Дочь творца стекла

В. Брайсленд

Дочь творца стекла

(Хроники Кассафорте — 1)

Перевод: Kuromiya Ren

КНИГА ПЕРВАЯ

Каза Диветри

1

Из всех необычных традиций южных берегов, пожалуй, милее всего оказаться в городе Кассафорте, где по ночам гудят в рожки в традиции, что не нарушалась веками.

— Целестина дю Барбарей «Традиции и причуды Лазурного берега: справочник для путника»

Закат на балконе дома ее семьи был любимым для Рисы Диветри. За мостом Муро на западе солнце задело горизонт, и каналы города сияли. Вода и свет мерцали рябью до места, где Риса сидела на широких каменных перилах балкона, и ей казалось, что солнце протягивало к ней длинные пальцы. Она подумала, что расплавленное стекло было таким же раскаленным и красным, когда его доставали из печи.

Если бы кто-то заглянул в ее душу в ту ночь — ее последнюю в семье Диветри — он увидел бы, как сильно и она пылала?

В сумерках перила из известняка были теплыми и удобными, и она сидела на них. Внизу тянулись ветки кривого и старого оливкового дерева. Если Риса качала ногами, листья щекотали ей пятки. Далеко внизу корни дерева обвивали камни, склон спускался к каналу, и там гондольер пел медленную и красивую песню, проплывая мимо. За одинокой фигурой лежала площадь Диветри, а потом бежевые здания Кассафорте.

Рядом с ней стоял и прислонялся к перилам отец Рисы, он поймал мелодию гондольера и сам ее напевал, разглядывая город. Ее мать сидела неподалеку, задумавшись, на скамье на красно-черной плитке. Джулия Диветри, казалось, всегда улыбалась. Ее длинные темные волосы были заплетены с шелковым шнурком, ниспадали на ее плечо и платье косой. В руках она держала мольберт и кусочек красного мела. Ее пальцы плясали над бумагой.

— Кровь Буночио, — сказал отец Рисы, кивнув на рисунок матери. Он подмигнул Рисе. — Огненная и творческая!

— Ты женился на мне за мою смелую кровь, Эро, — ответила весело ее мать. Она продолжала делать набросок, изображая то, что потом нанесет на свои знаменитые окна. — Мне бы ее больше. Никогда не могу правильно изобразить купол замка, — она протянула рисунок. Ее идеальные линии набросали круглую крышу тронного зала замка. Еще несколько запечатлели две луны над ней, размещенные в идентичных созвездиях.

— Твоего таланта и огня хватит на нас двоих, любимая, — сказал он. — Я понял в первый день, когда увидел тебя, когда ты выглянула из окна и окликнула меня!

— В тот день я ощущала себя смелой.

— Ты была очаровательна, дорогая.

— Я знала, что увидела хорошего человека, — губы матери Рисы изогнулись, она вернулась к рисунку. — Даже если он оказался просто незнакомцем, проходящим по улице, — от знакомой истории Риса улыбнулась, она была рада услышать это в последний раз.

Каким бы ни было время года или время дня, город всегда притихал, когда близился ритуал. В некоторые ночи она точно видела, как музыкант короля занимал место на вершине купола замка, но ее отец говорил, что это ей казалось. Купол был самой высокой точкой города, но замок был далеко, чтобы она заметила такое.

— Риса? — улицы притихли в предвкушении, ее отец протянул руку. — Ты не против?

Она просияла от приглашения, хотя не доверяла языку. Она старалась запомнить последний вечер идеальным. Опыт показывал, что ее раскрытый рот все только портил.

Сухой жар плиток под ногами согревал и ее сердце. Она любила это тихое время дня больше всего. Эро рядом с ней развязывал шнурки на знамени Кассафорте. Он передал ей веревки, и они вместе опустили знамя на землю, делая это одновременно в ночном ритуале с семьей Портелло на востоке и семьей Катарре на западе. Риса поймала ткань, свернула лилово-коричневый шелк и уложила в шкатулку. Она с уважением опустилась на колени и вернула знамя на место под пьедесталом, на котором лежал рожок Диветри.

Это была ее последняя ночь, и она волновалась. Последняя ночь, когда она помогала отцу с ежедневным ритуалом верности. Вместо печали она ощущала только радость. От этого ей хотелось прыгать и петь. Завтра вечером она будет в новом доме, и она услышит рожки в другой части города.

Она уже не будет просто ребенком Эро и Джулии, как было с тех пор, как ее назвали дочерью лун. Она уже не будет ребенком, ее примут в одну из инсул и начнут учить всякому. Важному. И она станет жить, как ее старший брат и сестры, а не просто ждать начала.

Она только спустилась на ноги, как удар сзади заставил ее пошатнуться. Она отлетела к отцу, уловила смех во дворе.

— Петро! — завизжала она. — Ты — маньяк!

Дикое веселье подняло ее на ноги. Со смехом она побежала за младшим братом кругами по верхнему двору. У нее оставалась только эта ночь для игры с ним. Это мог быть последний шанс.

— Еще раз меня тронешь, и я раздену тебя и брошу к канюкам канала, чтобы они порвали тебя на кусочки! — ее брат вскрикнул, изображая страх.

Джулия рассмеялась.

— Она пошла в тебя, милый. Диветри, знающие свою миссию, опасное зрелище.

Эро подмигнул жене и заявил:

— И так наша маленькая леди стала снова львенком, которого мы знаем и любим.

Отец звал ее львенком так часто, что Риса носила этот титул с гордостью. Люди часто отмечали сходство между Эро и его дочерью. Ее длинные каштановые, как у него, волосы казались почти медными на солнце. И пока Джулия выражала гнев тихо, опасным тоном голоса и сверкающими глазами, отец и дочь кричали эмоции до неба.

— Вернись сюда, слизняк! — кричала она Петро.

— Ни за что! — упрямо заявил он.

Они гонялись друг за другом во дворе. Петро врезался головой в Маттио, главного мастера в мастерской Эро, когда мужчина выходил в прохладный воздух вечера.

— Дети! — воскликнул Маттио, удивленно смеясь.

— Простите, — Риса обогнула крупного мужчину, чтобы схватить брата. Петро побежал за юбки их горничной, Фиты, но старушка не заметила, негромко ругала одну из служанок за то, что пришла на ритуал в грязном фартуке.

— Ах-ах, тише, — возмутился мужчина средних лет за Маттио. Его нос был кривым от старого перелома. — Это серьезная часть дня, — дядя Фредо, как всегда, изображал, как ему надоело их поведение.

— Точно, — согласилась горничная. Она повернулась к служанке с красным лицом. — Немедленно переоденься во что-нибудь чистое.

— Прости, дядя, — Петро замедлился. — Прости, Фита.

— Ага! — радостно завопила Риса. Она схватила его за воротник. Возмущенный вопль Петро оборвался, она потащила его к себе. — Я тебя поймала, мелкая мозоль на пятке нищего!

— Казаррина, — взмолился дядя Фредо с недовольством, обращаясь к Рисе по ее титулу. Его ладонь устремилась к ее плечу, но она смогла отпрянуть от его руки, и он не успел ущипнуть ее. — Казаррина! Прошу! Мои нервы…! — он вытащил из кармана плаща маленькую серебряную коробочку tabbaco da fiuto, которой он успокаивал себя. Из-за этой бежевой пасты приближение их кузена всегда ощущалось заранее запахом листьев табака, чеснока и соснового масла.

— Дорогие мои, — сказала Джулия со скамьи, — почти пришло время. Дайте нервам кузена отдохнуть. Сможете накричаться позже.

Брат и сестра переглянулись. Нервы дяди Фредо были его любимой темой для разговора. Они подавили веселье и посмотрели на землю, стараясь выглядеть серьезно.

— Прости, дядя, — сказали они хором. Фредо кивнул и кончиком мизинца нанес tabbaco da fiuto на десны. Он взбодрился, поправил широкий воротник, а они побежали мимо него к дальнему концу балкона.

— У тебя что-то в руке, — сказала Риса, еще хихикая от напыщенности Фредо. — Дай мне.

— Ты про это? — Петро вытащил мячик из сшитой и набитой шкуры свиньи из кармана. — Лови! — крикнул он. Он явно хотел бросить мячиком в сестру, но Риса схватила его за воротник и развернула, и мячик описал высокую дугу в воздухе и рухнул с неприятным стуком на створку из свинцового стекла. Джулия нахмурилась, но чары выдержали, стекло не разбилось. Другое окно разбилось бы от такого удара, но стекло Диветри было защищено благословениями, и оно могло выстоять даже в жуткие штормы Лазурного моря.

— Не это, — тише сказала Риса, пытаясь поймать левый кулак Петро, который все время был сжат. — В другой руке.

— Там письмо, — дразнил Петро. — Личное письмо для тебя… от сама знаешь кого.

— От кого?

— Ты знаешь, — сказал Петро и посмотрел на ремесленников у порога. Она проследила за его взглядом. Эмиль, самый младший в мастерской ее отца, стоял за Маттио и Фредо, уткнувшись носом в книгу. — Он лю-ю-ю-юбит тебя. Он хочет ухаживать за тобой.

Риса напряглась, хотелось и кричать от ужаса, и хохотать.

— Нет! — прошипела она. Эмиль был неплохим, как ремесленник, но его любовью были книги в кожаных переплетах.

— Простите, — Петро сделал голос выше, изобразил, как перебросил волосы через плечо. — Я — Риса Диветри, казаррина. Мой муж должен быть только из Тридцати и Семи.

— Я не такая! — Риса выхватила сложенную бумагу из кулака младшего брата. — Так! — она развернула листок. Хоть ее брат пытался скрыть свой почерк завитками, подражая старшим, его авторство было заметно по кляксам и прилипшим к чернилам кусочкам пера.

Милая,

Когда я думаю о тебе, я могу

от глубины своих чувств умереть.

Я люблю твои глаза, твои брови,

Как дуги лун,

И улыбку, озаряющую твои губы,

Когда я вхожу. Красивой

Такой, как богиня, неужели быть можно?

Выйди за меня, дай мне шанс!

— Ты знаешь, кто

Риса скользила взглядом по письму. Для всех, кроме нее и брата, письмо могло показаться безобидным, но она не доверяла Петро. Она искала в послании скрытый смысл. А потом с возмущенным воплем, не щадя нервы дяди Фредо, она закричала:

— Утиный нос? Ты назвал меня утиным носом, щенок?

Петро хохотал. Риса не успела задушить его, он побежал к родителям, успел оторваться и сделать колесо по пути.

— У кого-то будет сломанный нос! — крикнула Риса. Она не злилась, конечно. Ей просто нравился шум из ее легких. И было приятно видеть, как Фредо тут же зажал руками уши.

— Тише, — умолял он, когда она прошла мимо. — Мои нервы… Казарра, прошу, — обратился он к Джулии.

— Риса, что за глупости? — сказала ее мама, когда Риса подошла. Она протянула руку за бумагой, разгладила ее на мольберте, сжимая руку Рисы. — Твой дядя — чувствительный человек… — Риса знала, что ее мама не верила в нервы Фредо, как и все в семье. Джулия всегда была вежливой с Фредо, даже в сложных ситуациях.

— Этот гад, он же — твой сын, назвал меня утиным носом, — Риса указала на письмо.

— Но в письме одни комплименты, хотя с почерком беда, — сказала Джулия. — Где он зовет тебя утиным носом?

Риса провела пальцем по правой стороне письма, указывая на последние буквы:

у т и н ы й но с

— Это наш тайный код, — сказала она. — Видишь?

Ее мать приподняла бровь. Риса видела, что она старалась не смеяться, ведь от этого стал бы жаловаться Фредо. Хоть он не мог подслушать их на таком расстоянии, он следил за ними.

— Очень умно, — сказала Джулия. — Гениально. Но разве ты не взрослая для этой глупости? — Риса чуть склонила голову. Она хотела сохранить вечер идеальным. — Будь вежливее с кузеном отца и его… нервами. Если не убьешь брата до конца ритуала, я буду благодарна, — она свернула записку и сунула под свой рисунок, чтобы ее дети не забрали.

Насыщенный звук рожка донесся из замка. Казалось, он мерцал в воздухе, прогоняя последние вечерние звуки Кассафорте. Топот копыт осла по брусчатке, крики гондольеров в канале, дружеский гул людей притих от этой мелодии. Игривость Рисы утихла. Ритуал верности начался, нужно было думать о себе, как о серьезных гражданах, а не детях.

Каждая каза принадлежала к семи великим семья Кассафорте, построенного на островах вокруг берега города. Мосты и каналы соединяли их с континентом, и было сложно понять, где начинались семь каз, и где заканчивалась столица. Казы были отдельно от Кассафорте, но при этом они были едины.

Из дальней казы на востоке, ее не было видно, донесся серебряный ответ старейшей семьи из Семи.

— Каза Кассамаги, — выдохнула Риса, очарованная звуком, как было каждый вечер. Она невольно взяла брата за руку. Если воля двух богов разлучит их с Петро на церемонии завтра, то стоило в последний вечер побыть вместе за годы впереди.

Каза Портелло на востоке от их острова, была второй по старшинству в Кассафорте. Рожок Кассамаги пронесся по темнеющему небу, красно-белый шелк Портелло поднялся по флагштоку. Кассамаги были известны исследованиями чар, Портелло были известны архитектурой. Стены их поднимались высоко и гордо, укрепленные чарами мосты и шпили соперничали в изяществе с королевским замком Кассафорте. Когда краски добрались до вершины флагштока, ответный тенор рожка полился с вершин Портелло.

Эро начал тянуть за веревку, чтобы поднять сине-зеленое знамя Диветри в небо. Он улыбнулся, как всегда, при виде красок семьи в сумерках, от звука хлопающего от морского ветра шелка. Два шага мускулистых ног, и он прошел к пьедесталу. Он снял куполообразную крышку, бирюзовую от патины, и опустил ее на землю. Медный рог лежал на лиловой подушке. Как охотничий рожок, он был изогнут и после трех витков расширялся как колокол.

Эро схватил инструмент и направил к небесам. Он повернулся к замку короля Алессандро, и Риса смотрела с восторгом, как он глубоко вдохнул. Выпятив грудь и расставив ноги, Эро подул в рог Диветри.

Хоть она слышала этот бархатный звук каждый вечер своей жизни, его красота и сила всегда потрясали ее. Нота становилась выше, будто направляла невидимую нить, мерцающую, связывающую обитателей Каза Диветри. Нить обвила их всех, полетела к замку, над городом и зданиями. Риса почти ощущала эту нить. Она впервые задумалась, ощущали ли это другие. Другие не были так очарованы. Почему она так сильно ощущала это?

