Домовой

Глава 5

Повисла неловкая пауза, во время которой участковый внимательно изучал мой облик, словно пытаясь найти в нем какое-то рациональное зерно. Это качество я в нем любила — любой другой бы уже отбросил мой клоунский наряд как несущественный, приступив, собственно к главному вопросу: какого лешего тут творится?

Любила, но в данный момент желала бы провалиться сквозь землю.

Участковый любезно, под виноватое молчание, помог мне встать на ноги, кинув выразительный взгляд на задравшуюся ночнушку, из-под которой торчали валенки с заправленными в них теплыми штанами.

Тактично постучал в дверь:

— Сергей Ильич, это Алексей Михайлович. Как вы там?

Я издала нечто, равно похожее на свист закипающего чайника и шипение готового изрыгать пламя дракона, но участковый поднял руку, призывая меня к молчанию и прислушался к тому, что происходит за дверью.

— Можете выходить, ничего страшного тут нет, слышите меня? — снова воззвал он самым любезным из голосов.

Спустя минуту из часовни послышался шорох и слабый голос уточнил:

— А… Где?..

— Здесь! — бодро отрапортовалась я, заставив писателя, судя по звуку, навернуться через скамью.

— Алис-са Ар-рхиповна! — прорычал участковый. — Вы уже изрядно развлеклись, может, хватит? Что вы тут устроили? У вас что, инстинкты, как у сторожевой собаки — всех чужих доводить до инфаркта? Впрочем, придержите свою историю, сейчас вызволим нашего гостя и разберемся… Сергей Ильич, нет здесь никого, кроме меня и Алисы Архиповны! Она пошутила… И сильно извиняется!!!

На то, чтобы выманить писателя из часовни ушло около получаса. Я за это время успела найти сброшенный ранее тулуп и теперь стояла, опираясь на трофейные инструменты, ехидно поглядывая на Сергея. Бледный, взъерошенный, он походил на упитанного воробья, который неожиданно понял, что лежавший на подоконнике кот всего лишь небрежно брошенное хозяйкино боа.

— Вы! — после минутного подбора эпитетов определился он. Голос был севший, дрожащий, но полный возмущения. Остатки волос, обрамлявшие блестящую в свете луны лысину, встали дыбом. — Да я… Я вас засужу!

— Сначала сами объясните, что делали ночью на кладбище, — раздраженно осадил его Алексей Михайлович, становясь между нами во избежание драки. — Вперед, быстрым шагом! И вас, Алиса Архиповна, это тоже касается!

— А я при чем? — возмущенно пробурчала я, но подчинилась. Участковый забрал у меня лопату, лом и зловеще пообещал:

— В участке расскажете…

Утро мы встретили, отчаянно переругиваясь. Оскорбленная до глубины души мелочностью участкового — посадить меня за решетку, да еще вместе с этим… этим гробокопателем, я, скрестив на груди руки, стояла, буравя злобным взглядом писателя. Тот несчастно сжался на единственном стуле, стараясь не смотреть в мою сторону. Алексей Михайлович, сидя за столом прямо напротив решетки, сложив пальцы домиком, уперся в них подбородком и устало подытожил:

— То есть вы решили осквернить могилу ради пары золотых серег? Или вы ему еще что-то наобещали?

— О..! — закатила я глаза.

— На кой…ляд? — пропустив все непечатное, спросил он.

— В целях воспитания, — лаконично сообщила я, заставив писателя возмущенно подпрыгнуть:

— Воспитания? — взвизгнул он. — Да я чуть там от страха не помер!

— А нечего ночами по кладбищам шастать, людей мертвецами пугать! — не осталась я в долгу. — Можно подумать, я была счастлива, твою харю через стекло видеть!

— СТОП! — гаркнул участковый. Мы недовольно замолчали. — А вот с этого места поподробнее…

— Гришка сказал, что он слухи распускает, будто на кладбище живые мертвецы поднимаются, — терпеливо пояснила я. — Вот мы и решили проверить. Заночевали у Насти, у нее окна на кладбище выходят, а тут этот… шутник… решил, что просто ходячих мертвецов ему мало, надо натуральности добавить — нарядился, как пугало огородное, харю в саже измазал и пошел мальчишек ее пугать. У меня самой чуть сердце не остановилось! Хорошо еще, я потом в часовне костюмчик нашла… — не сдержавшись, я пнула стул, на котором угнездился писатель и тот с грохотом рухнул.

