Дом ночи и цепей

Я боялся того, что могу увидеть, когда открою дверь.

- Подожди меня здесь, - сказал я, опустив Катрин на пол. Она стояла, прижав руку ко рту, и моргала, пытаясь сдержать слезы.

- Я вытащу твоего брата, и мы уйдем, - сейчас я не понимал, почему винил Зандера за этот шум. Ему было только пять лет.

Я присел рядом с Катрин.

- Ты будешь смелой ради меня?

Она едва заметно кивнула и прижалась к стене.

Я схватился за ручку двери, глубоко вздохнул, распахнул дверь и ворвался в комнату.

Смех прекратился.

В комнате было темно. Я медленно шел сквозь мрак в наступившей тишине. Наткнувшись на прикроватный столик, я ощупью нашел люмен и включил его.

Комната была пуста. В ней было никого, и на постели никто не спал.

Я бросился в коридор, к Катрин. Но она пропала. Исчезла и кровь, которая вытекала из ее комнаты, и красные следы, которые я оставил на полу. Я подошел к ее двери, которую оставил открытой. В комнате мерцал слабый свет, но не от горящей кости, а от единственного светильника на стене.

Я вышел из комнаты, пытаясь понять, что все это значит. Я боялся за моих детей. Куда они пропали? Они напуганы. Они слишком малы, чтобы позаботиться о себе. Они нуждаются во мне, а я подвел их.

Я направился к лестнице, намереваясь разыскать их, но не зная, откуда начать. Я пытался вспомнить, где были их любимые места чтобы прятаться. Неужели Старая Башня была одним из этих мест? Я не мог вспомнить. Я не помнил, чтобы мои дети когда-либо жили в Мальвейле. Это было ужасно. Ведь они были здесь всю жизнь. Мы все были здесь всю жизнь. Как я мог не знать их привычки?

Подойдя к лестнице, я расслышал голоса взрослых, тихо говорившие что-то внизу, и стал спускаться по ступеням. На стенах горело достаточно светильников, чтобы я видел путь в коридорах. Я проследовал за голосами в библиотеку.

Катрин и Зандер сидели в креслах у окна. Когда я вошел, они оглянулись и замолчали.

Мои дети были в безопасности. Мои взрослые дети. Конечно, они были уже взрослыми. Я не понимал, почему сначала удивился этому.

- Отец? – спросила Катрин. – Ты в порядке?

- Конечно. Конечно, я в порядке, - прохрипел я, с трудом выговорив слова.

На бесстрастном лице Катрин мелькнула тень тревоги. Зандер выглядел взволнованным и пристыженным. Может быть, Катрин все-таки убедила его, что он вел себя как дурак.

«Или, может быть, он чувствует себя виноватым, потому что ты застал их».

«Застал их в чем?»

- Мы разбудили тебя? – спросил Зандер. – Прости, если мы говорили слишком громко.

- Нет, это не вы.

«Это ложь. Его пьяное веселье разбудило бы весь Вальгааст».

«Какое веселье? Не было никакого шума, и в его комнате никого не было. Что с тобой?»

- Просто не могу заснуть, вот и все, - сказал я.

- Нам о многом нужно подумать, - заметила Катрин. – У всех нас есть причина для бессонницы.

- Цена долга, - вздохнул Зандер.

Может быть, Катрин действительно убедила его.

«Или, возможно, он издевается над тобой. Может быть, они оба над тобой смеются. Что они обсуждают за твоей спиной? Нельзя оставлять это просто так. Как только ты уйдешь, они начнут снова. Тебе нужно быть осторожным. Возможно, они собираются причинить вред детям».

- Отец?

Голос Зандера вывел меня из задумчивости. Я потер голову, пытаясь очистить ее от беспорядочной мешанины мыслей.

- Все в порядке, - произнес я. – Я просто устал. Доброй ночи.

Я вышел из библиотеки, пытаясь заставить себя принять нормальность того, что я делал. У меня был кошмар. Наверное, я снова ходил во сне. В Мальвейле происходили вещи, которые я не мог объяснить, но было и то, что казалось вполне объяснимым. Это лишь последствия моих тяжелых ранений в бою за Клострум. Ничего более.

И все же, поднимаясь по ступеням, я не мог избавиться от подозрений. Я говорил себе, что это совершенно бессмысленно. Держась за узорчатые перила, я заставил себя принять реальность, в которой моя дочь и мой сын были взрослыми.

Но где-то на грани разума осталось одно побуждение. Мне нужно было поговорить с Элианой. Мне нужно было знать, что наши малыши в безопасности.

В утреннем свете, резком, словно сомнение, и хрупком, будто радость, я медленно спускался по лестнице, борясь с провалами в памяти. Я не мог вспомнить ничего, что было со мной после того, как я вышел из библиотеки, а другие события ночи казались чем-то далеким. Мой разум словно не подпускал их, окутывая все пеленой грез.

«Тебе все труднее разобраться между сном и реальностью. Это должно прекратиться».

«Тогда давай разберемся, что было прошлой ночью?»

«Не было ничего реального».

«Совсем ничего?»

«Может быть, мы говорили с Катрин и Зандером после пробуждения? После хождения во сне?»

Это казалось разумным. Если я смогу принять эту логику, то, вероятно, этой ночью я смогу отдохнуть. Должно быть, вернувшись в постель, я крепко заснул, но сейчас не чувствовал себя отдохнувшим. Напротив, я ощущал себя уставшим и измученным.

Когда я спустился по ступеням, Катрин уже ушла. Успокаивающий шум работы слуг, очищавших комнаты от хлама, наполнял дом звуками обыденности. Зандер сидел за огромным столом в обеденном зале и пил из чашки рекаф. Он тоже выглядел уставшим и довольно смущенным.

- Доброе утро, отец, - сказал он.

Я почувствовал, что он хочет что-то сказать, и кивнул ему.

- Ты пришел в себя после своих излишеств?

- Физически более-менее. И это больше, чем я заслуживаю.

Я почувствовал облегчение, сев за стол. Это был не тот напуганный до истерики Зандер, каким он был ночью.

- Прошу прощения за прошлую ночь, - сказал он. – Я вел себя… несдержанно. Мягко говоря. Катрин объяснила это мне, когда я протрезвел.

- Мне ты не казался настолько пьяным, - заметил я.

- Я был достаточно пьян.

- А она убедила тебя, что никакого проклятия нет?

- Даже она не может утверждать, что наша генеалогия – нечто иное, чем она есть на самом деле.

- Не может, - согласился я.

- Но она убедила меня, что сдаться на милость Вет Монфор – не лучшая стратегия для выживания, - Зандер вздохнул. – Возможно, напротив, это верный способ привести наш род к гибели.

- Я полагаю, что наше единство – лучший способ предотвратить это, - сказал я.

«Вот. Ты доволен? Их разговор был именно тем, о чем ты подумал. И ничем иным. А чем еще он мог быть? Твои подозрения вызваны лишь сном. Верно? Верно. Вот и все».

- Но ты все еще обеспокоен, - подчеркнул я.

- Да.

Он был сейчас честен со мной, открыто говоря о своих страхах и спокойно обсуждая их. Он не отказывался от мысли о проклятии, так же, как я не мог отказаться от мыслей о призраке Элианы. И я решил тоже быть честным с ним.

- Кроме этой генеалогии, - сказал я, - ты не замечал ничего странного в доме?

- Что ты имеешь в виду?

- Может быть, ты видел что-то… необычное?

- Не думаю, - неуверенно ответил он.

- Возможно, ты видел, не осознавая этого. Видел что-то и думал, что ты спишь?

- Например? – осторожно спросил он.

Я помедлил, но потом продолжил, решив идти до конца:

- Например, твою мать?

Зандер пристально посмотрел на меня. Между нами повисло молчание, становясь все дольше, все тягостнее, превращаясь в стену.

- Нет, - сказал он наконец. – Я не видел ничего такого. Совершенно ничего необычного.

Он помолчал, явно борясь с желанием что-то сказать, а потом произнес:

- Хотя то, что случилось прошлой ночью…

- Что? Что случилось? – спросил я нетерпеливо. Слишком нетерпеливо.

- Что значит «что случилось»? Разве ты не помнишь? Ты спустился вниз, когда мы с Катрин разговаривали?

Я почувствовал, что краснею.

- Конечно, помню.

- Вот это было необычно, отец. Ты выглядел… растерянным, - Зандер снова помолчал. – Ты в порядке?

Он был обеспокоен. Он волновался за меня. Я мысленно выругал себя за то, что рассказал ему. Мне не следовало ничего говорить. По крайней мере, сейчас. Нужно было подождать, пока Зандер или Катрин сами увидят что-то. То, как он реагировал на мои слова, было прямой противоположностью тому, на что я надеялся. И я уже не мог отрицать сказанное.

- Да, - сказал я. – Я в порядке. Мне приходится преодолевать последствия моих ранений на Клоструме, - я не отказывался от своего намерения быть честным. Если я не скажу ничего, то можно ожидать, что Зандер поднимет этот вопрос позже. – Но то, что я видел здесь, не имеет отношения к Клоструму. Да, я видел твою мать.

Я ощутил странную гордость, признавшись в этом, и подумал, что, возможно, Зандер в «Неумолимом Свете» чувствовал то же самое.

- Призрак? – выдохнул Зандер, устрашенный этой богохульной мыслью.

- Я не знаю, можно ли назвать ее так…

Зандер прервал меня.

- Отец, нет! – воскликнул он. – Подумай, что ты говоришь!

Он дрожал, но, сделав три глубоких вздоха, попытался говорить более спокойно:

- Я не хотел слушать тебя прошлой ночью, но ты говорил то, к чему мне следовало прислушаться. Пожалуйста, прислушайся ко мне сейчас. Ты не должен говорить такие вещи. Ты не должен даже думать об этом. Это преступление против Императора, - он взял меня за руки. – Ради твоего же блага, отец, умоляю тебя.

- Я знаю, что она не может быть призраком, - успокоил я его. Сам себе я казался убедительным. – Я говорю лишь, что видел ее. Кроме того, я уверен, что как минимум в одном случае я точно не спал, когда видел ее.

- Ты говорил об этом с кем-нибудь еще?

- С кардиналом Ривасом.

- Ох, это хорошо, - Зандер облегченно вздохнул. – И что сказал кардинал?

- Он обеспокоен возможной опасностью.

- Он верит, что ты видел маму?

- Да.

Зандер некоторое время молчал.

- В это настолько невозможно поверить? – умоляюще произнес я. – Если ты готов поверить в проклятие…

- Которое ты отрицал прошлой ночью.

- Да, отрицал. И по-прежнему не считаю, что ты прав. Я просто не могу в это поверить. Зачем продолжать сражаться, если мы заранее обречены? А мы должны продолжать сражаться. Но я не хочу быть лицемером. Я не верю, что ты прав насчет проклятия, но и не могу утверждать, что ты ошибаешься. Особенно после того, что я видел.

Зандер посмотрел в свою пустую чашку. Когда он поднял взгляд, в его глазах была печаль.

- Я хотел бы увидеть маму, - вздохнул он. – Очень хотел бы. Но она мертва, отец. Мертва уже давно. Ее нет.

- Мне кажется, ты не понял… - начал я.

Зандер встал, прервав меня.

- Мне пора идти. Увидимся на совете.

Немного подумав, он спросил:

- Ты еще не говорил с Катрин об этом?

- Нет, у меня еще не было возможности с ней поговорить.

- Я бы не стал ей рассказывать.

Я и не собирался ей рассказывать. Я думал, что Зандер не так воспримет мое признание. Но если я настолько ошибался насчет него, Катрин вполне могла снова оборвать все связи со мной.

- Прости, отец, но я должен спросить. Наша семья поражена безумием?

- Ты так считаешь? Я, по-твоему, сумасшедший?

- Я не знаю, что думать. Но Леонель действительно сошел с ума.

- А теперь я…

Он оглянулся на библиотеку.

- Возможно, этим и объясняются странности в нашей генеалогии. Может быть, это и есть наше проклятие.

Я одинока.

Монфор была права. Мне нужна компания. Я одинока, и ненавижу это одиночество. Проблема в том, что я не знаю, можно ли с этим что-то сделать. Я даже не знаю, может ли кто-то помочь мне. Или хочет ли помочь…

Я начинаю думать, что все они хотят причинить мне вред. После сегодняшнего дня, учитывая то, что я видела, возможно, это действительно так.

Это предположение не лишено смысла, не так ли? Глупо было бы полагать, что Монфор пришла сюда по доброте душевной. Вряд ли кто-то поручится, что у нее вообще есть душа.

Но это не значит, что ее совет был плох. Причины дать мне его, возможно, были продиктованы злым умыслом, но она не ошиблась. И эти последние несколько дней я пыталась последовать ее совету.

Интересно, Мейсон, что бы ты подумал, если бы прочитал это? Что бы ты подумал о твоей жене, которая прислушалась к мудрости Вет Монфор?

Я хотела бы, чтобы ты это знал. Но ты не знаешь. Тебя здесь нет. Увы, нельзя сказать, что тебя здесь никогда не было. Это не так. Если бы тебя никогда здесь не было, я не оказалась бы в Мальвейле. Я не копалась бы в кучах хлама в этих комнатах, надеясь найти информацию, которая подтвердит, что я могу не бояться за будущее своих детей. Если бы тебя никогда не было здесь, я бы не мучилась вопросом, все ли я делаю, что в моих силах, чтобы сохранить власть семьи Штроков. И очень сомневаюсь, что Вет Монфор удостоила бы меня своим необъяснимым дружественным визитом.

Ты был здесь. Ты был здесь достаточно долго, чтобы изменить каждую грань моей жизни. Я знаю, что еще не так давно я была благодарна за это. Я уже не помню, как я чувствовала себя тогда. Но сейчас я чувствую себя совсем иначе.

Ты слышишь меня, Мейсон?

Нет. Не слышишь.

Услышишь ли когда-нибудь?

Я не должна позволять себе думать так. Но я ничего не могу сделать. Я совсем одинока. Даже когда слуги здесь, я совсем одинока, и едва ли это хороший знак.

Как я уже говорила, я пыталась. Пыталась бороться с одиночеством. Но по ряду причин это не удалось. И едва ли все эти причины – моя вина.

Монфор действительно хотела, чтобы я выбралась из Мальвейля. По крайней мере, так она сказала. Она говорила убедительно. Наверное, она хорошо умеет заставить людей поверить в то, что ей нужно. Но то, что она сказала, выглядело разумным. Я не выходила из дома несколько дней. Не знаю точно, сколько именно. С тех пор, как я заболела, мне стало трудно запоминать даты. Да и в любом случае, сейчас зима, и каждый день холодный, ветреный, сырой и пасмурный. Между ними нет особой разницы.