Бархатный звук утих, хотя все не двигались еще миг. Древний ритуал верности был завершен. Еще до ночи Каза Диветри простоит.

Они слушали рожки от Катарре и Буночио, книгоделов и художников, а потом от Пиратимаре и Диоро, кораблестроителей и мастеров оружия. Семь каз, объединенных ночным ритуалом со священными реликвиями и символами короля — Оливковой короной и Скипетром с шипами.

Все услышали о верности каз, и со стороны замка донеслась последняя нота. Она задержалась и растаяла в закате.

Миг прошел, все расслабились. Ремесленники стали выходить. Последним, конечно, ушел дядя Фредо, который задержался с молитвами богу Муро и его сестре, богине Лене. Но две луны на ночном небе, казалось, заметили его слова.

Когда семья осталась одна, Джулия провела ладонью по волосам сына.

— Младшие так быстро выросли, — вздохнула она. Риса не была с ней согласна. Она хотела вырасти быстрее.

— Я не вырос, — возразил Петро. — Мне всего одиннадцать. Вот в следующем году!

Эро рассмеялся.

— Ты достаточно взрослый, мальчик мой. Достаточно. Тебе понравился последний вечер? Да?

— Папа, — Петро вдруг зазвучал испуганно. Он был еще юным, как думала Риса. Может, он только сейчас понял, что его завтра заберут из казы жить с Кающимися или с Детьми, в зависимости от того, чье благословление он получит. — Что будет, если ты заболеешь послезавтра? Кто протрубит в наш рожок на закате?

Риса напала на него сзади и защекотала. Петро запищал. Серьезность ритуала прошла, и она снова была игривой.

— Никто! — зарычала она. — Никто не протрубит в рог, не поднимет знамя, и демоны поглотят казу, и она уже не будет нашей!

Они с братом рассмеялись, отец покачал головой. Его кудри сияли в свете жаровни, огонь озарял знамя семьи каждую ночь.

— Это не произойдет, Петро. Ты хорошо знаешь, что Ромельдо прибудет из инсулы и займет мое место, пока мне не станет лучше. Он старший, наследник казы. Помнишь, у меня была болезнь, когда ты был младше? Он прибыл.

— А если Ромельдо заболеет?

— Боишься, что мы развалимся, когда ты завтра уедешь?

Петро замешкался.

— Нет. Ну, наверное.

— Когда подрастешь, — сказал Эро, опустился перед сыном и поймал его нос пальцами, — ты сможешь исполнять ритуал и оберегать нашу казу.

— Я старше Петро! — возмутилась не впервые Риса. — Я могу исполнять ритуал!

Не глядя на жену, Эро ответил то, что Риса и так знала:

— Защита казы — не долг женщин.

— Ну-ну, Эро, — нежный голос Джулии контрастировал с его упрямым тоном. Это был их давний спор. — Ты знаешь, как моя родственница Дана поднимает флаги как казарра Буночио. Казарра Буночио всегда так делала. С основания дома. В прошлом Кассамаги…

Эро поднял руку.

— В Каза Диветри ритуал верности — долг казарро. Так всегда было и будет, — он встал и подмигнул дочери. — Женщины хороши в другом, да? Очаровывать мужские сердца, например. Ты научишься.

Он широко улыбнулся жене, та покачала головой и улыбнулась в ответ.

— Ох, ты старомодный бык, — парировала она. Все еще говоря, они пошли к двери дома.

Риса смотрела на них, упрямство плясало в сердце.

— Я могу больше, чем очаровывать мужские сердца, — заявила она то, что не могла сказать при отце. — И я докажу это послезавтра.

— Ты и лягушку не очаруешь своим утиным носом! — закричал Петро. Она не успела его поймать, он убежал за их родителями, хохоча.

2

Нам неприятно сообщать, господин, что мы не смогли повторить чары варварского города Кассафорте.

Женатая пара, потягивающая вино из кубков, останется верной до конца дней, а те, кто читает из одной из волшебных книг — хотя зачем такое хотеть, не ясно — сохраняют знания навсегда.

Даже их символы монархии, Оливковая корона и Скипетр с шипами, зачарованы так, что только истинный наследник может трогать их без последствий. Сир, народ Кассафорте — дьяволы в облике людей.

— шпион Густоф Вернер в письме барону Фридриху ван Вистелу

— Как думаешь, кто тебя благословит, Дети или Кающиеся? — спросил Петро. Они лежали на полу комнаты Рисы, смотрели на ночное небо.

— Бог или богиня даруют благословение при Осмотре, глупый, — сказала она, не задумываясь. Каждые шесть лет при соединении двух лун и созвездий-близнецов каждый ребенок Семи и Тридцати от одиннадцати до шестнадцати лет проходил Ритуал Осмотра. Там их избирала богиня луны, чтобы они учились в инсуле Кающихся Лены, или ее брат, лунный бог, чтобы они учились в инсуле Детей Муро.

— Ты знаешь, о чем я! В какой инсуле я окажусь? — вопрос Петро крутился в ее голове днями. Различия между инсулами, насколько она знала, были минимальными. Важно было, что ее жизнь станет новой и открытой. — Мама и папа учились у Кающихся, — продолжил Петро. — Нас тоже благословят они.

— Ромельдо и Веста — тоже их дети, и их обоих выбрал бог, — отметила Риса. Ее старший брат и младшая из двух старших сестер были прилежными в учебе, это качество выбирали Дети Муро. Их старшая сестра Мира последовала по стопам родителей, ее выбрали в инсулу Кающихся Лены, где она теперь была мастером-стеклодувом в мастерской. Многие яркие новые краски в стекле, которое каза использовала в работе, были открытиями Миры.

Петро взял с тарелки угощений между ними крекер в свежем меде.

— Я буду скучать по блюдам Фиты.

— Я буду скучать по маме и папе.

— Я буду скучать по своей комнате.

— Я буду скучать по своей студии, — Риса подумала о своем кабинете рядом с мастерской отца, далеко от печей и работников с расплавленным стеклом. — В инсуле у меня не будет личного кабинета, пока я не стану мастером.

— Ты будешь скучать по Эмилю, — пошутил Петро, слизывая мед с пальцев. Он потянулся за еще одним крекером Фиты.

— Нет, — Риса взмахнула ногами. — Думаю, тебя выберут Кающиеся, — сказала она, — бросив финик, набитый орехами, в рот. — Да?

Петро ответил после долгой паузы:

— Если так, то, надеюсь, и тебя тоже.

— О, Петро, — Риса вдруг ощутила прилив тепла к брату. Ему было всего одиннадцать. Хоть они часто играли и шутили как равные, она знала, что пять лет между ними делали ее взрослой в его глазах. — И я надеюсь. Просто помни, у тебя есть семья в обеих инсулах. Ромельдо, Мира и Веста тоже тебя любят.

— Но я их почти не знаю, — сказал Петро слабым голоском. — Они уехали, когда я был маленьким. Ты всегда была тут, — он потянулся к тарелке.

— Хватит тебе меда, — она отодвинула угощения. — Или ты не уснешь.

— Думаю, и тебя выберут в Кающиеся. Ты творческая, — он указал на шкаф, где Риса хранила лучшие свои работы. В шкафу раньше была мозаика детей Диветри, созданная в ранние годы обучения ремеслу со стеклом, но потом ее заменили красивые круглые миски, которые Риса создала в печах Диветри. В отличие от других предметов в мастерской ее отца, ее миски не выдувались из горячего стекла. И их не собирали по кусочку с цементом или свинцом, удерживающим их вместе, этой техникой была знаменита ее мать. Они отличались от всего, что создавала семья Диветри веками. У некоторых были геометрические узоры, простые и яркие, другие были со сложными цветками. Кусочки стекла были соединены вместе, а потом расплавлены в печи. Это были ее творения, и Риса гордилась этим.

Она улыбнулась брату.

— Думаешь, я творческая? — он кивнул, и она крепко обняла его.

— Тебе нужно только научиться чарам хранения, и ты будешь младшим ремесленником. Мне учиться куда дольше, — сказал он.

— Я хочу изучить не только чары хранения, — сказала Риса, волнение снова поднималось в ней. — И не только чары защиты.

— Но это навыки, которым учат стеклодувов в инсулах, — Петро зевнул. — Миски и кубки с чарами хранения. Окна с чарами защиты. Даже я это знаю, — окна изначально были для защиты людей от стихий, и творения Джулии из стекла и свинца были укреплены чарами из инсулы, которые защищали от внешнего вреда. Ни одно окно Диветри не было разбито с его создания, ни молотком, ни стрелой, ни мячиком Петро.

— Да, ты прав, — признала Риса. — Но это так скучно! Я не могу поверить, что в предметах может быть только один вид чар.

— Чары работают только на изначальном предназначении предмета. Так папа говорит.

Риса чуть разозлилась, что не могла объяснить, что имела в виду.

— Книги Катарре зачарованы помогать с изучением, это естественно для книги, но если я использую книгу для, о, не знаю…

— Чтобы ударить меня по голове! Это было бы оружие, и тебе пришлось бы зачаровывать ее на атаку, — предложил Петро.

— Ты такой глупый! — она защекотала его, пока он не завизжал от смеха.

Они лежали бок о бок, пока их дыхание не успокоилось.

— Риса? — тихо сказал Петро. — Я боюсь.

— Надеюсь, нас выберут вместе Кающиеся. Тогда я буду приглядывать за тобой, обещаю, — прошептала она ему на ухо. Она получила его крепкие и липкие объятия. — А теперь в кровать. Лена нас не благословит, если ты уснешь на ногах! — они вместе встали с пола и стряхнули с одежды крошки.

— Это последняя ночь сна тут, — сказал Петро и ушел к себе.

Риса уже это знала. Хоть она любила казу и всех в ее стенах, она хотела начать новую настоящую жизнь. Ладони дрожали, она открыла двери балкона и выглянула.

Запах ночного жасмина, цветущего на другом берегу западного канала, заполнил ее легкие. Она повернула ключ, потушила лампу на стене и заметила свое отражение в одной из ее мисок. Она последний раз видела себя в удобной одежде. Завтра ночью она будет в форме посвященной инсулы.

Послезавтра все будет другим.

3

Странный народ в этом Кассафорте — крестьяне и торговцы, которые без всякой видимой причины взяли на себя обязанности аристократии, не теряя при этом ни одного из атрибутов своего менее чем скромного начала.

— виконт Уильям Деван, «Путешествия за Лазурный канал»

От зевка голова Рисы чуть не треснула. Она не удивилась бы, если бы кто-то бросишь ей в рот фисташки, пытаясь расколоть их (дети делали так со щелкунчиками на ярмарках в этот день).

— Который час? — спросила она, Фита вела ее по лестнице у их дома.

— Пять часов, — горничная была мрачной в такое время, Риса заметила это.

— Утра?

— Слуги на кухне просыпаются и работают раньше, — сообщила Фита, ткнув ее в спину.

Риса едва видела ступеньки. Горничная вытащила ее из кровати бесцеремонно, никаких сладких булочек, горячего молока с добавлением кофе. Она не успела даже умыться, расчесать волосы или быстро использовать ночной горшок.

— Я же не служанка на кухне.

Она снова произнесла не то.

— Вот и настал день, когда казаррина сказала мне в лицо, что она лучше меня! — возмутилась Фита, поправляя ночную рубашку Рисы, пока они спускались.

— Это не то…! Не важно, — Риса решила, что на споры требовалось много сил. От одного ощущения босых ног на камне она понемногу просыпалась. Хотя небо рано утром было еще цвета кобальта, Риса видела, что несколько рабочих мастерской несли вязанки хвороста для печей. Дым из труб поднимался к небу. Луны ночью были близко, а теперь разлучились и опускались к горизонту, пропадали за каналами и Лазурным морем.

Служанки на кухне, может, уже и работали, но птицы еще спали. Птицы были умнее.

— Ты права. Прости, — пробормотала Риса. — Я не лучше служанки на кухне.

— Еще бы! — согласилась Фита, вдруг схватила Рису за руку и оттащила от ступенек, ведущих к нижнему мосту. — У тебя волосы разлетаются во все стороны, и ты выглядишь как девка с кухни!

— Ты не дала мне причесаться! — Риса подавила желание спорить. Она попробовала другой подход. — Куда мы идем?

— Казарро и казаррина тебя вызвали.

— Для чего?

— Я не знаю дела казарро и казаррины, — Фита поджала губы. — Но я думаю, это связано с благословлением короля.

— Короля! — Риса была потрясена. Король Алессандро был болен дольше, чем она помнила. Когда ее брат и сестры были выбраны в инсулы шесть лет назад, и за шесть лет до этого, они получили благословление короля перед церемонией. Диветри думали, что из-за болезни короля он не прибудет для Рисы и Петро.

Она увидела, куда Фита вела ее. Они забрались на вершину старой каменной лестницы, ведущей из конца нижнего моста к низшей точке Каза Диветри — деревянному причалу, выпирающему в море. Туда торговцы доставляли товары для мастерских и жизни. Ее родители были уже там, ходили по широкому причалу.

— Риса, милая, я сто раз говорила тебе не бегать по этой лестнице, — крикнула ее мама раньше, чем ноги Рисы оказались на дереве. — Ты разобьешь голову.

— И ничего не потеряет, — Петро стоял, обвив руками Джулию, прижав голову к бархатному платью матери. Он не говорил со злостью, он выглядел сонным сильнее Рисы. Все казались утомленными в такой ранний час. Хоть Джулия выглядела красиво в желто-бордовом платье, Риса узнала в этом наряде платье, которое она носила утром, мягкое и удобное, она редко покидала в нем спальню. Петро пытался переодеться в штаны и рубашку, но в результате рубашка осталась не заправленной и свисала почти до его колен.

— Нет сил, чтобы пнуть тебя, — сказала Риса брату, тоже обняла маму, скорее для физической поддержки, чем от эмоций. — Фита сказала, король прибудет.

— Не король. Принц.

— Принц Берто? — Риса открыла глаза. Утренний туман еще висел над морем. — Правда? Так у нас будет королевское благословление?

— Это было неожиданно для нас, — сказала ее мама. Судя по ее тону, Риса поняла, что и Джулии было неудобно прийти сюда так рано.

