Дорога пряности

8

Ночная прохлада загнала большинство людей в дома. Я скачу на лошади по мягко освещенным мощеным улицам, и компанию мне составляет лишь спутанный клубок мыслей. То, что теперь душа Кайна привязана к моему кинжалу, открыло мне его чувства – неизбежное следствие запретного ритуала, – и я должна была держаться от этого демона подальше, но вместо этого нырнула в ощущения с головой, несомненно разделяя с ним и свои собственные. Я притянула нас ближе.

Таинственные слова тетушки лишь подпитывают беспокойство. Ее загадки кружат в голове, умоляя их разгадать, а хрустальный фиал кажется тяжелой ношей. Тетушка рассталась бы с ним, только если посчитала бы, что он мне точно понадобится… что я могу заплутать. И мне странным образом кажется, будто я уже заблудилась.

Я добираюсь домой путем подлиннее в надежде, что тишина улиц поможет унять взвинченный разум. Калия словно явилась прямиком из грез. Внешне здесь не жалеют роскоши: золото, серебро, радуга драгоценных камней усыпают алебастровые статуи, богато украшенные арки, колонны. Камни мостовой идеально ровно обтесаны и уложены один к одному, здания, возведенные из твердого песчаника и мрамора, не тронуты временем. В переулках благоухает ладанными деревьями, в фонтанах течет чистейшая, доступная всем вода. Эти блага воплощены лишь потому, что Великий дух одарил нас мисрой. Блага, которые я до этого дня по-настоящему не ценила.

Я никогда прежде не растворялась в покое своего дома. И теперь, накануне отъезда из этого оазиса, я стараюсь наверстать упущенное. Проезжаю мимо школы, которую посещала в детстве, мимо книжной лавки, куда я водила Амиру, лечебницу, где Афиру вправляли вывихнутое после падения с Раада плечо; мимо прекрасного сада, где мы праздновали двенадцатый день рождения Амиры.

Поднимаюсь на холм, откуда открывается вид на усеянное огнями кладбище. Впервые за год оказываюсь к нему настолько близко. Я даже не пошла на похороны Афира, не сумела заставить себя взглянуть на стену, где высечено его имя, и признать, что его действительно больше нет. Я осталась дома, притворившись больной, но была рядом позже, когда баба закрыл дверь в его спальню. Прижавшись к стене коридора, с бьющимся у самого горла сердцем, я наблюдала, как медленно исчезают теплые ленты солнечного света, который окрашивал спальню брата разморенным, топленым желтым. Чувствовала, как весь коридор – и я вместе с ним – погружается в холодную тень. Я почти ждала, что Афир появится, остановит дверь ладонью, с ухмылкой пояснит, что все это лишь недоразумение. Что он был здесь все это время, просто разыграл очередную шутку. Но дверь захлопнулась, неотвратимо, словно это был склеп, и я осталась в темноте. Ее стук до сих пор звучит у меня в ушах, даже сейчас, бессонными ночами, или когда я на вылазке и Сахир окутан тишиной. Он меня преследует. И я все не могу заставить себя спуститься к погребальной стене, хотя, возможно, это уже не имеет значения. Если мне удастся вернуть Афира домой, мы пойдем туда вместе и сотрем его имя. И тогда все вновь станет как прежде. Дверь в его комнату распахнется, и теплый солнечный свет омоет коридор, дом и нас.

Ворота в наш большой каменный особняк не заперты. Я оставляю Бадр в конюшне и подхожу к двери, но далеко не сразу набираюсь смелости войти. Дома все как я и ожидала: в медной урне горят благовония, на столике мерцает фонарь, а родители пылко спорят. Когда я снимаю плащ и ботинки, громкие звуки во дворе стихают, и в дверях появляется мама.

– Ну наконец-то ты дома.