Какая-то беспорядочная получается запись, не так ли?

Да, и все-таки я вышла из дома. Монфор посоветовала мне повидать друзей. Это заставило меня снова задуматься о том, как мало их у меня осталось. Я не должна погружаться в жалость к себе. Хотя это очень легко.

У меня еще есть знакомые. И я договорилась встретиться с кое-кем из них и пообедать вместе после полудня. Я чувствовала себя несколько виноватой. Если я чувствую себя достаточно хорошо для этого, значит, я достаточно здорова, чтобы выполнять свои обязанности в Администратуме. Но сейчас я этого просто не могу. Мне просто не хватит умственной энергии, которая требуется, чтобы управлять целым стадом писцов и поддерживать порядок в отделе. Я уверена, что мои помощники в Администратуме справятся с делами.

И я отправилась в гости. Я хотела написать, что это было четыре дня назад, но теперь мне кажется, что времени прошло больше. И чем больше я думаю об этом, тем больше я в этом уверена. Но я не знаю, сколько в точности времени прошло.

Я поехала на прием к Треве Гарнхайм. Раньше мы служили вместе. Она, благодаря удачному браку, тоже смогла войти в число знати Солуса, и решила сосредоточить свою энергию на повышении статуса своего нового дома. Теперь это ее долг, и в высшем обществе Вальгааста она чувствует себя в своей стихии. Раньше мы были подругами, потом наши пути разошлись, но все же мы не стали совсем чужими, и дом Гарнхайм всегда был союзников дома Штрок. Когда я связалась с Тревой, она пригласила меня на небольшой прием, который она как раз устраивала, и мне показалось, что это именно то, что нужно. С моей стороны не требовалось никаких усилий – только прийти.

Но оказалось, что идти туда было ошибкой. Я чувствовала, что мне не надо покидать Мальвейль, и мне стоило прислушаться к моим чувствам. Все-таки я действительно не здорова, и поездка в Вальгааст принесла мне больше вреда, чем пользы. Трева прислала за мной машину, и во время поездки к поместью Гарнхайм, на западную окраину города, я едва могла поднять голову. К тому времени, когда мы приехали, я была едва живой от усталости. Водителю Тревы пришлось почти нести меня в дом. Кроме того, я очень нервничала, и становилась все более и более тревожной. Я не могла сосредоточиться на том, кто что говорил. Я знала всех присутствующих там. С некоторыми я даже когда-то дружила. Но в тот день казалось, что раньше я никогда не встречалась с ними.

Нет, стоп, это не совсем так. Точнее сказать, что я будто не встречала их там. Словно их там не было. Или, может быть, словно меня там не было. Они казались чем-то вроде изображений на пикт-экране, с которыми я делала вид, что общаюсь. И эти попытки соблюдать видимость приличий оказались для меня мучительными. К концу приема я устала настолько, что было трудно дышать. А моя тревога переросла в настоящий ужас. Мне пришлось уйти. Пришлось вернуться в Мальвейль.

И когда я вернулась, то испытала огромное облегчение. Я сразу почувствовала себя лучше, хотя нельзя сказать, что ощутила себя полностью здоровой. Я больше не хочу выезжать из Мальвейля. По крайней мере, пока я больна.

Когда я была в гостях у Тревы, то пыталась бороться с подступающим ужасом, анализируя его, надеясь, что смогу подавить его, если выявлю его источник. Оказалось, что источник – моя работа по истории губернаторства Штроков. Я всегда думаю о ней, но когда я далеко от Мальвейля, мне почему-то кажется, что мой исторический проект в опасности. Как будто дом может взорваться, и только мое присутствие способно это предотвратить.

Глупость, конечно. Я не думаю, что это случится. Но чувствую себя так, словно это может случиться.

Итак, моя попытка поехать в гости была неудачной. Но я не сдалась. Я решила предпринять еще одну попытку сделать так, как просила Монфор. Надеюсь, что она будет довольна. Или надеюсь, что Мейсон будет доволен.

Или, может быть, мне вообще все равно.

Но я действовала так, словно мне не все равно. Я пригласила Треву и других моих знакомых в Мальвейль. Так я меньше устану, и не буду испытывать тревогу. Я надеялась, что их компания развлечет меня. Я надеялась, что не буду чувствовать себя одинокой.

Это оказалось еще хуже, чем моя поездка в поместье семьи Гарнхайм. Да, я действительно меньше нервничала и меньше уставала. На этот раз я могла уделить внимание присутствующим. И вот почему это было хуже, чем в прошлый раз. Я теперь видела вещи в истинном свете.

Все были любезны. Я помню, о чем мы говорили. Ничто из этого не имело значения. Я смотрела на этих людей, которых, как я думала, я хорошо знала. Они были пусты. Если я когда-либо раньше действительно знала их, теперь это было не так. Все изменилось. Их тела были здесь, но это были лишь оболочки. С тем же успехом это могли быть сервиторы, запрограммированные изображать представителей высшего общества на приеме. Я заметила, что если смотреть достаточно долго, то я могу видеть прямо сквозь их тела. Их кожа становилась прозрачной, а внутри не было ничего, даже костей. Эти люди пришли не для того, чтобы встретиться со мной. Они пришли, чтобы попрощаться. Они покидали меня. Даже когда они сидели здесь и разговаривали, они покидали меня, опустошая себя, превращаясь в теней, изображающих пантомиму.

Я ненавидела их. Я не могла дождаться, когда они уйдут. Больше я не буду никого приглашать в Мальвейль.

Мейсон первый покинул меня, и забрал за собой всех. Сначала детей, потом всех остальных.

Я одна.

Я направлялся в зал Внутреннего Совета, когда меня догнала Адрианна Вейсс.

- Сегодня тебе придется справляться без меня, - сказала она.

- Думаю, что смогу справиться с Монфор.

- Не сомневаюсь, что сможешь.

- А ты что будешь делать? – спросил я.

- Собирать компромат против Монфор. До меня дошли кое-какие слухи, которые могут быть полезны для нас, если окажутся правдой. И я собираюсь проверить их достоверность.

- И где ты будешь их проверять?

- В Силлинге.

Резиденция Монфоров. Мне эта идея сразу не понравилась.

- Она может быть здесь, но у нее хватит глаз и там.

- Я знаю, - сказала Вейсс. – Я не собираюсь вламываться туда. У меня есть информатор в ее доме.

- Тогда удачи тебе.

- Встретимся в Мальвейле после заседания совета, - сказала она, и направилась дальше по коридору.

Это заседание было относительно спокойным. Мы все собирали силы для предстоящей схватки. Мы словно играли в административную шараду, решая правительственные дела, тогда как наши мысли были заняты другим. Мои мысли точно, и, судя по отсутствию конфликтов на заседании, мысли моих оппонентов тоже.

Мои мысли перескакивали от одной проблемы к другой. Каждый раз, когда я смотрел на Зандера, то замечал, что он глядит на меня с явной тревогой. Я был обеспокоен тем, что зря был так откровенен с ним сегодня утром. А потом я задумывался, что могла найти Вейсс, и какому риску из-за этого она подвергается. Вполне можно предположить, что эти «слухи», чем бы они ни были, Монфор подбросила сама, как приманку для Вейсс. Я вспомнил, что именно Вейсс предупреждала меня, насколько опасна Монфор. Ей самой нужно быть осторожной.

И я не мог перестать думать о растущем чувстве отчуждения и гнева в дневнике Элианы.

«Ты же простила меня, разве нет? Ведь именно поэтому ты вернулась? В конце ты простила меня? Ты должна была меня простить».

Эта бесконечная озлобленность была совсем не похожа на Элиану.

«В конце? В конце чего?»

У меня не было ответа.

Я сумел проявить достаточно внимания к делам совета, чтобы мое присутствие было заметно. Это был наибольший успех, которого я смог достигнуть в тот день. Мне повезло, что Монфор и ее союзники добились не большего.

Все присутствующие не скрывали облегчения, когда заседание Внутреннего совета подошло к концу. Фактически мы только потратили время. Мне было отчасти стыдно за это. Это Солусу приходилось платить за то, что мы были отвлечены нашими маленькими войнами и призраками.

Белзек уже вернулась на службу. Ее травмы оказались не столь тяжелы, и она снова могла передвигаться на новом гусеничном механизме. Машина, которую она теперь водила, была хоть и не «Тауроксом», но куда лучше бронированной, чем моя прежняя машина. Она ждала меня перед Залом Совета, и мы поехали обратно в Мальвейль. Температура была едва выше нуля, снега не было, но вместо него шел холодный проливной дождь.

Канавы были переполнены. Потоки воды заливали узкие улицы, превращая поездку по Вальгаасту в бесконечное путешествие. Мы ползли за колонной грузовиков, перевозивших тонны зерна. Ширины улиц едва хватало, чтобы пропустить их массивные корпуса. Изрыгая клубы синего дыма, грузовики тряслись на неровной, разбитой дороге.

Дождь пошел еще сильнее. Даже главную улицу – Бульвар Труда Верующих – заливал пенный поток воды. Если бы наша машина была хоть немного легче, ее бы смыло.

Мы направлялись к мосту Кардинала Рейнхардта, одному из самых старых мостов через реку Обливис. Он был горбатым, его камнебетон стал пористым от столетий кислотных дождей.

Грузовики въехали на мост. Потоки воды с улиц изливались к его основанию. Разлившаяся река бурлила у опор моста.

Внезапно налетел шквал. Мир вокруг исчез в грязно-белой пелене ливня. Подъем на мост стал едва заметным размытым пятном. И на нем, посреди дороги, я увидел силуэт женщины. Она была неподвижной, черный призрак среди дождя.

- Элиана, - прошептал я.

Я не видел черт ее лица. Только тьму. Она была совершенно неподвижной. Ничто не говорило о том, что это Элиана. Но я это знал. Я чувствовал, что призрак смотрит прямо в мое сердце.

Белзек не видела ее. Я замер, не в силах закричать, предупредить ее, или хотя бы попросить прощения.

И вдруг мост начал раскачиваться. Его движения из стороны в сторону были сначала мягкими, словно у колыбели, но это был камнебетон, который не мог быть мягким. Белзек ударила по тормозам и успела остановить машину перед самым мостом. Мы молча смотрели, как движения качающейся колыбели переросли в катастрофу.

Огромные грузовики казались теперь маленькими на спине умирающего зверя. Опоры моста с тяжким стонущим звуком обрушились в реку. Мост разломился на три части. Сквозь пелену дождя его падение было прекрасным – медленная грациозная смерть каменного гиганта. Грузовики рухнули в воду вместе с мостом. Они казались такими маленькими, жизни людей в них были невидимы, их вопли неслышны.

Я открыл дверь машины. Ветер дунул мне в лицо, обдав потоками дождя.

- Мой лорд, - произнесла Белзек, намереваясь остановить меня.

- Все в порядке, - сказал я.

Это не было дело рук Монфор. По крайней мере, не напрямую. На этот раз это действительно был несчастный случай. То, что, по мнению совета, случилось с заброшенным мануфакторумом, теперь произошло и с мостом Кардинала Рейнхардта. Еще одно обрушение, еще один предсмертный стон разрушающейся инфраструктуры Солуса. Водители грузовиков и других машин, упавших в реку, погибли по вине совета. Деньги, которые должны были пойти на ремонт моста, осели в карманах советников и их прихлебателей. Теперь из-за этого умирали люди.

Я стоял на краю разрушенного моста и смотрел на реку. Грузовики исчезли. Обломки моста торчали из бурлящей воды, словно могильные камни. Спасать было уже некого, но я стоял здесь, пока не приехала милиция СПО. Было важно, чтобы собравшаяся толпа видела меня. Я хотел, чтобы они знали, что их лорд-губернатор с ними.

Мне не нравилось думать о том, что этот несчастный случай мог дать мне политическое преимущество перед Монфор. Это был прагматизм такого рода, который я презирал. Но я также не мог отрицать, что ситуация именно такова.

«Неплохо. Ты превращаешься в политика».

Наконец я понял, что больше ничего не могу сделать здесь, и вернулся в машину. Моя одежда промокла, я промерз до костей. И, похоже, я на несколько часов опоздал на встречу с Вейсс. Я надеялся, что она сможет меня дождаться, и что она нашла что-то полезное. Мы должны уничтожить Монфор. Вальгааст больше не может терпеть ее порочность.

Дождь все еще лил, когда мы, наконец, въехали в ворота Мальвейля. Я был изумлен, увидев Кароффа, стоявшего на улице под дождем. Мы проехали пока лишь четверть пути вверх по холму. Карофф стоял неподвижно под ржавым краном. Я видел его недостаточно ясно сквозь дождь, но мне показалось, что он смотрит в никуда.

- Что он делает? – произнес я.

- Мой лорд? – спросила Белзек.

- Карофф. Смотри.

Белзек сбавила скорость.

- Простите, мой лорд, где?

Он исчез. Наверное, зашел за кран.

- Неважно, - сказал я. Потом я спрошу его, что он там делал.

Но когда мы подъехали к дому, и я вышел из машины, двери Мальвейля открыл мне Карофф. Его одежда была вполне сухой. И он никак не мог прийти со склона холма к дому раньше нас.

- Мой лорд? – спросил он, когда я изумленно уставился на него.

- Все в порядке, - сказал я, но по моей спине побежали мурашки. – Советник Вейсс давно ждет меня?

- Она сюда не приезжала, мой лорд.

- Понятно.

Обеспокоенный, я поднялся в свою башню, чтобы переодеться в сухую одежду. Вейсс могла задержаться по вполне безобидным причинам. Она могла застрять в пробках в городе, вызванных обрушением моста Кардинала Рейнхардта. Но, зная, куда она собиралась пойти, я не мог не думать о худших сценариях.

Поэтому я испытал огромное облегчение, когда, спустившись на первый этаж, обнаружил, что Вейсс ждет меня в библиотеке.

- Я не знал, что ты пришла, - сказал я. – Очень рад тебя видеть.

Она промокла от дождя и одной рукой потирала висок.

- О, Мейсон, - она подняла взгляд. – Да. Да. Я хотела встретиться с тобой.

- Ты говорила, - я присел рядом с ней. – Ну как, узнала что-то полезное?

Она медленно моргнула. Что-то в ее взгляде было не так. Он был каким-то… невидящим. Она смотрела то на меня, то куда-то в никуда.