— Глупая женщина! — Эро привык рано вставать. Он был в рабочей форме — простая рубаха, тяжелые ботинки, плотные штаны и серый фартук, завязанный на много узлов. — Жаловаться из-за визита королевской семьи! Разве ты не хочешь, чтобы твои дети начали учиться в инсулах, где их ждет процветание и удача, посланная богами? — Джулия хмуро посмотрела на него вместо ответа. — Я знаю, тебе не нравится принц Берто…

— Мне не нравится, — Джулия гладила волосы Петро, — что он скрывает ото всех состояние его отца. Буночио всегда были близки с Алессандро.

Сонная Риса не заметила, что Фредо пришел к причалу со всеми. В отличие от остальных, он был в лучшем наряде, словно он спал в сияющих туфлях и расшитом плаще, бант на воротнике был аккуратно завязан. Он стоял в стороне, смотрел на восток, где небо светлело.

— Кузен! Думаю, я вижу барку, — сообщил Фредо. Эро прошел по палубе и пригляделся.

Джулия все еще была встревожена.

— Ой-ой, — она оставила Петро стоять самого, попыталась пригладить его волосы. Заметив какое-то пятно, она вытащила платок из кармана, облизнула его и стала вытирать его лицо. Петро терпел, прикрыв глаза.

Джулия повернулась с платком к дочери, Риса топнула ногой.

— Нет, спасибо! — она попятилась, подняв руки. — Я все сама сделаю.

— Так делай, — сказала ее мама.

— Это не поможет, — буркнула Фита, добравшись до них.

Риса уловила укор. Она провела ладонями волосам, попыталась собрать их аккуратно сзади. Ее ночная рубашка сойдет, хоть она не была в кружевах или такой хорошей, как ее нарядные платья, она была простой и аккуратной, покрывала ее от шеи до ступней. Может, она скроется за Петро. Идея показалась хорошей для ее сонной головы, и она подошла к семье на краю причала.

Фредо не ошибся. Хоть она не видела в темноте, барка из замка приближалась очень быстро. Она была длиной в десять или двенадцать гондол. В отличие от обычной барки, эта была позолочена, изгибалась над водой. Толстый амур украшал нос. Утро еще только начиналось, а он сиял. Задняя часть судна была с крышей, выкрашенной в лилово-коричневые цвета города. Знамя развевалось с золотого флагштока сверху. Барка короля не управлялась одним гребцом, а быстро двигалась из-за работы двенадцати гребцов, скрытых внизу, по шесть с каждой стороны, весла двигались в унисон.

Вид поражал, и семья ждала в тишине, пока корабль приблизится. Гребцы изменили движения весел без запинки, словно механическая игрушка. Барка замедлилась, стала поворачиваться против часовой стрелки, пока не оказалась параллельно причалу. Риса была зачарована плавным движением, но Петро стало скучно. Он громко зевнул.

— Уважай короля и страну, мальчик! — голос Фредо был едким, он ущипнул его за пояс.

Риса нахмурилась, ее брат завизжал и наступил случайно ей на пальцы ног.

— Больно! — пожаловался Петро.

— Это только принц, — прорычала Риса на Фредо, опустила ладони на плечи Петро. Джулия тоже попыталась успокоить сына.

— Принц будет королем, когда его отца заберут Брат и Сестра.

Риса знала, что задела дядю. Но у нее был ответ.

— Пока король не назовет его наследником. До этого он просто принц.

— Нет просто у королевичей, — ответил Фредо. — Любая семья одной крови получает то же уважение, что и ее глава.

Риса смотрела на него недовольно, гадала, говорил он о принце или своем месте в казе.

— Щипайте кого-то своего размера, — предупредила она, — но не Петро. Хватит.

Они смотрели друг на друга, яростные и упрямые.

— Казарра, — он потянулся за коробочкой в кармане. — Мои нервы…

— Меня сейчас беспокоят мои нервы, Фредо, — сказала Джулия, отодвинула Петро от него, гладя его шею. Она недовольно скривила губы в сторону Эро, потому что он не участвовал в ссорах с его кузеном.

Может, он отвлекся на барку. Два стража привязали корабль к причалу, еще двое разместили трап из бронзы, создав мост между судном и причалом. Поверхность барки была вырезана узорами, но Риса была ошеломлена ее близостью и не разглядывала детали. А потом один из стражей замка в красной форме с длинным плащом прошел вперед, кашлянул и заявил:

— Принц Берто, сын Алессандро, просит аудиенции с семьей Диветри из Семи в этот знаменательный день.

Эро опустил голову и ответил:

— Моя семья будет рада обществу принца.

Это было намеком. Стражи, установившие трап, отошли, вытянув руки, приглашая их на борт барки. Эро и Джулия пошли первыми. Стражи держали Рису и Петро за руки, когда настала их очередь. Риса тайно радовалась, что, когда дядя Фредо попытался пойти с ними, страж на причале поднял руку. Фредо не пустили на позолоченную барку. Как и Фита, он остался смотреть с причала. Риса подавила желание ухмыльнуться ему, повернулась к кораблю и ждала того, что будет дальше.

К счастью, долго ждать не пришлось. Лиловые шторы раздвинулись, золотая бахрома скользила по гладким доскам судна.

— Поклон, — тихо приказал Эро. Джулия надавила на плечи Рисы для низкого реверанса. Риса опустила голову и увидела первый черный сапог, потом другой, они быстро пропали под церемониальным нарядом принца Берто. Расшитый коричневый бархат собрался вокруг его лодыжек, когда он остановился.

— Поднимитесь, семья Диветри, — голос принца Берто был не таким низким, как Риса ожидала. Он не был властным или величавым. Его гнусавый голос напоминал ей торговцев, которые раздражали Фиту, пытаясь выманить больше денег за лимоны. — Казарро, надеюсь, наш визит не принес неудобства.

— Ни капли, ваше преосвященство, — поклонился снова Эро.

— Я не хотел бы устраивать неудобства для такой выдающейся семьи, — Риса выпрямилась и увидела, каким был принц. Его нос был острым и большим для его черт, его лоб был высоким и с наклоном. Кости на лице были близко под кожей. — Но болезнь моего отца помешала мне заняться многими меньшими, но тоже важными делами, — впадины вокруг его глаз заставляли его выглядеть как призрака, или как больного.

— Как ваш отец? — спросил Эро. Джулия с интересом склонила голову.

Принц подвинул ближе огромные рукава одеяния. Риса впервые заметила, что они скрывали полностью его ладони. В коричневом массивном одеянии принц Берто выглядел как пугало — маленькая сморщенная голова над объемным праздничным нарядом. У него были ладони? Она не знала.

— Боюсь, близится конец его дней, — сказал Берто. Его голова склонилась на миг, а потом поднялась. — Он принимает только меня и больше никого. Как понимаете, — продолжил он, обращаясь к матери Рисы, — это очень утомительно, — Джулия согласно пробормотала ответ. — Милая у вас каза, казарра, — отметил он.

— Благодарю, ваше преосвященство, — Джулия еще раз сделала реверанс. Но Риса разглядывала принца Берто. Его неземные глаза, темные, как отполированный обсидиан, и сияющие смотрели не на ее мать, а на казу сверху, солнце медленно поднималось и озаряло стены и строения. Его взгляд скользнул по трубам мастерской, выпускающим дым, на теплое сияние окон кухни, на лестницу, ведущую к главному дому, заметному за двором на конце моста. Риса подумала, что видела жадность в этом взгляде, словно он хотел вытянуть руки — если у него были ладони под этими рукавами — и схватить здания, убрать их в свою позолоченную барку.

Он посмотрел темными глазами в ее глаза. Риса застыла, вдруг осознав, как пристально глядела на него. Она ощущала себя как мышка в кладовой, которую вдруг нашел голодный кот с кухни.

Для принца Берто она была ничем. Он едва заметил ее, отвел взгляд и опустил веки.

— Перейдем к делу? — он махнул Рисе и Петро подойти.

— Опуститесь на колени перед принцем, — подсказала Джулия, радуясь, что пока они вели себя скромно.

Риса и ее брат встали на колени, готовясь получить благословение. Рисе казалось, что ее задушит бархат, когда принц опустил ладони на ее голову, но потом он отошел. Лиловые шторы раздвинулись, один из священников замка вышел из комнаты. Обруч на его голове был сложнее, чем у обычных священников, обученных в инсуле, благословение он давал обычное, бубнил под нос. И он казался сонным.

Благословение прошло быстро, и Риса удивилась, почему принц так переживал. Фита дольше задерживалась на утренних молитвах. Их колени только коснулись палубы, а священник уже просил их встать, а стражи повели их к бронзовому трапу и на причал.

— Было приятно, — сказал принц, — увидеть семью Диветри на рассвете особого дня.

— Приятно и нам, высший, — дядя Фредо воссоединился с семьей и вел себя так, словно все время был с ними. — Это было невероятно приятно.

Один из стражей развязал веревку.

— Тысяча благодарностей за визит, ваше преосвященство, — сказал Эро. Риса могла ошибиться, но ей казалось, что лицо отца было растерянным, как ее, от сухого обращения. — Возможно, мы скоро встретимся.

Принц в ответ только улыбнулся. Напряженно улыбнулся. Его взгляд снова пронесся по пейзажу казы, поглощая голодно вид. Все еще не разъединяя рукава, он отошел за шторы. Страж крикнул приказ. Двенадцать гребцов как один опустили весла в воду, барка поплыла в сторону Каза Катарре.

— Что ж! — сказала Джулия, когда барка отплыла подальше. — Кошмар!

— Ну-ну, любимая, — Эро уже успокаивал грядущую бурю.

— Удивлена, что он прибыл, раз не смог сам благословить наших детей!

— Принц занятой, — сказал дядя Фредо, глядя, как барка уплывает на юго-запад.

— Ему нужно посетить другие казы, — добавил Эро, пытаясь успокоить жену. Он взлохматил и без того спутанные волосы Рисы. — Не только наших детей осмотрят сегодня. Что думаешь о принце, львенок?

Дядя Фредо вздохнул, опустил плечи.

— Хороший человек, да?

Нет. Риса так не думала.

— Он был интересным, — признала она.

Она подумывала поделиться своей тревогой, но ее отвлек вид брата. Он поднял воротник рубахи, чтобы она скрыла его рот и нос, убрал ладони в рукава. Видно было только его уши, глаза и волосы.

— Риса, смотри! — сказал он из-под ткани. — Я — принц Берто!

Особый день Рисы начался на часы раньше, чем она хотела, но теперь он шел, и она была взволнована. Она скривила губы от баловства брата, а потом рассмеялась.

— О, только не показывайся Фредо! — предупредила она его.

Бедный дядя Фредо все смотрел вслед золотому кораблю. Казалось, только он из всех Диветри оценил визит принца.

4

У каждого предмета есть изначальное предназначение, пусть сыновья и дочери Семи и Тридцати раскрывают свое назначение в стенах двух инсул. Пусть изучают ремесло своих семей, учатся, становятся монахами, но результат будет стабильностью и процветанием искусств.

— Аллирия Кассамаги королю Ниволо из Кассафорте в личном письме в архивах Кассамаги

Сине-зеленые знамена развевались из каждого окна Каза Диветри позже в тот день. Риса склонилась над перилами балкона в своей комнате, смотрела, как слуги украшали стены канала флагами. Причалы слуг внизу были ярко украшены, где покачивалась дюжина гондол. Даже пахло празднично. С кухни доносились ароматы, было сложно различить один, он сразу сменялся другим. Утка. Жареная свинина. Рыба, запеченная в лимонном соке, набитая жареными яблоками. Оливки. Фруктовый пирог. Булочки. Сотня угощений для пира, который накроют после Осмотра.

Если выглянуть за угол, Риса могла увидеть два моста Казы Диветри, тянущиеся к континенту. Мост выше был роскошнее, тянулся от площади Кассафорте к двору казы. Низкий мост обычно использовали торговцы и ремесленники, и он вел к конюшням. Пухлые торговцы шагали мимо мостов и стен каналов, продавали гранаты и яблоки в сахаре, а то и брошюры с песнями и стихотворениями.

Куда бы Риса ни смотрела, она видела, что столица нарядилась к Фестивалю Двух лун. Каза Катарре тоже украсилась цветами семьи — красным и зеленым — и лилово-коричневыми знаменами города. Из окон менее богатых домов и маленьких магазинов, тянущихся вдоль каналов и улиц, были в ярких лентах и бумажных флажках. Семья Сорренди постаралась по случаю, разместила в ящиках летние цветы, повесила их на окнах. Сорренди были из Тридцати — элитных семей всего Кассафорте, выше были только Семь каза — и они могли вешать гербы семьи над дверью. Даже сейчас слуги Сорренди висели из окна сверху, натирали медный герб. Когда полуденное солнце озаряло площадь, он гордо сиял.

Служанка пискнула, прижалась к стене, Риса пробежала по лестнице в комнату с колоннами, где семья ела поздний завтрак. Ее ноги шлепали по черно-белому прохладному мрамору.

— Тут! — пропела она громко. Дикий зверь в ней вырвался из заточения, и она радостно прыгала с ним. — Наконец-то! — завопила она.

Ее мама, которая смеялась, маленькой ложечкой отделяя косточки от винограда на плоской стеклянной тарелке, подняла руку.

— Спокойнее, милая. Мы не одни.

Но не принц снова. Риса повернулась и оказалась лицом к лицу с большим красивым незнакомцем в серебряном шлеме. Он улыбнулся ей.

— Ромельдо! — закричала она, узнав черты лица мужчины.

— Это маленькая Риса? — воскликнул ее старший брат. — Босая и все остальное?

Риса вдруг смутилась и посмотрела на свои неприкрытые ноги и ступни. Он рассмеялся, и она поняла, что он шутил. Она снова расслабилась, бросилась на него, крепко обняла и ударилась лбом об его церемониальный шлем.

— Что ты тут делаешь?

Ромельдо выбрал лунный бог двенадцать лет назад, когда ему было пятнадцать. Хоть он еще жил в инсуле, скоро он вернется в казу и начнет выполнять обязанности наследника. Рисе было четыре, когда он ушел. Она плохо помнила время, когда ее брат не носил желтое одеяние Детей Муро.

— Я проверю своего брата. И тебя, кроха, — ответил Ромельдо. — Будет забавно, если от Кающихся осматривать будет Мира. Она прибудет?

— Да, но не будет осматривать, — Эро жевал тост. — Ритуал будет исполнять один из семьи Сеттекорди.

— Ренальдо Сеттекорди из Тридцати? Я его знаю.

Эро щелкнул пальцами.

— Он самый.

Ромельдо сморщил нос, повернувшись к Рисе.

— Мы соперничали в бочче. Конечно, я победил. Почему ты еще тут, бесенок? Ты не должна наряжаться для праздника, леди Босоногая Ночнушка?

