Дом под саваном

Глава первая

Нам было по семнадцать лет, когда умерли наши родители. Алекзендер находился в этот момент в Хэрроу, а у меня начинался последний семестр — я училась в школе мисс Шеринг в Челтенхэме. В тот день отцу необычайно повезло на скачках, он выпил слишком много виски, забрал у кучера вожжи и помчался во весь опор по Эпсом-Даунс. На повороте карета опрокинулась. Мать, находившаяся с ним, погибла немедленно, отец прожил еще семь часов. Трагедия привлекла внимание общества, поскольку отец был влиятельным членом парламента, владел поместьем в Ланкашире и значительным состоянием, вложенным в манчестерские мануфактуры, в то время как мать была эмигранткой, бежавшей от кровопролития французской революции, дочерью аристократа, гильотинированного Робеспьером.

Мы с Алекзендером не сразу поняли, что остались без гроша. О том, что деньги и недвижимость отца, включая лондонский дом, где мы всегда жили с нашей матерью, достанутся законной жене отца, проживавшей в Манчестере, нам сообщил старый друг отца, сэр Чарльз Стоуэлл. Мой отец был настолько легкомыслен, что не потрудился составить завещание и обеспечить свою любовницу и близнецов, которых она ему родила. Я почти слышала его голос: «Завещание? Что за мрачная тема! Кто собирается умирать?» Он и дальше жил бы подобным образом, не задумываясь о том, что будет после его смерти.

Зато меня это очень волновало. Я думала об этом, возвращаясь из школы мисс Шеринг. Думала во время остановок, когда мы ели и меняли лошадей. Думала, когда мы ехали под октябрьским дождем по разбитым дорогам. Думала, оказавшись дома, в Сохо, в красивом особняке, купленном отцом для моей матери, но так и не подаренном ей. Думала, глядя на слуг, нанятых им для нас. Думала, видя тысячу вещей, принадлежавших теперь пожилой вдове из Ланкашира. Мысли о будущем беспокоили меня, когда мы с Алекзендером ехали в отель «Линкольн» к Чарльзу Стоуэллу, когда сидели в его кабинете, заставленном полками с юридической литературой, и видели за окнами лужайки, усыпанные осенними листьями.

— Но кто будет платить за мое обучение в Хэрроу? — растерянно спросил Алекзендер сэра Чарльза. — Мне осталось провести там еще год.

— Дорогой мой, — сказал сэр Чарльз — вежливый, очаровательный и весьма практичный адвокат, — боюсь, вам не придется вернуться в Хэрроу.

Алекзендер не сразу понял смысл этих слов.

— Но я хочу поступить в Оксфорд, — заявил он.

Я уловила дрожь в его голосе; Алекзендер явно испугался.

— Что будет с моим образованием?

— Я сочувствую вам, — ласковым тоном произнес сэр Чарльз, — но поскольку мы вполне откровенны друг с другом, позвольте мне сказать следующее: вам повезло, что вы успели получить хоть какое-то образование. Вы могли оказаться в значительно худшей ситуации. К счастью, ваша сестра проучилась пять лет в превосходном заведении для молодых леди в Челтенхэме и сможет найти для себя место гувернантки. Как старый друг вашего отца, я, конечно, употреблю свое влияние, чтобы помочь вам в поисках работы, но, надеюсь, мисс, — он посмотрел на меня, — вы понимаете, что ваше социальное положение смутит любую приличную семью. Однако существуют богатые купеческие семьи, готовые нанять девушку с хорошим воспитанием. Думаю, нам удастся выбрать нечто подходящее. Что касается вас, сэр, я рекомендую службу в армии, поскольку вы слишком молоды для должности воспитателя и не владеете какой-то профессией.

— Я не хочу идти в армию, — сказал Алекзендер. Он явно перепугался, лицо его побелело. — Не хочу становиться солдатом.

Во взгляде сэра Чарльза читалось: «Нищим не приходится выбирать». Слава богу, он не произнес это вслух. Сочувственно улыбнувшись, он махнул рукой и воздержался от комментариев.

— Можно задать вам вопрос, сэр Чарльз? — сказала я.

— Конечно.

Он посмотрел на меня глазами юриста. Они были темными и блестящими. Его взгляд задержался на моих губах. Наконец наши глаза встретились.

Я почти услышала презрительный голос матери: «В таких женщинах, как ты или я, мужчин интересует только одно. И чем лучше воспитан и более добродетелен мужчина, тем сильнее этот его интерес. Не заблуждайся на сей счет».

— Какой суммой денег мы сейчас располагаем? — вежливо спросила я сэра Чарльза.

— Среди вещей твоей матери обнаружили двадцать пять фунтов. Вам принадлежат также ее драгоценности, гардероб и другие предметы, подаренные ей вашим отцом. Дом, разумеется, является собственностью миссис Кавендиш. Она имеет право рассчитать и уволить слуг при продаже особняка.

— Значит, у нас есть немного денег.

— Их хватит, — сказал сэр Чарльз, — чтобы прожить до того момента, когда вы подыщете себе место. Это верно.

— Спасибо, — сказала я. — И когда мы должны освободить дом?

— Миссис Кавендиш просит вас сделать это как можно скорее. Ее старший сын, наследник вашего отца, мистер Майкл Кавендиш, выехал в Лондон из Манчестера, чтобы уладить здесь дела погибшего. Полагаю, он займется продажей дома.

— Понятно.

