Доктор Бладмани

Глава 8

Орион Строд, председатель попечительского совета средней школы Уэст-Марино, подкрутил колмановскую бензиновую лампу так, чтобы в школьной подсобке стало достаточно светло, и все четыре члена совета смогли как следует рассмотреть нового учителя.

— Я бы хотел задать ему несколько вопросов, — сказал Строд. — Во-первых, он назвался мистером Барнсом, и утверждает, что родом из Орегона. Кроме того, по его словам, он научный работник, специализирующийся на естественных продуктах питания. Это так, мистер Барнс?

Новый учитель, невысокого роста молодой человек в защитного цвета рубашке и рабочих брюках, нервно откашлялся и ответил:

— Да, я знаком с химией, флорой и фауной, в частности специализировался на ягодах и грибах.

— Видите ли, в последнее время именно грибы и составляют нашу проблему, — перебила его миссис Толлмен, пожилая леди, состоявшая в членах совета еще до катастрофы. — Мы всегда не рекомендовали употреблять их в пищу, поскольку уже сталкивались c несколькими случаями отравления по неосторожности, жадности, или просто по неведению.

Строд заметил:

— Но мистера Барнса невежей никак не назовешь. Он окончил университет в Дэвисе, и там его научили, как отличать съедобные грибы от ядовитых. Он не станет гадать, или рисковать. Верно ведь, мистер Барнс? — Строд взглянул на нового учителя, ожидая подтверждения своих слов.

— Существуют съедобные виды, насчет которых ошибиться просто невозможно, — кивнул Барнс. — Я прошелся по вашим лугам и лесам, и видел прекрасные экземпляры. Ими вы вполне можете пополнить свой рацион, без малейшего риска для здоровья. Я даже знаю их латинские названия.

Члены совета зашевелились и стали переговариваться. Слова нового учителя произвели на них впечатление, понял Строд, особенно последнее замечание насчет латинских названий.

— А почему вы покинули Орегон? — прямо спросил Джордж Келлер, директор школы.

Новый учитель взглянул на него, и коротко ответил:

— Политика.

— Ваша. Или их?

— Их, — сказал Барнс. — У меня нет никакой политики. Я учу детей, как делать чернила и мыло, и как купировать хвосты ягнятам, даже если эти ягнята уже подросли. К тому же, я привез с собой книги. — Он взял верхнюю книгу из небольшой стопки на столе рядом с собой, демонстрируя членам совета, в каком они хорошем состоянии. — Могу сказать вам кое-что еще: в этой части Калифорнии имеется все необходимое для производства бумаги. Вы знаете об этом?

Миссис Толлмен сказала:

— Мы всегда знали это, мистер Барнс. Вот только не знали как. Это ведь как-то связано с древесной корой, не так ли?

Лицо нового учителя приобрело загадочное выражение, напоминающее скрытность. Строд знал, что миссис Толлмен права, но учитель явно не хотел давать ей это понять. Он хотел держать свои знания при себе, поскольку окончательно на работу принят еще не был. Его знания пока оставались недоступными — он ничего не собирался отдавать задаром. И это, конечно, было правильно: Строд вполне признавал, и уважал за это Барнса. Только дурак расстается с чем-то задаром.

В первый раз заговорила новый член совета мисс Костиган.

— Лично я… я почти ничего не знаю о грибах, мистер Барнс. На что в первую очередь следует обращать внимание, как отличить смертоносную аманиту? — Она уставилась на нового учителя, очевидно твердо вознамерившись вытянуть из него конкретные факты.

— У аманиты, или, попросту, бледной поганки, — начал Барнс, — на ножке имеется юбочка. У большинства других грибов она отсутствует. Гриб пластинчатый, с белыми спорами… — Он улыбнулся мисс Костиган, она улыбнулась в ответ.

Миссис Толлмен разглядывала принесенную новым учителем стопку книг.

— Я смотрю, у вас тут имеются «Психологические типы» Карла Юнга. Уж не изучали ли вы, заодно, и психологию? Как приятно заполучить для нашей школы учителя, который не только разбирается в съедобных грибах, но еще и является знатоком Фрейда и Юнга.

— Это все пустое, — раздраженно сказал Строд. — Нам нужны полезные науки, а не всякая там академическая белиберда. — Он чувствовал себя уязвленным: миссис Барнс не предупредила его насчет этого, насчет того, что она увлекается разными теориями. — Психологией выгребную яму не выроешь.

— Ну, думаю, мы готовы провести голосование по кандидатуре мистера Барнса, — вмешалась мисс Костиган. — Лично я считаю, что он вполне подходит, по крайней мере, с профессиональной точки зрения. Кто-нибудь из присутствующих придерживается иной точки зрения?

Миссис Толлмен обратилась к мистеру Барнсу:

— Вы, наверное, уже знаете — нашего прежнего учителя мы казнили. Вот почему нам и понадобился новый. Именно поэтому мистер Строд и был послан на поиски. Он обыскал едва ли не все побережье, пока не наткнулся на вас.

С каменным выражением лица мистер Барнс кивнул.

— Да, знаю. Но это меня ничуть не смущает.

— Вашего предшественника звали мистер Остуриас, и он тоже очень здорово разбирался в грибах, — сказала миссис Толлмен. — хотя, на самом деле, собирал их исключительно для себя. Он никогда ничего нам о них не рассказывал, но мы не настаивали. Расстрелять мы его решили не за это. Мы расстреляли его за то, что он нам солгал. Видите ли, истинная причина его появления здесь не имела ничего общего с преподаванием. Он искал человека, некоего Джека Три, который, как оказалось, живет в наших краях. Миссис Келлер, уважаемый член нашей общины и супруга присутствующего здесь Джорджа Келлера, нашего директора школы, является хорошей знакомой мистера Три, и именно она сообщила нам о сложившейся ситуации. Естественно, мы действовали законно и официально, через нашего шефа полиции мистера Эрла Колвига.

