Долина червя

Долина червя

Я расскажу вам о Ньёрде и Чудовище, слушайте. Существует множество вариантов этой истории, главный герой носит в них имена Тира, Персея, Зигфрида, Беовульфа или Святого Георгия. Но этот Ньёрд был человеком, сразившимся некогда с выползшей из адской бездны отвратительной тварью, что и положило начало целой серии героических легенд, которые, переходя из уст в уста, утратили в конце концов первоначально содержавшееся в них зерно истины. Я знаю, о чем говорю, ибо это я был Ньёрдом.

Я лежу и жду смерти, ползущей ко мне подобно слепой улитке, но мои сны ярки, красочны и полны жизни. И не себя — невзрачного, замученного болезнями человечка по имени Джеймс Эллисон — я вижу в них, в моих снах действуют иные герои — современники и участники величайших событий прошлого и будущего. Да, и будущего тоже — пусть с трудом, но я вижу не только тех, что стоят за мной, но и тех, кто придет: так человек, бредущий в длинной процессии, видит далеко впереди неясные фигуры. Я один из этих странников и, вместе с тем, каждый из них, ибо каждый из людей в этой бесконечной веренице — лишь мимолетное проявление иллюзорного, бестелесного, но, тем не менее, вечно живого духа.

Любой из мужчин и любая из женщин на нашей планете — часть такой вереницы теней, и в то же время, каждый из них целиком несет ее в себе. Правда, они не знают об этом — их разуму не дано преодолеть те узкие страшные пропасти мрака, через которые перелетает душа, сбрасывая очередную телесную оболочку. Я — знаю. Почему — история сама по себе весьма странная, фактом, однако, является то, что вот сейчас я лежу, надо мною медленно разворачиваются черные крылья смерти, а перед моими глазами проплывают туманные картины моей прежней жизни, я вижу самого себя во многих лицах и характерах.

Меня звали Ялмаром и Тиром, Браги и Хорсой, Эриком и Джоном. Я шагал рядом с Бреннусом по пустым, залитым кровью улицам Рима. Я жег плантации с Алариком и его готами, и ночью было светло, как днем, когда горели римские усадьбы, когда Империя стонала под копытами наших диких коней. Это я с мечом в руке брел сквозь пенистые волны прибоя, чтобы грабежом и убийствами заложить фундамент Англии. Когда Лейф Счастливый впервые увидел широкий песчаный берег неведомого материка, я стоял рядом с ним на носу драккара, и ветер трепал мою рыжую бороду. Когда Готфрид Бульонский вел своих крестоносцев на стены Иерусалима, шел среди них и ваш покорный слуга.

Но не о них хочу я рассказать вам сейчас. Я захвачу вас с собою в такое далекое прошлое, что, по сравнению с ним, времена Бреннуса и Рима — кажутся не более, чем вчерашним днем. Не через годы и века поведу я вас, но через эпохи, туманные эоны — туда, куда не заглядывали даже самые смелые из историков и философов. Глубже, глубже и еще глубже придется уйти в бездонное прошлое — к истокам рода человеческого, к корням моего народа, расы голубоглазых, светловолосых открывателей, могучих воинов, страстных любовников, неутомимых путешественников.

Я расскажу вам о Ньёрде, Ньёрде — Победителе Чудовища, ставшем прототипом героя целого цикла легенд, о страшной реальной основе, заложенной в мифы о драконах, монстрах и чудовищах.

Я буду говорить с вами не только от имени Ньёрда, но и от своего тоже. Ведь я — Джеймс Эллисон в степени не меньшей, чем был когда-то Ньёрдом. Рассказывая о том, что тогда случилось, я буду интерпретировать некоторые мысли, высказывания и действия Ньёрда с точки зрения нынешнего моего «я», чтобы сага о нем не показалась вам галиматьей, лишенным смысла набором слов. Ибо дела и мысли Ньёрда настолько чужды нам с вами, людям нынешним, насколько, скажем, джунгли со львами и тиграми чужды белым стенам домов городской улицы.

Удивительным был этот мир, в котором Ньёрд жил, любил и сражался так много веков назад, что даже моя память, скользя по минувшим эпохам, не может отыскать достаточно надежной точки отсчета. Не один, но несколько раз с тех пор менялось лицо Земли, возносились и тонули континенты, с места на место переносились моря, пробивали новые русла реки, наступали и пятились ледники, меняли свое положение на небе звезды, складываясь в новые созвездия. Это была эпоха начала эпических странствий моего народа, эпоха, в которой племена голубоглазых и светловолосых людей двигались на север и на юг, запад и восток, веками длившееся кочевье вело их вокруг земного шара. Их следы и их кости можно отыскать в самых диких уголках современного мира. Я родился, вырос и возмужал в дороге. О родине, оставшейся где-то далеко на севере, остались лишь отрывочные воспоминания — неясные, словно полузабытый сон. Я помню ослепительно белые равнины и ледяные поля; огромные костры, пылавшие в центре круга из кожаных шатров; русые волосы, развевающиеся на ветру; солнце, прячущееся за мрачной стеной багровых туч; вытоптанный снег, на котором неподвижно лежат в лужах чего-то алого темные фигурки.

Это последнее я вижу отчетливее всего остального. Уже много позже мне сказали, что это поля Ютунхайма, где разыгралась страшная битва, легендарная битва эсиров, о которой затем долгие века пели песни седобородые сказители, которая и сейчас живет в туманных намеках на Рагнарок и Геттердеммерунг. Я видел это грудным ребенком, стало быть, жил где-то в… Нет, не будем уточнять — вы еще примете меня за сумасшедшего, а историки и геологи спустят с меня шкуру совместными усилиями.

