Докторица

Глава 73 Мишка

В середине октября вдруг, словно тумблер какой-то щёлкнул. Кажется, всё началось, когда в воскресенье с утра Ираида нас с Верочкой потащила гулять на Воробьёвы горы и мы взобрались туда, где будет наверно построен Московский университет, а сейчас над извивом Москвы-реки мы наслаждались хрустальной прозрачностью конца золотой осени. А я словно опять летала, когда встала у крутого склона и оказалась почти на одном уровне с далёкими облаками. Мне наверно не хватает чувства полёта, скорее всего я привыкну, но сейчас резкое прекращение полётов меня выбило из колеи. Впрочем, какое в моём нынешнем состоянии летание? Только пассажиром низэнько-низэнько после сильного пинка в копчик, да и то не стоит, пожалуй…

Почти до вечера мы гуляли, сплели Верочке венок из разноцветных кленовых листьев, под которым её синие глаза сияли настоящими бриллиантами, а очаровательную улыбку не портил даже выпавший накануне сбоку зуб. Под ручку с Идой, присматривая за резвящейся сестрой, на меня словно сошло какое-то умиротворение и окружающая суета словно вздрогнула, устыдилась и упорядочилась. Внутри поселилось спокойствие и уверенность в правильности происходящего, наверно это самое точное слово. Даже торчащий впереди меня живот с малышкой не мешал, а довольно уютно устроился в необъятной ширине моего запахнутого кожаного плаща, с которого я спорола нашивки и передвинула пуговицы, добрым словом вспоминая "хитрого хохла", который когда-то с барского плеча вымутил для меня такой ценный предмет военно-морской экипировки.

Мир вокруг словно выстроился по ранжиру. Институт стал понятным и почти родным, хоть на лекциях из-за вдруг выросшего живота стало неудобно сидеть и писать, мне оказалось вполне достаточно внимательно слушать, откинувшись на спинку, ведь бóльшая часть сказанного словно проявлялись в голове, а другая повисала с разными ярлычками: "Бред", "Это ещё не открыли", "А вот это мудрое почему-то забыли", "А это не совсем так, на самом деле смотри вон там…". И даже занятия латынью и анатомией встали на свои места, язык стал усваиваться, а на анатомии оказалось не так уж сложно выучить несколько основных фраз и оборотов, которые вполне удовлетворяли необходимое в ответах на вопросы по изученному материалу. Как выяснилось, наш набор из-за войны учится по сокращённой ускоренной программе, то есть почти всех ребят и желающих девочек, кто будет допущен медкомиссией, после получения фельдшерского уровня знаний после третьего курса отравят на фронт с указанием возможности вернуться и доучиться с уровня прерывания учёбы. Остальные за четыре с половиной года должны пройти полный курс и после полугодичной интернатуры выйти полноценными врачами, то есть администрация охотно шла навстречу студентам, желающим сдать что-либо досрочно, чем я после воспользовалась…

Верочка втянулась в школьную жизнь. С фронтов шли обнадёживающие сводки. Балтфлот с Карельским фронтом проводят операцию "Ретвизан", высадили десант на восточное побережье Ботнического залива, а войска взломали оборону на севере с одновременной высадкой мощного десанта на Ладоге в районе Салми и Видлицы, который ударил в сторону Сортавалы и далее Иматры. В результате фактически больше половины финских войск оказались отрезанными в Карелии, а приморская часть обороны под угрозой огня морских калибров выдвинутых линейных сил флота оказалась взломана, и двинулась другая группа наших войск. В общем, по радио это называют операцией по выведению Финляндии из войны, которая вполне успешно проходит и такое чувство, что финны не особенно рвутся противодействовать, кроме отдельных упёртых частей шюцкоровцев и созданных женских подразделений Лотты Свярд. На юге продолжаются упорные бои, и продвижение наших войск немцы и румыны остановить не могут. В центре и в Прибалтике пока затишье, как говорят: "идут бои местного значения"…

