Драхенланд

Высокий длинный утёс над рекой плыл в тумане, далёкий и чёрный, похожий на неровный каравай. Ужасная красавица расстилала с угрюмой скалы свою песнь, словно сеть — невиданная и незримая — и рулевые теряли разум. Дева песней звала рыбаков и купцов, и люди бросались на зов и гибли. Пороги мололи обломки судов и тела. В этом месте был волок — проезжие издавна предпочитали посуху обойти и утёс, и пороги. Ни один смертный не видел облика девы, но рыцарь не сомневался, что злая певунья прекрасна, как сумерки, ночь, заря. Рыцарь не замышлял подняться на чёрный утёс и попробовать убить деву. Она была гораздо страшней дракона.

Рыцарь направил коня вдоль стерни к переправе. Разочарование горчило. Он прибыл спасти этот злосчастный край, а край его упорно не замечал. Не приветствовал, ни о чём не просил. Убранные поля чересполосицей простирались к кукольным деревушкам, впереди лежал тусклый клинок реки, а за рекой к воде прилепился небольшой город — выводок аккуратных домиков, постоялых дворов и складов. Издалека фахверковые дома казались пряничными с сахарной глазурью. Несколько дней назад рыцарь купил один такой на местной ярмарке и съел. Над городом навис то ли большущий холм, то ли приземистая гора. Склон её, обращённый к реке, был расчерчен чёткими вертикальными полосами. То был знаменитый драхенландский виноградник. Сколько хватало глаз, вглубь страны подымались точно такие же горы — засаженные виноградом, скалистые и пустые или поросшие высоким непроходимым лесом, чёрным и голым по зиме. Деревья стояли дыбом, как шерсть сердитого зверя. Над их ветвями и над макушками низеньких гор в вечернем мареве висела белая, как заоблачная луна, холодная вершина Драхенберг.

Рыцарь проследил взглядом вьющуюся от города ввысь дорогу. Она вела к старому бурому замку. Родовое гнездо местных герцогов или графов уселось в углубине горного склона, посреди виноградника, и пустило цепкие корни. Всё было по-зимнему тускло и пусто. Рыцарь отметил, что у города нет стены, а дорога к угрюмому замку довольно длинна. Если зимой по равнине и льду реки придёт враг, обитатели пряничных домиков не смогут оборонять их и не успеют укрыться в замке, и городок достанется мародёрам.

У переправы рыцарь догнал крестьянина с кобылой. Крестьянин не очень старательно поклонился и не проявил дальнейшего любопытства. С другого берега отчалил паром — по сути просто деревянная коробка — и рыцарь удивился. В его родном краю никто не стал бы преодолевать такую реку ради двух путников, тем более в такое время. Был уже вечер. С блеклого неба падали редкие снежинки и таяли, приземлившись. Похожий на огромный плот паром медленно наползал на пристань. Рыцарь мёрз в седле в своей куртке и лёгких дорожных доспехах. Он хотел спешиться, чтобы хоть немного размяться и согреться, но рядом стоял крестьянин, невозмутимо прислонившись к плечу кобылы, и курил трубку. Запах выдавал хороший табак. Рыцарю не хотелось показывать своей слабости, и он направил усталого коня с пристани на паром.

— Когда ваш праздник? — спросил он у попутчика. Не потому, что не знал, а просто так, чтоб спросить.

— Весной, вестимо.

Крестьянин подозрительно оглядел чужака, как будто впервые его заметил. Цепкие голубые глаза задержались на копье, и лицо вдруг прояснилось.

— Вы, значит, к нам на праздник, сэр? Так это долго — пока ещё ландыши зацветут… Месяца два, не меньше. Тут есть отличный постоялый двор…

— А девушку уже выбрали? — спросил рыцарь.

— А как же! Дочь городского головы.

Теперь крестьянин улыбался во весь рот. Радуется, небось, что честь минула его семью. Всё равно…

— Она красива?

Рыцарь знал, что от него ожидают женитьбы на той, кого он спасёт от дракона, и надеялся, что у чешуйчатого урода хороший вкус.

— Вестимо! Красавица! — Крестьянин обрисовал руками стройную девичью фигурку. Из трубки сыпанули искры и погасли, не долетев до бревен. Наверняка купчиха, подумал рыцарь. Но это его не особенно огорчало, ведь он был беден. В пещере дракона должны быть сокровища, но если их всё-таки нет…

Паром, казалось, полз, как улитка. Пряничный городок медленно увеличивался и в конце концов оказался настоящим.

— Почему здесь никого нет? Причал пуст.

