В деревне. Часть 4. Временное пристанище

Разлепив веки, первое время не мог понять, где я: какое-то полутёмное помещение, света в котором едва хватает, чтобы разобрать отдельно стоящие предметы. Над головой угадывается белёный потолок. За окном – серая хмарь, да ветер свистит и завывает на разные голоса. В комнате конкретный такой колотун, заставивший лишний раз порадоваться тому, что не стал раздеваться перед сном. Печка-то не топлена. И надо вставать, иначе даже одетым околею.

Но оказалось, что “надо” и “вставать” – два совершенно разных понятия: тело категорически отказывалось менять положение "лёжа" на какое-либо другое.

Пришлось долго приводить мышцы в тонус и со скрипом подниматься на ноги. Зато почувствовал, что хоть немного, но отдохнул. На самом деле этому тельцу забуриться бы в санаторий минимум на пару-тройку месяцев, да чуток жирка поднабрать. А то гремлю тут костями не хуже Кощеюшки.

Ну а если ещё учесть использование режима “Берсерк”, во время которого организм с удесятерённой скоростью жрёт сам себя как ненормальный – то отдыхать потребуется минимум полгода. И ещё не факт, что при этом до конца восстановлюсь.

Радовало то, что, по крайней мере, сейчас тело болело уже не всё сплошняком. Обнаружились даже места, где боль присутствовала в довольно ослабленной форме.

Поднявшись, наконец, с кровати, кое-как доковылял к окну и понял: буран в самом разгаре. Сколько будет длиться сие непотребство – одному Богу ведомо. Может, всего несколько часов. А может и несколько дней. Я даже не в курсе того, сколько времени продрых. Утро или вечер – определить практически невозможно: часов-то нет, а на улице – сплошная завывающая серая хмарь. В такую погоду вряд ли кто вздумает посетить эту несчастную деревеньку: видимость почти нулевая, снега намело – жуть. И ещё метёт. Уже сейчас от дорог не осталось даже воспоминаний. А что будет дальше? Как бы не пришлось откапываться: снега уж больно много – окно уже наполовину в сугробе сидит. Именно поэтому в избах двери открываются внутрь, чтобы при снежных заносах осталась возможность выбраться, прокопав выход наружу.

Чем я и занялся. Во-первых, уже конкретно так приспичило посетить уборную. Ну не гадить же прямо в доме. Во-вторых, нужно принести дров. Осмотрев имеющиеся запасы, понял, что ими печку растопить не удастся. Нужно тащить из поленницы. А она во дворе. Кроме того, раз буран не даст ко мне никому подобраться, не мешало бы и в баньке попариться. Да и нормальную еду приготовить. Поэтому, взяв стоящую тут же, в сенях, лопату, стал активно прогрызать путь наружу. Уже минут через пять от меня валил пар и я даже забыл, куда хотел изначально. Слава Богу, снег был ещё довольно рыхлый, не слежавшийся. И хотя буран подбрасывал всё новые и новые его порции, я довольно быстро сделал три прохода: до нужника, бани и поленницы.

Первым делом, конечно же, посетил туалет. Пришлось немного помучиться со штанами и слегка подморозить пятую точку, но в общем и целом, всё обошлось. Снял даже повязку с интимного места за ненадобностью. И отдирать ничего не пришлось: как оказалось, заживает на мне всё довольно быстро – прям как на собаке.

Затем пошёл к поленнице за дровами. Силёнок в ручках Ольги было маловато, поэтому пришлось сделать несколько ходок, чтобы набрать необходимое количество дров для растопки печи и бани. И притом, фактически, “враскоряку” – боль-то никуда. зараза, не делась. Зато ходить стало легче: жар внутри прекратился, перейдя в эдакую тупую, ноющую боль, которую, хоть и со скрипом, но уже можно было как-то терпеть.

