Дорога славы

ГЛАВА XIX

МЫ ЛЕГЛИ спать. Немного погодя она сказала:

– Оскар, ты недоволен.

– Я этого не говорил.

– Я это чувствую. И не только из-за сегодняшнего вечера и этих надоедливых клоунов. Ты все время уходишь в себя, и вид у тебя несчастный.

– Пустяки.

– Оскар, все, что тебя тревожит, никогда не будет для меня «пустяком». Хотя я и могу не осознавать этого, пока не пойму, в чем дело.

– Хм, знаешь… я чувствую себя так дьявольски бесполезно!

Она положила свою мягкую, сильную руку мне на грудь.

– Ты не бесполезен для меня. Почему ты сам считаешь себя бесполезным?

– Ну… посмотри на эту кровать!

Кровать эта была такая, о которой американцу и мечтать нечего; она делала все, только не целовала при отходе ко сну – и, так же, как город, она была красива, все было скрыто внутри.

– Этот спальник, если бы его смогли построить дома, стоил бы больше, чем самый лучший дом, в котором живала моя мать. Она над этим подумала.

– Ты хотел бы послать матери денег?

Она знаком подозвала прикроватный коммуникатор.

– Адреса «База ВВС США в Элмендорфе» хватит? (Не помню, чтобы говорил ей, где живет мама).

– Нет, нет! – Я махнул на говоруна, отключая его. – Я НЕ хочу посылать ей деньги. О ней заботится ее муж. От меня он денег не возьмет. Дело не в этом.

– Тогда я не понимаю, в чем же дело. Кровати значения не имеют, а вот кто находится в кровати – это важно. Любимый мой если тебе не нравится эта кровать, мы можем сменить ее. Или спать на полу. Кровати значения не имеют.

– Да нормальная эта кровать. Плохо только то, что заплатил за нее не я. А ты. И за этот дом. И за мою одежду. За пищу, которую я ем. За мои… мои ИГРУШКИ! Черт возьми, все, что у меня есть, дала мне ты. Знаешь, Стар, кто я такой? Гиголо! Ты знаешь, кто такой Гиголо? Что-то вроде мужика-проститутки.

Одной из самых невыносимых привычек моей жены было то, что иногда она отказывалась огрызаться на меня, когда знала, что мне не терпится поругаться. Она задумчиво посмотрела на меня.

– Америка – страна деловая, верно? Люди, особенно мужчины, все время работают.

– Ммм… да.

– Это даже на Земле не везде в обычае. Француз, если у него есть свободное время, не чувствует себя несчастным; он заказывает еще одно cafe au lait [83] и копит себе блюдечки. Да и я не влюблена в работу. Оскар, вечер наш пропал из-за моей лени, стремления избежать завтра переделки тяжелого дела. Этой ошибки я не повторю.

– Стар, это неважно. С этим покончено.

– Я знаю. Первый раз редко бывает самым важным. Да и второй тоже. А иногда и двадцать второй. Оскар, ты не гиголо.

– А как же ты это назовешь? Когда что-то похоже на утку, крякает, как утка, и действует, как утка, я называю его уткой. Назови его букетом роз, все равно оно крякает.

– Нет. Вот это все кругом… – она повела рукой. – Кровать. Эта прекрасная комната, пища, что мы едим. Одежда моя и твоя. Прелестные наши бассейны. Дворецкий, дежурящий ночью на тот случай, если ты или я вдруг потребуем певчую птичку или спелую дыню. Наши пленительные сады. Все, что мы видим, чего касаемся, чем пользуемся, чего желаем, и в тысячу раз больше этого в дальних местах – все это ты заработал своими сильными руками; оно твое по праву.

Я фыркнул.

– Серьезно, – настаивала она. – Таково было наше соглашение. Я обещала тебе много приключений, еще больше наград и даже еще больше опасностей. Ты согласился. Ты сказал: «Принцесса, вы наняли себе слугу». – Она улыбнулась. – Такого замечательного слугу. Милый, я думаю, опасности были больше, чем тебе казалось… Так что мне, до последнего времени, доставляло удовольствие то, что и награды больше, чем ты мог бы догадываться. Пожалуйста, не стесняйся принимать их. Ты заслужил это и даже больше. Все, что только ты сможешь и захочешь принять.

– Ээ… Даже если ты права, это слишком. Я тону, как в трясине!

– Но, Оскар, ты не обязан принимать ничего, чего не хочешь. Мы можем жить скромно. В одной комнате со складывающейся в стену кроватью, если тебе этого хочется.

– Это не выход.

– Может, тебе подошла бы холостяцкая берлога где-нибудь в городе?

– «Выкидываем мои башмаки», да?

Ровным голосом она сказала:

– Муж мой, если ваши башмаки будут когда-нибудь выкинуты, то выкинуть их должны будете вы. Я перепрыгнула через вашу саблю. Обратно я не прыгну.

– Полегче! – сказал я. – Предложение-то было твое. Если я его неправильно понял, извини. Я знал, ты держишь собственное слово. Но может, ты о нем сожалеешь.