Из-за темных волос и глаз маму и тетушку часто принимают за близняшек. Зато по характеру они полные противоположности: там, где тетушка витает в мыслях, мама твердо стоит ногами на земле. Тетушка испытывает самые загадочные глубины мисры, а мама исследует и описывает, как волшебство изменило повседневную жизнь Сахира. И пусть я обычно нахожу их внешнее сходство отрадным, если не сказать забавным, сейчас оно выбивает меня из колеи. Мне вспоминается тетушкин фиал и загадочные слова, а мама ведет себя еще более странно, чем тетушка: она выходит на свет фонаря, и я понимаю, что она плакала.

– Мама, ты в порядке?

Она заключает меня в крепкие объятия. Все мое нутро сжимается еще больнее.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Пожалуйста, скажи мне.

– Я запрещаю, – хрипло произносит мама. – Никаких больше вылазок. Ты сделала уже достаточно, Имани.

Я знаю, что она имеет в виду Щиты, но не понимаю, что ее сейчас подстегнуло. Изначально и мама, и папа поддерживали мое решение, но после исчезновения Афира мама стала этому противиться. Я однажды подслушала, как она говорите тетушке, что потеря ребенка заставила ее переменить мнение и потерю еще одного она не переживет. Баба, с другой стороны, всегда меня поощряет. Мои подвиги как Грозы джиннов стали неотъемлемой частью его субботних утренних бесед у брадобрея и в кофейне, он рассказывает всем и вся обо мне, и благодаря славе нашего рода люди с великой радостью внемлют. Здесь мои родители совсем разные. Баба открыто признает «смерть» сына ошеломляющей трагедией, какой та и была. Мама же молчит на эту тему и плачет, лишь когда уверена, что все спят или что никто не видит. Баба вообще не плачет, но иногда я замечаю, как он глядит вдаль и, как мне кажется, вспоминает своего золотого мальчика, все то время, которое они проводили вместе, молились, охотились, трудились в саду, взращивали лошадей, курили шишу и обсуждали политику. Гадает, куда же подевался его сын и когда же все пошло наперекосяк. Он вот-вот узнает.

Шмыгая носом, мама тащит меня через дверь во внутренний двор. Наш дом возведен в сахирской традиции, в нем мало окон, выходящих на улицу. Вместо этого он будто бы сворачивается вокруг двора, своего сердца. Здесь, в беседке, мы принимаем гостей, здесь, из колодца у выложенного плиткой фонтана, мы набираем свежую воду, здесь мы завтракаем за большим столом среди каменных арок и цитрусовых деревьев, которые посадили, еще когда мать теты была маленькой.

За столом сидят двое. Тета, мамина мать, миниатюрная женщина, что смотрит на меня такими же теплыми, карими глазами, как у Афира. И баба – грудь колесом, смуглая кожа, совсем потемневшая от сахирского солнца, под которым он гоняет лошадей, и страшный шрам под глазом, который он получил от птицы сокольничего еще мальчиком, – само воплощение силы. Симсим, наш пес, дремлет калачиком у ног бабы, но приподнимает ухо, когда тот встает меня поприветствовать.

Приближаюсь, и сердце колотится в груди сильнее. Белки глаз отца пронизаны красным – он тоже плакал.

– Что происходит, баба? – спрашиваю я, хотя чутье уже заставляет меня оглядеть двор в поисках тени Амиры.

Замечаю ее у окна на втором этаже, сестра смотрит на меня сверху вниз, но на ее лице нет ни ухмылки, ни хмуро сведенных бровей. «Почему?» – хочу крикнуть ей я. Она с готовностью нарушила мой приказ сохранить все в тайне. Страшусь узнать, какие подробности она раскрыла нашим родителям… упомянула ли Кайна.

– Я должен услышать все из твоих уст. – Баба поднимает густые брови домиком, светло-карие глаза ищут ответ в моих. – Королевство за Песками… и Афир… это правда?

Двор неподвижен, словно картина. Мама стоит у фонтана, в морщинистых пальцах теты замерли четки. Я смотрю на бабу, и все во мне резко сжимается. Я бросаюсь вперед, падаю в его распростертые объятия.

