раздосадованно отмахнулся я. Мне не удалось произвести на них ни малейшего впечатления. Будто они оставались за ментальным железным занавесом. — Нет, я прекрасно понимаю, как это странно звучит, но ты можешь спросить Гвенивер, как все это произошло…

— То, что она обнаружила незакрытым твой терминал? И ты теперь списываешь это на призраков? Прости, но кажется, у тебя действительно огромные проблемы!

Я смотрел на Моргану, наверное, целую минуту. И никто все это время не нарушал молчания.

— Когда я говорю, что схожу с ума, мне никто не верит. Когда я говорю что не схожу с ума — тоже никто не верит. Что дальше, а?

— Просто прекрати вести себя как маленький!.. — Моргана, кажется, испытывала за меня страшную неловкость перед всеми — именно в этом выражалась ее забота. — Ты же выдумываешь? Сколько можно?

Я снова выскочил прочь из этой комнаты, со злостью хлопнув дверью. Хотя хлопать тяжелой дубовой створкой не так-то просто. Я, конечно, был перевозбужден, и это едва ли тянуло на норму. Но во всем прочем!..

Привалившись к упомянутой тяжелой створке, я яростно вперил взгляд в противоположную стену, тошнотворно толстую, каменную, основательную, с желанием раскрошить ее в пыль!..

И стены в это же мгновение вдруг содрогнулись от оглушительного раската грома, больше похожего на артиллерийский залп.

«Я сплю!» — подумал я чрезвычайно трезво и, нервно нашарив железное кольцо на двери, снова распахнул ее. Не оставаться же одному в коридоре. Который, к тому же, можешь невзначай обрушить неосторожным желанием. Надо же чем-то отвлечься.

— Знаете что… — прохрипел я.

Они, похоже, уже если не знали, то догадывались, так как с неподдельным интересом взирали на нижнюю часть Ланселота, торчащую из окошка, которое он буквально затыкал собой, увлеченно высунувшись наружу.

— Ого!.. — глухо донесся до нас его голос. — Тут такая штуковина в небе!..

— Летающая тарелка? — спросил я. Чем черт не шутит? — Прекратите уже делать вид, что не верите! Кому от этого лучше? Это же не мистика, это какой-то вид резонанса. Может, не у всех нас, но у меня это точно происходит. И когда нервы не в порядке, и в особых случаях, наверное, — «само по себе». Так что пока мы тут не натворили еще больших дел одним сознанием или подсознанием, надо действительно убираться, как только будет возможность.

— А может быть, стоит сделать наоборот? — поинтересовался наконец отец.

— В каком смысле?

— В таком, чтобы успокоиться, здесь и сейчас и, может быть, действительно более-менее сперва тут все исправить — одним только сознанием или подсознанием — раз уж мы так можем?

— Э… Послушай, если «призраки» начнут тут куролесить — я не уверен, что мы сможем по-настоящему всем этим управлять!

— Для начала — стоит успокоиться.

— Да неужели! — несмотря на затыкающего окошко Ланселота, что-то ощутимо сверкнуло, и он поспешно выдернулся обратно в комнату. Опять громыхнуло.

— Ну вот… теперь, когда я знаю, что мы на самом деле со всем этим резонируем, я даже остановиться не могу…

— Круто! — воодушевленно тряхнул головой Гавейн. — Мне бы так!

— Иди к черту…

Я вдохнул побольше воздуха.

— Там хоть тучи-то есть?

— Есть одна, — беззаботно весело подтвердил Ланселот. — Похожа на черную воронку и торчит прямо над замком! А больше ни одной!

— Дивно.

— Это просто совпадение, — нервничая, воскликнула Моргана. — Как жаль, что так не вовремя!..

— Не переживай. Я же знаю, что это реальность. Только резонансу это ничуть не мешает… Отличные спецэффекты. Когда-то и электричество сходило за мистику, а на самом деле — все обычно, объяснимо, закономерно. Вот здесь это так.

Нимье тихонько возбужденно подпрыгнула.

— В чем дело? Раздумываешь о том, кто придумывает наш собственный мир? Наше коллективное бессознательное, или чье-то постороннее?

— Там все может быть совсем не так!

— Кто знает, кто знает!..

— Там подобное знание может быть совершенно бесполезно! И бесполезно будет выдавать желаемое за действительное!

— Ага. — Если кто-то этого действительно желает.

— Такое знание тоже не совсем бесполезно, — рассудительно заметил Мерлин. — Давайте мыслить позитивно хотя бы напоследок, и посмотрим, что получится!

— Вот она! — усмехнулся я. — Магия в действии! Ничего, все равно уже недолго осталось!

— Давайте думать о хорошем.

— «Жизнь коротка — потерпи немножко!»

В ближайшие дни мы получили донесение из Корнуолла, о собирающихся там войсках. Не совсем нормальное явление по осени. Пусть и нельзя сказать, чтобы совсем неожиданное. Впрочем, войска пока никуда не двигались. Кадор и Константин как будто просто опасались нападения и тщательно готовились отразить его. Словно у них был какой-то достоверный повод остерегаться. И без слов всем должно было быть понятно, кого именно.

— Но ты ведь не собираешься на них нападать! — Кей выглядел недоумевающе и возмущенно.

— Конечно, не собираюсь.

— Но тогда какой смысл во всех этих полчищах? Они не захотят выглядеть дураками. Когда они соберут достаточную силу, им останется только напасть! Они понимают, что и для нас это очевидно. Выходит, они вынуждают нас напасть на них! И признать, что все их опасения имели основания, хотя их не было! — голос Кея напоминал глухое рыканье, если бы поблизости и так никого не было, он бы распугал всех случайных слушателей. Может, так оно и происходило, за дверями этого большого, прохладного гулкого зала. — Это очень плохо скажется на общем духе…

— Не вынуждают. Что они будут делать со всем этим войском зимой? Им все-таки придется напасть самим, чтобы не выглядеть дураками. И это очень плохо скажется на их общем облике.

— Ага. Но ведь мы-то войска не собираем! И значит, они будут в более выгодной позиции и даже смогут одержать победу!..

— Не будут в более выгодной позиции.

— Почему?

— Потому что будут выглядеть дураками и тогда, когда нападут. Не только, если останутся зимовать со всей своей армией. Кому они нужны? Кто их поддержит?

— Но кто остановит их вовремя? Они отлично знают, что делают!

— Думаю, что остановлю их.

— Как?

— Прокачусь к ним в гости — поговорю, выясню, что происходит, разберусь на месте.

— Значит, мы все-таки намереваемся собрать войска?

— Нет, не намереваемся. Я выеду с очень небольшим отрядом, этого хватит, чтобы разобраться.

— Но так же нельзя!

— Почему это?

— Ты просто напрашиваешься на предательство!

— Если они совершат его, им же хуже.

— Это каким же образом?!

— С какой стороны ни глянь… о них затем не вспомнят ничего хорошего!

— Если они победят — совсем неизвестно! А повсюду снова воцарится хаос!

— А ты этого боишься, Кей?

— А ты — разве нет?

— Нет. Какая разница богам, что тут у нас происходит? Если они этого хотели, если это было предначертано — я здесь. Если они хотят порядка и процветания — почему не позаботятся об этом сами? Но нет, всегда происходит что-то, что нам только мешает.

Кей, грузно опершись обеими ладонями о край стола и свирепо хмурясь, посмотрел на меня исподлобья.

— Это пустые разговоры! И ты об этом знаешь.

— Знаю. Я сам — пустой как эльфийский холм. И сосуд, ожидающий вдохновения. Если корнуэльцы чего-то желают, пусть встретятся с этим, и пусть боятся своих желаний. Я думаю, что смогу с ними разобраться.

— В одиночку.

— Ага.

— А тебе не кажется, что в некотором роде они на это рассчитывают? Им же известна твоя склонность вести себя странно.

— И проигрывать с наименьшими потерями.

— Ты сказал — проигрывать?!

— Я имел в виду — выигрывать. Оговорился.

— Знаешь, Артур, если бы ты не всегда был таким, я бы спросил, что с тобой творится. Но иногда я просто думаю, что ты слишком много имел дела с силами, которые нам непонятны, и потому разговаривать с тобой — то же самое, что говорить с кем угодно, но только не с человеком…

— А вот тут ты совершенно прав.

— С ветром, с морем — я не знаю, есть ли у них разум… Может быть и есть, только нам никогда его не понять. Именно поэтому, — он сделал паузу, потом махнул рукой, — кажется, что ты не можешь быть здесь долго. Это просто не твой мир.

— Спасибо, Кей. Так и есть. Vita brevis. И все мы в этом мире только гости.

— Некоторые — больше прочих!

— И это правда… Вот только ты не прав кое в чем. Просто ты этого не знаешь.

— В чем же?

— Многое из того, что тебе кажется странным — совершенно обычно и объяснимо. И на самом деле, все это человек может себе позволить. Самый обычный человек.

— Ненадолго.

— На сколько понадобится. Дело привычки. Или необходимости, или представления о том, как будет лучше. Или знания о том, что у тебя есть козырь в рукаве, или чужого незнания о том, что его у тебя нет. Но на самом деле ты отлично знаешь, что делаешь, хотя со стороны так не кажется. — Только не можешь этого объяснить при всем желании. Если бы конечно, последнее возникло.

Кей помолчал, потом озадаченно моргнул и потряс головой, будто отгонял наваждение.

— Странно…

— В чем дело?

— Я вдруг сообразил, что ты на самом деле моложе меня. Давно об этом не думал… — Всего-то на тройку тысяч лет. — И правда привык, что ты как будто слишком хорошо знаешь, что делаешь, но ведь это может быть совсем не так. Только азарт и удача, но в этом нет ничего нечеловеческого. Кроме того, что это по-настоящему опасно.

«На самом деле нет», — подумал я. Все могло бы быть еще проще и безопаснее, если бы мы использовали все, что могли. Но это то же самое, что приручать птиц — потом их уже нельзя выпустить на волю без того, чтобы они погибли.

— Иногда все бывает еще проще, чем кажется. Настолько просто, что знай ты, частью чего это является, это было бы невыразимо смешно и безответственно! И только ничтожной частью того, что может быть сделано. Иногда так трудно понять — почему бы не сделать больше, если это возможно? Почему не перевернуть все на свете с ног на голову, не разнести, не уничтожить — раз можешь? Кажется, что делаешь очень мало, и терзаешься из-за этого угрызениями совести. Но если сделаешь большее, что-то очень важное потеряет смысл. Весь окружающий мир станет бессмыслицей. И уже не будешь знать, зачем ты это сделал.

— О чем ты? — вопросил вконец опешивший Кей на эту внезапную тираду.

— Прости. Нет, правда. Просто не сдержался.

С самого начала.

Выезжая из Камелота, я уже знал, что не вернусь. И это меня не печалило. Почти. Не так, как могло бы еще месяц назад. Это ведь так же просто, как закрыть крышку ларца и отодвинуть ларец в сторону. И забыть. Засыпать со временем какими-то новыми вещами, событиями, идеями, воспоминаниями. Которые затем, когда-нибудь, тоже будут забыты. Уйти и отряхнуть прах.

В этом ведь есть что-то абсолютно замечательное — в том, чтобы никогда не возвращаться.

Колдуны пока оставались на месте. Ненадолго. Они догонят нас немного позже. Когда будет пора.

Мы собирались сделать с Корнуоллом то же, что обычно делал Константин со своими лошадьми — дать ему совершить ошибку. И тем вернее он ее совершит, чем дальше, на какое-то время, окажутся колдуны. В том числе, и Моргейза.

Может быть, мы не собирались бросать все в спешке, немедленно, едва увидев призраков, но это не значит, что мы не собирались поставить точку так скоро, как могли это сделать. И так хорошо, как могли.

Пока даже мало кто знал, что я еду в Корнуолл. Все полагали, что мы держим путь в Карлион, наконец-то договориться с архиепископом Дубрицием о торжественной коронации.

Но прежде чем мы покинули Камелот, произошло еще несколько забавных вещей. Всегда все самое веселое случается под самый конец. В самый раз для того, чтобы решить, что и тут было неплохо.

Во-первых, я понял, что Гвенивер наконец начала невольно побаиваться меня, после случая с открытым ларцом, и стала обращать все больше внимания на Мордреда. Он же так походил на меня, только был «более обычным».

Мордреда я большую часть времени прежде сознательно или бессознательно благополучно избегал. Ему тоже бывало не по себе, так что нельзя сказать, что у нас были шансы как следует сблизиться и хорошо узнать друг друга, но теперь, «на закуску», я наконец взялся изучить его получше. И очень скоро умудрился заметить, что почти перестал обращать внимание на наше сходство. Каким бы оно ни было, внешним или внутренним, слишком большую часть нас составляет память, и уж в ней у нас точно не было ничего общего, не говоря о том, что у меня ее было слишком много, и скоро я начал замечать другую проблему — собственно, нам просто не о чем было разговаривать долго. Меня совсем не интересовало всерьез то, что интересовало Мордреда — разве только в очень общих и абстрактных чертах, что само по себе было довольно скучно.

То же, собственно, и с Гвенивер — мне нравились ее теплота, человечность, непосредственность, но едва впитав их, я чувствовал, что этого слишком мало. Очень, безмерно, непростительно хорошо! Но только «на один день». Любой одной жизни слишком мало. Нам нужно было гораздо больше. Так уж мы были устроены.

Если бы я все-таки вздумал тут остаться, рано или поздно мне бы понадобилось завоевать всю Землю, просто от скуки, и приняться за какие-нибудь эксперименты по освоению ближайших планет почти на две тысячи лет раньше положенного. Но смутно чувствовалось, что это будет как-то нехорошо… Да и все равно довольно предсказуемо и скучно. Как игра в шахматы в одиночку. Да, можно было помечтать о чем-то простом и человеческом. Но очень недолго.

Можно было «помечтать» и о коронации — со вкусом обсудив все с предполагаемой родней — Лот и Моргейза снова были здесь, как будто предчувствовали, что что-то назревает. Впрочем, в том, что касалось Моргейзы, «как будто» отпадало. Но стоило заметить, она серьезно нервничала. Она довольно сильно изменилась с тех пор, как мы встретились впервые — и можно ли было сказать, что в лучшую сторону? Пожалуй, она почти перестала улыбаться. Похудела, осунулась — хотя это был не совсем физический эффект, и стала внешне мрачнее. И вместе с тем, как мне казалось, искреннее.

Лот, как был беспечен, таким и оставался. Разве что почуял запах еще большей власти и воспрянул, окрыляемый радужными надеждами. Пусть надежды эти даже ему не представлялись прямыми — занять когда-нибудь верховный трон. Я ведь был уже женат, и в перспективе право наследования уходило в сторону, избавляться же от меня было в корне неразумно, он потерял бы последние основания находиться к трону ближе. Но прямо сейчас он был близок, и это его радовало. Тем более, он видел мою благосклонность в ответ на свою некоторую наивность, и справедливо полагал, что этого в кои-то веки совершенно достаточно, чтобы держаться на высоте!

Так что и коронацию поскорее, до прихода зимы, он поддерживал со всем энтузиазмом. Как и Леодегранс, и едва не отплясывающий джигу епископ Камулдунума Блэс, решивший принять самое непосредственное участие в намечающейся великой мистерии. Бран, разумеется, проявлял некоторую апатичность.

А что призраки? Призраки больше не появлялись. Должно быть, оттого, что их раскусили. И гром больше не гремел с ясных небес — ведь основания к странным состояниям, их вызывающим, куда-то подевались. Не хватало перепадов в напряжении, или рассеялось уже накопленное.

Или они получили то, чего хотели?

— Моя дорогая сестра, ты давно хотела узнать, кто такой Мордред. Ты, конечно, имеешь на это право. И наверняка давно догадывалась о правде, но будет лучше наконец сказать об этом прямо, чтобы не было никакого непонимания и недомолвок.

Я сам привел к ней Мордреда, теперь, когда ее стража не сходила с ума от беспокойства, и жутковатая Летиция не болтала ногами на резном сундуке, а Лот не ломился в двери в безумной тревоге, подозревая бог знает что.

Моргейза и Мордред только взирали друг на друга с вежливым, до официальности, любопытством. Для них это было всего лишь «представление».

Я внимательно покосился на Моргейзу и, предупреждая ее досаду, заметил:

— Обещаю, теперь мы перестанем сыпаться с неба. По крайней мере, я надеюсь, что на этом «волшебство» заканчивается. Насколько мне известно, больше близнецов у меня нет.

Мордред с молчаливым изумлением поднял брови — насчет именно близнецов я ему пока не говорил. Бедвир, по-видимому, тоже. Но я ведь мог и просто шутить — и Мордред не отреагировал бурно.

А Моргейза резко вскинула голову, нахмурившись.