– Я не сожалею о нем. А ты?

– Нет, Стар, нет! Но…

– Что-то больно долгая пауза для такого короткого слова, – невесело сказала она. – Ты мне объяснишь?

– Хм… вот в этом-то и дело. Почему ты не объяснила мне?

– Что объяснила, Оскар? Объяснить можно так много всего.

– Ну, основное. Куда я попал. И в частности, что ты императрица всего этого… прежде чем позволять мне прыгать с тобой через саблю.

Выражение ее лица не изменилось, но по щекам покатились слезы. – Я могла бы ответить, но ты меня и не спрашивал…

– Я не знал, о чем спрашивать!

– Это верно. Я могла бы, не греша против истины, заявить, что, если бы ты спросил, я ответила бы. Я могла бы возразить, что не «позволяла» тебе прыгать через саблю, что ты отверг мои возражения насчет того, что необязательно оказывать мне честь вступления в брак по законам твоего народа… что я просто баба, которую можно опрокинуть, когда придет охота. Я могла бы заметить, что я не императрица, не королевских кровей, а работница, дело которой не позволяет ей даже роскоши побыть благородной. Это все справедливо. Но я не стану за этим прятаться: я прямо отвечу на твой вопрос. – Она перескочила на невианский. – Милорд Герой, я панически боялась, что если не покорюсь вашей воле, вы оставите меня!

– Миледи жена, неужели вы полагали всерьез что ваш рыцарь бросит вас в минуту опасности? – Я продолжил по-английски. Значит, вот где собака зарыта. Ты вышла за меня замуж потому, что Яйцо должно было быть снесено любым способом, а Ваша Мудрость подсказывала тебе, что для этой работы необходим я и что если ты за меня не выйдешь, я сломаюсь. Да, Ваша Мудрость тут дала маху; я не смываюсь. Глупо это с моей стороны, но я упрям. – Я стал вылезать из постели.

– Милорд любовь! – Она ревела в открытую.

– Извини. Надо найти пару ботинок. Посмотрим, далеко ли я смогу их зашвырнуть.

Я вел себя гнусно, как мог вести себя только мужик с раненой гордостью.

– Пожалуйста, Оскар, ну, пожалуйста! Выслушай меня сначала!

Я тяжело вздохнул.

– Говори.

Она схватила меня за руку, да так крепко, что если бы я попытался высвободиться, те потерял бы пальцы.

– Выслушай меня. Любимый мой, все было не так, Я знала, что ты не откажешься от нашего похода, пока он не кончится или пока мы не умрем. Я ЗНАЛА! У меня не только были сообщения за несколько лет до того, как я тебя вообще увидела, но мы ведь еще делили и радость, и опасность, и трудности; я знала тебе цену. Но если бы такое понадобилось, я опутала бы тебя сетью из слов, убедила бы согласиться лишь наполовину – пока не кончится поход. Ты романтик, ты согласился бы. Но милый, милый! Я ХОТЕЛА выйти за тебя замуж… связать тебя с собой по ТВОИМ правилам так, чтобы… – она остановилась сглотнуть слезы, – так, чтобы когда ты увидел все это – и это, и то, и все, что ты зовешь «своими игрушками», – ты ВСЕ РАВНО остался бы со мной. Это была не политика, это была любовь, любовь нерассуждающая и романтическая, любовь к самому тебе, милый.

Она уронила голову в сложенные ладони, и мне было едва ее слышно.

– Но я так мало знаю о любви. Любовь, как бабочка, что светит там, где сядет, и улетает, когда вздумается; цепями ее никогда не удержишь. Я согрешила, я попыталась удержать тебя. Знала я, что это нечестно, теперь я вижу, что это было грубо по отношению к тебе.

Стар с вымученной улыбкой на лице подняла взгляд.

– Даже у Ее Мудрости нет мудрости, когда в ней затронута женщина. Но, хоть я и глупая баба, я не настолько упряма, чтобы не понимать, что причинила вред любимому человеку, когда меня тычут в это носом. Пойди, пойди, принеси свою саблю; я перепрыгну через нее обратно, и рыцарь мой освободится из своей шелковой клети. Идите, милорд Герой, пока дух мой тверд.

– Сходи достань собственную шпагу, болтушка. Давно уже пора задать тебе трепку.

Внезапно она рассмеялась, как девчонка-сорванец.

– Но ведь моя шпага осталась в Карт-Хокеше, милый, Ты разве не помнишь?

– На этот раз ты не уйдешь!

Я сцапал ее. Стар увертлива, хоть и не малютка, и мускулы у нее на удивление. Но у меня преимущество в весе, да и боролась она не так упорно, как могла бы. Но все-таки я и кожу попортил, и синяков нахватался, прежде чем зажал ее ноги и завернул одну руку за спину. Я от души выдал ей пару шлепков, по силе как раз, чтобы каждый палец розово отпечатался, а потом интерес у меня пропал.

Вот и скажите мне эти слова вышли прямо из ее сердца или это была игра самой умной женщины Двадцати Вселенных?