Сосед кажется смирился с тем, что мы будем рожать, и успокоился. Вообще, как-то в разговоре на эту тему он в ответ на моё удивление, почему он так нервно реагирует, предложил представить себе, что я бы попала в тело здоровенного мужика и главы семьи, к примеру, или сотрясаемого гормонами подростка, которому в своём мальчиковом коллективе кулаками нужно отстаивать себе место под солнцем и доказывать свою мужскую крутость. Сначала отмахнулась, дескать "Подумаешь!", а потом поняла, что совсем бы не хотела себе таких приключений. Это, конечно, не смертельно и кушать мясо можно и сырым, если нет выхода, но лучше его сварить или пожарить со специями и подать с гарниром, так и тут, я, скорее всего, выживу, но едва ли это можно назвать удобной и комфортной жизнью…

К ноябрьским праздникам я уже носила себя, вернее, носила уже словно две части: я сама и мой живот, подобный глобусу и словно живущий своей жизнью. Не скажу, что я стала действительно много есть, но вот то, что есть мне стало хотеться постоянно, это точно и самое неприятное, что после еды это чувство не проходило, то есть желудок полный, а кушать хочется, вот только непонятно, чего именно. На спину мне теперь было даже не откинуться сильно, не говоря про то, чтобы спать на спине, живот меня стремился буквально раздавить, и дышать становилось нечем, вплоть до кругов перед глазами. А, улегшись на бок, переворачивание на другой бок, которого требовали или живот или организм, превращалось в целую эпопею барахтанья во время которой я себе сама напоминала перевёрнутого на спину жука замотанного в мокрое от пота одеяло. К этому добавить почти постоянные тянущие боли в пояснице, картина будет полной. Нагрубшая тяжёлая грудь перестала помещаться в чашечки бюстгальтеров, только один с мягкими чашечками пытался снизу груди поддерживать, но при резких движениях они из него выкатывались, и нужно было их поправлять, сами обратно они закатываться категорически не желали. Из-за этого уговорила пошить мне подгрудный жилет, чтобы я могла им пользоваться и во время кормления. Пока я застёгивала его только на верхнюю пуговицу, чем заменила лифчики, а ниже мешал выпирающий живот. Да даже обуться стало проблемой, ведь вместо простого движения нагнувшись вперёд, приходилось выгибаться через бок, на ощупь ловя голенища сапожек, про наматывание портянок даже упоминать смешно, хотя наверно можно исхитриться, но я просто перешла на носочки.

С гражданской одеждой возникли некоторые сложности, покупать или шить что-нибудь на растущий живот глупо, вот и получалось такое подвешенное состояние. К счастью, в институте требовалось ходить в халатах под горло с завязками на спине. Обтянуть халатом мой неимоверный живот было невозможным, поэтому я ходила как чайная кукла с торчащими вокруг меня полами халата, в отличие от остальных, кто старался довольно аккуратно обтянуть себя и затянуться перевязанным поясом. Меня это как-то совершенно не трогало, мне ещё только не хватало принять участие в поисковых играх, которыми развлекались многие наши девицы. Странно, многие сокурсники были одного со мной возраста и даже старше, но я их воспринимала как расшалившихся маленьких детей и никак не могла заставить себя смотреть на них всерьёз…

На седьмое ноября мы все пошли смотреть парад на Красной площади, комиссар принёс для нас пропуск на трибуны и мы смотрели со всеми удобствами, а потом гуляли по праздничной столице, пока окончательно не замёрзли. Даже малышка в животе перестала бушевать и сильно пинаться, она продолжала иногда шевелиться, но это делала неспешно и словно лениво. Вечером к нам пришли Викулины, то есть Софья с сыном. Сергей едва увидел мой живот по какому-то выверту сознания встал в позу и решил начать на меня обижаться, нет, я точно не могу понять мужчин. Не хочет общаться, да и флаг ему в ладошки, как Сосед говорит. Посидели за накрытым столом, немного выпили под трансляцию концерта из радиоточки, а ближе к концу вышли на балкон и смотрели салют…

