Достигнуть границ

Глава 14

Я остановился у забора, огораживающего территорию теплиц, под которые были отданы весьма значительные площади, и соскочил с Цезаря. Стремительно входящая в свои права осень скоро покажет первые результаты этого, в большем случае социального эксперимента. Все-таки подобные питомники играют очень важную роль в сельском хозяйстве, прежде всего в плане выведения новых более жизнеспособных, более плодоносных, более вкусных и так далее сортов культурных растений. А Российской империи сейчас как никогда необходимы эти самые растения и в большом количестве. Мне составлял компанию в этой поездке, кроме охраны, Иван Долгорукий, который, возможно, ехать со мной никуда не хотел, но его никто не спрашивал, просто приказали сопровождать государя, и все дела. Судя по выражению его лица, весьма решительного, надо сказать, ничего хорошего от этой поездки он не ждал, но за эти годы научился держать себя в руках и на рожон не лезть. А там, глядишь и отвлекусь на кого другого, мало ли недоумков, которые способны вывести меня из себя?

Нас выбежал встречать сам Посошков, даже не оттерший от земли как следует руки. Так и бежал к воротам, размахивая во все стороны своими граблями немытыми.

— Государь Петр Алексеевич, — немного задыхаясь проговорил он, остановившись у выросшего у него на пути гвардейца. — Я тебя не ожидал сегодня здесь увидеть.

— В этом-то вся соль, вот в такой внезапности — позволяет увидеть все без прикрас и не только в самом деле, но и всякое по мелочам окинуть взглядом, покуда не спрятали от пристального взгляда проверяющего, — Посошков даже в лице изменился, и так и рвался доказать мне, что я не прав, и прятать могут кто угодно, но не он. — Показывай свое хозяйство, не томи, — и я направился вслед за своим доморощенным Мичуриным, который сразу же приступил к пояснениям того, какими дровами топятся печи теплиц, и как дорого встало стекло, пропускающее свет, и без которого о парниках никакой речи быть не могло. Но все записано, до копеечки, и я могу сам лично в этом убедиться, как только мне расходные книги предъявят. Я слушал вполуха, отмечая про себя, что примерно так себе это хозяйство и представлял. Когда же Посошков закончил со своей пространственной лекцией, и спросил о том, желаю ли я пройти куда-то конкретно, может быть в административную часть, но я махнул рукой отпуская его, заявив, что хочу походить туда, куда нога повернет, дабы посмотреть все, на что захочется взглянуть, да на что глаз упадет, чтобы самому все оценить, не отвлекаясь на авторитетное мнение Посошкова, который вполне сумеет меня заболтать, потому что я в ботанике не слишком разбираюсь, от слова совсем. Для меня большим достижением считалось в свое время то, что я знал, как растет картошка, как ее сажать, полоть, окучивать и выкапывать. А уж как она спину ломает… К счастью, сейчас мне не нужно самому ковыряться в земле, чтобы добыть вкуснейшие клубни, ну а плохо то, что большинство крупных и по-настоящему вкусных сортов пока не выведены. Но ничего, легка беда началом. И до элитных сортов дело дойдет, главное, чтобы время было на это. После того, как я отослал все время оглядывающегося Посошкова заниматься своими делами, то с задумчивым видом двинулся медленно мимо небольших парников с вовсю колосящимися растениями.

Долгорукий, недолго колеблясь, присоединился ко мне и теперь шел рядом, заложив руки за спину. Уж не знаю, о чем он думал, возможно о том, что не пронесло, и отдуваться за неведомый пока грех придется именно ему. С высоким Ванькой мне было вполне комфортно общаться, потому как росту мы были примерно одинакового. Не нужно было ни голову наклонять, что часто бывало, ни задирать, чего практически никогда не случалось. Некоторое время шли молча, но, спустя несколько минут, Иван решил нарушить окружающую нас тишину и выяснить, наконец, для чего я его от семьи оторвал и к себе призвал, что крайне редко случалось, в последнее-то время особенно.