Но это тоже лишь туманный фрагмент, гораздо ярче я вижу кочевье, в котором, собственно, и прошла вся моя жизнь. Мы не выбирали себе путь осознанно, но так уж получалось, что наше племя постоянно шло на юг. Иногда мы останавливались и жили какое-то время на плодородных долинах меж высокими горами или по берегам равнинных рек, но рано или поздно срывались с насиженного места и шли дальше. И дело не только в грозившем нам голоде или, допустим, внезапной засухе. Случалось, мы уходили в пустыню, оставляя земли, богатые дичью. Нас гнали вперед неутоленные страсти и желания, таковы уж законы человеческой жизни, но мы об этих законах знали тогда не больше, чем дикие гуси знают о причинах сезонных миграций. Вот так однажды мы и добрались до тех мест, где жило Чудовище.

Я начну свой рассказ с того момента, когда мы пришли к покрытым буйной растительностью холмам, кишевшим разнообразной живностью. Жаркой душной ночью мы услышали тамтамы аборигенов, они беспрестанно выбивали одну и ту же дробь. Утром мы увидели самих аборигенов — низкорослых, коренастых, черноволосых, с пестро размалеванными жестокими лицами, но, несомненно, белокожих. Мы издавна знали их род. Это были пикты, наиболее воинственное из всех известных нам племен. Мы встречали пиктов в густых лесах и горных долинах, но со времени нашей последней встречи с ними утекло немало времени. Думаю, что здешнее племя пиктов дальше всех иных выдвинулось на восток. Всего несколько поколений пиктов жило здесь, но бесконечные джунгли уже начали переваривать этих людей, стирая прежние черты и подгоняя их под свой кошмарный эталон.

Мы шли пешком — белобородые, похожие на волков, старики, могучие, в расцвете сил, мужчины, нагие дети, светловолосые женщины с младенцами на руках, никогда, кстати, не плакавшими. Я не помню, сколько нас было, — что-то около пяти сотен воинов. Воинами я называю всех мужчин: от детей, достаточно сильных, чтобы держать лук, и до самых дряхлых стариков. В те жестокие времена воевали все. Наши женщины дрались в случае необходимости, как тигрицы, я помню младенца, вцепившегося зубами в ногу наступившего на него врага.

Да, мы были настоящими воинами. Позвольте, я расскажу о Ньёрде. Я горжусь им, особенно сейчас, когда вижу жалкое, парализованное тело Джеймса Эллисона — временную мою оболочку.

Ньёрд был высоким, широкоплечим, с сильными руками и крепкими ногами, юношей. Длинные упругие мышцы дарили ему не только силу, но и выносливость. Он мог сутками бежать, не обнаруживая ни малейших признаков усталости. Ошеломляющая стремительность движений превращала его тело в глазах наблюдателя в размазанное пятно. Расскажи я вам все о его силе, вы посчитали бы меня лжецом. На всей Земле не найти сейчас человека, который смог бы натянуть лук Ньёрда. Помнится, рекорд по стрельбе из лука принадлежит одному турецкому спортсмену, пославшему стрелу на 482 ярда. В моем племени не было подростка, не сумевшего бы побить этот рекорд.

Итак, углубившись в джунгли, мы услышали тамтамы, гремевшие в таинственных долинах, прятавшихся среди холмов. Враг ждал нас на широком, открытом со всех сторон плоскогорье. Здешние пикты, судя по всему, ничего о нас не знали, даже легенды об эсирах до них не дошли, ибо будь иначе, они хоть засаду, что ли, устроили бы. Пикты прыгали с деревьев, завывали грозно, вопили, что повесят наши головы у ног своих богов, что наши женщины будут рожать им сыновей. Ха! Ха! Ха! О Йомир! Это рассмеялся Ньёрд, а не Джеймс Эллисон. Именно так, от всей души, смеялись тогда эсиры, услышав эти угрозы. Моря крови, океаны пламени оставляли мы за собой, мы были беспощадными убийцами, неумолимыми грабителями, с мечом в руке шагавшими по жестокому миру. Угрозы пиктов пробудили в нас грубоватое чувство юмора.

Мы устремились им навстречу, сбрасывая на ходу с плеч волчьи шкуры и вытаскивая бронзовые мечи. Наш рев громом прокатился по плоскогорью. Пикты выстрелили из луков, мы ответили тем же. Где им было тягаться с нами в меткости. Наши свистящие стрелы падали на них тучами и валили их наземь, словно ветер — осенние листья. Когда они с воем и пеной на губах набросились на нас, мы, опьяненные горячкой сражения, швырнули луки прочь и дали волю мечам.

Я описываю эту битву несколькими сухими словами, ибо чувствую, что не смогу передать это безумие, запах крови и пота, хриплое дыхание, напряжение мускулов, треск костей, ломающихся под могучими ударами, и, прежде всего, беспредельную жестокость этой резни, в которой не было ни правил, ни порядка, а каждый дрался, как хотел и как мог. Если бы я начал описывать все, что там происходило, вы бы оцепенели от ужаса. Я сам, вспоминая эту бойню, не могу сдержать дрожи. О том, что военные действия можно вести по каким-то правилам, никто даже не догадывался. В те времена человек со дня своего рождения и до самой смерти зубами и когтями дрался за жизнь, ни у кого не прося пощады и никому ее не даруя. Милосердие если и проявлялось, то лишь спонтанно, а значит, крайне редко.

Так вот, мы гнали бегущих пиктов, а наши женщины выбежали на поле битвы, чтобы камнями разбивать головы поверженных врагов и медными ножами подрезать им горло. Пыток мы не признавали. Более жестокими, чем того требовала жизнь, мы не были. Жизненные законы той поры были воистину бесчеловечными, но справедливости ради следует сказать, что в нынешней жизни бессмысленной жестокости встречается едва ли не больше, чем было тогда.

