Дорогой панцирной пехоты

Эпилог: Как дело наше отзовется…

Интерлюдия: Как дело наше отзовется…

Меня назыв… мое имя Насса-эл-Михели. Я был рожден в Год треххвостой кометы в оазисе Лун-ол-Теник, что чаще называют Лути-а-Терика, да не осквернит перевод вашего слуха.

Когда мне исполнилось десять лет, я бежал с попутным караваном из родного оазиса. А еще спустя четыре года кади города Суль Зарим, да будет благословенна его доброта, присудил лишить меня свободы и продать на людском торгу. Не надо удивляться, закон султана суров и рабство не самой тяжкое наказание трижды пойманному вору.

Но жизнь моя не оборвалась в шахтах и злая усмешка судьбы стать гаремным евнухом меня миновала.

Ибо уже тогда любой невольник, увидев славных воинов правителя, мог выкрикнуть "Копье, но не кайло!", и его тут же выкупали в особые тысячи господина нашего султана. Их еще называют 'грязными тысячами'.

Так поступил и я. Удача меня не оставила — спустя три лета я стал десятником, а еще через два принял кинжал сотника.

Ведя сотню, я и встретил начало Великого Северного Похода. Многие пали пред нами, ибо слабы были их мужчины и глупы военачальники. Но когда мы вышли к месту, что вы называете 'Горло Степи', то увидели армию в пятнадцать тысяч копий и возрадовались, ведь было нас почти в десять раз больше.

Горло Степи — это ложбина, рассекающая гряду обрывистых холмов между степью и лесами. Шириной она в четыре перестрела, а в длину — восемь ваших миль. По ее краям легко пройдет пеший, коннице же придется идти посередине, чтоб не переломать коням ноги. В самом центре возвышается холм с крутыми склонами. Мы в тот проклятый день назвали его 'Прыщом Иблиса'. Наверно я зря рассказываю, ведь вы знаете те места куда лучше меня.

Большой удачей было захватить врага именно там, а не на переправах Эльбы… Мы сошлись вечером, и султан приказал отдыхать и готовиться к завтрашнему бою. Мы были так уверенны в победе, что даже не выслали разъезды.

Но наутро пред нами не оказалось того множества воинов, они отошли, а на холме остался всего один отряд в тысячу человек. Наши военачальники долго смеялись и хлопали себя по бедрам, а потом послали дехкан ополченцев, и на каждого бойца на холме приходилось десять 'грязеедов'. Но из ушедших вернулась только треть, а северяне не сдвинулись ни на шаг. Тогда горячие степные всадники попытались расстрелять врага из луков. Увы, но стрелы бессильно застревали в щитах, а самострелы с Прыща Иблиса били далеко и метко — и многие, очень многие воины степи остались лежать у подножия.

Солнце же приблизилось к полудню, и султан в гневе послал нас: 'грязную тысячу' Хромого Али и тысячу Сухорукого Махмуда, где я водил сотню, чтоб наши копья взяли жизни этих наглецов. Воин Грязи, струсивший или не выполнивший приказ, после боя будет посажен на кол. А потому хоть мы и знали, что немногие переживут этот день, но чужая пика убивает куда быстрее, чем кол палача. Одновременно с нами средний сын султана, Неистовый Бирке, понадеялся, что прочные щиты и быстрые кони не дадут чужим стрелкам взять слишком высокую цену и повел свою гвардию в обход.

Тысяча Сухорукого, где был я, шла слева и слева же обходили холм воины Неистового Бирке. И вот когда голова его отряда почти миновала склоны, а нам оставалось пройти всего двести шагов, ударил барабан и словно огромный зверь вражеский строй пошел вниз.

Мы видели, что гвардия Неистового Бирке — славные барсы пустыни — не успеет перестроиться… И тогда Махмуд закричал: "Спасем сына султана, получим волю!"

Грязные тысячи умеют бегать. Северянам надо было пройти три сотни шагов, а нам пробежать всего две. Мы задержали бы их. Но когда осталось совсем чуть, на нас выскочили слуги и лагерные шлюхи. Всего шесть, может, семь сотен. Ни у кого из них не было брони. У большинства были всего лишь кинжалы да ножи… Но как они дрались!