Стар сказала:

– Я рада, мой прекрасный, что грудь у тебя не то что у некоторых, не собирает царапины, как полировка.

– Я еще ребенком был красив. Сколько грудей ты уже проверила?

– Так, вразброс, для примера. Милый, ты решил оставить меня?

– Пока да. Сама понимаешь, при условии хорошего поведения.

– Я бы предпочла, чтобы меня оставили при условии плохого поведения. Однако, пока ты в хорошем настроении – если я не ошибаюсь, – мне лучше рассказать тебе еще кое-что и принять порку, если она неизбежна.

– Ты слишком торопишься. Один раз в день – это максимум, ясно?

– Как вам угодно, сударь. Да, сэр, господин начальник. Я прикажу утром, чтобы привезли мою шпагу, и ты можешь лупить меня ею в любое свободное время, если уверен, что сможешь меня поймать. Но это я должна высказать и сбросить бремя со своей груди.

– Ничего на твоей груди нет. Если только не считать…

– Ну подожди! Ты ходишь к нашим врачам?

– Раз в неделю.

Самым первым, о чем распорядилась Стар, было исследование моей особы, настолько тщательное, что осмотр призывников в сравнении с ним стал казаться поверхностным.

– Главный мясник твердит, что у меня не залечены раны, но я ему не верю; никогда не чувствовал себя лучше.

– Он тянет время, Оскар, по моему приказу. Ты здоров, я работаю достаточно умело и лечила тебя со всей тщательностью. Однако, милый, я поступила так из эгоизма, и ты сейчас должен сказать мне, не обошлась ли я опять с тобой грубо и несправедливо. Я признаю, что действовала исподтишка. Но намерения у меня были добрые. Тем не менее, как первый урок моего ремесла, я знаю, что добрые намерения являются источником больших бед, чем все остальные причины, вместе взятые.

– Стар, о чем ты толкуешь? Источником всех бед являются женщины.

– Да, любимый. Потому что они постоянно полны добрых намерений и могут это доказать. Мужчины иногда поступают, исходя из рассудочно-эгоистических побуждений, а это безопаснее. Но не часто.

– Это потому, что половина их предков женского пола. Почему же я получал назначения на прием к врачам, если они мне не нужны?

– Я не говорила, что они тебе не нужны. Но ты можешь так не считать. Оскар, ты уже давно проходишь курс долгожизни. Она смотрела на меня, будто готовясь к защите или отступлению.

– Черт возьми, вот это да!

– Ты против? На этой стадии все еще можно поправить.

– Я об этом не думал.

Я знал, что на Центре можно пройти курс долгожизни, но знал и то, что он строго ограничен. Его мог получить любой – прямо перед эмиграцией на малонаселенную планету. Коренные жители должны стариться и умирать. Это было одним из немногих дел, в которых один из предшественников Стар вмешался в местное управление. Центр с практически побежденными болезнями и огромным достатком, как магнит, влекущий миллионы людей, становился уже перенаселенным, особенно когда среднестатистический возраст умирания подскочил от долгожизни до небес.

Строгое это постановление проредило толпы. Некоторые проходили курс долгожизни рано, переступали сквозь Врата и пытали счастья в диких местах. Большинство дожидалось того самого первого звонка, который доносит до сознания мысль о смерти, а потом решали, что они не слишком стары для перемен. А были и такие, что не сдавались и умирали, когда приходило их время.

Первый звонок был мне знаком; мне его прозвонил тот боло, в джунглях.

– Знаешь, у меня, кажется, возражений нет. Она с облегчением вздохнула.

– Я не была в этом уверена, но не надо было подмешивать его тебе в кофе. Я заслуживаю шлепка?

– Мы включим это в список того, что ты уже заработала, и выдадим тебе все сразу. Может, тебя и не покалечит. Стар, а какова продолжительность долгожизни?

– На это нелегко ответить. Очень немногие из тех, кто прошел ее, умерли в постели. Если ты будешь жить такой деятельной жизнью, в какой я – судя по твоему темпераменту – уверена, то очень маловероятно, что ты умрешь от старости. Или от болезни.

– И я никогда не состарюсь? К этому надо привыкнуть.

– Да нет, можно и состариться. Хуже того, старость пропорционально удлиняется. Если не сопротивляться. Если это позволят окружающие. Тем не менее… Милый, сколько ты мне дашь по виду? Отвечай не сердцем твоим, а только глазами. По земным нормам. Не скрывай правды, я знаю ответ.

Смотреть на Стар всегда было одно удовольствие, но я постарался посмотреть на нее свежим взглядом, поискать признаки осени – в наружных уголках глаз, ладонях, крохотных изменениях на коже. Черт, даже складочки нет. Однако я знал, что у нее и внук есть.