— И решили его проучить, — утвердительно вздохнул Алексей Михайлович.

— Да я же… — охнул, поднимаясь Сергей. — Я же исключительно из благих побуждений! Книжку бы написал, к вам бы туристы ездить начали!..

— Хватит нам туристов! — осадил его творческий энтузиазм участковый. — От старых еще избавиться не можем…

— Кстати, а как вы сами-то на кладбище оказались? — вспомнила я.

— Вышел прогуляться перед сном, и ваш светлый облик оставил в моей душе неизгладимое впечатление, — с чувством ответил он. — Решил посмотреть, ради кого вы так… Нарядились.

— Мне бы лучше раздеться, — тоскливо попросила я. — Гуашь смыть… Жжется.

В общем, спустя пару часов меня все-таки выпустили: исключительно на жилую половину дома — умыться и привести себя в порядок. Фыркая и разбрызгивая воду, я умывалась, выслушивая очередную нотацию:

— Я вам что говорил, Алиса Архиповна? — вещал участковый, оседлав стул и любимого конька у меня за спиной. — Никуда не лезть! Хватит с меня этой бесовщины! А вы что?

— А я без бесовщины! — возмутилась я, не испытывая ни малейших угрызений совести. — Исключительно в человечьем облике, между прочим!

— Теперь об этом вашем облике сплетен больше, чем о пресловутых ходячих покойниках! — в сердцах сказал он. — Ну что стоило мне сказать? Я бы нашел, как его проучить… А то от ваших методов воспитания потом седина на полголовы!

— Зато действенно, — заупрямилась я. Вытерлась полотенцем, которое пропиталась мужским запахом, и на долю секунды замерла, уткнувшись носом в мягкий ворс. Внутри что-то сладко сжалось, но я тут же раздраженно повесила полотнище на крючок. Хватит, это мы уже проходили — гусь свинье не товарищ.

— Что вы с ним теперь будете делать? — я мотнула головой в сторону двери, за которой по-прежнему томился Сергей.

— А что с ним делать? — отмахнулся участковый, снимая с огня чайник. — Чай будете? Посидит пару деньков, подумает… Да и отпущу с богом.

Я замерла от возмущения. Стул, на котором я рассеянно раскачивалась, тоже замер — на двух ножках.

— И все?! — моему возмущению не было предела. — С чего это вы такой добрый…

Вопрос оборвался сам собой, стоило только повнимательнее присмотреться к участковому: расслабленная поза, опущенные плечи, чуть расширенные зрачки и запах спокойствия, разливавшийся по комнате, от которого я и сама непроизвольно успокаивалась.

— Вы просто рады, что действительно человеческих рук дело? — догадалась я с усмешкой. — Не нечистой силы, не моих — то-то вы так за мной устремились! — а обычного человека?

Судя по легкому смущению, я попала в самую точку. Не знаю даже, обижаться или махнуть рукой?

Я махнула — ссориться с участковым, когда он в таком настроении, не хотелось. Хотелось уйти от него с ощущением мира в душе, пусть и весьма призрачным.

— Отправьте его лучше к Насте, — вспомнила я свое обещание. — На перевоспитание! Все-таки он ее детей пугал, пусть теперь компенсирует — у них стена в сарае вот-вот рухнет, да и вообще мужская рука бы не помешала…

— Толку от его руки? — фыркнул Алексей Михайлович, прихлебывая из кружки в прикуску с ложечкой малинового варенья. — Городской…

— Научится, — сурово пообещала я, тоже делая глоток. За окном медленно, но верно рассветало. Если честно, мне тоже до сих пор не верилось, что вся эта история так хорошо закончилась — никакой тебе нечисти, чокнутых священников, восставших из гроба… Благодать…

— А вам в наказание поручу полынью на крещение расчистить, — дождавшись, пока я окончательно расслаблюсь, безжалостно припечатал участковый. — И нырнуть!

— Договорились! — тут же согласилась я.