- Узнала, - произнесла она. – О, да.

Она вздрогнула.

- Ты в порядке? – спросил я. – Что-то случилось?

Ее рот открылся, и голова дернулась вниз и в сторону. Она дернулась, словно рыба на крючке. Я бросился вперед, чтобы поддержать ее – и остановился.

Она была здесь, тихо сидела, выглядела несколько растерянной – но ничего более.

Я сел обратно, закрыл глаза и снова открыл. Ничего не изменилось.

«Что со мной?»

- Я пришла сюда, - сказала Вейсс.

- Да, пришла.

- Я должна предупредить тебя.

- О чем?

Она встала.

- Предупредить тебя, - повторила она, и, шатаясь, вышла из библиотеки.

- Адрианна? – я пошел за ней. – Куда ты?

- Я должна идти.

- Не сейчас. Позволь мне помочь тебе. Ты плохо себя чувствуешь.

Она открыла дверь. Дождь лил с такой силой, что я не видел ее машину у входа.

- Я должна идти.

Держась руками за голову, она вышла в дождь.

Я вышел за ней, и порыв ветра швырнул струи ливня мне в лицо, ослепив меня. Я шагнул обратно за дверь, вытирая воду с глаз. Я не видел Адрианну. Потом раздался шум мотора, и сквозь пелену дождя появился длинный размытый силуэт. Я подумал, что это ее машина, хотя не знал, почему она приехала только сейчас.

Я услышал звук открывающейся двери, и увидел, что к входу спешит Кальвен Ривас.

- Что случилось? – спросил я. – Ты за Адрианной?

- Ты знаешь, я поеду за ней, - ответил он. – Значит, ты уже слышал? – в его голосе явно звучала скорбь.

- Что слышал?

- Об Адрианне, - теперь он казался удивленным. – Ее тело только что выловили из реки. Она была убита.

- Когда? – выдохнул я, схватившись за дверной проем, чтобы устоять на ногах. – Ее убили только что?

От смятения и шока я едва лепетал.

- Нет, - сказал Ривас. – Ее убили, вероятно, несколько часов назад. Сейчас ее только нашли.

- Но это же не… - начал я, и замолчал.

«Но это же невозможно. Она только что была здесь».

Как было невозможно, и чтобы Карофф находился сразу в двух местах одновременно.

Внезапно мне стало трудно дышать.

- Что-то не так? – спросил Ривас.

- Я не знаю…

Я должен был рассказать ему.

«Не сейчас».

Он еще сильнее будет настаивать, чтобы я покинул Мальвейль. А я не мог покинуть Мальвейль. Не мог.

«Вейсс пришла, чтобы предупредить меня. Она была мертва, и все же хотела мне помочь».

То, что происходило в Мальвейле, не было нападением.

«Но бойня в комнате Катрин? Безумное веселье в комнате Зандера?»

«Это был сон. Лишь сон».

Понадобится нечто большее, чем это, чтобы заставить меня покинуть Элиану.

«Сегодня она спасла мою жизнь».

Я решил, что видение на мосту следует толковать именно так.

«Здесь нет зла».

- Отвези меня к Адрианне, - попросил я Риваса, надевая пальто.

Машина Экклезиархии, на которой ездил Ривас, был украшена с торжественной роскошью. Моя по сравнению с ней выглядела просто – на ее бортах был лишь герб моего рода и эмблема лорда-губернатора. Корпус лимузина Риваса украшал золотой орнамент в виде свитков. Эмблема Экклезиархии на крыше напоминала по размеру монумент. Машина была не просто заметна, но мгновенно узнаваема с большого расстояния, словно объявляя о своей священной миссии всем, кто видел ее. Молчаливое благочестие Риваса наполняло эту роскошь святостью. Это не было тщеславие. Великолепие мастерской работы являло собой дань почитания Бога-Императора.

- Мы едем в Силлинг? – спросил я.

Река Обливис протекала по границе поместья Монфоров на южной окраине Вальгааста.

- Что? – удивился Ривас. – Нет. Ее нашли в Лоусе, не в Обливисе, в нескольких милях отсюда.

Все это казалось чем-то бессмысленным. Оставшуюся часть поездки я молчал. Чувства скорби пока не было. Я поверил, что Адрианна Вейсс мертва, но поверил лишь разумом, а не на эмоциональном уровне. Я только что говорил с ней несколько минут назад. Она говорила со мной. Ее смерть была для меня пока лишь сообщением, а не чем-то реальным.

Однако ее визит ко мне сейчас был реальным. Я не понимал, что происходит в Мальвейле, но все больше и больше принимал его реальность. Были события, которые можно рассматривать лишь как сны. Но когда я видел Вейсс, я не спал. Я не мог отрицать это чудо.

«Чудеса. Вот что это такое. Эти события - благословение, ниспосланное Императором».

Это откровение было таким внезапным и таким очевидным, что я едва не рассмеялся от нахлынувшей на меня радости. Я с трудом сохранял молчание. Сейчас не то время. Ривас не поймет. Но я думал, что со временем он поймет. Возвращение ко мне Элианы можно объяснить только чудом. А чудо – это не ересь.

Почему это чудо случилось – другой вопрос. Возможно, разбираться в нем лучше Ривасу.

Водитель Риваса выбрал дорогу, которая шла по северной окраине заброшенного промышленного района, у подножия холма, на котором стоял Мальвейль. Река Лоус текла мимо холма с севера на юг, потом поворачивала на восток, и по ней проходила граница Вальгааста. Через несколько минут мы выехали в серые пустоши. Мануфакторумы здесь по большей части были снесены, и неровный ландшафт усеян горами промышленных отходов и ржавым демонтированным оборудованием. Хотя рудники давно закрылись, земля была насыщена ядовитыми отходами. Вода в реке была черно-коричневой. У берегов пенилась серая грязь.

Военные поставили на берегу реки большую брезентовую палатку. Вокруг стояли их машины. Был здесь и «Таурокс» Адептус Арбитрес. Проливной дождь стучал по брезенту палатки, хлопавшему на ветру.

Ривас и я подошли к входу в палатку. Штаваак был здесь с двумя своими арбитрами, в полной форме и броне, визор шлема скрывал его глаза, у пояса висела силовая дубинка. Он мрачно кивнул нам.

- Лорд-губернатор, - произнес он. – Кардинал. Выражаю вам свои соболезнования. Это огромная потеря для всего Солуса. Мы все скорбим.

В другом конце палатки стоял прозекторский стол. Вокруг того, что лежало на нем, собрались офицеры милиции СПО.

- Расследование ведете вы? – спросил я Штаваака, надеясь, что это так.

Он покачал головой.

- Еще нет. Пока не определена степень угрозы Империуму.

- Но это явно связано с делом советника Трефехт. Это месть за ее арест.

- Мы еще не знаем, - сказал Штаваак.

- Что еще это может быть?

Он посмотрел на труп.

- Я в самом деле не знаю.

Я подошел к столу, Ривас за мной. Офицеры, увидев нас, расступились.

Я посмотрел на мою подругу.

Теперь я осознал ее смерть полностью. Воспоминания о последней встрече с ней померкли перед реальностью ее мертвого тела. Я взялся за край стола, чтобы удержаться на ногах, и заставил себя посмотреть на ее голову, хотя это зрелище снова открыло старые раны в моей душе. Ее голова была страшно изуродована, почти неузнаваема, половина черепа размозжена. Казалось, что-то смяло правую половину ее черепа и разрубило плечо до самой грудной клетки. От ее головного убора остались лишь несколько перьев, намокших от крови и прилипших к раздробленным костям черепа.

- Что могло нанести такую рану? – спросил Ривас.

Я видел такие раны - на Клоструме. Ее как будто ударил коготь тиранида.

«Этого не может быть. Это просто невозможно».

«Но посмотри на рану!»

«Она могла быть нанесена чем-то другим. Выяснение причин смерти – не моя специальность».

Цепляться за разумные объяснения было слишком трудно. Я смотрел на мертвое тело моей лучшей подруги, и все, о чем я мог думать – что пожиратели Клострума вырвались из моих кошмаров, чтобы убить ее.

Ривас сжал мое плечо. Он думал, что моя реакция вызвана лишь скорбью.

- Мы почтим ее память, - сказал он.

- И отомстим за нее, - прохрипел я, отвернувшись от стола. Эмоции, которые я сдерживал по пути сюда, теперь обрушились на меня. И если я не преодолею их, они поглотят меня. Заставив себя придать походке твердость, я подошел к Штавааку.

- Что вам известно? – спросил я. Пусть расследование пока было в юрисдикции местных властей, но я им не доверял.

- Немного, - сказал Штаваак. – Патруль проходил здесь и заметил ее тело на мелководье у берега.

- Как удачно, - тихо произнес я.

- Возможно, а возможно и нет. Патрули обходят территорию регулярно, и рано или поздно ее бы заметили. Даже здесь.

- Но как она оказалась здесь? – спросил Ривас. – Она хотела встретиться с тобой?

- Да. Но когда… когда я последний раз видел ее, она направлялась в Силлинг. Она надеялась узнать что-то, что мы могли использовать против Монфор, - негромко сказал я. Если Штаваак сочтет нужным поделиться этой информацией с местной милицией, то я доверял его суждению. Впрочем, я подозревал, что они уже знали.

Ривас и Штаваак мрачно переглянулись.

- Если она была убита там, мы не найдем ни улик, ни свидетелей, - сказал Штаваак.

- Это было бы слишком дерзкое преступление, даже для Монфор, - заметил Ривас. – Насколько мне известно, раньше она никогда не убивала политических соперников.

- Насколько тебе известно, - подчеркнул я. – И, возможно, раньше у нее не было необходимости их убивать.

- Ты стал для нее настолько серьезной угрозой?

- Я и не знал…

Я не чувствовал гордости. Я чувствовал скорбь и гнев. Если бы я мог здесь и сейчас схватить Монфор за глотку и задушить ее, то бы так и сделал. Я был зол и на себя. Я бросился в эту войну, прекрасно зная, что моя жизнь будет под угрозой. Честно говоря, покушение на мою жизнь вызвало у меня чувство некоего мрачного удовлетворения. Я был обеспокоен безопасностью моих детей. Но главной целью я всегда считал себя. Я навлек на себя гнев Монфор. Пусть она мечет в меня гром и молнии. Я верну их ей тысячекратно.

Но я не думал, что она начнет убивать тех немногих из совета, кто осмеливался противостоять ей. Вейсс была для нее чем-то вроде занозы в боку уже много лет, и все же Монфор не причиняла ей вреда.

До сих пор.

Я должен был это предвидеть. Я должен был предвидеть последствия этой моей кампании. Но вместо этого я позволил врагу убить моего союзника. Я проявил беспечность.

«Хуже того. Ты проявил высокомерие. Ты проявил гордыню».

Адрианна Вейсс погибла из-за моей гордыни.

Время обвинять себя будет позже. Сейчас для этого неподходящий момент.

- Мы можем предпринять какие-либо прямые действия? – спросил я Штаваака. – Это нельзя оставлять безнаказанным. Она не остановится.

- Мы даже не знаем, что это сделала Монфор.

- Конечно, не своими руками, но по ее приказу. У кого еще были мотивы убить Адрианну?

- У Монфор была важная причина не делать этого, - заметил Ривас.

- Та же, по которой она не стала бы слишком спешить с новой попыткой убить вас, - подтвердил Штаваак. – Ей слишком много есть что терять. Одна ошибка, и все, чего она добилась, рухнет. Я согласен с вами, лорд-губернатор. Едва ли вы успели стать для нее угрозой настолько, чтобы такое было адекватной формой мести.

- Она не адекватна, - прорычал я. – Значит, вы говорите, что она неприкасаема.

- Пока, полагаю, что да.

Воздух в палатке был слишком душным. Я откинул брезент и вышел наружу. Порыв ветра хлестнул меня. Сразу же струи дождя полились по моим волосам, стекая по шее.

У дороги стоял автомобиль, на некотором расстоянии от других машин. Рядом с ним, опираясь на трость, словно серый вурдалак, стояла старший советник Монфор.

Мои руки сжались в кулаки. Я направился к ней, сопротивляясь порывам ветра. Она была в длинном пальто, но без головного убора. Ее волосы прилипли к черепу. Вода стекала с трубок ее дыхательного аппарата. Она стояла так неподвижно, что могла быть еще одним призраком, и смотрела на меня с холодной ненавистью.

- Злорадствуй где-нибудь в другом месте, пока еще можешь, - произнес я.

- Убийство советника Вейсс не доставляет мне радости.

- Ложь. Ты сгоришь за это.

Ее глаза слегка прищурились, ненависть в них становилась горячей.

- Не думайте, что можете обвинить меня в своем преступлении.

- Моем преступлении! – я был настолько ошеломлен попыткой разыграть такой ход, что несколько мгновений не мог ничего сказать.

- У меня не было причин убивать ее, - сказала Монфор. - Смерть советника Вейсс не принесла мне никакой выгоды.

- С каких это пор смерть врага не приносит выгоды?

- Когда враг настолько популярен, как советник Вейсс. Живая, она была лишь оппонентом. Мертвая, она станет символом, который, как нам обоим хорошо известно, послужит в ваших интересах против меня. Но вам не победить, лорд-губернатор. Ваша вина будет доказана.

- Это более чем абсурдно, - мне уже стало казаться, что этот разговор – галлюцинация.

- Насколько мне известно, когда ее в последний раз видели живой, она говорила с вами.

- Это все ваши доказательства?

- Этого может быть достаточно, чтобы заинтересовать Инквизицию.

Я изумленно уставился на нее, не в силах поверить, что она говорит серьезно. Я знал, что она готова пойти на любую хитрость и любое преступление, но то, что она говорила сейчас, было абсолютным безумием. Не могла же она считать это абсурдное заявление настоящей угрозой.

- Пожалуйста, - усмехнулся я. – Пригласите Инквизицию нанести мне визит.

- Вы Штрок из Мальвейля, - сказала она. – Вы должны знать, что это значит.

- Я знаю. А вы должны знать, что я намерен сделать.

Я отвернулся и, уходя, услышал, как дверь ее машины захлопнулась. Ее водитель завел мотор как раз в тот момент, когда из палатки вышли Штаваак и Ривас. Моргая сквозь дождь, Штаваак посмотрел вслед уезжающей машине.

- Это была…? – начал он.

- Да, это была она. Она посмела приехать сюда, чтобы поглумиться над нами. Она угрожала обвинить меня в убийстве Адрианны.

- Не стоит относиться к этой угрозе легкомысленно, - заметил Ривас.