После пополнения запасов горючего материала, настрогав лучин, затопил обе печи: в бане и в доме. По уму-то, конечно, нужно было дать хоть немного времени дровам просохнуть, но я побоялся того, что буран вскоре прекратится и придётся спешно покидать такое удобное укрытие. А потому кидал их в печь, фактически, сырыми. Из-за чего огонь очень неохотно разгорался, периодически норовя затухнуть. Но “терпение и труд всё перетрут”: вскоре в обеих печах весело гудело и потрескивало оранжевое пламя.

Пока баня протапливалась (периодически ходил туда, подбрасывая дровишек), занялся готовкой. В избе нашлись довольно большие запасы продовольствия. Подпол изобиловал разными закрутками и соленьями. Нашёлся даже бутыль мутного самогона, употреблять который я, понятное дело, не стал.

Зато наварил себе целый казан гречневой каши, да чугунок картошки в мундирах. Достал солёных огурцов и приготовился устроить пир. Пока каша и картоха томились в печи, пошёл в баню, заняв у бывших хозяев полотенце и мыльно-рыльные принадлежности.

Ну что сказать – попарился на славу. В бане даже веник берёзовый нашёлся. Ох и отхлестал я себя по тощим бокам. Отмыл голову, волосы привёл в порядок, вытерся насухо банным полотенцем и переоделся во всё сухое и чистое. Если честно, даже на свои сильно мешающие выпуклости как-то внимания особо не обращал. Привыкаю, что ли? Наверное, скорее пользуюсь правилом “используй то, что под рукою, и не ищи себе другое”. Тем более, что другого тела у меня, как бы, нет. А “дарёному коню…” – ну, в общем, понятно.

У хозяев нашёлся гребешок, так что волосы кое-как удалось расчесать. Намучился с ними, конечно, – ужас. Мало того, что длинные – чуть не до "причинного" места, – так ещё и вьющиеся. Цвет только не разобрал: тёмные – и ладно. Для девицы, несомненно, иметь такие роскошные, да шелковистые – большое достоинство. А вот для меня – сплошные проблемы. Вспомнить только то, как немецкие ублюдки Ольгу за косу таскали… Зла на них не хватает.

Но лишь подумал о том, чтобы избавиться от такой роскошной гривы – аж в душе защемило. Ольга волосы, можно сказать, всю свою жизнь растила. Холила и лелеяла. А я вот так – одним махом: раз – и под корень. Нехорошо это. Разве Оля одобрила бы? Так что терпи, мучайся, но резать не смей!

С досадой покрутил головой – дескать, придётся с причёской повозиться, – и вышел в предбанник, где вдруг углядел небольшое зеркальце размером примерно восемь на десять сантиметров, висящее на уровне глаз. Сначала-то я его не заметил, поскольку было завешено куском ткани. Но из-за тесноты помещения случайно зацепил холстину рукой. Ткань и упала, открыв доступ к зеркалу.

С какой-то внутренней дрожью подошёл поближе. И первое, что увидел напротив – лучащиеся светом глаза василькового цвета.

Отмытая, расчёсанная Ольга, даже несмотря на опухшее от побоев лицо и огромные чёрно-лиловые синяки на нём, показалась мне совсем молоденькой – от силы лет восемнадцать-двадцать. К сожалению, из-за голода щёки ввалились и нос заострился, а от синяков всё лицо казалось сплошной чёрной маской. Но приглядевшись внимательней, всё же можно было определить молодость моей реципиентки. Плохо, что зеркальце маленькое. Что вкупе со скудным освещением не дало разглядеть какие-либо подробности.

Да что ж война проклятущая делает? Этой девчушке бы сейчас бегать по сугробам – в снежки играть. А потом за амбаром миловаться с любимым, распечатывая сахарные уста до сладкой, приятной истомы. И бежать, сломя голову, домой, пряча опухшие от ненасытных поцелуев губы и блестящие предвкушением последующей встречи глаза.

Господи, девочка ты моя ненаглядная, как же тебя угораздило попасть в руки этих нелюдей? И как мне теперь людям в глаза смотреть? Отомстить-то я за тебя отомстил. И за жителей деревни тоже. Сполна! Но тебя ведь это не спасло. Как не спасло и всех сожжённых.