— Понимаю, — все с тем же каменным выражением лица ответил мистер Барнс, который слушал ее не перебивая.

Заговорил Орион Строд:

— Суд присяжных, который приговорил его, и привел приговор в исполнение, состоял из меня, Каса Стоуна, крупнейшего землевладельца в Уэст-Марино, миссис Толлмен и миссис Роб. Я сказал «привел в исполнение», но вы же понимаете, что сама казнь — расстрел — был произведен Эрлом. После того, как официальный суд Уэст-Марино принял решение, исполнение — прямая обязанность шефа полиции. — Он буквально сверлил нового учителя глазами.

— С моей точки зрения, все это выглядит, — сказал мистер Барнс, — в высшей степени официально и законно. Я совершенно удовлетворен. И… — он улыбнулся присутствующим, — лично я обещаю поделиться с вами своими знаниями о грибах. Я не собираюсь держать их в тайне, как ваш покойный мистер Остуриас.

Все закивали — им его слова явно пришлись по душе. Напряжение в комнате спало, члены совета начали переговариваться. Была закурена сигарета — один из «Золотых ярлыков» Эндрю Гилла. Ее чудесный богатый аромат наполнил комнату. Все оживились, испытывая теперь куда большее расположение и к новому учителю, и друг к другу.

При виде сигареты, лицо мистера Барнса приобрело какое-то странное выражение, и он хрипло спросил:

— Неужели у вас еще есть табак? После семи лет? — Он явно не верил собственным глазам.

Довольно улыбаясь, миссис Толлмен сказала:

— Нет, мистер Барнс, само собой, никакого табака у нас нет. Впрочем, как и у всех остальных. Но, зато, у нас есть табачник. Он делает для нас эти особые сигареты «Золотой ярлык», смешивая особые сушеные овощи и травы, причем состав смеси держит в строжайшем секрете, что впрочем, вполне оправдано.

— И сколько же они стоят? — спросил мистер Барнс.

— Если в стриженой бумаге штата Калифорния, — сказал Орион Строд, — то около сотни долларов за штуку. А в довоенном серебре — пятицентовик.

— У меня есть пять центов, — сказал мистер Барнс, опуская трясущуюся руку в карман. Он некоторое время шарил там, потом, наконец, выудил никель и протянул его курящему, им оказался Джордж Келлер, который, скрестив для пущего удобства ноги, развалился в кресле.

— Прошу прощения, — сказал Джордж. — Но у меня нет желания продавать. Лучше отправляйтесь прямиком к мистеру Гиллу. Он целыми днями торчит на своей фабрике. Это здесь недалеко, в Пойнт-Рейс-Стейшн. Хотя, конечно, ему частенько приходится отлучаться по делам — у него свой фольксвагеновский минибус на конной тяге.

— Буду иметь в виду, — сказал мистер Барнс. И очень аккуратно положил свой никель обратно в карман.

— Вы собираетесь садиться на паром? — спросил оклендский чиновник. — Если нет, то лучше уберите свою машину, а то она загораживает въезд.

— Нет проблем, — ответил Стюарт Маккончи. Он снова сел в свою машину, дернул вожжи, и его конь, Эдуард Принц Уэльский тронулся с места, и «понтиак» 1975 года, давно лишившийся двигателя, медленно выкатился на причал.

По обе стороны от причала простирался покрытый легкой зыбью голубой Залив. Стюарт смотрел сквозь стекло, как чайка ныряет вниз, чтобы выхватить что-то съедобное из воды. А вон и рыбаки… люди, пытающиеся добыть себе что-нибудь на ужин. На нескольких из них красовались лохмотья армейских мундиров. Скорее всего, это были ветераны, обитающие под причалом. Стюарт двинулся дальше.

Если бы только можно было позвонить в Сан-Франциско. Но подводный кабель снова вышел из строя, а обычные провода тянулись до Сан-Хосе, потом на другую сторону, вдоль всего полуострова, и, к тому времени, когда звонок дойдет до Сан-Франциско, он обойдется ему в пять долларов серебром. Такое мог позволить себе только очень богатый человек. А ему, Стюарту, придется ждать два часа до отхода парома. Но хватит ли у него терпения?

Ему предстояло чрезвычайно важное дело.

Прошел слух, что найдена огромная советская ракета, которая так и не взорвалась. Она оказалась в земле где-то в районе Белмонта, и ее обнаружил какой-то фермер во время пахоты. Теперь фермер продавал ее отдельными деталями, которых только в системе наведения были тысячи. Фермер просил пенни за любую деталь, на усмотрение покупателя. А Стюарту, учитывая специфику его работы, требовалось множество таких деталей. Но подобных ему людей было хоть пруд пруди. Поэтому, важно было придти первым. Если он быстро не пересечет Залив, будет слишком поздно — никаких радиодеталей для него и его бизнеса просто не останется.

Он торговал (делал их другой человек) маленькими электронными капканами. Мелкие хищники мутировали и теперь с легкостью избегали обычных пассивных ловушек, независимо от их сложности, или попросту портили их. Особенно сильно изменились кошки, и мистер Харди разработал более совершенный капкан на кошек, намного превосходящий по достоинствам капканы на крыс и собак.