Вечером во вторник шестнадцатого я уже собиралась ложиться спать, как вдруг ощутила, как по ногам течёт что-то тёплое. В первую секунду перепугалась, что это кровь и что-то с моей малышкой, но жидкость оказалась прозрачной и пришлось звать Ираиду. У меня отошли воды, при том, что схватки ещё не начались. Сумка для родильного дома у нас была готова, к счастью, как раз приехал со службы Александр Феофанович и меня повезли рожать. Меня всё время разбирал какой-то истерический смех, в голове никак не укладывалось, что они правда решили, что я буду рожать и у меня вот сейчас появится ребёнок. Мне почему-то казалось, что всё будет происходить как-то торжественнее, что ли…

В приёмном покое пришли первые схватки, хорошо, что я успела сходить в туалет перед выездом, потому что из меня вытекали не только воды, кажется мочевой пузырь сжимался за компанию. Я ждала, что меня сейчас со свистом и гиканьем, раз уж привезли и воды отошли, потащат в родильный зал. А после первых схваток я была в этом уверена абсолютно, но никто никуда не спешил, меня неспешно и вдумчиво куда-то записывали, оформляли какие-то бумажки, кастелянша переодела в больничное бельё, а пожилая санитарка повела делать клизму до чистой воды. Сифонная клизма – и так не вершина удовольствия, а тут ещё и шевелиться тяжело, на пике очередной схватки внутри словно какой-то гад все внутренности пытается узлом завернуть и не отпускает, зараза такая! Думала, что это развлечение не переживу, особенно когда временами перед глазами темнело…

Но видимо организм так устроен, что сам заботится о своём хозяине. Дальше я всё воспринимала как-то смазанно и словно не со мной. В предродовой палате приходили какие-то люди в халатах, что-то у меня спрашивали, я отвечала, ощупывали мой живот, слушали его стетоскопами, обмеряли меня портновским метром, каким-то здоровенным циркулем, лазали внутрь меня. Но мне стало как-то всё равно, ведь это всё происходит не со мной. Мне в пользование оставили только "восхитительные" ощущения от нарастающих схваток, которые теперь стали другими, и чем-то напоминали большую морскую волну, которая накатывает и на пару минут накрывает с головой, только всё её действие помещается внутри живота и это не вода, а разрывающая боль. Малышка от происходящего испугалась и затихла, а я разглядывала не слишком яркую лампочку под потолком на витом шнуре без плафона, в которой, словно пушистый белый светящийся червячок, нить накаливания складывалась то в букву "М", то в букву "И". Ещё мне никак не удавалось улучить минутку и дотянуться до поильника на тумбочке, ужасно хотелось пить, но мне не давали. Мне казалось, что в поильнике обязательно есть очень вкусная и холодная вода. Тут к моим словам вообще относились как-то очень странно, слушали только мои ответы на вопросы, если спрашивали, а остальное не слышали совершенно. Последним, кто со мной нормально говорил, была пожилая санитарка, которая тиранила меня в клизменной. И это отношение мне словно помогало оставаться за моей стеклянной перегородкой, где было очень уютно, тем более, что меня оставили в покое. Мир ужался до кровати, поильника, накатывающих волн схваток и лампочки со светящейся буквой…

Вдруг в палате началась суета, меня переложили на каталку и тряско повезли куда-то, продолжая совершенно игнорировать меня и мои слова… Голову замотали косынкой, ноги вдели в белые бахилы, завезли в светлое и холодное помещение, где положили на холодную неудобную поверхность родильного стола с задранными в небо ногами. Откуда-то из-под меня кто-то кричал на меня противным осиплым голосом, я пыталась выполнять команды, но скоро устала и больше делала вид, потому, что при попытке тужиться перед глазами начинали скакать цветные пятна, а вот рту было солоно от крови из прокушенной не раз губы. Почему мне казалось стыдным кричать, не знаю, но я только тем и занималась, что не разрешала себе кричать…