Я буду… буду уничтожать этих тварей везде, где только встречу. И не уйти им от возмездия! Но как, Господи… как не допустить новых жертв со стороны мирного населения? Ведь немцы будут убивать всех подряд – и беспомощных стариков, и женщин, и детей малых. Твари не погнушаются ничем.

Как представил, что они сделают с девчатами – едва не задохнулся от хлестнувшей через край ненависти к душегубам. А мальчишки, у которых ещё даже усы не выросли, нешто заслуживают ужасной смерти?

И тут в памяти вдруг всплыло стихотворение Константина Симонова. Кто он – не знаю. Но стихи цепляли за самую душу, выворачивая её наизнанку:

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчёл

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме фашист топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал…

Если мать тебе дорога –

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб фашист, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель…

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в карпатских снегах,

Что погиб за Волгу, за Дон,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб солдатский портрет в крестах

Взял фашист и на пол сорвал

И у матери на глазах

На лицо ему наступал…

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел, – так ее любил, –

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви…

Если ты фашисту с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем, –

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть фашиста убил твой брат,

Пусть фашиста убил сосед, –

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз фашиста убил твой брат, –

Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина, –

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

Сам не заметил, как проговаривая слова вслух, встал, стиснув кулаки и ничего не видя перед собой. Очнулся – всё лицо в слезах, а девичий голосок уже выводит мелодию песни “Тёмная ночь”[7].

Песня закончилась и меня вновь окружила тишина. Только сумрак и свист ветра за стеной остались моими попутчиками. И тени сожжёных жителей деревни, молча смотревшие пустыми глазницами прямо в сердце. Хоть и отомстил за них, но душа так и не нашла успокоения. Боюсь, и не найдёт до тех пор, пока враг будет топтать нашу землю.

А ведь именно я должен был петь эту песню Ольге. Если бы был собой. Ну почему мир так несправедлив? Теперь она – это я. А я – кто? Кто я?

Нечто, терзаемое отвратительным чувством беспомощности? Биологический мусор без прошлого, живущий лишь сегодняшним днём и жаждой мести?

Набор умений и навыков просто поражал своей всеобъемлющей краткостью, так как отражал единственное – неизвестность. Что умею, что знаю – неизвестно. Кто я – сплошной знак вопроса.

Могу только предположить, что имею некое отношение к народу той страны, на которую напали немцы. Либо русский, либо просто хорошо говорю по-русски. Ну, ещё тот момент, что немного разбираюсь в оружии, говорит либо о том, что являюсь его большим любителем, либо когда-то был военным. Хотя последнее совершенно не факт.

Глядя же на юную Ольгу, вдруг испытал к ней смешанные чувства. Понимаю, что её тело теперь моё, но отношусь к нему так, будто взял его взаймы: типа пользоваться можно, но весьма осторожно. Чтобы если хозяйка вернётся – не сгореть со стыда за собственные деяния. Странно? Тем не менее, чувствую себя примерно так.

Наконец, очнувшись окончательно, решил, что хватит рефлексий. Банально некогда заниматься самокопанием и плакаться в жилетку. Дело надо делать. Так что, напоследок взглянув в зеркальце, потеплее укутался в шубейку и шмыгнул в дом. А там уже устроил себе пир горой.

Памятуя о последствиях голодухи, старался не наедаться. Поэтому во время завтрака ограничился маленькой порцией каши и одной картофелиной. Зато огурцов слопал целых два. У хозяев нашёлся травяной сбор из душицы и зверобоя – и я сообразил себе чайку. Сахара, увы, не обнаружил, как и соли. Либо их не было (что вряд ли), либо плохо искал (что скорее всего). Зато в подполе нашлась банка малинового варенья. Так что пару ложек навернул за милую душу. Подбросив ещё дровишек, вдруг осознал, как сильно устал. Ну а чего я хотел? Столько стрессов на одно отдельно взятое слабое женское тельце в течение длительного времени – тут и слон бы не выдержал.