Кое-кто даже утверждал, будто за послевоенные годы кошки выработали собственный язык. По ночам люди частенько слышали, как они перемяукиваются друг с другом в темноте, издавая серии неестественных отрывистых хриплых звуков, совершенно не похожих на привычные кошачьи рулады. Кроме того, коты стали собираться в небольшие стаи и — вот это уж, во всяком случае, было известно совершенно точно — запасали пищу впрок. Именно эти запасы пищи, тщательно спрятанные и аккуратно хранимые, как раз и всполошили людей, причем гораздо больше, чем новая манера общения кошек. Как бы то ни было, кошки, равно как и крысы, и собаки, были крайне опасны. Они частенько убивали и поедали маленьких детей, по крайней мере, такие слухи ходили повсеместно. И, конечно, при любом удобном случае, их в отместку тоже ловили и поедали. В частности, собаки, фаршированные рисом, считались настоящим деликатесом. В небольшой берклийской местной газетенке «Трибюн», выходящей раз в неделю, из номера в номер публиковались рецепты собачьего супа, собачьего рагу, и даже собачьего пудинга.

Воспоминание о собачьем пудинге напомнило Стюарту, насколько он проголодался. Ощущение было такое, будто он не ел с момента падения самой первой бомбы, и что последняя серьезная трапеза состоялась в закусочной Фреда в тот день, когда он встретился там с калекой и стал свидетелем его дурацкого транса. «Интересно, — подумал он, — где теперь маленький калека?» Он не вспоминал о нем уже много лет.

Теперь, конечно, таких калек было хоть пруд пруди, и почти все они раскатывали на точно таких же тележках, какая была у Хоппи, торча посреди своей маленькой передвижной вселенной, наподобие безногого и безрукого бога. Их вид до сих пор казался Стюарту отталкивающим, но в эти дни в мире было столько всего отталкивающего… калеки явно были не самым худшим из того отвратительного, что окружало человека. Больше всего, решил он, ему не нравятся симбиотические группы на улицах: несколько калек, объединенных для совместного использования недостающих органов. Это напоминало какую-то блутгельдовскую экстраполяцию идеи сиамских близнецов… только здесь участников бывало гораздо больше двух. Один раз он видел сразу шестерых. Сращения производились — не в утробе, а сразу после рождения. Это спасало множество калек, от рождения лишенных жизненно важных органов, и нуждающихся в симбиотической связи для того, чтобы попросту выжить. Одна поджелудочная железа могла обслуживать несколько человек… это был настоящий триумф медицины. По мнению же Стюарта, дефективным попросту следовало бы дать спокойно умереть.

Справа от него безногий ветеран, истово гребя, гнал свой плот к груде плавающего на воде мусора, несомненно, являющегося обломками затонувшего корабля. За плотом тянулось несколько лесок, и ветеран то и дело проверял их. «Интересно, — подумал Стюарт, наблюдая за плотом, — доплывет ли он до Сан-Франциско?» Маккончи мог бы предложить владельцу за переезд хоть пятьдесят центов, почему бы и нет? Стюарт вылез из машины, и подошел к кромке воды.

— Эй! — крикнул он. — Давай сюда! — Стюарт достал из кармана пенни, бросил его на причал, и ветеран заметил монетку. Он тут же резко развернул плот, и торопливо погреб обратно, стараясь добраться до вожделенной цели побыстрее. Лицо его заливал пот. Он еще издали заулыбался Стюарту, и даже приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать.

— Рыбки желаете? — крикнул ветеран. — Я сегодня еще ни одной не поймал, но скоро обязательно что-то будет. А карликовую акулу не желаете? Безопасность гарантирую. — Он поднял над головой обшарпанный счетчик Гейгера, привязанный к талии веревкой — на случай, если прибор случайно упадет в воду. «Или кто-нибудь попытается украсть его, — сообразил Стюарт.

— Нет, — крикнул в ответ Стюарт, присаживаясь на корточки на краю причала. — Мне нужно попасть в Сан-Франциско. Плачу четвертак.

— Но тогда ведь мне придется оставить здесь лески, — помрачнев, сказал ветеран. — Придется собирать их, чтобы кто-нибудь не украл, пока я в отлучке.

— Тридцать пять центов, — сказал Стюарт.

В конце концов, они сошлись на сорока центах. Стюарт стреножил Эдуарда Принца Уэльского так, чтобы никто не смог увести его, и, наконец, оказался на водной глади Залива, вместе с плотом покачиваясь на волнах.

— Чем занимаешься? — спросил ветеран. — Случаем, не налоги собираешь? — Он спокойно разглядывал Стюарта.

— Не-а, — ответил Стюарт. — Капканами приторговываю.

— Послушай, дружище, — сказал ветеран. — У меня под причалом живет ручная крыса. Она очень умная, такая, что даже умеет играть на флейте. Поверь, я не преувеличиваю — это святая истинная, правда. Я сделал ей маленькую деревянную флейту, и теперь она играет на ней носом… практически получилось что-то вроде азиатской носовой флейты, вроде тех, на которых играют в Индии. Ну так вот, жила она у меня, жила, а потом вчера взяла, да и сбежала. Причем, я видел, как все получилось, но не смог поймать ее. Она бросилась через причал, хотела схватить что-то, может, какую-то тряпку… вообще-то у нее была постелька, я сам ее соорудил, но она все равно постоянно мерзла — этот вид мутации особенно, потому что они совершенно лысые.

— Да, видал я таких, — кивнул Стюарт, вспомнив, как такая же лысая бурая крыса с успехом сумела увернуться даже от электронного капкана мистера Харди. — Честное слово, я тебе верю, — сказал Маккончи. — Я отлично разбираюсь в крысах. Но это все цветочки по сравнению с мелкими полосатыми серо-коричневыми кошками… ну. Например, зуб даю, что флейту тебе пришлось делать — крыса ведь не могла сделать ее самостоятельно.