Потом меня словно разорвали пополам, и соединять не собирались. Сквозь цветное марево мне в лицо тыкали какими-то маленькими растопыренными ножками, между которых болтался маленький сморщенный пистолетик писюна, а в ухо кто-то кричал:

— Мамочка, мальчик у тебя! Радуйся! — а я не понимала, что за чушь они несут?! Ведь у меня девочка, я точно знаю, и даже имя давно придумала, Машенькой назову…

Рядом раздался какой-то придушенный писк и мне на опавший живот уложили тёплый комочек, замотанный в стиранные-перестиранные кипячённые больничные тряпки. А я осознавала появляющуюся чувствительность. Эти ощущения сообщали, что в меня кто-то затолкал здоровенное суковатое бревно, которым меня и разорвали. И если бревно теперь вроде бы вынули, но перед этим развлечением его никто не строгал и не шкурил, поэтому всё внутри у меня в занозах, каждая из которых горит, болит и щиплет… Не то, что двигаться, даже дышать и думать больно…

Как в тумане меня переложили на каталку и куда-то с грохотом повезли, где снова перекладывали, а внутри меня ворочался злобный красный зверь боли, от которой временами подкатывала тошнота и застила глаза темень. Видеть я и так не очень внятно могла, скорее какие-то пятна света, во рту было сухо, наверно как у той мумии в Эрмитаже. На самом краю сознания я почему-то всё время прижимала к себе тот тёплый комочек, что плюхнули мне на живот ещё в родильном зале. И я провалилась в беспамятство или просто заснула…

Сколько я проспала, не знаю, но меня кто-то настойчиво тормошил:

— Девонька, пацана-то кормить нужно! Давай просыпайся, мамаша!!! Слышь меня? Маманя! Сына надо кормить! Глазоньки открывай! На-ка вот водички попей!..

За водой я вынырнула из забытья… К середине выпитой из поильника воды светлое пятно образовалось в лицо пожилой санитарки, которая деловито поила меня, а потом выхватила из под руки свёрток, сдвинула в сторону вырез безразмерной местной рубахи и приложила к открывшейся груди ту часть свёртка, в которой обнаружилось что-то красное и сморщенное. Только после долгого разглядывания, я сумела понять, что это сморщенное личико и его обладатель сейчас старательно пытается мусолить набухший сосок моей груди, которая больше его головы. Вдруг стало так смешно, на что он надеется, я же не моя мама, у которой, когда она Васеньку кормила, молоко от избытка аж брызгало тонкими маленькими струйками, а Васька буквально захлёбывался, едва успевая его глотать. У меня-то откуда молоко, не было его у меня никогда, даже подумать смешно… Как вдруг соски словно обожгло и плеснуло в груди горячей волной, что я невольно вздрогнула, а маленький чем-то зачмокал, деловито подёргивая головой или это я его невольно качнула. Одновременно из правой груди тоже потекло, и я почувствовала, как рубаха над ней стала намокать…

— Ну вот и умница! Молочко открыла. Ты через минутку груди сыночку поменяй, пусть ему больше молозива будет…

А у меня в голове стоял такой тарарам, что едва ли можно его словами описать. В общем, сыночек… молозиво… молоко… менять куда-то груди… и это ведь я теперь – МАМОЧКА! УЖАС!!!

Но, тем не менее, послушно, наверно рефлекторно, повернула свёрток, жутко боясь чего-нибудь не так сделать, и приложила к другой груди, сосок которой быстро усосал в себя распахнутый ищущий ротик, а внутри разлилось какое-то непонятное спокойствие, которое как волна смыло возникшую суматоху. Так с приложенным к груди малышом я и заснула. Несколько раз просыпалась, когда то ли он сам тыкался в грудь, то ли мне его подкладывали… Эти первые сутки целиком прошли в каком-то тумане.