На остатках выносливости расчесав уже просохшие волосы, одел косынку и, исповедуя всем известный принцип “И пускай весь мир подождёт!”, закрыл снова дверь на засов и завалился спать. На этот раз уже раздевшись до исподнего. Что делать – пора привыкать: отныне я женщина. Говорить теперь о себе нужно только в женском роде, не путаясь и не заплетаясь. Соответственно, и реакции должны быть тоже женскими. А то сделает мне кто-нибудь из парней комплимент, слегка шлёпнув рукой по заду – и я ему сразу с разворота – бух. Нехорошо получится. Надо бы после того, как соберёт все зубы до кучи, от всего сердца поблагодарить за оказанные знаки внимания, мило улыбнувшись несчастному и томно так, с придыханием, проворковать “Ох, извините, а вас-то я и не заметила”. И только парень зардеется, как маков цвет, да снова растопырит грабки, в мечтах своих овладевая предметом собственных неуёмных эротических фантазий, как… хорошенько двинуть ему ещё пару раз – чтобы выработать весьма полезный рефлекс, избавляющий от множества лишних проблем: “Руки не распускай! Ибо не твоё – не трогай!”. В общем, как-то так.

* * *

Боже мой, как же приятно спать чистым в чистой постели. Сколько проспал – опять не понял: за окном – всё тот же свист ветра, да серая хмарь. Не видать ни черта. Зато выспался, будто дрых минимум сутки. Хм, кстати, а вдруг так и было? Выглянув во двор, обнаружил прорытые мной проходы ещё не заметёнными и успокоился: за сутки их бы уже точно замело.

Тело поправлялось уже просто семимильными шагами – совсем почти перестало болеть. Синяки, само собой, никуда не делись. Истощение физическое и моральное тоже, как говорится, “имело место быть”. Но при всём этом я оживал прямо на глазах. Решил, что пока не кончится буран – останусь на месте. Поэтому активно пользовался моментом, вовсю пытаясь выжать максимум полезного из создавшегося положения. Передо мной сейчас стояла очень важная задача: нужно как можно быстрее восстановиться. Как я буду дальше бить врагов, если даже оружие в руках удержать не в силах? Так что пока есть возможность, нужно отоспаться, отъесться и привести организм в более-менее работоспособное состояние.

Полная деревня трупов меня совершенно не смущала: душа скорбела лишь о зверски сожжённых жителях деревни. Об убитых нелюдях в форме СС даже и не вспоминал: что о них вспоминать-то? Таким гнидам место только в земле: убей тварь и иди дальше. Их много ещё таких землю нашу топчет. И каждому надо выписать свинцовую пилюлю, чтобы навек отбить охоту грабить и убивать невинных. Вот в этом направлении и будем работать.

А в моём положении даже сутки передышки – это уже прямо-таки царский подарок. Утихнет непогода – и вновь нужно будет куда-то бежать, где-то прятаться. И снова – ни помыться, ни нормально поесть. Так что радуемся маленькому отдыху (спасибо бурану) и готовимся к дальнейшей борьбе за выживание.

В этот раз позволил себе съесть точно такую же порцию, как и в прошлый. Усердствовать с набиванием желудка пока ещё не желательно. Самое смешное – организм, насытившись, снова отправил меня в царство Морфея. Притом, что уснул я, даже не успев поинтересоваться обстановкой за окном. Ну чистый сурок, блин. Хотя, чем интересоваться-то? Обстановка, судя по всему, ничуть не изменилась.

При следующем пробуждениии сначала пришлось позаботиться о делах наших скорбных, в результате чего понял, что уже забрезжил рассвет, а буран пошёл на спад, предварительно завалив почти все мои труды и заставив активно поработать в качестве бульдозера – сиречь, экскаватора.

Зато понял, что почти уже совсем стал походить на человека. Особенно когда умылся, почистил зубы, расчесался и заплёл косу.

В руках появилась уже кое-какая сила, боль почти везде отсутствовала. Я был весел, бодр и практически здоров. По крайней мере, надеюсь, что от пятиминутной пробежки вряд ли загнусь. Решив проверить, устроил забег на месте. И с сожалением констатировал печальный факт: до полного выздоровления ещё ой как далеко.

