Дом, который построил Джек (сборник)

Некуда отступать

Генерал открыл дверь и тихо вошел в большое и ярко освещенное помещение подземной базы. У стены, под мигающими контрольными панелями, особняком лежал ящик девять футов длиной, четыре шириной. Лежал там же, где и прежде, там же, где генерал видел его всегда: ночью и днем, во сне и наяву, с открытыми или закрытыми глазами. Ящик по форме напоминал гроб. Однако на самом деле, если повезет, ему суждено будет стать колыбелью.

Генерал был высоким и сухопарым. Он давно перестал смотреться в зеркало, потому что собственное изможденное лицо пугало его и ему становилось не по себе, когда он встречал взгляд своих запавших глаз. Он стоял в подземелье, ощущая биение невидимых механизмов, пульсирующее в каменных стенах вокруг. Его нервы тайком превращали каждый ритмичный удар в некий мощный взрыв, новый реактивный снаряд, от которого не спасут никакие оборонительные системы.

— Брум! — хрипло крикнул генерал в пустой лаборатории.

Никакого ответа. Он шагнул вперед и навис над ящиком. Индикаторы тускло подмигивали, временами подрагивала стрелка на приборной шкале. Внезапно генерал сжал руку в кулак и со всего размаха ударил костяшками по зеркальному металлу ящика. Послышался звук, похожий на гулкий гром.

— Полегче, полегче, — сказал кто-то.

В дверях стоял Абрахам Брум, глубокий старик, низенький и морщинистый, с ясными глазами. Он проворно зашаркал по полу и ласково погладил ящик рукой, будто младенца успокаивал, будто ящик улавливал все мысли старика.

— Где, черт возьми, тебя носило? — спросил генерал.

— Я отдыхал, — ответил Брум. — Вынашивал кое-какие идеи. А что?

— Отдыхал, говоришь? — проговорил генерал так, словно и слова-то такого никогда не слышал.

Он и сам почувствовал, насколько странно это прозвучало. Он указательными и большими пальцами помассировал веки: казалось, комната вокруг него уменьшилась в размерах и лицо Брума опасливо попятилось в бесцветный сумрак. Но даже с закрытыми глазами генерал все равно видел ящик и стального гиганта, который дремлет внутри, терпеливо дожидаясь своего рождения. Не открывая глаз, генерал произнес:

— Разбуди его, Брум.

— Но я не зако… — надломившимся голосом начал Брум.

— Разбуди его.

— Что-то не так, генерал?

Генерал Конвей давил себе на глазные яблоки, пока чернота под веками не покраснела. Вот так же покраснеет тьма подземелья, когда произойдет последний взрыв. Может, даже завтра. Самое позднее — послезавтра. Он почти не сомневался в этом. Генерал быстро открыл глаза. Брум смотрел на него ясным, полным сомнения взглядом. Внешние уголки стариковских глаз за его бесконечно долгую жизнь опустились книзу.

— Не могу больше ждать, — произнес Конвей, тщательно подбирая слова. — Мы все не можем. Эта война невыносима для человечества…

Он помедлил, переводя дыхание, и шумно вздохнул. У него не было желания — или смелости? — говорить вслух то, что рокотало у него в голове, как неуклонно приближающаяся гроза. Завтра или послезавтра — вот последний срок. В ближайшие сорок восемь часов враг начнет последнюю, сокрушительную атаку на тихоокеанском участке фронта.

Так предсказывают компьютеры. Компьютеры переварили все полезные и доступные факторы — от погодных условий до обстановки, в которой прошло детство вражеского военачальника, — и выдали прогноз. Они могут ошибаться — такое происходило то и дело, если данные оказывались неполными. Но нельзя полагаться на допущение их неправоты. Надо исходить из того, что атака произойдет в ближайшие сутки.

Генерал Конвей не спал, как ему казалось, с последнего столкновения, произошедшего неделю назад. Но по сравнению с тем, что предсказывали компьютеры, тот эпизод было сущим пустяком. Порой он отстраненно и равнодушно удивлялся тому, что его предшественник на этом посту продержался так долго. И с мрачным злорадством думал о том, кто скоро сменит его самого. Однако и эта мысль не очень-то утешала. Его ближайший подчиненный был некомпетентным идиотом. Конвей взял на себя ответственность уже давно и переложить ее на кого-то другого не мог: разве что снять с плеч больную голову да на время поставить осторожно куда-нибудь на полочку — пусть отдохнет. Э, нет, придется нести свою голову и ответственность на плечах, пока не…

— Или робот может справиться с задачей, или нет, — сказал он. — Но выяснить это нам придется сейчас.

Тут он наклонился, одним мощным рывком вскрыл ящик и отшвырнул крышку в сторону. Брум подошел к нему вплотную, и оба заглянули внутрь, где лицом вверх мирно лежало безмятежно спокойное существо. Его единственный глаз не горел и был столь же пустым и блеклым, как глаза Адама до того, как он отведал запретного плода. Передняя панель его груди была открыта, под ней виднелось хитросплетение транзисторов, почти микроскопических деталей и серебряной паутины печатных схем. Робот был оплетен множеством тончайших проводов, но большинство из них уже отсоединили. Робот был почти готов к появлению на свет.

— Чего мы ждем? — рявкнул Конвей. — Я же сказал: разбуди его!

— Еще рано, генерал. Это небезопасно — пока. Я не могу предугадать последствия…

— Он не будет работать?

Брум взглянул на стальную маску, на которой отражались мигающие лампочки приборной панели. Старик колебался, и от этого морщины еще глубже врезались в кожу его лица. Склонившись над ящиком, он тронул пальцем провод, тянущийся в широкую распахнутую грудь робота к схеме, отмеченной как «Пуск».

— Он запрограммирован, — нерешительно проговорил Брум. — И пока…

— Тогда он готов. — Тон генерала не допускал возражений. — Ты слышал, Брум? Я не могу больше ждать. Разбуди его.

— Я боюсь, — ответил Брум.

Слух генерала, как уже случалось не раз, сыграл с ним злую шутку. «Я боюсь… я боюсь…» — эхом отдавалось у него в голове, и Конвей ничего не мог с этим поделать. Но страх — свойство живой плоти, подумал он. Плоть знает, где кончаются ее возможности. Дальше пусть сталь продолжает ее дело.

«Кнопочная» война раньше казалась пустяковым делом. Человек стал осторожным. Он знает, что слабое звено — это он сам. Плоть и кровь. Задача человека — самая сложная: принимать решения, основываясь на неполных данных. До недавнего времени это было не под силу ни одной машине. Компьютеры служили сердцем и мозгом «кнопочной» войны, но их искусственный интеллект все равно был ограничен. У них имелась безотказная отговорка: «Нет ответа. Недостаточно данных». А уж как накормить их всем необходимым — верной информацией, верными вопросами, верными командами, — это была головная боль человека. Неудивительно, что генералы на командных постах так быстро сменялись.

Потому и был создан электронно-генераторный оператор. Генерал посмотрел на него: оператор спокойно ждал своего рождения. И звали его Эго. Завершенный, он будет обладать свободной волей. Сложность самых действенных компьютеров состоит не в электронике, а в заложенных в них программах. От банков данных мало толку без точных инструкций, как использовать эти данные. А разработать инструкции чертовски сложно.

Теперь эту работу возьмет на себя Эго. Он сконструирован, чтобы работать как человеческий мозг и действовать на основании неполной информации, чего до сих пор не могла ни одна машина. Плоть и кровь исчерпали свои возможности, думал Конвей. Пришло время стали. И вот Эго лежал, готовый отведать первый кусочек плода от древа познания. Неутомимый, как и положено стали, изобретательный, как живое существо, он будет грызть яблоко, пережевывать которое человечество больше не в силах…

— Что значит боишься? — спросил Конвей.

— Он наделен свободой воли, — ответил Брум. — Разве не видите? Невозможно дать машине свободу воли, оставив за собой возможность ею управлять. Я могу лишь сформулировать Эго основную задачу: «Выиграть войну», но не могу объяснить, как именно он должен это сделать. Я сам этого не знаю. Я даже не могу приказать ему чего-то НЕ делать. Эго проснется совсем как… человек, который возмужал и получил образование за время долгого сна. У Эго появятся свои нужды, и он будет действовать по собственному усмотрению. Я не могу его контролировать. И это меня пугает, генерал.