— Завтра же воскресенье, — хмыкнул крестьянин. Видимо, здесь это всё объясняло. Уже сойдя на берег, рыцарь вспомнил, что на носу Новый Год, а река вот она, не замёрзла, течёт себе как ни в чём не бывало.

— В этих краях зима всегда так милосердна? — спросил он в спину уходящему попутчику.

— А как же, — не оборачиваясь, ответил тот и мотнул головой, указывая вверх, на гребни гор. На Драхенберг.

Рыцарь присмотрелся к пугающе белой далёкой горе и увидел на ней красный отблеск. Или показалось? За виноградными горками лежал драконов край, царство огня, где сгинула не одна сотня безвестных искателей славы и не один десяток рыцарей-драконобойцев. Новейший претендент на славу избавителя Драхенланда ещё раз посмотрел на виноградник, беззаботный городок, бурый замок. Эта страна каждый год скармливала дракону одну из своих дочерей, но надо было отдать должное драконьим подданным: здесь делали чудесное игристое.

Впоследствии рыцарь так и не смог вспомнить, видел ли он хоть кого-то на широкой мощёной улице, которая привела его прямо к особняку городского головы. Освещённые окна домов дышали теплом и уютно укутанной жизнью, с задних дворов то и дело доносились запахи хлева и конюшен, но улицы были чисты и пустынны — как вылизаны языком дракона. Дома поновее были окружены игрушечными заборами, через которые могла бы переступить лошадь. Входи не хочу; однако же входить без спроса почему-то не хотелось. Во многих дворах стояли хорошие вещи — резные украшения из дерева и металла, детские самокаты, столики, табуретки, плетёные кресла. Никто их не крал. Фасады домов белели в темноте, внутри горели очаги, а на крыльцах — фонари, и даже декабрь не сковал реку льдом — а рыцарю было холодно. Ему казалось, что он мёрз всю жизнь. Он принёс с собой холод оттуда, откуда пришёл, чтобы согреться только здесь, в Краю Дракона.

— Подними забрало, — сказала дочь городского головы. Она была и правда хороша — пышногрудая, сероглазая дева с толстой ржаной косой. Её хотелось называть девой, потому что её лицо являло разум и полноту души, обычно несвойственные её ровесницам, девицам. Рыцарь поднял забрало. Серые глаза поднялись и опустились, и она отступила в сени, кивком приглашая его войти. Рыцарь шагнул с крыльца в тепло, в свет.

Городской голова был у себя в кабинете. Рыцарь плохо представлял себе кабинет купца, но но менее всего он ожидал увидеть там множество клеток с птицами. Румяный человек, седой, но ещё не старый, сидел за широким столом, рассматривая через лупу крохотного попугая. Птица смирно лежала у него в руке, подобрав тонкие лапки, и время от времени вертела головой. Рыцарь представился.

— Здравствуйте, — сказал бюргер. — Я очень рад… Чем мы обязаны?..

— Драконом, — ответил рыцарь. Он думал, что этот человек смутится, но не тут-то было.

— Аа… — понимающе протянул купец. Отложив толстую, словно жаба, лупу, он взял миниатюрный молоток и ударил им в бронзовый настольный колокольчик. Слуги внесли глинтвейн в кружках и печенье в широкой вазе. Кабинет наполнился ароматом специй — корица, анис, кардамон… Рыцарь с наслаждением отхлебнул сразу полкружки и сел в поданное ему кресло. С голода и холода вино сразу ударило ему в голову. Оно было действительно превосходным. Рядом с креслом стояла высокая клетка с большим серым попугаем, какого рыцарь никогда не видел. Любопытная птица взобралась по прутьям наверх и норовила заглянуть в лицо гостю, раскрывая крепкий клюв и кажа серый, толстый, как гусеница, язык. Рыцарь просунул сквозь прутья палец в перчатке. Попугай осторожно взялся за него клювом, чуть подержал и отпустил. Поздоровался. Рыцарь подумал, что дружелюбный большой попугай скоро утратит сероглазую хозяйку, её отдадут дракону, а её отец только и может сказать, что «Аа…».

Бюргер что-то говорил, но рыцарь почти не слушал. Речь шла о вещах, которых он не знал и знать не хотел — таких, как цены на зерно, вина и шёлк и почему-то на певчих птиц. Сероглазая девушка стояла за креслом, доливала гостю глинвейн и подала превосходные горячие булочки с сыром.