И все же, случалось проявлять милосердие и нам. Я дрался с чрезвычайно мужественным противником. Будучи значительно ниже ростом, пикт не уступал мне в силе — сплошной клубок стальных мускулов, и двигался он стремительно, словно молния. Он сражался железным мечом и защищался большим деревянным щитом, обитым кожей. У меня в руках была огромная палица с шипами. Я был ранен, кровь обильно текла из нескольких глубоких ран на моем теле, но один из моих ударов достиг, наконец, цели, смяв его щит, словно картонный ящик, и секундой позже палица обрушилась на его обнаженную голову. О Йомир! Даже сейчас улыбка застывает на моих губах, когда я вспоминаю об этом. Сколь же крепким был череп у этого пикта! На голове его открылась страшная рана, и он рухнул наземь, потеряв сознание. Я бросил его там, будучи уверенным, что с ним покончено раз и навсегда, и присоединился к воинам, преследовавшим врага. Когда я, залитый с ног до головы потом и кровью, вернулся на поле боя, то увидел, что мой противник приходит в сознание, а нагая девушка моего племени собирается обрушить на его голову огромный камень. Некий мимолетный каприз заставил меня остановить девушку. Поединок доставил мне огромное удовольствие, и я был восхищен столь совершенной конструкцией черепа этого человека.

Мы стали лагерем там же, на плоскогорье, неподалеку от места сражения. Наших павших соплеменников мы сожгли на огромном костре, а трупы врагов сбросили вниз в долину, на потеху сбегавшимся гиенам и шакалам. В ту ночь мы ждали нового нападения, но так и не дождались. Лишь в глубине джунглей мигали тут и там багровые огоньки костров, а ветер, когда менял свое направление, доносил гулкую дробь тамтамов да вой — там, вероятно, оплакивали погибших или, быть может, просто орали, разряжая бессильную злобу. Не напали они на нас и в последующие несколько дней. Раны нашего пленника начали затягиваться. Он был очень общителен, и мы постепенно усвоили его примитивный язык. Его звали Громом, и он хвастался, что был лучшим охотником среди здешних пиктов. Он охотно болтал с нами, поблескивая маленькими глазками из-под черной гривы спутанных волос, прикрывавшей низкий лоб, и широко улыбался, обнажая похожие на клыки зубы.

Он живо интересовался нами — неведомыми людьми, победившими его племя, но почему-то не спешившими воспользоваться плодами победы. И он так никогда и не сумел понять, почему, собственно, мы его пощадили и оставили в живых. Именно Гром и предложил нам послать его к соплеменникам, чтобы от нашего имени заключить с ними мирный договор. Для нас это не имело особого значения, но мы разрешили ему уйти — о рабах тогда и не снилось еще никому.

Гром вернулся к своему племени, и мы забыли о нем. Лишь я стал чуть осторожнее вести себя на охоте — мне все казалось, что он лежит где-то в зарослях и поджидает благоприятный момент, чтобы пустить стрелу в спину. Но пришел однажды день, когда мы снова услышали грохот тамтамов и на краю джунглей появился наш старый знакомый с растянутыми в кривой улыбке толстыми губами. За ним шествовали вожди кланов — с перьями в волосах, закутанные в волчьи шкуры, с размалеванными лицами. Наше мужество изрядно их напугало, но еще большее впечатление на них произвело то, что мы отпустили Грома живым и невредимым. Они не знали, как к этому факту отнестись, и посчитали его знаком нашего безграничного презрения к намного более слабому противнику.

Так мы заключили мир с пиктами. Было много шума, клятв, всяких ритуальных заклинаний. Мы поклялись именем Йомира — эту клятву ни разу не нарушил ни один эсир. Они взывали ко всем стихиям, присягали своему божку, сидящему в хижине, в которой пылал вечный огонь и высохшая старуха колотила всю ночь в бубен, а также существу, настолько ужасному, что его боялись называть по имени. Затем мы сидели у костров и пили огненный отвар из местных злаков, закусывая его мясом дичи, зажаренной здесь же. До сих пор не могу понять, как это пиршество не закончилось резней, ибо напиток этот имел страшную силу и дырявил наши мозги, словно червь. Но ничего страшного тогда не произошло, и с тех пор мы жили с нашими соседями в мире и согласии. Они многому нас научили и сами немало переняли от нас. Так, они показали нам, как обрабатывать железо: в здешней земле почти совсем не было меди.

Мы беспрепятственно заходили в их деревушки — небольшие скопления хижин-мазанок, обычно на полянах, в тени гигантских деревьев. Пиктам, в свою очередь, никто не запрещал бродить по нашему лагерю — наши кожаные шатры так и остались стоять там, где мы их поставили. Наши юноши не обращали ни малейшего внимания на их коренастых девушек с глазами-бусинками, стройных златокудрых наших девушек совершенно не привлекали их приземистые, заросшие с ног до головы волосами юноши. Со стороны пиктов отношение было подобным. Поживи мы рядом дольше, взаимная неприязнь наверняка исчезла бы и два наших племени слились бы воедино, но этого не произошло, потому что племя эсиров вскоре ушло, растаяв в таинственной ночной мгле. Но до того, как это произошло, нам пришлось испытать ужас встречи с Чудовищем.

Я часто охотился на пару с Громом, он водил меня по диким сонным долинам, крутым склонам холмов, где не ступала нога человека. Была, однако, некая долина на юго-западе, куда он ни за что не соглашался меня отвести. На дне этой долины издалека видны были обломки рассыпавшихся или разбитых вдребезги колонн, свидетелей величия какой-то древней, ныне исчезнувшей цивилизации. Гром показал мне их сверху, со скал, нависавших над этим таинственным местом, но наотрез отказался идти туда со мной и отговорил от намерения спуститься в одиночку. Что-то там было, он боялся говорить об этом открыто, но опасность была более грозной, чем змеи, тигры или даже гигантские слоны, чьи стада иногда забредали сюда с юга.