Конвей стоял неподвижно, удивленно моргая, чувствуя, как в нервных окончаниях резкой дрожью отдается усталость. Он вздохнул и прикоснулся к выключателю маленького микрофона на лацкане.

— Прием, это Конвей. Отправить полковника Гардена на операцию «Рождество». И парочку военных полицейских.

— Нет, генерал! — поспешно выпалил Брум. — Дайте мне еще неделю. Хотя бы два дня…

— У тебя примерно две минуты, — ответил Конвей и подумал: «Посмотрим, как тебе понравится быстро принимать решения. Везунчик — на тебе-то оно всего одно. Мне за пять лет решений хватило по горло. Когда я последний раз спал? А, какая разница, какая разница… Бруму придется сделать выбор. Дадим ему пинка. Отдыхал он, видите ли!»

— Я не стану этого делать, — заявил Брум. — Ни за что. Я не могу взять такую ответственность на себя. Мне нужно больше времени, чтобы все проверить…

— Ты до Судного дня проверять будешь и никогда не активируешь Эго! — сказал Конвей.

Открылась дверь. В лабораторию вслед за полковником Гарденом вошли двое военных полицейских. Форма на Гардене была мятой и грязноватой, как обычно. Этот человек не создан для того, чтобы носить форму. Однако, заметив темные круги под глазами полковника, Конвей смягчился. Гардену последнее время тоже редко удавалось поспать. Впрочем, теперь это, можно сказать, в прошлом: с этого дня Эго возьмет бремя ответственности на себя и оправдает свое имя.

— Арестовать Брума, — приказал Конвей, проигнорировав перепуганные взгляды. — Полковник, вы можете разбудить этого робота?

— Разбудить, сэр?

Конвей сделал нетерпеливый жест.

— Включите его, запустите.

— Э… да, сэр, я знаю как, но…

Конвей не стал утруждать себя его отговорками. Он ткнул пальцем в робота. Все возражения Гардена генералу казались бессмысленным лепетом. Сорок восемь часов, думал он. Достаточно времени, чтобы протестировать робота перед тем, как начнется атака. Если повезет. Пусть эта железяка только попробует не включиться! Генерал снова помассировал глазные яблоки, чтобы комната вокруг него перестала медленно и плавно кружиться.

— Стойте, генерал! — раздался голос Брума из глубин пустоты вокруг. — Дайте мне всего один день! Он не…

Конвей махнул рукой, не открывая глаз. Он услышал, как один из полицейских что-то сказал, а потом завязалась короткая потасовка. Затем дверь захлопнулась. Генерал вздохнул и открыл глаза.

Гарден смотрел на него с тем же сомнением, что прежде светилось в глазах Брума. Конвей сердито сдвинул брови, и полковник торопливо повернулся к ящику с роботом. Он наклонился над ним, совсем как Брум, и коснулся пальцем провода, ведшего к участку схемы с пометкой «Пуск».

— Как только мы его отсоединим, Эго начнет действовать по своему разумению, — предупредил полковник.

— Он получил приказы, — коротко ответил генерал. — Ну же, делай что-нибудь.

Раздался тихий гудок: Гарден аккуратно отсоединил провод и закрыл стальную пластину, которая изолировала внутренности Эго. Затем он пробежал пальцами по стальным конечностям, дабы убедиться, что ни один из многочисленных проводов не подсоединен к роботу, встал и перешел к пульту управления.

— Сэр, — сказал он.

Конвей ответил не сразу. Он долго покачивался взад-вперед, перекатываясь с пятки на носок, словно башня, вот-вот готовая рухнуть, потом сказал:

— Не говорите мне того, что я не хочу услышать.

— Просто я не знаю, чего ожидать, сэр, — сдержанно ответил Гарден. — Вы скажете мне, когда робот начнет реагировать? Подаст хотя бы малейший сигнал…

— Скажу. — Конвей опустил глаза на безмятежное незрячее лицо машины.

«Ну же, просыпайся, — думал он. — Или спи себе… Разницы в принципе никакой. Потому что так больше не может продолжаться. Проснись. Тогда я смогу поспать. Или не просыпайся. Тогда я смогу умереть».

Круглые линзы в единственном глазу робота тускло вспыхнули. Одновременно загудело электричество в контрольной панели, индикаторы на ней потухли, их отражения на стальной поверхности Эго померкли и вновь загорелись с новой силой, когда за дело взялись вспомогательные переключатели. Одна за другой лампочки на панели погасли. Стрелки приборов, подрожав возле нулевой отметки, замерли.

Робот обратил пустой взгляд в потолок, но не шелохнулся.

«Теперь твой черед, — думал, глядя на него, Конвей. — Я сделал все, на что способен человек. Дерзай, робот. Шевелись!»

По механическому телу прошла едва уловимая волна дрожи. Глаз разгорался все ярче, и наконец в потолок уперся конус света. Без всякого предупреждения робот поднял обе руки и с лязгом ударил в металлические ладоши, отчего оба военных подскочили. Конвей от неожиданности разинул рот и обмяк.

— Гарден! — окликнул он зачем-то.

Полковник повернул рычаг, и жужжащее пение проводов умолкло. Робот снова замер, но теперь он лежал, крепко сжав ладони, словно ангел на надгробии. По его телу снова прокатилась дрожь. Из недр большого стального цилиндра — туловища Эго — доносились едва слышные ритмичные щелчки, словно множество часов тикало там вразнобой.

— Что происходит? — спросил Конвей почему-то шепотом. — Почему он так дергается?

— Запуск, — ответил Гарден тоже шепотом. — Он…

Полковник помедлил, смущенно кашлянул и заговорил громче.

— Я не очень-то сведущ в этом, сэр. Полагаю, растет основное напряжение. Оно спадет после того или иного преобразования энергии, что зависит от гомеостатического принципа, который Брум…

Из ящика, из лежащего навзничь робота раздался голос — странное ровное гудение.

— Хочу… — мучительно произнес он, но тут же оборвал себя. — Хочу… — повторил он и вновь замолк.

— В чем дело? — Конвей сам не знал, к кому обращается: к Эго или к Гардену.

Голос робота его напугал — он был неживой, бессмысленный, как у привидения, монотонный и невыразительный.

— У него в груди микрофон, — отозвался Гарден, который тоже был заметно напуган. — Я совсем забыл. Но оно должно говорить лучше. Оно… он… Эго… — Полковник беспомощно развел руками. — Думаю, ему что-то мешает.

Он подошел к ящику и склонился, заглянув внутрь.

— Тебе… тебе что-нибудь нужно? — заикаясь спросил он. Получилось как-то глупо.

Что за неудачник, подумал Конвей. Но по крайней мере, робот ожил. Пройдет немного времени, он придет в себя и займется делом…

Быть может, теперь они все смогут немного расслабиться. И Конвей, возможно, даже поспит. Он вдруг испугался до дрожи: «А что, если я забыл, как спать?» Изнеможение захлестывало его с головой, грозя уничтожить, — так волна смывает с пляжа слепленного из песка человечка. Под наплывом усталости руки и ноги становились вялыми и, казалось, вот-вот рассыплются. Еще немного, и я буду свободен, думал Конвей. Когда Эго возьмет мою ношу. Я его создал. Я не выжил из ума и не покончил с собой. И больше мне не придется думать. Буду стоять здесь, просто стоять не шевелясь. Даже ложиться не стану. Если силе тяжести захочется притянуть меня к земле, то пусть сама старается…

Гарден, склонившись над ящиком, снова спросил:

— Чего ты хочешь?

— Хочу… — произнес Эго.

И тут сложенные в молитвенном жесте ладони раскрылись, и четырехфутовые руки взмыли вверх сверкающими цепами. Затем они снова легли неподвижно, но кое-что изменилось: полковник Гарден больше не стоял, склонившись над ящиком. Сквозь дымку отчужденности Конвей увидел, что Гарден рухнул, стукнувшись о стену. Цеп ударил его по шее, и теперь полковник лежал, нелепо, словно марионетка, вывернув голову, еще более неподвижный, чем робот.