— Ну что? — спросил её отец. Девушка прикрыла глаза, лукаво глянула на чужака и улыбнулась самыми уголками рта. Рыцарь не знал, что и думать. Неужто они не сомневаются, что я, именно я стану счастливцем, который убьёт дракона? Они не помнят о десятках, сотнях не вернувшихся, погибших? Или дракон довёл этих людей до того, что им всё равно? Почему она заглядывает мне в лицо? Какое отношение оно имеет к… Разве рыцарей судят по лицам?

Как только вежливость позволила, он поспешил уйти. Узкий каменный двор заезжего дома создавал бы впечатление ловушки, если бы не был старательно выметен, застлан соломой и освещён. Здесь и забор был каменный и высокий — как показалось рыцарю, не столько для защиты постояльцев от воров, сколько для того, чтобы все въезжали и выезжали, как положено, в ворота. Узнав, зачем приехал гость, хозяйка решительно отказалась от какой-либо платы. Рыцаря накормили превосходным ужином и уложили в комнате под стрехой. Супротив ожиданий там было тепло. Ночь текла медленно, сине, словно река. В городе было тихо, как на пустыре, и рыцарю снилось странное. «Я певчих попугаев вывожу», шептал из-за широкого стола купец. Попугай в клетке смешно моргал, соглашаясь. Другие сны были окрашены драконье-алым.

На рассвете рыцарь покинул город, прихватив разбавленного вина, хлеба, вяленого мяса и сыра себе и овса для коня. Он выбрал дорогу по склону горы, миновал замок и виноградник, перевалил через гребень и увидел внизу отдельные дворы, несколько деревень и ещё один городок, по виду очень похожий на первый. Он ехал и ехал вглубь Края Дракона, оставляя за собой деревни, городки, дворы, холмы и горы. Белесая вершина Драхенберг как будто и не приближалась ни на шаг, но её очертания становились чётче, грознее. Полосатые виноградные склоны сменялись дикими горками, гнущими спины, словно сердитые чёрные кошки. Он ночевал на постоялых дворах, где с него упорно не брали денег, а когда страна стала дикой и постоялые дворы кончились — в домах крестьян или на обочине, в сени холма. И вот не стало уже ни деревень, ни хижин, ни возделанных полей. Вздыбленная земля топорщилась здесь острыми остовами дерев, как ежи шубою из игл. Становилось теплее, и рыцарь подумал, что это жар дракона и что от дракона, таким образом, тоже бывает польза. Потом холмы кончились, и рыцарь понял, что дракон тут ни при чём. Перед ним расстилался пояс горящих камней. Раскалённые добела валуны отделяли гористый край от равнины, из которой одинокой башней рос Драхенберг. Рыцарь с трудом отыскал путь через огненную змею и вступил на равнину. Он заночевал на тёплой, почти горячей земле и видел, как большие саламандры сновали по горящим скалам и пили жар. В темноте камни источали ровный белый свет. Саламандры ловко взбирались им на макушки, и ореол остывал, становясь синим, красным, оранжевым, жёлтым. Саламандры моргали круглыми птичьими глазами, наливались теплом и светом, становились почти белы. А впереди, по направлению к дракону как будто всю ночь алела заря. Драхенберг торжествовал, виднеясь теперь уже во весь свой исполинский рост — белесый, голый, каменный клык земли.

Он нависал над равниной и над городом, который приютился у подножия горы. Сначала рыцарь не поверил своим глазам — не могут люди жить под носом у дракона! — но городок не исчезал, не рассеивался, как фата моргана. К нему даже вела наезженная дорога, и рыцарь двинулся по ней, гадая, кто, что и куда отсюда возит. По мере приближения город обретал всё новые детали, и рыцарь быстро понял, что глаза не лгут.

Город был очень похож на все города Драхенланда: низкие ограды не скрывали фасадов каменных домов, а мощёные улицы были чисты и пустынны. Было холодно, и рыцарь потерял счёт дням. Наверное, сегодня опять воскресенье. Пару раз он издалека заметил прохожих, но они успели скрыться в домах прежде, чем он их окликнул. Вот же народ — живут под Драконьей горой. Почему чудовище их не трогает? Из любопытства? Или они ему для чего-то нужны? На дверях некоторых домов висели рыцарские шлемы. Он не хотел думать о том, что это означает. Иногда он улавливал движение в окне, чей-то внимательный взгляд, а обернёшься — там чуть колышется занавеска… Сначала он хотел поискать постоялый двор и, если таковой найдётся, переночевать здесь и узнать тайну этих мест, но тут же одёрнул себя: он представлял себе своё пребывание в этом городке долгим. Чересчур долгим. Ему совсем не хотелось как можно скорее сразиться с драконом. Всё, что он видел в этой стране, не затупило, а обострило чувство опасности, уже граничащее с постыдным страхом, и рыцарь понял, что какое-либо промедление только уменьшит его решимость.