Риса улыбнулась от нового титула.

— Но я тебя почти не видела!

— Ты увидишь меня на празднике. И не смей смешить меня во время церемонии, юная мисс! — Ромельдо подмигнул ей. Он напоминал Рисе Эро во многом, от рыже-каштановых кудрей на голове до широких плеч и уверенного поведения. — Какие новости о короле? — спросил он у мамы.

— Я делаю новое окно для одной из его комнат, — сказала Джулия, убирая длинные темные волосы за плечо. — Но хоть мне дали размеры, меня не пустили в комнату, где будет окно.

— Больше года уже не видели короля Алессандро? — Эро покачал головой.

— Мы видели утром принца, — сказала Риса Ромельдо. Он удивленно посмотрел на нее.

— Для благословения. Он не стал описывать состояние здоровья отца, — Джулия фыркнула, еще злясь на короткую встречу утром.

Риса протянула руку, чтобы поправить шлем на голове брата, который сама и сдвинула. Ромельдо тепло улыбнулся ей и поправил его сам, а потом вернулся к разговору.

— Он долго болел! Разве лекари не могут его исцелить?

— Он может не пускать их, — сказала Джулия. — Или принц может не пускать их.

— Джулия, — Эро пытался утихомирить жену, чтобы они не обсуждали это, но Риса была согласна с мамой. Принц казался хитрым. — Оливковая корона дала Алессандро долгую и процветающую жизнь. Может, он просто готов подняться на колесницу Муро и присоединиться к праотцам в долинах. Дитя, — он сказал Рисе, — беги, пока никто не подумал, что ты пытаешься повлиять на мнение оценивающего.

— Только дядя Фредо так подумает, — Риса не скрывала презрения.

Улыбка ее отца увяла.

— Наш дядя — хороший человек. Не его вина, что плохо выбранный брак моего дяди заставил Фредо родиться вне Семи и Тридцати. Он все еще умелый ремесленник и Диветри, так что достоин уважения.

Ее мать смотрела на фрукты на тарелки. Ромельдо отвел взгляд на фонтан за колоннами, тихо журчащий в свете солнца. Риса не осмелилась говорить, но знала, что они не разделяли мнение отца насчет Фредо. Но она опустила голову.

— Прости, папа, — прорычала она, стараясь выразить, что извиняется.

Эро вздохнул.

— Когда ты родилась, я думал, девочка будет со мной вечно, — он обнял ее, лишив дыхания. — Сегодня я тебя потеряю, львенок. Ты забудешь о нас, когда уедешь. Это точно.

Восторг из-за последней недели и предвкушение новой жизни не могли стереть осознание, что она покинет родителей.

— Вы меня не потеряете, — шепотом пообещала она. Влага собралась в уголках глаз. — Никогда. Вы будете мной гордиться, клянусь. Я всегда буду Диветри.

5

У жителей пустыни на юге от моря есть мадрасы, у веринигтеландеров — их гильдии, у народа Кассафорте — инсулы, а в цивилизованных странах — колледжи и университеты, но все они служат одной цели: улучшение и образование праздной молодежи.

— Целестина дю Барбарей «Традиции и причуды Лазурного берега: справочник для путника»

Гондолы в цветах и флажках заполнили каналы с высокими стенами. Риса стояла в затененной садовой комнате и видела, как вода мерцала на их бортах. В это время во дворе было так много людей, что слуги и желающие поздравить смотрели с покачивающихся гондол.

Повезло, что садовая комната была на пару ступеней выше двора. Риса и ее брат не смогли бы иначе увидеть церемонию. Между ними и центром двора стояли сотни нарядных женщин и мужчин в бархатных плащах с вышивкой. Риса вспомнила прошлый Осмотр годы назад, тогда она помнила только восторг и то, как сидела на подоконнике и пыталась видеть за цветными шляпами. От того, что они с Петро были в центре внимания, в ее животе летали бабочки. Ее старший брат и сестры тоже такое ощущали, когда смотрели в окно в их особый день? А отец? Поколения Диветри до нее занимали эту садовую комнату в дни церемонии. Конечно, и они переживали. Эта мысль должна была успокаивать, но это не погасило ее волнение.

Петро уже стоял на носочках, и он забрался бы на стул, чтобы лучше видеть, если бы Риса не сдержала его. Хотя никто в толпе не знал, что они были в садовой комнате, она не хотела, чтобы кто-то заметил их раньше времени.

— Твоя туника расстегнута, — она опустилась на колени, чтобы исправить это.

— Нет. Я застегнул пуговицы через одну! — ответил Перто. — Никто не заметит, что остальное не застегнуто.

Она закончила застегивать его пуговицы и пригладила простую черную тунику.

— Я заметила, — сказала она. — Ты выглядишь красиво, — она убрала кудри Петро, где они выбились, под черный берет. Она сама была в черном — в платье. Все в казе знали, как она не любила платья. Она предпочитала работать и играть в простых леггинсах и свободной тунике. Ее волосы обычно были заплетены, только когда она работала с расплавленным стеклом, тогда она закрепляла их сеточкой на затылке.

Но сегодня ее волосы были заплетены лентами, собраны в сложный пучок у шеи. Когда она увидела себя в зеркале час назад, она едва себя узнала. Даже с ее широким носом и чуть выпирающей верхней губой, которые напоминали утку, в богатом наряде и с прической она выглядела почти как с картины Буночио. От этого осознания она посмотрела на себя еще раз, и ей понравилось.

Внимание Петро было приковано к двум священникам, стоящим напротив друг друга. Их руки были подняты к небу, солнце пылало в высшей точке.

— Настал день, — говорил Ромельдо, — в который колесница Муро останавливается в Серебряной конюшне перед тем, как он отправляется в путь на шесть лет, — Ромельдо опустил забрало шлема для этой части церемонии, и маска Муро, бога большой луны, улыбалась толпе.

Как Ромельдо, Ренальдо Сеттекорди надел шлем, скрывающий его лицо. Забрало было в виде улыбающегося лица Лены, богини меньшей луны.

— В этот день колесница Лены останавливается в Золотой конюшне, — сказал он. — А потом она снова отправляется в путь на шесть лет.

Толпа охнула, два священника взмахнули церемониальными посохами в небо. С грохотом, от которого Петро закрыл уши, огонь вырвался из них, пронесся над толпой. Над двором были заметными, несмотря на полуденное солнце, две сферы золотого огня, висящие друг над другом. Искры стали созвездиями, окружили их. Через миг искры пропали, но пятна остались перед глазами Рисы. Частички сажи падали на толпу. Шок от резкого звука пропал, но Риса слышала эхо во дворах. Это напоминало, что во всех домах Семи и Тридцати, где жили дети от одиннадцати до шестнадцати, проходил сейчас Осмотр. Они с Петро встретятся с другими избранными этой ночью, в одной из инсул.

Толпа радостно рассмеялась. Люди в гондолах захлопали, эхо разносилось между стен каналов. Риса подумывала вытереть ладони о платье, но передумала. Почему ритуал двух лун требовал от нее черное платье в теплый летний день? Будет хуже, когда они выйдут на солнце.

Длинные мантии шуршали вокруг их ног, две фигуры в масках и шлемах — Дитя и Кающийся — повернулись в сторону ее семьи, стоящей во главе двора.

— Кто ведет детей на осмотр Лены?

— Кто ведет детей на осмотр Муро?

— Я, Эро, казарро Диветри, прошу, чтобы мои дети прошли осмотр Муро. Пусть он посмотрит в их сердца и выберет их, если пожелает, — сердце Рисы колотилось, когда отец шагнул вперед и произнес это. Как и проверяющие, он был в длинном старомодном гуппеланде, которая тянулась до его лодыжек. Тюрбан из разноцветного шелка обвивал его голову, и от этого сильнее выделялась борода на его лице.

Ее мать тоже была красивой, шагнула вперед. Волосы Джулии сияли на солнце, украшенные шелковыми лентами, ниспадали на ее спину. Ее платье было зеленым с узором, синие рукава, расшитые металлической нитью, сочетались с золотым обручем на ее лбу, откуда свисал один опал.

— Я, Джулия, казарра Диветри, прошу, чтобы мои дети прошли осмотр Лены. Пусть она заглянет в их сердца и выберет, если такова ее воля.

Два священника поклонились ее родителям, потом друг другу. Дыхание Рисы участились, ее родители вернулись на места. За ними стояли ее сестры: Веста в мантии Детей сжимала восторженно плечо матери, Мира стояла в стороне, скромно улыбалась, как богиня, которая выбрала ее. Риса не видела лицо Ромельдо из-за маски, но он был тут. Ее сердце колотилось, и Риса поняла, что все Диветри собрались тут. Она не помнила, когда в прошлый раз видела всех вместе.

В толпе были мастера: дружелюбный Маттио широко улыбался, словно она и Петро были его детьми; кузен Фредо двигал губой поверх tabbaco da fiuto на деснах, его плащ был украшен религиозными медальонами; Эмиль, все еще в рабочей одежде, смотрел на толпы ошеломленно. Все ремесленники и слуги были частью семьи Диветри, и она была рада, что и они были тут в гордый момент ее жизни.

— Раз в шесть лет, когда колесницы богов останавливаются, мы, их представители, путешествуем по домам Семи и Тридцати, чтобы благословить детей там, — голос Ренальдо Сеттекорди был сильным, разносился поверх шума толпы. Его голос казался громом в тишине. — В свете дня они будут осмотрены. А ночью они будут озарены светом лун, их примут в инсулах, чтобы продолжить их обучение.

Голос Ромельдо был легче, но тоже громким, и его можно было услышать за мостом.

— Пусть дети подойдут. Их посмотрят и оценят, — он снял шлем и тряхнул кудрями, Ренальдо тоже так сделал.

— Не бойся, — Риса сжала ладонь Петро, зная, что она никогда еще так не боялась в жизни.

Когда священники прошли к дверям садовой комнаты, толпа тихо расступилась. Риса отодвинула брата на несколько шагов, когда те открыли двери. Дети стояли миг в проеме комнаты, и сотни глаз смотрели в их сторону. Священники отошли к центру двора, напевая, вся толпа смотрела на двух Диветри.

Риса запаниковала. Что она тут делала? Она любила казу! Почему ей нужно было уйти? Почему она думала, что церемония восхитительна? Она представляла ее годами, но не думала, что ее сердце будет так колотиться, или как она оробеет в последний момент. Только Петро потянул ее за руку и заставил двигаться. Она опомнилась. Хоть ее челюсть дрожала от страха, она подобрала юбки платья свободной рукой и пошла сквозь двери.

Запахи ударили по ее носу. Сотня ароматов духов скрывали запахи пота и чеснока, средств для волос, зубного порошка. Брат и сестра шли через ароматы, делали шаг за шагом по терракотовой плитке, пока не оказались на свободном участке в центре двора. Все улыбались им. Риса знала, что, куда бы ни повернулась, она бы увидела улыбающиеся лица. Она смотрела вперед, пока они с Петро не дошли до цели.

Ренальдо Сеттекорди драматично взмахнул руками, чтобы толпа не подходила.

— Лена, свет небес, — завопил он, подняв руки вверх, но опустив голову. — Своей молитвой я прошу дать мне взор, чтобы я мог узнать твою волю насчет этих детей, — через миг он поднял голову и медленно подошел.

Риса подавила вскрик, заметив его глаза. Пленка покрывала зрачки, он выглядел как старик с катарактой. Но он двигался решительно и размеренно в их сторону. Он опустил одну ладонь на другую и поднял их в дюймах над головой Петро. Ее младший брат серьезно смотрел на землю, лицо его было белым. Хоть Риса пыталась не пялиться, она посмотрела на священника. Его губы двигались в молитве, он закрыл глаза и притих.

Он словно услышал ответ, прозвучавший только в его ушах. Он открыл глаза и посмотрел на ее брата. Его глаза уже не были странными, они стали обычными. Он поднял подбородок Петро, поцеловал его ладони в традиционной манере, шепча молитву:

— Благословляю тебя, дитя, — его голос был нейтральным. Но его улыбка была искренней. Он смотрел на ее брата с теплом. Риса была готова поспорить со всей казой, что Петро выбрали Кающиеся Лены.

Взгляд священника снова остекленел, он встал перед Рисой. Она опустила голову и старалась не думать о внимании людей вокруг нее. Она ощутила макушкой жар от ладоней Кающегося, они были над ней. Как и с Петро, он прошептал мольбу для богини.

— Благословляю тебя, дитя, — он поднял ее подбородок. Его улыбка была доброй, он поцеловал ее ладони и прошептал молитву, но на его лице было не такое выражение, как с ее братом.

«О, Петро, — подумала она, вдруг поняв. Богиня тебя выбрала, но меня выберет бог. Я не смогу пойти с тобой».

Кающийся отошел. Ромельдо взмахнул руками и опустил голову.

— Муро, дарующий радость, я прошу тебя дать мне мудрость, чтобы я мудро выбрал для тебя.

Его глаза были незнакомыми, как у Ренальдо, Ромельдо молился над Петро.

— Благословляю тебя, дитя, — закончил он. Он с теплым лицом поцеловал пальцы младшего брата, но не выражал особой радости.

Риса теперь была уверена, что они с Петро окажутся в разных новых домах. Она отправится в инсулу Детей Муро с братом. Может, завтра она будет работать бок о бок с Вестой, которая была на четыре года старше нее. В последний миг, когда ладони Ромельдо замерли над ней, она вспомнила, что должна была скромно смотреть на землю. Она опустила голову.

Казалось, она ждала очень долго.

— Благословляю тебя, дитя, — наконец, услышала она.

Риса посмотрела в глаза старшего брата, удивилась тому, что видела. Он был растерян. Он должен держал ее за подбородок, словно не узнавал ее. А потом отступил.

Пришло время выводов. Толпа притихла.

— Богиня Лена выбрала казаррино Петро своим, — заявил Ренальдо Сеттекорди. — Пусть пройдет и займет свое место среди ее Кающихся!

Аплодисменты разнеслись над толпой. На глазах Рисы выступили слезы от вида лица брата. Казалось, его стошнит во дворе, но от заявления он глубоко вдохнул, поежился и шагнул вперед. Он слабо улыбнулся, поняв, что его выбрали. А потом улыбнулся шире от радости. Он думал, что его не заберут? Ни одному ребенку из Семи и Тридцати не отказывали в обучении в инсуле.