— У тебя их нет! — отрезала она. — Я присутствовала при твоем рождении. И не вздумай так шутить прилюдно! Это может иметь прискорбнейшие последствия, когда кто-то пожелает воспользоваться твоими словами против тебя!

Отпор был решительный. Что, неужели этот мир одобрит не все, что взбредет нам в голову?

— Разве здесь и сейчас — это прилюдно? — спросил я негромко.

— Почти, — сказала Моргейза, строго посмотрев на Мордреда. Которому стало очень неловко. Он переступил с ноги на ногу и посмотрел на меня с укоризной.

— Тогда ответь мне, почти прилюдно — кто из нас, по-твоему, настоящий?

Она посмотрела на меня с озадаченным возмущением. В изумительных синих глазах плясали гневные искры.

— Зачем ты вздумал меня испытывать? Затем, что я все это время приглядывалась к тебе для того, чтобы сказать, что это ты?! Не глупи! Твой ум подобен моему! И одно это с самого начала уверило меня в том, что ты не самозванец! А ты думаешь, у меня не было сомнений?!

— Я знаю, что были.

— И теперь ты вздумал посмеяться над этим?.. — Моргейза перевела дух, и в ее глазах появилась неуверенность. — Это оттого, как я встретила тебя тогда?.. Потому ты так шутишь?

— Разве я не мог так пошутить, если бы он не был моим близнецом? Стала бы ты мне возражать, если бы была точно в этом уверена? — Моргейза, конечно, была уверена — до моих слов и еще несколько раньше. — Я, конечно, присутствовал при собственном рождении, но скажу прямо — запомнил мало. Так что тебе, конечно, лучше знать.

Хотя иногда мне кажется, что кое-что помню. По крайней мере, мое сознание любит интерпретировать это как первое воспоминание. И оно кажется мне отчетливо-осмысленным, как будто у меня уже был какой-то прежний опыт, какая-то прежняя взрослая жизнь. Но случилось что-то катастрофическое, и я внезапно оказался там, где оказался, в абсолютно ни к чему еще не способном инертном теле, без всякого перехода, и никак не мог объяснить, что случилось, и что мне очень нужно куда-то обратно — а это было очень важно. Ведь там было абсолютно все, что я знал — разумеется, теперь я не помнил, что именно, но тогда, казалось, что помнил, очень хорошо и ясно это сознавал, и мое сознание в этом воспоминании представляется мне удивительно полноценным. Я помню оттенки сложных эмоций, я как будто понимал, что происходит, я знал, кто такие люди и чего они хотят. Я не мог ничего объяснить, но решил, что могу сделать это потом — и сделаю, ведь я помнил что-то очень важное, в этом было какое-то преимущество, отложенная вероятность реванша, и я не должен был это забыть. Да и как я мог забыть то, что помнил так отчетливо. А потом только смутно догадывался — что о каких-то других людях, о какой-то другой жизни, и о том, что должен что-то не забыть.

Но кто знает, что именно интерпретирует в подобное моя память. Всего лишь какое-то раннее переживание. Насколько раннее на самом деле? И разве в детстве мы кажемся себе детьми? Мы ведь были «с самого начала», а потом уже стали появляться все остальные. Какое-то время я точно был уверен, что я старше моей бабушки. Сознание, как будто, функционировало самым привычным образом. Только информации катастрофически не хватало, и оттого возникали самые странные гипотезы.

Так что, несмотря на это вполне яркое «воспоминание», я все же не уверен в существовании каких-то прошлых жизней. Хотя, если рассматривать мир как огромный компьютер, а нас, как информацию, которая может перемещаться с носителя на носитель… Но это всего лишь поэтическое допущение, пока не доказано, что «атомы можно увидеть», а «электричество — пустить по проводам и заставить его светить круглосуточно». И в отличие от доказанных вещей, это может навсегда остаться одной из «странных гипотез» — бесчисленных химер и утопий.

— И раз ты знаешь лучше меня, расскажи мне. Я действительно был один? Или усомнись во мне. Потому что, что значит «твой ум подобен моему»? На самом деле сходство, или только желание, чтобы это было так, потому что это нам понятно, или потому что каким-то образом тешит самолюбие.

— Ты думаешь, что это может как-то тешить самолюбие?!.. — Моргейза вспыхнула, и мне показалось, что я впервые вижу, как она делает это из искреннего смущения.

— Какое иное может быть доказательство, что я это я? Да, я появился так удобно и вовремя, из ниоткуда, как будто это было подстроено. И даже вытащил меч из алтаря. Не потому, что это была магия, и не потому, что я знал секрет, как его спрятали, который открыли бы только тому, у кого есть на это право. Я просто догадался. В самом деле. Но видишь ли, что произошло еще — Мордред тоже нашел свой меч не просто так. И его история ничуть не менее волшебна, чем моя. А может быть, более.

— Но именно тебя в детстве воспитывал Эктор. Разве ты в самом деле ничего не помнишь?

— Ничегошеньки из этого. А вот Мордред, может быть, помнит.

— Прости меня… — хрипловато выдавил Мордред, и в глубине его голоса боль мешалась с гневом. Хотя они с Моргейзой оба еще проявляли терпение, чувствуя, что на самом деле, что бы я ни говорил, я отношусь к ним по-доброму и действительно хочу сказать в итоге что-то важное или заставить их относиться друг к другу правильно. Моргейза, похоже, искренне сожалела о том, что принялась поправлять меня, наставляя, чего не нужно делать. Но если бы она этого не сделала, все вышло бы не так. Не за что было бы зацепиться, чтобы расшевелить их и все перевернуть, оставить не равнодушными. Все было к лучшему, и наверное, они это даже чувствовали, хотя очень сомневались в своих чувствах. Никогда они не были так близки к тому, чтобы почувствовать друг с другом какое-то родство. — Я не могу больше это слушать.

— Можешь. И можешь вспомнить медведя. Ты его уже вспоминаешь, но тебе кажется, что это только фантазии, отголоски услышанной сказки.

— В самом деле, Моргейза — как он оказался в Корнуолле? Кадор велел, чтобы его доставили туда, верно? Последняя часть пути была морем. А корабль разбился. Вы знали. Но никто не видел его мертвого тела, по крайней мере, чтобы убедиться, что это действительно он. И вы предполагали, что он может быть жив. Скорее всего — нет, или скорее всего — потерян навсегда. Но возможность того, что он найдется — всегда существовала.

Моргейза была в ужасе. Только что волосы не шевелились на манер змей Горгоны. Но она все еще мне верила, потому что я хотел этого и давал понять всеми способами, какими мог, включая даже и слова, как бы с этим ни расходилось их содержание.

— Спокойно, Мордред. — Я резко предупреждающе повернулся к нему, хотя он тоже стоял застывшим. — Никто не хотел твоей смерти. По крайней мере, сразу. Но да — родня твоей матери хотела влиять на тебя. Ты можешь осудить их за это?

Мордред и слова-то не мог сказать, не то чтобы кого-то осуждать.

— Почему ты все время говоришь «он»?! — в отчаянии воскликнула Моргейза.

— Потому что именно он помнит медведя! Верно, Мордред?! Ты помнишь медведя, с которым вы играли — потому что он был ручным! И ты помнишь людей в ярких одеждах, потому что это были бродячие актеры. Ты помнишь их на самом деле и они тебе не снились. И ты по праву вытащил меч из разбитого «громом» камня.

— Но это был совсем не тот меч, — пролепетал позеленевший Мордред.

— Неважно, каким он был. Важно, каким он будет! Меч делает короля королем, или король делает меч королевским?

Под моим агрессивно-эмоциональным напором Мордред начал задыхаться. Кроме того, думаю, он действительно начал вспоминать — я ведь из него это буквально выколачивал. И это не могло не сказаться на нем буквально физически. Если он забыл не просто с течением времени, а под влиянием какого-то стресса — и чем не подойдет тут если не медведь, то разбившая корабль буря? Может быть — почти утопление.

— Но Мерлин! — воскликнула Моргейза. — Он прибыл вскоре вслед за тобой. Разве он не сказал тебе, как все произошло?! — Мордред посмотрел на Моргейзу с надеждой и перевел опасливый вопросительный взгляд на меня, прежде чем собраться по-настоящему свалиться с ног. — И разве все на свете звезды и знаки не подтвердили, что это должен быть ты?!

— Подтвердили, — неожиданно легко согласился я. И услышал, как они оба дружно выдохнули. Значит — я просто издевался… — Но все это не значит, что медведь когда-то унес именно меня.

Несколько секунд гробовой тишины.

— То есть… — проговорила Моргейза. — Все в порядке… Ты — сын Утера. И наверное, даже моей матери… Но на воспитание Эктору отдали не тебя…

— Правильно, — кивнул я — на воспитание Эктору отдали не меня.

— Но у тебя все равно та же кровь, те же права, и сами боги сказали тебе, как достать меч! Вот что на самом деле значит «догадаться»! — твердо сказала Моргейза. — Они дали тебе в спутники адскую гончую, странных друзей-героев и самого Мерлина. А мы… — она помолчала, — сами лишили себя права наследовать Утеру и Игрейн, когда похитили Артура. И боги послали бурю, и он был потерян для всех нас…

Сбоку послышался какой-то шум. Я вовремя успел повернуться и заметить, что Мордред уже падает. Как-то медленно и неуверенно, но тем не менее. Я решительно схватил его за шиворот и оттащил в кресло. У меня все было продумано — я уже приметил его раньше. Мордред был пока не в обмороке. Ему просто было нехорошо.

— Моргейза! У тебя же есть вода, правильно?

— У меня есть и вино… — растерянно предложила Моргейза.

— Пока не стоит. Не надо сейчас еще больше мутить ему разум. А вот вода — очень пригодится.

Моргейза суетливо метнулась к покрытому глазурью кувшину на таком же блюде и торопливо налила воды в бокал из цветного стекла. Передала его мне.

— Спасибо. Мордред, держи. Выпей-ка сразу половину!

Он машинально послушался. Не соображать же в самом деле в таком состоянии. А раз я так уверен — ему обязательно полегчает. И ему полегчало. В глазах появилась тень осмысленности.

— Я подумала об этом только сейчас, — проговорила Моргейза. — Ведь на самом деле ты немного старше него?

Я приподнял брови. И да и нет. Затруднение было настоящим по известным причинам, но выглядело как простое сомнение.

— Наверное.

Почему мы все-таки всегда затрудняемся перед прямым враньем? Даже когда оно ничего не значит. Или особенно когда ничего не значит. Слишком большая работа мозга?

Впрочем, тут была и иная причина для затруднения, потому что это должно было так выглядеть, не больше и не меньше. Должна же быть какая-то хирургическая деликатность и прочая врачебная этика… не говоря о том, что так просто было лучше.

— А может и… — Пауза. — Так было задумано, и тебя подменили, еще когда отправляли к Эктору? Что говорил Мерлин?

Хороший вопрос.

— Неважно, что он говорил, — ответил я рассеянно. — Важно, чему я верю. Или могу верить. Или должен. Или хочу. — Я снова повернулся к Моргейзе и посмотрел ей в глаза. Я точно знаю, что выглядел серьезней, чем заслуживал. — Но видите ли в чем дело. — Я взял правой рукой руку Мордреда, а левой руку Моргейзы и чуть приподнял. Нет, я не стал их соединять. Это было бы слишком. И ни к чему. Просто посмотрел на обоих по очереди. — Очень может быть, что на самом деле именно вы — настоящие брат и сестра. И поверьте, у меня есть поводы так думать. Что бы мне ни говорили звезды, и что бы ни говорил Мерлин.

Я ощутил немного испуганное восхищение Моргейзы. Неужели я мог быть так откровенен. А если мог — то именно с ней? Это ведь что-то значило. Я действительно доверял ей. После всего. Значит, очень хотел.

— Артур, ты бываешь слишком откровенен! — она не задумалась ни на мгновение, нисколько не запнулась, произнося это имя. Даже с пульсом не произошло ни малейших изменений — я же все еще держал ее руку. И это уже был не упрек. Дружелюбная внимательная констатация.

— Я знаю, с кем я бываю откровенен. Очень много неприятностей на свете происходит из-за недостатка откровенности.

Моргейза невольно рассмеялась. Мне показался очень теплым этот смех.

— Нет. Ты не старше. Ты просто вырос в пустых холмах. И твоя голова забита книжными премудростями и легендами. Но тем ты и хорош.

Мордред негромко подхватил этот смех.

— А я — среди монахов. И потому прочие боги не нашли меня…

— Пока ты не нашел свой меч, — сказал я. Смех Мордреда прервался. Он посмотрел на бокал, в котором еще оставалась вода и как будто подавил желание закашляться. Моргейза налила ему воды. Его родня когда-то устроила ему морское путешествие, в котором он едва не утонул. Впрочем, сейчас я велел ему выпить, и ничего плохого не случилось. Но бокал с остатками воды он все-таки отставил в сторону. И даже попытался подняться. Я мягко подтолкнул его обратно.

— Ты же помнишь это морское путешествие, верно?

Мордред тихо кашлянул.

— Я помню медведя, — заявил он негромко и недоуменно. — Я думал, это что-то от магии, снов, чужой памяти…

— Нет. Это как раз твоя память. Ты должен знать, кто ты.

— Но зачем? — грустно спросил Мордред.

— Чтобы самому решать, что ты хочешь знать и помнить. Чтобы управлять своей судьбой. Не так как «должен». Так как захочешь. И насколько сможешь. Не преувеличивая. Но и не преуменьшая.

— Артур, — проговорила Моргейза. — Ты что, сам вздумал стать Мерлином?

Я рассмеялся. И увидел, что они оба улыбаются. На самом деле, они еще не были готовы признать меня ненастоящим, тем более что я был так восхитителен. И не готовы на самом деле считать себя родней… почти. Я держал их за руки. И если Моргейза была мне сестрой, а Мордред — братом, неважно, какие в нашем детстве произошли хитроумные комбинации — они уже были родней. А потом, когда будет нужно, останется только сделать последний шаг. Какой понадобится.

И круг замкнется, дракон закусит свой собственный хвост…

Вот только не надо трагически-эпической чепухи! Это упрощенный взгляд на вещи. На самом деле — это весело!

Как я сказал, все только «может быть». Но медведь и море были настоящими.

— Если бы я случайно оказался на твоем месте, меня бы уже давным-давно убили, — задумчиво заметил Мордред.

— Да уж, место то еще, — не стал я спорить.

А в глазах Моргейзы заплескалась тревога. Много тревоги. Как в бурном море.

— Я все еще боюсь… — пробормотала она.

— А вот бояться не надо, — остановил я бодро. Не прибавив: «Бесполезно!»

Больше никто из имеющих какое-то значение персон не присутствовал при моем рождении, и в поведанной мною по секрету версии, что Мордред мой близнец, не усомнились ни Мельвас, ни Леодегранс, ни Пеллинор… Если дать Моргейзе срок, даже она заподозрит, что чего-то не знала.

— Признайся, Гвенивер, ты ведь боишься меня?

— Нет. — Нервно, нежно и тонко. Печально, почти испуганно.

— С тех пор, как ты заглянула в ларец, это было неизбежно. — Неизбежно было и раньше, но это неважно.

— Я не хочу быть Пандорой! — негромко воскликнула она.

— Но тут решала не ты, решил сам ларец.

И ведь она действительно не боялась меня раньше, даже когда стоило.

— Я тебя не виню.

В светлых глазах Гвенивер что-то сверкнуло. Внутри нее прятался превосходных стальной стержень, или еще и серебряный, отлично отпугивающий оборотней, что не могло меня не радовать.

— Зачем мне нужно, чтобы ты винил или не винил меня?! Я ни в чем не виновна.

— Я знаю. Чего не скажешь обо мне. Потому что я обманул тебя. Я не говорил тебе, что прожил много разных жизней? Нет. Не говорил. Я заглядывал в чужие разумы и души. И конечно, я не совсем человек. Помнишь, ты говорила мне, что я сказочный? Это ведь на самом деле совсем не так здорово как кажется, правда?

Гвенивер медленно потянулась к собственной шее и коснулась чего-то под платьем. Конечно, это был крест.

— Но ведь ты же христианин? — спросила она меня впервые в жизни. — Ты был крещен, и касался святой воды, и мы венчаны по христианскому обряду?..

— Конечно. И как пел бард Талиесин — «я стар, и я молод, я умер, и я жив».

— Почему?.. — только и спросила Гвенивер.

— Я люблю тебя. Но знаю, что ты боишься меня. И это не может продолжаться бесконечно. — Мятущиеся тени и блики от масляных ламп постоянно меняли ее лицо, казалось, что она то смеется, то плачет, в каждую иную долю мгновения. — Потому что в отличие от меня — ты человек. У тебя есть живая душа.

— А ты? Разве у тебя ее нет?!..

— Я не знаю.

— Я знаю, что есть!