Причиной столь легкого согласия было вовсе не желание вновь искупаться в ледяной воде. Просто, в отличие от участкового, я прекрасно помнила, что священника в деревне нынче нет, а значит, и крещенские купания устраивать некому. Поэтому за оставшиеся до этого времени две недели с чувством полного удовлетворения занялась своими делами. На самом деле, зимой жизнь в деревне вовсе не замирает. Львиную долю светового дня съедали повседневные, рутинные хлопоты — накормить скотину, вычистить хлев, помахать лопатой во дворе, десять раз на дню подбросить дров в быстро остывающую печь (ничего, весной я разберусь, куда тепло уходит!), разнять Машку и близнецов, устроивших битву за мой дом, перебрать травы на чердаке, безжалостно выбросив померзшие. Свалиться с крыши, отправившись чистить ее от снега…

Январь в этом году был снежный, а крыша и так дышала на ладан, поэтому, перетащив лестницу от сарая, в один из ясных деньков я прихватила с собой лопату и отправилась наверх. Кот полез следом, угнездившись возле кирпичной трубы и наблюдая за мной с чувством превосходства. На земле я была куда как уверенней, а теперь невольно замерла, вцепившись в снег кончиками пальцев. Дул ветер, бросая в лицо белую колючую пыль, крыша поскрипывала — не то под тяжестью снега (который, по хорошему, давно следовало сбросить!), не то под моим весом. Опаловое небо постепенно затягивалось легкой дымкой.

Осторожно выпрямившись, я огляделась, с удовольствием рассматривая округу — с одной стороны белая полоса нетронутого снега упиралась в лесную опушку, заросшую кустарником и малиной, с другой — два ряда курившихся дымками домов, разделенных только похожей на прорытую траншею тропинкой. За ними белела похожая на змею с изредка топорщившимися чешуйками-льдинами река, перечеркнутая черной дугой моста, и начиналась собственно деревня.

Красота!

Так подумала я и взмахнула лопатой.

Долбить слежавшийся в лед снег было совсем не радостно. Очень скоро мне стало не до рассматривания красот — на ногах бы удержаться! Лезть наверх я не рискнула, поэтому пока сбивала наст, откуда доставала, то бишь снизу вверх, что тоже устойчивости не добавляло. Может, будь на моем месте оборотень — кошка, та давно бы уже со всем справилась, но лазанье по крышам удовольствия мне не доставляло, поэтому я работала как суровый спартанец — насупив брови и взмахивая ломом, словно копьем.

— Алиса Архиповна!

Вот тут-то казус и случился.

Вздрогнув от знакомого голоса, я машинально повернулась посмотреть, нога тут же соскользнула с неустойчивой корочки льда, начавшей подтаивать на солнце, и, успев только завершающе взмахнуть руками, рухнула вниз. Прямиком в сугроб, который сама же и набросала, пока снег чистила.

Пару минут я молча созерцала выцветшее голубое небо, чувствуя, как лицо присыпает блестящей снежной пудрой, и пыталась понять на каком я свете. Потом в рваном, обрезанном краями сугроба, видимом пространстве появилась голова участкового с расширенными от страха глазами.

— Вы как?

Я попыталась понять, не сломано ли чего и пошевелила ногами.

— Я так и знала, что вы меня не простили. Злопамятный вы человек…

— Вылезайте, — выдохнул он, вытягивая меня на свет божий. Повертел, как куклу, ощупывая, и, только убедившись, что переломов действительно нет, возмущенно заметил: — Ну кто вас просил туда лезть? Позвали бы меня!

— Пока вы не появились, все как раз было в полном порядке! — огрызнулась я, отряхиваясь.

Переругивались мы скорее по привычке, нежели действительно злясь — было видно, что Алексей Михайлович чувствует себя виноватым, а я сдерживала нервное хихиканье, представив со стороны этот полет. Может быть, поэтому все разрешилось к моему удовольствию — я отправилась готовить обед, а он — на крышу, заканчивать начатое.

Поговорить удалось только ближе к вечеру.

— А вы, собственно, зачем приходили? — закрыв поплотнее покосившуюся от холода дверь в сени, я вернулась обратно в дом. Участковый угнездился на моем любимом стуле, слева от окна. Тарелка жареной с грибами картошкой уже почти опустела. Короткий ершик волос влажно блестел от воды, воротник свитера тоже намок — умывался. Тем не менее, нюх оборотня без труда различил терпкий запах мужского пота, туго бьющую по венам разгоряченную работой кровь. Все эти запахи были так непривычны в этом доме, что я невольно остановилась в дверях. И обнаружила, что они в чем-то даже приятны.

— Гришка звонил, — сообщил он, выуживая из миски последний гриб. — Отец Пантелеймон согласился у нас службу провести на крещение — в часовне. И останется, пока нового священника не пришлют.