Только наутро я попыталась сесть, когда принесли завтрак. Ну как сесть?… Наверно точнее будет сказать, что я приподняла плечи, ведь когда сидят, то опираются на ягодицы, а мне о таком даже подумать было страшно, там внизу у меня болело всё, было ощущение, что у меня там внизу один сплошной развороченный кратер, там где была промежность, попа и даже верх бёдер. Ничего из перечисленного я не чувствовала, но это не мешало там этому всему жутко болеть. К счастью боль вспыхивала только при движениях, вот и береглась в меру сил и опиралась вместо ягодиц нижней частью выгнутой поясницы, и плечами в подоткнутую подушку. Противная безвкусная жидкая больничная каша сначала в горло не лезла. По глазам контролирующей процесс санитарки я без слов поняла, что если буду кочевряжиться, то эта милая женщина меня преспокойно будет кормить насильно, причём заталкивать ложку не в рот, а в глотку поглубже, чтобы не выплюнула. Но на удивление, после первой ложки во мне проснулся дикий аппетит и я смела всё с тарелки, и очень расстроилась, что каши оказалось мало…

Почти сразу принесли детей на кормление и мне сообщили, что я должна запомнить, что "мой" – это номер "сорок седьмой", что я смогу при перепелёнывании сама проверить, а звали меня здесь Медведевой, не заморачиваясь двойной фамилией. Что именно: созвучность с именем Маша, фамилия, отчество отца или имя моего Удвасика, но во время своего первого осмысленного кормления я уже поняла, что его зовут Мишкой. А что? "Михаил Кондратьевич" – вполне убедительно и звучно. Про то, что всё время, после того как осознала себя беременной, я была уверена, что ношу дочку, я ни разу не вспомнила, вернее не терзалась, ну о какой дочке теперь говорить, если вот такой убедительный факт уже существует и вполне себе живёт, даже описал меня горячим в конце кормления…

У самой пеленать малыша сил не было, поэтому я только смотрела, как ловко мелькали руки бывалой санитарки, которая мне и показала клеенчатые бирочки на каждой ручке и ножке, где химическим карандашом было выведено "сорок семь", это чтобы детишек не перепутать. Ещё как-то жутковато выглядел залитый йодом кусочек пуповины на животе, но санитарка успокоила, что с пуповиной у нас всё нормально, и что скоро лишнее само отвалится. Тонюсенькие ножки и ручонки, гримасничающая недовольная мордашка, что не дают спокойно поспать после еды, весь какой-то словно обваренный, красный и в морщинах. Жуть какая-то! А санитарка сюсюкает и называет ЭТО – КРАСАВЦЕМ…

Ко дню выписки я уже как-то смирилась. Ещё в первый день меня под ручки отвели на осмотр, и хоть я почти не чувствовала своих ног, но на деревянных култышках как-то дошкандыбала и даже в кресло почти сама залезла. Дни тянулись и тянулись, бесконечные, как путь дервиша в хадже через всю Аравийскую пустыню. Когда я нащупала свой опавший живот, мне чуть дурно не стало. Избавившись от беременности он теперь висел, кажется, если бы я встала, то он бы отвис до коленок, ощущение, что он больше всего напоминает болтающийся вывернутый карман. Успокоила меня, навестившая по заданию всех остальных, Софья Феофановна, оказывается, в ближайшие недели тонус брюшной стенки должен восстановиться и живот вернётся к привычным размерам и форме. И что я вполне могу ему в этом помочь, если буду его массировать и делать физические упражнения. Но просто убивали меня "подкладные" – это такие в полпелёнки куски тряпки, которые нужно было класть под себя в постели и носить, зажимая между ног и это без трусиков, ничего так упражнение?…