– Стар, когда я увидел тебя впервые, то дал тебе восемнадцать. Ты повернулась другой стороной, и я немного накинул. Сейчас, глядя в упор и без всяких скидок – не больше двадцати пяти. И это только потому, что у тебя зрелые черты лица. Когда ты смеешься, больше двадцати тебе не дать; когда подлизываешься, или чем-то поражена, или восторгаешься вдруг щенком, или котенком, или еще чем, тебе где-то около двенадцати. Я имею в виду выше подбородка; ниже подбородка младше восемнадцати тебе не прикинуться.

– Да, и для восемнадцати изрядно полногрудой, – добавила она. – Двадцать пять земных лет – по земным стандартам роста – это именно та цель, в которую я метила. Возраст, когда женщина перестает расти и начинает стареть. Оскар, при долгожизни видимый возраст – дело вкуса. Возьми моего дядю Джозефа – того, который иногда зовет себя «Граф Калиостро». Он остановился на тридцати пяти, потому что, как он говорит, все, кто помоложе, мальчишки. Руфо предпочитает выглядеть старше. Он говорит, что это приносит ему почтительное обращение, удерживает его от ссор с молодыми людьми – и одновременно позволяет ему подсунуть сюрприз мужику помоложе, если один из них все же нарвется на стычку, ибо, как ты знаешь, почтенный возраст Руфо проявляется в основном выше подбородка.

– Или сюрприз, который он может преподнести женщинам помоложе, – предположил я.

– С Руфо ни в чем нельзя быть уверенным. Любимый мой, я еще не кончила свой рассказ. Частично это умение научить тело излечивать самое себя. Вот здешние твои уроки языка – не было ни одного из них, чтобы гипнотерапевт не ловил случая дать твоему телу урок через спящий твой мозг, после собственно урока языка. Часть видимого возраста – это косметическая терапия (Руфо не обязательно быть лысым), но большая часть контролируется мозгом. Когда ты решишь, какой возраст тебе подходит, его можно начать отпечатывать.

– Я об этом подумаю. Не хочется мне выглядеть намного старше тебя.

Стар была восхищена.

– Спасибо, дорогой! Ты видишь, какой я была эгоисткой.

– Как это? Я что-то не заметил. Она положила свою руку на мою.

– Мне не хотелось, чтобы ты состарился и умер! Пока я остаюсь молодой.

Я захлопал на нее глазами.

– Слушайте, миледи, ну и эгоистично же это с вашей стороны, верно? Но ведь ты могла покрыть меня лаком и хранить в спальне, как твоя тетушка.

Она сделала гримаску.

– Противный. Она их не лакировала.

– Стар, я что-то не видал здесь ни одного их этих трупов-сувениров.

Она удивилась.

– Да ведь это на той планете, где я родилась. В этой же Вселенной, но у другой звезды. Разве я тебе не говорила?

– Стар, милая моя, ты, как правило, ничего не говоришь.

– Прости меня. Оскар, мне не хочется ошарашивать тебя сюрпризами. Спрашивай меня. Нынче ночью. Все что хочешь.

Я прикинул в уме. Интересно мне было насчет одной вещи, точнее отсутствия кое-чего. Но может, у женщин ее расового типа другой ритм? Но меня останавливал тот факт, что я женат на бабушке. Да и сколько ей лет?

– Стар, ты не беременна?

– Да что ты, нет, дорогой. Ой! Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы у нас были дети?

Я заспотыкался, пытаясь объяснить, что не уверен в том, что это возможно. Вдруг она и была беременна. Стар забеспокоилась.

– Я, наверное, снова тебя огорчу. Лучше мне рассказать все сразу. Оскар, я была воспитана для жизни в роскоши не больше, чем ты. Приятное детство, семья моя жила на ранчо. Я рано вышла замуж и была простым учителем математики, увлекаясь на досуге предположительной и вариантной геометриями. Я хочу сказать, магией. Трое детей. Мы неплохо ладили с мужем… пока меня не выбрали. Я была не отобрана, а просто названа для обследования и возможной подготовки. Он знал, когда женился на мне, что я кандидат по наследству – но ведь таких многие миллионы. Это казалось неважным. Он хотел, чтобы я отказалась. Я чуть так и не сделала. Но когда я дала согласие, он… в общем, он «выкинул мои башмаки». Там у нас это делается официально. Он поместил объявление в газете, что я больше ему не жена.

– Ах, вот как? Ты не против, если я разыщу его и переломаю ему руки?

– Лапушка ты моя! Это было много лет назад и очень далеко отсюда; он давно уже мертв. Это не имеет никакого значения.

– Ну, как бы то ни было, он мертв. А твои трое детей – один из них отец Руфо? Или мать?

– О, нет! Это было потом.

– Ну так?

Стар сделала глубокий вдох.

– Оскар, у меня около пятидесяти детей.

Это стало последней каплей. Слишком много потрясений, и это, видно, отразилось на моем лице, ибо лицо Стар выразило глубокую озабоченность. Она заторопилась с объяснением.

Когда ее выбрали в наследники, то произвели в ней кое-какие изменения, хирургические, биохимические и эндокринные. Ничего серьезного вроде удаления яичников не делали, и цели другие, да и методы потоньше, чем наши. Однако в результате около двухсот крошечных частиц Стар – яйцеклеток в живущем и латентном состоянии – были помещены на хранение при почти абсолютном нуле.