— Послушай, Гвенивер. Представь себе будущее. Дальнее, дальнее будущее. Да, это просто сказка. В ней есть небесные корабли, которые уносят людей к звездам, и они живут среди них. Потому что звезды — такие же солнца как наше собственное, и там есть тверди, подобные Земле. А еще, люди могут иногда возвращаться в прошлое, на тысячи и тысячи лет, чтобы посмотреть — что же там было, и удивиться тому, что люди там те же самые, и тому, что прошлое и будущее существует одновременно. И каким бы ни было будущее, в прошлом еще ничто не решено. И у него еще может быть свое собственное будущее, о котором мы ничего не знаем, и не узнаем никогда. Потому что у каждого из нас оно свое. И никто не увидит чужого, мы можем только догадываться о нем и предполагать.

— И надеяться, — сказала Гвенивер. — А свое мы не знаем так же, как и чужое.

— Точно.

— Разве это делает его сказкой?!

— ? — Она поставила меня в тупик этим вопросом. — О чем ты говоришь, Гвенивер?..

— А о чем говоришь ты?! Я не понимаю ни слова! Что ты хочешь сказать? Что пришел со звезд? Или из пустых холмов? Что мы все тебя выдумали?! — А ведь на самом деле, так оно и было… — Чего ты хочешь на самом деле? Чтобы я перестала тебе верить?

— Да, — ответил я после паузы. — Именно этого.

— Почему?! Зачем тебе это нужно? Если ты лжешь, зачем мне знать, что ты лжешь?! А если говоришь правду… почему ты говоришь так, как будто ты лжешь?!

— Потому что какую бы правду я ни сказал, она будет выглядеть ложью.

— Но я тебе верила!

— В прошлом.

— Я любила тебя!

— В прошлом.

— Нет…

— Какую бы правду ты ни сказала…

— Она будет выглядеть ложью… — И Гвенивер вдруг разрыдалась. Я мягко обнял ее, и она впервые принялась остервенело меня отталкивать и в отчаянии бить кулачками. Разумеется, это не значило, что она хотела, чтобы я ее оставил, все было как раз наоборот, и не так уж сильно она и била, просто вымещала свое горе.

— Прости меня!

— Никогда!

— Хорошо, согласен. Проклинай. Как хочешь!

— Не хочу…

— Поверь, я этого заслуживаю.

— Не заслуживаешь!

Понемногу, очень понемногу, ее рыдания затихли.

— Если ты пришел со звезд, почему ты не возьмешь меня с собой? Я прошу слишком многого?

— Наоборот. Слишком малого. Ты потеряешь целую жизнь, и ничего не найдешь взамен. Тот мир для тебя навсегда останется призрачным. В нем не будет ничего настоящего.

— Так же, как для тебя в этом?

— Да, ты права.

— А я? Я для тебя тоже призрачная?

— Нет. А вот я для тебя — может быть.

— Если твой мир «призрачен» так же как ты…

— Хуже, Гвенивер. Я все-таки могу сюда попасть, а он — это совсем-совсем другое. Чуждое. Я — где-то посередине.

Она подумала несколько мгновений, а потом содрогнулась всем телом.

— Это страшно, — призналась она.

— Я знаю, — заверил я.

— Почему ты женился на мне? — это и правда был главный вопрос, с которым мне нечего было поделать.

— Я думал, что этот мир может стать моим.

— Ты хотел этого?

— Да, очень.

— Почему же не хочешь теперь?..

— Реальность, — ответил я. — Она проскальзывает как песок сквозь пальцы. Хочу я или нет, я ускользаю сам, если хочу удержать ее. И ты всю жизнь будешь чувствовать во мне эту фальшь.

— Что же мне делать?

А ты думал, это будет просто? Или хотя бы возможно? Даже взять ее с собой было бы проще. Так же как было жениться на ней.

— Быть королевой, — сказал я совершенно неожиданно для себя самого. И подумал, не пожалеть ли об этом. Но не стал этого делать.

Перестав всхлипывать, Гвенивер отстранилась от меня — просто чтобы посмотреть большими потрясенными глазами.

— И самой быть сказочной. Немного.

— Артур!..

— Что, милая?

— Что должно случиться?!

— Только то, что должно, Гвенивер. Только то, что должно. Это случается в жизни каждый день…

— Пока еще ты здесь… — она решительно потянула меня за воротник. — Я не позволю тебе больше говорить, и лгать!..

Я хотел бы сказать ей еще многое, в том числе и о том, что однажды она спасла меня от безумия, но любое «слово изреченное есть ложь», и иногда лучше обойтись без них. Если можешь выразить то, что чувствуешь — как-то иначе.

Друид и епископ, Бран и Блэс, приглашенные ко мне одновременно, переглядывались, как обычно, дружелюбно-задиристо.

— Рад видеть вас обоих! — приветствовал я. — И поверьте, я позвал вас по очень важному делу. Я хочу составить завещание. Вернее, я его уже составил. А вы — будете его свидетелями и хранителями. И знать о нем будете пока только вы. Я знаю, что могу вам доверять.

Челюсть Блэса отвисла, а глаза потеряли всякую осмысленность. Но он быстро совладал с собой, и даже вернул подбородок на место.

— Какой предусмотрительный юноша… — кивнул он одобрительно, и фамильярно ткнул друида в бок, чтобы тот с ним согласился.

Бран забавно округлил глазки-буравчики — они по-прежнему смотрелись очень маленькими и темными, но очень круглыми.

— А как же Мерлин?! — заинтригованно воскликнул спохватившийся епископ.

— Мерлин? — я невольно хохотнул от такого интереса именно епископа. — Он слишком не от мира сего, чтобы заниматься его делами… — я увидел, что Бран собирается что-то возразить, и добавил: — и дальше. С него уже хватило одного завещания. А это — дело для вас. — Они забавно подпрыгнули в своих креслах, приняв очень чинный и внимательный вид. — И для нас — почти простых смертных.

Они спорили. Спорили довольно яростно и долго, и не понимали, что происходит. Я объяснял. Тоже долго. И как мог — отчетливо…

Наконец они утерли пот со лбов и утомленно удалились, надеясь, что вся эта блажь потеряет всякий смысл через годик-другой сама собой. И уж им-то точно не придется заботиться об исполнении всего этого. В конце концов, это они — в преклонных летах, а я успею еще сто раз одуматься, пока доберусь до столь же почтенного возраста, когда это начнет иметь какое-то значение.

— Ну и как? — поинтересовался Мерлин, увлеченно обмакивая перо в чернильницу. — Что именно ты там написал в завещании и кому оставил корону?

Я поведал, в общих чертах.

Мерлин расхохотался и весело отбросил перо.

— Стандартный идиот! — восхитился отец. — Ну и как ты себе это представляешь?

Я обиделся.

— Как бы разумно все ни было написано, все равно в итоге все пойдет не так. Я не считаю настоящего Мерлина стандартным идиотом, но вышло у него все так себе!

Отец только посмеивался.

— Поступай как хочешь — это твоя сказка.

Я ведь говорил, что он «не от мира сего»?

— Вот так и поступаю, — огрызнулся я. — Я помню твою распрекрасную теорию, что дети должны сами набить себе все свои шишки. В некотором роде, я предоставляю им то же самое.

— Наверное, это можно рассматривать и так, — ехидно согласился отец, пожав плечами.

«И никогда не знать, на что опереться, — подумал я, дуясь. — Или от чего оттолкнуться. Или что именно сломать…» Ну что ж, у всего на свете есть свои недостатки.

— И еще, я совершенно не собираюсь все это себе «представлять». Просто, надеюсь, знаю и чувствую, к чему клоню. А если ошибаюсь, значит, разберутся сами. В конце концов, это их вселенная, и их сказка, даже не моя.

— Ты теперь — изрядная ее часть.

— Так же как и ты. А вернее, только их представление о нас всех. И они вызвали нас так же, как мы вызываем грозу. Если, конечно, мы это делаем…

— Если…

— А возможно, мы вообще не живем, и нас не существует…

— С определенной точки зрения…

— Да нужна нам эта точка зрения? А вот в другом смысле ее поставить стоит. «Никто не может сказать, был ли счастлив человек, пока он не умер».

XXIII. «Смерть Артура»

Карлион «был проследован без остановок». И мягко говоря, по линии, значительно отклонявшейся от предполагаемого официального курса — весьма сильно на юго-запад. Настолько сильно, что оказался на противоположном острие воображаемого треугольника, вдоль подошвы которого мы двигались. Первая часть пути оказалась спокойной, но уже вскоре стало ясно, что мы движемся совсем не туда, куда было объявлено, и в какой-то момент начались небольшие приключения.

Одно из них должно было походить на обычное нападение разбойников. Но не походило. Больше походило на расстроенную торжественную встречу. Засада изнывала в ожидании за холмом, пока мы, сделав круг, не посмотрели на них с другой стороны, и не продолжили путь дальше.

— Предсказуемо, — скучающе заметил Ланселот. — Не могли придумать чего-нибудь поинтереснее?

— Что, например? Приготовить минное поле? Поставить зенитки? Кстати, какие-нибудь волчьи ямы еще вполне могут подвернуться. А вот если в дело пойдут какие-нибудь катапульты с горящей смолой, тут народ может почуять что-то неладное.

— Можно подумать, что он и так ничего не заподозрит.

— Так будет больше сомнений в неискренности, успокаивающих совесть. В конце концов, в жизни и так проблем немало, чтобы еще отвлекаться на всякую большую политику.

— На мой взгляд, разумнее всего было бы тихое и мирное отравление, — рассудил Ланселот. — Чем-нибудь не быстродействующим. Тогда и вовсе концов не найдешь!

— Разумнее, конечно, но вдруг какие-нибудь колдуны успеют догадаться и вмешаться? Или мы сами догадаемся и еще натворим дел?

— А мы и так можем натворить. Даже если нас не травить.

— Вне всякого сомненья. Я бы даже сказал — в особенности, если не травить.

Итак, отрядец у нас был небольшой — всего около тридцати человек. Не только чтобы минимизировать потери, но и затем, чтобы это, отчасти, провоцировало того, кто пожелает, на активные действия. И вместе с тем, легкость для маневров, и меньше свидетелей… для чего меньше свидетелей? Абсолютно для любого возможного поворота дел.

Ланселот зевнул, шурша, вытащил из сумки карту, развернул, и после нескольких минут внимательного изучения, небрежно обронил:

— Кстати, мы только что проехали Солсбери.

Я безмятежно кивнул. Ланселот глянул на меня раз, другой, потом кашлянул.

— Если принимать всерьез кое-какие легенды, смекаешь, с кем нам надо было подраться?

— На самой-то границе с Корнуоллом? Нет. Ни малейшего представления, с кем.

— Э… ты серьезно? Я имел в виду, что…

— О боже, Ланселот! Да когда я последний раз говорил серьезно? Думаешь, когда оставлял завещание? Зря надеешься!

Мы благополучно миновали Солсбери, но буквально через несколько часов узрели наконец то, что можно было назвать «линией фронта» — довольно растянутой, но вооруженной до зубов.

— Ага-а! — почти пропел Ланселот, возбужденно дергая поводья своей лошади. — Вот это уже на что-то да похоже! Как думаешь? Придется пустить в ход что-нибудь «необычное»?

— Исключительно по обстоятельствам, дорогой друг!

— «Дорогой друг» нас, похоже, как раз встречает лично!

— Ага. Вижу.

С краю выстроившегося войска, как всегда, на черном коне, покрытом барашками белой пены, гарцевал Константин.

Я громко свистнул и весело помахало ему издали рукой.

— Сэр Паломид! Поднимайте знамя!

Хоругвь с длиннохвостым червонным драконом взмыла вверх. Эх, как бы это смотрелось в качестве воздушного змея!..

— Движемся вперед не сбавляя шага! — велел я. — И не расстраиваясь!

— И не перестраиваясь в клин, — негромко, забавляясь, вставил Ланселот.

— Совершенно незачем, — благодушно заметил я ему в тон. — Что может быть лучше хорошей психической атаки после обеда?

— Особенно когда в рукаве есть столько…

— Ох, да это уже просто скучно… Не порти мне удовольствие, и тем, кто напишет потом хроники.

— Они напишут их не так…

— Неважно, главное настроение и импульс…

— Все сведется к канону и шаблону!..

— Мы тоже создаем каноны…

— «Мы все глядим в Наполеоны…»

— Именно так-то и движется эволюция!

— А по-моему, хроники ничуть не пострадают от налета сказочности. Наоборот — привлекут внимание…

— Сосредоточься, Ланселот!

— Да ладно тебе! Тоже мне, кровавый тиран!

— Так вот ими и становятся!

— Сосредоточься, Артур!

— Гм!.. Приветствую, Корнуолл!

— Приветствую короля Камулдунума! — отозвался Константин, — подчеркнув последнее слово — намеренно дистанцируя Корнуолл от какого-то там постороннего королевства.

— К чему церемонии между братьями?! — рассмеялся я. — Разве ты не ближайший к моему трону после своего отца?

Константин явно заколебался.

Впрочем, я с самого начала не видел в нем решимости напасть. Его войско находилось в выжидающе-оборонительной позиции. И оно было не таким уж большим. Превышало мое всего раз в пять, не более. Он действительно скорее ждал нападения от меня. И даже видимо опасался его, подозревая какой угодно подвох.

«А я ведь полная сволочь, — подумал я. — У меня есть мотив и намерение. И я просто прибыл сюда, чтобы осуществить его. Как какой-нибудь хирург — если выражаться очень мягко».

Константин был совершенно прав в своих подозрениях. Был ли прав Кадор, когда начал собирать войска? С тем, чтобы нам стало об этом известно. И это закономерно вызвало цепочку рикошетов, отмеченных обреченностью на такое развитие событий. Но положа руку на сердце — исчезли бы мы отсюда, оставляя трон Кадору? Значит, обреченность началась еще раньше.

Как в легендах. Или хуже того — как в часовом механизме.

В очередной раз захотелось все бросить.

Может быть, еще можно было обойтись без крови?

Можно. Если остаться здесь и контролировать все до самого конца. Потому что исчезнуть просто так — это не значит позволить им контролировать свою жизнь самим, это значит смертельно подорвать их дух. Снова-здорово…

«Не смотри на Константина, — мысленно напомнил я себе. — Смотри лучше на его лошадь, потому что в нее превратится все, что ты ему оставишь. В самом лучшем случае он и без тебя плохо кончит. Не в лучшем — далеко не скоро».

— С чем явились ты и твои люди? — спросил Константин. — Мы не ждали тебя, и не готовы к приему столь высоких гостей…

— О, брат мой, так кого же вы здесь ожидали встретить? — я выразительно оглядел нервничающий строй перед нами. А теперь, если между нами вдруг случайно проскользнет змея и кто-то обнажит меч… Вспышкой памяти вдруг вернулся самый первый день на берегу Уэльса. Тогда именно я первым обнажил меч. И это после того, как собирался какое-то время назваться Мордредом. Константин почти удовлетворенно кивнул.

— Большие банды мародеров бродят в этих местах, — заметил он. — Надеюсь, они тебе не встретились и не докучали… — Он с интересом оглядывал отряд, оценивая, мог ли он быть недавно больше, и мог ли понести какие-то потери. Правда, осмотр его явно разочаровывал, все выглядели слишком свежими и безмятежными, чтобы это указывало хоть на какие-то дорожные проблемы.

— Ничуть не докучали, — заверил я. — Должно быть, слава наша бежит впереди нас.

Константин кивнул довольно кисло.

— Значит, ты прибыл к нам…

— Чтобы обсудить дальнейшее правление всей Британией.

— О…

— Ведь ты же не находишь это странным.

— Ничуть, — тут же отозвался Константин. — Ничуть. Но я слышал, ты отбываешь ради коронации, в Карлион… Могу ли я спросить тебя — я действительно говорю с Артуром, или с неким Мордредом, похожим на него как две капли воды, в то время, как настоящий Артур на самом деле едет к Карлиону?

Наш отряд за моей спиной немного заволновался — будто ветер пробежал по кронам деревьев. И затих.

— Великолепный вопрос! — поощрил я. — Да! Ты говоришь именно с Мордредом.

И хотя я прямо-таки вручал ему в руки индульгенцию, Константин, не ожидавший такого ответа, задумался, даже его конь озадаченно поскреб копытом землю.

— Пожалуй, у тебя действительно есть дело к моему отцу, — довольно странным голосом проговорил Константин. — Добро пожаловать в Корнуолл… Мордред.

— Благодарю тебя, брат, — отозвался я вкрадчиво, ощутив очень смешное чувство — кажется, он решил, что я на самом деле не пошутил.

— Артур никогда не называл меня братом, — серьезно заметил Константин. — И он не стал бы рисковать собой, прибыв сюда столь малым числом, через столь многие опасности… А вот тобой бы рискнул, чтобы это могло стать поводом к войне.

В его голосе слышался полувопрос. Как я на это среагирую.