— Это точно, — подтвердил ветеран. — Но играла она и впрямь здорово. Слышал бы ты, как она играла. По вечерам, когда мы собирались после рыбалки, послушать ее собиралась целая толпа. Я пытался научить ее играть токкату Баха.

— Как-то раз я поймал одну из этих полосатых кошек, — сказал Стюарт, — и она, прежде чем смыться, прожила у меня целый месяц. Так вот, она умела делать маленькие заостренные предметы из крышек консервных банок. Она их то ли сгибала как-то, то ли еще что-то. Короче, я никогда не видел, как она их делает, но оружие это было страшно опасное.

Ветеран, сделав очередной гребок, спросил:

— А как там нынче к югу от Сан-Франциско? А то мне самому далеко-то не уйти. — Он указал на нижнюю часть тела. — Почти все время торчу на плоту. А если надо искупаться, то у меня тут лючок устроен. Что мне надо, так это найти какого-нибудь доходягу-калеку без рук, без ног, и взять себе его тележку. Они еще мобилями называются.

— Я был знаком с самым первым из таких калек, — сказал Стюарт, — еще до войны. Толковейший был малый, починить мог, что угодно. — Он закурил сигарету из эрзац-табака. Ветеран облизнулся. — Ну, короче, к югу от Сан-Франциско места равнинные. Досталось им по первое число, так что там теперь сплошные поля, да луга. Никто ничего не строит, а поскольку в основном там были хлипкие домишки, то и фундаментов порядочных не осталось. Фермеры выращивают горох, кукурузу, да еще бобы. А посмотреть я хочу ту большую ракету, которую нашел один тамошний фермер. Мне нужны всякие реле, лампы, и прочая электронная начинка для капканов мистера Харди. — Он помолчал. — Тебе обязательно надо приобрести такой капкан.

— А зачем? Я живу рыбалкой, так с чего мне ненавидеть крыс? Они вообще мне нравятся.

— Мне тоже, — сказал Стюарт, — но нужно быть практичным, заглядывать в будущее. Если мы утратим бдительность, в один прекрасный день крысы просто захватят всю Америку. Ловить и убивать крыс — в особенности самых умных, которые могут стать естественными лидерами — наш долг перед страной.

Ветеран искоса взглянул на него.

— Да брось ты, все равно ничего мне не втюхаешь.

— Да нет же, я говорю совершенно искренне.

— Вот что мне не нравится в торговцах: они сами верят в собственные враки. Сами же знаете, что лучшие из крыс способны очень на многое, и в отдаленной перспективе могут стать очень полезными для нас. Например, с ними можно бы было пересылать сообщения, поручать кое-какую мелкую работенку. Но вот насчет их опасности… — Он отрицательно покачал головой. — А сколько стоит ваш капкан?

— Десять долларов серебром. Причем местные фантики в уплату не принимаются. Мистер Харди пожилой человек, а сам знаешь, как старики относятся к ассигнациям штата. То есть он их вообще за деньги не считает. — Стюарт рассмеялся.

— Давайте, я расскажу, как встретил крысу, совершившую подвиг, — начал было ветеран, но Стюарт перебил его.

— Мое мнение неизменно, — сказал он. — Так что спорить бесполезно.

После этого оба замолчали. Стюарт любовался просторами раскинувшегося вокруг Залива, ветеран молча греб. Денек был погожий, и, пока они, покачиваясь на волнах, неторопливо плыли к Сан-Франциско, Стюарт размышлял об электронных деталях, которые, возможно, удастся купить для мистера Харди, и о фабрике на авеню Сан-Пабло, неподалеку от развалин того, что когда-то было Калифорнийским университетом.

— Что это у вас за сигарета? — наконец подал голос ветеран.

— Эта? — Стюарт рассеянно повертел в пальцах окурок.. Он уже готов был затушить его и сунуть в металлическую коробочку, которую держал в кармане. Коробочка была полна окурков, которые Том Френди, табачник из южного Беркли, скоро выпотрошит, и сделает из них новые сигареты. — Импортные, — объяснил он. — Из графства Марино. Называются «Золотой ярлык», а производит их… — Он замолчал, чтобы произвести на плотовщика большее впечатление. — Впрочем, думаю, говорить не стоит.

— Эндрю Гилл, закончил за него ветеран. — Слушайте, а нельзя у вас приобрести сигаретку? Я заплачу целых десять центов.

— Они стоят по пятнадцать центов за штуку, — ответил Стюарт. — Их возят сюда через Блэк-Пойнт, потом через Сирс-Пойнт, потом через Лукас-Вэлли, короче говоря, откуда-то из-за Никасио.

— Мне как-то мне достался один из этих «Золотых Ярлыков», — сказал ветеран. — Он выпал из кармана одного из пассажиров парома. Я выловил его из воды и высушил.

Под влиянием порыва, Стюарт протянул ему окурок.

— Да благословит вас Господь, — пробормотал ветеран, не поднимая глаз. После этого он стал грести быстрее, губы безмолвно шевелились, глаза сверкали..

— У меня есть еще, — сказал Стюарт.

На это ветеран ответил:

— Я вам вот что скажу: у вас есть еще кое-что — человечность, а это в наши дни самый редкий товар. Самый редкий.

Стюарт кивнул. Он чувствовал, насколько справедливы слова ветерана.