Отец говорил нам о Майкле: «Такая же зануда, как его мать, и вдвое более чопорный». Его любимцем был второй сын, Ричард. Еще он имел четырех дочерей, все они были старше нас, поскольку наши родители познакомились после рождения последнего ребенка миссис Кавендиш. Нам было трудно представить себе наших сводных братьев и сестер, которых мы никогда не видели. Еще труднее нам было представить первый дом отца. Он всегда казался полностью принадлежавшим нам, мысль о том, что мы делим его с кем-то, казалась абсурдной. Лишь однажды я столкнулась с реальностью, о которой никогда не забывала моя мать. Это случилось давно, когда я еще ребенком вышла на цыпочках из моей спальни, чтобы проводить родителей, собиравшихся в Воксхолл. Они ссорились в прихожей на глазах у лакея. Я помню бедного лакея, покрасневшего от смущения; застыв возле двери, он делал вид, будто не слышит голоса матери: «Тебе не приходит в голову, что мне надоело посещать Воксхолл и слушать шепот великосветских лондонских сплетниц, мол — это Марк Кавендиш со своей французской любовницей-аристократкой? Ты не думаешь, что меня задевает изоляция от общества, в котором я была принята? Неужели ты, знаток лондонского света, не понимаешь, что значит быть не просто любовницей, а содержанкой с двумя внебрачными детьми?»

Моя мать всегда испытывала чувство горечи. Она слишком хорошо помнила свою жизнь в большом французском замке на берегу Луары, брак с блестящим герцогом де Флери. Это было перед революцией. Лондон конца века, в котором оказалась без денег молодая вдова спустя несколько лет, сильно отличался от привычного ей старого мира. «Эмигрантов было пруд пруди, — сказала она нам однажды. — Если ты не имел средств заплатить за жилье, никого не интересовало, какими угодьями владел когда-то твой отец во Франции. Титулы ничего не значили. Важны были только деньги, а их у нас не было. Можете ли вы, дети, понять это? Я никогда в жизни не прикасалась к наличным! Я, привыкшая к комфорту и роскоши, таскала воду в кувшине на мансарду и торговалась с мясником из-за жалкого куска мяса».

Она начала зарабатывать шитьем и познакомилась с Марком Кавендишем, когда переделывала вечернее платье для его жены. Через две недели она сбежала от своей мансарды и дешевого мяса. Ее всегда преследовал страх во второй раз потерять все и снова стать бедной.

В течение семнадцати лет, когда она была любовницей нашего отца, мать постоянно испытывала чувство неуверенности в завтрашнем дне.

— Все лучше, чем бедность, — повторяла она нам. — Все.

Бедность пугала ее больше, чем титул шлюхи Марка Кавендиша.

— Я понимаю вашего отца, — сказала она однажды. — Я не питаю иллюзий в отношении него или любого другого мужчины. У меня есть хороший дом, слуги, одежда, мои дети живут в тепле и заботе. Почему я должна жаловаться и сожалеть о чем-то? Марк щедр, весел, красив. Что еще можно требовать от мужчины?

Доброты, думала я. Участия, понимания. Но я молчала. Мне не следовало напоминать ей о жестокости отца, его любви к спиртному, азартным играм, скачкам. Бессердечные люди редко думают о других — не потому, что преднамеренно хотят быть эгоистами, а потому, что неспособны замечать чьи-либо чувства, кроме собственных. Моя мать могла обманывать себя, предпочитая не видеть правду, но я слишком ясно видела реальность — мать была для отца элементом комфорта, развлечением, к которому он мог обратиться, устав от политических интриг в Вестминстере, скачек в Эпсоме и друзей по картам из Мэйфера.

Я никогда его не любила.

Любопытно, однако, что именно ко мне он испытывал особую привязанность.

— Из всех моих детей, — сказал он мне однажды, — ты больше всего похожа на меня.

Я не воспринимала это как комплимент.

— Ну, мисс Флери, — сказал адвокат, возвращая меня в заставленную книгами комнату, за окнами которой зеленела лужайка, — если я могу чем-то еще помочь вам, пожалуйста, скажите мне. Если вам для поисков места гувернантки понадобится рекомендация…

— Спасибо, сэр Чарльз, — сказала я, — но я не собираюсь становиться гувернанткой.

Я встала, мужчины тоже поднялись, Алекзендер подвинул мой стул, чтобы я не зацепилась за него платьем и подал мне мою ротонду[1].

— Я весьма признательна вам за вашу заботу, — добавила я с очаровательной улыбкой. — Вы очень добры.

— Спасибо. Позвольте напомнить вам — в случае необходимости я всегда в вашем распоряжении.

Он улыбнулся, глядя мне в глаза. Смысл его слов был очевиден.

— Спасибо, — сказала я. — До свидания.

— Спасибо, сэр, — пробормотал Алекзендер и поспешил открыть для меня дверь.

Я вышла из комнаты, не оглядываясь. Клерк вскочил со стула, чтобы распахнуть дверь, которая вела на площадь.

Погода стояла прекрасная. Небо было голубым, безоблачным, легкий ветерок шевелил листья деревьев. Моя мать, ненавидевшая английский климат, сказала бы, что сегодняшняя погода напоминает ей о Франции и садах возле замка на Луаре.

— О боже, — произнес в отчаянии Алекзендер.

— Успокойся, — выпалила я, едва сдерживая слезы и не желая слушать его стенания. Нанятая карета ждала нас у ворот гостиницы; мы отправились домой в Сохо.

— Что ты собираешься делать? — спросил наконец Алекзендер.

— Не знаю.

Я разглядывала через окно грязные многолюдные улицы с нищими и проститутками.

— Я не хочу идти в армию, — сказал Алекзендер.

Я промолчала.

— Может быть, Майкл поможет нам. В конце концов, он наш сводный брат.

Я посмотрела на него. Он покраснел.

— Я… это была просто мысль…

— И весьма плохая.

Я снова уставилась в окно.

— К тому же абсолютно нереалистичная.

Через несколько мгновений Алекзендер произнес:

— Тебе не о чем волноваться. Ты скоро выйдешь замуж, и твои проблемы будут решены. А что делать мне? Как я буду зарабатывать на жизнь? Я не знаю, что мне делать.

— Хотела бы я знать, кто женится на внебрачной дочери английского джентльмена и французской эмигрантки без наследства и общественного положения, — сказала я ядовитым тоном. — Пожалуйста, говори разумные вещи, Алекзендер, или молчи.

Мы добрались до дома, не раскрывая ртов. Вскоре пришло время обеда; мы ели в тишине рыбу, курицу, баранину. Над камином в обшитой деревом столовой висел портрет улыбающегося отца; ироничная усмешка, тронувшая его губы, казалась сейчас более заметной, чем прежде.