Несмотря на явное улучшение самочувствия, силёнок у тельца пока ещё сильно недоставало. Надо бы его подкормить чуток, да заняться тренировками. Но где столько времени взять? Тем более, что буран уже почти сошёл на нет. Скорее всего, к обеду уже будет “тишь, да гладь, да Божья благодать”: выйдет солнышко из-за тучек, ветерок стихнет. И останется кругом только белое безмолвие. Которое скоро нарушат всякие нехорошие личности, подобные ранее мной убиенным. Припрутся сюда на своих драндулетах, чтобы узнать, что случилось с их камрадами.

А тут я весь из себя такой… никакой. Может, конечно, сегодня ещё и не приедут: всё же, замело дороги хорошо. Но при наличии гусеничного транспорта (а он у них точно есть) такие дороги могут очень быстро оказаться вполне проходимыми. Так что надо поторапливаться.

Не откладывая дела в долгий ящик, оделся и пошёл в центр, взяв с собой только пистолет, что засунул в кобуру на поясе, лимонки и уже не раз проявившие себя штык-нож (который я так и не успел наточить) с сапёрной лопаткой. Снега намело – мама не горюй. Если бы не валенки – хрен бы прошёл.

На месте сельсовета оказался… сугроб. На месте транспорта – тоже. Но откопать ещё вполне было можно. Тем более, что грузовику повезло гораздо больше: снега на нём и под ним было немного: видимо, стоял в удачном месте, где ветер успел сдуть почти весь выпавший снег. Задумавшись немного, решил поработать лопатой, для чего пришлось пошариться в ближайшем дворе. Лопата, слава Богу, нашлась. И я приступил к расчистке техники. Только-только отчистив от снега Ганомаг, вдруг уловил странный гул и закрутил головой, пытаясь определиться с источником.

Поняв, что гул идёт от дороги, прямо-таки взвился на чердак дома, находившегося рядом с остатками сельсовета. С его высоты можно было увидеть не только околицу, а гораздо дальше. И с ужасом отметил большую колонну машин, активно пробивающую дорогу к деревеньке.

Впереди шли два танка, что расчищали путь от снега, а сзади – несколько тентованных грузовиков. Разглядеть общее количество техники пока не представлялось возможным: колонна была ещё довольно далеко. Да и биноклем как-то не удалось разжиться. Своя колонна или чужая – было непонятно. Но что-то подсказывало – это враги. По моим расчётам, до прибытия вражеского подразделения в деревню осталось всего минут пятнадцать-двадцать. В этом сильно помогал уровень снежного покрова: танки двигались не так быстро, как им хотелось, поминутно рискуя съехать в кювет при потере контакта с заметённым дорожным полотном.

Как же они не вовремя. Кажется, именно про такую ситуацию на войне говорят: “застали со спущенными штанами”. Штаны, конечно, были на мне. Только вот готов к встрече столь дорогих гостей я точно не был. Мысли заметались бешеными зайцами, пытаясь объять необъятное. Поэтому пришлось буквально цыкнуть на самого себя: “я мужик или кисейная барышня?”.

Помогло. Мысли снова легли в конструктивное русло. Надо было рвать когти. Причём немедленно. Но оставить немчуру без подарков я просто не мог. Поэтому метнулся к уже расчищенному Ганомагу, заранее прикидывая диспозицию.

В принципе, всё было очень просто: в бронетранспортёре, что расчистил, обнаружился целый ящик с колотушками. Так что, недолго думая, прикрыл дверь в десантный отсек и, вплотную придвинув ящик колотушек к двери, положил внутрь его лимонку, а чеку приладил к ручке. Теперь же, открыв дверь в отсек, фрицы получат немаленький такой “бадабум”.

А чтобы ящика не было видно тем, кто решит заглянуть через борт, прикрыл всё это хозяйство каким-то куском брезента, обнаруженного всё в том же кузове. Захватив с собой четыре колотушки, бодро подскочил к грузовику и в два удара пробил бензобак. Не дожидаясь, пока натечёт топливо, приладил одну колотушку со стороны водителя так, чтобы при открытии двери тёрочный запал от рывка сработал, подорвав гранату. Вторую колотушку приладил таким же образом со стороны второй двери. А то вдруг отсюда полезут. Надеюсь, взрыв со стороны Ганомага или со стороны грузовика воспламенит разлившийся бензин.