Взяв в руки кружку, Алексей Михайлович принюхался и с довольным прищуром прислонился спиной к стене. В полумраке, разгоняемом светом двух зажженых ламп, тишине моего дома, наполненной запахами трав, пульс его постепенно успокаивался и это замедляющееся биение приносило мне ощутимое удовольствие, пуская мурашки по коже. Я уселась по другую сторону стола, подтянула к себе одну ногу, угнездив подбородок на колено.

— Это ведь вы Гришку за священником отправили? — спросил он.

Я задумчиво кивнула.

— Боялись, что на кладбище и правда нечисто?

— Можно подумать, вы не боялись! — фыркнула. — Иначе не пошли бы за мной…

Мы помолчали, вспоминая то, что случилось осенью. На каждом из нас эта история оставила свой отпечаток — я вот теперь ни рыба ни мясо, ни человек ни оборотень, Гришка спать по ночам не может, если ставни за замок не запер, а что у вас, участковый?

— Я запрос отправил в епархию и в область, чтобы деньги на строительство новой церкви выделили, но пока еще это случится! — он махнул рукой. — Я отца Пантелеймона хорошо помню. Очень… — участковый помялся. — Верующий человек.

— Фанатик? — догадалась я, начиная понимать, зачем он сегодня явился.

— Скорее очень прямолинейный, — уточнил Алексей Михайлович. И добавил: — Белое у него всегда белое, а черное…

— Не сработаемся, — мрачно подвела я итог.

— Вам и не нужно, — предупредил он, подобравшись. — Алиса…

Я вскинула брови. За все время нашего знакомства он назвал меня по имени не больше двух раз и оба раза это ничего хорошего не означало.

— Не связывайтесь с ним, — скорее попросил, чем приказал участковый. — Я не желаю очередной битвы добра и зла.

— А зло, надо полагать, это я? — обиженно уточнила. Вот значит как?

Он уже понял, что сказал не то, но словно — не воробей. Раздосадованный таким окончанием разговора, Алексей Михайлович попытался объяснить:

— Я не это имел ввиду…

— Идите ка вы лучше к себе, — разозлилась я. Вот как? Как я все время умудряюсь расслабляться в его присутствии? Ведь знаю уже, что он как никто другой умеет находить больные места и бить в них, не задумываясь! — А то не ровен час клацну зубами — и нет больше в деревни стража порядка…

Когда он ушел, я еще долго сидела у окна, бессмысленно таращась в темноту ночи. На самом деле, я была скорее рада появлению священника — так будет спокойнее. И зря участковый беспокоится, я же не безмозглая тварь, а нечисть разумная. Если он меня трогать не будет, то и я не стану близко подходить. Останусь на своем берегу, а он — на своем. Надо только убедиться, что священник действительно тот, за кого себя выдает. Местные его, конечно, давно знают, но мало ли? Покружу рядышком, принюхаюсь — он и не заметит ничего… Как раз и повод есть — полынью долбить все равно придется, заодно и познакомимся…

Можно подумать, я в ледяной воде никогда не купалась!

И все же, с силой ударяя ломом по льду, я непроизвольно поежилась, когда из-под треснувшей белой корочки плеснуло черным. Воспоминания о последнем купании были не самыми радужными.

Подул разгулявшийся в последнее время ветерок, задувая под свитер — куртку пришлось сбросить, ибо нелегкое это занятие — долбить лед двадцатиградусный мороз. Взмокшая спина отозвалась холодком.

Солнце уже почти коснулось краем верхушек деревьев, когда я таки получила отмашку на работу — до сих пор никак связаться с отцом Пантелеймоном не удавалось и крещенские купания в отсутствие батюшки грозили накрыться медным тазом, но два часа назад вернулся Гришка. Со священником, шустрым мальчишкой — служкой и подводой свежего леса для новой церкви. Понятия не имею, как ему это удалось. Лес сейчас разгружали все окрестные мужики — на том самом месте, где когда-то стояла прежняя церковь, а отец Пантелеймон степенно обходил площадь по кругу с кадилом и молитвами. Я сунулась было туда, но удивленно затормозила еще в переулке, неуверенно принюхиваясь-присматриваясь.

По периметру площади разливался почти видимый запах ладана и благовоний, но в нем было что-то еще. Что-то неосязаемое, дрожащее, словно воздух в знойный день, тепло-искристое и родное и одновременно… угрожающее.