По словам Грома, пиктов не пугали дикие звери — единственным, кого они действительно боялись, был Сатха, огромный удав. Но было что-то еще, что страшило из безмерно, и это что-то было каким-то образом связано с Долиной Потрескавшихся Камней — так они называли то место, где лежали поломанные колонны. Много лет назад их предки, появившись впервые в этих краях, осмелились нарушить покой этого мрачного места, и целый их клан погиб некоей страшной, непонятной смертью. Так, во всяком случае, рассказывал нам об этом Гром. Ужас вынырнул откуда-то из земных недр, и говорить о нем вслух было, он считал, безрассудно, потому что вызвать вновь Это могло даже само упоминание о нем.

Но в любом другом месте Гром готов был охотиться со мной сколько угодно. Он действительно был лучшим охотником среди пиктов, и мы с ним пережили множество опаснейших приключений. Однажды я железным мечом, выкованным собственными руками, зарубил проклятую бестию — серого саблезуба, нынче, вероятно, его назвали бы тигром, поскольку он больше походил на этого хищника, чем на кого-либо другого. На самом деле приземистое его тело, опиравшееся на массивные толстые лапы, напоминало, скорее, медвежье, но голова, несомненно, была тигриной. Он исчез с поверхности Земли потому, что был слишком страшен даже для тех кошмарных времен. Сила мышц его росла, постепенно усиливалась свирепость, а мозг уменьшался, и в конце концов саблезуб утратил инстинкт самосохранения. Его уничтожила сама Природа, озабоченная сохранением равновесия. Ибо если бы его невероятные бойцовские качества подкреплялись развитым мозгом, все иные формы земной жизни были бы обречены на гибель. Саблезуб был шалостью эволюции — тупиковым ответвлением, направленным лишь на убийства да разрушения.

Я победил саблезуба в поединке, который сам по себе достоин того, чтобы его воспели в балладе или гимне. Долгие месяцы после этого я валялся в бреду со страшными ранами. Пикты качали головами и повторяли, что не помнят, чтобы хоть кому-нибудь удалось справиться с этой бестией в одиночку. Я не только победил саблезуба, но и, ко всеобщему удивлению, выжил.

Пока я лежал у врат королевства смерти, произошел раскол племени. Подобные события вовсе не считались чем-то особенным в те времена, и племя отнеслось к этому довольно спокойно. Сорок пять молодых воинов одновременно избрали себе спутниц жизни и откочевали, чтобы заложить новый клан, выбрав для поселения Долину Потрескавшихся Камней. Пикты предупреждали их об опасности, но эсиры лишь смеялись над ними. Мы оставили своих демонов далеко на севере, среди ледяных пустынь, а чужими испугать нас было трудно.

Как только ко мне вернулись силы, я взял свой меч и отправился навестить друзей на их новом месте жительства. Грома со мной не было — он уже несколько дней не появлялся в лагере эсиров. Но я знал дорогу и хорошо помнил то место, откуда открывался живописный вид на озеро в верхней части долины и густой лес на противоположном ее конце. Долину с двух сторон сторожили крутые скалы. Ее дно у нижнего, северо-западного конца, было густо утыкано полуразрушившимися колоннами. Некоторые из них еще возносились над кронами деревьев, другие давно уже рассыпались, превратившись в груды камней, заросшие густой травой. Кто их там поставил, не знал никто. Гром, правда, пробормотал как-то что-то невнятное о некоем волосатом, похожем на обезьяну существе, танцующем под звуки демонической музыки пищалок.

Я пересек плоскогорье, на котором стоял наш лагерь, спустился вниз по склону и углубился в заросли. От хребта, за которым лежала долина с колоннами, меня отделяло полдня неторопливой ходьбы. По дороге я не заметил ни малейших следов деятельности человека — деревни пиктов стояли намного восточнее.

Я преодолел хребет и увидел внизу сонную долину, тихое голубое озеро, торчавшие над деревьями колонны. Нигде ни струйки дыма, хотя именно дым костра я ожидал увидеть прежде всего. Зато мне сразу бросились в глаза стервятники, кружившие над шатрами, стоявшими на берегу озера.

Я осторожно спустился вниз и направился к лагерю друзей. И тут же застыл на месте, потрясенный увиденным. Я сталкивался со смертью во многих ее проявлениях, мне много раз удавалось ее избежать, я сам неоднократно служил ей орудием, проливая кровь, как воду, и оставляя за собой горы трупов. Но то, что открылось моим глазам здесь, остро задело даже мою огрубелую душу. Из всего клана моих друзей не осталось в живых никого. Более того, ни одно из мертвых тел эсиров не было комплектным. Некоторые шатры еще стояли, другие были смяты в лепешку, вдавлены в землю некоей неведомой тяжестью. У меня мелькнула даже мысль, что, быть может, здесь промчалось охваченное паникой стадо слонов. Но то, что я видел, никаким слонам натворить было бы не под силу. Лагерь буквально усеивали куски человеческих тел — руки, ноги, головы, внутренности… Везде вокруг валялось оружие, лезвия некоторых мечей и наконечники копий были вымазаны зеленоватой слизью, похожей на ту, что вытекает из растоптанной гусеницы. Нет, то, что я здесь видел, не могло быть делом человеческих рук — человек на такое не способен. Я взглянул на озеро. Ровная густая голубизна его спокойных вод свидетельствовала о значительной глубине, не оттуда ли выползло какое-нибудь ужасное чудовище. И тут я увидел след. Это была глубокая и широкая борозда, такую могла бы оставить после себя огромная гусеница, уползшая куда-то в нижнюю часть долины. Трава внутри не была спрессована, кустарник и мелкие деревья изломаны и вдавлены в землю, сверху их покрывала зеленая слизь.