— Возможно, завтра здесь уже будет Майкл, — сказал Алекзендер.

Я молчала.

— Возможно, он окажется славным малым.

Пробили часы, и все стихло.

— Возможно, я попрошу его помочь нам.

— Если ты еще раз произнесешь слово «возможно», Алекзендер…

Я замолчала — в комнату вошел лакей.

— Что такое, Джон?

— К вам пришел джентльмен, мисс. Он вручил мне свою визитку и письмо для вас. Я провел его в библиотеку.

Я взяла визитку и письмо с подноса.

— Майкл? — тотчас спросил Алекзендер.

— Нет, это не Майкл.

Я уставилась на визитку. Фамилия гостя ничего мне не говорила.

— Я никогда не слышала об этом джентльмене, Джон.

— Может быть, письмо, мисс…

— Не в моих правилах принимать незнакомцев, являющихся с рекомендательным письмом.

— Позволь мне увидеться с ним, — сказал Алекзендер, вставая. — Я узнаю, что ему нужно. Может быть, это кредитор.

— Извините, сэр, — смутился лакей, — он показался мне джентльменом.

— Тем не менее…

— Погоди, — сказала я и вскрыла письмо. На нем значился адрес: «Нью-Сквер, отель «Линкольн», сэр Чарльз Стоуэлл». Подпись, стоявшая внизу, принадлежала сэру Чарльзу Стоуэллу.

«Дорогая мисс Флери, — писал сэр Чарльз, — извините, что я лишь с помощью этого письма представляю вам моего уважаемого клиента, мистера Акселя Брэндсона. Мистер Брэндсон, проживающий в Вене, неоднократно посещал нашу страну и лично известен мне. Он также познакомился с вашим отцом во время своего предыдущего приезда в Лондон. Узнав о постигшем Вас несчастье, мистер Брэндсон пожелал принести свои соболезнования. Помня о Вашем теперешнем положении, я счел целесообразным организовать Вашу встречу. Я предложил выступить в качестве посредника, но ввиду большой занятости мистера Брэндсона нам не удалось найти более подходящее время. Надеюсь, что это письмо послужит достаточной рекомендацией. Заверяю Вас в прекрасном общественном статусе мистера Брэндсона и его безупречной репутации джентльмена. Остаюсь Вашим…»

Я подняла голову. Лакей все еще ждал.

— Передайте мистеру Брэндсону, Джон, что я встречусь с ним через несколько минут.

— Хорошо, мисс, — лакей удалился.

— Кто это? — тотчас спросил Алекзендер.

Я протянула письмо брату.

— Но что ему надо? — удивленно спросил он, прочитав послание. — Не понимаю.

Но я помнила выражение темных глаз сэра Чарльза, знавшего о моем теперешнем положении и социальном статусе, и решила, что все отлично понимаю. Я встала, стараясь сдержать злость. Сэр Чарльз, очевидно, действовал из лучших побуждений. Я сама сказала ему, что не намерена становиться гувернанткой, и он мог интерпретировать мои слова только одним образом. Что остается женщине в моем положении, если она не желает быть гувернанткой? Она может только выйти замуж. Однако судьба отказывала мне даже в этом — человек с положением не захочет взять меня в жены.

— Ты уверена, что готова встретиться с ним наедине? — с беспокойством в голосе спросил Алекзендер. — Лучше мне пойти с тобой. Этот человек — иностранец.

— Как и мама, — напомнила я брату, — и большинство ее друзей. Нет, я приму его одна.

— А это прилично?

— Вероятно, нет, но сейчас это не имеет для меня значения.

Я вышла в коридор. Я испытывала невольную злость, уязвленная гордость обжигала мне душу вопреки всем доводам рассудка. В момент ярости я пожелала, чтобы мистер Брэндсон и сэр Чарльз Стоуэлл провалились в ад. Я была полна решимости не повторять ошибку моей матери, в каких бы лондонских мансардах мне не пришлось жить.

Решительными шагами я пересекла холл, повернула ручку двери, ведущей в гостиную, и с высоко поднятой головой вошла в комнату. Мои щеки горели, кулаки были стиснуты, как перед схваткой.

— Мисс Флери? — сказал гость, резко повернувшись ко мне. — Здравствуйте.

Я представляла его совсем другим. Прочитав имя и фамилию на визитке, нарисовала себе белокурого гиганта. Но его волосы оказались гладкими, темными, ненапудренными; темные, с поволокой, как у сэра Чарльза Стоуэлла, глаза были ясными, выразительными, непроницаемыми. Он был одет неброско, но со вкусом. Темно-синее пальто и простые бриджи сидели на нем безупречно; его белый галстук был накрахмален и тщательно разглажен, сапоги отвечали самым высоким стандартам. Его английский звучал безукоризненно, не выдавая в госте иностранца; я почувствовала в облике мужчины нечто космополитическое. Когда он взял мою руку и поклонился, я заметила, что пальцы у него были длинными, тонкими, прохладными.

— Пожалуйста, садитесь, — вежливо сказала я, отдернув руку. — Я могу предложить вам спиртное?

— Спасибо, не надо.

Его голос был сдержанным. Отсутствие акцента делало его бесстрастным, холодным.

Мы сели друг напротив друга у камина. Я ждала, когда он начнет беседу.

Наконец он произнес:

— Вы, вероятно, гадаете, кто я такой и почему явился к вам с этим письмом. Извините, что нарушил ваш покой в столь поздний час. С вашей стороны было весьма любезно принять меня. Позвольте мне выразить мои соболезнования по поводу вашей утраты.

— Благодарю вас.

Возникла пауза. Он скрестил ноги, откинулся на спинку кресла и сплел кисти рук перед собой. Боковой свет падал на его скулы и глаза с поволокой.

— Я считаю себя австрийцем, поскольку большую часть жизни провел в Австрии, но по происхождению я наполовину англичанин. Мой отец был англичанином. Он умер десять месяцев тому назад.