— Я приехал говорить не о войне.

«Но в борьбе за мир камня на камне не оставим».

— Не будем о ней. Покамест, — улыбнулся Константин, и дал знак своим войскам ослабить внимание и не излучать больше угрозу. — Что ж, дальше мы поедем вместе.

Говорить о себе в третьем лице всегда бывает забавно. И познавательно. Хотя терпеть не могу, когда кто-то так делает совершенно без повода. Должно быть, привычка смотреть из чужой шкуры — изнутри, мысленно говоря при этом «я», а не «некто». Пусть даже это будет Цезарь, чьи записки изложены как раз от третьего лица.

Не будем ни на кого перекладывать ответственность. Аз есмь альфа и омега и все буквы в промежутке и в прочих алфавитах.

— Итак, Мордред… я так понимаю, смысл в том, чтобы Артур безопасно проехал в Карлион, пока ты гостишь у нас и делаешь вид, что находишься здесь?

— В целом верно.

— Зачем же так сложно? Или наоборот — просто? Он показывает таким образом, что боится нас? По какой бы это причине?

— Может быть по той, что на самом деле родней вам приходится совсем не он?

Константин покосился на меня с еще большим удивлением чем прежде, и я подумал, что, кажется, еще не видел, как он улыбается. По крайней мере — так довольно. В этот момент мы как-то совершенно безумно доверительно отъехали от остальных несколько вперед.

— Это просто изумительно! И я никак не могу взять в толк, почему ты говоришь об этом! Набиваешься в родичи? Неужели? Ты серьезно?

— Неважно, насколько это серьезно. Но может быть важно — насколько вам это выгодно.

Константин смерил меня долгим настороженным взглядом.

— А это как понимать?

— Точно так же, как понимаешь ты, пока мы едем вместе.

Константин явно почувствовал себя неуютно и поежился. Но решил не оставлять принятую игру. Нет, на самом деле он не заблуждался насчет того, с кем говорит, но гипотетически… это было любопытно. И всегда оставался мизерный фантастический шанс на то, что это правда. Или хотя бы шанс на безнаказанность всего, что будет сказано или всего, что может произойти, для чего у него уже было оправдание. «Твои слова — не мои». «Откуда мне было знать, что это ты, если ты сказал иное и сам развязал мне руки? Разве не в защиту тебя я тебя уничтожу?»

— Ты хочешь, чтобы выступив против Артура, мы сделали королем тебя? А зачем нам ты?

— Затем, что многие вам поверят, если вы вздумаете сражаться за такое правое дело. Затем, что наше сходство многих заставит задуматься. Задуматься и о том, каким дьявольским искушением может быть король, явившийся из ниоткуда и ведомый колдунами. Какую цену за это придется затем заплатить? И всегда проще, когда замена есть под рукой, и все оправдания с нею.

— Очень умно.

— Как скажешь.

— Не слишком ли умно для тебя?

— Или для сестры твоего отца?

Константин слегка вздрогнул.

— Ах вот как. Я думал, она сдалась. Осознала свой долг супруги и матери…

— И королевы…

— Да что это значит в наши дни?

— О, ты говоришь это в краях, где так часто наследуют матерям? — усмехнулся я.

Константин снова нервно, еле сдерживаясь, дернул поводья. Он правильно понял, это был намек на Игрейн. И намек на претензию на Корнуолл. Но ненависть ненавистью, а любопытство любопытством. Пусть оно сгубило столько кошек.

— Не тем матерям, что были как кошки!

— Не тем отцам, которых заклали, как вепрей к пиру.

Константин готов был потерять самообладание, но не потерял. Хмуро уставился на дорогу, просверлил взглядом затылок коня меж его ушами, посмотрел на небо, по сторонам и перевел дух.

— В толк не возьму, о чем ты ведешь речи.

— Речи людей благочинных никого не задевают и ни к чему не ведутся.

Константин кивнул.

— И то верно. Что ж, объясни мне все-таки, где остальные войска?

— В Камулдунуме. В Регеде, в Лотиане, в Клайде, и во многих прочих местах.

— Шутки в сторону, ведь ты бы не послал сюда Мордреда с мечом королей, если бы только не… — он снова покосился на рукоять Экскалибура и задумчиво замолчал.

— Шутки в сторону? Если только не что?

— Если только это не наваждение, и меч на самом деле не морок! С вас станется. — Он еще внимательней и живее пригляделся ко мне. — И ты тоже можешь быть мороком. И если это морок — ты на самом деле можешь оказаться Мордредом.

— Как все сложно, правда?

— Замолчи! — не выдержал принц Корнуолла. Пальцы, держащие поводья, дрожа, сжимались и разжимались. — Это не лезет ни в какие ворота! Ни кто ты! Ни — что ты! Так не должно быть!

— Что, если я скажу тебе, что ты прав?

— А в самом деле — что из этого?!

Увы. Уже ничего.

— Только то, что чтобы так не было, надо иметь силу это изменить.

— И если нет этой силы?

— Значит, все так, как должно быть.

— Ты прав! Черт тебя побери, ты слишком прав!

— Так почему бы тебе это не исправить? Прямо сейчас. Все думают, что я еду в Карлион.

— Быть может, на самом деле так оно и есть!

— Тогда что ты теряешь?

— А почему я должен попадаться на столь явный крючок?

— Знаешь, в чем проблема с драконами? Ты не разберешься с ними, пока принимаешь правила игры. Пока считаешь, что дракон заведомо сильнее и ничего не делаешь, или пока считаешь, что можешь получить от дракона какую-то выгоду и принимаешь его сторону. И даже, черт побери, пока ты веришь, что миром правит только сила, и думаешь, что лучше для тебя быть всего лишь сильным, но не мудрым, справедливым, великодушным и великим, просто потому что тебе бы так хотелось — пусть даже нельзя! Пусть даже законы природы «против этого»! Низшие законы низшей природы! Да! И тебе никогда не приходило в голову поступать им наперекор?!

Мы застыли посреди дороги, и Константин таращился на меня с отвисшей челюстью. Да я и сам не ожидал, что меня так разберет.

— Тебе никогда не приходило в голову, что для того, чтобы быть хорошим наездником не нужно сводить с ума лошадей, приводя их в негодность менее чем через год?..

Внезапный рывок. Таранис! Я забыл про Тараниса. И Константин тоже. Пока мы двигались, он вел себя почти прилично, и я как-то умудрился забыть, что он слишком хорошо помнит Константина.

Константин изумленно вскрикнул — хотя мог бы вскрикнуть и от боли, потому что уловив точный момент, Таранис вцепился ему зубами в колено.

Дикое ржание, крики, прыжки, свечки, битье копытами, — оба коня с удовольствием воспользовались моментом, чтобы обезуметь. «Ну, готово… — подумал я. — И никаких змей уже не надо, вот сейчас-то и осталось подраться насмерть». Но как ни странно, едва мы, запыхавшись, расцепили дерущихся коней, Константин расхохотался:

— А ты не очень-то с ним управляешься, верно?!

Похоже, он не очень пострадал, и оправившись от неожиданности, даже нашел в этом что-то смешное, вместо того, чтобы записать очередную злобную выходку на мой счет.

— Так чей способ лучше?! — и так дернул поводья своего коня, что тот взвизгнул.

Черт побери, это всего лишь лошади. Неважно, что это только индикатор того, чем все кончится для всех, если ему позволить. Но почему именно мне надо этого не позволять? Потому что драконы сражаются с драконами? Как будто его не могут как-нибудь по-тихому отравить без меня и без шума. Мы опять слишком доверяем написанным сказкам — что примерно так все и будет, как написано в книгах, которые мы читали и однажды он займет верховный трон.

Слишком много думаешь. А чем плохо? Я почувствовал, что мне совершенно претит мысль делать с Корнуоллом то, что было задумано, как бы это ни казалось важным.

Вот только значило ли это, что я этого не сделаю, как бы мне это ни претило?

— Оба хороши, — отозвался я мрачно.

Константин с усмешкой покачал головой, и на это раз мы разъехались подальше друг от друга, продолжая путь, который, как будто все больше терял смысл.

— Едем к Кадору? — безмятежно уточнил Ланселот. — Интересно, чего он тянет?

— А куда ему торопиться, если нет никаких сведений о том, что за нами движется армия? И кажется, я успокоил его так же как Кея. Теперь он считает меня восторженным идиотом, которому повезло.

— А это не так?

— А какая уже разница? Все мы смертны, все бессмысленно — так что делай все, что тебе нравится и точка.

— Как-то мрачно.

— Наоборот, весело.

— Оно и видно.

Наш путь был совсем не так далек, как можно было бы вообразить. Следя за нашими перемещениями, Кадор не оставался в своей королевской резиденции, а также переместился поближе к границе вместе с теми войсками, о которых говорилось в донесениях.

— Ну так как… Мордред? — проговорил Константин с невыразимой иронией. — Тебе нравятся наши приготовления? Ты считаешь их достаточными для того чтобы, как ты говоришь, начинать отстаивать справедливость? Думаешь, тебе есть что нам предложить в то самое время, пока Артур преспокойно едет в Карлион?

Поле, простиравшееся перед нами, казалось, до горизонта (который, впрочем, находился совсем недалеко, благодаря небольшой возвышенности за этим полем) было уставлено палатками, вокруг которых находилось действительно множество воинов, занятых обычной лагерной суетой, собранных для некоего короткого победоносного похода, и «дымы их застилали небо».

— Похоже, вы не очень-то расходовались на предыдущие походы, — заключил я, обозрев этот милитаристический пейзаж.

— Мы сберегали силы. И нам не нужна долгая война. А за наступающую зиму пусть заплатят проигравшие… почему ты смеешься?

— Просто ты снял камень с моей души, Константин. Я благодарен тебе за это.

— Этот камень — твоя корона?

— Ты даже не догадываешься, насколько можешь быть близок к истине.

— Давай я расскажу тебе, что происходит? Ты обманщик. Тебе ничего не стоит воодушевить людей, обманув их, но у тебя нет никакой настоящей силы. И опомнившись, каждый поймет это. Что колдуны — только ширма, очарование и устрашение для глупцов. Твоя победоносность — удача игрока, который всякий раз может проиграть, стоит удаче отвернуться. Ты можешь взять наглостью, но ты не можешь построить ничего крепкого, на века, на это тебе не хватит ни хваленого духа, ни удачи. Так кто же тут должен быть королем? Не говоря уже о том… что ты и впрямь всего лишь самозванец. Даже если это на самом деле не так. Но теперь, когда есть Мордред, все пошатнулось, не правда ли? А тебе даже не хватило ума от него избавиться. Почему? Смешная жалость? Но не можете же вы оба быть настоящими. Вы оба появились из ниоткуда — и ты, точно так же как этот никому не нужный подкидыш. Мало ли ублюдков в Британии, похожих на Утера? Да и в его собственном происхождении, кто может быть уверен?

— Смешная жалость? — поинтересовался я, проигнорировав пока все остальное. — Ну а если бы избавился — разве это не говорило бы о том, что он мог быть настоящим, и пал жертвой самопровозглашенного тирана? И что вовсе — я подменил его после того, как он выиграл столько битв, и на самом деле — он вытащил меч из камня, а не я — я всего лишь двойник. И тогда у вас был бы повод начать эту справедливую войну во имя него.

— Справедливо! Так или иначе, от самого его появления мы в выигрыше. Знаешь, что сказал однажды Маэгон?

«Тебя погубит твоя собственная тень».

— Что тебя погубит твоя собственная тень. И это было верное пророчество.

— Я это слышал, — кивнул я. — Но кое в чем он здорово просчитался. Он сказал, что меня назовут королем зимы. Но на деле, меня назовут королем лета.

— Потому что всего лишь одного лета! Да тут ты прав! — усмехнулся он, его глаза так и лучились свирепым довольством.

— Я прав, а Маэгон — нет. Значит, он мог ошибаться и во всем прочем.

— Брось, Артур, — фыркнул он с презрением, — на меня эти штуки не действуют!

— Так Артур или Мордред? — повторил я вкрадчиво.

— Будет забавно, если ты умрешь Мордредом! Потому что Артур — свидетельствую я! — уже мертв. Но Мордред еще может протянуть немного, ведь он не может причинить нам никакого вреда, в то время, что ему осталось, правда? Ты все еще хочешь поговорить с моим отцом? Уверен, это тоже будет забавно!

В палатке Кадора, куда мы вошли, разыгрывая психоделическую идиллию при «плохой игре» и столь откровенных беседах, было светло и почти не душно. Воздух хорошо проходил через плотную белую ткань. Сам Кадор выказывал чрезвычайную занятость, согнувшись над походным столиком и сосредоточенно что-то выписывая — перо так и скрипело по пергаменту.

— Своя версия хроники событий? — поинтересовался я вместо приветствия.

Кадор поднял укоризненный взгляд и склонил перо горизонтально. Выглядел он, как будто, расстроенным.

— Что ты пытаешься мне доказать, мальчик? Что ты такой уж дар богов, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится? Даже прыгнуть с башни, и они все равно сохранят тебя? Посмотри, как ты безрассуден. Так для чего нужна моя армия? Чтобы защитить Британию, когда ей придется расплачиваться за твою беспечность.

— Я не спрашиваю у тебя оправданий.

— Оправданий?! — лицо Кадора резко потемнело. Но ненадолго. Он шумно втянул воздух ноздрями, но на этом его вспышка улеглась. Константин только презрительно фыркнул, стоя у меня за плечом.

Кадор раздраженно отбросил перо.

— Зачем ты приехал сюда? — спросил он.

— Затем, чтобы сказать, что против меня тебе не нужна твоя армия. Как видишь, я прибыл без своей.

— Я вижу, — отозвался Кадор уныло, выдержав долгую паузу. — Ты так и собираешься всю жизнь протянуть на каких-то фокусах?

— Ну, если верить Константину, то недолго осталось, верно? — засмеялся я возмутительно беспечно.

Кадор посмотрел на нас обоих одинаково неодобрительным взглядом.

— Это совсем не весело!

— Если весело мне — почему же вдруг не весело вам?

— Прекрати это! — рявкнул Кадор, негромко, но со страстью, пару раз у него конвульсивно дернулась щека. — Тебе нечего предъявить нам кроме твоей наглости!

— Которой вы продолжаете бояться прямо сейчас, не так ли? Потому что это заставляет вас думать, что вы не видите чего-то, что вижу я, и что позволяет мне вести себя подобным образом.

— И что же ты видишь? Нет, я понимаю, ты все равно не расскажешь, потому что тебе нечего сказать.

— Ошибаешься. Кое-что я могу сказать. — Я похлопал ладонью по рукояти Экскалибура. — Я могу предсказать некоторые события, которые могут произойти, а могут и не произойти, если вы сами не дадите им ход, но если вы бросите шар, он покатится подобным образом: да, я даю вам сейчас кажущееся преимущество, вслух соглашаясь, что я — Мордред. Это дает вам возможность избавиться от меня безнаказанно, потому что — кто такой Мордред? А я наверняка к тому же склонял вас к измене, и таким образом вы доказали верность своему родичу Артуру, уничтожив предателя и искусителя.

— А ты пытался!.. — негромко злорадно воскликнул Константин.

— Именно. Это было так забавно. Но далее. Еще преимущество — вы получите этот меч. Который предатель украл у Артура и который вы, конечно, бережно сохраните. Но — будете ли вы отдавать его тому, кто якобы должен считаться в таком случае Артуром? Если вы не отдадите его, а «Артур» окажется никак не в силах подтвердить свою силу — значит, он утратил ее, когда утратил этот меч, а вместе с ним и милость богов. Пока все так?

— Восхитительно! — возбужденно признал Константин, поддернув поближе складной стульчик и усевшись на него с видом ценителя в партере, его глаза горели кровожадным восторгом, смешанным со странной симпатией.

— А он, между тем, не посмеет признаться, что он — не я. Разве не должен будет он попытаться исправить положение? И между тем — покажет свою полную несостоятельность. Но. Если он все-таки признается, кто он, и в том, что вы убили настоящего Артура; и если даже не он, а все остальные откажутся признавать его мной, вы окажетесь если не предателями, то глупцами, что еще хуже, и кто угодно сочтет себя вправе воспользоваться вашей глупостью. Да, конечно, у вас будет меч, но все будут знать, как он вам достался. Потому что вы, как будто, «ошиблись». И после того, как началось это лето, вы доставите всем массу разочарований, и массу удовольствия врагам Британии, которые радостно встрепенутся, тогда как возможные союзники совсем не будут в радости и дух их падет ниже некуда.

— Но ты ведь едешь в Карлион, — опомнился Константин. — Тебя вообще здесь не было, разве не так?

— И в Карлионе не было тоже. И чем еще хороша большая армия — она вся сумеет молчать?

— К чему ты клонишь?!