Около пятидесяти было приведено в действие, в основном императорами давно уже мертвыми, но «живущими» в хранимом своем семени – генетические рисковые ставки на получение одного или больше будущих императоров. Стар их не вынашивала; время наследника слишком драгоценно. Большинство из них она никогда не видела; отец Руфо был исключением. Она не говорила, но мне кажется. Стар нравилось, когда рядом ребенок, чтобы ласкать и играть с ним, пока трудные первые годы ее правления и Поход за Яйцом не отобрали у нее все свободное время.

У изменений этих была двойная цель: получить от одной матери несколько сот детей звездной магии и высвободить мать. С помощью каких-то ухищрений эндокринного контроля Стар оставалась нетронутой ритмом Евы, но во всех отношениях молодой – ни таблеток, ни гормонных инъекций: это было навсегда. Она была просто здоровой женщиной, у которой не бывало «плохих дней». Сделано это было не для ее удобства, а для гарантии, что ее суждения в качестве Великого Судьи не окажутся подорванными ее гландами.

– Это только разумно, – серьезно сказала она. – Я помню, что бывали дни, когда я без всякой причины могла голову оторвать самому близкому человеку, а потом удариться в рев. Во время такой бури невозможно рассуждать хладнокровно.

– Э-э-э, а это повлияло на твои склонности? Я имею в виду твое желание к…

Она от души рассмеялась.

– А как ТЫ считаешь? Она серьезно добавила:

– ЕДИНСТВЕННЫМ, что серьезно влияет на мое либидо – я имею в виду, ухудшает его, – является… (является? Крайне странная структура у английского является-являются эти разнесчастные отпечатки. Иной раз выше, иной ниже – да ты помнишь некую даму, чьего имени мы поминать не будем, которая так людоедски повлияла на меня, что я не осмеливалась близко подойти к тебе, пока не изгнала из себя черную ее душу! Светская отпечатка влияет также и на мои суждения, поэтому я никогда не слушаю дел до тех пор, пока не переварю самую последнюю. Ох, и рада же я буду, когда они кончатся!

– Я тоже.

– Не так, как Я. Но, не считая этого, милый, я не слишком сильно меняюсь как женщина, и ты это знаешь. Простая моя, обычная неприличная натура, которая кушает маленьких мальчиков за завтраком и сманивает их перепрыгивать через сабли.

– Сколько сабель?

Она пристально на меня посмотрела.

– С тех пор, как первый муж выкинул меня из дому, я не вступала в брак, пока не вышла замуж за ВАС, мистер Гордон. Если вы имели в виду нечто иное, то мне думается, что вы не вправе точить на меня зуб из-за того, что происходило еще до вашего рождения. Если вам нужны подробности происходившего за отчетный период, я готова удовлетворить ваше любопытство. Ваше, я бы сказала, нездоровое любопытство.

– Тебе охота похвастаться. Я не стану потакать этому, девчонка.

– Мне НЕохота хвастаться. Мало о чем я могу похвастать. Кризис Яйца практически не оставил мне времени побыть женщиной, черт его побери! Пока не явился Оскар-Петух. Благодарю вас, сэр.

– И не забывайте разговаривать вежливо.

– Да, сэр Петушок! Но ты завел нас далеко от наших баранов, дорогой. Если тебе нужны дети – ДА, милый. Осталось еще около двухсот тридцати яйцеклеток, и принадлежат они МНЕ. Не будущему. Не дражайшим людям, да будут благословенны жадные их сердчишки. Не тем играющим в богов манипуляторам наследственности. МНЕ! Это все, чем я владею. Все остальное – это ех officio [84]. Но эти – МОИ… и если они нужны тебе, то они и твои, мой единственный.

Мне бы надо сказать: «ДА!» – и поцеловать ее. А что я сказал?

– Ээ, давай не будем торопиться. Лицо ее вытянулось.

– Как будет милорду Герою-мужу угодно.

– Слушай, кончай со своей невианской формалистикой. Я хотел сказать, в общем, к этому надо привыкнуть. Шприцы и прочее, короче, возня со специалистами. И я хоть понимаю, что у тебя нет времени самой выносить ребенка…

Я пытался пролепетать, что с тех самых пор, как меня просветили насчет Аиста, я принимал за данное обычную организацию, а искусственное осеменение даже корове устраивать не очень-то красиво, и что это дело с субподрядчиками с обеих сторон приводило мне на память прорези в продукции «Хорн и Хардарт» или выписанный по почте костюм. Но пройдет какое-то время, и я приспособлюсь. Точно так же, как она приспособилась к чертовым своим отпечаткам…

Она сжала мне руки.

– Милый, да тебе же не нужно!

– Чего не нужно?