- Я знаю.

«Ей тоже стоит воспринять мою угрозу серьезно. Но я надеюсь, что она меня недооценит. Император милостивый, пусть она совершит ошибку. Позволь мне уничтожить не только коррупцию, которую она возглавляет. Позволь мне уничтожить ее».

- Я буду делать, что необходимо, - добавил я.

- Это значит…? – спросил Штаваак.

- Именно то, что я сказал.

Ветер выл вокруг. Мы уже настолько промокли, что едва замечали дождь.

Мой разум был наполнен образами крови Монфор. В бою я радовался победам. Я был рад сжигать ксеносскую мерзость стирать их скверну с лица галактики. Но я не получал удовольствия от убийства. Однако сейчас я бы с удовольствием убил Вет Монфор. Мои мышцы напряглись в предвкушении ее разрывающейся плоти. Моя правая аугметическая рука, которая не могла ничего чувствовать, все же чувствовала сейчас контуры рукоятки клинка, молота, лазерного пистолета. Я уже чувствовал тяжесть оружия, которое мне еще только предстояло взять в руки. Дождь на моем лице был брызгами нечестивой крови Монфор. Я весь был словно сжатая пружина. Если бы Монфор вернулась, я бы напал на нее здесь и сейчас, невзирая на последствия.

- Не разрушай то, чего ты сумел достигнуть, - предупредил меня Ривас. Он знал меня слишком хорошо. И все же сейчас он смотрел на меня, словно я стал кем-то другим.

- Что ты от меня хочешь? Она убила Адрианну! Это что-нибудь значит для тебя?

Ривас не сказал ничего. Но на его лице отразилась боль, и это и было его ответом.

- Тщательно обдумайте то, что вы собираетесь предпринять, лорд-губернатор, - спокойно произнес Штаваак, но в его голосе безошибочно слышалось предупреждение. – Я хочу, чтобы вы добились успеха. Вы нужны Солусу, и сейчас вы нужны ему больше, чем когда-либо. Не заставляйте меня предпринимать действия против вас.

- А вы готовы их предпринять?

- Если того потребует мой долг.

- И все же вы говорите, что не можете ничего сделать против Монфор.

- В настоящий момент нет, не могу. Повторяю, у нас нет прямых доказательств ее причастности. Если я узнаю, что она виновна, и ее действия дестабилизируют Солус, тогда, как и в случае с советником Трефехт, ситуация будет иной. Но если вы убьете ее, то дестабилизирующим фактором станете вы. Я вижу, что вы сильно разгневаны, лорд-губернатор. Вы готовы напасть на нее без всякой скрытности. Вы можете просто застрелить ее в Зале Совета, если увидите ее там. Но этим вы можете ввергнуть Солус в гражданскую войну. Я не допущу этого.

- Тогда выполняйте свой долг! – прорычал я. Я не имел власти над Адептус Арбитрес, но отдал приказ так, словно имел. – Найдите доказательства ее вины!

Я развернулся и пошел прочь.

- Мейсон! – закричал кардинал.

Я не обернулся. Внутри я весь кипел.

- Пусть хотя бы мой водитель отвезет тебя домой!

- Я дойду пешком! – ответил я, не останавливаясь.

Я был в ярости от того, что Штаваак проявляет такую осторожность, хотя рациональная часть моего разума, которая была едва слышна за ревом гнева и скорби, знала, что он прав.

Я шагал сквозь бурю. Ветер и дождь хлестали мое лицо с такой силой, что иногда казалось, будто я истекаю кровью. Мир вокруг меня превратился в бесконечное серое пространство размытых силуэтов. Реальность померкла настолько, что в ней не осталось ничего кроме призраков. Ничего больше и не имело значения. Все было размытым и призрачным. Лишь мой гнев был силен – пламя, которое невозможно погасить, жар, который будет пылать до тех пор, пока не сожжет меня – или Монфор.

Я замерз и устал, когда, наконец, добрался до Мальвейля. Катрин и Зандер уже слышали о смерти Вейсс. Я не хотел выслушивать их соболезнования. Я хотел мести. Хотел справедливости.

Мне нужно было поговорить с кем-то, кто понял бы меня и поверил в то, что я пережил в Мальвейле. Ривас верил, но не понимал. А больше никто не верил.

«Элиана. Мне нужно поговорить с Элианой».

Я воспринял эту мысль так, словно мы говорили с ней в реальности, а не в моих снах. И я чувствовал, что скоро так и будет. К этому все и шло.

Так я говорил себе, когда поднялся в свою башню, уединившись на ночь, отрезав себя от остального дома. Это был единственный свет надежды среди вихря мыслей о мести.

Буря последовала за мной в сон. Ее вой раздавался в моем разуме, то замораживая кровь, то заставляя ее кипеть. Я бился в постели под рев бури, пытавшейся ворваться в дом сквозь щели в стенах. Когда я проснулся, простыни были мокрыми от пота.

Моя кожа горела. Язык был распухшим и сухим. Я сел, и у меня закружилась голова. Лихорадка бушевала в моей крови, я был словно раскаленная печь. Но лихорадка была не только внутри меня. Жар исходил из самих стен. Я включил люмен и воспаленными глазами огляделся вокруг. Вся комната пульсировала вместе с биением моего сердца. Потянувшись к ближайшей стене, я приложил к ней ладонь, но в ту же секунду испуганно отдернул. Поверхность стен была словно натянутая кожа, дрожавшая в лихорадке и мокрая от густого пота.

Я услышал звуки рвоты. Они были оглушительно громкими, словно весь дом страдал от приступа тошноты, его коридоры превратились в глотки, изрыгающие накопленный хлам в неиспользуемые комнаты. И в то же время они звучали очень по-человечески, как будто кого-то тошнило с такой силой, что его тело выворачивалось наизнанку.

От этих звуков меня самого начало выворачивать. Дыша ртом и преодолевая приступы тошноты, я встал и, шатаясь, направился к двери. Меня снова что-то звало. Новые откровения ждали меня. Я должен был лишь найти их. Потребность действовать гнала меня вперед, хотя я не знал, для чего меня зовут. Не знал я и кто меня зовет.

- Элиана! – закричал я, пытаясь открыть дверь.

Она не ответила.

Жар был удушающим. Он накатывал пульсирующими волнами, сжимая мою голову и живот. Я едва мог стоять на ногах. Когда я, наконец, открыл дверь, меня оглушило жужжание целого роя мух, такое громкое, что оно казалось ревом. Я закашлялся, зажимая одной рукой рот и нос, а другой отчаянно отмахиваясь от насекомых. Я моргал, чтобы прогнать мух с моих глаз, хотя даже не видел их. Свет был тусклым, а воздух таким густым и затхлым, что, казалось, я вдыхаю яйца мух.

Шатаясь, я стал спускаться по ступеням, держась за стены, превратившиеся в конвульсивно сжимавшуюся плоть. Пот с них стекал на ступени, отчего лестница становилась опасно скользкой. Я добрался до коридора на втором этаже, отчаянно пытаясь выбраться на свободное пространство и вдохнуть чистого воздуха. Но здесь воздух был еще хуже. Он смердел гнилью и содержимым кишок. Жужжание мух было оглушительным. Я отчаянно бился посреди пустоты. Звуки рвоты превратились в придушенный вопль, за которым последовал панический хрип, и снова булькающий вопль.

За дверями спальни мои дети звали меня. Их детские голоса были наполнены ужасом. Вот для чего меня звали. Я должен был вывести их отсюда, прежде чем нас поглотит ужасный недуг, охвативший Мальвейль. Катрин отчаянно пыталась быть смелой, но ее голос дрожал, а в воплях Зандера звучал безумный страх. Я начал звать их, и меня чуть не стошнило, когда кислота обожгла мое горло. Я попытался открыть сначала дверь в комнату Катрин, потом в комнату Зандера. Ручки дверей были покрыты слизью. На них под моими руками лопались гнойники, из них выползали многоножки, обвивавшиеся вокруг моих пальцев, от их ядовитых укусов мои суставы распухали. Я выпустил ручку и беспомощно колотил в дверь комнаты Зандера.

- Отец! – раздался поблизости голос Катрин. За ней закричал Зандер. Их крики слышались где-то справа от меня, совсем не из их спален. В то же мгновение я ощутил запах дыма.

Я увидел детей у входа на лестницу. Маленький Зандер обнимал сестру, прижавшись к ней. Катрин указывала вниз на ступени:

- Он поджигает дом! – закричала она.

Я бросился к ступеням и увидел силуэт человека, бежавшего по коридору с горящим факелом. Дым становился все гуще, и к жару от лихорадки добавился жар от огня. Я собирался взять на руки Катрин и Зандера и вынести их из дома, но тогда, если поджигатель нападет, я не смогу отбиваться. Я и так едва мог стоять на ногах.

- Возьми брата за руку и крепко держи, - сказал я Катрин. – Иди за мной и не отставай. Если я скажу ждать, подожди. А если скажу бежать, беги к двери изо всех сил.

Катрин кивнула. Она была бледной, но на ее щеках проступили красные пятна. Болезнь заразила и ее, но она была сильной.

Я бросился вниз по ступеням. Звуки рвоты, вероятно, были реакцией дома на вторжение поджигателя – Мальвейль пытался извергнуть нарушителя, ранившего его огнем. Это было дело рук Монфор. Она пыталась уничтожить всех нас – меня, детей и дом. Ярость придала мне сил, хотя я едва не падал на ступенях, скользких от пота и ползающих червей. Перила словно извивались в моих ладонях, гибкие, как мышцы и пористые, как губка.

Мои легкие кишели личинками. Я едва мог двигаться сквозь дымный воздух, густой, словно зыбкий песок, но все-таки я добрался до первого этажа. Человек с факелом выскочил из библиотеки, позади него ярко пылало пламя. Я видел лишь его размытый силуэт, и не мог разглядеть его лица. Он бросился к главному выходу, и я последовал за ним. Я должен был остановить его. Если его не остановить, я знал, что он сделает, выбежав за порог. Он запрет двери, оставив нас погибать в горящем доме.

- Бегите! – закричал я, не оборачиваясь, чтобы убедиться, услышали ли меня дети. Все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы не отстать от нарушителя.

Он первым добежал до выхода и распахнул двери. Буря на улице все еще бушевала. Дождь и ветер ворвались в коридор. Я выбежал в бурю за нарушителем. Но он исчез в темноте, и я остановился, добежав до подъездной аллеи.

Взрыв сотряс землю, сбив меня с ног. Его грохот заглушил вопли моих детей. Волна пламени окатила меня, боль пронзила бок, словно огненное копье. Я беспомощно взвыл. Грохот взрыва затих. Меня стошнило и рвало до тех пор, пока изо рта не полилась лишь тягучая слюна, темная от желчи. Я заставил себя встать. От дыма и пыли щипало ноздри. Снова из моей груди вырвался вой, я повернулся, ожидая увидеть руины дома и трупы моих детей.

Дом был невредим. В нем стояла тишина. Трупов не было. Не было ни дыма, ни пламени.

И все же в моих ушах еще звенело эхо взрыва. Моя спина горела от ожога.

«Ты должен оставить вопросы в прошлом. Просто прими это и пойми, что это может значить».

Я пошел обратно в дом. Пол был мокрым от дождя, но никакой слизи нигде не было. Жар лихорадки пропал. Войдя, я запер за собой двери, и осторожно стал подниматься на второй этаж.

«Очищен. Дом очищен. Он предупредил меня о нарушителе, и я изгнал его, спас дом и детей».

«Но огонь…»

«Это то, что нарушитель мог бы сделать. Мы остановили его».

Моя голова была ясной, походка снова твердой. Я мог легко дышать. Зловоние исчезло. От болезни, охватившей дом, не осталось и следа.

Но не было и следа моих малышей.

Я начал звать их, но тишина в коридорах и внезапное подозрение остановили меня.

«Они вернулись в свои комнаты. Опасность миновала, они увидели, что ты спас их, и вернулись в свои постели».

«О, и они сейчас спят?»

Я попытался открыть дверь в комнату Зандера. Дверная ручка была сухой. Дверь открылась легко, и я прокрался в комнату. Мои глаза привыкли к темноте, и я смог различить взрослого Зандера под одеялом. Он спал.

«Или он хочет, чтобы ты так думал».

Я неподвижно стоял у его постели целую минуту, ожидая, что он подумает, будто я ушел, и выдаст себя. Он не двигался, его дыхание было глубоким и ровным. Я покинул его комнату и зашел в спальню Катрин. Казалось, она тоже спокойно спит. Она была более дисциплинирована, чем Зандер. Он бы выдал себя сразу. Поэтому я простоял там в темноте еще дольше, совершенно неподвижно, сжимая руки от гнева на этот обман.

«Кто вы? Что вы сделали с моими детьми? Монфор похитила их?»

Если они причинят вред Катрин и Зандеру, пощады им не будет.

Я моргнул, внезапно не понимая, зачем я здесь.

Это и была Катрин. Что я делаю? О чем я думаю?

Я тихо вышел из ее спальни, закрыв за собой дверь, и направился в свою башню, мрачно стиснув зубы. Я все еще чувствовал себя запутанным и растерянным. Мое чувство времени было нарушено. И в то же время я знал, что я не сплю. Мне пытались передать некое сообщение, что-то показать. Здесь были какие-то истины, которые мне нужно было узнать.

Я почувствовал себя лучше, когда вернулся в свою башню и запер дверь.

«Мы можем доверять этим людям, которые спят внизу?»

Я совсем не был в этом уверен.

Мой муж – человек чести.

Его дядя был человеком чести.

Сколько чести в роду Штроков! Поколения и поколения чести, долга, веры и беспрекословной службы Империуму. Какая верность Императору! Образцовый знатный род. Столетия труда, чтобы создать наследие чести.

Я знаю, как пахнет эта честь. Знаю, на чем она основана. Что лежит под ней. Все это наследие лишь тонкая пленка. Все эти столетия исполнения долга, что они есть? Лишь пленка, такая тонкая, всегда готовая разорваться.

Теперь я понимаю, что значит труд в этом доме: пережитки прошлого пытающиеся похоронить под собой основания.

Ты человек чести, Мейсон. Что ты думаешь? Это твой долг до конца? Долг в том, чтобы сохранять и спасать? Ты считаешь, что конец еще не наступил? Что не все еще прогнило насквозь?

Сколько цепей. Мы связаны ими. Я скована. И когда мы видим и чувствуем эти цепи, уже слишком поздно.