Конвей медленно прикоснулся к выключателю микрофона на лацкане. Тишина чутко загудела. Генералу понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить собственное имя.

— Прием, — произнес он, когда это удалось ему. — Говорит генерал Конвей. Вернуть Брума на операцию «Рождество».

Он бросил взгляд на робота.

— Подожди, — сказал он, — Брум все знает.

Робот согнул руки. Стальные ладони сомкнулись на стенках ящика и со скрипом дерева, оторванного от металла, разломали ящик.

Теперь он родился. Родился? «До срока, — подумал Конвей. — До срока… Наверное, я совершил ошибку. И что дальше?»

Эго выпрямился (а было в нем восемь футов роста) и двинулся, как ходячая башня, через лабораторию. Он шагал прямо вперед, пока не уперся в стену. Тогда робот медленно повернулся, ощупывая зрячим конусом света комнату. Его движения поначалу были резкими и неуклюжими, но постепенно становились более плавными и уверенными: запущенный механизм разогревался. Он по-прежнему едва заметно вибрировал, тиканье внутри то становилось громче, то затихало, выстраивалось в медленный ритм, ускорялось, начинало бурно трепетать, снова замедлялось. Сортируя, принимая или отвергая, оценивая вновь обретенный мир, который отныне взвален на плечи робота…

Эго увидел стену с приборными панелями, которые активировали его. Луч его зрения быстро окинул панели «взглядом», и тут робот с неожиданной прытью зашагал через комнату к панелям. Его руки заплясали на штекерной панели, на рычагах и кнопках…

Ничего не произошло. Панели заглохли.

— Хочу… — раздался из груди Эго раскатистый, монотонный, нечеловеческий вой.

И двумя движениями стальных ладоней он напрочь срубил с панели все выступающие шары, кнопки и рычаги. Робот сунул стальные пальцы в пазы и сорвал металлический кожух. Запустив обе руки в цветной клубок проволоки, он в каком-то математически выверенном бешенстве вырвал из недр управляющей панели огромные пучки проводов.

— Эго! — крикнул Конвей.

Робот услышал его и обернулся, очень быстро. На мгновение генерала окутал яркий взгляд, и он почувствовал пронизывающий холод, будто разум с температурой стали подключился к его собственному. Конвей почти ощущал прикосновение едва оперившегося мозга, наделенного безграничными ресурсами.

Луч миновал генерала и упал на дверь. Не обратив на Конвея никакого внимания, Эго ринулся вперед, словно танк, и ударил в дверь плоской грудью, расколов створки надвое. Одним движением он отшвырнул обломки в стороны и вразвалку протиснулся мимо треснувшего дверного косяка.

Когда Конвей дошел до двери, робот уже далеко ушел по подземному коридору, двигаясь все быстрее и быстрее, уменьшаясь с расстоянием до исчезающей точки, как тающая капля ртути. Он уходил — куда-то.

— Генерал Конвей, сэр, — раздался чей-то голос.

Он обернулся. Двое полицейских вели под руки Абрахама Брума, который, вытянув шею, пытался разглядеть разбитую приборную панель.

— Можете идти, — скомандовал полицейским Конвей. — Входите, Брум.

Старик рассеянно прошел мимо него, склонился над телом Гардена и покачал головой.

— Я боялся чего-то подобного, — сказал он.

Конвея на секунду охватила дикая зависть по отношению к недвижимому Гардену.

— Да, — ответил он. — Мне жаль. Одна жертва. Мы все станем жертвами, если Эго не заработает как нужно. Как мы теперь узнаем, чем занимается враг? Может, у них тоже есть такой Эго. Я совершил ошибку, Брум. Мне стоило быть дальновиднее и проницательнее. Как мы поступим?

— А что произошло? — Брум таращился на разрушенную стену, где раньше была приборная панель, словно не в силах поверить своим глазам. — Куда делся робот? Мне нужны подробности.

Динамик под потолком кашлянул и назвал имя генерала. Медленно и с трудом разум Конвея пытался переварить новые требования. Но звуки, доносившиеся из коммуникатора, оставались полной бессмыслицей, пока наконец генералу не удалось выловить из нее одно слово: «Тревога».

Нападение? У него в голове пронзительно завопила сирена.

— Повторите, — устало сказал он.

— Генерал Конвей, робот разрушает оборудование в подсекторе пять. Попытка обезвредить не принесла результатов. Генерал Конвей, робот разрушает…

— Понял, — ответил Конвей.

Хорошо хоть, что не нападение. То есть не со стороны противника…

— Конвей на связи. Приказываю: не причинять вреда роботу. Следовать дальнейшим инструкциям. Ничего не предпринимать.

Он вопросительно перевел взгляд на Брума и тут только заметил, что старик взволнованно болбочет какую-то бессмыслицу:

— Генерал, генерал, мне нужно точно знать, что случилось…

— Заткнись, тогда скажу, — ответил Конвей. — Подожди-ка.

Он подошел к раковине у стены, налил из крана воды с химическим привкусом и выудил из кармана пузырек бензедрина[29]. Вряд ли поможет. Он уже давно подсел на эту дрянь. Но предстоит последний рывок (он обязан быть последним!), и каждая лишняя унция стимула на вес золота. Скоро генерал будет свободен, но этот момент еще не настал.

Он сжато, за тридцать секунд рассказал о случившемся, стараясь, чтобы голос звучал бодро. Старик слушал молча, покусывая губу и пристально глядя на Конвея. Его лицо ничего не выражало, а мысли, очевидно, блуждали по абстрактным закоулкам его разума.

— Ну и? — наконец спросил Конвей. — Что вы думаете? Он взбесился или как?

Ему хотелось встряхнуть Брума за плечи, чтобы тот наконец очнулся, но генерал взял себя в руки. Он уже однажды поторопил события наперекор Бруму и допустил ошибку. Возможно, даже фатальную. Теперь придется дать старику подумать.

— Полагаю, он взялся за дело, — с досадной медлительностью ответил Брум. — Я боялся чего-то подобного — неконтролируемой реакции. Но в него встроена программа, и мне кажется, он движется к поставленной перед ним цели. Кое-что, конечно, не так. У него проблемы с коммуникацией. Этой речевой блокировки быть не должно. Нам придется выяснить, чего он хочет и почему не может нам сказать. — Он помолчал и удивленно поднял глаза на коммуникатор под потолком. — Пятый подсектор, они сказали? А что там?

— Библиотека, — ответил Конвей, и они молча переглянулись.

Потом генерал в очередной раз глубоко и сокрушенно вздохнул и сказал:

— Что ж, придется нам его как-то остановить, причем быстро. Эго самое ценное, что у нас имеется, но если он разгромит всю базу…

— Эго не самое ценное, — возразил Брум. — А вы подумали, что он может натворить дальше? Что, если библиотека — только начало?

— И что? Не заставляйте меня гадать.

— Он, похоже, охотится за информацией. И вам не кажется, что после библиотеки возьмется за компьютеры?

— Боже правый, — устало и без выражения выдохнул Конвей и беззвучно рассмеялся.

Надо было что-то решать, переходить к действиям, а он не был уверен, что сможет. Он, конечно, поступил по-идиотски, разбудив робота до срока и не приняв меры предосторожности. Он рискнул и, возможно, проиграл. Но генерал знал, что если бы мог повернуть время вспять, то вновь сделал бы тот же выбор. Риск еще оправдает себя. Другого выхода все равно нет.

— Да, — сказал Конвей. — Компьютеры. Вы правы. Если он отправится к ним, то придется его уничтожить.

— Если удастся, — рассудительно ответил Брум. — Он быстро соображает.

Конвей устало расправил плечи: интересно, подействовал ли бензедрин? Он еще не чувствовал эффекта стимулятора, но дожидаться не было времени.

— Ладно, — сказал он, — за дело. Что должен делать каждый из нас, мне ясно. Я нейтрализую Эго, если он пойдет к компьютерам, а вы узнайте, чего он хочет. Выясните это, пока он не размозжил нам и себе головы. Вперед. Мы и так много времени потеряли.