— Когда я выезжаю? — тихо спросил он, приноравливаясь к моему неспешному шагу. Самому видимо хотелось рвануть едва ли не бегом, чтобы подальше от меня оказаться. Вот ведь, судьба, раньше-то спал со мною в одной опочивальне, вроде как сон охраняя, на самом деле о своем месте подле меня заботясь, а сейчас едва ли не бежать готов. И ведь никто ему не виноват в таком положении дел, сам наворотил все это, собственными ручками шаловливыми, кои подпись мою старую слишком уж хорошо подделывать научились.

— Как только я полностью определюсь с составом переселенцев, очень может быть, что и вынужденных, да с кораблями сопровождения, так и готовиться начнешь. Дело трудное предстоит, уже на своих землях утвердиться, да не сплоховать там. Не беспокойся, в одиночку я тебя не отправлю, большой караван поведешь. Главное, ничего не забыть. А корабли у нас хорошие имеются. Мы тут почти случайно несколько прекрасных океанских суден у англичан сторговали, почти даром, всего-то жизни их командиров и экипажей они стоили, — я шел, глядя прямо перед собой. Сегодня был один из немногих дней, когда мне удалось выкроить небольшую передышку в вечном беге по кругу, называемом «управление государством». Иногда хотелось махнуть рукой и податься в отпуск. Отправиться туда, где много солнца и есть песчаный пляж. И на этот пляж завалиться и сутки вообще ничего не делать, вяло дрыгая ногами, когда на них набегать волны начнут. Но пока нельзя было останавливаться, никак нельзя. Стоит дать слабину — сожрут. Причем те же сожрут, кто сейчас в рот заглядывает. Я пока что сам себе напоминал молодого вожака в многочисленной, сильной и весьма агрессивной стае. Только раз стоит совершить ошибку, и в загривок тут же вцепится как минимум десяток жаждущих заполучить твое место волков с воплем: «Акела промахнулся!» Даже, если и не промахнулся, даже, если всего лишь немного оступился, едва не попав в волчий капкан, это практически ничего не значит. Закон джунглей во всем его кровавом великолепии — или ты, или тебя, третье дается очень редко.

— Я не беспокоюсь, вот об этом точно нет у меня волнения. Знаю, что все будет обеспечено по первому требованию, чай действительно не на морскую прогулку на яхте отправляемся, — спокойно ответил Иван. — Флотилия пойдет из Черного моря?

— Вряд ли, там сейчас пока слишком неспокойно. Все друг с другом что-от делят, просто удивительно, что творится, — я покачал головой, а Ванька покосился на меня, но ничего не сказал. — С казачками-то справишься, коли все же решу благословить эту вольницу под зад своим императорским пинком, на новые земли?

— Ежели со староверами, кои на одном борту с духовенством расположились, справился, то уж с этими сам Господь велел, — он криво усмехнулся, а я остановился, вынуждая остановиться и его тоже. Охрана тут же образовала вокруг нас полукруг, соблюдая, однако, личное пространство. Михайлов не прекращал совершенствование охраны августейшей семьи, и, если его же подчиненные его в итоге не прикончат, сможет считаться отцом-основателем этого непростого дела.