Это тоже ложь. Утешающая ложь. Истина в том, что всегда бывает слишком поздно. Цепи всегда здесь.

Когда стало слишком поздно для меня? Когда я впервые перешагнула этот порог? Когда впервые увидела Мальвейль? Цепи длинны, и уходят глубоко. И они всегда здесь. Свободы нет. Есть только цепи.

Нет дня. Есть только ночь.

Я снова покинула дом. Разве это не достижение? Ты гордишься мною, Мейсон?

ОТВЕТЬ МНЕ!

Не гордись. Я не горжусь собой. Это не достижение. Я не вырвалась на свободу. Я даже не была выпущена. Меня тянули на цепях.

Я не открыла ничего сама. Меня заставили увидеть.

Иногда Мальвейль дергает за эти цепи ради развлечения. Ради шутки.

Я хотела бы сказать тебе кое-что, Мейсон. Я хотела бы сказать тебе многое. Но это маленький секрет. Он касается юмора и судьбы. Ты понимаешь, о чем я сейчас?

Мне придется писать самым мелким почерком, это значит, что я шепчу.

Юмор и судьба (или, точнее, предопределение) – в сущности одно и то же, и это ужасно. Подумай о природе шутки, Мейсон. Конструкция шутки являет собой движение к элементу неожиданности, который тоже предопределен. И когда шутка подходит к своей развязке, мы, несмотря на ее абсурдность – или благодаря ей – видим, что другого финала и быть не могло. Шутка была просто обречена кончиться именно так.

Штроки обречены, Мейсон. Я тоже обречена. Цепи слишком крепки. Когда ты видишь их, то пытаешься порвать. Но не можешь.

Цепи начались с Девриса Штрока. Леонель узнал об этом слишком поздно. Как и все его предшественники. Как и я. Деврис заключил пакт. Леонель видел доказательства этого. Я еще нет. Но знаю, что увижу их. Вскоре наступит время, когда мне придется посмотреть вниз.

Я приезжала в Администратум в последний раз. Меня послал туда Мальвейль. Цепи тянули меня туда. Я знала, где искать. Имя Девриса сохранилось в достаточном количестве найденных мной фрагментов. Прошлое погребено в Мальвейле, но оно не упокоено. Оно выходит на поверхность. Оно посылает наверх приманки, а потом стальной капкан захлопывается.

Итак. Я видела то, что должна была увидеть, а потом меня привели назад. Не думаю, что когда-либо еще покину Мальвейль.

Если я видела это, Мейсон, ты тоже должен это увидеть. Почему лишь я одна из нас должна нести это проклятье? Ты сражаешься на войне, и ты защищен. Ты не можешь знать. Ты покинул меня и трудишься ради чести и долга.

Ты человек чести до конца.

Но честь тонка и хрупка. Она – твоя истина, но она ложь.

Она – лишь тонкая пленка, растянутая над прошлым.

Я отброшу и прошлое. Больше я ничего не могу сделать. Оно ничему не служит. Все бесполезно.

Может быть, я выиграю время.

Может быть, и это неважно.

Честь. Я хотела бы, чтобы слово стало плотью. Я бы вырвала его зубами. Я бы выпила его гнилую кровь.

Буря, наконец, прекратилась. Небо по-прежнему было серым и тяжелым, собирая силы для новой бури. С перерывами шел дождь, и выл ветер, холодный, словно скальпель, вонзающийся в плоть. Я радовался боли, которую он приносил, когда я шел по территории Мальвейля этим пасмурным утром. Мне нужен был свежий воздух.

Читать дневник Элианы становилось все тяжелее. Больше я не получал от его чтения никакого удовольствия. Напротив, я начал бояться его. Ненависть, отчаяние, гнев, пронизывающие его страницы, были пугающими до жути. Я знал, что чем ближе к последним страницам дневника, тем более страшными покажутся мне ее слова. Едва ли могло быть по-другому – ведь за последней страницей ее ждало самоубийство. Но я не рассчитывал узнать подробности беды, постигшей мою жену. Усталость, на которую она жаловалась до того, похоже, превратилась в убеждение, что Мальвейль держит ее в плену.

«Это правда? Или это что-то внутри нее создало такое заблуждение?»

Далеко не все происходящее в Мальвейле было мне понятно. Что-то из этого было пугающим. Но я не считал, что это опасно. Я мог приходить и уходить когда захочу. Я не был пленником Мальвейля. Я не хотел уходить из него, но это не то же самое, что быть удерживаемым против воли. Я бы очень хотел, чтобы у меня была возможность сделать что-то для Элианы, пока она была жива. Я бы хотел помочь ей найти радость в Мальвейле.

«Может быть, я что-то смогу сделать для нее сейчас. Может быть, помогу ей обрести покой. Она тянется ко мне. Я не покину ее снова».

Так я говорил себе. Я упорно цеплялся за эту надежду. Она была нужна мне, лишь в ней я находил силу читать дневник дальше.

Чтение стало требовать больше времени. И не только потому, что содержание было трудным для восприятия. С каждой страницей почерк Элианы становился все менее разборчивым. Он стал таким сжатым и угловатым, что я с трудом мог его разобрать, и еще он стал очень мелким. Мне требовалось несколько минут, чтобы разобрать каждую строчку, и от напряжения, которое испытывали при этом глаза, меня стали мучить головные боли, прежде чем я успевал прочитать половину страницы. Что еще хуже, осмысленных слов в каждой строчке становилось чем дальше, тем меньше. Казалось, Элиана хотела скрыть свои мысли за лесом неразборчивых бессмысленных пометок. Эти черточки, сделанные пером, выглядели почти как буквы, и они сбивались в группы, напоминающие слова. В них, казалось, даже было что-то общее. Иногда, со слезящимися глазами и раскалывавшейся от боли головой я обнаруживал, что пытаюсь расшифровать эти пометки, и чувствовал, будто сейчас пойму, что они означают. В такие моменты я отрывался от дневника и был вынужден не читать его некоторое время. Когда такое происходило, дневник становился для меня чем-то отвратительным, чем-то, к чему я не хочу прикасаться.

Элиана намекала на такие вещи, которые я не хотел знать, но при этом не мог игнорировать. Пока она довольно смутно упоминала, что, похоже, нашла что-то в самом Мальвейле, но она ездила во Дворец Администратума. И она упомянула имя: Деврис Штрок.

Я пошел по этим оставленным ею следам, и велел Белзек отвезти меня во дворец.

Располагавшийся в восточном районе Вальгааста, Дворец Администратума был огромным архитектурным комплексом из черного феррокрита. Это крупнейшее здание на Солусе увенчивали высокие шпили. Оно было хранителем записей, хранителем воспоминаний, хранителем тайн и чудовищем инструкций и предписаний. Оно расползалось на несколько миль, и было выше любого другого здания в Вальгаасте, за исключением собора.

Сумрачный вестибюль был освещен канделябрами. Его стены поднимались под уклоном внутрь, соединяясь на высоте более семидесяти футов. Хотя зал занимал широкое пространство, он казался узким, его очертания притягивали взгляд вверх. Под потолком висел огромный символ Администратума – имперская «I» с руной Адептус. Мрачность и торжественность зала требовали почтительной тишины.

Когда я вошел, появились несколько писцов в мантиях. Ко мне подлетел серво-череп.

- Архивы, - сказал я. – Ссылка: куратор Элиана Штрок.

Серво-череп пропищал что-то машинным кодом и улетел в нишу в дальней стене за высокой железной кафедрой, возвышавшейся над полом на десять футов. Спустя мгновение открылись двери, и к кафедре подошла одна из писцов в темной мантии.

- Лорд-губернатор, - сказала она. – Для нас честь приветствовать вас здесь. Вы сделали запрос на записи, относящиеся к вашей достопочтенной супруге.

- Да. Особенно меня интересуют те записи, которые запрашивала она сама, когда в последний раз была здесь.

Писец ввела запрос в когитатор, установленный на кафедре. Сверившись с данными на его экране, она пролистала страницы огромной книги, стоявшей перед ней на подставке.

- Воистину, это древние записи, - заметила она, как мне показалось, одобрительно. – Понадобится некоторое время, чтобы добраться до них.

Она повернула медный рычаг на кафедре, и позади нее открылись еще одни двери. Серво-череп снова вылетел из своей ниши, а из дверей выехал сервитор на колесах.

- Исторические данные, - сказала писец серво-черепу. – Хранилище Секундус, 12-й подземный этаж, архив 1-2-7.

Серво-череп выпустил изо рта тонкий свиток пергамента. Писец оторвала свиток и вставила его в затылок стоявшего неподвижно сервитора, который сразу же пришел в движение.

- Вас отведут к запрошенным вами записям, - сказала писец.

Я поблагодарил ее и последовал за сервитором в арку в восточной части зала.

Более двадцати минут мы шли по сводчатым коридорам, спускаясь все глубже и глубже в подземные лабиринты Дворца Администратума. Мы проходили мимо бесчисленного множества келий, где писцы трудились над переписыванием и экзегетическими текстами, согласовывая противоречивые инструкции. Мы шли по узким мостам, едва три фута шириной, тянувшимися над бескрайними пространствами огромных хранилищ. Добравшись до Хранилища Секундус, сервитор повел меня по паутине мостов на подземный этаж, находившийся, наверное, на глубине более сотни футов под землей.

Подойдя к одному из архивов, сервитор встал на платформу лифта внизу. Включились механизмы, и платформа подняла сервитора наверх, куда тянулись ряды железных шкафов с документами. Освещение здесь тоже было тусклым, и сервитор снизу был едва виден. Я услышал лязг открывающейся дверцы шкафа, и спустя минуту сервитор спустился на лифте, нагруженный документами. Я последовал за ним в келью для чтения. Сервитор сложил документы на железный стол, занимавший большую часть пространства кельи, и вышел.

Я уселся на стул из темного дуба и стал просматривать документы. Как и сказала писец, они были очень древними. Пергаментные листы потрескались от времени и стали хрупкими. Пергамент крошился от одного моего прикосновения. Чернила поблекли до того, что иногда текст был нечитаемым. История медленно исчезала в пустоте прошлого.

Папки с документами являли собой собрание всех записей, прошедших через Администратум несколько столетий назад, в период, совпадавший с приходом Штроков к власти. Записей были сотни, и я потратил часы, разбираясь в массе поправок к инструкциям, сообщений о наказаниях семей, о которых я никогда не слышал, отчетов о производстве сельскохозяйственной продукции, и тому подобной бесконечной бюрократической рутины. Но, наконец, я все-таки нашел документ, на который, вероятно, ссылалась Элиана. Это была копия лицензии на разработку полезных ископаемых, обнаруженных во владениях Мальвейля, выданная Деврису Штроку. Я нашел еще один документ, датированный несколькими месяцами позже лицензии. В нем сообщалось о специальном заседании Совета после смерти губернатора Агаты Монфор. Вместо ее сына Грегора, который должен был наследовать ей, Совет назначил лордом-губернатором Девриса Штрока.

Документ был сухой справкой, написанной просто для проформы, и едва ли ожидалось, что его кто-то будет читать. Но он отметил для истории момент прихода моей семьи к власти над этим миром. Деврис был первым лордом-губернатором из рода Штроков.

До того я никогда не слышал его имени. Его достижение помнили, но сам человек был полностью забыт.

Забвение, окружавшее моих предшественников, казалось, становилось все глубже. Парадокс внезапного возвышения и таинственность, окружавшая Штроков – все это было более чем странно. Но ничего действительно нового здесь не было. Я лишь получил подтверждение того, что мы и так знали как главную причину нашего прихода к власти. За исключением имени первого губернатора из нашего рода эта информация не была для меня особенно важной.

Я продолжал искать. Элиана запрашивала материалы, охватывавшие несколько лет – период до и после прихода к власти Девриса. Я рылся в документах, раскапывая груды унылой рутины. Я не знал, что в точности надо искать. Даже если Элиана не искала что-то конкретное, она в этой работе была куда лучше, чем я. Это была ее сфера, ее поле боя.

В конце концов, я все-таки нашел то, что нужно. К тому времени я просидел в келье для чтения несколько часов. Мои глаза остекленели от усталости, в голове пульсировала боль, и я легко мог бы пропустить этот документ. Но будто кто-то направил мою руку к нужному пергаменту и не выпускал его из пальцев, пока я не прочитал его. Это был запрос из отдела по добыче полезных ископаемых. В нем просили прислать данные по предыдущим геологическим исследованиям региона Мальвейля, чтобы уточнить, какие ошибки в них могли быть сделаны. Прежние исследования показали, что в недрах холма Мальвейля нет ничего ценного.

Я смотрел на пергамент несколько минут, постепенно понимая, что это значит. Поискав еще связанные с этим документы, я обнаружил меморандум, в котором упоминалось, что этот вопрос был закрыт. Я продолжал поиск еще полчаса, но больше ничего не нашел.

В келье становилось холодно. Откуда-то подул легкий сквозняк, свечи замигали, одна из них погасла. Сквозняк коснулся моего затылка, он был холодный, словно лед.

Я смотрел на найденные мною документы, не желая признавать вырисовывавшуюся передо мной картину событий.

Земля, на которой стоял Мальвейль, не содержала в себе ничего ценного. И вдруг стала невероятно богата полезными ископаемыми. Я вновь посмотрел на лицензию, изучая список найденных там ресурсов. Золото, серебро, железо, медь. И все в одном месте. Какое удачное совпадение. Невероятное, неправдоподобное. И никто не обратил на это внимания, кроме одного человека, отправившего тот запрос. И все равно это ни к чему не привело. Все замечания о невероятности внезапного обогащения Штроков игнорировались столь же старательно, как забывалось имя каждого губернатора.

Это не было похоже на благословение Императора.

На документ, который я держал, откуда-то упала капля воды, и потекла по пергаменту, словно слеза.

- Пакт, - прошептал я, вспомнив слово, которое упоминала Элиана.

Всхлип отчаяния ответил мне. Я вскочил со стула и отшатнулся от стола. Там, где сидел я, теперь оказалась Элиана, ее взгляд был прикован к документам, рот приоткрыт. Она пыталась что-то сказать, ее руки были подняты, пальцы сжаты. По лицу ее текли слезы, и вдруг она закричала, ее вопль был преисполнен ужаса и горя.

«Потянись ко мне! Утешь меня!»

Я не мог. Ее вопль был слишком страшным, слишком ошеломляющим. Здесь не могло быть утешения. Здесь был только ужас. Он наполнял келью. Наполнял мою душу.

Задыхаясь от ужаса и стыда, я повернулся и бросился бежать.