Чуть веселее стало, когда в палату положили ещё одну роженицу, которая тоже родила пацана, только на три дня позже меня. Вообще, общаться со Светой было не о чём, она приехала с дедом из своей деревни на рынок расторговать излишки урожая и мясо двух забитых поросят, из-за мяса и ждали, когда похолодает, чтобы по дороге не испортилось. И она была истово уверена, что их Тропарёво, что чуть дальше Черёмушек просто обязан знать любой и каждый, а вот я знать не знала и не считала это для себя большой потерей. Но даже возмущаться у неё не получалось долго. Словопад из её ротика прекращался только во время сна и еды, и эта живая радиоточка, с самыми главными новостями центра мироздания по имени Тропарёво и его окрестностей, создала какой-то странный уют в палате, в котором получалось как-то спокойно разбираться с собой и осознавать себя в новой для себя реальности. В память об этой части жизни у нас дома надолго осталось присказкой глубомысленно-протяжное: "А вот у нас в Тропарёво…"

На удивление, больше ни разу не откликнулся Сосед, как я его ни звала. А через некоторое время осознала, что та пелена, которая меня словно отгородила от основной части болезненных ощущений, которая мне казалась стеклом, из-за которого я смотрю словно со стороны, это его заслуга и он на это потратил все свои силы. А может встряска родов просто послужила толчком, и теперь нет отдельно даже остатков МЕНЯ и СОСЕДА, а наши сознания, которые и раньше были перемешаны, слились окончательно. В общем, нет теперь у меня стороннего советчика, я теперь сама и есть он, вернее я его в себе окончательно растворила, потому что пожилым мужчиной я себя точно не чувствовала. Старательно прислушалась к себе и не обнаружила никаких изменений, только через несколько часов подумала, что моё немного отстранённое отношение к Мишке – это и есть, возможно, отголосок нашего слияния. Хотя и раньше я не любила шумные проявления эмоций, всегда казалось, что это сплошная театральщина на публику, что настоящее чувство оно тихое и без демонстративных визгов и слёз. А моё отношение к малышу… Вот никак не сюсюкается, хоть режьте. Я очень трезво смотрю на него и оцениваю, но при этом меня буквально затапливает тёплая волна радости, что это моё и родное, когда беру его на руки или он деловито чмокает моё молочко. Окончательно моё отношение сформировалось, когда мне при выписке заполняли справку для ЗАГСа, я вдруг поняла, что отношусь к Мишке не как к сыну, а как к Верочке или Ваське, то есть как к брату. И если я постараюсь изменить своё отношение, то есть сделаю Мишку выше Верочки, то это будет предательством по отношению к ней. И хоть я и так изначально хотела ребёночку отчество как у меня, то сейчас всё окончательно улеглось, так что в справке из роддома отцом записали Кондратия Михайловича Луговых, что потом и в метрику вписали, а не прочерк в графе отец. Очень мне не хотелось, чтобы Мишка страдал от прозвища "Безотцовщина", к слову, это жутко обидный статус, который значит, не то, что у тебя нет отца в живых, а что ты без рода и мать твоя – неизвестно кто и с кем. С точки зрения логики и генеалогии получился бред-бредовый, я у Мишки была записана матерью, а фактический дедушка – отцом. В ЗАГСе вышло, что я зря волновалась, замордованная тётечка выписала метрику не вникая и без лишних слов. Уже выйдя, я сообразила, что в её понимании всё довольно понятно и логично, у меня с отцом ребёнка фактически одна фамилия, то есть я взяла его фамилию к своей и сыну решила дать нашу общую. Сына назвали по отчеству отца, а то, что у меня отчество как у "мужа", так имя не такое уж редкое. Уже дома, когда прозвучало слово "племянник", мы с Верочкой одновременно и не сговариваясь, встали на дыбы, оказывается, и она почему-то ждала моего ребёночка в качестве своей сестрички, но родился мальчик, и что с того, значит не сестричка, а братик, вот и вся недолга… Ираида сначала попыталась что-то возражать, потом смирилась, что как ни называй, суть это не меняет…