Вообще, все мои ставленники быстро разбирались в назначенных им делах. Пыхтели, но справлялись, да и еще умудрялись какие-то новшества вводить. Вот, например, Радищев начал осваивать криминалистику, при этом не лез в те дебри, кои ему пока неведомы, а с простейшего начал, с опросов возможных свидетелей. Точнее, даже не он, а один из его полицейских однажды без всякой надежды спросил сидящую у окна бабку, а не видела ли она того татя, который обобрал подвыпившего купца Нейминова, возвращавшегося навеселе домой. А она возьми да и скажи, что видела. Да еще и описала его так, что узнать было легко этого известного в полицейском ведомстве молодчика. А Радищев не дурак, тут же внес этот пункт в обязательные к исполнению, для такого вот выяснения и даже термин придумал «выспрашивание». Немного непривычно для моего слуха, но я со своим самоваром давно уже никуда не лезу. Максимум ученым мужам чем-то помогу. Как например намедни не удержался и дописал формулу длины волны света, добавив непонятную еще частоту. Эйлер потом вместе с обоими Бернулли голову ломали над тем, кто это сделал. В итоге сошлись на версии, что какой-то самородок из студентов. Но дело-то пошло куда как веселее после этого и вплотную приблизило младшего Бернулли к разложению света на спектры. Термин «дисперсия» был введен Ньютоном, который вплотную занимался светом, но он так и не дошел до волны, а вот Бернулли вот-вот дойдет, и это станет существенным прорывом. А там и до открытия гелия зацикленным на создании чего-то, похожего на дирижабль, Эйлером недалеко. И я ничуть не сомневался в способности Ваньки держать в кулаке толпу. Но с собой я его потащил вовсе не за тем, чтобы разговаривать про его предстоящее вскорости отплытие, а для того, чтобы выпороть без свидетелей.

— Ага, значит, с казачками справиться сумеешь, — я задумчиво изучал его лицо, на котором уже начала появляться слабая пока тревожность. — А вот с головой со своей железной договориться ну никак не в силах.

— В чем я на этот раз провинился перед тобой, государь Петр Алексеевич? — и он склонил голову. Надо же, когда прижмет, он быстро соображает, и покаяние умеет мастерски изображать.

— Да в общем-то, Ваня, не слишком во многом, старые грехи ты, вроде бы, искупил уже. А вот из новых в тебе проявилась чрезмерная забывчивость. Так, например, ты забыл сообщить мне с курьером, после взятия Черкасска, что жив, и что Шереметьев жив, токмо покалечен немного. И я хочу сейчас знать, Ваня, энто ты просто «забыл», али «забыл» с каким-то умыслом не слишком добрым?

— Окстись, государь, — Ванька побледнел и отшатнулся от меня, а ближайший охранник положил руку на рукоять сабли, которыми Михайлов, после долгого раздумья снабдил своих подчиненных, говоря, что она удобнее для того, чтобы действовать быстро. — Да я Петьку на себе почитай тащил верст не считая, как я мог о какой-то хуле при этом думать?

— Вот и я думаю, что не мог, — ответил я, делая знак встрепенувшейся охране, чтобы откатили назад. — Как он обосновал свое желание не докладывать мне о своем увечье? — Долгорукий вздрогнул и пристально посмотрел на меня.

— Откуда, государь, известно тебе, что это Петька упросил меня Христом-Богом обождать с докладом?

— Тоже мне, тайна великая, — я хмыкнул. — Это очевидно, Ваня. Говори, пошто повелся на его речи, и скрыл от государя своего правду о вашем спасении?

— Не хотел Петька, чтоб Наташа прознала, — нехотя ответил Долгорукий. — Боялся, что сама примчит, да Варвару Черкасскую за собой потащит. А ить мы долго не знали, выживет ли он вообще, да ногу ли сохранит… Ну а когда на поправку пошел, так и ехать надобно было уже, что толку гонца гонять?

— Понятно, — я развернулся и медленно продолжил прерванный путь вдоль парников. — Я тебя генерал-губернатором назначил новых земель. Ежели что еще сумеешь присоединить, не стесняйся. Главное, чтобы людишек тебе хватило.

— Мы с местными навроде бы сошлись, можно их к Российской империи привлечь. Все же защиту мы можем им дать супротив испанцев. Да и попы не слишком дурные с нами пошли да за долгий путь со староверами-то смирению выучились. С плеча рубить не будут, не фанатики как-никак, так что, вполне может кого и в веру православную перекрестят, — новость о назначении он воспринял почти спокойно, но складка между бровей говорила о том, что он все понимает, особенно то, что это вовсе не синекура и пахать придется, что тому каторжнику на галерах.