Позади меня призрак моей жены вопил, и вопил, и вопил…

Было уже поздно, когда я вернулся в Мальвейль. Я заперся в своей башне и сел на кровати, ожидая, что случится что-то – что угодно. Я шептал имя Элианы снова и снова, звал ее, умолял простить меня за то, что покинул ее снова. Я клялся, что на этот раз помогу ей.

Как я мог искупить свою вину? Как мог утешить душу умершей? Что я знал об упокоении? Большую часть своей взрослой жизни я не знал ничего кроме войны. А теперь, покинув поле боя, я чувствовал, что мира в моей жизни стало еще меньше, чем до того. Но я должен был ей помочь. Если бы я только знал, что заставило ее кричать. То, что я прочитал в архивах, беспокоило меня, вызывало тревогу. Я еще не все понимал. Возможно, это было и к лучшему, но я не мог это принять. Если я намеревался помочь Элиане, то должен был знать причину ее ужаса.

Медленно тянулись ночные часы. Она не приходила. Ничего не происходило. Я оставался наедине со своими мыслями и своими неудачами. Сжимая голову, я хотел вырвать чувство вины из своего разума. Но все мои мысли были преисполнены этим чувством. Я был виноват перед своими солдатами и Империумом на Клоструме. Я был виноват перед Адрианной Вейсс. Виноват перед Элианой. Виноват перед своими детьми. Как я мог это остановить? Как мог защитить своих детей? Как мог защитить тех, кто не может защитить себя?

«Что ты имеешь в виду? Они взрослые. Они там, внизу, спят».

«Да? Это они? И они правда…?»

«Правда что?»

«Правда они мои дети? Я не знаю этих людей. Мне сказали, что она Катрин. Мне сказали, что он Зандер, и я поверил этому. Но они могут быть кем угодно».

«Они выглядят как твои дети».

«Это лишь подобие. Возможно, я вижу его потому, что ожидаю его видеть».

«Если они не твои дети, то кто они? Самозванцы?»

«Что, а не кто. Вот правильный вопрос. Что они есть? Разве не странно, что они не реагируют на необычные проявления в доме?»

«Их не видит никто, кроме тебя».

«Может быть, но дело не только в этом. Когда я стучу в их двери, они меня не слышат. Когда я кричу, они не приходят. Как будто их вообще здесь нет. Как будто они существуют только тогда, когда спят в своих постелях, чтобы я их видел. Маленькие дети, маленькие Катрин и Зандер, они реагируют. Они понимают опасность. Они обращаются ко мне за помощью. Они любят меня. Я пытаюсь спасти их, и все время терплю неудачу, но каким-то образом они еще живы».

«Они сгорели в огне».

«Нет, огня не было. Я прогнал поджигателя. Трупов не было. Я найду их снова. Я спасу их. Я клянусь тебе, Элиана».

«Пожалуйста, вернись ко мне. Пожалуйста, дай мне еще один шанс».

«Где дети? Они в порядке?»

Потом я вспомнил, какой сейчас год, и насколько я уже стар, и оборвал себя:

«Это безумие. Прекрати предаваться таким мыслям. Помни, к чему они могут привести».

Все, что бы я ни делал, оканчивалось провалом. Я снова погрузился в пучину самообвинения. Остаток ночи я пытался не думать о том, были ли Катрин и Зандер действительно моими детьми, но плевелы подозрения так просто было не выкорчевать.

- Ты выглядишь усталым, - сказал мне Зандер в обеденном зале на следующее утро. На этот раз за столом были мы все трое.

- Я устал, - согласился я. Это было лишь наполовину ложью. Мои руки и голова были такими тяжелыми от усталости, что я едва мог поднять их.

- Не позволяй слухам лишить тебя сна, - сказала Катрин. – Они того не стоят.

- Каким слухам? – спросил я.

- В городе ходят слухи, что это ты стоишь за убийством советника Вейсс.

- Монфор, - прошептал я. – Это она. Она угрожала так и поступить.

Честно говоря, это было не вполне так. Монфор не просто угрожала, она прямо обвинила меня в убийстве. Но она не могла всерьез считать, что это действительно сделал я. Особенно потому, что было очевидно, что убийство подстроила она.

«Если только она не безумна. Возможно, она действительно не знает, что сделала».

- Значит, пора, - я не сразу понял, что говорю вслух.

- Пора для чего? – насторожилась Катрин.

Она была не согласна с моим намерением убить Монфор, как были не согласны Ривас и Штаваак. Зандер выглядел взволнованным и растерянным, но я мог догадаться, что и он не поддержит меня.

Они не поддержат меня. В этом доме не было единства.

«Если бы они были моими детьми, то поддержали бы меня».

«Прекрати. Прекрати. Прекрати».

- Пора для чего? – снова спросила Катрин.

- Пора что-то предпринять, - ответил я. – И, Трон Святой, хотел бы я знать, что можно сделать.

Я вышел из зала, не дожидаясь новых вопросов. Моя последняя фраза, увы, была правдой. Я не знал, что предпринять против Монфор. Мысль о том, что я мог хотеть смерти Вейсс, должна была показаться смехотворной любому, кто обладал здравым смыслом. Но у Монфор было достаточно власти, чтобы сделать бессильными правду и здравый смысл. Теперь я понимал, как это работает. Понимал, что Вейсс пыталась сказать мне. Под влиянием Монфор находилось слишком много людей. И если она сказала, что что-то является правдой, они будут повторять и повторять ее слова, пока им не поверят и те, кто не служил ей. И если бы Монфор сказала, что у меня две головы, это тоже стало бы правдой.

Я подумал, не примет ли и милиция версию Монфор. Если она успела прикормить достаточно чинов СПО, то, конечно, они примут все, что она скажет. Но свергнуть меня путем ареста будет нелегко, особенно когда Адептус Арбитрес на моей стороне. И это действие может привлечь к Монфор ненужное ей внимание Администратума. Она едва ли сможет и едва ли захочет избавиться от меня таким образом. Но ей и не обязательно это делать. Чем более успешной будет ее кампания по распусканию слухов, тем более трудной станет моя работа.

Я не видел иного способа нанести ответный удар кроме прямых мер. Так я сражался в каждом бою до сих пор. На что-либо иное мне не хватит терпения.

Белзек, ведя машину к Залу Совета, сказала:

- Как бы то ни было, мой лорд, те, кто стоит за этими слухами, должны быть наказаны.

- За этими слухами стоит старший советник Монфор, - ответил я. – Но я думаю, ты и сама об этом догадалась.

- Да, мой лорд. Я надеюсь, скоро вы заставите ее замолчать. Нельзя позволять этим Монфорам очернять имя Штроков.

Я хмыкнул, удивленный внезапным пришедшим в голову откровением. Вот был ответ, откуда взялось то загадочное забвение, окружавшее губернаторов из рода Штроков. Монфоры вели войну против нас с тех пор, как мы оттеснили их от власти. И их местью было лишить нас доброго имени. Они распространяли клевету о каждом губернаторе Штроке. Они плели паутину лжи, и использовали свое влияние, чтобы сделать эту ложь реальностью, и хоронили под этим нагромождением лжи наше доброе имя.

- Больше всего я хотел бы заставить ее замолчать, - сказал я. – Всем сердцем желал бы этого. Но в таких делах я не могу действовать по желанию сердца.

Несколько мгновений Белзек молчала. И когда она снова заговорила, я понял, что она очень обдуманно выбирала слова.

- Мой лорд, вы далеко не одиноки в своей враждебности к Монфорам.

- Рад это слышать.

- Несмотря на всю их власть, они контролируют далеко не каждый аспект… теневой жизни Солуса. Вы понимаете, что я имею в виду?

- Думаю, да, - кивнул я. – Продолжай.

- Есть некоторые знакомые моих знакомых, которые способны и готовы выполнять… деликатные поручения.

- И насколько широк спектр… этих поручений, которые они готовы выполнять?

- Весьма широк. Я надеюсь, вы не возражаете, что я упомянула об этом, мой лорд.

- Напротив, я очень ценю это.

Размышляя, я посмотрел в окно. Машина медленно ехала по многолюдным улицам Вальгааста, направляясь к центру города. День был холодным. Начал идти снег.

Как ни хотел я смерти Монфор, все же я не забывал о предупреждении Риваса. Я напомнил себе, что мой долг – восстановить честь Солуса, а не вести семейную вендетту. Приказав убить Вет Монфор, даже если убийство будет успешным, я предам этот долг.

- Увы, я не могу попросить о том, чего мне хотелось бы больше всего, - вздохнул я. Но была другая возможность, которой не следовало пренебрегать. – Среди этих знакомых ваших знакомых есть те, кто умеет скрытно проникать на хорошо защищенные объекты?

- Да. Я знаю одного человека, который весьма опытен именно в этой сфере.

- Я хотел бы встретиться с ним.

- Разумно ли это, мой лорд? Я могла бы действовать как посредник.

- Нет, - ответил я.

Я понимал, на какой риск иду, лично встречаясь с третьим лицом, но мне необходимо было самому попасть в Силлинг. Вор не знал бы, что нужно искать, потому этого не знал и я. Но я был уверен, что как только увижу это, то узнаю.

- Устрой нам встречу, - сказал я. – Я приду туда лично.

Силлинг не был изолирован от остальной части города, как Мальвейль. Но защищен он был от этого не слабее.

Резиденции многих советников располагались к югу от центра города. Дом Монфоров находился еще южнее. Их крепость – а это была именно крепость – стояла посреди самого бедного и грязного района Вальгааста. В том районе находили приют бандиты, изгои и прочие нежелательные элементы. Дома там были грязными, обшарпанными и перенаселенными. Некоторые из них были выпотрошены пожарами, но их обгорелые руины предоставляли какое-то убежище от ветров и дождей самым отчаявшимся из граждан Вальгааста.

В ту ночь я взял с собой лазерный пистолет. Я не собирался использовать его в Силлинге, но он вполне мог пригодиться на улицах по пути к резиденции Монфоров.

Территория их поместья была окружена стеной, достигавшей пятнадцать футов в высоту. Ворота являли собой непреодолимый железный барьер, и хорошо охранялись. С улицы сам дом было невозможно разглядеть.

Я встретился с вором в одном квартале от Силлинга, в подъезде одного из выгоревших домов. Ветер завывал в пустых окнах и пронзительно свистел в дверном проеме.

Вор был стариком. Он называл себя Тервин. Его лицо пересекали глубокие морщины, но двигался он с гибкой ловкостью, вопреки возрасту, и взгляд его был острым. Он приветствовал меня кивком и усмешкой, не раболепствуя перед моим статусом. Он просто принял меня как равного партнера по делу.

- Значит, Силлинг, - сказал он. – Вот и вершина карьеры. Давно подумывал…

- Почему же не наведался туда раньше?

- Нужен был стимул для такого опасного дела. Слишком рискованно лезть туда просто так, надеясь найти, что смогу, - он покачал головой. – Недостаточная причина, чтобы злить Монфоров.

- Мне говорили, ты не питаешь к ним особой любви.

Он фыркнул.

- Жадные ханжи. Все хотят подгрести под себя. На тех, кто им не подчиняется, натравливают милицию. Нечестная игра.

Я почувствовал, что тут скрыто нечто большее, чем дело принципа. За его усмешкой был заметен гнев.

- Похоже, у тебя личные счеты к Монфорам.

Помедлив немного, он пожал плечами.

- Хоть и так. Когда-то у меня была семья. Я пытался играть по правилам Монфоров. Но их десятина стала непомерной. Мы начали голодать. Я попытался немного… подработать на стороне.

- И они тебя наказали.

- Они наказали мою семью, которая даже не знала об этом. Был пожар. Просто «несчастный случай».

- Со мной тоже был похожий «несчастный случай».

- Значит, мы понимаем друг друга. Хорошо.

Мы вышли из подъезда. Шел мокрый снег, и улица была покрыта слоем почерневшей от грязи снеговой каши толщиной в дюйм. Ворота находились в северной стороне стены, и Тервин повел меня к западной. Мы были на улице одни. Здания по обеим сторонам дороги являли собой заброшенные руины. Освещения нигде не было. Свет исходил лишь от полумесяца Люктуса, проглядывавшего в тучах. Во мраке, едва освещенным тусклым янтарным светом луны, нам приходилось двигаться осторожно. Стена маячила в темноте огромной черной массой рядом с нами.

Тервин остановился, пройдя примерно три четверти пути к юго-западному углу. Убедившись, что мы на улице одни, он снял ящик, который нес на спине.

- Тут надо не зевать, - сказал он. – В этом месте между патрулями бывает свободный промежуток, но ненадолго.

- Было бы глупо со стороны Монфоров оставлять его надолго.

- А ваше поместье охраняется?

- Практически нет. Не возникало необходимости.

- Да уж, - кивнул он. – Никто не станет просто так лезть в Мальвейль.

- Почему?

- Точно не знаю. Никогда не слышал, чтобы кто-то пытался туда залезть. С Силлингом понятно почему – кто захочет связываться с Монфорами.

- Например я.

Тервин усмехнулся.

- Вот видите. Для этого надо быть не меньше чем лордом-губернатором.

Из ящика он достал нечто, похожее на оружие. Оно выглядело как арбалет с очень большим магазином. Прицелившись в стену, Тервин нажал спусковой крючок. Из арбалета вылетели два болта, за каждым тянулся монофиламентный шнур. Из магазина за ними потянулись тонкие полосы из гибкой пластали. Болты врезались в стену, и перед нами повисла почти невидимая лестница.

Тервин начал подниматься по ней.

- Держитесь за ступеньки, не за мононить, - предупредил он.

Я так и сделал, предпочитая сохранить все пальцы.

Прицел Тервина, несмотря на темноту, оказался точным. Болты попали очень близко к самому верху стены. Когда мы влезли наверх, Тервин подтянул лестницу и перекинул ее на другую сторону стены. Мы спустились, оказавшись во мраке посреди владений Монфоров.

Перед нами возвышалась громада Силлинга. Это был величественный дворец, в центральной части которого стояла железная башня, поднимавшаяся в ночное небо на высоту более пятидесяти футов.

Тервин задержался, чтобы перезарядить арбалет.

- Вы бывали здесь раньше? – спросил он.

- Никогда. А ты?

- Тоже нет, - он кивнул на фасад. – А они не страдают от лишней скромности.

Фасад дворца сверкал от изобилия позолоченных скульптур, сиявших в свете окон первого этажа. Над парадным входом гордо распростерла крылья гигантская аквила, размах ее крыльев достигал почти половины длины Силлинга.