Рыцарь начал искать дорогу к горе, но все переулки заканчивались тупиками. В одном переулке дорогу ему перешла чёрная кошка. Не обращая внимания на плохую примету, он доехал до конца, обнаружил глухую каменную стену, развернулся, и кошка шмыгнула обратно во двор, из которого вышла. Закрыла мешок неудач. Не уйти. Или уйти? Один раз к несчастью — а два?

Он решил проехать к горе через двор дома, стоявшего боком к улице. Калитка была не заперта, и он открыл её, нажав носком сапога на медную ручку, крепящуюся к пружине. Уложенная белым камнем тропинка вела через палисадник мимо крыльца и заднего двора к необычайно высокому для здешних мест — фута четыре — забору и выходила на виноградник. Во дворе на столбике красовалась мастерская игрушка из стекла — белый гусь сидел на синем шаре величиной с головку младенца. На крыльце стояла деревянная миска, в которой зачем-то держали водяной хвощ. Его стебли-трубочки поднимались изо льда, словно колосья хлеба из земли. С достоинством. На входной двери висел начищенный боевой шлем. Рыцарь вспомнил сероглазую девушку, дом с попугаями и глинтвейн и хотел было постучаться, но стоял полдень. Он вполне мог прибыть к логову дракона ещё засветло.

Тропинка вывела его к очередной незапертой калитке и на мощеную дорогу, которая огибала унылый зимний виноградник, шла в поле и дальше, к Драконьей горе. Через полмили дорога стала грунтовой, плохой и узкой. Потом она совсем исчезла, затерялась в мёрзлой земле, и рыцарь, не оглядываясь, поехал дальше.

Драхенберг был так велик, что всадник обманулся. Он прибыл к подножию горы в сумерках. Наверх вела тропа, но рыцарь не отважился следовать ей во тьме, среди нагромождения камней и скал. Он заночевал у громадного камня, укрывающего от ветра, скормил коню остаток овса и сжёг последнюю вязанку хвороста. Наутро солнца не было, и рыцарь увидел его только к полудню, поднявшись высоко по склону. Драхенберг молочно белел в своей гордыне и одиночестве. Его вершина сверкала, как царская голова, в короне снегов.

Каменная тропа вывела на ступени. Издалека они казались под стать человеку, но расстояние обмануло и здесь — ступени были чуть ли не в конский рост, длинные и извилистые, нерукотворные, древние, рождённые вместе с горой и миром. Они восходили к зияющей пасти пещеры дракона. Рядом отыскался пологий подъём и вымощенный камнем путь наверх. Уже без особенного удивления рыцарь узнал в кладке верную руку обитателей Драхенланда.

Он направил коня в пещеру без колебаний, поудобнее перехватил копьё и поехал через подземные залы, стремясь на бледный золотой свет, свет тайны, зарево дракона. Пещера сменялась большей пещерой, та — меньшей, и все они были громадны, а свет становился ярче, но не густел. Было не холодно и не тепло. С потолка и пола драконьих чертогов тянулись друг ко другу каменные свечи и срастались, образуя колонны. Рыцарь миновал изумительные колоннады, белые с нежным розовым и золотистым наплывом — как будто бы огонь дракона воплотился в камне.

Увидев наконец дракона, рыцарь не сразу отличил его от скал, не сразу понял, что уже встретился со своим противником, а осознав это, осознал и неотвратимость собственной смерти. Ни одно оружие, которое мог поднять в бою человек, не причинило бы этому змею вреда. Дракон был слишком велик. Громадный, словно белая гора, он так же возвышался надо всем живым, как она высилась над смехотворно низкими горами речного края. Глаза дракона — нет, Дракона! — были котлы богов, в которых плавилось золото и серебро. Седая голова напоминала ледник, и весь он был как исполинская скала, древняя, но крепкая и смертоносная, одарённая иссиня-белыми когтями. Гребень чудовища сверкал в отблеске неземного огня, как на большой реке сверкает в солнечных лучах череда вставших дыбом льдин во время ледохода. Копьё, которое судорожно сжимал рыцарь, вряд ли пробило бы толщу белесой, с серебристой чешуёй шкуры, не говоря уж о том, чтобы пронзить сердце ужасающего гиганта. Рыцарь прикинул, нельзя ли ударить копьём в драконий глаз, но понял, что, во-первых, никогда не добросит копьё до такой высоты, а во-вторых, драконий череп слишком большой. Копьё, ударившее в глаз, до мозга просто не достанет. Теперь рыцарь знал, почему здесь пали уже десятки рыцарей-драконобойцев, сотни воинов и наёмных солдат. И почему никто из них не вернулся из Драхенланда, чтобы предупредить об опасности, например, его самого.