Я подумала, следует ли мне что-то сказать. Прежде чем я приняла решение, он промолвил:

— Моя мать вернулась в Австрию незадолго до моего рождения; спустя пять лет она умерла, оставив мне собственность и доход в Вене. Я охотно оставался там, хотя образование получил в Англии и впоследствии часто возвращался сюда в связи с моим бизнесом; периодически я навещал отца в Суссексе. После смерти моей матери он снова женился и завел других сыновей.

Он замолчал. Я изобразила на лице понимание.

— Мой отец был богатым человеком. Он владел землей в Ромни Марш, его предки были влиятельными гражданами Пяти Портов. Я полагал, что после его смерти он оставит свой дом, не являющийся заповедной собственностью, и все состояние старшему сыну от второго брака, но я ошибся. Он все отписал мне. Дела не позволяли мне покинуть Вену и приехать сюда раньше, но сейчас я намерен посетить мое имение и повидаться с английскими родственниками.

— Понимаю, — сказала я.

— Вряд ли, — с иронией в голосе произнес он, — поскольку я еще не объяснил цель моего визита. Однако я ценю то внимание, с которым вы слушаете мою историю.

Его пальцы были сжаты так плотно, что костяшки побелели. Он бросил взгляд на огонь и снова посмотрел на меня, словно надеялся поймать меня врасплох. Что-то в его лице заставило меня отвести взгляд в сторону и смущенно заняться стряхиванием пылинки с моего рукава.

— Пожалуйста, продолжайте, сэр, — вежливо сказала я.

— Сегодня утром я заехал к моему юристу, сэру Чарльзу Стоуэллу. В завещании отца есть пара пунктов, которые я предпочел бы обсудить с сэром Чарльзом, нежели с адвокатом отца, живущим в Рае. Во время беседы Стоуэлл упомянул ваше имя и обстоятельства вашей жизни до и после смерти родителей. Очевидно, он увидел некоторое их сходство с моими.

— Извините, мистер Брэндсон, — сказала я тоном еще более сухим, чем его, — а каковы ваши обстоятельства?

— Мои обстоятельства, мисс Флери, таковы, — ответил он. — По условиям завещания моего отца для получения наследства я должен жениться в течение года после его смерти. Моя жена должна быть англичанкой. К сожалению, выполнить это условие не так просто, как, верно, казалось моему отцу, когда он сочинял свою высокомерную оговорку. Все девушки, с которыми я знаком, уроженки Вены, а не Англии; я не знаю ни одну свободную молодую англичанку. А если бы и знал, ее отцу могло бы не понравиться мое неанглийское происхождение. Насколько мне известно, мой отец был не единственным снобом в этой исключительно надменной стране, и теперь, когда Англия является самой богатой и могущественной державой на свете, ее подданные не умерили свою надменность. С другой стороны, ясно, что я не могу жениться на семнадцатилетней служанке только для того, чтобы выполнить условия завещания. Моя жена должна уметь вести себя и легко общаться с людьми, в чей круг я попаду, получив наследство. Она должна быть воспитанной, обладать хорошими манерами.

Моя холодность обратилась в лед. Я не могла двигаться и говорить. Я думала лишь об одном: «Он хочет, чтобы я сыграла роль его жены. Получив наследство, он бросит меня без пенни».

— Вам, кажется, семнадцать лет, мисс Флери, — сказал он. — Полагаю, вы уже рассматривали идею брака в общем, если не применительно к конкретному лицу.

— Да, — услышала я свой голос. — Рассматривала.

— И?..

— Отвергла ее.

— Я могу спросить, почему?

— Потому что, — я постаралась убрать из голоса следы раздражения, — у меня нет приданого и положения в обществе. Я не имею шансов на приличный брак.

— Думаю, вы недооцениваете ваши достоинства. Или переоцениваете минусы, связанные с вашим происхождением. Уверен, вам не составило бы труда найти претендентов.

— Легко видеть, что вы, мистер Брэндсон — иностранец, — сказала я, желая уколоть его за намек на мою незаконнорожденность. — Если бы вы лучше знали эту страну, вы бы понимали, что предложения, которые я могу получить, не имеют отношения к браку.

— Но я только что сделал вам брачное предложение, — невозмутимо заявил он. — Должен ли я понять, что оно не заслуживает вашего внимания? Во всяком случае вы не можете отвергнуть меня как иностранца, мисс Флери! У меня безупречная репутация в Вене и Лондоне — все подтвердят это. У меня нет титула, но родственники моего отца сражались с Гарольдом при Хастингсе, а сам он был одним из наиболее уважаемых дворян в Суссексе. Выйдя за меня, вы станете женой процветающего землевладельца, хозяйкой большого красивого дома с массой слуг.

Помолчав, я спросила:

— Вы хотите жениться на мне?

Впервые с момента нашего знакомства он улыбнулся.

— Я удивлен тем, что вы находите трудным поверить в это.

— Речь идет о законном браке?

— Конечно. Простое сожительство не поможет мне получить наследство и ни к чему вам.

Мое изумление сменилось приятным возбуждением, за которым последовала паника.

— Но мы совсем не знаем друг друга…

— Ну и что? Большинству браков, заключаемых людьми, подобными нам, предшествует весьма непродолжительное знакомство. Брак должен приносить выгоду обеим сторонам. Великая страсть, романтическое ухаживание, завершающееся свадьбой, чаще всего встречаются в опереттах и романах миссис Радклифф[2].

— Да, конечно, — резко произнесла я, не желая, чтобы меня приняли за романтическую школьницу, — я не стану оспаривать ваше мнение, но…

— Что?

— Я даже не знаю, сколько вам лет! Ничего о вас не знаю!

— Мне тридцать четыре года, — невозмутимо произнес он. — Я женился вскоре после моего двадцатилетия; жена и ребенок умерли при родах. Больше я не вступал в брак.

Он поднялся.

— Разумеется, вам нужно время все обдумать. С вашего разрешения я подожду до завтра. Если вы примете мое предложение, мы отправимся на прогулку в Парк, потом выпьем шоколада на Пикадилли и обсудим наши дальнейшие планы.