Территория поместья была украшена множеством статуй, соперничавших в роскоши со скульптурами самого дворца. Даже в ночной темноте я видел, что все они изображают воплощение веры Монфоров. Веры, где показное святошество и кричащая роскошь значат больше, чем религиозное чувство. Монфоры даже из благочестия сумели сделать порок. Было что-то непристойное в изображенных подробностях страданий мучеников или в божественном героизме святых. Все статуи были богато украшены золотом и драгоценными камнями.

- Ты назвал их ханжами, - сказал я, - и был абсолютно прав.

- С вами приятно работать, лорд-губернатор.

Он повел меня к юго-западному углу резиденции. Из окон в той стороне было меньше света.

- Итак, - прошептал он. – Мы здесь. Куда именно вы хотели бы попасть?

- Туда, где они могут хранить свои секреты.

Я знал, что Тервин снова усмехается, глядя на меня в темноте.

- Дом большой, - сказал он. – Искать можно много где.

Он имел основания усмехаться. Одно дело – влезть сюда с целью кражи. Вор мог проявить гибкость, быстро схватив те ценности, которые попались под руку. Я же искал нечто, что было одновременно и куда более специфичным, и куда менее конкретным.

И все же я сказал:

- Я знаю, откуда нам стоит начать.

Чтобы понять это, было достаточно одного взгляда на Силлинг.

Мы направимся в башню. Она представляла собой тонкий шпиль. Лестница внутри нее, должно быть, являлась узкой спиралью. На вершине шпиля могла находиться лишь одна небольшая комната, окна которой выходили во все стороны. Я вообразил, что, когда эта комната была освещена, ее окна, словно злые горящие глаза, алчно взирали на Вальгааст.

- Можешь провести нас туда? – спросил я.

- Могу. Но путь будет головокружительным.

- Я так и подумал.

Когда мы подошли ближе к дому, откуда-то изнутри послышался вопль. Я вздрогнул. Тервин взял меня за руку, чтобы удержать на месте.

- Мы не можем это игнорировать, - прошептал я.

- Это не то, что вы думаете.

- Что ты имеешь в виду?

- Жертве заплачено.

- За что?

- За то, чтобы она была жертвой.

Тервин, должно быть, почувствовал мой взгляд, и потянул меня за руку. Я вырвался и подкрался к одному из освещенных окон.

- То, что они продают свое тело, еще не означает, что они согласны на то, чтобы их пытали, - сказал я.

- Это согласны. Советник Монфор и ее семья платят хорошо, очень хорошо. Я знаю. Я видел раны, и пытался привлечь пострадавших к работе против Монфоров. Но никто из них не согласился. Они не дураки, эти Монфоры. Они знают, насколько далеко могут зайти. Особенно, когда можно зайти очень далеко.

Я не стал подходить к окну вплотную, глядя в него под углом. Комната была так ярко освещена, что меня невозможно было разглядеть из окна. Кроме того, все в комнате были слишком заняты, чтобы смотреть в окно. Я видел лишь часть того, что там происходило, но и этого было более чем достаточно. Я видел колышущуюся картину извивающихся, переплетенных тел. Я видел пыточные инструменты и железные сооружения, терзавшие плоть и заставлявшие издавать вопли. И посреди всего этого я видел Вет Монфор, повелительницу этого извращенного карнавала. На мгновение ее лицо повернулось к окну, и я увидел в ее глазах ледяную холодность, полный самоконтроль посреди безудержного разврата.

Тервин был прав. Это был взгляд того, кто точно знает, насколько далеко может зайти.

Тервин снова потянул меня за руку. Сморщившись от отвращения, я отвернулся от окна и последовал за ним. Пытаться вмешиваться в это ради рабов Монфор было более чем бесполезно. В разврате она проявляла столь же тонкую остроту ума, как и в политических интригах.

Тервин остановился у подножия стены особняка. Окна над нами были темными. Из других частей дома доносилось много шума, приглушенного стенами. Этот шум напоминал мне о том жутком веселье, которое слышалось мне в комнате Зандера, хотя и отличался от него. Природу этих отличий было трудно определить. В том, что я слышал здесь, было нечто упорядоченное. Это была жестокость, имевшая систему и цель, полностью лишенная хаоса.

Тервин снова выстрелил из арбалета, запустив мононити куда дальше, чтобы мы могли подняться до самой крыши особняка. У крыши были крутые скаты, и нам приходилось идти с большой осторожностью, пробираясь к шпилю.

- На какую дальность стреляет эта твоя штука? – прошептал я.

- Не так далеко, как нам хотелось бы сегодня, - ответил Тервин, снова открыв ящик и перезаряжая магазин. – Сейчас мы поднялись примерно настолько, насколько хватает одной лестницы, а у меня осталось материала еще на две.

- Значит, до вершины башни мы не доберемся.

- Не сразу. Я говорил, что путь будет головокружительным. Мы можем пойти в обход.

- Нет, не можем.

- Ладно. На этот раз первым пойдете вы.

Он снова выстрелил, и мы стали взбираться по башне, преодолев примерно треть пути. В нескольких ступеньках от конца лестницы Тервин продел руку в ступеньки, крепко за них держась, и выстрелил еще раз. Болты со свистом пролетели мимо меня и попали в стену башни, нижний конец новой лестницы повис на расстоянии вытянутой руки от верхнего конца прежней.

Впечатленный точностью прицела Тервина, я стал подниматься дальше. Когда мы добрались до верхнего конца новой лестницы, он задержался, чтобы подобрать и свернуть старую. Крюки арбалета зацепили мононити, и Тервин, вращая механизм, свернул лестницу и снова зарядил ее в арбалет.

Я, глядя вниз, наблюдал за этой процедурой, стараясь не думать о том, как мы будем спускаться. Когда земля перед глазами поплыла, я заставил себя отвести взгляд.

Мы поднялись еще выше, и Тервин повторил процедуру, снова свернув нижнюю лестницу. То, что выполнять такую работу на качающейся лестнице было крайне неудобно, казалось, его не беспокоило. Его движения были уверенны, вор не сомневался, что сумеет не упасть. Я был далеко не так в этом уверен.

Мы продолжали подниматься на башню. Я сосредоточился на непосредственной задаче, преодолевая ступеньку за ступенькой. Моя левая рука – живая - болела от напряжения, а аугметическая правая, хоть и не уставала, но недостаток чувствительности в ней все время заставлял сомневаться, схватился ли я за ступеньку. Наконец мы добрались до окна на вершине башни. Подоконник оказался достаточно широким, чтобы мы вдвоем смогли забраться на него и укрыться в арке оконной ниши.

Окно было сделано из прозрачной стеклостали. Тервин достал из своего ящика маленький плазменный резак и принялся за работу. Процесс разрезания окна шел медленно. Ветер на такой высоте был силен, и хотя он дул с севера, и мы были укрыты от полной его силы, его порывы то и дело пытались сбросить нас с подоконника. Я схватился за его край, и пальцы моей левой руки постепенно немели. Тервин спокойно продолжал работать, прорезая в окне отверстие достаточно широкое, чтобы мы могли пролезть в него по очереди.

Наконец он выключил резак.

- Готов? – спросил он. Прежде чем я успел ответить, он ударом ноги выбил окно. Центральная часть окна упала в комнату с таким грохотом, что, казалось, он был слышен во всем Вальгаасте.

- Они не услышат, - сказал Тервин. – Слишком шумят внизу.

Комната, в которой мы оказались, представляла собой круглый кабинет. Перед каждым из окон стоял бронзовый письменный стол, так что владелец кабинета мог выбирать вид из любого окна. Центр комнаты занимал трон на механической платформе. Стены между окнами были заняты полками, заполненными пергаментными свитками и книгами в кожаных переплетах.

Когда мы оказались внутри, я почувствовал, чем пахнет это место. Старое зловоние перемешивалось с новым, впиталось в стены и пол, и явно все время обновлялось. Это был запах пота, секса, боли. Запах крови, старой и новой, тоже ощущался здесь. Это был смрад упадка и растленности. Я сморщился от отвращения при мысли о том, что это зловоние было так сильно здесь, в комнате, явно предназначенной для наблюдений. И подумал о том, какие ужасные формы могли принимать эти наблюдения.

Далеко снизу доносилось омерзительное эхо воплей развлечений Монфоров.

- Надо было направить сюда Инквизицию, - прошептал я.

- От этого не было бы толку, - возразил Тервин. – Вам не первому пришла в голову такая мысль. Как я и говорил, Монфоры знают, что делают и как далеко могут зайти.

- Но такие бесчинства…

Он покачал головой.

- Нет. Люди, с которыми я говорил – которым было заплачено за участие в этом – дают об этом иное представление. Это не бесчинства, а своего рода наказание.

Тервин казался одновременно впечатленным и испытывавшим отвращение.

Он достал фонарь и включил его, стараясь не светить в окна.

- Ну? – сказал он. – Искать то, что нужно, придется вам, лорд-губернатор.

Утвердительно хмыкнув, я медленно обошел темную комнату. На письменных столах были разбросаны документы, но быстрый взгляд на них показал, что, хотя в них могли содержаться сведения о злоупотреблениях, они все же были не настолько ценны, чтобы оправдать риск, на который мы шли. То, что я видел на полках, также не выглядело многообещающе. Моя цель была слишком туманной.

- Не думаю, что то, что я ищу, будет оставлено на виду, даже здесь, - сказал я наконец, бросив взгляд на маленькую дверь в западной стене кабинета. Через нее мы могли спуститься в другие части особняка. Но такой долгий и крупномасштабный поиск неминуемо обречен на неудачу.

Тервин тем временем изучал переключатели на подлокотниках трона.

- Эти поворачивают влево и вправо, так-так, - прошептал он. – Ну а эти? Для чего они?

Он сосредоточил внимание на маленьких переключателях на нижней стороне подлокотников. Включил их сначала по очереди, потом одновременно. Попытавшись еще минуту, он наконец подобрал правильную комбинацию. Со скрежетом металла платформа трона поднялась, вытянувшись в железную колонну диаметром около пяти футов. Тесный дверной проем в колонне вел на узкую лестницу, спускавшуюся в тайник под кабинетом.

Тервин передал мне фонарь.

- Полагаю, что бы вы там ни нашли, мне для моей же пользы лучше об этом не знать. Но если вы найдете что-то, что могло бы пригодиться обычному вору…

- Я непременно это заберу, - пообещал я.

Я спустился во мрак. Потолок был таким низким, что мне пришлось согнуться. Со всех сторон стояли дубовые шкафы. Я начал открывать их в случайном порядке. Некоторые из документов, оказавшихся внутри, были старыми, такими же старыми, как записи, которые я видел во Дворце Администратума. Другие были более новыми. Но все они были написаны шифром. Я выругался.

Я стал рыться в шкафах быстрее, бегло просматривая найденные документы. Все они были написаны от руки, в разное время, разными людьми, и все зашифрованы. Единственные записи, которые не были зашифрованы, на первый взгляд казались бесполезными для меня. Это были копии документов, относившихся к заседаниям Совета. Они касались разных тем, и сами по себе не выглядели подозрительно. Лишь просмотрев около дюжины из них, я начал понимать, в чем тут дело. Все эти документы имели отношение к деятельности губернаторов из рода Штроков. Я видел имена, которых никогда не знал, имена моих предков, полностью забытых историей.

Забытых всеми, кроме Монфоров. Лишь наши враги, казалось, проявляли должную заботу о том, чтобы сохранить нашу историю.

Я прошел дальше вглубь тайника и за последним из шкафов обнаружил длинный сундук из пластали с тяжелым замком. Поднявшись по лестнице обратно в кабинет, я взял у Тервина плазменный резак, и вернулся к сундуку. Ярко вспыхнувшая плазма ослепила меня, но я быстро справился с замком. Подождав, пока смогу снова нормально видеть в свете фонаря, я открыл сундук.

Внутри оказался портрет. Очень древний. На рамке было выгравировано имя: Деврис Штрок.

Человек на портрете был одет в роскошные одеяния синего, фиолетового, зеленого и красного цветов. Это не были одежды планетарного губернатора. Сначала я подумал, что портрет был написан до его прихода к власти. Но потом я увидел, что он держит губернаторский скипетр в одной руке и меч в другой, словно объявляя о своем титуле – или о титуле, который скоро будет принадлежать ему.

Несомненно, это был Штрок. Острый, слегка удлиненный нос. Прищуренные глаза. Высокий массивный лоб. Даже спустя много столетий черты лица нашего рода были легко узнаваемы. В его взгляде виднелось высокомерие, которое мне совсем не понравилось. А еще в нем были заметны вызывающая дерзость и алчность, которые, как я отчаянно хотел верить, не были доминирующими чертами нашего рода.

Но не это было главным. Не выражение его лица поразило меня с силой физического удара, заставив пошатнуться и в то же время не отрывать взгляд от портрета.

Девриса окружали странные руны, расползаясь вверх и вниз по краям портрета. Они извивались и переплетались одна с другой, словно змеи или насекомые, хотя были несравненно более отвратительными. Я не знал, что они значат. Но понимал, что они ужасны, нечестивы. Хотя они были лишь изображениями, они были преисполнены скверны. Такие искажения линий просто не могли существовать. И все же они были здесь – ересь столь чудовищная, что я и представить не мог, что такое возможно. Один лишь взгляд на них причинял боль. Их иллюзия движения будто когтями вцеплялась в мою душу. Даже просто смотреть на них было опасно. Незнание не могло надолго защитить меня.

Самая крупная и ужасная руна представляла собой восьмиконечную звезду. Простая по сравнению с другими рунами, она каким-то страшным образом казалась знакомой. Хотя я никогда не видел ее раньше, она будто шептала мне, пытаясь вызвать на поверхность невероятные мысли, чувства и желания из самых темных глубин моей души. Она знала меня лучше, чем я знал себя сам. Она могла бы показать мне такие чудеса, если бы я только поддался ей…

Ужас стал моим спасением. Он заставил меня мертвой хваткой держаться за мою веру.

Звезда занимала большую часть портрета в ширину. Она находилась, казалось, позади Девриса, будто стоявшего на ее фоне, хотя круг, охватывавший лучи звезды, словно опоясывал его.

Хотя портрет был очень древним, восьмиконечная звезда блестела. Я знал, что если прикоснусь к ней, то буду осквернен.

Застонав от усилия, я все же оторвал взгляд от портрета и захлопнул крышку сундука. Тяжело дыша, я оперся о дверцу шкафа. Слова, которая написала Элиана, разъедали мой разум, словно кислота, словно раковая опухоль.