– Да, баба, все правда.

Мама прячет лицо в ладонях, подернутые дымкой глаза теты устремляются к звездам, и она возносит им безмолвную благодарную молитву. К моему удивлению, баба громко и победоносно смеется, прижимая меня к своей широкой груди.

– Мой могучий мальчик жив! И моя храбрая дочь нам его вернет!

Он целует меня в лоб, но радостному мгновению суждено тут же оборваться.

– Ничего подобного Имани не сделает. – Мама берет со стола кувшин с водой и мятой, наполняет стакан и сует его мне в руки. – Эти проклятые земли не отнимут у меня еще одного ребенка.

Я стою между родителями, крошечными глотками потягиваю воду, хотя в горле совсем пересохло. Просто вбила себе в голову глупость, мол, если буду слишком занята стаканом, они не смогут втянуть меня в свой спор.

– Захра, прошу тебя, – говорит баба, шагая за ней, когда она принимается накрывать на стол. – Кто же еще, как не Имани?

– Кто угодно. Имани – дитя…

– Она Щит.

Мама грохает о стол тарелкой, сотрясая его и чуть не опрокидывая кувшин.

– Да, и мне уже само по себе невыносимо, что она рискует жизнью и сражается на бесконечной войне, пока остальные бездельничают, вместо того чтобы выяснить, почему чудовища все прибывают, почему воды иссякают! Она не вступит в очередную бессмысленную войну. Я позабочусь, чтобы моя безответственная сестра и этот болван, зовущий себя великим заимом, отправили лучших Клинков спасать нашего сына из передряги, в которую они же его и втянули.

– Полно тебе, – умоляет баба, сжимая пальцы щепотью. – То, что пошлют незнакомца, а не сестру Атира, позор. Что скажут люди?

– Ничего люди не скажут. Все должны сохранить в тайне, это самое малое, что Совет может для нас сделать. Как Азиза посмела украсть моего мальчика, подвергнуть его такой опасности без моего согласия?!

– Уймись, моя девочка, уймись, – успокаивает ее тета.

Все тщетно. Я еще никогда не видела маму в подобной ярости. Удивительно, как у нее до сих пор не повалил из ушей дым.

– Нет, не уймусь. Азиза должна объясниться. И упаси их в этом Совете Великий дух, если хоть одному хватит наглости усомниться, почему Афир повел себя как любой другой молодой, сбитый с толку человек.

Я бросаю мрачный взгляд на Амиру, которая все маячит у окна второго этажа. Если б только она подождала, пока я вернусь домой и все объясню, этой ссоры можно было избежать, и родители не говорили бы так, будто Афир совершенно точно жив. Я снова поворачиваюсь к ним.

– Нет нужды спорить. Совет уже решил. Утром я выступаю с отрядом.

– Нет! – Мама хватает меня за руки. – Не пойми неправильно, девочка моя, прошу тебя. Я благодарна милостивым духам, что мой прекрасный Афир жив, но это не твоя обязанность, как и не обязанность Афира выведывать, что там у чужаков, чтобы удовлетворить любопытство Совета – и моей сестры. Если у них с этим проблемы, я дойду до самого святилища на рассвете и прикажу этому самодовольному болвану Байеку назначить кого-то другого.

– Мама, проблема не в этом. – Я покачиваюсь с носка на пятку. – Я сама хочу туда отправиться.

– А я хочу, чтобы ты осталась здесь. Там опасно, Имани. Те земли не просто так зовутся проклятыми. Прошу тебя! Посмотри, что случилось с твоим братом.

И ни с того ни с сего мне кажется, будто я вся ужасно спуталась изнутри, словно позабытая, заброшенная в нижний ящик пряжа. Если я завтра уйду, это сокрушит маму, но именно я должна вернуть Афира домой. Я слишком много раз от него отворачивалась и должна загладить вину.

– Прости меня, – слабым голосом произношу я. – Но я должна быть первой, кого увидит Афир. Это станет для него великой отрадой, и для меня тоже. Пожалуйста, мама, отпусти.