Постучав в дверь небольшой деревянной хибарки, Бонни позвала:

— Джек! Вы дома? — После этого она попробовала открыть дверь и обнаружила, что та не заперта. Мистеру Барнсу она пояснила: — Скорее всего, он где-то бродит со своим стадом. Сейчас как раз период окота, и у него хлопот полон рот: сейчас рождается много мутантов, и очень многие из них не способны родиться естественным образом без помощи.

— Сколько же у него овец? — спросил Барнс.

— Три сотни. Они пасутся в каньонах неподалеку отсюда, поэтому точно подсчитать количество голов невозможно. Надеюсь, вы не боитесь баранов?

— Нисколько, — ответил Барнс.

— Тогда прогуляемся, — предложила Бонни.

— И это — человек, которого пытался убить прежний учитель, — пробормотал себе под нос Барнс, когда они шли через выщипанное овцами пастбище к гряде невысоких, поросших елями и кустарником холмов. Большинство кустов, как он обратил внимание, было обглодано, голые ветки свидетельствовали о том, что овцы мистера Три пасутся где-то неподалеку.

— Именно, — сказала женщина, шагающая впереди, засунув руки в карманы. И тут же добавила: — Но, поверьте, я не имею ни малейшего понятия, почему Джек… простой овцевод. Я знаю, что разводить овец на пахотных землях незаконно… но, как вы сами можете убедиться, на самом деле, эти земли пахать практически невозможно, поскольку тут сплошные каньоны. Может, мистеру Остуриасу было просто завидно.

«Я ей не верю, — подумал мистер Барнс. — Впрочем, все это не особенно его интересовало. Он, так или иначе, собирался избежать ошибки, допущенной его предшественником, независимо от того, кем или чем являлся мистер Три. С точки зрения мистера Барнса, он вообще являлся чем-то вроде части окружающего пейзажа. Собственное упоминание о мистере Три заставило его покраснеть — в том, каким он представлял себе этого человека, не было ничего приятного.

— Жаль, что мистер Гилл не смог отправиться с нами, — сказал Барнс. Он до сих пор так и не познакомился с выдающимся табачником, о котором слышал еще до приезда в Уэст-Марино. — Помнится, вы мне что-то говорили о вашем музыкальном ансамбле. Значит, у вас есть какие-то инструменты? — Ему это было по-настоящему интересно, поскольку он и сам когда-то играл на виолончели.

— У нас две флейты, — отозвалась Бонни. — Эндрю Гилл и Джек Три. А я играю на фортепиано. Мы исполняем вещи ранних композиторов, таких как Генри Перселл и Иоганн Пачелбел. Время от времени к нам присоединяется доктор Стокстилл, но… — Тут она нахмурилась, и замолчала. — Он вечно так занят — ведь нужно объехать столько городков. К вечеру у него уже просто не остается сил.

— А в ваш ансамбль может вступить кто-нибудь еще? — с надеждой спросил Барнс.

— А на чем вы играете? Предупреждаю: мы интересуемся исключительно классикой. Это не просто любительский ансамбль. И я, и Джордж, и Джек играли еще до катастрофы. Мы начали… девять лет назад. Только Гилл присоединился к нам после катастрофы. — Она улыбнулась, и Барнс удивился, насколько красивые у нее зубы. А ведь, сколько в последнее время встречается людей, страдающих от недостатка витаминов и лучевой болезни… они потеряли вообще все зубы до единого, и у всех развилась анемия десен. Он тут же сомкнул губы поплотнее, скрывая собственные зубы, которые никогда не были особенно хорошими.

— Когда-то я играл на виолончели, — сказал он, сознавая, что это совершенно бесполезное умение, поскольку виолончелей больше не существовало в природе. Вот, играй он на каком-нибудь металлическом инструменте…

— Как жаль, — сказала Бонни.

— А разве в ваших краях вообще не осталось струнных инструментов? — Он был твердо уверен, что, в случае необходимости запросто сможет освоить, ну, скажем, альт; более того, он был бы даже рад, если бы это помогло ему влиться в ансамбль.

— Нет, — ответила Бонни.

Впереди показалась овца — черномордый суффолк. Она несколько мгновений рассматривала их, потом развернулась и исчезла. «Ярочка, — заметил Барнс, — крупная, здоровая, мясистая и с отличной шерстью. Интересно, — подумал он, — стригли ли ее хоть раз?»

У него просто слюнки потекли при виде такой красоты. Он не ел баранины уже много лет.

Он спросил Бонни:

— А он режет их, или выращивает только ради шерсти?

— Ради шерсти, — ответила она. — У него заскок насчет убийства — ни за что не соглашается, сколько ни предложи. Люди, конечно, время от времени воруют овец… если соскучились по баранине, но это единственный способ. Заранее должна предупредить: его стадо хорошо охраняется. — Она указала куда-то вдаль, и Барнс увидел на вершине холма пса, который внимательно наблюдал за ними. Учитель сразу понял, что это результат сильной мутации, причем, полезной, так как морда пса буквально светилась интеллектом.

— Нет, я к его овцам и близко не подойду, — сказал Барнс. — Он не бросится на нас, а? Пес вас знает?

Бонни ответила:

— Я поэтому и пошла с вами, из-за этого пса. У Джека только он и есть. Но этого вполне достаточно.

Пес неторопливо потрусил к ним.

«В свое время, — прикинул Барнс, — его предками были самые обычные серые или черные немецкие пастушьи овчарки. И сейчас характерная форма носа и ушей вполне узнаваема. Теперь же… — он напряженно ждал приближения пса. Конечно, в кармане у него лежит нож, который много раз выручал его, но в данном случае… он наверняка не поможет». — Джек старался держаться поближе к спутнице, которая, как ни в чем не бывало, продолжала идти вперед.

— Привет, — окликнула пса Бонни.