— Это хорошо. Казаков по большему случаю на островах сели. Там корсары воду мутят, а эти смутьяны уже показали, что им все равно, кому глотки резать, вот пущай удаль молодецкую на деле покажут, — я развернулся и направился к выходу, на ходу осматривая все новые парники.

— Значит, пустое это, что Сечь ты разрешишь восстановить, — Иван успокоился и теперь шел рядом предельно внимательный и сосредоточенный.

— Ну а ты как думаешь сам-то? — я вздохнул. — Никогда это я больше не повторю, и ты не смей, но где-то я даже признателен крымчакам, что такую занозу от нас вытащили. Ежели бы не они, то нам самим с Сечью пришлось бы разбираться, а тут вона как удачно вышло.

— Это… — Иван кашлянул. — Я не скажу, не сумлевайся. Вопрос дозволишь задать? — внезапно спросил он.

— Задавай, — я с любопытством покосился на него, ожидая, что же Долгорукий может у меня спросить.

— Послов Валахии и Молдавии, государь, долго еще мурыжить будешь, али примешь уже? — да, я чего угодно ожидал, но не этого.

— А что, уже и до тебя добрались? — я усмехнулся.

— Добрались, — Ванька шею потер, и сконфуженно улыбнулся. — Помнят еще, что вес я имел подле тебя, вот и пришли на поклон, дабы я спросил, будешь ли ты их вообще принимать, али так и оставишь при новом министерстве сидеть? Своего посольства-то у них нет в Российской империи.

— Приму, — я пожал плечами. — Почему не принять. Вот только с размерами помощи определюсь, кою оказать им повелю, и сразу же приму.

— Помощи? А откуда ведомо-то тебе, государь Петр Алексеевич, что они будут помощи твоей просить?

— Это легко, Ваня, — мы как раз дошли до ворот, и я подошел к Цезарю, потрепав его по шее и скормив специально взятую с собой морковку. — Османы сцепились как бешеные псы, и им сразу стало слегка не до вассалов. Просить военной помощи они тоже остерегаются, потому как не ведают, кого из обоих совершенно законных султанов будут поддерживать их подопечные, а ну как на предателей нарвутся? И на фоне этой свары и вакханалии, эти самые вассалы приподняли головы, чтобы осмотреться вокруг и внезапно осознать, а ведь сейчас самое что ни на есть подходящее время, чтобы за независимость свою побороться. Хотя бы попробовать.

— И мы будем помогать? — Иван прищурился.

— Конечно, — я пожал плечами и вскочил в седло. — Я же добрый император. Мне их всех так жалко, что я даже пушек могу подарить. Три, нет, четыре. Да, четыре пушки в самый раз…

Только я тронул поводья, как ко мне подбежал один из молодых служащих Императорской канцелярии. Я его часто видел вместе с Репниным, но именем так и не поинтересовался до сих пор.

— Государь Петр Алексеевич, — он кашлянул, отдышавшись и уже внятно проговорил. — Юрий Никитич Христом-Богом просит тебя вернуться побыстрее, потому как он нигде не может Андрея Ивановича найти, а сам не знает, что можно предпринять…

— Что случилось? — я нахмурился.

— Дуэль, государь Петр Алексеевич. Сначала драка была, дюже безобразная, даже государыня возмутилась и велела растащить драчунов, а теперь дуэль…

— Между кем? Что ты как кашу перекатываешь во рту? Говори внятно!

— Ну дык, Дмитрий Кузин, секретарь твой, с молодым Волконским сцепился, коего направили в твою приемную бумаги какие-то донести.

— Что? — я никак не мог понять, что Митька, мой Митька — образец невозмутимости с кем-то подрался, а теперь еще и на дуэли биться хочет. — И что они не поделили?