— Спасибо, — сказала я. — Полагаю, вы позволите моему брату сопровождать меня?

Поколебавшись, он пожал плечами.

— Как вам будет угодно.

— Прежде чем вы уйдете, — обратилась я к стоящему Брэндсону, — я бы хотела внести ясность в некоторые вопросы.

— Пожалуйста.

Он снова сел и закинул одну ногу на другую. Я заметила, что он уже не сжимал пальцы, они свободно лежали на его бедрах.

— Во-первых, — сказала я, — выходя за вас замуж, я бы хотела знать, что мой брат будет обеспечен. Он должен проучиться год в Хэрроу и затем завершить свое образование в Оксфорде.

— Это легко устроить.

— И он сможет получать разумное пособие и при желании жить в нашем доме?

— Несомненно.

— Понятно, — сказала я. — Спасибо.

— Вы хотели бы внести ясность в какие-то другие вопросы, мисс Флери?

— Да, — подтвердила я.

Теперь мои кисти оказались плотно сжатыми. Усилием воли я держала голову высоко поднятой и смотрела прямо ему в глаза.

— Существует один момент, насчет которого не должно быть недоразумений.

— Какой именно?

— Этот брак будет чисто номинальным, мистер Брэндсон?

Возникла пауза. Невозможно было угадать его мысли. Наконец он улыбнулся.

— Для девушки, обучающейся в школе для юных леди, — сказал он, — вы неплохо информированы, мисс Флери.

Я ждала продолжения, но он замолчал. Через несколько мгновений мне пришлось сказать:

— Вы не ответили на мой вопрос, сэр.

— А вы не прокомментировали мое наблюдение, мадам.

— Это сделать несложно, — сухо обронила я. — Моя мать часто говорила о браке и о женщинах в общем.

— В таком случае, — сказал он, — вы должны знать, что если редкие браки начинаются как номинальные, то большинство их становится такими в конце концов. Если эта сторона вызывает у вас неприятие, нам нет нужды сразу же начинать совместную жизнь. Меня интересует мое наследство, а вас — хорошие условия жизни. Не стоит беспокоиться о деталях. Мы сможем обсудить их позже.

Я тотчас подумала: «Он решил, что я боюсь брака, как все девушки, и могу сорвать его планы своим отказом». Спустя мгновение меня посетила другая мысль: «У него есть любовница, иначе он не сдался бы так легко».

К моему облегчению примешивались злость и раздражение.

— Я увижу вас завтра? — спросил он, снова вставая. — Если позволите, я приду к вам в половине одиннадцатого.

— Спасибо. Это меня устроит.

Он снова взял мою руку своими длинными прохладными пальцами и небрежно поднес ее к своим губам. Я ничего не почувствовала. Ни волнения, ни предвкушения, ни отвращения. Он просто показался мне старым. Незнакомцем, вдвое превосходившим меня по возрасту. Человеком, с которым у меня не было ничего общего. Я не могла представить, что через месяц буду носить его фамилию.

— Но мы ничего о нем не знаем, — сказал Алекзендер. — Ничего. Не знаем даже, тот ли он человек, за которого себя выдает. Он может оказаться кем угодно.

— Мы сейчас отправимся к сэру Чарльзу Стоуэллу. Прикажи Джону подогнать карету к передней двери.

— Но он австриец! Из Вены!

— Австрия — наш союзник в войне с Бонапартом.

— Но…

— Послушай, Алекзендер. Пожалуйста, будь умнее. Смотри на вещи реалистично. Мы не можем позволить себе иного отношения к жизни. Через несколько дней мы превратимся в нищих — у нас не будет денег и крыши над головой. Этот человек — если он тот, за кого себя выдает, а я ему верю — собирается обеспечить нас обоих. Это подарок богов! Я стану уважаемой замужней женщиной с домом и слугами, ты сможешь закончить образование и жить, как пожелаешь. Разумно ли отказываться от такого шанса? Что мы будем делать, отвергнув его? Тебе придется пойти в армию, а мне — стать гувернанткой. Если ты согласен всю оставшуюся жизнь посвятить маршам и парадам, то я не хочу учить тупых детей какого-нибудь провинциального эсквайра! Я хочу выйти замуж и стать леди, а не старой девой, придатком к благополучному семейству!

— Тебя устроит брак с этим человеком?

— Ты его не видел!

— Мне не понравился портрет, который ты нарисовала.

— Но, Алекзендер, мы не можем проявлять чрезмерную разборчивость в отношении потенциальных зятьев или мужей. Мистер Брэндсон — не урод, он — джентльмен и не виноват в том, что уже немолод. Все могло быть хуже.

— Мне это не нравится, — упрямо сказал Алекзендер. — Совсем не нравится. Кто знает, к чему это способно привести?

— Кто знает? — согласилась я. — Но мне известно, что случится, если мы пренебрежем этим предложением. Какое из двух зол — худшее?

— Хотел бы я это знать, — сказал Алекзендер.

Мистер Брэндсон прибыл точно в половине одиннадцатого. Я вышла в библиотеку, чтобы сообщить ему мое решение. Я надела модное платье из желтого муслина, служанка сделала мне прическу в греческом стиле. Я ощущала себя весьма элегантной. Я уверенно приблизилась к гостю и испытала смущение лишь в тот момент, когда снова почувствовала прикосновение его прохладных пальцев к моей руке. В его манерах присутствовало нечто, пугавшее меня. Впервые я отметила его искушенность в житейских делах; возможно, его забавляло мое стремление казаться взрослой и невозмутимой. Так зрелого человека могут забавлять капризы избалованного ребенка.

Я без всякого кокетства сказала, что решила принять его предложение.

Мне показалось, что он и не ждал другого ответа. Он уже тщательно обдумал свои планы. Он сказал, что снял «люкс» возле Лейчестер-сквер. Брэндсон знал о том положении, в котором мы оказались с братом, и предложил нам перебраться в гостиницу, когда это будет необходимо. Я могла при желании взять с собой свою служанку. Мы сможем пожениться, когда нам это будет удобно, и провести несколько дней за городом после свадьбы. Алекзендер тем временем вернется в Хэрроу.