По ее щекам стекают слезы, которые я хочу и не могу стереть.

– Тогда знай, – шепчет мама, – если что-нибудь случится с тобой или с ним, я никогда не оправлюсь. Никогда.

Она торопливо пересекает двор и скрывается в кухне, забирая с собой мое разбитое сердце. Я делаю шаг следом, но меня останавливает баба.

– Дай мне с ней поговорить, Имани. Ты поступаешь благородно по отношению к семье и роду. Иди-ка позови сестру к ужину, а? – Он бросает взгляд на второй этаж. – С ней я потолкую позже.

– Да, баба.

Пока я волочусь вверх по лестнице, отец входит в кухню и закрывает за собой дверь. Та не помогает заглушить мамины хриплые крики, и я упорно слышу, как тета вновь бормочет молитвы над четками. Остаток ступенек я пробегаю. Пусть среди Щитов бывает опасно и одиноко, но там я, по крайней мере, не чувствую себя куском каната, который перетягивают двое, кого я люблю больше всех на свете.

Второй этаж пуст, комната Амиры закрыта, как и комната Афира в конце коридора. Не снисхожу до того, чтобы постучать. Просто распахиваю дверь так, что она ударяется о стену. Комната сестры, пожалуй, самая роскошная во всем доме. Вполне уместно, сердито думаю я, если вспомнить, как эгоистично себя ведет Амира. Кровать с балдахином, инкрустированная кристаллами, стоит у похожим образом украшенного стола, заставленного – вот-вот надломится – дорогими книгами, которые сестра за год ни разу не открыла. Рядом стоит кремовый платяной шкаф, трещащий по швам, битком набитый прекрасными вещами – их Амира тоже не надевала уже год, затем книжная полка, столь же нагруженная. К стене прислонено зеркало, запачканное краской для лица, жемчужная оправа покрыта пылью.

Сестра сидит на подоконнике, подтянув ноги к груди, за кружевной занавеской, что развевается, колышется на ночном ветру. По сравнению со светлой комнатой Амира в черном платье выглядит до боли безрадостной.

Я захлопываю за собой дверь.

– Могла бы и подождать.

Сестра пожимает плечами, глядя не на меня, а на фиговые деревья внизу.

– Да чтоб тебя, Амира, ты ослушалась приказа, лишь бы мне досадить. – Я подтягиваю к окну стул, плюхаюсь на него. – Когда ты уже завяжешь с этой своей строптивостью? Ты на себя не похожа…

– Не похожа? – Сестра смеется, прислонившись головой к оконному стеклу. – Как будто ты знаешь, на что я похожа.

Я могла бы ругаться и спорить до самого рассвета, но кому от этого легче? Путешествие в Алькибу займет долгие недели, если не месяцы… месяцы, на протяжении которых Амира будет доставлять родителям неприятности. Нет, нужно попробовать иную тактику.

– Я знаю, что ты моя сестра. Ты любишь легенды, одежду, красить лицо, ходить в школу…

– Ничего из этого я не люблю! – огрызается Амира.

Я вздыхаю, съезжаю на стуле пониже.

– Тогда что же?

– А есть разница? Не нужно притворяться, что тебе есть до меня дело, все равно ты уйдешь. – Отвернувшись, она упирается коленями в окно.

– С чего ты это взяла?! – восклицаю я. – Я всегда о тебе заботилась. И меня волнует, что ты расстраиваешь наших родителей и ломаешь собственную жизнь.

– О, ломаю. Конечно. Будто кое-кто из нашей семьи не может с легкостью потянуть за ниточки, чтобы все исправить. Что бы я ни творила, последствий не будет.

Я приоткрываю губы. Несомненно, сестра говорит эти возмутительные слова лишь для того, чтобы я вспыхнула в ответ. Несомненно, она не считает так на самом деле.