Уже на двенадцатый день после родов (я бы и на десятый пошла, но выходные выпали) я вышла на учёбу… А во вторник мне принесли грозную повестку из районного военкомата "Лейтенанту запаса Луговых-Медведевой немедленно явиться…". Полная недоумения явилась. Получила выговор военкома без руки за то, что явилась не в форме, потому как в запасе я с правом ношения формы, в которой и обязана была явиться. Во-вторых, уже почти две недели, как у меня изменилось социальное состояние (это про то, что я стала мамой, если вы не догадались), а я не удосужилась известить военный комиссариат. В общем, он напыхтел на меня, как кипящий чайник и очень смешно сердито морщил брови. После этой накачки, наверно, чтобы в тонус меня привести, военком вручил письмо, в котором было приглашение в Кремль на награждение. Как потом узнала, по-хорошему педантичные Елисеев с Прудниковым и комиссаром ещё в конце июля подали на меня наградные документы, потому что я вылетала установленное для награждения вторым орденом количество боевых вылетов. И настоящим, очень приятным сюрпризом для меня стало встретить перед награждением уже подполковника Елисеева, который приехал на вручение звезды Героя, и уже капитана Матросова, который приехал на вручение такого же как у меня, только уже второго ордена Боевого Красного Знамени. Наверно, если бы не мой статус кормящей матери, они меня бы не спрашивая, утащили праздновать с ними. Они ещё и обиду изобразили, что ничего не знали про мою беременность, быстро посчитав и осознав, что всё время в полку я была уже в положении:

— А если бы тебя сбили? Или как Машу? Вас же там двое было… — сердито шипел мне Елисеев, потом вздохнул, махнул рукой.

Понял, что теперь говорить что-нибудь уже бессмысленно. Но среди этой радости была печаль, сгорели в воздухе Зоя с Дусей, и к званию Героя Зою представили посмертно. Во время налёта на наш аэродром был тяжело ранен мой вечно печальный механик Матвей, и сейчас он в госпитале в Горьком. После осенних потерь полку присвоили почётное наименование "Лужского гвардейского", наградили орденом Красной Звезды и вывели на переформирование и пополнение под Малую Вишеру, так что Елисеев после всей беготни и бумажек сейчас в Москве отдыхает душой и телом, но уже на днях они должны вылетать на передовую…

Машеньку выписали из госпиталя и уволили из армии. Ей пока сделали металлосинтез, то есть соединили пластиной из нержавейки концы отломков кости, что не решает всех проблем, но она может хоть как-то говорить, хотя вынуждена есть протёртую пищу, жевать она не может. Про дефект лица я даже не упоминаю, дело даже не в жутком багровом рубце на всю щёку. Пуля вырвала кусок щеки и эту дыру хирурги вынуждены были зашить, из-за чего стянуло кожу и лицо перекосило в левую сторону и пластину поставили не стремясь полностью выравнивать форму лица. Мы обе помним моё обещание, и я готова его выполнить, а для этого мне нужно учиться, учиться быстро и хорошо. Машу, как само собой разумеющееся, взяли жить к нам, она живёт в комнате со мной и Мишкой. Едва оклемавшись, она отказалась сидеть дома и устроилась в охрану вахтёром. В чём-то она наверно права. А я в перерывах между лекциями и занятиями успеваю покормить Мишку, которого для кормления привозит в коляске или на санках в институт Ираида. Вообще, а первый раз я была в шоке, ведь когда уехала на занятия, я оставила бутылочку со сцеженным молоком, которого у меня хватает. Но Ида пока гуляла с маленьким, решила поехать с ним в институт, так и повелось, заодно ребёнка выгуливают по свежему воздуху, а он на улице очень хорошо спит…

С Мишкой мне вообще очень повезло, вспоминая, как он бушевал иногда в животе, я совершенно не ожидала, что он окажется такой спокойный и старательный. Старательный, в смысле высасывания молока, если уж присосался, то пока не наестся полностью, отнять у него грудь не получится, но потом и спит долго и спокойно…