Остановившись перед ними, пес открыл пасть и завыл. Вой производил ужасное впечатление, настолько ужасное, что Барнс даже вздрогнул. Больше всего это напоминало стон задыхающегося, или раненного в горло человека, тщетно пытающегося что-то произнести. В этом вое он вроде бы даже разобрал — или ему только показалось — какое-то слово, или два, но он не был уверен. Однако, Бонни вроде бы, поняла.

— Молодец, Терри, — сказала она псу. — Спасибо, Терри, умница. — Пес завилял хвостом. Бонни обратилась к Барнсу: — Мы найдем его в четверти мили отсюда. — И двинулась дальше.

— А что он вам сказал? — спросил Барнс, когда решил, что собака их больше не слышит.

Бонни расхохоталась. Ее смех вызвал в нем раздражение, и он поморщился.

— О, — воскликнула она, — Господи, да он же поднялся по эволюционной лестнице на миллион лет. Это одно из величайших чудес развития, а вы не можете разобрать, что он говорит. — Она вытерла глаза. — Простите, но это чертовски забавно. Я рада, что вы задали свой вопрос, когда он уже не мог нас слышать.

— Подумаешь, — обиженно сказал он. — Меня это не больно-то впечатлило. Просто, вы киснете здесь в своей глубинке, и вам это кажется настоящим чудом природы. А я исколесил все побережье, и навидался такого, что… — Тут он осекся. — Короче, этот пес — сущая ерунда. По сравнению с тем, что я видел, хотя, должен признать, зрелище довольно забавное.

Бонни, все еще смеясь, взяла его под руку.

— Ну да, конечно, вы ведь пришли к нам из большого мира. И видели все его чудеса, в этом вы правы. А что, собственно, вы видели, Барнс? Кстати, мой муж — ваш начальник, а Орион Строд — его. Зачем вы приехали к нам? В нашу глубинку. В эту сельскую глушь? Лично я считаю, что для жизни лучше места нет, у нас здесь стабильная община. И, как ни странно, у нас здесь есть и свои маленькие достопримечательности. Конечно, здесь нет никаких чудес и удивительных мутантов, как в больших городах, где уровень радиации был значительно выше. Зато, у нас есть Хоппи.

— Господи, — бросил Барнс, — да сейчас таких калек, как он, пятачок на пучок: они буквально повсюду.

— Тем не менее, вы согласились работать у нас, — пристально глядя на него, сказала Бонни.

— Я же говорил. У меня возникли политические разногласия с чинушами, которые возомнили себя королями в своем жалком королевстве.

Бонни задумчиво прокомментировала:

— Мистер Остуриас тоже интересовался политикой. И психологией, как и вы. —

Они все шли и шли, а она по-прежнему не спускала с него глаз. — Правда, он был куда менее симпатичным, чем вы. У него была такая, знаете, маленькая, похожая на яблоко голова. А когда он бежал, у него подкашивались ноги. Да, бегать ему не следовало. — Теперь Бонни как будто окончательно успокоилась. — Он изумительно готовил грибы — навозники и лисички. Впрочем, о грибах он знал все. А вы когда-нибудь пригласите меня на грибной ужин? Я уже так давно… мы пытались собирать их самостоятельно, но, как и предупреждала миссис Толлмен, ничего хорошего из этого не вышло, кроме расстройства желудка.

— Считайте, что вы уже приглашены, — сказал Барнс.

— Как, по-вашему, я привлекательна? — неожиданно спросила она.

Сбитый с толку, он промямлил:

— По-моему да… очень. — Барнс крепко сжимал ее руку, так, будто она была его поводырем. — А почему вы спросили? — осторожно осведомился он, чувствуя, как его охватывает какое-то неведомое, новое для него чувство. Оно было немного сродни возбуждению, но, в то же время было, достаточно холодным и рациональным, так что, возможно, и вовсе не напоминало чувство. Может, это была своего рода настороженность, разновидность интуиции. Сейчас он особенно остро ощущал и себя, и окружающий пейзаж, и все, что видел вокруг, короче, все аспекты окружающего мира, а в особенности свою спутницу.

В какую-то долю секунды Барнс со всей непреложностью понял — хотя тому не было видимых оснований, что Бонни Келлер совсем недавно крутила с кем-то роман, возможно с табачником Гиллом, или даже с мистером Три, или с Орионом Стродом; как бы то ни было, роман закончился, или почти закончился, и теперь она ищет нового партнера. Поиск ее был инстинктивным и практичным. Не приходилось сомневаться в том, что у Бонни за жизнь было множество романов, она явно была докой в этом деле, и прекрасно умела разговорить мужчину, чтобы понять, подходит он ей, или нет.

«Интересно, а я? — подумал Барнс. — Я подхожу, или нет? Не слишком ли все это опасно? Боже мой, ведь она сама сказала, что ее муж — мой начальник, директор школы.

Впрочем, возможно, все это просто игра воображения, поскольку слишком уж невероятным казалось, то, что эта крайне привлекательная женщина, входящая в руководство общины, и едва знакомая с ним, станет выбирать его таким… хотя, она еще не выбрала его, пока она всего лишь прощупывала почву. Его испытывали, но испытания он пока не прошел». В душе Барнса пробудилась мужская гордость, быстро сменившая холодное рассудочное чувство, охватившее его незадолго до этого. Извращенная сила этой гордости проявила себя почти сразу: теперь он уже больше всего на свете хотел добиться у этой женщины успеха, быть избранным, невзирая ни на какие риски. При всем при том, он не чувствовал к ней ни любви, ни сексуального желания — просто время еще не пришло. Единственное, что им двигало — это гордость, желание не быть отвергнутым.