Мира подняла бирюзовое знамя за Ренальдо, тот опустил ладонь на плечи Петро. Ромашки летели в воздухе, толпа бросала лепестки на избранного. Петро пересек двор, оглянулся и помахал ей под белым дождем ромашек, его берет съехал. Риса отметила, что впервые за день он выглядел счастливо.

Через миг толпа притихла, ожидая другое заявление. Ренальдо отошел, махнул Ромельдо говорить.

Но Ромельдо только кивнул. Его лицо было пустым. Он через миг протянул руку Ренальдо, чтобы он продолжил. Тот выглядел испуганно. Они долго смотрели друг на друга. Ромельдо не спешил объявлять, что Рису выбрал бог.

Наконец, они шагнули вперед и зашептались. Ренальдо покачал головой, когда Ромельдо указал в сторону Рисы. Толпа удивленно зашепталась от нарушения ритуала. Эро заерзал, встревожившись.

Рисе было не по себе все сильнее с каждой секундой. За знаменем лицо Миры было растерянным. Запахи духов и пота толпы душили ее, тела давили со всех сторон, мешая увидеть родителей. Риса могла видеть только незнакомцев, которые качали головами, глядя на нее. Она, видимо, сделала что-то не так, но не помнила, чтобы она оступилась или заговорила, когда не должна была. Сомнения убьют ее, если ждать придется дольше.

Почему Ромельдо медлил? Через пару мгновений разговор проверяющих закончился. Они были недовольны. Риса настороженно смотрела, как ее брат пошел в ее сторону. На его лице тоже было смятение, но и кое-что еще. Жалость.

Он жалел ее. Почему?

Ромельдо согнул колени, опустился к ее уху. Его дыхание щекотало ее кожу.

— Сестра, — прошептал он, сжав ее плечи. — Это… сложно сказать. Я сам не могу поверить.

— Что такое? — спросила она. Страх сдавил ее горло. Она не могла представить, из-за чего он так говорил.

Он вздохнул, взял себя в руки и сообщил:

— Ты не выбрана.

Несмотря на жаркое и тяжелое платье, Риса похолодела от его слов.

— Что?

— Тебя не выбрали, — повторил он. Она попыталась вырваться из его хватки, и он крепче ее сжал. — Не устраивай сцену, — попросил он.

Ее голос зазвучал, дрожа от эмоций:

— Не выбрана? Нет!

— Мне очень жаль…

— Что я сделала не так? — этот кошмар был невозможным. Это не могло происходить. Не было такого, чтобы ребенка не выбрали. Это было неслыханно. Она всю жизнь ждала этой церемонии, представляла этот час, как некоторые девушки мечтали о свадьбе. Этот день должен был стать самым счастливым в ее жизни.

Рот ее брата был прижат к ее уху.

— Ты ничего не сделала, воробушек. Ничего. У богов свои причины…

— Ромельдо, — прошептала она, стыдясь отчаяния в голосе. — Скажи им, что Муро выбрал меня. Просто скажи. Это не должно быть правдой, — она надеялась, что он послушается.

— Не могу.

— Ты — мой брат! — закричала она громче, чем хотела. Ее горло сдавило. — Прошу!

— Риса, я не могу. Это так не работает. Мои клятвы…

— Это не может происходить!

Эро и Джулия поспешили к ним, пока они говорили, с тревогой и ошеломлением на лицах. Вдали Риса слышала, как радость из других частей города разносится эхом по улицам и над каналами. Другие семьи праздновали. Их двор был тихим. Риса смотрела на лица неподалеку. Многие были знакомыми — слуги, дальние родственники, соседи, друзья семьи. Они пришли увидеть, как ее повысят, но увидели ее унижение.

— Что такое? — тихо спросил Эро.

— Ее не выбрали, — слова, казалось, разнеслись эхом в тихом дворе.

— Это невозможно, — Эро побледнел. — Такого не бывало. Все дети из Семи и Тридцати всегда попадали в инсулы.

Ромельдо кашлянул и выпрямился.

— Прошу, сэр, не усложняйте…

— Это шутка? Вы ошиблись! — слова Эро были такими хриплыми и злыми, что Джулия сжала его руку. — Помолись снова! Или ты мне не сын.

Ромельдо приподнял бровь.

— Боги не шутят с их священниками, казарро, — сказал он, подчеркнул титул Эро, чтобы он понял серьезность. — Мы с Сеттекорди получили один ответ на молитвы. Бог и его сестра сказали нам, что ребенок не нужен в их инсулах.

Слезы Рисы потекли во время разговора. Она поняла, что ее лицо было в красных пятнах, и слезы капали на платье, шелк помялся от этого. Она знала, что слезы на публике позорили семью. Но ей казалось, что Муро и Лена потянулись с небес, чтобы вырвать ее еще бьющееся сердце из груди. Как они могли быть так жестоки с ней в этот гордый миг? Что она им сделала? Это было несправедливо, это было ужасно.

— Если я не нужна богам, — закричала она, терзая ленты в волосах, — то мне не нужны боги!

— Риса! — Ромельдо был потрясен.

Она побежала в дом, слепо расталкивала толпу, услышала сзади печальный голос отца:

— Пропустите ее, — сказал он. — Просто… не трогайте.

Ленты и волосы развевались за ней. Пусть люди пялятся! Ей плевать, что они видели ее слезы. Не было унижения хуже, чем печаль в голосе отца, когда он произносил те слова. Она подвела его. Она подвела семью.

Она побежала по столовой, чуть не врезалась в столы, накрытые угощениями. Диветри и их друзья будут праздновать избрание Петро. Это был бы и ее банкет, если бы боги хотели ее.

Но они не хотели. Если даже боги отвернулись, то ее никто не хотел. Она была позором.

Ноги быстро несли ее по холлу и вестибюлю, по лестнице, которая казалась бесконечной, по коридорам, пока она не добралась до безопасности своей комнаты. Она думала, что будет приятнее, если она хлопнет дверью. Нет. Как только дверь была заперта, она съехала на пол и заплакала снова. Ее лицо и платье пропитали соленые слезы. Влага текла из носа. Она даже не старалась вытирать лицо.

— Риса? — в дверь тихо постучали пару минут спустя. Голос Джулии приглушало дерево. — Риса? Милая…

Она не ответила. Она долгие минуты сидела там, уткнувшись лицом в юбку платья, едва дыша. А потом она услышала, как мама ушла. Она не ответит, как бы сильно они ни стучали. Ее никак не утешить. Ничто не могло стереть эхо разочарованных слов отца: «Пропустите ее».

6

Хочешь поспорить с королем? Тогда встань на Лестницу петиций и говори без злобы. Не выбирай путь, который предлагаешь! Ритуал верности нужно выполнять без колебаний или сожалений! Если нет… вспомни судьбу Каза Легноли, брат, и дрожи.

— Арнольдо Пиратимаре в письме казарро Хумберто Пиратимаре (из архивов Кассамаги)

У моря пылали печи мастерской Диветри. Каждый день туда отправляли вязанки хвороста, зачарованного Кассамаги гореть ослепительным белым огнем. Большие печи давали ровное тепло без дыма, сохранялась равная температура. Многие выдутые сосуды оставались в печах день или два. Если они не остывали медленно, они могли разбиться.

Чаша Рисы оставалась в печах полтора дня. Каждые несколько часов она отодвигала керамическую форму в фут шириной все дальше от сердца печи, пока она не остыла так, чтобы можно было снять с гладкого камня. Она быстрым движением подняла работу. Стеклянная миска тут же остыла в ее ладонях, но не обожгла их. Она сдула песок, отделяющий стекло от формы, и посмотрела на отражающую поверхность.

Красиво. Забирая творение из жара, Риса всегда вспоминала Фестиваль апельсинов посреди зимы. Раз в год дети просыпались утром и обнаруживали, что на их одеялах лежали фрукты, конфеты и мелкие подарки. Родители говорили, что подарки оставляло апельсиновое дерево, появляющееся у их кроватей, пока они спали, и увядающее за ночь. Риса переросла Фестиваль апельсинов еще до того, как стала возраста Петро, но когда она доставала свои работы из печи, она ощущала тот же зуд предвкушения, желание увидеть, будет ли она награждена.

Сегодня — да. Несмотря на слой пыли и следы ее пальцев, эта чаша была из ее лучших. С синим стеклом Миры в основании Риса вырезала два слоя разных мягко изогнутых волн и соединила их узором, который успокаивал ее. Волны венчал купол прозрачного стекла, и казалось, что чашу держали под водами Лазурного моря, и когда подняли, на ней остался след волн.

Теплый летний воздух остудил чашу, пока она несла ее по просторной мастерской отца, чтобы вернуться в свой крохотный кабинет. Риса неделю стеснялась и не говорила с родителями. Она не выходила из спальни, пока голод не заставил ее отправиться на кухню через полтора дня после ее позора. С каждым шагом она проклинала свою слабость — она лучше голодала бы до смерти, чем снова появилась на публике. Фита взглянула на ее заплаканное лицо, усадила ее и подавала ей тарелку за тарелкой. Наверное, еда осталась с банкета Петро, но Риса не могла переживать из-за этого.

Она постоянно говорила себе, что не переживала, что боги отказались от нее. Но это беспокоило ее, как зубная боль, постоянно пульсировало тупой болью. Она думала об отказе всякий раз, когда видела улыбающихся богов на стелах, украшающих казу, или когда слышала, как слуги упоминали их имена. Она думала об этом, когда смотрела на город, видела потрепанные украшения Праздника Двух лун, свисающие с гондол или плавающие в каналах. Она думала об этом в одинокие мгновения, когда скучала по младшему брату и гадала, что он делал.

После того, как она закрылась, родители были добрыми. Казалось, они решили делать вид, что ничего необычного не произошло. Они вели себя с ней так же, как до этого, говорили о работе, сплетничали о других семьях Семи и Тридцати. Они не говорили о Петро, не обсуждали Осмотр. Хоть она оставалась одна, все было почти так, словно тот день не произошел.

Но с каждым звоном колоколов на площади замка Риса знала, что это произошло. Она пыталась не представлять разговоры родителей, когда ее не было рядом — тихие диалоги о том, как они гордились другими детьми, признания, что Риса была их разочарованием. Она пыталась прогонять эти мысли из головы, приглушать их отрицанием, закрывать их глубже в себе. Но они часто выбирались из трещин и донимали ее.

— Хорошо выглядишь сегодня, казаррина, — сказал Маттио, когда она прошла мимо. Крупный нежный мужчина поприветствовал ее, отвлекшись от ведра с битым стеклом. Было поздно притворяться, что она его не слышала. Маттио был ее любимым мастером, он всегда играл с ней и поддерживал развитие ее навыков. Отец научил ее резать стекло стилусом с бриллиантовым наконечником, но это Маттио заставил ее делать это снова и снова, пока она не смогла вырезать даже сложные изгибы без изъянов или случайных сколов. Это Маттио научил ее, как следить за раскаленным стеклом, чтобы понять его температуру, и как соединить стекло разного цвета. От Маттио она получила первые уроки выдувания стекла. Он всегда хвалил то, что было правильным в ее творениях, и отмечал, что можно было улучшить. — Это новая чаша? — спросил он. — Можно посмотреть?

Она робко отдала творение ему. Он провел пальцами по краю.

— Гладкая и ровная, — он впечатлено кивнул. — Мало пузырьков, — он сжал край и поднял чашу к солнцу, льющемуся в дверь мастерской. — Красивые краски. Ты хорошо постаралась, казаррина!

Риса покраснела от его похвалы. Но это непривычное чувство было приятным. Благодарность текла бы по ней раскаленной рекой, но теперь она только резала горячим ножом, усиливая ее горе, которое она терпела последние несколько дней.

— Казарро! — ремесленник развернулся и позвал Эро.

— Маттио, не надо, — взмолилась Риса. Она пыталась двигаться по мастерской как можно быстрее, чтобы Эро не увидел ее. Она не хотела говорить с отцом.

— Посмотри, что сделала твоя дочь, — позвал Маттио.

Эро оторвал взгляд от печи с шестом в руке. На конце сиял шар стекла. Дядя Фредо забрал шест, кивнул Эро отойти. Ее отец поднял палец, показав, что ему нужна минутка. Он вытащил из ведра с водой ветку с одного из оливковых деревьев семьи, срезанную утром. Серебристо-зеленые листья длиной с палец блестели, вода капала, когда Эро поднял ее в воздух. Вода не давала дереву и листьям вспыхнуть, когда он поднес ветку к раскаленному жидкому стеклу. От ветки стал подниматься пар, Эро чертил знаки богов в воздухе, шептал молитвы, чтобы благословить стекло, пока оно принимало облик.

Риса ощутила энергию в воздухе, действовали чары. Ее отец вернул ветку в ведро, Фредо погрузил шест в печь. Этот ритуал, церемония создания, должна была стать ее по праву рождения. Но не будет. Она остаток жизни будет стоять на расстоянии руки, ощущать, как чары наполняют творения отца. От этого осознания на сердце стало тяжелее.

Эро вытер пот со лба, прошел по мастерской.

— У нее хорошее чувство цвета, — Маттио протянул чашу.

Риса посмотрела на пол, пока ее отец разглядывал творение.

— Мило, — отметил он. — Интересная техника, — она посмотрела на него с надеждой. Он говорил серьезно, но все испортил, добавив. — Тебе не нравится традиционное выдувание стекла, милая? Ты быстро продвигаешься в искусстве.

— Она хороша с горячим стеклом, когда хочет, — ответил Маттио. — Лучше многих наших учеников, когда они начинают. Это в ее крови.

— Тогда я не понимаю, почему она… — Эро притих и перефразировал. — Ты должна чаще быть с нами у печей, Риса.

Риса злилась все больше, пока они говорили. Ее отец считал ее эксперименты милыми, но думал о них как о трате времени. Она подавила гнев и сказала полу:

— Мне никогда не быть как ты или Ромельдо, казарро.

— Всегда есть искусство окон, как у твоей мамы, — предложил Эро. — Может, если будешь чаще с ней…

Риса подняла голову и смотрела на нее, сердце стало свинцовым.

— Прости, что мешаюсь.

Эро раздраженно вздохнул. Больше пота выступило на лбу.

— Дочь, я пытался быть терпеливым на этой неделе. Мне неприятно видеть, как ты игнорируешь искусства Диветри…

— Ну-ну, — Маттио играл миротворца. — Риса знает выдувание стекла или создание свинцовых окон.

— Но отворачивается от этого, — прогремел Эро, злясь от слов Маттио. — Сотни лет традиций Диветри!

— Я хочу делать что-то другое, — зло объяснила Риса. Как ее отец, она могла резко вспылить. — Я хочу то, что только мое.