Я сказала, что меня все это полностью устраивает.

Весть о моей помолвке разлетелась по городу; французские друзья матери, предлагавшие нам помощь, испытали облегчение, услышав о моем везении, хотя они мало что знали о мистере Брэндсоне. Однако кто-то слыхал о его отце, Роберте Брэндсоне, землевладельце из Суссекса; сэр Чарльз Стоуэлл познакомил меня с банкиром из Сити, заявившим, что мистера Акселя Брэндсона знают в Лондоне и Вене как солидного бизнесмена.

Мистер Брэндсон подарил мне красивое кольцо с сапфиром; он навещал меня пять раз в неделю. Иногда он уходил, извинившись, через четверть часа; в другие дни мы катались в его карете. Однажды, перед самой свадьбой, он повез меня в Воксхолл.

Я поехала без сопровождения. Теперь, после официальной помолвки, перед бракосочетанием, необходимость в присутствии третьего лица отпала; к тому же Алекзендера ждало свидание с актрисой, которой он увлекся, посещая театр на Хэймаркет, и я не хотела препятствовать его школярскому обожествлению абсолютно неподходящей женщины. В худшем случае она могла избаловать Алекзендера.

Я отправилась в сады Воксхолла с Акселем Брэндсоном. Мы гуляли среди модно одетой толпы. Я наслаждалась тем, что знакомые видели меня в обществе моего будущего мужа. Отстав от него на шаг, чтобы убедиться в том, что я действительно увидела одного известного аристократа, я услышала мужской голос: «Так ты вернулся, Аксель! К тому же один! Что случилось с очаровательной…»

Я обернулась. Человек заметил меня и смолк. Спустя секунду мистер Брэндсон невозмутимо произнес: «Мисс Флери, позвольте представить вам моего знакомого…»

Но я не слушала его. Имя мужчины было мне известно. Отец как-то назвал его «неисправимым повесой и игроком, обросшим долгами». Поскольку сам отец был повесой и игроком, я поняла, что представляет из себя приятель мистера Брэндсона.

— Вы говорили мне, что у вас нет друзей в Лондоне, — сказала я, когда мы расстались с этим человеком.

— Близких, несомненно, нет.

— Этот джентльмен, похоже, хорошо знает вас.

— Лет пятнадцать тому назад, во время моих приездов в Англию, мы были неразлучны, но это уже далекое прошлое.

Аксель казался невозмутимым, но я уловила его легкое раздражение; он словно хотел сменить тему.

— Мои друзья находятся в Австрии. В Лондоне у меня есть только знакомые по бизнесу.

— А очаровательная дама, упомянутая им? Это тоже деловое знакомство?

Он бросил на меня долгий холодный взгляд, и я отвела глаза в сторону.

— Я десять лет был вдовцом, мисс Флери, — произнес он ледяным тоном. — Поскольку вы знакомы с фактами жизни, вам должно быть известно — мужчина, привыкший однажды к женскому обществу, в дальнейшем с трудом обходится без него. Повернем здесь и пойдем в новом направлении, или вы уже хотите возвратиться домой?

По какой-то необъяснимой причине слезы подступили к моим глазам. Я внезапно ощутила себя очень юной, незащищенной, напуганной. В этот миг помолвка показалась не редким везением, игрой, позволявшей гулять среди светской толпы по Воксхоллу, демонстрируя будущего мужа, а утратой свободы, шагом в неведомое.

То, что я раньше догадывалась о существовании любовницы, ничего не меняло. Он даже не потрудился опровергнуть это; его ироничное отношение к моему стремлению казаться опытной и взрослой задевало меня. Вернувшись домой, я тотчас легла в постель и проплакала до рассвета.

Утром он явился с огромным букетом цветов, был любезен и обходителен. Однако я спрашивала себя, провел он ночь в одиночестве или с любовницей?

Мы поженились в церкви Сент-Мэри-ле-Стрэнд меньше чем через месяц после нашего знакомства. Свидетелем был сэр Чарльз Стоуэлл. Церемония прошла тихо, скромно. На ней присутствовали моя французская крестная, подруга матери, и пара подруг детства. Потом состоялся завтрак в доме, арендованном моим мужем. Когда все закончилось, нас повезли в карете в Суррей, в загородный дом, где нам предстояло провести несколько дней. Его хозяин, знакомый Акселя, находился с семьей в Баве. Он оставил письмо, в котором просил нас располагаться в коттедже, как у себя дома.

Мой дорожный костюм состоял из подбитого мехом редингота[3], надетого на белое муслиновое платье, меховой муфты и удобных, теплых ботинок, весьма необходимых в ноябре. Аксель дал мне денег, чтобы я приобрела гардероб для свадьбы и на будущее. Несмотря на нехватку времени, я успела купить все что было нужно.

— Ты выглядишь превосходно, — почти смущенно произнес Алекзендер, прощаясь со мной. Когда он обнял меня, я услышала в его голосе ноты беспокойства. — Ты будешь писать? Не забудешь?

— Конечно, не забуду!

Комок подкатился к моему горлу. Не желая расставаться с братом, я изо всех сил прижалась к нему.

— Увидимся на рождество, — сказал он. — Я приеду на каникулы.

— Да.

— Это произойдет скоро. Через несколько недель.

— Да.

Я освободилась, чтобы он не заметил, что я вот-вот разревусь.

— С тобой все будет в порядке, да? — прошептал он, когда я отвернулась от него.

— Конечно! — с достоинством ответила я, почувствовав, что он нуждается в этом заверении, и не смея признаться себе в аналогичной потребности, испытываемой мною. — Почему нет?

Аксель ждал в нескольких шагах от кареты. Он уже попрощался с Алекзендером. Заметив, что они недолюбливают друг друга, я не удивилась сухой формальности их прощания.

Я шагнула к карете.

— Ты готова? — спросил Аксель.

— Вполне. Спасибо.