«Странно, — подумал Барнс, — неужели я способен на такое. Неужели все так просто?» Сейчас его разум действовал на куда более низком, нежели обычно, уровне — примерно на уровне морской звезды, и был способен на одну-две простейшие реакции… не больше.

— Слушайте, — сказал он, — да где же этот ваш мистер Три? — Сейчас Барнс шел впереди Бонни, вглядываясь в поросшие деревьями склоны. Тут в низинке он заметил гриб, и бросился к нему. — Смотрите, — воскликнул Барнс. — Это называется рыжик. Замечательный гриб. К тому же и встречается нечасто.

Бонни Келлер подошла поближе, и опустилась возле гриба на колени, чтобы получше разглядеть его. Ему в глаза бросились ее обнаженные колени.

— Так вы собираетесь срезать его? — спросила она. — И унести с собой в качестве трофея?

— Да, я обязательно прихвачу его с собой, — ответил Барнс. — Но не в качестве трофея. Скорее, как изрядный довесок к сегодняшнему меню: я положу его на сковородку, добавлю масла, и поджарю.

Бонни сидела, расчесывая волосы, и впечатление было такое, будто она хочет что-то сказать. В конце концов, Барнсу стало не по себе, очевидно, она ждала от него каких-то слов, и тут ему вдруг пришло в голову — он буквально похолодел при этой мысли — что от него ждут не просто каких-то там слов; от него ждут поступка .

Они некоторое время смотрели друг другу в глаза, и теперь ему стало казаться, что Бонни тоже напугана, причем, не меньше его. Однако, ни он, ни она пока ничего не предпринимали, как будто каждый ждал, что первый шаг сделает другой. Ему вдруг пришло в голову, что если он вдруг коснется Бонни, она либо отвесит ему пощечину, либо убежит… и, кроме того, это может вылится в совершенно нежелательные последствия. Она вполне способна на непредсказуемые поступки; «Господи, да ведь они же убили моего предшественника. — Неожиданно его пронзила мысль: Неужели такое возможно? Может, она завела с ним шашни, а потом все рассказала мужу? Неужели это настолько опасно? Потому, что, если это так, моя гордость может отправляться ко всем чертям. Единственное, чего я хочу, так это выйти сухим из воды».

Бонни вдруг сказала:

— А вот и Джек Три.

Вниз по склону холма к ним сбегала собака, тот самый мутант, который, как будто, обладал способностью говорить, а следом за ним шел мужчина с изможденным лицом, сутулый, с округлыми плечами. На нем было потрепанное городское пальто и грязные серо-голубые брюки. «Во всяком случае, он ни сколечко не походит на фермера, — подумал мистер Барнс, — скорее он похож на средних лет страхового агента, заблудившегося в лесу, и плутавшего там с месяц, или около того». Лицо незнакомца покрывала иссиня-черная щетина неприятно контрастировавшая с белым, как мел, лицом. Мистер Барнс мгновенно почувствовал к этому человеку острую антипатию. Но только ли внешность мистера Три была этому причиной? Видит Бог, он за свою жизнь навидался и калек, и обожженных, и больных, как людей, так и животных… но нет, его реакция на мистера Три была основана на впечатлении от его неровной походки. Это была походка — нет, не здорового человека — это была походка человека страшно больного.

— Привет! — сказала Бонни, вставая.

Первой к ней подбежала собака, виляя хвостом, словно самый обычный пес.

— Я — Барнс, новый школьный учитель, — сказал он, поспешно вставая,

— А я — Три, — сказал больной, явно совершенно бессознательно, и тоже протянул руку. Взяв его руку в свою, Барнс ощутил, насколько она влажная, и тут же выпустил.

Бонни сказала:

— Джек, мистер Барнс — крупный специалист по купированию хвостов у подросших ягнят, всегда рискующих подцепить столбняк.

— Понятно, — кивнул мистер Три. Правда, впечатление создавалось такое, будто он делает это машинально, не сознавая, в чем дело. Нагнувшись, он потрепал пса по голове. — Барнс, — отчетливо произнес он, как будто стараясь вколотить в память пса это имя.

Собака проворчала:

— … брррнз… — и гавкнула, глядя на хозяина с надеждой на одобрение.

— Правильно, — улыбаясь, сказал мистер Три. Зубов у него почти не было, во рту зияли беззубые десны. «Даже хуже, чем у меня, — подумал Барнс. — То ли он находился совсем недалеко от эпицентра, то ли, как и я, слишком плохо питается». В любом случае, он тут же отвел глаза, и отошел в сторонку, держа руки в карманах.

— У вас здесь полно земли, — бросил Барнс. — Кстати, а через какое ведомство вы ее приобрели? Через администрацию графства Марино?

— А я ее и не приобретал, — ответил мистер Три. — Я просто пользуюсь ей. Благодаря помощи нашей милой Бонни, Совет граждан графства, и комитет по планированию разрешают мне это.

— Что меня поражает, так это ваша псина. Он действительно может говорить — он совершенно отчетливо произнес мое имя.

— Поздоровайся с мистером Барнсом, — обратился мистер Три к собаке.

Пес тяжело вздохнул, и пролаял:

— П-п-приет, мисс-р бббарррнззз. — он снова вздохнул, глядя на Барнса, и явно ожидая его реакции.

Теперь настала очередь вздохнуть Барнсу.

— Просто круто, — сказал он псу. Тот взвизгнул от радости, и принялся весело скакать вокруг Бонни и Барнса.