— Не клоню, а продолжаю по порядку. — Даже если порядка тут уже никакого не было. — Но ладно уж. Собственно… Собственно говоря, я вообще не понимаю, зачем вы все это затеяли.

Воцарилась зловещая, но от того не менее озадаченная пауза.

— Что значит, зачем? — переспросил Константин.

— Ради власти, которой вы не достигнете. Ради земли, которую не получите. Все что вы можете получить — чуть больше чем имеете сейчас. Зато большой кровью.

— Ну и почему бы нет? — не понял Константин.

— Все только ради синицы в руке? И только?

— Журавль в небе приводит к погибели.

— Это не так обидно, как синица.

— И все-таки меч есть меч, — спокойно произнес Кадор. — Какая разница, как он попал к нам в руки. А ты был так любезен, что сам принес его.

— Это всего лишь вещь, которую каждый сочтет своим долгом взять как угодно.

— Если посмеет и сможет.

— С таким же успехом как вы — мало что получив и может быть, все потеряв. Не приходило ли вам в голову, что я принес сюда это искушение не случайно.

Константин вдруг взволнованно вскочил.

— Это ничего не значит. Ты не Артур, ты — только Мордред, ты сам это сказал!

— Но у меня меч! Просто вещь! И она у меня в руках! — Я мягким движением извлек его из ножен. С почти нежным шелестом. Никто еще не озаботился забрать его у меня, мы все еще играли с хорошими минами при плохой игре и изображали из меня почетного гостя, которому просто некуда деваться посреди такого скопления войск. И играли в то, что они меня не боятся, и не боятся оставаться со мной наедине — тем более, что все прочие находились всего лишь за тонкими матерчатыми стенками. Кадор тоже вскочил, глядя на меч завороженно и встревоженно. Оба они сами схватились за рукояти мечей. — Так кто тут король?

Я и не подумал нападать ни на кого из них. Вместо этого я рассек ближайшую стенку и вышел наружу, к слегка обалдевшим воинам Корнуолла.

— Итак! — сказал я громко, во всеуслышанье. — Я лишаю брата моего Кадора права наследовать мне, и объявляю своим наследником Гарета Лотианского, писано в Камелоте не далее седьмого дня, скреплено печатями и заверено лицами духовными и светскими! А до вступления его в должный возраст, регентами его назначаются сестра моя Моргейза, а также Королевский Совет, состав которого также скреплен печатями. Найдя же здесь, в Корнуолле, измену и прискорбное малодушие, вызываю на смертный бой родича моего Константина, дабы ответил он передо мной и перед богами!

— Прискорбное малодушие?.. — свирепо прошипел Константин, выходя вслед за мной, с треском раздраженно раздирая ткань пошире. Несмотря на все происходящее в реальности, он, как и всегда в случаях со мной, был сбит с толку, на что, конечно, очень досадовал, и не знал, на каком свете находится прямо сейчас и как на это реагировать.

Все окружающее я охватывал очень схематично: палатки, воины, расставленные как фигуры на доске — с мечами, с топорами, и с луками. Отлично, лучники даже целились. Я отошел на пару шагов и сделал Константину приглашающий жест мечом: ну же! Тот тоже сделал пару шагов в сторону, очень взвешенно, то ли примериваясь к бою, то ли к тому, чтобы дать какой-то знак. Краем глаза я видел, как из той же дыры в палатке вышел Кадор. Огляделся, судя по напряженной позе, посмотрел в нужном направлении и шевельнулся. В голове ожила просчитанная схема.

Этот мир существует для моего удовольствия. Потому что я и есть весь этот мир. Каждый из нас. И ты тоже. Но ты — брак, ты моя неудача. А я, наверное, твоя. Так кто выиграет? Одна сторона единой, в конечном счете, сущности, или другая? Все мы — одно и то же, только во множестве версий, стремящемся к бесконечности…

Я просто сделал шаг влево и повернулся.

Стрела, предназначавшаяся мне, попала в Константина. Еще две свистнули мимо.

Кадор страшно вскрикнул. Константин очень удивленно посмотрел на отца, на стрелу, вонзившуюся глубоко ему под руку, у самого края лорики, и повалился на землю, выронив меч и схватившись другой рукой за древко. Выстрел мог быть более удачным, или менее. Он мог быть смертельным, а мог прийтись в доспех несколько иначе и не нанести вреда… фокус мог и не удаться, кроме того, что стрела бы все-таки прошла по этой траектории, а наша реакция — намного выше обычной человеческой. Только это «нечеловеческое» свойство я и применил.

И я ошибся… Константин захрипел, задергался, изо рта его хлынула кровь. Не очень чисто, но все-таки удар оказался смертельным. По моей коже невольно побежали ледяные мурашки.

«Опять ты?..» — прошептал я еле слышно. — «Выполняешь все, что мы задумали?» Хотя мы «задумали» и все это — и Константина, и Кадора, бросившегося сейчас к нему, раздавленного горем — он тоже сошел со счетов, бесповоротно — и запеченные в костре детские головы, и жертвоприношения, невольно, все, от чего нам хотелось бы отречься, все, что хотелось бы исправить, раздавить, уничтожить, отторгнуть. Мы все виновны во всем. И все это, в свою очередь, создало нас.

— Прочь, — сказал я негромко и совершенно без выражения, и все кто был на моем пути в испуге, молча, расступились, я неспешно прошел к своему отряду, вроде бы окруженному, но не тронутому и посмотрел на Ланселота. Тот, в ответ, посмотрел на меня, изумленно и выжидающе.

— Так и было задумано?

— Не совсем.

— И что дальше?

— Мы уезжаем.

Нас никто не преследовал. Кадор и его бесполезная армия остались на месте. Им больше не к чему было стремиться. А мы, как во сне, возвращались почти той же дорогой, ведущей в Камелот, в который я вовсе не собирался возвращаться.

— Напомни мне никогда больше не заниматься политикой, — устало проворчал я Гамлету. — Это просто ужас что такое…

— Послушай, — сказал Ланселот странно просветленно, спустя несколько секунд. — Это все… ты даже ничего не сделал!

— Я сплел паутину, — ответил я мрачно. — Я жуткая скотина.

— Перестань! Ведь все кончено. И погиб всего один человек, которого ты даже пальцем не тронул!

— Зато я довел их до этого морально.

— А ты не преувеличиваешь?

— Нет. Иногда я себя просто пугаю. К тому же все это подтасовка, просто нечестно!

Ланселот сочувственно вздохнул и поцокал языком.

— Просто надо убираться отсюда.

— Еще как надо. — Может я и не убивал Константина, но Артура все же убил. Это казалось мне слишком похожим на самоубийство. Самому создать сказку, самому ее уничтожать. Для нас это слишком мягкая, податливая среда, чтобы мы были вправе хоть как-то ее трогать…

— А может, нам просто повезло? — с надеждой спросил Ланселот.

XXIV. Солсбери

— Вот так вот, собираешься завоевать мир, или хотя бы соседнюю деревушку, и вдруг какой-то паршивый прутик омелы…

— Может, хватит уже? — устало проворчал Ланселот. — Почему нельзя порадоваться, что этот прутик просто попал не в тебя?

— Может… — Замолчав, я расслышал какой-то отдаленный шум. — Мм… что это за звуки? По-моему, не от нашего отряда. Какие-то крики, грохот… — Неужели Кадор опомнился и послал кого-то вдогонку или помчался сам? Когда мы оставляли его, он был полностью раздавлен. Я бы сказал, что он был убит… Но звуки, кажется, шли вовсе не откуда-то сзади. Шум был где-то впереди…

— Пес! — вдруг крикнул кто-то. — Королевский пес!..

— Кабал?..

И правда, из-за холмика прямо к нам по дороге мчался упругий белый мяч, снабженный возбужденно подскакивающими на каждом прыжке ушами и с длинным рулевым хвостом.

— Откуда он здесь?..

— Сбежал! — весело предположил Ланселот.

— Не уверен… Мы далеко от Солсбери?

— Ой, — задумчиво проговорил Ланселот. — С кем же они там?..

— А что, есть много вариантов, раз тут Кабал?!

И мы, резко сорвавшись, помчались на звуки и на клубы пыли, а Кабал, радостно гавкая, мчался за нами, как будто это была игра. Охота для адской гончей. Конечно же, именно так все и было.

Примерно там же, где мы видели, и благополучно миновали засаду, шло побоище. Запрокидывались и дико ржали кони, раздавались удары и свист и лязг и скрежет и душераздирающие крики, посреди всего лишь криков ярости и торжества. Отряд, попавший в засаду, был совсем невелик, хотя и куда больше нашего — человек за сотню. И я уже понял, как это случилось. Мордред не выдержал и, поскорее собрав команду, поспешил за нами — если не для того, чтобы по-настоящему поддержать в бою, то для того чтобы остановить и отговорить от опрометчивого поступка. И никакой Мерлин его не удержал… Я ощутил острую досаду. Но досадовать было некогда. Хотя… я сдержал желание на полном скаку остановить всех и полюбоваться, как он это делает!.. Оказывается, мы неплохо его поднатаскали. Мордред не просто попал в засаду — он с ней справлялся! Хотя противников было втрое больше! К отряду, который мы миновали в прошлый раз, присоединился еще один, или несколько. Должно быть, они просто не успели сперва здесь собраться, когда мы в цезаревской бодрой манере и к тому же катастрофически налегке, прогарцевали мимо, чтобы натолкнуться на неспешно выдвигающегося Константина. Они что, и правда ждали армию? Какие глупости. Просто люблю подумать обо всех вариантах сразу. Вот эта засада явно поджидала нас, а Константин, пожалуй, просто собирался уже двигаться на Камелот в авангарде всего войска Кадора. Мы нарвались на саму армию вторжения, и бесхитростно откусили ей голову. Сам Кадор был всегда куда осторожней. И теперь ему просто не за кого было бороться. Дух самого войска был подорван — то, что случилось у всех на глазах и в отсутствие колдунов говорило о присутствии высших сил — их стрелы обратятся на них самих. Первое имя, которое я все-таки взял на этой земле, означало «плата за кровь». И оно тоже было всем известно. Опасно связываться с мстительными духами. Опасно связываться с драконами.

Я, вроде бы, не слишком агрессивен, но чужую агрессию порой хочется подавить с перехлестом. А малое число как будто всегда дает тебе на это разрешение. Подскакав, я сходу вклинился в драку — на сторонниках Мордреда, а вернее, Красного дракона и, значит, меня, красовались красные повязки, на сторонниках Кадора, хотя и не на всех, видно, только на подошедших недавно — белые, в цвет белого вепря.

Странно — подумалось на мгновение, вместе с ярким как картинка наяву воспоминанием, о другой Британии, в другом мире и времени. Тогда моим был как раз белый цвет, цвет белой розы, а еще точнее — розы в солнце. «Итак, преобразило солнце Йорка в благое лето зиму наших смут…»[7]

Все меняется и вертится друг вокруг друга.

Просто для равновесия.

— Бегите прочь! — крикнул я. — Вы все обречены, если останетесь! И псы из Аннона заберут вас!

Я возглавлял не атаку, я возглавлял панику. И они действительно дрогнули, и брызнули по полю врассыпную. Кроме небольшого замешкавшегося кружка вокруг Мордреда. Кажется, до сих пор его принимали за меня, и нападавшим казалось, что цель близка. А Мордред намеренно кинулся им навстречу в самую гущу, считая себя обязанным взять на себя задачу потруднее и применить все, чему его научили.

— Мордред! — окликнул я прорубаясь, а вернее, просто проламываясь к нему — одни спешили сами убраться из-под копыт, другие медлили и я сталкивал их с дороги, после чего они поддавались общему настроению, тем более, что за мной двигался маленький, но очень свежий и целеустремленный отряд, таких героев как Ланселот, или таких веселых сумасшедших как Паломид, которого никогда не интересовала численность врага, лишь бы он мог разглядеть ближайшего.

— Артур! — воодушевленно отозвался Мордред. Изумившись и отвлекшись. Один из еще остававшихся врагов размахнулся мечом за его спиной.

— В сторону!.. — крикнул я и, пришпорив Тараниса, стукнул кого-то рукоятью меча по затылку, и буквально сбил Мордреда конем с линии удара. Он вылетел из седла, но, кажется, его придержал Бедвир. Таранис мощно подался по инерции дальше вперед и я услышал треск и мягкий хруст распарывающейся кожи мягкого панциря, что-то угодило под ребра, заскользило, останавливая дыхание, сдавливая, отталкивая назад.

Бой уже закончился. Наверное, это был последний нанесенный противником удар, и тот не туда, куда был нацелен. Все вокруг как-то странно посветлело. А потом и я соскользнул с Тараниса вниз.

Инерция, ускорение и нужный угол — прутик омелы… Ха-ха! Это было почти смешно. Кажется, я обрадовался.

Последнее, что я запомнил, был растерянно тычущийся мне в лицо холодный нос Кабала, и нервно переступающие рядом копыта Тараниса.

Под гулкими прохладными сводами слышались приглушенные голоса. Под ложечкой тяжело саднило. И по этой причине приходилось смирно лежать на месте и не двигаться. Смертельные раны иногда действуют на диво успокаивающе.

Особенно, когда знаешь, что на самом деле не умрешь, и когда справиться с болью — проще простого. Проще простого было бы даже поскорее избавиться от раны, но тут уже в дело вступала политика. Если уж бросать королевство и всех, кого довелось «приручить» — так уж хотя бы по уважительной причине. А что может быть уважительней неминуемой кончины? Если только колдуны не заберут меня в свой волшебный край, где все возможно. И откуда, возможно, я еще вернусь. Хотя все уже, конечно, понимали, что это только иносказание.

Может быть, это тоже было подстроено нашим коллективным бессознательным, а может, просто повезло — кто знает. Судьбы, вмешательства в ноосферу технического порядка или психологические сценарии? Но повезло — что вовремя, что — не в результате худшей бойни, что — не хуже, и что — на самом деле это был не Мордред. И я ему тоже ничем не навредил, хоть и отвлек, так что настроение у меня было по-настоящему приподнятое. Все получилось почти честно! И скоро каникулы.

Но в то же время, печали вокруг хватало. Главное — не поддаться ей слишком сильно. Не нашей — наших друзей. Хоть мы и ободряли их сказками о волшебных землях. И они все были тут. Как быстро они умудрились сюда добраться, просто удивительно. Будто все предчувствовали. Весь «двор», оставленный, было, в Камелоте. За отрядом Мордреда ехала и Гвенивер, в сопровождении Пеллинора и колдунов. Я все никак не мог выбрать момент, чтобы спросить их — что это они вздумали устроить? Они все время куда-то убегали, чрезвычайно занятые, а догнать их сейчас мне было сложновато. Почему выехали таким безумным составом? Они ведь не могли предвидеть, что все будет выглядеть так, будто кончилось плохо? Или… они предвидели, что все может кончиться именно плохо? Иначе к чему нам лишние свидетели прощания?

— К тому, — между тем, рассудительно ответил Мерлин, — что в любом случае лучше будет попрощаться и красиво поставить точку. И если бы что-то в подобном духе не произошло само, можно было просто устроить нужную инсценировку.

— Как цинично.

— Все лучше, чем намеренное самоубийство.

— Не было никакого самоубийства.

— Рассказывай.

— Тогда зачем ты вообще меня отпустил, если так думал?

— Затем, чтобы не мешать нарыву вскрыться самому, чтобы не мешать одуматься, будто это было чье-то другое решение, и, в итоге, сделать все правильно.

— Вы рисковали Ланселотом.

— Ничего подобного. Чем меньше при тебе было людей, тем легче их уничтожить, тем менее вероятности, что ты кому-то это позволишь. А чтобы защитить их, придется самому оставаться невредимым.

— Я иногда просто с ума схожу от подобных твоих выкладок. Но в конце получилось не очень чисто, да?

— Почти. На самом деле, ты все-таки успел увернуться. Насколько нужно. Как будто точно рассчитал, как будет и впечатляюще, и безопасно.

— Как это мило… ты шутишь?

Он рассмеялся.

— Нет. Просто уверен, что на этот раз это действительно была случайность. А они — случаются. Хотя… надеюсь, на этом просто можно закончить историю и подобные настроения уже не повторятся. Все подошло к концу, исчерпалось, замкнулся круг.

— Какой еще круг? — спросил я с подозрением.

— Порочный. Ты не мог их оставить по доброй воле. Но теперь та часть тебя, которая могла бы принадлежать этому миру, честно мертва, а твоя жизнь — принадлежит совсем другому миру.

— Все равно, что умереть во сне? — хитро усмехнулся я. — Иногда это всего лишь ведет в другой сон.

— Но мы же говорим о настоящих снах? И настоящей жизни.

— Мм… да. — Чем докажешь?

— Потому что все остальное, пока мы есть, не существует.

— Да. Точно. Как банально.

Он посерьезнел.

— Но больше действительно ничего нет.