С мотоциклами поступил проще: обоим пробил баки и раскурочил зажигание, оборвав и обрезав провода. И тут же, словно заяц, припустил к дому, где остановился на постой. Так быстро я ещё никогда не бегал. Забежав, смёл продукты в заплечный мешок и выбежал в сени. Где-то там я видел лыжи и какое-то подобие санок. Быстро выкинув и то, и другое на улицу, снова влетел в избу. Как же жалко бросать оружие, но два пулемёта мне даже на санках не утащить. Пришлось один полностью раскурочить, сняв с него всё, что было можно и кинув запчасти в мешок. А вот оставшийся пулемёт и запасные ленты выволок на улицу и кинул на санки, быстро пришпандорив всё это врерёвкой, найденной всё в тех же сенях. Работал, как одержимый, чувствуя как отпущенное мне время буквально утекает на глазах.

Мешок с провизией и кое-каким оружием повесил на плечи, пулемёт и винтовку с боезапасом – на санки, лыжи – на ноги. И вперёд. Плохо, что к лыжам не нашлось лыжных палок. Но я непривередливый: схватил какой-то длинный дрын небольшого диаметра и так припустил к лесу, что зайцы бы обзавидовались. Надо сказать, что повезло мне не просто сильно, а просто фантастически сильно: в последний момент догадался привязать к санкам веник и метлу (дрын, видимо, и был заготовкой для метлы), дабы хоть как-то успеть замести следы. Преуспел, конечно, в этом не очень: если присмотреться – следы обнаружить нетрудно. Вот только понять – был человек один или несколько – совершенно невозможно.

А фантастическое везение в том, что успел не только без приключений добраться до леса, но и хорошо углубиться в него. Именно поэтому взрыв техники в деревне донёсся до меня уже довольно сильно ослабленным – приглушённо. В результате чего и предположил, что рванула моя закладка. Ибо если бы взорвалась всего одна граната, отсюда я бы этого не услышал. А так рвануло весьма знатно.

Не став уподобляться киношным героям, которые в одно рыло перелопачивают целую роту противника, средь бела дня поливая врагов прямо с рук из пулемёта, я просто и незатейливо “свалил в туман”. Не с моими силами сейчас бодаться с превосходящими силами немчуры. То, что это именно они, у меня не осталось ни малейших сомнений: память в очередной раз подкинула фортель, однозначно опознав в приближавшихся к деревне танках немецкие “панцеры”. Вот только марку назвать позабыла.

Не знаю, как память провернула такой “финт ушами”, не подсказав даже признаков, по которым безошибочно можно распознать вражескую технику. Хоть бы объяснила, какие вообще бывают модели этих “панцеров”. Так нет, блин, молчит. Ну какая мне польза от таких знаний? Лучше бы тактико-технические характеристики каждого типа параллельно раскрыла. И то пользы было бы больше. М-да, не подействовало: по-прежнему молчит, зараза. Ну ни стыда у этой памяти, ни совести.

Хотя, ладно: главное, что я от немчуры свалил. Не хватало ещё перестрелку устроить с неизвестным результатом. Так и шёл по снегу, всё глубже погружаясь в тишину густого смешанного леса: по пути встречались то совсем голые лиственные деревья, сбросившие листву на зиму, то укрытые толстой снежной шапкой хвойные. Под последние я старался не заходить, опасаясь снежного душа за шиворот.

Однако, уже через довольно короткое время устал. Дыша как запаленная лошадь и едва передвигая ногами, стал присматривать местечко для привала. И такое вскоре обнаружилось. Сделав обманный кружок и заметя всё ещё болтающимися за санями веником и метлой следы, облюбовал огромную, разлапистую сосну, под которой даже снега не было, настолько плотно её лапы прикрывали землю.