Молодой Харик ходил в нашей тысяче первый год, и когда беременная баба выскочила на него, у него дрогнула рука. А она сбила его с ног и воткнула нож прямо в горло, раз, второй, третий… пока я не зарубил ее. Кармил был с нами уже три года. Его рука не дрогнула, он пробил и выскочившую на него женщину, и младенца, привязанного спереди. А вот выдернуть копье не сумел. Девка, будто одержимая, рванулась вперед, да так, что наконечник вышел из спины. На беду Кармила следом бежала настоящая фурия с двумя длинными кинжалами. Он бросил копье, выхватил саблю, а больше ничего не успел — эта демоница зарезала его, словно барана.

Мне и тем, кто оказался в тот миг рядом, достались трое с молотами. Двое молодых и один уже

в годах. Кузнец с сыновьями, наверно. Пока мы брали их на копья, они убили одиннадцать моих людей! Молодых хорошо взяли каждого на три копья. А вот отца пробило всего одно. Так он, умирая, сломал древко и, уже падая, разбил голову Киларису, моему десятнику.

Я многое видел. Я брал мятежный город Исм-Хин, и только священный огонь знает, сколько мы усмирили бунтов в кварталах нищих. Но чтобы обычные люди так бились, подобного я не видал никогда.

Их было шесть сотен. Нас чуть меньше тысячи, но когда все они полегли, нас осталось всего семь десятков.

Пока мы дрались, строй северян дошел до гвардейцев Бирке. Сила конницы в разгоне, сила конницы в скорости, а здесь их застали врасплох, не дав даже перестроиться и встретить врага лицом к лицу. Большинство было безжалостно вырезано, а те, кто сумел выскользнуть, удирали, нахлестывая лошадей, и в спину им летели арбалетные болты.

Я же хохотал. Ибо тысяча Али заняла холм, и даже эти ифриты не смогли бы вернуться назад, а на равнине наше войско сомнет их и не заметит. А еще фурия с кинжалами убила Сухорукого. Ей отрубили руку, сабля Махмуда вспорола ее живот. Но она все равно дошла и воткнула кинжал нашему тысячнику прямо в горло.

И, значит, теперь я стал главным! Смешно — "тысяча" из семи десятков. И хорошо — в бой уже не пошлют, слишком мало нас осталось.

Там у подножия Прыща Иблиса пал средний сын султана Неистовый Бирке, и это было только началом.

Северные дьяволы истребили гвардию второго наследника. Но они оставили холм и стали уязвимы. И на них пошла тяжелая пехота с реки Ефир. Но я и сейчас словно вижу, как под барабанную дробь сомкнулись ряды, и северяне двинулись вперед. Когда остались считанные шаги до столкновения, из их строя выскочили воины с огромными мечами. Они, словно камыш, срубили копья ефирцев, а затем вломились в их ряды, те же, что шли следом, добивали упавших. Никогда не думал, что увижу бегущую тяжелую пехоту…

Тогда Султан, дабы не длить бесполезное сражение, послал в бой свою гвардию.

Три тысячи тяжелой конницы, чей панцирь останавливает стрелу из лука, а удар копий осаживает даже олифанта. Вел их младший сын султана Миралибис Солнцеподобный. До того дня личная гвардия господина нашего султана не знала поражений. Но в этот раз, когда казалось, что вот сейчас будут стоптаны нечестивцы, на всем скаку подломились копыта передних коней. А барабан северян отстучал короткую дробь, и они с ревом бросились вперед. Куда быстрее, чем я рассказываю, эти демоны вырезали всех, кто был пред ними, не пощадив и Солнцеподобного Мирабилиса, хоть он и снял шлем, показывая, что сдается.

Так пал второй сын султана.

Сквозь ржание лошадей и крики о пощаде вновь коротко прозвучал барабан и снова сбился вражеский строй. Но теперь вся наша армия вышла, чтобы покарать убийц наследников. И не было у отряда, сражавшегося с самого утра, сил наступать. Но отбиваться они еще могли. Еще как, могли. Они отразили три натиска ополченцев, и десять тысяч дехкан, насильно взятых в войско, легли на землю пред ними, а пять тысяч были ранены и немногие дожили до утра. Когда же уже ни плети десятников, ни мечи сотников не могли заставить грязеедов идти, в бой вновь вышла пехота дельты Ефира и Парда. Но и они были отброшены.