– Возиться со специалистами. И выносить твоего ребенка я НАЙДУ время. Если тебе не противно смотреть, как будет распухать и раздаваться мое тело – да, да, это так, я помню – тогда я с радостью пойду на это. Все, в том что касается тебя, будет, как у прочих люди. Никаких шприцов. Никаких специалистов. Ничего, что бы могло задеть твою гордость. Нет, надо мной придется поработать. Но я привыкла к обращению с собой, как с коровой-рекордисткой; для меня это все равно, что промыть шампунем волосы.

– Стар, ты готова пережить девять месяцев сплошных неудобств – и возможно умереть при родах, – чтобы избавить меня от минутного недовольства?

– Я не умру. Трое детей, ты помнишь? Они появились нормально, без хлопот.

– Но ведь, как ты сама сказала, это было «много лет назад».

– Неважно.

– Э-э, сколько лет? («Сколько лет тебе, жена моя?» – вопрос, который я все еще не осмеливался задать.) У нее, вроде, упало настроение.

– Разве это имеет значение, Оскар?

– Ммм, да, пожалуй, нет. Ты соображаешь в медицине куда больше моего…

Она медленно сказала:

– Ты ведь спросил, сколько мне лет, так?

Я ничего не сказал. Она немного подождала, затем продолжила:

– Одна из старых пословиц твоего мира гласит, что женщине столько лет, насколько она себя чувствует. А я чувствую себя молодо, и я действительно молода, и жизнь мне нравится, и я могу выносить ребенка – и даже не одного – в своем собственном животе. Но я знаю – ох, как знаю! – что беспокоишься ты не только из-за того, что я слишком богата и занимаю не стишком легкое для мужа положение. Да, эту сторону я знаю прекрасно; из-за этого меня отверг мой первый муж. Но он-то был моих лет. Самым грубым и несправедливым из всего, что я сказала, было то, что я знала, что мой возраст может иметь для тебя большое значение. И все же я молчала. Вот почему так разгневан был Руфо. После того, как ты уснул той ночью в пещере Леса Драконов, он мне так и сказал разящими словами. Он сказал, что знает, что я не упускаю случая увлечь молоденького парнишку, но никогда не думал, что я опущусь до таго, что склоню одного из них на брак, сначала не сказав ему всего. Он никогда не был особо высокого мнения о своей бабке, как он сказал, но на этот раз…

– Замолчи, Стар!

– Да, милорд.

– Это не значит ровным счетом ни черта! – Я так твердо это сказал, что сам в это поверил, и верю сейчас.

– Руфо неизвестно, о чем думаю я. Ты моложе, чем завтрашний рассвет, – и такой ты будешь всегда. Больше я ничего слушать не желаю!

– Хороша, милорд.

– Это ты тоже брось. Говори просто: «О'кей, Оскар».

– Да, Оскар, О'кей.

– Так-то лучше, если не хочешь нарваться на еще одну порку. А то я слишком устал. – Я сменил тему. – Насчет этого второго вопроса… Если под рукой есть другие способы, то не вижу причины растягивать твой милый животик. Я неотесанная деревенщина, вот и все; не привычен я ко столичному обхождению. Когда ты предлагала сделать все самой, ты хотела сказать, что тебя снова могут сделать такой, какой ты была?

– Нет, я просто стала бы как матерью по наследству, так и матерью-кормилицей. – Она улыбнулась, и я понял, что делаю успехи. – Но экономя при этом кругленькую сумму тех денег, которые ты не хочешь тратить. Те крепкие, здоровые женщины, которые вынашивают чужих детей, берут недешево. Четверо детей – и они могут уйти на покой, десяток делает их состоятельными.

– Да уж я думаю, они должны брать прилично! Стар, я не против траты денег. Я готов согласиться, если ты так считаешь, что заработал больше, чем трачу, своим трудом в качестве героя-профессионала. Эта работа тоже не из сладких.

– Ты свое заслужил.

– А при этом столичном способе рожать детей… Выбирать можно? Мальчика или девочку?

– Конечно. Мужские сперматозоиды движутся быстрее, их можно отсортировать. Вот почему Мудрейшества обычно бывают мужчинами – я была внеплановой избранницей. У тебя будет сын, Оскар.

– Могу и девочку выбрать. Слабость у меня к маленьким девочкам.

– Хоть мальчика, хоть девочку – или обоих сразу. Или столько, сколько нужно.

– Дай мне подготовиться, Стар. Вопросов тьма – а я думаю не так здорово, как ты.

– Ну да!

– Если ты думаешь не лучше меня, значит, клиентов безбожно обжуливают. Ммм, а мужское семя тоже можно отправить на хранение так же легко, как и яйцеклетки?

– Намного легче.

– Вот и весь ответ, который нам сейчас нужен. Я не слишком щепетилен насчет шприцов; в свое время я выстоял достаточно армейских очередей. Я схожу в клинику или там куда нужно, потом мы сможем не спеша все решить. А когда решим, – я пожал плечами, – отправим открытку и – ЩЁЛК! – мы уже родители. Или нечто вроде. Отсюда – делом пусть занимаются специалисты и те крепкие бабенки.

– Слушаюсь, мило… О'кей, милый!