Генерал схватил Брума за худощавую руку и потащил к двери. По пути он коснулся микрофона на лацкане и проговорил в гудящий приемник на плече:

— Конвей на связи. Я иду. Где робот?

— Покидает подсектор пять, сэр… через стену. Мы… — начал слабый голосок из передатчика.

Тут динамик в лаборатории громко кашлянул и завопил:

— Робот проломил стену и прорвался в подсектор семнадцать! — В голосе слышалось звенящее изумление. — Крушит оборудование в архиве…

Тот же крик раздался и в центре связи, почти одновременно отзвуки его донеслись туда через микрофон на генеральском лацкане, звуки наложились друг на друга, образовав в эфире кашу.

Конвей несколько раз включил и выключил микрофон.

— Центр связи! — прокричал он в беспорядочный шум. — Выяснить, куда направляется робот!

Последовала короткая пауза. Настенный динамик за спиной Конвея и Брума разрывался от сообщений об ущербе, которые становились все короче.

— Направляется внутрь, сэр, — едва слышно проговорил передатчик на лацкане. — К подсектору тридцать.

Конвей глянул на Брума, тот кивнул и одними губами произнес: «Компьютеры». Конвей скрипнул зубами.

— Пошлите бронероботов, пусть выгонят его оттуда, — хрипло произнес он в микрофон. — Нейтрализовать робота, если возможно, но наносить ему вред запрещается до моего особого приказания.

Он прикрыл рукой передатчик, однако шум пробивался и сквозь ладонь. Конвей толкнул Брума, и тот потрусил по длинному коридору туда, где так недавно робот уменьшился до блестящей точки и исчез. А генерал слышал в голове эхо собственных слов, которое никак не хотело утихать: «Моего приказания… моего приказания… моего приказания…»

Он надеялся, что сможет и дальше отдавать приказы. Он и теперь не потерял этой надежды. Он будет отдавать приказы так долго, как потребуется, чтобы приструнить Эго. Дольше не выйдет.

— Брум, — внезапно позвал он, — а робот вообще-то справится?

Он затаил дыхание, дожидаясь ответа и размышляя над тем, что будет делать, если ответ окажется отрицательным.

— Я в этом никогда не сомневался, — ответил Брум.

Конвей с наслаждением выдохнул. Но старик, как оказалось, еще не все сказал.

— Если мы выясним, что пошло не так, конечно. У меня есть одна мысль, но я не вижу способа ее проверить…

— В чем дело?

— Возможно, итерационный цикл. Замкнутая серия шагов, которая повторяется бесконечно. Но я не имею представления, что в него включено. Он говорит «хочу» и тут же блокируется. Не знаю почему. Какое-то принуждение толкает его с такой силой, что он даже не утруждает себя тем, чтобы открывать двери. Лишь бы добыть то, чего он хочет. Я не знаю чего. И должен это выяснить.

«Кажется, я знаю, чего хочет Эго», — подумал Конвей, однако вслух ничего не сказал. Догадка леденила душу и в то же время была так проста, что генерал не понимал, почему она не пришла в голову Бруму. А может, и пришла…

Целью Эго было выиграть войну. Но что, если сделать это невозможно?

Конвей резко мотнул головой и отбросил эту мысль.

— Ладно, вы знаете, что делать, — сказал он. — А теперь — как я могу остановить его, не причинив ему вреда?

Мельком он отметил, что относится к роботу как к живому существу и говорит о нем «он». Эго становится личностью.

Брум удрученно покачал головой, семеня рядом с Конвеем.

— Это одна из причин, по которой я и боялся его запускать. Он сложное устройство, генерал, — сказал старик. Очевидно, он тоже считал Эго «мужчиной». — Я хорошо защитил его от обычных ударов, однако искусственный мозг все-таки не то, что человеческий. Одно повреждение — и он выйдет из строя. К тому же он такой прыткий, что его было бы не так-то просто остановить, даже если бы он не нужен был нам в целости.

— Все равно за такое короткое время я мало что смогу предпринять, — ответил Конвей. — А если использовать ультразвук?

— Дайте-ка подумать. Ультразвук на таком близком расстоянии может нарушить настройки, — пропыхтел Брум, задыхаясь от быстрой ходьбы.

Конвей опустил руку, которой все это время прикрывал микрофон.

— Центр связи! Взвод с ультразвуковыми пушками в коридор, ведущий к вычислительному центру, срочно. Ничего не предпринимать до моего приказа. Если появится робот, не открывать огонь, пока…

Генерал резко замолчал, только тут заметив, что использовать передатчик уже нет нужды. Он стоял в дверях центра связи, и его собственный голос с треском доносился из динамика, висевшего в зеленоватом сумраке над креслом офицера связи в десяти футах впереди.

Конвей с размаху захлопнул за собой дверь, и его поглотили шум и полутьма. Большие стеклянные информационные панели и цветные круги компьютерных мониторов ярко светились, лица людей парили в темноте тускло светящимися пятнами, вспышки экранов выхватывали скулы и лбы, высвечивая их золотым и красным, зеленым и бледно-голубым. Генерал Конвей машинально окинул взглядом панели и экраны, которые сообщали о происходящем на всем тихоокеанском фронте. Он увидел на радарах тени флотилий, осведомился о ветре и вообще о погоде, прочитав символы на одном табло, о летных заданиях — на другом. Но эта информация ничего не значила для него теперь. Мозг отказывался от дополнительной нагрузки. Сейчас у генерала Конвея была только одна проблема.

— Где робот? — спросил он.

Ему пришлось кричать, чтобы его услышали, потому что к обычному многоголосию зала добавился невыносимый грохот разрушения, источник которого Конвей не сразу определил.

Офицер-связист кивнул в сторону голубого телеэкрана слева, одного из целого ряда таких же. Он показывал маленького и яркого робота. Робот был размером с куклу, он яростно метался по архиву игрушечного размера. Зато шум, им создаваемый, был вполне реальным. Казалось, робот что-то ищет, лихорадочно и бессистемно. Он не открывал ящики, а просто отрывал целые стенки шкафчиков, вываливая наружу содержимое мощными ритмичными и резкими движениями, разбрасывая бумаги в воздух. То и дело яркий конус его взгляда отклонялся мельком проследить за падением какого-то предмета, и дважды робот остановился, чтобы подхватить что-то, перевернуть и осмотреть. И все же было ясно: Эго так и не нашел искомого. И так же ясно было то, что роботом двигал чистый эгоизм: все бесполезное безжалостно уничтожалось. Он признавал только свое сиюминутное желание, все прочее было не важно.

«А может, он и прав, — подумал Конвей. — Может, если мы не можем дать ему то, что он хочет, то все это просто ненужный мусор».

За спиной он услышал, как Брум переговаривается с офицером связи, с трудом перекрикивая гвалт.

— Я не знаю, — кричал офицер. — Он перевернул библиотеку так быстро, что мы не смогли понять, что он прочитал, а что нет. Теперь вы видите, что он делает. Он такой проворный…

Брум перегнулся через плечо офицера и включил интерком в подсекторе семнадцать, где бушевал робот.

— Эго, — позвал он в микрофон, — ты меня слышишь?

Робот отодрал стенку последнего шкафчика и равномерным ворохом высыпал содержимое. Голос Брума, усиленный динамиками интеркома, вернулся в центр связи из зеленоватой компьютерной комнаты на мониторе. Робот на миг остановился, выпрямился и быстро повернулся вокруг своей оси, обводя стены комнаты конусом света.

— Хочу… — провыл его невыразительный голос и тут же замолк.

Робот ударил ладонью о ладонь, словно испытывал глубочайшее отчаяние, и направился прямо к стене в углу комнаты.

Стена прогнулась, треснула и открылась. Робот широкими шагами вышел прочь и скрылся из виду.

Конвею показалось, что все глаза в зале обратились к нему и бледные овалы лиц заблестели во мраке золотыми, красными и зеленоватыми капельками пота. Теперь все зависело от него. Люди ждали приказаний.