Когда я, выхватив меч, устремился по следу, сзади послышался чей-то крик. Оглянувшись, я увидел сползающую со скал коренастую фигуру. Это был Гром. Лишь вспомнив о том, как глубоко коренился в нем страх перед долиной, можно правильно оценить ту самоотверженность, какую он проявил ради дружбы со мной.

Не выпуская из рук копья, боязливо прочесывая взглядом сонные, заросшие густым кустарником склоны, он рассказал мне о той ужасной твари, что напала ночью на клан эсиров. Но прежде он пересказал мне то, что узнал о ней от старейшин своего племени.

Много лет назад пикты пришли сюда с северо-востока. Местность эта изобиловала непуганным зверьем и съедобными растениями, поблизости не оказалось никаких враждебных племен, и они решили остаться здесь навсегда.

Часть из них, целый клан могучего племени, выбрала для поселения Долину Потрескавшихся Камней. Пикты осмотрели колонны и нашли скрытый в глубине рощи полуразрушенный храм. В храме, на месте, где обычно располагается алтарь, они обнаружили черный колодец, абсолютно гладкие стены которого уходили куда-то в глубь Земли.

Они построили в долине хижины и начали мало-помалу обживаться, но однажды ночью, в полнолуние, их всех убило зловещее нечто, оставившее после себя лишь искореженные хижины да покрытые слизью трупы.

В те далекие времена испугать пиктов чем-то вообще было невозможно. Воины остальных кланов, собравшись у костра, воззвали к своим богам и отправились по широкому кровавому следу, который привел их к колодцу в храме. Они громко кричали и бросали в колодец камни, но ни стука падения камней на дно, ни всплеска не услышали. Зато вскоре до их ушей донеслась музыка. Из колодца выскочило какое-то человекоподобное существо, приплясывавшее под звуки мелодии, плывшей из пищалок, мелькавших в его тонких уродливых пальцах. Пикты лишь удивились слегка, увидев это существо, но следом за ним из-под земли выползла огромная белая масса, ослизлый кошмар — стрелы пробивали его, но не могли остановить, мечи рассекали, но не могли убить. Истекавшее слизью чудовище обрушилось на воинов. Оно давило их в багровую кашицу, рвало на куски, высасывало кровь и мозг из поломанных конечностей, пожирало живьем, хотя те еще кричали и сопротивлялись. Оставшиеся в живых бросились наутек, чудовище гналось за ними аж до скал, на которые, однако, не сумело втащить свое гигантское тело.

С тех пор пикты обходили стороной молчаливую долину. Погибшие воины навещали, однако, шаманов и старейшин в их снах, посвящая живых соплеменников в страшные, невероятные тайны. Они рассказывали о расе полулюдей-полумонстров, обитавшей некогда в этих краях, именно она возвела с какой-то, никому не ведомой теперь целью колонны в долине. Белая тварь из колодца была богом этой расы, вызволенным из черных подземных глубин с помощью магии, непостижимой детям человеческим. Волосатое существо с пищалкой было его слугой — бесформенным первичным духом, облеченным в материальное органическое тело. Эта древняя раса давно исчезла, а бог и его слуга остались жить. Оба они были уязвимы — их тела можно было ранить, но люди не знали оружия, достаточно мощного, чтобы их убить.

Клан моих друзей спокойно жил в долине несколько недель. Лишь вчера ночью Гром, охотившийся поблизости (еще одно, кстати, доказательство его отваги), был застигнут врасплох высокими тонами демонической музыки. Секундой позже до его ушей долетела какофония людских воплей и заглушающее их отвратительное чавкание. Он упал на землю и лежал так, уткнувшись лицом в траву и не смея пошевелиться, до самого утра. На рассвете он, дрожа всем телом, подошел к обрыву и посмотрел вниз в долину. То, что он увидел, даже издали, обратило его в паническое бегство. Затем ему пришло в голову, что следует предупредить остальных людей нашего племени. Уже направляясь к лагерю эсиров, он оглянулся и увидел меня, стоявшего на скале над долиной.

Пока Гром рассказывал, я сидел, подперев рукой голову и целиком погрузившись в мрачные размышления. Современным языком невозможно выразить то чувство внутриплеменной связи, которое тогда играло исключительную роль в жизни любого мужчины и любой женщины. В мире, который со всех сторон грозил человеку клыками и когтями, где любая рука, кроме руки соплеменника, готова была нанести смертельный удар, инстинкт племенного родства был чем-то большим, нежели пустым словом, каким он стал сейчас. Он был тогда частью человека, столь же необходимой, как сердце или правая рука. И не могло быть иначе. Только так, тесно сплотившись, и мог род человеческий выжить в страшных условиях первобытного мира. Поэтому то личное горе, которое я пережил, увидев останки моих друзей, тоска по безвозвратно ушедшим гибким, сильным юношам и веселым быстроногим девушкам тонули в море печали и ярости, глубина и интенсивность которых были воистину беспредельными. Я понуро сидел, согнувшись, а Гром выжидательно поглядывал то на меня, то на грозную долину, где, словно поломанные зубы хохочущих ведьм, торчали из листьев проклятые колонны.

Я, Ньёрд, не был одним из тех, что постоянно шевелят мозгами. Я жил в мире, где царила физическая сила и за меня думали старейшины племени. Но только тупым, безмозглым животным я тоже не был. Итак, я сидел, и в моей голове сначала туманно, затем все более явственно начал складываться план.