Куда лучше. Выражение лица почти как у девчонки. В точности, как у шестнадцатилетки: новое вечернее платье и восхитительное, бросающее в дрожь смущение от мужских взглядов.

– Стар, ты вот сказала, что самым важным часто бывает не второй, а даже двадцать второй раз.

– Да.

– Я знаю, что со мной не так. Могу тебе рассказать, и, может, Ее Мудрейшество подскажет ответ. Она на секунду закрыла глаза.

– Если ты сможешь открыться мне, мой ласковый, Её Мудрейшество найдет решение, даже если мне придется вдребезги разнести все вокруг и собрать снова, но уже по-другому. Отсюда и до следующей галактики, или я уйду с работы Мудрейшества!

– Вот это уже больше похоже на мою Счастливую Звезду. Ну так вот, дело не в том, что я гиголо. Во ветром случае, на кофе с пирожным я себе заработал; Пожиратель Душ и в самом деле чуть не сожрал мою душу, форму ее он определил в точности – он… оно – оно знало такое, что я давно забыл. Мне туго пришлось, и плата должна быть высока. Дело не в твоем возрасте, милая. Кого волнует, сколько лет Елене Троянской? Возраст, нужный тебе, навеки с тобой – разве может мужчина быть участливее меня? Я не испытываю зависти к твоему положению – мне его и с шоколадным кремом не надо. Не ревную я и к бывшим в твоей жизни мужчинам – счастливчики! Или даже к теперешним, покуда я не начну спотыкаться об них, пробираясь в ванную.

– В моей жизни нет теперь других мужчин, милорд муж.

– У меня не было оснований так думать. Однако всегда наступает следующая неделя, и даже у тебя, любимая, об ЭТОМ не может появиться Видения. Ты научила меня, что брак не является разновидностью смерти. Да и ты, вертушка, явно не покойница.

– Ну, может, не Видение, – созналась она. – Но чувство есть.

– Я бы на него не полагался. Я читал «Доклад Кинси».

– Что за доклад?

– Он опроверг русалочью гипотезу. О замужних женщинах. Забудем это. Гипотетический вопрос: если бы на Центре появился Джоко, сохранилось бы у тебя это чувство? Нам следовало бы пригласить его остановиться у нас.

– Доралец никогда не покинет Невии.

– Нечего винить его, Невия прекрасна. Я сказал: «Если, если появится», ты предложишь ему «крышу, стол и постель»?

– Это, – твердо сказала она, – решать ВАМ, милорд.

– Скажем по-другому: «Хочешь ли ты, чтобы я унизил Джоко, не отплатив ему за гостеприимство? Старого, благородного Джоко, который оставил нас в живых, хотя мог вполне убить? Чей дар – стрелы и все прочее, включая новую санитарную сумку – поддерживал нашу жизнь и позволил нам отвоевать Яйцо?

– По невианским обычаям вопрос крыши, стола и постели, – не отступала она, – решает МУЖ, милорд муж.

– Мы же не в Невии, и здесь у жены есть свое мнение. Она озорно ухмыльнулась.

– А в это твое «если» входит Мьюри? Или Летва? Они его любимицы, без них он ни за что не станет путешествовать. И как насчет этой маленькой – как ее там? – нимфочки?

– Сдаюсь. Я просто пытался доказать, что прыжок через саблю не превращает бойкую девчонку в монашку.

– Я сознаю это, Герой мой, – ровным голосом сказала она. – Все, что я могу сказать, – это то, что я намерена, чтобы эта девчонка никогда не доставляла своему Герою беспокойства ни на минуту, а мои намерения обычно осуществляются. Я ведь выбрана «Ее Мудростью» не за красивые глаза.

– Вполне справедливо. Я никогда и не думал, что ты явишься причиной беспокойства такого сорта. Я хотел только показать, что загадка эта может оказаться не такой уж трудной. Черт возьми, мы отошли от темы. Главная моя забота вот в чем. Я ни на что не пригоден. Я никчемен.

– Что ты, миленький! Для меня ты вполне хорош.

– Но не для себя. Стар, я хоть и не гиголо, но не могу я быть комнатной собачкой. Даже твоей. Вот смотри, у тебя работа есть. Она дает тебе занятие, она важна. А я? Мне нечего делать, абсолютно нечего! – нечего, кроме разве изобретения плохих украшений. Ты знаешь, что я такое? Герой по профессии, так ты мне сказала; ты завербовала меня. А сейчас я в отставке! Тебе известно во всех Двадцати Вселенных что-нибудь бесполезнее Героя в отставке?

Она назвала парочку. Я сказал:

– Ты тянешь время. Они, во всяком случае, нарушают однообразие мужской груди. Я серьезно, Стар. Именно эта причина делает жизнь со мной невыносимой. Я прошу тебя, милая, обрати на нее весь ум, привлеки всех своих призрачных помощников. Подойди к ней, как к любой проблеме Империи. Забудь, что я твой муж. Продумай полностью мое положение, взвесь все, что ты знаешь обо мне, и скажи, что стоящего я могу сделать со своими руками, головой и жизнью. При том, каков я есть.