Ему хотелось разбушеваться, как это сделал робот, разгромить светящиеся экраны, а вместе с ними и мерцающие табло, заглушить чепуху, несущуюся из настенных динамиков. Ответственность, невыносимая для него, гудела в голове роем разъяренных пчел. Это уже чересчур… чересчур… Генерала Конвея вновь волной захлестнуло изнеможение, и одновременно — истерическая веселость, однако обе волны были такими призрачными и далекими, что как будто и не коснулись его вовсе. Он был совершенно другим человеком, находился на бесконечном удалении от штаба. И все проблемы вдруг тоже стали призрачными и далекими, они не имели никакого отношения к вакууму пространства и времени, в котором он существовал…

— Генерал! — послышался голос Брума. — Генерал?

Конвей закашлялся.

— Робот, — резко проговорил он. — Его нужно остановить. Это вы высчитывали его курс, сержант?

— Да, сэр. Экран номер двенадцать.

Двенадцатый был свисающей с потолка панелью, прозрачной в темноте. Сеть светящихся золотых линий на нем отображала коридоры, а секторы обозначались бледно-голубыми цифрами.

— Красные точки — это робот, сэр, — сказал сержант.

На глазах у них бестелесная рука добавляла жирные флуоресцентные точки к красной линии, которая начиналась в лаборатории Брума, пересекала библиотеку и архив и, выйдя сквозь прочную стену, потянулась через три следующих сектора, по пути преодолев несколько стен. Красная пунктирная линия все удлинялась…

Теперь цель этих точек стала очевидна. Примерно семью дюймами выше в центре карты находилась круглая комната с ярко-зелеными квадратами, сияющими на стенах. Они все знали, что это за зеленые квадраты. Все служащие знали, как сильно зависят их жизни от снежной ряби электронных импульсов, бушующих в компьютерах, когда те заняты невообразимо сложными расчетами. И с синхронностью, достойной компьютеров, каждый мозг в зале нашел ответ на вопрос, что случится, если робот доберется до вычислительного центра.

— Ультразвуковые пушки, — хрипло проговорил Конвей. — Бронероботы. Где они?

— Ультразвуковики идут с шестого уровня, сэр. Им нужно еще минут пять. Роботы перехватят его через три минуты. Вот, видите их?.. Вот эти фиолетовые… Вон там, на схеме.

Цепочка лиловых точек медленно двигалась по золотой нити коридора от внешней границы схемы.

— Слишком медленно, — сказал Конвей, наблюдая за красными точками, которые помечали шаги разумного робота.

Или он уже не рассуждал, как рассуждает разумное существо.

— Кто-нибудь может мне сказать, эти стены гипсовые или каменные?

Ответом было молчание. Никто не знал. На глазах у наблюдателей красные точки остановились у золотой линии, дважды отскочили, развернулись в обратном направлении и с разбегу прорвали линию, обозначавшую дверь.

— Каменные, — заключил Конвей. — По крайней мере эта. Надеюсь, он ничего не повредил себе, когда бился о нее.

— Может, стоило бы надеяться на обратное? — заметил Брум.

Конвей посмотрел на ученого.

— Я его остановлю, — заявил он. — Ясно? На металлолом Эго не пойдет, он нам слишком нужен. Мне жаль, что мы не смогли лучше подготовиться и теперь не можем его контролировать, но даже если бы все повторилось, я бы поступил так же. У нас нет времени.

— Он быстро движется, сэр, — сообщил офицер-связист.

Конвей посмотрел на экран и, чуть не прокусив губу, ответил:

— Добровольцы. Мне нужен кто-то, кто быстро вскочит туда и задержит его. Мне плевать как. Хоть подножку ему поставьте. Помашите красной тряпкой перед ним. Все, что угодно, лишь бы выиграть время. На счету каждая секунда. Хорошо, капрал. Лейтенант? Так, уже двое…

— Больше людей отсюда мы отправить не можем, — сказал офицер связи.

— Ладно, тогда вперед, — бросил Конвей. — Выведите его на экран, сержант.

Три круглых телевизионных экрана с щелчком ожили и показали оставленный роботом след из разломанных столов и разбитого оборудования. На третьем экране Эго, на вид очень маленький, слабый и невинный, упорно ломился в слишком узкую дверь. В конце концов дверной косяк не выдержал, Эго ввалился внутрь и зашагал прочь по короткому коридору, с каждым его шагом становящемуся все короче. На светящейся схеме красные точки были всего в пяти дюймах от вычислительного зала.

— Что тебе нужно от счетных машин? — бормотал Брум, не отрывая глаз от исчезающей фигурки на экране.

Старик нервно постукивал ногтями по металлическому столу.

— Может… — начал он, но остановился и перевел взгляд на Конвея. — От меня здесь никакого толку, генерал. Я иду в вычислительный центр. У меня есть кое-какие мысли, но аналоговый компьютер думает гораздо быстрее меня. Эго движется слишком быстро. Чтобы понять машину понадобятся машины. Как бы то ни было, я попытаюсь.

— Идите, идите, — согласился Конвей. — У вас от пяти до десяти минут. А потом… — Он не договорил, но про себя закончил: «Потом я смогу отдохнуть. Так или иначе. Я смогу отдохнуть».

Связист переключал телевизионные экраны, ища картинку. Наконец он воскликнул:

— Взгляните, сэр! Команда добровольцев… Боже, какой он высокий!

Последнее замечание вырвалось у него против воли: до этого момента никто в центре связи не видел Эго рядом с человеком.

Эго двигался гигантскими шагами по тускло освещенному коридору на экране. Добровольцы как раз выскочили из двери коридора в десяти шагах впереди него, и он теперь возвышался над ними громадной башней. Их крошечные перепуганные лица выглядели горошинами рядом с шагающим великаном, даже не сознающим, что он делает. Он просто следовал за вспышкой своего единственного глаза-прожектора, освещавшего коридор.

Двое мужчин, должно быть, примчались туда стремглав, нигде не задерживаясь. В спешке у них не было времени привередничать, точных указаний никто не дал, однако они все же прихватили по пути крепкую стальную балку, и теперь она яркой нитью перечеркивала коридор. Один человек кинулся наперерез роботу, добровольцы встали в расположенных по разные стороны коридора дверях, держа балку на высоте плеч, тем самым преградив дорогу роботу.

Робот даже не взглянул на преграду. Он врезался в балку грудью, и по коридору разнесся звон, тут же подхваченный динамиками в центре связи. Эго слегка отшатнулся, восстановил равновесие, оценил ситуацию и наклонился, чтобы пройти под балкой. Двое мужчин торопливо опустили свой груз. Еще один звон, и снова отступление, но на этот раз балка сильно прогнулась в месте удара. Из динамиков в центре связи раздался вопль одного из добровольцев, которого ушиб конец балки. Эго обеими руками толкнул преграду вверх, прошел под балкой и зашагал дальше по коридору.

— Выиграли тридцать секунд, — с горькой усмешкой констатировал Конвей. — И потеряли одного человека. Куда подевались эти бронероботы?

— Им нужно еще полторы минуты, сэр. Двигаются по восьмому коридору. Они должны как раз перехватить его у дверей вычислительного центра. Видите, вот, на экране?

Медленно и тяжело, как казалось Конвею, багровые точки тащились по темноте. Лишенная тела рука материализовалась и добавила еще две красные точки к цепочке шагов Эго, который двигался в самое сердце цитадели. Красные точки опережали. Они явно обгоняли фиолетовые.

— Я проиграю, — самому себе сказал Конвей.

Он подумал о жизнях служащих подземной базы, всецело зависящих от него, обо всех жизнях наверху, уверенных в том, что тихоокеанский фронт в надежных руках. И он спрашивал себя: что сейчас делает вражеский главнокомандующий и что бы он сделал, если бы узнал…

— Взгляните, сэр, — окликнул связист.

Один из добровольцев все еще оставался на ногах. Он пока не сдался. Последний удар Эго, очевидно, оторвал кусок погнутой балки, и оставшийся в руках человека обломок был похож на клюшку. Он наверняка был очень тяжелым, но доброволец в пылу охоты, похоже, не замечал веса своего орудия. С «клюшкой» на плече он во всю прыть мчался следом за Эго по коридору.