Уже более опасливо я двинулась вперед, когда на границе вытоптанной по кругу тропки пальцы закололо.

Мать моя, оборотниха! Да это же…

Священник!

Я ошалело мотнула головой, сощурилась, наблюдая, как он завершает круг и разговаривает с невольными грузчиками. Отец Пантелеймон давно перешагнул возраст, когда человека можно назвать пожилым. Откровенно говоря, ему больше подошел вариант «одной ногой в могиле»: усохший, словно мумия, длинный, как жердь, он подпоясывал болтающуюся на нем мешком черную рясу, становясь похожим на тощую дворнягу. Массивный деревянный крест висел на тонкой шейке удавкой, покачиваясь на груди прямо под длинной бородой. На удивление, хотя я могла бы навскидку дать ему лет двести — судя по сморщенному в изюм лицу — он сохранил при себе всю шевелюру — собранные в низкий хвостик абсолютно седые волосы выглядели густыми и ухоженными, как, впрочем, и борода. За ним везде таскался служка — мелкий мальчишка лет десяти. Он носил кадило и книги под мышкой, пока священник обходил площадь.

И вот это подобие живого человека — святой?!

Святой или нет, а сила у него была — на площадь заходить было неприятно, будто идти меж потрескивающих разрядов, легонько, но ощутимо, бьющих тебя током. Никому, кроме меня это заметно не было, но я все равно старалась держаться от отца Пантелеймона подальше. Несмотря на почтенный возраст, голос у него был сильный, а взгляд — острый. Лучше держаться от такого на расстоянии. Поди, и иконы с собой привез?

Не зря меня участковый о нем предупреждал.

Ну, зато на кладбище точно будет спокойно — утешилась я, отправляясь долбить полынью. Завтра с утра еще разок тонкую корочку собью и готово — плавайте, люди дорогие…

— Помочь? — Гришка скатился с горки в десятке метров от меня, подошел, отряхивая штаны. Заросший, похудевший.

— Сиди уж, — фыркнула я, выпуская в красновато-сиреневые сумерки облако пара. — Ну, как охота?

— Да не особо, — он почесал нос, посмотрел, как я работаю и, подхватив лопату, принялся выдалбливать на берегу ступеньки, перекладывая их заготовленными досками. — Двух лосей завалили, да так по мелочи — тетерева, зайцев штук пятнадцать…

Я сглотнула слюну. Свежей дичи я не ела уже очень давно. Не чувствовала азарта погони, запаха страха, масляной пленкой разливавшегося следом за убегающей тварюшкой… Эх.

Раздосадованная этими воспоминаниями, я с силой стукнула ломом по льду, проламывая его окончательно. Осталось выудить квадратный кусок льда, что с помощью Гришки удалось сделать довольно быстро.

— Как там с покойниками дела? — убедившись, что вокруг нас на пару десятков метров — никого, спросил парень. Очевидно, участковый ему еще не поведал эту историю, так что, фыркнув от смеха, это сделала я. Заодно и согрелась.

Видеть Гришку было радостно — за его долгое отсутствие я успела соскучиться по нормальным человеческим беседам, потому что назвать таковыми диалоги с Машкой было нельзя.

— Писателя я не видел, — сказал он, когда я закончила рассказ. — Но Петька сказал, он от него съехал и пить больше не приходил.

— Настя его воспитывает, — пожала я плечами. — У них комната свободная, она его туда поселила. Я пару раз проходила мимо — пашет, как рабочая лошадка. То дрова колол, то стену в сарае ремонтировал. Я, правда, слышала, она потом обвалилась, но старается человек… И Машку не достает. Хотя она, конечно, в расстройстве.

Мы уселись на выброшенное на берег бревно, смахнув с него снег. В полутьме видно нас не было, так что я воспользовалась случаем обсудить последние сплетни не опасаясь гнева Гришкиной зазнобы.

— Ты завтра на купания идешь? — неожиданно спросил парень. И, заметив мой удивленный взгляд, виновато пояснил: — Лешка спрашивал. Вы опять разругались чтоль?

Я раздраженно клацнула зубами и угрюмо кивнула:

— Иду.

Спрашивал он, как же. Напоминал, скорее, о недавнем визите. Но не то из чувства противоречия, не то из желания доказать, что мы вполне можем мирно уживаться со священником, я теперь намерена была утром здесь появиться. Купаться, конечно, не буду — вряд ли отец Пантелеймон оценит, если я вдруг начну дымиться от святой воды, но в толпе постою.