— Никому не нужны инновации от Каза Диветри, — закричал отец. — Твои безделушки милые, но никто не купит их. Ты тратишь на это время. Семь и Тридцать хотят сосуды, какими мы их всегда делали, выдували и придавали форму, благословляли традиционными чарами.

— Чарами, которые я никогда не смогу исполнять! — рявкнула Риса. Слова обжигали ее язык. Она махнула на оливковую ветвь, которой ее отец управлял мгновения назад. — Потому что во всей истории только я из семи каз, из тридцати великих семей Кассафорте не попала в инсулу! — она отметила с долей радости, что ее слова вызвали потрясенное молчание в мастерской. Даже кузен Фредо и Эмиль в другом конце комнаты пялились на нее. — Думаешь, я трачу свое время, казарро? Возможно. Спасибо вашим глупым богам. Я могу только тратить время.

Эро поднял руку, чтобы она перестала говорить.

— Не говори плохо о богах. Они следят за тобой даже сейчас!

— Да? — спор с Эро будто заряжал ее силами. Она ощущала энергию в воздухе, она будто трещала на концах ее волос. Она спорила, но ощущала часть себя виноватой. Она не должна была перечить казарро одной из старейших семей Кассафорте. Не с отцом. Но вредной части нее хотелось нанести последний удар. — Ты можешь в это верить, но я не верю. Боги бросили меня. Я в твоих руках, казарро, и я не буду больше тратить время на то, что никто не купит. Если у тебя есть другие планы на часы, которые я провожу под твоей крышей, скажи мне. Я не могу заставить тебя гордиться, как другие твои сыновья и дочери. Но я буду полезной.

Эро смотрел миг на Рису. Казалось, прошла вечность, и он отдал ей чашу.

— Днем у меня доставка товаров в магазин Паскаля, — наконец, сказал он, голос был ровным и холодным, как ее. — Тебе было бы полезно покинуть казу на пару часов.

Риса подняла край туники и сделала реверанс.

— Хорошо, казарро.

— Дочь, — от слова Риса замерла, отчасти обернулась и посмотрела на отца. — Я горжусь всеми своими детьми, — Эро стиснул зубы, цедя слова. — Поверь мне. Или нет, как хочешь.

Если бы она была такой, как неделю назад, Риса поверила бы ему. Но она поклонилась без слов, отвернулась от отца и прошла по мастерской. Она была уже не такой. Она не знала, какой теперь была. И не знала, было ли ей до этого дело.

7

Передача правления в Кассафорте зависит от прихоти правителя, и этот принцип получил серьезную проверку в пятом веке после основания города, когда умирающий король Моло в бреду объявил юную швею своей наследницей. Хотя решение было быстро отменено, два века после этого сторонники самопровозглашенной королевы Поппи — друзья и потомки — бились за то, чтобы ее род был на троне.

— Аноним, «Короткая и полная история Кассафорте»

Магазин песчаника просто звали Паскалем. Другое название не требовалось. Все в городе знали, что лучшее стекло Каза Диветри и из инсул было там. Хозяин магазина не любил выставлять товары напоказ, он держал хрупкие творения из стекла в шкатулках и чехлах. Его магазин удивлял новых клиентов, ведь это была просто тесная и пыльная комната, где были напиханы деревянные ящики. Но Паскаль мог без проблем отыскать любой нужный предмет.

— Как же хорошо, — повторил Паскаль в третий или четвертый раз. — Как хорошо, что вы заглянули в мое скромное заведение.

Виа Диоро тянулась на запад от площади замка до острова Каза Диоро. В Кассафорте было много торговых улиц, но не было ничего лучше Виа Диоро. Магазин Паскаля был чуть в стороне от шума и суеты площади. И когда Риса посмотрела на север и восток, она легко увидела впечатляющий замок короля Алессандро.

Эта часть улицы была зрелищем. У витрин ходили члены Семи и Тридцати, одни были в лучших нарядах, другие — в одежде инсул. Риса была в лучшем легком платье, и она заплела волосы в косу, как у ее матери. От нарядов ей было не по себе. Она подавляла желание поправить рукава с узкими манжетами, улыбаясь старому торговцу.

— Думаю, работы отца отвечают вашим высоким стандартам, — сказала она.

Глаза Паскаля были молочными, как у самых старых. Он разглядывал ее товары через толстую линзу.

— Нет вопросов, милая. Твой отец — самый выдающийся мастер. Лучше его отца. Кубки верности? — он поднял пару тонких голубых бокалов и покрутил их. Риса кивнула. Они были популярным и дорогим подарком на свадьбу среди Семи и Тридцати. — Идеальный набор, — Паскаль опустил их в ящик с бархатом. — Поразительно. Их тут же купят. Даю за них тридцать лундри.

— Пятьдесят, — сказала Риса, зная, что Паскаль продаст их по семьдесят пять лундри.

— Сорок, — сказал Паскаль.

— Сорок пять, — заявила она. Это была проверка, но ее учили с детства яростно торговаться. Они прошли такое с каждым предметом, пока кошелек Рисы не наполнился золотом, а Паскаль не получил ящики стекла Диветри.

— Твой отец будет счастливым, — сказал Паскаль, снимая линзу с глаза. — А у меня будут счастливые покупатели.

— Если у вас есть минутка, еще кое-что…

Входная дверь открылась, впуская запахи улицы в затхлый воздух комнаты.

— Хозяин, прошу… — прохрипел едва различимый голос. Риса повернулась на полуслове и увидела старика, сжимающего ручку двери, словно он мог рухнуть на землю без поддержки. Волосы его были длинными, тонкими и в грязи. На щеке желтел синяк, и лохмотья свисали на тощем теле. Его свободная рука дрожала, когда он протянул ее, словно просил милостыню. — П-прошу, — повторил он.

— Вон! — закричал Паскаль, хмурясь. — Иди отсюда! — он махал руками, прогоняя его, а потом повысил голос. — Виа Диоро — не место для такого мусора! Если еще раз увижу твое лицо, стражи города тебя схватят! — старик отпрянул от двери, и Паскаль захлопнул ее. В ушах Рисы звенело, она видела, как старик за окном шел по улице, опустив голову. — Этот нищий тревожил торговцев весь день, — объяснил Паскаль, голос стал нормальным, он успокоился. — Надеюсь, он тебя не расстроил, казаррина.

— Нет, — Риса чуть обеспокоилась. Ее задело не появление нищего, а поведение Паскаля. Она тоже была виновата. Пока старика не выгнали за дверь, она и не подумала, что один лундри из сотен в ее кошельке дал бы ему спокойно жить месяц.

Она сама могла оказаться нищей, зависеть от милосердия остальных. Да, у нее всегда будет дом в Каза Диветри, но без обучения в инсуле или других необычных навыков в мастерской Диветри разве она могла стать независимой? Ей нужно было узнать.

— Я просто хотела ваше мнение насчет одного изделия.

Паскаль приблизился с линзой наготове.

— Что-то особенное, казаррина? — Риса вытащила из отдельного мешка свою чашу, которую забрала из печи утром. Хоть она скрывала эмоции, сердце Рисы колотилось, пока она смотрела, как торговец водит ладонями по поверхности. Он сдвинул брови. — Это нарисовано?

— Нет, — сказала она. — Это слои вырезанного стекла, соединенные жаром и ставшие чашей от притяжения.

— Любопытно, — он вернулся к оценке. — Ваша работа? — она кивнула, и он взглянул на нее. — Мило, но ничего необычного. Такое на рынке купят за десять-двенадцать луни.

— Несколько луни! — возмутилась она. Ее чаша не стоила даже одного лундри? Ей придется создать сотни таких, чтобы заработать столько, сколько стоила пара свадебных кубков Диветри!

— Работа хорошая, необычная, — сухо, но не зло сказал Паскаль. — Тут нет чар хранения, да? — он не удивился, когда Риса кивнула. — Мои клиенты ищут зачарованное стекло, лучшее. Продай свою чашу за пару луни, будут тебе карманные деньги, дитя, — посоветовал он и вернул чашу.

Риса кивнула, склонила голову и ушла из магазина.

Если бы зрение Паскаля было лучше, он заметил бы слезы, покатившиеся по лицу Рисы, когда он проводил ее, помог забраться в телегу и вручил ей поводья. Она поехала прочь, лицо было белым в красных пятнах, голова была опущена.

Один челочек заметил. Он стоял у моста Аллирии, смотрел, как ее телега медленно приближалась. Риса заметила его, когда мулы стали шагать по мосту над каналом. Юноша пялился на нее. На вид, ему было лет семнадцать. Его загорелая кожа казалась темнее из-за формы стража — алой туники с золотым плетением, достающей до его бедер, темно-красных леггинсов и круглого красного берета. По бокам ниспадали волнистые светлые волосы. В отличие от стражей замка с длинными тяжелыми плазами, плащ юноши был коротким, был удобнее.

Он чуть сморщил нос, когда она проехала. Она ощущала презрение от его наглого взгляда, а потом ужас от того, как плохо выглядела в его глазах. Он точно расскажет об этом товарищам ночью. Как одна из Семи и Тридцати рыдала на улицах города. Об этом завтра будут говорить все.

Решив не показывать, как он смутил ее, Риса выпрямила спину и шею, отвернула голову от юного стража. Она подавила жалость к себе, дернула за поводья и погнала мулов вперед.

Только когда телега добралась до пика моста, она оглянулась, глаза слепили лучи, отражающиеся от черепицы. Страж все еще смотрел на нее. Он поймал ее взгляд, улыбнулся и отсалютовал. Явно насмехался. Наверное, он уже сочинял ложь, которую поведает стражам ночью. Она сжала раздраженно губы и дернула за поводья.

Мост Аллирии был одним из старейших в Кассафорте, построенным первым казарро из Каза Портелло. Как и все мосты Портелло, он изящно венчал широкий канал. В это время дня — традиционное время обеда для многих, когда люди уже отправились домой к семье. Мост был почти пустым. Одинокая гондола плыла по воде на юг, пуская волны. Чайки кричали в краснеющем небе.

Риса вспомнила, что примерно тут ее родители впервые увидели друг друга. Сестра ее матери оставалась у Аллекари, семьи Тридцати, которая жила тут, и решила задержаться еще на пару дней. По обычаю лучших семей Кассафорте Джулия поднесла дар из еды и вина домоправителю Аллекари, чтобы семья не пострадала от долгого визита. Дома Джулия выглянула из окна наверху и заметила впервые Эро. Он был таким красивым, как она рассказывала, что ей захотелось привлечь его внимание. Она послушалась и открыла окно, чтобы окликнуть его. Эро оглянулся, улыбнулся и поприветствовал ее. Через полгода они стали семьей, словно им было суждено встретиться.

Если бы Джулия его не окликнула — Риса поежилась — не было бы Петро и Ромельдо. И Весты с Мирой. И Рисы. Хотя из-за нее расстроились бы меньше всего.

Ее телега миновала мост. Поверх стука колес по брусчатке Риса услышала приглушенный крик слева. Она повернула голову и увидела трех подростков вокруг старика. Один подросток ударил коленом по животу мужчины, потом топнул по пальцам его ног. Другой подросток ударил мужчину по затылку. Риса даже издалека видела, что жертве было больно. Этого старика она видела несколько минут назад у Паскаля.

«Уезжай, — сказал голос в ее голове. — Тут опасно», — она тут же подумала о сотне лундри в телеге. Страх гнал ее ускорить мулов и не рисковать сокровищем. Это был всего лишь старый нищий. Если бы у него было место, он бы не ходил, прося милостыню. Было просто сделать вид, что она не видела.

Но вопль старика терзал ее сердце. Он не заслуживал быть побитым мальчишками, которые хотели поиздеваться над кем-то слабее них. Разве до этого она не захотела ему помочь? Казалось, ей дали второй шанс, и она уже не простила бы себе бездействие.

Риса резко повернула телегу влево. Мулы отказывались двигаться быстрее, она остановила их у стены канала и спрыгнула.

— На помощь! — заорала она как можно громче, надеясь, что над водами канала ее крик донесется до дальней стороны моста, где еще были люди. — Прошу, помогите!

Подростки вздрогнули от ее приближения. Они могли не узнать ее лица, но узнали в ней члена Семи и Тридцати по хорошей одежде. Она кричала на бегу, становилась увереннее, пугая их. Один из мальчиков побежал по улице как можно быстрее. Двое других запаниковали из-за этого. Высокий последовал за первым. Третий сжимал нищего. Он толкнул старика и побежал.

Нищий упал у низкой стены канала. Риса смотрела, как он оступился и улетел за нее. Через миг послышался плеск.

Она добралась до места, где стоял мужчина, выглянула за край в ужасе. В водах канала ладони били по поверхности, пытались уцепиться за что-нибудь. Она дико озиралась. Недалеко от места, где она оставила телегу, она заметила прутья лестницы на стене канала, но это было далеко. Это не помогло бы. Она подняла юбки, согнула колени и прыгнула в канал в двадцати футах внизу.

Темная вода наполнила ее рот и нос, гадкий вкус заставил ее закашляться. Риса быстро моргала, чтобы прочистить глаза. Слабая ладонь еще трепетала над водой в шести футах от нее. Ее юбки запутались вокруг ног, мешая ей плыть, но она боролась с этим.

Она поймала его за ладонь, нищему вернулись силы. Он сжал ее запястье с такой силой, что мог сломать кости. В отчаянии он утащил ее под воду. Она не ожидала такого и вдохнула воды.

Она с силой вырвалась из хватки мужчины и всплыла, кашляя так, что тело болело. Вода текла по лицу, она ощутила, как кто-то прыгнул в воду рядом с ней. Брызги отлетели в ее лицо, она покачивалась от волн.

— Не борись, — крикнул кто-то. Она хотела возразить, что не боролась, когда смогла открыть глаза. Юноша, который прыгнул с ней, уже боролся с нищим, обращался к нему, пока его руки в красном пытались удержать голову старика над поверхностью. — Хватай его за другую руку, — сказал он ей.

Она схватила его, не дав ударить рукой по голове юноши.

— Успокойтесь! — сказала она на ухо нищего. — Мы вам не навредим.

Ее голос смог успокоить старика, хоть и охрип от воды канала. Тот перестал бороться.

— Мы его вытащим, — сказал юноша, тряхнув головой, убирая волосы с лица. Его зеленые глаза открылись. — Ты можешь плавать? Мне не нужно спасать и тебя?

— Я справлюсь. Тащи его к мосту, — предложила Риса, стала двигать ногами в воде. — Там есть ступеньки.