Они увидели, как он быстро покрыл расстояние. Они увидели, как он едва не наступил роботу на пятки. И они услышали его далекий крик.

— Эго! — позвал доброволец.

Должно быть, он слышал имя от Брума.

Эго ответил так же, как и всегда. Он остановился, обернулся и окатил человека холодным одноглазым лучом своего прожектора.

— Хочу… — произнес голодный, сдавленный, металлический голос — и замолк.

И тогда человек с клюшкой высоко подпрыгнул и ударил по единственному яркому глазу на лбу робота!

— Это безопасно? — спросил Конвей. — Это ему не навредит, Брум?

Но ответа генерал не получил. Брум давно испарился.

А на экране руки робота яростно взметнулись вверх и успели отразить удар. От оглушительного шума монитор завибрировал. У человека были время и силы для еще одной атаки, однако на этот раз Эго перехватил клюшку в верхней точке замаха и почти небрежно вырвал ее из рук противника. После чего швырнул ее через свое великанское плечо, и клюшка загремела по коридору.

Конвей мельком глянул на схему. Багровые точки догоняли. Красная точка в конце цепочки Эго качнулась влево-вправо, когда Эго ловко увернулся от ударов клюшки. Конвей снова обратил взор на экран.

Обезоруженный человек колебался всего мгновение. Собравшись с духом, он бросился прямо на пустое стальное лицо. Каким-то чудом он миновал смыкающиеся руки и замкнул свои в замок вокруг стальной шеи. Ослепив телом линзы-прожекторы в глазу робота, он повис на нем, крепко обхватив ногами и руками пошатывающуюся стальную башню под названием Эго.

Из темноты позади сцепившихся в схватке человека и робота послышался тяжелый ритмичный топот, от которого телевизионный экран слегка завибрировал.

— Бронероботы, — выдохнул Конвей и снова глянул на схему, хотя и без нее знал, что линия багровых точек уже почти на пересечении коридоров, а красная точка Эго неравномерно раскачивается.

Робот полагался не только на свое зрение. Это становилось ясно из его движений. Однако человек мешал ему. Тяжелая ноша лишала робота равновесия. Эго тщетно попытался сбросить противника, качнувшись к стене слева. Потом стальные руки вцепились в человека, робот легко оторвал его от себя, словно рубашку снял, и небрежно швырнул о стену.

В дальнем конце коридора виднелись высокие двустворчатые двери в вычислительный зал. Эго постоял немного, как будто приходя в себя. Экран в центре связи словно бы подрагивал, и Конвей решительно шагнул к нему ближе, но это не помогло. Вибрация была настолько сильной, что из-за нее зарябило изображение.

— В чем дело? — раздраженно спросил Конвей. — Он что, вышел из фокуса или…

— Смотрите, сэр, — сказал офицер сообщения, — вот и они.

Ходячей стеной тяжелые роботы выкатились из темноты на краю экрана, и вся картинка задрожала от их топота. Они остановились прямо перед Эго, плечом к плечу, перегородив коридор и закрыв спинами двери вычислительного центра.

Несколько мгновений Эго стоял неподвижно, только корпус его вибрировал. Его единственный глаз раз за разом скользил по стене роботов. Зрелище себе подобных по какой-то причине вызвало в нем новую вспышку ярости. Эго собрался с силами, слегка наклонил голову, чуть опустил плечи и ринулся вперед. Казалось, ему не терпится в бой. Роботы сомкнули ряды непоколебимой баррикадой и приготовились держаться до конца.

От удара все экраны в центре связи разом мигнули, будто события в далеком коридоре напугали их. Из роботов посыпались искры, броня жалобно загудела. На миг Эго замер, распластавшись по стальной стене противников, потом отшатнулся, неровной походкой отошел чуть назад и собрался для новой атаки.

Однако почему-то передумал. Он просто стоял, обводя ряд своим ярким сканером, а щелчки в его груди то ускорялись, то замедлялись. Они звучали так громко, что их было отчетливо слышно даже в центре связи. Похоже, в электронном разуме мыслящего робота бушевал ураган альтернатив.

Пока Эго колебался, стальная стена, на которую он наткнулся, двинулась и изогнулась с обоих краев навстречу одиночке. Стало ясно, какова цель операции. Если этим тяжеловесам удастся окружить Эго, они нейтрализуют его одной своей массой. Так прирученные слоны могут остановить дикого.

Но Эго заметил ловушку за мгновение до того, как стена пришла в движение. Он быстро шагнул назад и развернулся. Конвею показалось даже, что глаз робота разгорелся ярче, а его пируэт был неуместно легкомысленным. По сравнению с бронероботами Эго двигался проворно и грациозно, как стальной танцор. Он сделал ловкий выпад к одному краю ряда, и роботы неуклюже сгрудились, чтобы принять удар. При этом в стене открылась брешь, и Эго метнулся в нее. Но вместо того чтобы проломиться к цели, он расставил руки и с грациозной беспощадностью толкнул роботов, между которыми образовался просвет. Он точно рассчитал, куда приложить усилие. Два громоздких робота покачнулись в разные стороны, потеряв равновесие. Они все клонились и клонились набок, пока наконец не рухнули. Каждый при этом повалил своего соседа. Коридор содрогнулся от грохота.

Однако бронероботы сомкнули строй, растоптав упавших собратьев, и стена машин снова двинулась в наступление. Эго кинулся на нее с ребяческим восторгом (так по крайней мере показалось). Пригнувшись, он ударил сразу по двум роботам одним выверенным и безошибочным движением. Он совершенно точно знал, куда бить, чтобы вывести роботов из равновесия. Тяжеловесы упали, и коридор вновь содрогнулся. Когда ряд попытался сомкнуться над павшими воинами, руки Эго взметнулись и изрядно помогли им в этом, с невиданной силищей столкнув еще двух роботов лбами. На этот раз он нанес резкие точечные удары, под которыми прочная броня прогнулась, как консервная жестянка.

Меньше чем через две минуты ходячая стена превратилась в груду шатающихся гигантов, половина из которых вышла из строя, а остальные неуклюже спотыкались о поверженных товарищей, пытаясь восстановить строй, но их было слишком мало, чтобы перекрыть дорогу.

Чересчур, подумал Конвей. Теперь осталась последняя надежда — ультразвук. Придумать и осуществить что-то еще времени не будет. Возможно, даже этот план уже опоздал…

— Где ультразвуковой взвод? — спросил он и сам поразился бойкости своего голоса.

Офицер связи поднял голову на светящуюся схему.

— Почти на месте, генерал. В полуминуте оттуда.

Конвей снова взглянул на телевизионный экран, где Эго стоял над распластавшимся на полу железным великаном и как-то странно покачивался, глядя вниз. Его модель поведения не предполагала таких сомнений. Он явно о чем-то раздумывал. Что бы это ни было, это дает хотя бы секундную отсрочку.

— Я сам отправляюсь туда, сержант, — заявил Конвей. — Я… я хочу быть на месте событий, когда…

Он помедлил, сообразив, что начал произносить вслух то, что было лишь внутренним диалогом Конвея и Конвея, разговором с самим собой с глазу на глаз. Он имел в виду, что хочет быть там, все закончится — так или иначе. Раньше он завидовал роботу, надеялся на его бесконечные возможности. Генерал начал отождествлять себя с могущественной и непоколебимой сталью. Победа или поражение его ждет, но он хотел быть там, когда судьба решится.

Он бежал по коридору точно во сне, буквально плыл на оцепенелых ногах под звук собственных шагов, отражавшихся хриплым эхом где-то вдалеке. На каждом шаге в сердце Конвея зарождалась непрошеная надежда: а вдруг колено не выдержит, подломится и даст ему упасть, даст ему лечь здесь и отдохнуть… Но нет, он хотел стоять рядом с Эго и видеть его стальное лицо, слышать бездушный голос в тот миг, когда люди уничтожат робота или робот уничтожит их. Третья возможность — что все сложится хорошо — казалась слишком эфемерной, чтобы всерьез задумываться о ней.