Была в этом рейде и другая цель. Слава деревенской ведьмы мне совсем не нравилась, не появись я на крещении, слухи пойдут еще больше — в такой маленькой деревне они расходятся очень быстро.

Так что, сцепив зубы, едва рассвело я явилась на берег, где уже собралась изрядная толпа. Большинство, как водится, явилось поглазеть, но были и те, кто уже, подпрыгивая, бегал у разожженного костра, завернувшись в белые простыни и полотенца. Отец Пантелеймон как раз помогал очередному герою выбраться из ледяной, плещущей черным на талый снег воды, когда я, спустившись по лесенке, обнаружила, что этим героем был участковый. Протолкавшись через толпу (это заняло довольно много времени, потому что здесь собрались почти все, кому за эту зиму пришлось помогать то сборами от кашля, то мазями от радикулита), я встала поближе к костру, собираясь сказать что-нибудь колкое, но не успела:

— Тетя ведьма, а вам разве можно купаться? — раздался звонкий детский голосок. Радостно гомонивший народ предвкушающе притих.

— Можно, деточка, — вздохнула я, неумолимо краснея под возмущенным взглядом Алексея Михайловича, который даже подпрыгивать перестал, застыв по ту сторону костра, как памятник римскому императору, завернутый в белую простыню.

— А вы не сгорите?!

Я перевела суровый взгляд на мечущуюся под ногами Ксюшку, которая теперь смотрела на меня со священным ужасом.

— Нет, но могу надрать уши одной не в меру говорливой девочке, — вкрадчиво пообещала. Но было уже поздно — в толпе зашумели, прикидывая, что будет с ведьмой, если ее окунуть в освященную прорубь.

— Ну, что встали? — ситуацию не то спас, не то еще больше усугубил отец Пантелеймон, подойдя проверить почему поток заблудших овец на очищение внезапно прекратился. Под его суровым взглядом народ разом примолк. — Или забоялись?! А ну…

— А вот у нас желающая, новенькая в деревне, пусть она идет!

Знала б я, кто это сказал — не поленилась бы в полночь поскрестись к нему в окошко! Но жесткий взгляд выцветших голубых глаз уже обратился ко мне.

Отказываться на глазах у всей деревни я не решилась — мало ли, костер близко. У нас, конечно, не средние века, но если они до сих пор верят, что ведьма от соседства со священником должна корчиться в страшных муках…

— Желаю, батюшка! Страсть как желаю! — громко заявила я и отправилась топиться.

— Алиса! — голос участкового потонул во всеобщем гомоне, а я, оказавшись у полыньи, начала раздеваться. Не планируя сегодня экстремального купания, оделась я тепло: колготки, теплые штаны, носки шерстяные, майка, водолазка, свитер под горло и тулуп с намотанным поверх шарфом, так что заняло это довольно много времени, но все равно недостаточно, чтобы успокоиться. Черная, словно нефть вода, плескала, обжигая босые ноги, взгляд отца Пантелеймона не сулил ничего хорошего, а я прикидывала, чем для меня это выльется. С одной стороны, он, конечно, не святой, с другой — сила у него была, то есть служил честно, с душой, так сказать, а оттого все обряды не просто формальности…

Потрогав для верности ступней обжигающе-холодную воду (я надеюсь, именно потому, что холодную) и не обнаружив на ней волдырей от ожогов, я решилась, хотя сердце колотилось где-то под горлом. Но еще больше я боялась реакции стоявших позади меня людей, если я вдруг откажусь проходить эту экзекуцию.

А, к бесам все! Не сгорю же, в самом деле!

Зажмурившись, я присела, собираясь сразу ухнуть с головой, но тут из толпы раздался визг, подхваченный остальными, как переходящее знамя комсомола:

— АААА!!!! Утопец!!!

Да вроде бы еще не совсем… — удивленно подумала я и открыла глаза. В неясном свете только показавшегося из-за леса солнца из черной воды глядели белые бельма глазниц.

Я попятилась, врезаясь в стену людей, откуда меня неожиданно выхватила сильная рука, утянув к костру. В руки уткнулся ворох собственной одежды.

— Одень ее, — коротко приказал участковый стоявшему рядом Гришке и, уже расталкивая переполошенный народ, добавил: — И ко мне в участок! Оба!