Я встал и вместе с Громом приступил к работе. Мы сложили на берегу озера огромную кучу из сухих веток, обломков шатерных стоек, поломанных древков копий. Тщательно собрав то, что осталось От людских тел, мы положили нашу печальную ношу на самый верх кучи, и я высек искру.

Темный густой дым устремился к небу, а я повернулся к Грому и потребовал, чтобы он отвел меня в джунгли, туда, где подстерегал очередную добычу Сатха, великий змей. Пикт посмотрел на меня ошарашенно. Даже лучшие из лучших пиктских охотников уступали дорогу этому грозному повелителю болот. Но моя воля подхватила Грома, словно вихрь, и он пошел со мной. Мы выбрались из долины, пересекли хребет и углубились в джунгли, держа направление строго на юг. Это был долгий и трудный путь, но Гром в конце концов вывел меня к краю обширной низины. Ее целиком покрывал губчатый ил, в котором по щиколотки вязли наши ноги, из-под слоя гниющей растительности при каждом шаге брызгали вверх струйки липкой жидкости. Гром сказал, что именно здесь время от времени появляется Сатха, великий змей.

Вам повезло, что вы никогда не видели Сатху. Никого, подобного ему на Земле давно уже нет. Как хищные динозавры, как саблезубы, он был реликтом, выходцем из прошлых, давно ушедших эпох — более суровых и жестоких, чем последующие. В мое время, однако, эти ужасные, покрытые жесткой чешуей змеи еще жили, хотя было их уже очень и очень мало. Каждый из них был гораздо длиннее и толще самого большого из современных питонов. С их клыков стекал яд, в тысячу раз более опасный, чем яд королевской кобры. Сатха был воплощением зла и страха для всего живого на Земле. Легенды о нем навсегда вписаны в анналы демонологии. В мифологии стигийцев, а затем египтян он известен под именем Сета, для семитов Сатха был Левиафаном или Сатаной. Он был ползучей смертью, неумолимой и достаточно ужасной, чтобы удостоиться обожествления. Мне довелось увидеть, как огромный слон пал мертвым от одного-единственного его укуса. Я издалека наблюдал за тем, как, величаво извиваясь, проползает его гигантское тело сквозь густые джунгли, как он атакует очередную жертву, но я никогда не охотился на Сатху — даже я, не побоявшийся сразиться с саблезубом, раньше никогда не решался становиться на его пути.

Теперь же я искал встречи с ним, искал в одиночку. Даже те горячие дружеские чувства, которые питал ко мне Гром, не смогли заставить его пойти со мной дальше. Он посоветовал мне перед расставанием вымазать грязью лицо и спеть песню смерти, но я пропустил его слова мимо ушей.

Среди густых деревьев я нашел нечто похожее на тропу и поставил на ней западню. Прежде всего я выбрал огромное дерево с мягкой волокнистой древесиной, но толстым и тяжелым стволом. Я срубил его мечом у самых корней и свалил так, что его верхушка упала на ветви дерева поменьше, росшего по другую сторону тропы. Затем я обрубил нижние ветви, вытесал тонкий, но крепкий кол и подпер им верхушку колосса. Когда я срубил дерево-опору, тяжеленный ствол глубоко вдавил кол в землю, но я знал, что стоит мне потянуть за длинную и толстую лиану, заранее привязанную к нему, ловушка сработает.

Затем я вновь углубился в тонувшие в полумраке джунгли. Вдруг удушающая, отвратительная вонь ударила в мои ноздри, и над деревьями появилась, раскачиваясь из стороны в сторону, кошмарная голова Сатхи. Раздвоенный язык высовывался и прятался, огромные желтые глаза холодно вглядывались в меня. В них светилась зловещая мудрость мрачного стародавнего мира, в котором не было места людям. Я отшатнулся и побежал. Страха не было, лишь какой-то странный холодок в области позвоночника. Сатха, извиваясь, следовал за мной. Его восьмидесятифутовое тело волнами перекатывалось через гниющие останки растений в абсолютной, гипнотической тишине. Его клиновидная голова была больше лошадиной, туловище толще человеческого, чешуя переливалась тысячами цветов и оттенков. Я был для него такой же легкой добычей, как мышь для питона, но таких клыков, как у меня, не имела ни одна мышь на свете.

Я бежал быстро, но знал, что от молниеносного удара треугольной головы уйти не смогу. Сатху нельзя было подпускать близко. Я мчался по тропе, прислушиваясь к похожему на шелест травы под ветром шуршанию ползшего за мной гибкого тела.

Он уже почти догнал меня, когда я пробежал под западней. Когда я обернулся, под деревом уже скользило его длинное блестящее тело. Схватившись обеими руками за лиану, я напряг мышцы и отчаянно рванул ее на себя. Огромное бревно с грохотом обрушилось на чешуйчатое тело Сатхи примерно в шести футах за его головой. Я надеялся, что такой удар сломает ему позвоночник, но не думаю, что это случилось на самом деле. Гигантское тело извивалось и крутилось, могучий хвост косил деревья, словно траву. Когда бревно рухнуло на змея, его огромная голова мгновенно повернулась и стремительно атаковала нового врага. Мощные клыки вспороли кору, словно лезвия кинжалов. Однако Сатха тут же понял, что сражается с неодушевленным противником, и снова повернул голову ко мне. Я стоял в безопасном отдалении. Он выгнул покрытую чешуей шею и разинул пасть, обнажая футовой длины клыки. Яд, стекавший с них, способен был прожечь насквозь даже скалу.