Генерал даже не сразу осознал, что добрался до цели. Сквозь пелену, окутывавшую его рассудок, он понял, что больше не бежит. Следовательно, на это есть причина. Он стоял, взявшись за ручку двери, упираясь спиной в панели и хватая ртом воздух. Слева тянулся узкий коридор, по которому он бежал. Впереди был просторный зал. Здесь добровольцы пытались остановить Эго и проиграли, здесь машины бились с ним и теперь лежали почти неподвижно или бесцельно ковыляли по залу, потеряв управление.

Какой бы четкой ни была картинка на экране, увидеть все воочию — это совсем другое. За то короткое время, пока не видел его, Конвей успел забыть, какой Эго огромный. В воздухе пахло машинным маслом и горячим металлом, пылинки плясали в конусе прожектора Эго, склонившегося над поверженными роботами. Он собирался что-то сделать. Что — Конвей не представлял.

Слева в коридоре послышался топот бегущих ног и лязг оборудования. Конвей чуть-чуть повернул голову и увидел ультразвуковой взвод, приближавшийся тяжелыми шагами. Генерал подумал, что шанс, возможно, еще есть. Если Эго задержится еще на две минуты…

Павшие роботы на полу все еще корчились и шевелились в ответ на далекие команды своих операторов. Но поставить на ноги упавшего бронеробота совсем не просто. Эго склонился над ближайшим. Казалось, он был озадачен.

И тут, с внезапной и ужасающей жестокостью он вытянул руку и одним резким движением оторвал переднюю пластину с корпуса жертвы. Его горящий взгляд впился в потроха машины, яркими бликами заплясал на трубах и проводах слишком грубой работы по сравнению с его собственными транзисторами и печатными схемами. Он протянул стальную руку, запустив пальцы в разверстую дыру, и снова что-то рванул, завороженный, поглощенный процессом разрушения. В этом акте убийства было нечто жуткое: один робот намеренно потрошил другого по собственному желанию, с самым хладнокровным научным любопытством.

Но что бы там ни искал Эго, он этого не нашел. Робот выпрямился и перешел к следующему поверженному противнику, вырвал провода, наклонился и начал с недюжинным интересом разглядывать тикающие и вспыхивающие механизмы. Пощелкивания внутри его корпуса стали очень громкими, как будто он что-то бормотал себе под нос.

Конвей жестом велел ультразвуковикам подойти ближе, а про себя подумал: «В стародавние времена по внутренностям жертв предсказывали будущее. Может, этим он и занимается…» И снова леденящая кровь мысль всплыла в его мозгу: генерал догадывался, что привело робота в такое отчаяние. Возможно, Эго тоже видел будущее, и это знание, как и груз ответственности, роднило их. «Выиграй войну», — приказывало Эго его тикающее нутро, и то же самое велели Конвею гораздо более сложные нейроны мозга. Но что, если победа невозможна и Эго знает…

Стремительный отряд ультразвуковиков вырвался из бокового коридора и остановился, едва увидев Эго во… — нет, не во плоти. В сиянии стали. Увидев этого исполина, циклопа со свирепым глазом… Сержант, задыхающийся после бега, что-то доложил Конвею и попытался отдать честь, позабыв, что обе его руки заняты снаряжением.

Конвей указательным пальцем начертил в воздухе полукруг перед собой, у дверей зала.

— Быстро, пушки на изготовку и встаньте там. Нам придется остановить его, если он попытается ворваться.

Оставив в покое вторую жертву, Эго двинулся к третьей и застыл над ней, словно бы в нерешительности.

Это дало взводу всего тридцать секунд форы. Оружие солдаты привели в состояние готовности, еще когда бежали сюда, и теперь со скоростью механизмов занимали позиции вдоль линии, намеченной Конвеем. Сам генерал встал в дверях, за спинами опустившихся на одно колено рядовых. Взвод солдат с ультразвуковыми пушками стал последним рубежом обороны вычислительного центра. «Нет, — подумал Конвей. — Последний — это я». Потому что какая-то расплывчатая и отчаянная мысль зародилась в его голове, когда генерал взглянул на Эго…

В ту самую секунду, когда ствол первой ультразвуковой пушки уставился в коридор, робот выпрямился и повернулся к двустворчатым дверям и полукругу солдат, замерших на коленях позади орудий. Конвею казалось, что поверх их голов он и Эго с вызовом переглянулись.

— Сержант, — напряженным голосом сказал Конвей, — отрубите ему ногу, посредине голени. И цельтесь ТОЧНО. Он битком набит хрупкими механизмами и стоит гораздо больше, чем вы и я.

Эго окатил их своим холодным электрическим взглядом. Конвей, не зная наверняка, понимает ли робот его слова, быстро скомандовал:

— Огонь.

В полной тишине можно было лишь с большим трудом расслышать легкое шипение. Больше ничего не произошло. Однако на левой ноге Эго чуть ниже колена жарко вспыхнула точка вишневого цвета.

Конвей подумал: «Безнадежно. Если он сейчас ударит, то прорвется прежде, чем мы сможем…»

Но у Эго была другая защита. Глаз-прожектор мигнул разок, а потом Конвей почувствовал внезапную странную слабость, причину которой не мог определить. Тепловая точка снова покраснела и погасла. Сержант уронил сопло орудия и выругался, тряся рукой.

— Шестое орудие, огонь, — приказал он. — Восьмое, приготовиться.

Эго остался недвижим, и слабость, которую испытывал Конвей, размеренно росла по мере того, как усиливалась едва различимая глазом вибрация стальной башни, возвышающейся перед генералом.

Второе ультразвуковое орудие зашипело. На ноге робота вспыхнула красная точка. Вибрация усилилась, слабость стала почти невыносимой. Красная точка угасла и исчезла.

— Интерференция, сэр, — доложил сержант. — Он полностью блокирует ультразвук собственными волнами. Чувствуете?

«Но почему он не нападает?» — задавался вопросом Конвей. Он не говорил вслух, боясь, что робот и правда поймет его слова. «Может, он не может напасть, одновременно излучая защитные вибрации? Или еще не додумался, что может пробиться, пока мы не причинили ему значительный вред?» — гадал генерал. Он попытался представить себе мир таким, каким его видит Эго, которому от роду меньше часа и у которого в электронных лабиринтах груди бушуют невероятные противоречия.

— Восьмое орудие на другой частоте? — спросил Конвей. — Продолжайте, сержант. Может, он не может заглушить все сразу. Держитесь, пока можете.

Он быстро и тихо открыл дверь и вошел в вычислительный центр.

Это был иной мир. На миг генерал выбросил из головы все, что осталось позади за двустворчатыми дверями. Он просто стоял, наслаждаясь запахами и видом этого зала, его атмосферой. Это было хорошее место. Генералу всегда нравилось тут бывать. Он даже забыл о восьмифутовом гиганте, стоящем за дверью и грозящем уничтожить все, о том, что ждало их всех в ближайшем будущем, не далее как послезавтра. Он поднял взгляд на высокие плоские лицевые панели компьютеров. Мигание лампочек, шелест перфоленты, размеренный, текучий стук клавиш клавиатуры, спокойный дух сокровенных знаний, царящий здесь, — все это проливалось бальзамом на душу.

Брум, стоявший у принтера аналогового компьютера вместе с остальными техниками, поднял глаза. Все люди в зале побросали работу и сгрудились там, где широкая лента выплывала из-под клавиш, где колонки символов плавно, точно вода, лились на бумагу.

— Что-то есть? — спросил Конвей.

Брум с трудом выпрямил уставшую спину.

— Не уверен.

— Говори же, — потребовал Конвей. — Скорее. Эго вот-вот вломится сюда.

— Он установил блок, случайно. Это точно. Но как и почему, мы до сих пор не…

— Тогда вы ничего не знаете, — бесстрастно ответил Конвей. — Что ж, думаю, у меня есть…

По ту сторону двери раздался шум. Послышались топот стальных ног, крики людей, хруст и шипение орудий. Крики превратились в отчаянные вопли и оборвались. Двустворчатые двери с грохотом распахнулись, и на пороге возник Эго. Его взгляд мгновенно нашел вычислительные машины. Стальной корпус его тут и там тускло светился красным, остывая. Перемазанный в масле и крови робот обвел зал лучом глаза-прожектора. Луч двигался целеустремленно и в то же время лихорадочно. Под взглядом Эго вычислители продолжали преспокойно тикать, пасти перфораторов изрыгали никем не замеченные данные. Все люди в зале не сводили глаз с робота.