— Ничего, кроме миров, которые мы выдумываем, и которые выдумывают нас? И если в них нет ничего, кроме того, что в нас самих — почему они бывают так отвратительны. Даже если все понимаешь заранее, не придешь к итогу, пока не пройдешь дороги.

— Потому и было бесполезно тебя отговаривать. В каждом из случаев.

— И тот, кто, может быть, есть «наверху», в каждом из случаев думает так же?

— Вероятно. Выражаясь фигурально.

— Эх, как бы хотелось обойтись без прощаний. Как в одной из легенд — пал туман, и разразилась страшная буря, а когда она прекратилась, тело его исчезло бесследно.

— А может, хватит магии? Сделаем все по-человечески?

— И это говорит мне Мерлин?!

— Нет. Это говорю я. А не Мерлин.

— И потому мы доедем в этой ужасной компании целой процессией до берега моря, и затем отчалим в явившейся по зову волшебников зачарованной барке. Очаровательно. И очень материалистично! Особенно очаровательно, что все это время мне придется делать вид, что я вот-вот скончаюсь.

— Ну, дорогой мой, надо же как-то отвечать за свои поступки!

— А за ваши поступки? Вот сейчас я решу, что мне все надоело, встану и уйду — обратно в Камелот. Каждый человек в этой «процессии» хочет этого! И Мордред, и Гвенивер, и Моргейза, и все рыцари из легенд! А я должен их обманывать?

— Потому что если ты сделаешь это, ты действительно умрешь.

— ? … Насколько я понимаю, процесс мы уже остановили…

— Не от раны. Ты понимаешь, о чем я говорю. — Он выдержал довольно зловещую паузу. — Тут ты можешь продолжать жить. Сколько угодно. Но ты отлично знаешь, что на самом деле ты умрешь.

Еще пауза.

— Это же не загробное царство, — наконец снова заговорил я. — Это другое измерение.

— Мир иной. Угу.

— Не смешно, — решил я после еще одного затянувшегося молчания.

— Еще как не смешно.

— Но это же то, что мы делаем всю жизнь. Постоянно бываем в других мирах. Какая разница?

— Разница в том, что, погружаясь на глубину, иногда надо выныривать обратно.

— Вот только, строго говоря, мы никогда не возвращаемся.

— Строго говоря, нет.

Я немного подумал, потом засмеялся.

— Ну что ж, если вопрос стоит так, то… раз мы никогда не возвращаемся… я готов вернуться!

— Именно в этом-то и все дело!

— Отлично! Впереди полная неизвестность! Обожаю!..

— Ну еще бы!..

— Даже странно, что я мог думать о чем-то другом! Хотя мне страшно нравятся ребята из этого времени, но это и хорошо — они и сами сделают с этим временем что-то хорошее.

— Со своей настоящей сказкой в сердце. С верой в невероятное.

— Ну, я не стал бы преувеличивать…

— Ну, я не стал бы преуменьшать…

— Хорошо, — кивнул я. — Значит, эта сказка закончена.

— Сказки должны заканчиваться, иначе в них не будет никакой морали.

— Но-но-но!.. Ведь жизнь-то заканчиваться не должна.

— И не кончается. В целом — не кончается. А отдельные песни — постоянно. Тем и неповторимы. И в том их прелесть.

— Ну что ж, тут я согласен.

— И было бы странно, если бы это было не так.

Повторять все прощания мне не хочется. Они казались нескончаемыми. Еще немного, и я мог бы поверить, что действительно умру. Все они плакали. Передать это невозможно.

В какой-то момент я понял, что не обманываю их. Я действительно умер, тот я, что был для них Артуром, и был ритуально оплакан и уже почти похоронен — до последнего осталось совсем немного. У некоторых народов есть обычаи лечить своих больных, хороня их. Чтобы то, что затем вернется было абсолютно новым, избавленных от старых недугов, грехов и проклятий.

Но и теперь, в этом прощальном аккорде все продолжало меняться. До нас дошли вести о смерти Кадора — проезжая мимо одного из обрывов, он счел нужным спрыгнуть в него. А может быть случилось нечто другое, еще более темное. Свидетельство проклятия — разрешение для предательства. Что бы ни было, невозможно гнуть свою линию слишком решительно, не разрывая в клочья чужие гордиевы узлы.

Вот и еще один повод порадоваться тому, что этому приходит конец.

Моргейза, между тем, во всеуслышание признала Мордреда нашим братом, и первая высказалась о его правах на трон Корнуолла. И ее поддержал весь Королевский совет. Так или иначе, настоящий Артур будет «вепрем из Корнубии». А был ли он настоящим королем всей Британии, все равно будут спорить до конца — кто знает. Все меняется сейчас, и будет меняться после нас. И ведь править теперь оставался не один человек, а весь Королевский совет — Круглый стол. Что несколько и ограничивало предполагаемые права Гарета, и защищало его, как и хотела осторожная Моргейза.

— Так вот, значит, чего ты ждал, ты, волшебное существо? — она почти шептала, и в ее голосе звенело что-то… струны? Слезы? Звездные нити? — Ты знал, что все это так ненадолго.

Ее ладонь, лежащая на моем плече, чуть подрагивала. А в глазах что-то блестело — яростно? Как ни странно, подходящее слово.

— Ты и правда хотел все исправить? Кто ты такой? Дикая охота героев, пришедших со своей адской гончей, которые не могут пробыть на этой земле, в этом мире, слишком долго. Так может быть, ты и правда Утер? Которого я так ненавидела?

И которого готова не ненавидеть больше. Я покачал головой.

— Ты же знаешь, что нет.

Мне вдруг захотелось ей все рассказать. Интересно, как она это поймет?

— И ты не мой брат?

— Это сложно… В некоторой степени… Знаешь, я и Мордред — это почти одно и то же, но если бы мы существовали в разных мирах. Совсем другой мир. И Мордред там совсем другой. Это я. Там есть многие люди, похожие на тех, что есть и здесь. И это не они. Но как будто — они. Другие. В другом мире. Там даже есть другая ты.

— Она невольно тихо рассмеялась.

— Другая я? Значит, там ты брат другой меня?

Пауза.

— Нет, — сказал я.

— Там я не сестра тебе?

— Нет.

— А кто же? Никто?

— Нет! Совсем не никто!..

Ее глаза загадочно замерцали.

— Я знала! — почти прошептала она. — Это хорошо. Но что будет в том мире? Ты все равно умрешь?

— Нет. В том мире не умру.

— А в этом?

— А в этом — да.

— И это будет окончательно? Даже если затем вернуть тебя в твой мир? Если что-то с тобой здесь случится?

— Да, это будет окончательно.

— Значит, если я убью тебя?..

— Значит, я умру.

— Почему ты говоришь мне это?

— А почему говоришь ты?

Она тихо всхлипнула, и по ее щекам наконец покатились слезы.

— Но это хорошо, что там ты не мой брат!

Она наклонилась, неспешно, неотвратимо, и приникла к моим губам бесконечным поцелуем, который мог бы убить, не будь он таким чутким, на грани, ничуть не нарушающей яростной нежности.

Наконец она чуть отстранилась.

— Ты не умрешь! — выдохнула она с уверенностью.

— Но мне придется уйти.

— И это хорошо! Потому что чем бы все это кончилось?!

И ее губы снова коснулись моих. Безумие, переходящее в вечность!..

— Что-то ты выглядишь слишком счастливым для умирающего, — заметила моя настоящая сестрица Моргана. — Что она с тобой сделала?

— Догадайся!

Она возмущенно поджала губы, а ее брови поползли вверх.

— Да брось! — почти обиделся я. — Мы всего лишь целовались. Но как!..

— И с кем!..

— Она знает, что она мне не сестра.

Моргана громко вздохнула.

— От тебя чего угодно можно ожидать! Вспомнить только Гвенивер!

— Разве я причинил ей какой-то вред? И что касается безответственности — для этих времен мы совершенно стерильны…

— А что ты оставил ей в итоге?

Я тоже вздохнул.

— Ничего. Кроме того, что настоял, чтобы она была признана полноценной наследницей Леодегранса, правительницей в своих землях, и членом Королевского совета. Наравне с Пеллинором, Мельвасом, Эктором, Лотом, Моргейзой, Браном, Блэсом… разве этого мало? Если ей захочется, она может выбрать себе в мужья кого угодно…

— Идиот! — тряхнула головой Моргана.

— Нет, — сказал я серьезно. — Как бы она ко мне ни относилась, больше всего это был только детский восторг, сменяющийся отрезвлением и страхом. Рано или поздно я стал бы тяготить ее. Уже начал, потом — больше. Возможно, свел бы с ума. А теперь она обладает многим, и она не обычный человек для этого мира, она заслуживает того, что у нее теперь есть.

Моргана помолчала, скорчила неопределенную гримаску и пожала плечами.

— Странно. А ведь наверное, ты прав. Но что касается «стерильности»… Это не относится к идеям. Вот например, ты сказал Моргейзе, что не ее брат. Да, тебя у нее больше не будет. Но ты уверен, что она не найдет здесь для себя замену, когда ей станет скучно или грустно? Пусть даже на этот раз это будет действительно ее брат!

— Боже, Моргана! Я уверен, что Мордред ей совсем не интересен! — И что он сам уже не больше чем эквивалент Мордреда — но совсем другой, совсем другая история.

— Ах вот как! Уверен он!

— Да, уверен! Это почти как у Гвенивер…

— Детский восторг?

— Ну, гм, примерно. Ей нравится загадка, нравилось, как странно мы себя вели. На этот раз я бы сказал — интеллектуальное развлечение.

Моргана прикрыла глаза рукой.

— Ох, да заткнись…

Ничего подобного она, конечно, не имела в виду, просто вслух выражала уныние.

— Но ты же знаешь, что я прав. А чем ее может заинтересовать Мордред? Он всего лишь человек этого времени.

— Я не говорила, что замена должна быть полноценной. Или что одно нельзя будет если не заменить, то дополнить другим.

— Она для этого слишком умна!

— Надеюсь.

— И в любом случае, что я — «сторож брату своему»?! Да никто из нас не способен присматривать ни за кем другим двадцать четыре часа в сутки, и вреда от этого будет куда больше чем пользы. Я хочу доверять им!

— Ты хочешь верить, что можешь доверять им.

— А что же еще? Что еще мы можем им предложить, если не низводить их до уровня марионеток?! Мы и так уже оставили множество других заразных идей, и надеюсь, хороших! Но что они с ними сделают — все-таки их дело, и их заслуга!

Это и вправду напоминало таинство, ритуал. Или игру?

Мы медленно возвращались к Драконьему берегу. Выздоровление между тем шло естественным ходом, но выход в этот мир был уже закрыт. Кроме того, что постоянно кто-то находился рядом, испытывая мое терпение. И хорошо еще, когда это был кто-то из своих. Но это уже был другой мир.

— У меня такое ощущение, будто я стал живым покойником.

Линор промолчала. Наверняка думая о том, что так и есть, это случилось давным-давно и успело всем надоесть.

— А теперь меня еще и похоронят.

— Вместе с нами, — меланхолично отозвалась моя сестрица и посмотрела с таким видом, что пришлось долго давиться смехом. И ей тоже. А повозка медленно катилась и катилась на запад, подрагивая на ухабах и мелких камешках, окутанная чуть отупляющими ароматами сухих трав и благовоний, заранее напоминающих об искусстве бальзамировщиков.

Под полог заглянул Мерлин и подмигнул.

— Мордред хочет поговорить с тобой. У него есть одна мысль, которая кажется мне хорошей.

Мордред выглядел очень смущенным, прежде чем заговорить, он долго мялся. Мы ждали.

— Я тут подумал… — его голос слегка сел, и он осторожно откашлялся. — Когда я был на Севере, и в других местах, люди часто думали, что я — это ты. Когда так думали враги, это было хорошо, это их пугало и держало на расстоянии. Они уже готовы были слушать. А друзья — они знали, что это не так, и это тоже было хорошо, потому что если мы притворялись — то все вместе. Но теперь, когда весть о том, что ты оставляешь нас, разнесется повсюду, это принесет горе одним и радость другим, тем, кому мы бы не хотели их причинять. Мы все знаем правду, и все здесь знают, что я — не ты, но что, если я возьму твое имя, с твоего позволения?

«Бери!» — подумал я, но решил не пугать его такой радостной поспешностью.

— Так же как некогда Мерлин взял имя короля Амброзия, — продолжал Мордред. — Ради памяти, что будет храниться с честью! И может быть там, где это не имеет почти значения, враги будут остерегаться, а друзья — нести в сердцах надежду.

— Отличная идея… Артур! — сказал я весело. — Пусть так и будет, и пусть все узнают, что на то была моя воля!

— Ну вот, — сказал Мерлин чуть позже. — А не будь тут тебя, он мог никогда не вернуть себе свое имя.

— Только теперь он думает, что это не его имя.

— Со временем — станет его. Приживется, если не отторгнется.

— Это ведь была на самом деле твоя идея?

— Я просто рассказал ему, как Мерлин когда-то взял себе и другое имя.

— Но запомнили его все же как Мерлина.

— Другое имя запомнили тоже. Гальфрид Монмутский в «Истории» упоминает именно его. Хотел бы сказать, что «посмотрим», но на самом деле, мы этого уже не узнаем, кто победит в итоге — «Артур» или «Мордред» — в одном единственном человеке, — рассмеялся Мерлин. — И даже тут «легенда» будет верной.

— Ох, да кому нужны легенды!..

— На самом деле, это же очень «формообразующая» вещь… В чем-то они как раз очень полезны, как каркас для здания и скелет для плоти.

— И песок для жемчужин.

— Именно, и практически ничего больше.

— Кажется, это скорее дело реальности — быть песком.

— И это верно. Это вопрос «яйца и курицы». И вопрос — что победит в одном, возможна ли окончательная победа, и возможно ли одно без другого.

XXV. Драконий берег

Дракон кусает хвост. Завершился цикл Зеленого рыцаря — на этот год. На этот век, на эту жизнь, на это измерение…

Казалось, мы ехали сюда очень долго, а на месте — почудилось, что все произошло очень быстро. Слишком быстро. Мы прибыли сюда только вчера. Весной. А сегодня, осенью, едва рассвело, готовилось отплыть назад.

Кораблик был призван в утреннем тумане, чтобы никто как следует не мог приглядеться и запомнить его, и сохранил бы о нем самое призрачное представление. Ни для чего, собственно. Просто чтобы не ранить, не травмировать кого-то слишком сильно реальностью — ясным ощущением чуждого и враждебного. Пелена, скрывающая тайны, может быть очень доброй. Особенно, когда скрывать что-то практически незачем.

Когда туман развеется, даже им все покажется сном и мы станем друг для друга призраками. Бледные лица, яркие одежды — никакого траура. Я сам так пожелал. Я не просто ухожу — я ухожу, чтобы вернуться. Неважно когда. И неважно — куда. За время этого последнего пути, понемногу, обрывались случайные ниточки. Мы все привыкали к тому, что они будут оборваны. И теперь — это, конечно, выглядело как погребение — и почти с добровольными жертвами — с тремя колдунами, и с тремя сказочными паладинами.

Говорят, Эктор был безутешен. Моргейза обещала позаботиться о нем и рассказать ему как можно мягче, что настоящий Артур не потерян и остался в этом мире. А что произошло — на то воля богов — и с некоторыми из них ему просто довелось встретиться, одним из первых. Конечно, он мог не поверить Моргейзе, но поверил бы Гвенивер, которая подтвердит эти слова, и Кею, и даже Бедвиру. У них теперь была общая тайна. У каждого — со своими особенностями и тонкостями. Хорошо, если они будут вместе.

Кораблик, по счастью, не пострадал за время нашего отсутствия. Конечно, колдуны заранее, и накануне ночью, проверили, все ли в порядке, еще дистанционно. И теперь, малым ходом, он подплывал в точности к нужному месту, будто управляемый высшими силами.

Когда он остановился, ожидая, у линии прибоя, качаясь на волнах, на берег пала тишина.

Которая нарушилась лишь тогда, когда он, вспенивая волны, начал снова отходить в море. И раздался громкий приветственный клич. Я слышал его и в битве и в радости. Никогда не в печали.

Мордред вошел по колено в воду, провожая «волшебную барку». В его руках был королевский меч в ножнах, оставленный ему на прощанье. Размахнувшись, он бросил его нам вслед. Описав красивую дугу, Экскалибур шлепнулся у нас на борту.

— Черт, так же убить можно! — возмутился, выпрямляясь, вовремя пригнувшийся Гамлет. Фризиан рассмеялся, а Олаф поднял брошенный меч.

— Ну что с ним сделать? Швырнуть обратно? Это у вас, ребята, игра такая?

— Вообще-то, думаю, это жертва, — рассудила Антея. — Он хочет, чтобы мы забрали то, что принадлежит нам.