Он помог мне сесть в карету и поднялся вслед за мной. Я вновь обрела способность смотреть на мужа и говорить с ним, лишь когда мы выбрались из Лондона. Возле Чэндсворта я сказала:

— Нам повезло с погодой.

— Да, — согласился он, — действительно.

Я взглянула на мужа. Вежливое выражение его лица ничего мне не говорило, но интуиция подсказала, что он заметил борьбу в моей душе и воздерживался от беседы, чтобы не смущать меня. Мне следовало испытывать благодарность к Акселю за его чуткость и внимание, но я ничего не чувствовала. Иногда меня злило то, что он видит и понимает слишком многое.

Мы пообедали в Эпсоме, потом еще раз остановились в Ледерхэде, в гостинице у реки, чтобы грумы могли позаботиться о лошадях. До Букхэма и Клэйбери-парка мы добрались уже под вечер; я жутко устала.

Дом в Клэйбери-парке был красивым и просторным, слуги — предупредительными. Аксель спросил, не хочу ли я чем-нибудь подкрепиться. Когда я отказалась, он попросил слугу проводить меня в мою комнату.

Огонь, полыхавший в камине, и настольная лампа освещали изысканную мебель. С любопытством осмотревшись по сторонам, я заперла дверь, ведущую в коридор, и подошла ко второй двери, расположенной у дальней стены. Как я и подозревала, она вела в соседнюю спальню, куда лакей Акселя уже доставил его багаж.

Поглядев на большой чемодан, я закрыла эту дверь и поискала ключ, но он отсутствовал.

Я решила не звать на помощь мою служанку. Она, несомненно, устала не меньше моего. Я вполне могла обойтись без ее помощи. Быстро раздевшись, я распустила волосы, провела по ним несколько раз гребнем и задула лампу. Дрова еще горели в камине. Я, лежа, смотрела на огонь и прислушивалась, не появится ли Аксель в соседней комнате. Время шло. Мои глаза слипались, мысли потеряли четкость. Я вспомнила мое короткое знакомство с Акселем и тихую свадьбу. Я не могла поверить в то, что теперь я — замужняя женщина, а Аксель — мой супруг. Жаль, что он уже немолод и ему не о чем говорить со мной. Он был любезен и часто — даже очарователен, но у меня складывалось впечатление, что он совершает над собой усилие, чтобы казаться таким. Я, вероятно, выглядела в его глазах ребенком, и он скучал со мной.

Интересно, какая у него любовница, подумала я и внезапно решила затмить ее. «Ему не будет со мной скучно! — сказала себе я. — Не будет!» Я принялась рисовать страстные сцены любви и нежности, экстаза, не ведомого мне. Я решила, что это весьма приятное состояние, иначе люди не думали бы так много о подобных вещах.

Мои глаза сомкнулись. Я согрелась. Уже собираясь заснуть, я вспомнила об Алекзендере. Что он думает обо мне?

Меня охватило острое чувство одиночества, оно прогнало желанный сон; к горлу подкатился комок, я едва не заплакала. Я долго разглядывала тлеющие головешки. Наконец из соседней комнаты донеслись звуки шагов; я испытала огромное облегчение. Однако гордость не позволяла мне броситься к нему и спастись от одиночества в обществе моего единственного теперешнего спутника.

Я ждала. Постепенно звуки прекратились, стало тихо. Я продолжала ждать, мои ноги онемели от напряжения, но он не пришел. Наконец головешки догорели; я уткнулась лицом в подушку и заплакала. Потом я уснула.

Утро выдалось дождливым. Моя служанка, Мари-Клер, помогла мне одеться и сделать прическу. У меня не было желания разговаривать; я чувствовала, что разочаровала девушку. Я спустилась вниз, боясь заблудиться в этом незнакомом доме; лакей провел меня в маленькую столовую, где я выпила чаю с печеньем. Потом я совершила прогулку по дому, полюбовалась видом из окна длинной галереи. Туман окутал долину, и я мало что разглядела. Я пожалела о непогоде, поскольку пейзаж казался интересным; я охотно вышла бы из дома, но было слишком мокро.

В конце концов я отправилась в библиотеку, отыскала там роман Джейн Остин[4] и попыталась читать, но скучные события, происходившие с героями, не увлекли меня; я полистала Филдинга, потом Дефо. Здесь был экземпляр «Молль Флендерс» — моя мать не позволяла мне читать эту книгу. Утро пролетело на удивление быстро.

Я не видела Акселя до обеда, который подали в три часа. Я держалась с ним холодно, но он, похоже, не замечал этого, был вежлив и имел отсутствующий вид. Потом я оставила его наедине с портвейном и отправилась в гостиную сочинять письмо Алекзендеру. Я подробно описала дом и рассказала о «Молль Флендерс».

После этого я почувствовала себя лучше.

Наконец пришло время ложиться спать; я уделила много внимания моему внешнему виду, надела мою лучшую ночную рубашку. Прошлым вечером у меня не было на это сил. Оказавшись в постели, я долго старалась не засыпать, но сон все же подкрался незаметно и одолел меня. Проснулась я глубокой ночью в одиночестве.

Наверно, Мари-Клер немного обидела моя замкнутость, но утром я не попыталась заговорить с ней, и в конце концов она удалилась с хмурым лицом. Я пошла завтракать. К счастью, погода наладилась, все утро я изучала лужайки и тисовые аллеи, огород, оранжерею, рощу, ручей и даже полуразрушенный замок, возведенный давным-давно для оживления ландшафта.