В открытых дверях позади Эго, спотыкаясь, показался сержант. По его лицу текла кровь, но он так и не выпустил из рук ствол ультразвуковой пушки.

— Нет, — произнес Конвей. — Стоять. Отойди, Брум. Пусть Эго подойдет к машинам.

Люди потрясенно загомонили, но генерал не обратил на них никакого внимания. Будто загипнотизированный, он смотрел на Эго, пытаясь заставить собственные извилины шевелиться быстрее. Шанс еще оставался. Весьма призрачный, конечно. Однако если они подпустят Эго к компьютерам, а у того ничего не выйдет, Конвей понимал, что может и не успеть вмешаться и тогда погибнет все. Но попытаться было необходимо. В памяти всплыла строчка из какого-то книжного диалога: «И все же я сделаю еще одну, последнюю попытку». Очередной отчаянный командир идет в последний бой, без страха глядя в лицо поражению. Конвей едва заметно ухмыльнулся, зная, что уж его-то точно нельзя назвать бесстрашным. И тем не менее: «Я сделаю еще одну, последнюю попытку».

Эго по-прежнему неподвижно стоял в дверях. Время летит не так быстро, как мысли. Робот все еще изучал компьютеры и размышлял, выщелкивая сложный рваный ритм. Конвей отошел в сторону, освободив ему дорогу. Двинувшись, генерал мельком заметил собственное отражение в испачканном корпусе робота: его вытянутое и мрачное лицо, пустые глаза проплыли в кривом зеркале, замаранном кровью и маслом, словно генерал скрывался в теле робота и повелевал им изнутри.

Эго медлил на пороге всего долю секунды. С невероятной быстротой он оценивающе оглядывал один вычислитель за другим и отвергал их. А потом, в точности как Брум чуть раньше, робот развернулся к аналоговому вычислителю и пересек зал в три гигантских шага. Презрительно, даже не взглянув дважды, он вырвал ленту с программным кодом. Вставив чистую ленту в перфоратор, он принялся набивать запросы так быстро, что за его пальцами невозможно было уследить. Через несколько секунд робот снова повернулся к компьютеру.

Люди будто окаменели. Пытаясь уследить за роботом, человеческие разумы впали в ступор. Только компьютер, похоже, поспевал за роботом, напряженно склонившимся над клавиатурой. Машина общалась со своим кровным сородичем, и оба они были настолько быстрее плоти и крови, что людям оставалось лишь наблюдать за ними.

Никто не дышал. Лишь потому что мысль опережает время, Конвей успел сказать себе, исполнившись великой надежды: «Он найдет ответ. Теперь он возьмет все в свои руки. Когда начнется новая атака, он справится с ней и победит, а я смогу бросить эти попытки…»

Из перфоратора заструились ответы, и Эго наклонился их прочесть. Яркий конус его зрения окатил бумагу. А потом, с чисто человеческим раздражением, робот оторвал ленту, словно вырывал язык, который нес непотребный бред. И генерал понял, что вычислитель их подвел, Эго ничего не удалось. Конвей рискнул — и проиграл.

Робот выпрямился и повернулся к машинам. Его стальные руки взметнулись в яростном, карающем замахе, готовые растерзать компьютеры в клочья, как он уже сделал с теми машинами, которые ему не угодили.

— Эго, подожди. Все нормально, — с безграничным разочарованием произнес Конвей.

Как и всегда при звуке своего имени, робот замер и обернулся. И быстрее, чем поток данных в вычислителях, в мозгу генерала промчались связные и четкие мысли. Он увидел собственное отражение в теле робота — себя, заточенного в нем, так же как Эго был пленником невыполнимого задания.

И Конвей осознал, что понимает робота, как никто другой, потому что лишь ему знакомо это бремя. Генерал знал то, что не способны были вычислить компьютеры. Конвей почти догадался об этом уже давно, но не признавался себе, пока не были исчерпаны все прочие альтернативы и не остался единственный выход: полагаться только на себя.

«Выиграть войну» — такова была основная задача робота. Но ему пришлось довольствоваться неполной информацией, как и самому Конвею, а значит, Эго был вынужден взять на себя ответственность за принятие неверных решений, из-за которых война могла быть проиграна. А ошибаться ему было запрещено. И он не мог использовать отговорку компьютеров: «Нет ответа — недостаточно данных». Не было у него и возможности прикрыться неврозом или сумасшествием или капитулировать. Или передать свои обязанности кому-нибудь другому, как это пытался сделать Конвей, свалив все на Эго. Поэтому роботу оставалось только искать больше информации — жадно, яростно, почти наобум, и хотел он лишь одного…

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказал Конвей. — Ты можешь это получить. Я возьму все на себя, Эго. Можешь перестать хотеть.

— Хочу… — провыл робот нечеловеческим голосом и, как обычно, замолчал, но потом вдруг выпалил окончание фразы: — Перестать хотеть!

— Да, — ответил Конвей, — я знаю. Я тоже хочу. Но теперь ты можешь перестать, Эго. Выключайся. Ты сделал все, что мог.

Пустой голос произнес гораздо тише:

— Хочу перестать… — а потом, почти неслышно: — Перестать хотеть. — И замолчал.

Дрожь прекратилась. Ощущение мощи, которым был наполнен воздух вокруг робота, исчезло, словно внутри его наконец-то разрешилось невыносимое напряжение. Из стальной груди послышалось несколько отчетливых и неторопливых щелчков: одно за другим были приняты металлические решения, и возврата уже нет. Что-то как будто покинуло Эго. Робот стал иным. Это снова была машина. Машина, и ничего более.

Конвей смотрел на собственное лицо в неподвижном отражении и думал: «Робот не выдержал. Неудивительно. Он даже не мог нормально заговорить, чтобы попросить об освобождении, потому что едва он произносил первое слово „хочу“, его отрицание „не хочу“ заставляло его замолчать, ведь он же не хотел хотеть. Нет, мы потребовали от него слишком многого. Он не выдержал».

Встретив свой взгляд в отражении, генерал спросил себя: к кому он мысленно обращается? К тому Конвею, который существовал долгую минуту назад? Возможно. Тот Конвей тоже не выдержал. Но этому придется, и он выдержит.

Эго не мог действовать при недостатке информации. Ни одна машина не может. Глупо было рассчитывать на то, что машина способна справиться с неизвестностью. Это по силам только человеку. Сталь для этого слишком хрупка. Только плоть и кровь могут сделать это и не сломаться.

«Что ж, теперь я знаю», — подумал генерал. Как ни странно, он больше не чувствовал прежней усталости. Раньше был Эго, на которого можно было положиться, но только тогда, когда генерал Конвей будет на последнем издыхании. Что ж, генерал Конвей достиг этого предела. И Эго не смог взять на себя его ношу.

Генерал усмехнулся без горечи. Леденящая кровь мысль вернулась, и он принял ее как должное. Быть может, выиграть войну невозможно. Быть может, именно этот парадокс и остановил Эго. Но Конвей был человеком. И его это не останавливало. Он мог принять жуткую мысль и отбросить ее, зная, что иногда люди действительно добиваются невозможного. Должно быть, лишь благодаря этому он продержался так долго.

Конвей медленно повернул голову и посмотрел на Брума.

— Знаете, что я собираюсь сделать? — спросил он.

Брум мотнул головой, и его ясные глаза насторожились.

— Я лягу в постель, — сказал Конвей, — и посплю. Теперь я знаю свой предел. На той стороне тоже только люди из плоти и крови. У них те же трудности. Им тоже нужен сон. Разбудите меня, когда начнется новая атака. И тогда я ее остановлю — или не остановлю. Но я сделаю все, что в моих силах. Нам больше ничего не остается.

На негнущихся ногах он прошел мимо Эго к двери, задержавшись на секунду, чтобы приложить ладонь к неподвижной стальной груди. Она была холодной, но еще не остыла.

— Почему я решил, что на той стороне только люди? — спросил он.