Думаю, что если бы не сломавшийся сук, глубоко вонзившийся ему в бок и удерживавший его на месте подобно гарпуну, он сумел бы выбраться из-под дерева. Его шипение заглушало шум, поднявшийся между тем в джунглях, глаза вглядывались в меня с такой ненавистью, что я задрожал помимо воли. О да, он отлично знал, что это я поймал его. Я подошел настолько близко, насколько мне хватило отваги, и быстрым сильным движением метнул копье в шею Сатхи, целясь в точку тут же за разинутой пастью, оно пронзило тело змея насквозь и увязло в дереве. Я сильно рисковал. Сатхе далеко было до смерти, и я знал, что ему хватит секунды, чтобы вырвать копье и освободиться, но этой секунды у него уже не оказалось — я подскочил вплотную, размахнулся и ударил изо всей силы мечом, отрубая напрочь его клыкастую голову.

Изгибы и рывки пойманного Сатхи были ничем в сравнении с конвульсиями его обезглавленного тела. Я оттащил подальше свой трофей и, убедившись, что устроился вне досягаемости для смертоносных ударов могучего хвоста, принялся за дело. Никто из людей никогда не работал с большей осторожностью, чем я тогда — малейшая ошибка грозила мгновенной смертью. Я вскрыл мешочки с ядом и погрузил в них наконечники одиннадцати стрел. Я тщательно следил за тем, чтобы только бронзовые острия имели контакт с этой страшной жидкостью, деревянные древки стрел она пережгла бы без труда.

Тут из-за деревьев осторожно выглянул Гром — любопытство и страх за меня не дали ему усидеть там, где я его оставил. Глаза и рот пикта широко раскрылись, когда он увидел голову Сатхи.

Несколько долгих часов вымачивались наконечники в яде, пока не покрылись смертоносным зеленоватым налетом, там и сям на них заметны стали мелкие черные точки — следы травления металла ядом. Затем, хотя ночь уже спустилась на землю и вокруг слышались порыкивания охотившихся хищников, мы с Громом отправились в обратный путь и на рассвете добрались до скал, нависавших над Долиной Потрескавшихся Камней.

Перед тем, как спуститься в долину, я сломал свое копье, вытащил из колчана, сломал и выбросил все неотравленные стрелы. Затем я выкрасил лицо и руки так, как это принято у эсиров, когда они идут на верную смерть. Утренний ветер трепал мою светлую гриву, когда я, повернувшись лицом к восходящему над хребтом солнцу, пел свою песню смерти. Наконец, проверив лук, я направился вниз.

Гром не решился последовать за мной. Он упал лицом вниз на камни и завыл, словно раненый пес.

Я прошел мимо озера, оставив в стороне дымящиеся еще угли погребального костра и углубился в рощу. Везде вокруг высились колонны — оплывшие, бесформенные, невероятно древние. Деревья росли густо — свет, казалось, затухал и чах в их развесистых кронах. В полумраке обрисовались очертания полуразвалившихся циклопических стен огромного храма, возле них валялись в пыли груды осыпавшейся штукатурки и цельные скальные блоки. Примерно в шести сотнях ярдов на краю прилегающей к храму большой поляны стояла колонна высотой в семь или восемь сотен футов. Время и непогода изрядно потрудились над нею, так что теперь любой ребенок из моего племени без труда вскарабкался бы на самый ее верх. Увидев эту колонну, я изменил первоначальный план.

Подойдя ближе, я пригляделся внимательнее к циклопическим стенам, на которых чудом держался купол крыши. Он был настолько дыряв, что напоминал выгнутый вверх, поросший мхом скелет некоего сказочного животного. Вход стерегли гигантские колонны, он был настолько широк, что через него свободно прошел бы десяток слонов, двигаясь бок о бок. Быть может, когда-нибудь на них были высечены какие-то знаки или иероглифы, но даже если это было так, их давно уже стерло время. Внутри храма также стояли колонны, сохранившиеся несколько лучше наружных. Каждую из них венчал плоский пьедестал. Подсознание тут же нарисовало туманные образы чудовищных отвратительных существ, восседавших на этих пьедесталах, верша неведомые обряды, истоки которых терялись где-то во мраке юности вселенной.

Алтаря не было. Только дыра в каменном полу, а вокруг нее странные, омерзительные статуи. Я выворачивал из потрескавшегося пола камни побольше и швырял их во мрак дыры. Я слышал, как они ударялись об стенки колодца, но так и не дождался характерного стука, сигнализировавшего бы о падении камня на дно. Камень за камнем летел в колодец, и каждый из них я сопровождал проклятием. Но вот, наконец, я услышал звук, который не был отголоском падения камней. Из колодца поплыли чарующие звуки пищалки. Я заглянул в него. Внизу, где-то глубоко во тьме, ворочалась некая огромная белая масса.

По мере того как музыка становилась громче, я медленно отступал назад. Пройдя под аркой, я вышел наружу и остановился. Послышался скрежет и царапание, и секундой позже из-за колонны выскочило, приплясывая, какое-то существо. Похожее на человека фигурой, оно целиком покрыто было густой шерстью. Если и были у него уши, нос и рот, я их не заметил. Лишь пара багровых глаз таращилась на меня из-под шерсти. Это существо держало в деформированных руках странные пищалки, извлекая из них звуки демонической мелодии. Приплясывая и подпрыгивая, оно приближалось ко мне.

Я вытащил стрелу, натянул лук и послал ее прямо в грудь плясуну. Тот упал, как подкошенный, но музыка, к моему удивлению, звучала по-прежнему, хотя пищалки выпали из бесформенных ладоней. Я подбежал к колонне и, не оглядываясь, вскарабкался по ней вверх. Добравшись до верхушки, я глянул вниз и чуть не свалился от ужаса и неожиданности.