Пакт.

Пакт.

Пакт.

Здесь были вещи, которых я не понимал – и не должен был понимать. Были и другие вещи, менее опасные, но мучительно болезненные, которые я должен был принять.

Тервин, похоже, ошибался. Как минимум один раз Мальвейль все же был ограблен. Я ни на мгновение не сомневался, что этот портрет заказал сам Деврис. Портрет буквально излучал гордыню наихудшего рода. И каким-то образом Монфоры смогли заполучить его.

«Почему они его не использовали?»

Потенциал для шантажа был просто невероятным. Я содрогнулся при мысли о том, что могло бы случиться, если бы этот богохульный портрет попал в руки Инквизиции.

Значили ли после Девриса хоть что-то все добродетели, благочестие и чувство долга, которые были характерными чертами дома Штроков?

«Может быть, и значили».

Может быть, непоколебимая вера моей семьи стала неосознанным усилием искупить преступление, о котором мы не помнили, но от которого продолжали получать выгоду.

Пакт. Я понял, к какому выводу пришла Элиана. Я понял, почему она так страдала, и почему ее страдания не прекратились после смерти. Деврис заключил сделку с силами, непостижимыми для меня, но я осознавал, что они были более чем нечестивы. Он получил от этой сделки невероятные богатства в недрах под Мальвейлем, и через них – власть над планетой.

«Что он отдал взамен?»

Свою верность, судя по портрету. Но что означала его верность? Какова была цена?

«Нет прямых наследников. Начнем с этого».

Ужас за моих детей угрожал задушить меня. Может быть, он был и причиной страданий Элианы? Значит, я должен помочь ей не просто обрести покой. Она нуждалась в спасении. Мы все нуждались. Нам нужно было спастись от того, что сделал Деврис.

Я не знал, как нас можно спасти. Может быть, Элиана знала? И пыталась указать мне путь к спасению, как могла?

Вместе мы сможем спасти нашу семью.

Я цеплялся за эту надежду. Она была слабой и хрупкой. Но ее было достаточно, чтобы дать мне силу бороться дальше.

Я посмотрел на сундук. Мне было страшно открывать его, но я не мог просто так оставить здесь этот портрет. И не только потому, что он представлял опасность для моей семьи в руках Вет Монфор. Это была нечестивая, богохульная вещь. Ей нельзя было позволить существовать.

Собравшись с духом, я подошел к сундуку. Сейчас он, казалось, излучал холод. Сундук сам по себе был осквернен, запятнан нечестивостью того зла, которое в нем хранилось. Заставив себя не медлить, я отбросил крышку, включил плазменный резак и направил его луч на портрет.

Луч отключился. Я попытался включить его снова. Ничего не произошло. Резак отказывался включаться.

Я захлопнул крышку сундука, прежде чем портрет снова приковал мой взгляд и начал вгрызаться в мою душу. Я бросился назад к лестнице, натыкаясь на шкафы. Тайник словно смыкался вокруг меня. Паук в его центре хотел затянуть меня назад.

Я выскочил по ступенькам наверх, снова оказавшись в кабинете. Царившее здесь зловоние показалось мне почти банальным по сравнению с тем, что я видел.

- Ну как, нашлось что-то…? – начал Тервин. Но потом он увидел мое лицо.

- Надо уходить, - сказал он.

Мы бросились бежать.

Головокружительный спуск с башни показался мне ничем. Я просто падал и падал дальше.

Я больше никогда не покину этот дом.

Это не мое решение. Это факт. Дом стал моей тюрьмой. В последний раз Мальвейль позволил мне покинуть его пределы. Больше он меня не выпустит.

Раньше я пыталась выйти еще раз. Я не хотела выходить. Несмотря на то, что дом хотел, чтобы я чувствовала себя больной, мысль о том, чтобы покинуть его, была невыносимой. Но именно поэтому я знала, что должна попытаться еще раз. Мой ужас перед внешним миром может быть не моим. Я не знаю, какие из моих мыслей действительно мои, а какие принадлежат дому.

Даже этот дневник. Сколько ни шептала я себе, все равно я нахожу в нем другие слова, и не помню, чтобы их писала. Как мало осталось того, что действительно мое.

Я была в библиотеке, сидела в кресле и смотрела в окно. Для пленницы я прекрасно обеспечена комфортом. Но все равно я ненавижу свою тюрьму. И я поклялась выйти на улицу по своей воле, а не по воле дома.

Я подошла к двери и позвала Кароффа. Он не пришел. Я заглянула в обеденный зал, пытаясь найти кого-то из слуг. Я слышала, как они работали в доме. Я хотела, чтобы кто-то был со мной. Я надеялась, что это придаст мне сил выйти из дома.

Я не могла найти их. Их далекие голоса были ложью. Я не верю, что слуги действительно здесь. Они тоже покинули меня. Они лишь притворяются, что по-прежнему здесь.

Я одна. Наверное, в действительности, я всегда была одна.

Я открыла дверь и встала на пороге. Я не могла идти дальше. Я попыталась поднять ногу и сделать хотя бы один шаг. Но не смогла. Словно адамантиевые цепи удерживали меня на месте.

День был ветреным. Мертвые деревья у дома раскачивались, словно кивая мне. Они будто издевались надо мной.

Среди деревьев и внизу на холме были видны силуэты. Они были смутными, едва различимыми. Те, что среди деревьев, не двигались, скрываясь за стволами. Они смотрели на меня. Они были серыми и пустыми. Их глаза были темными, но если бы я подошла достаточно близко, чтобы посмотреть в их глаза, то смотрела бы в глазницы пустых черепов. Они были лишь пустыми оболочками, были здесь, но не здесь, ходячая ложь, как и слуги в доме.

Или, может быть, нет. Возможно, они были более реальны. Возможно, они и были правдой. Слуги лишь хотели, чтобы я думала, будто они в доме.

Силуэты на дороге к дому было труднее разглядеть. Они бесцельно двигались туда-сюда, туда-сюда. Они были здесь в ловушке, как и я.

Ветер становился сильнее. Мне хотелось вернуться в дом. Дом победил. Я сдалась. Я больше не хотела видеть эти силуэты.

Мальвейль не отпустил меня. Он преподал мне урок. Я должна была быть наказана за свое непослушание. Я до ужаса боялась в завываниях ветра услышать голос. Мне нужно было закрыть дверь, прежде чем ветер начал говорить.

Я не могла зажать уши. Я не могла закрыть глаза.

Краем глаза я заметила движение. Я смотрела прямо вперед. Я не должна была поворачивать голову. Я не должна была видеть.

Ветер обрел голос. Он дул из-под земли. Из открытых пастей шахт. Они были гигантскими ртами чего-то чудовищно огромного.

Я услышала первые ноты ужасного хора.

Я завопила. Завопила, чтобы заглушить эти голоса. Я не могла их заглушить, но Мальвейль, наверное, был удовлетворен моим ужасом. Он отпустил меня, и наконец я смогла зажмурить глаза, и смогла снова двигаться. Я бросилась в дом и захлопнула дверь.

Какое-то время я стояла, дрожа, в вестибюле. Голоса скреблись в дверь. Когда я пошла в обеденный зал, они последовали за мной, пытаясь прорваться в окна. Оконные рамы задрожали от их силы, и ужасный хор пел где-то на грани моего слуха. Если бы кто-то был со мной, то слышал бы лишь завывания ветра.

Но со мной никого не было. Никого и никогда.

Я бродила по дому, бесцельно, как те силуэты на холме. Когда я слышала голоса пустых оболочек, притворявшихся слугами, то спешила уйти в другую сторону. Я была сыта по горло иллюзиями и смертельно напугана.

Я шла по комнатам, полным хлама. После всей проделанной работы ни одна груда мусора, казалось, не стала меньше с тех пор, как я впервые пришла в дом.

Конечно, они не стали меньше. Все это было лишь иллюзией.

Но теперь было и нечто иное. Теперь, когда я останавливалась у кучи хлама, я легко находила записи и дневники прежних обитателей дома. Я была пленницей, как и они. Для меня здесь больше не было тайн.

Нет. Это не так. В Мальвейле всегда будут тайны. И сколько бы откровений я не нашла, сколько бы секретов не узнала, еще больше их останется тайной. Я читаю дневники и письма, все эти записи отчаявшихся людей, которые я нашла. Я больше не пытаюсь написать историю семьи. Я живу в ее проклятье. Но я читаю, ибо что еще мне остается делать?

Одна из тайн – это загадочный человек, который пытается поджечь дом. Поколение за поколением губернаторы из рода Штроков видят этого поджигателя, иногда он бывает мужчиной, иногда женщиной. Пожар, который он пытается разжечь, всегда оказывается иллюзией. Он исчезает вместе с поджигателем. Губернаторы чувствуют себя обманутыми им, и никогда не могут разглядеть лицо поджигателя. Они всегда пытаются преследовать его, а он всегда убегает. И его лицо остается тайной. Если кто-то из них и смог узнать, что это за человек, они не написали об этом. По крайней мере, этого нет в том изобилии мрачных записей, которые открыл мне Мальвейль.

Довольно этих ужасных историй. Довольно мучений, насылаемых Мальвейлем. Я должна оборвать ниточки, за которые он меня дергает. Довольно всего этого. Я попытаюсь что-то сделать, чтобы спровоцировать кризис. Я подожду, пока фальшивое присутствие слуг прекратится, и тогда буду действовать.

Я не смогла.

И теперь я тоже видела поджигателя.

Я видела и другое. Худшее.

Я начала отбрасывать свое прошлое несколько дней назад. Теперь пришла пора закончить эту работу. Теперь я понимаю это лучше. Прошлое ужасно. Оно опасно для всего, что мне еще может быть дорого. Я должна похоронить его.

Но это захоронение прошлого может никогда не прекратиться. Оно не желает упокоиться, поднимается из могилы. Его голод вечен.

Перед рассветом я ответила на зов Старой Башни. Я сопротивлялась, как могла. И до конца не понимала, что сопротивляюсь. Бессознательный страх не позволял приблизиться к ней.

Но я пошла. Я спустилась туда.

Я узнала кое-что новое. Оказывается, возможно чувствовать новое предназначение, и испытывать при этом величайшее отчаяние.

Я узнала слишком много.

Я видела.

Я знаю, Мейсон. Я видела, и я знаю.

Это должно быть твоим бременем. Я больше не могу нести его.

Словно издалека я наблюдал, как машинально выполняю дневные дела. Мое тело присутствовало на совете. Мой дух был далеко, запертый в тайнике в шпиле Силлинга. А мой разум метался между ними, мучительно раздумывая о значении того, что я видел, и что может произойти дальше. Сколько еще времени пройдет, прежде чем Вет Монфор обнаружит вскрытое окно и сломанный замок на сундуке? Она догадается, что мои агенты – или я сам – были там. И она поймет, что мне известно о том, что у нее есть.

«И скоро она должна будет действовать. Я бы на ее месте действовал».

«Как действовал?»

Это была единственная причина, по которой я обращал хоть какое-то внимание на то, что происходило на заседании. Я избегал смотреть прямо на Монфор, но старался незаметно наблюдать за ее действиями и действиями ее союзников. Я пытался предугадать их намерения. Я искал знамения, которые помогли бы мне понять, когда и как разразится буря.

Но к концу заседания я знал не больше, чем в начале.

Предпринимались действия, чтобы всячески задержать подготовку отчетов о производстве сельскохозяйственной продукции. Эта сторона войны казалась теперь лишь отвлекающим маневром. Если Монфор уничтожит меня, то кампании против коррупции придет конец. Я не верил, что Зандер продолжит мою борьбу, или что Катрин побудит его бороться. Обещания, которые мы дали друг другу, теперь казались пустыми. Мне все время приходилось подавлять сомнения, что я говорю со своими настоящими детьми.

Я был уверен, что Монфор смотрит на нашу схватку таким же образом. Если она борется за сохранение своей криминальной империи, то только ради большей цели – уничтожения Штроков.

Я резко высказался против задержек, хотя едва обращал внимание на свои слова. Монфор в течение всего заседания сохраняла полное спокойствие. Она не выглядела человеком, вынужденным предпринимать опрометчивые действия.

«Я ошибался. Она наверняка узнала, что мы были там – и это ничуть ее не взволновало. Следующий ход за ней, и она это знает».

Когда заседание окончилось, я был преисполнен еще большим ужасом.

Выйдя из Зала Совета, я велел Белзек подождать, и пересек площадь, направляясь к собору. Войдя в собор, я остановился, глядя на огромный неф и величественные своды. Я был один в гигантском пространстве святого места.

«Поговори с Кальвеном. Ты должен. Нельзя больше медлить».

Но я медлил. Император не даровал мне духовной силы, чтобы найти моего друга и поговорить с ним. Я позволил страху убедить меня отложить этот разговор.

«Что он скажет насчет того, что я обнаружил? Он мой друг, но он еще и кардинал Экклезиархии. Я знаю, в чем состоит его долг. В этом не может быть сомнений».

«Значит, подождать. Пусть Монфор поговорит с ним первой. В конце концов, ты заслуживаешь того, что из этого выйдет».

«Если она собирается рассказать ему об этом портрете, почему она не сделала этого раньше?»

«Может быть, время было неподходящее? А теперь, благодаря нашим усилиям, звезды сошлись для нее?»

На самом деле, то, что собиралась делать Монфор, не имело значения. Мой моральный долг требовал, чтобы я пошел в ризницу и поговорил с Ривасом.

Но вместо этого я повернул обратно и снова пересек площадь.

Дневной свет уже померк, когда Белзек проехала в ворота Мальвейля. Дни становились короче, приход зимы все сильнее чувствовался в Вальгаасте.

- Ночь наступает рано, - прошептал я.

Белзек услышала меня, и решила, что я говорю с ней.

- Не так рано, как она наступит через два дня, мой лорд.

- Через два дня?

- Затмение, мой лорд.

- Так скоро, - вздохнул я.

Я слишком долго не был на Солусе, и забыл о затмении. Это было бы невозможно, если бы я не утратил привычки жителя нашего мира. Я бы готовился к этому событию. Затмение наступало, когда Люктус проходил перед нашим солнцем за несколько часов до заката. Луна была такой большой, что полностью закрывала солнечный свет, и ночь наступала рано, с внезапностью клинка палача. Это была кромешная тьма. И после напоминания о затмении она маячила передо мной, словно некий мрачный монумент. Я пообещал себе, что поговорю с Ривасом до начала затмения. Нельзя было смотреть в эту глубокую ночь, когда моя совесть была нечиста.