Они двигались медленно из-за протестов нищего и тяжелого промокшего платья Рисы. Она устала, когда они добрались до стены канала.

— Я тащу, а ты толкай, — предложил юноша. Он не запыхался. Риса смотрела, как он выбирался из воды, и поняла, что она не подумала, как поднимет старика по каменной лестнице. Одной это было сложно сделать.

Юноша в красной форме смог схватить нищего за лохмотья и подтащил его к первой каменной ступеньке. Инстинкт заработал. Ноги старика пытались упираться, он хватался за выступающие камни. Риса помогала ему двигать ногами по ступенькам, юноша тянул сверху. Это было неудобно. Риса промокла, вода лилась на нее еще и сверху. Она ощутила, как ладони помогли ей перебраться через стену канала. Она попала на улицу. Телега стояла в паре футов от нее, и это ее обрадовало.

— Пригляди за ним минутку, — сказал юноша. Он забрался на стену канала и опустился на корточки.

— Куда ты? — пролепетала она. Нищий сел и прислонился к стене.

— Вниз, — улыбнулся юноша. Он пропал в воде с плеском. Риса подбежала и смотрела, как он плыл к центру канала, где покачивался красный берет, как игрушка на воде. Он схватил его и вернулся к лестнице. — Вряд ли я смогу это носить, — расстроился он, когда поднялся на улицу. Он перевернул берет, из него вылилась вода.

Риса невольно рассмеялась от облегчения и от нарочитой печали на лице юноши. Она разглядывала его форму и длинные светлые волосы, потемневшие от воды, и поняла, что видела его раньше.

— Ты — страж, который пялился на меня на Виа Диоро.

— Меня зовут Мило Сорранто, казаррина, — он чуть поклонился. — Я услышал твой крик о помощи.

— Откуда ты знаешь, кто я? — встревожилась она.

— Кассафорте ведь гордится своими Семью и Тридцатью, — улыбнулся он.

Как она и подозревала, она была просто диковинкой для него.

«Никогда не угадаете, кто сегодня рыдал при мне… казаррина Диветри!».

— Ясно, — она не была рада. — И какую историю ты расскажешь своим товарищам ночью? Что спас беспомощную казаррину в канале, потому что она глупо прыгнула за нищим?

Он собрал волосы в хост, выжал из них воду и отпустил их.

— Глупо? Беспомощно? Боги, ты точно не такая, казаррина! — он покачал головой. Риса пригляделась к нему. Она не видела обмана на его лице. И это ее расслабило. — Ты, похоже, могла справиться сама, — продолжил он. — Если я кому-то и скажу… а мне придется доложить, чтобы получить новую форму… — он посмотрел на испорченную одежду, скривил губы.

— Что ты им скажешь? — Риса заинтересовалась, хотя и промокла. Его губы были тонкими. Только это мешало ему быть красивым.

— Что ты милая, — выпалил он. Слова вырвались из его рта, он густо покраснел и кашлянул. Риса сама будто покраснела. Она еще такого не слышала от незнакомца. — Или… что была такой.

Она вдруг поняла, что он имел в виду. Ее волосы выбились из косы, свисали водорослями вокруг ее лица. Ее платье висело как мокрая тряпка. Один рукав пропал. Она чуть не рассмеялась от правды его слов и потрясения на его лице, что он сказал это. Она выглядела не лучше нищего.

Риса повернулась к старику и увидела, что он дрожал и сжался в комок. Она вспомнила, что в телеге была попона для мулов. От него пахло животными и духами, которыми Семь и Тридцать скрывали запахи зверей, но это хотя бы помогло старику, когда она укутала одеялом его плечи.

— Бедный. Что с ним будет? — она опустилась рядом с нищим.

— Мне придется арестовать его за нищенство, если его не заберут в дом, — ответил страж.

Риса тут же возмутилась.

— В тюрьму! Он пострадал. Те мальчишки били его!

— Если его не заберут в дом, этого требует закон, — повторил страж. Она посмотрела в его глаза, уголки его рта приподнялись. — Я слышал, Семерка Кассафорте славилась щедростью.

Он подкалывал ее? Понять не удавалось. Риса не представляла, как объяснит отцу, откуда в доме взялся нищий. Но она не могла позволить отвести старика в тюрьму. Она могла просто представить, как страж рассказывает: «И она просто ушла, задрав нос. Как эта Семерка и делает. Хотя одеяло ему дала, уже хорошо».

Он задел ее гордость. Он думал, что должен был стыдить ее, чтобы она вела себя благородно?

— Если поможешь поднять его в телегу, — сухо сказала Риса, — я была бы благодарна. Как тебя зовут, еще раз?

Страж улыбнулся, ее решение обрадовало его.

— Мило, Казаррина.

— Довольно распространенное имя, — сказала она, закидывая руку нищего на свое плечо.

Мило убрал мокрые волосы с лица, низко поклонился и вернул берет на голове, опустился, чтобы помочь ей.

— Ты хотела сказать, для необычного юноши, казаррина? — он подмигнул ей. Они стали поднимать дрожащего нищего на ноги.

Риса ухмыльнулась. Распространенное имя для нахального юноши, это уж точно.

8

Жестоко, что они из Семи, а мы — Тридцати, да? Если бы не случайный выбор древнего короля, все могло быть лучше. Но, милая, я слышала, что грядут перемены. Кто знает, что они принесут?

— Рульетт Винцинзи из Тридцати в письме ее сестре

Она не могла не замечать цвета всех каза вокруг нее, пока солнце спускалось к горизонту. Шесты со знаменами семей венчали высшие точки каждого из семи островов. Он звука рожка замка нищий пошевелился рядом с ней. Риса уже ехала медленно, чтобы нищего не трясло в телеге.

— Столько пошло не так, — пробормотал он, приоткрыв глаза. — Столько… не так.

— Вы в безопасности, — сказала она. Где он будет спать? Она не могла оставить его во дворе Диветри. Может, он мог остаться в пустой комнате слуг. Может, ему позволят даже выполнять легкую работу, когда он сможет управлять собой. — У вас есть имя? — спросила она.

Он снова засыпал.

— Дом… — прошептал он. — Дом.

Какое-то время было слышно только рожки, объявляющие о верности небесам, тяжелое дыхание Дома и стук копыт мулов, пока они тащили телегу вперед. Было странно думать, что всего неделю назад музыка очаровывала Рису. Этой ночью она сидела почти одна в телеге среди темнеющих улиц и ничего не ощущала. Музыка верности разносилась над крышами города, пока не стало слышно все семь. Рожок из замка завершил мелодию. Ночь опускалась на Кассафорте.

По легенде лишь раз в истории города каза не исполнила ритуал верности — Каза Легноли триста лет назад. Семья дровосеков. Их работа была такой хорошей, что ширмы Легноли все еще были популярны у пилигримов в храме Лены. Но казарро был ворчливым, часто спорил с другими казами и короной, чтобы слышать свой голос.

Риса слышала несколько версий о том, что случилось с Каза Легноли, ведь это произошло так давно, что свидетели давно были в руках богов. Было ясно, что казарро был не согласен с королем, заявил намерение остаться в казе, но игнорировать ритуал верности. Некоторые говорили, что, когда его знамя не поднялось, и когда он не протрубил в рог, демон спустился из-за туч и уничтожил казу и всех в ней. Другие говорили, что молния ударила по казе и сожгла все содержимое и всех глупцов внутри. Как бы там ни было, Легноли уже не были каза. Из Тридцати король повысил Диоро до Семерки и выбрал семью из обычного населения на место Диоро в Тридцати. Шанс стать выше выпадал редко, и желающих заменить тех, кто опозорился, всегда было много.

Риса посмотрела на Каза Диоро, телега повернула с площади на низкий мост, ведущий к Казе Диветри. Диоро, гордая семья творцов оружия. Их каза все еще стояла гордо на темнеющем горизонте, каменные стены выглядели старше трех сотен лет. Было невозможно поверить, что Каза Легноли была разбита молнией, тем более — демоном. Это был миф. Как и Муро и Лена, боги, которые бросили ее, были лишь милой историей о двух лунах в небе. Два холодные и далеки куска камня, их конюшни были просто скоплением звезд вокруг них.

— Птицы, — прошептал нищий. Какое-то время казалось, что вдали хлопали крылья. Звук становился громче, и Риса поняла, что это был грохот кареты, летящей к городу по мосту. Карета миновала телегу, стуча колесами по камням, и Риса услышала знакомый звон колокольчиков лучших лошадей родителей.

Куда они могли отправиться вечером?

9

Великая Лена, даруй нам мир, чтобы наши земли были в гармонии. Даруй нам свою мудрость, чтобы мы процветали. Но важнее всего — даруй своим покаявшимся милосердие к другим, чтобы мы могли быть милосердными к себе.

— из книги молитв инсулы Кающихся Лены

— Что? — Рисе не нравилось просыпаться от холода. Ей было тепло, несмотря на холодную ночь, под одеялом. — Что такое? Хватит меня трясти, — она думала в тумане, что Петро дразнил ее. А потом она проснулась и вспомнила, что ее младший брат был в инсуле Кающихся Лены больше недели.

Фита стояла над ней. Служанка принесла завтрак с булочками и фруктами. Было необычно, что Фита принесла поднос сама, еще более странным было то, что она разбудила Рису — так она сделала до этого лишь раз, когда прибыл принц Берто. Риса села, и Фита скрестила руки.

— Я принесла поднос, — без необходимости сказала она.

Риса смотрела миг на завтрак, желудок тихо урчал от аромата свежего хлеба и сока.

— Ты никогда не приносила мне поднос. Ты говорила, что подносы для детей.

Ей могло показаться, но Риса думала, что уголки губ горничной дрогнули.

— Ты точно уже не ребенок, — сказала она. — Уходить и делать, что хочется, без разрешения отца.

Стоило взяться за завтрак. Фита могла передумать и унести булочки, учитывая ее настроение.

— Что такое? Тебе явно что-то не нравится.

— Дело в нищем в нашем доме, — возмущенно сказала Фита. — Запах! Казаррина, как ты могла!

Риса приподняла плечи, возмущаясь:

— Его зовут Дом. Его бросили в канал вандалы. Стражи арестовали бы его, если бы я не привезла его домой. А что мне было делать? Отправить его в тюрьму? Бросить спать на улице? — когда Фита не ответила, у нее возникли подозрения. — Где он сейчас?

— Во дворе у конюшен, — сухо сказала Фита.

— До сих пор? Не говори, что он спал там! — Риса встала и поспешила одеться, от гнева двигаясь быстро. — Я говорила Алландро, чтобы он попросил тебя найти для него место среди слуг.

— Не конюху указывать мне, что делать, — Риса хотела возразить, и женщина добавила. — Только казарро и казарра могут указывать мне, кого нанять.

— Обычно ты не такая черствая! — отметила Риса. Фита пожала плечами, и Риса обула туфли. — Где казарро?

— Ваши родители не вернулись из замка, — ответила Фита. Риса издала потрясенный звук — ее родители редко проводили ночь не в казе. — Они останутся и после обеда, казаррина? Если так, нужно будет кухне приготовить подношение. Твоя мать всегда придерживается обычая, — добавила она от потрясенного взгляда Рисы.

— Почему они в замке? — осведомилась Риса, проглотив все новости.

Фита вскинула руки.

— Я не знаю, казаррина. Их вызвали прошлой ночью после ритуала верности.

— Они знали, что задержатся? — женщина пожала плечами. Ужасно злясь, Риса повязала шаль на плечах. — Ты не знаешь, почему мои родители в замке, как и почему они остались на ночь. Ты не знаешь, почему мой друг Дом провел ночь во дворе конюшни.

— Это я знаю. Ему нельзя в дом, потому что я не получила приказа казарро…

— Моего приказа должно хватать!

— А еще, казаррина, — сказала недовольно горничная, — звать такого человека другом, когда ты из Семерки…

— Не нужно говорить! — перебила Риса горничную. Не обращая внимания на хмурое молчание женщины, она схватила поднос и вышла из комнаты.

Она увидела Дома под одеялом, пахнущим мулом и духами, водами канала и затхлой старостью возраста. Она пыталась скрыть эмоции, борющиеся в ней, когда мужчина повернул к ней лицо в морщинах и пятнах от возраста.

— Ты ушла, — сказал он с жалобным взглядом.

— Прости, — сказала она, снова злясь на Фиту. Хоть горничная бывала щедрой, она раздражала, когда упрямилась.

— Я спал тут.

— Это не повторится, — пообещала Риса. — Я принесла завтрак, — она опустила еду на скамью рядом с ним. — Видишь? Все хорошо. Мы поделимся, — она взяла половину булочки и откусила. В его глазах были голод и тоска. Он замешкался. Риса подозревала, что гордость не давала ему есть у нее на глазах. Она повернула голову и проглотила свою порцию. Она слышала, как он схватил булочку и стал жадно поглощать ее.

Его ладони еще дрожали, когда от уговоров Рисы он доел последнюю булочку и допил сок.

— Отныне ты будешь питаться регулярно, — сказала она. — Нам нужно только найти тебе занятие.

Она не заметила, сколько красных вен было в глазах старика, пока он не посмотрел на нее со страхом.

— Я… я ничего…

— Ты работал когда-нибудь со стеклом? — он покачал головой. — А в конюшне? А на кухне? — она перебирала варианты, но он продолжал качать головой.

Почему она старалась помочь ему? С каждой работой, от которой Дом качал головой, она все сильнее задумывалась, не подобрала ли бесполезного с улицы. Он мог всю жизнь попрошайничать. Он не признался, что хоть что-то умел.

Она вспомнила, как увидела нищего на пороге магазина Паскаля, и как ощутила, что его беспомощность отражает ее состояние. Она могла ему помочь, если поймет, как.

— Можешь придумать занятие, которое сможешь выполнять тут?

Он сцепил ладони на коленях, пытаясь скрыть их дрожь.

— Я никогда не работал как… — его хриплый голос утих.

— Мы что-нибудь придумаем, — мягко сказала она, пытаясь размышлять.

— Страж, — прошептал он.

— Что? — Дом был стражем? Может, он мог приглядывать за печами или заниматься чем-то еще, где не нужно было двигаться, но требовалось внимание. Он поднял руку и указал на дорогу.

У нижнего моста были темно-красные формы. Городские стражи приближались. Риса в тревоге огляделась, видела плащи и копья и на верхнем мосту.

Она подумала, что что-то не так. Ее родители пострадали. Эро был мертв, и стражи принесли плохую весть. Паника сдавила грудь, мешая вдохнуть.