— И правильно делает, — одобрил я. — От меча больше проблем, чем пользы, и любой меч будет королевским, если им будет владеть король.

— Возвращайся! — крикнул Мордред и помахал нам обеими руками.

— Точно, — тихо сказала Линор. — Вот почему в могиле был совсем другой меч. И ты его даже вспомнил и узнал.

— Это было в другом мире, — напомнил я.

— Какая разница? Все эти миры — один большой мир.

Я кивнул Олафу, тот улыбнулся, извлек свистнувший клинок из ножен, и высоко поднял вверх в руке, обнаженный, засверкавший в руках восходящего, пробивающегося сквозь искрящийся туман солнца. И снова по берегу прокатился приветственный клич. Это было отличное прощание. Мордред помахал рукой, а вместе с ним, и все остальные.

Наверное, хватит уже назвать его Мордредом? Хотя, пусть пока. Мы же все знаем правду. И уж точно не запутаемся.

— Они будут ждать твоего возвращения, — усмехнулся Фризиан.

— Может быть, дождутся, спустя три тысячи лет, — отозвался я то ли легкомысленно, то ли совершенно серьезно. В конце концов, я уже вернулся, только они об этом пока не знали. Что Мордред — это и есть «мое возвращение».

В тумане заиграла радуга. Солнце вставало над землей, не над морем, но мы намеренно уплывали не в закат.

— Ну что, — наконец спросил я, вдоволь насмотревшись на игру света и призрачных клочьев над кораблем. — Нас ведь с берега уже не видно? — И резво вскочил с места.

— Не опрокидывай корабль, гад!.. — отчаянно вскрикнул Гамлет.

Стены Станции были полностью занавешены целыми коврами мхов, переливающихся всеми оттенками от темно-бурого до ярко-изумрудного.

— Поразительно! — восхитился я. — Даже не представлял, как тут сейчас. Естественно, не само все заросло?

Я с удовольствием носился по острову вокруг «Януса», пользуясь тем, что не нужно больше ничего и никого разыгрывать, на полную катушку.

— Ну, разумеется, я немного помогла. — Антея ласково погладила зеленую бахрому. — Мой собственный проект. И ты же видел замаскированную бухту. Если уж оставлять все без присмотра, лучше быть поаккуратнее.

Я подергал плотный шлейф и попробовал взобраться на стенку.

— Какого черта ты делаешь? — проворчал Гамлет. — Там же нет входа!

— Неважно! Люблю забираться в дольмены через ложные затычки…

— Их же нарочно делают, чтобы злые духи запутались и не нашли настоящий вход!

— Я знаю!

Гамлет раздраженно фыркнул и покачал головой, прикрыв глаза рукой.

— Ну что ж, — продолжала Антея. — Теперь мы, конечно, можем исчезнуть отсюда в любой момент. Но думаю, пару-другую дней мы все-таки побудем на месте, подведем итоги, проведем подробный инструктаж по всем нашим открытиям и все такое.

— Замечательно!

— И не в пример тому, как мы тут появились, исчезнуть мы можем тихо и незаметно — просто «растворимся» — никаких больше «летающих драконов», никаких «слишком медленно падающих звезд»…

— А вот это, наверное, зря… — я критически покачал головой, и увлекся разглядыванием взлетевших с недальнего утеса чаек. Какая идиллия в этом «потустороннем мире»… Никуда не надо торопиться, никаких долгов, все закончено.

— Слезь со стенки, скатишься и шею свернешь, — предостерег Гамлет. Я его проигнорировал.

— Почему? — удивилась Антея. — Да и зачем нам взлетать, если это совершенно не нужно?

— Просто, чтобы попрощаться по-настоящему, поставить красивую точку, послать привет. Чтобы они чувствовали, что все уходит не в пустоту. Неужели нельзя с фейерверком?

— О, ты еще хочешь фейерверк?! Это, конечно, здорово, но мы же их до смерти напугаем! Кто поручится, что это хороший знак? А не то, что у нас тут все погибло в дыму и пламени?

— Ну хорошо, не надо фейерверка. Я же не буквально. Но звезда — это другое. Дракон же должен помахать хвостиком на прощанье.

— Лучше бы он его себе уже отгрыз, — пробурчал Гамлет.

— Подожди, подожди, еще отгрызет. И это будет называться концом света!

— Оптимист чертов!

— А вот и нет — символический реалист.

Прошло всего лишь два дня. И как будто ничего случившегося никогда не было. Мы прибрали за собой — разобрали кораблик и замаскированную бухточку. От мхов решили избавиться в последний момент. Конечно, они бы и так слетели или сгорели в атмосфере, даже если совсем о них не позаботиться, но это было бы по отношению к мхам как-то «негуманно». Раз уж они оказались такими хорошими друзьями и сослужили славную службу.

Британские каникулы подошли к концу. Но совсем не чувствовалось, что мы отправляемся в дальнюю дорогу. То, что отделяла от нас небольшая водная преграда — вот это действительно было далеко. А тут — считанные минуты, и мы будем в другом мире и времени — просто преодолеем невидимую прозрачную стену. Ах да, еще предварительно взлетим, раз уж мне так захотелось, и идея еще раз так попрощаться всем понравилась.

Были, конечно, и сомнения — не наведет ли это друзей, напротив, на печальные мысли, и не станет ли знаком, что какая-то небесная защита покинула эти земли. Не станет ли это знаком и для врагов. Но все же мы сошлись на том, что знак должен быть сочтен хорошим теми, кем надо. Особенно, если мы зависнем в небесах на некоторое время. Я понадеялся, что Кабал на том берегу не вздумает выть слишком грустно. Он уже должен был привыкнуть к другим людям, когда я оставил его в Камелоте — неважно, что при первой же возможности он примчался к нам на всех парах. И Таранис, впряженный в «погребальную колесницу», вел себя прилично, хотя в последний день его заперли покрепче. Вот совсем бы не хотелось драматично пристреливать его по дороге в море…

Но довольно. У всех свое будущее.

И сегодня мы поднимались к своему.

Олаф ругался, что, несмотря ни на что, эта штука менее всего приспособлена быть космическим кораблем, на что находились естественные возражения, что не «менее всего», а всего лишь «мало приспособлена». Но приспособлена. Иначе хорошо мы будем себя чувствовать, когда окажемся в открытом космосе на нейтральной территории, принадлежащей не то Веге, не то Денебу.

В любом случае, оказавшись там, мы сразу почувствовали себя как-то странно…

Может быть, такое чувство и должно возникать непривычно далеко от Земли, и даже от собственного Солнца, на предмете, который для этого «не приспособлен» — будто взять и переместить в иную звездную систему целую Луну, или хотя бы Фобос и Деймос — что им делать в тысячах световых лет от Марса, где даже их имя потеряет всякое значение?

— По крайней мере, никого не убили! — бодро сообщил отец, сверившись с показаниями приборов. Неожиданное появление из ниоткуда, даже не из гиперпространства, вполне могло привести к какому-то случайному столкновению, хотя мы и выбрали совсем не оживленное местечко в огромном пространстве. Но объясните это хотя бы метеоритам и космическому мусору — разве их все просчитаешь? Особенно в «неоживленных местечках». Всегда может случиться что угодно веселое.

Что ж, положение непривычно, но стабильно, теперь можно и послушать последние новости. Насколько точно мы рассчитали время? Какие могли случиться погрешности? И просто — что произошло за время нашего отсутствия? (Если мы отсутствовали хоть сколько-нибудь, и не могла ли какая-то погрешность привести к тому, что мы сейчас существуем в двух местах одновременно? Предположения предположениями, а «полевые испытания» полевыми испытаниями. Пока, как будто, все шло хорошо. По крайней мере, по расположению звезд в данной точке пространства. Со временем тоже все вышло гладко. Мы отсутствовали запланированные две недели, и пока не наблюдалось никаких очевидных накладок. Но это что касается неодушевленной вселенной, а что касается одушевленной… Ветер, который мы посеяли, не мог не обернуться бурей.

Наше исчезновение, конечно, пытались скрыть. Конечно, не получилось. В силу одного, или двух, или трех, легких маневров, некоторые сведения, которые пожелала бы скрыть Солнечная Лига (и которыми она заранее не обладала) были доступны Космополитическому Союзу — в том, что касалось готовящегося эксперимента. А больше никому, на самом деле, «Янус» не был подотчетен, несмотря на условную «территориальную» принадлежность. Что, естественно, само по себе невероятно раздражало Лигу — нахождение в ней объекта, ей не принадлежащего, со своим уставом и не имеющими к ней отношения обязательствами. А само ее раздражение делало эксперимент еще более законным в глазах других государств, так как даже злостное необращение на нее внимания могло быть выдумано и заявлено ею самой. Впрочем, эксперимент и так был совершенно законен по действующим для нас правилам. Ну, по крайней мере, на девяносто процентов, даже если рамки «нашего собственного усмотрения» трактовались нами несколько расширенно. Но испытания есть испытания — мало ли что могло произойти в их ходе.

Итак, о том, что мы сделали, в любом случае было бы известно. Пусть все было расшифровано до конца и несколько позже событий. Но сама отчаянная попытка сокрыть произошедшее выставила Лигу в очень невыгодном свете и вызвала бурю подозрений и взаимных обвинений. Сохранились и крайне сомнительные сведения о моем похищении пиратами, и о внезапном исчезновении Карелла, и смерть Линна в данном контексте стала выглядеть чрезвычайно подозрительно и потребовала нового, международного, расследования. Которое, конечно, не состоялось, так как тело было срочно кремировано, но масла в огонь все это подлило изрядно. Так что даже несмотря на обладание нужными сведениями, многие усомнились в том, что происходящее действительно было запланировано, а не является страшной диверсией или беспардонным захватом, всего лишь замаскированным успокаивающими сведениями. Все это давало, к тому же, отличный повод к применению наконец санкций к Солнечной Лиге по массе других несомненных и доказанных нарушений. Все это даже могло бы послужить поводом к войне. Но в данный момент — где находилось оружие, считающееся сейчас самым страшным и непредсказуемым? На нейтральной территории, принадлежащей не то Веге, не то Денебу — о чем на самом деле никто точно не знал. И все повисло в напряженном ожидании, выдерживая какое-то разумное время, прежде чем действовать дальше, и в то же время, мобилизуясь, чтобы в решающий момент не оказалось слишком поздно. Масса взаимных претензий и ультиматумов зависли в пространстве готовыми к старту ракетами.

Сперва мы попробовали осторожно отправить зашифрованное послание друзьям, которые не были связаны впрямую ни с одной из заинтересованных сторон и в то же время оказались погружены в ситуацию по уши. То есть, Арли и компании. Они оказались живы-здоровы, очень обрадовались, что мы вернулись, но всех впечатлений и сведений мы пока получить не могли — у защищенного канала были свои ограничения. Хотя нам также удалось узнать, что они благополучно покинули пределы Солнечной Лиги и находятся в относительной безопасности. А еще нам намекнули, какие новости стоило бы прослушать в первую очередь. Олаф открыл аудиоканал с поправкой на нужное время, и первое, что мы услышали…

— Ого! — громогласно, не сдержавшись, воскликнул Гамлет. — Вот и еще одной легендой меньше!..

На него все зашикали. «Так я и знал…» — подумал я, и мое сердце упало.

— … королева Далира официально объявила о своем браке, в связи с чем он вступает в полную законную силу и приобретает все юридические последствия. Глава пропавшей станции изучения времени и истории человеческой цивилизации, более известной как «Янус», Мэллор Гелион объявляется принцем-консортом королевства Денеб, одного из крупнейших государств на современной межзвездной арене, а также сотрудники вышеупомянутого института Линор и Эрвин Гелион — теперь им следовало бы носить королевскую фамилию Аллет… — оставалось только запоздало схватиться за голову.

— Так вы с ним еще и родственники!..

— Заткнись, Гамлет!.. — воодушевленно попросил Олаф.

— … наследниками денебского трона.

Мама! Ну как она могла? Мы же предупреждали!.. И все-таки она слишком переволновалась.

— И напоминаем, что по законам Денеба, при прочих равных обстоятельствах, а предполагаемые наследники трона являются близнецами, преимущественным правом обладает ребенок противоположного пола по отношению к предыдущему правителю.

И это еще одна из причин, по которой меня не торопились доставать из «пробирки».

— Точно, — завопил Гамлет, веселясь напропалую. — «Король в былом, король в грядущем!»

— Да заткнись же, Гамлет! Это значит, что нам придется оставить «Янус»!..

— Да не будь ты таким пессимистом, дай повеселиться!

— Я — не обязательно! — поспешно вставила Линор. — Я еще отречься могу!

— Может, мы все-таки ошиблись вселенной?..

Последние слова потонули во всеобщем нервном хохоте. И хохотали все просто до слез.

— Конечно, все это будет иметь значение, только если они когда-нибудь вернутся или будут обнаружены. В противном случае, возможно, придется признать акт прямой агрессии Солнечной Лиги в отношении Денеба, так как некоторые сопутствующие беспрецедентному эксперименту события едва ли могут быть простым совпадением…

На всякий случай я огляделся по углам — не видно ли поблизости сухонького старца в холщовой тоге, с шевелюрой, напоминающей одуванчик или ворох паутинок. И прислушался — не смеялся ли тут кто-нибудь еще, кроме нас… но стоит ли напрягаться до настоящих слуховых галлюцинаций?

— А знаешь, — проговорила Линор, сидя в крутящемся кресле перед подмигивающей, в приглушенном свете зала, разноцветными огоньками консолью и задумчиво покачивая в воздухе Экскалибуром, и блики зажигали другие мерцающие огоньки — в серебре ее глаз и в золоте волос. — Кажется, я только сейчас потихонечку осознаю, что это был не сон, не сказка, не мираж. И не игра. Хотя мы правда чуть сами не стали сказкой. Особенно «Янус». Смеющиеся призраки, сухонькие старцы — что-то, чем ему совсем-совсем не положено быть. Как ты думаешь? — она выжидающе глянула на меня. — А ему это понравилось? Ну, настолько, насколько ему могло что-нибудь понравиться?

— Не знаю. — Я рассеянно отпил вина из бокала гладкого стекла, и посмотрел сквозь жидкий ненастоящий рубин на играющие огоньки. На грани бокала вспыхнула яркая звездочка. — По крайней мере, он не возражал вернуться. Даже сам отчасти это подстроил.

Она пожала плечами.

— Он откликался на наши собственные невысказанные желания. А может быть… — она замедлила произнесение слов, — не хотел с кем-либо из нас расставаться. Соткав собственное сознание из наших.

Я вопросительно прищурился и улыбнулся.

— К чему ты клонишь, дорогая сестрица?

— К тому, что… может быть, он и теперь может подстроить что-то, чтобы мы с ним не расставались?

Я помолчал и пригубил еще глоточек.

— Может быть. Хотя у него ведь уже был выбор при самом возвращении — он мог доставить нас в такую вселенную, где нам бы не нужно было его покидать.

— О… — протянула задумчиво Линор. — Но кто знает, что будет дальше, и чем это может кончиться…

— Никто… А может быть, ему достаточно, чтобы мы оставались в одном с ним пространстве и времени.

— Может быть. И тогда самое безопасное — при возвращении — отослать нас подальше…

— Как-то это все нехорошо звучит…

— Верно. Ладно.

Мы оба замолчали, прислушиваясь. Наконец Линор покачала головой.

— Нет. Ничего, — и усмехнулась. — Ни смеха, ни звона, ни посторонних шорохов… За все эти дни никто из нас ничего не слышал. Все как должно быть. Все по-старому.

Я кивнул.

— Все как должно быть в этой сказке.

Линор приподняла брови и чуть раздраженно взмахнула клинком в полумраке.

— В каждом измерении свои правила, — продолжил я.

— Свои возможности и законы физики?

— Ну, вряд ли уж настолько…

Она кивнула в ответ.

— Просто наше коллективное бессознательное. Как весь мир — еще более коллективное и еще более бессознательное…

Я рассмеялся:

— Обожаю эти ночные разговоры!

— В космосе всегда ночь, — назидательно заметила сестрица.

— Или день. Смотря как посмотреть или на какой орбите находиться.

— Но все сейчас спят, пока мы тут дежурим.

— Угу, и сны запутываются в коридорах и всех схемах «Януса», и он сам навевает им что-то…

— Прекрати, — слегка нервно усмехнулась Линор.

— Я же ничего такого не сказал. А если бы вообще не говорил, достаточно было бы подумать. Мысли — это же такая плотная среда…

— И чувства, мечты и сожаления…

— Смотри, какой у нас дружно поэтический настрой!..

— Да уж, и все-таки, ничего себе — мы действительно побывали во времени короля Артура, и оно действительно оказалось сказочным! Но не было же оно таким на самом деле.

— Не знаю. Все относительно.