— То неведомо мне, — пожал плечами парень. Надо бы поинтересоваться у Репнина, как его все-таки зовут.

— Где у них дуэль-то назначена? — процедил я сквозь зубы. Цезарь, словно почувствовав мое настроение переступил с ноги на ногу.

— Да прямо в парке дворца-то Лефортова, — махнул рукой, видимо, показывая направление парень.

— Я им покажу дуэль, — прошипев, я с места подал шенкелей Цезарю и тот рванул рысью. Ванька и гвардейцы едва поспевали за мной. Это надо же, что удумали. Дуэли запрещены законом, и я очень скоро это напомню кое-кому.

— Господин Франклин, вы уже уезжаете? — опираясь на трость к меряющему шагами пристань Франклину подошел граф Головкин. Чуть сзади от графа шел Семен Орлов, за которым пара служащих пристаней волокли сундук. — Вот мой друг, решил составить вам компанию. Я бы тоже не отказался навестить Николая Головина, но возраст, чтоб его. Вот, уже и без трости ходить не могу, так суставы ноют. А все погода эта проклятущая. Постоянные туманы. Жуть просто.

— Я бы не был столь категоричен, — Франклин покачал головой. — Дожди и ветер, вот жуть, а туман — это даже где-то загадочно. А вы, граф, пришли проводить своего друга?

— Да, я, знаете ли, уже привык к нему. Но Семен, вот душа неугомонная, решил пересечь океан, чтобы самому увидеть все то об Америках, что знает лишь понаслышке.

— Думаю, господину Орлову понравится Филадельфия, — Франклин бросил равнодушный взгляд на молодого, не старше тридцати лет, человека с явной военной выправкой, который следил за тем, как поднимают по сходням его сундук, — он ведь собирается посетить именно Филадельфию, я правильно вас понял?

— Если граф Головнин сейчас находится в Филадельфии, то да, Семен задержится там с ним. О, кажется, капитан дает знак, что скоро корабль отчалит. Пойду, попрощаюсь. Даже не знаю, увидимся ли мы еще, возраст, господин Франклин, никого не щадит, запомните это, — и Головкин, тяжело опираясь на трость, направился к Орлову, который уже приготовился взойти на корабль.

— Ох и не хочется мне так далеко от родины пребывать, — тихо проговорил Орлов, когда Головкин подошел к нему.

— Я куда деваться, Семен? — Головкин лишь покачал головой. — Приказы государя, Петра Алексеевича не обсуждаются.

— Да понимаю я, — Орлов потер шею. — Вот только как государь может знать, что, получив от ворот поворот Франклин энтот, тут же в колонии рванет, да смуту начнет затевать?

— Вот уж неведомо мне сие, Семен. Очень может получиться, что не мы единственные люди у государя при дворе Георга. А знать друг о дружке нам не положено.

— Да уж, — Орлов вздохнул. — Как мне к Франклину-то подкатить, чтобы он меня не послал к такой-то матери? — Семен еще не упомянул о том, что ему, после того как передаст секретные бумаги, кои курьер притащил ночью как тать, Головину, ему нужно будет найти Павлуцкого и вместе с ним и отрядом казаков, двинуться в глубь материка, пробираясь к месту на карте, которое государь назвал Калифорния, высмотреть все по дороге, карты кое-какие составить, а после ждать в условленном месте, когда за ними придет корабль, чтобы увезти на родину уже через другой океан. Задание было сложное и опасное, но, дух авантюризма, присущий Орлову, уже захватил того с головой, и он уже сейчас принялся делать в голове наброски плана своих дальнейших действий.

— Господин Франклин прежде всего ученый. К тому же обладающий повышенным самомнением, — Головкин сейчас говорил словами из письма государя, в котором тот именно так характеризовал подходящего к ним Франклина. — Нужно много восхищаться его гением, и просить объяснить некоторые принципы его изобретений. Вот, держи, Семен, парочка его трудов. Написано по-аглицки, но у меня ощущение начало складываться, что я и вовсе только на этом порождении саксов разговариваю и всегда разговаривал.