Она встала на ноги усилием воли. Ее шаги были тяжелыми, вели ее ближе к стражам, но она не могла заставить себя бежать. Она остановилась и ждала, пока они доберутся до нее. Их лица были мрачными.

— В чем дело? — спросила она у девушки с луком на плече. Она разглядывала лица окруживших ее стражей. — Что-то не так?

— Спросите у Толио, казаррина, — сказал юноша. — Мы просто выполняем приказы.

— Кто такой Толио? Где он?

Юноша указал на верхний мост.

— Он сейчас во дворе.

Риса ощутила, как ноги стали легче, и побежала к казе.

10

Каждый узел начинался с ровной веревки.

— кассафортийская поговорка

— Кого из вас зовут Толио? — осведомилась Риса, врываясь во двор. Стражи уже были там, их оружие и плащи были на скамейках и у кустов. Они словно устроились как дома.

Фредо и Маттио прибыли за ней во двор, а с ними — моргающий Эмиль. Пока Риса бежала по казе, она попросила Маттио пойти с ней — если там были плохие новости, она хотела, чтобы он был рядом. Другие мастера тоже хотели пойти, и даже слуги последовали за ними, их лица выдавали волнение.

— Ну-ну, кузина, — Фредо шагнул вперед, сцепил перед собой ладони. — Казаррина может выразить гостям больше уважения.

Она ненавидела его за такие слова. Он не был из Семи и Тридцати, не имел права указывать ей на манеры. Она парировала бы, если бы не заметила знакомое лицо. Юноша стоял за светловолосой женщиной, которая была выше него и указывала, что стражам делать. Это был Мило, необычный страж с обычным именем. Он улыбнулся ей, а потом посмотрел на небо, посвистывая, словно не видел ее.

— Кто из вас Толио? — повторила Риса твердым тоном, хоть и осознавала присутствие Мило.

— Я — Толио, казаррина, — сказал старший из стражей в алом. На его тунике косичка была шире, чем у других. Как многие жители под шестьдесят, он был со шрамами на лице, полученными в войне с пиратами. Они почти подходили его грубым чертам и кислому виду.

— Мои родители в порядке? Им не навредили? — она спешила спросить, и слова звучали с запинками.

— Я уверен, что наш гость Толио — капитан Толио, да? Какая честь! — не привел бы столько людей ради такого обычного задания, юная кузина, — улыбка Фредо могла успокоить даже прилив.

— Казарро и казарра Диветри в порядке, — сказал Толио, поклонившись Фредо. — Я принес послание от казарры, — он протянул сложенный лист.

— Слава богам, — прошептал Фредо.

Мило следил за разговором, Риса заметила это. Хоть стражница заставила его поправить груду копий, его голова была склонена в ее сторону. Он поймал взгляд Рисы и стал посвистывать, выполняя задание.

— Нужно было привести сорок стражей, чтобы доставить послание? — спросила Риса.

— Мы выполняем приказы принца Берто, — ответил Толио.

Маттио шагнул вперед.

— Я сам был стражем в юности. Стражи слушаются только короля, не его родню.

— Король мертв, — Толио сделал паузу, чтобы новость впиталась. Хотя стражи не были удивлены, никто в казе еще не слышал о таком. Слуги потрясенно зашептались. Риса ощущала себя пустой. Король Алессандро мертв? Он несколько лет не появлялся на глаза людям из-за проблем со здоровьем. Они все ожидали худшее, но было шоком услышать такие слова.

— Пусть Лена сжалится над ним, — Фредо посмотрел на небеса. — Муро, упокой его.

Толио шагнул вперед, не тронутый речью.

— Пока Семерка не передала Оливковую корону и Скипетр с шипами принцу Берто, мы слушаемся наследника трона. И его приказ — занять казы Семерки, пока переход не произойдет.

Потому ее родители уехали ночью. Когда монарх умирал, семеро глав семей собирались в замке и передавали священные реликвии наследнику. Из уроков истории Риса знала, что волшебные предметы нужно было передать ему. Принц Берто не мог сам взять корону и скипетр, их мог трогать только король, одобренный Семёркой. Семерка была ключом к гладкому переходу между королями, и от них зависело равновесие между волей короны и волей народа. История вершилась на их глазах.

— Мне жаль насчет короля Алессандро, — тихо сказала она. — Но можно мне послание?

Фредо тут же шагнул вперед.

— Может, мне стоит его взять, кузина, — и он добавил для Толио. — Я — один мужчина крови Диветри в доме, и я думаю, что казарро, мой кузен, хотел бы, чтобы я управлял казой, пока его нет.

Возмущение кипело в груди Рисы. Оно чуть притихло от вида Мило в стороне, изображающего выражение лица Фредо, добавив косоглазие. Стражница, что была с ним, заметила его игру, щелкнула пальцами и отправила Мило работать.

— Только я чистой крови Диветри в этой казе, — парировала Риса, не скрывая желчь.

Казалось, она увидела презрение в глазах Фредо, но ей могло привидеться. Он парировал нахально:

— Я должен настоять…

— Маттио, — Риса игнорировала его. — Отправь слугу в инсулу Детей Муро. Я хочу, чтобы мой брат Ромельдо был тут, пока нет отца, чтобы избежать недоразумений.

Она была рада, что от ее приказа Фредо вздрогнул.

— Не уверен, что это необходимо, кузина, — начал он.

— Я уверена.

— Будет сделано, — Маттио с мрачным видом склонил голову и скрылся за дверями. Хоть он был вежливым, Риса знала, что Маттио не любил ее дядю.

Толио посмотрел на сложенное письмо.

— Оно для казаррины, — спокойно сказал он и вручил послание Рисе. Она забрала письмо с триумфом. Она на миг отвлеклась на то, что Мило подмигнул. Было приятно, что у нее был союзник.

Она тут же заметила, что письмо было не запечатано. Любой из замка мог прочесть его. Судя по отпечаткам пальцев по краю, некоторые уже это сделали.

Милая,

Знай, что я скучаю без

тебя каждый час. Твоего отца,

Эро, и меня хорошо принял

его величество, принц Берто.

Я была бы уж

очень благодарна, если бы ты смирен-

но принесла в замок подношение в честь гостепри-

имства. Тебе нравится погода? Искренне надеюсь, что как

можно дольше продлятся ясные дни.

Джулия

Ощутив движение за собой, Риса обернулась. Фредо стоял у ее плеча, губы двигались, пока он читал:

— Я мог бы отнести в замок подношение, — сказал он, голос был скромным. Фита, постоянно вытирающая руки об фартук, стоя в дверях дома. Она хлопнула в ладоши, повела слуг с кухни за собой, чтобы начать приготовления.

— Я займусь подношением, — рявкнула Риса. — Письмо адресовано мне.

— Да, это было бы лучше всего, — сказал Фредо. — Займешься этим скромным делом. А я лучше пригляжу за хозяйством, пока казарро нет, — Риса не успела вмешаться, он добавил. — Пока не прибудет кузен Ромельдо, конечно.

Она знала, что ее отец не одобрил бы это, но должна была что-то сказать.

— Не испытывайте меня, дядя, — она хотела уйти в дом, но Толио хлопнул в ладоши.

— Минутку, казаррина. Я должен назначить вам надзирателя.

— Надзирателя? — она потрясенно посмотрела на капитана. — Я под стражей? Я не могу ходить, как хочу?

— Мне приказано разместить стражей среди каз и мостов, и чтобы к членам семи семей были приставлены надзиратели, — вежливо ответил Толио. — Вы не под арестом. Вы можете ходить, как хотите, днем. Ночью вам нельзя в город. Ради вашей безопасности, — объяснил он.

— Я рада знать, что я не под арестом, — сухо сказала она. Ее не услышали. Толио вызвал волонтера среди стражи, чтобы тот приглядел за Рисой. Никто не отвечал, и через миг Мило лениво, будто с неохотой, поднял руку. Стражница пронзила его взглядом.

— Хорошо, Сорранто, — кивнул Толио.

Риса вздохнула, не могла поверить, что к ней приставили стража, и что Мило вызвался.

— Хорошо. Но ты, — сказала она мило, который подошел, изображая скуку, — держись в десяти шагах от меня.

— Хорошо, казаррина, — протянул он. — Как пожелаете, казаррина.

11

Да, я стоял на Лестнице петиций и увидел Оливковую корону и Скипетр с шипами. Названия у них скромные, но они выглядят как из золота. Я не посмел коснуться их и взвесить, меня предупредили, что сильная магия защищает их от кражи. Говорят, когда-то давно обгоревший труп того, кто пытался забрать их, был на виду у всех перед замком. И это сработало так, что никто не повторял подобное.

— Марсель Клотье, посол Шарлеманс ко двору Кассафорте

Что-то в письме беспокоило Рису, хотя она не могла понять, что. Было необычно для Джулии написать о погоде, но не объяснить, почему они задерживаются. Не было извинений и указаний. Ни слова об отце.

— Не понимаю, — Риса спрыгнула с перил балкона. Над ней морской бриз трепал лилово-коричневое знамя Кассафорте. Она прошла по красно-черной плитке, читая письмо матери в двенадцатый раз, пытаясь забыть о стрессе последних суток.

Мило впереди нее отодвинулся, когда она приблизилась. Она пошла к перилам, и он шагнул ближе.

Искренним в записке казалось только первое предложение. Хотя они не говорили толком с Осмотра, ее нежная мама легко могла сказать, что скучала по ней. Но что-то тут было не так. Только она могла увидеть это? О, где был Ромельдо? Он стыдился прийти после ее истерики неделю назад?

Риса решительно пошла по балкону, но ее отвлекло то, что Мило отодвинулся от нее.

— Зачем ты это делаешь? — сказала она, замерев и уперев руки в бока.

— Простите, но казаррина попросила держаться в десяти шагах от нее.

Она фыркнула.

— Ты, — сообщила она, — бесишь.

Мило улыбнулся.

— Тебе нужно рассмеяться.

— С чего ты взял?

Он окинул ее взглядом.

— Мама сказала бы, что день прожит достойно, если в нем был хороший смех, — Риса представила его мать, пухлую и добрую, которая оставалась дома, готовила ужин и давала советы, пока стирала алые туники, когда он возвращался домой. — Ты того типа, который ей понравился бы, — добавил он.

— Какого типа?

Юноша перестал держаться напряженно и прислонился к стене.

— Такого, который прыгает в каналы за нищими. Ты поступила по-особенному. Редкие из Семи или Тридцати, или даже простых жителей, совершили бы такую глупость.

Риса вдруг рассмеялась, но невесело.

— Во мне нет ничего особенного.

— Мама говорила, что у всех есть что-то особенное, просто нужно поискать.

— Если бы я встретила твою мать, — сказала она, — я бы доказала ей, что я не особенная.

— Это было бы сложно, — отметил Мило, — ведь она мертва, — от ее потрясения он улыбнулся. — Не извиняйся. Ты не знала. Впрочем, — он погрозил пальцем и прищурился, собираясь спорить. — То, что человек мертв, не значит, что он не прав.

Он пытался пригладить ситуацию юмором. Но ей было стыдно.

— Странно, что я увидела тебя дважды за два дня.

Его ответ был бодрым:

— О, это не странно. Когда они назначали стражей для каз, я постарался оказаться тут.

— Почему? — она не могла поверить, что кто-то старался бы так ради нее.

— Почему? Чтобы увидеть тебя! Мы вместе спасли человеку жизнь. Думаю, если бы мы жили на Лазурных островах, это сделало бы нас женатой парой, — Риса не успела возмутиться, он улыбнулся. — Но меня устроит и быть другом.

Он хотел чего-то от нее? Она покраснела от подозрений. Может, он пытался подшутить над ней.

— Но зачем?

— Эм, давай посмотрим, — Мило постучал указательным пальцем по подбородку, делая вид, что обдумывал вопрос, хотя произнес ответ, словно это было очевидно. — Потому что ты мне нравишься? — она не собиралась принимать такой простой ответ без объяснений, и он склонил голову. — Ты другая. Я не знаю, чтобы какая-то другая девушка рисковала жизнью ради нищего. Я не о стражницах. Обычно они слишком утонченные. Тебе нужно быть осторожнее!

Риса чуть не улыбнулась. Она еще недавно думала, что всегда будет темным пятном в роду Диветри, и было приятно слышать, как кто-то хвалил ее независимость.

— Что ж, спасибо.

— Видела бы ты других из Семерки и Тридцати, — Мило прошел туда-сюда, подражая походке старика, глядящего свысока, потом походке казарры, которой не нравились запахи на улице, и она прикрывала лицо веером, а потом юной мисс, которая хихикала, заглядываясь на витрину магазина. Риса посмеивалась над его репликами под рукой. — Но ты можешь выглядеть напыщенно, да? — добавил он, улыбаясь ей.

— Что, прости? — ее тон стал холодным.

— Что, прости? — повторил за ней Мило. Он схватил письмо из ее рук. — Смотри, — он отошел на несколько шагов, расправил плечи и изобразил, как отбросил волосы. — Я рада знать, что я не под арестом, — он взмахнул письмом ее матери и указал на город. — Маттио! Отправь слугу в инсулу немедленно!

Глаза Рисы расширились, ее щеки вспыхнули. Она подумала, что он издевался, но веселье в его глазах было игривым. Она даже стала посмеиваться.

— Ты впечатляешь, когда так делаешь, — отметил Мило. — Это игра, или для тебя это естественно?

Риса улыбалась, хотя то, как он забрал письмо Джулии, заставляло ее нервничать.

— Всего понемногу. Порой приходится так делать, или меня не воспринимают всерьез!

— Особенно этот твой дядя, — присвистнул Мило. — Рядом с ним и лимон сладкий.

Он вызывал у нее смех. Последние слова напомнили, как отец запрещал смеяться над Фредо. Она невольно прикрыла ладонью рот.

— Ты хуже Петро, — сказала она.

— Кто он?

— Мой младший брат.

— Где он?

— В инсуле Кающихся Лены.

Он нахмурился.

— Почему ты не с ним?

Впервые кто-то задал ей этот вопрос. Он пронзил ее сердце как стрела. Она стиснула зубы, глубоко вдохнула и спокойно сказала:

— Они не хотели меня. Как и инсула Детей Муро.

— О, — он пожал плечами. — Невелика потеря.

— Это серьезная потеря! — воскликнула она. Глупо было думать, что простой страж поймет. — Я всю жизнь ждала, чтобы меня приняли!

— У тебя есть дела лучше, чем тратить время там, — Мило говорил серьезно. — Все знают об инсулах.

— Что они знают? — завопила она, пытаясь подавить тревогу.