— Сказочные замки, сказочные звери, даже этот «волшебный» меч… — Линор с некоторым усилием повернула головку дракона в навершии рукояти, и из крестовины выскочили крепкие шипы, удерживавшие когда-то меч в каменной наковальне. Она вернула головку в прежнее положение и шипы исчезли. — Это так забавно… И живые люди с именами сказочных персонажей. И ведь на самом деле, все это придумали и сделали мы сами.

— Не считая того, что кто-то когда-то выдумал эти сказки, а мы про них знали. В каком-то смысле кто-то когда-то выдумал нас. Все связано, почти что в соответствии с нормальной теорией эволюции. Немного нелинейно, немного в другой вселенной, но тем не менее…

— И что еще забавно — наш Денеб. Его герб — тоже дракон.

— Тоже. Только золотой, а не красный.

— Прямо как на рукояти этого меча!

— Ох черт… даже и не подумал… Правда.

— Смотри-ка, и мы правда вернулись в грядущее, отплыв на закат!.. И нам снова светит какое-то драконье царство, только новое, спустя три тысячи лет!..

— Строго говоря, это был рассвет.

— Зато мы плыли на запад. В частях света это все равно будет «на закат».

— Хорошо, уговорила, куда движется солнце, туда и отплыли, движется на запад оно обычно при нормальном течении времени…

— Но хотя сейчас никто здесь не слышит ни смеха, ни звона, буфера сейчас тоже нет.

— Пока еще.

— И мы даже рискнули заглянуть в будущее!

— Если так можно назвать эту откровенную массовую галлюцинацию с частичной потерей памяти, Иггдрасилем вместо главного терминала и с концом света в виде самого вероятного будущего!..

— Ага, — отсмеявшись от этих воспоминаний, признала Линор, — надо сказать, не очень-то получилось!.. Можно было бы подумать, что «Янус» просто заводит нас в наше же воображение.

— Если бы мы не знали, что вселенная просто очень велика, и в ней возможно всякое. А техника цепляется за самые смешные зацепки, когда ей недостает информации о том, куда мы хотим попасть.

— Об этом времени, конечно, у нее куда больше информации, больше чем о каком-либо другом, поэтому сюда она и может вернуться. И слава богу, прошлое, в которое мы отправляемся отсюда, тоже всегда было куда более похожим на настоящее. Куда более настоящим.

— Это насколько мы можем судить…

Прозвенел серебряный колокольчик, и Линор чуть не выронила меч, а я свой опустевший бокал. Мы оба подскочили. Замигала привлекающая внимание лампочка.

— А вот и «Горгулья»! Они прибыли! Надеюсь, все у них отлично!

— И надеюсь, их рассказ о том, где была припрятана бомба, не будет отличаться от того, что мы помним, а то точно можно будет заподозрить, что мы в неправильном будущем!

— Хватит таких речей! — решительно воскликнула Линор. — И не надейся, что это «неправильное будущее». Ночь закончилась! Пора за дело!

Эпилог

Что ж, неважно, какие последствия будет иметь матушкино заявление на всю обитаемую вселенную, пока мы воспользовались временным отсутствием буфера, и поспешили осуществить то, что запомнила команда «Горгульи», и чего мы пока не сделали — еще не спасли их в прошлом. Правда, мы понятия не имели, в этот ли самый момент мы должны это сделать. Но едва мы встретились, обменявшись радостными приветствиями, как услышали от Майка Арли и Джелли, что вот теперь я выгляжу примерно так, как они запомнили в тот самый загадочный момент — загоревшим и слегка обросшим после Британских каникул (что ободряло, не хотелось проверять неизвестные возможности буфера и тянуть с этим); узнали, что Тарси Карелл на самом деле сумела довести до совершенства программу визуальных симуляций — знание о том, что она это сделала, придало ей уверенности и сам мотив к совершенствованию; мы еще раз досконально уточнили все детали, отрепетировали их пошагово на «натуре», с помощью всей команды, несомненно, желающей быть спасенной, и отправились в прошлое спасать «Горгулью», чтобы не ставить под возможный удар наше общее настоящее.

Было, мягко говоря, жутковато — окунуться снова в тот день, в атмосферу разгрома и отчаяния, царившую на корабле в те минуты. Запах гари, запах крови — такие похожие, и абсолютно не похожие на те, что три тысячи лет назад… Ощущение, будто целый мир снова хватает тебя за горло. Черт побери, ведь это скверная примета — возвращаться.

Тарси, еще ничего не знающая о великолепной королеве Моргейзе, очень нервничала — она впервые перемещалась во времени, и пока мы стояли в относительно большой цилиндрической капсуле «полного перемещения», я крепко держал ее за руку. Все прошло хорошо. Мы материализовались в нужной точке коридора. Хорошо, что «Янус» всегда автоматически слегка корректирует обстоятельства, в какие мы можем попасть, иначе ничего не стоило бы материализоваться где-нибудь вне корабля или наполовину в стене. Но обычно ничего такого не случается. Хотя об этом ходят страшные сказки, и в первый раз все бывают напуганы.

Как и было обещано самой виновницей текущего действа, подстреленная Джелли испуганно-радостно крикнула: «Эй!», привлекая общее внимание. Извне наши маневры тоже обычно впечатляют.

— Простите, не время объяснять! — заявил я предельно по-деловому, вместо того, чтобы самому отдышаться, — напористость, как крайне материальная субстанция, быстро отбивает всякую охоту к мистике. — У вас на борту бомба! Нам нужно ее обезвредить!

Я слегка встряхнул Тарси за руку, она опомнилась и поспешно схватилась за свою аптечку, чтобы оказать первую помощь тем, кто в этом нуждался, мы заранее знали — кому, а я прошел к нужному тайнику и распахнул его.

Внутри было пусто.

— Проклятье! Нам нужно немедленно ее найти!.. — Я, отдуваясь, глянул на часы. Время истекало. А если тут еще и таймер поставлен иначе… Хорошо, если бомбы в этой вероятности просто нет — было очевидно, что, несмотря на перемещение в «буферной зоне» мы попали не в собственное прошлое, а приближенное, но все же параллельное. Хотя «параллельное» тут не совсем верное слово. Вероятности могут расходиться из одной точки веером, могут переплетаться, то отходя очень далеко, то сближаясь. Это просто другая версия событий. Хотя и очень похожая. И мы не могли грешить на то, что изначально вернулись не в тот мир — там все минувшее — имело место, и почти только что команда «Горгульи» снова показывала нам тайник и скрупулезно пересказывала события текущего момента. Для них ведь это имело жизненно-важное значение. А теперь, конечно, мы с Тарси в любой момент могли подать сигнал и вернуться на «Янус». Но едва ли мы сможем совершить вторую попытку, значит, корабль тут взорвется. Тут, в реальности, очень похожей на нашу — и как это скажется на вероятностях в целом — в данной точке и в данном «потоке»?.. Взорваться в соседнем измерении? Отличный конец любой карьеры…

Срочно мобилизовав всю команду, стоящую на ногах, мы потрошили все ящики, какие кому-либо приходили в голову. Вернее — это они потрошили — совершенно бессистемно.

— Так! Стоп! Арли, думайте, где мог пройти этот мерзавец? Сколько знал Веллин? Далеко они ее спрятать не могли, у них не было времени. И новичок знал явно не все.

— Э… — кажется, младший Арли вздумал спросить, откуда мне известно его настоящее имя, но, слава богу, передумал: — Думаю, они прошли этим путем…

— Отлично!.. — Я повернулся… Какое место показалось бы мне самым удобным? — Как насчет…

— Да! Есть! Тут, под вашей рукой!..

Майк поспешно открыл скрытую дверцу.

— Вот она! — радостно заорали мы оба. Тарси кинулась к нам.

— Стойте! — остановил я ее, порядком взвинченный явными несовпадениями. — Вы точно знаете, как она закодирована?

И наткнулся на прямой и трагичный взгляд ее синих глаз.

— Если там другой код, нам конец, правильно?

Она кивнула. Естественно… Не так просто соваться в чужое прошлое, даже если в каком-то смысле оно твое собственное.

— Но мы можем еще просто вышвырнуть ее за борт! — оптимистично воскликнул Майк. — Главное, нашли!

— Конечно. Но тогда они поймут, что у них не вышло… — я остановился.

Ну и что, собственно говоря? Увести корабль мы все равно успеем. И это все равно другое прошлое. Но если… Я покосился на страховочный браслет, мерцающий на моем запястье. «Янус» заберет нас отсюда и без маячков. Это действительно просто страховка. Иногда их используют для экстренного возвращения, хотя обычно хватает и сосредоточения на кодовой формуле — но бывает, что на сосредоточение нет времени, и при перемещении не только сознания это может иметь жизненно-важное значение, или для увеличения радиуса действия, когда нужно захватить с собой какие-то предметы из прошлого. Вот мы и захватим. Только не на борт «Януса». В крайнем случае, такая же страховка есть у Тарси. Я кивнул сам себе, сорвал браслет, и принялся его перенастраивать.

— Что вы делаете? — спросила Тарси.

— Эта штука появится здесь на этом самом месте, спустя десять минут, когда нас тут уже не будет. Она не живая. Автоматический поиск не станет искать для нее подобающую среду… Отойдите все подальше!

Все отпрянули. Бомба или не бомба, любопытствуя, сперва все только сгрудились поближе. Бомба, вместе с маячком, замерцала и исчезла.

— Тарси, запускайте приставку! — велел я воодушевленно. К тому же, все еще не стоило терять ни минуты. — Майк, вам придется пустить меня к управлению!

— Боже, да куда угодно!..

— Угу, если все получится, можете даже звать меня «боже»! Шучу. Пока рано…

— Не выходит!.. — услышал я через пару минут голос Тарси, очень близкий к истерике и, тяжело вздохнув, снова взглянул на часы.

— Ладно, забудьте!..

В конце концов, этой «дымовой завесой» мы только спутывали следы и выигрывали некоторое время для всех нас. Но кто знает, может, и такой итог будет неплох? Или даже лучше…

— Бросьте все, увожу корабль!

— Нет! Стойте! Готово! — победно выкрикнула она. — Все в порядке! Пришлось чуть перенастроить. Точное время симуляции и координаты эффекта!..

Ну и отлично… Хотя я уже размечтался, что еще что-то будет иначе. Может, другому мне, здесь, было бы приятней не увидеть гибель корабля.

Она продиктовала точные данные, я принял их к сведению и увел «Горгулью» в гиперпространство без каких-либо новых приключений — двигатели не были повреждены сильнее, чем показывали датчики, и еще одной заминки не произошло. Снова все сделали ювелирно.

— Все получилось! — слегка дрожащим голосом выдохнула Тарси за моей спиной.

«Здесь — да», — подумал я мрачновато. Но кто, черт побери, знает… Правда, кто сказал, что все различия должны быть к худшему? Могут ведь быть и к лучшему, и где-то не случится тех досадных помех, что мы помним. Проконтролировать каждое мгновение в соседнем измерении — невозможно. Да и в своем — тоже. Хотя, ведь как-то же он случился — тот первый раз, когда мы зачем-то отправились сюда без подсказок, чтобы что-то изменить. Так может, изменить что-нибудь еще?.. Но это слишком опасно. Может повезти. А может, и нет. Где-то все пройдет гладко, а где-то все сорвется со всеми подсказками. А где-то все будет иначе само по себе. Это в любом случае другая реальность. И как бы ни хотелось исправить все… это невозможно. Хоть и хорошо, что возможно хоть что-то. И если вдруг не повезет «там» — будет ведь другая возможность и повод что-то исправить? И так до бесконечности…

Я вздрогнул, когда Тарси в избытке чувств обняла меня за плечи. И кажется, невольно ощутил к ней неприязнь. Как будто пришлось что-то сделать только потому, что «так уже было». И она была символом этого «было».

— Все вышло! Снова! Но как вы думаете?..

— Лучше не думать. Знаете, что?.. — Я протянул руку над панелью управления. Пусто. Повел ею по сторонам. Тоже ничего. Только воздух. Я тихо выдохнул.

— Что вы делаете? — спросила она озадаченно.

— Ищу железные стены.

— Что?..

— Скажите мне одну вещь. Там, у вас, на Юпитере, есть какая-то штука? Похожая на огромную картотеку. Только в ящиках — люди. Может быть, замороженные?

С ее лица исчезли все краски. А ведь их там и так было немного.

— Да, именно…

Я перевел дух и уставился в пространство.

— Так я и думал.

— Как вы узнали?

— Не знаю. Увидел себя там. В галлюцинации. Мог я что-то слышать краем уха, а потом представить? Может, они говорили что-то подобное? Собирались отправить меня туда до лучших времен? Или я каким-то образом проник в другую вероятность — не знаю, как. Может, у меня такая дурная привычка? Или, прямо сейчас, на самом деле, я там, а все происходящее — только мой бред в каким-то краешком еще почему-то функционирующем мозгу?

Побелев окончательно, «Снежная королева» крепко схватила меня за шиворот и одним рывком с неожиданной силой вытряхнула из пилотского кресла.

— Не смей так думать, сумасшедший, я не затем тебя спасала!

— Да ты же знаешь меня всего два дня!..

— Неважно! — она притянула меня за воротник, и крепко поцеловала. — Ну что, я снюсь тебе?! — пробормотала она, задыхаясь, ненадолго прервавшись. — Снюсь?!..

— Мм!.. Ух!..

И черт возьми, какая разница, какой Мордред у нас получится?!.. Но это потом. А сейчас — рано терять голову!

— Хорошо! — выдохнул я, рассмеявшись. — Не снишься! Но в какой бы реальности это ни было, думаю, стоит разобраться с этими чертовыми ящиками, даже если меня там нет!

В конце концов, разве каждый из нас не одно и то же в немыслимом числе вероятностей? Все герои и злодеи, ангелы и чудовища…

— Разумеется! — выдохнула Тарси очень решительно. — И поверь мне, это я знаю куда лучше тебя… избалованный денебский принц! — она деланно рассмеялась, будто ощутив неловкость этой шутки.

— О, и это я слышу от наследницы подземного царства? — это тоже прозвучало чудовищно манерно. Кажется, вот мы и нашли свои «железные стены».

Тарси вздрогнула и опустила взгляд.

— Ты уже и это знаешь?

— Давно понял. Еще по тому, как она беспокоилась за твоего брата. Просто о собственном ребенке, верно? К тому же вы похожи. И как такая славная девушка оказалась в такой скверной компании? Есть люди, которых мы не выбираем. По крайней мере, поначалу. Наши родители.

— Но есть те, кого мы выбирать можем, — произнесла она после очень долгого молчания. И отстранилась. — Прости. Это не значит, что я хочу попасть на трон.

— Я так совсем не думаю.

— Думаешь. Я могла бы рассказать тебе о моей тете королеве Лорелей. Конечно, это не настоящее ее имя, но она стала королевой с этим именем. И ты знаешь, каким образом? Конечно, знаешь, ты же историк. А история может повториться. Поэтому мы не можем делать все, что нам захочется.

— А Филиард Арли? — спросил я. — Он знает?

Она кивнула, глядя в сторону.

— На свою тетю я похожа еще больше чем на мать. Он узнал меня почти сразу. Разве мы все не охотницы за принцами? А ты, значит, знаешь и кто он? Или догадываешься?

— Бард? Последний король Веги?

Она снова кивнула.

— Вы уже как-то узнали.

— Догадались. Тут не нужно было по-настоящему заглядывать в прошлое. И сама видишь, как это ненадежно. Все всегда происходит по-другому.

Она вздохнула.

— Но кое-кто хотел завладеть «Янусом» раньше, чем вы сможете заглянуть в эту историю, чтобы она не вскрылась. И наверное, во многие другие.

— Понимаю. А может быть, мы теперь заглянем в них вместе?

— Но как! Ты принц, тебе придется оставить станцию.

— Не обязательно в этом смысле. Просто раскроем кучу старых дел, и куда надежнее, чем заглядывая в чужое прошлое. Просто все изменим… Нет, не все, конечно, и законы физики мы тоже изменить не сможем, но кое-что…

Она улыбнулась тепло и открыто. Куда подевался весь лед? И мы пожали друг другу руки. — Немного обескураживающий финал. Но все еще впереди.

И в том числе — разные временные станции. В разных звездных государствах. В том числе, в Денебе. И может быть, я даже смогу там находиться. Кроме того, теперь мы точно знаем, что даже буфер — это время разных вероятностей. Мы никогда не вернемся в собственное прошлое. Только в чужое. Но чужое — мы можем «исправить», хотя не можем исправить своего.

Зазвенели невидимые колокольчики. Мы просто возвращались в свой мир.

А где-то, когда-то, на туманном острове продолжалась безумная сказка, созданная нашим собственным воображением. Во плоти и крови, реальнее тверди и небес, и даже мы, зная начало, не могли предугадать, во что она превратится без нас.

Может, мы не знали этого именно потому, что вмешались. Иначе все казалось бы более предсказуемым и простым.