Вот у её корней и решил отдохнуть. Разместился, можно сказать, с комфортом: закрепив получше пулемёт и переложив боеприпасы так, чтобы не мешали стрелять, получил, фактически, передвижную огневую точку. После этого достал из мешка небогатый перекус. Сварил картохи я с запасом, так что на первое время от голода не помру. Плюс пол-казана варёной гречки с собой. И почти полбанки солёных огурчиков. Конечно же, для транспортировки пришлось картоху пересыпать в отдельный мешочек, а гречку с огурцами – в трофейный котелок. Ну не тащить же с собой чугунок. Кстати, початую банку малинового варенья тоже взял с собой: сладенького очень хотелось. Взял бы ещё, но ни времени, ни свободных рук, увы, в наличии не оказалось.

Так что, разместившись, первым делом принялся за перекус. На этот раз обошёлся гречкой с огурцами. Картошку придержал до лучших времён. Костра, естественно, разжигать не стал: по дыму меня очень быстро смогут вычислить.

Отдохнув ещё немного, снова собрался и, определив стороны света (фокус со мхом на северной стороне ствола дерева, а также перемещающееся по небосводу солнце мне в помощь), потопал прямо на восток. По крайней мере, мне казалось, что идти надо именно туда. Память на этот раз молчала, но уверенно указывала путь. Раз надо – значит, надо. И я пошёл. Чтобы не заплутать, периодически останавливался, намечал ориентир в направлении “строго на восток” и двигался к нему. Затем вновь останавливался. Намечал следующий – и двигался дальше. Таким образом пытался уйти от проблемы “хождения кругами”. И даже если где-то и давал маху – то, в результате, всё равно двигался на восток.

Леса было много. Разного. Тут и припорошенные кроны оголившихся на зиму лиственных деревьев, и могучие ели, на которых налипли целые горы пушистого снега, искрящегося в лучах яркого солнечного света. И тишина, изредка нарушаемая стрёкотом какой-либо птички-невелички, да надсадным дыханием едва успевающей переводить дух путницы.

Преследования, слава Богу, пока не наблюдалось. Поэтому я мерно наматывал километры. Конечно же, бродить по зимнему лесу – то ещё удовольствие. Кабы не лыжи – даже и не знаю, каким образом пробирался бы по этой снежной целине. Да ещё хорошо, что почти весь груз разместил на санках, иначе далеко бы точно не ушёл. А так, можно сказать, вышел на прогулку.

Хотя для чуть живой тушки Ольги прогулкой подобное мероприятие можно было назвать лишь с большой натяжкой. Ведь поначалу было очень тяжело. Но потихоньку втянулся и даже увеличил скорость. Ощущения “на лыжне” были, как ни странно, вполне узнаваемыми. А это означало, что Ольга уже имела опыт обращения с лыжами. Да и у прошлого меня отторжения не вызывало. Значит, на лыжах и я умел ходить. Единственная неприятность – приходилось часто останавливаться, чтобы отдышаться и помассировать бёдра с внутренней стороны, а также икроножные мышцы – очень уж сильно болели. Да ещё то и дело приходилось поправлять своевольную грудь, так и норовящую выскочить из тряпочного плена, что постепенно повышало градус неуклонно растущего раздражения.

Через некоторое время разве что только пар из ушей не валил – настолько я был зол. Снежная целина, как назло, заканчиваться не собиралась, а всюду торчащий из-под снега подлесок так и норовил вцепиться в полозья саней и затормозить движение. Устал как чёрт. Вымотался. Сейчас найти бы какую-нибудь избушку на курьих ножках, завалиться на свежепротопленную печь и давануть на массу минут эдак по шестьсот на каждый глаз. Да где ж тут в эдакой глухомани избу найдёшь? Ещё и с русской печью?

Так и шёл, спотыкаясь, периодически останавливаясь и понемногу зверея от того, что всё не то и не так. Что доставшаяся женская оболочка оказалась слабой и совершенно не приспособленной к таким нагрузкам. И что всё тело начало ломить и досаждать вспышками неконтролируемой боли. Настолько измучился, что даже не заметил, как вляпался “по самое не могу”…

Загрузка...