Орлов кивнул и, неожиданно для себя, крепко обнял графа.

— Береги себя, Гаврила Иванович.

— Это ты себя береги, Семен, — Головкин обнял его в ответ. — Задачу тебе государь задал очень сложную, ты уж не посрами доверие.

— Эх, знать бы еще, что за всем этим стоит, — Орлов выпустил графа из объятий и поправил на голове шляпу. — И для каких целей я везу столько деньжищ, кои должен передать Франклину на «цели добра, справедливости, свободы и демократии»? Да и еще это сделать таким образом, будто едва в обморок, аки девица в тугом корсете, не падаю от его могучих мыслей. Ну все, пора, — и он, бросив задумчивый взгляд на уже приблизившегося Франклина, побежал по сходням на корабль.

Головкин, дождавшись, когда Семен, будучи уже на палубе, раскланялся с взошедшим на борт Франклиным, и, что-то сказав явно заинтересованному американскому деятелю, ушел вместе с тем в сторону кормы.

Развернувшись, Головкин направился к поджидающей его невдалеке карете, чтобы ехать в Лондон. Внезапно дорогу ему заступил молодой еще парень с улыбкой прожженного повесы.

— Гавриил Иванович, ай да встреча, — присмотревшись, Головкин даже отшатнулся слегка, признав в парне одного из плотно попавших в немилость Толстых, за чьей спиной маячили два уже явно нюхнувших пороху унтера. — Да что же ты так от меня шарахаешься, словно испачкаться боишься?

— Такова уж у Толстых слава, что немудрено опасаться подобного, — немного помолчав, ответил ему Головкин. — Но не мне, всего лишь изгнаннику боятся каких-либо последствий.

— Брось, Гавриил Иванович, — внезапно посерьезнев, сказал Толстой и посторонился, давая дорогу Головкину. Пристроившись рядом, медленно пошел рядом, приноравливаясь к медленным шагам своего собеседника. — Все мы преданные холопы государя нашего, Петра Алексеевича. Я вот тут недавно слышал про несчастье с османом произошедшее, ужас просто, прости Господи, — и его губы тронула легкая улыбка, от которой волосы на затылке у Головкина зашевелились. — Петр Алексеевич велел кланяться тебе и организовать мне знакомство с Александром Поупом и Генри Сен-Джоном, виконтом Болингброком. Не бойся, я всего лишь должен им передать, что один маленький мальчик по имени Чарльз Эдвард Стюарт, проживающий сейчас в Италии, очень хочет с ними познакомиться.

— И это будет все, что повелел мне сделать государь? — Головкин остановился у кареты и взялся за дверцу, чтобы ее открыть. Пользоваться услугами слуг он не любил, предпочитая такие простейшие дела выполнять самостоятельно, чем сыскал при английском дворе славу скромнейшего человека.

— Не совсем, — Толстой покачал головой. — Мне крайне важно, чтобы ты поведал мне, Гавриил Иванович, все, что знаешь про Джеймса Стэнхоупа. Чем живет, к какой даме вечерами заглядывает, в общем, абсолютно все.

— Это того, кто место Уолпола занял и сейчас первым министром является? — Головкин нахмурился.

— Да, именно, вот видишь, Гавриил Иванович, — голос Толстого стал вкрадчивым и граф снова почувствовал, как зашевелились волосы на его затылке, словно сама смерть заглянула ему в лицо, — мы отлично друг друга понимаем. Не подвезешь до Лондона? — и, не дожидаясь согласия, первым заскочил в карету, а унтеры бодро пристроились на запятках. Головкин лишь покачал головой и полез в карету, думая о том, насколько же сильно государя англичане разозлили, что он идет на такие меры, чтобы им качественно подгадить.