— Иногда они всё же бросаются в бой, — сказал Дракон. Его голос шумел, словно горный поток, и шелестел, как падение мириадов капель с каменных свеч. — Они бросаются на меня, и я их убиваю. Сжигаю дотла. Они ищут смерти, и я даю её им.

Рыцарь удивился, что конь до сих пор не впал в панику и не сбросил его, и тут же понял, что животное вообще не видит Дракона. Не видит его как Дракона. Дракон ничем не пах, не шевелился и, кажется, не дышал. Для коня он был просто скала, с которой раздавался нелюдской голос — как отдалённый рокот, лавина, глас белой горы.

— Ты можешь присоединиться к ним, — продолжал Дракон. — Или сойти вниз, в город, и присоединиться к тем, кто искал жизни, славы, сокровищ или любви. К тем, кто ещё хочет жить. Я бы на твоём месте выбрал жизнь.

Рыцарь был поражён и не сразу нашёлся с ответом, а когда всё-таки нашёлся, ответ был не из самых умных.

— Ты не собираешься меня есть?

— Я не ем людей, — ответил Дракон.

— А как же девушки? Тебе каждый год отдают по девушке. Разве ты их не ешь?

— Если бы я питался девушками, или рыцарями, или скотом, или ещё какими-то существами, разве я мог бы обойтись одной девушкой и парочкой рыцарей в год? — Дракон как будто забавлялся. — Открой глаза, смертный, подними забрало твоего страха. Если бы я ел плоть живых тварей, никакая страна не смогла бы меня прокормить. Мне не хватило бы в год и десятка стад. Я сожрал бы всех жителей этих краёв, опустошил деревни и города, а потом и весь континент. Всё живое пало бы жертвой моего ненасытного голода, моего гнева.

— Значит, ты вовсе не ешь людей? Но зачем тебе тогда девушки?! — вскричал рыцарь, вспомнив сероглазую дочь купца. — Это просто такая жертва? Что же ты с ними делаешь? Сжигаешь?!

— Зачем же? — сказал Дракон. — Спустись в город, и ты узнаешь ответ на этот вопрос. Как и на многие другие. Тебе так или иначе придётся надолго там задержаться. Я не позволяю таким, как ты, покидать этот город.

— Я должен там жить? — спросил окончательно сбитый с толку рыцарь. Всё, просто всё было не так. Он чувствовал себя новым, слабым, беспомощным, как дитя, и хотел теперь только постичь тайну, которую скрыла эта страна.

— Да, — изрек Дракон. — Если тебя сейчас не убьёт страх, отчаяние или глупость, тебе помогут построить дом. Если захочешь, ты сможешь жениться на девушке, которую принесут мне в дар, когда в приречном краю взойдут ландыши.

Рыцарю снова явились серые глаза, толстая ржаная коса, лукавые взгляды из-под ресниц. Теперь он понимал истинное значение этих взглядов.

— Так я поеду, — сказал он.

— Как твоё имя, рыцарь? — спросил Дракон.

— Томас фон Винтерборн.

— Некоторые воины пытались победить меня обманом, Томас фон Винтерборн. Завоевать моё доверие и как-нибудь меня убить. Я убиваю всех таких людей. Сжигаю заживо. Запомни это.

Рыцарь кивнул и тронул поводья, разворачивая коня. Через несколько шагов он остановился и, не оборачиваясь, спросил:

— И всё же… Зачем ты берёшь у людей их дочек, если девушки тебе, в сущности, ни для чего не нужны? И что же ты ешь, о Дракон, если не ешь людей?!

— Тебе придётся дойти до ответов своим умом, — сказал Дракон.

Отъехав подальше от обиталища Дракона, Томас фон Винтерборн спешился и повёл коня под уздцы, чтобы полюбоваться на сокровищницу пещер — золотистые свечи, колонны и стены, усыпанные гнёздами самоцветов. Всё, что так долго гнало его по горам и долам этой страны, не давая остановиться, передохнуть, подумать — отчаяние, осужденье, страх — теперь покинуло его, улетучилось без следа. Душа его была спокойна. Если поспешить и не останавливаться на привал, он успеет добраться до дома с хвощами на крыльце как раз к полуночи.