Из храма выползал его невероятный страж. Я готов был к встрече с чем-то страшным, но то, что я увидел, лежало вне границ человеческого восприятия, было воплощением ночного кошмара. Не знаю, из каких адских глубин оно всплыло века назад и какая эпоха его породила. Оно не было животным в точном значении этого слова. Ни в одном из земных языков нет слова, которое могло бы послужить ему названием, и я, за неимением лучшего термина, буду называть его Червем. Могу лишь сказать, что он, действительно, больше походил на червяка, чем на змею, осьминога или динозавра.

Он был белым и мягким и, подобно червяку, волочил по земле свое студенистое тело. Но у него были также широкие плоские щупальца и какие-то длинные мясистые выросты, назначение которых осталось для меня тайной. Был у него и длинный хобот, который сворачивался и разворачивался, подобно слоновьему. Четыре десятка глаз, расположенных по кругу, складывались из многих тысяч фасеток, переливавшихся яркими красками, неустанно изменявших цвет и оттенок. Я угадывал скрытый за ними могучий ум — не людской, не звериный, но рожденный во мраке демонический разум, пульс мыслей которого, бьющийся в черной бездне за границами нашей вселенной, иногда ощущается нами во сне. Сказать, что это проклятое чудовище было огромным — значило бы не сказать ничего. Рядом с ним мамонт показался бы карликом.

Я дрожал от страха, но натянул тетиву аж до уха и послал в него стрелу. Чудовище ползло ко мне, словно живая гора, подминая под себя кусты и мелкие деревья. Я слал, не целясь, стрелу за стрелой, промахнуться в столь гигантскую цель было невозможно. Стрелы по оперение вонзались в трясущееся тело, некоторые тонули в нем полностью и каждая из них несла слоновую дозу яда. Но чудовище неумолимо надвигалось на меня с ужасающей скоростью, не обращая внимания ни на стрелы, ни на смертельный для всех иных существ яд. И все это время звучала сводящая с ума мелодия, лившаяся из валявшихся на земле пищалок. Моя вера в победу таяла — даже яд Сатхи оказался бессильным против этого адского творения. Последнюю стрелу я послал в эту белую, трясущуюся гору почти вертикально вниз — так близко подполз он к моему убежищу.

И вдруг я увидел, что цвет тела чудовища меняется. По нему пробежала волна жуткой синевы, и оно содрогнулось в конвульсиях, подобных землетрясению. Тварь обрушилась на нижнюю часть моей колонны, сокрушая ее в прах. Но прежде чем это произошло, я изо всех сил оттолкнулся ногами и прыгнул вперед, стараясь попасть на спину чудовищу.

Губчатая масса спружинила под моими ногами. Я поднял меч обеими руками и по рукоять вбил его в мягкое тело и тут же вытащил. Из ужасного, длиной в ярд, разреза фонтаном хлынула струя зеленой слизи. Секундой позже удар толстого щупальца смахнул меня со спины колосса как козявку и подбросил на три сотни футов вверх. Я камнем упал на кроны деревьев.

Этот удар переломал половину моих костей. Я не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, когда попытался схватить меч и продолжить сражение. Что можно сделать с перебитым позвоночником? Лишь извиваться беспомощно. Но я видел тварь, и до меня начало доходить, что, несмотря ни на что, победил все же я. Гигантское тело вздымалось и выгибалось, щупальца бешено молотили по воздуху, хобот скручивался и распрямлялся. Тошнотворная белизна тела сменилась бледной мрачной зеленью. Бестия неуклюже развернулась и поползла назад к храму, раскачиваясь из стороны в сторону, словно корабль в бушующем море. Деревья гнулись и ломались, когда она цеплялась за них своим телом.

Я рыдал от бешенства, ибо не мог схватить свой меч и погибнуть с честью, насытив могучими ударами пылавшую в моей душе ярость. Но бога-червя уже коснулось крыло смерти, и мой меч едва ли принес бы тут много пользы. Дьявольские пищалки все еще наигрывали свою демоническую мелодию, песню смерти для чудовища. Я видел, как монстр схватил тело своего мертвого раба. Оно на секунду повисло в воздухе, оплетенное одним из щупалец, затем чудовище ударило им о стену храма с такой силой, что от обезьяноподобного плясуна кроме кровавого пятна ничего не осталось. Лишь после этого пищалки, страшно взвизгнув, умолкли навсегда.

Червь дотащился до края колодца. Тут в нем снова произошло изменение, сути которого я не смогу описать. Даже сейчас, когда я пытаюсь обдумать это спокойно, лишь смутно осознаю, что что-то сверхъестественное, кощунственное, шокирующее творилось с самой материей, ее формой. Монстр сполз в колодец и рухнул вниз, в кромешную тьму, из которой появился, и я знал уже, что он мертв. В то же мгновение, когда тело чудовища исчезло в колодце, стены храма дрогнули, колонны выгнулись вовнутрь и рассыпались с оглушительным треском, свод с грохотом обрушился вниз. Некоторое время в воздухе висела сплошная завеса пыли, деревья вокруг качались и шумели, словно под ударами бури, затем все стихло. Я вытер ладонью кровь с лица и осмотрелся. Там, где прежде стоял храм, возвышалась огромная куча каменных обломков. Все колонны в долине рухнули, превратившись в груды, камней.

Воцарившуюся тишину прервал горестный голос Грома, певший песню скорби над моим телом. Я попросил его вложить меч в мою руку. Он сделал это и наклонился надо мной, чтобы выслушать то, что я хотел ему сказать. Ибо мое время уже истекало.

— Пусть люди помнят, — сказал я тихо. — Пусть весть о том, что здесь случилось, летит из деревни в деревню, из клана в клан, от племени к племени. Положите меня с луком и мечом в руках здесь, на этом месте, и насыпьте надо мной курган. Если дух убитого мною бога вернется из бездны, мой дух всегда готов будет встретить его достойно.

Гром стонал и бил себя кулаками в грудь, когда смерть нашла меня в Долине Ужаса.