Все это время барабанщик врага словно глумился. Есть великие музыканты, их музыка звучит, будто нежный голос возлюбленной, и кажется, еще чуть, и ты различишь слова любви. Так и он через свой барабан говорил с нами. Обзывал отродьями ишака и гиены. Говорил, что пока мы здесь подыхаем, наши жены сношаются с грязными псами, а дочери ублажают козлов и баранов. Многое говорил его барабан и не выдержал старший наследник Абдул Каменный. Медленно, словно уголь в кузнечном горне, разгорался его гнев, но и угасал только залитый кровью обидчика. Кони уже не могли пройти по телам, и потому его личный отряд его гвардейцы спешились и, сомкнув ряды, пошли в атаку.

Изломанны были уже щиты северян, переломаны их пики и всех хоть раз коснулось наша сталь. Но вновь раздалась короткая барабанная дробь, и в последний раз медленно и тяжко шагнул вперед их отряд. Страшен был тот последний бой, долго они держались, пока не сломалась стена щитов. Наше же войско заплатило за эту победу еще тысячей воинов и там погиб первый наследник.

После мы надолго задержались в долине. Надо было почтить огненным погребением сотни потомков славных родов и хотя бы просто оттащить подальше тела простых воинов. А я своими глазами видел, как личный врач султана, благословенный Мелик-эл-Лакун, вдруг упал на колени рядом с той фурией, что убила Сухорукого Махмуда.

И вопрошал он небеса, как же вышло, что врач, каких небо посылает раз в тысячу лет, умерла лютой смертью. И проклял он наш поход, и вел горькие речи, что не вернуться нам в родные степи и пустыни, ибо неугодны мы Священному Огню, ведь даже эта ангел врачевания подняла на нас оружие.

Потом мы брали переправы на Эльбе. Мы прошли их, но дорого за это заплатили, а на равнинах нас уже ждали. В той битве я был оглушен и взят в плен, а затем попал в каменоломни. Уже в них я узнал, что те, кто взяли с нас в Горле Степи такую цену, были просто наемной ротой… И тогда я потерял покой! Все эти три года я вспоминал, как они бились и как полегли… Я пытался понять, что вело их? Почему наемники остались на верную смерть? За ЧТО они дрались там?!

Месяц назад мне во сне явился старый друг. Он был десятником в 'грязной сотне'. Еще в те времена, когда я сам водил десяток.

Не надо смеяться, даже в грязи бывают друзья.

Был он вашей веры и своих людей подобрал из таких же. Как-то, когда мы драпали, кто-то должен был остаться и дать время остальным. Вызвался он и его люди. Он явился мне во сне и сказал: "Ждут героев ангелы рая". Я долго думал над его словами и понял, если ваш Бог не принял тот отряд, то не Бог он, а шайтан. Но разве за шайтана будут так сражаться? Нет!!! Я знаю — я видел!

Вы спрашиваете, готов ли я отринуть духов огня и принять вашего Бога? Да, я готов. Потому что я хочу придти в ваш рай и встретить там капитана Четыре Туза!

Я хочу узнать, ради чего они так дрались!!!

Шпаргалка по истории средних веков.

Бенджамин Пустынный (до принятия веры Насса-эл-Михели). Происхождение неизвестно, год рождения неизвестен. В первом пустынном походе (он же 'Возмездия') командовал сотней. После поражения при оазисе Трех мечей собрал отряд и два года вел партизанскую войну. Проиграл битву с карательным корпусом Аль-Хара Огненосного, затем вывел оставшихся людей на север, где был назначен тысячником легкой конницы.

Во втором пустынном походе дерзким рейдом снял блокаду города-оазиса Аль-Лари (сейчас Лорис), за что после победы был удостоен аудиенции понтифика в Вечном городе.

Похоронен на аллее Воинов Веры. На его надгробии высечен родовой девиз "Ждут героев ангелы рая!"