Аксель тем временем писал письма. Я зашла в библиотеку, чтобы поставить «Молль Флендерс» на полку. Он сидел с пером и чернильницей. Мы поздоровались и обменялись несколькими вежливыми фразами. Позже, вернувшись в библиотеку перед обедом, чтобы взять новую книгу, я обнаружила, что Аксель ушел, оставив на столе письма. Я взглянула на адреса. На трех конвертах стояли венские адреса, на четвертом значилось: «Джеймсу Шерману, эсквайру, юридическая фирма «Шерман, Шепхерд и Шерман», Мермейд-стрит, 12, Рай, Суссекс», на пятом — «Виру Брэндсону, эсквайру, Хэролдсдайк, близ Рая, Суссекс». Я долго разглядывала это письмо. Я знала, что Хэролдсдайк — название поместья и дома, унаследованных Акселем от отца. Мне предстояло стать там хозяйкой. Вир Брэндсон был вторым сыном отца Акселя от второй жены. Старший сын, Родрик, как сказал мне Аксель, погиб в результате несчастного случая вскоре после смерти отца. Младшего сына, девятнадцатилетнего юношу, которого Аксель почти не вспоминал, звали Эдвином.

Я все еще думала об английских родственниках Акселя, когда отправилась обедать; мне хотелось узнать о них побольше, но Аксель не был расположен к беседе. Он ограничился тем, что спросил, как я провела день, и немного поговорил о ландшафтном садоводстве, после чего стал молча поглощать пищу. Поэтому я слегка удивилась, когда позже он присоединился ко мне в гостиной и попросил сыграть на спинете[5].

Спинет никогда не относился к числу моих любимых инструментов, но я играла на нем вполне прилично. А пела — еще лучше. Он, похоже, остался доволен моими способностями, его комплименты воодушевили меня, и я вызвалась сыграть на арфе. Я умела исполнять на арфе только одну пьесу и сыграла ее. К моей радости, он попросил меня продолжить, но я притворилась слишком скромной и не стала портить превосходное впечатление, которое мне удалось произвести.

— Я счастлив, что у меня столь одаренная жена, — сказал он и так очаровательно улыбнулся, что я впервые нашла его красивым. Он также в первый раз упомянул о наших юридических отношениях. — Я понятия не имел о том, что ты так музыкальна.

— В комнатах, которые ты снял для меня и Алекзендера, не было спинета, — небрежно заметила я. — У меня не было возможности сыграть для тебя.

— Верно, — он снова улыбнулся. — Ты, конечно, говоришь по-французски?

— Да.

— Может быть, ты почитаешь мне что-нибудь из Мольера, если не слишком устала? Больше всего на свете я люблю слушать французскую речь.

Я снова вспомнила о его иностранных корнях. Истинный англичанин не мог наслаждаться языком Бонапарта — национального врага Англии.

Я с полчаса читала ему на французском. Я свободно владела этим языком, поскольку с мамой мы всегда разговаривали на нем, к тому же в детстве у меня была няня-француженка. Аксель снова остался доволен; мы немного поговорили о французской литературе и истории этой страны.

Наконец мы поужинали при свечах; Аксель сказал, что я, несомненно, устала и что он отнесется с пониманием к моему желанию лечь в постель.

Я не могла решить, проявляет ли он искреннюю заботу или просто хочет избавиться от меня. С чувством разочарования я поднялась в свою комнату и долго сидела перед зеркалом, хмуро разглядывая свое отражение. Наконец, желая развеять ощущение одиночества, я позвала Мари-Клер и, перед тем как лечь спать, занялась своей внешностью.

Проведя в постели чуть больше десяти минут, я услышала звуки шагов, донесшихся из комнаты Акселя. Он отпустил лакея, и голоса стихли. Я прислушалась, пытаясь понять, лег ли он спать. Вдруг дверь, соединявшая комнаты, открылась, и Аксель вошел в мою спальню.

Я приподнялась от удивления, и в этот момент Аксель посмотрел на меня. Пламя свечи, которую он держал в руке, задрожало и отразилось в его глазах. Мне не удалось разглядеть их выражение.

Я снова опустилась на подушку.

Мне показалось, что он сейчас заговорит, но я ошиблась. Он поставил свечу на стол и задул ее. Мы оказались в темноте. Я услышала, как он снял халат; внезапно Аксель оказался рядом со мной под простыней; я ощутила щекой его горячее дыхание.

Я расслабилась в радостном неведении. Я считала, что знаю все о страсти и акте любви. Никто не предупредил меня, что этот акт может быть болезненным и неприятным.

Позже, когда Аксель удалился, я свернулась в клубочек, пытаясь отогнать тягостные воспоминания, и третью ночь подряд провела в слезах.

Следующее утро выдалось дождливым, я не могла гулять. После завтрака я взяла в библиотеке следующую книгу мисс Остин и уединилась в маленькой комнате. Сегодня я читала роман мисс Остин с интересом, ситуации не казались мне избитыми, а персонажи — скучными. Их нормальность вселяла чувство покоя. Мне не хотелось читать готические романы или сочинения в духе «Молль Флендерс». Мир сельских священников и землевладельцев действовал на меня успокаивающе.

Аксель отыскал меня в полдень. На нем был костюм для верховой езды; я заметила, что дождь прекратился, хотя небо осталось серым.

— Я не мог найти тебя, — сказал он. — Ломал голову, куда ты исчезла.

Я не знала, что сказать. Он закрыл за собой дверь и медленно подошел к дивану, на котором я сидела.

— По-моему, нет смысла откладывать наш отъезд в Хэролдсдайк, — произнес он, когда я коснулась пальцами кожаной обложки книги. — Сегодня суббота. Если ты не возражаешь, мы можем выехать утром в понедельник. При не слишком плохом состоянии дорог мы прибудем в Рай в среду вечером.

— Как хочешь.

Он помолчал. Я ощутила прикосновение его прохладных пальцев к моей щеке, но не подняла глаз; я боялась услышать что-нибудь о неприятном событии, связывавшем нас. Наконец он произнес:

— Тебе не следует думать, что общество мужчины для женщины — переоцененное удобство. Со временем все наладится.

Он ушел, прежде чем я успела что-то сказать. Я снова осталась в комнате наедине с книгой.

Что значит «со временем»? — подумала я. Очевидно, это время придет, когда мы покинем Клэйбери-парк. В эту и в следующую ночи дверь между спальнями оставалась закрытой; в понедельник мы покинули красивый дом в Суррее и устремились к туманам Ромни Марш и Стенам Хэролдсдайка.