При виде такого искреннего веселья, Барнс неожиданно почувствовал, что испытывает к собаке симпатию. Да, пес, конечно, просто удивительный. И все же… он чем-то отталкивал его, на совершенно бессознательном уровне, впрочем, равно, как и мистер Три — они оба производили впечатление существ, оторванных от мира моральных уродов; как будто их жизнь здесь, в лесу, полностью отрезала их от всех остальных. Нет, они не одичали, не впали в дикость. Они просто стали противоестественными. Короче, они ему совершенно не нравились.

Зато ему нравилась Бонни, и он никак не мог понять, что сближает ее с таким уродом, как мистер Три. Неужели в этой небольшой общине обладание стадом овец делало человека важной шишкой? Или… не было ли здесь чего-то большего, чего-то, что могло бы объяснить попытку предыдущего, покойного учителя, прикончить мистера Три?

Барнс был заинтригован. Возможно, это был тот же инстинкт, который обычно руководил им при встрече новой разновидности гриба, когда он испытывал непреодолимое желание классифицировать его, точно определить, к какой разновидности он относится. «Да, — подумал Барнс, — конечно для мистера Три не больно-то лестно сравнение с грибом. Тем не менее, именно такие чувства он испытывал и к странной собаке, и к ее хозяину.

Мистер Три сказал Бонни:

— А дочурку, я смотрю, вы сегодня не взяли, да?

— Нет, — ответила Бонни. — Эди слегка приболела.

— Что-нибудь серьезное? — хрипло спросил мистер Три. В его голосе звучала неподдельная тревога.

— Просто живот прихватило. У нее это частенько бывает, с самого детства. Живот увеличивается и твердеет. Возможно, аппендицит, но в наши дни с хирургией большие проблемы… — Бонни осеклась, и взглянула на Барнса. — Я рассказываю о своей дочке. Вы еще не знакомы с ней… она очень любит этого пса. Да, кстати его зовут Терри. Они большие друзья. Когда мы с ней бываем здесь, они могут битый час болтать друг с другом.

Мистер Три заметил:

— Да, и она, и ее брат.

— Послушайте, — вдруг сказала Бонни. — Мне это начинает надоедать. Я же велела Эдди прекратить эту глупость. Кстати, именно поэтому я и люблю приводить ее сюда, чтобы она поиграла с Терри. Ей нужны товарищи по играм, иначе она совсем замкнется, и полностью попадет под власть своих фантазий. Согласитесь, мистер Барнс, вы ведь учителью. Ребенок должен жить в реальном мире, а не в мире фантазий, верно?

— В наши дни, — задумчиво отозвался Барнс, — я вполне могу понять ребенка, ретирующегося в мир собственных фантазий… трудно винить его за это. Возможно, нам всем следовало бы поступить точно так же. — Он улыбнулся, но ответной улыбки ни от Бонни, ни от мистера Три так и не дождался.

Бруно Блутгельд буквально не спускал глаз с молодого учителя … если только этот невысокий молодой человек в защитного цвета брюках и рабочей рубашке и в самом деле был учителем, как утверждает Бонни.

«Может быть, он тоже охотится за мной, — спросил себя Блутгельд. — Как предыдущий? Не исключено. А Бонни привела его сюда… не может ли это означать, что она тоже на их стороне? Против меня?»

Ему не хотелось в это верить. Тем более, после стольких лет. К тому же, именно Бонни выяснила истинную причину появления мистера Остуриаса в Уэст-Марино. Бонни спасла его от старого учителя, и Бруно был очень благодарен ей за это. Если бы не она, то сейчас бы его уже не было на свете, и он никогда не забудет ей этой услуги. Поэтому, возможно, мистер Барнс и впрямь был тем, за кого себя выдает, и беспокоиться не о чем. Блутгельд немного расслабился, успокоился и решил показать Барнсу только что родившихся суффолкских ягнят.

«Но, рано или поздно, — сказал он себе, — кто-нибудь все равно выследит меня и убьет. Это — вопрос времени. Меня ненавидят буквально все, и никогда не оставят в покое. Весь мир по-прежнему ищет человека, ответственного за то, что случилось, и это совершенно справедливо. Люди совершенно правы. Кроме всего прочего, на мне лежит ответственность за гибель миллионов, за утрату трех четвертей планеты, и ни человечество, ни я забыть этого просто не в состоянии. Только Господь властен забыть и простить столь ужасное преступление».

Ему пришла в голову мысль:

«Мне не следовало допускать убийства мистера Остуриаса — надо было дать ему убить меня. Но Бонни и остальные — в принципе, это было их решение. Не мое, поскольку я больше не принимаю решений. Господь больше не доверяет мне такой ответственности, и это правильно. Мое дело — сидеть здесь, пасти овец и ждать того, кто придет — человека, которому суждено вершить последний суд, ангела мщения.

Когда же он придет? — спросил себя Блутгельд. — Скоро? Я и так жду уже долгие годы. Я устал… Надеюсь, ждать осталось недолго».

Мистер Барнс между тем спросил:

— Мистер Три, а чем вы занимались до того, как стали пасти овец?

— Я был физиком-ядерщиком, — ответил Блутгельд.

Бонни поспешно вмешалась:

— Джек был преподавателем физики. В университете. Конечно, далеко отсюда.

— Преподавателем, — протянул мистер Барнс. — В таком случае, у нас много общего. — Он улыбнулся доктору Блутгельду, и тот машинально улыбнулся в ответ. Глядя на них, Бонни ужасно нервничала. Она судорожно стиснула руки, как будто боясь, что вот-вот произойдет нечто ужасное.

— Надо бы нам встречаться почаще, — угрюмо кивая, сказал Блутгельд. — Нам есть о чем поговорить.