– Послушай, Амира. Я понимаю, что после смерти Афира ты устраиваешь сцены, но есть шанс, что он жив, и если это правда, я верну его домой. – Я придвигаюсь со стулом ближе. – Тебе больше не нужно бороться против всего мира. Скоро все вернется на круги своя, и тогда ты пожалеешь, что не сможешь жить по-прежнему.

Амира снова смеется, едва слышно и горько:

– Ты беспокоишь меня, Имани. Как такой выдающийся человек может быть столь наивен? Жизнь не кусок стали, который ты подчиняешь своей воле. Все меняется. Люди меняются. Прими это, или в один прекрасный день, обещаю, тебя что-то ужасно расстроит, и ты не будешь знать, как с этим справиться.

Я опускаю смущенный взгляд к ковру. Мое тело неподвижно, а внутри все переворачивается. Я словно стала вместилищем для реки, которая бурлит, пытаясь сбросить меня со стула.

– Может, я думаю или действую не так, как ты, но это не значит, что во мне нет ничего ценного. – Амира вновь поворачивается ко мне и свешивает босые ноги с подоконника. – Я отправлюсь с тобой.

Духи свидетели, я добилась бы большего от кирпичной стены. Сдвигаю стул и поднимаюсь.

– Ты вообще слушаешь, что я говорю, или только ждешь паузы, чтобы открыть рот?

– Себя описала?

Стискиваю кулаки:

– Мы это уже проходили, Амира. Нет – и точка. Слишком опасно.

– Тогда сбегу следом за отрядом, – настаивает сестра. – Афир и мой брат, я имею право с ним увидеться.

Меня охватывает ярость, заставляет шагнуть к подоконнику, на котором примостилась Амира.

– Нет, твой долг – повиноваться старшим. Чти свой долг, и тогда заслужишь права.

Сестра начинает часто, лихорадочно дышать, она тянет ко мне ладони:

– Имани, пожалуйста. Вдруг я там тебе пригожусь!

Я отталкиваю ее руки:

– Не пригодишься! Твое присутствие там лишь подвергнет меня опасности, и твой побег лишь ранит маму.

Амира смахивает слезу и снова пожимает плечами.

– Хуже, чем из-за твоего отъезда, уже не будет. Мама и баба заботятся только о тебе да об Афире. Вы-то идеальны, в отличие от меня. – Ее голос срывается, сама она поникает, вот-вот соскользнет с подоконника.

У меня сжимается сердце, и я спешу заключить сестру в объятия.

– Эй, эй, мама и баба тебя любят, и я тоже. Иначе нам было бы все равно, ходишь ты в школу или торгуешь луком на обочине. Прошу, Амира, дай слово, что не последуешь за мной и сделаешь все возможное, чтобы помочь семье здесь. Ради меня.

– Я не последую за тобой, – бормочет сестра после долгой паузы. – Я останусь здесь и буду ходить в школу.

Она сдалась – какое это безмерное облегчение, но я стараюсь не подать виду, что слишком уж довольна.

– Спасибо. Пойдем, ужин уже готов.

В кои-то веки Амира не спорит. Мы присоединяемся к семье за столом внизу, но, несмотря на хорошие новости и попытки бабы завязать беседу, настроение у всех подавленное. Мама не поднимает покрасневших глаз, не глядит на меня, даже когда накладывает мне в миску бамию[3]. Я не чувствую вкуса обычно восхитительного блюда и почти не замечаю, как проходит время.

Позже я поднимаюсь к себе в комнату, ложусь в холодную постель. И пусть я закрываю глаза, сон упрямо не идет. Лишь мысли, они непрерывно, неумолимо вертятся вокруг того, что хотят исследовать. Афир где-то там. Странный мальчик в странном, чужом мире, лев без своей стаи. Интересно, что он видел, какие образы его преследуют по ночам, спит ли он вообще, или у него нет выбора, кроме как бдеть в ночные часы, как это делаю я. Но больше всего мне интересно, успею ли я добраться до него вовремя, или спасать нас уже поздно.

– Афир, – шепчу я в темноту. – Держись.