Несколько долгих минут она не шевелилась; на лице – профессиональная отрешенность, которую я наблюдал в те часы, когда следил за ее работой.

– Ты прав, – наконец сказала она. – На этой планете тебе не с чем померяться силами.

– Так что же мне делать? Безжизненным голосом она сказала:

– Ты должен уйти.

– Что?

– Муж мой, неужели ты думаешь, что мне легко это выговорить? Ты думаешь, что мне нравится большинство решений, которые я обязана принимать? Но ты просил меня подумать над этим по-деловому. Я подчинилась. Ответ таков: тебе нужно покинуть эту планету… и меня.

– Стало быть, мои башмаки все равно вылетают отсюда?

– Не терзай себя, милорд. Другого ответа нет. Я могу уклониться и прибегать к женским уловкам только в личной своей жизни; я не могу не думать, если соглашаюсь на это в качестве «Ее Мудрости». Ты должен покинуть меня. Но твои башмаки не вылетят отсюда. Нет, нет, нет! Да, ты уедешь, потому что иначе нельзя Не потому, что этого хочу я. – Ее лицо не изменило выражения, но слезы полились вновь. – Нельзя проехать верхом на кошке… поторопить улитку… или научить змею летать. Или сделать пуделя из Героя. Я знала об этом, но отказывалась это признавать. Ты будешь делать то, что должен… А башмаки твои всегда будут стоять у моей постели. Я тебя никуда не отсылаю! – Она сморгнула слезы. – Не хочу солгать тебе, даже молчанием. Не стану утверждать, что здесь не появится никаких других башмаков… если тебя не будет очень долго. Я была одинока. Слов нет, чтобы выразить, до какого одиночества доводит эта работа. Когда ты уйдешь… мне будет еще более одиноко, чем всегда. Но когда ты вернешься, башмаки свои ты найдешь здесь.

– Когда я вернусь? Это у тебя Видение?

– Нет, милорд Герой. У меня только чувство… что если вы будете живы… то вернетесь. Возможно, не однажды. Но герои не умирают в постели. Даже такие, как вы.

Она зажмурилась. Слезы высохли, и голос ее стал ровным.

– А теперь, милорд муж, если вам угодно, то не пора ли нам притушить свет и отдохнуть?

Мы так и сделали, и она положила мне голову на плечо и не стала плакать. Но мы не спали. После полной боли паузы я сказал:

– Стар, ты слышишь то, что слышу я? Она подняла голову.

– Я ничего не слышу.

– Город. Тебе не слышно его?. Люди. Машины. Даже мыслей так густо, что это чувствуется костями. Только ухом не слышно.

– Да, эти звуки я знаю.

– Стар, тебе здесь НРАВИТСЯ?

– Нет. От меня никогда не требовалось, чтобы мне здесь нравилось.

– Слушай, черт побери! Ты сказала, что я обязан уехать. ДАВАЙ СО МНОЙ!

– О, Оскар!

– Что тебя с ними связывает? Разве мало того, что Яйцо возвращено? Пусть они выберут новую жертву. Давай опять вместе пойдем по Дороге Славы! Где-нибудь да должна же быть работа по моей специальности.

– Дело для героев всегда найдется.

– Значит, так, мы организуем с тобой компанию. Геройство – неплохая работенка. Питаешься нерегулярно и оплата непостоянная – зато скучать не приходится. Напишем объявления: «Гордон и Гордон, Героизм за Умеренную Цену. Выполняются любые заказы. Истребление драконов согласно контракту, точность гарантирована; в противном случае оплата не взимается. По иным видам работы договорные соглашения. Странствия, спасение дев, отыскивание золотых рун круглосуточно!»

Я пытался пошутить над ней, но со Стар не пошутишь. Она ответила серьезно, честь по чести:

– Оскар, если уходить в отставку, то сначала мне необходимо подготовить наследника. Это верно, никто мне не может приказывать, но на мне лежит долг подготовить себе замену.

– И сколько на это потребуется?

– Немного. Лет тридцать примерно.

– ТРИДЦАТЬ ЛЕТ!

– Я, наверное, смогла бы сбавить срок до двадцати пяти. Я вздохнул.

– Стар, ты знаешь, сколько мне лет?

– Да. Нет еще и двадцати пяти. Но старше ты не станешь!

– Да ведь сейчас-то мне все еще двадцать пять. Больше-то я никогда еще и не жил. Прожить двадцать пять лет в качестве домашнего пуделя, и я уже не буду героем, да и ничем другим. У меня последний умишко пропадет.

Она подумала над этим.

– Да. Верно.

Она повернулась на другой бок, мы легли ложечкой и стали делать вид, что спим.

Спустя какое-то время я почувствовал, как вздрагивают ее плечи, и понял, что она рыдает.

– Стар?

Она не повернула головы. Я услышал лишь прерывистый голос:

– О, мой любимый, мой самый любимый! Если бы мне было хоть на СОТНЮ лет меньше!